|
|
||
Панкратов сидел на своём любимом месте - на кухне, в "красном" углу. Кое-какая, наспех собранная, закуска, да опустевшая бутылка водки - вот и всё убранство стола. Левая рука поддерживала тяжелую от горестных мыслей голову, а в правой на полпути ко рту замер солёный огурец.
В принципе, Панкратов, или Пан, как его еще со школы называли друзья, был довольно счастливым человеком. Точнее - не был таким уж несчастным. Прожив в единственном браке почти двадцать лет, он всё еще любил жену, а та до сих пор считала его "единственным и неповторимым". Двое детей росли в меру послушными и не причиняли родителям особых неприятностей. Так что причиной проблем со здоровьем в виде больного сердца и паршивых сосудов являлись не жена и дети, а плохая наследственность.
Да и внешне Пан выглядел довольно респектабельно. В свои сорок два он не стал похож на некоторых сверстников, для которых завязать шнурки ботинок было непросто из-за лишних килограммов, уютно примостившихся там, где должна быть талия. Но и за водосточной трубой он бы не спрятался. Всего было в меру. Лицом не урод. Немного сутуловат, но незначительная полнота и высокий рост только придавали солидности. Очень короткая стрижка удачно скрывала наметившуюся лысину. Всё вместе делало его обаятельным цветущим мужчиной.
Но сейчас вся фигура сидящего на кухне Пана олицетворяла какую-то обреченную безысходность...
Дело в том, что уже недели три Панкратов пребывал в жуткой депрессии. И не было на нее никаких видимых причин. Просто накатило. Просто наступила осень.
Ноябрь. Суббота. Непогода разыгралась не на шутку. По стеклу довольно громко барабанил затяжной дождь, еще больше нагоняя тоску в душу.
Пан вдруг резко ощутил гнетущую тишину. Даже не тишину, а безмолвие, царившее дома. Полное отсутствие признаков жизни. Только стук дождя, да хлопки ветра в окно. И... больше ничего. Ни звука! При этом с маниакальной навязчивостью в голове почему-то звучал полонез Огиньского. Пан обожал эту мелодию и никогда не оставался к ней равнодушным. Каждый раз она рвала его больное сердце, терзала его нестерпимой грустью. Кто-то однажды сказал, что давным-давно офицеры под этот полонез сводили счеты с жизнью. Это не вызывало ни малейших сомнений. Просто нечеловеческая музыка!
Стало не по себе. Не оборачиваясь, он протянул руку за спину и нажал кнопку старенького трёхпрограммничка.
- Что такое осень? Это - небо. Плачущее небо под ногами... - хрипловато вопрошал и сам же себе отвечал Шевчук.
Снова эта проклятущая осень! И здесь она! Нигде нет от нее спасенья... Пан просто ненавидел осень. Дурак был Пушкин со своим "очей очарованьем". Что толку от такого очарованья, если каждый год с осенью приходила жуткая тоска и страшные головные боли из-за переменчивости погоды. Годы и наследственно плохие сосудики давали о себе знать.
- ...Осень, доползём ли, долетим ли до рассвета? Что же будет с Родиной и с нами?...
"Хм... Логично, - подумал Пан, - Кто бы знал? Кто бы ответил?"
Тоска захлестнула еще большей волной... Ком в горле мешал дышать. Нестерпимо захотелось выпить, но...
Последняя рюмка водки была выпита четверть часа назад, а желаемое опьянение всё не приходило. Тоска заглушила все чувства, все желания.
А лето, столь обожаемое Паном лето, и в этот раз пролетело одним мгновением. Пролетело мимо. Слишком много всего навалилось. Да и не впервой.
В июне было не до наслаждений - конец полугодия. Бесконечные отчёты о проделанном и планы на будущее составляли львиную долю той "бумажной продукции", которую Пан, в силу своих обязанностей, должен был "выдавать на гора".
В июле пару-тройку раз удалось "оттянуться" с друзьями. Это были счастливейшие мгновения. Пан, отправив всю семью на дачу, остался один. Вечерами делать было особенно нечего, поэтому он старался не упускать возможности пообщаться с однокашниками. Компания у них была старая, проверенная годами и, несмотря на заморочки семейной жизни, всё еще дружная. Почти четверть века после выпускного бала не смогли вбить клин в их дружбу. Пусть значительно реже, чем когда-то, но они всё равно находили время для встреч.
