Пинчон Томас : другие произведения.

На день погребения моего (часть 1)

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:

  Содержание
  
  
   Раздел первый
  
   Свет в диапазоне
  
   Раздел второй
  
   Исландский шпат
  
   Раздел третий
  
   Билокации
  
   Раздел четвертый
  
   На день погребения моего
  
   Раздел пятый
  
   Рю дю Департ
  
  Всегда должна быть ночь, иначе им не нужен был бы свет.
  
  Телониус Монк
  
  Раздел первый
  
  Свет в диапазоне
  
   - Заменить двойные швартовые одиночными!
  
   - Бодрее . . . осторожно . . . отлично! Готовимся отчаливать!
  
  - Город ветров Чикаго, мы летим к тебе!
  
   - Ура! Мы отчалили!
  
  Под аккомпанемент этих веселых восклицаний водородное воздушное судно 'Беспокойство', гондола которого была украшена патриотическими флагами, а на борту находился экипаж в составе пяти членов знаменитого клуба воздухоплавателей 'Друзья удачи', быстро поднялось в утреннее небо и вскоре поймало южный ветер.
  
   Когда судно достигло крейсерской высоты, очертания предметов на земле уменьшились до микроскопических размеров, Рэндольф Сент-Космо, капитан воздушного корабля, объявил: 'Теперь следуем Специальному авиационному кодексу', и парни в аккуратной летней форме, состоящей из блейзера в красные и белые полосы и небесно-голубых брюк, энергично принялись за выполнение приказов.
  
  Сегодня они направлялись в Чикаго, где недавно открылась Международная Колумбова выставка. Хотя приказы доходили до них, 'телеграф' взволнованных и исполненных любопытства членов экипажа обсуждал в основном легендарный 'Белый Город', его величественное колесо обозрения, алебастровые храмы коммерции и промышленности, сверкающие лагуны и тысячу других чудес науки и искусства, ожидающих их там.
  
   - Ох, парень! - воскликнул Дерби Сосунок, наклонившись за борт, чтобы увидеть сердце страны, вибрирующее в дымчатом вихре зелени далеко внизу, его льняные локоны развевались в потоке ветра летящей гондолы, словно подветренное знамя. (Дерби, как вскоре узнает мой читатель, был 'сыном' экипажа, выполняя одновременно роль фактотума и талисмана, а кроме того - исполнял сложные партии, когда эти юные воздухоплаватели не могли сдержаться и не начать петь).
  
  - Я уже не могу дождаться! - кричал он.
  
  - За это ты заработал еще пять штрафных баллов! - сообщил суровый голос над его ухом, заставший его врасплох и заставивший отойти от борта.
  
   - Или, скажем, даже десять? Сколько раз, - продолжал Линдси Ноузворт, помощник командира, известный своей нетерпимостью к любым проявлениям распущенности, - тебя предупреждали: Сосунок, соблюдай правила приличия речи?
  
   С ловкостью давней привычки он поднял Дерби, из-за чего локти парня наилегчайшего веса свесились в пустоту, - 'земная твердь' сейчас была на расстоянии полумили, - продолжая читать ему лекцию о многих пороках расхлябанности, по точному выражению, и не последний среди них - праздность, которая может привести к сквернословию, если не к чему похуже. Всё это время Дерби кричал от ужаса, поэтому сложно сказать, сколько полезных убеждений в действительности были ему внушены.
  
   - Слушай, Линдси, хватит, - сказал Рэндольф Сент-Космо. - У парня есть работа, а если ты его напугаешь, от него не будет толку.
  
  - Ладно, недомерок, приступай к работе, - проворчал Линдси, скрепя сердце поставив испуганного Дерби на ноги. Как главный старшина корабельной полиции, отвечающий за дисциплину на борту, он выполнял свои обязанности с мрачной суровостью, которая стороннему наблюдателю могла бы показаться мономанией. Но принимая во внимание легкость, с которой этот отважный экипаж находил оправдания для своих проказ - в результате чего не единожды прозвучал сигнал "смертельная опасность", из-за которого воздухоплаватели замирали от ужаса - Рэндольф обычно позволял своему помощнику впадать в ошибку ярости.
  
  В дальнем углу гондолы раздался протяжный грохот, сопровождаемый нетерпеливым ворчанием, из-за которого Рэндольф, как обычно, нахмурился и положил руку на живот.
  
  - Я просто споткнулся об одну из этих корзин с едой, - крикнул подмастерье Майлз Бланделл, - Там была фаянсовая посуда, кажется, я ее не заметил, профессор.
  
  - Возможно, то, что ты прекрасно с ней знаком, - грустно предположил Рэндольф, - сделало ее временно невидимой для тебя.
  
  Его упрек, практически едкий, был обоснован, поскольку Майлз, несмотря на добрые намерения и добрейшее сердце в застенчивой груди, порой страдал от неразберихи двигательных процессов, часто являя тому шумные доказательства, а недавно - подвергнув опасности физическую безопасность экипажа. На ходу собирая осколки разбитого фарфора, Майлз рассмешил Чика Заднелета, самого нового члена экипажа, который облокотился на трос и наблюдал за ним.
  
   - Ха-ха, - смеялся юный Заднелет, - слушай, ты самый большой недотепа из всех, кого я когда-либо видел! Ха-ха-ха.
  
  Злая реплика застыла на устах Майлза, но он сдержался, напомнив себе, что оскорбление и провокация - типичные ухватки того класса, из которого происходит новичок, следы его темного прошлого, которое можно винить в нездоровых лингвистических привычках молодого человека.
  
   - Почему бы тебе не передать мне это изысканное столовое серебро, Бланделл? - продолжил Заднелет. - А когда мы прибудем в Чикаго, окажемся в ломбарде, и...
  
  - Обратите внимание, - вежливо ответил Майлз, - все столовые приборы с клеймом 'Друзья удачи' - собственность Организации, они должны оставаться на борту, для использования во время официальных перерывов на обед.
   - Словно мы в воскресной школе, - кисло проворчала молодежь.
  
   В другом углу гондолы, не обращая внимания на приходящую и уходящую молодежь, экспрессивно стуча хвостом по обивке, уткнувшись носом в том мистера Генри Джеймса, лежал пес без определенной породы, по всем признакам поглощенный текстом перед глазами. С тех пор, как 'Друзья' во время конфиденциальной передачи прав в 'Капитуле наций' (см. 'Друзья удачи' и Зло-Простофиля') спасли Пугнакса, тогда не более чем щенка,
  от жестокой схватки в тени памятника Вашингтона между враждующими стаями диких районных собак, у него появилась привычка тщательно изучать страницы любого печатного материала, каким-либо образом оказавшегося на борту 'Беспокойства', от теоретических трактатов по искусству воздухоплавания до менее уместных материй, например, бульварных романов - хотя его предпочтения, кажется, более склонялись к сентиментальным рассказам о представителях его собственного вида, показавшимся ему слегка тусклыми. Он научился с присущим собакам энтузиазмом осторожно переворачивать страницы с помощью носа или лап, и любой, кто застал бы его за этим занятием, непременно изменился бы в лице, в частности, изогнул бы удивленно брови, что способствовало бы появлению общего выражения заинтересованности, симпатии, и - сложно избежать этого вывода - понимания.
  
  Старый аэростат, как уяснил Пугнакс наравне с остальными членами команды,
  следовал 'зову природы', склоняясь к подветренной стороне гондолы, что вызвало удивление жителей поверхности Земли, которого, всё же, было недостаточно или не совсем достаточно для того, чтобы они начали записывать более-менее слаженные отчеты относительно этих туалетных извержений с неба. Это были, скорее, владения фольклора, предрассудков, или, если вы не возражаете против расширения понятия, религии.
  
  Придя в себя после воздушной экскурсии, Дерби Сосунок обратился к ученому псу:
  
   - Слушай, Пугнакс, что ты сейчас читаешь, старина?
  
   - Рр Рфф Рр-рр-рфф-ррф-ррф, - ответил Пугнакс, не отрывая взор от книги, что Дерби, подобно всем остальным членам экипажа, привыкшим к голосу Пугнакса, теперь перевел проще, чем любой региональный говор, услышанный мальчиками во время путешествий:
  
   - 'Княгиня Касамассима'.
  
   - Эмм. Какой-то . . . итальянский роман, я угадал?
  - Его тема, - тут же сообщил всегда внимательный Линдси Ноузворт, краем уха услышавший обрывок разговора, - неумолимо накатывающий прибой Мирового Анархизма, оказавшийся особенно грозным в пункте нашего назначения, - зловещая печаль, которой, да исполнятся мои молитвы, мы не будем подвержены прежде, чем получим опыт, подобно Пугнаксу ныне, в пределах художественных страниц книги.
  
  Поставим на слове 'книга' ударение,
   к выраженному которым уровню презрения может приблизиться, наверное, только старший помощник. Пугнакс резко шмыгнул носом в направлении Линдси, пытаясь определить это сочетание ольфакторных 'ноток', ради поиска которых в других людях его дрессировали. Но, как всегда, этот аромат ускользнул от него. Этому могло быть объяснение, но он не был уверен, что ему нужно на этом объяснении настаивать. Насколько он мог судить, объяснение - это не то, что собаки могут искать или хотя бы на что они имеют право. В особенности собаки, которые проводят так много времени, как Пугнакс, здесь, в небе, вдали от неисчерпаемой сложности ароматов, которые можно найти на поверхности этой планеты.
  
  Ветер, до сих пор был неизменно дувший с правого борта, начал менять направление. Поскольку их заданием было прибыть в Чикаго незамедлительно, Рэндольф, изучив аэронавигационную карту местности под ними, крикнул:
  
  - А теперь, Сосунок, наверх с анемометром. Бланделл и Заднелет,
   подержите Винт, - подразумевая авиадвигатель, который более научно подкованные из моих юных читателей могут помнить по предыдущим приключениям мальчиков
  ('Друзья Удачи' на Кракатау', 'Друзья Удачи' в поисках Атлантиды'), предназначенный для увеличения крейсерской скорости 'Беспокойства', изобретенный их давним другом, профессором Гейно Вандерджусом из Нью-Хейвена, и работающий на оригинальном турбинном двигателе, котел которого нагревался с помощью продуктов горения газообразного водорода, поступающего из баллона через специальный клапанный механизм - хотя многие конкуренты доктора Вандерджуса вполне предсказуемо принижали значимость этого изобретения, утверждая, что это не более чем вечный двигатель, очевидно нарушающий законы термодинамики.
  
  Майлз с его слабым даром координации и Чик, жаждущий проявить заметную расторопность, заняли свои посты у панели управления прибора, в то время как Дерби Сосунок вскарабкался на линь и покровы огромного эллипсоидного баллона, от которого зависела гондола, на самую вершину, где ничто не прерывало поток воздуха, чтобы прочитать на анемометре типа Робинсона точные результаты измерений параметров ветра как показатель скорости передвижения корабля и передать их на капитанский мостик запиской одной строкой в теннисном мяче. Необходимо напомнить, что этот способ передачи информации был опробован экипажем во время короткого, хотя и не завершенного пребывания 'на юге от границы', где члены экипажа наблюдали такой способ передачи информации среди неблагонадежных элементов, которые проматывали свою жизнь, делая ставки на результаты игры в пелоту. (Для читателей, которые совершают первое знакомство с нашей группой юных искателей приключений, необходимо сразу отметить - никто из них, кроме, наверное, еще недостаточно известного Чика Заднелета, никогда не находился в морально разлагающей атмосфере 'фронтона', как называли там эти притоны, поскольку это не было необходимо для разведывательной деятельности, которую 'Друзья' в то время выполняли для Министерства внутренних дел президента Порфирио Диаса. Подробности их расследований см. в книге 'Друзья Удачи' в Старом Мехико').
  
  Хотя все понимали, какой это большой риск, энтузиазм Дерби относительно полученного задания, как всегда, создал волшебный эльфийский плащ, который, казалось, защищал его, правда, не от сарказма Чика Заднелета, который кричал теперь после поднятия талисмана наверх:
  
  - Эй! Сосунок! Только олух будет рисковать жизнью ради того, чтобы посмотреть, с какой скоростью дует ветер!
  
  Услышав это, Линдси Ноузворт озадаченно нахмурил брови. Даже принимая во внимание его неупорядоченную историю - мать, как говорили, исчезла, когда он был еще младенцем, отец позорно затерялся где-то в Старой Конфедерации - склонность Заднелета наносить ничем не спровоцированные оскорбления начала угрожать успешному завершению его испытательного срока в содружестве 'Друзей Удачи', если не моральному духу коллектива.
  
  Двумя неделями ранее у черной реки Глубокого Юга, где 'Друзья' пытались провернуть горькую незавершенную 'сделку', оставшуюся после Восстания тридцатилетней давности - никому не советую глотать страницы - однажды ночью Чик появился в их лагере в состоянии крайнего испуга, преследуемый бандой конных налетчиков в белых балахонах и зловещих заостренных колпаках, в которых мальчики сразу узнали наводящий ужас 'Ку-клукс-клан'.
  
  Его история, насколько можно было разобрать из резких смен регистра, характерных для голоса подростка и усугубляемых опасностью ситуации, заключалась в следующем. Отец Чика, Ричард, более известный как 'Дик',
  по происхождению был северянином, но несколько лет вел активную деятельность в Старой Конфедерации, пробуя свои силы в ряде бизнес-проектов, ни один из которых, к сожалению, не был успешным, а многие из них, как говорится, привели его к вратам Темницы. Наконец, после неизбежного прибытия вооруженного отряда горожан во главе с шерифом, узнавшим о его неудачном плане продать штат Миссисипи таинственному китайскому консорциуму с офисом в Тихуане, Мехико, 'Дик' Заднелет стремительно растворился в ночи, оставив сына лишь с карманом монет и нежным напутствием: 'Смывайся, сынок, напиши, если найдешь работу'. С тех пор Чик перебивался с хлеба на воду, пока в городке Пышный Куст, недалеко от лагеря Друзей, кто-то не узнал его как знаменитого и широко разыскиваемого 'саквояжника' и не предложил немедленно искупать его в смоле и перьях.
  
  - Сколь бы мы ни жаждали предложить свою помощь, - увещевал Линдси взволнованных юношей, - здесь, на земле, мы ограничены Уставом,
  который велит нам никогда не вмешиваться в исполнение юридических обычаев любой местности, в которой мы можем оказаться.
  
  
  -Ты не на той стороне, - ответил Чик несколько резко. - Когда гонятся за человеком, к закону это не имеет никакого отношения, это - беги, янки, беги, Кэти, запирай дверь.
  
  - В учтивом разговоре, - поспешил исправить его Линдси, - лучше на 'вы', а не на 'ты'.
  
  - Ноузворт, во имя всего святого! - воскликнул Рэндольф Сент-Космо, ч тревогой смотревший на фигуры в балахонах с капюшонами, окружившие лагерь по периметру, яркие факелы в их руках освещали каждую складку и морщинку их грубой драпировки с почти театральной точностью, на причудливые тени, мечущиеся среди нисс, кипарисов и гикори.
  
  - Нечего больше обсуждать - этот парень должен получить убежище и, если захочет, временное членство в нашем Союзе. Конечно, здесь у него не будет будущего.
  
  Это была ночь бессонной предусмотрительности из боязни факелов толпы, ошивавшейся где-то возле аппарата для производства водорода, и разрушительных результатов ее деятельности. Но со временем пейзане в зловещих одеяниях, вероятно, в страхе от этой сверхъестественной машины, рассеялись по домам и притонам. А Чик Заднелет, к худу ли, к добру ли, остался.
  
  Вскоре Винт увеличил скорость корабля до отметки, которая, вместе со скоростью ветра за кормой, сделала судно практически невидимым с земли.
  
  - Мы движемся быстрее мили в минуту, - отметил Чик Заднелет после изучения панели приборов, в его голосе звучало плохо скрываемое восхищение.
  
  - Так мы можем прибыть в Чикаго до наступления ночи, - подсчитал Рэндольф Сент-Космо. - Хорошо себя чувствуете, Заднелет?
  
   - Лучше всех! - воскликнул Чик.
  
   Как у большинства 'рекрутов' организации, первоначально трудности Чика заключались в определении не столь скорости, сколь высоты, а также - изменений атмосферного давления и температуры, сопровождавших изменение высоты. Первые несколько раз, работая наверху, он выполнял свои обязанности без жалоб, но однажды его застали за несанкционированным обшариванием шкафчика с зимними комбинезонами. Когда против него выступил Линдси Ноузворт, парень в свое оправдание мог лишь стучать зубами:
  
   - Х-х-холодно!
  
   - Не воображай, - наставлял Линдси, - что пребывание на борту 'Беспокойства' спасает тебя от вмешательств власти. Здесь нет мангровых болот или суда Линча, но, тем не менее, мы должны жить в соответствии с правилами существующего мира, в котором важны температура и высота. Со временем ты должен стать менее чувствительным в этом отношении, а пока что, - накинув ему на плечи плащ для сырой ветреной погоды из японского сафьяна с яркой желтой трафаретной надписью на спине C. OF. C. PROPERTY, - будем считать это временным нарядом, пока ты не привыкнешь к этим перепадам высоты, и, если повезет, научишься свободно работать на такой высоте.
  
   - Это скорлупа, - признался Рэндольф позднее. - 'Подняться наверх -это как отправиться на Север.
  
  Он стоял и моргал, словно надеялся получить ответ.
  
  - Но, - пришло в голову Чику, - если ты будешь продолжать идти на Север всё дальше, в результате ты пересечешь Северный полюс и начнешь идти на Юг.
  
  - Да, - капитан небесного судна неловко пожал плечами.
  
  - Следовательно . . . если поднимешься достаточно высоко, начнешь опускаться вниз снова?
  
  
   - Шшш! - предупреждающе зашипел Рэндольф Сент-Космо.
  
   - Может быть, приближаясь к поверхности другой планеты? - настаивал Чик.
  
  - Не совсем. Нет. Другая 'поверхность', но земная. Часто, к нашему сожалению, слишком земная. Более того, я вынужден...
  
   - Это секреты профессии, - предположил Чик.
  
   - Ты поймешь. Со временем, конечно.
  
   Когда они, снизив высоту, пролетали над скотным двором, их настиг запах, запах и кутерьма плоти, узнавшей, что она смертна - словно темное фантастическое существо, проплывали они в свете дня, и вероятность того, что они смогут помочь, росла. Где-то внизу был Белый Город, обещанный в брошюрах Колумбовой выставки, где-то среди высоких дымовых труб, всё неустаннее извергающих черный жирный дым, испарения непрекращающейся бойни, и ветер нес этот дым на городские дома, они были окутаны дымом, словно дети, словно спящие дети, которые попросили не лишать их света дня.
  
  На Скотном дворе работники, выходящие после смены, в большинстве своем католики, могли оторваться от земли и крови на несколько драгоценных секунд, посмотреть вверх, увидеть удивительный дирижабль и представить, что это - орудие не обязательно благостных ангелов.
  
  С любопытством вытягивая шеи, 'Друзья Удачи' обозревали улицы и переулки в декартовой сетке, нанесенные сепией, миля за милей. 'Величайший Бычий Город Мира', - в изумлении выдохнул Линдси. Действительно, количество спин крупного рогатого скота намного превышало количество человеческих шляп. С высоты казалось, что Друзья, которые в своем полном приключений прошлом часто наблюдали огромные стада скота, свободно дрейфующего в изменчивых облаках на равнинах Запада, здесь видят, что бесформенная свобода рационализирована для перемещения только по прямым линиям и под правильным углом со всё возрастающим ограничением свободы выбора, до окончательного поворота в последние ворота, ведущие на бойню.
  
  Ближе к закату на юге города, когда 'Беспокойство' легким ветерком проплыло над широкой полосой прерии, где на этой неделе должно было состояться большое международное собрание воздухоплавателей, приуроченное к Международной выставке, 'Профессор' Сент-Космо, выискивавший свободный клочок луга среди толпы уже пришвартовавшихся воздушных суден, отдал приказ:
  
  - Готовимся к снижению.
  
   Из состояния рассеянности, в которое, казалось, он начал погружаться, вскоре его вывел Линдси, желчно заметивший:
  
   - Уверен, от вашего внимания не ускользнуло неаккуратное обращение Бланделла с Главным Клапаном, которое, боюсь, вошло у него в привычку, увеличило скорость нашего снижения до заметной, если не сказать - угрожающей, скорости.
  
  Действительно, исполненный благих намерений, но далеко не расторопный Майлз Бланделл как-то умудрился обмотать тяговой трос, ведущий к механизму клапана, вокруг своей ноги, можно было наблюдать, как он таскает этот трос туда-сюда за собой, на его широком честном лице была растерянность, он надеялся, что пружинный клапан как-то закроется снова, хотя он уже допустил внезапную утечку огромного количества водорода из баллона, из-за чего судно начало стремительно падать на берег озера, словно игрушка, которую бросил космический сорванец.
  
  - Бланделл, черт возьми! - закричал Рэндольф. - Ты нас всех убьешь!
  
  - Послушайте, Профессор, трос просто запутался, - объявил Майлз, безуспешно дергая узлы из пеньки, которые только больше запутывались благодаря его усилиям.
  
  С неожиданными, но безобидными проклятиями Линдси бросился к юному Бланделлу, схватил его за обширную талию и попытался поднять, надеясь, что это ослабит натяжение троса и позволит закрыть клапан.
  
  - А теперь, Заднелет, - помощник командира рыкнул на Чика, глумливо и довольно бездельничавшего у ящика с инструментами, - поднимитесь на минуту и помогите Бланделлу,
  
   этот неуклюжий парень, склонный к полноте, начал кричать и метаться, пытаясь вырваться из тисков Линдси. Чик Заднелет неторопливо встал и с некоторой опаской приблизился к накренившейся паре, поскольку не знал с точностью, за какую часть Майлза ухватиться, и это еще больше увеличивало его смятение.
  
  Жизненно необходимый газ продолжал с ужасным шумом выходить из клапана наружу, и дирижабль начал падать еще быстрее.
  
  Направляясь к земле, Рэндольф, наблюдавший за тщетной борьбой своего экипажа, слишком хорошо осознавал, что ответственность за приближавшуюся катастрофу, как всегда, лежала исключительно на нем, на этот раз - за делегирование полномочий неподготовленным членам экипажа.
  
  Его тоскливые размышления прервал Дерби, подбежал и дернул за рукав блейзера:
  
  - Профессор, профессор! Линдси только что сделал оскорбительное замечание о матери Майлза, хотя он навсегда на втором месте после меня по использованию 'сленга', скажите, разве это справедливо?
  
  - Самовольная болтовня, - сурово отчеканил Линдси, - из-за нее ты однажды заработаешь то, что опустившиеся моряки называют 'Ливерпульским поцелуем', намного раньше, чем обычный поцелуй, кроме тех редких случаев, когда твоя маменька, без сомнения, от рассеянности, считала возможным даровать тебе этот чудесный, но, боюсь (бедная женщина) незаслуженный знак любви.
  
   - Видите, видите? - визжал Дерби, - нападки на мать парня...
  
  - Не сейчас! - закричал Рэндольф, разжимая назойливые объятия юного талисмана и испугав его, несмотря на все его остроумие. - Заднелет, балласт!
   Что ты застыл, как идиот, выбрасывай за борт наши мешки с песком, иначе мы погибнем!
  
  Чик пожал плечами и отпустил Майлза, после чего равнодушно направился к ближайшему планширу, чтобы отвязать мешки с балластом. Линдси, у которого не было времени приспособиться к возросшей нагрузке, рухнул на палубу с криком ужаса, а пребывавший в истерике Майлз Бланделл упал на него сверху. С резким звоном, который мог быть Треском Рока, трос, опутавший его ногу, внезапно оторвался от крепления на Главном Клапане, растянувшись до предела эластичности и вернув клапан в безопасное состояние. Теперь клапан был приоткрыт - настоящее жерло Ада!
  
   - Сосунок! Наверх, и поскорее!
  
  Юркий мальчик взобрался на стропы, в то время как Рэндольф, поглощенный мыслями о кризисе и шатавшийся по палубе, споткнулся о Линдси Ноузворта, пытавшегося выбраться из-под извивавшейся массы Майлза Бланделла и вдруг одним рывком присоединившегося к своим прямоходящим коллегам. Посмотрев вверх, он увидел Дерби Сосунка, с любопытством смотревшего на него снизу вверх.
  
  - Что я должен тут сделать, Профессор? - задал вопрос чистосердечный талисман.
   В глазах Рэндольфа появились слезы отчаяния, и Линдси, заметив знакомую инертность командира и вернув себе дар речи, лишь на мгновение утраченный из-за локтя Майлза, бросился, или, точнее, прополз в образовавшийся вакуум власти.
  
  - Поверни клапан вручную, - крикнул он Дерби, - верни его в закрытое положение, - едва слышно добавив 'маленький дурак'. Дерби, униформа которого реяла в стремительном потоке газа, храбро бросился выполнять приказ.
  
  - А мне подготовить парашюты, Ноузворт? - подчеркнуто растягивая слова, спросил Чик.
  
  - Мистер Ноузворт, - поправил его Линдси. - Нет, Заднелет, думаю, нет, вряд ли у нас будет время - более того, сложность, с которой столкнется во время прыжка с парашютом Бланделл, поставит в тупик самого гения топографии герра Римана.
  
   Эта ирония не достигла Чика как ее объекта, он, наконец-то, как-то встал на ноги и теперь с мирной беззаботностью склонился за борт, по-видимому, для того, чтобы полюбоваться пейзажем. Над ним Дерби с триумфальным 'ура!' закрыл клапан, и огромный дирижабль начал снижаться со скоростью, не превышавшей скорость падения осенней листвы.
  
  - Мы точно напугали тех парней внизу, Профессор, - прокомментировал Майлз, выглядывая за борт. Сбросив все эти мешки с песком, готов поспорить.
  
  - Что? - Рэндольф начал возвращать себе образ компетентного флегматика. - Что вы сказали?
  
   - Они убежали, сломя голову, - продолжал Майлз, - один из них был вовсе без одежды, именно так всё и происходило!
  
  Он достал из стоявшего рядом ящика с инструментами мощную подзорную трубу и направил ее на интересовавшие его объекты.
  
  - Ну, Бланделл, - Рэндольф встал с места своего падения, - сейчас у нас много дел, не время прохлаждаться.
  
   Его прервал крик ужаса Майлза.
  
  - Профессор! - кричал он, с недоверием вглядываясь в блестящий цилиндр, - неодетая фигура, о которой я говорил, это не парень, как выяснилось, это. . . леди!
  У борта произошло столпотворение, все пытались вырвать телескоп из рук Майлза, упрямо в него вцепившегося. Члены экипажа с жадностью вглядывались, пытаясь убедиться в достоверности явления, о котором им рассказали.
  
  По травяной поверхности внизу, в опускающихся сумерках, среди ярких вспышек взрывавшихся мешков с балластом, беззаботно носился, словно в привычной обстановке, дородный джентльмен в тужурке с поясом и в гольфах, одной рукой прижимая к затылку соломенную шляпу, а другой удерживая на плече фотокамеру и штатив. Вплотную за ним следовала компаньонка, которую заметил Бланделл, с ворохом женской одежды, из одежды на ней была только диадема в форме цветка, очаровательно съехавшая набок в копне светлых волос. Похоже, дуэт направлялся в близлежащий подлесок, то и дело бросая настороженные взгляды на гигантскую газовую подушку опускающегося 'Беспокойства', словно это было огромное глазное яблоко, возможно, самого Общества, разглядывающее их с высоты в духе конструктивной цензуры. К тому времени, когда Линдси смог вырвать оптический прибор из влажных рук Майлза Бланделла и таким образом заставить недовольную молодежь выбросить якоря и помочь Дерби пришвартовать величественный дирижабль к 'Матери-Земле', неблагопристойная пара растворилась в листве, как эта часть Республики - в опускающейся мгле.
  
  Издавая звуки, характерные для обычной маленькой обезьяны, Дерби передал сверху якорный канат, достиг земли, и, быстро передвигаясь вокруг 'Беспокойства', ловко поймал все якорные тросы, которые бросил ему Майлз Бланделл. Он по очереди подгонял молотком крепкие деревянные колышки сквозь петли каната на концах пеньковых канатиков, вскоре перед ним было огромное средство передвижения, словно очарованное и принужденное к покорности крохотным укротителем, связанное и неподвижное над ним.
  
  Теперь лестница Иакова загрохотала за окном, сейчас по ней нерешительно спускался Майлз, нагруженный огромным мешком грязного белья. В небе Запада оставался лишь отблеск темного багрянца, на фоне которого виднелся силуэт Майлза и головы других мальчиков над изогнутым ободом гондолы.
  
   С самого утра, еще до рассвета, веселая гурьба разномастных аэроманьяков собралась на пикник, продолжавшийся весь день, с запуском планеров, большинство из них были слишком заняты, чтобы заметить меланхолию затухающего света, их крылья были неподвижны, и в то же время колыхались,
  крылья в стиле чайки, альбатроса или летучей мыши, крылья из кожи золотобойцев и бамбука, крылья, старательно украшенные целлулоидными перьями, они являлись в величественном небесном мерцании, они несли авиаторов любого уровня, от лабораторных скептиков до поглощенных Иисусом сторонников Вознесения, обычно в сопровождении небесных собак, которые научились сидеть тихо, теснились рядом с ними в кабинах их маленьких дирижаблей, наблюдая за панелями управления и лая, если замечали что-то, что упустил пилот - в это время других можно было увидеть на планширах и штормовых мостиках, они высовывали головы в попутный воздушный поток, на их лицах было выражение блаженства. Время от времени воздухоплаватели приветствовали друг друга в мегафон, вечер был полон радостного волнения и трепетал, как деревья на улицах города рядом с ними, от любезностей авиаторов.
  
  Мальчики быстро установили палатку-столовую, собрали хворост и разожгли небольшой огонь в камбузной печи, с подветренной стороны от 'Беспокойства' и его аппарата по производству водорода. Майлз хлопотал на миниатюрном камбузе, вскоре он зажарил им 'месиво' из сома, пойманного этим утром и весь день хранившегося во льду, таяние которого было отсрочено холодом высоты. Вокруг них другие группы небесных братьев были заняты собственными кулинарными приготовлениями, они запекали мясо, жарили лук и пекли хлеб, который источал божественный аромат, проникавший во все уголки огромного лагеря.
  
  После ужина и вечернего сбора мальчики посвятили несколько минут песне, как группа с другим уставом посвятила бы время молитве. После гавайской авантюры, имевшей место несколько лет назад ('Друзья Удачи' и проклятье великого кахуны') Майлз превратился в страстного любителя игры на укулеле, и сегодня ночью, после мытья посуды и приведения палубы кают-компании в привычно чистое состояние он достал один из многих четырехструнных инструментов, которые хранились в его небесном сундуке, и, после короткого вступительного бренчания, начал аккомпанировать песне мальчиков:
  
   Парни живут в маленьких городках,
   Есть те, кто живет на фермах,
   И никогда они не интересовались ничем,
   Кроме улыбок и оружия...
   Они всегда знают, кто они,
   И какой будет их жизнь...
   А есть парни вроде нас, которые говорят
   'до свидания' прежде, чем 'привет',
   Потому что мы -
   Асы Высоты
   Бродяги Вакуума
   Когда другие сжимаются от ужаса и говорят: 'Мы едва ли раздражены',
   Пусть сила ветра зашкаливает по шкале Бофорта,
   Пусть ночи будут как можно темнее,
   Пусть сверкают молнии
   И гремит гром,
   У нас неунывающие молодые сердца!
   Потому что . . .
   'Друзья Удачи' - дерз-кая душа,
   Которая никогда не ноет и не кри-чит,
   Наша кровь красна и наш разум чист,
   Как полоски на нашем бе-зуп-речном блейзере!
  
  
   В этот вечер Чик и Дерби, как боевой отряд экипажа, стояли на вахте, пока Майлзу и Дерби было разрешено 'сойти на берег' в Чикаго. Каждого из них по-своему воодушевляла перспектива посещения Выставки, двое парней быстро переоделись в парадную форму, хотя Майлз столкнулся с трудностями при шнуровании гетров, завязывании шейного платка с необходимой симметричностью и правильном застегивании всех сорока четырех пуговиц манишки, по одной пуговице на каждый Штат Союза, так что Линдси, умастив локоны несколькими каплями макассарового масла и тщательно их расчесав, был вынужден прийти на помощь незадачливому товарищу по команде.
  
  Когда Майлзу придали, насколько это было возможно, тот вид, который позволил бы ему предстать перед населением 'Города Ветров', двое мальчиков вытянулись по стойке 'смирно', правильно одетые, в сомкнутом интервале, в круге света от печки, в ожидании проверки. Пугнакс присоединился к ним, хвост не вилял, взгляд ожидающий. Рэндольф появился из своей палатки в штатском, разряженный, словно ель, для выхода в увольнение, хотя он тоже был обязан выполнять рутинную работу, вместо летной формы 'Друзей Удачи' - со вкусом подобранный костюм из кентуккийской пеньки и аскотский галстук, а венец ансамбля - щегольская фетровая шляпа.
  
  - Слушай, Рэндольф, - сказал Дерби, - ты выглядишь так, словно собираешься на свидание с девушкой!
  
  Поскольку в его насмешливом тоне не было и тени мужского восхищения, Рэндольф предпочел не отвечать на двусмысленные выпады с раздражением, которого в ином случае этот выпад непременно был бы удостоен, а вместо этого парировал:
  
  - Я не знал, что мальчики твоих лет видят какую-то разницу между полами, - чем заслужил благодарное хихиканье Линдси, прежде чем вернуться к морализаторской серьезности.
  
  - Что касается кулуаров, - напомнил Рэндольф уходящим в увольнение, - если вы увидите какие-либо скопления людей на территории этой Выставки, необходимо избегать подстерегающих вас порочных элементов, единственная цель которых - воспользоваться вашей доверчивостью. Я не окажу им такую честь, не произнесу название того зловещего района, где вы, скорее всего, столкнетесь с такими опасностями. Сама грубость этого района, особенно ночью, говорит за себя, внушая отвращение всем, кроме наиболее безрассудных и тяготящихся своим комфортом, что заставляет их окунуться в гораздо хуже изученные непотребные удовольствия, предлагаемые этим районом. Умный поймет с полуслова . . . или, в данном случае . . . хрумф, хмм, как бы то ни было . . . удачи, вам, парни, пусть вам повезет.
  
  Засим Рэндольф отсалютовал, повернулся и бесшумно растворился в великой благоуханной тьме.
  
   - Ты в дозоре, Сосунок, - сказал Линдси перед выходом. - Тебе известно, каково наказание для тех, кто уснет, будь уверен, ты сможешь впечатлить их, наказав своего товарища по вахте Заднелета, который склонен, как я подозреваю, к праздности. Проверка периметра каждый час, а также проверка напряжения газа в баллоне, скорректированная, вряд ли я должен об этом напоминать, в соответствии с более низкими температурами ночного времени.
  
  Он повернулся и ушел прочь, чтобы присоединиться к Майлзу, в то время как Пугнакс, хвост которого снова обрел свою привычную подвижность, остался исследовать границы лагеря в поисках доказательств появления других собак и их хозяев, которые могут попытаться совершить незаконное вторжение.
  
  Дерби, оставшийся один в свете бивачного костра, со свойственной ему бодростью принялся за ремонт главного водородного клапана, механическая поломка которого ранее едва не стоила им жизни. Это неприятное воспоминание, как и поломка в золотых руках Дерби, скоро будет устранено...словно это было что-то, о чем юноша только читал в какой-то приключенческой книге для мальчиков...словно эта страница их хроники была перевернута, и приказ 'Поворот на 180 градусов' отдал какой-то могущественный, но невидимый Командир земной юдоли, к которому Дерби повернулся вновь, добродушно подчиняясь.
  
  Он как раз закончил ремонт, когда заметил у костра Чика Заднелета, варившего кофе.
  
  - Хочешь немного? - предложил Чик. - Или тебе еще не разрешают такие напитки?
  
  Что-то в его тоне подсказывало, что это было просто дружеское поддразнивание, которого парень возраста Дерби может ожидать и с которым он должен мириться.
  
  - Спасибо, от чашечки не откажусь.
  
   Они некоторое время сидели у костра, молчаливые, как пара погонщиков скота, разбивших лагерь в западной прерии. В конце концов, к удивлению Дерби, Чик резко признался:
  
  - Я действительно скучаю по отцу.
  
   - Думаю, тебе было непросто, Чик. Кажется, я даже не помню своего.
  
  Чик печально смотрел в огонь. Спустя мгновение:
  
  - Дело в том, что, думаю, его повесили. Или он сам. Мы были партнерами, понимаешь? Всё время что-то происходило. Шикарные маленькие денежные дела. Не всегда к радости шерифа, но всегда хватало на фасоль в котелке. Меня не страшили все эти полуночные переезды, но эти меблированные комнаты в маленьких городках - я так и не смог к ним привыкнуть. Судья окидывал нас взглядом, поднимал молоток, фьють! Мы обычно были уже за дверью и на большой дороге прежде, чем молоток опускался второй раз.
  
  - Хорошая тренировка, готов поспорить.
  
   - Но, казалось, отец начал сбавлять обороты. Каким-то образом это было связано со мной. Понимаешь, дополнительные трудности, что-то в таком роде.
  
  - Более вероятно, что это - вся та китайская показуха, о которой ты упоминал, - сказал Дерби, - ты не виноват. Слушай, ты эти куришь? -зажег несколько сигарет и предложил одну Чику.
  
  - Моя двоюродная бабушка Петунья! - воскликнул Чик, - что это за запах?
  
  - Это перец кубеба. Используется только в медицинских целях. На борту запрещен табак, как ты мог бы помнить из текста нашей присяги 'Друзей Удачи'.
  
  - Разве я зарекался? У меня, должно быть, всё перепуталось в голове. Никакого табака! Слушай, это чертова лечебница Кили. Как вы, ребята, коротаете свой день?
  
   Вдруг раздался звук, напоминающий лай целой своры разъяренных собак.
  
  - Пугнакс, - объяснил Дерби, заметив тревогу на лице Чика.
  
   - Он, а кто еще?
  
   - Только Пугнакс. Это один из его многочисленных талантов. Думаю, нам лучше пойти посмотреть.
  
   Они нашли взбудораженного Пугнакса со стиснутыми зубами, в боевой готовности, он неотрывно смотрел во внешнюю тьму, из которой, как сказали бы мальчики, могла надвигаться мощная вражеская угроза, сейчас приближавшаяся к их лагерю.
  
  - Вот, пожалуйста, - позвал невидимый голос, - славная собака!
  
   Пугнакс удерживал занимаемые позиции, но перестал лаять, по-видимому, оценивал пришельцев доступным ему способом обоняния. Дерби и Чик смотрели, как из вечерней тьмы появляется огромный бифштекс, летит по изогнутой траектории, медленно поворачивается и падает почти точно между передними лапами Пугнакса, мгновение оценивающего бифштекс, подняв одну бровь, можно сказать, презрительно.
  
  - Эй, кто-нибудь есть дома?
  
   В свете костра появились два мальчика и девочка с корзинками для пикника, в летной форме из мохерового бриллиантина цвета индиго в пурпурную полоску и в шлемах, которые не смогли достичь простейшей геометрии знаменитой фески Шринера, но были гораздо более замысловато украшены и, даже для своей эпохи, вероятно, не являлись образцом хорошего вкуса. Например, их увенчивал огромный шип в немецком стиле, и несколько плюмажей бледно-зеленого цвета.
  
  - Как дела, Дерб? Что нового?
  
   Дерби узнал в них членов орегонского клуба воздухоплавателей 'Бродяги синевы до Р.Х.', с которыми 'Друзья удачи' часто проводили совместные маневры, и его губы растянулись в приветственной улыбке, адресованной главным образом мисс Пенелопе ('Пенни') Блэк, чей эльфийский облик скрывал отважный дух и непоколебимую волю, и к которой он питал нежные чувства, если ему не изменяет память. 'Привет, Райли, Зип . . . Пенни', - добавил он застенчиво.
  
  - Это 'Капитан', смотри.
  
   Она протянула руку, чтобы показать на рукаве четыре золотые полоски, на краях которых можно было рассмотреть доказательства недавней работы иглой. 'Бродяги' были известны и уважаемы за то, что предоставляли болтливому полу право членства наравне с мальчиками, включая все возможности продвижения по службе.
  
  - Да, - широко улыбнулась Пенни, - они дали мне 'Цыганку' - просто притащили старую лохань от Юджина, пришвартовали ее там на островке, повидавшая виды.
  
  - Вау! Ты - командир! Чемпионка!
  
  Он поймал себя на том, что нервно шаркает ногой и не знает, что делать с руками.
  
  - Лучше поцелуй меня, - сказала девочка, - это традиция и всё такое.
  
   Несмотря на улюлюкающий хор мальчишек, Дерби почувствовал, как ее покрытая веснушками щека мимолетно коснулась его губ и задержалась на них больше, чем нужно для усугубления. После приветствий Чик и Дерби принесли раскладные походные стулья, 'Бродяги' открыли корзины с вкусностями, и коллеги открыли вечер слухов, профессиональных разговоров и историй про воздухоплавание.
  
  - Когда мы летели к вам, Дерб, на 'Египте' из южного Иллинойса, мы наткнулись на буровую вышку на кукурузном поле в Декейтере, это всё чертова луна - простите - перерыв, чтобы чихнуть - сосульки соплей у нас на ременных пряжках, всё синее от света этого электрического газа, круговорот вокруг нашей головы - апчхи!
  
   - О, буть здорофф, Райли, - сказал Зип, - но в прошлый раз, когда ты рассказывал эту историю, там были странные голоса и так далее...
  
   -Пока мы добрались сюда, вокруг нас появилось небольшое гальваническое свечение, - сказал Чик, - скорость и все дела.
  
  - О, это пустяки, - воскликнул Райли, - по сравнению с тем, как мы целый день убегали от торнадо! Парни, если ищете настоящего электричества, иногда наведывайтесь в Оклахому - найдете усладу для своих ушей, которая заодно заглушит любые странные голоса в округе.
  
  - Кстати, о голосах, - сказала Пенни, - что вы слышали об этих... 'случаях', о которых сообщают? Не только члены экипажей в воздухе, но иногда и гражданские на земле?
  
   - Ты имеешь в виду отклонения от нормы, - спросил Дерб, - фата-моргану, северное сияние и тому подобные вещи?
  
   - Разное, - приглушенным зловещим голосом ответил Зип. - Есть огни, но также есть и звуки. Главным образом на больших высотах, где темно днем. Голоса кричат вместе. Со всех сторон сразу. Как школьный хор, но без мелодии, только эти...
  
   - Предупреждения, - сказал Райли.
  
  Дерби пожал плечами.
  
  - Это новость для меня. Мы с 'Беспокойством' находимся на низкой ступени в Организации, в самом низу - никто никогда ничего нам не говорит, нам отдают приказы, мы их выполняем, всё.
  
  - Этой весной мы были над вулканом Этна, - сказала Пенни, - ты помнишь этих 'Garcons de '71', надеюсь.
  
  Специально для Чика Дерби объяснил, что этот клуб основан более двадцати лет назад во время осады Парижа, когда аэростаты с экипажем часто были единственным средством коммуникации в городе и за его пределами. Пока продолжались мытарства, аэронавтам, наблюдавшим сверху и пребывавшим на волоске от смертельной опасности, стало понятно, как сильно выживание современного Государства зависит от поддержания состояния постоянной осады - с помощью систематического окружения населения, истощения тел и душ, неумолимой деградации общества, пока гражданин не восстанет против гражданина, вплоть до совершения зверств бесславных парижских патрулей. Когда осада закончилась, эти аэронавты решили летать, теперь они были свободны от политических иллюзий, более, чем прежде, царивших на земле, приносили торжественные клятвы только друг другу, действовали так, словно во всем мире не прекращалась осада.
  
  - В наше время, - сказала Пенни, - они летают, куда им необходимо, высоко над крепостными стенами и государственными границами, преодолевают блокады, кормят голодных, дают пристанище больным и преследуемым... поэтому, конечно, у них появляются враги, куда бы они ни полетели, по ним стреляют с земли, всё время. Но тут другой случай. Мы встретились с ними однажды, и это была самая странная история. Никто не видел никаких летящих предметов, но была . . . какая-то сила . . . мы чувствовали энергию, направленную на нас.
  
  - Что-то за пределами, - торжественно сказал Зип. - Пустое пространство. Но населенное.
  
   - Это заставляет тебя понервничать, Чик? - поддразнил Дерби.
  
   - Нет. Я думаю, кто захочет этот последний яблочный пончик.
  Тем временем Майлз и Линдси направлялись на Ярмарку. Конный экипаж, в который они сели, вез их по запруженным улицам южного Чикаго. Майлз смотрел по сторонам с глубоким любопытством, а Линдси окидывал пейзаж желчным взглядом.
  
   - Ты выглядишь печальным, Линдси.
  
   - Я? Вовсе нет, но не могу избежать дурных предчувствий при мысли о Заднелете, в полное распоряжение которого предоставлено судно, и никто его не контролирует, а так я весел, словно зяблик.
  
   - Но там с ним Дерби.
  
  - Я тебя прошу. Влияние, которое Сосунок может оказать на порочный характер, в лучшем случае не будем принимать в расчет.
  
   - Ну, слушай, - размышлял добродушный Майлз, - Заднелет похож на хорошего парня, я готов биться об заклад, что скоро он разберется, что к чему.
  
   - Я - главный старшина корабельной полиции, - проворчал Линдси себе под нос, - и у меня не столь радужные взгляды относительно человеческой природы.
  
   Наконец, экипаж доставил их на перекресток, от которого, как заверил возница, недалеко пешком до Ярмарочной площади, или, как он усмехнулся, 'зависимо от того, насколько поздно, бодрая пробежка', и продолжил свой путь с металлическим лязгом и цоканьем. Вдали мальчики видели в небе электрический свет Ярмарки, но вокруг них был сумрак. Вскоре они нашли дыру в заборе, некую замену входным воротам, освещенную одним огарком, рядом дежурил сморщенный азиатский лилипут, хоть и жаждавший получить протянутые ему пятидесятицентовые монеты, под давлением скрупулезного Линдси был вынужден выдать надлежащим образом оформленную квитанцию. Затем крохотный страж протянул ладонь, словно за чаевыми, но мальчики проигнорировали этот жест.
  
  - Нищеброды! - завопил он, таким образом поприветствовав их на происходящем каждые четыре года на наших берегах празднике Колумба.
  
  Откуда-то из тьмы доносилась музыка невидимого маленького оркестра, необычным образом синкопированная, она становилась всё громче, и наконец они подошли к маленькой открытой танцплощадке, совершенно неосвещенной, здесь танцевали пары, а вокруг перемещались густые потоки людей в ароматах пива, чеснока, табачного дыма, дешевых духов, и где-то впереди запах многочисленного домашнего скота, который ни с чем нельзя было спутать после шоу 'Дикий Запад Баффало Билла'.
  
  Рассматривая Ярмарку, герои заметили закономерность Парка развлечений - более европейские, цивилизованные и...ну, честно говоря, белые экспозиции были расположены ближе к центру 'Белого города', а чем дальше от алебастрового Метрополиса удалялся посетитель, тем очевиднее становились признаки культурной темноты и дикости. Мальчикам казалось, что они идут по отдельному неосвещенному миру, приближаясь к какому-то темному пределу с его собственной экономической жизнью, социальными привычками и кодами, с осознанием того, что у него мало общего с официальной Ярмаркой. Словно полутьма, царившая на этой периферии, наверное, даже не нанесенной на карту, возникла не просто благодаря нехватке фонарей, а намеренно была обеспечена из милосердия как необходимый покров для возникающих лиц, вызывавших слишком большую тревогу при ярком дневном освещении, и невинных американских посетителей со своими кодаками и зонтиками, случайно забредших в это место. На скрытых тенями лицах появлялись улыбки или гримасы, или они смотрели прямо на Линдси и Майлза, словно откуда-то их знали, словно за время своей длительной карьеры путешественников в экзотические уголки планеты они накопили, неведомо для себя, резерв ошибок перевода, нанесенных обид, невыплаченных долгов, которые теперь воплощались в странном лимбе, через который им нужно было пройти, в любой момент ожидая конфликта с каким-нибудь врагом из прежних времен, пока они еще не достигли безопасности видневшихся вдали фонарей. Вооруженные вышибалы из рядов полиции Чикаго неутомимо патрулировали сумрак. Театральная труппа зулусов давала представление, изображавшее резню британских войск при Исандлване. Пигмеи пели христианские гимны на пигмейском диалекте, ансамбли еврейского клезмера наполняли ночь неземными соло на кларнете, бразильские индейцы позволяли проглотить себя огромным анакондам, после чего вылезали обратно, не переваренные и, очевидно, не доставив дискомфорта змее. Индийские свами левитировали, китайские боксеры делали ложные выпады, били друг друга ногами и швыряли в разные стороны.
  
   Соблазны, к большому огорчению Линдси, таились на каждом шагу. Казалось, что павильоны представляют не народы мира, а Смертные Грехи. Уличные рекламисты в поисках посетителей ловили блуждающую молодежь за отвороты пиджаков.
  
   - Экзотические курительные практики разных стран мира, огромная антропологическая ценность!
  
   - Научная выставка, мальчики, новейшие усовершенствования шприца для подкожных инъекций и различные способы его использования!
   Здесь были вазири из вазиристана, демонстрировавшие друг другу различные техники устроения засад на путешественников, которые считались в их стране основным источником дохода...
  
  Индейцы тарахумара из северной Мексики сидели, согнувшись, видимо, абсолютно голые, в копиях пещер их родного Сьерра-Мадре из дранки и штукатурки, притворяясь, что едят кактусы, из-за которых у них начинаются ужасные конвульсии - едва отличимые от обычных фриков, которые давно уже были известны посетителям американских карнавалов. Тунгусские оленеводы указывали жестами на огромную вывеску с надписью 'Особенное шоу оленеводов' и зазывали на своем языке барышень, собравшихся у входа, пока две молодые женщины в достаточно открытых костюмах - блондинки и тому подобное, на самом деле не особо похожие на тунгусок - не начали кружиться вокруг очень терпеливого оленевода, лаская его с возмутительной интимностью и приставая к прохожим с неприличными намеками на английском, например: 'Заходите и узнайте дюжину способов получить удовольствие в Сибири!' и 'Посмотрите, что на самом деле происходит длинными зимними вечерами!'.
  
  - Это не выглядит, - Линдси колебался между восторгом и недоверием, - достаточно . . . аутентичным, я бы сказал.
  
  - Заходите, мальчики, первый раз бесплатно, найдете красную - вас погладят по голове, найдете черную - ничего не вернут обратно!, -кричал бодрый негр в шляпе с плоской тульей, который стоял возле раскладного стола, тасуя и выбирая карты.
  
   - Если бы я не был в курсе, сказал бы, что это очередная азартная игра, - прошептал Линдси, вежливо заглушая свое неодобрение.
  
  - Нет, босс, это древняя африканская методика ворожбы, позволяющая вам изменить свою судьбу.
  
   Обратившийся к ним шулер начал тасовать карты с ошеломляющей скоростью. Порой карт было слишком много, чтобы их сосчитать, а иной раз ни одной карты не было видно, словно они исчезли в каком-то измерении далеко за пределами третьего, хотя это мог быть фокус в полумраке.
  
  - Окей! Может быть, это ваша счастливая ночь, просто скажите нам, где карта красной масти, сейчас.
  
  Три карты рубашкой вверх легли перед ними.
  
   После мгновения тишины Майлз объявил четким и уверенным голосом:
  - Карты, которые вы положили здесь, все окажутся черными, ваша 'красная' карта - девятка бубен, и она вот здесь, - протянул руку к шляпе шулера, снял ее с его головы и показал карту.
  
  - Господи помилуй! Последний раз такая история завершилась хорошими длинными каникулами в тюрьме округа Кук. Отдаю дань уважения вашему острому зрению, молодой человек, и без обид, - протягивая десятидолларовую купюру.
  
  - О, это . . ., - с сомнением начал Линдси, но Майлз уже спрятал протянутую банкноту, дружелюбно крикнул:
  
  - Хорошего вечера, сэр!, - и они продолжили прогулку.
  
   На лице Линдси было заметно выражение удивления.
  
  - Это была . . . хорошая работа, Бланделл. Откуда ты знал, где карта?
  
  - Иногда, - начал Майлз с на удивление тревожными нотками в голосе, -меня обуревают особенные чувства, Линдси . . . словно возникает электричество, словно я вижу всё так ясно, как при свете дня, как. . . как вещи совпадают и соединяются. Это длится недолго. Вскоре я снова начинаю спотыкаться.
  
  Тут они увидели лучи прожекторов, освещавшие небо с крыши грандиозного здания Ремесел и Свободных Искусств - город в миниатюре, находящийся в городе внутри города, каковым являлась сама Выставка, стражников Колумба в плащах в дозоре, ободряющее зрелище, по крайней мере, для Линдси.
  
   - Давай, Линдси, - Майлз помахал банкнотой, которую они так неожиданно получили. - Поскольку у нас неожиданный доход, пойдем выпьем корневого пива, а еще - купим арахис в карамели. Называй всё, что знаешь! Мы здесь! Мы на Ярмарке!.
  
  Тем временем Рэндольф Сент-Космо был на посту, хоть и не в униформе. Детективное агентство, которое он искал, находилось в сомнительном квартале района 'Новая набережная', между варьете и фабрикой взрывающихся сигар. На вывеске надпись 'РАССЛЕДОВАНИЯ БЕЛОГО ГОРОДА'. Рэндольф слегка опустил поля шляпы, быстро огляделся по сторонам на замусоренной и темной улице, и боком прошел в дверь. Молодая леди-машинистка, которой удавалось печатать аккуратно и в то же время быстро, оторвала взгляд от своей печатной машинки, украшенной цветочными аппликациями.
  
  - Мы уже закрыты, сынок.
  
   - Дверь была открыта...
  
   - Да, и, наверное, это не Эпуортская лига.
  
   - Могу я увидеть мистера Приветта?
  
   - Нейт! - воскликнула она так, что Рэндольф подпрыгнул. В ее улыбке проскальзывало злорадство. - Ты принес письмо от родителей, малыш?
  
   В офисе Нейта комбинированный буфет, книжный шкаф и картотека с богатым ассортиментом виски, кровать для отдыха в углу, пара стульев из тростника, занавешенное бюро примерно с тысячью ячеек, окно с видом на немецкий салун через дорогу, местные деловые награды и отзывы на стенах, обшитых темной филенкой, фотографии знаменитых клиентов, некоторые из них позировали с самим Нейтом, в том числе Док Холлидей у входа в Восточный салун в Томбстоуне, Док и Нейт целились друг в друга из кольта 44 калибра и притворялись ужасно разозленными. Фотография подписана: 'Скорее человек с ружьем, с теплом, Док'.
  
  - После той бомбы на Хеймаркете, - объяснял Нейт, - у нас было больше работы, чем мы могли справиться, и у нас прибавится еще больше беспокойств, если губернатор решит помиловать ту банду анархистов-убийц. Одному Богу известно, кому это развяжет руки в Чикаго, особенно на Ярмарке.
  
   Защита от террористов необходима здесь больше, чем обычно. А у вас, мальчики, есть угол обзора, о котором мы в сообществе 'наблюдателей' только мечтаем - взгляд сверху. Мы не можем платить вам столько же, как Пинкертон, но, может быть, мы смогли бы договориться об отсрочке оплаты, маленький процент от прибылей со временем вместо наличных прямо сейчас. Не говоря о чаевых или других неофициальных доходах, которые вы можете получить.
  
   - Улаживайте это с Национальным офисом, - предложил Рэндольф. - На уровне Подразделения сумма нашей оплаты не может превышать обоснованные расходы.
  
  - Звучит безумно. Но мы попросим наших юристов набросать условия сотрудничества?
  
  Теперь он смотрел на Рэндольфа с той смесью презрения и жалости, которую 'Друзья' рано или поздно вызывали при контактах с жителями земной поверхности. Рэндольф привык к этому, но был полон решимости действовать профессионально.
  
   - В чем именно будет заключаться наша работа?
  
   - У вас на борту есть место для еще одного пассажира?
  
  - Мы перевозили до дюжины упитанных взрослых без ощутимой потери высоты, - ответил Рэндольф, невольно задержав взгляд на тучном мистере Приветте.
  
  - Возьмете нашего человека в одно-два коротких путешествия, туда, куда будет необходимо, - лицо филера, кажется, стало немного хитрее. - На Ярмарку, может быть, на Склады, пара пустяков.
  
   Прогуливаясь на следующее утро среди аэростатов, под куполом неба, в котором постепенно становилось всё меньше свободного места, поскольку различные летательные аппараты поднимались в небеса, возобновляя знакомство со многими, в чьей компании, хорошо это или плохо, им придется переживать приключения, 'Друзья' увидели, что к ним приближается пара, в которой они сразу узнали фотографа и модель, подвергшихся их непреднамеренной бомбардировке прошлым вечером.
  
  Веселый труженик объектива представился Мерлем Ридо.
  
   - А моя белокурая спутница... дайте мне минуту...
  
   - Болван.
  
   Молодая женщина наградила его грациозным шлепком, не лишенным симпатии, и сказала:
  
  - Я - Шевролетт Макаду, и я невероятно рада вас встретить, парни, даже если у вас под рукой мешок с песком, как вчера.
  
   Полностью одетая, она, казалось, только что сошла со страниц дамского журнала, ее утренний наряд был сшит по последней летней моде, в результате возвращения рукавов, пышных в плечах и сужающихся от локтя к запястью, вокруг наблюдалось изобилие английских блузок с полупрозрачными плечами, 'большими, как воздушные шары, по всему городу', как сказал бы Чик Заднелет, преданный наблюдатель женских форм, в случае мисс Макаду - яркого цвета фуксии, ансамбль дополняло длинное боа из страусиных перьев того же оттенка. А ее шляпа, шаловливо скошенная набекрень, с эгреткой, колыхавшейся каждый раз, когда она поворачивала голову, очаровала бы даже наиболее ревностных консерваторов среди любителей птиц.
  
   - Хороший ансамбль, - восхищенно кивнул Чик.
  - А вы еще не видели, какую роль она исполняла в Павильоне южных морей, - галантно объявил Мерль Ридо. - В ее исполнении маленькая египтянка выглядела прихожанкой церкви.
  
   - Вы актриса, мисс Макаду?
  
   - Я исполняю танец Лава-Лава, богини вулкана, - ответила она.
  
   - Я обожаю музыку этого региона', - сказал Майлз, - 'особенно укулеле'.
  
   - В моем оркестре несколько человек играют на укулеле, - сказала мисс Макаду, - тенор, баритон и сопрано.
  
   - И это аутентичная национальная музыка?
  
   - Думаю, скорее попурри, включающее гавайские и филиппинские мотивы, а в конце - исполненная вкуса адаптация 'Вакханок' месье Сен-Санса, недавно представленных в Парижской опере.
  
   Конечно, я всего лишь любитель, - скромно сказал Майлз, давний член престижной Международной академии укулелистов, - иногда путаюсь. Но если я пообещаю вернуться к тонике и подождать, как вы думаете, они разрешат мне зайти и посидеть?
  
   - Я, конечно, замолвлю за вас словечко, - ответила Шевролетт.
  
   Мерль Ридо принес с собой портативную камеру и делал 'снимки' летательных аппаратов, парящих в небе и припаркованных на земле, они непрерывно приземлялись и взлетали, никакой передышки не намечалось.
  
  - Настоящая вечеринка, не так ли! Тут летают настоящие профессора летного дела отсюда до Тимбукту, вот как это выглядит.
  
   Духмяный дым от костров, на которых готовили завтрак, поднимался в небо. Раздавался полный жалоб и в то же время радости плач младенцев. Ветер приносил издалека шум поездов и лодок с озера. В полете через Озеро против солнца крылья отбрасывали длинные тени, кончики крыльев блестели от росы. Здесь были пароходы, судна на электричестве, станки для вихревой обработки Максима, поршневые компрессоры нитрованного хлопка, судна с двигателями на сыром бензине и электрические подъемные домкраты странного гиперболоидного дизайна для ввинчивания в воздух, и крылатые аэростаты обтекаемой формы, и машущие крыльями чудеса орнитургии. В итоге у парней разбегались глаза...
  
  -Па! - хорошенькая девочка четырех или пяти лет с пламенеющими рыжими волосами неслась к ним. - Послушай, па! Я хочу пить!
  - Далли, маленькая ты проныра, - поприветствовал ее Мерль, - боюсь, кукурузный ликер закончился, тебе придется вернуться к старому доброму молоку, мне правда жаль, - рассматривая фирменный судок, наполненный льдом. Тем временем дитя заметило 'Друзей' в летних униформах, девочка смотрела на них широко раскрытыми глазами, словно решая, насколько хорошо ей нужно себя вести.
  
  - Вы травите этого беззащитного ангела крепкими напитками? -воскликнул Линдси Ноузворт.
  
  - Сэр, я протестую!
  
   Заинтригованная Далли подбежала, встала перед ним и начала сверлить его взглядом, словно ожидая продолжения какой-то тонкой шутки.
  
   Линдси заморгал.
  
  - Этого не может быть, - прошептал он. - Маленькие дети меня ненавидят.
  
   - Очаровательная маленькая девочка, сэр, - добродушно сказал Рэндольф. -Вы, конечно, гордитесь своей внучкой.
  
   - Ха-ха! Ты слышала, Морковная голова? Он думает, что я - твой дедушка. Спасибо, парень, но это - моя дочь Далия, с гордостью говорю. Ее мать, увы...
  
  Он вздохнул и посмотрел на небо.
  
   - Наши глубочайшие соболезнования, - быстро сказал Рэндольф, - но пути Райские неисповедимы...
  
  - Рай, ад, - хихикнул Мерль Ридо. - Она где-то здесь, в США, убежала с гипнотизером из варьете, неким Зомбини Непостижимым.
  
   - Вот те на! - начал активно кивать Чик Заднелет. - Он сделал так, что его девушка исчезла через трубу общей кухни! 'Имбротильята!' Не так ли? Потом он завернулся в свой плащ? Потом я своими глазами видел его в Новом Орлеане! Невероятный трюк, поверьте!
  
  - Этот тот самый тип, - расплылся в улыбке Мерль, - а очаровательная ассистентка фокусника, которую вы видели, должно быть - старушка Эрлис собственной персоной, ты не хочешь закрыть свой рот, Бак, а то что-нибудь в него влетит? - случайное упоминание адюльтера в беседе вызвало у Рэндольфа выражение ошеломления, которое сложно было назвать типичным. Чик Заднелет был менее ошеломлен и ему хватило сил ответить:
  
  - Ну, абсолютно достойная восхищения леди, кем бы она ни была.
  
  - Восхищение мы берем на заметку, а здесь вы можете любоваться крошкой Далией, копией своей мамы, я очень разозлюсь, если нет, если вы приедете через десять-двенадцать лет, будете путешествовать, посмотрите на нее еще раз, цену слишком низкую или слишком оскорбительную я рассматривать не буду. Или, если вы согласны ждать, можно купить сейчас, получите ее по специальной, действующей только сегодня и завтра, цене, девяносто восемь долларов - и забирайте, душераздирающая улыбка и всё такое. Посмотрите, вылитая она. Бросит в вас лишним чепчиком, подумайте рационально, глазом не успеете моргнуть - она уже будет задувать свечи на праздничном торте в свои сладкие шестнадцать, будет садиться в экспресс, чтобы ехать к вам, где бы вы ни были.
  
  - Как-то слишком долго ждать, вам не кажется? - окинул ее плотоядным взглядом Чик Заднелет.
  
   - Думаю, могу сбавить до пятнадцати лет, - продолжал торговаться Мерль, моргая на Линдси Ноузворта, задыхавшегося от возмущения, - но вы должны заплатить золотом и провезти ее по своему билету... А теперь - вы не возражаете, если я сделаю ваше коллективное фото на фоне этого случайного шнекового блока?
  
  Мальчики, очарованные современной наукой, в том числе - и фотографией, были, конечно, счастливы выполнить эту просьбу. Шевролетт удалось смягчить даже Линдси, позаимствовав его шляпу с низкой тульей и стыдливо прикрыв ею их лица, словно скрывая тайный поцелуй, в то время как дурашливый Дерби Сосунок, без чьей лихой клоунады любое коллективное фото было бы неполным, угрожал паре бейсбольной битой, а его комичное выражение лица должно было выражать искренний гнев ревности.
  
   Пришло время ланча, и вместе с ним Линдси объявил о приближении свободы.
  
   -Ура! - закричал Чик Заднелет. - Мы со стариной Сосунком отправимся в увольнение с правого борта, прямиком в Парк развлечений, взглянем одним глазом на Маленький Египет и на ту полинезийскую выставку, а если сможем зайти, то еще и на тех африканских амазонок - о, не волнуйся, парень, если тебе что-то будет непонятно, спрашивай у меня!
  
  - Давайте, мальчики, - Шевролетт Макаду взмахнула сигаретой в инкрустированном стразами держателе. - Сейчас я иду работать, могу показать вам закулисье Южных морей.
  
   - Обой, обой, - нос Дерби начал дергаться.
  
  - Сосуноок? - закричал Линдси, но впустую.
  
   Толпы аэронавтов в разноцветных одеяниях сновали между ними, поскольку воздушные судна приземлялись и взлетали, и огромный импровизированный аэродром бурлил от смятения и случайных встреч...
  
   Среди тех, кто как раз собирался приземлиться, на борту величественного полужесткого аэростата по итальянскому проекту находился давний друг и наставник мальчиков, профессор Гейно Вандерджус из Йельского университета, его лицо выражало едва скрываемый ужас, во время снижения аэростата он отчаянно пытался удержать на голове цилиндр, чьи вмятины, шрамы и отклонения от цилиндрической формы, наряду с вышедшим из моды стилем, свидетельствовали о долгой и богатой приключениями истории.
  
   - Газовые подушки скачут галопом, но как же здорово увидеться с вами снова, мальчики! - поприветствовал их Профессор.
  
  - Насколько я знаю, вас настигла беда в Новом Орлеане, несомненно, нужно было упаковать и приготовить тушеное рагу из того аллигатора, который утащил старое 'Беспокойство'!
  
   - О, поволновались час-другой, наверное, - поправил его Рэндольф, и на его лице отразились гастрономические воспоминания.
  
  - Расскажите нам, Профессор, как продвигается ваша работа? Какие новые чудеса выходят из золотой лаборатории Слоуна?
  
  - Ну, сейчас там есть студент профессора Гиббса, чья работа действительно заслуживает внимания, молодой де Форест, настоящий волшебник по части электричества... еще гость из Японии, мистер Кимура, но скажите, где изголодавшийся педагог и его пилот могут достать здесь парочку этих знаменитых чикагских бифштексов? Мальчики, рад представить вам Рэя Ипсоу, без которого я до сих пор находился бы в Открытом Индианоплейсе в ожидании междугороднего поезда, который никогда не приедет.
  
  - Парни, очень вас не хватало в Хартумской передряге, - сообщил дружелюбный воздухоплаватель, - мы пытались убежать из города, когда нас настигали войска Махди, тут видим - вы летите впереди, я очень пожалел, что не на борту, пришлось прыгнуть в реку и немного подождать, пока переполох не утих.
  
  - Так случилось, - вспоминал Линдси, историк Отряда, - что мы поймали встречный ветер и попали в неприятности в Ольтра Джиба, вместо того, чтобы приземлиться в Алексе, где рассчитывали провести несколько недель, разрабатывая учебную диверсию, не говоря уже о более благоприятной для здоровья атмосфере.
  
  - Разрази меня гром, - воскликнул Профессор, - если передо мной не Мерль Ридо!
  
  - В этом еще нет ничего хорошего, - улыбнулся Мерль.
  
  - Значит, вас не нужно представлять друг другу, - решил Линдси.
  
   -Да, мы соучастники по преступлению, еще в давние времена в Коннектикуте, задолго до вашего появления, парни, я иногда выполнял для него некоторую работенку. Мальчики, кто-нибудь из вас может сфотографировать нас вместе?
  
   - Конечно! - вызвался Майлз.
  
  Они шли на обед в соседний стейк-хаус. Хотя воссоединения с профессором всегда были приятны, в этот раз что-то изменилось, какая-то осенняя тревога в атмосфере теплого праздника вызывала психогастрономические приступы боли, которые, как Рэндольф знал из своего опыта, игнорировать было рискованно.
  
   Посетив несколько полезных семинаров для командиров аэростатов и узнав техники сокрытия задевающих чувств, теперь Рэндольф мог определить, что Профессора что-то мучило. Он удивительным образом отошел от своего привычного 'стиля' добродушного рубахи-парня, во время сегодняшнего обеда его реплики были крайне лаконичны, иногда отрывисты, и он попросил чек прежде, чем принесли пирог с мороженым.
  
  - Простите, мальчики, - нахмурился он, демонстративно достав и посмотрев на свои старомодные железнодорожные часы. - Я с удовольствием остался бы с вами и поболтал бы еще, но есть одно дельце.
  
   Он резко встал, как и Рэй Ипсоу, который благожелательно обнял мальчиков и прошептал на ухо Рэндольфу:
  
  - Я присмотрю за ним, - после чего последовал за выдающимся ученым Йеля: выйдя на улицу, тот сразу же остановил экипаж, протянул доллар и попросил ехать как можно быстрее, они тут же тронулись и вскоре прибыли в Палмер-Хаус, где чиновник за столом приложил руку к несуществующему козырьку.
  
  - Люкс в пентхаусе, Профессор, лифт вон там, он останавливается только один раз. Вас ждут.
  
   Если в его голосе присутствовала нотка веселого презрения, профессор Вандерджус был слишком занят, чтобы ее заметить.
  
   Для Рэя Ипсоу быстро стало очевидным, что его друг прибыл в город для того, чтобы заключить сделку с силами, которые, без преувеличения, можно назвать злом. В люксе наверху они нашли тяжелые портьеры, задернутые над праздничным городом, лампы, источавшие скудный свет в вечных сумерках табачного дыма, никаких срезанных цветов или растений в горшках, тишину, лишь иногда прерываемую речью, и то, в основном, телефонной.
  
  Странно думать, что такой знаменитый магнат, как Скарсдейл Вайб, не посетит Международную Колумбовскую выставку. Кроме очевидного обаяния тысяч коммерческих предложений Чикагская ярмарка предоставляла широкое поле для анонимности, здесь можно было встретиться и заключить сделку, не будучи замеченным. Ранее в этот день Вайб вышел из своего частного поезда 'Джаггернаут' на забронированную для него платформу на узловой железнодорожной станции, после того как предыдущей ночью выехал с Центрального вокзала в Нью-Йорке.
  
   Он был, как всегда, замаскирован, в сопровождении телохранителей и секретарей. В руке трость из черного дерева, шар из золота и серебра на набалдашнике которой символизировал точную и подробную копию земного шара, а внутри трости спрятаны пружина, поршень и цилиндр для компрессии воздуха и осуществления малокалиберного выстрела в любого, кто мог бы на него напасть. Его ожидало транспортное средство с герметичным электродвигателем, и, словно по мановению сверхъестественных сил, он был доставлен в волшебное учреждение с вывеской 'Стейт, Монро и Вабаш'. Когда он заходил в вестибюль, пожилая женщина, одетая респектабельно, но без роскоши, подбежала к нему с криком:
  
  - Если бы я была твоей матерью, я бы задушила тебя в колыбели.
  
   Невозмутимый Скарсдейл Вайб кивнул, поднял воздушную трость из черного дерева, взвел курок и нажал на спусковой крючок. Старуха склонилась, качнулась и упала, как дерево.
  
   - Скажите гостиничному врачу, что пуля всего лишь в ее ноге, -вежливо попросил Скарсдейл Вайб.
   Никто не предложил профессору Вандерджусу забрать у него шляпу, поэтому он держал ее на коленях, как неуверенный в себе молодой актер держит реквизит.
  
   - Вас поселили в 'Стокменс Хоутел'? - спросил магнат.
  
   - Ну, на самом деле это 'Пакерс Инн', перекресток Сорок седьмой авеню и Эшленда. Прямо среди скотных дворов и такого прочего...
  
  - Послушай, - обратился он к высокому человеку бандитского вида, вырезавшему локомотив из куска полена одним из тех ножей, которые известны во всех тюрьмах нашей страны как 'арканзасская зубочистка', -надеюсь, у тебя нет вегетарианских предрассудков.
  
   - Это Фоли Уокер, - сказал Скарсдейл Вайб, - по словам его матери, он наделен добродетелями, неочевидными для других.
  
  - Думаю, там, где вы остановились, слышна вся эта народная музыка, -продолжал Фоли. - Известно даже, что у гостей развивается бессонница, но многие находят ее на удивление успокаивающей. То же самое и здесь, в Палмер-Хауз, если вы об этом думаете. Уровень шума тот же.
  
  - Тот же вид деятельности, - прошептал Рэй Ипсоу. Они собрались за мраморным столом в некоем кабинете, с сигарами и виски. Светская беседа перешла к приумножению богатств.
  
  - Я знаю того парня в Нью-Джерси, - сказал Скарсдейл Вайб, - который коллекционирует железные дороги. Не только подвижной состав, но даже станции, ангары, рельсы, склады, персонал, все эти штуки.
  
  - Дорогостоящее хобби, - пришел в восхищение Профессор. -Существуют такие люди?
  
   - У вас должны быть представления об имеющихся здесь свободных средствах. Это не могут быть только пожертвования на церковь по своему выбору, поместья и яхты, и площадки для выгула собак, мощеные золотом, или что у вас есть, не так ли. Нет, в определенный момент с этим должно быть покончено, это нужно оставить в прошлом. . . и вот у нас огромная гора нерастраченных богатств, мы с каждым днем карабкаемся всё выше, и я вас прошу, какая разница, что бизнесмен сделает с этими деньгами.
  
  - Черт, вышлите их мне, - вклинился в беседу Рэй Ипсоу. - Или даже кому-то, кому они действительно нужны, таких, будьте уверены, хватает.
  
   - Это так не работает, - сказал Скарсдейл Вайб.
  
   - Вот мы и жалуемся все время на плутократию.
  
   - Исходя из убеждения, конечно, обоснованного, что сама по себе потребность в деньгах не означает, что вы их заслуживаете.
  
   - Но в наше время 'потребность' возникает непосредственно в результате преступных действий богачей, так что каждый 'заслуживает' столько денег, сколько сможет возместить. Достаточно понятно для вас?
  
   - Вы социалист, сэр.
  
   - Им должен быть любой, кого богатство не ограждает от повседневных забот. Сэр.
  
   Фоли перестал строгать полено и поднял глаза, словно у него внезапно проснулся интерес.
  
   - А теперь, Рэй, - сделал замечание Профессор, - мы должны обсудить электромагнетизм, а не политику.
  
  Вайб успокаивающе хихикнул:
  
   - Профессор боится, что вы спугнете меня такими вот радикальными разговорами. Но у меня не такая чувствительная душа, я руководствуюсь, как обычно, 'Вторым посланием к коринфянам'.
  
   Он пристально посмотрел через стол, оценивая уровень библейской грамотности.
  
   - Страдания дураков неизбежны, - сказал Рэй Ипсоу, - но не просите меня, чтобы я этому радовался.
  
   Телохранители, ротозейничавшие возле дверей, кажется, насторожились. Фоли встал и подошел к окну. Скарсдейл сощурился, размышляя, можно ли счесть это оскорблением его веры.
  
   Рэй забрал шляпу и встал.
  
   - Всё нормально, я буду внизу в баре, - и, выходя из кабинета, добавил, - молиться о мудрости.
  
   Внизу, в элегантной Питьевой галерее, Рэй встретил Мерля Ридо и Шевролетт Макаду, 'кутивших в городе' благодаря выигравшей ставке, которую Мерль сделал в тот день.
  
  Пары с бутоньерками и страусовыми плюмажами на платьях прогуливались однородной толпой среди пальм хамеропс или останавливались возле Итальянского фонтана, словно раздумывая, не прыгнуть ли туда. Невидимый маленький оркестрик струнных инструментов играл аранжировку 'Old Zip Coon'.
  
   Рэй Ипсоу рассматривал поверхность своего пива:
  
  - Он уже несколько дней выглядит не таким, как обычно. Вы заметили что-то?
  
   Мерль кивнул:
  
  - Что-то исчезло. Он всегда относился ко всему с таким воодушевлением - мы проектировали что-то, расходовали все запасы бумаги, он отрывал воротник рубашки и царапал каракули прямо на нем.
  
  - А в последнее время он держит свои идеи в основном при себе, словно наконец узнал, сколько они могут стоить. Бог знает, что произошло. Этот большой парад современных изобретений, все эти лихие мелодии маршей, публика гуляет, охи и ахи, но где-то в тайном убежище вдали от наших глаз всегда какой-то юрист или бухгалтер расписывает всё, как по нотам, и руководит этим шоу.
  
   - Кто-нибудь хочет потанцевать? - предложила Шевролетт.
  
   Наверху в своем пентхаусе-люксе Скарсдейл приступил к текущим делам.
  
  - Этой весной доктору Тесле удалось поднять показатели своего трансформатора до миллиона вольт. Не нужно быть пророком, чтобы понять, куда всё движется. В частных беседах он уже говорит о чем-то, что называет 'Мировой системой' для производства огромных объемов электроэнергии, которую каждый сможет получать после нажатия кнопки бесплатно, в любой точке земного шара, потому что эта система использует планету как элемент гигантской резонансной цепи. Он достаточно наивен, чтобы думать, что ему удастся получить на это финансирование у Пьерпонта или у меня, или у одного-двух других. От его могучего интеллекта ускользнуло, что никто не сможет ничего заработать на подобном изобретении. Давать деньги на исследования системы бесплатной электроэнергии - всё равно что выбрасывать их на ветер, и это нарушает, черт, предает суть всей современной истории, какой она должна быть.
  
   У Профессора буквально начался приступ тошноты. Каждый раз, когда он слышал фамилию Теслы, результат можно было предугадать. Тошнота. Дерзость и масштаб мечтаний изобретателя всегда возвращали Гейно Вандерджуса в его кабинет в лаборатории Слоуна и заставляли чувствовать ошибку человека, свернувшего не туда в лабиринте Времени, и теперь он не может вернуться обратно в то мгновение, когда выбрал неправильный путь.
  
  - Если это когда-нибудь создадут, - говорил Скарсдейл Вайб, - это будет означать конец мира, не просто того мира, который мы знаем, но мира, каким его знают все. Это оружие, Профессор, конечно, вы это понимаете, самое ужасное оружие, какое видел мир, спроектированное для того, чтобы уничтожать не армии или военную технику, а саму природу обмена, плоды борьбы нашей экономики за переход от анархии рыбного базара, где все воевали со всеми, к рациональным системам контроля, благами которых мы наслаждаемся сейчас.
  
   - Но, - слишком много дыма в воздухе, незадолго до того ему пришлось извиняться, - я не совсем понимаю, чем могу вам помочь.
  
   - Я могу говорить начистоту? Изобретите для нас контр-трансформатор. Какой-то прибор, который будет находить один из этих приборов Теслы, а затем транслировать с той же мощностью противоположный сигнал, который сведет к нулю эффект прибора Теслы.
  
  - Хм. Мне бы помогло, если бы я увидел чертежи и расчеты доктора Теслы.
  
   - Вот почему этим занимается Пьерпонт. Это и его договоренности с Эдисоном - но вот я снова выбалтываю секреты. Финансируя Теслу, Морган получил доступ ко всем его техническим секретам. И у него под рукой всегда есть механики, которые готовы днем и ночью привозить нам фотокопии всего, что нам нужно знать.
  
   - В теории звучит хорошо, не вижу каких-либо больших препятствий. Это обычная инверсия фаз, хотя могут быть нелинейные явления шкалы, которые мы не можем предугадать, пока не построим рабочее Устройство...
  
  - Подробности расскажете мне позже. Сейчас - сколько, по вашим подсчетам, что-то подобное могло бы, фактически, - приглушив голос, - стоить?
  
   - Стоить? О, я не могу на самом деле, точнее, не должен...
  
   - Бросьте, Профессор, - пробасил Фоли Уокер и взял отельный графин виски, словно собираясь из него пить, - приблизительно миллион или около того, просто грубая прикидка?
   - Хм . . . ну . . . как сумма для начала . . . если только ради симметрии . . . расскажите, что Братец Тесла получает от мистера Моргана?
  
  - Ну, кольцехвостую брюкву, - глаза Вайба загорелись презрительным огнем, который, как было известно его коллегам, означал, что он получил то, что хотел.
  
  - Вот я подсчитал, парни, что вы тратите свое время, блуждая вокруг, погруженные в мысли, где-то далеко, Профессор, вы - просто чертов барышник без жалости, вот вы кто. Подумайте, я должен нанять юристов патентного ведомства, пока меня не повесили на витрине вместо курицы, в двух шагах от того, чтобы превратиться в фрикасе. Фоли, ты не мог бы связать нас с дальними далями по телефону - набери нам контору 'Сомбл, Струл и Флешвей', будь добр. Нужно, чтобы они поделились идеями, как лучше 'поднять' проект такого масштаба.
  
  Звонок прошел немедленно, и Скарсдейл, извинившись, подошел к аппарату в другом углу люкса. Профессора оставили всматриваться в глубины своей древней шляпы, словно этот предмет туалета воплощал его нынешнее положение. Последние несколько недель он всё больше и больше приближался к состоянию пустого цилиндра, который лишь иногда наполняют умные мысли. Правильно ли поступить так? Должен ли он вообще находиться здесь? Криминальные намерения в комнате были почти осязаемы. Рэя это, конечно, не волнует, а мальчики сегодня, даже несмотря на необычную для них немногословность, встретили его с чем-то вроде мрачного предчувствия. Стоит ли любая сумма, которую могут предложить нью-йоркские юристы, потери их дружбы?
  
   'Друзья Удачи' не могли бы получить более удобную форму 'увольнения на берег', чем Чикагская ярмарка, поскольку великое национальное празднество обладало той степенью фиктивности, которая предоставляла мальчикам возможность агентской работы. Суровый невыдуманный мир ждал за пределами Белого города, задерживая это короткое лето, делая памятный сезон у озера Мичиган похожим на грезу и в то же время реальным.
  
  Если существовали какие-то заговоры, в рамках которых собирались бросить бомбу или учинить другие бесчинства на Ярмарке, 'Беспокойство' идеально подходило не только для того, чтобы проверить территорию от забора до забора, но и для слежки за морским десантом, который может появиться со стороны Озера. Посетители Ярмарки видели бы вверху аэростат, и в то же время не замечали бы его, потому что на Ярмарке, где все ожидали чудес, ничто этим летом не казалось слишком большим, слишком быстрым, слишком невероятно разукрашенным, чтобы впечатлить кого-то больше чем на полторы минуты, прежде чем появится другое чудо. 'Беспокойство' придется ко двору, как еще один спецэффект, единственная цель которого - развлекать.
  
   На следующий день мальчики начали постоянное наблюдение. 'Наблюдатель' из 'Расследований Белого города' появился на рассвете, у него в пакете был телескоп, который стоил небольшой обсерватории.
  
  - Достанете аппаратуру у колеса обозрения, - сказал он, - но я не смог рассчитать, чем компенсировать движение. Изображение расплывается и так далее.
  
  Лью Баснайт показался достаточно дружелюбным молодым человеком, хотя вскоре стало понятно, что раньше он толком ничего не слышал о 'Друзьях Удачи'.
  
   - Но каждый мальчик знает 'Друзей Удачи', - озадаченно заявил Линдси Ноузворт. - Что вы читали в юности?
  
   Лью любезно попытался вспомнить:
  
  - Дикий Запад, исследователи Африки, обычный набор приключений. Но вы, мальчики - вы не персонажи сборника сказок.
  
  Он задумался:
  
  - Ведь правда?
  
   - Не больше, чем Вайатт Эрп или Нелли Блай, - предположил Рэндольф. - Хотя, чем больше о человеке пишут в журналах, тем труднее отличить литературу от реальности.
  
   - Думаю, я читал в основном спортивную страницу.
  
   - Хорошо! - заявил Чик Заднелет, - по крайней мере, нам не придется переходить к вопросу об анархистах.
  
  Хорошо, что Лью даже не знал точно, кто такие анархисты, хотя слово, конечно, витало в воздухе. Он пошел в детективный бизнес не из политических убеждений. Он попал туда случайно, блуждая из-за греха, который, как предполагалось, он когда-то совершил. Что касается деталей этой оплошности, ну, удачи. Лью не мог вспомнить, что он сделал, или не сделал, или даже когда. Те, кто не знал, были в растерянности, словно он испускал лучи проступка. Те, кто утверждал, что помнит, и даже очень хорошо, награждали его грустными взглядами, которые вскоре - это был Иллинойс - окислились в то, что известно как моральный ужас.
  Его разоблачали в местных газетах. Газетчики придумывали про него шокирующие заголовки, которые выкрикивали из городских транспортных средств сутки напролет, стараясь произнести его имя как можно более неуважительно. Женщины в устрашающих шляпах смотрели на него с отвращением.
  
   Он стал известен как Тварь Северных и Южных штатов.
  
  Помогло бы, если бы он вспомнил, но всё, что он мог вспомнить - это странный туман. Эксперты, к которым он ходил за советом, мало что смогли ему сказать.
  
  - Прошлое живо, - уверяли его некоторые.
  
  - Будущее живо, - говорили другие самоуверенные свами.
  
   - Спонтанная галлюцинация, - поставил диагноз самый ученый среди них.
  
  - Возможно, - предположил один излучавший свет выходец с Востока, - галлюцинацией были вы.
  
   - Очень помогло, спасибо, - пробормотал Лью и попытался уйти, но оказалось, что дверь заперта.
  
   - Простая формальность. Слишком много векселей возвращаются неоплаченными.
  
   - Вот наличные. Я могу идти?
  
   - Когда ваш гнев утихнет, подумайте о том, что я вам сказал.
  
   - В этом нет для меня никакой пользы.
  
   Он скрылся среди небоскребов Чикаго, оставил записку на работе, предполагая, что вскоре вернется. Бесполезно. Близкий деловой партнер последовал за ним, потребовал объяснений и публично оскорбил его, сбив с его головы шляпу и пнув ее ногой в центр Кларк-Стрит, где ее переехал пивной фургон.
  
   - Я не заслужил этого, Венслидейл.
  
   - Ты погубил свое имя.
  
   И, не произнеся больше ни слова, развернулся прямо в центре городского дорожного движения, и ушел, вскоре растаяв в летнем хаосе шума и света.
  
  Хуже всего было то, что обожаемая жена Лью, Трот, найдя его легкомысленную записку, отправилась прямо на междугородний вокзал и поехала в Чикаго, намереваясь упросить его вернуться, но к тому времени, когда она прибыла на Центральный вокзал, размышления под вибрацию рельсов сделали свое дело.
  
   - Никогда больше, Льюис, ты понял, никогда больше мы не будем жить под одной крышей, никогда.
  
   - Но что они говорят, что я сделал? Клянусь, Трот, я не помню.
  
   - Если я скажу тебе, мне придется услышать это еще раз, а одного раза уже более чем достаточно.
  
  - В таком случае, где мне жить?
  
  Разговаривая, они шли пешком, пешеходы в городе без карты, и достигли отдаленной и незнакомой части города - фактически, это был огромный район, о существовании которого ни один из них прежде даже не подозревал.
  
  - Мне всё равно. Возвращайся к одной из других своих жен.
  
   - О Боже! Сколько же их предполагается?
  
   - Оставайся в Чикаго, если хочешь, мне всё равно. Этот околоток, в котором мы сейчас находимся, отлично тебе подходит, и я знаю, что никогда сюда не вернусь.
  
  В черном, как ночь, неведении, он понимал только то, что нанес ей мучительный удар, и ни понимание, ни раскаяние его не спасло бы. Теперь он не мог выносить ее рану - слёзы благодаря какой-то магии отчаяния стали льдом на ее ресницах, потому что она не позволяла им литься из глаз, пока он ее видел.
  
  - Тогда я поищу жилье здесь, в городе, хорошее предложение, Трот, спасибо.
  
  Но она окликнула кэб, села в него, не оглянувшись, и быстро уехала.
  
  Лью осмотрелся. Это еще Чикаго? Когда он пошел дальше, первое, что бросилось ему в глаза - отсутствие знакомой планировки: всюду были склоны, узкие улочки расходились от маленьких площадей лучами звезд, трамвайные линии с крутыми поворотами внезапно привозили пассажиров туда, откуда они приехали, повышая вероятность ДТП, и ни одного знакомого названия он не находил на табличках, даже названий оживленных магистралей. . . казалось, что таблички на иностранном языке. Не в первый раз он переживал забытье, которое не столько толкало, сколько позволяло ему войти в городское пространство, похожее на мир, который он покинул, но отличающееся от него деталями, не спешащими проявить себя.
  
  Иногда улица переходила в маленькую площадь или сливалась с другой улицей, где на покатых мостовых расположились кукольники, музыканты и танцоры, продавцы всего - книг для гаданий, жареных голубей на тостах, окарины и народных инструментов казу, жареных початков кукурузы, летних чепчиков и соломенных шляп, лимонада и лимонного льда, что-то новое было всюду, куда ни посмотри. В маленьком внутреннем дворике он наткнулся на группу мужчин и женщин, занятых медленным ритуальным движением, почти народным танцем, но Лью, остановившись посмотреть, не мог с точностью определить, какой стране принадлежит этот танец. Вскоре они оглянулись и уставились на него, словно каким-то образом знали его и все его неприятности. Когда они закончили свой танец, пригласили его за стол под тентом, где под рутбир и чипсы 'Саратога' Лью быстро поймал себя на том, что признается 'во всем', что, на самом деле, было совсем не много:
  
   - Мне необходимо загладить свою вину, что бы я ни совершил. Я не могу продолжать жить такой жизнью....
  
   - Мы можем тебя научить, - сказал один из них, кажется, главный, представившийся просто Дрейвом.
  
   - Даже если...
  
   -Раскаяние без объекта - путь к освобождению.
  
   - Конечно, но я не смогу заплатить вам за это, мне даже негде жить.
  
   -'Заплатить! - застолье адептов оживилось. - Заплатить! Конечно, ты можешь заплатить. Все могут!
  
  - Тебе придется оставаться здесь, пока ты не выучишь всю процедуру, -сообщили Лью, - и пока не будем уверены в тебе. Здесь рядом отель 'Эстония', в котором часто останавливаются кающиеся грешники, приезжающие к нам. Сошлись на нас, и тебе сделают хорошую скидку.
  
   Лью пошел регистрироваться в высоком покосившемся отеле 'Эстония'. Клерки в вестибюле и дежурившие носильщики вели себя так, словно ожидали его увидеть. Форма, которую ему дали заполнить, была необычно длинной, особенно раздел под заголовком 'Основания для продления пребывания', вопросы достаточно личного характера, даже интимные, хотя его побуждали отвечать как можно более откровенно -действительно, в соответствии с официальным уведомлением в верху формы всё, кроме полного признания, предусматривает криминальную ответственность. Он пытался отвечать честно, несмотря на постоянную борьбу с ручкой, которую его заставили использовать и которая оставляла пятна и кляксы на бланке.
  
   После того, как заявка, которую отправили в какой-то невидимый кабинет по внутренней пневматической почте, была возвращена с пометкой 'Утверждено', Лью сказали, что один из носильщиков отведет его в номер. От него не ожидали, что он найдет дорогу сам.
  
   - Но у меня ничего нет с собой, ни багажа, ни даже денег - возникает вопрос, чем я буду за это платить?
  
  - Можно договориться, сэр. Пожалуйста, идите с Гершелем, и запоминайте дорогу, потому что он не захочет показывать вам ее еще раз.
  
   Гершель с энтузиазмом относился к одной из своих профессий и менее походил на осла в униформе, чем на бывшего боксера. Вдвоем они с трудом поместились в крохотном электрическом лифте, который оказался намного более пугающим, чем наихудший аттракцион, на котором когда-либо катался Лью. Голубые искры от свисающих проводов, переплетенная изоляция которых протерлась под толстым слоем маслянистой пыли, наполняли тесное пространство насыщенным запахом озона. У Гершеля были свои представления об этикете лифтов, он пытался завести беседу о национальной политике, рабочих беспорядках, даже о религиозных распрях, каждая из этих бесед заняла бы много часов подъема на лифте, в те горние выси, куда еще не поднимался пионер магистралей, даже если только начать дискуссию. Не единожды они были вынуждены заходить в заваленные мусором коридоры, взбираться по железным лестницам, переходить через опасные мостики, которые были не видны с улицы, только лишь для того, чтобы вернуться на борт адского лифта на новой остановке, иногда путешествуя даже не вертикально, в конце концов, они попали на этаж с номером, как-то свободно болтающимся на ветру, сегодня осеннем и постоянном, с озера Мичиган.
  
  Когда дверь распахнулась, Лью заметил кровать, стул, стол, звенящее отсутствие другой мебели, которое в других обстоятельствах он назвал бы плачевным, но здесь немедленно счел идеальным.
  
   - Гершель, я не знаю, как дать тебе чаевые.
  
   Гершель протянул банкноту:
  - Перевернутые чаевые. Принесите мне бутылку 'Олд Гидеон' и лёд. Если будет сдача, оставьте себе. Учитесь бережливости. Начинаете понимать, что за способ оплаты?
  
