- Здесь? - шепнул за спиной Умфра. - Ты уверен, мой господин?
- Здесь, - кивнул Кэдоган.
Каменное строение на невысоком холме. Аккуратный, несмотря на века, бортик, каменные башенки по углам. Квадратный провал вниз. Полувросшая в землю плита - крышка колодца - рядом. Колодец, который не колодец. Ибо в нем нет воды. Он полнится другим.
Приютившееся в каменных недрах Неведомое откликнулось, словно почуяв его мысли, его присутствие - валлиец почувствовал, как встают дыбом волосы на затылке. Сын чувствовал лучше... Он мог бы сказать...
А если не получится?
Нет! Не может такого быть!
В этот миг Кэдоган ап Мейриг готов был продать душу за чудесный магический дар своего тезки, жившего так давно! Тогда бы все точно вышло!
Боги! За что? Разве он хотел чего-то недостойного? Что дурного в желании иметь сына?
Ох, не лги, Кэдоган - Богам лжешь!
Сына-то получил...
Вот только...
Ладно. Довольно!
Пора.
Ты ведь шесть лет ждал этого дня, обмирая от ужаса, что вражеский меч или стрела заберет на землях далекой Нормандии ту единственную жизнь, которая нужна. Что при самом своем рождении обещана здешним Силам. Единственная плата, которую они возьмут.
- Где он? - Кэдоган отбросил обломок меча. - Давайте его сюда!
Двое воинов бросили пленника к ногам предводителя.
- Пой! - хрипло каркнул Кэдоган, обнажая нож.
Тот выругался на чужом языке, вскинул голову. Петь он не желал, да и вряд ли умел. Ничего. Этот Колодцу и без песен сгодится.
А ведь не сдавался до последнего. Как он бился, когда понял, что валлийские наемники предали его, расстреляв ноттингемских егерей! Как бился! Многих не досчитается дружина Кэдогана ап Мейрига!
Едва управились, пришлось ранить. Одежда в крови, лицо сплошь залито кровью так, что не разобрать черт. И к лучшему. Кэдоган не хотел, чтобы оно снилось ему... как почти шесть лет снились развалины жилища саксонского тана - и торчащий посреди разгрома столб с привязанным к нему безжизненным телом.
Священник в ноттингемской церкви рассказывал про героя-богатыря, обрушившего на головы торжествующих врагов их же собственный храм...
Саксонский тан-победитель погиб в своем доме со всеми домочадцами - и это сумел сделать связанный мальчишка, совсем еще щенок!
Сами Боги толкнули тогда Кэдогана срезать черную косу, когда тело сына лежало на погребальном костре. Сами Боги дали ему знать, что сегодняшний день настанет!
Он шагнул за спину пленника, нагнулся, вцепившись в потемневшие от крови и пота волосы, рванул его голову назад, прилаживая нож к горлу.
Сейчас это будет.
Неведомая сила примет жертву - и раскроются врата замка Каэр-Педриван, хранящего Котел Пвилла. Тот самый, который согрели дыханьем нежным девять истинных дев. Тот самый, что не сварит вовек еды для труса и клеветника. Тот самый, в который погружают убитого воина - и он выходит живым, хотя и лишенным голоса.
Это не беда. Кэдоган никогда и не желал, чтобы сын пел, скорее - боялся этого. Он всего лишь хотел иметь сына! Не друида, не мага, не будущего короля, покоряющего врагов и подданных магией песни, не наследника древнего Кэдогана Поющего Алого Волка! Просто сына от любимой женщины!
Надо войти в Замок, найти Котел. А там - хватит и пряди волос...
Как это будет?
Встанет ли из Холма сияющая четырехугольная башня? Или из Колодца хлынет водный поток, который надо будет перейти?
Пленник отчаянно дернулся, чуть сам не вспоров себе горло, застонал, выдохнул какие-то слова - не то проклятье, не то молитву.
- Еще живой! - удовлетворенно кивнул Кэдоган, проводя лезвием по белой коже - не смертельный удар, лишь надрез, обозначение жертвы. - Прости меня, Адерин! - шепнул он, склоняясь к самому лицу парня. - Мы будем помнить тебя. И он будет. Я расскажу ему.