Вот и в это лето Андрюха, неугомонная душа и заядлый "шашлычник", в конце концов уговорил компанию выбраться на природу. После рабочего дня (выходные летом у всех, как правило, заняты) встретились у метро, в ближайшей "Копейке" - быстро, дёшево, сердито - накупили пива и всякой закуски и рванули в Битцу.
Довольно быстро нашли подходящую полянку - небольшую, вполне чистую и уютную. Буквально в считанные минуты приготовили импровизированное застолье - из баночек и коробочек на одноразовые тарелки быстро извлекли снедь, пиво разлили в не менее одноразовые стаканы и каждому были выданы еще более одноразовые ножи-вилки-ложки. Вот уж действительно одноразовые - ломались от малейшей попытки наколоть или подцепить что-нибудь.
Пан обожал такие встречи. Обычно к подобным случаям припасалось что-нибудь весёленькое. Устраивались "художественные чтения". Хохотали до слёз. И куда-то в небытие отступала усталость, хотя бы на время забывались проблемы. Пан отдыхал душой и телом.
Он вспомнил, как Лёлька, закатываясь от смеха, случайно опрокинула в свою сумочку тарелку с корейской морковкой. Вот захочешь так специально попасть - не сможешь. Закон подлости - он самый действенный из всех законов.
Да. Здорово было. И сейчас, вспомнив тот вечер, Пан невольно улыбнулся...
Но тоска быстро заглушила мимолётную радость. Вот сволочь! Ну никак от нее не избавиться. Шлепки дождевых капель о карниз быстро вернули Пана из счастливого летнего вечера в тоскливый осенний. Еще больше захотелось выпить. Но водка кончилась, а идти за новой бутылкой не было никаких сил. Было только одно желание - забыться. А что для этого нужно сделать - Пан не знал.
Отпуск, который он взял в августе, только усугубил усталость - к моральной добавилась физическая. Давно он так не выматывался. Дело в том, что Пан всё же приступил к ремонту квартиры. Жена постоянно "капала на мозги". Бывшая коммуналка 10 лет назад была лишь "косметически" подмазана. И давно уже напрашивался нормальный, более капитальный, ремонт.
Отдыхом пришлось пожертвовать. Надо было успеть всё закончить к возвращению семьи - маленькая дочь почти всё лето проболела бронхитом и никак нельзя было допустить, чтобы ей пришлось дышать кирпичной пылью. Поэтому работать приходилось с утра до позднего вечера и почти без перерывов.
От всего этого тоска захлестнула просто "девятым валом".
Для лечения очередной затянувшейся, но такой предсказуемой, депрессухи было опробовано всё. Пан специально, еще с лета, копил интересную литературу, оттягивая момент прочтения. Но чтиво не помогало. Приходилось делать над собой всё большие усилия для того, чтобы прочесть хотя бы пару-тройку страниц. То, что в обычное время было бы запойно проглочено, теперь вызывало лишь новый прилив тоски и озлобления.
Работа давно уже на Пана действовала тошнотворно. Неимоверно хотелось плюнуть на всё и уйти куда-нибудь, лишь бы подальше от этой "конторы". Но... Всегда находилось какое-нибудь "но", которое удерживало его на обрыдлом рабочем месте. И Пан потихоньку приспособился "халтурить". Убедил шефа в необходимости подключения к Интернету и торчал там всё свободное время. Иногда и в ущерб своим обязанностям, уговаривая себя в том, что "за такую зарплату" он и так выполняет достаточно работы. Перенапрягаться не было никакого стимула.
Он попытался найти отдушину в паутине Интернета, но и там было не то, что требовалось его "депрессухе". Странички юмора, анекдотов, различные чаты - всё вызывало лишь раздражение. Был момент, когда Пан тормознул на несколько дней на одном форуме. Там подобралась интересная компашка ребят чуть не со всего "шарика". Но снова накатила тоска, снова всё показалось скучным и неинтересным, и Пан ушел "по-английски", не прощаясь.
А тоска давила всё больше и больше.
Кроме того, в последнее время всё чаще стало дурить сердце. Весной он даже лёг в больницу, на обследование. Три недели провалялся на больничной койке, а, получив заключение "эскулапов", которое показалось просто смехотворной отпиской, тут же махнул на всё рукой. Плевать! Будь что будет!
Вернувшаяся с дачи семья еще больше подлила "масла в огонь". Начались проблемы и хлопоты по дому, с детьми. По утрам Пан старался побыстрее выскочить из дома, а потом забыть обо всём по пути на работу.