   -Услуги?
  
  - Да, еще, может быть, фокусы. Вы исчезаете, как эльф, в деревянной конструкции, чем профессиональнее, тем лучше, а когда появляетесь снова, у вас в руках выпивка, и не забудьте про лёд.
  
  - Где вы будете?
  
  - Я носильщик, мистер Баснайт, не гость. Здесь не так много мест, где может быть гость, а носильщик может находиться в любой части здания.
  
   Найти бурбон для Гершеля оказалось проще простого, он продавался на улице из каждых дверей от галантерейной лавки до офиса дантиста, и все они отмахивались от доллара Гершеля, выражая странную радость от того, что Лью просто открывает счет. К тому времени, когда он снова отыскал носильщика, весь лёд уже растаял. Это была некая месть Дрейву, который как-то нездорово потешался, постоянно тыча в Лью 'палкой воспоминаний'. Это было воспринято как исключение, Лью продолжал выполнять повседневные поручения, одни обычные, другие - странные, их сложно было прочитать, их передавали на языках, которые он не всегда понимал, пока не начал понимать принцип, это было что-то за рамками его сознания, как трамвай, едущий по городу, как роковое, возможно, опасное приглашение сесть в него и поехать навстречу неизвестному...
  
  Зимой, хотя это, казалось, была обычная чикагская зима - вариант ада с минусовой температурой, Лью старался жить как можно более экономно, наблюдая, как сумма на его банковском счету сокращается в сторону нуля, во сне и наяву его преследовали удивительно яркие фантазии о Трот, и поражала нежность, которую он никогда не замечал в их действительной совместной жизни. В оконной дали, опровергая прерию, мираж пригорода Чикаго возвышался неким аляповатым акрополем, его свет ночного заклания переходил к красному концу спектра, тлея, словно всегда готовясь взорваться открытым огнем.
  
   Иногда Дрейв являлся без предупреждения, чтобы проверить успехи Лью.
  
   - Прежде всего, - вещал он, - я не могу говорить за Господа Бога, но ваша жена прощать вас не собирается. Она никогда не вернется. Если вы думали, что этим расплатитесь, вам нужно сделать перерасчет.
  
   Ступни Лью начали болеть, словно хотели пройти пешком к центру Земли.
  
  - А что, если я согласен на всё, чтобы ее вернуть?
  
   - Искупление? Вас это ожидает в любом случае. Вы не католик, мистер Баснайт?
  
   - Пресвитерианин.
  
   - Многие верят, что существует математическая корреляция между грехом, искуплением и спасением. Больше грехов, больше искуплений, и так далее. Наша точка зрения заключается в том, что никакой связи нет. Все переменные независимы. Вы искупаете грех не потому, что согрешили, а потому, что такова ваша судьба. Вы спасаетесь не благодаря искуплению, а потому, что это просто происходит. Или не происходит.
  
  - Здесь нет ничего сверхъестественного. У большинства людей есть какое-то колесо на проводах, или рельсы на улице, указатель или ручей, заставляющий их двигаться в направлении судьбы. А вы скачете свободно. Избегаете искупления и, следовательно, определения.
  
   - Вышел из своего трамвая. И вы пытаетесь мне помочь, чтобы я
  вернулся к жизни, которой живет большинство людей, не так ли?
  
   - Большинство людей, - сказал собеседник, не повышая голоса, но что-то в душе Лью дрогнуло, - покорные и тупые, как волы. Бред буквально означает выход из борозды, которую вы проводите на пашне. Думайте об этом, как о продуктивной форме бреда.
  
   - Что мне с этим делать?
  
   - Вы этого не хотите?
  
   - А вы хотели бы?
  
   - Не уверен. Может быть.
  
   Пришла весна, на улицах и в парках появились велосипедисты в ярких полосатых носках и в кепках 'Гонщик' с длинными козырьками. Ветер с озера стал умеренным. Снова появились зонтики и взгляды искоса. Трот давно ушла, снова вышла замуж, кажется, сразу после получения свидетельства о расторжении брака, и, по слухам, теперь жила в переулке Лейк-Шор на север от Оук-Стрит. С каким-то вице-президентом или что-то в таком роде.
  
   Одним обычным промозглым рабочим утром в Чикаго Лью оказался в общественном транспорте, когда он садился, у него не было определенных идей относительно маршрута, всё произошло слишком быстро, это было состояние, которого, насколько он помнил, не пытался достигнуть, но которое, думая о нем после, назвал благодатью. Несмотря на печальную историю быстрого переезда в этот город, всеобщее пренебрежение и высокую вероятность столкновения, травмы и смерти, увертюра рабочего утра звучала, как обычно. Мужчины шли с ухоженными усами и в серых перчатках.
  
  Свернутый зонт оставлял вмятину на шляпе-котелке, обмен приветствиями. Машинистки в итальянских соломенных шляпках и полосатых английских блузках с огромными рукавами, занимавшими в вагоне больше места, чем крылья ангелов, с противоречивыми чувствами представляли, что ждет их на верхних этажах новейших стальных небоскребов. Лошади шагали в своем собственном времени и пространстве. Пассажиры фыркали, чесались и читали газеты, иногда делали все это сразу, в то время как другие представляли, что могли бы вернуться к вертикальному сну. Лью оказался в ярком освещении, новом для него, даже не виданном во сне, его сложно было приписать вогнутому от дыма солнцу, встававшему над Чикаго.
  
   Он понял, что вещи - именно то, чем являются. Это, кажется, было больше, чем он мог вынести.
  
   Он должен был спуститься на тротуар и зайти в магазин сигар. В магазинах сигар всего города был тот ранний час, когда мальчики доставали брикеты, всю ночь отмокавшие в ведрах с водой, чтобы положить их на выставочные витрины для сохранения влажности товара. Полноватый франт покупал отечественные чируты. Он окинул взглядом Лью, просто бросил быстрый взгляд, а потом спросил, кивая в сторону витрины:
  
  - Вон та коробка на нижней полке - сколько в ней осталось колорадо-кларо? Не глядя, я имею в виду.
  
   - Семнадцать, - ответил Лью без заметной для незнакомца заминки.
  
   - Знаете, не все могут это делать.
  
   - Что?
   - Замечать вещи. Что только что проехало под окном?
  
  - Блестящая черная маленькая двуколка, три рессоры, бронзовые фитинги, гнедой мерин приблизительно четырех лет, дородный господин в мягкой фетровой шляпе и в желтом пыльнике, ну как?
  
   - Невероятно.
  
   - На самом деле нет. Просто никто никогда не спрашивал.
   - Вы завтракали?
  
   В соседнем кафе приходили и уходили ранние посетители. Все здесь знали Лью, обычно его узнавали в лицо, но в это утро, преображенный, он остался неузнанным.
  
   Его спутник представился Нейтом Приветтом, директором по персоналу детективного агентства 'Расследования Белого города'.
  
  Повсюду взрывы, о которых не всегда можно узнать из завтрашних газет, то и дело трещит по швам ткань дня, на контроль за которой притязает Нейт Приветт.
  
  - Профсоюз металлургов, - кивнул он. - После достаточного количества взрывов у человека начинает развиваться слух.
  
   Он полил сиропом громоздкую гору блинчиков, с которой стекало тающее масло.
  
  - Послушайте, это не взломщики сейфов, не растратчики, не убийцы, не сбежавшие мужья, никаких персонажей бульварных детективов, которые уже пришли вам на ум. У нас в Чикаго в это лето Господне всё связано с профсоюзами, или, как мы любим их называть, анархистской швалью, - сказал Нейт Приветт.
  
   - Никогда с ними не сталкивался.
  
   - Вы выглядите квалифицированным, должен сказать.
  
   Губы Нейта на мгновение скривились в хитрой усмешке.
  
   - Не могу поверить, что вы никогда не интересовались работой Пинкертона, у нас оплата почти хорошая, как для человека, который не пытался устроиться к нему.
  
   - Не знаю. Слишком много современной экономики для меня, в жизни есть более важные вещи, чем зарплата.
  
   - Да? Что же?
  
   - Дайте мне несколько минут на раздумья.
  
   - Вы думаете, что работа в детективном агентстве заставит вас погрязнуть в моральном убожестве, вам нужно взглянуть на нашу контору.
  
   Лью кивнул и принял предложение. Следующий кадр - он штатный сотрудник, каждый раз, когда он заходит в дверь, кто-нибудь обязательно нарочито говорит кому-то другому:
  
  - Отлично, там на улице могли убить человека!
  
  К тому времени, когда Лью полностью расшифровал эту шутку, он уже понял, что вполне способен не обращать на нее внимания. Его способности работать в офисе и в полевых условиях были не худшими в агентстве, но он знал, что его отличает от остальных сотрудников острая чувствительность к невидимому.
  
   В 'Расследованиях Белого города' невидимость считалась сакральным условием, целые чертовы этажи офисного здания выделяли под освоение его искусства и науки - ресурсы для маскировки, которые могли бы превзойти костюмерную любого театра на запад от Гудзона, ряды комодов и зеркал, продолженные длинными тенями, гектары костюмов, леса вешалок для шляп, содержащие целый Музей истории шляпы, бесчисленные шкафы, полные париков, фальшивых бород, клея, пудры, сурьмы и румян, красителей для кожи и волос, регулируемая газовая лампа возле каждого зеркала, с приема в саду коттеджа миллионера в Ньюпорте можно переместиться в салун полуночных трущоб с помощью одного-двух поворотов клапана. Лью нравилось бродить там, примеряя разные аксессуары, словно каждый день Хэллоуин, но спустя некоторое время он понял, что не должен этого делать. Он научился отступать на обочину дня. Мостовая, на которую он отступал, хранила свою богатую непостижимую историю, свои опасности и восторги, свой потенциал неожиданных романов и безвременных похорон, но, когда он находился там, очевидно, никто в 'Чикаго' не мог с легкостью вычислить его местопребывание. Не совсем невидимость. Экскурсия.
  
  Однажды Нейт положил на стол Лью пухлую папку с чем-то вроде королевского герба, на ней был изображен двуглавый орел.
  
   - Только не я, - отстранился Лью.
  
   - Австрийский эрцгерцог в городе, нам нужно, чтобы кто-то за ним присмотрел.
  
   - У таких парней нет своих личных телохранителей?
  
  - Конечно, есть, их называют 'трабантами', но пусть юрист объясняет тебе твою гражданскую ответственность, Лью, я - просто старый сыскарь, всё, что мне известно - несколько тысяч рабочих-эмигрантов со скотопригонных дворов идут сюда с ненавистью в сердцах к этой важной птице и его семье, может быть, и обоснованной. Если бы это была просто безопасная учебная выставка на ярмарочной площади, разве я бы волновался, но в этой папке досье на молодого Франца-Фердинанда, он предпочитает нашу Новую Дамбу и аналогичные светские предместья. Так что каждый здешний переулок, каждая тень, достаточно большая, чтобы спрятать художника при лучине, затаившего обиду, - теплое приглашение переписать историю.
  
   - Я получу подкрепление, Нейт?
  
   - Могу предоставить Квиркела.
  
   - Кто-то получит Правку! - Лью притворился, что кричит, достаточно вежливо.
  
   Ф. Ф., как его обозначили в досье, находился в мировом турне, официально заявленной целью которого было 'больше узнать об иностранцах'. Становилось понятнее, как Чикаго соответствует этой цели. Эрцгерцог ненадолго заглянул в Австрийский павильон, до конца досидел на шоу 'Дикий Запад Буффало Билла', с определенной долей нетерпения, и задержался на выставке 'Серебряный лагерь Колорадо', где, представляя, что в лагере обязательно должны быть маркитантки, он отправился со своей свитой на активные поиски дам скандальной репутации, которые могли бы обмануть даже опытного детектива, уж не говоря о желторотом Лью - он бегал по всей выставке и в итоге выбежал на аллею Парка развлечений, приставая к актерам-любителям, никогда не бывавшим западнее Джолиета, с непереводимыми несвязностями на венском диалекте и жестами, которые легко можно было понять - ну, они так и были поняты - превратно. Служители в униформе, вводившие в заблуждение своими аккуратными усами, смотрели куда угодно, только не на полоумного князька. Лью скользил, как змея, от одной архитектурной фальшивки к другой, в конце каждого дня его рабочий костюм становился белым от того, что он так много терся о 'реквизит' - смесь шпаклевки и пакли, повсеместно наводнившая Белый город в том сезоне, должна была заменить собой бессмертный белый камень.
  
  - Что я действительно ищу в Чикаго, - наконец удосужился признаться эрцгерцог, - так это кого-то нового и интересного, кого можно убить. Дома мы убиваем кабанов, медведей, оленей, все обычно, а здесь, в Америке, как я слышал, есть огромные стада бизонов, да?
  
   - Вокруг Чикаго их больше нет, Ваше Высочество, вынужден вас разочаровать, - ответил Лью.
  
   - А. Но сейчас вы работаете в знаменитом районе скотобоен...здесь много...венгров, не так ли?
   - Да, наверное. Мне нужно проверить цифры, - Лью старался не смотреть клиенту в глаза.
  
   -- У нас в Австрии, - объяснял эрцгерцог, - леса полны дичи, и сотни загонщиков выгоняют животных к охотникам вроде меня, ожидающим возможности их подстрелить.
  
   Он лучезарно улыбнулся Лью, словно ехидно утаив окончание шутки. Уши Лью начали зудеть.
  
  - Венгры находятся на низшем уровне грубого существования, - заявил Франц-Фердинанд, - дикие свиньи по сравнению с ними демонстрируют утонченность и благородство, как вы думаете, Чикагский скотопригонный двор можно будет арендовать для меня и моих друзей, развлечение на выходных? Мы, конечно же, компенсируем владельцам любые потери доходов.
  
   - Ваше Королевское Высочество, я, конечно же, спрошу об этом, и кто-то сообщит вам ответ.
  
   Нейт Приветт решил, что это - просто уморительная острота:
  
   - Он со дня на день может стать императором, как ты не можешь запомнить!
  
   - Разве не достаточно венгров возвращаются домой, чтобы ему было чем заняться? - поинтересовался Лью.
  
   - Ну, не так много, поэтому он оказывает нам честь.
  
   - Как это, шеф?
  
   -Всё больше чертовых анархистов-иностранцев на юг от Сорок седьмой авеню, на всех не наставишь винтовку Манлихера, - хмыкнул Нейт, - хотя так у нас было бы меньше поводов для беспокойства, правда?
  
   Заинтересовавшись, кто может быть его коллегой с австрийской стороны этой схемы, Лью кое что выведал и узнал несколько деталей. Молодой Макс Кнеуш, новоназначенный капитан 'трабантов', был здесь в своей первой заграничной командировке в качестве выездного начальника 'Специальной охраны K&K', уже зарекомендовав себя дома, кажется, как полезного убийцу, особо беспощадного. Стандартная процедура дома Габсбургов предусматривала, что его должны были убрать в согласованной точке уменьшения эффективности, но никто не хотел пытаться. Несмотря на его молодость, как говорили, у него был доступ к ресурсам помимо собственных, ему было комфортно в тени, и он был абсолютно беспринципен, неизменно пренебрегая разницей между жизнью и смертью. Послать его в Америку казалось правильным.
  
   Лью он показался симпатичным . . . наклонные поверхности его лица выдавали происхождение со славянских просторов Европы, куда до сих пор иногда наведываются досужие туристы.... У них вошло в привычку пить свой утренний кофе в Австрийском павильоне вприкуску с разнообразной выпечкой.
  
  - И это может быть крайне интересно для вас, учитывая широко известную Kuchenteigs-Verderbtheit, или депривацию выпечки американского детектива....
  
   - Ну, мы... мы стараемся не говорить об этом.
  
   - И что? В Австрии это широко обсуждается.
  
  Несмотря на полицейские способности молодого Кнеуша, как-то эрцгерцог обвинил его в промахе.
  
  - Наверное, я слишком умен для эффективного взаимодействия с тупостью Габсбургов, - задумчиво пробормотал Кнеуш.
  
   Однажды ночью, когда казалось, что Франц-Фердинанд исчез с карты большого Чикаго, Кнеуш подошел к телефону и начал обзванивать весь город, в конце концов дозвонившись в 'Расследования Белого города'.
  
   - Я приеду и посмотрю, - сказал Лью.
  
   После продолжительных поисков в заведениях, включая таких очевидных фаворитов, как 'Серебряный доллар' и 'Эверли-Хауз', Лью в конце концов нашел эрцгерцога в 'Долгоносик-Лаунж', негритянском баре в стиле Южных штатов тридцатых, в сердце квартала водевилей и черных развлечений тех дней, криком прокладывая себе дорогу в вечер, обещавший несколько беспокойных моментов. Трактирное пианино, молодое пиво, несколько бильярдных столов, девочки в номерах наверху, дым сигар 'две за пенни'.
  
  - Убожество! - воскликнул эрцгерцог. - Мне здесь нравится!
  
  Лью тоже в некотором смысле нравился этот район, в отличие от некоторых сыщиков Белого города, которые, кажется, с опаской относились к неграм, всё в больших количествах прибывавших с Юга. Что-то притягательное было в этом районе, может быть, еда, это определенно было единственное место в Чикаго, где можно было найти приличный оранжевый фосфат, хотя в данный момент атмосферу сложно было назвать дружелюбной.
  
   -Что вы здесь ищете, хотите украсть... айн арбуз, наверное?
  
  - Оо, - несколько человек подошли на расстояние слышимости.
  
  Оскорбленный, высокий индивидуум опасного вида, не мог поверить, что он это слышит. Его рот начал медленно открываться, а австрийский принц продолжал:
  
  - Что-то насчет...вашей...подождите...вашей муттер, как вы сказали бы... вашей мамы, она играет на третьей базе за 'Белые чулки Чикаго', нихт так ли? - посетители начали нерешительно продвигаться в сторону выхода, - достаточно непривлекательная женщина, на самом деле она такая толстая - чтобы обнять ее от груди до задницы, нужно проехать всю линию L! Однажды она пыталась попасть на Выставку, но ей сказали: 'Нет, леди, здесь Всемирная выставка, а не Всемирное уродство!'.
  
   -Ты что делаешь, дурак, тебя могут убить за такие разговоры, ослина, ты что, из Англии или что за дерьмо?
  
   - Эмм, Ваше Королевское Высочество, - прошептал Лью, - могу я отвлечь вас на несколько слов?
  
   - Всё в порядке! Я знаю, как разговаривать с этими людьми! Я изучал их культуру! Растерялся, пёс? Сваливаешь, да?
  
   Лью, от которого ожидали дисциплины в восточном смысле, не мог себе позволить роскошь паники, но в такие моменты, как сейчас, применял ее в гомеопатических дозах, просто для укрепления иммунитета.
  
  - Безнадежно болен, - объявил он, размашисто указывая на Франца-Фердинанда, - в свое время сбежал из одного из роскошнейших сумасшедших домов Европы, очень мало осталось от мозгов, с которыми он родился, разве что случайно, - приглушая голос, - сколько у вас с собой денег, Ваше Высочество?
  
   - А, понимаю, - прошептал имперский шалопай.
  
   И повернулся к залу:
  
  - Когда пьет Франц-Фердинанд, - крикнул он, - пьют все!
  
  Это помогло восстановить в зале необходимый уровень вежливости, а вскоре даже и веселья, изящные галстуки намокли от пива, тапер вернулся из-за бара, и гости в зале начали танцевать синкопированный тустеп.
  
   Вскоре кто-то начал петь 'Все сутенеры для меня на одно лицо', и ползала начало подпевать. Но Лью заметил, что эрцгерцог крадучись, короткими перебежками, но несомненно пробирается в сторону входной двери, и счел мудрым сделать то же самое. Само собой, прежде чем выскользнуть за дверь, герр Ф.Ф. крикнул с дьявольской насмешкой:
  
  - А когда Франц-Фердинанд платит, все платят! - после чего исчез, и Лью удалось сбежать, находясь на волоске от опасности.
  
   Снаружи они нашли готового к организации отступления трабанта Кнеуша с запряженным парой гнедых экипажем для немедленного отбытия, а принадлежавшая эрцгерцогу двуствольная винтовка Манлихера беззаботно, но явственно болталась на плече. Пока они мчались мимо маневрировавших вагонов, частных экипажей, полицейских патрульных автомобилей с клаксонами и так далее, Кнеуш вскользь предложил:
  
  - Если вы будете в Вене и вам понадобится какая-либо услуга, обращайтесь без раздумий.
  
   - Как только начну учиться танцевать вальс, сразу выеду к вам.
  
   Эрцгерцог, надувшийся, как ребенок, чью шалость оборвали, промолчал.
  
  Лью собирался в 'Кинсли', намереваясь съесть поздний стейк, когда Нейт вызвал его в офис и сразил новой папкой:
  
  - Старина Ф.Ф. останется за городом еще на несколько дней, Лью, но тем временем для тебя есть кое что сегодня ночью.
  
   - Думаю, я могу немного поспать.
  
  - Анархия никогда не спит, сынок. Они встречаются на линии L, в трех остановках отсюда, тебе может быть полезно на это посмотреть. Может быть, даже научишься чему-то.
  
   Сначала Лью принял это за церковь - какое-то эхо, запах, но на самом деле, во всяком случае, на выходных, это был театр-варьете. Сейчас на сцене стоял аналой, с двух сторон освещаемый газовыми лампами с калильной сеткой Вельсбаха, за аналоем стоял высокий мужчина в одежде рабочего, идентифицированный как странствующий анархистский проповедник преподобный Мосс Гетлин. Толпа - Лью ожидал увидеть лишь горсть бунтарей - была многочисленна, вскоре она выплеснулась на улицу. Безработные мужчины из пригородов, истощенные, немытые, со вздутыми животами, хмурые... студенты колледжа со следами веселого образа жизни... Удивительно много женщин, с отметинами их профессий, шрамы от лезвий для фасовки мяса, плохое зрение от шитья в полусне при мигающем скудном свете, женщины в хиджабах, вязаные шарфы, шляпы с экстравагантными цветами, совсем без шляп, женщины, которые хотят дать отдых ногам после многих часов ношения тяжестей, зарабатывания денег, хождения по проспектам, где нет работы, обид дня...
  
  Там был итальянец с аккордеоном. Компания начала петь, из собственного 'Песенника рабочих', хотя в основном без текста, избранные хоралы, в том числе - недавно положенный на музыку Хьюбертом Перри 'Иерусалим' Блейка, не без оснований считавшийся великим антикапиталистическим гимном, замаскированным под хоровое произведение, с небольшим изменением в последней строке: 'В нашей зеленой и славной стране'.
  
   Текст был такой:
  
   На этот горный склон крутой
   Ступала ль ангела нога?
   И знал ли агнец наш святой
   Зеленой Англии луга?
  
   Светил ли сквозь туман и дым
   Нам лик господний с вышины?
   И был ли здесь Иерусалим
   Меж темных фабрик сатаны?
  
   Где верный меч, копье и щит,
   Где стрелы молний для меня?
   Пусть туча грозная примчит
   Мне колесницу из огня.
  
   Мой дух в борьбе несокрушим,
   Незримый меч всегда со мной.
   Мы возведем Иерусалим
   В зеленой Англии родной.
  
   . . . начав в минорной тональности, они перешли в мажор и закончили пиккардийской терцией, которая, если и не разбила сердце Лью, оставила в нем трещину, которая со временем оказалась неисцелимой................................................
  
   Что-то его здесь удивляло, что-то, что можно было бы назвать странным. Нейт Приветт, все остальные сотрудники 'Расследований Белого города', не говоря уж о большинстве клиентов Агентства - никто доброго слова не сказал бы о профсоюзах, а тем более - об анархистах любой масти, даже если они их различали. В Агентстве царило общее мнение, что рабочие мужчины и женщины все в той или иной мере воплощают зло, безусловно обмануты, и не вполне американцы, даже не совсем люди. Но здесь был зал, полный американцев, без сомнений, даже рожденных в другой стране - если вы задумывались о том, откуда они приехали и что надеялись здесь найти, они были американцами в своих молитвах, может быть, некоторые из них давно не брились, но было сложно заметить в них соответствие описанию бородатого 'красного' с дикими глазами, бросающего бомбы, на самом деле им нужно было хорошо выспаться ночью и съесть несколько сытных обедов - и даже ветеран сыска не отличил бы их от обычных американцев. Но здесь они выражали бунтарские идеи так, как обычные люди могут обсуждать урожай или вчерашний бейсбол. Лью понимал, что это дело не закончится после того, как он выйдет за дверь сегодня ночью, сядет на линию L и поедет на какое-то другое задание.
  
  Это, должно быть, связано с австрийским эрцгерцогом. Опекая особу королевских кровей, начинаешь делать предположения. В эти дни анархисты и главы государств стали природными врагами, следуя этой логике, Лью решил взять в разработку анархистов, когда бы они ни явились в тир повседневной истории. Документы, имеющие отношение к анархистам, регулярно начали появляться на его столе. Он начал бродить вдоль заборов фабрик, вдыхая дым угля, пересекал линии пикетов под одной из тысяч маскировочных личин 'Расследований Белого города', выучил несколько славянских языков на достаточном уровне для того, чтобы достоверно выглядеть в дешевых барах, где собирались отчаянные мятежники, потерявшие пальцы ветераны скотобоен, солдаты нерегулярной армии горя, провозвестники, видевшие Америку в мечтах, которые не могли вынести ее надзиратели.
  
  Вскоре вместе с десятками ящичков картотеки, нафаршированными информацией, Лью переехал в собственный офис, на пороге которого начали появляться правительственные чиновники и промышленники, оставлявшие свои шляпы в приемной, чтобы с уважением попросить о консультации, стоимость которой Нейт Приветт определял своим острым глазом по рыночной стоимости шляп. Конечно, в детективной отрасли уже начали ворчать, особенно у Пинкертона, считавшего Американский Анархизм своей собственной копилкой и интересовавшегося, как такие парвеню, как 'Расследования Белого города', посмели претендовать на крошки с барского стола. В офисе 'Расследований Белого города' тоже раздавался ропот, Недремлющее Око начало переманивать персонал, вскоре ушло больше людей, чем Нейт мог себе позволить потерять. Однажды он вбежал в кабинет Лью, сияя нимбом веселого жулика, словно от лавровишневой воды пять центов за кварту:
  
  - Хорошие новости, агент Баснайт, еще одна ступенька в вашей личной карьерной лестнице! Как вам . . . 'Региональный директор', звучит?
  
   Лью поднял взгляд, его лицо было непроницаемо:
  
  - В какой 'регион' меня собираются отправить, Нейт?
  
   - Лью, тебе бы всё шутки шутить! Будь серьезен.
  
   Из объяснений Нейта стало ясно, что 'Расследования Белого города' решили открыть офис в Денвере, а там больше анархистов на квадратный фут, чем человек в состоянии сосчитать, и кто лучше, чем Лью, раскрутит эту операцию?
  
   Если бы это был не риторический вопрос, Лью начал бы перечислять подходящие кандидатуры коллег практически равного с ним ранга, пока Нейт не нахмурился бы достаточно зримо:
  
  - Окей, шеф, я уловил идею. Вам запрещено вдаваться в подробности?
  
   - Лью, это золотая жила. Самородки можно подбирать с земли. Тебе дарована привилегия - можешь назвать свою цену.
  
   Лью взял панателлу и закурил. После нескольких медленных затяжек:
  
  - Вы когда-нибудь выходили с работы в этом городе, когда солнце еще на небе, но фонари уже зажигаются на больших проспектах и возле Озера, и девушки выходят из контор и офисов, и направляются домой, стейк-хаусы готовятся к вечерней торговле, и стекла витрин сияют, девицы легкого поведения выстраиваются у гостиниц, и...
  
  - Нет, - нетерпеливо посмотрел на него Нейт, - нечасто. Я слишком допоздна задерживаюсь на работе для этого.
  
  Лью выпустил кольцо дыма, в этот раз - немного более концентрическое:
  
  - Ну, это просто дерьмово, Нейт.
  
   По какой-то причине Лью ощущал дискомфорт, рассказывая 'Друзьям Удачи' о своих перемещениях. Вскоре он уже летел с ними, он чувствовал себя на 'Беспокойстве' больше как дома, чем в Агентстве.
  
   Сегодня видимость была не ограничена, Озеро переливалось миллионами бликов, маленькие электрические катера и гондолы, толпы на площадях возле исполинских выставочных зданий, белизна почти невыносима.... Приглушенная музыка доносилась из павильонов Парка развлечений, стук турецкого барабана напоминал пульс живого коллективного существа.
  
  Профессор Вандерджус проживал свой обычный день, завершив дела, задерживавшие его в Чикаго. Детективный инстинкт Лью предупредил его о чем-то неуловимом в личности этого харизматичного ученого, но он подумал, что мальчики об этом знают, и это их дело - решать, как поступить. Его присутствие мешало Лью поделиться своими новостями, но в конце концов он выпалил:
  
  - Как досадно, я вынужден это пропустить.
  
   - До закрытия выставки несколько недель, - сказал Рэндольф.
  
  - Всё это время я буду в отъезде. Меня отправляют на Запад, парни, думаю, надолго.
  
   Рэндольф посмотрел на него с сочувствием:
  
  - По крайней мере, вам сказали, куда вас отправляют. Наше будущее после торжественного закрытия выставки окутано туманом.
  
  - Это может быть не совсем тот Запад, который вы ожидаете увидеть, -вклинился в разговор профессор Вандерджус. - В июле мой коллега Фредди Тернер приехал сюда из Гарварда и выступил перед группой антропологов, приехавших сюда на съезд и, конечно, на Выставку. Речь шла о том, что Западный фронтир, который, как нам кажется, мы знаем по песням и рассказам, больше не существует на карте, он исчез, растворился - глухарь.
  
   - Покажу вам, что он имеет в виду, - сказал Рэндольф, надевая шлем и перенаправляя 'Беспокойство' на запад, к скотопригонным дворам.
  
   -Да, здесь, - продолжал профессор, кивая на скотобойни, над которыми они начали кружиться, - здесь заканчивается маршрут Американского Ковбоя, жившего благодаря этому маршруту. Не имеет значения, сколь благородно было его имя, от скольких негодяев он смог избавиться без ущерба для себя, как он управлялся со своими лошадьми, каких девушек он целомудренно целовал, играя им серенады на гитаре, или уходил под пение аллилуйи - всё здесь, в дорожной пыли, и всё это не имеет значения, потому что здесь сходятся в одной точке влажности и заканчиваются все его страдающие от засухи истории и неблагодарные занятия, шоу 'Дикий Запад Баффало Билла' идет своим чередом - зрители невидимы и молчаливы, нечего увековечить, единственное оружие, которое мы видим - средства для авиационных бомбардировок Вакетта, чтобы выбить животных из стойла, вместе с лезвиями для фасовки, конечно, и клоуны на родео бормочут на каком-то непонятном диалекте, не для того, чтобы отвлечь животное, а, скорее, чтобы привлечь и удерживать его внимание на одном текущем задании, загоняя его в те последние несколько ворот, внутри которых ждут шокеры, забой и кровь под последним настилом - и ковбой с ним. Здесь, - он протянул Лью бинокль. - Вон тот маленький шарабан внизу сворачивает с Сорок седьмой?
  
  Аэростат начал снижаться, Лью наблюдал, как открытый экипаж остановился у ворот на Холстед-Стрит, чтобы высадить пассажиров, и с некоторым недоумением понял, что это экскурсионная группа, у них экскурсия среди скотобоен и колбасных цехов, инструктаж по перерезанию горла, обезглавливанию, свежеванию, удалению внутренностей и расчленению:
  
  - Мама, иди посмотри на этих бедолаг! - следуя за скотом в его мрачном переходе после прибытия в грузовых вагонах, здесь царил запах навоза и химикатов, старого жира и тканей - больных, умирающих и мертвых, всё громче становился фоновый хор животного ужаса и человеческий крик, некоторые из этих голосов они уже слышали раньше, пока конвейер доставки нес сановитый парад туш на крюках в холодильные камеры. На выходе посетители видели магазин сувениров, где можно было приобрести стерео-оптические слайды, художественные открытки и консервные банки сувенирного мяса для ланча 'Топ Гурмэ Грейд', в которых, как известно, находили пальцы и другие части тел неосторожных рабочих.
  
   - Не думаю, что откажусь от стейков прямо сейчас, - сказал Лью, - но нельзя не задуматься, насколько должны быть разобщены люди там внизу.
  
  - Такие дела, - кивнул профессор. - Заканчивается фронтир, и начинается разобщение. Причина и следствие? Откуда я, черт возьми, об этом знаю? Я провел свои юные годы там, куда вы собираетесь - в Денвере, Криппл-Крик и Колорадо-Спрингс, тогда еще существовал фронтир, ты всегда знал, где он и как туда добраться, он был не всегда между местными и иностранцами, или англичанами и мексиканцами, или кавалерией и индейцами. Но ты его чувствовал безошибочно, как разделительную линию, ты знал, что если встанешь там и начнешь мочиться, струя ударит сразу в обе стороны.
  
   Но если теперь фронтир исчез, означало ли это, что Лью тоже будет разобщен со своей личностью? Его сошлют в изгнание, в некую тишину вне тишины в качестве кары за далекий и древний грех, о котором нужно помнить всегда, в полуоцепенении, в полусне, словно хирург быстро сшивает ткань времени и затягивает узел, его передают под контроль могущественных агентов, не желающих ему добра?
  
   Мальчики вручили Лью значок почетного члена общества 'Друзей Удачи' из золота и эмали, который нужно носить на лацкане пиджака и демонстрация которого в любом филиале мира дает ему право на все привилегии посетителей, предусмотренные пунктом С раздела С Устава.
  
   Лью, в свою очередь, подарил им маленький телескоп корректировщиков, который можно прятать в кармашек для часов и с помощью которого в случае крайней необходимости можно было произвести одиночный выстрел. Мальчики поблагодарили его достаточно искренне, но после Вечернего сбора допоздна спорили, можно ли приносить огнестрельное оружие на борт 'Беспокойства'. В отношении подарка Лью решение было достаточно простым - держать его незаряженным. Но оставалась более общая проблема.
  
  - Сейчас мы все - друзья и братья, - предположил Рэндольф, - но история свидетельствует, что любое оружие на борту - неконтролируемый источник потенциальных неприятностей, оно привлекает будущих смутьянов, и мало ли что еще. Вот оно лежит, ожидая своего часа, занимая место, которому можно, особенно на аэростате, найти лучшее применение.
  
   О другой опасности говорить было труднее, и все, исключая, наверное, Пугнакса, прочитать мысли которого было сложно, начали говорить эвфемизмами. Были известны случаи, передававшиеся из уст уста членами воздушных экипажей, более определенные, чем слухи или воздушные байки, о продлении вахты, так пагубно сказывавшемся на моральном духе, что, не в силах продолжать службу, некоторые несчастные 'Друзья удачи' принимали решение покончить с собой, в большинстве случаев выбирая 'полуночный нырок' - просто опрокидываясь за планшир во время ночного полета, но для тех, кто не хотел зависеть от высоты, любое огнестрельное оружие на борту может стать непреодолимым искушением.
  
  Жизнерадостность, когда-то признанная условием жизни на 'Беспокойстве', в эти дни начала казаться мальчикам скоропортящимся продуктом. Казалось, что они находятся под действием неведомых чар. Осень становилась всё глубже в безлюдных кварталах, гул жизни затих, гул, источник которого иногда был невидим и скрыт, словно изношенные сапоги, исчезающие за углами величественных галерей, где бывали мальчики, в больших убогих комнатах, среди запахов несвежего животного жира и аммиака на полу, стеклянные столы с паровым подогревом предлагают три вида сэндвичей - с бараниной, с ветчиной или с говядиной, во всех много жира и хрящей, затхлый запах, нахмуренные женщины на скорую руку складывают мясо и хлеб, чайной ложечкой взбивают жирную мучную подливу с душком до консистенции шпаклевки, глаза опущены весь день, за их спиной напротив зеркала возвышается пирамида дешевых миниатюрных бутылочек, известных в окрестностях как 'Микки', с тремя вариантами вина на выбор: красное, белое и мускатель.
  
   Мальчики, если бы не пошатывались так бесконтрольно, словно пьяницы, не преминули бы пообедать этими ужасными влажно-сухими сэндвичами, запивая их дешевым вином и отмечая с сальным юмором, как быстро каждый из них растолстел на глазах у других.
  
  - Черт, парни, - начал убеждать Рэндольф, - мы должны попытаться выйти отсюда!
  
   Они начали представлять, вместе и по отдельности, спасительные двери в служебные помещения, ходили вокруг, взвешивали, выбирали, плод фантазии возвращал их к своей невинности, чтобы вывести из ненадежного тела и уникальной потери храбрости, так много лет работы - но, каким бы единодушным восхищением экипажа ни пользовался Лью Баснайт, это оказался не он. Он ушел, так сильно повлияв на их жизни, и они продолжали несвязно фантазировать, что, как им уже было известно, предвещало перемены в их работе.
  
  И действительно, однажды утром мальчики нашли небрежно закрепленные между двумя мотками швартовочного троса, как всегда, не связанные с какими-либо действиями, которые они могли планировать, приказы, безмолвно доставляемые в ночи.
  
  - Двигаться на восток - фактически больше ничего там не сказано, - в тихом смятении сказал Рэндольф. - Ост-тень-зюйд.
  
  
  Линдси достал карту. Размышления заняли день. Прежде было достаточно узнать ветер и его направление в каждый из сезонов, чтобы получить общее представление, где они могут оказаться. Сейчас, когда 'Беспокойство' начало создавать свои собственные источники внутренней энергии, необходимо брать в расчет и другие земные потоки - электромагнитные силовые линии, предупреждения о буре в эфире, передвижения населения и капитала. Это не те полеты на аэростате, которым учились мальчики.
  
  Позднее, на закате дня, когда осень становилась всё глубже в коррумпированной прерии, когда пользующийся дурной славой Хоук на высоте многих миль незримо репетировал свой арктический репертуар быстрого снижения, безжалостный штурм, уловление душ - заброшенные строения Ярмарки стали пристанищем для безработных и голодных, которые всегда были там, даже в разгар только что завершившегося сезона чудес. 'Лагерь добычи серебра в Колорадо', подобно другим бывшим экспонатом, теперь заняли бродяги, сквоттеры, матери с грудными детьми, дебоширы, которых наняли для охраны Ярмарки - теперь, когда их рыночная стоимость достигла нуля, они вернулись к утешениям пьянства, а кроме того, здесь были собаки и кошки, предпочитавшие компанию представителей своего вида, некоторые всё еще вспоминали Пугнакса и беседы с ним, а также экскурсии, которые посетили.
  
   Все селились поближе к развалинам Ярмарки, прежде бывшей предметом удивлений, поскольку температура устремилась вниз.
  
   Вскоре после того, как Эрлис сбежала с Зомбини Непостежимым, Мерлю Ридо приснилось, что он находится в огромном музее, включающем в себя все возможные музеи, среди статуй, картин, фаянсовой посуды, народных амулетов, антикварных устройств, чучел птиц и зверей, старинных музыкальных инструментов и целых залов экспонатов, которые он не видел.
  
   Он находился там с небольшой группой людей, которых не знал, но во сне предполагалось, что он их знает. Внезапно у витрины с японским оружием служитель в поношенной штатской одежде, небритый, не внушавший доверия и слишком мрачный - он мог быть охранником музея, а мог быть кем-то другим - схватил Мерля, подозревая его в краже некоего миниатюрного произведения искусства, и потребовал, чтобы он всё достал из карманов, в том числе - деформированный и растрепанный старый кошелек из воловьей кожи, который 'охранник' тоже велел опустошить. Вокруг них собралась толпа, в том числе - знакомая-незнакомая группа, с которой он сюда пришел, все молча смотрели. Кошелек сам по себе был неким музеем, меньшего масштаба, музеем его жизни, он был забит старыми отрывными талонами, квитанциями, записками самому себе, фамилиями и адресами наполовину или иногда даже полностью забытых людей из его прошлого.
  
  Среди всего этого биографического мусора оказался ее миниатюрный портрет. Он проснулся, сразу поняв, что единственной целью сна было напомнить ему дьявольски окольным путем про Эрлис Миллз.
  
   Ее имя никогда не сходило с повестки дня. Едва научившись говорить, Далли начала задавать разные интересные вопросы:
  
   - А что тебя прежде всего привлекло в ней?
  
   - Она не убежала с воплями, когда я рассказал ей о своих чувствах.
  
   - Любовь с первого взгляда, что-то вроде того?
  
   - Не было смысла пытаться скрыть. Полторы минуты спустя она всё равно догадалась бы.
  
   - И...
  
   - Для начала, что я делал в Кливленде?
  
   Вот что Далли обычно слышала о своей матери - отрывочные сведения. Однажды Мерль прочел в 'Курантах Хартфорда' о двух профессорах из Кливлендского интститута геологии, которые планировали эксперимент, чтобы узнать, какое влияние оказывает (если оказывает) движение Земли на скорость движения света в люминофорном эфире.
  
   Он уже слышал туманные намеки насчет Эфира, но, будучи человеком практичным, не видел в нем большой пользы. Есть он, нет его - в сущности, он не может повлиять на цену репы.
  
   А в том, что происходит со скоростью света, слишком много неизвестного - это ближе к религии, чем к науке. Однажды он обсуждал это со своим другом из Йельского университета, профессором Вандерджусом, с которым только что произошла в лаборатории очередная нештатная ситуация (ими он так славился), от него пахло привычным хлоридом аммония и опаленными волосами.
  
  - Небольшая конфронтация с электростатическим генератором Теплера, не о чем беспокоиться.
  
   - Думаю, мне лучше пойти посмотреть. Возможно, это снова зубчатая передача.
  
   Они прогуливались в тени вязов, ели сэндвичи и яблоки из бумажных пакетов, 'пикник перипатетиков', как называл это Профессор, соскальзывая к стилю своих лекций.
  
   - Конечно, вы абсолютно правы, Эфир всегда был вопросом религии. Кто-то не верит в него, кто-то верит, ни одна из партий не переубедит другую, сейчас это вопрос веры. Лорд Солсбери сказал, что это - просто существительное к глаголу 'струиться'. Сэр Оливер Лодж определил эфир как 'непрерывную субстанцию, которая заполняет всё пространство и может вибрировать светом... будучи разделенной на позитивный и негативный электрические заряды', и так далее по длинному списку, почти как Апостольский символ веры. Конечно, это зависит от веры в волновую природу света - если бы свет состоял из частиц, он мог бы просто в результате взрыва проноситься через пустое пространство, и не нужен был бы никакой Эфир для того, чтобы его переносить. В характере истового Эфириста можно найти склонность к непрерывности в противовес дискретности.
  
   Не говоря уже о безграничном терпении ко всем этим маленьким воронкам, которых требует теория.
  
   - Думаете, ради этого стоит ехать в Кливленд?
  
   - Месье Ридо, сейчас мы блуждаем в вихревых сумерках, неся фонарь уравнения электрического поля Максвелла и косясь по сторонам, чтобы найти свой путь. Майкельсон осуществил этот эксперимент ранее в Берлине, но не так тщательно. Этот новый эксперимент может оказаться огромной дуговой лампой, которая необходима нам, чтобы осветить путь в грядущее столетие. Я не знаком с человеком лично, но напишу для вас рекомендательное письмо, это не повредит.
  
  Мерль родился и вырос в северо-западном Коннектикуте, краю часовщиков, оружейников и вдохновенных жестянщиков, так что его путешествие в Заповедник Запада позволило ему составить личное впечатление о миграции янки.
  
   Эта полоса Огайо строго на запад от Коннектикута многие годы, с момента провозглашения независимости Америки, считалась частью пожалованных земель Коннектикута. Так что, несмотря на дни и ночи поездки, Мерля не покидало жуткое чувство, что он не выезжал из Коннектикута - те же самые безыскусные дома с коньком на фасаде, белые шпили церквей конгрегационалистов, даже каменные заборы - это был больше Коннектикут, просто передвинутый на запад.
  
  По прибытии Мерль узнал, что 'Лесной город' одержим поисками гениального сорвиголовы Блинки Моргана, находившегося в розыске по подозрению в убийстве детектива полиции при попытке спасти члена своей банды, который попался на краже шубы.
  
  Газетчики раструбили новость, и слухи поползли, словно жуки летом. Детективы расхаживали всюду с важным видом, их черные солидные шляпы сияли, словно шлемы древних воинов. Головорезы шефа Шмитта в синих мундирах задерживали и подвергали длительному и в основном бессмысленному допросу всех, невзирая на сходство с разыскиваемым, из-за чего была задержана значительная часть населения, включая Мерля, которого остановили на Роквилль-Стрит, когда он направлялся в Институт Кейса.
  
   - Что в фургоне, сынок?
  
   - Ничего особенного. Безусловно, вы можете проверить.
  
   - Ну, это бодрит, обычно мы находим шутки Блинки.
  
  Мерль пустился в длинное и сумбурное описание эксперимента Майкельсона-Морли и своего к нему интереса, который не разделял полисмен, сначала отошедший подальше, а потом вспыливший.
  
   - Еще один кандидат в Ньюберг, похоже.
  
   - Давай сличим приметы. Косоглазие, высунутый язык, шляпа Наполеона?
  
  Они говорили о психиатрической больнице в Северном Огайо, в нескольких милях на юго-восток от города, в которую недавно заселили некоторых из самых беспокойных научных безумцев, в эти дни заполонивших Кливленд, энтузиастов из всех уголков страны и из-за границы, жаждущих купаться в лучах знаменитого эксперимента перемещения эфира, который проходил в Институте Кейса. Среди них были изобретатели с двигателями небольшого рабочего объема, которые весь день могли крутить педали велосипеда, а ночью вдруг резко останавливались, из-за чего велосипед падал вместе с вами, если вы были недостаточно осторожны. Некоторые заявляли, что у света есть сознание и личность, и с ним даже можно поболтать, он часто открывает свои сокровенные тайны тем, кто найдет к нему правильный подход. Группы этих людей можно было наблюдать на рассвете в Парке Памятников, они сидели на росе в неудобных позах, их губы беззвучно шевелились. Это были люди, помешанные на диете, они называли себя Светарианами, жили только за счет света, даже создавали лаборатории, которые считали кухнями и где они готовили блюда по световым рецептам - жареный свет, свет фрикасе, свет à la mode, рецепты требовали разных видов нити накаливания и цветов стеклянного корпуса, лампа Эдисона в это время была новшеством, но, конечно, не единственным изучаемым проектом. Были световые наркоманы, которые на закате начинали потеть и чесаться, и закрывались в туалетах с портативными электрическими фонариками.
  
   Некоторые проводили большую часть времени в телеграфных конторах, щурясь над длинными свитками 'метеосводок', это были сводки не о погоде в атмосфере, а о состоянии светоносного Эфира.
  
  - Да, всё здесь, - сказал Эд Эддл, один из постоянных посетителей салуна 'Нефтяная скважина', - скорость Эфира-ветра, эфирное давление, здесь инструменты для его измерения, даже прибор для измерения аналога температуры, который зависит от ультрамикроскопических вихрей и энергии их взаимодействия.... Мерль вернулся с новой порцией пива:
  
  - Как насчет влажности?
  
   - Противоречиво, - ответил Эд. - Что в Эфире займет место водяного пара в воздухе? Некоторые из нас верят, что это Вакуум. Крохотные капельки совсем ничего, смешанные с преобладающим носителем Эфира. Конечно, пока не будет достигнута точка насыщения. Потом начинается конденсация, бури, в которых не дождь, а выпадающее ничто обрушивается на определенную территорию, циклоны и антициклоны, повсюду не только локально на поверхности планеты, но и за ее пределами, также и в космическом пространстве.
  
  - В США есть бюро, ответственное за составление отчетов об этом? -поинтересовался Розвелл Баунс, прибыльно самозанятый фотограф. - Сеть станций? Летательные аппараты и аэростаты?
  
   Эд сдержанно спросил:
  
  - Это твое обычное занудство, или ты действительно хочешь знать?
  
  - Если бы существовал надежный люксметр, - сказал Розвелл, - он очень помог бы узнать, как передается свет, вот и всё.
  
  Это было небольшое сообщество Эфиристов, наверное, самая катакомбная из церквей, к которой Мерль когда-либо пытался присоединиться. Они зависали в салунах Виски-Хилла, их терпели, но не особо любили постоянные посетители - фрезеровщики, у которых было мало толерантности к экстремальным формам веры, конечно, если это был не Анархизм.
  
   Мерль к тому времени тратил много времени, не говоря уж о деньгах, на двух сестер по имени Мадж и Миа Калпеппер, работавших на Гамильтон-Стрит в заведении подруги Блинки Моргана Нелли Лоури. Он фактически заметил напоказ элегантного Блинки, который несколько раз заходил и выходил, скорее всего, заметила его и полиция, поскольку заведение было под непосредственным надзором, но приверженность долгу в эти дни стала предметом сделки, что позволяло создать интервалы невидимости для всех, кто мог себе это позволить.
  
  Мерль всё чаще замечал, что играет в 'собачку', пытаясь успокоить опасно пылких, найти работу для тех, у кого закончились деньги, посадить людей в фургон, когда у землевладельцев возникали злые умыслы, в то же время он пытался оставаться вдали от схем обогащения, которые, честно говоря, появлялись со скоростью грибов после дождя, слишком часто они были невыполнимо эксцентричными. . . количество света во Вселенной ограничено и уменьшается достаточно быстро, так что возведение дамб, создание объездов, карточная система, не говоря уже о загрязнении, становятся возможностями, как права на воду, только другими, безусловно, начнется международная схватка за владение светом. У нас ноу-хау, самые изобретательные в мире инженеры и механики, всё, что нам нужно -подняться достаточно высоко, чтобы словить преобладающие потоки.......
  
   - Дирижабли?
  
   - Лучше. Физическая антигравитация. Эфиристы, одержимые до такой степени, обычно оказывались в Ньюберге, теперь их было необходимо оттуда вытащить, спустя некоторое время Мерлю разрешили их навещать, поскольку он наладил отношения с представителями персонала, которые согласны были иногда закрывать глаза на побеги, тем более, что это уменьшало их рабочую нагрузку.
  
   - Сбежали!
  
   - Эд, они тебя услышат, постарайся не кричать так.
  
   - Свободен! Свободен, как птица!
  
  - Шш! Ты мог бы просто..., - к ним подошли охранники в форме и схватили их, можно сказать, умеренно.
  
   В голову Мерля как-то пришла идея, что эксперимент Майкельсона-Морли и облава на Блинки Моргана связаны. Если Блинки когда-нибудь поймают, окажется, что не существует никакого Эфира. Точнее, это были не причина и следствие, а разные воплощения одного принципа.
  
  - Это примитивное шаманство, - возразил Розвелл Баунс. - Вы можете отправиться в дебри джунглей и рассказывать об этом деревьям, потому что в этом городе такой образ мыслей понимания не найдет, нет, сэр, никакого понимания.
  
   - Но вы видели его фотографию в газетах. Глаза Блинки, если верить сообщениям прессы, видят мир по-разному, левый пострадал от неизвестной травмы, от непредвиденного разрыва сетчатки во время бокса или от выстрела гаубицы во время Восстания. Блинки озвучил несколько версий.
  
   - Ходячий интерферометр, как ты сказал, - предположил Эд Эддл. - Двойной рефрактор, если уж на то пошло.
  
   - Это другой разговор. Ассиметрия по отношению к свету, в любом случае. Однажды Мерль увидел ошеломляющую истину, хотя, следует признать, он в это время совершал свой ночной моцион из одного салуна Виски-Хилл в другой и пил на ходу. Почему он не видел это прежде? Это было так очевидно! Профессор Эдвард Морли и Чарльз 'Блинки' Морган были одним и тем же человеком! Их разделяла пара-тройка букв в имени, как двойное преломление алфавита, скажем так................
   - Кроме того, у них обоих длинные лохматые волосы и длинные рыжие усы...
  
  - Нет, этого не может быть, Блинки одевается опрятно, в то время как наряд профессора Морли, по слухам, тяготеет к неформальности...
  
  - Да, но допустим, когда осуществят расщепление светового луча, допустим, что одна половина - Майкельсон, а вторая - его партнер Морли, это окажется половина, состоящая из идеально подходящих друг другу фаз, но в слегка отличающихся условиях, альтернативные аксиомы, может существовать другая пара, части которой друг другу не подходят, фактически существуют миллионы пар, конечно, иногда вы можете винить в этом Эфир, но другая причина может быть в том, что свет уходит куда-то еще, идет обходным путем, вот почему его видно с опозданием и в противофазе - он двигался туда, где находился Блинки, будучи невидимым, и...
  
   В конце июня, как раз когда Майкельсон и Морли проводили финальные наблюдения, Блинки Моргана арестовали в Альпене, Мичиган, в курортном городе, построенном на месте индейского кладбища.
  
  - Потому что Блинки возник из невидимости, и в тот момент, когда он вернулся в мир, где находились Майкельсон и Морли, стало очевидным, что результат эксперимента будет негативным, Эфир был обречен...
  
   Ходили слухи, что Майкельсон и Морли не нашли разницы в скорости движения света или отклонений, связанных с движением Земли по орбите. Если Эфир был там, в движении или в покое, он никак не влиял на свет, который переносил. Настроение в салунах, завсегдатаями которых были Эфиристы, становилось всё более мрачным. Словно они постигли суть изобретения или битвы, негативный результат занял свое место в истории Кливленда как еще одна раскрытая тайна света.
  
  - Это похоже на те культы, которые верят, что конец света наступит в такой-то и такой-то день, - рассуждал Розвелл, - они избавляются от всех своих земных пожитков, поднимаются группой на вершину какой-нибудь горы и ждут, а потом конец света не наступает. Мир продолжает существовать. Какое разочарование! Всем приходится толпой спуститься с горы, поджав свои духовные хвосты, кроме одного-двух безнадежно улыбающихся идиотов, которые видят в этом шанс начать новую жизнь, свежую, без обуз, фактически родиться заново.
  
   - Таков был результат эксперимента Майкельсона-Морли. Мы все очень в него верили. Теперь похоже, что Эфир, движется он или пребывает в неподвижности, просто не существует. Что нам делать теперь?
  - Принять противоположную точку зрения, - сказал О. Д. Чандрасехар, остановившийся в Кливленде по дороге из Бомбея, Индия, он был немногословен, но когда он говорил, никто не понимал, что он имеет в виду, - этот нулевой результат с легкостью можно воспринять как доказательство существования Эфира. Там ничего нет, но свет движется. Отсутствие носителя света - пустота, которая в нашей религии называется 'акаса', это основание всего, что, как нам представляется, 'существует'.
  
   Все молчали, словно обдумывая сказанное.
  
  - Что меня беспокоит, - наконец сказал Розвелл, - это то, что Эфир в конце концов может оказаться чем-то вроде Бога. Если мы можем объяснить всё, что хотим объяснить, без него, зачем он тогда нужен?
  
  - Только если это Бог, - подчеркнул Эд. Каким-то образом дискуссия переросла в потасовку, в которой мебель и посуда показали себя не с лучшей стороны, чем живые участники - не характерное для Эфиристов поведение, после которого все были взбудоражены.
  
   Для Мерля это был бесцельный дрейф, который Миа Кулпеппер, страстно любившая астрологию, называла 'без курса', это продолжалось до середины октября, а потом в психиатрической клинике Ньюберга случился пожар, Мерль как раз был там той ночью, он хотел воспользоваться танцем пациентов, чтобы вызволить Розвелла Баунса, который оскорбил полисмена, сфотографировав его, когда тот выходил из пользовавшегося дурной репутацией заведения. В клинике царил хаос.
  
  Больные и санитары с криками носились по зданию. Это был второй большой пожар в Ньюберге за пятнадцать лет, и ужас первого пожара еще не изгладился в памяти. Толпы зевак из окрестностей собрались, чтобы посмотреть на шоу. Искры и угольки взрывались и падали. Вспышки горячего красного света озаряли землю, ярко отражаясь в отчаянно вращающихся зрачках, как тени, мечущиеся в разные стороны, меняя форму и размер. Мерль и Розвелл спустились к бухте и присоединились к ведерной бригаде, лошади убегали от гидрантов, а позже появились пожарные насосы из Кливленда. К тому времени, когда пламя удалось взять под контроль, истощение и замешательство достигли предела, так что никто не заметил, как Мерль и Розвелл ускользнули.
  
   Вернувшись в Виски-Хилл, они направились прямиком в салун Морти Викера.
  
  - Что за адская ночка, - сказал Розвелл. - Я мог бы танцевать в часовне, когда разгорелось пламя. Думаю, вы спасли мой зад.
  
  - Забронируйте следующий тур, будем в расчете.
   - Еще лучше, мой стажер сбежал, когда приехала полиция. Вы хотели бы изучить тончайшие секреты мастерства фотографа?
  
  Поскольку Розвелл находился в психиатрической клинике только день-два, его оборудование оказалось на месте, не тронутое местными мусорщиками или домовладельцем. Мерль не был профаном, он видел фотокамеры раньше, даже сделал несколько снимков. Это всегда казалось ему развлечением для дураков: выстроить их в ряд, включить лампочку, получить деньги. Ему, конечно, как всем остальным, было интересно, что происходило во время таинственно скрываемого перехода с пластины на фотокопию, но не настолько, чтобы переступить порог какой-нибудь запретной фотолаборатории и посмотреть. Как техник он уважал любые прямолинейные связи причин и следствий, которые можно увидеть или потрогать, но такие химические реакции происходили в области, слишком далекой от чьего-либо контроля, вам нужно было стоять без дела и просто позволить им происходить, это было столь же интересно, как ждать, пока прорастет зерно.
  
  - Окей, приступим.
  
  Розвелл зажег рубиновую фотолампу. Взял сухую пластину из контейнера для переноски.
  
  - Подержите это минуту.
  
   Начал отмерять жидкости из одной или двух разных бутылок, между тем бормоча слова, смысл которых Мерлю едва ли был понятен:
  
  - Пирогалловый, эммм цитратный, бромистый калий, аммиак. . .
  
   Взболтав это всё в мензурке, он положил пластину в ванну для проявления и вылил на нее смесь.
  
  - Теперь смотрите.
  
   И Мерль увидел, как проявляется изображение.
  
  Оно появилось из ничего. На пластине проявилось Невидимое, иначе не объяснить, это было четче, чем реальность. На фотографии была психиатрическая клиника Ньюберга, у фасада которой стояли два-три пациента с пристальным взглядом. Мерль тревожно всмотрелся. С их лицами было что-то не то. Белки их глаз были темно-серыми. Небо за зубчатой кромкой высокой крыши было почти черным, окна, которые должны были быть ярко освещены, темны. Словно кто-то заколдовал свет и превратил его в противоположность....
   - Что это? Они выглядят, как духи, или одержимые духами, или что-то в таком роде.
  
   - Это негатив. Когда мы это распечатаем, всё вернется в нормальное состояние. Сначала нам нужно его зафиксировать. Передайте мне флакон закрепителя, вон там.
  
  Ночь прошла главным образом за омыванием предметов в разных растворах и ожидании, когда они высохнут. К тому времени, как солнце взошло над Шейкер-Хайтс, Мерль познакомился с фотографией.
  
  - Фотография, это Мерль, Мерль...
  
   - Ладно-ладно. И вы клянетесь, что это сделано из серебра?
  
   - Как монеты в вашем кармане.
  
   - В последнее время там пусто.
  
   Черт.
  
  - Проявите еще одну.
  
  Он знал, что это звучит, как слова простака на ярмарке, но ничего не мог с этим поделать. Даже если это был какой-то трюк фокусника, никакого чуда, он все равно хотел его изучить.
  
  - После первого загара люди замечают, - пожал плечами Розвелл, - что свет заставляет вещи менять цвет. Профессора называют это 'фотохимией'.
  
  Ночное просвещение Мерля неизбежно вызвало энтузиазм, благодаря которому он проснулся. Он припарковал фургон на свободном клочке земли в Мюррей-Хилл и сел изучать тайны создания портретов с помощью света, собирая информацию, копая глубоко и всюду, куда мог дотянуться, от Розвелла Баунса до Кливлендской библиотеки, которая, как вскоре узнал Мерль, десять лет назад сделала революционный шаг, открыв свои фонды, так что любой человек мог прийти и весь день читать всё, что ему было нужно, для любых целей.
  
   Изучив все возможные соединения серебра, Мерль перешел к солям золота, платины, меди, никеля, урана, молибдена и сурьмы, но спустя некоторое время отказался от металлических соединений в пользу смол, раздавленных клопов, смоляных красителей, сигарного дыма, растительных экстрактов, мочи различных существ, включая свою, снова вкладывая те скромные средства, которые зарабатывал портретными фотографиями, в объективы, фильтры, стеклянные пластинки, фотоувеличители, так что вскоре фургон превратился в чертову фотолабораторию на колесах. Он захватывал изображения всех объектов, которые находились в зоне досягаемости, никогда не волнуясь из-за фокуса - улицы, кишащие горожанами, склоны гор в дымке облаков, где, казалось, не было никакого движения, пасущиеся коровы, которые его игнорировали, безумные белки, которые выскакивали перед объективом и корчили рожи, гости пикников в пригороде Роки-Ривер, брошенные тележки, патентованные рамы для проволочных препятствий, оставленные ржаветь под открытым небом, часы на стенах, печи в кухнях, фонари горящие и не горящие, полицейские, бегущие на него, размахивая дубинкой, девушки, рука об руку рассматривающие витрины в обеденный перерыв или гуляющие после работы по берегу озера, овеваемые бризом, электрические автомобили, унитазы, портативные генераторы на 1 200 вольт и другие чудеса современности, новая строящаяся Эстакада, гуляки на берегу водохранилища в уик-энд, и следующее, что он заметил - зима и весна прошли, он был сам по себе, пытаясь жить жизнью ездящего по кругу фотографа, иногда в фургоне, иногда путешествуя налегке, портативная камера и дюжина пластинок, курсируя между городами, из Сандаски в Аштабулу, из Бруклина в Кайова-Фоллз и Экрон, в поездах часто играя в юкер и получая скромную прибыль от каждой поездки.
  
  В августе он оказался в Коламбусе, где газеты пестрели заметками о предстоящей казни Блинки Моргана в кутузке штата и различных отчаянных попытках эту казнь предотвратить. Город погрузился в сонную апатию. Было невозможно получить где-нибудь достойный обед или хотя бы легкую закуску, подгоревшие блины и резиновые стейки были самым аппетитным блюдом. Вскоре стало очевидно, со всем ужасом очевидно, что никто в городе не умел готовить кофе, словно существовала какая-то отупляющая договоренность, или даже постановление мэра, никогда не просыпаться. На мосту толпились люди, наблюдая, как лениво текут воды реки Сиото. Салуны были полны безмолвных пьяниц, которые пили очень медленно, пока не проваливались в сон, приблизительно в восемь часов вечера - именно в это время закрывались салуны в этом городе. День и ночь тысячи просителей толпились у ворот Капитолия, чтобы получить пропуск на повешение. На стендах с сувенирами шла прибыльная торговля колодами карт для покера и настольными играми Блинки, брелоками для часов и машинками для обрезки сигар, медальонами и талисманами Блинки, юбилейным фарфором и обоями, игрушками Блинки, в том числе - набивными куклами Блинки, каждая из которых была повешена за шею на собственной кукольной виселице, и безусловный фаворит - миниатюрные книги о Блинки с полноцветным художественным изображением кровавых убийств в Равенне, если их быстро перелистывать большим пальцем. Некоторое время завороженный Мерль блуждал среди палаток и киосков, настраивая свою камеру и снимая пластинку за пластинкой эти сувениры на память о Блинки Моргане, выставленные однообразными дюжинами, пока кто-то не спросил у него, почему бы ему не попробовать сфотографировать казнь.
  
  - Ну, знаете ли, - словно до него начало доходить, - я не знаю.
  
  В газете 'Плейн Дилер' были люди, с которыми он, наверное, мог бы связаться, вероятно, заплатив им. Испуганный тем, что казалось ему опасной оплошностью, он раскрыл все пластинки, которые взял с собой, и оставил их на пустыре в лучах дневного света, чтобы вернуться к пустоте и невинности.
  
   Словно свет Рая сослужил такую же службу его мозгам, Мерль понял, что его нога никогда не должна ступать на эту землю, если ему удастся этого избежать.
  
  - Если бы Америка была человеком, - позднее любил говаривать он, - и села бы, Коламбус, штат Огайо, тотчас погрузился бы во тьму.
  
   Мерль так никогда и не воспользовался рекомендательным письмом профессора Вандерджуса к Майкельсону.
  
  К тому времени, как он, можно сказать, вернулся на путь истинный, эксперимент по перемещению Эфира был полностью описан в научных журналах, и Майкельсон уехал преподавать в Университет Кларка, он уже был слишком знаменит, чтобы тратить время на общение со странствующими механиками.
  
   В один миг, словно закончился какой-то период юношеского безумства, казалось, пришло время двигаться дальше - Мадж и Миа нашли богатых воздыхателей, полиция обратила свой взор в сторону Анархизма в профсоюзе трамвайщиков, поклонники Блинки покинули город, многие из них направились в округ Лорейн, где, по слухам, Блинки и его банда закопали огромный клад, Эфиристы и другие одержимые светом рассредоточились, так что нельзя было понять, какие погрешности баланса привели их сюда, включая Розвелла Баунса, которого повесткой вызвали в суд Питтсбурга по делу о патенте. Именно во время этого благословенного затишья среди повседневного замешательства Мерль встретил Эрлис Миллс Сниделл и неожиданно заметил, что идет по какой-то незнакомой дороге, словно наткнулся во тьме на развилку, не обозначенную на карте.
  
  - Вопрос Эфира по-прежнему остается открытым, - сказал он Далли годы спустя, - но Эрлис никогда не сомневалась в его существовании.
  
  - Тогда...
  - Почему она уехала? Мой баклажанчик, ну откуда я знаю? Однажды она просто встала и ушла, это всё. Ты была погружена в первый блаженный глубокий сон без колик в своей жизни...
  
   - Подожди. Из-за нее у меня были колики?
  
   - Я этого не говорил. Разве я так сказал? Просто совпадение, я уверен. Твоя мама держалась, сколько могла, Далли, очень мужественно с ее стороны, учитывая ту жизнь, которую мы пытались вести, шерифов с судебными постановлениями еще до завтрака, патентных поверенных, линчевателей с двустволками, и хуже всего - эти городские дамы, стая саранчи, не было им конца и края, собирались в свете факелов и размахивали плакатами 'Бесстыдная тварь', и тому подобное, она могла бы не сдаваться, если бы это были только мужчины, как я, но это были ее сестры в гневе, она не могла долго это терпеть, женщины остерегали других женщин, и снежный ком покатился с горы. О, прошу прощения, ты тоже собираешься стать одной из них, не так ли, прости...
  
  - Постой-постой, вернись немного назад, расскажи мне, как в этой истории снова оказалась пташка Зомбини?
  
   - А, он. Мне хотелось бы сказать, что он совершил злое вторжение, налетел, схватил ее и сбежал, охлаждение семейных чувств и всё такое, но я полагаю, что ты достаточно взрослая, чтобы услышать правду, конечно, если бы я знал, в чем заключается правда, я говорю за твою маму, словно знаю, что она чувствовала, а это не только нечестно по отношению к ней, но и невозможно для меня...
  
   - Хорошо, пап. Не нужно этого косноязычия, я могу подождать, чтобы однажды спросить у нее лично.
  
   - Я имею в виду...
  
   - Всё хорошо. Правда. Однажды.
  
  Но постепенно она по кусочкам восстановила историю. В то время Лука Зомбини делал скромную карьеру эстрадного музыканта, гастролируя по варьете Среднего Запада. Однажды в Восточном Полнолуне, Айова, его постоянная ассистентка Роксана сбежала с тенором-саксофонистом из оркестра местного оперного театра, и в этом глухом городишке было мало надежды найти ей замену. Потом, чтобы день совсем уж удался, сломалось одно из магнитных сценических приспособлений Луки. Будучи человеком смекалистым и всегда готовым к чему-то вроде удачи, он заметил фургон Мерля, припаркованный на выезде из города. Эрлис подняла глаза от носка, который штопала, и увидела, что он стоит на пороге, держа в руках шляпу.
  - Может быть, у вас найдется запасная электроспираль?
  
   Мерль бывал в опере, поэтому узнал его:
  
  - Осмотритесь, возьмите, что вам нужно, для чего это?
  
  - Гонконгский таинственный эффект. Могу показать вам этот фокус, если хотите.
  
   - Скорее, я в недоумении. Мы как раз обедаем, присоединяйтесь.
  
   - Пахнет, как минестроне.
  
  - Кажется, именно так он назывался в Кливленде, когда мне показывали, как его готовить. Собственно, сначала всё нужно поджарить.
  
  - Мюррей-Хилл? Да, у меня там кузины.
  
   Мужчины заметили, что Эрлис нарочито молчит, но каждый из них истолковал это молчание по-своему.
  
  Мерлю не пришло бы в голову, что причиной молчания мог быть Зомбини Непостижимый, особенно учитывая, что у него не было этих классических итальянских предупреждающих знаков - кудряшек, темных играющих глаз, сальных ухаживаний, ничего такого, просто среднестатистический джентльмен, который, как сказал бы кто угодно, даже не замечал Эрлис до появления вакансии ассистентки фокусника, когда он резко повернулся к ней, кипя, как суп в кастрюле на краю стола.
  
  - Простите, синьора, мой вопрос может показаться вам странным, но . . . не возникало ли у вас когда-нибудь желания исчезнуть, даже из комнаты, полной людей, просто, - он вскинул вверх руки, представив тающий дым, - улететь?
  
   - У меня? Постоянно, а что?
  
   - Вы могли бы стоять, абсолютно не шевелясь, пока в вас метают ножи?
  
   - Я известна как человек, сохранявший спокойствие в ситуациях и похуже, - после этих слов она бросила взгляд в направлении Мерля.
  
   В этой точке повествования Далли проснулась, словно следила за текстом и выбрала именно этот момент.
  
   -Я проведу ее.
  
  
  
  Мерль прошмыгнул мимо, пробормотав эти слова с мучительным осознанием красоты, разлитой в облике молодой женщины, она проявлялась иногда, всегда неожиданно, как гальваническая тень, озаряя ее лицо, в то время как ее длинное тело не было освещено, пребывало в трепещущей темной сгущенности, в измерении, которое следовало замечать сразу, быть настороже, а это была последняя из вещей, которую вы готовы были в тот момент заметить. Он не знал, что происходит. Он знал.
  
   Роксана, вероятно, по настоянию саксофониста, забрала свой костюм с собой, так что для вечернего представления Эрлис пришлось собрать костюм из разрозненных частей, одолжив трико у одной из танцовщиц, а короткое расшитое блестками платье - у акробатки. Когда она появилась в свете софитов, Мерль почувствовал себя опустошенным от шеи до паха, это была смесь желания и отчаяния. Это могла быть просто губная помада, но он думал, что увидел улыбку, почти жестокую, которую не замечал раньше, бесспорно, самоуверенную, теперь достаточно непреклонную, ее нельзя было отрицать, она улыбалась своей независимой судьбе. Веки и ресницы ее глаз были продуманно затемнены смесью сажи с вазелином, он ничего не мог в них прочесть. На следующий день они с магом исчезли без магических слов или специального оборудования, к одеялу Далли была пришпилена записка 'Я вернусь за ней, когда смогу'. Никаких 'Будьте счастливы' или 'С любовью, навеки Эрлис', ничего подобного.
  
  Мерль ждал в Восточном Полнолуне, пока мог ждать, ждал письмо, телеграмму, гонца, почтового голубя, сужающего круги в зимнем небе, тем временем узнавая, как незатейливо всё могло быть, прежде он не заботился о времени или каких-либо потребностях, которые ему могло бы прийти в голову удовлетворить для реализации какого-нибудь более масштабного плана - после ухода Эрлис всё казалось впустую и было сброшено с винтовой лестницы, он просто продолжал плавно вдыхать и выдыхать воздух, просто оставался в контурах рутинной работы по дому в моменте, жизнь с маленькой Далией давала мало поводов для жалоб и горечи.
  
   После закрытия Колумбовой Ярмарки, покинув Чикаго и снова оказавшись на земле, Далли и Мерль начали замечать беженцев из 'национальных' экспозиций, которыми пестрел Парк развлечений, все эти несреднезападные разнообразные типы человеческой природы, некоторые из них объединялись в группы, другие оставались одни. Мерль сбегал бы за камерой, чтобы попытаться сделать быстрый снимок, но к тому времени, когда он настраивал камеру, они обычно уже уходили. Далли показалось, что она видела сквозь падающий снег собачьи упряжки с эскимосами, безмолвно двигавшиеся в сторону севера. Она обратила внимание Мерля на пигмеев, которые выглядывали на них из-за стволов березняка. В салунах на берегу реки мастера татуажа из Океании, чьи лица казались ей смутно знакомыми, рисовали на бицепсах шкиперов иератические символы, которые однажды, когда менее всего этого ожидаешь, пригодятся для важного колдовства. Далли предположила, что этих скитальцев тоже безосновательно изгнали из Белого города, из-за чего они с Па стали какой-то разновидностью эскимосов, и страна, по которой они передвигались, никогда не станет ничем иным, кроме места изгнания. Катясь из города в город - Сент-Луис, Вичита, Денвер - она каждый раз ловила себя на надежде, что где-нибудь в каком-нибудь предместье в конце линии электропередачи ее снова ждет настоящий Белый город, сияющий в ночи холодным призрачным светом, сияющий днем яркой влажностью переплетений каналов, электрические судна будут безмолвно плыть по водным артериям, на борту будут леди с зонтиками, мужчины в соломенных шляпах и маленькие дети, в волосах которых застрянут крошки карамельного арахиса с попкорном 'Крэкер Джек'.
  
   Пока годы нагромождались друг на друга, всё больше казалось, что это воспоминания о какой-то предыдущей жизни, искаженные, переодетые, целые полосы пропущены, эта столица мечты, в которой она когда-то жила, может быть, даже принадлежала к числу ее титулованных дворян. Сначала она умоляла Мерля - слёзно, как она умела - умоляла вернуться туда, пожалуйста, и он ни разу не смог найти способ сказать ей, что ярмарку уже, конечно, сожгли, разобрали на мелкие кусочки, унесли на свалку, распродали, раскрошили, оставили опоры и стеллажи на милость стихий, рукотворных плохих времен, наставших для Чикаго и всей страны. Спустя некоторое время ее слезы только отражали свет, но не лились, она умолкала, а потом прекратились и эти проявления острой досады.
  
   Ряды деревьев мелькали за окном, как огромные спички, когда они ехали по разным дорогам. Небеса были испещрены темно-серыми грозовыми облаками с очертаниями расплавленных камней, разметавшиеся и жидкие, и свет, пробивавшийся сквозь них, терялся в темных полях, но снова собирался в пучок, чтобы осветить блеклую дорогу, так что иногда всё, что вы видели - дорога и горизонт, к которому она шла. Иногда дорога была перенасыщена зеленью, мимо которой они проносились на огромной скорости, слишком много зелени за окном, и вся она вопит, чтобы проложить себе дорогу. Листья похожи на зубья пилы, лопатообразные, длинные и тонкие, напоминают слабые пальцы, покрытые пушком и взбухшими венами, жиром и пылью дня, цветы - колокольчики и соцветия, пурпурно-белые или желтые, как масло, звездообразные папоротники во влажных темных уголках, миллионы зеленых вуалей над брачными секретами во мху и под валежником, который скрипит под едущими колесами и камнями из колеи, в проблесках видны лишь мелькающие тени, насыщенная протяженность маленьких придорожных форм, составленных с обдуманной точностью, дикие травы, названия и рыночная цена которых ведомы собирателям и которые ищут безмолвные женщины у склонов холмов, образцы, которые они зачастую даже никогда не встречали, зная им магическое применение. Они жили для разного будущего, но были неузнанными половинками друг друга, и чары милосердия возникали, когда их на мгновение озарял свет.
  
  Мерль посвятил некоторое время этой неблагодарной работе, он спорил с комиссионерами-ботаниками в пакгаузах, выучил несколько определений, но так и не нашел у себя дар, которым обладали настоящие собиратели трав - непогрешимые ноги, уверенный нюх.
  
   - Там. Запах такой?
  
   Аромат на периферии ее памяти, призрачный, как явление из прошлой жизни, только что промелькнул... Эрлис. 'Лилия долины'. Разновидность.
  
   - Это женьшень. Стоит дорого, так что мы на какое-то время обеспечены едой. Посмотри, там маленькие красные ягодки?
  
  - Почему мы говорим шепотом? - Далли выглянула из-под полей украшенной цветами шляпы.
  
   - Китайцы верят, что корень женьшеня - маленький человечек, который может услышать, что мы приближаемся, и так далее.
  
   - Мы - китайцы?
  
   Он пожал плечами, словно не был уверен:
  
   - 'Я не имел в виду, что это правда.
  
   - Мы собираем травы на продажу, но всё равно не потратим вырученные деньги на поиски мамы, да?
  
   Этого можно было ожидать.
  
   - Нет.
  
   - Но когда же, в таком случае?
  
   - Всему свой черед, Железная леди. Быстрее, чем ты думаешь.
  
   - Обещаешь?
  
   - Я не буду обещать. Посмотрим, как пойдут дела.
  
   - Звучит не очень обнадеживающе.
  
  Они вышли в утренние поля, продолжавшие катиться к горизонту, ко Внутреннему Американскому морю, где цыплят дрессировали, как селедку, а кабаны и телушки грабили и объедали, как морские окуни и треска, а акулы собирались вести военные действия из Чикаго или Канзас-Сити - фермы и города возникали по мере путешествия, как острова, девушки на каждом из них - Мерль не мог не заметить - как-то странно держали обещания островных девушек, они ездили на троллейбусах из одного уютного городка в другой, или невозмутимо раздавали карты в прибрежных салунах, работали официантками в кафетериях, в которые вы спускались по лестнице с устланных красным кирпичом улиц, заглянув через дверные перегородки, в Сидар-Рапидс, девушки у заборов на фоне длинных полей в желтом свете, Лизы и Кристины, девушки равнин и сезона изобилия цветов, которые, наверное, никогда, готовя для молотильщиков весь день и зачастую всю ночь во время сбора урожая, не смотрели на проносящиеся мимо автомобили, не мечтали о кавалеристах, едущих с опущенными пиками, потягивая местный тоник для мозгов, присматривая за дымящими лоханями, полными кукурузных початков, на перекрестках, их лучистые глаза замечают всё, пока они выбивают коврик во дворе в Оттамуе, ждут полными москитов вечерами на юге в Иллинойсе, ждут у забора, на котором свили гнезда синие птицы счастья, ждут непоседливого брата, который должен, в конце концов, вернуться домой, смотрят в окно в Альберт-Ли, пока звучит хор поездов.
  
   В городах повозки громко звенели железными ободами по брусчатке, и однажды Далли вспомнит, как кони оглянулись, чтобы подмигнуть ей. Коричневые пищухи со свистом расхаживали туда-сюда по стволам деревьев в парках.
  
  Под мостами звенели распорные конструкции, когда свистели прогулочные теплоходы. Иногда они ненадолго задерживались, иногда продолжали путь, пока солнце не пересекло дуговую минуту, освещая троллейбусные пути цвета сажи и подкрановые балки, циферблаты на высоких фасадах домов, всё, что им нужно было знать, но спустя некоторое время она уже даже не возражала против больших городов, была готова простить их за то, что они - не Чикаго, наслаждалась магазинами в деловом центре, где витал запах тканей и карболового мыла, черный линолеум с узором паркета, она спускалась по ступеням из песчаника, чтобы ей сделали прическу в ароматных парикмахерских в цокольных этажах отелей, ярко освещенных в дождливые дни, здесь пахло различными сортами сигар, виргинским гамамелисом, который курили в задних комнатах, кожаной обивкой кресел с утонченными старыми скамеечками для ног, инкрустированных розовыми бутонами и синими птицами, сплетением века, который приближался к концу, словно балансируя среди колючих завитков виноградной лозы Следующее, что вы замечали - вам сделали прическу, почистили щеткой спину, в воздухе облака ароматной пудры. Ладонь протянута за чаевыми.
  
   Мерль наблюдал, как она спит, и в его глазах появилась нежная теплота, которая его удивила бы. Ее волосы, окрашенные в цвет пламени и собранные в небрежный детский пучок. Она была где-то не здесь, блуждала по этим опасным темным полям, может быть, даже нашла там какую-то версию себя или Эрлис, о которой она никогда прежде не слышала, среди горестных правд, потерялась, нашлась, летала, путешествовала в места, слишком подробные, чтобы быть настоящими, встретила врага, умерла, рождалась снова и снова. Он хотел найти вход, хотя бы приглядеть за ней, удержать ее от наихудшего, если сможет.....................
  
  Пока они ждали, каждый рассвет, зеленый и влажный, или безлистный и морозный, был для них картой, иссеченной пиками и трассами, и сельскими дорогами, потому что их колючие веки поднимались, и они рассматривали мир словно сверху, словно они поднялись в оранжевые рассветные небеса и парили, как странствующие ястребы, сканируя территорию в поисках работы на следующий день, которая всё чаще сводилась к съемкам фотографий на перекрестке в очередном маленьком городке прерий, благодаря чему они могли еще несколько раз пообедать. С годами съемка стала быстрее, время выдержки - короче, камеры - легче. 'Премо' выпустили целлулоидные плоские фотопленки, благодаря которым вы могли делать по двенадцать снимков за раз - они, безусловно, победили стеклянные пластинки, и компания 'Кодак' начала выпускать 'Брауни', маленькую нераздвижную фотокамеру, которая не весила практически ничего. Мерль мог взять ее куда угодно, теперь ничего не выпадало из кадра, а прежде - старые раздвижные модели весили по три фунта, плюс пластинки - он научился дышать ровно, как снайпер, и это было видно на фотографиях, они были уверенные, глубокие, иногда, как соглашались Далли и Мерль, более реальные, но они никогда не заходили в эту 'реальность' слишком далеко.
  
  Всегда было много работы для развесчиков звонков - неожиданно большой спрос возник на Среднем Западе на электрические звонки, дверные звонки, световые табло, звонки для лифтов, противопожарные и охранные сигнализации, вы их продавали и сразу же устанавливали, выходили через парадный вход, подсчитывая свои комиссионные, пока клиентка стояла и нажимала на звонок, словно никак не могла насытиться звуком. А еще можно было класть черепицу, ремонтировать заборы, всегда было много работы по закреплению рельсовых крестовин в городах, достаточно больших для того, чтобы там ходили трамваи, а еще нужно было следить за приборами на электростанциях и в трамвайных парках... Однажды летом Мерль заступил на рабочую вахту продавца громоотводов, но покинул ее, когда понял, что не может искажать столь же позорно, как его коллеги, природу электричества.
  
   - Любой тип молнии, друзья - вилка, цепь, жар и противень, всё, что угодно, мы отправим это всё обратно в землю, где ему и место.
  
  - Шаровая молния, - кто-то нарушил воцарившееся молчание. - Это тип молнии, который нас здесь волнует. Что вы можете на это возразить?
  
   Мерль сразу же протрезвел:
  
  - Вы справлялись с шаровыми молниями таким образом?
  
   - Исключительно с ними, мы по ним специалисты, у нас ведь - столица шаровых молний США.
  
   - Я думал, что их столица - Ист-Молин.
  
   - Вы собираетесь что-то делать, в конце концов?
  
  К концу недели у Мерля появилась его первая, и, как выяснилось, единственная работа ловца шаровых молний. Молния блуждала по верхним этажам дома фермера, упрямая, как привидение. Он принес всё оборудование, какое только мог придумать, медные стержни для заземления, провел кабель, изолированную клеть подняли к светящемуся пятну и привязали к аккумулятору с хлористым аммонием, чтобы попытаться поймать существо в ловушку.
  
  Оно летало по комнатам и по коридору, а он внимательно и терпеливо смотрел. Он не делал никаких угрожающих движений. Это напомнило ему какое-то дикое ночное животное, крайне остерегающееся людей. Мало-помалу оно приближалось, пока не оказалось прямо перед его лицом, медленно вращаясь, они на время замерли так, рядом, словно учились доверять друг другу. Трава за занавешенным окном плавилась, как каждый день. Цыплята клевали зерно во дворе и обменивались впечатлениями. Мерль подумал, что ему могло бы быть слегка жарко, и, конечно, его волосы встали дыбом. Он не мог решить, начинать ли ему разговор, поскольку было не похоже, что эта шаровая молния умеет говорить, хотя бы и не по-человечески. В конце концов, он решился и сказал:
  
  - Послушай, я не собираюсь причинять тебе вред, и надеюсь, ты отплатишь мне тем же.
  
   К его удивлению, молния ответила, хоть и не вслух:
  
   - Звучит искренне. Меня зовут Скок, а тебя?
   - Очень приятно, Скок. Я - Мерль, - ответил Мерль.
  
   - Только не отправляй меня в землю, там скучно.
  
   - Окей.
  
   - И забудь про эту клеть.
  
   - Договорились.
  
   Постепенно они стали приятелями. С тех пор шаровая молния, или 'Скок', никогда далеко не отходила от Мерля. Мерль понимал, что теперь он обязан соблюдать кодекс поведения, подробности которого были покрыты для него мраком. Любое малейшее нарушение, которым Скок будет недоволен - и электрический феномен исчезнет, может быть, это было к лучшему, может быть, перед исчезновением молния не зажарит Мерля, он не мог сказать точно. Сначала Далли показалось, что он утратил реальный взгляд на вещи, и она не знала, что с этим делать.
  
   - У других детей есть братья и сестры, - осторожно заметила она. - Что это такое?
  
   - В некотором роде то же самое, только...
  
   - Это что то другое, да, но...
  
   - Если бы ты дала ему шанс...
  
   - Ему? Конечно, ты всегда хотел мальчика.
  
   - Аут, Далия. И ты на самом деле не имеешь ни малейшего представления, чего я на самом деле хотел.
  
   Ей пришлось признать, что Скок - любезный маленький сорванец, их мангал всегда был нагрет, с его помощью Мерль прикуривал сигары, он забирался в железнодорожный фонарь, висевший на стене вагона, если им приходилось путешествовать в темноте. Спустя некоторое время по ночам, когда она допоздна засиживалась за чтением, рядом с ней оказывался Скок, он освещал страницу и мягко подпрыгивал, словно читая.
  
   Но однажды ночью во время сильной грозы где-то над Канзасом Скок сказал:
  
  - Меня зовут. я должен идти.
  
   - Твоя семья, - догадалась Далли.
   - Сложно объяснить.
  
   - Мы тоже к тебе привязались. Есть ли хоть малейшая возможность...
  
   - Моего возвращения? Вы собрали всё в одно целое, вот как это работает, так что это буду уже не я, правда.
  
   - Наверное, я лучше пошлю тебе воздушный поцелуй, а?
  
  В течение следующих месяцев она заметила, что думает больше, чем когда-либо прежде, о братьях и сестрах, и о том, есть ли еще дети у Эрлис с Зомбини Непостежимым, и сколько, и какая ситуация у них в доме. Ей никогда не приходило в голову скрывать эти мысли от папы.
  
  - Вот, - Мерль поставил проявочную камеру и бросил внутрь 25 центов. - Каждый раз, когда я буду действовать, как тупица, буду бросать туда монетку. Однажды мы накопим деньги тебе на билет к ней, где бы она ни находилась.
  
   - По моим подсчетам, это будет не позже, чем через несколько дней.
  
   Был один из последних дней их пребывания в краю равнин, ветер шумел в высокой айре, и отец сказал ей:
  
  - Вот твое золото, Далия, настоящее.
  
   Она, как всегда, окинула его испытующим взглядом, к тому времени уже примерно зная, какой он алхимик, и зная, что эти изворотливые ребята никогда ничего не говорят прямо - их слова всегда значат что-то еще, иногда даже потому, что 'что-то еще' - действительно вне слов, может быть, так же, как души усопших - вне этого мира. Она смотрела, как невидимая сила воздействует на миллионы стволов, высоких, как кони с всадниками, это продолжалось многие мили под осенним солнцем, более величественное, чем дыхание, колыбельные прибоя, неизбежные ритмы моря, спрятанные далеко ото всех, кто попытался бы их найти.
  
   Сейчас они ехали через Колорадо, направляясь в край угля, они пересекли хребет Сангре-де-Кристо и продолжали двигаться на запад, пока однажды не прибыли в Сан-Хуан. Когда Далли входила в комнату, Мерль смотрел на нее и видел перед собой изменившуюся молодую женщину, и понимал, что это только вопрос времени - когда она пустится во все тяжкие и усложнит жизнь любому клоуну с родео, который вздумает перейти ей дорогу.
  
  Словно этого еще было не достаточно, однажды в Денвере Мерлю довелось зайти в табачную лавку, где он заметил на стойке журналов 'Дишфортс Иллюстрейтед Уикли', выпуск журнала с востока страны, вышедший месяц назад, там была статья о знаменитом волшебнике Луке Зомбини и его очаровательной молодой жене, бывшей его ассистентке на сцене, и их детях, и их теплом и прекрасном доме в Нью-Йорке. Нельзя сказать, что в кармане Мерля в тот момент было чертовски много серебра, но он наскреб мелочь, чтобы купить журнал, забыл о кубинской панателле, которую собирался курить, вместо этого остановил свой выбор на трехцентовой сигаре местного производства, зажег ее и вышел на улицу, чтобы прочитать историю. На большинстве фотографий, напечатанных в какой-то новой форме фотогравюры, с таким высоким качеством зернистости, что, как он ни щурился, не мог найти доказательств работы с экраном, была изображена Эрлис в окружении, кажется, дюжины ребятишек. Он стоял там на углу переулка, укрывшись от ветра, он не помнил более подлого ветра со времен Чикаго, полного кристаллов льда и враждебных намерений, и представлял, что этот ветер пытается его разбудить. У него не было иллюзий относительно того, что можно сделать в фотокомнате для улучшения человеческого изображения, но Эрлис, которая всегда была красавицей, тут превзошла саму себя. Годы горечи из-за того, насколько мало она его любила, сошли старой кожей, и, много миль спустя, Мерль понял простую правду о том, что Эрлис была 'его' не больше, чем несчастного Берта Сниделла, и настаивать на этом убеждении - значит вплотную приблизиться к воротам дурдома.
  
   Его следующей мыслью была мысль о том, что Далли это лучше не видеть, и, сразу вслед за этим: конечно, Мерль, удачи. А когда он увидел, что она идет по улице, разыскивая его, ее волосы развевались на ветру, как знамя, под действием единственной силы, которой он когда-либо клялся в верности, он, скрепя сердце, добавил:
  
  - Это мне придется ей всё рассказать.
  
   Ее развлекала эта ситуация, она с эмпатией отнеслась к его чувствам, прочла статью целиком, и, хотя он никогда больше ее не видел, понимал, что Далли бережно хранит журнал среди своих вещей. И с тех пор, как заряд, постепенно накапливающийся в обкладке конденсатора, ее отъезд в Нью-Йорк в великом непреодолимом приливе энергии стал лишь вопросом времени.
  
   В Колорадо они нашли пристройки фермы, заброшенные много лет назад, когда ферма разорилась и дом сгорел, остались эти многочисленные подсобные помещения, которые Мерль умудрился до потолка заполнить приспособлениями фотографа, или, если хотите, алхимика - различными контейнерами, от гнутых жестянок для овощей до фляг и бутылок с жидкостями и порошками, до огромных поливенных глиняных кувшинов, на пятьдесят галлонов и больше, которые можно было поднять, пока они были пустыми, но вам вряд ли захотелось бы это делать, осторожно сложенные стеклянные трубки и медные катушки лежали повсюду, в углу стоял маленький кузнечный горн, на старом велосипеде висел электрический генератор, здесь были сухие и мокрые батареи, электромагниты, горелки, печь для отжига, верстак, заваленный линзами, проявочные баки, экспонометры, копировальные рамки, магниевые фотовспышки, ротационная полировальная машина с газовым подогревом и другие вещи, о наличии которых Мерль почти забыл. Виноградные лозы заползали в трещины, пауки украсили оконные рамы сетями, когда прямо на них падал свет раннего утра, вы могли бы замереть перед ними в оцепенении. Большинство народу, приходившего сюда, думало, что он фотографирует, ребята шерифа любили приходить в разное время, и иногда, в зависимости от того, каким был день, Мерль начинал более сложную научную беседу, которая гипнотизировала их настолько, что они уходили, как всегда, разочарованные. В другие дни посетителей поляризовали по-другому, говоря научным языком.
  
   - Что за запах, вы там что-то готовите. Этот запах слышен по ту сторону хребта и на побережье, факт. Это нитроглицерин, да?
  
   К тому времени Мерль уже повидал достаточно безумия провинциальной глубинки, чтобы украдкой взглянуть на двустволку под столом.
  
   - Почти. Из семьи нитроглицерина. Дальний родственник, из тех, которым вы платите, чтобы они держались подальше от города.
  
   - Использую его в своей работе, время от времени.
  
   - Это, должно быть...
  
   - Горная промышленность. Не так хорошо платят, как там, но идея та же. 'Литл Хеллкайт' работает в Теллуриде?
  
   Он стоял в неосвещенной части комнаты, в кармане у него не было огнестрельного оружия, насколько Мерль мог видеть, он подошел и представился, как Вебб Траверс.
  
   Далли вошла, нахмуренная, встреча в кустарниках испортила ей настроение.
  