Пленник снова дернулся в бесполезной, почти смешной попытке сопротивления. Нет, не смешной! Такое отчаянное неумение сдаваться не может быть смешным. Плечо, похоже, перебито, несколько ран - но не сдается! Хорошая кровь. Хорошая жертва. Боги будут довольны.
Вот только Кэдогана таки будут терзать скверные сны. Не об этом миге - так о том, когда стоял перед молодым рыцарем, обещая верную службу за шерифское золото...
- Возьми его, Замок Четырех Углов! Возьми - и впусти нас! - почти выкрикнул Кэдоган, вздергивая пленника на ноги и толкая к каменному ограждению Колодца. Выдернул из руки Глинна белую конскую шкуру, обернул ею плечи своего подневольного вестника. - Иди! Лети, Черный Дрозд! Лети - и спаси своего брата!
Названный Адерином с отчаянным яростным стоном канул вниз - и стало тихо...
И тихо было долго.
Бесконечно долго.
Лес молчал.
Колодец молчал.
Кэдоган осел на колени.
Незримая буря нахлынула приливом, заставив дюжину валлийских наемников повалиться наземь и вжаться в землю, и медленно, как море в отлив - убралась обратно, взяв жертву. Взяв ли?
Время текло упорно и неумолимо, а перед взором Кэдогана ап Мейрига не вставали призрачные врата Каэр-Педриван.
Не получилось? Но почему?
- Сдох, - произнес над головой Тервел, рискнувший подобраться к краю колодца и глянуть вниз. - Ничего не вышло. Надо уходить отсюда, пока весь гарнизон Ноттингема не пошел по нашим следам.
- Не пойдет, - фыркнул Умфра. - Спишут-то на здешних "лесных пташек". Кому будет охота сюда соваться после того, как тут все егеря сгинули? То-то Робхуду славы прибудет! Эй, парни! Колодец-то закрыть бы... Он же... Адерин... не чужой нам был все-таки.
- Оруженосец ушел... Тот. Лучник. Он приведет солдат.
- Не ушел он, Глинн... Говорю ж - я в него попал...
Кэдоган вскинул голову и протяжно завыл, как загнанный, затравленный волк.
ГЛАВА ПЕРВАЯ
Иарлает Каэр, 1177 год, октябрь
Айлуид тяжко дышала. Уж заря зарделась. Сквозь завешенные окна просачивался смутный свет, струился навстречу по устеленным полам. Розово-красный. Зловещий. Знахарка утерла роженице лицо и дала пососать гроздь недозревшей, вяжущей рот горькой рябины.
- Тужься, тужься, милая. Тяжело дитю, задыхается...
Айлуид устала. Последние роды измучили ее, уж и свет мил не казался. Но она тужилась. И силы ей давало предчувствие. То самое, что уже девять месяцев жило в ней. Предчувствие великой радости.
Воины вернулись уставшими, но довольными. И коней привели, и овец. Но, главное - все вернулись.
Кэдоган обнял свою Айлуид, улыбался ей загадочно. А когда вошел в дом, так девочкам сразу подарки раздавать начал, изъяв из-за пазухи тряпицу, узлом завязанную. Старшей - серьги, скоро к ней женихи пойдут свататься. Двум помладше - по кольцу досталось. Малы пальчики, так на шею повесить можно. И цепочку с крестом, что Кэдоган брезгливо снял, чтобы перековать для жены, надвое поделили.
- Видел я на мече рыцарском птицу прекрасную, в лучах восходящего солнца перья полошащую, - рассказывал Кэдоган позже, на плечо Айлуид уставшую голову склонивши. - Хочу сделать тебе такую же. И орнамент по кругу - тонкими ивовыми ветвями. Золота хватит. Ублажу, порадую?
Айлуид улыбалась и целовала, соскучившись, мужнины губы. Ублажит, порадует. Зачем ей золото да украшения? Жив вернулся да цел - уже счастие.
- К Порт-и-Сайт-Воринион снесу подношением. За то, что ты со мной, мой Кэдоган.
- И правильно, - муж ничуть не обиделся. - Пусть летит себе птица к солнцу, да вернется к нам сыном долгожданным.
В углу ее девочки, те, что помладше, тоненькими дрожащими голосками пели, глядя на мать и на повивальную бабку испуганными глазами. Никогда раньше не было так тяжко. Правду говорила старшая дочь - раскормила дюже плод во чреве. Нехорошо это. Так сына ждала же... надеялась...