Отношения с женой тоже не улучшали настроение. Похоже, что осень и ее сделала раздражительной. Она срывалась по пустякам. Пан взрывался в ответ. К хорошему это не вело. Всё чаще они засыпали, отвернувшись друг от друга. А ведь летом не могли дождаться выходного, когда он приезжал на дачу. И усталость не была помехой. Теперь всё стало совсем иначе.
И, как бы невзначай, мелькала мыслишка о бестолковости и ненужности такой вот жизни. О том, что некоторые же отваживаются поставить на ней точку. И, хотя он знал, что этот вариант для него абсолютно неприемлем, мысль всё-таки где-то очень-очень далеко, но сидела. Пан всегда считал себя верующим человеком. Точнее - хотел таковым быть. Церковь он старался посещать регулярно. Ему очень нравилась служба. Она настраивала его на лирический, немного грустный лад. Но грусти у Пана сейчас и так было хоть отбавляй. В какой-то православной книге он прочёл, что для настоящего верующего не существует тоски и депрессии, что все эти напасти - от маловерия. По Евангелию верующий - это тот, кто может приказать горе сдвинуться с места. Такой силы веры у Пана, разумеется, не было. Попытки усилить молитву, погрузиться в нее, забыться в ней наедине с Богом, так и не удались. Не приученный к молитве мозг ни за что не хотел расставаться со своими привычными и грешными мыслями. Со столь привычной в последнее время тоской.
Тогда Пан стал пить. Жене всё преподносилось как кампания против гриппа и простуды, тем более, что он и правда умудрился простудиться. А подаренная кем-то "Перцовка" пришлась как никогда кстати. Бутылка "ушла" довольно быстро. Он купил новую. Жена не заметила подмены и каждый вечер ворчала, что ей надоели ежедневные выпивки. Пан убеждал, что лечится. А сам пил, пил, пил... Но водка почти не брала его. Да и жена мешала принятию необходимой для поднятия настроения дозы.
И он стал задерживаться якобы на работе. А сам или назначал под разными предлогами встречу кому-нибудь из друзей, или находил укромный уголок, покупал бутылку и пил. Потом "полировал" водку пивом и спешил домой. Ну не по улице же бродить в подобном "нарядном" виде. Такое времяпрепровождение долго продолжаться не могло. Рано или поздно он или попал бы в милицию, а это означало увольнение, или окончательно спиться, а это ему тоже никак не фартило. И, всё же, он пил. Но это не помогало...
На кухонном столе лежала забытая сыном книга - видимо накануне готовил уроки. Пан машинально раскрыл ее. Есенин:
"Мы теперь уходим понемногу
В ту страну, где тишь и благодать.
Может быть, и скоро мне в дорогу
Бренные пожитки собирать..."
Господи! Почему именно ЭТО?! Почему об одном и том же?!
Любимые стихи сейчас прозвучали как приговор. Как узнать сколько отпущено на этом свете? Никакая кукушка не прокукует ту заветную цифру. Никто не раскроет величайшую из тайн бытия.
Мгновенно вспомнилась Евангельская строка: "Безумец, нынче же ночью истяжут душу твою." А кто знает? Может и правда? А что, если и осталось-то всего несколько часов, несколько мгновений? А еще НИЧЕГО не успел сделать. Ведь, как ни крути, а сорок два стукнуло. Критический мужской возраст...
Глаза невольно затуманило влагой. Стало до жути жалко себя, родных, друзей...
"Человек живёт столько, сколько его помнят..."
- Интересно, а сколько будут помнить тебя?.. Хоть и жил скромно, старался никого не обижать, но много ли ты ДОБРА сделал, Панкратов? Помнишь на Немецком кладбище могилу доктора Гааза?.. Большой валун, а на нем: "Спешите делать добро"... А ты спешил?
Монолог прозвучал более, чем странно. Да он, собственно, и адресован-то был самому вопрошавшему. И вряд ли на него можно было ответить объективно - человеку свойственно мнить о себе лучше, льстить себе. Это только они - родные, друзья, коллеги, все-все, кто окружает человека - могут дать точный и объективный ответ. "Может ты у них спросишь? - криво ухмыльнулся Пан, - Ты только представь себе этакое "интервью" у друзей..." ... Разумеется об этом не могло быть и речи.