  - Папа, я не догадывалась, что у нас гости. Позволь мне пойти за чаем и бисквитами. Я только на минутку.
  
   - Но послушайте, - Вебб окинул ее недоверчивым взглядом, - я думал, вы сейчас заняты...
  
   - Хватит болтологии, недельная квота исчерпана. Задержитесь, я вижу ваше обоснованное любопытство.
  
   Мерль сиял, как странствующий проповедник при виде перспективного грешника.
  
   Вебб кивнул на кувшин покупной ртути, стоявший на столе.
  
  - Видел много такого в пробирной лаборатории.
  
   Осторожно, словно ожидая отзыва на пароль.
  
  - В былые времена, - Мерль тоже прощупывал почву, - верили: если убрать из ртути всё необязательное, все эти характеристики жидкого металла, сияние, маслянистость, вес, всё, что составляет 'ртуть', у вас останется неземная чистая форма, которую может удержать лишь нерукотворная купель, то, что вы видите здесь, на ее фоне станет блеклым, как базальт. Философская Ртуть - вот как ее называли, вы не найдете ее нигде среди металлов нашей металлургии, среди элементов периодической таблицы, в каталогах отрасли, хотя многие говорят, что это, скорее, фигура речи, как знаменитый Философский камень, который, как предполагается, на самом деле означает Бога, или Секрет счастья, или Единение со Всем, и так далее. Китайская болтовня. Но на самом деле все эти вещи были здесь всё это время, настоящие материальные вещи, только их было непросто достать, но алхимики не оставляют свои попытки, вот что мы делаем здесь.
  
   - Работа алхимика, вы занимаетесь здесь этим? Ладно, но ртуть сейчас, есть одно такое интересное соединение, которым я сейчас занимаюсь, кажется, называется 'фульминат'...
  
   - Основной ингредиент взрывного капсюля Дюпона, не говоря уже о нашем ежедневном 'цикле 44'. Еще есть гремучее серебро, это не то же самое, что фульминат серебра, оно взорвется, если вы прикоснетесь к нему перышком. Еще есть фульминат золота, если у вас более дорогостоящие вкусы.
  
   - Сложно его приготовить?
  
   - Собственно, берете золото и аммиак, или серебро и азотную кислоту, или ртуть и гремучую кислоту, иначе говоря, старую добрую синильную кислоту, подругу самоубийц, патриарха семьи цианидов, присоединяете к ней кислород, и ее испарения становятся отравой.
  
   Вебб покачал головой, словно в смятении от мира и его иронии, но Мерль увидел в его глазах блеск предчувствия наживы:
  - Вы хотите сказать, что золото, серебро, эти блестящие чудесные металлы, основа мировых экономик - вы работаете с ними в лаборатории, немного забавляясь, добавляете кислоту и всё такое, и получаете мощную взрывчатку, а потом вам достаточно чихнуть в неподходящий момент - и адьос, мучачос?
  
  Мерль утвердительно кивнул, прекрасно понимая, к чему всё идет:
  
  
   - Это инфернальная часть истории, можно сказать.
  
   - Возникает мысль: если есть Философский камень, почему бы не быть также и...
  
   - Осторожнее, - ответил Мерль.
  
   Вебб взглянул на него, почти удивленный.
  
   - Что-то, о чем у вас не принято говорить?
  
   - Мы не можем. Это традиция.
  
   - Так даже проще, полагаю.
  
   - Для кого?
  
   Вебб мог заметить в его тоне настороженность, но продолжал:
  
  - История мужчины, которого соблазняли...
  
   - Хм. А кто говорит, что мужчины никогда так не поступают?
  
   - Не знаю. Мгновение задумчивости, затем, словно не в силах удержаться от преследования мысли:
  
  - Но если одна фигура речи обозначает Бога и спасение, и все эти прекрасные вещи, почему тогда другая...
  
   -Ладно. Но сделайте всем одолжение, называйте это 'Анти-Камнем'. У него другое название, у нас возникли неприятности из-за того, что мы произносили это название вслух. Безусловно, потерянных душ, которые его ищут, в мире не меньше, чем профессиональных алхимиков.
  
  Вы думаете о силе, которую намерены получить, но способу отплаты слишком сложно противодействовать.
  
   - Вам это удается, не так ли?
  
   - Да.
  
   - Ничего личного, - Взгляд Вебба скользил по комнатушке.
  
   - Это временно, - объяснил Мерль. - В поместье завелись мыши, и наши агенты подыскивают для нас новое.
  
   - А если ночная сорочка для слона стоит два цента, - добавила Далли, - мы не можем купить детскую шляпку для ничтожества.
  
   - Вы умеете обращаться с ртутью? Когда-нибудь делали амальгамацию?
  
   - Время от времени, - осторожно сказал Мерль. - Лидвилль, парочка других мест, кратковременная радость, не уверен, что хочу сделать на этом карьеру.
  
   - В 'Литл Хеллкайт' ищут специалиста по амальгамации, но они еще посмотрят, как вы себя чувствуете на высоте и как дышите в этих парах, их нынешний сотрудник вбил себе в голову, что он - Президент.
  
   - Оу, Президент чего...?
  
   - Скажем так, у него подручный паренек с гармоникой, ходит за ним повсюду и играет песню 'Хвала боссу'. Не попадая в ноты. Он произносит длинные речи, которые никто не может понять, на прошлой неделе объявил войну штату Колорадо. Его нужно заменить, и срочно, но никто не хочет применять силу, говорят, что в таких случаях у человека появляются сверхчеловеческие способности.
  
   - Это правда. Вы сказали, они работают в Теллуриде.
  
   - Нарядный городок, церквушки, школы, благодатное место для юной леди.
  
  Далли фыркнула:
  
  - Скорее - ад с электрическими фонарями, да и школы - не моя кружка пива, мистер, если бы я хотела зря тратить время, я бы поискала работу взрывника, почему бы и нет.
  
   - Я уверен, что они могут предоставить вам эту работу, - сказал Вебб. - Но не нужно упоминать обо мне в 'Литл Хеллкайт', ладно? Сейчас я там - не взрывник месяца.
  - Это понятно, - ответил Мерль, - да и про алхимию там говорить ни к чему.
  
   Мужчины обменялись взглядами, и каждый из них точно знал, кем является другой.
  
  - У горных инженеров мрачный взгляд на вещи, - Мерль притворился, что объясняет, - старые предрассудки из Темных веков, ничего общего с современной металлургией.
  
   Он сделал паузу, словно набирая в легкие воздух:
  
  - Но если вы посмотрите на историю, современная химия только начинает заменять алхимию, и, в то же время, капитализм действительно набирает обороты. Странно, да? Как вы это расцениваете?
  
   Вебб согласно кивнул:
  
  - Может быть, капитализм решил, что ему больше не нужна старая магия, - презрение в голосе не ускользнуло от внимания Мерля. - Зачем беспокоиться? У них своя собственная магия, просто получают удовольствие, вместо того, чтобы превращать свинец в золото, они могут взять пот бедняков и превратить его в баксы, а свинец оставить для целей принуждения.
  
   - А золото и серебро...
  
   - Они не догадываются, какое это проклятие, наверное. Сидеть вот тут в подвале и просто ждать...
  
   - И не говорите!
  
  Но Вебба воодушевляла невероятная возможность, мысль повторялась, как биение сердца - Анти-Камень. Эффективная магия, которая поможет усовершенствовать вызывающий всеобщее восхищение Мексиканский принцип политики с помощью химии. Нельзя сказать, что он уже был сыт по горло жизнью в этих горах, но вот перед ним стоял болтливый заклинатель ртути со свежими новостями, которых, если повезет, наверное, можно узнать еще больше, день всеобщего блага и перспектив, храмы Мамоны будут разрушены вдребезги - бедный народ на марше, их будет больше, чем в Армии Кокси, безликая толпа - это намного ближе. Или он сошел с ума, как нынешний специалист по амальгамации в 'Литл Хеллкайт', который скоро станет бывшим специалистом по амальгамации, потому что в следующий раз, когда Вебб зашел к ним, оказалось, что 'Президента' вполне ожидаемо заменил Мерль Ридо.
   Вот как после долгих скитаний с одной работы на другую Мерль и Далли на следующих несколько лет остановились в округе Сан-Мигель - как потом оказалось, это были одни из худших лет в истории этих несчастных гор. Позже у Мерля возникло странное чувство, что 'фотография' и 'алхимия' были просто двумя способами получения одного и того же - освобождения света от инерции дорогих металлов. И, может быть, их с Далли долгий путь сюда был результатом не бездельного кочевья, а тайного веления, похожего на силу гравитации, всего того серебра, которое он превратил в фотографии за много лет, словно серебро было живым, с душой и голосом, и он работал на серебро в той же степени, в которой серебро работало на него.
  
   Четвертое июля началось с жары, и жара всё усиливалась, утренний свет озарил вершины гор, несколько ярких туч изящной формы не обещали дождя, нитроглицерин начал выделяться из динамитных шашек задолго до того, как солнце осветило горный хребет. Среди пастухов и участников родео этот праздник был известен как 'Ковбойское Рождество', но Вебб предпочитал название 'Национальный праздник динамита', хотя многие католики утверждают, что он должен быть четвертого декабря, в день святой Варвары, покровительницы артиллеристов, оружейников, а в этот список можно добавить и динамитчиков.
  
   Сегодня всех - гуртовщиков и барменов, офисных клерков и отморозков, благородных старцев и шумную безрассудную молодежь - всех их рано или поздно охватит динамитная мания. Они будут брать маленькие кусочки динамитной шашки, приделывать колпачок капсюля и фитиль, поджигать и бросать друг в друга, будут бросать их в резервуары, и у них весь день будет жареная рыба, с помощью взрывов они будут создавать живописные узоры на ландшафте, которые исчезнут на следующий день, будут класть подожженный динамит в пустые пивные бочки, которые будут сталкивать с горы, будут держать пари, насколько близко они будут от города, когда тут всё разлетится на куски - отличный день для сторонников пропаганды действием, которые будут не заметны среди всех этих взрывов.
  
   Вебб в потрясении вскочил с кровати после одной из тех ночей, когда он не столько спал, сколько урывками воспринимал время. В разных точках долины уже были слышны подготовительные взрывы. Сегодня будет абсолютно рутинная работа, и после нее Вебб собирался еще ненадолго зайти в салун. Сарсуэла ждала его за забором, она знала Вебба достаточно давно, чтобы понимать: что бы ни готовил им день, он обязательно включает взрыв, жеребенок привык к взрывам и даже ждал их.
  
   Вебб выехал в долину, затем поехал по Ред Маунтин-Пасс, цикады пели, как долгое эхо рикошета. Некоторое время спустя он остановился у воды и встретил скорняка в перчатках с крагами и кожаных гетрах, полы его шляпы были опущены, с ним была собака и непривязанная вереница маленьких осликов, известных в окрестностях как 'канарейки Скалистых гор'.
  
  Обаятельные животные были нагружены ящиками с динамитом, детонаторами и фитилями, они бродили вокруг и жевали дикую флору. Вебб почувствовал нехватку воздуха и головокружение, мало связанные с высотой, на которой находился. Черт возьми, это запах нитроглицерина. Ни один китаец не мог быть более закадычным другом опиума, чем Вебб - другом этих бережно удерживаемых в равновесии химикатов. Он позволил коню напиться, но его продолжала мучить неутоленная обонятельная жажда, он не доверял своему голосу, оставался в седле, с непроницаемым лицом и тоской. Погонщик осликов был рад отделаться кивком головы, предпочитая беречь голос для своей вереницы. Вебб тронулся в путь, собака некоторое время стояла и лаяла, не предупреждающе или зло - просто она была профессионалом.
  
   Вейкко ждал, как они и договаривались, у заброшенного здания старой шахты 'Эклипс Юнион'. Вебб, который на расстоянии ста ярдов уже мог судить, как безумен будет финн в назначенный день, заметил баклагу на два галлона, полную, наверняка, того домашнего картофельного спирта, который они все предпочитают, она висела на луке его седла. Кажется, вокруг его головы клубилось пламя, но Вебб списал это на игру света. Взглянув на его лицо, Вебб увидел знаки приближающейся динамитной головной боли после длительного вдыхания паров нитроглицерина.
  
   -Ты опоздал, брат Траверс.
  
   - Я лучше бы поехал на пикник, - сказал Вебб. - У меня действительно плохое настроение.
  
   - Как это связано со мной?
  
   - Из-за тебя оно обычно становится хуже.
  
   Такие пикировки возникали у них по несколько раз в неделю. Это помогало им ладить, раздражение служило каждому из них социальной смазкой.
  
   Вейкко был ветераном КПЗ Кер-д'Алена и забастовки в Крипл-Крик за восьмичасовый рабочий день. Он быстро стал знаменит на всех уровнях судебной системы, завоевав звание безусловного фаворита полиции штата, полицейским нравилось проверять, сколько ударов дубинкой он может выдержать. В конце концов, его арестовали в рамках общей облавы, с двумя дюжинами других членов профсоюза горняков упаковали в пульмановский вагон с дверью в боковой стенке и увезли на юг от Денвера и Рио-Гранде через невидимую границу в Нью-Мехико. Гвардейцы дежурили на крыше с пулеметами, и арестанты были вынуждены мочиться куда попало, иногда, в темноте, друг на друга. Посреди ночи в центре южного Сан-Хуана поезд остановился, наверху раздался металлический грохот, дверь открылась.
  
  - Конечная станция для вас всех, - крикнул недружелюбный голос, не предвещавший ничего хорошего. Но их всего лишь собрались отпустить, для пущей низости у них забрали ботинки и велели держаться подальше от Колорадо, если они не хотят в следующий раз выехать из штата в деревянном ящике. Оказалось, что они находятся возле резервации апачей, и индейцы были так добры, что на некоторое время приютили Вейкко и еще нескольких человек, не говоря уж о бездонных запасах кактусового пива. Им казалось странным, что белые мужчины могут поступать так недружелюбно с другими белыми мужчинами, обращаясь с ними, почти как с индейцами, некоторые из них уже начали верить, что штат Колорадо, принимая во внимание его форму, фактически был создан как резервация для белых. Кто-то принес старый учебник географии с картой штата и обозначением границ их резервации, на карте штат Колорадо был прямоугольником, семь градусов долготы в ширину и четыре градуса широты в высоту - четыре линии на бумаге составляли границы, которые Вейкко было запрещено пересекать, было не похоже, что там есть реки или горные хребты, где может спрятаться отряд дружины, который начнет стрелять по нему в ту же секунду, когда он пересечет границу штата, на основании этого он заключил, что, поскольку изгнание из Колорадо столь абстрактно, если он будет передвигаться вдали от дорог, он может вернуться в штат в любой момент и вновь посвятить себя войне, как прежде.
  
   При общении с Вейкко вы могли выбирать одну из двух тем: технология взрывания или далекая страна Вейкко и ее осажденная конституция, Вебб ни разу не видел, чтобы он поднимал стакан, не посвященный падению русского царя и его зловещего наместника Бобрикова. Но иногда Вейкко шел дальше и начинал философствовать. Он никогда не видел большой разницы между царским режимом и американским капитализмом. Он считал, что борьба против одного из них - это также борьба и против другого. Такой универсальный взгляд на мир.
  
  - Для нас было немногим хуже, наверное, приехать в США после того, как мы так много слышали о 'стране свободы'. Он думал, что избежал чего-то плохого лишь для того, чтобы найти здесь столь же низкую и холодную жизнь, богатство без совести, бедняков в нищете, армию и полицию, которой, словно стае волков, разрешено совершать жестокости от имени боссов, боссов, готовых на всё ради защиты ими украденного. Единственное отличие, которое он видел: русская аристократия после столетий веры исключительно в свой титул стала слабой и неврастеничной:
  - А американской аристократии нет еще даже века, она на пике воинственности, сильна благодаря усилиям, которые прилагала, чтобы разбогатеть, это больший вызов. Хороший враг.
  
   - Думаешь, они слишком сильны, чтобы рабочие могли с ними справиться? Здесь глаза Вейкко бледнели и их озарял внутренний свет, его голос звучал из обильной и неопрятной бороды, которая даже в самые его спокойные дни свидетельствовала о его нездоровом фанатизме:
  
  - Мы - их сила, без нас они бессильны, мы -это они, и так далее.
  
  Вебб уже знал: если молчать и просто ждать, эти заклинания прекратятся, и довольно скоро финн вернется к своей обычной сущности, как всегда, флегматичный и дружелюбно тянущийся за водкой.
  
  Но сейчас Вебб заметил, что Вейкко сидит и про себя перечитывает снова и снова поблекшую открытку из Финляндии, у него встревоженный взгляд, глаза медленно наливаются кровью.
  
  - Посмотри. Здесь ненастоящие марки, - сказал Вейкко. - Это изображения почтовых марок. Русские больше не разрешают финские марки, мы должны пользоваться русскими. А эти почтовые штемпели? Тоже ненастоящие. Изображения штемпелей. Четвертого августа 1900 года был последний день, когда мы могли использовать свои собственные марки для отправки почты за границу.
  
   - Так что это почтовая открытка с изображениями, которые должны быть на русской почтовой открытке. Что такое 'Minneskort'?
  
   - Открытка на память. Память памяти, - это была открытка от его сестры, оставшейся в Финляндии. - Никаких подробностей. Цензура проверяет всё. Ничего, что могло бы навлечь на кого-то неприятности. Новости о семье. Моей безумной семье.
  
   Он протянул Веббу графин с водкой.
  
   - Я подожду.
  
   - Я не буду.
  
   Вейкко принадлежал к тому типу взрывников, которым нравится смотреть на взрывы, он принес коробку с магнитным индуктором и большой моток провода, в то время как Вебб, более предусмотрительный и предпочитающий находится вдали от места взрыва, постоянно посматривал на двухдолларовые часы Ингерсолла, чтобы тянуть время. Их целью был железнодорожный мост через небольшой каньон, на участке между главной веткой и Релампахос, шахтерским поселком на северо-востоке от Силвертона. Достаточно просто, на четырех деревянных настилах разной высоты лежали железные бейфуты для штрейкбрехеров. Вебб и Вейкко начали свой обычный спор о том, взорвать сосунка сейчас или подождать, пока приедет поезд.
  
  - Вы знаете, какие хозяева, - сказал Вейкко. - Ленивых сыновей шлюх можно заставить пересесть в седло, они садятся в поезд, куда бы ни ехали. Мы взорвем поезд, может быть, еще и парочку их вместе с поездом.
  
   - Я не собираюсь сидеть здесь весь день в ожидании поезда, который, скорее всего, не приедет, потому что три дня праздника.
  
   - Aitisi nai poroja, - ответил Вейкко, старая шутливая поговорка, которая значит 'твоя мать сосет у северного оленя'.
  
  Теперь Веббу казалось, что хитрый брюзга начал выбирать цели, было достаточно сложно выделить время на обдумывание хотя бы одной из них, на них давила ноша долга и тяжелого труда, и, чаще, чем вы думаете, горя. Господь видит, что владельцы и менеджеры шахт заслуживают быть взорванными, хоть и научились обеспечивать для себя повышенный уровень охраны - нельзя сказать, что атака на их собственность, например, фабрики или шахты, была лучшей идеей, поскольку, принимая во внимание природу корпоративной алчности, эти учреждения обычно работали в три смены, шахтеры часто умирали, в том числе дети - пареньки на подхвате и разнорабочие - именно те, кто погибает, когда армия входит в город. Нельзя сказать, что хоть один владелец шахты когда-нибудь хоть немного волновался о жизнях рабочих, но, конечно, мог назначить их Невинными Жертвами, во имя которых головорезы в униформе потом устраивали охоту на Чудовищ, совершивших поступок.
  
   Хуже того (что могло очень раздражать настоящего бомбометателя) - некоторые из этих взрывов, самые смертоносные из них, на самом деле были организованы не анархистами, а самими владельцами шахт.
  
  Представьте себе. Нитроглицерин, носителя правды, использовали эти преступные ублюдки, чтобы донести свою ложь. Проклятье. Когда Вебб впервые получил убедительные доказательства этого факта, он чувствовал себя, как ребенок, готовый расплакаться. Потому что мир так мало знал о том, что для него было добром.
  
   Осталось несколько точных целей, кроме железной дороги. Достаточно справедливо, по мнению Вебба, потому что железная дорога всегда была врагом, для многих поколений. Фермеры, скотоводы, индейцы - охотники на бизонов, китайцы - путеукладчики, пассажиры в авариях поездов - кем бы вы ни были, рано или поздно вы попадете в переделку, связанную с железной дорогой. Он много лет работал укладчиком путей, этого было достаточно для того, чтобы, по крайней мере, знать, где закреплять взрывчатку, чтобы она принесла больше всего пользы.
  
   Они взяли шнур и связали шашки. Вебб был намного более неравнодушен к желатину, который позволял придать взрывчатке форму и лучше направить взрыв, но это имело смысл только при более холодной погоде. Следя, нет ли под ногами змей, они пробирались через овраг, размещали взрывчатку в тени, когда была такая возможность, прятали ее под камнями и болотом. День был спокойный и безветренный. Краснохвостый ястреб завис в небе, кажется, он следил за ними, из-за чего они попали в ту же категорию, что и полевые грызуны. Что, в свою очередь, поместило ястреба в категорию менеджеров шахт... Вебб раздраженно тряхнул головой. Он не очень-то себе нравился, когда так отключался. Это всегда была минута за минутой, шаг за шагом, он видел слишком много добрых братьев и сестер, умирающих в грязи или в безграничной тьме на дне какой-то шахты. На самом деле, если бы он знал, какова цена, итоговая цена, выплата которой отсрочена на жизнь, он задумался бы, хочет ли он наниматься на эту работу....... Траектория движения Вебба в общину работяг, потребовавшую всю его жизнь, началась прямо вот здесь, в центре Крипл-Крик, который в те дни цвел, словно цветок ядовитого наслаждения, среди его терриконов, вертепов, борделей и игорных домов. В те времена в Крипл-Крик и Виктор, в Лидвилле и Криде мужчины находили путь к тончайшим швам своей тайной природы узнавая тайные имена желания, произнесение которых, как им мечталось, откроет туннель в горах ко всем, кто их отвергал. В отрывочных и достаточно быстро прерываемых снах, особенно - ближе к рассвету, Вебб видел себя стоящим на какой-то границе, смотрящим на запад в великий поток обещаний, чем-то похожий на ветер, чем-то - на свет, свободный от разрушенных надежд и ядовитого дыма на востоке, может быть, жертвенного дыма, который, однако, не поднимался к Небесам, он поднимался лишь достаточно высоко для того, чтобы его вдыхали, он вызывал болезни и укорачивал бесчисленные жизни, изменял цвет дня закрывал для путников в ночи звезды, которые они помнили с юности. Он должен был проснуться для дня и его ужаса. Тропинка к этой возвышенности и его светоносным обещаниям выходила не из Крипл-Крик, но город должен был поставлять, разъедая надежды на обломки, круглосуточный виски, дочерей рабов, шулерскую игру в штос, дам, работающих на панели.
  
   Однажды ночью в биллиардном салуне Шорти какой-то бильярдист, наверное, слишком сильно запустил бильярдным шаром в лузу и почти попал в треугольник блестящих шаров из какой-то недавно запатентованной разновидности целлулоида. После удара первый шар взорвался, вызвав последовательность аналогичных взрывов по всему столу. Ошибочно приняв это за выстрелы, некоторые гости заведения достали револьверы и начали несколько безрассудно вносить свою лепту в общее смятение.
  
  - Славный шабаш, - было слышно, как сказал кто-то, пока всё не утонуло в шуме. Остолбеневший от ужаса Вебб не успел спрятаться, а потом всё закончилось, спустя некоторое время он понял, что стоит в комнате, полной летающего свинца, который его не задел. Как так могло получиться? Оказалось, что он брел по улице без шляпы и в замешательстве, и тут столкнулся с преподобным Моссом Гэтлином, который споткнулся и совершил долгий полет с деревянной лестницы, ведущей к его комнате в обители Флоретты Облаков, нельзя сказать, что в этот момент он как раз находился в поисках душ, нуждающихся в наставлениях, но Вебб не удержался и, слово за слово, рассказал преподобному всё о своем чудесном избавлении.
  
  - Брат мой, мы - полосатые или цельные шары на бильярдном столе земного существования, - объяснил преподобный, - а Бог и его ангелы - плуты, которые заставляют нас всё время пребывать в движении.
  
   Вместо того, чтобы отбросить это утверждение, как бесцеремонную священническую чушь, которой, почти несомненно, это и являлось, Вебб, находясь в состоянии, которое можно назвать состоянием повышенной восприимчивости, стоял там, словно истощенный работой, еще пятнадцать минут после ухода преподобного, незаметный в тлетворной суматохе Майерс-Стрит, а в следующую субботу его можно было встретить в задней комнате игорного дома, где преподобный Гэтлин читал свою проповедь, Вебб слушал так, словно многое, если не всё, зависело от этой проповеди, которая, так случилось, была составлена на основе текста Матвея 4:18 и 19,
   'Проходя же близ моря Галилейского, Он увидел двух братьев: Симона, называемого Петром, и Андрея, брата его, закидывающих сети в море, ибо они были рыболовы, и говорит им: идите за Мною, и Я сделаю вас ловцами человеков'.
  
  - Иисус, - развил мысль Мосс, - идет по берегу американского озера, какого-нибудь водоема в горах - а здесь Билли и его брат Пит, они бросают четвертные шашки динамита в озеро, потому что они - динамитчики, и собирают всё, что плавает на поверхности. Что Иисус подумает об этом, и что он скажет им? Ловцами чего он их сделает?
  
   - Потому что динамит - проклятие и объективный мир горняка, видимый знак его рабства на добыче полезных ископаемых, и уравнитель американских рабочих, их агент освобождения, если они только решатся воспользоваться его услугами...... Каждый раз, когда динамитная шашка используется для выгоды собственников, для взрыва, в конце какой-то цепи отчетности конвертируемого в долларовые суммы, которые ни один горняк никогда не увидит, в приходно-расходную книгу Господа должна вноситься соответствующая запись в другом столбце, конвертируемая в человеческую свободу, которую ни один собственник не хочет даровать.
  
  - Вы слышали утверждение, что невиновной буржуазии не существует. Один из этих французских анархистов - одни говорят, что это Эмиль Анри по дороге на гильотину, другие говорят, что это Валлан, когда его допрашивали по поводу совершенного им взрыва в Палате депутатов. Когда он отвечал на вопрос, как можно взорвать бомбу, которая унесет невинные жизни.
  
   - Длинный фитиль, - кто-то крикнул услужливо.
  
   - Проще с таймером!
  
  - Подумайте об этом, - продолжил священник, когда стихли выкрики. -Первородный грех, но с исключениями. Рождение в этой касте не делает вас автоматически невиновным. Но когда вы достигаете в своей жизни точки понимания, кто здесь, черт возьми, кто, прости меня, Господи, кто пользуется благами существующего порядка вещей, а кто - нет, вот тогда вы должны выбрать, с чем вы согласны мириться. Если вы не посвящаете каждый свой вздох, каждое свое пробуждение и каждый сон уничтожению тех, кто убивает невинных столь же легко, как подписывает чеки, насколько невиновным вы можете назвать себя? Вот о чем нужно подумать сегодня, именно в таких терминах.
  
  У Вебба практически возникло чувство, что он родился заново, исключая тот факт, что он никогда не был особо религиозным, да и никто из его семьи не был, это был клан укладчиков путей из Южной Пенсильвании, возле Мейсон-Диксона. Гражданская война, которая съела большую часть детства Вебба, так же расколола и его семью, поэтому незадолго до ее окончания он оказался в фургоне, едущем на запад, в то время как другие Траверсы-Оппозиционеры решили направиться в Мехико. Но, черт, одно и то же.
  
   В путешествии через Огайо в горном городишке, название которого он вскоре не мог вспомнить, ему встретилась темноволосая девушка, его ровесница, имя которой, Тереза, он никогда не забыл бы.
  
   Они гуляли по выбоинам от фургонов у ограды уходящих вдаль холмов, небо застилали тучи, наверное, собирался ливневый дождь, и юный Вебб был готов снять бремя со своего сердца, которое, как небо, собиралось разоблачиться. Он почти сказал ей. Они оба, кажется, понимали, к чему идет дело, и позднее, двигаясь на запад, он нес с собой эту тишину, натянутую между ними до предела. Он мог остаться, сбежать из фургона, вернуться к ней. Она могла найти способ последовать за ним, но это была мечта, на самом деле он не знал, никогда не узнал бы, что она чувствовала.
  
  
  За этим последовали, наверное, девять или десять лет скитаний по западу, по холмистой прерии, через заросли сорняка 'костер кровельный', шалфейные тетерева взлетали в небо, зловещая тишина воцарялась, когда небеса чернели в центре этой страны, обгоняя циклоны и степные пожары, поднялся по восточному склону Скалистых гор, ехал по лугам 'ослиных ушей' и гелениума, через большой водораздел, чтобы в конце концов попасть в эти дьявольские горы, где Вебб вырос и где он с тех пор больше не бывал, в недра которых он решался спуститься за золотом и серебром, на вершинах которых он все время сражался за глоток воздуха.
  
  К тому времени его родители умерли, и у него остался только двенадцатизарядный кольт Конфедерации, ранее принадлежавший дяде Флетчеру, Вебб тщательно до блеска натирал латунь кольта, ради которого когда-то терпел ремарки вроде 'Этот кольт больше тебя, Вебби', но всё равно продолжал практиковаться, когда была возможность, и, наконец, настал день, когда он выяснил, что попадает более чем в половину из любого ряда жестянок для фасоли.
  
  В Лидвилле, в тот год, когда внедрили газовое освещение, он встретил Мэйву Дэш, которая танцевала на барной стойке в салуне Пэпа Ваймана в высоких сапожках и в платье, расшитом черным стеклярусом, пока фрахтовщики, разнорабочие и странствующие горняки с жирными бородами орали при каждом взмахе ноги и повороте, даже доставая перед этим изо рта сигару.
  
   - Да, дети, звучит странно, но ваша мама была девочкой в салуне, когда мы познакомились.
  
  - Ты создаешь у них неверное представление, - она притворилась, что возражает. - Я всегда работала на себя.
  
   - Но ты отдавала часть прибыли владельцу бара.
  
   - Мы все должны были.
  
   - Он воспринимал это так, словно вы работаете на него.
  
   - Он так тебе сказал?
  
   - Не Адольф. Другой кто-то, Эрнест?
  
   - С усами, похожими на сорняки, разговаривал, как иностранец?
  
   - Да, точно он.
  - Ему просто было одиноко. Считал, что все мы должны быть его наложницами, по его словам, это была общепринятая практика в его стране, откуда бы он ни приехал.
  
   Город, лишь недавно основанный, уже весь почернел от окалины, каждый переулок по дороге к открытому плато, видневшемуся высоко в великих отравленных горах. Это было не то место, где можно ожидать возникновения романтических отношений, но в следующий момент они обнаружили, что женаты и живут на Ист-Фифз в Финнтауне среди отвалов породы. Однажды ночью, отдыхая после смены, Вебб услышал зверский шум в узком переулке, известном как Сент-Луис-Авеню, и это был Вейкко Раутаваара, который в одной руке осторожно держал графин с водкой, пока другой рукой дрался с несколькими охранниками вахтового поселка. В этих делах Вебб мог быть достаточно опасен, как для слабого хилого постояльца, но к тому времени, когда он ввязался в драку, большая часть тяжелой работы была выполнена, Вейкко истекал кровью, но твердо стоял на ногах, наемники лежали на мостовой или убегали, хромая. Когда Вебб привел его в дом, Мэйва удивленно подняла брови:
  
  - Приятно видеть, что семейная жизнь не заставила тебя сбавить обороты, дорогой.
  
   Она продолжала работать у Пэпа Ваймана, пока не удостоверилась в скором появлении на свет Рифа. Все дети были младенцами с серебряным голосом, начали ходить, а затем и побежали, как раз когда пришло время Отмены.
  
  - Собрался фулл-хаус, - любил говаривать Вебб. - Дамы и валеты, если не считать вашу маму как пикового туза.
  
   - Карта смерти, - ворчала она. - Большое спасибо.
  
   - Но дорогая, - с невиннейшим видом возражал Вебб, - я хотел сделать тебе комплимент!
  
   У них был год или два, когда всё было еще не очень безнадежно. Вебб отвез их всех в Денвер, купил Мэйве красивую трубку из корня вереска вместо побитой старой трубки из корня кукурузного початка, которую она обычно курила. Они ели мороженое у киоска с газированной водой. Они поехали в Колорадо-Спрингз и остановились в 'Антлерс Хоутел', и поднялись на фуникулере на Щучий пик.
  
  Хотя за нескольких лет посменной работы на железной дороге Вебб иногда видел лучи солнечного света, он всё равно в итоге снова оказывался в какой-нибудь дыре в какой-нибудь горе, отламывая породу, устанавливая деревянное крепление - выполняя любую работу, которую удалось получить. Лидвилл, считая себя бенефициаром Господа Бога, после того как в 92-м была заново открыта старая жила, довольно много успел сделать до Отмены, и Крид тоже, пока не выпал из обоймы после большого недельного буйства по случаю похорон Боба Форда. Города, через которые проходила железная дорога - Дуранго, Гранд-Джанкшн, Монтроз - в сравнении были довольно скучны, насколько Вебб помнил их при солнечном свете, Теллурид использовали для выхода в свет, как развратный увеселительный курорт, электрическое освещение которого ночью своей невыносимой безжалостной белизной создавало заветный серебряный край плутов, край непрерывной игры в покер, эротических удовольствий в публичных домах, китайского опиума в притонах, от которых большинству китайцев, проживавших в городе, хватало ума держаться подальше, безумных иностранцев, вопиющих на языках и склонных съезжать на лыжах с холмов в темноте, помышляя о разрушении.
  
  После 1893 года, после того, как вся нация так или иначе была подвергнута утомительному моральному упражнению посредством отмены Закона о серебре, в результате чего Золотой стандарт восстановил свою прежнюю тиранию, на некоторое время наступило затишье, Вебб с семьей часто переезжал, в округ Уэрфано копать уголь, тогда Эд Фарр еще был шерифом, пока его не застрелили грабители поездов под Симарроном, Вебб возвращался домой с черным лицом, достаточно неузнаваем для того, чтобы дети покатывались со смеху или разбегались с криками ужаса. Позднее, в Монтрозе, они жили в маленькой полупалатке-полунавесе на участке за пансионом, который и сам по себе было сложно назвать чем-то, кроме хибары, Лейк помогал с повседневной работой по дому, Риф и Фрэнк приносили мешки картофеля из фургона, иногда в третью смену выполняя работу посудомоек, или, поскольку в лагерях золотодобытчиков начали собирать угольную пыль, из-за чего многие вернулись к разработке горных склонов, Риф, пока совсем не сбежал из дома, отрабатывал такую же смену, как и его отец, собирая рыхлую руду, загружая ее в вагонетки и толкая их к подъемнику, снова и снова. Он достаточно быстро возненавидел эту работу, и Вебб, понимая его точку зрения, никогда не упрекал его. Пока Вебб и мальчики работали посменно, у Мэйвы была круглосуточная работа, она пекла десятки корнуэльских пирожков, чтобы они могли взять их с собой на буровую - от корнуэльских жен в Джектауне она узнала, что можно класть ломтики яблок с мясом и картошкой. Потом еще горячее блюдо, чтобы накормить их снова, когда они возвращались, голоднее, чем медведи.
  
   К тому времени Вебб сделал карьеру от крановщика через углеруба до помощника бригадира, он был близко знаком с потаеннейшими тайнами динамита. Или действовал так, словно знаком. Даже в свое свободное время ему нравилось играть с этой жалкой материей, это доводило Мэйву до безумия, но никакие ее увещевания не имели успеха, он все время отсутствовал в каких-нибудь высокогорных лугах или породных отвалах, сидел на корточках за скалой с лисьим блеском в глазах, дрожа и ожидая одного из своих старых взрывов. Когда он решил, что дети уже достаточно повзрослели, он начал по очереди приводить их сюда, все воспринимали это по-разному. На глаз, конечно, нельзя было сказать, из кого может вырасти пристойный бомбист. На самом деле Вебб не был уверен, что хотел бы кому-нибудь из них такой судьбы.
  
   Риф был немногословен, но косился на них украдкой, так что когда вы замечали его взгляд, вы знали, что нужно быть осторожным. Фрэнк был более любопытен, как ребенок, интересующийся механизмами, он пытался взорвать любую форму горной породы, на взрыв которой ему удавалось уломать Вебба, просто чтобы посмотреть, существует ли для них общее правило. Когда пришла очередь маленького Кита, он уже имел представление о взрывах благодаря карнавальному шоу в Олате, где актер выскочил из эпицентра взрыва, как новенький, Кит решил, что человека можно взрывать снова и снова, и худшее, от чего он пострадает - это комичное неудобство, так что после одного урока он был настроен взрывать школьных учителей, десятников, лавочников, всех, кто обидел его за день, была необходима особая бдительность, чтобы не подпускать его к сараю с личными запасами гремучих смесей Вебба. Лейк, благослови Господь ее доброе сердце, не строила гримасы, не затыкала уши, не вздыхала от скуки и не делала ничего другого, что, по предположению мальчиков, она могла бы делать. Она сразу поняла суть процесса, когда осуществила точный высокорадиусный взрыв, благодаря которому были получены несколько тонн траппа...может быть, слегка улыбнулась про себя, с некоторых пор она начала так улыбаться.
  
   Вопрос того, где должны быть - а не 'есть' - границы его родственных чувств, глодал Вебба большую часть его жизни после случая в биллиардном салоне Шорти в Криппле, и он никак не мог полностью этот вопрос решить. Если бы он обладал такой роскошью, как свободное время, чтобы не делать ничего, а положить ноги на деревянные перила крыльца, скрутить сигарету, смотреть на холмы, позволить бризу скользить по его волосам, конечно, но в реальности у него не было ни одной минуты, которая не принадлежала бы кому-то другому. Любая дискуссия на более глубокие темы, например, где продолжать работать молотком, что выбросить из головы, сколько кому он должен, проходила в спешке, с людьми, которые, как он надеялся, не будут считать его предателем.
  
   - Я не очень в этом уверен, но иногда, кажется, мне было бы лучше без всех этих семейных обязательств, - однажды признался он преподобному Моссу, который, хотя у него не было полномочий отпустить грехи его стае динамитчиков, всегда был готов с бездонным аппетитом слушать жалобы.
  
  - Просто работать соло, - пробормотал Вебб. - Комната, в которую можно уйти.
   - Вероятно, нет.
  
  И Преподобный рассказал о своей теории и практике сопротивления власти:
  
  - Ты живешь жизнью конспиратора, и они собираются прийти за тобой. Они ненавидят одиночек. Они чуют их по запаху. Лучшая маскировка - отсутствие маскировки. Ты должен принадлежать этому повседневному миру - быть в нем, быть его частью. Мужчину вроде тебя, с женой и детьми, они заподозрят в последнюю очередь, у него есть что терять, он не может быть непримиримым, по их мнению, никто не захочет рисковать потерять всё это.
  
   - Ну, они правы, я не хочу.
  
   Он пожал плечами:
  
  - Тогда лучше будь не более чем тем, кем ты кажешься.
  
   - Но я не могу просто...
  
   Преподобный, который вряд ли когда-нибудь улыбался, сейчас был близок к этому:
  
  - Нет, ты не можешь, - он кивнул. - И Господь благословил тебя на это, брат по классу.
  
   - Вы мне скажете, когда я начну засыпать?
  
   - Засыпать? Когда начнешь. Это всё, что тебя волнует?
  
   - Я просто не хочу, чтобы кто-то мог ко мне добраться - мне, конечно, понадобится безопасный уголок для сна.
  
   - Тайный уголок. Но повторяю - у тебя не должно быть слишком много секретов, если пытаешься казаться обычным.
  
   Этот Нормальный Мир Колорадо, безопасно ли на него полагаться, если смерть подстерегает за каждым углом, если всё может исчезнуть с отлетевшим вздохом, внезапно, как под лавиной? Не то чтобы Преподобный мечтал о Рае, он довольствовался бы местом, где людей не натравливают друг на друга, как собак на собачьих боях, за разрушающую легкие работу, на которой платили в лучшем случае 3 доллара благословенные 50 центов в день - нужна была зарплата не ниже прожиточного минимума и право на самоорганизацию, потому что человек был мулом, балансирующим на краю горной тропы жизни, готовый быть расплющенным в лепешку или сброшенным в пустоту.
  
   Как выяснилось, Преподобного волновали другие последствия Восстания.
  
  - Так мы вновь обрели наш дорогой потерянный Юг, может быть, не искупление было у нас на уме. Вместо старой плантации в этот раз он был похож на лагерь добычи серебра, и негритянские рабы оказались нами. Владельцы шахт поняли, что могут заставить нас работать аналогичным образом, а в случае чего - проявлять еще меньше милосердия, они высмеивали и пугали нас, как наши соотечественники поступали с рабами поколением ранее, большая разница заключалась в том, что в случае нашего побега они, конечно, не стали бы нас преследовать, для них не созданы законы о беглецах, они просто сказали бы: 'Прекрасно, скатертью дорога, всегда найдутся те, кто готов работать дешевле......'
  
   - Это безнравственно, Преподобный.
  
   - Возможно, но мы получили то, что заслужили.
  
   В эти дни атмосфера в Колорадо была так отравлена, что владельцы шахт были готовы поверить чему угодно о ком угодно. Они нанимали тех, кого называли 'детективами', и те начинали собирать досье на интересующих их лиц. Эта практика быстро стала общепринятой. Поскольку технология бюрократии развивалась, этот шаг не казался радикальным даже в первый раз, и быстрее, чем кто-то мог об этом подумать, слежка превратилась в почти незаметную рутину.
  
   Вебба тоже так зафиксировали, хотя, на первый взгляд, что такого опасного было в нем, ну, правда? Не более чем рядовик в Западном союзе горняков - но, возможно, эти анархистские ублюдки прячут свои документы. Он может оказаться тайным конспиратором. Полуночные клятвы, невидимые чернила.
  
   Не он первый, не он последний. И он, казалось, слишком часто переезжал, слишком часто для семейного человека, у него всегда были деньги, немного, но больше, чем можно было бы ожидать от живущего на одну зарплату горняка...хороший работник, не похоже, что его увольняли, нет, это он всегда уходил, переезжал из лагеря в лагерь, и каким-то образом всегда приносил с собой неприятности. Ну, не всегда. Но сколько раз это должно произойти, чтобы превратиться из совпадения в закономерность?
  
  Так что они начали расследование. Просто незначительные вещи. Предупреждения от десятника. Вызовы на собеседование в контору. Рутина унижения при выявлении недовеса или вычеты из зарплаты. Изгнания из салунов и внезапно закрытые кредиты в ресторанах. Назначение в менее перспективные, даже опасные забои и туннели. Дети росли, наблюдая, как Вебба выбрасывали, со временем - всё чаще и чаще, они всегда были с ним, особенно Фрэнк, когда это происходило. Подбирал его шляпу, помогал ему принять вертикальное положение. Зная, что на него смотрят, Вебб пытался обратить всё в шутку, насколько это было возможно.
  
   - Почему они это делают, папа?
  
   - О... может быть, у этого есть какая-то воспитательная цель. Ты подсчитываешь, как я тебя просил, где это происходит чаще всего?
  
   - Магазины, салуны, кухмистерские, в основном.
  
   - Имена, лица? - и они называли ему всё, что могли вспомнить. - А вы заметили, как некоторые приносят эти свои изысканные извинения, а другие просто велят проваливать к чертям?
  
   - М-да, но...
  
   - Это заслуживает вашего пристального внимания, дети. Вариации лицемерия, взгляните. Это как изучение разных видов ядовитых растений, одни убьют скот, другие убьют вас, но используйте их правильно, и некоторые из них, верите вы или нет, вас вылечат. Не существует растения или человека, из которого нельзя извлечь пользу, вот что я должен сказать. Кроме владельцев шахт, наверное, и их чертовых шпиков.
  
   Он пытался перейти к теме, которую, по его мнению, они должны были знать, когда у него была свободная минута, хотя времени никогда не было:
  
  - Вот самая драгоценная вещь, которая у меня есть.
  
   Он доставал из кошелька свой профсоюзный билет и показывал им, каждому по очереди.
  
  - Эти слова вот здесь, - указывая на девиз на оборотной стороне билета, - это то, к чему всё сводится, вы не услышите это в школе, может быть, Геттисбергская речь, Декларация независимости и так далее, но если вы не выучите ничего другого, выучите на память то, что здесь написано: 'Труд производит богатство, богатство принадлежит тому, кто его производит'. Разговор начистоту. Никаких двуличных петляний плутов, в разговоре с ними то, что вы должны услышать, всегда противоположно тому, что они говорят. 'Свобода' - самое время оглянуться, что у вас за спиной, когда вам говорят, насколько вы свободны, что-то здесь неладно, следующее, что произойдет - ворота за вами захлопнутся и капитан позволит вам на них смотреть. 'Реформы?'. Больше новых рыл у корыта. 'Сострадание' означает, что станет еще больше голодающих, бездомных и мертвых. И так далее. Вы можете составить целый разговорник иностранных фраз, которые должны произносить республиканцы.
  
   Фрэнк всегда принимал Вебба за того, кем он казался - за честного и ревностного горняка, которого эксплуатировали до последнего и который не имел ни малейшего представления о том, сколько на самом деле стоит его труд. Он достаточно рано решил для себя добиться большего, может быть, однажды получить диплом инженера, получить возможность принимать решения, по крайней мере, не будучи обязанным работать так безустанно. Он не видел ничего плохого в таком подходе, и Вебб собирался с духом, чтобы ему возразить.
  
   Риф, со своей стороны, довольно рано увидел злость под добродушной маской семейного пролетария, он больше не был для себя незнакомцем, по мере умножения обид он отчаянно жаждал получить возможность разрушать, исключительно силой своего желания, указывать или смотреть достаточно гневно на кого-нибудь из этих приспешников капитала, чтобы они исчезали ярким и. по возможности. громким взрывом пламени. Он как-то убедил себя, что Вебб если не владел этой силой немедленного восстановления справедливости, то, по крайней мере, вел тайную жизнь, в которой, когда приходила ночь, он мог надеть волшебную шляпу и плащ-пыльник, которые делали его невидимым, и выполнял свое предназначение, безжалостный и целеустремленный, выполнял человеческую работу, если не работу Бога - две эти силы, по словам Преподобного Гэтлина, имели равный голос. Или даже какой-то сверхспособностью, например, умножать себя, чтобы присутствовать в нескольких местах одновременно... Но Риф не мог представить себе, как сотрудничать с Веббом. Он мог бы упросить разрешить ему работать подмастерьем и напарником, выполнять любую тяжелую работу, но Вебб был невосприимчив - иногда, действительно, реагировал слишком грубо.
  
  - Не умоляй, слышишь? Никогда никто из вас не должен умолять меня или кого-то другого, к чертовой матери, ни о чем.
  
   К месту крепкое словцо, чтобы лучше усвоился урок, бывший частью теории образования Вебба. Но препятствование Рифу, который не уставал убеждать в необходимости стать его полуночным соратником в осуществлении взрывов, было связано с нежеланием Вебба вызвать один из этих уродливых приступов гнева, которые разрешены в качестве привилегии только отцам, иногда он мог признать в них форму плохого актерства, используемую для удобства, но, зная истинные глубины гнева Вебба, Риф не собирался становиться у него на пути. Поэтому он решил довольствоваться секретами, которые удавалось иногда узнать случайно.
  
  - Вот базовый список, - однажды объявил Вебб, - из нашей столицы Вашингтона, список тех, кто, по их мнению, сомнительная личность, составлен секретной службой США.
  
  - Я думал, задача этих парней - защищать Президента от покушения, - сказал Риф.
  
   - По закону - да, а еще - преследование фальшивомонетчиков. Но в законе не сказано, что они не могут одалживать своих агентов кому-то, кому очень нужна, скажем так, личность секретного типа.
  
   Так что эти сыщики-федералы действительно повсюду, и нет места с более туманными склонами, чем Колорадо.
  
   - Да ладно, пап, мы что, в России?
  
   - Слушай, гляди в оба, когда подходишь к утесу.
  
   Это были не просто дежурные подначки. Вебб был встревожен, и Риф догадался, что это связано с включением в этот список.
  
   Когда Вебб не улыбался, чем всё чаще заканчивался день, он выглядел на много лет старше. Конечно, когда он улыбался, остроконечные уши, нос и подбородок, испещрявшие лицо морщинки, весело запутанные брови - всё выдавало его хитрый шарм, обеспечивавший сохранность секретов, он давал советы, залпы осуществлялись без промедления. Но Риф замечал, что у Вебба была часть души, в которую нельзя было проникнуть. Другой Вебб, всадник в ночи, невидимый. Он хотел сказать:
  
  - Не сходи с ума, пап, ты ведь не хочешь убить кого-то из них, и продолжать убивать, и как им позволят скрыться, если они творят такое?
  
  Он начал увиваться за известными взрывниками-любителями его возраста и немного старше, чьи представления о развлечениях включали бездельничанье на отвалах, виски из фляг и бросание друг другу маленького патрона динамита, рассчитывая время так, чтобы не находиться слишком близко, когда он взорвется.
  
  Обеспокоенная Мэйва обсудила эти привычки с Веббом, который лишь пожал плечами:
  
  - Просто старые добрые динамитные дебоширы, у каждого шерифа есть как минимум дюжина таких в округе. Риф знает достаточно, чтобы осторожно обращаться со взрывчаткой, я ему доверяю.
  
  - Просто чтобы успокоиться, но...
   - Конечно, я с ним потолкую, если хочешь.
  
   Он нашел Рифа там, где меньше был риск оползня, возле Урэя, Риф просто сидел там, словно ждал чего-то.
  
  - Тут вы с Отисом, вы раскрыли их и оставили с носом. Забавно, не так ли?
  
   - В данный момент да. Ухмылка Рифа была такой плутовской, даже когда Вебб мог ее видеть.
  
   - И это не пугает тебя, сын?
   - Нет. Немного. Недостаточно, наверное, - и один из тех нездоровых подростковых смешков на его собственном неуверенном языке.
  
   - Это пугает меня.
  
   - О, конечно, - он смотрел на отца, надеясь услышать окончание шутки. Вебб понимал, что независимо от того, насколько серьезно Риф может однажды отнестись к этой теме, сам он никогда не научится относиться к динамиту с такой легкостью, как его сын. Он посмотрел на Рифа с почти нескрываемой завистью, не в силах полностью признать темную свою сторону, желание, отчаянную потребность создать радиус поражения, в который, если в него не могут попасть те, кто этого заслуживает, может попасть он.
  
   Вебб не был профессором, он мог только упрямо повторять своим детям одни и те же старые уроки, указывать на одни и те же очевидные несправедливости, надеясь, что кто-то из них сможет пробиться, и просто продолжал свою работу, молча, невозмутимо, в одиночку, позволяя своему гневу копиться в форме эмоционально-психического стресса и готовясь к выполнению полезной работы. Если для этого нужен был динамит, так тому и быть, и если для этого нужно было стать незнакомцем для этих детей и выглядеть как какой-то комический дурак всякий раз, когда он будет появляться дома, пока однажды, рано или поздно, их не потеряет, их чистые юные глаза, их любовь и доверие, то, как непрекословно они произносят его имя, всё, что может разбить сердце отца, ладно, дети растут, и эту цену нужно будет заплатить, вместе с тюремным заключением, кутузками, избиениями и всем остальным. Так это бывает. Вебб должен будет отказаться от своих чувств, не сентиментальные детские вещи, а ужасное настоящее распухание пустоты в его теле, когда он остановился, чтобы подумать, что для него будет значить потерять их всех. Когда он смог остановиться. Хорошие дети тоже. Всё, что он знал - это всемирное разрушение, он был беспомощен и рисковал ими, думая, что делает это для их блага, он не рассчитывал, что Мэйва избавит его от этого, она тоже нередко была мишенью, но он не знал, как иначе рассказать им об этом. Впрочем, они и не поверили бы. Спустя столь короткое время, больше никогда.
  
   - Мы готовы?
  
  Вейкко пожал плечами и протянул руку к рукоятке поршня преобразователя магнето.
  
  - Давай сделаем это.
  
  Четыре взрыва один за другим, трещины в ткани воздуха и времени, безжалостные, до хруста в костях. Дыхание не имело значения. Поднялись грязно-желтые облака, полные щепья, не было ветра, который унес бы его куда-то. Следы взрыва затухали в забитом пылью ручье.
  
   Вебб и Вейкко смотрели на луг живокоста и индейской кисти, со склона холма позади них бежала небольшая река.
  
   - Хуже видно, - спустя некоторое время кивнул Вебб.
  
   - Было красиво! Чего ты хочешь, конца света?
  
   - Достаточно для одного дня, - пожал плечами Вебб. - Всему свой черед.
  
   Вейкко разливал водку:
  
  - Поздравляю с Четвертым июля, Вебб.
  
  Многие годы спустя в Колорадо рассказывали о невероятной перевернувшей мир ночи накануне Четвертого июля 1899 года. На следующий день намечалось множество родео, марширующих ансамблей и взрывов динамита, но в ту ночь была рукотворная молния, кони обезумели и убежали на много миль в прерию, электричество разлилось по железу их подков, когда они наконец-то остановились и их спасли, чтобы ковбои могли использовать их для соревнований по метанию колец и важных турниров на пикниках от Фруиты до Шайенн-Уеллс, их подковы подлетали и приклеивались к клиньям в земле, или к чему-нибудь другому поблизости, что было сделано из железа или стали, а во время своего путешествия по воздуху они собирали сувениры - пистолеты вооруженных ковбоев выпадали из кобуры, ножи выпадали из-под штанин брюк, ключи от гостиничных номеров путешествующих леди и офисных сейфов, жетоны шахтеров, гвозди в заборах, шпильки для волос - всё притязало на магнитную память того давнего визита. Ветераны Восстания, которые решили пройтись парадом, не могли уснуть, потому что металлические элементы жужжали в их сосудах. Детей, которые пили молоко дойных коров, пасшихся поблизости, находили прислонившимися к телеграфным столбам, они слушали телеграммы, передаваемые по проводам над их головой или пошли работать в конторы биржевых маклеров, где, ассиметрично знакомые с ежедневным колебанием цен, могли сколотить состояние прежде, чем кто-то это заметит.
  
   Юный Кит Траверс случайно стал свидетелем эксперимента под высоким напряжением, который вызвал все эти последствия, фактически тем летом он работал в Колорадо-Спрингс на самого доктора Теслу. До сих пор Кит думал о себе как о Вектористе, придя к этому математическому убеждению не абстрактным путем, а, как большинство до того достопамятного события, благодаря Электричеству и его практическому введению в обиход в его детские годы, всё быстрее и активнее электричество проникало в жизни, прежде его не знавшие.
  
   В те дни он был бродячим электро-подмастерье:
  
  - Зовите меня разъездным совместителем', - путешествовал из одной горной долины в другую, старался не спускаться в шахты, соглашался на любую работу на поверхности, если она была как-то связана с электричеством. Электричество тогда было последним криком моды в юго-западном Колорадо, почти все реки рано или поздно начинали использовать для работы какой-нибудь маленькой частной электростанции, обслуживающей шахту или фабрику, или освещающей города - как правило, это был турбогенератор, размещенный у водопада, благодаря здешним высотам его можно было поставить практически везде, куда бы вы ни взглянули. Кит был достаточно рослым для своего возраста, а бригадиры были согласны с ним работать, какой возраст он ни указал бы в анкете, если у них вообще была анкета.
  
   Что-то, какая-то преданность или потребность, которая в те дни среди менее квалифицированных рабочих находила выражение в приверженности профсоюзам, охватила студентов инженерных факультетов немного постарше, обычно с востока - Корнелл, Йель и так далее, они выручали Кита, одалживали ему книги, которые были ему нужны - Трактат Максвелла об электричестве и магнетизме 1873 года, более новая 'Электромагнитная теория' Хевисайда (1893) и тому подобное. Кит быстро овладел искусством быстрых заметок и взял быка за рога.
  
   Это могла бы быть религия, поскольку он знал лишь одно - существует бог Тока, несущий свет, обещающий смерть тем, кто не соблюдает ритуалы культа, существует Священное Писание, заповеди и литургия, всё - на этом жреческом Векториальном языке, тексты на котором он должен был вбить себе в голову, когда они появлялись, он учился, когда должен был спать, при свете шахтерских свечей или керосиновой лампы, довольно часто это было излучение той тайны электричества, которую он изучал, он пытался понять бессистемно, во время своей ежедневной работы он жаждал просто увидеть - непосредственно, без уравнений, так, как, по устным преданиям, видел Фарадей, что происходило в электрических цепях, с которыми он должен был работать. Это казалось достаточно ясным. Спустя некоторое время он то и дело начал замечать, что это он теперь объясняет суть явления студентам-умникам - не всё, конечно, они знали всё, а, возможно, ту или иную деталь, манипулируя векторными символами, которые обозначали незримое, но их можно было легко, а иногда даже и с опасностью для жизни ощутить на себе - электрические явления становились рутинной работой, мало разнообразия было в размещении турбин у водопадов, их нивелировке и создании надежной опоры, корректировке формы их лезвий, закрытии затворов шлюза, приемных труб и ковшовых турбин и т.д., всё это - пот и язвы на мускулах, и ссоры с бригадирами, борьба с неровностями ландшафта в поисках точки опоры для установки подъемных блоков, не говоря уж о том, что при необходимости нужно было класть кирпич, плотничать, клепать и заниматься сваркой, без сна и под аккомпанемент криков бригадира, но во всем этом еще не было ничего таинственного, пока однажды ночью на западе от Рико ему не открылось окно в Невидимое, и голос, или что-то похожее на голос, не прошептал ему:
  
  - Водопады и протекание тока - один поток становится другим, а потом превращается в свет. Так высота постоянно трансформируется в свет.
  
  Что-то в этом духе, может быть, не совсем слова... Он понял, что всматривается в обычный слепящий свет нити накала, которая показалась ему необъяснимо искрящейся, словно свет проникал сквозь щель приоткрытой двери, приглашая его в дружелюбный дом.
  
   Интересовавший его поток с шумом падал с надменного склона в нескольких футах от него. Это был не сон, не какой-то специальный вид иллюминации, который, как он однажды прочел, Гамильтон наблюдал в Бруэм-Бридж, Ирландия, в 1845 году, это был скачок с одного места на другое, и кто знает, какой опасный Эфир открывался вокруг. Он видел его. Векторные выражения в учебниках, интегралы по поверхности и функции потенциала, и тому подобное - всё это отныне превратилось в неуклюжие копии истины, находившейся в его личном владении, бесспорной и незыблемой.
  
  Однажды среди электротехников пронесся слух, что знаменитый д-р Никола Тесла собирается приехать в Колорадо-Спрингз, чтобы установить экспериментальную станцию. Закадычный друг Кита Джек Гигг не мог усидеть на месте. Он бегал вокруг Кита:
  
  - Ну, Кит, ты что, еще не готов, мы установим там палатку, там будет много работы, найдется работенка и для таких 'седых бород', как мы.
  
   - Джек, нам по семнадцать.
  
   - Ну, а я что говорю. Пан или пропал!
  
   Кит вспомнил, как ездил в Колорадо-Спрингз, будучи подростком. Трамваи и семиэтажные дома. Отчаянные красные закаты за Щучьим пиком. Фуникулеры с крышей того же цвета. Станция на вершине и паукообразная видовая площадка наверху, Фрэнк так нервничал, когда на нее поднимался, что его потом бесконечно немилосердно поддразнивали.
  
   Они нашли установку Теслы на расстоянии мили от города, возле здания Профсоюза печатников.
  
   Их встретил застенчивый выпускник Каньон-Сити, представившийся Фоли Уокером. Кит и Джек предположили, что он отвечал за набор персонала. Позже они узнали, что он был специальным помощником прославленного финансиста Скарсдейла Вайба, и сюда его прислали для того, чтобы он присматривал за тратой средств, большая часть которых принадлежала мистеру Вайбу.
  
   На следующий день по дороге в столовую Фоли заговорил с Китом.
  
  - Тебе хватило безумия, насколько я вижу, - сказал этот заместитель Богатства, - уехать из дома на работы по расчистке затопленной территории, я прав?
  
   Подкат, который ты используешь с девушками, подумал Кит - сам это пробовал, никогда не работало.
  
  - Я нахожусь вне дома, - пробормотал он, - как вы это называете, уже несколько лет.
  
   - Ничего личного, - сказал Фоли. - Мне просто интересно, слышал ли ты о программе стипендий для агентов промышленности.
  
   - Конечно. В последнем кабаке, который я посетил, только о ней и говорили.
  
   Фоли терпеливо объяснил, что Программа постоянно ищет детей с потенциальным инженерным талантом, чтобы оплатить их учебу в колледже.
  
  - Горнотехническое училище, что-то вроде этого? - Кит заинтересовался помимо своей воли.
  
   - Даже лучше, - сказал Фоли. - Как тебе колледж Йеля?
  
  - Как говаривал мистер Мерривелл, нам действительно нужен этот тачдаун, - ответил Кит с достаточно восточным акцентом.
  
   - Я серьезно.
  
   - Плата за обучение? Проживание и питание?
  
   - Всё включено.
  
   -Автомобиль? Круглосуточная доставка шампанского? Свитер с большой буквой Y?
  
   - Могу это устроить, - сказал Фоли.
  
   - Чушь. Только Скарсдейл Вайб достаточно могуществен для того, чтобы все это предоставить, мистер.
  
   - Я - это он.
  
   -Вы - не 'он'. Я читаю газеты и просматриваю фотографии в журналах, вы даже не 'его'.
  
   - Я могу пояснить.
  
  Фоли снова пришлось рассказывать свою историю Заместителя на Гражданской войне, которая с годами все больше обрастала скучными подробностями. Во время Восстания, вскоре после битвы под Антиэтамом, когда он только перешел на второй курс в Нью-Хейвене, Скарсдейл Вайб, достигший соответствующего возраста, получил повестку о призыве в армию. В соответствии со стандартной практикой отец купил ему заместителя, который должен был служить вместо него, за что получил надлежащим образом оформленный чек на три сотни долларов, и все дела. Каково же было всеобщее удивление, когда спустя пару десятилетий Фоли появился в один прекрасный день в приемной, утверждая, что он -заместитель-новобранец, и показывая документы в подтверждение своих слов.
  
  - Я - занятой человек, - наверное, мог бы сказать Скарсдейл, или 'Сколько он хочет, примет ли чек?'.
  
   Вместо этого он, как ни странно, решил взглянуть лично. Фоли выглядел довольно обычно, годы в своем исключительном милосердии пощадили его - тем необычнее казалась его идея светской или фактической беседы.
  
  - Я принес вам пулю южан, сэр, - первые слова, прозвучавшие из его уст, - рад познакомиться с вами, конечно.
  
   - Пуля. Откуда?
  
   - Колд-Харбор.
  
   - Да, но откуда?
  
   Фоли постучал за левым виском...
  
  - Подрастеряла прыть, пока долетела ко мне, поэтому не прошла насквозь, и никто никогда не знал, как ее достать. Они стояли вокруг меня, словно меня там не было, обсуждая Мозг и его Тайны. Если держать ухо востро, это всё равно что задешево посетить медицинскую школу. Это факт - руководствуясь лишь тем, что я запомнил из этих прикроватных конференций, я в свое время мог бы проводить несложные хирургические операции на голове.
  
   - Так что она всё еще там?
  
   - Пуля Минье, судя по ранам всех окружающих в то время.
  
   - Доставляет вам какое-то беспокойство?
  
   Его довольная улыбка ужаснула даже Скарсдейла:
  
  - Я не назвал бы это беспокойством. Вас поразит то, что я начал видеть.
  
   - И.... слышать?
  
   - Назовем это донесениями издалека, очень издалека.
  
   - Ваша военная пенсия покрывает расходы? Вам нужно что-то, что вы не получаете?
  
   Фоли посмотрел на руки Скарсдейла, который был готов потянуться за пистолетом или за чековой книжкой:
  
  - Знаете, индейцы Запада верят, что человек, которому вы спасли жизнь, навеки становится вашим должником.
  
   - С этим всё в порядке. Я могу позаботиться о себе. У меня есть все телохранители, которые мне нужны.
  
   - Именно о вашем физическом благополучии мне велели позаботиться.
  
   - А, конечно. Эти голоса, которые вы слышите. Ладно, что они вам говорят, мистер Уокер?
  
  - Вы имеете в виду - в последнее время? Много говорят об одной керосиновой компании в Кливленде. На самом деле дня там не проходит без происшествий. Вы знаете капитала', что бы это ни значило. Голоса говорят, что сейчас - подходящее время, чтобы скупить акции.
  
   - Всё в порядке, мистер Вайб?
  
   - Всё хорошо, Бруно, спасибо. Давай уважим этого джентльмена. Давай просто купим сто акций этой керосиновой компании, если она существует, и посмотрим, что произойдет.
  
   - Голоса говорят, лучше - пятьсот акций.
  
  - Вы завтракали, мистер Уокер? Бруно, проведите его в столовую компании, будьте добры.
  
   Совет, который Фоли Уокер дал в тот день, способствовал невероятному росту легендарного состояния Вайба. Он умял кусок грудинки и дневной объем продукции курятника Компании на крыше H.Q., а кроме того -буханку хлеба и десять галлонов кофе, после чего Бруно, надеявшийся никогда его больше не видеть, все-таки смог вывести его на улицу, дымившего одной из пригоршни гаванских сигар Скарсдейла второго сорта. Неделю спустя, после лихорадочных поисков в опиумных притонах и мюзик-холлах его нашли и наняли на должность 'консультанта-исследователя', и с тех пор Скарсдейл не совершал без него никакие действия, связанные с бизнесом, а со временем это понятие расширилось и стало включать результаты поединков по боксу, матчей по бейсболу и, особенно, скачек, относительно результатов которых Фоли редко ошибался.
  
   Близнецов Вайб, как их вскоре начали называть, часто видели вместе в Монмут-Парке и в Заливе Овечьей головы, пока они удалялись всё дальше в поля, одетые в одинаковые костюмы спортивного стиля в особую канареечно-синюю клетку, крича и размахивая пригоршнями квитанций с информацией о ставках - когда они не мчались с превышением скорости по проспектам Манхэттена в бордовом фаэтоне, латунь и никель которого были натерты до ослепляющего блеска, сидя рядом в своих тусклых пыльниках, нерасторопному пешеходу они являлись столь же неотвратимо, как любые другие Всадники Апокалипсиса.
  
   - Вы могли бы обосновать необходимость того, - заключил Фоли, - чтобы я стал большим Скарсдейлом Вайбом, чем сам Скарсдейл Вайб.
  
  Кит был вежлив, но не убежден:
  
  - Надеюсь, вы понимаете, в чем я вижу проблему. Предполагается, я должен поверить, что какую-то информацию передают каждый месяц три или четыре года подряд? С таким уровнем личной веры я могу оказаться в палатке, гипнотизируя змей, там я точно сделаю себе имя.
  
   Тут они заметили, что мимо них прошмыгнул прославленный изобретатель:
  
  - Извините, доктор Тесла! - крикнул Фоли. - Вы не возражаете, если мы воспользуемся вашим телеграфом?
  
  - В офисе, - крикнул через плечо стройный серб и помчался дальше навстречу новым непокорным трудностям дня.
  
   - Хвала! Айда, ковбои, приготовьтесь удивляться.
  
   Когда они зашли в комнатушку Теслы, Фоли, не теряя времени даром, набрал ключ Морзе и связался с офисом Вайба на Востоке. Несколько мгновений спустя он словно вспомнил о существовании Кита:
  
  - Какой аванс вы рассчитываете получить за эту сделку?
  
   - Что, простите?
  
   - Пятьсот долларов сейчас будет достаточно? Палец Фоли снова со скоростью жука начал набирать номер, быстрее, чем чей-либо взгляд мог за ним уследить, потом - внимательная тишина, и на другом конце провода затараторили в ответ.
  
  - Хорошо, всё в порядке. Всё будет завтра в банке Колорадо-Спрингз, документы составлены специально для вас. Просто придите и подпишите.
  
   Лицо Кита оставалось бесстрастным:
  
  - Впереди длинная ночь.
  
  
  Длиннее, чем он думал. Приблизительно в восемь часов вторичная обмотка одного из трансмиттеров взорвалась после нескольких атак на какой-то участок провода, необходимого для использовавшихся низких частот, со стороны взбесившегося лося. Около полуночи парочка степных торнадо гремела так, словно искала в двухсотфутовой опоре ЛЭП компаньона для своего электрического дебоша, а примерно в середине ночной вахты двое разгоряченных алкоголем фрахтовщиков поспорили по дороге из Лидвилла и обменялись выстрелами, но это, как обычно, закончилось ничем, потому что магнитные поля вокруг них были настолько сильными и непредсказуемыми, что сдвинули траекторию стволов, и пули не попали в цель. Огненные вспышки голубого, красного и зеленого цветов и рукотворные раскаты грома занимали небеса до рассвета. Дети в соседней школе для слепо-глухих сообщали о том, что слышали и видели частоты, которые не могла объяснить современная им медицина.
  
  Утром, выпив кофейник на дорожку, Кит оседлал коня и поехал в банк, где всё было так, как обещал Фоли. Кассир, чьи брови выглядывали из-за зеленого пластикового прилавка, посмотрел на Кита с таким интересом, который едва ли проявлял когда-нибудь к кому-либо:
  
  - Еще один парень дока Теслы, да?
  
  Кит провел тридцать шесть часов без сна после гальванического безумия и странного поведения людей и животных, поэтому воспринял эти слова как послание из мест, возможно, намного более дальних, чем те, из которых оно поступило на самом деле. Где-то на Ист-Платт-Стрит на обратном пути, направляясь к башне с трехфутовой медной сферой на верхушке, которая ловила солнечный свет прерий, Кит вдруг был поражен страстной жаждой, или, как он думал об этом потом, осознанием желания принадлежать к этой банде путешествующих в Эфир и его тайны, стать, por vida, на всю жизнь, одним из парней дока Теслы. На расстоянии мили от испытательной станции он вдруг понял, что готов согласиться с планом Фоли на его жизнь.
  
   - После окончания колледжа я буду работать на мистера Вайба, пока не выплачу долги, верно?
  
  - Да, верно, а если вы подпишете еще вот этот документ, просто стандартная форма...Конечно, воспринимайте это как оплачиваемый воинский призыв. Мы - старые хрычи, помнящие Восстание, мы принимаем эту траекторию движения мира, один элемент общества, желающий избежать чар недовольства, это - ваш случай, вы должны выучить все эти предметы, которые преподают в колледже, иначе мы будем платить за кого-нибудь другого, кто проглотит всё с жадностью. Базовое соглашение. Вышеуказанные лица получают в долг деньги беззаботно и свободно, мы, указанные ниже лица, получаем свою наличность без промедления, и, в зависимости от работы, может быть, даже, иногда удовольствие.
  
  - Но вы говорили, что после Войны считали, что этот человек всё равно остается вам должен.
  
  - Воздержимся от замечаний о том, как мистер Вайб и другие видные выкупленные души его эпохи вольны себя вести. Не говоря уже о кривой прибыли, которая растет в их пользу, пока они продолжают вальсировать, некоторые из них даже сегодня не способны представить настоящие проблемы в какой-либо форме. Мы, нашедшие больше, чем могли бы вынести, считали, что имеем право на репарации, наши раны тела и души - дебет их благодати, скажем так.
  
  - Если бы вы были социалистом, вы могли бы так сказать, - предположил Кит.
  
   - Конечно, и разве это не просто классовая система для вас? Вечная молодость, купленная ценою болезни и смерти других. Называй это, как хочешь. Если вернешься на восток, сможешь еще подумать об этих формулировках, если они оскорбляют тебя сейчас, лучше не молчи, мы составим другое соглашение.
  
  - Нет-нет, меня всё устраивает.
  
  - Мистер Вайб думает так же.
  
   - Он меня не знает.
  
  - Скоро всё изменится.
  
   Позже в кабинете Кит подошел к Тесле, нахмуренно рассматривавшему карандашный набросок:
  
  - О, простите, я искал...
  
  - Этот тороид - неправильная форма, - сказал Тесла. - Подойдите на минуту, взгляните.
  
  Кит посмотрел:
  
  - Возможно, тут векторное решение.
  
  - Как это?
   - Мы знаем, как должно выглядеть поле в каждой из точек, не так ли. Ну, может быть, мы можем сгенерировать форму поверхности, которая даст нам это поле.
  
   - Видите это, - полувопросительно сказал Тесла, с некоторым любопытством глядя на Кита.
  
   - Я вижу что-то, - пожал плечами Кит.
  
  - То же самое начало твориться со мной в вашем возрасте, - предался воспоминаниям Тесла. - Когда мне удавалась найти время, чтобы посидеть спокойно, приходили эти образы. Но они всегда находят время, не так ли.
  
   - Да, всегда что-то. Рутина, что-то.
  
   - Церковная десятина, - сказал Тесла, - воздаем должное.
  
   - Я не жалею о часах, проведенных здесь, ничего такого, сэр.
  
   - Почему нет? Я жалею постоянно. Их всё время не хватает, в основном.
  
  Когда Кит вернулся взмыленный из Колорадо-Спрингз с новостями о предложении Фоли, Вебб не желал об этом слышать:
  
  - Ты с ума сошел? Я попрошу кого-нибудь написать им письмо с отказом.
  
   - Тебя они только и не спросили.
  
   - Они зависят от меня, сынок.
  
   - Они не знают о твоем существовании, - возразил Кит.
  
   - Им принадлежат здесь шахты Думаешь, меня нет в их списке? Я включен в любой список. Они пытаются купить мою семью. А если золото не действует, рано или поздно перейдут на свинец.
  
  - Не думаю, что ты разбираешься в этом вопросе.
  
   - Каждый невежественен в чем-то. Для меня это - электричество. Похоже, это богатые парни.
  
   - Они так легко могут себе это позволить. А ты можешь?
  
   Всё разваливалось. Вебб чувствовал, что проигрывает сыну в споре. Он слишком быстро спросил:
  - И какова расплата?
  
   - После выпуска я пойду работать в корпорацию Вайба. Что-то не так?
  
   Вебб пожал плечами:
  
  - Ты будешь принадлежать им.
  
   - Это стабильная работа. А не как...
  
   - Как всё здесь, - Кит оглянулся по сторонам.
  
  Вебб понял, что это конец:
  
  - Ладно, хорошо. Ты - или мой мальчик, или их, сочетать это не получится.
  
   - Я должен выбирать?
  
   - Ты не собираешься, Кит.
  
  - Не собираюсь.
  
   Эта реплика вырвалась прежде, чем мальчик мог подумать или осознать, какое горе отразилось на лице Вебба, которое ему приходилось поднимать, потому что Вебб продолжал расти.
  
   - В таком случае, - Вебб притворился, что изучает какой-то документ от начальника смены, - уезжай, когда захочешь. Со мной всё в порядке.
  
  С тех пор они взяли за привычку не встречаться взглядами, и, как оказалось потом, у них никогда больше не было возможности посмотреть друг другу в глаза снова на этом безлюдном подветренном берегу в провинции смерти.
  
   - С ним немного сложно, - показалось Мэйве.
  
   - Тебе тоже? Ты наблюдаешь за ним в последнее время, черт возьми, он - больше не малыш, ты не можешь продолжать с ним нянчиться, как с девчонкой, пока он не станет совсем ни для чего не пригоден.
  
   - Но он - наш малыш, Вебб.
  
  - Задница малыша. Он достаточно взрослый и, уж точно, достаточно большой, чтобы понимать, что сейчас происходит. Как работает эта сделка.
  
  Вскоре Кит уехал, и эмоции немного утратили остроту лезвия ножа, а потом Вебб начал вспоминать, как они спорили с его отцом Кули, так же громко и так же бессмысленно, и он даже не мог вспомнить, из-за чего каждый раз это начиналось. Хотя Вебб был моложе, когда умер Кули, никогда раньше ему не приходило в голову, что Кули мог чувствовать то же, что сейчас чувствует Вебб. Ему стало интересно, останется ли у него это чувство до конца жизни - ему никогда не удавалось уладить их с отцом спор, и сейчас происходило то же самое, чертово проклятие, происходило между ним и Китом...
  
  Мэйва провела Кита с вокзала, но это было холодное прощание, и в нем было не слишком-то много надежды. Он притворился, что не понимает, почему больше никто не пришел, никто из мужчин. Она надела свою церковную шляпу - 'церковную', которую она надевала каждый раз, когда не собиралась стоять под открытым небом, старый бордовый бархат накопил годы дорожной пыли и выцвел на солнце миниатюрных горных вершин. Давно прошли те времена, когда он еще не дорос до того, чтобы посмотреть вниз и заметить это.
  
  Она суетливо бегала по вокзалу, сверяя свои часы, узнавая о местонахождении поезда у дамы - телеграфистки и ее помощницы, несколько раз спрашивала у Кита, достаточно ли, по его мнению, она упаковала ему еды в дорогу. Корнуэльские пирожки и тому подобное.
  
   - Ну, это ведь не навсегда, мам.
  
   - Нет. Конечно, нет. Но я остаюсь здесь, не знаю...
  
   - Всё наладится. Смотри на это проще.
  
   - Если ты не против, пиши мне. В школе у тебя был такой аккуратный почерк.
  
  - Я буду писать тебе регулярно, мам, так что ты сможешь не упускать меня из виду.
  
  В рядах проводников началось какое-то брожение, словно они ловили далекие невидимые сигналы, пробудившись от общего сна, или, как некоторые клялись, увидели едва заметный след задолго до появления первого кольца где-то вдали свистевшего пара.
  
   - Я никогда больше тебя не увижу.
  
   Нет. Она этого не сказала. Но она могла так сказать, очень просто. Он посмотрел на нее. Любой незаметный жест отчаяния этого внимательного молодого человека превращал его снова в мальчика, которого ей хотелось оберегать.
  
  Звонок поступил за неделю до того, во время ночной вахты, которую 'Друзья' продолжали нести каждую ночь, несмотря на то, что в эту эпоху вахта уже устарела. Мальчик с лицом ангела со старых полотен под мешковатым картузом, козырек которого был повернут боком, появился с телефонным аппаратом, провод которого тянулся за дверь в едва освещенную тьму. Кто мог звонить так поздно, это было похоже на розыгрыш.
  
  На следующее утро мнения над водянистой овсянкой с луфарем и остатками вчерашнего кофе фактически разделились. У них не было навигационных карт, которые помогли бы найти путь. Их единственной инструкцией было - следовать на юго-запад и ждать корректировок курса с неназванной станции на неопределенном расстоянии, которое сообщат с помощью нового устройства Теслы, установленного на дирижабле, остававшегося безмолвным со дня установки, хотя оно было заряжено током и четко настроено.
  
  Голоса, которые звучали в течение следующих нескольких дней, было сложно соотнести с каким-либо происхождением в сфере материального. Даже лишенный воображения Линдси Ноузворт рассказал о возникшем у него чувстве легкого, но устойчивого холодка в локтях, когда из устройства начинал доноситься этот хриплый шепот.
  
   Сейчас они поймали западный ветер, который должен был с едва ли не геометрической точностью принести их на безлюдные и малоизвестные острова Индийского океана Амстердам и Сент-Пол, недавно аннексированные Францией.
  
  Они летели на высоте нескольких десятков футов над вздымавшимися волнами враждебного моря, усеянного островами из голых черных скал, незаселенными, без растительности.
  
  - Когда-то, - начал рассказывать Майлз Бланделл, - во времена первых исследователей каждый из этих островов, независимо от того, насколько маленьким он был, получил свое собственное имя - столь невероятно было их изобилие в море, столь благодарны были Богу их первооткрыватели за любой берег...но в наши дни эти названия забыты, это море снова впадает в анонимность, каждый остров, вырастающий из него - лишь еще одна темная пустыня.
  
  Поскольку названий больше не было, островки друг за другом начали исчезать с навигационных карт, и однажды исчезли из освещенного мира, чтобы вернуться в Невидимое.
  
  На одной из этих овеваемых ветрами скал 'Друзья Удачи' заметили рабочие детали - на них висели страховочные тросы, они качались на мокрой поверхности, вряд ли достаточно большие для того, чтобы удержать их всех, хотя там не было ничего очевидного, даже гуано, ради чего стоило бы рисковать своей безопасностью. Корабли, которые становились на якорь рядом, были построены по новейшим проектам и оснащены морскими орудиями, доступными только европейским державам. Их присутствие в этих водах, на которое даже намека не было в пространных коммюнике, поступавших мальчикам из штаб-квартиры 'Друзей Удачи', было тайной, темной, как освещенный молнией морской пейзаж.
  
  Последний остров, где они могли пополнить запасы скоропортящихся продуктов, например, молока, Сент-Маск, когда они пришвартовались, сначала показался им необитаемым. Потом постепенно по одному и по двое начали появляться люди, вскоре 'Друзей Удачи' окружила большая толпа местных жителей, а потом они увидели и город, словно он был там всегда, только и ждал их прибытия...город какого-то размера, говоря по-английски, такой чистый и совсем без мусора, так что по нему можно было ходить босиком, независимо от того, насколько официально вы были одеты, городские костюмы, нарядные платья к чаю - неважно, на приезжего в обуви косились. В центре города строили какую-то огромную подземную конструкцию, граждане стояли на переходах и тротуарах и смотрели вниз в бетонные колодцы, полные паровых механизмов, тягловых животных и обломков породы. Когда их спросили о цели стройки, они нахмурились, озадаченные, словно на самом деле не слышали визитеров.
  
  -Дом, - сказал кто-то, - это дом. А из какого дома прибыли вы?
  
  Но все ушли прежде, чем кто-нибудь из парней успел ответить.
  
  В моряцкой таверне в доках, в одном из этих низких притонов, которые Чик Заднелет находил с безошибочным инстинктом, в какой уголок мира ни занесло бы мальчиков, он встретил мрачного морского изгоя, который объявил, что выжил после крушения фрегата 'Корабль Ее Величества Мегера', разбившегося у острова Амстердам приблизительно тридцать лет назад.
  
  - Паршивое местечко. Потребовались месяцы, чтобы нас спасли. Ничем не отличается от морской службы...о, это отсутствие движения, конечно, немного больше рыбы в рационе, чем вы можете представить. Человек продолжает нести вахту и делит пространство с теми же людьми, которых уже научился терпеть или ненавидеть, или и то, и другое вместе, что с точки зрения чистого выживания оказалось великим благословением, представьте, если бы старушка Мегера была пассажирским судном, полным незнакомцев - половина из нас убила бы другую половину в течение первой недели, и, возможно, еще и съела бы. А нас там было четыреста человек.
  
  - Любопытно, - сказал Чик. - Именно таково, по моим подсчетам, население Сент-Маска.
  
  Всего несколько часов спустя после того, как они покинули эти языческие обломки в восстановившейся пустоте моря, перед ними возник вулкан, темный и мертвящий, это был их пункт назначения. Задание заключалось в наблюдении за явлениями, которые будут происходить во время эксперимента доктора Теслы в Колорадо-Спрингз в точке Земли, которая является ее антиподом. Служба логистики 'Друзей Удачи' поставляла им, без каких-либо просьб, всегда вовремя, дорогие наборы электрических инструментов с учетом новейших тенденций технической мысли, их доставляли без счетов-фактур восточные рабочие, которые толпой заходили в лагерь и покидали его, смена за сменой, часто под непомерной ношей. Вскоре территория была завалена паллетами и гвоздями из открытых ящиков. Солома постепенно выпадала из шляп кули и уже доставала им по щиколотку. Вредители, попавшие на берег вместе с грузом, иногда из самой Калифорнии, карабкались и вскоре нашли себе дом на склонах вулкана, осмеливаясь спуститься в лагерь только для ночных набегов на камбуз.
  
  Наконец, разгрузка корабля была завершена, кочующая рабочая бригада тихо отгребла веслами к судну без флага, стоявшему в открытом море, чтобы выполнять физическую работу где-нибудь еще в этом полушарии. Скорее всего, в Южной Африке. А мальчики собрались вплотную у подножия сочащегося ядом вулкана, высота которого составляла почти тысячу футов, на берегу, столь ярко освещенном, что он казался почти бесцветным, слепота в сердце вулкана ко всему, что они знали, пока волны океана накатывали одна за другой, мерно, как дыхание какого-то местного бога. Сначала никто не знал, что сказать, даже если бы можно было услышать наверху звук батареи прибоя.
  
  В последнее время обед был сопряжен с политической нестабильностью из-за продолжавшейся дискуссии относительно выбора новой фигуры для носа судна. Предыдущая фигура, являвшая собой голову президента МакКинли, была серьезно повреждена во время непреднамеренного столкновения с чикагским небоскребом, которого, насколько мальчикам было известно, не было там накануне.
  
  Чик Заднелет и Дерби Сосунок выступали лоббистами фигуры голой женщины:
  - И чем аппетитнее, тем лучше! - требовал Дерби на каждом из многочисленных ситуативных собраний по этому вопросу, что вызывало уже едва ли не рефлекторные укоры со стороны Линдси Ноузворта:
  
  - Сосунок, Сосунок... список твоих недостатков растет с удручающе головокружительной скоростью.
  
   - И ни одна из них не соответствует чертовой политике судна, - протестовал Дерби, хмуря раскрасневшееся лицо. С тех пор, как его голос изменился, его обаятельно непокорный тон, который раньше был приемлем, померк до чего-то более рассудительного и столь же беспокойного.
  
  Прежде веселый талисман вышел из возраста политической невинности через краткий период юношеской неопределенности и перешел на этап недоверия к властям, приближаясь к склонам Нигилизма. Его сослуживцы по воздушному судну, даже всегда веселый Чик Заднелет, долго думали, прежде чем произнести вслух даже самую обычную шутку в присутствии Сосунка, чтобы он не обиделся.
  
   По вопросу выбора фигуры на нос судна Рэндольф Сент-Космо продолжал настаивать на Национальной птице как безопасном и патриотическом выборе. Майлзу Бланделлу, со своей стороны, было вообще всё равно, что будет изображать фигура, если это будет что-то съедобное, в то время как Линдси, словно обиженный прагматизмом этого выбора, настаивал на чистой абстракции:
  
  - Один из полиэдров Платона, возможно.
  
  - Этот тип, -хихикнул Дерби, - доставал свою болванку только для того, чтобы помочиться, я готов биться об заклад!
  
   - Никто не спорит! - презрительно захохотал Чик.
  
  Споры о носовой фигуре, сначала не выходившие за рамки различий вкусов, становились всё озлобленнее и запутаннее, вскоре достигнув глубины, которая изумила их всех. Старые раны снова начали болеть, был найден повод, чтобы обменяться тычками, а вскоре - и ударами. В районе расположения кухни появилось объявление очень большим шрифтом кларендон:
  
  ХВАТАНИЕ ЗА ЗАД В ОЧЕРЕДИ У РАЗДАТОЧНОЙ НЕПРИЕМЛЕМО!!! НАРУШЕНИЯ ПОВЛЕКУТ ЗА СОБОЙ ДЕСЯТЬ НАРЯДОВ ВНЕ ОЧЕРЕДИ!!! ЗА КАЖДОЕ!!!
  
  
  По поручению начальника штаба.
  
   P.S.- Да, это НЕДЕЛИ!!!
  
   Тем не менее, они продолжали ерзать и ворчать, делая шарики размером с палец из спаржевого мусса, супа гумбо в креольском стиле или пюре из репы, всякий раз, когда думали, что главный старшина корабельной полиции не смотрит - не для того, чтобы есть, а чтобы исподтишка бросать их друг в друга, надеясь на реакцию. Майлз Бланделл, как командир судна, смотрел на них с добродушной растерянностью.
  
  -Замбледи бонгбонг, - подбадривающее кричал он, когда летела еда. - Вамбле, вамбле!
  
   Майлз, блуждавший по коридорам, словно привидение, начал всё больше пугать сослуживцев. Обеды слишком часто превращались в упражнения в глубокой, даже смертельной, неопределенности, в зависимости от того, где в этот день Майлз приобрел ингредиенты. Иногда он готовил настоящий кордон блю, а иногда - что-то несъедобное из-за блужданий духа, направление которого никогда нельзя было с точностью предсказать. Не то чтобы Майлз мог намеренно испортить суп или сжечь мясной хлеб - он редко поступал так откровенно, скорее был склонен к упущениям по забывчивости или к ошибкам в измерении количества и времени.
  
  - Если существует необратимый процесс, это - приготовление еды! -отчитывал его офицер по вопросам термодинамики Чик Заднелет, желая помочь, но с некоторым невольным волнением.
  
  - Ты не можешь заново пожарить индюшку или заново перемешать испорченный соус - время определено для каждого рецепта, и, не обращая на него внимания, ты создаешь угрозу для себя.
  
   Иногда Майлз отвечал:
  
  - Спасибо, Чик, это мудрый совет...
  
   . . . ты столь невероятно терпелив ко мне, я приложу все усилия и сделаю всё возможное, чтобы улучшить ситуацию,
  
   а иногда он кричал:
  
  - Из метаварбл блиблот зеп! - яростно размахивая поварским колпаком, и его лицо озаряла загадочная улыбка.
  
  Единственным едоком в их компании, который никогда не испытывал разочарования, был Пугнакс, привередливый вкус которого Майлз всегда уважал, независимо от своего настроения. Вместе с ассортиментом человеческих предпочтений, которые включали марочное шампанское, тушеное мясо черепахи и спаржу под голландским соусом, Пугнакс настаивал на том, чтобы все блюда подавали в отдельных тарелках, обязательно из костяного фарфора определенного возраста и подтвержденного происхождения, что придало новый смысл выражению 'неразбериха собачьей трапезы'.
  
  В США было уже почти Четвертое июля - это значило, что ночью, в соответствии с регламентом, на борту тоже будет празднование, нравится вам это или нет.
  
   - Огни и шум, чтобы заставить нас скакать, как дрессированных бабуинов, - высказал свое мнение Дерби.
  
  - Любой мало-мальски образованный человек знает, что фейерверки в честь Четвертого июля - это патриотический символ выдающихся эпизодов военного развития в истории нашей страны, они считаются необходимыми для поддержания целостности нашей родины Америки перед лицом угроз, которые возникают со всех сторон в этом темном и враждебном мире.
  
  - Военный рост без цели, - заявил Майлз Бланделл, - это политика в чистейшей форме.
  
   - Если нам будет всё равно, - высказал свое мнение чиновник по вопросам науки Заднелет, - народ начнет путать нас с анархо-синдикалистами.
  
  - Самое время, - проворчал Дерби. - Давайте сегодня ночью устроим артиллерийскую пальбу в честь бомбы на площади Хеймаркет, благослови ее Бог, поворотная точка в американской истории и единственное средство для рабочих добиться справедливого отношения в рамках этой ничтожной экономической системы - благодаря чудесам химии!
  
  - Сосунок! - ошеломленный Линдси Ноузворт с трудом сохранял самообладание. - Но это ведь вульгарный антиамериканизм!
  
   - Дааа, а твоя мама -Пинкертон.
  
   - Что ты за маленькая коммунистическая...
  
  - Хотелось бы мне знать, о чем они спорят, - пожаловался Рэндольф Сент-Космо, не обращаясь ни к кому определенному. Возможно, в этой дали, к ветру.
  Но этой ночью, как оказалось, пиротехники запланировали не просто взрыв. Когда их жестокие свечи начали по очереди оглушительно взрываться над разрушенным вулканом, Майлз призвал компанию, с нотками тревоги в голосе, которых прежде за ним не замечалось, задуматься о характере взлета сигнальной ракеты, особенно - о невиданном прежде удлинении видимого следа, после того, как сгорел топливный заряд, но до того, как фитиль зажег светосигнальное табло, об этом подразумеваемом мгновении успешного взлета ввысь, в темное небо, линейный континуум точек, которые невидимы, но есть, пока не возникли сотни огней...
  
  - Прекрати, прекрати! - Дерби шутовским жестом зажал уши. - Это звучит, как китайщина!
  
  - Ну а кто изобрел фейерверки, - согласился Майлз. - Но что это говорит вам о траектории ваших собственных жизней? Ну, кто-то хочет высказаться? Думайте, говоруны, думайте!
  
   Час великого эксперимента с обратной стороны мира приближался. Под сенью разрушенного вулкана пахло не совсем столовской стряпней, словно в ходе какого-то продолжительного химического эксперимента никак не удавалось получить точный результат. Электроды трещали и взрывались, и огромные катушки трансформатора беспокойно гудели, почти с человеческим акцентом, подпитываемые электрогенераторами, пар для которых поступал из местных термальных источников. Передающие и принимающие антенны для беспроводного оборудования установили по краям лавового конуса, и передача началась, пока, почти точно с другой стороны Земли, персонал по вопросам мониторинга 'Друзей Удачи' ждал в защищенной от погодных катаклизмов хижине на вершине Щучьего пика, но мнения относительно странной линии радиосвязи разнились - действительно ли сигнал обогнул планету или прошел сквозь нее, или дело было вовсе не в линейной прогрессии, и вместо этого всё происходило одновременно в каждой части цепи?
  