Вскоре рассвет окрасил не только пол, но и стену, и изможденное лицо Айлуид. А повитуха все грозилась:
- Мертвенького ребеночка родишь. Не хотят его в мир пускать. Да и тебя измучают. Пообещай дите Холмам, Боги помогут.
- Нет! - рыдала сдавлено Айлуид. - Не отдам!
- Так и жизнь сохранишь. И дитю, и себе. Подумай, помрешь - так кто ж о девочках твоих позаботится? Старших двух-то - замуж. А младшенькие?
Айлуид плакала. И сил больше не было. Только что шептать это глупое упрямое "нет". И знать, что она поступит иначе.
- Пообещай... - нависала над ухом повитуха. Ей бы что? Как умрет младенец и мать, все скажут, что сама виновата, Богам не покорилась. - Жизнь ему сохранишь. А расставаться в любом случае придется.
- Не умирай, мамочка, - песня в вой превратилась, девочки скучились и заплакали. Одна потянула другую. И только две старшие стояли за спиной матери. И продолжали петь и гладить ее уставшие плечи.
Солнечный луч резанул глаза. Так, что казалось, кровь потечет. И текла кровь, но не по лицу, а на пол. И на сморщенные, загоревшие руки повитухи, что подхватила новорожденного, ловко перевернула, и, подняв над головой, запела громче, чем утомленные девочки. Запела посвящение Холмам. Младенец судорожно всхлипнул, заплакал и выгнулся тугой дугой, раскрыв дрожащие окровавленные объятия солнцу.
Айлуид приложила долгожданного сына к груди, слезы сделали ее губы солеными, но теперь она улыбалась от безмерного счастья, глядя, как маленький ротик тянется к соску, как заплывшие глазенки щурятся, как пальчики сжимают, найдя на ощупь, ее черные локоны.
- На мать похож, - закивала головой повитуха, обтирая скорченное на груди Айлуид тельце. - Счастливым будет. Да голосистым...
Занавесь над входом робко дрогнула и следом распахнулась решительно, запуская в дом солнечный свет и утренний холод. Кэдоган, войдя, запахнув за спиной шкуру, удерживающую тепло, согрел дыханием руки и склонил колени перед женой, гладя ее растрепанные, прилипшие к потному лбу волосы.
- Наконец-то, - выдохнул он, глядя на малыша. - Сын?
- Холмам обещанный, - повитуха протянула отцу окровавленный куль из тряпок. - Пойдешь к курганам, да закопаешь под рябиной. И не ранее, чем через полгода имя объявляйте. И до весны не купайте, вода забрать может...
- Молчи, женщина, никто не заберет его, - прервал ее Кэдоган, склоняясь ниже над младенцем, отпихивая старуху прочь.
- Ты не веришь, да поостерегись, - повитуха покачала головой, глядя, как малыш, потеряв сосок, завозился обеспокоенно и заплакал звонко и горестно. И мать тут же прижала дитя крепче к груди, покрывая испуганными поцелуями ставшее вмиг красным личико. - А я ему амулеты заговорю. А как вырастет - петь будет. Не зря же первый сын Кэдогана ап Мейрига.
- Раньше на коня сядет да меч возьмет, - усмехнулся умудрено отец. - Сын Кэдогана.
Полгода спустя.
- Ах, ты, глупенький мой, маленький! - сестрица, умиленно смеясь, оторвала малыша от обсасывания мягкого и смачного собачьего уха. Свора лениво грелась у очага. Охота кончилась удачей. И востроухий вожак намеренно растянулся мокрым пузом кверху, задрав грязные лапы. Чтобы щенку хозяина казалось, что он его победил. Не беда, что попачкается, обслюнявленное ухо тоже не становилось чище. И ведь наглый какой! Все к самому крупному лезет. Даром что тот - волк прикормленный.
- Смотри, как надо, - сестрица облизала кончик своей косы, всунула в пухлые ручки, целуя пальчики. - Милый мой, долгожданный, любимый.
- Дай и мне подержать его! - сестра помладше утерла подолом перепачканную мордашку братика. Потянулась, чтобы расцеловать. - Я тоже его люблю.
- Нельзя, мала еще, вдруг уронишь.
- Не уроню! - канючила та. - Крепко-крепко держать буду!
- Мать только мне дозволяет. Не дам.