Хотя, надо отдать должное, Пана любили в их компании. Любили за лёгкость характера, за беззлобность. Он очень редко с кем-нибудь ссорился - был необидчив и быстро отходил. Гораздо чаще ему приходилось выступать в роли миротворца.
Еще его любили за юмор. Он обожал подшучивать над друзьями, при этом его шутки никогда не были обидными. И от души смеялся, когда шутили над ним.
С ним откровенничали, доверяли самое сокровенное, будучи уверенными, что секрет никто никогда не узнает. "Могила! - как он всегда говорил в таких случаях. Он умел выслушать собеседника, вникая во все тонкости проблемы. При этом становился необычно сосредоточенно-серьёзным.
Пан любил весёлые компании, но еще больше любил уединиться с томиком хороших стихов.
Кто-то про него пошутил однажды: "Клоун с осенью в сердце." И попал в самую точку.
Пан продолжал листать книгу, практически не замечая этого. И вдруг...
"Не жалею, не зову, не плачу,
Все пройдет, как с белых яблонь дым.
Увяданья золотом охваченный,
Я не буду больше молодым..."
Снова про "золото увяданья"... Что это такое? Почему золото? Что может быть драгоценного в увяданьи? Почему все так носятся с этой поганой осенью? Она и хороша-то только в первые дни, когда еще тепло, еще сухо, когда еще можно побродить по лесу, не боясь промокнуть и замерзнуть. Дальше - хуже с каждым днём. Сырость, промозглость, беспросветность. Ну уж нет! Панкратов ни за какие блага мира не променял бы лето даже на самую красивую осень.
А радио продолжало испытывать нервы Пана. Теперь уже Фрейндлих: "У природы нет плохой погоды, каждая погода - благодать. И всегда любое время года надо благодарно принимать. На-до бла-го-дар-но прини-мать..."
- Дура ты, Алиса Бруновна! Сама принимай любую погоду. А меня уволь. Озверели вы все, что ли? Тем других нет?
Он с остервенением выдернул вилку трехпрограммника из розетки. Уж лучше безмолвие, чем такие издевательства.
Пан дожевал огурец. Закуска без выпивки - что может быть хуже? Но... Соленый огурчик немного остудил пыл. Пан снова углубился в раздумья.
А ведь жизнь так похожа на времена года. Ну ... в том смысле, что возраст человека подвержен таким же изменениям.
Детство, юность - это весна. Взросление, возмужание - это лето. А старость - это точно как осень. Увядание... Зима же подобна смерти.
И, как это часто бывает в природе, та же осень может быть поздней и ранней. Так и старость у всех приходит в разное время. Кто-то стареет раньше, кто-то - позже.
Вот и Панкратову показалось, что его время уже пройдено. Его осень - осень души - уже наступила. И какая разница, что ему только сорок два? А, может, УЖЕ сорок два? Важно на сколько ты САМ себя ощущаешь. Пан временами казался себе древним старцем. К сожалению, не слишком-то умудрённым.
Панкратов совершенно отчетливо понял: осень - это не погода за окном. И не месяц календаря на стене. Это гораздо больше.
Осень - это состояние души.
Полонез неотступно продолжал терзать воспалённый мозг. Пан вспомнил, что он называется "Прощание с родиной"... Какое-то мистическое название... Мистическая музыка... Стало еще тоскливее.
Снова вспомнились есенинские строки:
"...Все мы, все мы в этом мире тленны,
Тихо льется с кленов листьев медь...
Будь же ты вовек благословенно,
Что пришло процвесть и умереть."
Последняя рюмка была допита, а желаемое настроение всё не приходило...
И снова эти мысли о никчемности жизни...
А поздно вечером позвонил старый школьный друг. У него были большие неприятности дома. Срочно требовалась помощь. Пан, бросив всё и кое-как приведя себя в порядок, рванул на метро в другой конец города. Он редко изменял своим привычкам. И в этот раз тоже побежал вниз по эскалатору, хотя сердце молотило отбойным молотком. Но он очень торопился. И вот в переходе на Кольцевую линию больное, надсаженное усталостью, переживаниями и, чего греха таить - спиртным, бедное сердце Пана не выдержало, остановилось. На редкость быстро приехавшая "скорая" смогла лишь констатировать факт смерти...
Очевидцы потом рассказывали, что в это время в переходе нищий музыкант играл на флейте полонез Огиньского "Прощание с родиной"...
А на улице крупными хлопьями тихо падал первый в этом году снег... В город пришла зима.
Москва, ноябрь 2001 г.