  К тому времени, когда 'Беспокойство' снова было готово взмыть в небеса, спор о носовой фигуре судна разрешился мирно - мальчики сошлись на компромиссном варианте задрапированной женской фигуры, скорее, наверное, материнской, чем вызывающей эротические фантазии, были принесены взаимные извинения, потом повторены, в некоторых случаях - с утомительными длиннотами, потом для этих повторов уже нужны были новые извинения, и рабочие дни наполнились небесными церемонными формальностями. Потом мальчики вспоминали об этом эпизоде, как другие вспоминают время болезни или юношеских глупостей. Поскольку Линдси Ноузворт был здесь, чтобы напомнить им всё, такие трудности возникали всегда по веской причине, а именно - из-за преподавания предостерегающих уроков.
   - Например, - ухмылялся Дерби, - быть хорошими?
  
  - Всегда предполагалось, что мы, кому это еще не совсем ясно, должны быть выше такого поведения, - мрачно сказал старпом. - Буквально выше. Такой вид пререканий, может быть, для земных людей, но точно не для нас.
  
   - Ну, не знаю. Мне даже понравилось, - сказал Дерби.
  
   - Несмотря на это, мы должны стараться всегда сводить к минимуму загрязнение мирским, - объявил Линдси.
  
  Каждый из мальчиков по-своему согласился.
  
   - Мы были на волосок от гибели, парни, - сказал Рэндольф Сент-Космо.
  
   - Давайте составим протоколы, - добавил Чик Заднелет, - чтобы избежать таких ситуаций в будущем.
  
   - Глоймбругниц зидфусп, - энергично закивал головой Майлз.
  
   Не удивительно, что, когда возникла возможность, а возникла она вскоре, мальчики без раздумий ухватились за возможность выйти за пределы 'мирского', даже ценой предательства своей организации, своей страны и даже самого человечества?
  
  Приказы поступали с обычным отсутствием церемоний или хотя бы общепринятой вежливости, с помощью тушеных устриц, которые Майлз Бланделл готовил каждый четверг как дежурное блюдо, в этот день, задолго до рассвета, он посетил рынок морепродуктов в людных узких переулках старого города Сурабайя, Восточная Ява, где мальчики наслаждались несколькими днями отпуска на земле. Там к Майлзу подошел джентльмен японского происхождения с необычайным талантом убеждать, который продал ему, как тогда показалось, по невероятно привлекательной цене, два ведра, полных того, что он несколько раз назвал 'Особыми японскими устрицами', это были фактически единственные английские слова, которые, как потом вспоминал Майлз, он произнес. Майлз больше не думал об этом, пока посреди полуденной столовой не раздался отчаянный крик Линдси Ноузворта, за которым последовали полминуты не характерных для него ругательств. На подносе перед ним лежала жемчужина необычного размера и сияния, которую он только что решительно достал изо рта, казалось, она действительно светится изнутри, и мальчики, которые собрались вокруг нее, сразу поняли, что это - сообщение от Вышестоящего руководства 'Друзей Удачи'.
  
   - Я и не надеюсь, что ты каким-то чудом записал фамилию или адрес этого торговца устрицами, - сказал Рэндольф Сент-Космо.
  
   - Только это, - Майлз протянул маленькую визитку, испещренную японским текстом, который, к сожалению, никто из мальчиков не был в состоянии прочесть.
  
   - Это невероятно нам поможет, - ухмыльнулся Дерби Сосунок. - Но, черт возьми, теперь мы знаем всю историю.
  
  Чик Заднелет уже достал из своего шкафчика хитроумный оптический прибор из призм, линз, ламп Нернста и установочных винтов, в соответствующий держатель которого он поместил жемчужину. Линдси, всё еще клацая челюстью от зубного дискомфорта и обиженно бормоча, опустил шторы в обеденном зале от света тропического полудня, и мальчики сосредоточили свое внимание на светоотражающем экране, установленном на переборке, где, словно фотографическое изображение, возникающее из эмульсии, начал проступать печатный текст сообщения.
  
  С помощью чрезвычайно секретной технологии, в это время разработанной в Японии доктором Микимото, он начал создавать свои первые культивированные жемчужины, частички подлинного арагонита, из которого состояли перламутровые слои жемчужины, под действием 'обусловленного параморфизма', как было известно искусным сынам Нихона, избирательно иногда изменялись и становились другой формой карбоната кальция, а именно - микроскопическими кристаллами двоякопреломляющегося кальцита, известного как чистый известняк. Обыкновенный луч, проходя через этот минерал, разделялся на два отдельных луча, которые назывались 'обычный' и 'чрезвычайный', это свойство японские ученые потом использовали для создания дополнительного канала оптической коммуникации, когда в слоистой структуре жемчужины мог появиться один из тысячи крохотных хитроумно организованных кристаллов. При определенном освещении и затейливом преломлении света, направленного на подходящую поверхность, любая модифицированная таким образом жемчужина могла передать сообщение.
  
  Для изощренного восточного ума это был обычный шаг - объединить параморфную шифровку с процессом Микимото, после чего каждая устрица на ежедневных рынках страны вдруг превратилась в потенциального курьера секретной информации. Если модифицированные таким образом жемчужины затем вставить в ювелирные украшения, размышляли изобретательные японцы, шеи и мочки ушей богатых женщин промышленного Запада могут стать посредниками, даже менее милосердными, чем море, по жестоким волнам которого плывут сообщения о тоске или просьбы о спасении, запечатанные в бутылки и брошенные на волю волн. Как иначе предотвратить злоупотребление жемчужинами, какое другое приношение по обету здесь возможно?
  
  Сообщение от Вышестоящего Руководства приказывало экипажу немедленно принять надводное положение и отправиться по Внутренней области Земли в район Северного полюса, где им нужно было перехватить шхуну 'Этьенн-Луи Малю', попытаться убедить ее капитана д-ра Олдена Форманса отменить экспедицию, которую он уже начал, применяя любые средства, кроме силы, что, хотя и не было напрямую 'Друзьям Удачи' запрещено, создавало твердую презумпцию Плохого вкуса, которого каждый Друг Удачи, по старинной традиции, клялся избегать, по крайней мере, стремиться к этому.
  
  Некоторые из величайших умов в истории науки, включая Кеплера, Галлея и Эйлера, размышляли о существовании так называемой 'полой Земли'. Была надежда, что однажды технология внутрипланетарной 'обрезки', которую собирались использовать мальчики, станет обычной рутиной, столь же по-своему полезной, как Суэц или Панамский канал, доказавшие свою полезность для судоходства на поверхности. Но во времена, о которых мы говорим, для нашего маленького экипажа оставалась возможность ошеломленного удивления, поскольку 'Беспокойство' покинуло царство солнечного света над Южным Индийским океаном, пересекло кромку Антарктики и начало боковое движение над необъятными просторами белизны, испещренной черными возвышенностями, к огромной темной полости, которая ужасающе дышала на расстоянии нескольких миль от них.
  
  Но что-то казалось им странным.
  
   - Навигация сейчас осложнена, - задумчиво сказал Рэндольф, в какой-то растерянности склоняясь над штурманским столом. - Ноузворт, вспомни старые дни. Мы знали всё загодя.
  
   Небесные путешественники смотрели на стаи местных птиц, разлетающиеся длинными винтовыми спиралями, словно убегая от возможности быть втянутыми в некую пучину внутри планеты, которую чувствовали только они, как и исчезновение, до прихода более умеренного климата, вечных снегов, которые сначала заменит тундра, а потом - пастбища, деревья, плантации, а потом - даже одно или несколько поселений, только на Краю, подобно приграничным городам, где в былые времена проходили ежегодные ярмарки, жители внутренних областей приезжали, чтобы отовариться ямайским фонареглазом, огромными кристаллами с геомантическими свойствами, неочищенными рудами различных полезных металлов и грибами, не известными микологам мира поверхности, которые раньше регулярно ездили сюда в радужной надежде открыть новые виды с новыми свойствами стимуляции визионерского опыта.
  
  Но во время этого путешествия полярный лед сохранялся почти до самого великого портала, который сам по себе оказался значительно меньше, с какой-то странной ледяной дымкой, цветом она почти сливалась с поверхностью, парила над порталом и опускалась внутрь, вскоре она стала столь плотной, что экипаж 'Беспокойства' фактически летел вслепую, ведомый лишь своим чувством обоняния, среди ароматов горящей серы, грибниц и смолистых испарений огромных хвойных лесов, где росло что-то вроде сосен, фрагменты которых начали обрывками возникать из тумана.
  
  Двигатели начали энергично гудеть, воздушное судно вошло в полость планеты. Антенны и рангоуты вскоре начали светиться бледно-голубым светом, намного более ярким, чем во время предыдущих переходов.
  
   - Даже с учетом южной зимы, - отчитался Чик Заднелет, который вел учет светометрических показателей, - здесь намного темнее, чем было раньше, конечно, это связано с меньшим радиусом входного отверстия, через которое поступает меньше света с поверхности.
  
   - Интересно, чем это вызвано, - нахмурился Рэндольф. - Не могу сказать, что мне это очень по душе.
  
   - Излишнее внимание со стороны средних широт, - провозгласил Майлз в некоем пророческом экстазе. - Когда внутренняя полость чувствует угрозу, это защитный рефлекс, у всех живых существ он есть в той или иной форме........
  
  Далеко 'внизу', сквозь внутрипланетные сумерки, им удалось рассмотреть в огромной внутренней выемке, растянувшейся на большое расстояние, фосфоресцирующие цепочки и сети поселений, пересекавшие неосвещенные клочки девственной природы, на которые не ступала нога землепашца, настолько тихо, насколько позволяли нитроглицериновые двигатели, небесные путешественники осуществили свой переход.
  
   - Как вы думаете, они знают, что мы здесь? - прошептал Линдси, как всегда во время такого перехода, всматриваясь в свой ночной бинокль.........
  
   - Отсутствуют какие-либо признаки другого воздушного движения, - пожал плечами Рэндольф, - это, кажется, незначительная точка.
  
   - Если бы у кого-то из них там внизу были орудия большого радиуса поражения, - ехидно предположил Чик, - разрушительные лучи, возможно, или линзы для фокусировки полярного сияния на нашей слишком уязвимой обшивке, они могли бы только и поджидать, пока мы подлетим поближе.
  
   - Тогда, возможно, нам нужно объявить повышенную боевую готовность, - предложил Линдси Ноусворт.
  
   - Хихи, толпа нервных глупышек, - начал насмешничать Дерби Сосунок. - Продолжайте чесать языками, леди, возможно, ваши тревоги ввергнут нас в настоящую катастрофу.
  
   - Появилось сообщение в приборе Теслы, - приглушенным голосом сказал Майлз, обслуживавший беспроводные устройства на 'Беспокойстве'.
  
   - Откуда ты знаешь, Жучий мозг?
  
   - Послушайте.
  
   Майлз, спокойно улыбаясь, в чем человек более приземленный легко распознал бы провокацию, протянул руку и переключил рубильники на консоли перед ним, после чего находившееся рядом электронное звуковое реле с фырканьем ожило.
  
  Сначала 'шум' казался просто совокупностью магнито-атмосферных помех, к которым мальчики с возрастом привыкли, возможно, здесь их усиливало чрезвычайно резонантное пространство, в которое они погружались всё глубже. Но сейчас в эфире начали проступать человеческие тембры и ритмы - не столько речь, сколько музыка, словно сумрачные лье, над которыми они пролетали, были связаны с помощью песни. Линдси, офицер по коммуникации, прижал ухо к прибору Теслы, напряженно прищурившись, но, в конце концов, покачал головой:
  
   - Слишком невнятно.
  
   - Они зовут на помощь, - заявил Майлз, - это ясно, как божий день, и достаточно отчаянно. Они взывают о помощи, потому что на них напали полчища враждебных гномов, и зажгли красные сигнальные лампы, расположив их концентрическими кругами.
  
   - Вон они! - воскликнул Чик Заднелет, указывая поверх кормовой части правого борта.
  
   - Тогда нечего обсуждать, - объявил Рэндольф Сент-Космо. - Мы должны приземлиться и помочь им.
  
  Они спустились на поле битвы, кишевшее крохотными солдатами в шлыках, в их руках, как оказалось, были электрические арбалеты, периодически стрелявшие молниями слепящего зеленоватого света, спорадически озарявшими поле боя со смертоносностью мерцающей звезды.
  
   - Мы не можем атаковать этих парней, - начал протестовать Линдси, - они ниже нас, а в Правилах применения силы четко сказано...
  
   - В чрезвычайных ситуациях решение по своему усмотрению принимает капитан, - ответил Рэндольф.
  
   Сейчас они парили над металлическими башенками и балюстрадами чего-то вроде замка, где горели багровые огни бедствия. Фигурки, которые можно было рассмотреть внизу, смотрели вверх на 'Беспокойство'. Майлз рассматривал их в ночной бинокль, стоя на посту управления судном, его зачаровал вид женщины, удерживавшей равновесие на высоком балконе.
  
   - Клянусь, она прекрасна! - в конце концов, воскликнул он.
  
  Их судьбоносное решение приземлиться тот час же вовлекло их в политические интриги региона, и в результате они поняли, что украдкой подбираются к грубому нарушению Директивы относительно Невмешательства и Погрешности высоты, которое легко может стать причиной официальных слушаний и, возможно, даже лишения полноправного членства в Национальной организации. Для ознакомления с подробным отчетом о том, как они впоследствии чудом избежали внимания со стороны безумного Легиона Гномов, бессовестного потворства одного международного горнопромышленного картеля, плотской безнравственности, охватившей королевский двор Хтоники и, в частности, принцессу Плутонию, и почти неотразимом обаянии подземной монархини, которая, подобно Цирцее, воздействовала на умы экипажа 'Беспокойства' (в особенности, как мы увидели, на Майлза), читателей мы отсылаем к роману 'Друзья Удачи' во внутренностях Земли' - по каким-то причинам это наименее привлекательный роман в серии, автор похож на морализатора из Танбридж-Уеллс, Англия, выражающего недовольство, часто довольно сильное, моим безобидным скромным внутриземным скерцо.
  
  После поспешного бегства от враждебных полчищ коренастых туземцев, за сутки по наземному времени 'Друзья Удачи' пролетели через внутреннюю полость Земли и вылетели через ее Северный портал, оставшийся позади маленьким кругом света. Как и в прошлый раз, все отметили уменьшившийся размер планетарного выхода. Это был мудреный способ управления, как выяснилось, нужно было определить точный район на быстро расширяющемся светящемся периметре, где они могли с наименьшими затратами времени оказаться возле шхуны 'Этьен-Луи Малю', несущей членов экспедиции Форманса к судьбе, которую едва ли многие из них выбрали для себя добровольно.
  
  Часть вторая
  
  Исландский шпат
  
  Помимо пристального всматривания вдаль со штормового мостика Рэндольф Сент-Космо также смотрел вперед за корму в самый мощный бинокль, имевшийся на судне. Здесь, на север от Северного полярного круга, действующая директива для всех суден 'Друзей Удачи' гласила:
  
  'Незнакомые небесные судна считаются враждебными, пока не будет доказано обратное'.
  
   Теперь каждый день происходили стычки, в основном не за территорию или предметы потребления, а за электромагнитную информацию, международные гонки для наиболее точного измерения и нанесения на карту внелабораторных коэффициентов в каждой из точек этой таинственной математической решетки, которая, как известно, окружала Землю. Поскольку Эпоха мореплавания зависела от нанесения на карту морей и берегов земного шара, и ветров розы ветров, от изменения новых переменных будет зависеть история, которой пренебрегают сейчас, среди рифов магнитных аномалий, каналов наименьшего сопротивления, бурь лучей, у которых еще нет названия и которыми вскипает солнце. Началась 'Лихорадка лучей' - свет и магнетизм, а также - все виды сверх-герцовых лучей, разбирайте, появилось множество изыскателей, многие из которых были профессиональными подателями заявок, целью их была жизнь за счет грубой силы, лишь очень немногие действительно могли найти лучи на всех частотах, большинство не были одарены, но не были и беспринципны, их просто захватил общий поток целенаправленного бегства от здравого смысла, они были отравлены, как искатели золота и серебра прежних дней. Здесь, в высоких слоях атмосферы, находился следующий неукрощенный фронтир, пионеры прибывали сюда на дирижаблях вместо фургонов, начиная имущественные споры, которые останутся в наследство следующим поколениям. Северное сияние, манившее их из детских кроваток в южных широтах темными зимними ночами, вызывая у их родителей смутное чувство ужаса, теперь можно было рассмотреть здесь изнутри, на высоте, в небесных длинных импульсах цвета, непроницаемые паруса и волны, и колоннада света и тока в непрерывных преобразованиях.
  
   В маленьких отдаленных уголках, которым никто не уделял особого внимания, в сетях интриг, о которых мало кто знал, уже много лет шла необъявленная и невидимая война.
  
  На всех северных широтах были установлены скрытые передатчики - меж ледяных скал, в заброшенных шахтах, в тайных внутренних двориках крепостей Железного века, управляемые людьми и автоматические, одинокие и внеземные в отблесках льда. На пронзающих небо скалах, камни которых были похожи на замерзшее гуано морских птиц, скауты Поля Земли, отчаянные, страдающие бессонницей, всматривающиеся в горизонт в поисках каких-либо знаков своего освобождения, которые опоздали на многие годы.... И, действительно, Полярная ночь для некоторых будет длиться вечно - они покинут Землю, окруженные невыразимым великолепием, северное сияние в небесах будет бушевать в пределах спектра видимого и невидимого. Души, привязанные к силовым линиям планеты, скользили от полюса к полюсу, а также - через баснословные внутренние регионы.........
  
  Лавирование на суднах, замаскированных в морском стиле 'искажающей окраски', благодаря которой части судна могут фактически исчезать и появляться снова в облаках хроматического мерцания, воздушные естествоиспытатели собирали данные, представлявшие глубочайший интерес для предпринимателей, создававших лиги на земле, в разведывательных центрах на ее поверхности, например, Межгрупповую лабораторию оптикомагнитных наблюдений ('МЛОН'), радиационный клиринговый центр на Северной Аляске, в эти дни похожая скорее на синдикат Ллойда для избранных, от которого с тревогой ждут следующего судьбоносного сообщения с 'Лутины'.
  
   - Сложные условия в последнее время.
  
   - Черт, когда-нибудь вы опубликуете сообщение о славном беззаботном нападении индейцев.
  
   - Я вам говорю - так не может дальше продолжаться.
  
  Несколько человек оглянулись, хотя этот громкий сигнал давно был им знаком.
  
   - Самоуверенный щенок, что ты можешь знать, тебя даже не было здесь во время последнего затмения.
  
   Дело происходило в темном конференц-зале, окна которого были закрыты железными ставнями, обрывки света зеленых газовых и электрических затемненных ламп, мрак разбавлял лишь лаконичный блеск цепочек для часов на темных жилетах, острия перьев, монеты, обеденные принадлежности, бокалы и бутылки. Снаружи, на улицах, занесенных снегом, волки, рыскавшие вдали от дома в поисках пропитания, довольно-таки красноречиво выли.
  
   - Да, в наши дни в бизнесе объединяются многие люди вашего возраста. Бездумные действия, вредные последствия, никакого внимания к истории или к жертвам тех, кто шел впереди, и так далее.......
  
   - Так было всегда, старче.
  
   - Вы хотели как-нибудь приготовить фрикасе из группы моих парней. Вы еще хотите к ним обратиться?
  
   - Я отправил им письмо с указанием области. Они предупреждены заблаговременно. Вы ведь не отправите судно в дни проверок.
  
   - Всё шиворот-навывоворот, как всегда. Вы не проверяете, когда судна выходят в море, даже если это один беззащитный маленький катерок...
  
   - Беззащитный! Шхуна была полностью оснащена, как десантный корабль, сэр.
  
   - И совершала невинный круиз, как прогулочная яхта, пока вы не атаковали ее своими дьявольскими лучами.
  
   - Она осуществляла Тайное Перемещение. Мы соблюдали правила процедуры.
  
   - Вот это достаточно тайно для вас?
  
   - Мальчики, мальчики!
  
  Такие споры происходили столь часто, что Рэндольф вряд ли удивился, когда раздался сигнал телеграфа поста наблюдения, передатчик которого был прикреплен к хвосту Пугнакса.
  
   - Быстрее, полевой бинокль.......... Так, что мы видим в ярком зареве?
  
  Проплывавшее в отдалении судно отличалось корпусом, по форме напоминавшим луковицу - да и размерами практически тоже - собора Православной церкви, на ее сверкающей красной поверхности был нарисован черный крест Романовых, а над ним золотой кириллицей надпись 'БОЛЬШАЯ ИГРА'. Присутствующие без труда опознали флагманский корабль таинственного русского визави и, довольно часто, антагониста Рэндольфа - капитана Игоря Пажитнова, предыдущие 'стычки' с которым (см. в частности 'Друзья Удачи и Ледяные пираты', 'Друзья Удачи почти проникли в Кремль') пробуждали у мальчиков яркие, но тревожащие воспоминания.
   - Что происходит со стариной Паджи, интересно? - пробормотал Рэндольф. - Они приближаются невероятно быстро.
  
   Параллельная организация в Санкт-Петербурге под названием 'Товарищи Случая' была печально известна тем, что приносила в выбранные ею регионы мира бедствия, мотивы этой организации были мальчикам в большинстве случаев непонятны, специализацией Пажитнова были кирпичи и масонская кирпичная кладка, всегда фрагментами из четырех блоков, это стало его 'подписью', он нападал и разрушал цели, которые выбирало его начальство. Эти смертельные обломки обычно убирали с несущих стен предыдущих удобных для атаки целей.
  
   - Мы, конечно, должны избегать встречи с этими парнями, - кисло кивнул Линдси. - Они, без сомнения, снова подумают, что мы вторгаемся в их 'небесное пространство'.
  
  Сейчас нам вряд ли грозит та история с разбитым носом, как во время польских неурядиц, хотя это было, безусловно, не по нашей вине, но, не смотря на это, нам лучше следовать прямо, пока они нас не остановили, что, похоже, может произойти в любой момент, хм, фактически...
  
  Внезапно 'Беспокойство' содрогнулось от сильнейшего удара в корпус, потому что российское судно не очень вежливо прошло рядом.
  
   - Ну, отлично, - пробормотал Рэндольф.
  
   - Привет, мальчики с воздушного шара! - Капитан Пажитнов был белобрысым, спортивным и уверенно-жизнерадостным - на самом деле намного больше, чем того требовала обычная небесная служба. - Набросились на меня снова. Что случилось? Я слишком стар для этого?
  
  Его улыбка, возможно, ничем не примечательная на поверхности Земли, где, между нами, просто скопище душевнобольных, здесь, на высоте тысяч футов, вдали от какого-либо аванпоста Здравого смысла, казалась даже еще более зловещей, чем палец на спусковом крючке, по всей видимости, турецкого маузера последней модели и другого оружия, которое идентифицировать было сложнее и которое его экипаж сейчас направил на 'Беспокойство'.
  
   - На собратья по небо! - поприветствовал их Рэндольф на русском как можно более непринужденно.
  
   - Куда вы направляетесь? - раскатисто крикнул русский капитан в огромный рупор из китайского серебра.
  
   - На Юг, как видите.
   - Зона аварийного бедствия, власти только что объявили, - Пажитнов провел рукой, указывая на широкий сектор замерзшей земли внизу. - У вас может возникнуть желание сменить курс.
  
   - Власти? - с интересом переспросил Линдси, словно услышал имя близкого друга.
  
   - МЛОН, - пожал плечами русский капитан. - Мы не обращаем на них внимания, а вы можете.
  
   - Что это за авария, - поинтересовался Рэндольф, - что они сказали?
  
  Лица московитских воздухоплавателей исказила судорога зловещего веселья.
  
   - В том регионе России, где я вырос, - в конце концов смог снова говорить капитан Пажитнов, - у всех животных, независимо от того, насколько они большие или опасные, есть имена - у медведей, волков, сибирских тигров... У всех, кроме одного. Единственное существо, которого боятся все остальные животные, включая человека, потому что, если он их найдет, он их съест, и не обязательно убив перед этим. Это существо ценит боль. Боль - это как... соль. Специи. Для этого существа у нас нет имени. Никакого. Вы понимаете?
  
   ...... - Матерь божья, - прошептал Линдси шефу, - а мы просто спросили.
  
   ......... - Спасибо, - ответил Рэндольф. - Мы продолжим наш путь с особой осторожностью. Можем ли мы помочь вам решить какие-либо проблемы пополнения запасов? Что-то, что начало у вас заканчиваться?
  
   - Уважаю вашу святую простоту, - улыбнулся оппонент, не в первый раз, поскольку это была ритуальная пикировка.
  
  'Большая игра' начала отплывать, ее капитан и старшие офицеры оставались на мостике и продолжали совещаться, посматривая на 'Беспокойство'. Когда судна были почти вне пределов слышимости, капитан Пажитнов помахал им рукой и крикнул: 'Бон вояж!', его голос звучал жалобно и смешно в необъятности арктического неба.
  
   - Что это было? Если они пытались нас отпугнуть...
  
   - Никаких упоминаний об экспедиции Форманса, заметь.
  
   - Это было что-то другое, - сказал Майлз Бланделл, единственный член экипажа, который, кажется, принял это предостережение близко к сердцу и вернулся, когда другие мальчики занялись своими привычными делами, к приготовлению полдника, а Пугнакс снова уткнулся в роман-фельетон г-на Эжена Сю, который, как оказалось, он читал по-французски в оригинале.
  
   Они продолжали следовать в Зону аварийного бедствия, настороженно прислушиваясь к прибору Теслы и внимательно изучая бесцветную пустыню внизу. Несколько часов, когда минуло время ужина, их загадочный соперник 'Большая Игра' соблюдал дистанцию, но неотступно следовал за ними у скулы правого борта, красный, как проклятый рубин, являющий собой третий глаз во лбу какого-то идола непостижимости.
  
   Не успев перехватить пароход Экспедиции 'Исафйорд', мальчики снова повернули на север, продолжая преследование, но всё время упуская судно, то из-за встречного ветра, то из-за ошибочного отчета по беспроводной связи или задержки в порту из-за опоздания какого-то члена экипажа, который оказался не более чем призраком, 'лишним человеком' арктического мифа. Знакомая история. Но их не менее тревожил временами дополнительный член экипажа 'Беспокойства', хотя его никогда не называли на утренней перекличке. Иногда один из мальчиков вдруг понимал, слишком поздно, конечно же, что лицо, с которым он общается, никоим образом не является настоящим лицом, и даже не принадлежит человеку, которого он мог бы узнать.
  
   В один прекрасный день 'Беспокойство' прибыло в маленький городок, что улицы и переулки, казалось, были заполнены восковыми фигурами - так тихо и внимательно они смотрели на огромное воздушное судно, медленно проплывающее над ними.
  
   Рэндольф Сент-Космо решил приземлиться.
  
   - Это северные люди, помните об этом, - посоветовал он. - Они не собираются ошибочно принять нас за богов или что-то в таком роде, это не как те субчики в Ост-Индии тогда.
  
   - Разве это был не рай! - воскликнул Дерби Сосунок.
  
   После того, как судно приземлилось и пришвартовалось, мальчики вышли на землю, пошатываясь в жажде потратить свою зарплату хоть на что-нибудь
  
   - Это бирюза?
  
   - Мы называем это Голубой слоновой костью. Сохранившиеся кости настоящего доисторического мамонта, а не подкрашенный целлулоид, который продают там дальше на юге.
  
   - А вот это...
  
   - Это миниатюрная копия инукшука, который на самом деле стоит на линии горного хребта далеко во внутренней полости Земли, камни условно повторяют форму человеческой фигуры, не для того, чтобы испугать путника, а для того, чтобы указать ему путь в края, где межевых знаков слишком мало или слишком много, чтобы не сбиться с дороги.
  
   - Звучит, как описание моего обычного дня.
  
   - Возможно, поэтому эти копии продают в таких количествах. В любой день, даже в городах Юга, можно заблудиться в глуши.
  
   Иногда в тяжелые дни, ожидавшие их впереди, мальчики смотрели на таинственную миниатюру, которую он купил, копию далекой фигуры из камней, которую он, вероятно, никогда не увидит, и пытались в мимолетном проблеске, даже при такой степени иносказания, увидеть некое выражение правды, выходящей за рамки мирского.
  
   Шхуна 'Этьен-Луи Малю' получила свое название в честь инженера наполеоновской армии, который в конце 1808 года смотрел через кусок исландского шпата на закат, отражавшийся от окна Люксембургского дворца, и открыл поляризованный свет. Шхуна была построена из дуба и железа, 376 футов, 6 дюймов в длину, с навесом и шлюпочной палубой, двумя мачтами и одной высокой черной грузовой стрелой. Проволочные растяжки десятков приемно-передающих антенн охватывали все уголки верхней палубы. Нос шхуны немного отклонялся от вертикали в кормовой части, словно она готовилась к необходимости рассекать лед.
  
   Пока шхуна продолжала свой длинный вояж на север к берегам 'Исландии', к безлюдным ледяным утесам, те, кто не спал и не нес вахту, сидели на свесе кормы и наблюдали, как тропические широты исчезают вдали, и играли на мандолинах и маленьких концертино из красного дерева, и пели:
  
   Нет лучше девушек,
   Чем девушки Исландии,
   Нет иных ночей,
   Кроме холодных...
   Мы плывем,
   Не надеясь вернуться,
   В ветра,
   Которые заморозят душу...
  
  
  
  Распространялись слухи, что Капитан снова страдает от душевной болезни, ледяные пираты охотились на 'Малю', как китобои, и, когда шхуну догонят, к ее экипажу проявят даже еще меньше милосердия - некоторые верили, что они действительно в экспедиции в поисках нового источника исландского шпата, чистого, как легендарные кристаллы Хелгустадир, чище, чем всё, что добывают в наши дни в Миссури или в Гуанахуато...это было всего лишь одно подозрение из многих. В конце концов, дело могло оказаться вовсе не в исландском шпате.
  
  В один прекрасный день стены зеленого льда, почти невидимые в северном сумраке, начали проноситься мимо них. Судно приближалось к зеленому мысу, абсолютно зеленым стенам льда, зелень близ воды была также и ароматом, морским запахом глубинного разложения и размножения.
  
  Из окна своего родового поместья на краю мыса с другой стороны от города Констанс Пенхоллоу, которая теперь - личность легендарная, хотя не притязала даже на уважение местных жителей, наблюдала за прибытием 'Малю'. В случае необходимости она могла предстать в благороднейшей позе на фоне сияющего ледяного неба, словно склоняясь в беспокойстве из рамы портрета, глаза ее просили не помощи, а понимания, на жилах ее шеи титановые сухие белила, профиль в три четверти, поэтому лицо видно лишь полукругом, тень причесанных щеткой волос, копна на черепе, медная тень приветливо обращена к открытой полке с книгами, не застекленной, чтобы в стекле не отражалось лицо, только эта завершенность хребта. Так ее нарисовал внук Хантер, стоящую в свободном простом платье, рисунок на ткани - миллион цветов, зеленых и желтых, их видно словно сквозь пыль, пыль другой вспоминаемой страны, которую можно увидеть на закате дня, о ней напоминает пыль из-под копыт лошадей в переулке у обнесенного стеной сада... на заднем плане фахверковый дом, невероятный фронтон со множеством углов, составляющих орнамент в виде чешуи ящерицы, кровля из серого шифера, который блестит после дождя... дебри кровель, неизведанные пределы, тянущиеся к закату.
  
   Существуют тысячелетние сказания о первой небольшой группе изгоев, которые убежали не вслед за обещаниями возвращения Христа, а лишь в страхе преследования мстителей с топорами, которые дышали им в затылок, изгнанники направлялись на Запад, самоубийственно веселые, почти беззаботные...сказания о Гаральде Жестоком, сыне короля Сигурда, который плыл на север, влекомый необъяснимой жаждой, с каждым закатом всё больше удаляясь от комфорта и доброты к ужасным берегам, всё меньше ударов весла отделяло его от падения в Гинунгагап, темную бездну, проступавшую сквозь северную тьму, по донесениям, там многие годы собирались пропавшие рыбаки, мародеры, одержимые поисками Бога беглецы......Гаральд встал у руля, гребцы взялись за весла, роковые пределы окутывал туман, и Гаральд Жестокий, вовремя сменив курс, понял в это мгновение нечаянной удачи, когда край мира лежал за его спиной, что сюда он, вероятнее всего, и стремился, и от этого стремления нужно отказаться ради долга перед историей и кровью. Что-то взывало к нему из этой наполненной парами безмерности, а он отвечал во сне, но, в конце концов, проснулся и повернул обратно. Поэтому в языке норманнов 'Гап' означает не только эту определенную бездну, из которой появилось всё, ледяной хаос, из которого появилась Земля благодаря великану Имиру, и всё на Земле, но также и широко открытый человеческий рот, смертного, кричащего, призывающего, зовущего вернуться.
  
   Так рассказывает Адам Бременский в Historia Hammaburgensis Ecclesiæ.
  
  А нынешняя экспедиция, хотя ее официальной целью не была бездна Гинунгагап, всё же должна была признать ее наличие там впереди в тумане, водяной отблеск на небе мог быть отражением мифической Внутренней Земли, шанс в этот день и век выплыть с поверхности Мира и попасть в мир тороидального устройства, топологически более современный, чем какой-то простой диск или сфероид.
  
  Уже во времена Гаральда Жестокого прежде ужасный вакуум был почти пережитком, парообразным остатком свидетельства сотворения мира и высокой драмы эпохи Имира-Аургельмира, это было уже не место встречи льда Нифльхейма и огня Муспельхейма, а остатки после многострадального рождения.
  
  Хотя предки Пенхоллоу могли бы осуществить аналогичную экспедицию, до сих у них находились причины этого не делать. Существовало даже предположение о заговоре предков против будущего и, конечно, против этого вояжа..... Пенхоллоу заработали капитал на исландском шпате - им принадлежали обширные месторождения по всей Арктике, они были магнатами этого кристалла с тех пор, как первые Пенхоллоу прибыли в Исландию в конце семнадцатого века во время кальцитовой лихорадки, начавшейся после знаменитого появления двоякопреломляющего минерала в Копенгагене благодаря моряку, нашедшему его в заливе Рофорд.
  
  После прибытия экспедиции Форманса внук Констанс Хантер Пенхоллоу каждый день переправлялся на пароме на большую землю, исступленно прогуливая уроки, забросив свой мольберт и кисти, он выполнял любую подсобную работу на пристани, всё, что мог сделать для этих ученых со странным акцентом Континентальных Штатов. Когда он был слишком мал, чтобы это запомнить, его родители 'углубились' на юг в этот регион моряцких баек и неподтвержденных курьезов, и Констанс опрометчиво, не в силах отказать, даже зная благодаря подозреваемому пророческому дару, что он последует примеру родителей, если не точно по их следам, как только появится возможность, поселила его в своем доме. Конечно, если он уедет - это было только гадание - его отъезд не повлияет на ее любовь к нему.
  
  Он тайком проникнет на 'Малю', уйдет в море с экспедицией Форманса - это было известно Констанс, она боялась, что он должен однажды сесть на какой-то корабль. Никто из членов экипажа или ученых не пытался ему препятствовать - не вошло ли в обычай у этих экспедиций забирать с собой надежных местных жителей, зачастую просто в качестве талисмана? Когда он в конце концов окончил Уэст-Пойнт и вышел в море, он унес с собой - сначала на север, а затем - обратно в тропические широты это проклятие великой безмолвной борьбы, которая была основой истории этого места, по крайней мере, с момента открытия первой пещеры со множеством кристаллов.
  
  Построенный всего за несколько лет до того, с дощатой обшивкой внахлестку яркого кремового цвета, с кровлей из серого гонта на несколько оттенков светлее, чем окружавшая его каменная порода и серые стены, отель 'Северное сияние', в котором должен был находиться штаб Экспедиции, являл собой, с одной стороны, любопытный образец не полностью закрытой баши, чьи стройные белые колонны поддерживали полукруглые балконы на втором и третьем этажах, а над ними возвышалась шатровая конусная крыша, почти шпиль, с высоким флероном, на котором был закреплен флюгер и какие-то беспроводные антенны. Позади отеля возвышался крутой зеленый склон. Туман бурлил и струился повсюду. Тропинка заканчивалась фьордом, неожиданным и глубоким.
  
  Хантер установил свой мольберт на другой стороне дороги и начал пытаться нарисовать это место, хотя микроскопические капельки соленого тумана неизбежно попадали, не смешиваясь, в серый Пейна и неаполитанский желтый, и, спустя годы, когда маленькие полотна того периода начнут путешествовать по миру, вырастая в цене, эта привнесенная стилистика, тени, новый подход к пространству, который, находясь там физически, Хантер в то время не замечал, затем можно будет узнать на его полотнах периода 'Венеции' и 'Лондона'.
  
  Всю ночь находясь в огромном фьорде, они слушали лед, они просыпались, они снова начинали клевать носом, голоса льда проникали в их сны, диктуя им, что они должны увидеть, что будет происходить в беспомощных спящих глазах. На севере вырисовывался обширный ледник, единственный в этом царстве льда, никогда не имевший названия, словно все в страхе признавали его древнее благородство, его, казалось, осознанное наблюдение за проектом................
  
   - Мы не можем себе позволить здесь зимовать, нам нужно выбираться, пока мы еще можем попасть к морю.
   - Меня это устраивает. Не уверен, что смогу выдержать здесь еще хотя бы неделю. Еда....
  
   - Не шикарное мясо 'Олаф', полагаю.
  
   - С этим можно что-то сделать?
  
   - Ну, это хранилось для чрезвычайных ситуаций, но, думаю, нынешнюю ситуацию можно назвать чрезвычайной.
  
  Он открыл черный чемодан и мгновение смотрел внутрь.
  
   - Вот, пожалуйста, - протягивая старинную бутылку ручной работы, на этикетке которой был изображен тщательно выгравированный и отпечатанный в невыцветающем спектре тропических цветов извергающийся вулкан, попугай с надменной улыбкой и надписью ¡Cuidado Cabrón! Salsa Explosiva La Original.
  
   - Несколько капель - всё, что вам нужно, чтобы зажечь это мясо 'Олаф' прямо сейчас, я не скупой, поверьте. Мой отец передал эту бутылку мне, а его отец - ему, а она еще не опустела даже на четверть дюйма, так что проявите осмотрительность - всё, о чем я прошу.
  
  Как ожидалось, этот совет был проигнорирован, во время следующего обеда бутылку начали передавать по кругу, и каждый начал хлюпать сальсой. В результате вечер запомнился истериками и взаимными упреками.
  
   Роскошный мир попугая на этикетке хоть и казался настолько далеким от этого сурового ледяного пейзажа, насколько можно себе представить, на самом деле был отделен от него тончайшей из мембран. Чтобы попасть из одного мира в другой, нужно было просто полностью сосредоточиться на изображении попугая, смирившись перед его презрением, и повторять '¡Cuidado cabrón!', предпочтительнее - с акцентом попугая, пока фраза не утратит всякий смысл, хотя на практике, конечно, количество повторений, по сообщениям, достигало миллионов, и те, кто это слышал, теряли всякое терпение. Таким образом частично приобретя силу тибетской молитвенной лестницы, практика, как считалось, также была магической формулой сезама в страну Цангпо-Брахмапутра, пункт, в который прежние Экспедиции соглашались следовать очень неохотно.
  
   На первый взгляд комната была полна бородатых джентльменов в темных костюмах и жилетах в тон, но на самом деле эти ученые воплощали международный спектр мотиваций и эксцентричности.
  
  
  
   Д-р Форманс взял годичный отпуск из Университета Кендлброу, где возглавлял кафедру минералогии. Знаменитый кватернионист д-р В. Ганеш Рао из Калькуттского университета искал ворота в Прикровенное, как он любил формулировать, придя к осознанию мудрости простого обретения тишины и позволив Математике и Истории следовать своим путем. Американский сорвиголова брокерских контор Додж Фланелетт, со своей стороны, находился здесь с практической целью для осуществления открытий, которые можно использовать, например, его известили в частном порядке, что исландский шпат - основной материал для создания устройств, передающих изображения на тысячи миль, а то и по всему миру. А молодой мистер Флитвуд Вайб прибыл по приказу своего отца, знаменитости Уолл-Стрит Скарсдейла Вайба, эффективно спонсировавшего Экспедицию. Одной из ежедневных обязанностей Флитвуда было наблюдать и записывать случаи безрассудных трат, благодаря чему однажды Вайб сможет потребовать надлежащее возмещение.
  
   - Главное, на что следует обратить внимание, - магнат смотрел куда угодно, только не на своего сына, Флитвуд и его братья довольно рано изучили эту его привычку, означавшую, что Скарсдейл не доверял им полностью и не рассказывал всё, и даже совсем мало что, - можно ли провести на этой местности рельсы. Уже сейчас брат Харриман перекупает ученых для загрузки судна, под видом какого-то рекламного тура на Аляску. Они со старым Шиффом, как всегда, в сговоре. Почти наверняка разрабатывают схему железнодорожного сообщения через Берингов пролив с Аляски в Сибирь, прицепятся к Транссибу, а оттуда уже - Бог весть. Конечно, игнорируя жуткие условия, с которыми, скорее всего, столкнется любой поезд, который попытается пересечь железнодорожный мост через Берингов пролив.
  
  Это выглядело, как открытый обмен тайной деловой информацией, но на самом деле всё это значило, что важные данные скрыты, и Флитвуд, если бы ему захотелось получить дополнительную информацию, должен был добыть ее сам.
  
   - Так что...ты хочешь обогнать его.
  
   - Их, - поправил Скарсдейл. - Карьериста и еврея. Неудивительно, что этот мир катится в ад.
  
  Трансноктиальный дискуссионный клуб собрался в одной из комнат отдыха на цокольном этаже отеля вне пределов слышимости для других гостей, которые могли бы захотеть, например, поспать. Сегодняшняя объявленная тема - 'Природа экспедиций'.
  
   - Прежде мы учились объезжать лошадей и ездить на них на большие расстояния, после суден неограниченного морского плавания мы покинули плоские поверхности и перешли в пространство Римана, мы пересекли сушу и глубокие моря, и колонизировали всё, что нашли, - сказал д-р Форманс. - Сейчас мы делаем первые взмахи крыльев, которые позволят нам колонизировать Небо. Где-то там живет Бог в своем Райском Городе. Как высоко в эту не нанесенную на карты пустыню нам придется путешествовать, пока мы не найдем Его? Будет ли Он отдаляться по мере нашего приближения, продолжит ли отдаляться в Бесконечность? Вышлет ли он к нам божественных Агентов, чтобы те помогли нам, сбили с толку или отправили обратно? Создадим ли мы в Небе поселения, или предпочтем быть странниками, каждое утро разбивающими лагерь, не желая довольствоваться ничем иным кроме Сиона? А как насчет колонизации дополнительных измерений, кроме третьего? Колонизации Времени. Почему бы и нет?
  
   - Потому что, сэр, - возразил д-р Темплтон Блоуп из Университета Внешних Гебридских островов, - мы ограничены тремя измерениями.
  
   - Речь кватерниониста, - воскликнул его коллега и заклятый враг Гастингс Тройл. - Если всё, плотское и духовное, укладывается в данные три измерения, для чего тогда, по известному замечанию вашего профессора Тейта, существуют остальные измерения?
  
   - Мне ужасно жаль. Существующий мир, если вы не заметили. Планета Земля.
  
   - Который не так давно считали плоскостью.
  
   И все в таком духе. Постоянно повторяющийся спор. Кватернионизм в эту эпоху еще наслаждался светом и теплом жизнерадостного полудня. Иногда могли признавать конкурирующие системы, которые обычно из-за каких-то их свойств оказывались хлопотными, но вера Гамильтона оставалась неприкосновенной и вряд ли ее могли когда-то чем-то заменить. Дети представляли, что будут жить всегда, хотя значительная часть севших на борт 'Малю' не знала точно, что значит описание в Документе о миссии нынешнего путешествия как осуществляемого перпендикулярно времени.
  
   - Время движется по одной оси, - сказал д-р Блоуп, - из прошлого в будущее, единственный возможный поворот - на сто восемьдесят градусов. В Кватернионах направление на девяносто градусов соответствует дополнительной оси, единица которой √-1. Поворот под любым другим углом потребует в качестве единицы комплексное число.
  
   - Но существуют карты, на которых линейная ось становится нелинейной - такие функции комплексной переменной, как w=ez, где прямая линия на картах плоскости Z-преобразования превращается в круг на карте плоскости W-преобразования, что позволяет предположить возможность превращения линейного времени в кольцевое, благодаря чему вечное возвращение станет столь же простым, скажем так, сколь и замысловатым.
  
   В воздухе сгущался дым недорогих сигар, бутылки датской тминной водки по пятнадцать центов за бутылку заканчивались, их заменял продукт местной перегонки, хранившийся в несколько больших глиняных сосудах. Снаружи древний лед начал поскрипывать, словно пытаясь высказать какие-то свои личные доводы.
  
  Словно поздний час располагал к смутной обреченности, дискуссия коснулась темы светоносного Эфира, обмен мнениями относительно которого - здесь, как и в случае Кватернионов, больше полагались на веру - никогда не обходился без некоторой горячности.
  
   - Чертовы идиоты! - закричал д-р Блоуп, принадлежавший к той британской школе, которая возникла в результате эксперимента Майкельсона-Морли на основе веры в тайные Силы природы, объединившиеся, чтобы помешать измерениям скорости обращения Земли с помощью Эфира. Если эта скорость, как утверждал Фицджеральд, вызывала стягивание измерения в одном направлении, ее было невозможно вычислить, потому что измерительный прибор тоже сжимался.
  
   - Это очевидно. Что-то не хочет, чтобы мы знали!
  
   - Примерно этого я и ожидал от бриттов, - задумчиво парировал д-р Форманс. - В половине домов этого острова появлялись сверхъестественные сущности. Они видят призраков, они видят фей под каждым грибом, съедобным и несъедобным. Они верят в астральную проекцию, предвидения, реинкарнацию и другие доказательства иммунитета перед Временем.
  
   - Речь обо мне, не так ли?
  
   - Нет, Блоуп, абсолютно нет.
  
   Все начали снисходительно хихикать, кроме д-ра Блоупа, конечно.
  
   - То, что не может разрешиться в душе, - добавил психиатр Экспедиции д-р Отто Глуа, - должно выйти во внешний мир и принять физическую, объективно 'реальную' форму. Например, люди, которые не могу прийти к соглашению относительно, скажем так, зловещей непознаваемости Света, создают образ Эфира, во всех смыслах реального, но не поддающегося обнаружению.
  
   - Звучит так, словно мы упускаем какое-то важное свойство, вы не находите? Которое относит его к тому же классу, что Бог, душа...
  
   - Феи под грибами, - раздался голос откуда-то из недр зала, но, как ни странно, никто не смог определить, кому он принадлежит.
  
  Но у исландцев существовала давняя традиция взаимодействия с призраками, на фоне которой бритты выглядели образцом рационализма. Ранее члены Экспедиции посетили величественную Библиотеку Исландии с матовыми зелеными стенами на берегу освещенного солнцем моря. В некоторых зданиях были мастерские или столовые, в других - центры управления, заполненные до самого верха крутого обрыва, запросто двенадцать этажей, или даже больше. На библиотечных полках можно было найти 'Книгу исландского шпата', которую обычно описывают как 'Сага об Инглингах, только другая', книга содержит истории семей со времен открытия и начала использования одноименного минерала до настоящего времени, в том числе - отчеты о каждом дне этой Экспедиции, проходящей сейчас, даже о днях, еще не наступивших.
  
   - Предсказание будущего! Это невозможно!
  
   - Или мы допускаем, что определенные тексты...
  
   - Вне времени, - предположил один из Библиотекарей. - Святое Писание и подобные.
  
   - По-другому соотносятся со временем, во всяком случае. Возможно, их даже нужно читать опосредованно, через линзу из особого сорта кальцита, который вы, люди, по слухам ищете.
  
   - Новые Поиски еще одного чертового Магического Кристалла. Чушь. Жаль, что я не знал об этом, прежде чем нанялся на эту работу. Скажите, вы ведь - не один из этих Мыслящих Камней?
  
  Сознание минералов снова стало в тот день предметом для шуток - кто знает, чего от них можно ожидать...может быть, камни только и ждут случая выступить против них, улыбки стали холодными, а смех превратился в сухой кашель.
  
   - Конечно, сказал Библиотекарь, - вы можете найти исландский шпат где угодно в мире, часто - рядом с цинком или серебром, некоторые образцы идеально подходят для оптических приборов. Но здесь он в беспримесном виде, никакой компании, только он. Это подлинный товар и фундамент реальности. Новое Творение, каждый образ четкий и правдоподобный.....а вы, будучи математиком, не могли не обратить внимания, что странный приход этого минерала в мир произошел всего через несколько лет после открытия Мнимых чисел, также предусматривающих удвоение математического Творения.
  
   - Здесь не только географическая Исландия, здесь также и одна из нескольких точек сходимости миров, они спрятаны под явным, как эти подземные ходы под поверхностью, прорыты среди пещер исландского шпата, вслепую среди кристаллов, которых, наверное, никогда не касался и не коснется свет. Там, внизу, живут 'Тайные Люди', в своих частных скальных жилищах, люди, которые приходят к ним, могут оказаться там в заточении и никогда не найдут дорогу обратно. Исландский шпат - вот что скрывает Тайных Людей, благодаря ему они могут путешествовать по миру, который думает о себе как о 'реальном', Исландский шпат обеспечивает этот первостепенной важности поворот на девяносто градусов к их свету, так что они могут существовать в нашем мире, но оставаться невидимыми. Они и другие визитеры нечеловеческой природы.
  
   - Они путешествуют между мирами уже много поколений. Наши предки знали о них. Вспомним историю тысячелетней давности - было время, когда их вторжения на наши берега в последний раз совпали, как в точке схода, с первыми набегами викингов.
  
   - У них был склад ума уголовников, во многом как и у норманнов, которые убегали от возмездия за преступления, совершенные в своей стране, или искали новые берега для мародерства. При нашем нынешнем избытке цивилизованности они кажутся нам варварами, не способными на милосердие. Но в сравнении с этими другими Нарушителями границ они - просто образец любезности.
  
   Солнце взошло на небе зловещим пятном, не совсем бесформенным, на самом деле оно могло принять форму устройства, которое можно сразу узнать, но нельзя назвать, оно так широко известно, что невозможность назвать его перешла из простой фрустрации в ощутимый ужас, сложность которого возрастала практически ежеминутно...его название - слово силы, которое нельзя произносить вслух и даже помнить в молчании. Вокруг подстерегали западни злостного льда, тайное присутствие преследовало во время любой сделки, как бесконечно малая окружность, стремящаяся к нулю, которой математики периодически находят применение. Серебристо-серый, лишенный запаха выход из верхнего мира... Солнце можно было увидеть время от времени, за облаками или без них, но небо было скорее нейтрально-серым, чем голубым. На мысе росла зелень ровной текстуры, в этом свете пламенея практически без тени зеленого цвета, об основание мыса разбивались волны цвета морской волны, цвета зеленого льда, цвета зеленого стекла.
  
  
  
  Хантер весь день проводил на улице с альбомом для набросков, рисуя как можно больше, чтобы забрать это всё с собой. Та ночь была последней перед его отъездом из дома Констанс.
  
   - Я хотела устроить прощальную вечеринку, - сказала она, но здесь нечего есть.
  
   - Я могу съездить к Нарвику.
  
   - Слишком поздно. После полуночи плохой лед.
  
   - Этой ночью не так уж темно, бабушка. Я скоро вернусь.
  
   Обычно на берегу был лодочник, отвозивший пассажиров после того, как плававшие по расписанию паромы становились на ночь в доки - можно было рассчитывать на стабильное, если не оживленное, круглосуточное движение, словно на материке был мрачно пленительный курорт, известный нескольким искушенным. С приходом зимы в море стало всё сложнее находить проталины. Глянцевый маленький пароходик грохотал туда-сюда с акцентом раздосадованной охотничьей собаки, а лоцманы приветствовали друг друга среди дрейфующих льдин. Ночь была прекрасно освещена благодаря какому-то фосфоресцирующему свечению во льдах.
  
  Но этой ночью город был унылым местом. Ничего особенного не происходило. Близкое отбытие 'Малю', кажется, заставило всех решать невыясненные вопросы. Всюду горели огни, словно устраивали какие-то невидимые приемы. Бессонница окутала город, как потная простыня. Банды гопников, иногда проходившие мимо, не совершали преступления серьезнее разглядывания. Не спящие жители города, словно временные хозяева гостиниц, приводили приезжих в свои собственные гостиные, сидели молча, редко предлагали алкоголь, потому что он по баснословной цене, оплачивается в темноте и только банкнотами, словно монеты звенят слишком громко в необозримом безмолвии.
  
   Единственная харчевня, открытая в это время - 'Северная кухня Нарвика 'Ледяная каша', она была заполнена в любое время суток, у дверей всегда стояла очередь. Хантер предвидел долгое ожидание. Не только потому что очередь двигалась невыносимо медленно - часто она вообще не двигалась, а когда начинала двигаться, продвигалась только на расстояние, которое занимает в пространстве один человек. Словно некоторые из ожидавших в очереди были представлены здесь лишь частично.
  
  Рядом с ползущей очередью, в противоположном направлении, постоянно проезжал затейливый паровозик, транспортное средство размером с котелок, чтобы напомнить ожидающим сегодняшнее меню: томленая медуза с морошкой, яйца поморников в любом виде, котлеты из моржа и снежное парфе, не говоря уже о пользующемся всеобщим одобрением мясе 'Олаф', которое было блюдом этой недели, а фактически - каждой недели, его прокручивали за стеклом витрины, на расстоянии нескольких дюймов от глотающих слюнки клиентов, хотя, учитывая знаменитое отсутствие у местных жителей самоконтроля, это была не очень надежная защита. Помимо краж закуски ожидание оживлялось прохождением без очереди, бросанием еды, поношением по матушке и непреднамеренными экскурсиями на пристань Нарвика.
  
  Сам Нарвик, который, по слухам, никогда не спал, продолжал сновать туда-сюда, и так всю ночь, приветствуя клиентов, вынося заказы с кухни, принимая деньги и в целом пытаясь своим арктическим юмором подбодрить тех, кто долго ждал в очереди:
  
   - Канадец заходит в бар и говорит: 'Ой, что?'. Два итальянца проводят геологоразведочные работы на Юконе, один из них вбегает в лагерь: 'Я нашел золото!', другой говорит: 'Э, овации тебе и твоей матушке'. Какая любимая фраза для съема на Аляске? 'Гав-гав'.
  
   - Пару порций этого мяса 'Олаф', думаю, - наконец-то пришла очередь Хантера, - еще салат из шинкованной капусты с корнеплодами, и, пожалуйста, 'Таинственный соус' сбоку.
  
  Он вернулся на остров к середине ночи, теперь здесь было холодно и безлюдно, обещание скорого прихода зимы, рискованное путешествие по ледяным просторам, сознательное злорадство от падения излишне доверчивых в топь, никаких предостережений.
  
   А среди непрестанно дрейфующих льдов неисчислимые смещения и вращения, таяние и заморозки, настанет момент, может быть, два, когда формы и размеры ледяных масс этой 'Арктической Венеции' в точности повторят формы мирской Венеции и ее отдаленных островов. Не все эти формы будут сушей, конечно, некоторые будут льдом, но, воспринимаемые как многосвязные пространства, две станут одним, Мурано, Бурано, Сан-Микеле, Гранд-канал, каждая маленькая водная артерия в доскональных деталях, и за это краткое мгновение станет возможным переместиться из одной версии в другую. Всё свое детство Хантер Пенхоллоу ждал судьбоносного момента, молился о разрушительной атаке на его органы чувств, чтобы немедленно переместиться на мили и годы отсюда, в Город молчания и самой Королевы Адриатики. Он 'проснулся бы', хотя это больше напоминало возвращение после бессмысленного путешествия в комнату в Бауэр-Грюнвальд, под окном которой издает душераздирающие звуки тенор под аккомпанемент концертино, и солнце заходит за Грот-мачту.
  
  Но лед всегда вкрадывался в его сны. Замерзшие каналы. Защита льда. Каждую ночь возвращаться в лед, как домой. Полулежать, горизонтально, как лед, под поверхностью, входить в незапертый, непробиваемый, долгожданный сон... Вниз в другой мир детства и снов, где полярные медведи больше не ходят вразвалку и убивают, а снова в воде - плавают подо льдом, превратившись в огромных амфибий, белых морских существ, грациозных, как дельфины.
  
   Однажды бабушка рассказала ему, что, когда она была девочкой, сестры объявили в школе тему изучения 'Живые существа'.
  
   - Я предложила лед. Меня выгнали из класса.
  
   Приблизительно в девять часов утра Констанс поднялась на гребень хребта, посмотрела на покатые склоны лишенных растительности холмов и увидела, что крохотный кораблик, прежде пришвартованный здесь в ожидании, удерживаемый в гавани лишь легчайшим якорем, иногда, кажется, трепетавший от желания уплыть, наконец-то это сделал, взяв курс на изумрудные моря, пряные ветра, гамаки на палубе. Море впереди было таким же серым, как всегда, ветер не холоднее, чем обычно, вероятно, с минимальным усилением, всё в белых, бежевых и серых тенях и оттенках, бледные травы, котором в поле видимости не удавалось быть зелеными, склонялись на ветру, миллион стебельков склонялся под одним точным углом, который было не под силу измерить ни одному научному прибору. Она всматривалась в горизонт, мешкая, напоследок запоминая юг. Ни одной струйки дыма или последнего, приглушенного ветром крика паровой сирены, только прощальное письмо ожидало ее этим утром на рабочем столе, сейчас оно лежало в ее кармане, как скомканный носовой платок, в который она спрятала свое сердце - она не могла снова раскрыть это письмо и прочитать его, боясь, что под действием каких-то ужасных чар, которым она никогда не умела противостоять, письмо превратилось в пустой лист бумаги.
  
  Из Дневника м-ра Флитвуда Вайба
  
  Не было никакого Покорения Севера. Спросите у любого, кто там был. Высадились на берег. Побеседовали. Разделили содержимое корзинок с едой. Застывший паштет фуа-гра, фазан с трюфелями, пудинг Нессельроде, шампанское 96-го года, охлажденное в местном льду...
  
  Первое, на что мы обратили внимание - это пение. В таких случаях первым делом надо исключить версию коллективного помешательства, но участники экспедиции даже не могли договориться относительно того, что там поют. Только после долгого всматривания через полевые бинокли в направлении этой пронзительной и незнакомой музыки кто-то из нас смог рассмотреть темную точку, висевшую невысоко в замерзшем небе, она медленно увеличивалась, как бессмысленный хорал, парадоксально, но милосердно, звук, казалось, начал стихать до того, как песня запечатлелась в каждом мозгу. Приблизительно с 1897 года она звучала в годовщину возвращения на северное побережье Норвегии Фритьофа Нансена и Фредерика Ялмара Йохансена после длившегося три года путешествия в Полярное безмолвие, куда они отправились на бесстрашном судне 'Фрам'. В целях научной объективности я полагаю себя обязанным привести здесь текст этой песни:
  
   Мир сошел с ума,
   Предаваясь мечтам,
   О Нансене и Йохансене,
   Этих молодых отважных парнях По-о-о-люса!
  
   Вот это да, легионы
   Осаждают
   Этих смелых норвежцев,
   Куда они ни пр-и-и-дут!
  
   Три года назад
   Они отплыли на 'Фраме',
   И вот они вернулись,
   Жизнь - маффины и джем!
  
   У всех муравьи в
   штанах
   Из-за Нансена и Йохансена,
   Все танцуют, утратив ко-о-он-троль!
  
  Мы остолбенели при виде необъятности транспортного средства, которое в конце концов спустилось и зависло над нами. Нас вряд ли было достаточно для того, чтобы удержать тросы, которые они бросали. Мы, должно быть, казались им взаимозаменяемыми насекомыми, копошащимися внизу.
  
   - Нам не угрожает опасность, - снова и снова убеждали их мы, - и, на самом деле, нам не нужна никакая помощь.
  
   - Вы в смертельной опасности, - объявил их Офицер по вопросам Науки д-р Заднелет, похожий на академика, бородатый и взъерошенный, как другие, его глаза были скрыты затейливыми очками-окулярами, линзы которых оказались подобранной парой призм Николя, которые могли вращаться таким образом, чтобы точно контролировать количество света, поступающее в каждый глаз.
  
   - Наверное, вы оказались слишком близко и увидели это........ Мы, со своей стороны, видели кое что еще, после расчистки восьмидесятой параллели. Зона аварийного бедствия в радиусе сотен миль. Пик, с подветренной стороны которого вы решили установить свой командный пункт, слишком правильной формы, чтобы быть тем нунатаком, за который вы его приняли. Разве никто из вас не подозревал, что это искусственное строение? На самом деле он помещен здесь не случайно, и вы не могли бы выбрать место более гибельное.
  
   - Ах, - резко ответил д-р Форманс, - а вы видите сквозь снег его основание, полагаю.
  
   - Сейчас, как вам известно, сэр, есть Лучи, и есть Лучи, которые с легкостью можно преобразовать в волны диапазона, отличающегося от света, благодаря чему они могут проникать даже в самую плотную среду.
  
  Нунатак, на языке эскимосов буквально 'связанный с землей', был горным пиком, достаточно высоким для того, чтобы возвышаться над пустыней снега и льда, закрывающего землю вокруг. Поверья сообщали, что гора, у которой есть свой собственный дух-покровитель, живая, это ковчег, защищающий все лишайники, мхи, цветы, насекомых или даже птиц, которых может занести сюда ветром Региона. Во время последнего Ледникового периода многие из наших гор в США, которые сейчас известны и даже знамениты, были нунатаками, так же возвышавшимися над этими древними замороженными пространствами, храня раскаленное пламя видов до тех пор, пока лед не начнет таять и жизнь не вернется в свои права.
  
  По их приглашению мы столпились в кабине управления огромного дирижабля, где научная аппаратура занимала каждый кубический, а, возможно, и гиперкубический, дюйм. Среди фантастических стеклянных колб и мотков золотых проводов, столь же непонятных для нас, как эбонитовые панели управления, которые были тщательно отполированы и в которых отражалось небо Арктики, мы могли узнать более прозаические предметы - манганиновые реостаты и трансформаторы Теслы, элементы типа Лекланше и соленоидные магниты, повсюду был проложен электрический кабель в оболочке из промышленной гуттаперчи.
  
   Изнутри дирижабль оказался намного выше, чем мы ожидали, шпангоуты вряд ли могли быть сделаны из поглощающих свет висящих линз Френеля, калильная сетка за каждой из них сияла своим основным цветом благодаря чувствительному огню, шипящему на разных частотах. Странные звуки, сложные гармонии и диссонансы, звонкие, шипящие и взрывные одновременно, их контролировали откуда-то из далекой Внешней области, их издавал большой медный рупор в виде трубы, с вентилем столь же сложным, как в любом американском марширующем ансамбле, прибор был подключен к большой панели управления с отметками для калибровки, стрелки с утонченными остриями в стиле брегет дрожали, поднимаясь, и падали на изгибы цифр курсивом. Свет электроспиралей просачивался сквозь стеклянные цилиндры, которые их защищали, и руки тех, кто подходил ближе, казалось, погружались в голубую меловую пыль. Телеграфон Поульсена записывал получаемые данные, постоянно перемещаясь вдоль сияющего стального провода, который периодически заменяли.
  
   - Импульсы Эфира, - объяснял д-р Заднелет. - Для вихревой стабилизации нам нужна мембрана, достаточно чувствительная для того, чтобы реагировать на малейшие вихри. Мы используем человеческую плаценту - 'сорочку', как некоторые это называют.
  
   - Ребенок, родившийся в сорочке, по верованиям, обладает даром ясновидения, не так ли? - поинтересовался д-р Форманс.
  
   - Верно. А судно с сорочкой на борту никогда не утонет, или, в нашем случае - не разобьется.
  
   - Чтобы заполучить сорочку, - мрачно добавил младший офицер м-р Сосунок, - мы делали такое, о чем лучше не говорить.
  
   - Интересно. Как она попала к вам?
  
   - Долгая история, и несколько запутанная.
  
  После этого Офицер по вопросам науки Заднелет сообщил нам, что Генератор специальных лучей разогнался до скорости, которая позволит нам посмотреть на 'нунатак' в другом свете, так сказать. Он провел нас в примыкающую кабину, где рирпроэкционные экраны сияли разными цветами и с разной интенсивностью, и подвел к панели, за которую сел сам.
  
   - Настроим коэффициент передачи вот здесь... Хорошо. Видите? Взгляните вот на ту отражающую пластину из кварца.
  
  Понадобилось несколько мгновений, чтобы разобраться, что показывает эта непонятная камера-люсида. Сначала это была мутная вакханалия странного желтовато-зеленого цвета, участки света и тьмы возбужденно изгибались, казалось, что они в своем медленном кипении проникают, но в то же время - обволакивают друг друга. Но, поддавшись этому змеиному гипнозу, мы заметили, что рамка обзора движется вниз, сине-зеленый хаос то тут, то там начал собираться в серию надписей, которые начали проскакивать вверх, слишком быстро, чтобы их можно было прочесть, хотя язык казался знакомым.
  
  
  
   - Мы верим, что это - предостережения, - заметил Капитан дирижабля профессор Сент-Космо, - возможно, связанные с местом какого-то священного захоронения... некой могилы....
  
   - Тревожащая отсылка, - хихикнул д-р Форманс, - к недавним злоключениям известных нам египтологов, которые были достаточно неблагоразумны, чтобы проникнуть в это царство вечного упокоения?
  
   - Скорее, осмотрительность, - ответил д-р Заднелет, - и уважение к вероятностям.
  
  Он указал рукой на изображение, передаваемое призмами прибора, оно становилось всё более отчетливым, как роковой рассвет, который ждут без энтузиазма. Вскоре мы поняли, что не можем оторваться от экрана. Хотя подробности по-прежнему рассмотреть было сложно, на первом плане появилась Фигура, одалиска снегов, для каких наслаждений - вопрос слишком опасный, столь же мало мы могли прийти к согласию и относительно черт ее 'лица', одни описывали их как 'монголоидные', другие - как 'змеиные'. Ее глаза преимущественно были открыты, если это было глазами, ее взгляд не был направлен никуда, но мы застыли в общем ужасе в предчувствии того мгновения, кода она узнает о нашем интересе и плавно повернет голову, чтобы посмотреть нам прямо в лицо.
  
   Странным образом вопрос, 'живая' ли она и есть ли у нее 'сознание', никогда у нас не возникал. На какой глубине она лежит? Мы хотели это знать. Был ли на глубине только снег, или мы столкнулись с некой скалой? Практические вопросы. Жесткий подход. Большинство из нас не были мечтателями, честно говоря, не говоря уже о том, чтобы страдать от ночных кошмаров - в будущем присутствие в экспедиции хотя бы одного такого человека должно быть предусмотрено уставом. Что бы мы ни видели с помощью просмотрового устройства, мы ушли в немом ужасе. Ученые знатоки Эдд, недавно внимательно изучившие их оригинал в Библиотеке Исландии, предложили позднее - слишком поздно - сравнение с Бури, дедушкой Одина и первых богов, замороженным во льдах Нифльхейма на бесчисленные века, пока его не разбудит, лизнув языком, мифическая корова Одумла.
  
  Кто из нас тогда, бездумно, как дети на ярмарке, не провел аналогию с нашей замороженной Гостьей? Какие боги, какие расы, какие миры собирались родиться?
  
  Альпинисты из нашей группы описывали возвращение к реальности не более сложным, чем спуск в расщелину ледника. Экипаж огромного дирижабля, предупредив нас, насколько это было возможно, по их мнению, затем самоустранился. Оказалось, что их помощь не простиралась дальше предостережения - они сочувственно нам кивали, смотрели вниз на нас с планшира своей гондолы, но никогда не вмешивались и пальцем не пошевелили, чтобы нам помочь. А мы, отважные младенцы, начали спускаться в это царство теней, сопротивляясь резкому ветру, перед нами вставали лишенные запаха стены льда, мы держались слишком ровного ската того, что глупо продолжали называть 'нунатаком', идя навстречу своей судьбе. Эскимосы проявляли рвение, иногда неестественное, чтобы ускорить нашу работу. Но когда бы мы ни застали их группу за разговором, они замолкали и не возобновляли беседу, пока мы не уходили достаточно далеко, чтобы ничего не услышать. Вскоре, один за другим, в соответствии с каким-то своим графиком, который мы не могли расшифровать, они уехали, что-то бормоча, скользя по льду, слепящему желтоватым светом, навсегда.
  
   Начался период слепой жизнерадостности, это было подчинение общей судьбе праздника и приволья. Мы обменивались шаблонными мыслями:
  
   - Даже природа нам содействует.
  
   - Отлично, контракт нам всем обеспечен.
  
   - Вайбы продадут это, что бы это ни было, как только увидят.
  
   Мы трудились в полярной тьме, наши лица озарял ужасный оранжевый пламенеющий свет Северного сияния. Время от времени собаки словно теряли рассудок - замирали, куда-то всматриваясь в страхе, потом убегали и пытались спрятаться или укусить что-то, до чего могли дотянуться. Иногда тому существовало реалистическое объяснение - запах полярного медведя или моржа, доносившийся на расстоянии многих миль. А иногда объяснение найти не удавалось. Что бы это ни было, оно было невидимым. А иногда они не лаяли, когда должны были лаять. Однажды к нам пришел по белой равнине человек в медвежьем меху, такой не носили в этом регионе, странный, пугающий силуэт приближался с севера. М-р Додж Фланелетт импульсивно потянулся за винтовкой, но м-р Ганстингс Тройл (думаю, это был он) крикнул что-то на тунгусском, добавив:
  
   - Я не я буду, если это - не старик Магякан. Знаком с ним по Сибири.
  
   - Он не мог пройти весь этот путь пешком, - скептически возразил д-р Форманс.
  
   - На самом деле, скорее всего, он сюда прилетел, и когда он навещает нас, в то же самое время, не сомневаюсь, он вернулся на Енисей к своим соплеменникам.
   - Ты начинаешь меня пугать, Тройл.
  
  Тройл рассказал о таинственной силе шаманов, известной как биолокация, которая позволяет обладающим этим даром в буквальном смысле находиться в двух и более местах, часто - на большом расстоянии, одновременно.
  
   - Он говорит, что у него есть для нас сообщение.
  
   - Кажется, он чего-то боится.
  
   - Арктическая истерика, - сказал д-р Блуа, психомедицинский офицер Экспедиции. - Вид северной меланхолии, очень часто - предвестник самоубийства.
  
  Магякан отказался от еды, но выпил чашку чая и выкурил гаванскую сигару, уселся, полузакрыв глаза, и начал говорить, а Тройл переводил.
  
   - Они не хотят причинить нам вред. Они по-своему даже нас любят. Но у них не больше выбора, чем у ваших ездовых собак, в ужасном, пустом для них краю, куда они попали и где у них нет другого источника еды, кроме людей. Нам позволено жить и работать, пока мы не упадем от истощения. А они страдают так же, как мы. Их голоса будут кроткими, они причинят боль, только когда будут должны, и когда они принесут оружие, предметы, которые мы никогда раньше не видели, мы будем смотреть, бессловесные, как собаки, мы не узнаем их, возможно, подумаем, что это игрушки или что-то аналогичное, чтобы нас развлечь.
  
  Он умолк, сидел и курил, потом уснул. Где-то после полуночи он проснулся, встал и ушел в арктическую пустоту.
  
   - Это было некое пророчество? - спросил д-р Форманс.
  
   - Не совсем, в том смысле, в котором мы привыкли воспринимать пророчества, - ответил Тройл. - Для нас это просто способность видеть будущее, основанная на нашем линейном способе восприятия времени, простая прямая линия из прошлого через настоящее в будущее. Христианское время, можно сказать. А шаманы видят это иначе. Они воспринимают время, которое развертывается не в одном измерении, а во многих, и все они существуют в одном безвременном мгновении.
  
   Мы поймали себя на том, что внимательно рассматриваем собак. Часто их можно было видеть в компании большого, не поддающегося другому описанию пса, который прибыл сюда с командой дирижабля. Ездовые собаки обычно собирались вокруг него в ровный круг, словно он каким-то образом обращался к ним. В частности, их беспокоило задание - нужно было везти импровизированные сани, на которых мы собирались транспортировать объект по льду на корабль. Таким образом, это можно было назвать профсоюзом собак. Вероятно, под руководством Пугнакса - так звали пса с дирижабля, вот что это было.
  
   Доставка того, что мы извлекли, на корабль была лишь первым из наших испытаний. Размещение объекта в грузовом отсеке было изначально гиблым делом. Одна неудача следовала за другой - если приобретение не обваливалось, то какой-нибудь трос, независимо от размера, непременно падал, но каждый раз таинственным образом объект избегал возможного разрушения... словно был обречен пережить наши неумелые усилия. Пытаясь установить объект на корабле, мы измеряли, и еще раз измеряли, и каждый раз габариты оказывались разными - отличались не слегка, а кардинально. Похоже, не существовало способа внести объект через какой-либо из корабельных люков. В конце концов, мы прибегли к помощи газовой горелки. Все это время предмет рассматривал нас с тем, что мы, изучив спектр его эмоций, начали с легкостью определять как презрение. 'Глаза' предмета были расположены рядом на одной линии, как у людей и других бинокулярных хищников, его взгляд был направлен исключительно и лично на каждого из нас, неважно, где мы стояли или куда шли.
  
  Обратное путешествие на юг нам следовало бы запомнить лучше, наши бессонные часы начинали идти быстрее, мелодичный шепот одного из членов команды внизу в коридоре, обрамленном балками со стальными болтами, аромат кофе на завтрак, серповидный дирижабль, который прибыл, чтобы предупредить нас, по правому борту, словно аномально расположенная луна, пока в конце концов, словно разуверившись в наличии у нас здравого смысла, они не покинули нас с салютом из бенгальских огней, в котором была своя ирония.
  
   Кто из нас хотел вернуться, посмотреть в лицо будущему, поднять мятеж, если понадобится, и заставить капитана изменить курс, вернуть предмет туда, где мы его нашли? Корабельный колокол звонил по скупым остаткам нашего простодушия. Даже если мы не могли предсказать подробности того, что должно было произойти, среди нас не было ни одного человека, включая лишенных какой-либо фантазии, который не чувствовал бы, что внизу, под нашими ногами, ниже уровня ватерлинии, терпеливо лежит и тает ужасное зло, которое вскоре станет еще страшнее.
  
   Наконец вернувшись в гавань, мы ощутили легкую тревогу, когда раздался этот треск трения металла. Здесь, как в любом большом порту, мы были невидимы, мы думали, что невидимость равна безопасности, мы были невидимы среди всех этих обезличенных импульсов Коммерции, прибытий и отбытий двуколок Уайтхолла, колючих мачт и труб, зарослей такелажа, коносаментов, привычного присутствия механиков, лавочников, страховиков, служащих порта, грузчиков и, наконец, делегации от Музея, которая должна была принять то, что мы привезли, и которая нас игнорировала, почти бессмысленно.
  
  Вероятно, спеша от нас избавиться, они не заметили, как и мы, каким неполным на самом деле был объект. Словно это было воплощение вновь открытого 'поля', пока подсчитанного лишь приблизительно, это был наш первородный грех - еще одна неудача, мы должны были вернуться на север, определить распределение веса предмета в обычном пространстве, что дало бы нам важную подсказку, но никто из нас ни на мгновение не мог подумать, что предмет был погружен на корабль не полностью. Сказать, что эта необъятная часть не была выявлена или измерена, было равносильно тому, чтобы сказать, что ни одна часть предмета не поместилась и что мы, в помрачении самообмана и грез, привезли ее домой на свободе.
  
  Те, кто утверждает, что слышали слова предмета о том, что он сбежал, сейчас находятся в безопасности под охраной штата в госпитале Маттеван, где им предоставляют самое современное лечение.
  
   - Не было никаких слов - только шипение змеи, мстительное и неумолимое, - бредили они.
  
   Другие свидетельствовали, что это были языки, давно мертвые для нашего мира, хотя, конечно, известные тем, кто об этом рассказывал.
  
   - Свет в форме человека не исцелит вас, - предположительно сказал голос, и:
  
   - Пламя всегда было вашей судьбой, дети мои.
  
  Ее дети - достойны ли они того, чтобы кто-то посетил эти коридоры в форме морской звезды, где они страдают, каждый - за своей дверью из дерева и железа, неся наказание за свое ужасное свидетельство?
  
   Моя роль в этом роковом перемещении, как я полагал, была сыграна, я намеревался сразу же сесть на поезд и отбыть в Столицу Страны, предоставив другим спорить о долгах и возмещении. Поскольку я в любом случае должен был предоставить отчет Организации в Вашингтоне, я не предвидел трудностей, которые могли бы помешать мне во время путешествия на юг составить по крайней мере краткий конспект. Несбыточная мечта! После того, как ужас начался, даже поездка на вокзал превратилась в Одиссею.
  
   На улицах царил безумный беспорядок. Отряд ополчения в красных шляпах и брюках стиля 'Зуав', бестолковый и испуганный, беспомощно крутил педали велосипедов, кто знает, какой ничтожный скачок беспокойства непременно заставит их начать стрелять друг в друга, не говоря уж о ни в чем не повинном гражданском населении. Тени высоких зданий парили в красном свете огня. Леди, а порой и джентльмены, непрестанно кричали, без какого-либо очевидного эффекта. Уличные торговцы, единственные, кто демонстрировал хоть какое-то самообладание, сновали туда-сюда, пытаясь продать тонизирующие средства - алкоголь и нашатырь, оригинальные каски-респираторы, защищающие от попадания дыма в дыхательные пути, иллюстрированные карты, которые, если верить рекламе, содержали информацию о тайных туннелях, подвалах и других цитаделях спасения, а также о безопасных выходах из города. Омнибус, в который я сел, вряд ли собирался трогаться с места, далекие флагштоки на крыше здания вокзала возвышались на фоне неба, недосягаемые, как Рай. Мальчишки-газетчики бегали вокруг и размахивали последними выпусками, пестревшими громкими заголовками.
  
  Наконец-то приехав на вокзал, я присоединился к толпе граждан, пытавшихся сесть в любой отбывающий поезд, который им удалось найти. На входе наша неуправляемая толпа как-то сжалась в колонну по одному, мы со зловещей неторопливостью заходили в мраморный лабиринт, но окончательный пункт назначения увидеть было невозможно. Контролеры без униформы, в босяцких грязных спецовках, судя по их виду, следили за тем, чтобы никто из нас не нарушал правила, людей, кажется, уже было слишком много. Снаружи иногда стреляли.
  
  Часы высоко над нашими головами каждым поворотом стрелки показывали, насколько мы всё больше опаздываем.
  
   Сегодня в клубе исследователей, менее фешенебельном, чем обычно, искали убежища от смертоносных дождей Района, люди толпились в вестибюле в ожидании ливрейных пигмеев с китайскими бронзовыми обеденными гонгами, которые должны были объявить о начале знаменитого Бесплатного Полуденного Банкета. Если кто-то замечал, что я иногда дрожу, это списывали на обычную таежную лихорадку.
  
   - Добрый день, генерал... мадам...
  
   - Вот так встреча, старина Вуд! Черномазые тебя еще не убили? Я думал, ты был в Африке.
  
   - Я тоже. Ума не приложу, что я делаю здесь.
  
   - После маленького приключения д-ра Джима дела на улице обстоят неважно. В любой момент может начаться война, не удивляйтесь.
  
  
   И он начал цитировать памятное стихотворение британского поэта-лауреата, с сомнительной рифмой 'гнев' - 'вельд'.
  
   Я начал замечать, особенно у рабочих из Южной Африки, этот диалект смутного беспокойства и бредовых видений. Вызвано ли это ростом политического напряжения в Трансваале и с тем, что огромные суммы меняют хозяев, превращаясь в золото и бриллианты? Не вложить ли мне деньги в акции Рэнда?
  
  Во время ленча произошел забавный разговор о цивилизованном зле в дальних странах.
  
   - Может быть, тропики, - сказал кто-то, возможно, генерал, - но ни в коем случае не Полярный Регион, он слишком белый, слишком математически точный.
  
   - Но в нашем бизнесе всегда задействовано коренное население, и помимо этого - есть еще коренное население, разве вы не видите? Мы и коренные жители. Любое определенное племя и его подробности теряются в общем вопросе - кто на кого работает, примерно так.
  
   - Так вопрос никогда не ставился. Машины, здания, все промышленные сооружения, которые мы там построили. Они видят эти вещи, учатся ими управлять, начинают понимать, насколько они могущественны. Насколько смертны. Насколько мы смертны. Машины могут их раздавить. Поезда могут их переехать. Глубина некоторых шахт Рэнда составляет четыре тысячи футов.
  
   - Слушай, Вуд, это с тобой там произошла история, когда ты выстрелил в кули из борхардта?
  
   - Он странно на меня смотрел, - ответил я. Никогда я настолько не углублялся в подробности этой истории.
  
   - Как это, Вуд? 'Странно'? Что это значит?
  
   - Ну, я у него не спрашивал, что точно это значит, понимаешь? Он был китайцем.
  
   Компания нервных, беспокойных людей, половина из них страдала от какой-нибудь лихорадки, они пожали плечами и перешли к другим темам.
  
   - Вспомним 95-й, план Нансена относительно окончательного путешествия на север предусматривал, что со временем, когда общая нагрузка станет меньше, он будет одну за одной убивать ездовых собак и скармливать их остальным. Сначала, по его словам, другие собаки отказывались есть собачье мясо, но постепенно начали его принимать.
  
   - Похоже, это происходит с нами, в цивилизованном мире. Если 'другая форма жизни' решила использовать людей для аналогичных целей, и в ходе выполнения своей миссии достигнет сопоставимого уровня отчаяния, когда ее ресурсы начнут истощаться, нас, человеческих существ, так же просто начнут убивать по очереди, и те, кто пока жив, будут обязаны, в некотором смысле, есть их мясо.
  
   - Боже мой, - жена генерала отложила столовые приборы и посмотрела в свою тарелку. - Сэр, это отвратительно.
  
   - Не буквально...но мы действительно используем друг друга, часто - со смертельным исходом, с таким же лишением способности чувствовать и сознавать...каждый из нас знает, что в определенной точке настанет наш черед. Бежать некуда - только во враждебную безлюдную пустыню.
  
   - Вы ссылаетесь на существующий мировой порядок в условиях капитализма и Трастов.
  
   - Как оказалось, разница небольшая. Как иначе мы могли бы оказаться в этой ситуации?
  
   - Эволюция. Обезьяна эволюционировала в человека, какой следующий шаг - во что превратится человек? Вот сложный организм, Американская Корпорация, например, в которой даже Верховный Суд признает юридическую личность - новый биологический вид, который превосходит по эффективности любого человека, неважно, какой он умный или могущественный.
  
   - Если это вас успокаивает, можете в это верить. Я верю во вторжение извне. Они выступили против нас широким фронтом, мы не знаем, 'когда' они появились впервые, ткань Времени разорвана, радикальное и безжалостное отрицание Времени, каким мы его знаем, которое выдавали нам в качестве надежного кредита мгновение за мгновением, наивность, которую они сумели перехитрить.....
  
  В определенный момент все присутствующие поняли, что речь идет о плачевных событиях на Севере, дурном сне, от которого я до сих пор пытаюсь очнуться, который вверг великий город в горе и разрушения.
  
  Покинув арктические просторы, 'Беспокойство' устремилось на юг, используя столько топлива, сколько решились, выбросив за борт весь груз, от которого могли себе позволить избавиться, в отчаянной попытке попасть в город раньше, чем пароход 'Этьен-Луи Малю'.
   - Не могу не поинтересоваться, что случилось с этими несчастными чертями, - размышлял Чик Заднелет.
  
  Мрачный коричневый пейзаж северной Канады, усеянный бесчисленными тысячами озер, проплывал внизу на расстоянии лье.
  
   - Великолепное местечко, чтобы приобрести поместье с видом на озеро! - воскликнул Майлз.
  
   Ученые Экспедиции Форманса продолжали верить, что везут домой метеорит, как Пири и другие современные герои науки. Учитывая долгую историю падений метеоритов в северных регионах, не одна репутация была заработана с помощью арендованных кораблей и отсрочек выплаты жалования, а через несколько недель (желательно без бурь) они видели ледяные блики. Как раз перед появлением находки члены команды Форманса, внимательно рассматривая небо, определенно видели достаточно знаков. Но кто мог предвидеть, что упавший где-то вдали объект не просто завладеет сознанием, а заставит забыть прежние намерения и планы?
  
   - Понимаете, он обманул нас, заставил классифицировать это как метеорит.....
  
   - Объект?
  
   - Пришелец.
  
   - Всю вашу Экспедицию загипнотизировала скала? Вы хотите, чтобы мы в это поверили?
  
   Следственная комиссия собралась в верхнем зале Музея музеелогии, посвященном истории институционального коллекционирования, классификации и выставок. Решение раздать запасы виски лишь ускорило падение уровня учтивости, о чем в ближайшие дни написали все газеты независимо от того, были ли они связаны с властями. Из окон башенки можно было увидеть масштабные разрушения, простиравшиеся до горизонта - обугленные деревья еще тихо дымились, искореженные стальные конструкции упали или опасно покосились, улицы возле мостов или паромных пристаней были запружены запутавшимися каретами, фургонами и трамваями, на которых население сначала пыталось сбежать, потом их бросили, и вот они лежали невостребованные, опрокинутые, поврежденные столкновениями и пожаром, похожие на животных, которые умерли несколько месяцев назад и которых еще не убрали.
  
  До катастрофы украшенные усами лица с выражением оскорбленной добродетели за этим изогнутым столом принадлежали главным образом ставленникам мэра, которые были не большими мошенниками, чем того требовало время - порождения Таммани-Холла могли в случае необходимости обеспечить голоса в количестве, достаточном для членства в Попечительском совете этого новомодного музея. В отличие от членов попечительских советов более высоких учреждений, здесь ни у кого не было состояния или происхождения - горожане, если кто-то из них и хватал звезды с неба, это были не падающие звезды.
  
   Научные светила - свидетели, которые до наступления Событий могли относиться к этим политиканам немного свысока, теперь не могли выдержать их пристальные, а иногда и инквизиторские, взгляды. Теперь они стали Архангелами муниципального возмездия для человека, в основном потому, что не осталось подходивших на эту роль - Мэр и большинство членов Городского совета стали одними из первых жертв огнедышащего Существа (в больших банках и торговых домах до сих пор царил полный хаос), поклявшись собраться заново в Нью-Джерси. Единственными сформированными частями, которым хватило смелости бороться с непосредственными последствиями, были Белые Крылья, с достойным подражания бесстрашием продолжавшие невообразимые работы по расчистке со своей обычной жизнерадостностью и дисциплиной. Сегодня фактически единственными движущимися фигурами на этом безлюдном пост-урбанистическом участке, которые можно было увидеть из окна этого зала, была небольшая группа воинов в колониальных шлемах, которые шли за повозкой для сбора мусора и одной из последних выживших лошадей Столицы.
  
   Иногда эта комиссия по расследованиям проводила ночные заседания, заходя с бокового входа, где слабые и беззащитные приучились ждать столько, сколько должны. Ночью Музей являл собой аллею земных контрфорсов, он был неосвещенный и исполинский, тайные ходы между залами, внутри на уровне улицы несколько миниатюрных пивных садов, открытых допоздна благодаря доброте и мудрости районной полиции - камень за камнем в этой наклонной кладке, цвет желтой сажи в сумерках, размытый, словно фотография в журнале.
  
   - Эскимосы верят, что у каждого предмета вокруг них есть свой невидимый правитель, в целом - недружелюбный, правоприменитель древних законов, которые появились на самом деле еще до появления человека, он следит, чтобы сила, которая была вызвана, не причинила вреда людям, и получает подношения в различной форме.
  
  Упоминание живущей в веках практики заставило членов Комиссии навострить уши и податься вперед.
  
   - Мы искали и хотели доставить в Музей не столько видимый объект, сколько его невидимый управляющий элемент. С точки зрения эскимосов, кто-то из членов нашей экспедиции нарушил ритуал, выказав глубокое неуважение, из-за чего Сила была вынуждена следовать своей природе, требуя подходящего возмещения.
  
   - Подходящего? Учитывая огромные потери имущества, не говоря уж о жизнях невинных жертв...подходящего для чего, сэр?
  
   - Для городской цивилизации. Поскольку мы забрали существо с его родной территории. Обычные санкции - плохой лед, метели, враждебные призраки - теперь были недоступны. Условия воздаяния приняли характер, более подходящий новому окружению - пожары, повреждения зданий, паника толпы, разрушение инфраструктуры.
  
   Той ночью было достаточно неприятно. Этот город даже в лучшие свои дни славился подспудным ропотом тревоги. Все, кто там жил сознательно, каждый день рисковали, но считали: что бы ни произошло, оно произойдет достаточно медленно для того, чтобы успеть проконсультироваться хотя бы с одним человеком, 'всегда будет время', как говаривали горожане. Но в эту беспощадную ночь события развивались слишком быстро даже для того, чтобы их понять, не говоря уже о том, чтобы проверить или проанализировать, фактически можно было только бежать и надеяться, что тебя не убьют. Вот точнейший срез общего восприятия - каждый человек в городе, где все страдали от неудобства, испытывал Панический страх. Все годы бурного роста и коррупции их постоянно предупреждали о такой возможности. Город становится все более вертикальным, плотность населения растет, все станут заложниками в случае такого вторжения... Кто за пределами города мог бы представить, что они - жертвы, которых застали врасплох, и кто, если на то пошло, мог представить такое в самом городе? Хотя многие впоследствии получили молниеносную прибыль, надев эту трогательную маску.
  
   Удалось установить несколько фактов. В недра пригорода, откуда узкая речушка с незапамятных времен течет в город, прибыло грузовое судно, на котором в путах скорее оптимистических, чем надежных находилась Фигура со сверхъестественными способностями, и в изустных преданиях не говорилось, как ее остановить. Кажется, все в городе знали, что это за существо - все знали это с самого начала, но принимали эту историю настолько как должное, что действительный приход существа был последним, чего люди ожидали, включая то, что его жестокие дары могли значить для любых граждан, которых существо решило бы одарить, о чем ученые мужи, доставившие существо сюда, старые полярники, жившие на расстоянии всего нескольких обитых металлом коридоров, странным образом не догадывались.
  
  Теперь, точно зная время прибытия, силой мысли подняв свою температуру до необходимой отметки, существо начало методично и неумолимо выжигать себе дорогу из заточения. Те, кто предпочел оставаться на корабле, пока будет такая возможность, по очереди, словно от некоего морального истощения, вдруг решали плюнуть на всё, бросались вплавь, писали вышестоящему начальству, вылезали через люки, спускались по водосточным желобам на улицы города. Но, учитывая уменьшение количества мгновений нормальной истории, где во времени они смогли бы найти убежище? Никакое сопровождение из хулиганов злачных мест, никакие тайные помещения а анкерных опорах какого-либо из больших мостов, никакие железнодорожные или водные туннели не могли спасти хотя бы одного из этих нечестивых беглецов от того, что на них надвигалось.
  
  Пламя и кровь надвигались на них беззаботной массой. Как раз в вечерний час пик электроэнергия по всему городу отключилась, газопроводные магистрали начали воспламеняться, пламя отражалось в тысячах окон на каждом перекрестке, словно упреждая пророчество, булыжники взлетали в небеса, кирпичи падали невиданными, но красивыми узорами. Все попытки контратаковать или даже скрыться от Фигуры потерпели крах. Позднее на сигналы пожарной тревоги перестали отвечать, и пожарные, находившиеся на передовой, очень быстро поняли, что у них нет подкрепления или какой-либо надежды на него. Шум был ужасающе неослабный, так что даже сознательно беспечные поняли, что укрыться негде.
  
  Объявили общегородскую мобилизацию, поступали отчеты о переговорах с неназванными посетителями, военные отпуска отменили, оперные постановки сократили вполовину - арии, даже знаменитые, пропускали, чтобы зрители могли уйти раньше, на вокзалах раздавалось эхо перемещений войск, игры в карты и кости в закоулках злачного района грубо прерывались, обычно в самый важный момент, население начало всё больше бояться сумерек, невнятных лиц, высоких окон и того, что впервые на памяти гражданского населения с высокой вероятностью могло в них проникнуть....
  
   Впоследствии спорили о том, что случилось с Мэром. Сбежал, мертв, тронулся рассудком - количество теорий относительно его исчезновения постоянно росло. Его лицо изображалось на плакатах, которыми были заклеены все деревянные заборы на пустырях и последние вагоны трамваев, его так хорошо всем знакомые черты сияли с неумолимой простотой черепа.
  
   - Оставайтесь дома, - предупреждали бюллетени, прикрепляемые к обугленным стенам. - Этой ночью вас не ждут на моих улицах - неважно, много вас будет или мало'.
  
  Когда дневной свет покинул той ночью город, свет уличных фонарей и приблизительно не достигал своей обычной силы. Сложно было утверждать что-то определенное. Обычные социальные ограничения оказались несовершенными или вовсе исчезли. Всю ночь раздавались крики, игнорируемые, словно фоновый шум дня, исчез грохот городского транспорта, его заменили крики отчаяния и насущных бед - хор боли почти покинул свое царство невидимости и перешел во что-то, с чем нужно было фактически справляться. Силуэты, появлявшиеся поздно ночью, отличаясь лишь оттенками серого, теперь обрели цвет - не модные дневные тона, а кроваво-красный, моргово-желтый, ядовито-зеленый.
  