Младшая сестра заплакала обиженно, лишенная удовольствия. А само "удовольствие" не понимало, почему сестрицы ссорятся. Ему одинаково понравилось обсасывать косы их обеих.
А в центре поселка, на кругу у кострища вовсю шло празднование. Пели и танцевали юнцы, старики сказывали сказки мальцам, а мужчины, растянувшись на расстеленных плащах, пили и, щурясь, наблюдали удовлетворенно, как над огнем шипела жиром туша кабана, а женщины крутятся подле, обихаживая своих мужей и возлюбленных.
Айлуид, вытерла руки о подол, заглянула в дом и замерла, улыбаясь. Девочки окружили ее малыша, наперебой предлагая объятия и ласки. Рассорились, разобиделись, слезы ревности у обеих, по углам разбежались. А мальчишка, без присмотра оставленный, сполз с лежанки, да к своре. На вожака напал, шею его мощную зажал ручками, за уши трепет. Тот злится, но терпит. Хозяин смотрит.
- Кажется, я знаю, какое имя ему дать, - криво усмехнулся Кэдоган, вставая от костра.
- Тише! Молчи! Он еще так мал, а от обещания дарами не откупишься... - прижала ладонь к его губам жена.
Обещание...
Кэдоган обещал еще год назад, когда впервые на кургане меч краденный в дар Богам закапывал, что назовет первого сына Адерином. Чтоб Боги знали имя того, за кем придут. А теперь смотрел на малыша, что верховодил волком - и ночь, когда меч заполучил, вспоминал. Видать, все же удалось ему откупиться жертвой от обещания, Богам данного. Ведь недаром в пылу красноречия обозвал он вожака стаи Дормартом! Само с языка пьяного да веселого слетело. Знать, Боги все ведают и тоже пошутить любят. И волю свою показывают ясно.
Дормарт заскулил и попробовал вырваться из цепких объятий, но даже встать не смог. А прикушенное ухо окрасилось красным. А пес тихо зарычал, показывая свое смирение хозяину.
Айлуил испугалась, взяла сына на руки, и тот, покапризничав, полез привычно под тунику матери, замер, удовлетворенно причмокивая, успокоено вертя в кулачке длинный черный локон.
- Не бойся, глупая моя Айлуид, - обнял крепко жену Кэдоган, поцеловав в макушку на пробор косами разделенную. - Не дарами, жизнью откупился. А чьей, тебе знать не надобно. Наш сын с нами останется. Сам уйдет, когда жениться задумает. А судя по тому, как вокруг него девки роятся, женится он рано.
В эту ночь сыну Кэдогана дали имя...
Честер, 1177 год, февраль.
Локсли пил с самого утра, а захмелел еще до того, как начал. Радость-то какая! Так и не ждал даже. Уж думал, что одним здоровяком Роуэном отделается. Нет, затяжелела его женушка еще с начала лета. Да принесла сына с первой капелью.
Старшенький сидел подле отца, тоже прихлебывал, неловко только чтоб для видимости. А Локсли всех, кто в таверну входил, встречал ликованием, хвалился и все огромный живот Мэри показывал руками. За его везенье пили с удовольствием. Хоть бедовый был мужик, но любили его и уважали. Стрелком от Бога слыл. И бабником до черта. А уж Мэри его - красавица. Поговаривали, что сам милорд до нее охоч. Но Локсли слушал в пол-уха и посмеивался. И когда милорд Гизборн по-хозяйски распахнул ногой покосившуюся с весны дверь таверны, стрелок не преминул и его посвятить в свое счастье.
Рыцарь усмехнулся и сыпанул щедро на стол серебро.
- Потратишь на выпивку - выпорю! Это Мэри твоей. И моему новому солдату.
Роуэн глаза распахнул и считать принялся, да сбился. А Локсли протянул хозяину полную кружку.
- Не побрезгуйте, милорд! За здоровье Мэри и малютки!
Рыцарь выпил все до дна. И прикрикнул, чтоб еще несли. Повод выпить был. Хотя бы для того, чтоб слухи поддержать.
Но... Видать, Господь с небес все видит. И неисповедимы пути его. И наказание за похоть приходит самым неожиданным образом. Так капеллан говорил, бывало. Говорил - но был послан прочь за то, что беду накликает.