   В мегаполисе, где было Начало всего, всё и закончилось, и вся правда посередине, наличие подземного источника под фундаментом Собора Преображения, который подпитывал его три крестильные купели, до этого непостижимого пришествия считали достаточной, если не единственно чудотворной, защитой. Но теперь власти начали с помощью дуговых ламп проецировать в наивысшей точке собора полноцветное трехмерное изображение, если не Христа, то кого-то с такой же бородой, в мантии, излучающего свет, словно, если бы случилось наихудшее, они могли отвергнуть всеобщую преданность христианству, что облегчило бы им следование любым велениям чувств, которые могли бы им понадобиться для достижения соглашения с захватчиком.
  
  С наступлением каждых сумерек светящееся изображение тестировали - целостность цепи, уровень заряда, соответствие цветов и так далее. Наготове были запасные лампы, все боялись возможной поломки проектора в решающий момент.
  
   - Никто не отважится пойти ночью в район, кишащий вампирами, без креста, - заявил Архиепископ, - есть ли они сейчас? Нет, и это благодаря нашему Защитнику, - имя которого он осмотрительно не называл.
  
  Несмотря на недавнее присоединение к городу, пригородам оставили еще несколько достойных лет дикого запустения и пасторального покоя, на некоторое время они избежали просачивания строителей и застройщиков, которое в те дни считалось мечтой. Хотя какое будущее могло быть у 'территории за мостом' - рано или поздно история и культура пригородов должны были раствориться.
  
  Так что город стал материальным выражением определенной потери невинности - не сексуальной или политической, а некой общей мечты о том, каким должен быть город в его наилучшем проявлении, его жители стали и оставались расой обозленных людей с амнезией, которые были ранены, но не могли вернуться в своей памяти в момент нанесения травмы и вспомнить лицо своего осквернителя.
  
  В эту ночь и день абсолютного гнева народ рассчитывал увидеть какой угодно город, если он выжил, всё рожденное заново, очищенное огнем, избавлено от корыстолюбия, спекуляций недвижимостью, местных политиков, а вместо этого здесь была эта плачущая вдова, конфликтная комиссия, состоящая из одной женщины в черном, которая начала копить, любовно записывать и беспощадно жалеть о каждой чертовой слезинке, которую она когда-либо уронила, и в течение следующих лет она собиралась вернуть им всё, превратившись в самую низкую и жестокую стерву города, даже среди городов, не отличающихся добротой.
  
  Город, по всей видимости решительный и безрассудно отважный, был потрясен этим всенощным насилием, когда 'его' заставили покориться, отдаться недопустимо слепо по-женски адскому пламени объятий 'ее', возлюбленной. Все последующие годы он забывал, придумывал небылицы, пытаясь вернуть себе самоуважение. Но внутри, в потаенных глубинах души, 'он' оставался содомитом Ада, принадлежавший всем адским обитателям, потаскухой в мужской одежде.
  
  Так что, в надежде избежать дальнейших страданий, в качестве демонстрации лояльности Разрушителю, воодушевленные обетом, горожане воздвигли несколько искупительных зданий. Многие из них были умышленно сожжены, осуществлялись попытки с помощью зачернения создать стилизацию обломков, эстетичную и интересную. Внимание было направлено на Пригород, окутанный плазмой покровительственного пренебрежения, простиравшийся до огромного защитного вала молчания, который его огораживал, это была граница известного мира, дальше были дебри, о которых остальной город не решался говорить, словно сдался в плен в результате какой-то адской Плутонической сделки, которая повлияла даже на язык. В Городе началась великая эпоха строительства арок, обычно - триумфальных, в точке перехода в запрещенные дебри было решено построить еще один большой Портал с надписью 'Я УВОЖУ К ОТВЕРЖЕННЫМ СЕЛЕНЬЯМ. ДАНТЕ', над которым в каждую годовщину этого ужасного события, охватывая небо над заливом, появлялась бы ночная панорама, не совсем памятная реконструкция событий, скорее - абстрактные построения движущихся разноцветных огней на фоне синей, иногда - цвета морской волны, тьмы, в которых зритель мог увидеть то, что хотел.
  
   В ту достопамятную ночь Хантер Пенхоллоу покидал город, но, почувствовав что-то спиной, он оглянулся и стал свидетелем трагедии, разворачивавшейся за горизонтом, он вдруг вспомнил ночной кошмар, слишком древний, чтобы принадлежать только ему, в его зрачках сияли безжалостные контрастные изображения оттенков пламени, столь яркие, что его глазницы и скулы почувствовали какой-то переизбыток жара. Он вдруг потерялся в незнакомой части города - нумерация, которую, как Хантер думал, он понимал, вдруг утратила всякий смысл. На самом деле нумерация деформировалась в выражение другой истории городских нужд, улицы больше не были пронумерованы последовательно, теперь они пересекались под неожиданными углами, сужались в длинные однообразные закоулки, ведущие в никуда, скачкообразно поднималась и спускалась с холмов, которые он раньше не замечал. Он всё быстрее шел вперед, полагая, что, зайдя достаточно далеко, придет на перекресток, который сможет узнать, но улицы вокруг были всё менее знакомы. В определенный момент ему пришлось зайти в нечто вроде открытого патио, в разрушенную раковину красной ржавчины и желтоватых обломков, возвышающихся до уровня десятого-двенадцатого этажей. Какой-то монументальный портал, более старинный и чужеродный для известного ему города. Теперь улицы были ему хорошо знакомы, больше похожи на коридоры. Вовсе не намереваясь это делать, вскоре он зашел в жилые комнаты. Увидел, что в углу почти пустого вестибюля проходит собрание. Люди сидели группами у камина, с чашками и стаканами, пепельницами и плевательницами, но поводом для собрания было не просто общение. Женщины и мужчины были в шляпах и пальто. Хантер робко приблизился к ним.
  
   - Думаю, мы договорились, что нам нужно выбираться из города.
  
   - Всё упаковали? Дети готовы?
  
   Люди встали, собираясь уходить. Кто-то заметил Хантера:
  
   - Есть место, если хотите зайти.
  
   Каким остолбеневшим он, должно быть, выглядел. Он молча последовал за группой к пролету извилистой металлической лестницы, которая вела к освещенной электричеством платформе, где некоторые из них сели в странное массивное транспортное средство из гладкого железа темного оттенка промышленного серого цвета, стреловидное и глянцевое, с выхлопной трубой снаружи, по всей длине корпуса светились огни. Он зашел внутрь, нашел себе место. Транспортное средство начало движение, оно двигалось среди фабричных пространств, электрических генераторов, больших механизмов, назначение которых было менее определенным - иногда колеса крутились, из выхлопных клапанов вырывался пар, в то время как другие устройства бездействовали в неосвещенной таинственности - наконец, транспортное средство вошло в систему туннелей и, как только оказалось достаточно глубоко, начало набирать скорость. Звук перехода, гул и шум ветра становились всё громче, как-то даже успокаивали, словно придавая уверенности в скорости и направлении. Кажется, делать остановку не планировалось, только продолжать ехать всё быстрее.
   Временами в окнах можно было увидеть необъяснимые проблески города над ними, хотя насколько глубоко внизу они путешествовали, понять было невозможно. Рельсы поднимались вверх, чтобы вырваться на поверхность, или поверхность совершала глубинную героическую экскурсию вниз, чтобы встретиться с ними. Чем дольше они путешествовали, тем более 'футуристическим' становился пейзаж. Хантер был на пути к спасению, что бы это теперь ни значило в угнетенном мире.
  
   Кит не видел своего благодетеля до выходных, на которые была намечена игра между Йелем и Гарвардом, это был туманный безветренный день в конце ноября, встреча произошла в боковой комнате Тафт-Отеля. Официально их представил друг другу Фоли Уокер, одетый в костюм спортивного кроя в ярко-оранжевую и цвета индиго шотландскую клетку, напоминавшую расцветку конской попоны, с цилиндром в тон, а магнат больше был похож на клерка, получающего жалованье в компании значительно южнее этого штата, а может быть, и западнее. У него были дымчатые очки и соломенная шляпа, ширина полей которой неотвратимо свидетельствовала о маскировке, а тесемки неаккуратно свисали до земли.
  
   - Вы справитесь, - поприветствовал он Кита.
  
   - Гора с плеч, - подумал про себя Кит.
  
   Это был не особо задушевный тет-а-тет. Выпускники обоих университетов толпой ходили туда-сюда по вестибюлю, беззаботно размахивая пенистыми пивными кружками с крышкой, в спортивных шляпах, в гамашах и пальто 'олстер' ярких цветов соперничающих команд.
  
  Каждые пять минут мальчик-слуга пробегал мимо, выкрикивая:
  
   - Мистер Райнхарт! Зовут мистера Райнхарта! Мистер Райнхарт!
  
   - Популярный парень этот Райнхарт, - отметил Кит.
  
   - Гарвардская шутка, которой уже несколько лет, - объяснил Скарсдейл Вайб, - но она и не думает устаревать. Если повторять ее вот так, это достаточно утомительно, но когда эти слова подхватывают сотни мужских голосов летним вечером в герметичной среде двора Гарварда? Ну.... По принципу тибетской молитвенной мельницы - повторите достаточное количество раз, и в определенный момент произойдет что-то не предусмотренное, но чудесное. Гарвард - это ореховая скорлупа, если хотите знать.
  
   - Там изучают Кватернионы вместо Векторного Анализа, - вежливо добавил Кит.
  Предматчевые страсти разгорались всё сильнее. Почтенные профессора Лингвистики, которые никогда особо не интересовались футболом, неустанно напоминали своим студентам, что дневнесанскритское 'крими' и позднейшее арабское 'кирмиз' - названия насекомого, от которого когда-то был получен цвет, слово 'чермный' созвучно слову 'червь'. Молодые мужчины в полосатых кашне, связанных их возлюбленными, не жалевшими сил и связавшими в них несколько карманов, в которые помещались постоянно звеневшие фляги, приступили к алкогольным развлечениям, которые, конечно, будут превалировать на трибунах.
  
   - Я надеялся, что мой сын соблаговолит остановиться на минутку, но, боюсь, этого не произойдет. Его захватила оргия, без сомнения. Это самая непреодолимая форма человеческой грусти - наблюдать, как твоя альма матер скатывается в пучину вакханалий и беззакония.
  
   - Думаю, этим утром он участвует в какой-то внутренней игре первокурсников, - сказал Кит. - Он действительно должен быть в команде университета.
  
   - Да, стыд и срам, что нет профессионального футбола - карьера ему была бы обеспечена. Колфакс - последний из моих детей, а я люблю их всех, как должен, похоже, будет меня презирать - новый виток безалаберности грядущих поколений. Это проклятие старого капиталиста - склонности, которые важны больше всего, например, мозги для бизнеса нельзя передать по наследству.
  
   - Зато на поле, сэр, он преуспел настолько, насколько того мог бы желать капитан бизнеса.
  
   - Ну, скажу я вам. Колфакс работал у меня в одном из офисов на Перл-Стрит во время летних каникул, пятьдесят центов в час, намного больше, чем он заслуживал. Я отправлял его подмасливать чиновников: 'Отнеси это Члену муниципального совета Такому-то. Не заглядывай внутрь'. Молодой идиот, воспринимавший всё столь же буквально, сколь и послушный, никогда не заглядывал внутрь. Всё еще надеясь, хотя отчаяние мое росло, я продолжал его отправлять снова и снова, с каждым разом делая всё более очевидные намеки, даже оставляя уголки банкнот, чтобы они выглядывали из портфеля, но щенячья наивность выдержала и это. В конце концов, Господь меня надоумил, я вызвал полицию, надеясь шокировать моего идиота-сынка, чтобы к нему вернулась какая-то связь с Миром Реальности. Он бы еще томился в городской тюрьме Нью-Йорка, если бы я не отказался от борьбы и не начал бы искать себе другого наследника. Следите за мыслью?
  
   - При всем уважении, сэр, кажется, я читал это в каком-то бульварном романе, постойте, что я говорю, даже не раз читал, знаете, как вся эта чепуха маринует ваши мозги........
  
   - Меньше, чем кадку с огурцами, которая является моим отпрыском. То, что я подготовил, действительно - грандиозное предложение.
  
   - Именно этого я боялся, сэр, - Кит понял, что уверенно стоит на ногах и не отводит глаза под все более недоуменным взглядом Скарсдейла.
  
   - Получить наличные из огромного трастового фонда, унаследовав бесчисленные миллионы после моей смерти - это не по вашей части, молодой человек?
  
   - Простите, но, не имея ни малейшего представления, как вы заработали эти деньги, я не смогу приумножить капитал, скорее - проведу остаток жизни в судах, отражая нападения грифов-индеек, не так я собирался провести свои взрослые годы, честно говоря.
  
   - Да? У вас есть альтернативный план. Прекрасно, мистер Траверс. Расскажите, мне правда интересно.
  
   Кит, мысленно обдумав список тем, которых лучше не касаться в беседе со Скарсдейлом, начал с Теслы и его проекта бесплатной универсальной энергии для каждого, затем перешел к очарованию Векторизма, доброте и гениальности Вилларда Гиббса... Осталось не так-то много тем, которые они могли обсудить. Но было что-то....Мужчина смотрел на него странно. Это не было отеческое выражение или взгляд опекуна. Нет, это было - Кит почти зарделся при мысли - это было желание. Его желали, по причинам, которые выходили далеко за рамки того, что он мог сделать в этой декадентской пучине лености и похоти Восточного побережья.
  
   Несмотря на решительное намерение по приезде не судить это учреждение слишком строго, Кит почти сразу понял, что собой представляет Йель. Сторонники книжной учености - два-три добрых друга, еще не искалеченные возвратными глаголами и мрачной осмотрительностью, которая понадобится для управления страной, а остальные - просто щеголи. Сейчас Кит был полон энергии и энтузиазма, его глаза светились, он говорил, как с еще не представленными ему продавщицами субботним вечером на Чепл-Стрит, он читал лекцию о Векторизме - Гиббс, Гамильтон и так далее, потому что эта самая чудотворная из систем, казалось ему, обязательно улучшит жизнь всех, кого он сможет с ней познакомить, хотя девушки не всегда были в этом уверены.
  
   - Ты их спугнул, Кит, - 'Факс, собиравшийся на 'свидание', рассматривал свою одежду в зеркале комнаты, которую они делили. - Моя кузина знает энное количество девушек, которые не прочь иногда поиграть с тобой в маленькую настольную игру, если ты не будешь пугать их всей этой арифметикой.
  
   - Это не 'арифметика'.
  
   - Ну вот, а я о чем говорю. Девушки не видят разницы, и, что важнее, их она не интересует.
  
   - Как всегда, 'Факс, я полагаюсь на твою мудрость во всех вопросах спорта. Здесь не было умышленного сарказма, даже его тени. К восемнадцати годам Колфакс Вайб превратился в настоящего богатого любителя спорта, какими они были в те дни - его признавали как эксперта, а иногда - как чемпиона: лыжник, игрок в поло, стайер, стрелок из пистолета и винтовки, охотник, воздухоплаватель - список был столь внушителен, что мог бы вызвать депрессию у любого читателя с обычными житейскими способностями. Когда он наконец появился на футбольном поле Лиги Плюща, в последние минуты матча между Йелем и Принстоном, 'Факс вывел мяч из-за трехочковой линии в свою зону защиты и вел его до победного тачдауна, несмотря на оборону противника, не говоря уж о нечаянных препятствиях со стороны его собственной команды. Уолтер Кэмп назвал это 'самым великолепным пересечением поля за всю историю футбола в Йеле', а афроамериканцы, жившие в Принстоне, в ту субботнюю ночь спали немного спокойнее, зная, что они хотя бы на неделю избавлены от шумных ватаг парней из Принстона, ломающих веранды домов на Уизерспун-Стрит, чтобы зажечь костер победы.
  
   - Черт, я засиделся взаперти, - объяснил Факс. - Просто нужна хорошая пробежка.
  
  Поскольку представления Факса о досуге, что не удивительно, были сосредоточены в более опасных для жизни сферах, за первый год знакомства они с Китом выяснили, что идеально подходят друг другу, Кит цеплялся за любой кусок внешнего прочного мира, как за обломки судна в неистовом вихре символов, операций и абстракций, а 'Факс, насмехаясь над ежедневными гимнами Рузвельтианской напряженности, нашел в полурелигиозной преданности Кита Векторизму серьезность, а еще Факс понимал, что это был шанс избавиться от праздной и поверхностной жизни, которая была слишком хрупкой и в которой ему в любой момент грозил крах.
  
  Часто это истолковывали в том смысле, что отпрыск Вайба не может усидеть на месте, как клопы и проводники пульмановских вагонов. Брат 'Факса Крэгмонт сбежал с танцовщицей на трапеции, потом вернулся с ней в Нью-Йорк, чтобы обвенчаться, свадьбу праздновали на трапециях, жених и шафер были во фраках, шелковые цилиндры вверх дном болтались на резинке у их колен, одинаково синхронно в гибельном Эфире они собирались встретить невесту и ее отца, карнавального 'киоскера' или буфетчика, в парной прогулке от своего края арены, подружки невесты балансировали с помощью рук, вертя усыпанными блестками подбородками, ядовито-зеленые перья сметают и взбалтывают дым сигар, поднимавшийся от толпы. Крэгмонту Вайбу было тринадцать в то цирковое лето, когда он стал мужем и создал даже по тем временам невероятную семью.
  
  Третий брат, Флитвуд, лучший из мужчин на этой церемонии, тоже рано покинул родительский дом, упросив взять его в экспедицию, которая отправлялась в Африку. Он разбирался в политических играх столь же хорошо, сколь в любых настоящих научных исследованиях, предпочитая буквальный титул 'Исследователя', он не делал ничего другого - только исследовал. Состоянию Флитвуда не вредило то, что колоссальные трастовые фонды Вайба должны были оплачивать счета за сшитые на заказ колониальные шлемы, мясо лозанж и тому подобное. Кит встретил его однажды на весеннем уик-энде в поместье Вайба на Лонг-Айленде.
  
   - Слушай, ты никогда не видел наш коттедж, - в один прекрасный день сказал Факс после пар. - Что ты делаешь в эти выходные? Конечно, если у тебя нет в разработке очередной фабричной девицы или принцессы пиццерии.
  
   - Разве я говорю в таком тоне о девушках из колледжей 'Семи сестер', на которых ты специализируешься?
  
   - Я ничего не имею против новых бегов, - начал возражать 'Факс. - Но тебе всё равно полезно встретиться с кузиной Диттани.
  
   - Из колледжа Смит.
  
   - Маунт Холиок.
  
   - Думаю, это может подождать.
  
  Они шли под покровом сурового пасмурного неба. Даже при более жизнерадостном освещении поместье Вайба было, очевидно, местом уединенным - четыре этажа, прямоугольное, без прикрас, темная каменная облицовка выглядела намного старше известной даты постройки. Несмотря на заброшенность, некомфортное жилище по-прежнему поддерживали внутри - возможно, какая-то побочная ветвь Вайбов... непонятно. Существовала тайна второго этажа. Туда допускали только слуг. Он 'принадлежал' предыдущим жильцам, но никто не хотел уточнять, каким образом.
  
   - Там кто-то живет?
  
   - Там кто-то есть.
  
   . . . время от времени двери на боковую лестницу хлопали, раздавался приглушенный звук шагов...непонятное движение в отдаленном дверном проеме.... угроза возникновения какой-то обязанности осуществлять ежедневные поиски на запретном уровне, в сумерках, настолько подробные, что контакт с невидимыми жильцами, в какой-то форме, в какой-то необъявленный момент, станет неизбежным... без единой пылинки опрятные тени в вечном владении, шторы и обивка насыщенных оттенков зеленого, бордового и индиго, слуги, которые не разговаривали, не хотели или не могли встречаться с чьим-либо взглядом... а в соседней комнате в следующее мгновение, ожидая...
  
   - Очень любезно с вашей стороны пригласить меня сюда, - щебетал Кит за завтраком. - Товарищ спит, как сурок. Ну, исключая...
  
   Пауза в организованном жадном поедании пищи. Заинтересованность всех присутствующих за столом.
  
   - Я хотел спросить, кто вот так зашел в комнату посреди ночи?
  
   - Могу вас заверить, - сказал Скарсдейл, - это был не ветер и не жильцы этого дома.
  
   Они прогуливались, словно что-то искали.
  
  Обменивались взглядами, обмен не удавался, взгляды посылались, но не возвращались.
  
   - Кит, ты еще не видел конюшни, - в конце концов сказала кузина Диттани. - Не хочешь покататься?
  
  Прежде, чем Кит смог ответить, у входа в утреннюю столовую началась сутолока. Позднее он мог поклясться, что слышал симфонические медные духовые инструменты, игравшие длинное вступление.
  
   - Мама! - воскликнул 'Факс.
  
   - Тетя Эдди! - воскликнула кузина Диттани. Это была редкая гостья - миссис Вайб, бывшая Эдварда Биф из Индианополиса. Она пела меццо-сопрано и вышла замуж шокирующе рано, мальчики пошли сомкнутым строем, 'как комедианты выходят на сцену варьете' - так ей казалось, и к тому времени, когда Колфакс подстрелил свою первую парочку фазанов, она вдруг в один прекрасный день упаковала шесть кофров одежды и со своей служанкой Вазелиной переехала в Гринвич-Виллидж, в городской особняк, украшенный цветистой терракотой, импортируемой издалека, дизайнер интерьера - Элси де Вулф, особняк прилегал к дому младшего брата ее мужа, Р. Уилшира Вайба, который уже несколько лет жил в уютном гнездышке безрассудства и декаданса, проматывая свою долю в капитале семьи на балерин и труппы, в которых они танцевали, особенно - на те, которые были согласны осуществлять грандиозные постановки ужасных 'музыкальных драм', которые он сочинял, бутафорские, или, как он предпочитал говорить, нарочитые европейские оперетты на американские темы - 'Роско Конклинг', 'Принцесса трущоб', 'Шалости в Мексике' и многие другие. Город некоторое время занимала смена Эдвардой места жительства, но достаточно скоро горожане переключились на подробности скандала, связанного больше с деньгами, чем со страстью, эта тема больше подходила для оперы на языке, на котором они не говорили. Поскольку Скарсдейл был уже достаточно взрослым для того, чтобы умело регулировать свои финансовые потоки, а Эдварда идеально подходила не только для того, чтобы затягивать талию в корсет и наряжаться, чтобы появляться на приемах в качестве его номинальной жены, но и, поскольку ее слава в театральном мире росла, участвовать в собраниях культурного характера и принимать гостей на любых знаменательных приемах, Скарсдейл начал воспринимать ее скорее как актив, а не как возможный источник супружеских страданий.
  
   Ее деверь Р. Уилшир Вайб был рад, что она его соседка, потому что 'Эдди' была просто кладезем добродетелей - вскоре он нашел удовольствие в том, чтобы знакомить ее с художниками, музыкантами, актерами, писателями и другими представителями низших классов общества, которых было столь много в его окружении. Благодаря своему несомненному драматическому таланту она вскоре смогла убедить импресарио, что только в порядке огромной личной услуги ему она находится среди этих низменных сквернавцев, поэтому не хочет другой компенсации, кроме.... ну, не главной роли, во всяком случае, не сразу, но, по крайней мере, второстепенную роль в амплуа субретки, например, веселой бандитки Консуэло в 'Шалостях в Мексике', потом на репетиции, поскольку это требовало существенного и всегда, честно говоря, противного взаимодействия с дрессированной свиньей Табби, она поняла, что должна изображать здесь всем довольную партнершу комика, 'подпевалу', как это называли актеры, поскольку весь смех зала всегда будет доставаться этой откормленной на убой невоспитанной свинье. Но к концу представления они с Табби стали 'ближайшими друзьями', как она призналась театральным газетам, которые к тому времени уже проявляли пристальный интерес к ее карьере.
  
  Последовали роли побольше, арии или 'номера' Эдварды так разрослись, что приходилось раньше начинать спектакль, чтобы они поместились.
   - Волшебно и несравненно! - восклицали обозреватели, - трансцендентно великолепнейшее! - и вскоре ее окрестили в шампанском 'Дивой из Дельмонико'.
  
  Прилегающие особняки постоянно служили местом вольностей и чудачеств, в неизменной дымке уютного тумана из источников увеселений, включая гашиш и опиум, а также - из бутылок сельтерской, которые иногда использовали в качестве сосудов для питья, но намного чаще - для того, что казалось вечной игрой. Молодые женщины, часто одетые лишь в плюмажи из страусовых перьев цветов сомнительного вкуса, бегали в дымке по мраморным лестницам, преследуемые молодыми мужчинами в остроносых бальных туфлях из лаковой кожи. В центре этих вакханалий каждую ночь была всегда веселая Эдварда, которая пила Силлери из бутылки и смеялась 'ха-ха-ха' - не всегда над кем-то конкретным.
  
  Так Эдварда и Скарсдейл были вместе каждый день, хотя их жизни проходили почти полностью асинхронно, они жили каждый в своем испорченном городе, как частичные наложения в какой-то новой технологии цветной печати: у Скарсдейла серые тона, у Эдварды - розовато-лиловые. Иногда - цвета 'пюс'.
  
  Кит спустился к конюшням, где к нему присоединилась Диттани Вайб, чьи глаза сверкали из-под полей неотразимой шляпы. В сбруйном сарае она притворилась, что рассматривает обширный инвентарь упряжи: уздечки, недоуздки, хомуты, арапники, стеки, плети и так далее.
  
   - 'Мне нравится, как здесь пахнет, - прошептала она.
  
  Она взяла сплетенную плеть для жеребцов и щелкнула ею с треском:
  
   - Ты, должно быть, пользовался этим в Колорадо, Кит.
  
   - Обычно нам достаточно нескольких непечатных слов, - сказал Кит. - Наши лошади ведут себя довольно неплохо, надо полагать.
  
   - Совсем не так, как восточные, - пробормотала она. - Видишь, сколько здесь кнутов и тому подобных вещей. Наши кони очень-очень непослушны.
  
   Она протянула ему кнут:
  
   - Думаю, этот должен хлестать просто ужасно.
  
   Прежде, чем он смог это проверить, она повернулась, подняла юбку своей амазонки и подставила зад, выглядывая из-за плеча с тем, что можно было бы назвать озорным ожиданием.
  
   Он посмотрел на кнут. Кнут был примерно четырех футов в длину, может быть, толщиной с палец.
  
   - Судя по весу, он для профессионалов, конечно же, ничего полегче тебе не подойдет?
  
   - Я могу не снимать панталоны.
  
   - Хм, посмотрим... Если я правильно помню, вот так ты упираешься ногами...
  
   - А впрочем, - сказала кузина Диттани, - рукой в перчатке ты сделал бы приятно.
  
   - Всегда к вашим услугам, - улыбнулся Кит, - и, как потом выяснилось, Диттани - тоже, спустя некоторое время звук усилился, а потом они решили перейти на сеновал.
  
   Весь остаток дня он пытался улучить минуту, чтобы поговорить с 'Факсом об этом происшествии с кузиной, но, словно существовал всеобщий заговор по предотвращению этого разговора, всё время появлялись неожиданные посетители, раздавались телефонные звонки, начиналась импровизированная игра в лаун-теннис. Кит стал раздражительным, слишком долгая работа над проблемой вектора ввела его в состояние, очень похожее на опьянение, а потом проявился его второй или со-сознающий разум, чтобы, наконец, посмотреть, что можно со всем этим сделать.
  
  Позднее в тот же день, после еще одних захватывающих дух десяти минут с Диттани в полосатом шалаше из пальметто во время дневной партии в крокет, большая часть компании ушла отдыхать. Кит блуждал по дому и услышал приближающиеся звуки фортепиано, как ему показалось, из музыкальной комнаты. Он пошел на звук: незавершенные фразы, после которых появлялись новые, столь же неполные, аккорды, в которые ему удавалось попасть лишь случайно, перебирая клавиши, но абсолютно никогда он не обдумывал музыку..... Он шел сквозь затемненный янтарный свет, словно весь электрический ток вытек из дома, постепенно убывая, как газовый свет под рукой на тайном клапане. Он огляделся в поисках настенных выключателей, но не увидел ни одного. Ему показалось, что в конце одного из коридоров он увидел удалявшуюся темную фигуру в поношенной одежде, на голове ее был один из тех колониальных пробковых шлемов, которые, как говорят, носят исследователи. Кит понял, что это, должно быть, предмет многих обсуждений - паршивая овца Флитвуд Вайб, вернувшийся из очередной экспедиции.
  
   Р. Уилшир Вайб не вызвал расположение племянника с помощью своего обычного 'шоу' африканского фиглярства и прилипчивого напева:
  
   Когда придут ме-естные, охваченные желанием убивать!
   Когда твоя жизнь не стоит ни цента!
   Глазами не хлопай, стань берсерком,
   Можешь даже опоздать на работу.
   Что ты будешь делать, когда
   Они с криками придут за тобой?
   Побежишь через джунгли,
   Пытаясь не стать е-доо-й!
   Поскорей отсюда, в далекий край,
   Не найдешь киоск с хот-догами (ухуу!),
   Что они едят вместо этого -
   Барбекю из мозгов прямо из твоей головы,
  
   Так что если ты собрался туда,
   Послушай, что я тебе скажу:
   Не хочешь стать чьей-то едой?
   Лучше сядь на быстрый
   Авто-моо-биль!
  
   Все собрались вокруг 'Стейнвея' в гостиной, чтобы подпеть этой песне. Море веселья для всех, кроме Флитвуда, который минимум тридцать два раза за ночь подошел к бару, чтобы не обижаться.
  
   - Они на самом деле не знают, что я здесь, - признался он Киту. - Если знают, только как если бы кто-то мог заметить призрака, но, как вы уже, наверное, знаете, это не самые духовные люди на свете. Когда-то я надеялся, что Диттани сможет избежать общего разложения, но теперь - нет.
  
   - Она кажется мне достаточно непосредственной.
  
   - У меня всё меньше прав о чем-то судить. На самом деле, вы не должны доверять ничему, что я говорю об этой семье.
  
   Кит рассмеялся:
  
   - О, прекрасно. Логические парадоксы. Их я понимаю. Хорошо.
  
   Они достигли вершины крутого склона, где росли клены и черный орех, некоторые деревья уже были старыми, когда сюда прибыли первые европейцы, особняк был скрыт листвой где-то внизу.
  
   - У нас всех была привычка приходить сюда зимой и кататься на санках. В те времена склон казался почти вертикальным. А посмотрите туда.
  
   Он кивнул на запад. Сквозь мили угольного дыма и солевого налета Кит рассмотрел несколько почти невидимых башен города Нью-Йорка, из облаков на него опускались радиальные снопы солнечного света, казалось, что там - почти их собственные небесные прототипы, то, что фотографы называют 'двухминутным небом', которое было обречено вскоре омрачиться, может быть, даже пошел бы дождь.
  
   - Когда я приходил сюда один, смотрел на город, думал, что здесь должен быть какой-то портал в другой мир... Я не мог представить какой-либо непрерывный пейзаж, который естественным образом мог бы привести оттуда, где я находился, в город, который я видел. Конечно, это был Квинс, но к тому времени, когда я об этом узнал, было уже поздно - я был одержим мечтой перехода через невидимый портал. Это мог быть город, но это не должен был быть город. Это был скорее вопрос понимания невидимой сути.
  
   Кит кивнул:
  
   - И...
  
   Флитвуд стоял, спрятав руки в карманы, медленно качая головой:
  
   - Есть истории и карты, которые это подтверждают... слишком часто это встречается во многих языках и историях, чтобы быть просто принятием желаемого за действительное... Это всегда - скрытое место, путь туда неочевиден, география скорее духовная, чем физическая. Если вам доведется там оказаться, вы будете в полной уверенности, что вы не открыли это место, а вернулись туда. В одно мощное мгновение просветления вы вспомните всё.
  
   - Дом.
  
   - О... Он вслед за Китом посмотрел вниз, в сторону невидимого 'большого дома' в лучах последнего солнца на листве. - Есть дом, а есть - дом, знаете ли. В наши дни все мои коллеги заняты поиском водопадов. Чем зрелищней водопады, тем больше шансов открыть дорогой отель... Кажется, всё, чего я сейчас хочу - это движение ради движения, то, что ваши друзья называют вектором, полагаю.... А существуют векторные неизвестные величины?
  
   - Векторы... можно вычислять. Конечно. Но, наверное, вы имеете в виду что-то другое.
   - Этот всегда указывает вдаль, а тот, - указывая на мерцающий мегаполис, возвышавшийся за его головой, - туда, где есть деньги.
  
   Он немного подождал, словно у телеграфного клопфера, чтобы получить какое-то подтверждение от далекого незримого.
  
   - Знаете, - продолжал он, - там встречаются такие странные персонажи. Они приходят, потом не появляются снова несколько месяцев, иногда - вообще больше не появляются. Миссионеры, дезертиры, граждане троп, то, чему они клялись в верности - дорога, тропа, река, всё, что могло бы привести их к следующему горному хребту, следующему изгибу реки, проступающему из сырого света. 'Дом' - что бы это ни было, что это могло значить для них? Я расскажу вам историю о Небесном Городе. О Сионе.
  
  Однажды ночью в Восточной Африке (он уже точно не помнил, где) Флитвуд встретил Ицхака Зильберфельда, сионистского агента, который путешествовал по миру в поисках возможностей для создания родины евреев. У них быстро началась дискуссия о бездомности в противовес владению имуществом. Лихорадка, злоупотребление местными наркотиками, кровавые конфликты с племенами, повсеместные и непрекращающиеся - тысячи угроз для белого вторжения сюда, многие из них невидимы, но по мере обсуждения они вызывали всё больше беспокойства.
  
   - Что такое современное государство, - заявил Ицхак, - если не пригородный участок, только большего масштаба? Антисемитизм проистекает непосредственно из пригородного страха перед теми, кто всегда в движении, кто разбивает лагерь на ночь или оплачивает аренду, в отличие от Хорошего Гражданина, который верит, что ему 'принадлежит' его дом, хотя, скорее всего, он принадлежит банку, возможно, даже еврейскому банку. Все должны жить в односвязном пространстве, вокруг которого - сплошная линия. Некоторые носят веревочки из волос, чтобы отпугнуть змей. Все, кто живет за пределами участков любого размера, автоматически становятся угрозой для порядка пригородов и, в более широком смысле, для Государства. Удобно, что у евреев своя история безгосударственности.
  
   - Но ведь не зазорно хотеть иметь свой собственный участок земли, разве нет? - возразил Флитвуд.
  
   - Конечно, нет. Но страна евреев станет объектом вечной ненависти тех, у кого нет собственности - это обязательная часть императива предместий. Ненависть переносится на какую-нибудь новую цель, вот и всё.
  
  
  А где еще они могли бы проявить себя: в ужаснейших джунглях, на мирном пространстве пастбищ, всё никак не успокоятся, никаких конфликтов интересов, высокие, плодовитые, здоровые, неуязвимые и т.д.? Свернут ли они на другую тропинку, или пересекут горный хребет, или вдруг увидят тайный ход в пречистую страну Сион?
  
   Солнце клонилось к закату, а они продолжали обсуждать благословенную возможность.
  
   - Это реально?
  
   Пожал плечами:
  
   - Да... Или нет.
  
   - Или у нас обоих лихорадка.
  
   Они разбили лагерь на поляне у маленького водопада и разожгли костер, чтобы приготовить еду. Ночь началась, словно номинально.
  
   - Что это было?
  
   - Слон, - ответил Флитвуд. - Сколько вы уже здесь, вы говорите?
  
   - Звук такой, словно он довольно близко, вам так не кажется? (Флитвуд пожал плечами). Я хочу сказать, вы... встречали слонов?
  
   - Постоянно.
  
   - У вас есть с собой слонобой?
  
   - Нет. А у вас?
  
   - А если он нападет на нас, что мы будем делать?
  
   - Зависит от его веса - попытаемся его уболтать?
  
   - Антисемит!
  
  Слон в темноте продолжал издавать трубные звуки, теперь к нему присоединился еще один. Гармония. Возможно, комментировали друг друга, кто знает?
  
   - Они что, не спят ночью?
  
   Флитвуд громко вздохнул:
  
   - Не хочу вас обидеть, но... если все ваши соплеменники так опасаются слонов, вероятно, Африка - неподходящее место для сионистского поселения.
  
  Их ступни чувствовали, как дрожит земля джунглей, к ним на высокой скорости приближался взрослый слон.
  
   - Ну, хорошо поболтали, - сказал Ицхак, - а теперь, думаю, я просто...
  
   - Советую вам оставаться, где стоите, правда.
  
   - И что дальше?
  
   - Смотрите ему прямо в глаза.
  
   - Дуэль взглядов со смертоносным слоном.
  
   - Древняя мудрость буша, - сообщил Флитвуд, - гласит: никогда не убегайте. Если броситесь бежать, вас растопчут.
  
   Слон, оказавшийся примерно двенадцати футов высотой, вышел из джунглей и направлялся прямиком к Флитвуду и Ицхаку, демонстрируя явное недовольство. Его хобот был поднят и загнут назад - предупреждение, которое слоны используют, прежде чем направить свои бивни на цель, вызвавшую их гнев.
  
   - Ладно, повторим: мы стоим здесь, поддерживаем зрительный контакт, и вы полностью мне гарантируете, что этот слон просто... остановится? Повернется и уйдет, никаких обид? '
  
   - Смотрите.
  
   На следующей неделе в 'Буш Газетт' вышла статья под заголовком 'СПАСЕНИЕ ЕВРЕЯ ОТ СЛОНА-ПСИХОПАТА'
  
   Ицхак был так благодарен, что дал несколько консультаций по вопросам инвестирования, и также сообщил полезные банковские контакты по всей Европе, которые в перспективе пригодились бы Флитвуду, если бы в то время он не преследовал уже менее материальные цели. Он попытался объяснить:
  
   - В детстве я читал Диккенса. Жестокость меня не удивляла, меня удивляли эпизоды безвозмездной доброты, которую я никогда не встречал вне страниц художественной литературы. В любом из известных мне миров освященный веками принцип гласил: ничего не делайте бесплатно.
  
   - Так и есть, - сказал Ицхак. - Верьте мне. Купите акции Рэнда.
  
   - Южная Африка? Но там идет война.
  
   - Войны заканчиваются, пятьдесят тысяч китайских кули выстроились в очередь, спят в доках от Тяньцзиня до Гонконга, ждут отбытия в Трансвааль, как только там прекратят стрелять...
  
   Как оказалось, вскоре мировые рынки были завалены золотом, не только золотом Рэнда, но и плодами австралийской золотой лихорадки, которая продолжала бить ключом - это была та 'неправедно полученная' прибыль, за которой в мыле гнался патриарх Вайб.
  
   - Я не понимаю. Эти деньги появляются ниоткуда.
  
   - Но они настоящие, - подчеркнул Фоли Уокер. - То, что за них покупают, настоящее.
  
   - Я чувствую, что превращаюсь в чертового социалиста, - сказал Скарсдейл. - Даже в коммуниста. Знаете это чувство, когда начинается простуда. Мой разум, или его часть, которой я размышляю о вопросах бизнеса, заболел.
  
   - Но, мистер В, вы ненавидите социалистов.
  
   - Я больше ненавижу этих мерзавцев-альпинистов.
  
  Он был едва виден в темноте, в окне заколдованного этажа, почти обломок предыдущей эпохи, оставленный здесь для каких-то неактуальных целей домашнего хозяйства. В эту часть дома никто не заходил, она была предназначена для изгнания, ухода, беспокойных блужданий, закрепленная за любым, кто не смог бы там жить. Он вспоминал, склонялся на больничный одр воспоминаний.
  
  В Африке он знал безгрешных лейтенантов, обреченных погибнуть молодыми, беглецов, спасшихся из-под обломков Восточного вопроса, торговцев живым товаром или огнестрельным оружием, которых не волновало, что они продают, которые могли появиться из зеленого загробного мира спустя много месяцев, когда их груз исчез не только из их распоряжения, но даже из памяти, больные, отравленные, очень часто - при смерти, проклятые шаманами, преданные магнитными аномалиями, истязаемые гвинейским гельминтом и малярией, но, несмотря ни на что, стремящиеся в объятия этой страны, Флитвуд хотел быть похожим на них... Он молился о том, чтобы стать одним из них. Он поехал в страну, которая была слишком опасной даже по мнению местных европейских безумцев, полагаясь на судьбу... Ничего не взял с собой. Ни у кого не было достаточно плохого вкуса, чтобы предположить, что это его деньги не подпускали к нему призраков, заступничества которых он искал, что даже эти агенты зла откуда-то знали о том, что лучше не приближаться слишком близко к неконтролируемым средствам, источником которых были преступления, хоть и получившие затейливые определения.
  
   В Массаве Флитвуд нашел судно каботажного плавания, следующее на юг. Высадившись в Лоренсо-Маркес, он провел неделю в различных местных кантинах, собирая информацию, как ему хотелось думать. Для этого пришлось выпить целое озеро португальского вина с колониальных рынков, а также - бормотухи из водорослей Буселаса и Дао под озадаченными взглядами местных жителей, которые традиционно являлись приверженцами этого напитка.
  
   Когда Флитвуд почувствовал, что остатки американских склонностей из него вымыты, он сел в поезд и поехал в Трансвааль. Но за несколько минут переезда из Рессано-Гарсиа в Комати-Пурт в его мыслях произошла какая-то перестановка. В момент пересечения границы он понял, что должен здесь делать - он должен был поехать в Йоханнесбург и сколотить свое собственное состояние в этом аду застарелой чахотки, покрытых струпьями вельдов, кипящего дорожного движения рикш, отчаянно малого количества белых женщин, алчности лавочников, в городе без истории... 'как Баку с жирафами' - напишет он домой. Вельд простирался очень далеко, в обозримом пространстве не было ни деревца, только дымовые трубы и песты, работавшие с дьявольским шумом, который раздавался на многие мили днем и ночью, от них в разные стороны разлеталась неотвратимая смрадная белая пыль, она оставалась в воздухе и ею дышали, или оседала на стенах домов, одежде, растениях, коже всех цветов. В любое время в любой стране мира найдется достаточно городов, похожих на Йоханнесбург, которые притягивают определенный тип энергичных молодых искателей удачи. В него необходимо окунуться, какое бы буржуазное оболванивание, преобладающая погода, рыночная риторика, колебания урожайности, включая Смерть, ни определяли обычный день, нужно было стоически бросаться в эту лихорадку и вести себя так, словно выживание и прибыль непременно предполагают опьянение, предательство, жестокость, риск (спуск в бездну золотоносной жилы оказался ничем по сравнению с моральными безднами, подстерегавшими и манившими на каждом шагу), сексуальную одержимость, азартные игры с невероятными ставками, искушение в притонах индийской конопли и опиумное рабство. Все былые так или иначе попались в эти сети, это была игра без берегов, хотя Верховный суд Витватерсранда мог бы формировать общественное сознание, на практике за полтора дня на поезде 'Лоренсо-Маркес' можно было вернуться обратно в португальскую юрисдикцию, навсегда, если захочется, деньги отправить заранее, они уже хранятся в безопасности, кажется, они - уже не мечта, незамаранные, как любые цифры, записанные чернилами в гроссбух настолько аккуратно, насколько вы того пожелаете...
  
   Сложно противиться тому, чтобы однажды не зайти в старый местный салун, выпить несколько бокалов до закрытия.
  
   - Нет, не фантастически богат, но, знаете... трехпенсовик здесь, трехпенсовик там - так и накопил со временем...
  
  Кафры называют его еГоли, 'Город золота'. Вскоре после своего прибытия в Йоханнесбург Флитвуд попал в, как это называют курильщики индийской конопли, Обезьяний поезд. Была история о том, как он выстрелил в кули, но дело было в том, что он выстрелил в кафра, укравшего бриллиант, и он предоставил кафру выбор - быть застреленным или шагнуть в шахту глубиной полмили. В конце концов, он был вором, хотя камень был не таким великолепным, какими обычно бывают бриллианты, на, признаем, дилетантский взгляд Флитвуда, вероятно, меньше трех карат, когда Амстердам с ним разберется.
  
   - Я не крал это, - повторял чернокожий.
  
   Но сделал то, что ему велели, сдался на волю белого человека. Флитвуд показал ему ожидавшую его судьбу в виде борхардта и почувствовал, как странная эйфория разливается по его телу, и, к его удивлению, кафр не только узнал это состояние, но и вошел в него сам. Пятно на репутации американца, в конце концов, нужно вытравить. Двое стояли на краю ужасающей бездны несколько биений сердца, и Флитвуд понял слишком поздно, что мог бы заставить кафра что-то сделать, но не придумал ничего лучше, чем это.
  
   Хотя юридические претензии были компенсированы беспощадно острым лезвием радости от совершения самого поступка, вряд ли имело значение, действительно ли кафр украл камень, возможно, он только и ждал подходящего момента, чтобы вынести его из барака на приисках, где велика была вероятность того, что через несколько минут его украл бы у него кто-то другой, какой-нибудь другой кафр, пока он вдыхал бы дым индийской конопли, тогда всё было бы еще отвратительнее и болезненнее для него, чем это относительно гуманное долгое падение в бездну алмазоносной породы, боковые туннели свистят всё быстрее, достаточно приятно, как представлял себе Флитвуд, по мере падения становится всё теплее, не так ли, возможно, даже возникает чувство возвращения в темную утробу....... Потом в снах ему стало являться неотвратимое лицо мертвеца, белое от пыли, грозно приближающееся. Мертвец словно смотрел на него через прорези в маске, глаза двигались и сверкали, шокирующе живые на плоти, которая тоже должна была быть искусственной. Казалось, что он шепчет совет. Предупреждение о каком-то гибельном дисбалансе в структуре мира, который необходимо исправить.....
  
  С тех пор Флитвуд был не столько мучим угрызениями совести, сколько поражен демонстрацией скрытых тылов богатства и того, что рано или поздно оно начинает зависеть от убийств, количество которых редко ограничивается одним. Он научился ждать этого откровения, хотя иногда просыпался слишком быстро.
  
  Ему нравилось думать, что в кармическом гроссбухе кафир и еврей компенсируют друг друга. Но на самом деле, как Флитвуду сообщили в этом осознанном сновидении ближе к рассвету, всё золото Трансвааля не могло бы купить освобождение от одной минуты того, что его ожидало. Он зло рассмеялся:
  
   - Чистилище? Высшая справедливость? Кафир - мой ближайший родственник, преследующий меня по всему миру? Ну будьте же серьезны.
  
  Пигмеи в Клубе смотрели на него с невыразимым отвращением. Китаец на улице проклял его, и, зная лишь несколько слов, он все равно подумал, что разобрал 'убил', 'мать' и 'поиметь'. Ходили слухи, что Олден Форманс собирает экспедицию для путешествия на север в поисках метеорита. Там не будет золота, бриллиантов, женщин, вызывающего видения дыма, кули или черных, хотя, возможно, будут эскимосы. И чистота, геометрия, холод.
  
  Быстро оглядываясь на дорогу, Лью Баснайт был склонен видеть вещи, которые не обязательно там были. Конная фигура в черном пыльнике и шляпе, всегда неподвижная, с усилием повернулась боком, даль залита солнцем, лошадь склонилась к бесплодной земле. Ни одного настоящего проблеска внимания, словно погрузился в свой собственный кособокий звездообразный силуэт, словно это было всё, к чему он когда-либо стремился. Не понадобилось много времени, чтобы убедиться, что личность, следующая за ним всегда вне поля зрения, была одним и тем же лицом - прославленным динамитчиком из Сан-Хуана, известным как Кизельгур Кид.
  
  Так уж случилось, что Кид представлял первостепенный интерес для 'Расследований Белого города'. Примерно в то время, когда Лью сошел с поезда на узловой станции в Денвере, волнения в Кер-д'Алене переросли в беспорядки, охватившие весь край горняков, где редкий день обходился без непредвиденного взрыва динамита где-нибудь, философия больших городских детективных агентств, например, принадлежавших Пинкертону и Тилю, начала меняться, теперь оказалось, что у них очень много работы. Придерживаясь теории о том, что они могут смотреть на свои нераскрытые дела, как банкир - на долговые обязательства, они начали продавать менее авторитетным и, соответственно, более голодным агентствам, в том числе - 'Белому городу' - свои высокорискованные квитанции, среди которых - давно разыскиваемый Кизельгур Кид.
  
  Это, кажется, было единственное имя, под которым он был известен, 'кизельгур' - вид тонкой глины, используемой для впитывания нитроглицерина и его стабилизации в динамит. Семья Кида, предположительно, эмигрировала из Германии вскоре после реакции 1849 года, сначала они поселились возле Сан-Антонио, но будущий Кид, жаждавший достичь больших высот, вскоре покинул этот город и, после наведения чар в Сангре-де-Кристос, как говорили, отправился дальше на запад, его мечтой был Сан-Хуан, но не ради денег серебряных рудников и не ради неприятностей, которые он мог там нажить, хотя и то, и другое, как он понял с возрастом, было легко получить. Нет, он хотел чего-то другого. Каждый, кто рассказывал эту историю, рассказывал ее по-своему.
  
   - Он не носит пистолеты, у него нет гладкоствольного ружья или винтовки, нет, его фирменный знак, то, что вы всегда найдете у него в кобуре - два патрона динамита, и еще дюжина...
  
   - Несколько дюжин, в патронташах на его груди.
  
   - Значит, этого парня легко узнать.
  
   - Это вы так думаете, на самом деле не существует двух свидетелей, которые сходились бы в показаниях. Он испаряется из памяти, как грохот взрыва.
  
   - Но, послушайте, не может ли даже медленная рука подстрелить его, пока он поджигает шнур?
  
   - Я бы на это не рассчитывал. В каждой кобуре у него по хитроумному ветронепроницаемому бойку, похожему на шведскую спичку, всё, что ему нужно сделать - достать его, зажечь и бросить.
  
   - А еще - быстрогорящий шнур. Парни в Анкомпагре узнали об этом в прошлом августе, нечего было хоронить - остались только шпоры и ременные пряжки. Даже старина Буч Кэссиди и вся его банда заворковали, словно голуби в амбаре, с тех пор, как Кид в стране.
  
  Конечно, никто никогда не мог с уверенностью сказать, кто состоит в банде Буча Кэссиди. У банды не было нехватки в легендарных деяниях, но свидетели никогда не могли с уверенностью поклясться, кто что совершил в каждом конкретном случае, и это было нечто большее, чем страх возмездия - словно физическая внешность смещалась, из-за чего не только присваивали неуместные клички, но и сама личность менялась. Происходило ли что-то, что-то важное с человеческой личностью после поднятия на определенную высоту над уровнем моря? Многие цитировали наблюдение д-ра Ломброзо о том, что жители долин мирные и законопослушные, а горные страны взращивают революционеров и преступников. Так было в Италии, конечно. Теоретики недавно открытого подсознания, неохотно соглашающиеся не обращать внимания на любую переменную величину, которая могла бы показаться им полезной, не могли пропустить высоту и сопровождавшее ее атмосферное давление.
  
   - Это был дух, в конце концов.
  
   Как раз в это время Лью был в Лодасале, Колорадо, болтал с Бэрком Понхиллом, редактором 'Еженедельных вестей Лодасаля', газеты фактов города, который еще был скорее предприятием по желаемой спекуляции недвижимостью. Работой Понхилла было заполнение пустых страниц фиктивными историями в надежде, что далекие читатели будут заинтригованы настолько, что посетят город и, возможно, даже в нем поселятся.
  
   - Но пока всё, что у нас есть - шахтерский поселок, и тот еще не достроен.
  
   - Серебро? Золото?
  
   - Ну, руда всё же... содержащая этот металлический элемент, который еще в точности не ...
  
   - Не открыли?
  
   - Может быть, открыли, но еще не очистили?
  
   - Полезен для...?
  
   - Способ применения еще нужно придумать.
  
   - Звучит хорошо, по-моему. Где тут можно снять номер на ночь?
  
   - Горячая ванна? Домашний обед?
  
   - Это другой разговор.
  
   Ветер трепал энцелию мучнистую, мужчины закурили по сигаре. Лью старался не поддаваться усталости путешествия.
  
   - Тон этих писем, - Понхилл схватил пачку разрозненных листов, лежавшую перед ним, - не похож на тон какого-нибудь безумного фанатика из Южной Европы или полуобразованного завсегдатая тюремных камер, это, скорее, мексиканец, которому доподлинно известно, что что-то с ним случилось, но никак не может понять, что, вам известно это чувство? Конечно, известно, почему бы и нет? И он пытается сосредоточить всё свое внимание на этих листках бумаги, чтобы понять, что с ним сделали, а еще лучше - кто. Но, черт, посмотрите на его цели. Заметьте, он всегда указывает имя и адрес, без этих размытых обобщений некоторых бомбистов, никаких вам 'Уолл-Стрит' или 'Ассоциация горнопромышленников' - нет, всех этих злодеев явно обвиняют в совершении преступления, всех по очереди.
  
   - Злодеев?
  
   - Он делает это не для удовольствия, мистер Баснайт, и не для возбуждения от взрыва, нет, здесь мы имеем дело с человеком принципиальным. В некотором роде удалившимся из будничного мира...не говоря уж об отсутствии контактов с прекрасным полом, всего этого цивилизующего воздействия, которым славятся женщины...
  
   - Слишком давно один, сперма ударила в голову - черт, разве того же нельзя сказать о половине жителей местных гор? Надеюсь, эта наивная теория принадлежит не вам, мистер Понхилл?
  
   - Моей знакомой даме. Ей кажется, что он что-то сублимирует...
  
   - Раз уж вы коснулись этой темы, каждый день в денверском офисе мы просматриваем почту этой пташки, почти все письма - от женщин, невероятно, но факт, большинство - с предложениями вступить в брак. Иногда такие предложения поступают и от мужчин, но это уже другая история.
  
   - Вы открываете и читаете его письма?
  
   - Разве мы знаем его имя и постоянный адрес, или мы - чертова транспортно-экспедиторская служба?
  
   - Это не значит, что у него нет права на неприкосновенность частной информации.
  
   - У него... О. Это так омолаживает - дискуссия о правах преступника, переносит человека к бивачным кострам его юности, только тогда у Бога не было имени и адреса.
  
  Появилась коричневая бутыль, и Бэрк Понхилл настроился на исповедальный лад. Поиски таинственного бомбиста в своей беспощадности начали влиять на семьи, абсолютно не связанные с этой историей, в том числе - на семью самого Понхилла, они находились под непривычным давлением, различных паршивых овец семьи сдавали властям как возможных кандидатов или защищали их от закона. Росли масштабы конфликта между Государством и узами кровного родства. В доме Понхилла бушевали раздоры:
  
   - Это нравственный идиотизм, мам, посмотри на его череп - лобные доли социального самочувствия не развиты.
  
   - Бадди, он - твой родной брат.
  
   - Его собираются поймать и застрелить, разве ты не знаешь, какие сейчас эти чертовы люди?
  
   - А если ты его сдашь, его повесят.
  
   - Нет, если нанять хорошего адвоката.
  
   - Эти сукины сыны работают не бесплатно.
  
   - Иногда они работают ради успокоения совести.
  
   - Ох, Бадди.
  
   Вся жизнь, полная розовых мечтаний и тщетных прожектов, воплотилась в этом вздохе, но он был непреклонен, словно его не услышал.
  
   - Так вот, Бадди сдал нашего маленького братца, - сказал Бэрк Лью, - сейчас нужно заплатить любые деньги, чтобы он оставался жив достаточно долго и смог дождаться переноса суда в Денвер, где наша местная хунта выручала и не из таких передряг, и эти бумаги, вернувшиеся на восток, тоже можно будет прикрепить к делу...
  
  Лью покинул маленькое захламленное помещение офиса печатника и снова направился в долину. Во время этого путешествия в него не стреляли, или, во всяком случае, он этого не заметил, но за последние несколько дней предчувствие беды почти укоренилось в его желудке. Начав работать, он научился осматривать сельские и городские пейзажи только в радиусе действия огнестрельного оружия, которое может оказаться в руках возможных злоумышленников - все эти горы и закаты за пределами этого радиуса ускользали от восхищенного взгляда Лью Баснайта.
  
   Вечер переполз в долину, печи ферм начали разогреваться до рабочей температуры, в комнатах зажигали лампы, свет которых вскоре заполнил оконные коробки, затмевая уходящий солнечный свет на обшивке из ели вокруг них и опускаясь к грядкам с овощами, торцы поленниц окрасились в тот же яркий оранжево-желтый, кора была почти черной, серебристой, полной теней... Лью заметил, что, как всегда в это время суток, его немного раздражало всё это призрачное нагнетание, даже сейчас ему хотелось отказаться от этой слежки с загнанными лошадьми, хотя для кого-нибудь другого это была бы удача. Но выбор был э - это или Денвер, он сидел за столом и сдувал пыль с папок, слишком устаревших, чтобы пригодиться для чего-нибудь еще.
  
  На следующей удобной возвышенности он остановился и начал искать взглядом спокойную долину. Может быть, Лью видел еще не всё, но он отказывался биться об заклад на что-то большее, чем бокал пива, что Чикаго, несмотря на весь свой городской ажиотаж, имеет какое-то отношение к стране за его пределами. Он предполагал, что каждая лачуга, флигель, салун и фермерский дом в его поле зрения прячут истории, которые нельзя назвать мирными - кони непомерной красоты впадали в бешенство, извивались, как змеи, и вырывали у своих наездников куски плоти, которые никогда больше не вырастали обратно, жены знакомили своих мужей с кулинарными лакомствами из грибов, которые превращали серебреник в черную монету, фермеры-огородники стреляли в чабанов за неохраняемой изгородью, милые маленькие девочки превращались ночью в шумных невест простонародья, обязывая мужчин семейства предпринимать действия, не всегда сочетающиеся с требованиями общественного спокойствия, и, в качестве стандартных условий его договора с судьбой, по этой земле бродили навеки неупокоенные духи ютов, апачей, анасази, навахо, чиракава - сброшенные со счетов, преданные, оскверненные, ограбленные и убитые, их свидетельства несутся со скоростью ветра, насыщают свет, их шепот окутывает лица и проникает в легкие белых захватчиков музыкой, монотонной, как пение цикад, не знающей прощения, как могила, известная или потерянная.
  
  Когда он покидал Чикаго, никто не пришел его провести, даже Нейт Приветт, который мог бы прийти просто для того, чтобы убедиться, что он действительно уехал. Вспоминая, как он оказался в этой точке своей жизни, Лью начал догадываться, что его безоблачному существованию приходит конец.
  
   Не так давно он не знал, какую сторону конфликта выбрать. В те времена, когда он преследовал анархистов в Чикаго, Лью каким-то образом нашел путь к удобному обособлению от слишком большой симпатии к каждой жертве или преступнику. Как прийти туда, где только что произошел взрыв и всё разлетелось на куски, видеть бессмысленную ничтожность жизни, кровь и боль? Лишь постепенно своим сверхпроницательным умом детектива он начал понимать, что взрывы этих бомб могли быть выгодны кому угодно, в том числе - тем, кто получил бы очевидную выгоду, если бы в них обвинили 'Анархистов' (каким бы приблизительным ни было это определение). Во время длительных поисков вокруг Скотобоен от его взгляда не ускользнула отчаянная нужда Анархистского сообщества, хотя оно обещало человеку освобождение из рабства столь же жестокого, как когда-то - рабство негров. А иногда - еще более жестокого. У Лью начали возникать соблазнительные фантазии о том, как он соберет суррогатную бомбу - из куска льда, или, лучше, из замороженного конского помета, и метнет ее в ближайшего владельца цилиндра, невозмутимо идущего по улице, в ближайшего конного полисмена, который бьет беззащитного забастовщика.
  
   Это было наиболее очевидно в Скотобойнях, но был еще и завод Пульмана, и сталепрокатные заводы, и завод уборочных машин Маккормика, и не только в Чикаго - он готов был биться об заклад, что ту же самую структуру промышленного Ада в обертке общественного молчания можно найти повсюду. Везде была своя Пятьдесят седьмая улица, всегда был легион невидимых с одной стороны гроссбуха и горсть с другой стороны, которая значительно, или даже неизмеримо, богатела за их счет.
  
  С этой возвышенности, словно с воздушного шара, он смотрел на страну перед ним, одинаково отчетливо видя владельцев шахт и рабочих, силы Бездны, которые каждый день отправляют свои легионы гномов под землю, чтобы надолбить как можно больше колотой породы, пока пласт не обвалится на их головы, хотя что это значит для Сильных мира сего, у которых всегда очередь из гномов, которые ждут и даже жаждут, чтобы их отправили под землю. Мерзавцы и члены Профсоюза, члены Профсоюза и мерзавцы менялись местами, потом менялись местами снова, эта путаница в мыслях была испытанием для его души.
  
   Несмотря на это, он нес свою службу в Денвере, пытаясь узнать, кто есть кто, стал завсегдатаем манхэттенского стейк-хауса 'У Пинхорна', завел счет во всех барах вдоль Семнадцатой улицы, завел знакомства среди репортеров криминальной хроники, зависавших у 'Тортони', в 'Арапахо' и в салуне Гехана через дорогу от Муниципального совета, большая часть его расходов приходилась на 'Аркаду' Эда, ему необходимо было поддерживать дружбу с коллегами Эда Чейза, босса района красных фонарей, так проходили все его дни - он не думал особо о Чикаго и не сравнивал два города, но ему не удавалось оставаться в тесном курятнике города больше чем на одну-две недели, после этого он возвращался в Денвер и на Рио-Гранде, направлялся в край горняков. Он не мог оставаться вдалеке, но, казалось, отношения между владельцами шахт и шахтерами с каждым его приездом становились всё хуже. Складывалось впечатление, что практически каждый день он видел очередной маленький Хеймаркет, динамит в этих скалистых горах не был столь экзотическим веществом, как в Чикаго. Очень скоро ему начали встречаться вооруженные до зубов поисковые отряды, называвшие себя 'Гражданским альянсом' или 'Вспомогательными собственниками'. У некоторых из них были достаточно утонченные револьверы, винтовки системы Крага-Йоргенсена армейского образца, полуавтоматические ружья с магазином, полевые гаубицы, разобранные и привязанные бечевкой к спинам мулов. Сначала для того, чтобы проехать, ему достаточно было кивнуть головой и приподнять шляпу, но с каждым разом атмосфера становилась всё более напряженной, вскоре они начали останавливать его и задавать вопросы, как им казалось, по существу. В конце концов он начал брать с собой лицензии из Иллинойса и Колорадо, хотя многие из этих субъектов не очень-то хорошо умели читать.
  
   Половину его офисного пространства уже занимали накопленные досье профессионалов и аматоров Анархизма, профсоюзных организаторов, бомбистов, потенциальных бомбистов, киллеров и так далее - девушки, которых он нанимал себе в помощь печатать на машинке и присматривать за офисом, держались примерно месяц, после чего убегали, раздраженные, в успокаивающую легкость брака, в бордель на Улице красных фонарей, в работу школьной учительницы или в какой-нибудь другой офис или магазин в городе, где можно снять туфли, после чего есть все шансы найти их на месте.
  
   Лью слишком много пришлось пережить, чтобы отнести тот или иной случай к определенному досье, так что он не мог оставаться в стороне и не сопоставлять факты, но что он начал замечать - обе стороны конфликта были хорошо организованы, это были не просто бессвязные стычки, редкий динамитный взрыв, несколько выстрелов из засады, это была война между двумя полномасштабными армиями, у каждой из которых была своя вертикаль подчинения и долгосрочные стратегические цели - снова гражданская война, но разница в том, что теперь железные дороги пересекали все старые границы, переформатируя страну в точности под форму и размер железной дороги, куда бы она ни вела.
  
   Он почувствовал это, как только Пульман нанес ответный удар в Чикаго - федералы патрулировали улицы, город в центре двадцатой или тридцатой колеи, лучи которой расходились по всему континенту. В моменты бреда Лью казалось, что стальная сеть - это живой организм, час от часу растущий, реагируя на невидимую команду. Глубокой ночью он лег на землю рядом с железнодорожным полотном пригорода между поездами, прижал ухо к рельсам и прислушался к их дрожи, в возбуждении, как беспокойный будущий отец, прижимающий ухо к животу любимой жены. С этого момента вся география Америки стала его исключительной собственностью, он намеревался держаться до конца здесь, в Колорадо, между невидимыми силами, в половине случаев не зная, кто его нанял или кто собирается ему платить...
  
  Почти каждый рабочий день обегал салуны, кухмистерские и табачные магазины округи и даже завязывал разговор с людьми, и из Профсоюза, и из Ассоциации владельцев шахт, которые раньше были только именами в полевых отчетах. Он начал замечать странную вещь - фамилии боевиков, нанятых владельцами шахт, попадались в его досье на шахтеров. Некоторых разыскивали власти отдаленных штатов за преступления против владельцев, и это не всегда были банальные проступки - профсоюзные беглецы, даже анархистские бомбисты, хотя в то же время они состояли на зарплате в Ассоциации владельцев шахт.
  
   - Странно, - пробормотал Лью, энергично дымя сигарой и кусая мундштук, потому что у него было болезненное чувство, что кто-то делает из него дурака. Кем были эти пташки - бомбистами, которые притворялись, что работают на владельцев шахт, в то же время планируя новые бесчинства? Ставленники владельцев шахт, которые проникли в Западную федерацию шахтеров, чтобы предать своих братьев? Не были ли некоторые из них, помоги ему Господи, просто жадными трусами, которые работали на обе враждующие стороны и верны были только американской валюте?
  
   - Вот что вам нужно сделать, - предложила Тэнси Вогвил, которую несколько коротких недель этой работы заставили с криками броситься бежать по Пятнадцатой улице в объятия системы школьного образования округа Денвер, - вот чудесная книга, она всегда со мной, 'Руководство для современного христианина в случае возникновения моральных дилемм'. Вот здесь, на странице восемьдесят шесть, ответ для вас. У вас есть карандаш? Отлично, запишите:
  
   - Взорвите их всех - Господь отличит своих.
  
   - Уу...
  
   - Да, я знаю... Ее мечтательный взгляд, похоже, был адресован не Лью.
  
   - Игра начинается? - спустя некоторое время спросил себя Лью. - Мистер Баснайт, ваш ход.
  
  В следующий раз, когда Лью поднялся на охваченные войной вершины Сан-Хуана, он заметил на дороге кроме обычных линчевателей-штрейкбрехеров кавалерийские формирования Национальной гвардии Колорадо в форме, расположившиеся в боевом порядке на склоне холма и на берегах реки. Предполагалось, что он получил через наименее заслуживающее доверия контактное лицо в Ассоциации владельцев шахт документ для беспрепятственного передвижения, который хранился в его кожаном бумажнике вместе с лицензиями детектива. Не единожды он смешивался с группами шахтеров в обносках, у некоторых были на лице синяки и кровоподтеки, без пальто, без шляп, босые, их стадом вели к какой-то невидимой границе конные кавалеристы. Или Капитан сказал, что это граница. Лью не знал, что ему делать. Это было неправильно в очень многих отношениях, и взрывы бомб могли помочь, но не исправить ситуацию.
  
  Однажды, незадолго до этого, он вдруг понял, что его окружили - сначала на фоне тополей появились тени, потом - банда ночных всадников ку-клукс-клана, хотя был еще день. Лью посмотрел на этих линчевателей в одежде из простынь в лучах солнца, на их одежде видны признаки отсутствия стирки, в том числе - следы от сигар, пятна от еды и мочи, следы всякого дерьма, и испытал какое-то чувство деакцентуации зловещих островерхих капюшонов.
  
   - Здорово, парни! - крикнул он достаточно дружелюбно.
  
   - На негра не похож, - прокомментировал один из них.
  
   - Слишком высокий для шахтера, - сказал другой.
  
   - Еще и вооружен. Кажется, я его видел где-то на плакате.
  
   - Что нам с ним делать? Пристрелить? Повесить?
  
   - Прибить его член к телеграфному столбу, а потом поджечь, - толпа за спиной говорившего в нетерпении брызгала слюной, которая заметно летела на его капюшон.
  
   - Вы все отлично выполняете свою работу по охране, - улыбнулся Лью, с легкостью проехав сквозь их толпу, как через отару овец, - и я обязательно скажу об этом Баку Уэллсу, когда увижу его в следующий раз.
  
  Имя директора рудника и по совместительству командира отряда кавалерии Теллурида возымело волшебное действие
  
   - Не забудьте мое имя назвать! - заорал слюнтяй. - Кловис Юттс!
  
   - Шшш! Кловис, баранья ты башка, ты не должен называть ему свое имя.
  
  Лью не мог понять, что, черт возьми, тут происходит. У него было явственное пробуждающее впечатление, что он сейчас возьмет ноги в руки, уедет в Денвер и больше сюда не вернется, пока это всё тут не закончится. Что бы это ни было. Определенно, это выглядело, как чертова война. Он понял: здесь его удерживала возможность. Что-то вроде желания узнать, какую из сторон он примет без всех этих сомнений....
  
  Вернувшись в Денвер, Лью поздно пришел в свой номер, пока он шел по коридору, отметил, что день еще далек от окончания, поскольку в форточку проникал запах дыма горящей листвы, вызывая у него, как всегда, смешанные чувства. Это, должно быть, Нейт Приветт с одной из своих фирменных сигар Ки-Уэст прямиком из Чикаго, совершал свою ежегодную инспекторскую поездку, но как мог пройти уже год, если последний его визит был незадолго до приезда Лью.
  
   Внизу в анархистском салуне начался разгул, начали они, как всегда, рано. Они пели в разных темпах и с разной высотой, словно группа Конгрегационалистов, даже нельзя было определить, что это за песня. Различимо высокие ноты девушек привносили компонент любительского веселья, словно они предпочли бы танцы практике будничного обмана. Ботинки топали в странном неамериканском ритме. Лью взял за привычку выпивать для социализации пива в конце дня, и мало-помалу начал замечать, что его соблазнили в политическом и, возможно, романтическом смысле, поскольку вокруг него увивалось достаточно анархистских синичек, которых хлебом не корми - дай посмотреть, что с изнанки у этого мрачного слуги Пинкертона. Сегодня он должен был променять это на встречу с Нейтом, сомнительный обмен.
  
  Лью устало принял подходящее выражение лица и открыл дверь:
  
   - Нейт, добрый вечер. Надеюсь, я не заставил вас ждать.
  
   - Всегда есть какой-нибудь отчет, который нужно прочитать. Время никогда не теряется, Лью, если не забыл взять с собой что-то почитать.
  
   - Вижу, вам понравился 'Вэлли Тэн'.
  
   - После тщательных поисков нашел одну бутылку. Когда ты успел перейти на виски мормонов?
  
   - Когда ваши чеки начали возвращаться из банка. Кажется, бутылка опустела на шесть пальцев или даже больше, с тех пор, как я смотрел в последний раз.
  
   - Мужчина в отчаянии утешает себя, чем может, Лью.
  
   - Что послужило причиной вашего отчаяния, Нейт?
   - Прочел ваш последний отчет по делу Кизельгура Кида. Перечитал его два раза, на самом деле, очень напомнил мне легендарного Буча Кэссиди и его банду 'Дыра в стене'. Хотя вы ни разу не назвали эти имена.
  
   У Лью действительно был длинный день. Нейт Приветт был одним из этих кабинетных детективов, живших с иррациональной верой в то, что где-то в бесконечных залежах гроссбухов со штрафами, планов маршрутов, оперативных журналов и т.п. вдруг засияют, как видение, открывшиеся ответы, но избави вас Господь на самом деле садиться на коня и ехать в сумеречный край.
  
   - Забавно, - пытаясь скрыть раздражение в голосе, - но ситуация Буча Кэссиди - уже не редкость здесь в последнее время, передайте, пожалуйста, бутылку, спасибо, может быть, здесь даже не просто какой-нибудь один Кид, возможно, здесь множество заговоров бомбистов, не говоря уже о той маленькой армии выпускников психушки, которые всегда с нами - они сгорают от нетерпения совершить теракт, или не совершить теракт, но их всё равно в нем обвинят - теракт от имени Кида...
  
   - Лью??
  
   - В этом деле, честно говоря, без стакана не разобраться, и оно становится всё сложнее с каждым днем. Я работаю здесь совершенно один, и иногда даже не возражал бы, если бы Недреманное Око со всеми его корпоративными ресурсами забрало это чертово дело обратно...
  
   - Попридержи коней, Лью, это не так работает, и, кстати, клиенты продолжают нам платить, видишь, каждый месяц, говорю тебе, они счастливы, нет смысла сдаваться, иначе скажут:
  
   - Он остановился, словно знал о своей опрометчивости.
  
   - А! Вот оно что, - делая вид, что всё понял. - Ну вы и скряги.
  
   - Ну... не надо...
  
   - Всё это время здесь, вдали от огней Мичиган-Авеню, и никогда не подозревал...почему единственное, что я от вас получил - это специальная трубка для курения опиума...
  
   - Давай без обид, Лью...
  
   - Я улыбаюсь, разве нет?
  
   - Послушай, в Чикаго мы настолько хороши, насколько заслуживает доверия наша информация, которую собирает для нас здесь Региональный Ответственный Детектив Лью Баснайт, со всем уважением, которым ты пользуешься в этой отрасли...
  
   - Ну вы и задница, Нейт. Без обид.
  
   - Теперь, Лью...
  
   - Удачи, Нейт.
  
  Следующую ночь он провел с 'Уокером' в 'Арапахо' - выпивал один двадцатипятицентовый стакан бурбона за другим, наперегонки с пятью другими быстро пьющими людьми, пил столько, на сколько было монет в кармане жилета, его настигло едва ли не религиозное озарение - допустим, это произошло год назад, он или кто-то другой жил своей жизнью, это было золотое время, он мог бы работать на правильную сторону уже за много лет до этого, а сейчас может оказаться слишком поздно, уже пройдена точка, когда можно было выстоять перед колесом Джаггернаута, катившимся по ухабам страны.
  
   Позже он вернулся в анархистский салун, и там, как он почти надеялся, был тот посетитель, пославший ему взгляд о неоконченном деле. Возможно, не Кизельгур Кид, но Лью сейчас был в экспериментаторском расположении духа и решил исходить из допущения, что это был он:
  
   - Купить вам пива?
  
   - Зависит от того, пришли ли вы уже в чувство.
  
   - Будем считать, да.
  
   - Очень скоро все узнают, будет анархистская работа для тебя, брат Баснайт.
  
   - Можно кое-что спросить? Не то чтобы я собирался вас осуждать, но, говорят, вы умышленно взорвали один или два патрона динамита. Испытываете какие-то сожаления?
  
   - Только если пострадали невиновные. Но такого никогда не случалось, не из-за меня.
  
   - Но ведь многие Анархисты уверены, что невиновной буржуазии не бывает...
  
   - Вы в теме, я вижу. Ладно. Я могу ничего не знать о буржуазии, которая подскакивает и кусает меня, не так уж много их было там, где я вырос, скорее вы назвали бы их крестьянами и пролетариатом. В основном, выполняя свою работу, мне нужно помнить о необходимости соблюдать осторожность.
  
   - Ваша работа, - Лью сделал пространную заметку на манжете рубашки, а затем снова поднял простодушный взгляд:
  
   - Ну, а что насчет меня? Меня или кого-то вроде меня, кто пострадает?
  
   - Думаете, вы невиновны? Черт, мужчина, вы работаете на них - вы бы меня убили, если бы у вас появилась такая возможность.
  
   - Мне нужно было бы вас доставить.
  
   - Возможно, но это - то же убийство.
  
   - Вы перепутали меня с Пэтом Гарретом и Вайеттом Эрпом, отморозки фронтира никогда не волновались и, возможно, даже не знали, на чьей они стороне. Мне такая роскошь недоступна, я не поступлю с вами так теперь, когда знаю вас лучше.
  
   - Это, конечно, облегчение. Ваш стакан пуст. Герман, налей эту пронзительную 'Красную угрозу обществу', еще одну.
  
  Мало-помалу заведение наполнилось людьми, началась сельская вечеринка, а Кид или кто-то, кем бы он ни был, с легкостью растворился, и Лью не видел его некоторое время.
  
  Вернувшись в Чикаго, в свой родной заваленный бумагами офис, Нейт продолжил тратить деньги агентства, отбарабанивая одну телеграмму за другой. Сообщал, что ничего не изменилось, региональный офис бдит, всё в порядке. Но теперь нужно еще и нанять рабочих-буровиков с ножницами для резки проволоки на каждую опору ЛЭП, расстояние между ними - тысячи миль, больше Нейт никогда ничего от Лью не узнал.
  
  Примерно тогда у Лью появилось то, что он назвал своей Стыдной Привычкой. Он находился в приятном маленьком пустынном оазисе Лос-Фацос, большую часть дня работал со взрывными веществами, ему приходилось снимать перчатки (хотя некоторые их никогда и не покупали), пентаэритритол тетранитрат, насколько он помнил, хотя, возможно, что-то немного более экспериментальное, поскольку он посещал пользовавшегося большим уважением безумного профессора д-ра Ойшварфа, возможный невольный источник поставок для взрывных бесчинств Кизельгура Кида, сейчас, по слухам, он работал над различными смесями нитросоединений и полиметиленов. Убийственная и хитромудрая смесь. Утро как-то незаметно перешло в обеденное время, и Лью, должно быть, забыл помыть руки, потому что следующее, что он увидел - столовая гостиницы в такой палитре цветов, не говоря уж о культурных отсылках, которых здесь не было, когда он пришел. В частности, на обоях был не повторяющийся узор, а одиночное изображение во французском 'панорамном' стиле - очень далекая страна, возможно, даже не на нашей планете, как стало понятно, существа, напоминавшие, хоть и неубедительно, людей, жили своей жизнью - в движении, поймите, в мареве огромного ночного города, полного башен, куполов и похожих на паутинку тротуаров в свете эфемерной иллюминации, которая не вся была из муниципальных источников.
  
   Вот появилась 'еда' Лью, которая сразу же завладела его вниманием - фрагменты его 'стейка', чем ближе он их рассматривал, всё больше напоминали ему не компоненты животного происхождения, которые человек обоснованно мог ожидать там увидеть, а новые миры кристаллографии, и каждый сегмент, который он отрезал своим ножом, фактически открывал новую перспективу, среди замысловато расположенных осей и полиэдров, словно пчелы в улье, сновали очень маленькие, но отлично видимые жители, которые, судя по их бурной суете, не знали, что он их внимательно изучает, они пели миниатюрное, но гармонически сложное многоголосье кукольными форсированными голосами, каждое слово звенело всё более поликристаллическим светом смысла:
  
   Да, мы - Бобры Мозга,
   так заняты, как вам будет угодно.
   Хотя не единожды сообщалось,
   что мы ведем себя, как подожженные пчелы.
   Держите этот револьвер в кармане,
   Не вздумайте жаловаться,
   Иначе у вас могут возникнуть неприятности
   С Бобрами Мозга
  
   - Точно так и есть, - подумал обескураженный Лью, - аа-а как насчет 'Всё в порядке, м-р Б?'. Кэрли, официант, стоял у Лью над душой с обеспокоенным и, как ему показалось, угрожающим видом. Конечно, это был Кэрли, но в каком-то более глубинном смысле это был не он.
  
   - Вы странно смотрите на свою еду.
  
   - Ну, это потому что она странная, - рассудительно ответил Лью, или ему казалось, что он ответил рассудительно, пока все присутствующие не бросились в суматохе в выходу. Он что-то не то сказал? Сделал? Наверное, ему надо это выяснить...
  
   - Он безумен! - закричала женщина. - Эметт, не подпускай его ко мне!
   Лью пришел в городскую тюрьму в компании нескольких ее завсегдатаев, которые с негодованием его обсуждали, бросая осуждающие алкогольные взгляды. Как только Шериф посмотрел на него и счел, что он не причинит вреда прохожим, Лью вернулся в лабораторию Доктора, выглядел он при этом, можно сказать, немного сконфуженно.
  
   - Я насчет этого... Забыл название...
  
   - Конечно. Немного циклопропана плюс динамит, - ухмыльнулся Док, ехидно, как показалось Лью. - Почему бы нам не назвать его 'Цикломит', да? Продолжайте, сегодня бесплатные образцы, берите, сколько хотите, он достаточно устойчив, так что если вы хотите его взять для взрывных работ, вам понадобятся детонаторы, Дюпон номер шесть работает не хуже, чем все остальные.
  
   Хотя вам также может понадобиться пластипарафинатор, некоторые говорят, что благодаря ему возникает... эффект полос. Он не добавил:
  
   - И полегче со старыми измельчителями, но Лью как-то почувствовал, что это следующее, что он скажет, поэтому энергично закивал, схватил материалы, пробормотал благодарности и как можно быстрее ретировался.
  
   - И следите за пульсом, - крикнул ему вслед Док.
  
   Лью остановился:
  
   - Как это?
  
   - Эскулап вам объяснил бы, наверное, лучше, но существует странная химическая реакция между этими нитрированными взрывчатыми веществами и человеческим сердцем.
  
   С тех пор, где бы ни произошел взрыв, даже за пределами слышимости, синхронно что-то взрывалось в его сознании... а спустя некоторое время - даже если что-то только собирались взорвать. В любом месте.
  
  Вскоре у него развивалась, скажем так, основательная привычка к Цикломиту.
  
  Свой первый динамитный взрыв Лью увидел на окружной ярмарке в Канкаки. Бесшабашные удальцы ездили на мотоциклах по кругу, полуслепые от выхлопного дыма, в Стене Смерти. Там были молодые женщины в карнавальных костюмах, и чтобы посмотреть на них в менее одетом виде, нужно было заплатить дополнительный пятак, дети из окрестностей только мечтали тайком взглянуть на них в дырку в заборе. Был Поразительный Гальванический Дедушка, вокруг тела которого появлялись разноцветные электрические столбы от пальцев ног до ушей, когда он держался за генератор, который завел какой-нибудь удачливый местный малыш. А еще был аттракцион под названием 'Динамитный Лазарь', где обычного вида рабочий в кепке и комбинезоне залезал в черный гроб, который потом персонал торжественно начинял динамитом и привязывал ярко-оранжевый бикфордов шнур, казавшийся не очень-то длинным. Потом они закрывали крышку, их старшина украшал ее цветами, мелодраматично горевал, а затем поджигал шнур, после чего все разбегались, сломя голову. Где-то барабанщик начинал всё нараставшую барабанную дробь, линии переплетались всё быстрее по мере горения шнура - Лью со своей трибуны заметил, что коробка начала взрываться за долю секунды до того, как он услышал взрыв, этого времени хватило на то, чтобы подумать: 'Может быть, ничего и не произойдет', а потом ощутил жар взрывной волны. Это был конец чего-то - если не потеря невинности, то, во всяком случае, веры в то, что события всегда будут происходить достаточно постепенно для того, чтобы успеть что-то предпринять. Это была не громкость, напомню - это была форма.
  
  Он посетил нескольких гомеопатов и узнал теорию о том, что болезнь можно вылечить очень маленькими дозами определенного химического препарата, который, если принять полную дозу, вызовет такие же симптомы. Может быть, если он примет Цикломит, это поможет ему приобрести иммунитет к взрывам. Или это была чистая случайность. Но да будет вам известно: в ту минуту, когда Лью поделился с Нейтом Приветтом своими сомнениями относительно Кизельгура Кида, в сущности, отказавшись от этого дела, решено было попробовать это средство, что бы это ни было. Он отпустил лошадь к верховью реки и тихо мочился в небольшой ручей, и тут мир перевернулся. Лью знал теорию карнавала, в соответствии с которой нужно было броситься в центр взрыва в ту секунду, когда он происходит, так что ударная волна уже будет снаружи, будет удаляться от вас, а вы останетесь в безопасности в центре вакуума - может быть, немного побитый, но не разорванный на куски. Но когда до этого дошло, выбора не оставалось - пришлось нырнуть в искры слишком короткого шнура, в это сияющее горло, ведущее неизвестно куда, в надежде, что там будет что-то, а не просто Ноль и тьма...если бы у него было время об этом подумать, он мог бы замешкаться, и тогда точно погиб бы.
  
   Куда бы он ни попал, это больше не было похоже на Колорадо, а эти существа, которые о нем заботились, не были похожи на обычные отбросы дорог - скорее, на пришельцев из очень далеких краев. Всё это время, как начал он теперь вспоминать, он бодрствовал, находясь вне своего тела, скользил над пейзажем без каких-либо мирских тревог, что бы ни значило в это мгновение слово 'мир', пытаясь как можно дольше оставаться в этом бездумном и умиротворенном состоянии, пока не увидел, что они готовы сдаться, положить сверху несколько камней и оставить его червям, что заставило его поспешно вскочить обратно в свое тело, сейчас, он не мог не заметить, странно сиявшее.
  
   - Слушай, Найджел, он еще дышит?
  
   - Честно говоря, Нэвилл, откуда я знаю, есть у кого-нибудь зеркальце или что-то такое?
  
   - Подождите! У меня есть в вещевом мешке.
  
   - Тщеславный ты человек!
  
   Так первый взгляд Нового Лью на восстановленный мир подарил ему возможность увидеть его собственные удивленные поросшие волосами ноздри, дрожавшие в овале элегантного зеркальца для путешественников, украшенного серебристым женским локоном, или, может быть, водорослями на воде, без сомнения, дорогое, затуманенное ритмичным дыханием, принадлежавшим, очевидно, ему.
  
   - Вот, - один из них протянул флягу. Лью не понял, что внутри, ему показалось, что какой-то сорт бренди, но он сделал большой глоток и вскоре был на ногах. Парни даже нашли поблизости его лошадь, физических травм у нее не было, а вот психические - это другая история.
  
   - Спасибо, парни, думаю, я смогу продолжить путь.
  
   - Даже и не мечтай! - воскликнул Нэвилл.
  
   - Кто бы ни пытался тебя взорвать, эта попытка может повториться, - сказал Найджел.
  
  Лью посмотрел на этих двоих. Его спасители с первого взгляда не казались теми, кто сможет отпугнуть заинтересовавшегося им бомбиста. Шляпы-трилби, бархатные бриджи, стрижки в виде бахромы, оружейные ремни, украшенные горными лилиями и диким первоцветом. Он решил, что это - влияние Оскара Уайльда. С тех пор, как знаменитый поэт вернулся в Англию после своего турне по Америке, исполненный энтузиазма по отношению к Западу и в особенности - к Лидвиллу, в этих горах появилось множество эпатажных авантюристов.
  
   А с другой стороны, где еще он пересек бы то, что с ясностью открылось ему как ужасное американское разделение между охотником и добычей?
  
   К ночи они были среди старых руин культуры Анасази где-то на западе от долины Долорес.
  
   - Словно Красный Индейский Стоунхендж!
  
   - Только другой!
  
   Они сидели в 'магическом треугольнике', зажигая ароматические свечи и какие-то самокрутки из местной грифы, один из них достал странную, хотя и не такую уж странную, колоду карт.
  
   - Что это, мексиканские карты, да?
  
   - Британские на самом деле. Ну, мисс Колмен-Смит в Вест-Индии....
  
   - Эти мечи я узнаю, и эти кубки, но что это за персонаж висит вниз головой, и его ноги согнуты четверкой...
  
   - Это Повешенный, конечно же. О, слушай, ты никогда не видел колоду карт таро?
  
   - 'Мечта каждого хироманта' и 'Первоклассно!', и так далее, включая смущающе длительное рассматривание лица Лью:
  
   - Да, темные волосы и глаза, это обычно пиковый валет...
  
   - Сейчас, Льюис, если не возражаешь, ты как Кверент должен попросить у карт ответ на определенный вопрос.
  
   - Конечно. Сколько китайцев в Южной Дакоте?
  
   - Нет-нет, что-то о твоей жизни, что тебе нужно узнать. Что-то личное.
  
   - Вопрос 'Что, черт возьми, здесь происходит?' подойдет?
  
   - Можно. Приступим
  
  И конечно же последней картой в раскладе, которая, по словам этих субчиков, действительно имела значение, снова оказался Повешенный.
  
  В небе каждые несколько секунд появлялись изгибы света, потом распадавшиеся в разные стороны. Это был метеоритный дождь Персеид, сезонное событие, но в этот раз казалось, что весь сезонный свод распороли, как подушку. Не говоря уже о индейских духах, всю ночь носившихся вокруг, потешаясь, как могут только индейцы, над тайнами белого человека.
  
  Следующим утром троица поехала на юг, намереваясь сесть на поезд в Нью-Мехико - Нэвилл и Найджел собирались вернуться в родную Англию, и через неделю они обедали в большом и необычайно роскошном кабинете ресторана, официанты в вагоне-ресторане и даже персонал служебного вагона оказался изящнее, чем в гостинице среднего уровня в Чикаго. Платой за этот щедрый прием были слухи, неизбежные, как копоть на паровозе, о загадочном заговоре с целью взрыва поезда.
  
   - Вероятно, надо всех высадить, пусть уходят, - высказал свое мнение мистер Гилмор, обер-кондуктор.
  
   - Неудобная ситуация, Шеф, - Лью вернулся к своей бывшей идентичности, которая удалялась от него всё дальше во время этого долгосрочного отпуска, или, может быть, даже мирового турне. - Что у нас тут есть, индейцы? Итальяшки? Банда трубачей?
  
  Мистер Гилмор достал носовой платок размером с салфетку из салуна, чтобы вытереть пот с бровей:
  
   - Всё, что угодно, но есть по крайней мере одна история. У них имеется кое-что общее - это намерение устроить адский взрыв. Больший, чем от динамита. Весь Техас, и, возможно, Нью-Мехико превратится в бесплодную землю - и глазом не успеешь моргнуть.
  
  Так они ехали от одного вокзала к другому, в ожидании того ужасного мгновения, когда дворцовые башни из резного камня с узорчатыми украшениями появлялись из-за кустарников, словно мираж после ранних гроз, сияли под проливным дождем, на дорогах и в лачугах, вдоль заборов и салунов на перекрестках...минуя главные улицы городов, крадучись, в то время как их преследовали всадники в непромокаемых плащах, скакавшие галопом много миль, маленькие мальчики запрыгивали в поезд и спрыгивали с него, когда он замедлял ход на неровностях ландшафта, престарелые юмористы делали вид, что прилегли на рельсы немного вздремнуть, а потом в последний момент с гоготом скатывались с путей, погонщики скота на перегонах, которые просто стояли и смотрели на досужую езду, невозможно было представить, о чем они думают, отражения небесных облаков безболезненно взрывались в их зрачках, лошади терпеливо тащились рядом, обмениваясь взглядами, кажется, все они были персонажами истории, только истории менялись. Иногда на пути им попадалось что-то, напоминавшее торнадо размером с округ, ночное привидение на горизонте, пересекавшее равнину, хотя для остальных это могли быть просто огни на небе:
  
   - Вторая Луна, насчет которой непонятно, насколько она близко или насколько опасна.
  
   О чем Лью пытался не думать - так это о Кизельгуре Киде или о ком-то, кто называл себя так, потому что иногда казалось, что он где-то здесь - призрак, парящий над ближайшим горным хребтом, воплощение давнишнего обязательства, которое не позволяло ему уйти, заставляло продолжать преследовать и настаивать. Смущенный Лью просто сидел и смотрел, а в основном - просто курил сигары, тайно запуская руку в свои сокращавшиеся запасы Цикломита, пытаясь понять смысл изменений, происходивших в его мозгу, его глаза блестели от непривычных вызванных эмоциями слёз.
  
   Они прибыли в Галвестон без происшествий, но что-то уже надвигалось на них. Нэвилл и Найджел зарезервировали билеты на трансатлантический рейс пользовавшегося дурной славой грузового судна, флаг которого никто из них не узнал, и остаток дня провели, пытаясь поговорить с китайским джентльменом - они почему-то были уверены, что это торговец опиатами.
  
   - Батюшки, Найджел, мы почти забыли! Остальные страшно расстроятся, если мы не привезем им какие-нибудь сувениры с Дикого Запада, если уж не настоящий скальп.
  
   - Эй, на меня так не смотрите, - сказал Лью.
  
   - Да, но ты был бы идеальным вариантом, - воскликнул Нэвилл.
  
   - Для чего?
  
   - Мы привезем тебя в Англию, - заявил Найджел. - Вот что мы сделаем.
  
   - У меня нет билета.
  
   - Проплывешь на пароходе зайцем.
  
   - Паспорт не нужен?
  
   - В Англии - нет. Только не забудь свое ковбойское сомбреро. Это аутентично, не так ли?
  
  Лью внимательно на них посмотрел. Глаза парней горели, на их зрачках были крохотные, едва различимые точки, и они так много хихикали, что их приходилось переспрашивать по несколько раз.
  
  Дело кончилось тем, что следующие две недели он провел в грузовом трюме в пароходном кофре, в котором просверлили незаметные вентиляционные отверстия. Иногда появлялся Найджел или Нэвилл с едой, украденной из кают-компании, но у Лью не было аппетита.
  
  
   - Эту лохань так качает - скоро перевернется, - сказал он, когда его перестало тошнить, а тошнило его достаточно долго, чтобы об этом упомянуть.
  
   - Говорят, с юга надвигается ужасный шторм, - сказал Найджел.
  
   Только по прибытии в Англию они узнали о разрушительном урагане, который обрушился на Галвестон через день после их отбытия - скорость ветра 135 миль в час, город под водой, шесть тысяч погибших.
  
   - Мы убрались как раз вовремя, - сказал Найджел.
  
   - Да, нам ужасно повезло.
  
   - Да, но посмотри на Льюиса - у него развилась неврастения.
  
   - В чем дело, Льюис?
  
   - Начнем с того, что шесть тысяч человек погибли, - сказал Льюис.
  
   - В Индии это происходит постоянно, - ответил Найджел. - Таков мир, в конце концов.
  
   - Да, Льюис, где бы ты ни жил до того, как эта страшная бомба принесла тебя к нам.
  
   В конце концов, Вебб Траверс направился к десятнику выработки 'Литл Хеллкайт'. Вейкко и его братки-олухи устроили ему вечеринку, и, как всегда, это напомнило ему, что питье всю ночь картофельного спирта - развлечение не для всех. К счастью, еще не было снега, иначе повторилась бы прошлая зима, когда он позволил финнам уговорить его надеть пару лыж и пойти за Контрабандистом в огромное полуразрушенное здание, известное как Большой Слон - он до смерти испугался, как любой человек в здравом уме, и все присутствовавшие с облегчением вздохнули, когда он безопасно упал на снег, не сломав себе ни одну кость и не поскользнувшись.
  
  Казалось, сейчас он мог найти общий язык с кем угодно, кроме двух женщин из его собственной семьи, которые должны были быть для него важнее всех, словно его место сейчас было с парнями, находившимися в бегах, словно шансы снова встретиться были выше здесь, чем в домашнем интерьере. Когда он заглянул в дверь, всё быстро пошло наперекосяк. Лейк ушла и не вернулась. Он подождал сутки, и, наконец, перед третьей сменой, она показалась во тьме с пачкой долларовых купюр.
  
   - Где ты была, мисс? Где ты это взяла?
  
   - В Силвертоне. Поставила на бой.
  
   - Из каких средств?
  
   - Копила деньги - стирала белье.
  
   - И кто там снова дрался?
  
   - Пожарный Джим Флинн.
  
   - И с кем?
  
   - Энди Маллой.
  
   - Оставь это, дитя, послушай, на боях Энди и, тем более, его брата Пэта золотых монет не заработаешь. Его бой с пожарником - самое большое в мире несоответствие, может быть, придумаешь какую-нибудь историю получше?
  
   - Я перепутала, мексиканец Пит Эверетт.
  
   - С кем ты там была?
  
   - Рика Треморн.
  
   - Девочки Флорадоры. Ее родители об этом знают?
  
   Лейк пожала плечами:
  
   - Думай, что хочешь.
  
  Опустила лицо, отвела взгляд, словно в каком-то непередаваемом горе, никак не сочетавшимся с тем безоблачным видом, который привлек его на первых порах.
  
   - Дитя бури, - почти шепот на общем уровне шума.
  
  Отчаянный взгляд на его лицо. Словно она была одержима чем-то, что знала и чего боялась с тех пор, как вещи получили имена.
  
   - Па, что, черт возьми, это значит? - она хотела, чтобы ее голос звучал более уверенно, но сейчас она была напугана, увидев, что он отворачивается от нее к кому-то другому...
   - Посмотрим, как долго ты сможешь одна продолжать забастовку. Дитя бури. Ладно. Пусть чертова буря защищает тебя.
  
   О чем он говорил? Он не смог бы объяснить, хотя здесь не было ничего таинственного. Не так давно во время смены в Лидвилле на холодном штормовом, словно зимнем, ветру, с никогда не прекращавшимися молниями... он четко увидел ее юное лицо, то, как неистовый ветер развевает ее почти белые струящиеся волосы, обрамляющие маленькое лицо, словно это тот самый ветер, хотя в маленькой лачуге не было ни малейшего сквозняка. Под черным небом апокалипсиса. Он почувствовал что-то в хребте, словно знак, что его скоро ударит молнией.
  
   Только позднее он понял, что это страх. Страх перед этим привидением женского пола, которое, кажется, еще вчера чумазой замарашкой кривлялось у него на коленях.
  
   - Ты сошел с ума, па?
  
   - Здесь не приют для шлюх.
  
   Во все горло и почти дрожа от удовольствия осознания того, что он не мог ничего сделать для того, чтобы это остановить. В равной мере ему нравилось и обвинять.
  
   - Приют? Кому когда ты предоставил приют? Ты не можешь дать приют собственной семье, ты не можешь найти приют даже для себя, жалкий сукин сын.
  
   - О! Отлично, вот именно...
  
   - Он занес сжатую в кулак руку.
  
   Мэй как раз собиралась закурить трубку, ей пришлось ее отложить и снова притащить свои старые кости на родео:
  
   - Вебб, пожалуйста, попридержи лошадей, Лейк, объясни всё толком. Разве ты не понимаешь - она не сделала ничего плохого.
  
   - Была в Силвертоне неделю, вернулась с деньгами, которых хватит на год аренды, жена, над чем мне здесь прикажешь посмеяться? Похоже, у нас тут дебютантка Блэр-Стрит.
  
  Он пустился за ней вдогонку, Мэйве пришлось взять совок, и, в конце концов, они по разным причинам наорали на нее, чтобы она убиралась из дома. В этом вопросе она была с ними полностью согласна.
   - Я такая плохая, - повторяла про себя она, но не могла в это поверить, пока снова не оказалась в Силвертоне, где плохая девочка смогла обрести себя, словно вернулась домой, к своей настоящей семье. Просто маленькая сетка улиц на зеленой равнине под горными пиками, но для порока это был один из величайших магаполисов на земле Дрожь Иисуса. Шестьдесят или семьдесят салунов и двадцать борделей только на одной Блэр-Стрит. Выпивка-азартные игры-совокупления двадцать четыре часа в сутки. Отмена? Какая отмена? Она курила опиум с китайцем, который приходил стирать белье девочек. Ее использовали иностранцы из далеких заморских краев с опасными вкусами, а также - отечественные американские растлители детей, насильники жен, республиканцы - сложно было сказать, кому - ей или Рике - было более всё равно, с кем подниматься наверх. Они как-то скользили сквозь эти ночи, словно под сверхъестественной защитой. Они научились не встречаться взглядами, потому что тогда они обязательно начинали смеяться, и у некоторых посетителей это вызывало приступ ярости. Иногда они просыпались в маленькой тюрьме и слышали обычные проповеди всегда нахмурившейся жены шерифа. Так продолжалось до тех пор, пока не начинало ощущаться дыхание зимы и перспектива падения снега с крыш не заставляла всех дам на бульварах осуществлять сезонные перестановки.
  
   Однажды Лейк вернулась в лачугу, чтобы забрать некоторые свои вещи. В доме эхо заброшенности. Вебб был на смене, Мэйва ушла по повседневным делам. Все ее братья давно разъехались, больше всего она скучала по Киту - они были самыми младшими, им было присуще некое своенравие, тоска по невообразимой судьбе, или, возможно, всего лишь упрямое нежелание примириться с повседневной жизнью других.
  
  Она представляла, как берет динамитный патрон и поджидает Вебба однажды на дороге. Бросает патрон в него, сама остается невредимой, словно в колыбели - в нише отвесной скалы, а он - крохотный, незащищенный, далеко внизу. Вставляет детонатор, поджигает бикфордов шнур и отправляет динамитный патрон в долгое виражное пике, он оставляет за собой след из искр, падает из зоны солнечного света в зону теней, и старый сукин сын будет стерт в осадок из грязи, камней и пламени, в глубокий раскатистый крик смерти.
  
   Мэйва знала, что она там. Может быть, ее покупные духи, может быть, что-то не на своем месте, может быть, она просто знала. Ей было ясно одно - нужно попытаться спасти хотя бы одного из своих детей.
  
   - Вебб, я взялась за нее. Понадобится больше времени.
  
   - Отпусти ее.
  
   - Как я могу оставить ее там, во всем этом?
   - Ей почти двадцать, она уже способна, черт возьми, о себе позаботиться.
  
   - Там война, никто ничего не может сделать - только уйти с дороги.
  
   - Она в тебе не нуждается, Мэй.
  
   - Это в тебе она не нуждается.
  
   Они посмотрели друг на друга, смущенные.
  
   - Конечно, вперед. Это будет целая чертова игра в покер. Я тут присмотрю за хозяйством, не то чтобы я не знал, как это делается. Вы там со шлюхой прекрасно проведете время.
  
   - Вебб.
  
   - Езжай, не мешкая.
  
   - Это будет всего лишь...
  
   - Когда решишь вернуться, не шли мне телеграммы, я буду здесь неподалеку, просто сделай мне сюрприз. Или, скорее, не делай.
  
   Где-то вдали ставили штампы. Вереница ишаков кричала на склоне холма. Национальная Гвардия над перевалом стреляла из пушки, чтобы сдерживать граждан. Вебб стоял посреди лачуги, его лицо было словно каменным, солнечные блики касались его ног, такой спокойный.
  
   - Такой спокойный, - вспоминала потом Мэйва, - это был совсем не он, на самом деле это было что-то, во что он превратился, и в дальнейшем он не был ничем другим, я должна была знать об этом тогда, о, дочка, я должна была...
  
   - Ты ничего не могла сделать, - Лейк сжала ее плечо. - -Это было уже не за горами.
  
   - Нет. Ты, я и он - мы могли собраться вместе, Лейк, переехать в город, куда-то, куда эти люди не ходят, в место, о котором они даже не знают, спустились бы с этих проклятых Богом гор, нашли бы клочок земли...
  
   - И он все равно нашел бы способ все угробить, - лицо Лейк было одутловатым, словно она только что очнулась ото сна, о котором никому не может рассказать, старше, чем мать привыкла ее видеть. Более пустое.
  
   - Я знаю, ты говорила, что не скучаешь о нем. Но да поможет тебе Бог. Как ты можешь оставаться вот так? Непрощенная и все вот это?
  
   - Мы никогда не были так уж важны для него, мама. У него был его чертов всемогущий Профсоюз - вот что он любил. Если он любил хоть что-то.
  
  Если это была любовь, она была не очень-то взаимной. У Вебба больше не было маски почтенного отца семейства для прикрытия, поэтому он обратился за помощью в Ячейку 63, которая, встревожившись из-за неистовства его стремления, решила, что он должен держаться на расстоянии от Профсоюза, и предложила ему на некоторое время перевестись в Анкомпагре на шахту Торпедо. Здесь он встретил Дойса Киндреда, который в некоторой спешке покинул Гранд-Джанкшн и нанялся в Торпедо, словно работа за деньги под землей могла спрятать его от недавно проявившегося интереса властей к его персоне.
  
  Дойс был одним из этих Хлипких Юношей, которые намного больше боялись судьбы, очевидно ожидавшей заморышей в этой стране, чем физического перенапряжения, которое могло им помочь закалиться и этой судьбы избежать. Хоть он и получил самообразование в сфере Нагрузки, он всё еще был поглощен старой обидой, что делало неизбежным позднейшее переизлучение, на другой физической частоте - флуоресценцию мстительности. Обычно он думал об этом как о необходимости преодоления любого препятствия независимо от его масштаба - от распиливания доски до работы в забое.
  
   - Скорее бы поработать на глубине, - бормотал Дойс.
  
   - Здесь нет контрактной системы, - сказал Вебб, который оказался поблизости, работая с домкратом. - Бастовать бесполезно, некоторые погибают за это.
  
   - Ничего личного. Кажется, работа так или иначе закончена.
  
   Их разговор прервало появление загробной фигуры в трехдолларовой пиджачной паре. Дойс бросил горящий взгляд на Вебба.
  
   - Что это? - спросил Вебб.
  
   - Я не знаю. Смотрит на меня странно, и все говорят, что с ним нужно быть настороже.
  
   - С ним? Это Эйвери.
  
   - Говорят, шпион компании.
   - Здесь это - синоним Инспектора. Не волнуйся слишком сильно - парни нервничают, им скоро спускаться в шахту... Но ты всё это знаешь, ты ведь говорил, что работал в Бьютте?..............
  
   - Не я.
  
   Недоверчивый взгляд:
  
   - Зачем ты это сказал?
  
   - О, знаешь, ты - новичок здесь, бывают разные истории, - чтобы успокоить мальчика, Вебб положил руку на его плечо, и не почувствовал или предпочел не заметить дрожь Дойса. Тем или иным способом разогнав всю свою семью, Вебб присоединился к компании тех, кто утратил рассудительность и попал под действие чар Дойса Киндреда, к их последующему великому сожалению.
  
  Спустя несколько ночей он наткнулся на юного Киндреда в 'Бобровом салуне', тот играл в покер с занимавшими весь стол откровенно беспринципными джентльменами. Вебб подождал, когда юноша сделает паузу, и сделал несколько кратких замечаний:
  
   - Как идут дела сегодня?
  
   - Ровно.
  
   - Ночь только началась. Не хочу, чтобы ты стал рыбой на этом столе.
  
   - Я и не стану. Рыбой станет вон тот человечек в очках.
  
   - Полковник? Господи, сынок, он приехал сюда в отпуск из Денвера, потому что там ему больше не разрешают играть.
  
   - Что-то не заметил возле него горы долларов.
  
   - Он их себе набурит 'кротовьи норы'. Следи за его сигарой, сейчас он выпустит большое облако дыма, и - вон, видишь это?
  
   - Ха, вот так штука.
  
   - Твои деньги, конечно.
  
   - Спасибо, мистер Траверс.
  
   - Можно просто Вебб.
  
   - Вы делали это когда-нибудь раньше, мистер Киндред?
  
   - Если вы имеете в виду, что нужно попытаться убедить их солидаризоваться с позицией клиента...
  
   - Скажите это один раз, когда они захотят выйти на новый уровень.
  
   - Это они сказали?
  
   - Они сказали: представим, что это - животное, кусается или лягается всю дорогу, твои действия?
  
   - Я передам это живое существо кому-то, кому всё равно, и уеду.
  
   - Здесь все видят разницу, - сказал представитель компании, тихо, но с каким-то раздражением.
  
   - Вы... не собираетесь сказать мне вслух, чего вы хотите?
  
   - Может быть, нам интересно, сколько вы способны понять сами, мистер Киндред.
  
   - Конечно, это называется 'инициатива'. Тогда этот случай должен предусматривать Плату за Инициативу.
  
   - Да? Поездка в пригород....?
  
   Оказалось, Дойс знал больше, чем от него ожидал репортер, о том, что готова позволить компания:
  
   - Конечно, если у вас нет распорядителя кредитов, мы можем вас познакомить с одним, бросайте эту привычку ездить на границу Техаса, стоимость билета в Монтроз плюс мои проценты, или еще немного больше, выгоним его из штата и вы никогда его больше не увидите. Сэкономьте немного денег, потом еще могут возникнуть неприятности...
  
   - Должен отдать вам должное - никаких неприятностей нет.
  
  Дойс мог это оценить:
  
   - Я вас слушаю.
  
   - Нервы и инициатива, мистер Киндред, это разные вещи.
  
   Они договорились о сумме.
  
  Правая рука Дойса Слоут Фресно был почти в два раза его больше и считал, что это Дойс - его правая рука. Это был не первый раз, когда они пригодились Ассоциации собственников шахт. Охрана шахт, нечто такое. У них была репутация стойких людей, которые не разговаривают с теми, кого не знают. В салунных потасовках они дрались спина к спине, каждый думал, что защищает другого, из-за чего против них выступить было намного сложнее.
  
  Они впервые встретились в Крипл-Крик во время предыдущих волнений, в 1895 году или около того. Слоут как раз начал карьеру разыскиваемого и явно чрезмерно практиковал то, что тогда называлось 'кражей мусора' - записывался в Армию, получал премию, дезертировал, появлялся на другом посту, записывался, получал премию, дезертировал, и всё это - на оккупированном Западе, который тогда был для военных таким же источником беспокойства, как сам Джеронимо, чье неприглядное обличье прикрепляли кнопками во всех салонах от форта Блисс до Кер-д'Алена. Забастовка в Криппл могла показаться Слоуту безрассудным шансом вернуться в лоно закона и порядка. Это, должно быть, сработало, потому что с тех пор его с Дойсом считали достаточно надежными для постоянной работы, иногда им даже оплачивали проезд на поезде в ближайшие окрестности, кишевшие еще не разбитыми головами анархистов.
  
   - Держись от меня на расстоянии, старина, смотри в оба, что там сзади, если они меня схватят, что тогда будет с тобой? - эти замечания Дойс научился игнорировать, хотя иногда - с трудом. С конкретной привязкой к Веббу Траверсу:
  
   - Займись стариками, оставь молодое мясо Большому С, он его разделает без суеты, прежде чем ты глазом успеешь моргнуть.
  
   Хотя Слоут, честно говоря, был склонен к патетичной настороженности, которая росла в нем, пока он наносил вред (не обязательно боль, черт, любой обычный день - это боль, не так ли), а Дойс, со своей стороны, находил развлечение, а со временем - и смысл в сфере психологического превосходства, он славился тем, что мог испугать целый отряд, не вынимая руки из карманов...Некоторые называли это гипнозом, но что бы это ни было, по словам очевидцев, пока вы не увидите эти змеиные глаза, так ярко сияющие в тени полей его шляпы, уставившиеся на вас, вы еще не встречали действительно заядлого головореза.
  
   Но разница между Дойсом и обычным стрелком существовала, она заключалась в том, что Дойс всегда был эмоционален. Если не вначале, то, по крайней мере, в конце задания всегда было что-то, что могло показаться ему достаточно отвратительным или желанным, чтобы его рука дрогнула. Он завидовал более профессиональным стрелкам своего времени, даже Слоуту с его подходом к военной службе, с ужасом ожидая дня, когда ему нужно будет хладнокровно выйти на стачку и ничто больше не сможет его разволновать.
  
   Дойс представлял себе, что он 'на задании' хозяев шахты, такой 'детектив' под прикрытием, который следит за агитаторами, в том числе - за Веббом Траверсом. Вебб полуосознанно воображал, что нашел замену своему сыну, а Дойс не пытался его разубедить. Зная, что в этих вопросах редко бывает ясность, а обманщик думает, что его задание выполнено, лишь только когда обманутый перестает беспокоиться о твердости их дружбы, Дойс мудрой змеей с легкостью проник в суть деятельности Профсоюза, чтобы посмотреть, как далеко он сможет проникнуть, если будет изображать открытость - он думал, что знает, как это делать, такое представление сопереживающего молодого человека.
  
  Вебб взял за привычку наведываться в пансион Торпедо, обычно около 4:00 утра, когда заканчивалась ночная смена, они разговаривали до утра под неестественным тяжелым лунным светом электрических ламп троп и магистралей, а также ламп в окнах общежития, куда приходили шахтеры после третьей смены. Тени были темнее, чем должны были быть. Они сидели вдвоем и пили красный ликер, словно это было лекарство от тоски. Глупо. Подумав, что он увидел на лице Дойса какую-то меланхолию, хотя это и могло быть истощение после смены, Вебб сказал:
  
   - Так плохо, что моя дочь покинула гнездо, я мог бы вас познакомить.
  
   Нет, он не мог бы. О чем он только думает? Она ушла. Шлюха ушла...
  
   - Спасибо. Одиночество - это не так уж и плохо..., - Дойс умолк, словно не хотел вдаваться в подробности.
  
   - Это палка о двух концах, сынок. Наслаждайся им, пока оно есть.
  
  Когда Дойс со временем понял, что находится рядом с беззаветно преданным динамиту счастливым Анархистом, ему стало интересно, может ли он попросить прибавку к жалованью.
  
   Он разыскал представителя компании.
  
   - Укажите нам точное время и место, и, кстати...
  
   - Вы совсем выжили из своего забытого Богом ума? Я вас не знаю, мы никогда не разговаривали, убирайтесь отсюда к черту, пока кто-то не увидел нас вместе.
  
   Дойс пожал плечами. Это в любом случае заслуживало выстрела.
  
   Инспектор компании сказал:
  
   - Вы добываете богатую руду, Вебб.
  
   - Кто не собирал ее в скалах в свои обеденные судки?
  
   - Возможно, в Теллуриде, но не на этой шахте.
  
   Вебб посмотрел на 'доказательство' и сказал:
  
   - Знаете, это мне подбросили. Один из ваших шпиков. Может быть, даже вы, Кэп.
  
   - Следите за языком.
  
   - Ни один чертов инспектор еще не отказывался от самородка, когда думал, что может это сделать.
  
   Оскалил зубы, почти улыбаясь.
  
   - Да? Много их повидали на своем веку?
  
   - Их все повидали. Что это за прогон порожняка, в самом деле?
  
   Во тьме раздался первый взрыв, наполнив сознание Вебба светом и болью.
  
   Это был маршрут боли, Дойс пытался его наметить, Слоут, который был ближе к реалиям боли, пытался его пройти.
  
   - Я думал, мы его просто застрелим и оставим там, где он упадет.
  
   - Нет, это спецзадание, Слоут. Специальное обращение. Можно сказать, для нас настали серьезные времена.
  
   - Выглядит, как обычный десятидневный хлам, Дойс.
  
   - Ну, здесь ты ошибаешься. Оказалось, что брат Траверс - крупная фигура в мире криминального Анархизма.
  
   - Это еще что опять?
  
   - Прошу прощения за моего товарища, он склонен бросаться громкими словами. Лучше разберись, что такое 'Анархизм', Слоут, потому что это многообещающая вещь в нашей сфере. Можно заработать уйму денег.
  
   Вебб молчал. Было не похоже, что эти двое собирались задавать ему какие-то вопросы, потому что ничто не могло избавить его от боли, о которой он мог рассказать, боль и информация - всегда конвертируемая валюта, как золото и доллары, практически по фиксированной ставке. Он не знал, как долго сможет протянуть, если они действительно захотят за него приняться. Но наряду с болью, даже хуже, чем боль, для него было понимание своей глупости, того, каким неисправимым тупицей он был, как ошибался насчет этого мальчика.
  
   Прежде Вебб воспринимал это, как политику, то, что Вейкко называл 'процедурой' - нужно было принять тот факт, что ему нужно будет пожертвовать жизнью, словно подписывая договор, он соглашался умереть за своих братьев и сестер в борьбе. Но вот это время пришло.
  
  После объединения в команду партнеры установили разделение труда, Слоут занимался телами, а Дойс специализировался на причинении вреда духу, сейчас он испытывал упоение от того, что Вебб был настолько деморализован, даже не мог на них смотреть.
  
   У Слоута был шкворень, который он когда-то забрал на железной дороге 'Денвер и Рио-Гранде', полагая, что он ему пригодится. Он весил немногим более семи фунтов, и сейчас Слоут катал его по экземпляру 'Денвер-Пост' недельной давности.
  
   - Мы обработали твои ноги, теперь посмотрим на руки, дед.
  
   Когда он бил, придерживался правила не смотреть в лицо своей жертве, профессионально сосредоточившись на том, что собирался повредить.
  
   Вебб понял, что кричит имена своих сыновей. Изнутри боли он был вчуже удивлен нотой укора в своем голосе, хотя не был уверен, произносит он это вслух или всё остается только в его мыслях. Он смотрел на медленно утекавший свет.
  
   Спустя некоторое время он уже не мог много говорить. Он харкал кровью. Он хотел, чтобы всё это закончилось. Искал глаза Слоута одним своим неповрежденным глазом, чтобы с ним договориться. Слоут посмотрел на Дойса.
  
   - Куда мы направлялись, мой маленький партнер?
  
   - В Иесимон.
  
  Со злобной улыбкой, чтобы уничтожить остатки силы духа Вебба, потому что Иесимон - город, чьим главным бизнесом была смерть, его башни из красного кирпича славились и внушали страх, на них вы могли окончить свою жизни, если никто не хотел, чтобы вас нашли.
  
   - Ты поедешь в Юту, Вебб. В свое время мы встретили мормонских апостолов, почему бы тебя не крестить, получишь гроздь их жен по доверенности с печатью, ты даже будешь пользоваться неким уважением среди Святых, пока все будут ждать результатов телесного воскресения.
  
   Вебб продолжал смотреть на Слоута, моргая, ожидая какой-то реакции, и, когда никакой реакции не последовало, наконец отвел глаза.
  
   Когда они проезжали Кортес, знаменитый местный стрелок Джимми Дроп случайно оказался на задворках салуна 'Четыре угла', мочился в переулке, следующее, что он увидел - Дойс и Слоут, а между ними - висящий поперек спины лошади Вебб, на выезде из города. Еще было достаточно светло, чтобы Джимми узнал Дойса, быстро проехавшего мимо со своими спутниками:
  
   - Эй!
  
   - Хренотень какая-то, - Слоут достал пистолет и сделал несколько доброжелательных выстрелов в направлении Джимми.
  
   - Нет времени, согласился Дойс, - пришпорив коня и дернув за узду лошади, которая везла Вебба.
  
   - Надо выбирать одно из двух, - заметил про себя Джимми.
  
  Он оставил револьвер в салуне. Черт. Застегивая брюки, он побежал обратно в салун.
  
   - Простите, мисс, одолжите, пожалуйста, на минуту, - энергично шаря рукой под юбками ближайшей свободной танцовщицы фанданго.
  
   Она достала складной нож и на мгновение улыбнулась:
  
   - Сэр, пожалуйста, уберите руку, или я буду вынуждена сделать это сама.
  
   - Я надеялся, что у вас там спрятан дерринжер какой-нибудь модели...
  
   - Не там, кадр ты ковбойский, - она засунула руку в декольте и достала двустволку 22 калибра:
  
   - И это в аренду, деньги вперед.
  
   К этому времени Вебб и его убийцы исчезли с улиц Кортеса, и тень превратилась в необозримую равнину.
  
   Чтобы пережить учебу в горнопромышленном училище, Фрэнк одолжил некоторую сумму у своего брата Рифа, который в те дни, как было известно, добывал быстрые деньги из воздуха.
  
   - Не знаю, когда смогу их вернуть, старина Рифер.
  
   - Когда бы это ни произошло, если я к тому времени буду еще жив, это уже будет для меня достаточной компенсацией, так что не волнуйся.
  
   Как всегда, Риф не обдумывал всесторонне, что он говорит, фактически он считал невозможным представить любой вид будущего, в котором смерть можно предпочесть жизни. Часть того же отношения к жизни 'пока жареный петух не клюнет', позволявшего ему выигрывать в азартных играх. Или выигрывать достаточно. Или он думал, что именно поэтому.
  
   Однажды Риф появился в Голдене, как всегда, из ниоткуда, и увидел, что Фрэнк уткнулся в учебник металлургии.
  
   - Мне нужно пойти по делам, дела романтического толка, ничего слишком сложного, хочешь пойти со мной?
  
   - Куда? А как я сдам этот экзамен? - размахивая страницами учебника перед братом для пущей убедительности.
  
   - Ну, ты выглядишь так, словно тебе пора сделать перерыв. Почему бы нам не съездить в Касл-Рок в тот луна-парк и не выпить по парочке бокалов пива.
  
  Почему бы и нет? Фрэнк не знал, что возразить. Следующее, что он осознал - уже снова день, Риф все уладил с профессором, и они направляются в Неваду.
  
   После того, что показалось неделей в поезде:
  
   - Зачем я тебе снова понадобился?
  
   - Прикрыть мою спину.
  
   - Она настолько опасна?
  
   - Да. И она - не единственное, что нас там ждет, - после нескольких медленно катящихся смен пейзажа. - Тебе там понравится, Франсиско, а что - там церковь, школа, немало этих восточных вегетарианских ресторанов...
  
   - О, я найду, чем заняться.
   - Только не хандри.
  
   - Думаешь - я хандрю, я не хандрю из-за этого, как ты мог так подумать?
  
   - Не знаю, на твоем месте я бы хандрил.
  
   - Риф, ты не отличаешь свое сердце от ленты на своей шляпе.
  
   - Скажем так: у каждого должен быть человек, которого ему хочется заставить хорошо выглядеть, и в данном случае - это ты.
  
   - Конечно, но, минутку... кто заставляет другого выглядеть хорошо?
  
   Они определенно проезжали какой-то другой мир, сон наяву. Мокрые солончаки под дождем, нет горизонта, горы и их отражения-миражи, словно черепа древних животных, усыпанных блестками... иногда можно было увидеть, что все пространство до земного горизонта превратилось в арку. Идущие на восток бури, похоже, несли с собой снег, метали гром и молнии, а туман в долине был того же цвета, что и снег.
  
   У здания вокзала в Ночесите были гладко оштукатуренные абрикосовые стены из камня блестящего оттенка серого - вокруг железнодорожного терминала, его пакгаузов и механических цехов вырос город, жилые дома и коммерческие здания, пунцовые, серо-зеленые и цвета беж, в конце центральной улицы возвышалось огромное заведение азартных игр, чьи бирюзовые и малиновые электролампы горели всю ночь, а также весь день, поскольку заведение никогда не закрывалось.
  
  Здесь были ледники и комнаты для игры в бильярд, винотека, буфет и столовая, картежные салуны и такерии. Вдали от всего этого жила Эстрелла Бриггс, которую все называли Отбившаяся Стрэй, она жила в верхних этажах здания, некогда бывшего фамильным дворцом горнопромышленника, в те годы в этих краях начались первые большие забастовки рудокопов, теперь это было смутное незаконное убежище для тайной жизни, не окрашенные заново деревянные стены возвышались на фоне неба, этим утром предвещавшего бурю. Ступеньки с улицы в дом были покрыты гофрированной снегозащитной черепицей. Бар-ресторан на углу цокольного этажа остался здесь со времен бума, предлагая дешевый шведский стол, опилки на полу, основательный фарфор, ароматы стейков, котлет, оленины по-чилийски, кофе и пива, деревянные панели обшивки стен, старые столы на козлах, бар и высокие барные табуреты. В любое время в заведении шумели работники игровых залов, у которых был перерыв, великодушные победители и не умеющие достойно проигрывать неудачники, коммивояжеры, авантюристки, стукачи и шулера. Подземный чертог почти напоминал бассейн какого-то курорта с горячими источниками, там было так прохладно и сумрачно, что вскоре вы забывали о пустыне, которая возвращалась, как только вы выходили отсюда...
  
   Стрэй, как оказалось, была действительно богата. Не просто выглядела богатой - это была какая-то невозмутимость и мечтательность, которую нельзя было не заметить сразу же, а остальные жители округи были кем угодно, только не богачами. Комнатами в верхних этажах правила бессонница. Это оказалась неделя схождений в одной точке. Все, кроме Стрэй, уже почти обезумели, неожиданное появление Рифа и Фрэнка стало еще одной проблемой. А еще были бывшие приемные родители ее подруги Сейдж из давних времен - мормоны, 'священные договоренности' напомнили о проблемах ее матери с этими людьми, обещание Сейдж принять веру, ее последний кавалер, и, может быть, даже другой экс-кавалер, который мог или не мог тоже внезапно появиться, или даже уже был в городе, а еще - новые факторы, казавшиеся не столько личными, сколько - почти общественными, группа утвердившихся в вере 'друзей' - скажем, в стиле официальном, возможно, даже в стиле офиса шерифа: 'друзья' новоиспеченные, а не эти Мормоны, но не менее требовательные к девушке, обеспокоенные, фактически, в отчаянии от того, что она в безопасности и замужем, они буквально окружили бы пару, словно принуждая к выбору и не позволяя сделать другой...Фрэнк быстро понял, что Стрэй когда-то поссорилась с его братом и Риф ушел, но теперь раскаивается, и Фрэнк ему нужен был только для того, чтобы оттенять его мускулистость. Наверное. Казалось, он практически не знал на самом деле, что делает, и собирался консультироваться с Фрэнком. Словно два невежественных пропойцы окажутся умнее, чем один.
  
   - В любом случае - мило, что ты удосужился мне рассказать.
  
   - Фрэнк, познакомься, это Стрэй.
  
   - Охохо, - подумал Фрэнк.
  
   - Дурачок в семье, - представился он, - падаю на хвост, если срочно нужно кого-то обслюнявить или что-нибудь в этом роде.
  
   В любое время две-три девушки упаковывали или распаковывали вещи, только что вернувшись из поездки или собираясь уехать, так что была одежда только что купленная и еще ни разу не надетая, выкройки для шитья и обрезки ткани, провизия в консервах, стеклянных банках или мешках - всё разбросано по комнатам. Никаких признаков женской аккуратности здесь не наблюдалось. Но все эти подружки с двухъярусных кроватей - он никак не мог разобраться, сколько их и как их всех зовут - были достаточно приятны, сразу пустили Фрэнка на кухню, а со временем - и в кладовку, выделили ему одну из дюжины пустых кроватей, он не мог сказать с уверенностью, относятся ли они к нему без опаски - ведь он был братом Рифа. Который готов был защитить Стрэй, если кто-то странно на нее посмотрит. А еще существовала вероятность того, что Стрэй и Сейдж сдадутся и спешно покинут город, если ситуация с кавалерами усложнится.
  
   Один из этих не очень ожидаемых молодых джентльменов, Купер, когда все-таки неожиданно приехал, оказался застенчивым блондином ростом примерно семь восьмых от того, что ожидалось, с приятным лицом, кроме того, что что-то не то было с его верхней губой - он загибал ее зубами, словно защищая, будто в его прошлом была какая-то травма, достаточно давно для того, чтобы эта защитная привычка развилась и установилась. Он не заходил в дом, сидел верхом на своем черном с золотом 'Харли Дэвидсоне' с белыми резиновыми шинами и латунной фарой, излучавшей свой небесно-голубой свет на прохожих - несмотря на свою безразлично загнутую губу, Купер им так улыбался.
  
   Купер припарковался со своим агрегатом через дорогу, Фрэнк, пытаясь быть любезным, пошел туда, чтобы на них посмотреть:
  
   - Как твои дела?
  
   Крохотный головорез на транспортном средстве кивнул, отведя фару в сторону.
  
   - Ищешь Сейдж? - прозвучало грубее, чем должно было. Возможно, это заставило Купера помрачнеть, но, учитывая диаметр его глазных яблок, он и глазом не моргнул.
  
   - Просто я думаю, что она пошла на вокзал, поэтому спросил.
  
   - Встретить кого-то или уехать из города?
  
   - Больше ничего не слышал.
  
   - Никто не возражает против перебора струн? - он достал гитару 'Акме' модели 'Корнелл', большого концертного размера, заказанную по почте из универмага 'Сирс и Робак', когда начал играть, аккорды разносились, как школьные звонки, по всему пыльному городу из конца в конец. Посетители, пришедшие пообедать, косились украдкой из 'Двойного Джека' или сворачивали в переулок, чтобы посмотреть, что там такое происходит. Пока приезжий пел, его слишком красноречивый взгляд был прикован к окнам верхнего этажа дома на другой стороне улицы, он ждал, когда там появятся лица, одно определенное лицо, привлеченное музыкой, он то и дело добавлял в гитарные аккорды странные ноты, словно Купер неправильно перебирал струны и лишь каким-то чудом ему удавалось попадать в ноты. Маленькие ребятишки из соседней школы теснились в тени тополей или на ступеньках крыльца, они ели или играли со своим обедом, некоторые из особо угрюмых даже пели хором:
  
   Против ветра...
   Голубка из Дуранго
   Летит по небу,
   Отважилась в бурю
   Мы ни разу
   Не говорили о любви,
   Иначе я был бы свободен,
   Те времена давно прошли,
   Когда искусственный свет
   Пришел в город,
   Кольца и румяна,
   Атласные платья . . .
   Моя красавица
   Потеряна . . .
   Голубка из Дуранго,
   Верят ли они в стезю,
   как я?
   Упасть в твое небо,
   Даже умереть,
   Голубка, за тебя...
  
  Детские голоса без вибрато, ветер в тополях. Пальцы Купера извлекали визг из спутанных струн скрипучей перкуссией фургона, едущего по грязным улицам. Начало сиесты. Жемчужное безветренное небо. И кто тем временем материализовался в окне верхнего этажа? Жесткие губы парня расползлись в самой неожиданной из улыбок, это была улыбка с трудом скрываемого вожделения. Сейдж появилась на лестнице в бледно-сером наряде салунной танцовщицы, ноги и рассудительность, она спускалась к нему без остановок, у нее и мысли не было постепенно раскрывать подробности своего выхода, легкая и светлая, как дыхание ветра, молодому мотоциклисту она казалась вспышкой, ее обнаженная рука проскользнула в его рукав, он пытался сосредоточиться на блюзе для малышки, она стояла так близко от него, хотя всё равно не смотрела на его лицо.
  
   Риф не мог в это поверить:
  
   - Зарплата за три недели за одну вот эту штуку? Должно быть, оно того стоит. Научиться играть не должно быть так уж сложно.
  
  
  
  
   - Думаешь, тебе это поможет? - наивно спросил Фрэнк.
  
  Глубокой ночью учитель соседней школы был на террасе второго этажа, готовил еду на следующий день. Фрэнк не мог уснуть. Он вышел на тротуар и увидел учителя:
  
   - Вы еще работаете?
  
   - А вы еще слоняетесь там?
  
   - Я имею право здесь слоняться, полагаю.
  
   - У меня есть для вас работа.
  
   - Конечно.
  
  Рядом, в свете уличных фонарей, он не мог не заметить, сколь очаровательна она была - ее щеки, черные глаза и брови, которые начинали выцветать - влияние пустыни, без сомнения...
  
   - Полущите вот этот горох. Вы давно знакомы с Эстреллой?
  
   - Ну... она и мой брат...
  
   - О Господи. Это был этот Риф Траверс?
  
   - Был в последний раз, когда я его видел... Я Фрэнк... который не Риф.
  
   - Линнет Дейвс.
  
  Леди пустыни протянула руку, ровное быстрое рукопожатие. Не мешкая, отметил он.
  
   - Рифа тут все знают в городе, да?
  
   - Эстрелла упоминала о нем один-два раза. Не то чтобы мы были наперсницами или что-то такое.
  
   Поднялся полуночный бриз, принеся с собой шум залива, находившегося неподалеку. Словно ему передалась безмятежность Линнетт, он почувствовал желание просто сидеть здесь и лущить горох, без особой потребности поболтать, хотя изредка поглядывал на нее, любовался ею в фракционном лунном свете, и даже заметил, что она тоже уклончиво посмотрела на него несколько раз.
  
  Это была по-прежнему та же страна? Может быть, что-то случилось с относительной влажностью воздуха? Фрэнк заметил какой-то работающий аварийный размыкатель или механизм выключения, который при появлении интересной или даже интересующейся им женщины мгновенно отсекал любую возможность романтических отношений. В ту эпоху мужчины не вздыхали, но Фрэнк выразительно вздохнул. Мужчина мог полагаться на Маркет-Стрит лишь в ограниченной мере, потом даже это начинало расхолаживать - плагиальные каденции на пианино в маленьких гостиных, яркий свет и зеркала вызывали противоположный эффект.
  
  Линнет, закончившая свою часть работы, стояла и встряхивала передник. Фрэнк передал ей миску лущенного гороха.
  
   - Спасибо. Ваш брат работает на своем месте.
  
   - Хорошо, я ему передам. Нет, подождите, - неверный ответ, он готов был поспорить.
  
   Она помотала головой, губыскривились:
  
   - Я не беспокоюсь ни о ком из них.
  
   Он понял, что должен на этом остановиться, не спрашивать, о ком еще она могла бы беспокоиться. Она следила за ним, словно повторяла его мысли. Прежде чем ускользнуть в дом, она сказала, оглянувшись:
  
   - Может быть, нам как-нибудь вместе почистить лук.
  
   На следующий день он лежал на одной из кроватей и читал 'Полицейскую газету', или, точнее, рассматривал фотографии, тут в дверном проеме появилась Стрэй, мягкая, как дверной колокольчик, чтобы посмотреть, проснулся ли он, кивнула, вошла, села на краешек кровати.
  
   - Ты... ищешь не Рифа? - спросил он.
  
   - Нет.
  
   - Просто я думаю, он через дорогу, видел его...он направлялся в 'Двойной Джек' примерно час назад.
  
   - Фрэнк, - в сумраке пыльного оконного стекла ее лицо выражало бурные эмоции, которые, как он понимал, не могли быть адресованы ему, - если бы он не был твоим братом, был бы просто каким-то субчиком, которого сдуло ветром, ты бы знал, что с ним вообще делать, захотел бы вообще ввязываться в неприятности...?
   - Сложно сказать.
  
  О. Снова неправильный ответ.
  
  Она посмотрела на него с нетерпением, руки и шея слегка дрожали:
  
   - К черту всё, конечно, я могу рассказать тебе намного больше.
  
   Он пытался рассмотреть в ручейке дневного света из прерии то, что можно было понять на ее лице, скрытом вуалью своего собственного полумрака, он боялся, что неправильно истолкует что-то, ее брови разгладил изменчивый свет девичьей чистоты, а взгляд свидетельствовал о знакомстве с непристойностями, когда ей это было нужно, он полагал.
  
  Актрисы так молятся на свет. Выключатель электрической лампы был у нее под рукой, но она не протянула к нему руку.
  
   - Ты в некотором роде стал свидетелем этой истории, все эти приезжие из Юты в городе орут на Сейдж, чтобы она вышла замуж, мормонский парень, которого она едва помнит с тех времен, когда жила у них, Купер, хочет, чтобы она уехала с ним на этой колымаге, которая, похоже, не проедет больше мили и упадет, ей придется подавать ему монтировки и тому подобное, ей не к кому обратиться за советом в сердечных делах, а тем временем твой брат полагает, что у меня здесь какой-то частный курорт, на который он может приехать в любое время, когда почувствует недомогание. Что бы ты сделал? Если бы был мною? Насколько я помню, ты не был.
  
  Мисс Эстрелла, он всегда был слишком упрям, чтобы можно было его в чем-то убедить.
  
   Она еще немного подождала, но, кажется, это было всё:
  
   - Ну, ладно, спасибо, ты мне правда помог.
  
   - Нельзя сказать, что он всю жизнь прохлаждается, - вдруг пришла мысль в голову Фрэнка. - Даже если не похоже, что он тяжело работает...
  
   - О, как верно, эти игроки в фараон себя не обмишуривают, правда? Какое будущее ты видишь для этого Любителя сорвать банк?
  
   - Вы хотите узнать, какова вероятность того, что он...станет...хорошим кормильцем семьи?
  
   Она расхохоталась и хлопнула его по колену, это была какая-то стихия морской воды, которую Фрэнк не мог поймать. Он лежал здесь навзничь и хотел лишь одного - был ли он серьезен? - обнять ее, да, положить голову на колени этой крошки и просто слушать, относясь к этому достаточно легко, чтобы позволить ей остановиться, когда она того захочет, что бы ни случилось, но ничего не произошло, потому что началось громкое вторжение с улицы, колобродящие жители Юты топали на лестнице и исполняли друг другу что-то похожее на напевы причудливого гимна.
  
   - Меня сейчас стошнит, - заявила Стрэй и посмотрела в область желудка. - Ты ничего не слышал, думаю, нам лучше включить эти лампы.
  
  При электрическом освещении они посмотрели в лицо друг другу основательным долгим взглядом, и, хотя Фрэнк ничего не смог ей сказать, он знал, что спустя много лет и тяжело пройденных миль он будет помнить эти несколько мгновений разговора душ - с крошкой или кем бы она ни была, струной С в мелодии дня, к которой он всегда сможет вернуться, будет эта серьезная молодая женщина, сидящая на краю кровати, и взгляд, который, казалось, несколько мгновений она дарила ему.
  
   Но потом кони были оседланы и помчались к мексиканской границе.
  
  В задних комнатах Казино было немало телеграфных приемников с клопферами и чернильницами, подчас - не магазинного дизайна, каждый из них подключен к своей идущей извне сети проводов и сутками болтал о новостях скачек на всех известных ипподромах по обе стороны границы, боях боксеров-профессионалов и других соревнованиях, на которые можно было заключить пари, котировки финансовых и товарных бирж в городах Востока и Запада, кроме того, на стене висел телефонный аппарат, довольно часто использовавшийся. Но однажды он зазвонил, когда Риф оказался рядом, он понял, что звонят ему и что новости плохие.
  
  Это была часть странности телефонов в эти их первые годы, прежде чем коммуникация стала обыденностью. Словно он был переусложнен и включал все виды дополнительных функций, например, вещие предупреждения.
  
  На другом конце провода был Джимми Дроп, давний товарищ Рифа, звонивший из Кортеса. Даже на таком расстоянии, несмотря на всё, что было преградой для сигнала, от голодных сусликов до ленивых цикад, Риф почувствовал растерянность Джимми из-за необходимости воспользоваться этим аппаратом:
  
   - Риф? Это ты? Где ты?
  
   - Джимми, это ты мне звонишь.
  
   - Ну, да, да, но...
  
   - Откуда ты знал, куда мне звонить?
  
   - Ты сказал мне про Ночеситу, когда уезжал.
  
   - Я был пьян?
  
   - Нельзя сказать, что нет.
  
  Наступила пауза, во время которой на линию хлынул бурный поток шума, который мог состоять из фрагментов речи и музыки.
  
   - Риф?
  
  Риф вдруг пожалел, что не может притвориться, что их разъединили. Он предпочел бы пропустить то, что собирался сейчас сказать ему Джимми, что бы это ни было. Но не стал.
  
   - Ты знаешь Дойса Киндреда?
  
   - Работает на Ассоциацию владельцев шахт в Теллуриде. Не знает, как себя вести за покерным столом. Этот?
  
   - Мне жаль, Риф, это связано с твоим папой.
  
   - Папа...
  
   - Они увезли его из города под дулом пистолета. Ни слова не сказав.
  
   - Они?
  
   - Он и Слоут Фресно, двое, то, что я слышал.
  
   - Один из старинных приятелей Боба Мелдрума. Много зарубок к его чести, так мне говорили.
  
   - Больше, чем штатов в США, Риф, на твоем месте я бы привел американскую кавалерию.
  
   - Джим, ты не на моем месте.
  
   Снова пауза.
  
   - Я загляну к твоей маме, когда будет возможность.
  
   - Известно, куда они направлялись?
  
   - Иесимон.
  
  Произнесено это было так, словно у Рифа были достаточно дурные манеры, чтобы попросить Джимми произнести это громко. Теперь лишь эта дыра была между Рифом и силой гравитации. Здесь, даже если вы не молились много, вы молились, чтобы не слышать это название слишком часто. То, что этот город был в одном дне езды от Ночеситы, ситуацию не улучшало.
  
  Фрэнк, конечно, был кавалеристом, но слишком молодым, он решил сначала уладить практические вопросы, а тревожные чувства оставить на потом.
  
   - Поезд, или поедем туда верхом?
  
   - Только я, Фрэнк.
  
   - Что за чушь ты говоришь.
  
   - Я полагал, что ты поедешь навестить маму и Лейк.
  
   - Такова моя роль в этой истории - присматривать за женщинами?
  
   - И что? Ты знаешь, что происходит? Я уверен, что нет.
  
  Они сидели на лестнице, держали в руках свои шляпы и загибали поля. Над ними сгущались тучи, на горизонте то и дело пульсировали молнии. Ветер поселился в листьях тополей и ворошил их. Сквозь щелочную пыль оконного стекла они видели молодых женщин, которые появлялись, замечали их, кивали и уходили в свою собственную версию дня.
  
   - Давай разберемся, что к чему. Один шаг за раз. Хорошо? И судьба Вебба не известна в итоге...
  
   Новое заклинание тьмы, льющаяся через край тишина.
  
   - И я буду ждать, словно какой-нибудь жалкий эмигрантишка, пока тебя убьют, чтобы это дело перешло ко мне, да?
  
   - Смотри-ка, чему тебя учат в горнопромышленном училище, раньше ты не был таким быстрым.
  
  Но Риф становился всё спокойнее, он был уже почти в молитвенном настроении. Словно по сравнению с тем, что лавиной свалилось на рассудок братьев, весь перечень дел утратил былую важность.
   Сказать об этом Стрэй - совсем другая история.
  
   - У меня нет от тебя секретов, дорогая.
  
   - Ты взялся за это дело, надеюсь.
  
   - Сейчас дела обстоят так... Если папа погиб...
  
   - О, может быть, нет.
  
   - Да, может быть, нет.
  
   Он не смотрел в ее глаза, опустив взгляд на младенца.
  
   Она заметила это:
  
   - Этот ребенок - его внук. Мне ненавистна мысль о том, что они могут никогда не встретиться.
  
   - Но пока похоже, что именно нечто такое и случится.
  
   Кажется, у нее происходил длинный увлекательный диалог с собой.
  
   Наконец:
  
   - Ты вернешься?
  
   - Да, Стрэй, я обещаю.
  
   - Обещание. Мое. Знает ли Папа Римский о том, что ты это сказал, это подтвержденное чудо.
  
   Девушкам было жаль видеть, что они уходят, и знать, что они должны уйти, но Купер? Вы могли бы подумать, что это конец света. Он подошел на улице и следовал за Фрэнком и Рифом до вокзала, пешком, с таким выражением лица, словно был ранен.
  
   - С тобой все нормально? - Фрэнк наконец решил, что должен спросить:
  
   - Надеюсь, ты не думаешь, что мы хотим сбежать, или...
  
   Купер отрицательно покачал головой, потупив взор:
  
   - Вся эта галантерея - это очень обременительно для мужчины, знаете ли.
   - Просто играй им 'Хуаниту' иногда, - посоветовал Риф, - говорят, это творит чудеса.
  
  Братья вместе приехали в Морталидад, на ближайшую к Иесимону станцию, потом, не зная, смотрит ли на них кто-то, попрощались с видом людей, один из которых просто прикурил для другого сигару. Никаких прощальных взглядов из окна, никакого нахмуренного от мрачных мыслей лба, никакого доставания карманной фляги или внезапного погружения в сон. Ничего, что могло бы принадлежать видимому миру.
  
  Какова Юта. Этот край был такого красного цвета, что полынь парила над землей, словно в стереоптической картине, почти бесцветная, бледная, как облако, светящаяся ночью и днем. Насколько мог видеть Риф, пустыня была населена столбами скал, столетия воздействия неумолимых ветров превратили их в идолов божества, словно когда-то очень давно у них были нимбы, которые они могли снять, головы, которые они могли склонить и повернуть, чтобы наблюдать, как вы проезжаете мимо, лица столь чувствительные, что реагировали на каждое изменение погоды, каждый акт хищничества рядом с ними, каким бы незаметным он ни был, но теперь эти прежде наблюдательные существа утратили лица и мимику, их наконец-то облагородили до простого вертикального присутствия.
  
   - Конечно, это не значит, что они не живые, - высказал кто-то мысль в салуне по дороге.
  
   - Думаешь, живые?
  
   - Бывал там когда-нибудь ночью?
  
   - Нет, раз этого можно избежать.
  
  Рифа предупредили, но всё равно это оказался наихудший город из тех, где он бывал. Что было не так с этими людьми? На расстоянии многих миль вдоль дороги с каждого телеграфного столба свисало тело разной степени потрепанности и разложения, по пути ему постоянно попадались достаточно старые иссушенные солнцем скелеты. По здешним обычаям и обыкновениям, как ему объяснил секретарь городского совета, этим повешенным злодеям отказали в каком-либо приличном погребении, и в любом случае было дешевле оставить их грифам-индейкам. Когда у жителей Иесимона приблизительно в 1893 году закончились телеграфные столбы, а деревья здесь росли в слишком скудном количестве, они начали строить здания из кирпича-сырца. Когда сюда приезжали искушенные, повидавшие мир путешественники, они быстро идентифицировали эти грубые постройки - в Персии их называли 'Башнями молчания': никаких ступеней или лестниц, достаточно крутые, чтобы отбить у скорбящих охоту на них взобраться, неважно, насколько они мускулисты или насколько жаждут почтить своих мертвецов - живым нет места на вершине. Некоторых осужденных привозили в фургоне к основанию башни и вешали на стреле крана, когда всё было кончено, стрелу поднимали и тело висело на высоте одного фута в ожидании птиц смерти, которые спускались и со свистом садились на насесты, вылепленные для их удобства из красного шлама региона.
  
  Риф проехал под башней, пока над ним кружились огромные крылатые тени, к зловещей колоннаде, которая, судя по количеству тел, не была средством сдерживания посредством устрашения.
  
   - Нет, совсем наоборот, - бодро признал преподобный Люб Карнал из Второй лютеранской церкви (синод Миссури), - мы привлекаем злодеев, сюда едут за сотни миль, не говоря уж о священниках, страшное дело. Вы увидите, что церквей здесь больше, чем салунов, благодаря чему мы уникальны на Территории. Это профессиональный вызов - завладеть их душами прежде, чем Губернатор доберется до их шей.
  
   - Кто?
  
   - Он любит, чтобы его так называли. Думает, что это его маленький штат внутри штата. Главный бизнес которого, скажем так, обработка душ.
  
   - У вас есть устав, юридические особенности, что-то, о чем должен знать приезжий?
  
   - Нет, сэр, никакого устава, пуританского закона или статуса де-юре, всё решается здесь, иначе игра не будет честной. В Иесимоне нет никаких границ, делайте то, что хотите, где хотите, совершайте грехи по своему выбору или даже собственного изобретения. Только, как отмечает Губер, не надейтесь найти убежище в одной из наших церквей, или что-то большее, чем наставления священника. Лучшее, что мы можем для вас сделать - замесить вас и придать форму для печей Загробного Мира.
  
  Хотя Иесимон имел славу города, куда привозили тех, кого не должны были быстро найти, за деньги можно достичь определенного компромисса. Поскольку технически это являлось подкупом, он, конечно, считался грехом, и если вас ловили на этом, почему бы вам было и не встретить должную судьбу.
  
  Ночью с холмов Иесимон с первого взгляда казался сошедшим с религиозной картины ада, которую используют, чтобы пугать детей в воскресной школе. Тесно стоящие друг к другу колонны в разных частях картины, что-то аляповатое и парообразное, как дым, как пыль, но на самом деле - нет, поднималось, катилось, то и дело скапливаясь в небе в массы, структурой напоминавшие облака. Когда из-за одного из этих клочков показалась луна, ее цвета будоражили, цвета, которые в этом странно черном небе были тем же, чем цвета заката в обычном небе дневной голубизны. Но ни один из приезжих не хочет долго созерцать этот вид - на самом деле, как было известно, в определенные ночи у более чувствительных людей возникало желание подняться на горный хребет в поисках других обителей, неважно, насколько поздним был час.
  
  В городе царила атмосфера безграничного беззакония, днем и ночью душное тепло, часа не проходило без того, чтобы кто-то не выстрелил в кого-нибудь, или без группового публичного сексуального акта, обычно - у водопойного корыта, наряду с беспорядочными побоями лошадей, обманом, вооруженными грабежами, срыванием ва-банка в покер без демонстрации рук, мочеиспусканием не только у стены, но еще и на прохожих, песком в сахарницах, скипидаром и серной кислотой в виски, публичными домами для широкого спектра вкусов, включая арнофилию или необычный интерес к овцам, некоторые из овечьих нимф в этих заведениях были действительно привлекательны, даже для тех, кто не разделял всецело эти вкусы, их шерсть была окрашена в модные цвета, включая неизменных фаворитов - аквамариновый и лавандово-лиловый, на них были предметы женского, не говоря уж о мужском, гардероба (по какой-то причине были популярны шляпы), призванные повысить сексуальную привлекательность животных, 'хотя некоторые', как признался Преподобный, 'предпочитали тот уровень двуличия, когда молодящегося волка одевали в овечью шкуру, или, иногда, в козлиную - эти вкусы были присущи небольшой, но постоянной группе паломников, которые ежедневно совершали путешествие через пустыню в этот Лурд разврата. Но давайте больше не будем останавливаться на этом очевидно отвратительном поведении. Пришло время осмотреть окрестности, - пригласил Преподобный, - я покажу вам достопримечательности. Вот салун 'Скальпированный индеец'. Промочим горло?'. Это была одна из многих пауз в длившейся весь день череде прегрешений:
  
   - Вам известен принцип медицины, в соответствии с которым лекарство растет прямо рядом с причиной. Болотная лихорадка и ивовая кора, солнечный ожог в пустыне и кактус алоэ - та же история в Иесимоне с грехом и искуплением.
  
  Музыка в салунах склонялась к хоровому партесному пению, там было больше язычковых органов, чем пианино, и отложные воротнички посетителей развевались, как банданы.
  
   - Нам нравится думать, что Иесимон находится под крылом Господа, - сказал преподобный Люб Карнал.
  
   - Но подождите минутку, у Бога нет крыльев...
   - У Бога, каким вы его себе представляете, возможно, нет. но тот, кто присматривает за нами - разновидность крылатого Бога, видите ли.
  
  На улице появилась толпа невыразительных мужчин, похожих на черных арабов. Это были Уэс Гримсфорд, шериф Иесимона, и его заместители.
  
   - Заметили что-то особенное? - шепотом спросил Преподобный.
  
  Риф ничего не заметил, поэтому на него посмотрели почти с жалостью:
  
   - В этом городе имеет смысл быть блюстителем закона. Взгляните на звезду Уэса.
  
  Риф взглянул украдкой. Это была пятиконечная звезда, никелированная, как обычно у шерифов, но перевернутая.
  
   - Два поднятых вверх луча - рога Дьявола, символизируют этого Пожилого Джентльмена и его работу'.
  
   - А город казался таким набожным, - сказал Риф.
  
   - Надеюсь, вы не встретили Губернатора. Никогда не снимает шляпу, и, говорят, у него хвост.
  
   Все они жили в страхе перед Губернатором. Он всё время ходил по Иесимону и мог появиться в любой точке города без предупреждения. Что поражало в нем с первого взгляда - не природная харизма, поскольку ее у него не было, а, скорее, острое ощущение чего-то неладного в его внешности, чего-то, что существовало еще до появления людей - скошенный лоб и чисто выбритая верхняя губа, которую он по любой причине или без причины загибал в обезьяньей ухмылке, ее он немедленно подавлял, но опасный оскал оставался надолго, в сочетании с его сверкающим взглядом этого было достаточно, чтобы лишить присутствия духа самых храбрых сорвиголов.
  
  Хотя он верил, что власти, которую Бог позволил ему получить, нужно воплощение в виде самоуверенного фанфарона, его походка не была выработанной или, несмотря на годы практики, убедительной, фактически он недалеко ушел от обезьяньего шкандыбания. Причина, по которой он назвался Губернатором, а не Президентом или Королем, заключалась в праве помилования. Абсолютная власть над жизнью и смертью, которой владел Губернатор на своей территории, влекла. Он всегда ходил в сопровождении своего 'секретаря по помилованиям', раболепного проныры по имени Флэгг, обязанностью которого было ежедневно проверять поголовье установленных преступников и кивать ухоженной маленькой головой на тех, кого без суда и следствия приговорили к смерти, часто приговор приводил в исполнение сам Губернатор, хотя, будучи общеизвестно плохим стрелком, он предпочитал, чтобы рядом в этот момент никого не было. 'Милосердие' заключалось в отсрочке казни на день-два, поскольку количество грифов-индеек и места в башнях было ограничено.
  
  Вебб был еще не совсем мертв, когда убийцы привезли его в город, так что Риф приехал в Иесимон как раз вовремя, чтобы спасти тело своего отца от стервятников, а после этого нужно было принять важное решение - преследовать Дойса и Слоута или привезти Вебба обратно в Сан-Мигель для достойных похорон. В последующие годы он ставил под сомнение свое решение, спрашивая себя, что было бы, если бы он не пытался избежать встречи с убийцами, не пытался спрятать трусость под маской почитания праха отца, и к тому времени, когда ему удалось перестать об этом думать, не осталось никого, с кем он мог бы об этом поговорить.
  
  Наверное, худшее в этой ситуации было то, что он успел их заметить, они направлялись в край красных скал, тени рядом были всего лишь безжалостным порождением света дня, вьючная лошадь, которую привел Вебб, блуждала свободно и в конце концов остановилась пощипать молодую травку. Словно их оскорбили вольные нравы Иесимона, Дойс и Слоут не были расположены к перестрелке. Хотя здесь был только Риф, они решили сбежать. Они ускакали с гоготом, словно это была какая-то веселая проделка и Риф оказался ее мишенью - старым брюзгой.
  
  Грифы-индейки кружили над ним, величавые и терпеливые. Жители Иесимона смотрели с разной степенью самоустранения. Конечно, никто не предложил помощь, пока Риф самостоятельно не нашел основание необходимой башни, в сумерках к нему подошел мексиканец и провел за несколько поворотов к развалинам без крыши, где лежала груда металла, который начал ржаветь и разрушаться. 'Там багор', - сказал по-испански мужчина, почти мальчик. Это не было похоже на вопрос. Риф подумал, что он пытается произнести слово 'часы', но потом, всмотревшись в тени, он наконец увидел, что это было - комплект шлюпочных якорей. Как они оказались так далеко на суше, какому кораблю они принадлежали, по какому морю плавали - всё это здесь не имело значения. Веревка оплачивалась отдельно. Риф выложил песо, не торгуясь, его не очень удивило существование негласного рынка, всегда находилось достаточное количество выживших, которые хотели залезть на запретные стены, не желая полагаться на милосердие Иесимона.
  
  В сумерках разбившийся на осколки день собрался обратно, когда на небе взошла первая звезда, Риф понял, что его отчаяние всё растет - он размахивал стальным крюком, словно лассо, пытаясь не промахнуться мимо башни и не провалиться во тьму торной пыли. Вскоре его попытки собрали аудиторию, в основном состоявшую из детей, которые, как обычно, отнеслись к нему с милосердием, но его дружелюбие опустошило его. Многие из этих детей держали грифов-индеек в качестве домашних питомцев, давали им имена, находили их компанию приятной, и он понимал, что они могут делать ставки в пользу птиц против Рифа.
  
   Наконец он зацепил и закрепил крюк. К тому времени он уже устал, был не в лучшей форме для того, чтобы лезть на стену, но выбора не оставалось. Мексиканец, продавший ему багор, был здесь, он всё больше терял терпение, словно Риф арендовал у него это устройство с почасовой оплатой. Возможно, так и было.
  
  Так что он начал подниматься, разрастаясь в ночи, словно ноты церковного органа. Подошвы его ботинок часто скользили на саманной поверхности - она была недостаточно шероховатой для того, чтобы облегчить ему подъем. Вскоре его руки начали мучительно болеть, мускулы ног сводила судорога.
  
  Примерно в это время он увидел, что в его сторону направляется шериф Гримсфорд с небольшой депутацией горожан, и Риф с Веббом - такое у него было чувство, словно его отец еще жив и это их последнее совместное приключение - должны улепетывать без разговоров. Он застрелил стервятника, возможно, двух, остальные неспешно взлетели огромной черной стаей от тела на его плечах, не оставалось времени подумать о тайне того, что было Веббом Траверсом, а теперь превратилось в груз, который он контрабандой должен унести от властей, объявивших на них охоту. Он спустился по веревке вниз вдоль темной кроваво-красной стены, украл лошадь, нашел другую за пределами города, упаковал на нее Вебба, отправился в путь на юг без признаков преследования, имея лишь смутное представление о том, как ему туда добраться.
  
  Во время обратной поездки в Теллурид среди плато, каньонов и красного щебня, мимо каменных ферм и фруктовых садов, и мормонских ранчо Макэлмо, среди руин, в которых ночевал древний народ, названия которого никто не знал, мимо круглых башен и высеченных в утесах городов, заброшенных много столетий назад по причинам, о которых никто не стал бы говорить, Риф наконец получил возможность всё обдумать. Если Вебб всегда был Кизельгуром Кидом, разве не должен кто-то продолжить семейное дело, скажем так - стать Кидом?
  
   Это могла быть нехватка сна, всепоглощающее чувство освобождения из передряги в Иесимоне, но Риф почувствовал внутри какую-то новую духовную силу, она росла, переполняя его - в нем было то, чем, кажется, он должен был стать, иногда он искал оправдания, чтобы сойти с этого пути, и поджигал один-два патрона из ящика динамита, который украл из каменного склада взрывчатки на одной шахте. Каждый взрыв был - словно текст новой проповеди, читаемой голосом грома не имеющим лица, но беспощадным провозвестником пустыни, который в своих мыслях командовал паствой. Он то и дело со скрипом оборачивался в седле, словно надеясь найти понимание или объяснение в пустых глазах Вебба или в складках искаженного ужасом рта, который скоро превратится в рот черепа.
  
   - Я просто на взводе, - сказал он Веббу. - Мне нужно выговориться.
  
   В Иесимоне он думал, что не сможет всё это выдержать, но с каждым взрывом, каждую ночь, когда он спал, а поврежденное и источавшее резкий запах тело, которое он осторожно развязывал, лежало рядом, он понимал, что становится легче, иногда он с нетерпением ждал солонцеватого дня, теперь он разговаривал с Веббом больше, чем когда-либо при его жизни, его не замечали духи Астлана, он входил в коридор аскетизма и дисциплины, словно до сих пор переживал изменение статуса Вебба в этом мире, где бы он ни был сейчас...
  
  Он взял с собой бульварный роман, один из серии про 'Друзей Удачи', 'Друзья Удачи и Край земли', в течение некоторого времени он каждую ночь сидел у костра и читал про себя, но вскоре заметил, что читает вслух для тела отца, словно это сказка на ночь, что-то, что должно облегчить переход Вебба в царство грез его смерти.
  
  Эта книга была у Рифа уже несколько лет. Он наткнулся на нее случайно, с загнутыми страницами, исписанную, изорванную, в пятнах разного происхождения, в том числе - от крови, томясь в окружной кутузке в Сорокко, Нью-Мексико, по обвинению в проведении азартных игр без лицензии. На обложке изображен молодой человек спортивного телосложения (кажется, это был бесстрашный Линдси Ноузворт), опускавший балластный трос взлетающего дирижабля футуристического дизайна, обмениваясь выстрелами со зверообразной бандой эскимосов на земле. Риф начал читать, и вскоре, что бы ни значило это 'вскоре', понял, что читает в темноте, иногда возникало зарево, где-то между мысом Нордкап и Землей Франца-Иосифа. Когда он заметил отсутствие света, конечно, он больше не видел, что читает, неохотно сделал закладку и отправился на боковую, не сочтя ничего из происходящего слишком странным. Следующие несколько дней он наслаждался двойственным существованием - в Сорокко и на Полюсе. Сокамерники приходили и уходили, время от времени заглядывал озадаченный Шериф.
  
  Он заметил, что теперь при чтении фантастических эпизодов смотрит на небо, словно пытаясь увидеть где-то там огромный дирижабль. Словно эти мальчики были агентами внечеловеческого правосудия, которые могли заботливо провести Вебба по дороге, его ожидавшей, и даже дать Рифу мудрый совет, несмотря на то, что он не всегда был в состоянии понять его смысл. А иногда ему казалось, когда свет был достаточно необычный, что он видит что-то знакомое. Никогда не длящееся дольше нескольких тик-таков часов, но настойчивое.
  
   - Это они, папа, - кивал он через плечо. - Они наблюдают за нами, всё в порядке. А сегодня я еще почитаю тебе эту историю. Узнаешь.
  
   Утром выехав из Кортеса, он остановился на склоне Спящей Юты и увидел облако на вершине:
  
   - Днем будет дождь, папа.
  
   - Это Риф? Где я? Риф, я не знаю, где, черт возьми, я нахожусь...
  
   - Спокойно, папа. Мы выехали из Кортеса, направляемся в Теллурид, будем там довольно скоро...
  
   - Нет. Не там. Всё разъединилось. Ничего не осталось прежним. Что-то случилось с моими глазами...
  
   - Всё хорошо.
  
   - Это ад.
  
  Они столпились на кладбище Одинокого дерева, шахтерском погосте на окраине города, Мэйва, Лейк, Фрэнк и Риф, над ними возвышались горы, позади низвергался водопад Свадебной фаты, небрежный шепот в холодном солнечном свете. Жизнь и работа Вебба привели его сюда.
  
  Фрэнк приехал из Голдена накануне. Он стоял возле Мэйвы, был немногословен, полагая, что его лепта, пусть временна, была жизнью в противовес тому, что лежало вокруг.
  
   - Мне хотелось бы быть с ним, - сказала Мэйва очень грустно, почти не дыша.
  
   - Но ты не с ним, - подчеркнул Фрэнк. - И, возможно, для этого есть причина.
  
   - О, дети. Не хотелось бы мне оказаться на месте тех, кто это сделал. Бог всё увидит, даже если Бог иногда ужасно медлителен. Будет и на нашей улице чертов праздник. И, может быть, если он достаточно медлителен, кто-то на земле получит шанс прежде, чем Он удосужится...
  
  Она говорила очень тихо, не собираясь устраивать шоу, которое закатывают эти мексиканские вдовы.
  Но слезы, которые выступили на ее глазах, так тревожили своей внезапностью и немотой - они были на лице Мэйвы, словно симптомы болезни, которую ни один доктор не решился бы назвать. Если бы эти наемные бандиты оказались где-нибудь поблизости, сила ее безмолвного гнева испепелила бы их на месте. Остался бы только масляный пепел у дороги.
  
   - По-моему, Профсоюз должен был хотя бы прислать цветы.
  
   - Только не они.
  
   Это низкое неуважение, Риф подумал об этом и проклял всех этих людей. В какое-то мгновение он посмотрел на склон горы и увидел то, что, он был уверен, являлось бандой Джимми Дропа, члены банды ехали по дороге Резвушки с непокрытыми головами, может быть, по случаю минуты молчания, хотя, зная их, с большей вероятностью можно было предположить, что они спорили о чем-то значительно менее важном, чем жизнь и смерть.
  
   - И хорошо, мама, что здесь только мы, это не те похороны, на которых собирается полгорода, чтобы устроить променад и пикник... Теперь он далеко от всего этого. С ним всё будет хорошо. А мы с Фрэнком доберемся до тех, кто это сделал.
  
  Риф хотел бы, чтобы его голос звучал по-другому. Более уверенно. Его сестра, которая скользила по этой дороге так ровно, словно на колесах, колесах на дороге, по ночам обслуживаемой персоналом, который никто никогда не видел, ее лицо под вуалью было мраморной маской, сейчас она обожгла его своим обычным взглядом 'не-верю-этому-ни-на-минуту', и если бы здесь не было Мэйвы, он поддался бы желанию высказать ей свою обиду. Как мало она волновалась о Веббе, когда тот был жив.
  
  Это не значило, что она не была потрясена и пристыжена силой горя матери. Лейк вернулась из Силвертона, и навсегда - даже Риф это видел. На ней было красивое черное платье, которое многим напомнило бы о пульсе жизни отбросов с Блэр-стрит, но сейчас она надела это платье, чтобы почтить память отца. И он готов был поставить всё, что было на столе, что она решила надеть его в последний раз. Она видела, что он смотрит.
  
   - По крайней мере, у вас двоих черные шляпы, - сказала она. - Уже что-то.
  
   - Ты можешь скорбеть, - сказал Риф, - а мы с Фрэнком будем делать то, что Джо Хилл называет 'организовывать'. У нас другие дела. Мы решили держать вас с Китом подальше от этого, и чем меньше ты будешь знать, тем лучше.
  
   - Как насчет мамы, ей тоже надо знать как можно меньше?
  
   - Мы не хотим, чтобы она волновалась.
  
   - Так заботливо с твоей стороны. Вам не приходило в голову, что она хотела бы видеть своих детей живыми, вместо того, чтобы вы нарывались на неприятности?
  
   - Мы живы.
  
   - Как долго вы будете живы, прежде чем она увидит тебя или Фрэнка снова? Вы попали в этот древний мир кровной мести, сейчас он предъявляет к вам требования, вы потерялись в стране, из которой не можете найти выход. Как ты думаешь, как она отнесется к этому 'делу'? Вы оба тогда уже тоже можете оказаться мертвы. Тупицы.
  
   Он еще не знал, что кроется за этой страстной речью, пока не знал.
  
   Они вернулись в мрачный дневной свет гостиной.
  
   - Вот, - сказала Мэйва Рифу. - Лучше пусть это будет у тебя.
  
  Старый двенадцатизарядный конфедератский кольт Вебба.
  
   - Мне это не кажется правильным, - Риф передал кольт Фрэнку. - Он твой, если хочешь, Фрэнсис.
  
   - Но у меня уже есть 38-й специальный, всё такое.
  
   - Но он всего лишь пятизарядный, а так, как ты стреляешь - половина в молоко, черт, тебе нужно минимум двенадцать патронов, Фрэнсис, только для пристрелки.
  
   - Ладно, если тебе тяжело его держать, Рифер, конечно, я могу понять, в этом нет ничего постыдного.
  
   - Но я точно знаю, что ты всегда из-за этого нервничаешь, - сказал Риф, забирая кольт обратно.
  
   Пикировка продолжалась еще некоторое время. Мэйва наблюдала, дымя своей старой трубкой, переводила взгляд с одного на другого, словно в материнском отчаянии. Она знала, что они хотели, чтобы она искоса посмотрела на них сквозь дым, покачала головой, как она это всегда делала, 'что, по-вашему, мне делать с этими двумя?'. Когда они услышали, как поезд въезжает в долину, Фрэнк взял шляпу и оставил пистолет на кухонном столе. Они с Рифом обменялись быстрыми безмолвными взглядами, тем не менее, достаточно длинными для того, чтобы убедиться в том, что им обоим известно, кольт на самом деле принадлежал Мэйве и должен был остаться у нее. И действительно, спустя несколько месяцев Лейк услышала выстрелы на городской свалке, посмотрела и увидела, что это ее мать вселяет страх в сердца крыс, покинувших шахты после Отмены - во всяком случае, заставляет их задуматься о том, стоит ли того жизнь на поверхности земли.
  
   Вернувшись в Ночеситу после похорон Вебба в Теллуриде, просто для тренировки взорвав на обратном пути несколько служебных построек компании - оборудование рассыпалось и превращалось в опилки, электрические узлы наполняли небеса зеленой бедой - Риф нашел Стрэй в исключительно умиротворенном состоянии. Все мормоны и святоши покинули город, ожидалось появление младенца, Риф был достаточно чувствителен, чтобы понять: всё, что он может сделать - молчать и сохранять сформировавшийся до его приезда статус-кво.
  
   Когда ребенок родился, мальчик, Джесс, Риф в стельку напился в 'Двойном Джеке', и кто-то сказал:
  
   - Больше никакого разгула, Риф, пора начинать беречь себя,
  
  и он понял, что обдумывает эту фразу в часы ночной бессонницы, задаваясь вопросом, является ли она неукоснительной правдой.
  
   Беречь себя? В некоторой мере это имеет смысл. Это имеет больше смысла где-нибудь в Денвере, чем здесь. Здесь ты можешь ходить осторожно, как чертов козлик-простофиля, но тебя все равно застрелят, осторожностью не купишь ни одной минуты сверх отведенного тебе времени. Поскольку, состоя в Профсоюзе, ты в любом случае был хорош для них только мертвым, существовал более универсальный долг мирового масштаба, выполнению которого нужно себя посвятить.
  
   Вебб был чем-то большим, чем когда-либо казался, должен был быть чем-то большим, иначе им не пришлось бы его убить. Риф не смог бы успешно надеть личину респектабельного пролетария с женой и детьми, как это сделал Вебб. Он должен поговорить начистоту со Стрэй или притвориться, что вернулся к своим старым покерным делам, так что, когда он будет исчезать на несколько дней подряд, она будет думать, что это просто его скитания по картежным заведениям, ничего серьезного.
  
  Один из тех случаев, которые нельзя просто спрятать под сукно. Бог за столом Судьбы чесал Свой нос, тер Свое ухо, подавая знаки щедрой рукой, они должны были что-то значить, и неправильная догадка была бы лучше, чем совсем никакой. Но Риф нашел свой путь. Делая по одному более-менее неуклюжему шагу за один раз, как он делал всегда, Риф постепенно начал понимать, в чем его путь, почему отняли жизнь у его отца, почему владельцы шахты не могли позволить ему остаться в живых - только не здесь, не в этой стране, истерзанной преступлениями во имя золота, наводненной беспокойными душами от Кер-д'Алена до Криппла и Теллурида, которые шли под дождем и слепящим северным ветром, шли, смотря в упор с отчаянием, мимо глянцевых от вспышек молний крутых склонов гор, все эти использованные, подвергнувшиеся опасности и изгнанные, мертвые Вебба, потери Вебба, собственные неудачники Вебба, которых он никогда не мог бросить....
  
   А тем временем призрак Вебба, хлопотливый призрак Вебба, продолжал суетиться, чтобы всё продолжало бурлить.
  
   - Наконец-то дома! - воскликнул Нэвилл, - наконец-то дома после невинной, но гнетуще здравомыслящей Америки!
  
   - Вернулись к усладам Зла! - добавил Найджел с явным облегчением.
  
   К этому времени Лью научился сохранять во время таких разговоров бесстрастное лицо. На своей работе, бывшей работе, он сделал несколько заходов на то, что вы назвали бы Злом, это были полуденные приятные истории, как если бы вы окунулись в бурный поток, и был вполне уверен, что никто из этих мальчиков никогда не был близок к появлению таких мурашек по коже, хотя они проводили всё время, или, если хотите, теряли время, в поисках этих ощущений. Он подозревал, что изредка им действительно удавалось найти искомое, но они не очень-то знали, что с ним делать, кроме как вертеть туда-сюда, пытаясь понять, что скрывает его белоснежная белизна зубов, или, в случае Зла, мшистая зелень, в своих более-менее потайных сундуках. Штаб-квартира И.П.Н.Т. (Истинные Прихожане Неизреченного Тетраксиса) находилась на извилистой улице Чанкстон-Кресчент в Лондоне, в этом сомнительном районе на севере от Гайд-Парка, известном как Тибурния, в особняке, считавшемся собственностью сэра Джона Соуна, и во время последнего срока аренды, начало которого ориентировочно определялось от даты отбытия мадам Блаватской из материального мира, превратился в пансионат для разного рода пилигримов в сандалиях, визионеров в клетчатых оборках и ценителей ореховых котлет. В этом наиболее странном из эпизодов истории курьезных поисков в остром соперничестве с Теософским обществом и его пост-Блаватскими обломками, а также с Обществом физических исследований, Орденом золотой зари и других учреждений для искателей веры, которых, кажется, становилось всё больше по мере того, как столетие стремилось к своему завершению, а после этого через какой-то невообразимый ноль оно должно было попасть на другую сторону, И.П.Н.Т. избрала тайный неопифагорейский путь постижения на основании священного Тетраксиса,
  
   1
   23
   456
   78910,
  
  на котором их древние предшественники приносили свою глубочайшую клятву. Идея, насколько Нэвилл и Найджел могли приблизительно ее объяснить, заключалась в том, чтобы смотреть на последовательность чисел, как на занимающую не два, а три измерения, заключенную в правильный тетраэдр, а потом четыре измерения, и так далее, пока вы не почувствуете себя невменяемым, что воспринималось как знак приближающегося просветления.
  
   Сейчас мальчики, которые планировали организовать вступление Лью в Орден, были так добры, что решили дать ему несколько советов относительно гардероба.
  
   - На что это повлияет, - поинтересовался Лью, - если все наденут одно и то же, то, что вы называете нарядом 'испытуемого'?
  
   - Всё же, - возразил Нэвилл, - ковбойские сапоги гибельно неуместны, нет, Льюис - здесь, на Чанкстон-Крещент, иди босиком или убирайся вон.
  
   - Что, даже без носков?
  
   - Нельзя, даже если бы этот клетчатый рисунок был аутентичен, - Найджел многозначительно посмотрел на то, что в данный момент было на ногах Лью.
  
   Этим вечером его привели к святилищу И. П. Н. Т. в облицовке из кайенского камня, который в сумерках как-то экстрагировал весь цвет из ближайших окрестностей, оно таилось за железной оградой почти миниатюрного парка, в котором со зловещим нетерпением перемещались клубы теней, бог весть, имевшие ли аналоги в животном царстве.
  
   - Славная маленькая гасиенда, - кивнул Лью.
  
   Внутри кто-то играл дуэтом на свирели и лире, Лью показалось, что он узнал мелодию, но потом она свернула в каком-то направлении, за которым он не смог проследить. Англичане, не чересчур экзотичные, сидели на ковровом покрытии в позах, напомнивших Лью гуттаперчевых акробатов, пытающихся поместиться в продовольственном пайке 'десять в одном'. Люди прогуливались в необычных нарядах или зачастую практически вовсе без оных. Мимо проплывали лица, хорошо известные из иллюстрированной прессы. Свет менялся странным образом, эти изменения нельзя было списать только лишь на дым в воздухе, поскольку яркие сущности появлялись из ниоткуда для всеобщего обозрения и неожиданно исчезали. Люди перевоплощались в котов, собак и мышей, которые подкрадывались или замирали у огня. В темных углах здания проступали каменные столбы, создавая впечатление ступеней, ведущих вниз к подземной тайне.
  
  Лью поприветствовал Николас Нукшафт, Великий Коген Лондонского капитула И. П. Н. Т., человек в мистической мантии, расшитой астрологическими и алхимическими символами, стриженый под горшок и с короткими пальцами:
  
   - Нэвилл и Найджел, сделаем поправку на химическую гиперболизацию, сказали нам, что видели, как вы появились из взрыва. Возникает вопрос, где вы были до того.
  
   Лью в растерянности зажмурился:
  
   - Брел к реке, размышляя о своих делах. Где же еще?
  
   - Не мог ли это быть другой мир, не тот, в котором вы находитесь сейчас?
  
   - Вы в этом почти уверены.
  
   Коген объяснил:
  
   - Параллельные миры - это другие части Творения, они вокруг нас, в них есть точки перехода или ворота перемещения из одного мира в другой, они могут быть везде, это правда... Незапланированный Взрыв, нарушивший привычное течение дня, с легкостью может открыть переход в один из этих миров...
  
   - Конечно, как смерть.
  
   - Это одна из возможностей, но не единственная.
  
   - Так что, когда я нырнул в эпицентр взрыва...
  
   Великий Коген мрачно кивнул:
  
   - Вы нашли переход между Мирами. Ваши таинственные противники невольно сделали вам подарок.
  
   - Кто их просил? - проворчал Лью.
  
   - Вам не кажется, что они, и другие вроде них, предоставляя такой переход, могут считаться агентами ангельских сил?
  
   - Ради бога, со всем уважением к вам, сэр, думаю, нет, они больше похожи на анархистских террористов.
  
   - Хм. Они шаманы, мистер Баснайт. Они ближе всех к тому, что мы вряд ли когда-либо обретем в нашем падшем государстве - к дикой чистоте мира, каким он когда-то был и никогда уже не будет, только не для таких, как мы.
  
   - Не верю, простите.
  
   - Вы должны, - настаивал Великий Коген, - если вы - тот, кем, как мы начали верить, вы являетесь.
  
   Нэвилл и Найджел, смывшиеся во время этого обмена репликами, теперь вернулись в компании эффектной молодой женщины, которая начала рассматривать Лью глазами, позволявшими сделать предположение о примеси восточной крови.
  
   - Позвольте, - сказал Найджел, - представить вам мисс, или, на самом деле, поскольку она - адепт семнадцатой степени, правильно говорить 'Цадик', хотя очевидно...
  
   - Провалиться мне на этом месте, в действительности это просто старушка Яшмин, не так ли, - добавил Нэвилл.
  
   - Хорошо сказано, Нэвилл, почему бы тебе не угоститься пирогом или чем-нибудь в таком роде?
  
   - А тебе, Найджел, почему бы не выпить еще один бокал пива.
  
   - Тише, слюнтяи, - рявкнула девушка. - Представьте, какими идиотами они были бы, если бы умели говорить.
  
  Эти двое оглянулись, их взгляд выдавал безнадежно скрываемую эротическую одержимость, Лью показалось, что он услышал вздох Найджела:
  
   - Тетраксис - не единственная здесь святыня.
  
   - Дети, дети, - сделал замечание Великий Коген. И начал рассказывать Лью историю девушки так подробно, словно она не стояла на расстоянии фута от них. Она была воспитанницей подполковника Г. Оберона Хафкорта, бывшего командира Восемнадцатого гусарского эскадрона, которого недавно прикомандировали к Политическому отделу в Шимле в связи с непонятными дополнительными полковыми обязанностями, и сейчас, как утверждали, он работал где-то во Внутренней Азии. Яшмин, которую прислали сюда несколькими годами ранее для получения британского образования, поместили под опеку И. П. Н. Т.
  
   - К несчастью, для нескольких действующих в Британии сил степень ее физической безопасности очень быстро превратилась в средство влияния на поведение Полковника. Следовательно, наше попечение простирается далеко за пределы простой осторожности.
  
   - Я в состоянии о себе позаботиться, - заявила девушка, кажется, не в первый раз.
  
   Лью улыбнулся с искренним восхищением:
  
   - Без сомнения, это видно.
  
   - У вас в ближайшее время не появится возможности в этом убедиться, - сказала она, оглянувшись.
  
   - Ловко отбрила! - хором воскликнули Найджел и Нэвилл.
  
   Поздно вечером Великий Коген отвел Лью в сторону и начал объяснять ему свою личную концепцию Физического Детектива:
  
   - Я надеюсь однажды выйти за пределы серого буквалистского мира отельных коридоров и требований о выдаче, и выйти на новый уровень 'Знать, сметь, желать, хранить молчание' - как сложно большинству из нас следовать этим фундаментальным императивам, особенно, вы, должно быть, заметили - требованию хранить молчание. Не слишком ли много я говорю, кстати? Ужасно неподходящая обстановка, заметьте.
  
   - В Штатах 'детектив' не означает..., - начал объяснять Лью.
  
   - Следует признать, у нас странная работа... Одно 'дело' поглощает наше внимание. В нем ровно двадцать один 'подозреваемый'. Конкретно это штат сыщиков, которые, работая под прикрытием, заставляют, или, по крайней мере, позволяют, происходить Истории на этом острове, и они соответствуют двадцати двум Старшим Арканам колоды Таро.
  
  Он начал объяснять, следя за временем, что двадцать две карты Старших Арканов можно считать живыми посредниками, эти должности на протяжении многих поколений занимают реальные личности, каждый - со своим индивидуальным портфолио глубокого или пустяшного зла, когда проявляются зловещие признаки - убийства, моровые поветрия, неспособность следовать моде, потери любви, по мере того как плотоядные овцы друг за другом преодолевали водораздел между сном и явью.
  
   - Всегда должна быть Башня. Всегда должна быть Верховная Жрица, Умеренность, Колесо Фортуны и так далее. То и дело, когда появляются вакансии из-за смерти или другого несчастья, их занимают вновь, мы обязаны выявлять и следить за ними, и также изучать их истории. Нашу задачу усложняет то, что они живут в тишине почти столь же ошеломительной, сколь их невидимость.
  
   - А преступление, сэр, позвольте полюбопытствовать, какого рода?
  
   - Увы, ничего слишком явственно связанного с нормами права из книг, не похоже... нет, скорее, это связано с происходящей Трансгрессией, которая накапливается с течением дней, вторжением Времени во вневременной мир. Он открывается нам постепенно, одна надежда - что не ужасно, в своей зловещей конвергенции . . . История, если вам будет угодно.
  
   - Так что, могу предположить, никто из них никогда не попадет в зал суда, - сказал Лью
  
   - Предположите, если уж на то пошло, что не существует Первородного греха. Предположите, что Змей в Эдемском саду никогда не был символом, это было реальное существо в реальной истории вторжения откуда-то еще. Скажем, 'из-за неба'. Скажем, мы были идеальны. Скажем, мы были законопослушны и чисты. А потом в один прекрасный день прибыли они.
  
   - И... так вы объясняете существование злодеев и убийц среди высокоморального населения?
  
   Не то чтобы Лью жаждал спора. Он был искренне сбит с толку.
  
   - Вы всё увидите на практике. Я просто не хотел, чтобы это оказалось для вас слишком жестоким сюрпризом.
  
   Словно простодушие было какой-то комической болезнью, которая, как в театральном фарсе, передавалась от одного персонажа другому, Лью вскоре спрашивал себя, было ли оно у него когда-нибудь, и если было, от кого он его подцепил. Не говоря уже о том, каким больным оно могло его сделать. Перефразируя вопрос - у кого он был на крючке и насколько глубокой была их игра? Если это сам И. П. Н. Т. использовал его для мотивов даже еще более 'оккультных', чем те, которые они притворно позволили ему узнать, это была большая навозная куча, и ему нужно было как можно быстрее делать оттуда ноги.
  
   Загадок хватало. Среди ночи на Чанкстон-Кресчент прибывали экипажи без окон, шум которых заглушался научными методами, документы с внушительными печатями откладывали, когда бы Лью ни подошел к столу Великого Когена, осуществлялись чуть менее чем профессиональные попытки заглянуть в его полевые записные книжки. Было ли это дружеским предупреждением, или кто-то хотел повысить его подозрительность? Возможно, даже спровоцировать его, чтобы он сам нанес какой-то вред? Мисс Яшмин Хафкорт казалась ему наиболее заслуживающей доверия в этой компании, оба они, скажем так, были более-менее беспомощны в этих условиях, их привезли сюда под защиту организации И.П.Н.Т. по причинам, которые не могли им сообщить полностью. Насколько это их роднило, конечно, вопрос.
  
   - Это то, что называют 'гулять с девушкой'? Надеюсь, нет.
  
  Сегодня было прохладно - Лью упаковал обычный зонтик, дождевик, сухие носки и шахтерские ботинки, всё, что может понадобиться в обычный день в Южной Англии. Яшмин ловила восхищенные взгляды прохожих обоих полов. Не удивительно, хотя она выглядела не более элегантно, чем кто-либо другой.
  
   Дорога вела их через Парк, как обычно, к Вестминстеру. Вокруг них под вуалью растительности, тонкой, как покрывало майи, упорствовал древний лондонский пейзаж священных горних мест, жертвенных камней и таинственных холмов, известных Друидам и тем, от кого они переняли свои методы.
  
   - Что тебе известно о брате Нукшафте? - поинтересовался Лью. - Кем он был до того, как стал Когеном, например?
  
   - Кем угодно, - предположила она, - от учителя до мелкого преступника. Мне он не кажется бывшим военным. Слишком мало признаков. Начиная со стрижки, фактически. В смысле, ее не назовешь козырной, не так ли.
  
   - Думаешь, он только что вляпался во всё это? Какой-то семейный бизнес, который он унаследовал?
  
   Она хмуро кивнула:
  
   - Эти люди, нет, в том-то беда, они не закреплены, ни истории, ни ответственности, в один прекрасный день они просто появляются, не так ли, каждый со своим собственным тайным проектом. Это может быть политика, или даже какая-то мошенническая схема.
  
   - Ты говоришь, как детектив. Что, если они честны, говоря, кто они?
  
   Проблеск изумления в ее любопытных глазах:
  
   - О, тогда я думала о них хуже, чем они того заслуживают.
  
   Они шли молча, Лью хмурился, словно пытаясь что-то обдумать.
  
   - На этом острове, - продолжала она, - как вы должны были уже заметить, никто никогда не говорит без обиняков. Рифмованные ли это шифры кокни или кроссворды в газетах - весь английский язык, устный или письменный, можно воспринимать свысока всего лишь как фрагменты хитро зашифрованного текста. Ничего сверх. А те, кого они предали, оскорбили, даже ранили, хоть бы и тяжело, просто 'воспринимают всё слишком всерьез'. Англичане поднимают брови, улыбаются и говорят вам, что это 'ирония' или 'немного веселья', в конце концов, это просто комбинации букв, не так ли.
  
  Кажется, она собиралась поступить в Университет, в Гиртон-Колледж, чтобы изучать математику.
  
  Лью пришлось на нее посмотреть, потому что она довольно резко оглянулась:
  
   - Что-то не так?
  
   Он пожал плечами:
  
   - А потом они позволят вашему народу голосовать.
  
   - Не при твоей жизни, - сердито нахмурилась она.
  
   - Всего лишь немного веселья, - запротестовал Лью.
  
   Его осенило, что Яшмин может быть кем-то большим, чем другие заявляют от ее имени.
  
  Вечер растягивался, резкое бряцанье наполняло несколько монументальный лондонский вечер, свет падал вроде бы без цели на овеваемые ветрами площади и заколдованные остатки чего-то более древнего, они зашли поесть в 'Молинари' на Олд-Комптон-Стрит, также известный как 'Отель д'Итали', пользующийся репутацией ресторана, часто посещаемого мистером Артуром Эдвардом Уэйтом, хотя этой ночью он был полон посетителей из предместий.
  
  Сначала, будучи новичком и не зная подноготную работы, Лью зависел от традиционных толкований колоды Таро, которые в Лондоне тех дней в значительной мере зависели от схем, создаваемых мисс Памелой ('Пикси') Колмен Смит под руководством мистера Уэйта. Но вскоре Лью вывели из заблуждения.
  
   - В грамматике своего произвола, - инструктировали его, - Айкосадиады, или Компания Двадцати двух, не обращает внимания ни на пол, ни на количество. 'Колесница' может превратиться в полноценную боевую единицу, нередко обладая потенциалом целого полка. Призывайте Иерофанта, и дверь с легкостью может открыться перед женщиной, в некотором роде даже поразительной, которую вы в свое время возжелаете.
  
   - Мужчина, о боже.
  
   - Ну, не обязательно, знаете ли.
  
   Словно проверяя нового полицейского на дежурстве, двадцать два без промедления продемонстрировали Лью эту номенклатурную гибкость.
  