К востоку от замка Гизборн опять два князька поссорились, и земля-то - болото, но каждый свое право отстаивал. Лорд решил как обычно примкнуть со своим войском к армии сильнейшего, прижать слабого и стребовать награду за "правосудие" у обоих. Совсем обнаглели дикари, даже и его скот норовили угнать, да лесом на его земли глубоко заходили. Ишь что удумали, бушевал рыцарь, найдя пограничные столбы поваленными ничком в траву. Это все земля графа Честера!
А леди Гизборн осталась молиться за скорейшее возвращение супруга с победой и добычей. Благо, храм был недалеко.
Вернулся бравый рыцарь с объезда своих владений да наведения в них порядка. Жена не встречает, сказалась хворой. Но вечером, после ужина, пригожая и ласковая служанка рассказала господину, как миледи бедная горькие травы пьет, да в бочке с горячей водой чуть Богу душу не отдала. Знать, страшный недуг ее мучает.
Милорд рассвирепел. Хуже всего, что леди Гизборн сама раскаивалась. Плакала и проклинала все и вся. И себя, и судьбу свою горькую. И знахарок, что чуть не извели травами и душу, и тело - да все зря. И проклятых валлийцев, что смуту на границе так не вовремя подняли, лишили ее присутствия супруга и защитника. И самого супруга - за то, что завез ее в эту Богом проклятую глушь, и житья здесь нет от зимнего ночного холода, что ветра с моря гонят...
- Отогрела в бочке то, что под сердцем носишь? - милорд повалил несчастную на постель, стараясь перекричать женский визг.
Миледи плюнула мужу в лицо и разрыдалась. А Гизборн замахнулся было, но передумал. Не должно людям знать, что жена их господина носит бастарда. Пусть уж считают леди хворой, чем видят битой.
- Сдохнешь, но родишь! - прошипел он сквозь зубы.
- Чужой ребенок тебе дороже, чем я? - от осознания слезы навернулись на глаза.
- Из него может выйти хороший солдат, а из тебя - разве что никудышная шлюха, - объяснил милорд. И ушел прочь. Пить и злиться на черта и капеллана.
Агнесс не хотела сдохнуть. И более в бочке с горячей водой не томилась. Но травы пила исправно. И все ждала. А живот рос. Милорд лишь криво посмеивался и надолго уезжал по делам. Но приставил своего человека следить за миледи, чтоб не глупила. И знахарок к ней не пускать. Только монашек.
Так наступила зима. Долгая и холодная. Дитя уже вовсю возилось во чреве. Особенно ночами. И с каждым новым толчком леди Агнесс чувствовала, как это дьявольское отродье убивает ее изнутри, выпивает ее красоту и молодость, ее волю к жизни. И, пронзая полночную промозглую тьму затравленным взглядом, Агнесс вновь видела, как на мгновение зловещий силуэт затмевает свет в дверях церкви. Ежась в тщетной попытке согреться, она вспоминала, как горячая рука с тонкими точеными пальцами ласково гладит ее лоно, и некуда бежать, и воздуха так мало. И снова в полусне тихий вкрадчивый шепот над левым плечом, щекотал висок: "Нэста". А с приходом рассвета она слышала, как за спиной вздыхают служанки, мол: леди подурнела, то ли от горя, то ли от недуга. Монашки хуже - смотрели так, словно знали о ее грехе. Но милорд жестоко пресекал все слухи. И велел готовить колыбель для наследника рода Гизборнов.
Роды начались поздно вечером. Как водится, милорд был в загуле. За ним тут же послали. Но леди Агнесс надеялась, что он не успеет. Она решилась избавиться от проклятого младенца, во что бы то ни стало. И теперь ее знобило и била дрожь. То ли от страха перед предстоящим преступлением во благо. То ли от предчувствия собственной скорой смерти.
Присутствие монахинь и капеллана не давало покоя. Как и приготовления служанок и двух повитух. Их возня и забота только еще больше заставляли Агнесс жалеть себя. И ей хотелось спрятаться от неистово молящихся святых сестер.
О, Преславная Матерь Божия, помилуй рабу Твою, и прииди к ней на помощь в час болезней и опасностей, с которыми рождают чад все бедные дщери Евы...