   Умеренность (номер XIV) оказалась целой семьей Укенфаев, живущей в неприятном западном пригороде, каждый из членов семьи специализировался на своем определенном патологическом импульсе, который он или она не могли контролировать, включая сутяжничество, зависимость от хлорала, прилюдную мастурбацию, неожиданное применение огнестрельного оружия и, в случае младенца, Деса, которому едва исполнился год, но он весил уже четыре стоуна, эта форма прожорливости была известна студентам с хвостами как gaver du visage. По новейшим данным Отшельник (IX) был радушным хозяином табачной лавки, одним из постоянных клиентов которой вскоре стал Лью, Колесо Фортуны (X) был владельцем опиумных притонов из центральных графств, чью роскошную жизнь обеспечивали 'точки' по всему Лондону, а также в Бирмингеме, Манчестере и Ливерпуле, Страшный Суд (XX) была проституткой из Семи Циферблатов, иногда сопровождаемой своим Сутенером, и так далее... Как нельзя лучше для Лью, которому всегда нравилось встречаться с новыми интересными людьми, а от рутины, которую они приносили с собой, представляясь, с легкостью можно было избавиться. Но потом они начали приходить к нему по двое.
  
  Лью находился в Англии меньше недели, когда однажды ночью вбежал неофит И. П. Н. Т., его лицо было белым, как штукатурка, от волнения он забыл снять шляпу, фетровую 'федору' цвета мальвы.
  
   - Великий Коген, Великий Коген! Простите мое вторжение! Меня попросили вручить вам это лично в руки.
  
   И вручил клочок светло-голубой почтовой бумаги.
  
   - Совершенно верно, - кивнул ВК, - сеанс у мадам Эскимофф этой ночью, не так ли... посмотрим, тогда... бог мой.
  
   Листок выпорхнул из руки, которая внезапно начала напоминать тряпку. Лью, надеявшийся на спокойный вечер, взглянул на него с любопытством. Коген уже снимал свою церемониальную мантию и искал туфли. Лью вытащил носки из кармана пиджака, схватил туфли, они вместе вышли на улицу, сели в старомодный экипаж и тронулись.
  
  По дороге Великий Коген обрисовал ситуацию.
  
   - Вполне вероятно, это связано, - вздохнул он, доставая из внутреннего кармана колоду Таро и пролистывая ее, - с...вот, вот этим, номер XV, Дьявол, - в частности, продолжал Коген, с двумя скованными цепью фигурами в нижней части карты, нарисовавшая их художница мисс Колмен Смит, вероятно, вслед за Данте, представила их как простых обнаженных мужчину и женщину, хотя в более ранней традиции их изображали как пару демонов, без указания пола, их судьбы были связаны и они не смогли бы разъединиться, даже если бы захотели. Сейчас эту несчастливую позицию в Старшем Аркане занимала пара соперничающих университетских профессоров, Ренфрю в Кэмбридже и Верфнер в Геттингене, не только хорошо известных в университетской среде, но и претендующих на влияние в высшем свете. Несколько лет назад, после Берлинской конференции 1878 года их общий научный интерес к Восточному вопросу перерос из удаленной перебранки на страницах научных журналов в настоящую взаимную ненависть, безжалостную и всепоглощающую, и скорость этого превращения удивила их обоих. Довольно скоро каждый из них стал считаться ведущим специалистом, с которым консультировались Министерство иностранных дел и Разведывательная служба их стран, не говоря уж о других организациях, которые предпочитали оставаться неназванными. С течением лет их соперничество росло и вышло далеко за пределы Балкан, за изменчивые границы Османской империи, распространилось на всю сушу Евразии и международное сотрудничество со всеми его английскими, русскими, турецкими, немецкими, австрийскими, китайскими, японскими, не говоря уже о туземных, компонентами, которые мистер Киплинг назвал проще - 'Большая Игра'. Маневрам профессоров хватало такта избегать зеркального подобия - если то и дело возникала симметрия, ее объясняли случайностью, 'некой склонностью к отражению', как сформулировал Верфнер, 'возможно, встроенной в природу Времени', - добавил Ренфрю. Как бы то ни было, в своих монастырских стенах над картой макрокосма двое профессоров продолжали ковать кадры завороженных служек и порабощенных последователей. Некоторые из них устраивались в Министерство иностранных дел, другие шли в международную торговлю или в качестве временных авантюристов - в армию или флот своей страны, все они клялись в верности тому, на чьей службе должны были проникнуть в высший свет подобно призрачным сущностям, бессмысленным, но ловким.
  
   - Возможно, вы выясните, что можете терпеть этих двоих, - сказал Великий Коген. - Я не могу терпеть их долго. Никто из И. П. Н. Т., работавший в этом секторе больше нескольких дней, не мог их выдержать. И, конечно же, из всех Айкосиад они несут больше всего ответственности за разрушения, за ними нужно наблюдать постоянно.
  
   - Спасибо, Коген.
  
   Наконец они прибыли к темному старинному многоквартирному дому на юге от реки, который возвышался рваной композицией пробелов и неосвещенных окон, Лью надеялся, что днем дом выглядел не так зловеще, как сейчас.
  
  Комнаты мадам Натальи Эскимофф были заполнены светильниками мамлюками и задрапированы набивными индийскими тканями, из затейливых медных курильниц поднимался дым, мебель из резного фигового дерева и странные углы, которые, кажется, были созданы для того, чтобы отпугивать самых серьезных искателей, а Лью был с порога пленен, потому что леди оказалась ягодкой. Глаза огромные и выразительные, такие вы скорее ожидали бы увидеть на иллюстрации в журнале, чем в этом беспокойном мире. Пышные локоны с серебряными лентами, словно зовущие безрассудную руку вытащить шпильки, просто чтобы увидеть длину ее волос. Сегодня на ней был наряд из черной тафты, выглядевший просто, но не сурово, вероятно, он обошелся ей в порядочную сумму, так же, как янтарные бусы и брошь 'Лалик'. В другие вечера, кроме того, можно было увидеть, в зависимости от статуса гостей и модели платья, каббалистическое Дерево Жизни, татуировку тончайшей симметричности под открытым затылком мадам Эскимофф с именами сефирот на иврите, из-за которой ей вдоволь доставалось от беспрецедентно самоуверенного британского антисемитизма:
  
   - Эскимофф...Слушайте, что это за фамилия? - хотя на самом деле она выросла в лоне Православной Церкви, и, к разочарованию ревностных хранителей расы острова, посрамила их, оказавшись классической Английской Розой.
  
  В свое время ее жизнь всесторонне исследовали сэр Оливер Лодж и сэр Вильям Крукс, она села на трансатлантический лайнер в Бостон, чтобы проведать миссис Пайпер, путешествовала в Непал, чтобы ухаживать за Еузапией Палладино (которую ей позднее пришлось защищать от обвинений в мошенничестве во время бесславных кембриджских экспериментов), о ней действительно можно было сказать, что она посещала некоторые из наиболее знаменитых сеансов тех времен, перечень которых вскоре должен был пополниться сеансом, который организовал вездесущий и смелый на язык мистер В. Т. Стид, на этом сеансе медиум миссис Берчелл во всех подробностях описала убийство Александра и Драги Обренович, короля и королевы Сербии, за три месяца до того, как это убийство было совершено. И. П. Н. Т. она была известна как 'экстатика', классификация, выражающая, по всей видимости, большую степень уважения, чем обычный термин 'медиум'.
  
   - Мы не входим в обычный транс, - объяснила мадам Э.
  
   - Более экстатического типа, - предположил Лью.
  
   Его наградили спокойным испытующим взглядом:
  
   - Я с радостью продемонстрирую, вероятно, в менее утомительную ночь, чем эта.
  
   В эту ночь во время сеанса появилось что-то, о чем у мадам Эскимофф не было непосредственных воспоминаний, но, как на всех сеансах, санкционированных И. П. Н. Т., сущность зафиксировали с помощью Оксетофона Парсонса-Шорта.
  
   - Мы делаем гальваностереотип оригинальных граверных изображений по слою воска сразу после окончания каждого сеанса. Часть рутины. Я слышал это всё ночью уже несколько раз, и даже если подробности местами неясны, я с помощью гравировки запечатлел достаточно, чтобы вызвать вас сюда.
  
   Кажется, Клив Краучмас, полуправительственный чиновник, оказавшийся еще и членом И. П. Н. Т., хоть и на довольно низком начальном уровне, пытался связаться с одним из своих местных агентов, который внезапно умер в Константинополе в разгар чрезвычайно ответственных переговоров по так называемой 'багдадской' железнодорожной концессии. Поскольку ожидалось, что ответы будут на турецком, Краучмас привез с собой переводчика.
  
   - Он специализируется на османских территориях, а именно там Ренфрю и Верфнер часто находят наилучшие условия для своих козней, он работает в качестве консультанта с каждым из них, позволяя каждому воображать, что он единственный, кто знает о другом, и наоборот. Французский фарс. Наверное, он - единственный человек в Англии, который в состоянии терпеть общество каждого из них дольше нескольких минут, старина СС стал очень полезен нам как канал между этими людьми, хотя, должен сказать, сейчас он меня беспокоит, - пробурчал Великий Коген. - Ему нужно быть умнее и не тратить ваше время, мадам, на эту бесконечную турецкую воду в ступе.
  
  Лью поверхностно представлял себе ситуацию. Европейские силы потратили уже много лет на соблазнение и контр-соблазнение, необходимое для того, чтобы получить у османов столь желанную железнодорожную концессию, и если ее в конце концов отдадут Германии, это станет горьким поражением для Великобритании, главного конкурента Берлина в регионе. Дипломатические склоки во многом были вызваны тем, что Турция предоставила Германии четкое разрешение провести свою линию через Анатолию, по Торосским горам, вдоль Евфрата и Тигра, через Багдад вплоть до Басры и Персидского залива, до сих пор Британия считала всё это своей прочной сферой влияния, а таким образом Германии открывался так называемый 'кратчайший путь в Индию', даже более подходящий для торговли, чем Суэцкий канал. Вся геополитическая матрица получала новый, опасно непроверяемый, набор коэффициентов.
  
  Мадам Эскимофф вставила восковой валик в механизм, запустила воздушную помпу, настроила ряд реостатов, и они начали слушать. Несколько голосов сначала было сложно различить, на заднем плане раздавались необъяснимые шепоты и свист. Один голос, вроде бы принадлежавший мадам Эскимофф, был намного отчетливее других, словно благодаря какому-то необъяснимому синтоническому эффекту между местом вещания духа и записывающим устройством. Позже она объяснила, что говорила не совсем она, это был 'контроль', дух с другой стороны действует за ушедшую душу, с которой хотят войти в контакт, во многом так же, как медиум на этой стороне действует от имени живых. Контроль мадам Эскимофф, говоривший через нее, был пехотинцем по имени Махмуд, погибшим во Фракии во время русско-турецкой войны. Он насколько мог подробно отвечал на вопросы Клива Краучмена относительно километрических гарантий и различных веток и ответвлений линии 'Смирна-Касаба', и его переводил на английский третий голос - переводчик, которого Краучмас нанял для сеанса, а потом вдруг без предупреждения...
  
   - Вот, - сказала мадам Эскимофф, - слушайте.
  
   Это был не совсем взрыв, хотя сигнальный рожок Оксетофона из красного дерева был так перегружен, словно это был именно взрыв, он дрожал, болты шатались, словно не в силах совладать с таинственным событием. Возможно, это была форма, в которой жестокий выброс энергии воплотил бестелесного докладчика Махмуда - звук взрыва, или, по крайней мере, то же самое упразднение связи, то же разлетание на части...
  И, определенно, пока не прогремел последний раскат, словно шум поезда, скрывшегося за хребтом, кто-то, женщина - это было четко слышно - пела на турецком на один из восточных мотивов. Аман, аман... Сжальтесь.
  
   - Ну, что вы об этом скажете? - после некоторой паузы спросила мадам Эскимофф.
  
   - По нашим сведениям, - задумчиво сказал Коген, - хотя Краучмас - не голос Аллаха в этих делах, далеко нет, километрические гарантии османского правительства в последнее время стали столь привлекательны, что, словно по волшебству, фантомные железные дороги начинают процветать в Малой Азии, среди этих лишенных растительности плато, где не рискуют появляться даже пантеры, промежуточные станции для городов, которых, строго говоря, не существует - иногда нет даже названия. Скорее всего, человек, говоривший через Махмуда, находился именно там.
  
   - Но обычно это происходит не так, - растерянно возразила миловидная экстатика. - Они предпочитают обживать неподвижные объекты, дома, церковные дворы, но движущиеся поезда? Национальные железные дороги? Едва ли. Если это вообще возможно.
  
   - Что-то готовится, - тяжело вздохнув, сказал Коген таким тоном, словно у него было желудочное расстройство.
  
   - А что, если кто-то просто взорвал железную дорогу? - Лью чувствовал, как что-то выходит из глубин его существа, - или...
  
   - Попробуйте, - сказала она, - думать об этом, представлять это, или видеть что-то, аналогичное взрыву. Смерть - это зона метафор, так всегда кажется.
  
   - Не всегда поддающихся расшифровке, - добавил Коген, - но в данном случае, без сомнения, они связаны с Восточным Вопросом. Очередная мелодрама Ренфрю и Верфнера. Неприятности для Утомительных Близнецов, я бы сказал. Пока не ясно, чья воля победит другую, но само преступление столь же определенно, как полная луна.
  
   - Кто у нас там в Кэмбридже следит за Ренфрю? - спросила мадам Э.
  
   - Нэвилл и Найджел, я надеюсь. Они в Королевском.
  
   - Да помогут небеса Королевскому.
  
   - Начался Михайлов триместр, - сказал Коген, - и мисс Хафкорт приступает к обучению в Гиртоне. Благодаря этому у нас появится возможность взглянуть на Профессора...
  
  Служанка мадам Эскимофф с кухни принесла чай и печенье, а также односолодовый виски 'Спейсайд! двенадцатилетней выдержки и стаканы. Они сидели в уютных электрических сумерках, и Коген, который не мог оставить эту тему, рассуждал о Ренфрю и Верфнере.
  
   - Это неизбежный итог Викторианской эпохи как таковой. Персонаж и его августейший эпоним. Если бы к слабоумному мальчику на побегушках Эдварду Оксфордскому приблизились на расстояние выстрела шестьдесят лет назад в Зале Конституции, если бы молодая Королева умерла бездетной, невыносимо тошнотворный Эрнст-Август, герцог Камберлендский, стал бы Королем Англии, и нормы салического права снова были бы соблюдены, троны Ганновера и Британии воссоединились бы...
  
   - Давайте представим параллельный мир, бесконечно близкий к тому, который, как нам кажется, мы знаем, и в том мире всё это произошло. Британцы страдают от деспотизма тори, тягот и жестокости, которые прежде нельзя было представить. По законам военного времени Ирландия превращается буквально в руины - католиков любого уровня достатка или таланта тщательно выявляют в юности, немедленно сажают в тюрьму или убивают. Оранжистские ложи повсюду, и каждым округом управляет одна из этих лож. С первого по двенадцатое июля празднуется мрачное анти-Рождество, годовщины битв на реке Бойн и при Охриме. Франция, Южная Германия, Австро-Венгрия и Россия объединились в протекционистскую Лигу Европы, чтобы Британия оставалась парией для содружества народов. Ее единственный союзник - США, превратившиеся в преданного сообщника, ими правит, по сути, Банк Англии и золотой стандарт. Индия и колонии находятся в еще более тяжелом положении, чем раньше, если это возможно.
  
   - Кроме того, нужно учитывать непреклонное отрицание бега Времени Викторией, например, она более шестидесяти лет настаивала, чтобы единственным ее почтовым изображением оставался портрет юной девушки, изображенный на первых почтовых марках с клеевым слоем 1840 года, когда было совершено туманное покушение графа Оксфорда. Ее изображение - на медальонах, в виде статуй или на памятном фарфоре - должно было быть как можно более величественным, но изображенная юная леди была слишком молода для этого имперского облачения. Добавим сюда ее неспособность принять смерть Альберта - она приказала оставить всё в его комнате, как было, каждый день приносили свежие цветы, его форму носили прачке, и так далее. Словно в тот судьбоносный день в Конститюшн-Хилл выстрелы графа Оксфорда все-таки попали в цель, и Виктория, которую, как нам кажется, мы знаем и чтим, на самом деле - призрачный подменыш, ее заменили кем-то, невосприимчивым к бегу Времени, особенно - к общеизвестному Старению и Смерти. Хотя она могла, технически говоря, стареть, как все остальные, выросла в могущественную мать, заслужившую международное признание Государственную Деятельницу и всенародно любимую, хоть и лишенную чувства юмора коротышку, представим, что 'настоящая' Вик где-то в другом месте. Представим, что она пленница, неуязвимая для Времени, она в плену какого-то правителя преисподней, периодически ей наносит супружеские визиты возлюбленный Альберт, никто из них не стареет, они влюблены столь же пылко, как в последнее ужасное мгновение въезда во дворец, Принцессе-Цесаревне в ее утробе навсегда три с половиной месяца, бурный прилив чувств на раннем сроке беременности, связывающий мать и ребенка потоком, которого никогда не коснется Время. Представим, что вся эта эпоха, известная нам теперь, как 'Викторианская', была лишь великодушной маской для суровой реальности Эпохи Эрнста-Августа, в которой мы на самом деле живем. А управляют этой всеохватывающей пантомимой именно профессора-близнецы Ренфрю и Верфнер, действующие, как некие полюса потока времени от Англии к Ганноверу.
  
   Лью был потрясен:
  
   - Коген, о боже, это ужасно.
  
   Великий Коген пожал плечами:
  
   - Просто немножко повеселились. Вы, янки, такие серьезные.
  
   - Эти профессора - не повод для смеха, - заявила мадам Эскимофф, - и вам сообщили, мистер Баснайт, что Айкосадиад необходимо воспринимать со всей серьезностью. Я была одной из них, в качестве Дурака - или 'Глупца', как предпочитал это называть Элифас Леви, вероятно, это наиболее требовательная карта Старшего Аркана. Теперь вокруг меня собралось стадо тусовщиков из пригородов, бедные души, они верят, что я обладаю мудростью, способной им помочь. Оставаясь столь же глупой, как прежде, я не могу лишить их иллюзий.
  
   - Вы перешли во вражеский лагерь? - спросил Лью.
  
   Она улыбнулась, как ему показалось, немного снисходительно:
  
   - Лагеря. Нуу. Нет, не совсем так. Это было препятствием моему призванию, поэтому я смирилась и вместо этого вступила в И. П. Н. Т., нельзя сказать, что потом у меня не было причин жалеть. Видите ли, это довольно тяжело для женщины, но если она вдобавок еще и пифагорейка - хорошо.
  
   Кажется, у всех британских мистических орденов, члены которых провозглашали себя последователями Пифагора, были собственные представления о табу и крупицах открытой информации, известных как акусматы, и любимой акусматой мадам Эскимофф оказалась двадцать четвертая по списку Ямвлиха: 'никогда не смотри в зеркало, если рядом с тобой лампа'.
  
   - Это значит, что свой день нужно планировать так, чтобы непременно быть нарядной до наступления сумерек, не говоря уже о прическе и макияже - всё, что обязательно будет выглядеть по-другому при газовом или электрическом освещении.
  
   - Не могу поверить, что у вас это отнимает больше одной-двух минут, - сказал Лью.
  
   И снова этот взгляд:
  
   - Несколько часов можно потратить, - она притворилась, что стенает, - только на шляпные булавки.
  
   По мере того, как осень сгущала тона, Лью всё быстрее, как можно было заметить, перемещался с одного места на другое, словно ему предъявляли всё более веские аргументы - напряженно нормальный, предпочитающий узкие черные пальто, широкополые фетровые шляпы и практичные ботинки, над его верхней губой примостились подстриженные черные усы. Несмотря на растущее количество уличных электрических фонарей и решительные попытки лондонского муниципалитета выползти из Царства Газа, он начал изучать строение тьмы, начиная с довольно древних времен, возможно, задолго до того, как здесь появился какой-либо город - всё, что было на этом месте, история подтверждалась лишь чрезвычайной и безжалостной белизной, заменившей безбликовые оттенки и сложные тени старого освещения, и шансы на ошибку возрастали. Даже осмелившись выйти из дома при свете дня, он замечал, что обычно движется от одной тени к другой, среди повседневных ужасов, которые становятся видимыми лишь после перехода времени лампового освещения в надменную электрическую ночь.
  
  Несмотря на столь содержательную жизнь, он не удержался от попыток найти где-то в Великой Британии источник Цикломита, он в отчаянии переходил с таких препаратов от простуды с опиатами, как микстура Коллис Браун, к тонизирующим средствам для мозга с кокаином, ксилону в непроветриваемых комнатах и так далее, но как ни прискорбно, все они не подошли в качестве заменителей изменяющего реальность взрывчатого вещества, которым он наслаждался во время своего прошлого существования в Штатах.
  
   Он без стыда брал деньги у Нэвилла и Найджела, которые всегда в это время, кажется, были в Университете. По слухам, ежегодный доход каждого из них составлял минимум тысячу фунтов, и, похоже, они тратили большую часть этой суммы на наркотики и шляпы.
  
   - Вот, - поприветствовал его Найджел, - попробуй немного 'розоватого', это очень весело, правда.
  
   - Жидкость Конди, - объяснил Нэвилл, - дезинфицирующее средство с перманганатом, которое потом смешивают с денатуратом...
  
   - Мы достали рецепт у австралийца, которого встретили в полицейском участке в уик-энд во время Регаты. Вскоре у нас развилось к этому пристрастие, хотя, конечно, нас беспокоят вопросы здоровья, поэтому мы осторожны и позволяем себе только одну бутылку в год.
  
   - Восхищаюсь вашей выдержкой, парни.
  
   - Да, и сегодня там самая ночь, Льюис! - резко протягивая довольно большую бутылку, полную жидкости подозрительного пурпурного цвета, которая, Лью мог бы поклясться, ярко светилась.
  
   - О, нет-нет, я...
  
   - В чем дело, тебе не нравится цвет? Вот, я подкручу газ, - любезно предложил Нэвилл. - Так лучше?
  
   Однажды они разбудили Лью рано утром и затолкнули в кэб прежде, чем он полностью проснулся.
  
   - Куда мы едем?
  
   - Это сюрприз. Увидишь.
  
  Они катились на восток и вскоре остановились у невзрачного магазина изделий для декора в Чипсайде, который, кажется, был закрыт уже некоторое время.
  
   - Что это?
  
   - Военное министерство! - воскликнули Нэвилл и Найджел, озорно усмехаясь друг другу.
   - Хватит вешать лапшу на уши, я знаю, что они недавно переехали, но не сюда ведь.
  
   - Некоторые их департаменты не могут даже мечтать о переезде, - сказал Нэвилл. - Пойдем.
  
   Лью последовал за ними по узкому пассажу возле магазина, ведущему во двор, абсолютно не видимый с улицы, шум которой здесь вдруг стал неслышен, словно закрылась тяжелая дверь. Они пришли по некоему крытому переулку к маленькой лесенке, которая привела их в районы несколько более холодные и удаленные от утреннего солнца. Лью казалось, что он слышит звук капающей воды и порывы ветра, становящиеся всё громче, и вот они подошли ко входу с таким множеством царапин и вмятин, словно его десятилетия брали штурмом.
  
  Благодаря царящей в Уайтхолле непоколебимой вере в то, что эксцентричные чудаки общаются с паранормальными силами лишь для того, чтобы те нашептывали им проекты усовершенствованного оружия, в течение жизни как минимум одного поколения все отделы кадров Империи приходили в боевую готовность, реагируя на аристократическое заикание, юркий взгляд, прическу, которую не смогла бы укротить ни одна из известных человечеству помад. На самом деле д-р Кумбс де Боттл не соответствовал этим критериям. Изысканный космополит в белоснежном лабораторном костюме от Пула с Сэвил-Роу из русской парусины, тканной на ручном ткацком станке, куривший черные египетские сигареты в янтарном держателе, никаких волос на его лице не было там, где им не полагалось быть, кажется, его призванием было скорее заискивание перед народом, международная торговля оружием, возможно, или духовный сан. Но что-то, некая шлифовка его стиля обращения, намекала на туманное прошлое и благодарное осознание того, что он наконец-то обрел здесь Рай. Он приветствовал Нэвилла и Найджела с фамильярностью, показавшейся Лью странной в такой большой лаборатории, в которую его привели, привлекла его внимание и со временем, как он полагал, встревожила его фантазию.
  
   Вольтовы дуги пронзали фиолетовые сумерки. Нагретые растворы стремились к точке кипения. Спиральные узоры пузырьков возникали на поверхности светящихся зеленых жидкостей. Миниатюрные взрывы происходили в отдаленных уголках помещения, находившиеся рядом рабочие укрывались от ливней стекла под курортными зонтами, установленными как раз для такой защиты. Стрелки указателей метались в лихорадке. Чувствительное пламя пело на разные голоса. Среди сияющего хаоса горелок и спектроскопов, сифонов и колб, центрифуг и экстракторов Сокслета, а также ректификационных колонн в формате Глински и Ле Бель Хеннингера серьезные девушки, волосы которых были спрятаны под сеткой, вносили показатели в журналы учета, а бледные гномы, терпеливые, как медвежатники, щурились в лупу, настраивая тремблеры и таймеры крошечными отвертками и щипцами. Что еще лучше, кто-то там где-то варил кофе.
  
   Д-р де Боттл отвел их в отдаленную нишу, где технические специалисты работали за столами, на которых лежали самодельные бомбы разной степени разобранности.
  
   - Такова наша концепция - начать с устройств, конфискованных после различных неудачных попыток терактов и любезно переданных нам, и, благодаря тщательному анализу каждого устройства, постепенно воссоздать его исходную конструкцию. Обычно их собирают в таких ужасающе примитивных условиях, что начинаешь проникаться симпатией к этим негодяям. Они взрываются сами просто в устрашающем количестве, знаете ли, одно неумение правильно пользоваться растворителями стоит десятков жизней анархистов в год, и это только в Лондоне. Приходятся подавлять миссионерские побуждения пойти к ним... возможно, раздавать недорогие брошюры о простейших правилах безопасности в лаборатории...это принесло бы много добра, как вы полагаете?
  
   Брови Лью едва не поднялись рефлекторно от удивления, он был бы рад любому остроумному замечанию Нэвилла или Найджела, но оба они ушли, очевидно, чтобы вдыхать различные пары.
  
   - Не совсем понимаю логику, - сказал Лью, - зачем спасать жизни бомбистов, если каждая спасенная жизнь может стоить десятков невинных жертв в будущем.
  
   Док усмехнулся и осмотрел манжеты своей рубашки:
  
   - Жизни невинных буржуев. Хм... 'невинных'.
  
  Ассистент привез на колесной тележке кофе в колбе Эрленмейера, чашки и тарелку странных маффинов.
  
   - Вы, как американец, не сможете это понять, но сохранились доказательства того, что цивилизация, когда-то существовавшая на нашем острове - это игра в крикет. Для многих из нас крикетный матч - некий религиозный обряд. Тишина, затаив дыхание, на школьной площадке этой ночью, вроде того. 'Невинные', дальше некуда. И даже здесь у нас есть...
  
   Он осторожно держал крикетный мяч, практически сиявший при электрическом освещении.
  
   - С некоторых пор на холмах графств Англии и Уэльса появляется таинственная фигура в белых фланелевых брюках, известная в этой лаборатории как Джентльмен Бомбист из Хэдингли, на единственной его известной фотографии на его плече висит обычная сумка игрока в крикет, в которой он несет несколько сферических ручных гранат, замаскированных под крикетные мячи. Вот один из них, который нам удалось восстановить полностью. Его трение о брюки активирует запальное устройство внутри. Вероятно, вы заметили, что он более глянцевитый и намного более плотно сшитый, чем британские мячи, похож скорее на австралийский мяч 'кукабарра'. Поскольку сейчас серия игр Эшес и страсти могут накалиться, австралийцы, которых у нас нынче некоторый переизбыток, могут стать невольным прикрытием для старины Дж. Б. из Х., а также - легкой мишенью для обвинений.
  
   - Он бросает бомбы во время игры в крикет?
  
   - Мы стараемся не произносить слово 'бомба', на самом деле это скорее граната с ядовитым газом. И он обычно ждет чая.
  
   - Ядовитый газ?
  
   Что-то новенькое для Лью. Но д-р де Боттл бросил мрачный взгляд.
  
   - Фосген, - как-то по-особенному он произнес это слово. - Это, скорее, французский термин. Фосген. Мы предпочитаем называть его 'хлористый карбонил'. Менее...тревожно, что ли. Проблему для полиции создает то, что, в зависимости от облака распыления, очень часто жертвы не знают, что их отравили газом. А потом вдруг, таинственным образом, как пишут в газетах, через сорок восемь часов они умирают. Почему вы так смотрите на этот маффин?
  
   - Что. А. Из-за цвета, наверное.
  
   - Прелестный оттенок пурпурного, не так ли, кипяченое сандаловое дерево, шеф-повар добавляет его во всё - не бойтесь, вы не отравитесь, немного танина, вероятно, не более того.
  
   Ладно, а вот еще, хм..., - беря кусок этого маффина и указывая на несколько вкраплений яркого, несомненно, бирюзового, цвета.
  
   - Во имя всего святого, Льюис, не ешьте это, - воскликнул Нэвилл, следом за которым шел его коадъютор, они двигались в каком-то веселом опьянении, подпрыгивая на несколько дюймов.
  
   - А посмотри, что мы нашли! - Найджел протянул судок с некоторым количеством бежевого вещества, которое Лью сразу узнал.
  
   - С Днем рождения! - закричали они хором.
   - Чья это гениальная идея...
  
   - Успокойся, Льюис, ты - Близнецы, это очевидно, а что касается точной даты, мадам Эскимофф знает всё.
  
   - Раз уж о ней зашла речь...
  
   Во время их предыдущей встречи д-р де Боттл грустно спросил у Нэвилла и Найджела, когда, если когда-нибудь, Британия вернет себе кубок Эшес, и парни согласились проконсультироваться у экстатики.
  
   - В следующем году, - ответила мадам Эскимофф, - но только если им хватит ума выбрать этого волчка из Миддлсекса, молодого Босанке, работающего с абсолютно адским мячом, кажется, что будет отскок слева, а потом мяч летит в другую сторону. Удивительная физическая динамика, фактически неизученная. Говорят, что это австралийское изобретение, но, к вящему удивлению, нашелся англичанин, умеющий подавать мяч.
  
   - Я побегу к своему букмекеру, - любезно заверил парней д-р де Боттл.
  
   Было решено, что Лью поедет в Кэмбридж с Когеном, на встречу с профессором Ренфрю.
  
   - А, понимаю. Вы берете меня с собой в качестве бойца.
  
   - Нет, на самом деле вот наша защита, - к ним подошел джентльмен среднего роста и безобидного вида, его рука в перчатке держала сэндвич с водным крессом. - Клив Краучмас. Вы могли запомнить его голос на недавнем ночном сеансе у мадам Эскимофф.
  
  Человек приветствовал Когена, подняв левую руку, затем оттопырив пальцы попарно от большого, так что они сформировали древнееврейскую букву шин, обозначавшую первую букву одного из пре-Мозаичных (то есть - во множественном числе) имен Бога, которое никогда нельзя произносить.
  
   - Одним словом, пожелание долгих лет жизни и процветания, - объяснил Коген, отвечая тем же жестом.
  
   На заре своей карьеры Клив Краучмас был заурядным государственным служащим, без раздумий амбициозным, но не настолько алчным, насколько, как он вскоре выяснил, он мог бы быть. Он работал в Управлении по государственным задолженностям Османской империи, международной организации, которую несколькими годами ранее Турецкий Султан уполномочил собирать и распределять налоговые поступления для реструктуризации долгов его перегруженной долгами Империи. В теории У. Г. З. собирала налоги с продаж рыбы, алкоголя, табачных изделий, соли, шелка и марок - так называемые 'Шесть Косвенных Взносов' - и передавала деньги различным держателям облигаций в Британии, Франции, Австро-Венгрии, Германии, Италии и Голландии.
  
  Но никто, знакомый со Вторым Законом Термодинамики, не смог бы надеяться на идеальную доставку средств - некоторые из этих турецких фунтов всегда терялись в процессе, создавая возможности, которые соблазнили бы и человека, зашедшего на пути к святости дальше, чем Клив Краучмас.
  
  Обычным образом Краучмас, мало разбиравшийся в метафизике, не распознал бы проявление метафизического даже в акте морсус фундаменто. Это было настолько же чуждо ему, как легкомыслие, хотя в те дни проходило множество раутов, на которых он подвергался преследованиям. 'О, Кливи!' - пели в унисон три или четыре женских голоса на грани самоиндуцированного смеха из другого конца обильно украшенной пальмами галереи какого-нибудь гостиничного бального зала. Краучмас даже не желал спросить 'что?' в ответ. Этот вопрос открыл бы дверь, через которую начало бы бегать туда-сюда слишком много фарсовых созданий.
  
  Но, как ни странно, он сопротивлялся материальному соблазну. Поскольку Восточный Вопрос перерос в неблаговидную борьбу за безбрежные богатства Османской империи, наиболее ярко выражавшуюся в интригах, благодаря которым страна в конце концов должна была получить 'Багдадскую' Железнодорожную Концессию, Клива начали замечать на Чанкстон-Кресчент, он был молчалив и облачен в мантию, во всех отношениях выглядел как человек, ищущий более духовную стезю, хотя по слухам - мирская мощь, которой И. П. Н. Т. никогда бы не злоупотребили - он приходил из-за немого восхищения мисс Хафкорт, радуясь любому предлогу побыть в ее компании, овладев несколькими принципами финансового распутства и находясь на том этапе карьеры, когда работа еще имеет приоритет над приятным досугом.
  
  Более десяти лет У. Г. З. собирала местную десятину, предназначенную специально для железнодорожных гарантий, подати должны были выплачиваться ежегодно за каждый километр дороги различным европейским железнодорожным компаниям, прежде чем турецкое правительство увидело бы хотя бы пиастр. Это не ускользнуло от внимания тайной клики в У. Г. З., к которой принадлежал Краучмас. Под псевдонимом и в тщательно скрываемом сотрудничестве с Имперской Османской банковской группой в Париже они открыли собственную крохотную фирму, имевшую дело главным образом с подозрительными облигационными займами, которые координационный комитет Банка считал слишком нестабильными, чтобы связываться, и предпочитал держаться от них подальше.
  
   - Это слишком хорошо, чтобы этим пренебрегать, - громко вздохнув, сказал он Великому Когену Нукшафту, своему духовному наставнику. - Не так ли?
  
   - Я думаю, - ответил Коген, чьи деньги с незапамятных времен были вложены в трехпроцентную консолидированную ренту, он уже и не помнил, почему. - Я думаю...
  
   - Я никогда не понимал, - сказал Клив Краучмас, почему при таком количестве вещих талантов, собравшихся в этом месте, никто никогда.. Он сделал паузу, словно искал дипломатичный способ продолжить.
  
   - Какой-то серьезный диссонанс между психическими дарованиями и современным капитализмом, полагаю, - несколько лаконично ответил Коген. - Они взаимно антагонистичны, скажем так. А еще мы тут стараемся не тратить слишком много душевных сил, как некоторые в вашей конторе, на эту железнодорожную Концессию.
  
   - Если бы я не ходил тут свободно среди вас, - заявил Клив Краучмас, - я был бы Первым Парнем в клинике Колни Хэтч. Однажды ночью, лишь на долю секунды, я увидел... Я думал, что увидел...
  
   - Всё нормально, Краучмас, мы здесь такое слышим постоянно.
  
   - Но...
  
   - Просветление - это деликатный вопрос. Всё зависит от того, в какой мере вы готовы рисковать. Не столько деньгами, сколько личной безопасностью, драгоценным временем в ожидании далекого рискованного предприятия. Конечно, это случается. Из пыли, в облаках пота и дыхания, стуча копытами, животное поднимается в поле, последнее, от которого вы могли бы этого ожидать, высокое, сияющее, неумолимое, и проходит мимо них всех, словно луч утреннего света через спектральный осадок мечты. Но всё же это шутовское пари и игра в наперстки, у вас может не хватить воли или терпения.
  
   - Но, думаю, я выдержу. Некоторое время меня интересует вопрос - по мере приближения членов ордена к просветлению существуют ли какие-то скидки на суммы выплачиваемых нами членских взносов?
  
   Когда Лью прибыл в Кембридж, шел дождь. Заголовки газет сообщали:
  
  Новая энциклика профессора МакТаггарта
  Ватикан заявил решительный протест
  
  Г. Х. Харди не дает комментариев
  
  'Multi et Unus' - Множество в единстве
  
  Полный текст внутри
  
   Древние стены украшали нарисованные мелом граффити 'Создавайте больше герцогов' и 'Экспроприируйте цыпочек'.
  
   Оставив Яшмин в привратницкой Гертон-колледжа, Лью и Клив Краучмас направились в относительно отдаленный паб математиков 'У Лапласа' на берегу канала, где они должны были встретиться с профессором Ренфрю.
  
   - Здесь люди в основном из Тринити-колледжа, - сказал Краучмас. - Похоже, никто его не узнает.
  
   - С чего бы они стали его беспокоить? - громко поинтересовался Лью, но Краучмас проигнорировал вопрос, кивком головы указывая на опускающийся вечер.
  
   Лицо Профессора понемногу начало обретать четкие очертания в грязном болотном свете, на нем даже появились яркие краски...нет, посмотрим под необычным углом... улыбка, которая никогда бы не прорвалась сквозь наружное радушие.
  
  После трех обязательных порций густого теплого невыветрившегося продукта, известного на этом острове как пиво, Краучмас задумался о своих бедах, а Лью и Профессор направились в квартиру Ренфрю в одном из маленьких четырехугольных дворов. Когда они зажгли сигары и позволили распространиться вибрациям недоверчивой тишины, Ренфрю начал говорить.
  
   - Думаю, вы знакомы с воспитанницей Оберона Хафкорта.
  
  Лью решил, что Краучмас в своем восхищении не смог удержаться от произнесения ее имени. Он пожал плечами:
  
   - Рутинная работа, сопровождаю ее повсюду, мистер Краучмас подумал, что я должен следить, кто с ней здоровается и тому подобное.
  
   Но это не освободило его от подозрительного косого взгляда:
  
   - Бедный Хафкорт. Мужчина просто не понимает, как обделываются эти делишки. Хуже, чем Гордон в Хартуме. Пустыня внушила ему фантазии о власти, которые в Уайтхолле, слава Богу, считают непрактичными. И вы даже не представляете, как покровители девушки из И. П. Н. Т. постоянно омрачали мою жизнь. Невозможно сделать малейшее движение, каким бы невинным оно ни было, чтобы не привлечь их, я бы сказал, ревностное внимание.
  
  Лью казалось, что верхняя и нижняя челюсть Ренфрю двигались независимо друг от друга, словно у чревовещателя. В то же время звук, казалось, шел непонятно откуда.
  
   - У них есть несколько оригинальные методы, полагаю. Но они хорошо платят.
  
   - А, вы работали с ними раньше.
  
   - Вывоз и доставка, - один или два раза, как это у вас называется...работа с применением силы.
  
   - Вы подписали с ними какой-нибудь договор?
  
   - Нет. Одно задание за раз, и деньги на бочку. Так лучше для всех, понимаете.
  
   - Хм. Значит, например, если бы я захотел вас нанять...
  
   - Будет зависеть от работы, полагаю.
  
   - Молодой Краучмас говорит, что вам можно доверять. Давайте. Расскажите, что вы думаете.
  
  Лью заметил пригвожденную к пробковой доске стены фотографию призрачной фигуры в белом, с сумкой игрока в крикет, позирующую на фоне одного из тех достопримечательных скоплений облаков, которыми славится площадка Хэдингли. Лицо было расплывчатым, но Лью отошел на несколько шагов, чтобы сфокусировать взгляд.
  
   - Вы его узнаете?
  
   - Нет...но, думаю, через минуту смогу.
   -
   Вы его узнаете, - лукаво кивая, словно на себя.
  
   В желудке Лью возникли тягостные ощущения, но он не видел причин для того, чтобы подтверждать догадку Профессора. Вместо этого он до конца выслушал ту же самую историю, которую слышал от Кумбса де Боттла, про загадочного метателя газовых бомб.
   - Вы хотите, чтобы я его нашел? Схватил за воротник и сдал в полицию?
  
   - Не сразу. Сначала приведите его ко мне, если это вообще будет возможно. Чрезвычайно важно, чтобы я поговорил с ним, с глазу на глаз.
  
   - Поймать его в разгар осуществления одной из этих фосгеновых атак?
  
   - О, будет надбавка за вредность, я уверен, не могу заплатить вам много, сами видите, как всё вокруг измельчало - словно моя жизнь стала объектом газового бесчинства, но другие будут более щедры, если вы доставите его в целости и сохранности.
  
   - Это дело сложно назвать личным.
  
   - Озорство на морском побережье с миссис Ренфрю, что-то в этом роде...так жаль, нет...боюсь, нет.
  
   На его лице появилось выражение, которое Лью время от времени замечал у британцев, сочетание самодовольства и жалости к себе, которое он еще не мог объяснить, но знал уже достаточно, чтобы проявлять осмотрительность.
  
   - Нет, немного более масштабно. Вот почему нужно немного повременить с полицейской шумихой. Они не единожды мне велели в это не вмешиваться. Специально приезжали сюда из Лондона, фактически, чтобы сообщить, что 'объект' их и только они будут с ним разбираться.
  
   - Я могу поспрашивать в Скотленд-Ярде, узнаю, что это всё значит, - после чего не удержался. - Ваш немецкий коллега, как бишь его, Верфнер - он заинтересован в этой пташке так же, как вы?
  
   - Не имею ни малейшего представления, - отвечая, Ренфрю мог еще и подмигнуть, но слишком быстро, так что Лью не был уверен, - но я очень сомневаюсь, что он отличит подачу 'гугли' от полношаговой. А вы с ним еще не встречались? Что за угощение для вас припасено!
  
   Он провел Лью в комнату поменьше, в которой висел сияющий земной глобус, немного ниже уровня глаз, на прикрепленной к потолку тонкой стальной цепочке, в окружении эфира табачного дыма, домашней пыли, древних бумаг и книжных переплетов, человеческого дыхания... . Ренфрю взял земной шар двумя руками, словно бокал для бренди, и начал неторопливо его вертеть, словно взвешивая аргумент, который он собирался выдвинуть. За окнами светоносный дождь омывал землю.
  
   - Вот, учитывая, что Северный полюс в центре, представим для наглядности, что вокруг него твердь, какой-то неизвестный элемент, по которому нельзя не то что пройти, а даже проехать на тяжелой технике - арктический лед, замороженная тайга, видите, всё это составляет одну огромную массу, не так ли? Евразия, Африка, Америка. А в ее сердце - Внутренняя Азия. Следовательно, возьмите под контроль Внутреннюю Азию, и вы будете контролировать планету.
  
   - А как насчет того другого полушария?
  
   - А, этого? - Ренфрю перевернул глобус и с презрением щелкнул по нему. - Южная Америка? Едва ли это что-то большее, чем придаток к Северной Америке. Или к Банку Англии, если хотите. Австралия? Кенгуру, один-два игрока в крикет, возможно, заметного таланта, что еще?
  
   Его мелкие черты дрожали в темном свете дня.
  
   - Верфнер, черт бы его побрал, смекалистый, но unheimlich, беспокойный, он одержим железными дорогами - конечно, история проистекает из географии, но для него главная география планеты - это рельсы, повинующиеся своей собственной необходимости, соединения, места избранные и обойденные стороной, узлы и ответвления от них, уровни грунта возможные и невозможные, взаимосвязи с помощью каналов, пересечения туннелями и мостами уже существующими и возможными в будущем, капитальный материал, а также потоки власти, выраженные, например, в масштабных передвижениях войск, сейчас и в будущем, он именует себя пророком Eisenbahntüchtigkeit, Железнодорожной эффективности, повсеместного приспособления к сети важных точек, каждая из которых воспринимается как коэффициент в неписаном уравнении планеты...
  
  Он читал лекцию. Лью закурил новую сигару и облокотился на спинку кресла.
  
   - Приятный визит? - Коген поинтересовался немного бесцеремонно, словно собирался объяснить розыгрыш.
  
   - Он предложил мне работу.
  
   - Отлично!
  
  Лью кратко охарактеризовал Джентльмена Бомбиста, с которым Коген, как все на Британских островах, кроме Лью, уже был тесно знаком.
  
   - Не делает ли это меня двойным агентом? Должен ли я начать носить фальшивый нос или что-нибудь в таком роде?
  
   - У Ренфрю может не быть никаких иллюзий относительно твоих связей с И. П. Н. Т. Сейчас он уже составляет на тебя полное досье.
  
   - Тогда...
  
   - Он думает, что сможет тебя использовать.
  
   - Так же, как ваши парни.
  
   - Но мы чисты сердцем, знаете ли.
  
   Это мог быть побочный эффект злоупотребления Цикломитом, но Лью мог бы поклясться, что слышит смех невидимых людей и аплодисменты.
  
   Если смотреть на город сверху, поле колоколов превращалось в цветок, когда мальчики пикировали на Мурано, над широкими дымоходами из красной глины размером с дымовую трубу корабля, известные как fumaioli, по словам местного проводника Дзанни. 'Очень опасно, искры, они могут взорвать аэростат', - капли пота разлетались с его лица в разные стороны, словно они были с автономным приводом. Комично взволнованный, но добродушный итальянец пришел на борт рано утром, после того, как мальчики получили необходимые разъяснения отделения 'Друзей Удачи' в Пьяченце, известного в родной Италии как 'Gli Amici dell'Azzardo'. 'Беспокойство' встало на верфь, мальчикам предоставили во временное пользование итальянский аэростат аналогичного класса, полужесткую Seccatura ('Неприятность').
  
  Со своих постов мальчики рассматривали остров-город Венецию, простиравшийся внизу, выглядевший, как своя собственная карта, напечатанная старинной сепией, при естественном освещении на расстоянии создавалось впечатление руин разорения и скорби, но вблизи это впечатление скрашивала кровельная черепица несколько более оптимистичного красного цвета.
  
   - Словно огромный ржавый амулет, - восхищался мистер Заднелет, - упавший с шеи полубога, его чары окутывают Адриатику...
  
   - Ну, значит, - пробурчал Линдси Ноузворт, - нам нужно высадить тебя прямо сейчас, чтобы ты мог его потереть, или что там делают знатоки амулетов.
  
   - Вот, Линдси, потри это, - предложил Дерби Сосунок со своего места у панели управления. Рядом с ним Майлз Бланделл пристально всматривался в шкалу различных приборов, повторяя вслух с каким-то вялым восторгом:
  
  
   - Итальянская цифра, похожая на ноль, такая же, как наш собственный американский 'ноль'. Единица, которая выглядит как единица - это 'единица'. Единица, которая выглядит как двойка...
  
   - Хватит, кретин! - рявкнул Дерби. - Мы уловили суть!
  
  Майлз повернулся к нему, сияя от счастья, его ноздри чувствовали двусмысленный запах расплавленного стекла, поднимавшийся от находившегося внизу вомитория, который ему одному из всех членов экипажа казался приятным:
  
   - Слушайте.
  
   Где-то в бледном тумане внизу слышался голос гондольера, певшего о своей любви - не к какой-нибудь кудрявой девушке ragazza, а к своей черной, как смоль, гондоле, в которой он сейчас греб, словно пребывая в трансе.
  
   - Слышите это? - слёзы катились по выпуклостям лица Майлза. - Как песня движется в миноре, а затем в каждом припеве переходит в мажор? Эти пикардийские терции!
  
  Сослуживцы по воздушному судну посмотрели на Майлза, потом друг на друга, потом дружно пожали плечами, что для них уже стало привычным, и вернулись к службе.
  
   - Там, - сказал Рэндольф. - Там Лидо. Давайте посмотрим на карту...
  
   Приближаясь к песчаному бару, отделявшему Венецианскую лагуну от открытого Адриатического моря, они снизились на несколько десятков футов (или на квоту, quota, как обозначили это итальянские приборы), и вскоре уже разыскивали так называемые Terre Perse, или Потерянные Земли. С древних времен многочисленные заселенные людьми острова утонули в волнах, сформировав солидное подводное скопление церквей, магазинов, таверн и палаццо для колючих костей и непостижимых исканий многих поколений венецианских мертвецов.
  
   - На восток от Сант-Адриано - вот! Видите? Если я не ошибаюсь, джентльмены, Isola degli Specchi или Остров Зеркал собственной персоной!
  
   - Простите, Профессор, - сказал Линдси, озадаченно нахмурив брови, - внизу нет ничего, кроме открытых вод.
  
   - Попытайтесь посмотреть сквозь поверхность, - посоветовал ветеран аэронавтики. - Готов поспорить, что Бланделл увидит, разве не видишь, Бланделл.
  
   - Сегодня что-то изменилось, - усмехнулся Дерби Сосунок. - Зеркальная поверхность под водой. Как, предполагается, мы должны выполнить эту миссию?
  
   - С нашей обычной грацией, - устало ответил командир воздушного судна. - Мистер Заднелет, следите за своими объективами, нам понадобится столько эстампов этого маленького завода, stabilimento, сколько вы сможете для нас сделать.
  
   - Снимки пустого моря, ух ты! - раздраженный талисман покрутил пальцем у виска. - Старик наконец-то спятил!
  
   - В кои-то веки не могу не согласиться с Сосунком, - хмуро добавил Линдси Ноузворт, словно про себя, - хотя, наверное, в менее узких клинических терминах.
  
   - Лучи, парни, лучи, - хихикнул Офицер по вопросам науки Заднелет, настраивая приборы для фотографирования, - чудеса нашего века, и, будьте уверены, все они знакомы со спектром этого легендарного итальянского солнечного света. Давайте подождем возвращения в проявочную, и тогда вы увидите, клянусь Гарибальди, то, что должны увидеть.
  
   - Ehi, sugo! - закричал Дзанни от штурвала, привлекая внимание Рэндольфа к мерцающему призраку вдали от правого борта.
  
   Рэндольф схватил бинокль со штурманского стола:
  
   - Тьфу, пропасть, парни, или это самая большая в мире летающая луковица, или снова старушка 'Большая Игра' летит в город, планируя приобщиться к итальянской культуре, несомненно.
  
   Линдси посмотрел.
  
   - А! Эта жалкая шаланда самодержавия. Что им здесь могло понадобиться?
  
   - Мы, - предположил Дерби.
  
   - Но наши приказы были запечатаны.
  
   - И что? Кто-то их распечатал. Только не говори, что эти Романовы не могут себе позволить нанять одного-двух кротов в конторе.
  
   На борту воцарилась мрачная тишина, все признавали, что это было не совпадение - куда бы они ни летели в последнее время, независимо от условий секретности, которых они придерживались в воздухе, неотвратимый Пажитнофф рано или поздно появлялся на их горизонте Среди парней расцвело взаимное недоверие - простейшие расчеты говорили о том, что количество подозрений нужно помножить как минимум на двадцать, их истинные опасения были направлены на те невидимые уровни 'наверху', где составляли и раздавали приказы без авторства и подписей.
  
   В течение дня мальчики не могли удержаться от обсуждения присутствия русских здесь и того, как так могло получиться. Хотя в тот день столкновений с 'Большой Игрой' не было, тень луковицеобразного конверта и угрожающий блеск металла под ним настойчиво призывали экипаж отдохнуть на земле.
  
   - Это не значит, что приказы, которые получил Пажитнофф, касаются тех же вопросов, что и полученные нами, - протестовал Линдси Ноузворт.
  
   - Пока мы просто продолжаем выполнять то, что нам велели, - сердито нахмурился Дерби, - мы никогда не узнаем. Это цена слепого повиновения, не так ли?
  
  Был ранний вечер. Вернув одолженный аэростат в комплекс A. дель'A. на большой земле, команда собралась на обед в саду гостеприимной остерии в Сан-Поло на берегу редко когда малолюдного канала, или, как называют узкую водную артерию венецианцы, рио. Жены высовывались с маленьких балконов, чтобы забрать весь день сушившуюся одежду. Где-то разрывал сердца аккордеон. Ставни начали закрывать на ночь. Тени мелькали на узкой улочке calli. Гондолы и менее элегантные лодки доставки скользили по воде, гладкой, как пол танцевального зала.
  
  Эхом в прохладных сумерках, сквозь вентиляционные вытяжки sotopòrteghi и из уголков столь потаенных, что слова могли произносить мечтатели навсегда ушедшие, раздавались странно печальные объяснения гондольеров: 'Sa stai, O! Lungo, ehi!' вперемешку с криками детей, бакалейщиков, моряков, сошедших на берег, уличных торговцев, больше не надеявшихся получить ответ, но еще спешивших, словно пытаясь звать обратно последние лучи дневного света.
  
   - Какой у нас выбор? - спросил Рэндольф. - Никто нам не скажет, кто проинформировал Пажитноффа. Да и у кого бы мы спросили, если они все такие невидимые?
   - Ну разве что мы один раз решим не подчиниться, тогда они проявят себя довольно быстро, - заявил Дерби.
  
   - Конечно, - сказал Чик Заднелет. - Достаточно быстро для того, чтобы взорвать нас прямо в небе.
  
   - Значит...тогда, - Рэндольф держал свой живот, словно это был хрустальный шар, и задумчиво обращался к нему, - это просто страх? Вот в кого мы превратились - в стайку дрожащих кроликов в форме, сшитой для мужчин?
  
   - Цемент цивилизации, аэронавты, - пискнул Дерби. - Вовеки веков.
  
   Девушки, которые работали в этом заведении, недавно спустившиеся с гор или приехавшие с Юга, проскальзывали между столами в кухню и обратно в каком-то скрытом восторге, словно не могли поверить в свое счастье, дрейфовали в этом бледном море. Чик Заднелет, как самый общительный в компании и выступавший по умолчанию спикером при столкновениях с прекрасным полом, которые так или иначе могут оказаться двусмысленными, кивком головы подозвал одну из миловидных камерьер:
  
   - Только между нами, Джузеппина,тайна влюбленных, что ты слышала на этой неделе о паллонистах на Лагуне?
  
   - Влюбленные, эх. Какой 'влюбленный', - поинтересовалась Джузеппина любезно, но громко, - может думать только о своих соперниках?
  
   - Соперники! Ты хочешь сказать, что какой-то другой воздухоплаватель, возможно, даже не один! - претендует на твое сердце? Ehi, macchè, Pina! - что это за 'возлюбленный', который холодно разбрасывает своих поклонниц, словно листья салата?
  
   - Может быть, ищет под этими листьями большой giadrul, - предположила ее коллега из Неаполя Сандра.
  
   - Капитан Па-дзи-но! - раздалось из противоположного конца комнаты пение Лючии. Джузеппина зарделась румянцем, хотя это могли быть остатки заката над плоскими кровлями.
  
   - Падзино, - вкрадчиво растерялся Чик Заднелет.
  
   - Это Па-джит-нофф, - произнесла по слогам Джузеппина, взирая на Чика с церемонно-мечтательной улыбкой, которая в этом городе вечных торгов могла значить 'А теперь на что я могу рассчитывать взамен?'
  
  
   - Чертова ряска, - воскликнул Дерби Сосунок, - в этом городе столько забегаловок, где можно съесть спагетти, и ты говоришь мне, что эти окаянные русские пришли именно сюда? Сколько их было?
  
   Но она сообщила всё, что хотела, и, бросив через обнаженное плечо взгляд дразнящего упрека в адрес прямолинейной молодежи, вернулась к другим заданиям.
  
   - Багряный День благодарения, - улыбнулся Майлз Бланделл, который этим вечером решил наверстать упущенное и начать с индейки tacchino в гранатовом соусе, доказательство чего уже красовалось на джемпере его формы для увольнений на берег.
  
   - Не слишком многообещающие новости, Капитан, - проворчал Дерби и посмотрел на сидевших за столом в поисках одобрения, - может быть, нам бросить еду и сваливать отсюда?
  
   - Это не вариант, - возразил Линдси Ноусворт. - Каковы бы ни были их намерения...
  
   - Хватит болтать вздор, Ноузворт, - вздохнул Капитан Корабля, - все здесь присутствующие прекрасно знают, что мы сбегали раньше, так что можем сбежать снова, и отрицание этого факта не может повысить наши шансы в противостоянии с Небесным Братом Пажитноффым. Так что, пока живы, будем пить, dum vivimus, bibamus, если ты исполнишь обязанности хозяина, Линдси, - указывая бокалом на ведерко со льдом в центре стола, где охлаждалось вино на вечер. Помощник капитана угрюмо выбрал и открыл две бутылки просекко из виноградника, находившегося немного севернее этих мест, и сравнительно игристую вальполичеллу с дальнего острова, затем обошел вокруг стола и налил в каждый бокал равное количество белого и красного игристых вин vini frizzanti.
  
  Рэндольф встал и поднял бокал: 'Красная кровь, чистый разум', и остальные повторили это хором с большей или меньшей неохотой.
  
  Винные бокалы взяли из сервиза на двенадцать персон, каждый из них начал свой путь в качестве раскаленной заготовки на кончике трубки стеклодува в Мурано за несколько дней до того. Они были со вкусом украшены орнаментом из серебра с гербом 'Друзей Удачи' и девизом SANGUIS RUBER, MENS PURA - Красная кровь, чистый разум, сервиз сегодня вручил мальчикам нынешний Теневой Дож в Изгнании Доменико Сфинчино, семью которого в 1297 году со многими другими богатыми и сильными мира сего тех дней отстранили от заседания в Большом Совете - с тех пор он не имел права на избрание Дожем Венеции в соответствии с бесславным декретом тогдашнего Дожа Пьетро Градениго, известным как Serrata del Maggior Consiglio. Но даже отмена Наполеоном института Дожей пять столетий спустя никоим образом не повлияла на притязания, которые уже многие поколения Сфинчино считали обоснованными в какой-то странной инерции обиды. Тем временем они посвятили себя торговле с Востоком. После возвращения Марко Поло в Венецию Сфинчино присоединились к другим нуворишам-авантюристам, также пострадавшим от локаута Градениго - их деньги были не такими старыми, как на Каса-Веккьо, но их было достаточно для того, чтобы профинансировать первую экспедицию и отправиться на восток в поисках удачи.
  
   Так во Внутренней Азии возник ряд венецианских колоний, каждая из них базировалась вокруг укромного оазиса, а вместе они формировали путь, альтернативный Шелковому, на рынки Востока. Карты бдительно охранялись, и самовольное разглашение часто каралось смертью.
  
  Сфинчино становились всё богаче и ждали, они научились ждать. Доменико не был исключением. Как его предки, он носил не только классическую шляпу Дожа с загнутыми вверх полями, но и традиционную cuffietta или льняной чепец под ней, обычно только он знал про чепец на голове, конечно, если не решал продемонстрировать его избранным гостям.
  
   - ...так что, - сказал он собравшимся, - сейчас наша мечта ближе к реализации, чем когда-либо прежде, благодаря чудесам изобретения двадцатого века, которое привезли нам эти блистательные молодые американские ученые, мы можем надеяться наконец-то восстановить потерянный маршрут к нашей азиатской судьбе, которую узурпировала семья Поло и проклятый Градениго. Да будут они прокляты! Этим рагацци нельзя оказывать никакого уважения, символического или практического, под страхом нашего герцогского недовольства, а оно весомо.
  
   - Это ведь как 'Ключи от города'! - воскликнул Линдси.
  
   - Больше похоже на 'Attenzione al culo', 'Внимание к ослу', - проворчал Чик. - Не забывайте, что это место славится изготовлением масок.
  
   Энергичный сторонник независимости Чик считал такие церемонии, как сегодня, ненужными и даже опасными. Их миссия в Венеции, осуществляемая наилучшим образом без требований относительно времени и видимости, заключалась в том, чтобы найти легендарный Путеводитель Сфинчино, карту или схему маршрутов в Азию, составленных после Марко Поло - многие верили, что эта карта приведет к тайному городу Шамбала.
   - Во-первых, - посоветовал их чичероне в этом вопросе профессор Свельи из Пизанского университета, - попытайтесь забыть обычную картину в двух измерениях. Вы ищете не 'карту'. Попытайтесь поставить себя на место Доменико Сфинчино или кого-то из тех, кто его сопровождал. Что вам понадобилось бы, чтобы определить, где вы и куда должны идти? Если звезды и такие вершины, как Хан-Тенгри, не всегда видны... И даже рай Шивы гора Кайлаш, в определенные часы дня - чуть ли не ослепляющий маяк, по которому можно определять расстояние и направление...Потому что существуют не только ориентиры, но и анти-ориентиры - у каждого маяка бывает намеренная темнота.
  
   - Подождите, - нахмурился Чик, словно был озадачен. - Мне кажется, этот разговор становится, скажем так, абстрактным. Этот Путеводитель Сфинчино окажется не географической картой, а отчетом о духовном путешествии? Ничего, кроме аллегории и скрытого символизма...
  
   - И ни одного чертового оазиса, где можно попить, - горько добавил Дерби. - Спасибо большое, Профессор. Теперь у нас дело о высоких материях.
  
   - Топография совершенно реальная, из этого мира, поймите, в этом и проблема. Сейчас, как и во времена Сфинчино, в мире существуют две различные версии 'Азии', одна из них - объект политической борьбы между Силами Земли, другая - вневременная вера, для которой вся эта суетная борьба - иллюзия. Те, чьей непоколебимой целью является власть в этом мире, просто счастливы без угрызений совести использовать тех, чья цель, конечно, выйти за пределы всех вопросов власти. Каждая из этих групп считает другую стадом заблудших дураков.
  
   - Проблема в проекции. Автор Путеводителя представил Землю не просто как трехмерную сферу, но и как воображаемую поверхность, и оптическую схему этой возможной проекции оказалось мудрено перенести на двухмерную страницу.
  
   - Так что у нас тут некий анаморфоскоп, точнее говоря, без сомнения, параморфоскоп, поскольку он открывает миры, прилегающие к миру, который мы до сих пор считали единственным миром, который нам дан.
  
  Классическими анаморфоскопами, продолжал объяснять он, были зеркала, обычно цилиндрические или конические, если их поставить на или возле умышленно искаженного изображения и посмотреть из правильной точки, изображение снова становилось 'нормальным'. Мода на эти забавы пришла и ушла, начало ее приходится на семнадцатый век, и ремесленники Изола-дельи-Спекки быстро научились насыщать этот специализированный рынок. Бесспорно, некоторая их часть сошла с ума и окончила свои дни в больнице для умалишенных Сан-Серволо. Большинство этих несчастных больше не выносили вида никаких зеркал, и их тщательно оберегали от встречи с любыми отражающими поверхностями. Но немногие смельчаки, решившиеся на путешествие по болезненным коридорам своего недуга, спустя некоторое время понимали, что теперь могут шлифовать и полировать даже более экзотические поверхности, гиперболоидные и даже еще более странные, со временем - даже те, которые мы назвали бы 'воображаемыми' формами, хотя некоторые предпочитают термин Клиффорда 'невидимые'. Эти специалисты находились на Изола-дельи-Спекки в некоем заточении заточения, столько суровом, что это парадоксальным образом давало им свободу, неведомую в Европе и где-либо еще, прежде или в будущем.
  
   - Путеводитель Сфинчино, - объяснил Профессор, - составленный из оригинальных источников четырнадцатого-пятнадцатого веков, был зашифрован, как одно из этих параморфных искажений, которое нужно вернуть из невидимости с помощью определенной конфигурации линз и зеркал, точная спецификация которых известна только картографу и безнадежно сумасшедшим ремесленникам, ее изготовившим, а также - верным наследникам и правопреемникам, личность которых даже в наши дни является предметом оживленных споров.
  
  В теории каждую точку дьявольски зашифрованной карты нужно учитывать, а на практике, что предполагает степень бесконечности, которую в наше время не может определить даже д-р Кантор, составитель и приборостроитель довольствовались степенью подробности деталей, видимой лишь в новейших сложных микроскопах, импортируемых из Нидерландов, предвосхитив, и, как говорят, даже превзойдя плоско-выпуклые чертежи самого Гриндла фон Аха.
  
   Еще до первого сообщения о нем в 1669 году кальцит исландского шпата прибыл в Копенгаген. Свойство двойного преломления сразу заметили, призрачный минерал тогда пользовался большим спросом у оптиков всей Европы. Спустя некоторое время выяснилось, что определенные 'невидимые' линии и поверхности, аналогичные сопряженным точкам в двухмерном пространстве, становятся достижимы благодаря линзам, призмам и зеркалам определенной формы из кальцита, а погрешности, если вообще были, были намного тоньше, чем при работе со стеклом, из-за чего десятки, а потом и сотни ремесленников присоединились ко множеству своих изгнанных собратьев, уже блуждающих по далеким весям безумия.
  
   - Так что, - продолжал объяснять Профессор, - если принять идею о том, что карты начинаются как мечты, проходят через конечную жизнь в мире и снова возрождаются в форме мечты, можно сказать, что эти параморфоскопы из исландского шпата, которых не может быть очень много, если они вообще есть, раскрывают структуру мечты, всех этих побегов из сети обычной широты и долготы...
  
  
  Однажды во время одного из своих привычных блужданий по Венеции Майлз Бланделл остановился, чтобы рассмотреть разрушенные фрески, словно это были карты, стертые временем части которых были океанами, или чтобы поразмыслить над экспансией истрийского камня и прочитать в его природных прописях комментарии о заповедном побережье, погружаясь в то, что позднее исследователи назовут пророческим видением Святого Марка, но наоборот. Иными словами, он вернулся на болотистые берега и лагуны Риальто, такие, какими они были в первом столетии от Р. Х., темные бакланы неуклюже пикируют, какофония чаек, запах трясины, грандиозное фрикативное дыхание, приближающаяся речь, камыш гнется под сирокко, сбтвшим его корабль с курса - по щиколотки в болоте, Майлз увидел Существо, которое, очевидно, было не из этого региона. Рядом, преодолев расстояние размытой береговой линии, лежало странное судно, на котором, кажется, прибыло Существо. Это был не просто обычный латинец - у него не было ни паруса, ни мачт, ни весел.
  
   - Ты уверен, что это не был просто какой-то человек в маске или что-то вроде этого? И как насчет того крылатого льва? - о котором Чик Заднелет, как Офицер по Дознаниям, особенно хотел услышать. - Книга, на какой странице она была открыта?
  
   - Что до его человеческого лица - да, двойственная улыбка Карпаччо, Порта делла Карта и так далее, все эти фантазии художников, я боюсь... Или ты хочешь спросить, что увидело Существо, посмотрев на меня?
  
   - Откуда бы ты знал, что оно увидело, посмотрев...
  
   - Это мне дали понять. Словно высказались откровенно - без склонений, без флексий, иногда не в состоянии различить подлежащее и сказуемое. Оставаясь собой, я в тоже время был крылатым Львом, я чувствовал дополнительный вес в своих заплечьях, неожиданную нагрузку на мускулы. Книга, что с того? Каким-то образом я знал Книгу на память, Книгу Обещаний, обещаний дикарям, гребцам-каторжникам, Дожам, беглецам из Византии, людям, жившим за пределами известных границ Земли, чьи имена столь мало известны - насколько важным на ее страницах могло быть 'мое' обещание, простое обещание, что 'здесь все, пришедшие к нам, обретут покой', здесь, в этой сырой соленой пустыне? Пока на других страницах Книги ждали вопросы намного более важные, которые необходимо было решить, браки и зачатия, династии и битвы, точные конвергенции ветров, флотов, погоды и биржевых курсов, кометы, видения - что могло значить незначительное обещание, даже для Евангелиста? Он шел в Александрию, не так ли, он знал, что его судьба там, что это была просто заминка, капризный ветер из Африки, поворот не туда, во время Паломничества, которое, как он уже знал, он совершает.
  
  
   - Эй, Майлз, - съязвил Дерби, - тут есть вакансия - выступать на разогреве у Корабельного Капеллана, если тебе интересно.
  
  Майлз продолжил с добродушной сияющей улыбкой:
  
   - Нам хотят сообщить, что мы здесь тоже в Паломничестве. Что наш интерес к путеводителю itinerario sfinciunese и описанной в нем веренице оазисов принесет больше пользы нам, чем тем, кто нас нанял. После того как все маски были сняты, это действительно поиск нашего собственного долга, нашей судьбы. Она не в том, чтобы проникнуть в Азию в поисках прибыли. Не в том, чтобы погибать в пустынях мира, не достигая цели. Не в том, чтобы подниматься в иерархии власти. Не в том, чтобы найти фрагменты Истинного Креста, как бы его себе ни представляли. Как Францисканцы создали стоянки на Крестном пути, чтобы любой прихожанин мог путешествовать в Иерусалим, не покидая землю церкви, так нас выхаживают и убивают на тропинках и в приделах того, что нам кажется безграничным миром, но в реальности это всего лишь круговращение скромных образов, отображающих славу намного более великую, чем мы можем себе представить - чтобы спасти нас от ослепляющего ужаса истинного путешествия, от всех остановок на крестном пути в последний день Христа на Земле и входа в настоящий, невыносимый Иерусалим.
  
  Чик Заднелет, интересы которого находились в плоскости более осязаемой, тем не менее, почувствовал, как всегда, укол чувства вины из-за страсти, с которой Майлз рассказывал о своих видениях. По мере выполнения Венецианского задания Чик замечал, что всё меньше внимания уделяет делам судна и всё больше интересуется сотопортего города и возможностями приключений, которые предлагают эти мрачные ходы. В одном из них, в туманных сырых сумерках молодая женщина по имени Рената, маня темными локонами, позвала его кивком головы, показав портсигар из русского серебра с чернью, пружина открылась, явив взору коллекцию 'курева': австрийские, египетские, американские, разных форм и размеров, некоторые с вытесненными золотом эмблемами и надписями экзотическими алфавитами, например, глаголицей, старыми и новыми.
  
   - Я собираю их повсюду, у друзей. Вряд ли видел столько сразу за одну ночь.
  
   Чик выбрал 'Галуаз', и они закурили, она нежно традиционным образом схватила его за запястье, притворяясь, что изучает патентованную зажигалку:
  
   - Никогда не видела такую. Как она работает?
   - Внутри маленькая призма из радиоактивного сплава, излучающая определенные энергетические лучи, которые можно сосредоточить с помощью специально изобретенных 'радио-линз' и сфокусировать в точке, в которой находится - скузи, находился - кончик твоей сигареты.
  
  Рената задумчиво смотрела на него глазами странного зелено-серого цвета:
  
   - И это вы, дотторе, изобрели эти специальные линзы.
  
   - Ну, нет. Их еще не изобрели. Я нашел их - или они нашли меня? - рыбак в тумане, забрасывающий свою сеть снова и снова в невидимую реку, в поток Времени, надеясь достать такие артефакты, как этот.
  
   - Affascinante, caro. Очаровательно, дорогой. Значит, если я проживу достаточно долго, я могу однажды увидеть, как на Риальто продают эти зажигалки дюжинами?
  
   - Не обязательно. Твое собственное будущее может никогда не включать в себя это. И мое тоже. Кажется, Время работает не так.
  
   - Хм. Мой рагаццо, ну, даже больше, мой деловой партнер, связан с полицией. Он хочет однажды стать детективом. Он всегда читает про все новейшие теории криминалистики, и я знаю, что он этим заинтересовался бы...
  
   - Нет-нет-нет, я не одна из тех пограничных личностей mattoidi д-ра Ломброзо, я просто аэронавт-контрактник.
  
   - Не как другой русский.
  
   - 'Другой'... но как ты можешь быть уверена? - он шаловливо погладил усы.
  
   - Наверное, я видела одного или двух, и знаю разницу.
  
   - И...?
  
   - Разве я помню?
  
   - Prego, ну же, профессиональное любопытство, ничего более.
  
   - Пойдем, тут есть кафе сразу за следующим маленьким мостом. Надеюсь, ты мне разрешишь хотя бы погадать тебе на картах.
  
   - Твой деловой партнер...
  
  
   Она пожала плечами:
  
   - Уехал в Поццуоли, совсем ни на что не годен.
  
   Они сели за маленький фанерный столик, на котором было достаточно места для чашек и расклада миниатюрных Tarocchi, или карт Таро, Рената достала колоду из ридикюля и перетасовала ее, а затем начала выкладывать линию из восьми карт, поверх нее - из четырех, затем - из двух, затем - одну, чтобы получился упрощенный серп луны.
  
   - Допустим, на каждую из верхних карт влияют две карты, находящиеся под ней. Последняя карта, как всегда - та, которая имеет значение.
  
   Этим вечером это оказалась карта номер XVI, Башня. Она тасовала колоду и повторяла расклад два раза, но каждый раз всё сводилось к Башне, из-за чего она замирала и начинала дышать не так глубоко. Другие Старшие Арканы, кажется, мягко намекавшие на изменение героя - Умеренность и Сила.
  
   - В протестантских странах, таких, как Англия, - заметил Чик, - гадальщики на картах верят, что Башня символизирует Римскую католическую церковь.
  
   - Это придумано задним числом. Tarocchi намного, намного старше. Они появились задолго до Христа и Псалмов, не говоря уж о папстве. Всегда слишком прямолинейно. Эта карта на столешнице для тебя - настоящая башня, может быть, даже сам старый Папа.
  
   - Кампаниле на Пьяцце? Туда ударит молния? Отпадут два куска?
  
   - В некотором роде молния. В некотором роде падение.
  
   На рассвете, словно ей вдруг пришло на ум:
  
   - Но разве ты не должен быть со своим отрядом?
  
   - С полуночи я официальный дезертир, зависит от того, насколько рано парни отправятся в путь, я могу пропустить вылет.
  
   - И что произойдет?
  
   - Они могут послать за мной береговую группу, думаю... Не видела ничего подозрительного здесь?
  
   - Только лодку с завтраками. Идем, я куплю тебе что-нибудь.
  Два местных парня появились на маленькой лодке из светящейся дымки сфумато, которая должна была рассеяться лишь поздним утром - один греб веслами, а другой вертелся у маленькой угольной печки, жар которой начинали впитывать перламутровые волны дневного света. Уже можно было увидеть в воде ловцов мидий, стояли в воде по пояс, передвигаясь, как сборщики урожая в поле.
  
  Промышленные лодки плыли, змеясь, от Понте-ди-Палья, маленькие лодочки нагружены зелеными крабами, шумно барахтавшимися в лучах рассвета.
  
  Завтрак нелюбезно прервал Дерби Сосунок, спустившийся на дюльфере с какого-то подъемного приспособления, злорадно ухмыляясь:
  
   - Ну надо же, как типико. Пойдем, Заднелет.
  
   - Pax tibi, Darbe, мир тебе, Дерби.
  
   Поздоровайся с Ренатой.
  
   - Аривидерчи, сестра.
  
   - Ты был таким милым ребенком. Что случилось?
  
   - Эхххх, слишком много идиотов в моей жизни в последние годы, наверное, или, простите, надеюсь, я никого не обидел...
  
   - Что, если я не вернусь на судно?
  
   - Конечно, сначала ты, потом все по очереди, как в какой-то чертовой 'Симфонии прощания', мы потушим свои свечи, уйдем, откажемся от Неба. Я так не думаю.
  
  - Вы никогда не будете по мне скучать - скоро изменится направление ветра, потом начнется зимняя рутина...
  
   - Небо было добрым к тебе, Заднелет.
  
   - Я думаю о будущем. У меня проблемы с пенсионной программой.
  
   Старая шутка в их бизнесе: там не было пенсионной программы, фактически там не предполагалось пенсии. Ожидается, что Друзья Удачи умрут на работе. Или будут жить вечно - тут существовало две точки зрения.
  
  - Думаю, я мог бы ударить тебя дубинкой и как-нибудь притащить обратно, - пробурчал Дерби, присоединившись к ним за маленьким столиком на улице, чтобы позавтракать жареной рыбой, рулетом, инжиром и кофе.
  
   - Слишком много работы, - возразил Чик.
  
   Они прогуливались по Рива мимо пришвартованных торпедных катеров.
  
   - Нашел работу на земле? -спросил Дерби. - Ну конечно, сосунок. А что нужно делать? Нельзя сказать, что внизу на наши навыки большой спрос.
  
   - Мы улетели в небо от провала на земле, это точно, - сказал Чик.
  
   - Готов поспорить, Пажитнофф так не думает.
  
  - Это работа на правительство. Мои источники в Военном министерстве Италии сообщают, что сейчас он на Адриатике, в Черногории, делает фото-рекогнисцировку австрийских вооружений в Далмации. Министерство очень заинтересовалось, не говоря уж об Ирредентистах в обеих странах.
  
   - Развелось этого чертова Ирредентизма в последнее время, - высказался Дерби.
  
  - У Австрии нет дел здесь, на Адриатике, - заявила Рената. - Они никогда не были морской державой и никогда ею не станут. Пусть остаются в своих горах, катаются на лыжах, едят шоколад, досаждают евреям, чем они там еще занимаются. Мы получили Венецию обратно, и да будет Триест вновь нашим. Чем больше они вмешиваются в наши дела, тем более верным и полным будет их поражение.
  
   'Беспокойство' находилось в дальнем углу Арсенала, наконец-то сошло с сухого дока, сверкающее и аккуратное, даже как-то стало больше. Чик поприветствовал своих сослуживцев, которые галдели от восторга, узнав, что у их русских визави наблюдается оживление, они несут на борт своего судна таинственные бочки и контейнеры, словно готовятся к бою.
  
   - С кем? -пожал плечами Дерби. -Не с нами ведь. Как это с нами?
  
   - Есть какая-то возможность связаться с Пажитноффым? - поинтересовался Чик.
  
   Пугнакс прибыл в компании Моструччо, маленького венецианского пса в дурном расположении духа, его наследственные черты можно заметить на картинах Карпаччо, Мансуэто и других мастеров, у некоторых из этих собак были собственные гондолы для поездок.
   Пробуждаясь от снов, в которых он, словно крылатый лев, парил в погоне за голубями над черепицей крыш и среди труб, Моструччо был вынужден проводить часы бодрствования на земле, получая горькие тычки от щиколоток невнимательных людей... Он нашел в Пугнаксе родственную душу, поскольку, проводя много недель взаперти в гондоле 'Беспокойства', Пугнакс тоже мечтал об освобождении, побеге ранним утром в свежий ветер, оставив позади сопровождавших его людей, на дикие пляжи Флориды, твердые, как мостовая, или к замерзшим рекам Сибири, где самоеды несутся вперед, влекомые духом дружеской конкуренции. Он подошел к Рэндольфу, изобразил бровями просьбу и спросил: 'Ррр Рр-ррррруру ррф рр-ррфф ррффр?' или 'Можно Моструччо подняться на борт в качестве моего гостя?'.
  
  Пешеходы внизу шли привычной походкой, сидели за столиками в 'Флориане' или 'Квадри', франкофилы поднимали бокалы в честь Дня взятия Бастилии, кормили, фотографировали или проклинали голубей, которые, чувствуя какую-то зловещую аномалию в своем небе, неистово метались в воздухе, потом, передумав, садились на землю, чтобы спустя мгновение снова взмыть в небеса, словно под воздействием слухов.
  
  С земли аэростаты-соперники казались скорее гипотетическими, чем буквальными - объекты страха и пророчества, утверждалось, что они передвигаются со скоростью и маневренностью, невозможными для какого-либо официально существующего в то время аэростата - они материализовались из снов, отчуждения, одиночества. Кто смог увидеть битву в небе, прежде чем на Кампаниле пошел дождь - так это некоторые фанфароны lasagnoni, которых всегда можно было встретить на Пьяцце, в течение многих лет их фотографировали туристы, потом привозили их фото домой, в безмолвную осеннюю диаспору, размытые, как фото летучих мышей в сумерках, иногда они проявлялись лишь в форме жеста, нанесенного сепией на сновидческий фасад Базилики Сан-Марко, или в более мирском воплощении Прокурации - это объясняли длительной экспозицией, необходимой в сыром воздухе Венеции, но на самом деле причиной было двойное гражданство аэронавтов в царствах повседневности и призрачности, именно лазаньони была дарована ясность зрения, необходимая для того, чтобы стать свидетелями битвы. Лишь им одним. Погруженные в мечты, как пресловутое голубиное племя, они всматривались в небеса и почувствовали, что в это утро из дымки сфумато проступит что-то еще, какое-то явление... что-то, что должно было заткнуть за пояс и Друзей, и Товарищей, это будет чудовищный оглушительный хриплый крик из невидимого, обращенный ко всем сразу, что-то почти вещественное, смертоносная неминуемость в воздухе, словно что-то враждебное пыталось принять форму и выйти в мир с помощью длинных сухих резких ударов, разорвав ткань четырехмерного пространства. При каждом залпе два воздушных судна расходились под углами, которые было почти невозможно прочитать правильно - так искажена была среда, через которую должен проходить свет.
  
   Кажется, легкомыслие суждений было свойственно экипажам обоих суден. Пристрелка угнетала их всех, как проклятие, с малообъяснимой загадочной синхронностью. На несколько градусов или даже дуговых минут их наводчики упраздняли Время - то, что они видели 'сейчас' перед глазами, на самом деле еще не существовало, но должно было появиться лишь через несколько секунд после наступления 'сейчас', в зависимости от платформы и цели, сохраняемого курса и скорости, или допущений 'курса и скорости', поскольку ветер менял их не совсем предсказуемым образом.
  
  Кампаниле простиралась по строгой диагонали, испачканная голубями, испещренная бледными и темными цветами, заметно отвесная, склонялась, словно для того, чтобы поведать тайну, изнуренная, как городской пьяница...
  
   В следующее мгновение Пажитнофф увидел старинное здание, аккуратно окруженное ансамблем кирпичных сооружений, каждое очерчено светящимся контуром, висело в пространстве,, словно время замедлилось и все преобразования форм стали видны, чтобы начать свое мягкое несмертельное нисхождение, вращаясь и преображаясь всеми возможными образами, словно пытаясь соответствовать условиям какого-то безумного авитаминозно-теоретического анализа, пока не обрушились в облаке пыли, скрывшем все соображения под огромным пятном неопределенности цвета умбры.
  
  Среди оружия, которое упаковали с собой парни, была их собственная уникальная модель авиационной торпеды, изобретенная д-ром Чиком Заднелетом не столько с целью уничтожения или повреждения судна противника, сколько для того, чтобы 'напомнить о его врожденной уязвимости перед гравитацией'. Обычный комплект включал шесть снарядов - Друзья называли их 'воздушной рыбой', в манифесте о вооружениях 'Беспокойства' они назывались Контрплавучими Устройствами.
  
   Невысказанный вопрос критического разбора битвы, проведенный ими сразу после полуденного приема пищи: не одна ли из этих торпед, которой выстрелили в 'Большую Игру' без учета ряда решающих факторов, например, влажности, упала на Кампаниле.
  
  - То, что стояло тысячи лет, - подчеркнул Рэндольф, - что не могли разрушить ни буря, ни землетрясение, что не тронул даже катастрофический Наполеон Бонапарте, мы неуклюже сломали в мгновение ока. Что станет следующей целью нашей некомпетентности? Нотр-Дам? Пирамиды?
  
  - Это несчастный случай на войне, - настаивал Линдси. - И я не уверен, что это вообще мы сделали.
  
  - Так что ты на самом деле что-то видел, Ноузворт? - поинтересовался Чик Заднелет.
  
  - Жаль, -хмыкнул Линдси, - что так редко в пылу битвы я нахожу минуты досуга для научных наблюдений, но широко известная склонность другого капитана атаковать свои цели, сбрасывая каменную кладку, дает основания настоятельно, если не неминуемо, предполагать...
  
  - Когда мы были вверху, по траектории мы не смогли бы разрушить башню, - снисходительно заметил Чик. -У нас был барометр. Мы атаковали их.
  
  - ...в совокупности с их поспешным отступлением, - не замечая, продолжил Линдси, - словно они стыдились того, что совершили...
  
  - Эй, Линсди, ты еще можешь их догнать, если поторопишься, - поддразнил его Дерби.
  
  - Или мы можем послать в погоню за ними твоего родственника по материнской линии, Сосунок, одного лишь взгляда которого будет достаточно, чтобы подвергнуть смертельной опасности их боевой дух, если вообще не превратить их всех в камень...
  
   - Ну, твоя мать, - быстро парировал уязвленный юноша, - столь уродлива...
  
  - Джентльмены, - взмолился Рэндольф, и не нужно владеть телепатией, чтобы заметить в его голосе нотки нервного истощения, которому он сопротивлялся из последних сил, - мы могли нанести сегодня большой урон Истории, по сравнению с которым эти мелочные распри сжимаются до микроскопических размеров. Пожалуйста, будьте столь добры - оставьте их для минут досуга.
  
  Они договорились встретиться с Капитаном Пажитноффым и его офицерами на пустынном плесе берега Адриатики у Лидо, возле Маламокко. Капитаны обнялись со странной смесью церемонности и скорби.
  
   - Это ужасно, - сказал Рэндольф.
  
   - Это была не 'Большая Игра'.
  
   - Нет. Мы так не и не думали. Но и не 'Беспокойство'. Кто тогда?
  
   Кажется, русский аэронавт пытался разрешить этическую дилемму:
  
   - Сент-Космо. Вы знаете, что здесь есть что-то еще.
  
   - Например...
  
  - Вы ничего не видели? Не заметили ничего необычного?
  
   - Над Пьяццей, вы имеете в виду?
  
   - Где угодно. География не имеет значения.
  
   - Я не уверен...
  
   - Они появились...из какой-то другой среды, и снова исчезли в ней.
  
  - И вы верите, что это именно они опрокинули Кампаниле? - спросил Чик. - Но как?
  
  - Вибрационные лучи, почти такие же, как те, которые можем создавать мы, - сказал антипод Чика д-р Герасимофф. - Настраиваются на симпатическую частоту цели, после чего начинают индуцировать нарастающие колебания.
  
  - Как удобно, - мрачно проворчал Линдси, - что никто не может изучить руины и поискать четвертной кирпич, который вы любите бросать в тех, кто вам не понравился.
  
   Русский вяло улыбнулся, вспоминая картину обрушения:
  
  - Тетралиты используют только в ярости, - сказал он. - Мы переняли эту характерную деталь у японцев, которые не подарят вам ничего, в чем присутствует четверка, если не хотят вас оскорбить - японский иероглиф, обозначающий четверку, такой же, как иероглиф, обозначающий смерть.
  
   - Вы были в Японии, Капитан? - Рэндольф пристально взглянул на Линдси.
  
   - В наши дни кто из представителей моего рода занятий там не был?
  
   - Не знаком ли вам случайно господин Рёхэй Утида...
  
   Он утвердительно кивнул, глаза заискрились исступленной ненавистью:
  
  - Ублюдок, мы уже два года пытаемся его убить. Почти достали его в Иокагаме отличным ортогональным фрагментом - так близко он стоял во внутреннем угле, но промахнулись на несколько миллиметров, полны пиздетс! Такой этот человек везунчик!
  
  - Он показался нам вежливым джентльменом, когда проводил с нами собеседование для миссии...
  
   Пажитнофф настороженно прищурился:
  
   - Миссии?
  
  - В прошлом году его люди - организация под названием 'Общество Черного Дракона' - хотели нанять нас для проведения заурядной воздушной разведки.
  
  - Сент-Космо, вы с ума сошли? Зачем вы говорите мне всё это? Разве вы не знаете, кто они такие?
  
   Рэндольф пожал плечами:
  
   - Какая-то патриотическая организация. Я имею в виду - они могут быть японцами, но они гордятся своей страной столь же сильно, как любой другой народ.
  
  - Смирно, аэронавт! Это политическая конъюнктура! Цель 'Черного Дракона' - ниспровергнуть и устранить присутствие России в Манчжурии. Манчжурия принадлежит русским с 1860 года, но после войны с Китаем японцы уверены, что она принадлежит им. Игнорируя конвенции, Китайско-Восточную железную дорогу, желания Европейских Сил, даже свои собственные обещания уважать китайские границы, японцы собирают наихудших преступников Манчжурии, вооружают и тренируют их как партизанские отряды для войны с нами там. Я уважаю вас, Сент-Космо, и не могу поверить, что вы могли когда-либо согласиться работать на этих людей.
  
   - Манчжурия? - в недоумении спросил Рэндольф. - Зачем? Это жалкое болото. Полгода замерзшее. Зачем из-за нее столько хлопот?
  
   - Золото и опиум, - Пажитнофф пожал плечами, словно это было общеизвестно. Рэндольф об этом не знал, хотя теоретически способен понять, что страны мира на поверхности могут развязать войну за золото - это происходило в данный момент в Африке, говорили даже, что 'золотой стандарт' являлся фактором социального недовольства, как раз разгоравшегося в Соединенных Штатах. Также он знал, что шестьдесят лет назад шли 'Опиумные Войны' между Китаем и Великобританией. Но между историей и эмоциями базового уровня, приводившими ее в действие, страхом бедности, скажем так, и счастьем избавления от боли находился тот странный зазор, в который ему запрещено было проникать. Он нахмурился. Обе стороны погрузились в растерянное молчание.
  
   Анализируя позднее этот разговор, Чик Заднелет решил, что Пажитнофф лицемерил:
  
  - Ни в одном рассуждении о Манчжурском вопросе нельзя упустить из виду Транссибирскую магистраль, - заметил он. - С достаточно большой высоты, что мы всегда наблюдаем, этот колоссальный проект действительно выглядит почти как живой организм, не побоюсь этого слова - наделенный сознанием, со своими собственными потребностями и планами. Наши безотлагательные цели открытия огромных регионов Внутренней Азии могут еще более неотвратимо бросить ее в сети России, а в какой-то мере - способствуют доступу Европы к Шамбале, где бы она ни находилась.
  
   - Значит...
  
  - Следует предположить, что они здесь в поисках Путеводителя Сфинчино, как и мы.
  
  Тем временем, словно в архитектурной молитве, горожане начали реализовывать свои планы по восстановлению Кампаниле dov'era, com'era, как было, на том же месте, словно можно отменить урон, нанесенный временем и энтропией. Текстура хора городских колоколов изменилась - без самого низкого, Ла Мараньона, служившего для них якорем, воздухоплаватели намного сильнее чувствовали притяжение неба и неминуемое отбытие. Словно изменилась какая-то важная полярность и их больше не сдерживали, а звали.
  
   Или как сказал однажды вечером, на закате, Майлз:
  
  - Колокола - самые древние предметы. Они взывают к нам из вечности.
  
   Дойс и Слоут квартировали на участке Кэрли Ди, где Кэрли и его женщины устроили некое путевое ранчо для беглецов, шахтеров-бродяг, людей, составляющих угрозу для общества, и страдающих различными видами морального слабоумия - убогая маленькая тесная развалюха между межевых столбов, крыша которой, вполне возможно, была сделана из оконного стекла, несмотря на всю ту пользу, которую она приносила в бурю.
  
   - Разносчик, мы идем в город, найди нам киску и приведи сюда...
  
  - Нельзя приводить женщин в места вроде этого, Слоут. Это их расстроит, они здесь увидят только слюну, коричневую от табака, крыс, старую еду - это испортит им настроение.
  
  -Тебе не нравится эта комната?
  
  - Комната, да это даже не конюшня.
  
   - Не хотелось бы думать, что ты собираешься вернуться домой.
  
  - Мы лучше пойдем в город. К 'Большому Билли', или 'Еврейке Фанни', или куда-нибудь еще.
  
  Они въехали в город. Их встретило пугающее и насыщенное электрическое освещение, подчеркивающее морщины на коже и складки на одежде. Бурление голосов людей и животных. Кто-то мучился от боли, кто-то веселился, кто-то заключал сделки. Теллурид. Крид, но вход и выход из него были необратимы.
  
  - Давай зайдем в Космополитен на минутку.
  
   - Зачем? Киски только гоняются за мышами.
  
  - Одни киски в голове, Большая S.
  
   - Лучше покурить опиум, - свернув в сторону, когда Дойс игриво достал и показал свой магнум .44. Скрытая отсылка к эпизодическому роману Дойса с Сян-Чао, работавшей в прачечной вниз по улице. Это была обычная практика общения партнеров, и в тот вечер каждый из них выбрал предпочтительный для себя способ отдыха, воссоединившись лишь спустя несколько часов после окончания этого длинного ослепительного ночного бодрствования, которым славился Теллурид.
  
  Перед рассветом Дойс зашел, пошатываясь, в закусочную 'Нонпарель', на плече Слоута была двустволка. В заведении много голодных пьяниц. Погонщики со слабо развитыми навыками общения бегали между столами за салунными девицами, которые не уставали убегать настолько быстро, насколько это было необходимо. Помещение заполнено сальным дымом. Мэйва выходила из кухни и возвращалась обратно, готовя и обслуживая столики, которые не обслуживала Лейк. Обе женщины поддерживали уровень решительных бурных хлопот, словно позволяя тысячам мелочей дня заполнить то, что иначе стало бы каким-то невыносимым вакуумом.
  
  Дойс воспринял это, как 'женскую неугомонность', которую, как ему казалось, он понимал. Когда Лейк подошла, чтобы поинтересоваться, безмолвно подняв брови и подбородок, собираются они что-то заказывать или будут сидеть просто так, он не заметил, как соблазнительно она выглядела. Удивило его то, как она сохранила огонь в глазах, редкий для официантки под конец длинной смены. Позднее он узнает и о несмываемой тьме, которая могла и не быть, но, наверное, была пятном какого-то тайного греха.
  
  - Не торопитесь, парни, фургон бакалейщика приедет до полудня, там обязательно найдется что-нибудь, что вы сможете съесть.
  
   - Наслаждаясь пейзажем, - вежливо сказал Дойс.
  