Слово Божие больно резало чувством вины, рождая злость на все и вся. Боль потуг казалась наказанием, бившим ее ставшее чужим и непослушным тело в судорогах, вырывая звериный крик, переходящий в протяжный вой исполненный страха. А когда открылось кровотечение, Агнесс приготовилась к смерти, приняв сие как искупление. Но вознамерившись забрать с собой причину несчастий. Поэтому она почти рассмеялась в лицо повитухе, когда та сказала ей, что дите идет попкой вперед, что очень плохо и для него, и для матери.
Помоги, святая Маргарита...
Монашки замолились в голос. Служанки забегали, принося то воду, то новые полотенца. В оцепенении Агнесс наблюдала, как под ней на простыне расплывается жирное темно-красное пятно. Представилось, что еще немного, и кровь потечет по кованым ножкам кровати и зальет весь пол. Боль уже перестала ощущаться, в глазах потемнело. И Агнесс казалось, что все это не наяву, а в страшном, непрекращающемся кошмарном сне.
Увидев сквозь пелену перед собой сморщенное, бледное и бездвижно поникшее, молчащее дитя в дрожащих руках повитухи, леди даже не знала - радоваться ей или пугаться. Облегчение от осознания того, что боль закончилась, сменилось волнением. Мертв? Мертв! Что теперь сделает с ней милорд? Если она доживет до возвращения милорда...
- Ах, крови-то, крови! - раздался голос повитухи помладше, и та, что держала младенца, тоже бросилась к ослабевшей обморочной миледи, оставив дитя в подушках рядом. - Послед идет кусками. Да гнилой уж весь...
Сквозь шум в ушах и наступившую внезапно тишину, прерываемую только приглушенной возней повитух и служанок, Агнесс с содроганием услышала, как тихо-тихо, но с отчаянной настойчивостью хрипит, сипит придушено упрямый крошечный монстр у ее бока. Когда как ее собственное дыхание становилось все слабее и реже. И озноб охватил все тело, которое обессилено вытянулось и казалось теперь тяжкой обузой. Он забрал у меня силы, он забрал у меня мужа, он заберет у меня жизнь, поняла вдруг леди Гизборн.
И тут же, так же вдруг дверь распахнулась, и ее разгоряченный супруг оттолкнул возмутившегося капеллана.
- Леди при смерти! - объявила повитуха, прерывая оханье служанок и нестройный хор молитв. - Перережьте пуповину. Дите убивает мать!
- Бедная моя глупая леди, - милорд склонился над супругой. Низко-низко. Чтоб слышала только она одна. И чтоб в последний раз коснуться ее волос губами и ощутить ее угасающее дыхание, холодящее скулу. - Что же ты наделала...
- Я убила его, мой лорд, - Агнесс потянулась навстречу, превозмогая немощь, прогоняя морганием звездочки перед глазами, ореолом роившиеся вокруг скорбного лика ее почти святого супруга. Который становился все дальше, все призрачнее. И запястье больше не чувствовало тепла его ладони.
- Да простит тебя Бог... - прошептал Гизборн. - Нас... обоих... - и прикрыл ладонью ставшие пустыми глаза своей Агнесс.
Повитуха запоздало разъединила плод и мать, служанки принялись обмывать покойную от крови, а монашки яростно молиться.
- Дьявольское отродье... - милорд поднялся с колен, бросив мимолетный, ненавидящий взгляд на синюшное тельце младенца, что лежало отчужденно на его половине супружеского ложа. И он не знал, что сказать и что сделать. Только зачаровано смотрел, как неожиданно младенец дернулся, судорожно стискивая маленькие кулачки, прижатые к выступающей, давящейся придушенным кашлем грудной клетке. Как головка натужно запрокинулась, и из синюшного рта вырвался хриплый, надрывный плач. Упрямый, требовательный, отчаянный.
Все, кто был в опочивальне, замерли и смолкли, слушая и дивясь то ли чуду, то ли проклятию.
- Что ж, свой первый бой ты выиграл...
- Куда ж вы, милорд? - испуганная повитуха молитвенно сложила руки на груди. - Мальчика-то?
- К кормилице, - пожал плечами "счастливый отец". - Боишься, я закопаю своего наследника в лесу, глупая старуха? - милорд Гизборн обернул корчащееся тощее тельце покрывалом и понес прочь из спальни.
Порт-и-Сайт-Воринион - Врата Семи Дев
Адерин - имя от "adar" - "птица" (валл.)
Дормарт ("врата ада" валл.) вожак в стае Гвинн ап Нуада.