   - Ничто не сравнится с этим южным Кэнон-Сити, полагаю.
  
   - Ууух, - восхищенно пробасил Слоут.
  
   - Кофе, - пожал плечами Дойс.
  
   - Вы уверены? Хорошенько подумайте.
  
  - Лейк, - позвала из кухни Мэйва как раз в тот момент, когда Слоут проворчал: 'Дойс'. Пар и дым клубились из окна кухни к снопам белого электрического света лампочек, висевших на высоких ободранных еловых шестах. На улице взволнованно говорили по-китайски. Длинное эхо взрыва донеслось откуда-то из долины. Свистки раздавались на шахтах в горах. Утро просачивалось сквозь ресницы и подошвы ботинок, встречало, как маршал, седельная сумка которого заполнена патентами. Лейк пожала плечами и вернулась к работе.
  
   Слоут сидел, кивая головой и улыбаясь чему-то своему:
  
   - Штафирки, черт возьми. Это сигнал к началу вашей расплаты, амиго.
  
  - Не переживай так, кому это нравится или не нравится, Слоут.
  
   Тем временем на кухне:
  
  - Лучше следи, когда с тобой начнут флиртовать, Лейк, это опасный тип - этот маленький ковбой.
  
  - Мама, я даже не запомнила, как его зовут.
  
  - Я видела, что ты задумала. Здесь бывает по сто мужчин в день, некоторые из них - нормальные привлекательные мужчины с целлулоидными воротничками, но ты полностью погружена в работу, а стоит появиться не достойному доверия маленькому головорезу, у которого на лбу написаны неприятности - и ты уже готова, я даже не знаю, на что.
  
  - Да.
  
   - Лейк...
  
   - Подразнить тебя, мам?
  
  Что именно это было - что начало так звенеть в душе Лейк, так благовестить внутри, невидимое ночью... возможно, то, как тем утром из дыма комнаты начали медленно проступать черты его лица? Словно старое воспоминание, старше ее самой, что-то, что случилось раньше, и она знала, что сейчас должна пройти через это снова... И то, как он на нее смотрел - знающим взглядом, хлеще, чем самый чванливый шалопай, когда-либо ею встреченный, допущения были приняты, и не им, а какой-то внешней силой. Приходилось держать высоту.
  
  Что касается Дойса, конечно, он 'знал', кем она была - у нее было лицо мужчины, черт возьми. Дойс был коротышкой, едва ли намного выше ее - в честной схватке она могла бы даже его победить, но схватка не была честной. Никогда не будет. Он верил, что его изюминка - это ядовитый ореол заказных убийств, беспримесная порочность всего, что он делал, когда не был с ней. Женщины могут сколько угодно это отрицать, но нет ни одной, которая тайно не влюблена в наемного убийцу.
  
   И могло оказаться, к удивлению Лейк и всех остальных, что она была одной из этих страстных молодых женщин, которые верят, как любят говорить мексиканские сеньориты, что человек не может жить без любви. Что любое вторжение любви в ее жизнь будет подобно внезапному смеху или приобщению к религии, станет даром свыше, и она не должна позволить ему просто снова уйти и притвориться, что он ушел навсегда. К несчастью, сейчас 'он' пришел в виде Дойса Киндреда, для которого ее ненависть оказалась неотделима от ее страсти.
  
   Осложнял дело, но не мешал ей спать по ночам молодой Уиллис Тернстон, врач в Больнице для Шахтеров, которого она встретила, когда работала там, прежде чем устроиться в закусочную на постоянной основе. Уиллис был прелестно непосредственен, и понадобилась не одна прогулка среди дикой флоры, чтобы он объявил о своих намерениях.
  
  - Не могу сказать, что я тебя люблю, Уиллис, - она решила, что должна ответить столь же непосредственно. К тому времени она уже встретила Дойса, это был самый простой способ сказать правду, ее почти невидимую тень, и ей не нужно было ждать учащения сердцебиения, чтобы увидеть разницу.
  
  - Ты - очень лакомый отрез ситца, как так получилось, что ты до сих не замужем? - вот как Дойс предложил ей руку и сердце.
  
   - Думала выждать время, наверное.
  
   - Время - это что-то, что тебе дают, - философски сказал он, - его нельзя выждать.
  
   Это был не совсем упрек, равно как и не мольба, но она должна была что-то понять:
  
   - Сейчас так хорошо - ничто на свете не сделает ситуацию лучше. Но что будет, когда мы состаримся?
  
   - Если не сможем победить время. Никогда не состариться.
  
   Она никогда не видела у него такой взгляд:
  
  - Надеюсь, это не слова Билли Кида.
  
   - Нет. Намного бредовей.
  
   Он был близок к тому, чтобы рассказать ей всё.
  
  Его ступни болели, его пальцы дрожали, стук его сердца был слышен в конце улицы и за несколькими поворотами, а она смотрела на него без малейшего волнения, пытаясь сохранять хладнокровие, ожидая, сама не знала, чего. Они оба так легко попали во власть этих внезапных страстей. Их взгляд стал диким, шейные мускулы вышли из-под контроля, им стало все равно, где они находятся и даже кто вокруг.
  
  Дойс в своем неосмотрительном состоянии чувствовал, что его сердце тает, а член наливается кровью и сходит с ума от нее, одновременно.... Неполноценный в смысле знания человеческих эмоций, он возжелал Лейк сверх любой меры, которую мог себе представить. Он умолял, фактически умолял - самопровозглашенный профессиональный головорез и всё такое - выйти за него замуж. Даже уважая ее желание не заниматься сексом до свадьбы.
  
  - Раньше для меня это было не важно. В том-то и дело. Теперь важно. Лейк? Я изменюсь, клянусь.
  
  - Я не говорю, что мы должны сразу идти в церковь. Подумай, с кем ты обручаешься. Ты не обязан быть 'лучше', чем ты есть.
  
  Кто-то сказал бы, что уже тогда она знала, что он совершил. Но, черт возьми, ей не помогло это знание.
  
  Однажды Мэйва поменялась сменами с Олеандрой Прудж, которая, хоть и была слишком молода, чтобы стать совестью Теллурида, не теряя времени, начала преследовать Лейк.
  
   - Говорят, Дойс Киндред - один из тех, кто убил твоего отца.
  
   Не так громко, чтобы в 'Нонпарели' умолкли разговоры, но это была последняя капля:
  
   - Кто говорит?
  
   Наверное, ее пульс совсем исчез, но она не собиралась падать в обморок.
  
  - В этом городе нет секретов, Лейк, слишком многое тут происходит, нет времени скрывать, да и мало кто об этом печется, если на то пошло.
  
   - Мама слышала эти разговоры?
  
   - Надеюсь, нет.
  
   - Это ложь.
  
   - Хм. Спроси у своего кавалера.
  
   - Наверное, я так и сделаю.
  
  Лейк поставила тарелку на стол с такими грохотом, что горка горячих пирожков, каждый из которых блестел жиром от бекона, упала, неприятно удивив домкратчика, который с криком отдернул руку.
  
  - Разве не горячо, Эрвин, - нахмурилась Лейк, - но дай я поцелую, станет легче.
  
  - Ты оскорбляешь память отца, - скорчила недовольную мину Олеандра, - что ты делаешь.
  
   Восстановив горку на тарелке, Лейк дерзко оглянулась.
  
  - Мои чувства к мистеру Киндреду, - пытаясь копировать интонацию школьной учительницы, - это не твое дело, и то, что я чувствовала к Веббу Траверсу - это совсем другое.
  
   - Это и не могут быть одинаковые чувства.
  
   - С тобой такое было? Ты вообще знаешь, о чем говоришь?
  
   Не слушают ли их с той стороны прилавка с пристальным вниманием?
  
   Когда Лейк вспоминала об этом, ей казалось, что все были в курсе с той минуты, когда новости достигли города, и только они с Мэйвой, две бедные гусыни, узнали обо всем последними.
  
  Потом они пристально посмотрели друг на друга, не могли уснуть, в комнате, которую они делили, стоял запах свежеспиленного дерева и краски.
  
  - Я не хочу, чтобы ты с ним виделась. Только попадись он мне, застрелю его к чертям.
  
  - Мам, ты ведь знаешь этот город и людей вроде Олеандры Прудж, не обращай внимания на то, что они говорят, особенно, если это кого-то ранит.
  
  - Я нигде не могу показаться, Лейк. Ты выставляешь нас всех дураками. Это нужно прекратить.
  
   - Не могу.
  
  - Постарайся.
  
  - Он предложил мне выйти за него замуж, мам.
  
   Это была не совсем та новость, которую Мэйва рассчитывала услышать.
  
  - Ладно. Значит, ты сделала свой выбор.
  
  - Потому что я не верю этим злопыхательским разговорам? Мам?
  
  -Тебе лучше знать. Я была безумна так же, как ты сейчас, черт, даже еще безумнее, это заканчивается быстрее, чем ты успеешь высморкаться, однажды ты проснешься, и, о, бедная девочка...
  
  - Ох. Так вот что случилось с тобой и папой.
  
  
   Она пожалела прежде, чем эти слова сорвались с ее губ, но вагон катился с насыпи, и ни одна из них не могла его остановить.
  
  Мэйва вытащила из-под кровати свой старый парусиновый чемодан и начала складывать в него вещи. Она делала это аккуратно, как любую повседневную работу. Ее вересковая трубка и кисет, младенческие ферротипы всех ее детей, запасная английская блузка, шаль, потрепанная Библия. Сборы заняли немного времени. Вся ее жизнь, всего лишь. Ладно. Она в последний раз подняла глаза, на ее лице было неизмеримое горе.
  
  - Это всё равно, как если бы ты тоже участвовала в убийстве отца. Никакой, черт возьми, разницы.
  
   -Что ты сказала?
  
   Мэйва взяла чемодан и пошла к двери.
  
   -Что посеешь, то и пожнешь.
  
   - Куда ты собралась?
  
   - Не твое дело.
  
   -Поезд будет только завтра.
  
  - Я подожду его прибытия. Не хочу ни минуты оставаться в этой комнате с тобой. Буду спать на вокзале. Пусть все смотрят. Пусть смотрят на чертову глупую старуху.
  
   И она ушла, а Лейк сидела там, ее ноги дрожали, но в голове не было ни одной мысли, она не пошла за ней, на следующий день она услышала свист и шум отходящего поезда, и после того, как он выехал из долины, она больше никогда не видела мать.
  
  - Это...отвратительно, - покачал головой Слоут, - в смысле меня сейчас стошнит чертовым ланчем.
  
  - Ничем не могу помочь. Думаешь, я хоть что-то могу с этим сделать? - Дойс рискнул бросить на своего соратника быстрый взгляд, прося хоть о каком-то понимании.
  
   Без шансов.
  
  - Тупица. Это всё твоя история, которую ты себе рассказываешь -послушай, всем наплевать, женишься ты на ней или нет, но если ты так облажаешься и всё-таки сделаешь это, что произойдет, когда она узнает правду об этом деле? Если еще не знает. Как ты уснешь хотя бы на минуту, если она будет знать, что это ты прикончил ее отца?
  
   - Я с этим живу.
  
   - Это ненадолго. Ты хочешь ей вдуть - только не говори ей ничего.
  
  Слоут не мог понять, что случилось с его партнером. Можно было подумать, что это его первое убийство. Возможно ли, учитывая, что жизни этих шахтеров дешевы, как бутылка виски, и легко исчезают в водосточной трубе дней, что Дойса преследовали мысли о том, что он совершил, и женитьба на Лейк казалась ему шансом помочь успокоиться духу, помоги ему Господь, и загладить вину перед ней?
  
  Снег укрыл вершины гор, вскоре белобрюхие мохноногие стрижи встали на крыло, в городе начали больше стрелять и разбивать головы, в ноябре ввели войска, посреди зимы, в январе, ввели военное положение, штрейкбрехеры работали в относительном мире, бизнес на некоторое время сбавил обороты, но потом поднялся, и Олеандра Прудж дебютировала в качестве ночной бабочки, шахтеры, которые думали, что знают жизнь, отшатывались в недоумении, покачивая головой. Несмотря на ее наряд, чопорный на грани невидимости, всегда сердитое лицо и склонность читать своим клиентам лекции на тему личной гигиены, она быстро обзавелась клиентурой и вскоре начала работать в борделе, из ее личной угловой комнаты открывался обширный вид на долину.
  
  Лейк и Дойс поженились с другой стороны гор в церкви прерий, колокольня которой была видна на многие мили, сначала она почти сливалась с цветом серого неба, в котором казалась не более, чем геометрическим эпизодом, но если подойти ближе, прямые линии начинали ломаться и вскоре расходились в разные стороны, как линии лица, которое слишком близко, церковь помнила нашествия большего количества зим, чем кто-либо из живших на этой территории мог бы сосчитать, была печальна от атмосферных воздействий, источала запах многих поколений мумифицированных грызунов, была построена из энгельмановой ели и восприимчива к звуку, как внутренности салонного пианино. Хотя редко музыка звучала в этом помещении, заблудившийся арфист или свистящий бродяга, входивший в прогнившие двери, добивался невероятных фиоритур, невозможных в привычной акустике.
  
   Церемонию провел швед, мигрировавший на запад из Дакоты, на нем была серая риза, тяжелая от пыли, лицо размыто, словно затенено под капюшоном, он не столько читал хорошо известные слова, сколько пел их, под аккомпанемент гармонического минора в этой подходящей звуковой коробке песня превратилась в темный псалом. На невесте было простое платье из бледно-голубой хлопчатобумажной ткани 'альбатрос', тонкое, как покрывало монахини. Слоут был шафером. В торжественный момент он уронил кольцо. Пришлось встать на колени в тусклом свете и поискать, куда оно могло закатиться.
  
   -Ну, что там на полу? - спустя некоторое время крикнул Дойс.
  
   - К нему лучше не приближаться, - проворчал Слоут.
  
  По завершении церемонии жена священника принесла стеклянную миску со свадебным пуншем и чашки, священник достал аккордеон и, словно не мог удержаться, сыграл им громогласный деревенский вальс из Остербрука, откуда приехали они с женой.
  
   - Что здесь? - поинтересовался Слоут.
  
  - Спиртное, - с серьезным лицом ответил священник. - Двадцать градусов? Персиковый сок... некоторые скандинавские ингредиенты.
  
  - Как это?
  
  -Шведский афродизиак.
  
   - Вроде, эмм...?
  
   - Название? Да, я могу вам сказать, но на диалекте провинции Емтланд это звучит почти так же, как 'вагина твоей матери', так что, если вы не произнесете это слово абсолютно правильно, вас могут не понять шведы, находящиеся на расстоянии слышимости. Хочу уберечь вас от неприятностей.
  
  Она была невинной невестой. В момент покорения она поняла, что хочет лишь одного - стать ветром. Стать тонкой, как лезвие, невидимое лезвие неизвестной длины, войти в царство воздуха и навеки парить в движении над разбитой землей. Дитя бури.
  
  Они проснулись посреди ночи. Она пошевелилась в его объятиях, ей не нужно было поворачиваться, она общалась с ним с помощью неожиданно разговорчивой дырки.
  
  - Черт. Мы действительно поженились, неужели.
  
  - Это значит поженились, - предположила она, - и это значит респектабельный брак. Теперь мы в теме, куда что вставлять,другое дело...
  
   - Черт, Лейк.
  
  Через неделю брачной ночи Дойс и Слоут подумали, что им пора совершить короткое турне по региону.
  
   -Ты не возражаешь, голубка моя?
  
   - Что...
  
   - Увидеть еще что-то, кроме кофе, - проворчал Слоут. Следующее, что она запомнила - они вышли из дверей и пересекли ущелье, они не вернулись к ночи, не вернулись, фактически, и через неделю, когда они появились снова, на расстоянии полумили она услышала раскаты хриплого пронзительного смеха, который Дойс и Слоут не могли контролировать. Они вошли и сидели там, смеясь, их глаза, темные от отсутствия сна, сверлили ее, не собираясь менять объект. Она чувствовала не страх, а, скорее, тошноту.
  
  Когда они достаточно успокоились,
  
  - Вы здесь задержитесь на какое-то время, - спросила она, - или зашли просто поменять носки?
  
  Этот вопрос вызвал у них новый приступ смеха.
  
  С тех пор почти каждый день происходили семейные скандалы. Слоут, казалось, поселился у них, и неизбежно встал вопрос его интереса к невесте.
  
   - Приступай, дружище, - однажды ночью предложил Дойс, - она вся твоя. Я могу сделать перерыв.
  
   - Только шестерки довольствуются вторым классом, это всем известно, а я не твоя чертова шестерка.
  
  - Ты отказываешься, Слоут? Может быть, это не материал с Маркет-Стрит, но, взгляни, всё еще хороша.
  
   - Она начинает дрожать, когда я подхожу ближе, чем на десять футов.
  
   - Она меня боится?
  
   - Спроси у нее, почему бы не спросить?
  
   - Вы боитесь меня, миссис?
  
   - Да.
  
  
  - Ну, я что-то такое и предполагал.
  
  Лейк не сразу поняла, что таковы были представления Слоута о любовной игре. Когда она это поняла, он уже давно уехал.
  
  Но пока - насколько плохой девочкой она стала? Следующий кадр - она разделась, и все они были в кровати на верхнем этаже 'Лосиного Отеля' в Колорадо-Спрингз.
  
  - Не видел ничего подобного после той китаянки в Рино, - сказал Дойс, - помнишь ее?
  
   - Ммм! Эта скособоченная киска!
  
   - Будьте серьезны, - сказала Лейк.
  
  - Клянусь, как бы в Х-образной форме, мы тебе покажем...
  
  Они держали ее голой большую часть времени. Иногда привязывали кожаными путами к кровати, но цепь была достаточно длинной, чтобы она могла двигаться. Им и не нужно было ее привязывать, она всегда была готова им повиноваться. После того, как она узнала, что ее могут брать сразу двое, она добивалась этого, обычно один в рот, а другой сзади, иногда в задницу, так что она быстро привыкла ко вкусу своих собственных жидкостей вперемешку с дерьмом.
  
  - Думаю, это делает меня на самом деле плохой, - тихо сказала она и подняла глаза на Дойса.
  
   Слоут схватил ее за волосы и толкнул лицом в член ее законного супруга.
  
  - Не это делает тебя на самом деле плохой, шлюха драная, на самом деле плохой тебя делает то, что ты вышла замуж за моего братка.
  
  - У нее билет на двоих, - рассмеялся Дойс. - Плохая девочка расплачивается.
  
  Она открыла у себя неожиданные таланты к иносказаниям и флирту, потому что ей нужно было быть осторожной и никогда не высказывать ничего, похожего на просьбу, в присутствии этих двоих - это могло испортить настроение быстрее, чем месячные.
  
   Фактически Дойс и Слоут были самыми обидчивыми злодеями из тех, кого она когда-либо встречала, что угодно могло вывести их из себя. Например, трамваи на улице, если свисток одного из них фальшивил. Лишь однажды она была достаточно неосмотрительна, чтобы предложить: 'Парни, почему бы вам не оставить меня в покое и не ублажить друг друга для разнообразия?', после чего последовал шок и гнев, не утихавший еще несколько дней.
  
   Слоут был лаком до зеленого цвета. Он приходил с этими вещами, почти всегда - где-то украденными, и хотел, чтобы она их надела: рукавицы, детские чепчики, мужские велосипедные штаны в обтяжку, шляпы со срезанными полями и плоские, неважно, что, лишь бы они были какого-нибудь оттенка зеленого.
  
  - Дойс, твой партнер просто сумасшедший.
  
  - Да, видеть не могу зеленый, предпочитаю лавандово-лиловый, - протягивая испещренный пятнами жира полосатый передник примерно такого цвета. - Как тебе?
  
  Они привезли ее в Четыре Угла и положили так, чтобы одно колено указывало на Юту, другое - на Колорадо, один локоть на Аризону, другой - на Нью-Мексико, а точка проникновения была как раз над мифическим перекрестием. Потом вращали ее в разные стороны. Ее миниатюрные черты были вдавлены в грязь, грязь цвета крови.
  
   Некоторое время у них была трехсторонняя семья сомнительной степени уюта. Напарники, как оказалось, пока что не желали разрывать узы партнерства, а Лейк не собиралась позволить кому-то из них уехать по плато на расстояние дальше выстрела винтовки. Дойс храпел, даже когда не спал. Слоут не особо заморачивался купанием, он испытывал суеверный ужас перед этим действием, веря, что, если он помоет руки, его настигнет беда. Лейк лишь однажды удалось уговорить его это сделать, и в тот же вечер, когда они сидели за ужином, что-то с чудовищным грохотом упало на крышу и суп Слоута разбрызгался.
  
   - Вот! Видишь? Всё еще считаешь меня сумасшедшим?
  
   - Боже, - сказала Лейк, - это сурок.
  
  - С ней всё в порядке, - признался Дойс партнеру, - эта боль при анале - ничего страшного.
  
   - Это твоя эпитимья, бродяга huevón, - сказал Слоут со своим смешным мексиканским акцентом.
  
  - Католические штучки. Ничего не понял, но всё равно спасибо.
  
  
  - Неважно, что ты понял, даже что ты думаешь. Если ты вообще думаешь, pinche cabrón, чертов сводник. Ты убиваешь, ты платишь.
  
  - Или убирайся вон, - сказал Дойс с холодной улыбкой, словно ему доставляла удовольствие вся эта ситуация. Конечно, Слоут замечал тревожные знаки, как телеграфист, сообщающий о полуночном поезде, который приближается к вокзалу, полному террористов со злыми умыслами.
  
  Однажды в Теллуриде Дойса вызвали в кабинет того самого представителя компании, который нанял его, чтобы он позаботился о Веббе, сейчас казалось, что это было много лет назад.
  
  - Динамитные бесчинства продолжаются, мистер Киндред.
  
   Дойсу не нужно было притворяться озадаченным:
  
   - Старик Вебб не был единственным анархистом в Сан-Хуане, не так ли?
  
  - Тот же способ, динамит подключают к двухдолларовым часам марки 'Ингерсолл', он даже бомбы взрывает при свете луны, как Траверс.
  
   Дойс пожал плечами:
  
  - Это может быть его подмастерье.
  
  - Мое начальство считает, что нужно задать вам один деликатный вопрос. Пожалуйста, не поймите превратно. - Дойс видел, к чему идет дело, но оставался спокоен и ждал. -Вы уверены, что убили его, мистер Киндред?
  
  - Его похоронили на шахтерском кладбище в Теллуриде, пойдите откопайте его и удостоверьтесь.
  
   - Его уже нельзя должны образом опознать.
  
  - Вы хотите сказать, что я застрелил какого-то бездельника? Первого попавшегося нищеброда из салуна, который мне попался на пути? Теперь владельцы хотят получить обратно свои деньги, да?
  
   - Разве я так говорил? О боже. Мы так и знали, что вы рассердитесь.
  
  - Черт возьми, я зол, кем, черт возьми, вы себя возомнили...
  
   Отдавая дань уважения этому корпоративному актерству, он, кажется, не очень волновался о том, кого таким образом спровоцировал.
  
  - Есть еще один аспект - ваши личные отношения с дочерью это типа...
  
   Дойс пронзительно вскрикнул, подпрыгнул на несколько футов от пола, его руки находились на расстоянии всего нескольких дюймов от горла представителя компании, когда его вдруг удивило появление самовзводного револьвера 32-го калибра из каких-то складок магазинного костюма его жертвы, не говоря уже о другом оружии в руках конфедерата, которого на мгновение обезумевший Дойс даже не заметил. Представитель компании проворно отскочил в сторону, и Дойс наткнулся на пишущую машинку.
  
  - Обычно мы не мстительные, - прошелестел представитель компании. - Конечно, мы понимаем, что может существовать бомбист-подражатель. К вам применяется презумпция невиновности, пока мы не закончим расследование. Но если будет доказано, что вы взяли плату за работу, которую не выполнили, ладно. Кто знает, какую форму тогда может принять наша обида.
  
   Ну, это мог быть кактус, таинственным образом однажды взорвавшийся возле его головы в Кортесе, или, возможно, пиковый туз, вскоре после этого пришедший по почте, но в какой-то момент Дойс начал мягко намекать Лейк, что его преследуют.
  
  У нее всё еще бывали странные приступы невинности. Она представила, что он задолжал деньги, или что-то краткосрочное вроде этого, мелкие неприятности, которые вскоре разрешатся.
  
  - Кто они, Дойс? Это что-то тянется еще из Бьюта?
  
   Он не мог себе позволить ослабить хватку, особенно, когда его глаза так простодушно смотрели на него.
  
   - Не совсем, - он притворился, что объясняет, - оказалось, что тамошние парни достаточно серьезно относятся к обидам - слишком много возможностей обидеть, достаточно за день и так далее. Если обиду можно вынести за пределы города, зачем прощать в Бьюте?
  
   - И...
  
  - Слушай, я почти уверен - кто бы это ни сделал, за этим стоят владельцы шахты, это их заказ.
  
  - Но..., - она нахмурилась. Она пыталась понять, хотела по крайней мере сделать вид, что поняла, но чувство было такое, словно прыгнула, и кто-то обрезал трос, ведущий в центру Земли. - Ты сделал что-то, что не должен был делать, Дойс?
  
   - Может быть. Ничего сверх их приказов.
  
   - Ты преданный солдат. Тогда зачем им посылать кого-то за тобой?
  
  Он пристально посмотрел на нее, широко раскрыв глаза, словно спрашивая: 'Ты разве еще не поняла?'.
  
  - Иногда, - в конце концов сказал он, - они хотят исключить любую возможность того, что позже ты проболтаешься.
  
  Вскоре прошел слух, неподтвержденный, но многообещающий, как первый снег осенью, что владельцы шахт перепоручили эту работу жителям Юты, отряду каких-то действительно смертоносных наездников из колена Данова, которым годы отставки казались не слишком насыщенными событиями. Старые мальчики, которые хотели взять с собой 'Ангелов мщения' - типично винтажные кольты времен Гражданской войны со спиленными стволами. Старичье на побывке из Ада.
  
  - Стрельба с большого расстояния не входит в перечень их трудовых навыков, они не возражают против сближения.
  
   - Ты боишься, Дойс? - спросил Слоут.
  
  - Прямо в точку, и если бы ты включил мозги, которые получил при рождении, ты бы тоже боялся.
  
  - Что нам делать? Сбежать?
  
   - Нам?
  
  - Предполагается, что я должен ждать их появления? Нормально, если я возьму дробовик или что-то вроде того? И пару патронов к нему, возможно?
  
  - Они ищут не тебя, Слоут.
  
  - Может быть, они думают, что я знаю, где ты.
  
   Дойс был слишком напуган, чтобы обратить должное внимание на взгляд, которым на него смотрел Слоут. Потом это начало его преследовать, начался период, когда Дойса посещали чернейшие подозрения насчет его старого соратника. Если этот представитель компании, например, решил встретиться с Дойсом, почему ему было не встретиться со Слоутом, но более результативно?
  
  Может быть, Слоут так боялся за свою жизнь, что заключил какую-то сделку с преследователями.
  
  - Конечно, - Дойс словно слышал его признания, - я хотел убить старого ублюдка сразу, но Дойс - не хочу обвинять его сейчас, но он потерял самообладание... я не знаю, как-то утром, мы проснулись, в Долоресе, а Траверса след простыл, и Дойс не выглядел расстроенным, и мы договорились сказать вам, ребята, что старик мертв. Но он не был мертв, понимаете, о чем я?
  
   - Думаю, мы уловили суть, мистер Фресно.
  
  В любом случае, всё слишком усложнилось, чтобы продолжаться долго, и, наконец, пришел день, когда Слоут ускакал по дороге, смутно ведущей на Юг, воздух в тот день был неестественно застывший, пыль, которая поднялась за ним, никак не соглашалась оседать, только раздувалась, пока не начало казаться, что он превратился в уползающее создание из пыли длиною много миль, Дойс облокотился на забор и почти целый час наблюдал за отъездом, а потом несколько дней был молчалив...
  
   Когда они остались вдвоем, Дойс или вообще не спал, или спал очень мало. Бодрствовал всю ночь. Однажды проснулся посреди ночи, в небе не было никаких источников света, какая-то зловонная зловещая груда шлака от переработки девственного лунного серебра у их ночной кровати, он увидел рядом светящееся лицо, висевшее над тем местом, где должно было находиться лицо Лейк, но этот призрак парил высоко, слишком высоко над полом, или над тем местом, где должен находиться пол. И это было не совсем ее лицо. Потому что оно не отражало свет, от небес или от камина, а излучало свой собственный, ее лицо отражало чувство безоглядно расходуемого ресурса, когда ничего не получаешь взамен - можно сказать, выражение жертвы. Дойсу это не понравилось, он не хотел жертв, они никогда не входили в его планы или в карточные игры, в которые он умел играть.
  
   После похорон Вебба Риф уехал по своим делам, а Фрэнк, боясь за свою безопасность, незаметно вернулся в Голден на крыльях инерции, он собирался поспрашивать у людей, искал ли его кто-нибудь, но, кажется, знал ответ на этот вопрос. Тогда он был молод и не знал, как восстановить присутствие духа, ему понадобилось достаточно много времени, чтобы собрать свои вещи, сесть в электровоз и вернуться в Денвер. В следующем году он испробовал множество способов маскировки, в том числе усы, бороды, стрижки авторства лучших цирюльников при отелях, но заклинило его, когда он решил заменить шляпу на головной убор с более узкими полями, густого цвета дороги вниз, которая, как ему казалось, стала длинной полной горечи тропой.
  
  Вскоре он начал рассматривать варианты образцов - менеджеров среднего звена, у них был городской стиль, но во внешности что-то от горных инспекторов, они предлагали купить напитки, проскальзывали на свободное место за карточным столом, смотрели на Фрэнка, словно предполагалось, что он должен знать, что они имеют в виду. Сначала он думал, что дело в Рифе, что этих посетителей наняли, чтобы они выследили его брата, и они здесь в поисках информации. Но очень быстро выяснилось, что дело не в этом. В любом случае, беседа, когда таковая имела место, всегда касалась вопросов трудоустройства. Работал ли он, и чего бы ему хотелось, и не собирался ли он сменить работу, и так далее. Медленно, не совсем с помощью интуиции, о чем минимум дюжина женщин с радостью ему сообщила, он понял, что эти мужчины представляли интересы 'Вайб Корп' или ее филиалов, так что его немедленный ответ не имел значения, хотя он старался никогда не выдавать свою досаду.
  
  - Сейчас денег достаточно, - он научился улыбаться, изображая искренность. - У вас есть визитка? В случае необходимости я, конечно, с вами свяжусь.
  
   Он начал осторожно спрашивать у людей о деле Вебба. Не очень успешно. Дела вообще больше не было. Попробовал обратиться в Федерацию шахтеров, но никто не признался бы, что что-то знает, и вскоре радушие Фрэнка истощилось.
  
   Странно. Казалось бы, им нужно быть повежливее в Арапахо, но, кажется, у них были важные дела, время убегало, новые проблемы каждый день, всё время надо быть в курсе - вот как они это видели.
  
  Он не был детективом, и не очень-то много времени провел за расследованиями, но, пристально следя за улицей, не мог отделаться от предположения, что 'Вайб Корп', похитившая его младшего брата Кита, стоит и за убийством Вебба Траверса. Это усложняло для него вопрос серьезного будущего в качестве горного инженера, во всяком случае - в США. Возможно, ему следовало подумать о переезде за границу. В каждой конторе по найму сотрудников, в которую Фрэнк заходил по эту сторону Скалистых гор, о нем слышали, знали о щедрых предложениях Скарсдейла Вайба и интересовались, почему Фрэнк не стал до сих пор хотя бы региональным представителем Вайба. Как Фрэнк должен был это объяснить? Этот человек, возможно, стер с лица земли моего отца, как след от воды с куска мыла, и теперь я не тороплюсь принять его благотворительность? Конечно, они думали, что уже знают всю историю, и теперь были ошеломлены христианской удалью жеста Скарсдейла по отношению к Вайбу, понимая, что обычай и практика в горах тех времен предусматривают как можно более оперативную присылку к нему наемного убийцы, на всякий случай, потому что в его крови может оказаться Анархизм или что-нибудь подобное. Но они не могли понять, что нанимают не предмет.
  
   Конечно, он совсем раскис от серебра и золота. Спустя некоторое время понял, что совсем их избегает. Говорил себе, что просто практичен. Впал в нужду от взлетов и падений обоих металлов, особенно после Отмены 93-го года. Таблица элементов была полна других возможностей, 'зерна минералогии', как говаривал один из его профессоров, 'просто сидели там, часть Творения, ждали кого-то, кто определит, как их можно использовать'.
  
  Так он начал работать с менее гламурными элементами, например, с цинком, в результате чего проводил в округе Лейк больше времени, чем когда-либо мог надеяться.
  
  Лучшие времена Лидвилла остались в прошлом, в эпоху 'после Отмены' города Хоу Тейбор больше не существовало, хотя вдова, уже ставшая легендой, продолжала жить отшельницей в горной выработке 'Несравненная' с винтовкой, которую без колебаний использовала против каждого, кто подходил слишком близко, словно ее обуревало мистическое желание вырастить в центре земли особей из ада, которых еще не изобрели. Интерес сместился с серебра на цинк - началась настоящая Цинковая Лихорадка, это был, фактически, самый выгодный металл, который можно было добывать в тот момент, его цена превышала стоимость золота и серебра вместе взятых. Кажется, какой-то яркий инженер изобрел способ переработки терриконов, оставшихся от старых серебряных шахт эпохи 'до Отмены', так что некоторые обогатительные фабрики осуществляли добычу цинка на уровне 45-ти процентов.
  
   Методика работы с обычным местным сфалеритом была незамысловата - сначала вы удаляли серу, обжигая сфалерит до появления окиси цинка, а потом преобразовывали оксид в металлический цинк. Но шлак в Лидвилле, возвышавшийся черными грудами, не говоря уже про покрытие улиц и переулков, был экзотической и по большей части неизвестной смесью угольной пыли, окалины, обманки, серого колчедана и других химических соединений меди, мышьяка, сурьмы, висмута и чего-то еще, что шахтеры называли 'Провалившаяся Молли' - разные элементы выходили при разных температурах, так что необходимо было изучать вопросы дистилляции. Они неясно вырисовывались где-то в черной тайне над яркими интерьерами и игроками в штос, и над ненасытно желанными девушками, иногда можно было увидеть, как призрачные фигуры стояли на коленях, пытаясь дотронуться к одному из этих столбов шлака, с благоговением, словно в какой-то контр-Христианской Евхаристии эти столбы воплощали тело потусторонней возлюбленной.
  
  
  - Немного похоже на алхимию, - решила Рен Провенанс, девушка-антрополог, которая год назад окончила Рэдклифф-Колледж и вернулась на восток, где Фрэнк неожиданно с ней спутался.
  
   - Да. Ничего не стоящая грязь превращается в деньги.
  
  - Через несколько столетий эти отвалы всё еще будут здесь, кто-то будет проходить мимо, посмотрит на них и заинтересуется. Может быть, возьмет их для строительства каких-то зданий, правительственных сооружений, может быть, храмов. Древние тайны.
  
  - Пирамиды Египта.
  
   Она кивнула:
  
  - Эта форма свойственна многим древним культурам. Тайная мудрость - разные детали, но основная структура всегда одинаковая.
  
   Фрэнк познакомился с Рен однажды субботней ночью в варьете в Денвере. В зале играл негритянский оркестр ложек и банджо. Она была со знакомыми из колледжа, среди них - несколько гарвардских мудрецов, которые хотели посетить китайский салун в квартале 'Сыны неба'. К радости Фрэнка Рен отказалась.
  
  - И не забудьте попробовать булочку 'Медвежья лапа' в гостинице 'Осьминог', парни!
  
  Она стояла и махала им рукой, пока они не исчезли за углом.
  
   Когда они остались одни:
  
  - Что я на самом деле хотела увидеть, - призналась Рен, - так это Денвер-Роу и публичный дом. Ты проведешь меня?
  
   - Что? Оу.
  
   Фрэнк увидел в ее карих глазах искру, значение которой он теперь знал слишком хорошо, чтобы воодушевиться, эта искра скрывала склонность ко мраку, на которую он уже тогда должен был обратить больше внимания.
  
   - И...это исключительно для научных целей, конечно.
  
   - Что ни на есть антропологических.
  
   Они пришли на Маркет-Стрит в 'Зеркальный дом' Дженни Роджерс. Рен немедленно окружила половина гостиной девиц, ее нежно повели наверх. Немного позже ему довелось заглянуть в дверной проем, там была она, одежды на ней было не то чтобы много, вся в черном, тесная шнуровка, чулки перекошены, она стояла в открытом полиэдре зеркал, рассматривая себя под разными углами. Преображенная.
  
   - Интересный наряд, Рен.
  
   - Вся эта езда и прогулки по горам, и активность на свежем воздухе, для меня просто облегчение -снова вернуться к шнуровке корсета.
  
   Девушки веселились:
  
   - Гляди, ты его сейчас возбудишь.
  
   - Не возражаешь, если мы его одолжим на некоторое время?
   - О, - когда его начали тащить, - но я думал, что мы собирались..., - не в состоянии перестать смотреть, или, как он мог бы сказать, 'глазеть' на интригующе разодетую Рен столько, сколько мог.
  
  - Не волнуйся, Фрэнки, она будет здесь, когда ты вернешься, - сказала Файнесс.
  
   - Мы о ней позаботимся, - заверила его с порочной улыбкой Фейм.
  
  Это заставило Рен отвлечься от длительного самолюбования и посмотреть в глаза девушек одним из тех взглядов лицемерного смятения, который вы иногда встречали на эротических иллюстрациях.
  
   Когда она появилась снова, на ней было новое скандальное белье, она пила бурбон из бутылки и пускала клубы дыма огрызком гаванской сигары. Парадная кавалерийская каска с золотым орлом, галуны и кисточки небрежно свисали с ее лохматых волос.
  
  - Повеселилась?
  
   Она не соизволила поднять веки, чтобы сверкающие зрачки озарили его путь. Говорила, растягивая слова, он не исключал, что это действие опиума:
  
  - Увлекательный материал...тома...Некоторые из этих ковбоев, мать честная.
  
   Потом, словно узнав его:
  
  - Да, и твое имя там тоже всплыло.
  
  
  - О, хм.
  
   - Они сказали, что ты слишком сладенький.
  
   - Я? Они просто никогда не видели меня в плохом настроении, вот и всё. На твоих чулках какие-то красные полосы.
  
   - Губная помада.
  
   Если он надеялся, что она покраснеет, он этого не дождался. Вместо этого она дерзко посмотрела ему прямо в глаза. Он заметил, что алые контуры его губ были смазаны, а сурьма вокруг глаз кое-где смыта, словно слезами.
  
   В комнату продефелировала Фейм, на ней был какой-то непостижимый, но порочный пеньюар, плавно подошла, обняла Рен за талию, и девушки прильнули друг к другу в несомненно очаровательной живой картине.
  
  - Просто не могу не приходить, - прошептала Рен, ... ты разрушила мою шаблонную буржуазную сексуальность. Что мне делать?
  
  Приехав на запад в поисках Ацтлана, мифической прародины мексиканцев, которая, как она верила, находилась где-то в пределах Четырех Углов, Рен нашла больше, чем надеялась. Наверное, слишком много. Она выглядела, как солдат, вернувшийся после затяжной кампании, во время которой не единожды возникали вопросы жизни и смерти - ее собственной и других людей, иногда получалась смесь, из-за которой она страдала бессонницей, и иногда это бессмысленно пугало Фрэнка.
  
  Он был поверхностно знаком с краем Манко и МакЭлмо, но не имел особого представления о его древнем прошлом.
  
  - Ну, Фрэнк, оно достаточно... несчастливое - вот лучшее слово, которое можно здесь применить.
  
   - Ты сейчас не о Мормонах, полагаю.
  
   -Это достаточно галлюцинаторный и жестокий регион, неудивительно, что Мормонам он показался подходящим для того, чтобы здесь поселиться, но он намного древнее - тринадцатый век в любом случае. Вероятно, здесь жили десятки тысяч людей, они населяли весь этот регион, были успешными и креативными, а потом вдруг, за одно поколение - за сутки, как это обычно бывает - они убежали в паническом ужасе, взобрались на самые крутые скалы, какие только смогли найти, и построили такие укрепления, какие только знали, чтобы защититься от...ну, от чего-то.
  
  
  - В Юте есть истории, - вспомнил Фрэнк, - о других племенах, я такие слышал.
  
   Она пожала плечами:
  
  - Набеги с севера - сначала охотники, потом - полноценное вторжение, они привезли с собой вещи и семьи. Наверное, так. Но кроме того есть что-то еще. Вот.
  
   У нее были стопки фотографий, в основном снимки девочки-скаута, над каньонами и внутри них, на скале вырезаны изображения существ, не известных Фрэнку.
  
   - Что за... черт?
  
  Нарисованы и вырезаны люди с крыльями... человеческие тела с головами змей и ящериц, над ними размытые призраки, парящие в том, что должно было изображать огонь, на том, что должно было изображать небо.
  
  - Да.
  
  Он посмотрел на нее, и что бы сейчас ни было в ее глазах, он хотел поскорее увидеть это снова.
  
  - Что?
  
   - Мы не знаем. Некоторые из нас подозревают, но это слишком ужасно. Не говоря уже о...
  
   Она неохотно протянула ему одну из старых фотографий.
  
   - Старые кости.
  
  - Человеческие кости. И если всмотреться, ты увидишь, что более длинные кости намеренно сломаны...взломаны. Словно в поисках костного мозга внутри.
  
  - Каннибалы, индейцы-каннибалы?
  
   Она пожала плечами, на ее лице появилась печаль, с которой он ничего не мог сделать.
  
  - Никто не знает. От гарвардских профессоров можно было бы ожидать большего...но они только теоретизируют и спорят. Люди, которые сбежали на скалы, даже могли сделать это сами. Из страха. Что-то испугало их так сильно, что это оказался единственный найденный ими способ спастись.
  
   - Это что-то хотело, чтобы они...
  
   - Они могли никогда и не узнать, что оно... 'хочет'. На самом деле.
  
   - И ты...
  
  Единственное, что он мог сделать - не подходить к ней, заключить ее в некий периметр. Но влага в ее глаза сияла, как сталь, не роса, и ни один ее мускул не дрожал.
  
  - Я была там год. Слишком долго. Со временем это начинает просачиваться в тебя. Теперь кто-то другой пишет отчет, карьерные ожидания - важный фактор. Я - просто нанятые рабочие руки, чтобы копать в грязи, лазить по этим красным скалам и холмам, и носить за собой инвентарь, заражаясь инфекциями из-за антисанитарных условий этих мест, теперь они знают достаточно, чтобы не обращать внимания на истеричку-выпускницу. В любом случае, все это нужно было датировать более точно, чем это сделали они. Кем бы ни были эти люди, они провели в этих скалах всего несколько лет. Что было потом, никто не знает. Может быть, они ушли. Если это были те самые люди, которые совершили исход на юг из Ацтлана и стали ацтеками, это как-то проясняет человеческие жертвы, которыми прославились ацтеки.
  
  Однажды ночью они снова пришли на Семнадцатую улицу. Бармены возились с коктейлями из джина, лимонными коктейлями, хайболлами и шампанским. Республиканцы и демократы вели политические дискуссии, неминуемо переходившие в мордобой. Рен пришлось убрать со своей талии руку агента по продаже недвижимости с помощью вилки для стейка.
  
  В Олбани было легендарное барное зеркало, 110 футов длиной, одушевленный мурал ночной истории Денвера.
  
  - Это как читать газету, - сказал Бут Вирблинг, криминальный репортер и знакомый Фрэнка.
  
   - Исключая клиентов Бута, который предпочитают отираться возле туалета, - уточнил Фрэнк. - Впервые вижу тебя за пределами Гахана, в чем дело?
  
  - Нынешняя политика городских властей в любой момент может стать причиной чудовищного зверства. А, и еще кое-кто тебя ищет.
  
  - Я должен им денег?
  
  Предостерегающий взгляд в сторону Рен.
  
   - Она всё знает, Бут, так что это?
  
   - Один из людей Бакли Уэллса.
  
   - Проделал такой путь из Теллурида просто проведать?
  
   - Ты не собираешься туда ехать, надеюсь.
  
   - Очень опасный город в наши дни, не так ли, Бут?
  
  - Твой брат думал именно так.
  
  - Ты его видел?
  
  - Кто-то видел, в Гленвуд-Спрингз. Он был румян, но в подавленном состоянии. Это всё, что я слышал.
  
  Он выследил главного свидетеля на нашумевшем в прошлом году процессе об Убийстве ледовой пилой и побежал с ним поболтать.
  
   - О чем это он? - спросила Рен.
  
  Тут у него обычно включалась давняя привычка скрывать информацию, особенно - от молодых искрящихся женщин. Однажды, когда Фрэнк ехал по плато Анкомпагре, возвращаясь из Ганнисона или откуда-то еще, заметил одинокое грозовое облако, темное и компактное, за много миль вдали, и понял, что, несмотря на заливающий всё солнечный свет и необъятность небес, неважно, как он сейчас изменит свое направление, он обязательно пересечется с этим облаком, и действительно - через час небеса померкли, как в полночь, он промок и замерз, был немедленно оглушен раскатами грома, молнии вспыхивали по всему небу, он склонился к шее лошади, чтобы убедиться, что всё отлично, хотя это была подседельная лошадь, животному было явно намного хуже, но оно пыталось успокоить Фрэнка. Этой ночью в Олбани Фрэнк видел, что Рен прибыла именно сюда после бессчетных миль и Стоянок на Крестном пути - в свете огромного зеркала ее лицо было странно безоблачным небесно-голубым, оно казалось Фрэнку лицом искательницы, которая прошла столько, сколько должна была пройти, чтобы задать ему хотя бы тот вопрос, на который он согласится ответить.
  
  Он понимал, что в мире существуют такие призраки, и если ты встретишь одного из них, твоя торжественная обязанность - говорить, если твоя речь находит отклик.
  
  
   Он протяжно вздохнул и посмотрел на нее.
  
  - Обычно это не моя работа, это работа Рифа, но уже некоторое время от него нет никаких вестей, и, ладно, Гленвуд-Спрингз, может быть, его выгнали оттуда и он вернулся к своей игре в штос где-нибудь еще, показывая девушкам с шарманкой полынь в лунном свете, без разговоров, но существует точка, в которой всё переходит на другой путь, и если я не решу проблему, кому-то надо будет поехать и забрать Кита от жизни в колледже на Восточном побережье, в которую он вовлечен, ты это знаешь лучше, чем я, но я бы хотел избавить Кита от этих неприятностей, он - хороший парнишка, но плохой стрелок, и во время вероятного события его убьют первым, еще одно преступление, за которое придется расплачиваться, а работа никогда не будет выполнена.
  
   Она посмотрела на него более прямолинейно, чем обычно:
  
   - Где они могут быть? Твои киллеры.
  
  - Всё, что мне удалось узнать - это пара пользующихся дурной полуславой бандитов по имени Дойс Киндред и Слоут Фресно, которых, вероятно, наняла Ассоциация владельцев шахт в Теллуриде. А сейчас, по словам старины Бута, кто-то из этой Ассоциации хочет меня видеть. Думаешь, это как-то связано?
  
  - Конечно, вот куда ты направляешься.
  
   - Это последнее место, где я видел маму и сестру. Возможно, они всё еще там. В любом случае, я должен проверить.
  
   - Это работа сына и брата. Говоря языком антропологии.
  
   - А как насчет тебя, ты собиралась вернуться в МакЭлмо?
  
   Она нахмурилась:
  
  - Там мне мало что светит. Мне сказали, чтобы я отправилась на острова Тихого океана.
  
   - Будешь специализироваться на каннибалах, ух.
  
   - Это звучит смешнее, чем есть на самом деле.
  
   Он на самом деле не хотел спрашивать, но спросил:
  
   - Не хочешь ли ты поехать со мной в Теллурид?
  
   Ну, технически она улыбнулась, но в основном глазами.
  
   - Думаю, нет, Фрэнк.
  
   Ему хватило милосердия скрыть облегчение.
  
  - В смысле, одна голова хорошо, а две лучше, мне пригодился бы дополнительный мозг, потому что это, конечно, двуличный город, ловушки повсюду, куда бы ты ни ступил, самая отвратительная и длинная игра в покер в Божьем мире, слишком большие суммы денег слишком быстро меняют хозяев, и никогда не знаешь, кому доверять.
  
  - Надеюсь, ты не собирался на скаку размахивать пистолетом и требовать информацию.
  
  - А ты как обычно поступаешь в таких случаях?
  
  - Если бы я была на твоем месте? Притворилась бы, что я здесь по делам бизнеса, придумала бы себе другое имя - у людей, которых ты ищешь, могут быть враги в городе, возможно, даже среди тех, на кого они работали. Если ты будешь смотреть в оба и навостришь уши, рано или поздно что-то услышишь.
  
  - Это то, что ваша братия называет 'исследованием', да? Ходить по всем салунам, притонам, залам карточных игр и борделям, я продержусь не больше недели, а потом меня кто-нибудь разоблачит.
  
   - Может быть, ты лучший актер, чем думаешь.
  
   - В смысле, мне придется оставаться трезвым дольше, чем хотелось бы.
  
   - В таком случае нам надо выпить, не возражаешь?
  
  После того как пассажиры поезда на Теллурид пересели на узловой станции Риджуэй, маленький укороченный поезд взобрался на Далласские скалы, снова скатился к Плейсервиллю и в конце концов тянулся по долине Сан-Мигель, через сумерки к неизвестности ночи. Тьму горного региона разбавлял лишь свет звезд, отражавшихся в ручье, бродячая лампа или отблеск камина в хижине шахтера, вскоре уступивший место дьявольскому сиянию впереди на востоке. Это не мог быть свет огня, о рассвете не могло быть и речи, но оставалась еще возможность светопреставления. На самом деле это было знаменитое электрическое уличное освещение Теллурида, первого города в США, освещенного таким образом, и Фрэнк вспомнил, что его младший брат Кит некоторое время работал над проектом поставки электроэнергии для него из долины Илион.
  
  Огромные пики, которые впервые стали видны вчера при пересечении плато Анкомпагре, косо выстроились в длинную линию над южным горизонтом, теперь они заявляли о себе вблизи, ярко подсвеченные, возвышались перед глазами пассажиров, с любопытством глазевших на простирающееся сияние и болтавших о сплетнях, как туристы с востока.
  
   Вскоре поезд вполз в долину, дороги по бокам были запружены, как улицы города - фургоны с провиантом и рудой, вереницы мулов, проклятия погонщиков пронизывали вечер, часто на языках, которые не понимал никто в задымленном маленьком вагоне. У дороги стоял местный сумасшедший, легко можно было поклясться, что он стоял здесь уже много лет и кричал на поезда: 'Вы едете в Ад! Едете в Ад! Знайте, леди и джентльмены! Сообщите своему проводнику! Предупредите машиниста! Еще не поздно повернуть обратно!'. Потом впереди появлялся свет, острые лучи теперь затмевали многие из знакомых звезд, постепенно они становились ярче масляных ламп в вагоне, и поезд въезжал в простую ограниченную систему координат города, который, кажется, был пригнан и в то же время впрессован в пол долины.
  
  Фрэнк вышел и прошел мимо шеренги погонщиков, которые пришли в город просто постоять там и подождать, чтобы увидеть поезд, который сейчас дышал и охлаждался, пока механики проверяли тормоза и подножки, приходили и уходили с гаечными ключами, монтировками, шприцами для смазки и канистрами.
  
  Обычно он был самым благоразумным из людей, но сейчас в этом бессердечном белом калении начал метаться в разных направлениях из-за предзнаменований жестокости, которые все были направлены на него. Бороды, неделями не знавшие стали лезвий, оскаленные желтые зубы, воспаленные красные глаза, пылающие каким-то не признающим рамок желанием... Покрывшись потом дурных предчувствий, Фрэнк понял, что приехал именно туда, где он должен находиться. Он в отчаянии оглянулся на вокзал, но поезд уже медленно возвращался обратно вниз по долине. Нравилось ему это или нет, он должен был присоединиться к компании тех, кто, ссутулившись, шел прямо к основанию, туда, где заканчивалась гряда гор, стена высотой 1314 тысяч футов, и уровень ненависти между профсоюзом шахтеров и Ассоциацией владельцев шахт, опасно высокий даже для Колорадо, можно было почувствовать даже с помощью обоняния.
  
  Другой запах - Фрэнк выяснил, что нужно закурить сигару, чтобы его перекрыть - был запахом того, в честь чего город получил свое название, серебро здесь обычно находили в сочетании с рудой теллурида, а соединения теллура, как Фрэнк узнал в горном колледже, одни из самых неприятно пахнущих в природе, хуже, чем вонь в наихудшем общежитии, которая пропитывает вашу одежду, вашу кожу, ваш дух, можно было поверить, что запах поднимается из опустевших завалов и забоев, из повседневной атмосферы самого Ада.
  
  В тот вечер за ужином в отеле он смотрел в окно на отряд солдат Национальной гвардии, который ехал по Главной улице к долине на запад от города. Перед ними шла, спотыкаясь, кучка грязных мужчин в лохмотьях. Даже в проторенной грязи существовало взвешенное намерение стянуть кавалерию, из-за чего у Фрэнка возникло желание поинтересоваться тут насчет убежища, хотя его соседи по трапезе восприняли это всё очень беззаботно. Казалось, это - пчелы-бродяги, кавалеристы находили всех безработных шахтеров, которым не повезло попасться им на глаза, и арестовывали их за 'бродяжничество'.
  
  -Будьте уверены, сейчас в городе войска.
  
   Где-то там еще и старый Шнеллер Боб крадется, черт, он один стоит целой армии.
  
   - Не тот ли это, - Фрэнк притворился, что спрашивает, - знаменитый стрелок Боб Мелдрум? Здесь в Теллуриде?
  
  Мужчины покосились на него, но достаточно дружелюбно, возможно потому что Фрэнк в то утро не побрился и это рассеивало впечатление чрезмерной свежести.
  
  - Да, он самый, joven, юноша. Ужасные времена настали в этих горах, и напряжение не собирается спадать в ближайшее время. Боб тут как раз в своем раю.
  
   Остальные его поддержали.
  
  - Он достаточно глухой, но вам вряд ли захочется на него наорать или попытаться угадать, в какое ухо к нему лучше докричаться.
  
   - Мало есть на свете вещей более опасных, чем глухой стрелок, потому что он предпочитает ошибиться в сторону приведения в действие спускового механизма, на всякий случай, вдруг он пропустил что-то нарочито провоцирующее, что вы сказали....
  
  - Помнишь то время, когда он нашел Джо Ламберта на толчейной фабрике? Идеальные условия для Мелдрума, чеканка стучит, как молот Ада, никто ничего не услышит, начнем с того. 'Поднять руки вверх? О, конечно, спасибо, Боб'.
  
  
   - А по мне, так он слышит прекрасно - но так, как слышит змея, сквозь кожу.
  
   - Надеюсь, вы привезли с собой что-то повесомее, чем пистолет, молодой человек.
  
   - Мы тебя дразним, сынок. Какое бы дело у тебя тут ни было, надеюсь, ты знаешь, к кому обратиться в Теллуриде.
  
   - Элмор Диско - вот имя, которое мне сообщили, - сказал Фрэнк.
  
   - Это он. Думаю, ты запланировал эту встречу заранее.
  
   - Встречу...
  
   - Послушай, некоторые думают, что с легкостью одержат победу.
  
   - Многим нужно повидать Элмора, сынок.
  
  Некоторые считали, что Элмор Диско был мексиканцем, другие говорили, что он приехал из более дальних стран, из Финляндии или что-то вроде того. Вряд ли его можно было назвать опрятно одетым, он сосредоточил свои немногочисленные фатовские импульсы на головных уборах, отдавая предпочтение изысканным тульям из черного бобра и змеиной кожи, и окантовке, которую нужно было заказывать в Денвере и потом ждать несколько месяцев. Было документально подтверждено, что он стрелял только в людей, которые словом или делом оскорбили одну из его шляп, и некоторые из этих поступков были действительно достаточно провокационными. Однажды в 'Си. Холл энд Ко' в Лидвилле, в те дни, когда это был спокойный Лидвилл, пока Элмор решил сделать короткий перерыв, чтобы помочиться, в дотоле товарищеском матче с Семиносковым Питом, дурачливый начальник смены решил зарядить его стетсон, доверчиво оставленный без присмотра, застывшим черепаховым консоме, которое никогда не принадлежало к числу любимых блюд Элмора, начнем с того.
  
  - Ну, слушай! - заявил он по возвращении. - Это неловкая ситуация!
  
   Шахтер, должно быть, почувствовал в этих словах угрозу, потому что начал пятиться к выходу. Следующее, что всем известно - обе стороны оказались на улице, и Честнат-Стрит вздрогнула от яркого взрыва. Шутник сбежал в чистое поле на большой скорости, несмотря на поверхностную рану на заду и несколько дырок на тулье шляпы, из-за которой, кажется, и разгорелась ярость Элмора.
  
  
  Многие стали свидетелями этого тет-а-тета, и при следующем инциденте, конечно, Элмор должен был себя вести так же, если не еще немного хуже. 'Пока что я в основном спокойный парень', - продолжал настаивать он, но никто не обращал ни эти слова особого внимания. Для незнакомых людей он был Элмор Зло, для друзей - довольно харизматичный тип, несмотря на эти связанные со шляпами приступы, непредсказуемость которых не вредила его успеху в бизнесе. В те дни компания 'Е. Диско энд Санс' была самым процветающим предприятием между Гранд-Джанкшном и Сангре-де-Кристос. Секрет магазина, кажется, заключался в широком ассортименте товаров и цен, так что вы могли увидеть рядом в магазине менеджеров в лаковых цилиндрах и бедняков в старых шерстяных широкополых шляпах, лоснящихся от жира и изношенных за жизнь, которые что-то выбирали - котелки и войлочные шляпы, мантильи, лорнеты, трости, слуховые рожки, гетры, куртки для вождения, цепочки для часов, шемизетки и комбинации, японские зонтики, электрические ванны, оригинальное изобретение для защиты майонеза от молнии, машину для удаления косточек из вишен, бурильные сверла и автомобильные фары, дамские патронташи, снаряженные специально для 22-го калиберного снаряда, не говоря уже об отрезах батиста жаконэ, шелка помпадур, тарталана, канифаса, гренадина, крепа лиссэ, простого, в полоску или с восточным узором, прямо из лондонского универмага 'Либерти'.
  
  Фрэнк прибыл утром и обнаружил озаренный светом небес мезонин, декоративное литье было окрашено зеленовато-серым светом. Офис Элмора находился в консоли над первым этажом, там звучало оживленное эхо из магазина и доносился аромат флоридина, ружейного масла и местных граждан, которые были повсюду.
  
  - Босс по уши в делах с утра, переговоры с техасцами, - сообщили ему.
  
  - Вы его ищете насчет Поставок Фуража? Вход в салун рядом, если время начинает поджимать.
  
  Фрэнк заметил, что у этого клерка с довольно мягкими манерами в кобуре одна из самых огромных моделей кольта.
  
  - Спасибо, я, наверное, просто посижу и отдышусь после смены высоты.
  
  Офис, когда его наконец позвали кивком головы, оказался заполнен салунной мебелью в стиле Гранд-Рапидс, купленной по ценам самовывоза после той печально известной ночи, когда старый Дворец взорвали Парни из Четырех углов. На студийном фото мистер Диско, незаметно улыбавшийся посетителям.
  
  
  Фрэнк глазел в окно на запруженную магистральную улицу, и тут в кабинет ворвался Элмор.
  
   -Когда вы вошли, я восхищался видом из вашего окна.
  
  - Вам посчастливилось застать времена бума, когда эти жилы в конце концов иссякнут, здесь нечего будет продавать, кроме пейзажа, а это означает толпы приезжих из мест, где никакого пейзажа нет - техасцев, например. Ту сторону улицы, на которую вы смотрите, мы называем Солнечной стороной, видите те лачуги вон там? Улица слишком узкая, на ней могут стоять только худосочные, оставим их в покое и посмотрим на это с другой стороны - в один прекрасный день эти участки будут стоить по миллиону долларов, может быть - два и выше. Смейтесь, если вам угодно, еще одна теллуридская шутка, спишем ее на высоту. Но подождите. Впервые вы ее услышали здесь.
  
  - Вы - визионер.
  
   - Черт, Анархисты - не единственные, у кого имеются идеи относительно будущего. Элмор Диско не казался мексиканцем или финном по происхождению, по крайней мере, когда, как сейчас, улыбался - больше он походил на китайца из мюзик-холла, возможно, из-за того, как его взгляд прятался в защитные мешки под глазами, оставляя тому, кто за ним наблюдал, разрушительную большую терцию Ñ ('или, как говорили в этом городе, Шахтера') октавы, подброшенной вертикально и прерванной согласованной парой перемигивающихся золотых клыков, которые казались длиннее и саблевиднее, чем необходимо, даже для того, чтобы есть в стейк-хаусах шахтерского городка.
  
  Сейчас он жестикулировал кофейной чашкой, которая казалась его любовницей, и, настолько быстро, насколько можно было сказать на одном дыхании, произнес: 'Что касается интервью с капитаном Уэллсом - я ему симпатизирую, сэр, но я - далеко не личный секретарь Капитана, хотя знаю, что это довольно распространенное желание у посетителей, потому что слава Балкли Уэллса достигла всех уголков земного шара, или, черт возьми, почти всех, например, на этой неделе была делегация из Токио, Япония, по приказу самого Императора, если я не встречусь с Капитаном, парни, зачем беспокоиться и возвращаться обратно, по сути, потом, конечно, достали эти свои вацки-цацки для харакири, можете представить, как старику Кэлу Рутану понравился бы подобный инцидент в его округе. Но вот на какие безумства идут некоторые, и не обязательно иностранцы, поэтому я должен спросить у вас сейчас, насколько несчастны вы будете, сэр, если, Боже упаси, не сможете встретиться с Капитаном во время этой поездки.
  
  
  Убедившись, что Элмор закончил, Фрэнк сказал:
  
  - Занятой джентльмен, полагаю.
  
  - Вам понадобится содействие брата Мелдрума, не говоря уже о том, чтобы пройти через заслон различных его корешей... Вы упоминали горные работы - какого рода работы вы выполняли, взрывы входили в их число, например?
  
   - Иногда, наверное.
  
   Они обменялись холодными сухими взглядами. Элмор кивнул, словно что-то вдруг пришло ему в голову.
  
   - Ничего выше уровня земли.
  
   - Впервые меня нанимают в качестве взрывателя.
  
   - Это вызывает у вас негодование?
  
   - Не совсем. Просто ворчу.
  
   - Инженер не может сослаться на то, что он не в состоянии отличить один конец динамитного патрона от другого, примите во внимание.
  
   - Это заставит лаять немало собак. Конечно. Может, нам позвать кондитера или кого-то в таком роде.
  
   Элмор развел руками, изображая наивность.
  
   Фрэнк отмахнулся от воображаемой мухи.
  
  - Говоря начистоту, сэр, золото не совсем по моей части, на самом деле я больше работаю с цинком, но...
  
   -Цинк -хорошее дело, никаких обид, но почему вы тогда не в округе Лейк?
  
  - Спасибо, Лидвилл - запланированная остановка в моем объезде, но на этой неделе я получил новую систему обогащения золотой руды...
  
  - Я поговорил только с Дикарем и Контрабандистом, конечно, но они уверены в том, что получили. Притоптать до консистенции мягкой массы, налить на пластину ртуть, они говорят, что работает хорошо.
  
  
  
  - Процесс амальгамирования. Традиционный, окупается сторицей. Конечно. Но сейчас эта шахтерская система...
  
  - Моя догадка заключается в том, что капитан Уэллс спросил, сколько это будет стоить, а потом ответил 'ни в коем случае'. Но вам нужно переговорить с Бобом, которого не так сложно найти, приближение к которому может быть чревато опасностью, и ни одно время суток, к сожалению, не лучше другого... О, смотрите, время ланча. Зайдите к Лупите, у нее непревзойденный суп менудо, замачивает рубец в текиле сутки, это ее фирменный секрет, - роясь у огромной вешалки для шляп в виде лосиных рогов, они полностью были заняты шляпами, выбрал серое сомбреро, украшенное серебряными медальонами с инкрустацией из ляпис-лазурита и яшмы, работа индейцев зуни, похоже. - Один из ее секретов, во всяком случае. По дороге заберем моего парня Лумиса,
  
  это оказался клерк с кольтом 44-го калибра, который ранее поприветствовал Фрэнка.
  
  Они вышли с черного хода на Пасифик-Стрит и начали пробираться между упряжек быков и мулов, кабриолетов и трехрессорных фаэтонов, телег с дровами и больших траспортировочных фургонов, которые возили грузы с железнодорожного вокзала на шахты и в магазины, седоков в пыльниках, одеревеневших и похожих на призраков под слоем щелочи, китайских ручных тележек с высокими стопками белья для стирки - Элмор размахивал руками, шутливо изображал пальцем пистолет и иногда хватал кого-то, чтобы заключить мгновенную сделку. Большинство встреченных были настолько внимательны, что делали комплименты его шляпе.
  
  'Лупита' находилась на клочке валунной глины, скрывающемся между Пасифик-Стрит и рекой Сан-Мигель, она напоминала скорее небольшую бухту, здесь имелась коллекция тесовых столов и длинных скамеек, окрашенных в небесно-голубой цвет, таких не было нигде больше в городе, сверху ржавая шедовая крыша на осиновых столбах. Кулинарные ароматы можно обонять уже на расстоянии полумили от заведения.
  
   Огромные чичарроны лежали грудой на стойке, как стратегический запас. Всюду висел сухой перец чили опасного темно-багрового цвета. Говорили, что по ночам он светится в темноте. Клерки и кассиры, ночные пташки, которые только что проснулись, ковбои из долины, мексиканские чернорабочие в кирпичной пыли, мошенники в ожидании поезда сидели рядом с неграми-газетчиками и благоверными женами в их лучших шляпах - все они без разбору заполняли скамейки, хватали еду руками и пожирали, как шахтеры в столовой, или стоя ждали, пока освободится место или один из парней, работающих на кухне, положит в их судок или бумажный мешок куриную торту, тамал из оленины, знаменитое фирменное блюдо Лупиты - тако с мозгами, бутылку крафтового пива, кусок персикового пирога и тому подобное на вынос.
  
  Фрэнк, ожидавший увидеть более материнскую фигуру, был удивлен при появлении привлекательного эпонима такерии, миниатюрного торнадо, белизна и чернь, подчеркнутая золотом, она вихрем появилась из ниоткуда, остановилась на мгновение, чтобы одарить Элмора поцелуем в лоб, и у него вряд ли было время, чтобы приподнять шляпу, и, прежде чем исчезнуть снова в изменчивой атмосфере кухни, спела через плечо, кажется, ехидно: 'Por poco te faltó La Blanca'. (Ты только что упустил снежок').
  
  - О, черт, - обеспокоенно сказал Элмор, - накрылся весь мой день, я не знаю, что происходит, Лумис, нужно свозить ее в город?
  
   'La Blanca', или 'Снежок' - это оказалось местное имя жены 'Шнеллера Боба' Мелдрума - народ согласился, что это 'жена', учитывая темную историю гнева Боба, прозвище ей дали из-за белой лошади сверхъестественной стати, на которой она всегда выезжала, обычно в Дикую Бухту и к высоким перевалам за ней следовал хвост, в основном невидимый, это были члены печально известной банды 'Шинок', они неукоснительно держали дистанцию, ее губы были столь бескровны в этой ветреной прозрачности, что, казалось, совсем исчезли, глаза в обрамлении черных ресниц остались единственной чертой, по которой ее можно было запомнить после ее отъезда. Приезжие, например, техасцы, утверждали, что лошади вообще не могут скакать по таким склонам, потому что уровни грунта менялись слишком стремительно, слишком неожиданно, слишком много тут было расселин в тысячи футов глубиной, следующим пунктом этих американских горок была чертова отвесная скала, которая заставляла вас действовать - упасть прямо вниз или прыгнуть вверх, молясь, чтобы на скале не было льда, а лошадь достаточно хорошо ориентировалась в горах, чтобы оценить отчаянный склон, кровь индийского пони в таких случаях была очевидным преимуществом. Она освоила эту геометрию страха так непринужденно, что Боб однажды нашел ее в сказочном королевстве стеклянных гор, в эксцентричном Сан-Хуане, а придорожные поэты выстраивали предположения, учитывая ее затворничество -развевающийся черный капюшон, шляпа висит на спине, и свет Рая в ее волосах, платки из травчатого шелка, которые Боб купил ей в Монтрозе, трепетали холодным пламенем во время метели или весенней лавины, или под снегом августа, напоминавшим попкорн - она выезжала из-за тоски по дому, слишком страстной для этого царства заурядного серебра и золота, о котором слишком много знала, не говоря уже о том, чтобы быть его достойной.
  
  Они жили возле шахты Томбой в коттедже, построенном из отходов горной выработки, но наособицу, их вообще редко можно было увидеть вместе, что порождало множество романтических слухов даже среди тех, кто ненавидел Боба от шляпы до шпор, но хотя бы один раз гибельным образом увидел ее во время одного из этих бесцельных выездов. В то время Боб был не только представителем Бака Уэллса на Земле, но еще и дневным сторожем на шахте Томбой, он просыпался до рассвета и шел в каменноугольный Бассейн, его глаза - некоторые вспоминали их как 'темные', а другие говорили, что цвет менялся на бледно-серый перед тем, как он намеревался застрелить своего кента - были острее, чем обычно, компенсируя вроде бы плохой слух, он постоянно озирался по сторонам, присматривался к мелочам размером с гальку и всегда был настроен на различные неприятности, среди которых, наверное, неизбежно была и Снежок. Многим безрассудным и по сути глупым парням из города нравилось воображать, что они знают, за чем она гонится, в этих мечтах всегда присутствовало избавление от ее сожителя-недомерка, который смотрел на всё это сквозь пальцы - четырнадцать или сколько нарезов было в его револьвере. Черт, кто угодно может сделать нарез, это дешевле, чем пустая болтовня, правда?
  
  - Слушай, этот Шнеллер Боб не очень-то волнуется о том, кто жив, кто нет, ничего похожего на...
  
   - То, что он не понимает, я, наверное, не понимаю тоже.
  
  - Обычный разговор в салуне, - Элмор резко взглянул на Фрэнка, словно тот был одним их этих юных Ромео. - Послушай, Лумис, боюсь, я сбит с толку. Возможно ли, что Боб следит за своей миссис, пока она спускается с холма? Нам нужно быстро разобраться в этом вопросе. Ты видишь где-то Лупи?
  
   Фрэнк вынырнул из-за своей огромной миски жгучего рубца.
  
   - Эта миссис Мелдрум - она взбалмошная?
  
  - Joven, юноша, - пробубнил, жуя, Элмор, - никто не сможет сказать вам о ней ничего определенного. Сейчас она создает проблемы, конечно...ну и еще вечно этот Боб...
  
  Его обычно прямой взгляд блуждал в направлении Пивной Заводи, и привычную восточную маску на лице нельзя было назвать безмятежной.
  
  Лупита появилась с разрисованной цветами миской кукурузной масы, миска, как в люльке, лежала на изгибе ее локтя, девушка проворно брала из нее и прихлопывала куски теста, поочередно разглаживала тортильи до тонкости бумаги, на маленькой кухне подбрасывала их и вертела на комале из тонколистового железа, который был спасен после приснопамятного урагана на мысе Лизард, тортильи жарились в течение минуты, после чего их перекладывали на кусок передника, специально приготовленный для этой цели, и между делом Лупита сообщила Элмору:
  
   - Не думаю, что она тебя искала.
  
   - Ты видела сегодня ее мужа?
  
   - Я слышала, он куда-то уехал в спешке. Ты не очень-то похож на влюбленного.
  
   - Скорее, на влюбленного в суп. Как ты говоришь, en la sopa.
  
  - Конечно, она молодая, - сказала Лупита. -Это возраст, когда мы все творим безумства.
  
   - Не помню.
  
   - Pobrecito, бедный, - и она снова начала вертеть тортильи, напевая, как птица.
  
  Фрэнк заметил, что Элмор наблюдает за ним с интересом, который нельзя объяснить обычной общительностью. Когда он увидел, что Фрэнк отвернулся, его клыки вероломно вспыхнули золотом.
  
  - Как вам этот менудо? Смотрите, чтобы туда не упали сопли.
  
   - Не заметил, - Фрэнк поднес рукав рубашки к носу.
  
  - Губы уже утратили чувствительность, - сообщил Лумис. - Если пристраститесь к этому супу, вам придется отрастить усы, чтобы они впитывали сопли.
  
  - Вы заметили - чем меньше перчик чили, тем он острее, правда? Первое, что вы узнаете. Ну, этот перец, который кладет Лупи, маленький. Я хочу сказать - маленький, юноша.
  
   - Ну, Элмор, насколько... насколько маленький?
  
   - Как насчет... невидимого?
  
   - Никто никогда...не видел эти перцы чили, но народ всё равно включает его в мексиканские рецепты? Откуда они знают, сколько класть?
  
   Компанию этот вопрос очень возбудил.
  
   - Ты с ума сошел? - заорал Элмор. - Одного достаточно, чтобы тебя убить!
  
  - И всех в радиусе ста ярдов, - добавил Лумис. - Кроме Боба, конечно, он их ест, как орехи. Говорит, его это успокаивает.
  
  К тому времени, когда Фрэнк со скрипом добрался в свой номер в 'Шеридане', по дороге зайдя в бар и съев там стейк, размеры которого, по ощущениям, превышали кубический фут, он принял обязательства по делу Бандита Мелдрумитиса, о котором ему за день все уши прожужжали. Капитан Бакли Уэллс, как всегда, был вне зоны досягаемости, наверстывая свой плотный график - в Лондоне, вероятно, посетил своего портного, или в Аргентине покупал поло-пони, или в турне, почему бы и нет, в каком-нибудь другом из населенных миров. И, словно это были слова, которые нельзя произносить в присутствии означенного простака, ничего даже отдаленно связанного с Дойсом Киндредом или Слоутом Фресно.
  
   Фрэнк мог не закрывать глаза достаточно долго для того, чтобы проверить свою кровать с помощью горняцкого зубила, подсвечивая электрической лампой, но не успел снять ботинки и погрузился в свою обычную дорожную дремоту, но менее чем через пять минут его дверь начали брать штурмом, и радости забвения пришлось отсрочить из-за какого-то жуткого грохота и рева.
  
  - Ты собираешься возвращать мою жену, узкоглазый ублюдок, или мне войти? - спросил несчастный голос.
  
  - Не вопрос, - зевнув, ответил Фрэнк дружелюбным тоном, который, как он надеялся, не выдаст проворство, с которым он потянулся к барабану своего смит-вессона.
  
  - Что? Не молчи, я слышу не очень хорошо, и то, что я слышу, меня расстраивает.
  
   - Думаю, дверь открыта, - закричал Фрэнк.
  
  Спустя мгновение она и открылась. На пороге стоял коротыш в черной шляпе, рубашке и перчатках, несомненно, это был Боб Мелдрум, его усы были столь размашистыми, что Фрэнк мог бы поклясться - хозяину усов пришлось подкрутить кончики, чтобы пройти в дверной проем, и ореол МакБрайана, подобно славе, шел впереди него.
  
  - О, слушай. Что у нас тут, маленькая Приятельница, готов поспорить. Еще и никелированная! Да она очень хороша.
  
  
  
  - Так и есть, 38-й калибр, - ответил Фрэнк. - Модель для полицейских, хотя я его подпилил, наверное, слишком сильно кое-где, потому что курок не всегда оставался взведенным, как мне того хотелось. Надеюсь, это не станет проблемой?
  
   - Ты хорошо говоришь по-английски для чертова курильщика опиума - сына шлюхи, даже не очень-то похож на японца.
  
  - Зовите меня просто Фрэнк. Не могло получиться так, что вы просто ошиблись номером?
  
   - Не могло получиться так, что ты здесь приходуешь мою жену и лжешь мне в лицо?
  
  - Такое безумство мне никогда в голову не пришло бы, может быть, брат Диско ввел вас в заблуждение?
  
  - О, черт, ты - мальчонка-инженер, - Фрэнк испытал облегчение, увидев, что глаза Боба стали менее бледными.
  
  - Да, а вы, сэр, готов поспорить, вы....мистер Мелдрум, я прав? - пытаясь не слишком очевидно кричать ему в ухо.
  
  - Это правда, помоги мне Господь, истинно так, - мрачно разодетый стрелок с эмоциональным вздохом упал на канапе. - Думаешь, легко быть крутым в этом городе, где тебя постоянно сравнивают с Бутчем Кэссиди? Черт, что он вообще делал - ездил по долине на проклятой дрессированной лошади, забирал десять тысяч долларов и уезжал, всё так просто, как съесть вишневый пирог, но прошли годы, легенды распространялись на Западе, люди бормочут себе в усы, когда думают, что ты не слышишь: 'Ну, он неплох, но, конечно, не это не Бутч Кэссиди', и как, черт возьми, я себя при этом должен чувствовать? Тут и выпить, наверное, нечего, готов поспорить.
  
  - Думаю, мы можем пойти, куда захотите, надеюсь, вы разрешите мне вас угостить.
  
   - Seguro, конечно, но нельзя ли повернуть этого блестящего маленького сосунка в другую сторону на минуту, моя репутация и всё такое?
  
   - О, я почти забыл...
  
  Чувствуя себя не очень уверенно, Фрэнк спрятал револьвер в карман, ожидая немедленного нападения, но Боб казался спокойным, во всяком случае, на минуту, он быстро улыбнулся, показав два ряда золотых коронок. Фрэнк притворился, что отворачивается в ослеплении, закрыв глаза рукой:
  
  - Слишком много золота.
  
  - На шахте были так добры, что сделали мне скидку, - ответил Боб.
  
  Пройдя мимо принадлежавшего отелю утонченного заведения, они направились в салун и игорный клуб 'Космополитен', находившийся поблизости на той же улице - Боб был уверен, что там людям хватит ума позволить эму спокойно выпить.
  
   - Скорее, - когда они водрузились за столом с бутылкой и стаканами, - если бы мне давали пять центов за каждого паршивца, который хочет зря отнимать время у капитана Уэллса, я бы уже был в Денвере, мчался бы по Маркет-Стрит, ты понимаешь, о чем я, а весь этот захолустный каньон остался бы дурным сном.
  
   - Есть какая-то возможность поговорить с ним? Он в городе?
  
   Боб посмотрел на него длинным сверкающим оценивающим взглядом.
  
  - Ты только что сказал то, что, как мне показалось, я услышал? Итальянские анархистские ублюдки целыми днями швыряют в людей бомбы, а тут появляется незнакомец и спрашивает, в городе ли капитан? Если бы я не был столь мнителен, я бы обхохотался. Но вот что я тебе скажу - здесь тот самый мужик, Мерль Ридо, он амальгаматор в 'Литтл Хеллкайт', сумасшедший, как клоп, из-за всех этих паров и всякого дерьма, которое он там вдыхает всё время каждый день, но при этом почему он должен захотеть слушать какого-то юного коммивояжера, попытайся поговорить с ним, когда он не на работе.
  
  Мерль Ридо шел в один из борделей, но не на полной скорости. Он позволил Фрэнку идти с ним в ногу.
  
  - ... И вы, без сомнения, слышали о проекте мистера Эдисона по использованию статического электричества в Долоресе, хотя, нужно сказать, не очень успешно, но теперь у меня другой подход, я использую магнетизм. На востоке, в Нью-Джерси, извлекают пириты из сернистого цинка с помощью магнита Везерилла, который считается сильнейшим, мое устройство - это его вариация, немного помилее, но разве не победил он этот магнит Везерилла. А с электрическим током, который можно генерировать благодаря этому устройству...
  
  Мерль обращался к Фрэнку достаточно дружелюбно, но тот на это не купился.
  
  
  
  - Отделение магнитной руды, ну, конечно, сойдет для менее критически настроенной аудитории гор, но, думаю, в округе всего лишь один-два магнита, и это всё. Но послушайте меня. Приходите на шахту, и у вас появится шанс, мы поговорим. Завтра нормально.
  
  Мгновенно воцарилась тишина, слышен только гул электричества. Группа мужчин в огромных новеньких касторовых сомбреро только что зашла в 'Космополитен', весело причмокивая и распевая песни на каком-то иностранном языке. У каждого в руках карманный 'Кодак', к затвору замысловато подключена маленькая магниевая вспышка, они синхронизированы. Стопки застыли на полпути ко рту, негритянский чистильщик обуви бросил свою тряпку, колесо Иеронима остановилось, мяч подпрыгнул и повис в воздухе, словно все, присутствующие в пейзаже, очень старались приспособиться к фотографу или двум. Подойдя к бармену Дитеру, гости начали по очереди кланяться и жестами показывать на различные бутылки, стоявшие в углу бара. Дитер был близко знаком со смесями, названия которых никто даже не знал, он кивал в ответ, брал бутылки, наливал и смешивал, разговор в зале возобновился, народ узнал 'японскую торговую делегацию', о которой Элмор говорил Фрэнку утром, сейчас японцы осматривали ночные виды Теллурида. Фрэнк перестал глазеть достаточно вовремя для того, чтобы заметить, что глаза Боба побледнели, как летнее небо над горным хребтом, из его ушей шли двойные струи перегретого пара, составлявшие угрозу для аккуратно подвернутых полей его шляпы. Фрэнк не мог понять, что хочет от него сейчас услышать этот раздражительный стрелок, поэтому предпочел поискать убежище, заметив, что остальные делают то же самое.
  
  - Ну, Боб, как ты думаешь, кто из них? - выкрикнул один из завсегдатаев заведения, очевидно, уверенный, что преклонный возраст защитит его от возмездия за дерзость.
  
  - Сегодня вечером, Зак, - завизжал Боб, - всё так раздражает, правда? Черт, все так похожи, человеку сложно понять, когда начинать стрелять!
  
   - Слушай, я нигде не вижу миссис М, а ты? - воскликнул неразумный Зак, - может быть, тот, кого ты ищешь, занят другим делом - йохохо!
  
  - Конечно, я могу сначала застрелить тебя, просто для пристрелки, -предположил Боб.
  
   - Ай, Боб...
  
  Зачарованные сыны Нихона начали полукругом окружать Боба, во всю длину растягивая гармошки своих камер, выбирая предварительную цель, некоторые даже пытались залезть на бильярдный стол, вызывая недоумение тех, кто пытался играть в бильярд.
  
  - Кид, - губы Боба не двигались, - то маленькое хитроумное приспособление, которым я недавно восхищался - у тебя нет его сейчас под рукой? Меня надо будет прикрыть со спины, а то у меня уже начинает всё зудеть от ярости, это не проблема?
  
  - Я немного говорю на их языке, - вызвался помочь Мерль.
  
  - Можешь им сказать 'Я собираюсь убить вас, ублюдки, всех по очереди, а я не промахиваюсь', что-то в таком духе?
  
  - Дайте подумать, хм... Sumimasen, народ, это Bobusan desu!,
  
   все поклонились Бобу, который вдруг заметил, что нерешительно кланяется в ответ.
  
  - Gonnusuringaa, - добавил Мерль, - 'mottomo abunai desu!
  
   - Aa!
  
   -Anna koto!
  
  Внезапно повсюду начали взрываться магниевые вспышки, каждая из которых создавала столб густого белого дыма, аккуратная цилиндрическая форма которого была немедленно разрушена паническими попытками посетителей найти выход, неожиданное сочетание яркости и тумана быстро распространилось по всем уголкам салуна. Тот, кто в своем полете не наткнулся на мебель, вскоре сталкивался с другими, а те, в свою очередь, считали себя обязанными толкаться в ответ, еще и с процентами. Общее раздражение росло. Твердые предметы вскоре начали летать подобно молниям, невидимые и быстрые, всюду звучала нецензурная брань, в основном на японском.
  
  Фрэнк решил присесть на корточки в дальнем углу бара, пока дым не рассеется. Он пытался услышать голос Боба, но в этом гаме нельзя было в точности определить, где чей голос. Задымление воздуха и изменение масштабов зала создало у присутствующих странную оптическую иллюзию - многим казалось, что они находятся на пустынной местности, окутанной незыблемым туманом. Казалось, что молниеносный водопад световых вспышек перенес людей куда-то на задворки географии, где метались и ужасно выли во тьме неизвестные науке существа. Престарелые завсегдатаи, в сердцах которых еще живы были битвы Восстания, слышали в этих более сдержанных взрывах порошка для осветительных вспышек взрывы полевых орудий старых кампаний, которые было бы лучше забыть. Даже Фрэнк, прежде неуязвимый для любой призрачности, понял, что больше не может уверенно ориентироваться в пространстве.
  
  Когда дым наконец рассеялся настолько, что сквозь него можно было видеть, Фрэнк заметил, что Мерль Ридо разговаривает с одним из представителей японской торговой делегации.
  
  - Вот здесь, - говорил гость, - Американский Запад - это духовная территория! Мы хотим изучать здесь секреты вашей национальной души!
  
  - Хаха! - Мерль хлопнул себя по колену. - Черт, ну вы даете. Какая еще 'национальная душа'? У нас нет никакой 'национальной души'! Если вы думаете иначе, зачем вывозите наши пириты, брат.
  
   - Стальное лезвие - с математической точки зрения у него нет ширины, оно смертоноснее, чем любая катана, его точность поверяется лицом американца - на американском лице, ему неведомо милосердие, Небеса герметически закрыли для него свои двери! Не прикидывайтесь, что ничего об этом не знаете! Вы зря отнимаете мое время! - бросив свирепый взгляд, он присоединился к своим спутникам, и все они удалились.
  
   Фрэнк кивнул ему вслед.
  
  - Он выглядит расстроенным. Вам не кажется, что он сделает что-то...
  
  - Не похоже, - ответил Мерль. - Выглядит, как агент маленькой прачечной, нет? На самом деле он - правая рука знаменитого международного шпиона барона Акаси, которого называют 'блуждающим военным атташе' - он курсирует между разными столицами Европы и поддерживает недовольство русских студентов против Царя. Ну, оказалось, что у нас тут собственная толпа недовольных Царем, прямо тут в округе Сан-Мигель, мы зовем их финнами. Их родной Финляндией в наше время правит тот же всемогущий Царь России. И я не ошибусь, если скажу, что они ненавидят этого осла. Естественно, у них возник большой профессиональный интерес к нашим приятелям там. Не то чтобы они демонстрировали что-то большее, чем средняя заинтересованной торговой делегации делами Little Hellkite, особенно химическими - а там много дел, связанных с банковскими металлами.
  
   - Может быть, они планируют кражу?
  
  - Больше похоже на то, что народ называет 'промышленным шпионажем'. Похоже, они хотят узнать про мой процесс амальгамирования. Но это может быть просто прикрытием, не так ли.
  Он снял шляпу, хлопнул по ней, так что появилась вмятина, и надел обратно.
  
  - Ну, увидимся завтра на шахте, да? - и ушел, прежде чем Фрэнк успел ответить: 'Конечно'.
  
  Вскоре беспорядок начал утихать. Разбитый стакан, треснувшее дерево и содержимое опрокинутых плевательниц повсюду создавали неудобство для игроков в карты, пробиравшихся сквозь обломки и пытавшихся прийти в себя. Они осматривали свои раны, вытирали глаза и сморкались в рукав, пьяницы и игроки, пошатываясь, выходили из заведения и шли по улице, где арендованные лошади, мастерски отвязавшись, шли обратно в кораль, периодически вздыхая. Игривые дамы из прибрежных коттеджей и борделей стояли по двое и по трое, наблюдая эту сцену и квохча подобно церковным матронам. Японские гости исчезли, а в зале 'Космополитен' Дитер вернулся к выполнению своих обязанностей за стойкой бара, словно ничего не произошло. Фрэнк осторожно встал и как раз собирался посмотреть, какие из бутылок уцелели, но тут к нему проворно подскочил Зак с пытливой гримасой.
  
   - Ну конечно же, ветеран, иначе не скажешь. Ты нигде не видел Боба?
  
   - Мою обычную 'Белку' с экстрактом сарсапареля, Дитер, и, осмелюсь сказать, дембель - последний раз я видел твоего склочного компаньона, когда он направлялся в Пивную Бухту и кричал что-то про возвращение в Бэггс, Вайоминг, где он начнет новую жизнь, но тут я могу что-то напутать.
  
  - Достойное продолжение вечера, - догадался Фрэнк.
  
  - О, черт, - Зак взял салфетку, чтобы вытереть губы. - Еще одну чашку чая на этой тусовке, и на этом всё. А вот летом 89-го, когда приехал Бутч со своей бандой...
  
  Утро нового дня в платной конюшне братьев Роджерс - более безлошадные ездоки, чем Фрэнк, толкались в этом месте за пределами делового центра Денвера во время ланча ради каких-то преимуществ, которые не были для него очевидны в данный момент, зло ворчали друг на друга, и, где бы им ни удалось найти комнату, в которой можно ходить из угла в угол, дымили старыми и новыми сигарами. Парни прибывали из кораля с оседланными и взнузданными лошадьми, протягивая копии длинных договоров аренды, которые нужно было подписать, собирали полезные советы, следили за очередью и не реагировали на оскорбления клерков, пытавшихся всё контролировать из-за длинной конторки. Солнце уже высоко поднялось над горными вершинами, когда Фрэнк получил своего рысака индейской масти по имени Мескалер с глазами, полными тайного охальства, и поехал вверх по улице Фэр-Стрит к шахте 'Литл Хеллкайт Майн', по пути столкнувшись с Элмором Диско, который шел в магазин, примостившийся в живописном закутке у источника Тимкен.
  
   - Яркая тусовка была вчера в 'Космополитен'? Мне рассказали.
  
  - Я пошел туда с Бобом Мелдрумом, но потерял его в этой суматохе.
  
  - Вероятно, он уже вернулся к своей работе. Но...
  
  Элмор не произнес слова 'честное предупреждение', но Фрэнк понял всё по выражению его лица - 'если ты увидишь его сегодня разъезжающим в Бассейне, учти, что у него штуцер Шарпа, особенно учти дальнобойность - дополнительные одна-две мили?
  
   - Он зол на меня за что-то? - растерялся Фрэнк.
  
   - Не принимай это на свой счет, парнишка, joven.
  
  Элмор Диско покатился дальше, старое железо звенело, как колокольчик в оркестре. Фрэнк поднялся на Томбой-Роуд, город расстилался перед ним, раскрывался в серпантинах тополей с трепещущей листвой, немного разглаживался, словно растворяясь в горячем древесном дыму под аккомпанемент стука плотницких молотков и грохота вагонов в преддверии надвигающейся тишины Бассейна.
  
  У цикад был полный разгул. Дорога 'Хеллкайт Роуд' - слово 'дорога' было, скорее, выражением местной симпатии - уходила к скалистому ложу реки, которая пересекала дорогу, не мешая трубопроводу.
  
   Чем дольше он оставался в этом городе, тем меньше ему удавалось узнать. Деньги быстро таяли. Сейчас, когда дорога шла вверх, снеговая линия приближалась и ветер стал полновластным монархом, он поймал себя на том, что ждет какой-то молниеносной вспышки на краю видимого горизонта, белую лошадь на фоне неба, непокорно развевающуюся копну черных волос, подобно дыму, который превращает в мрамор пламя Преисподней.
  
  Даже Фрэнк, которого сложно было назвать спиритуалистом, сказал бы, что здесь есть призраки. Несмотря на непрекращающуюся ни днем, ни ночью коммерческую суету в долине и широкий спектр реализации разнузданных желаний, менее чем за час можно было подняться на склон горы и найти там коричневые оседающие скелеты хижин, в которых никто никогда больше не поселится, заброшенные матрасные пружины из спален шахтеров ржавели на свалке высотой две с половиной мили, вздымавшейся к темному дневному небу... призраки шныряли, словно сурки, на границе видимости. Холод, который вовсе не был связан с высотой.
  Задолго до того, как он увидел 'Литл Хеллкайт', Фрэнк почувствовал запах. Ветер приносил этот запах иногда, с тех пор как он приехал в город, но нигде он не был таким сильным, как здесь. Он услышал металлический стон вверху, поднял голову и увидел нагруженные рудой вагонетки, ехавшие к заводу 'Пандора' на окраине города для обработки, хозяева считали, что это слишком - вкладываться в такую роскошь, как песты. Он миновал перегрузочный узел агломерата 'Теллурид Пауэр Компани', ярко-красный на фоне бледных горных склонов, давно отключенный, в рубцах тропинок и острых обломков, побелевших, как могильные камни, гул электричества заглушал стрекот цикад.
  
  Перед глазами предстал маленький Бассейн. Он рысью проехал мимо рассеяния хижин и сараев, их доски шероховаты, потому что их доставили сюда волоком на спине мулов, они прибывали сюда уже сточенными, на фут или более короче, чем тогда, когда покидали городской склад, а потом их обесцветил слепящий солнечный свет, но вот он нашел пробирную контору.
  
   - Он внизу в 'Пандоре', сынок.
  
   - Мне сказали, что он здесь.
  
  - Скорее всего, он проводит одну из этих проверок, разговаривает с простыми выбойщиками, более чем вероятно.
  
   - Ой-ей.
  
   - Не беспокойтесь, старик Мерль иногда бывает немного не в себе, но наступает день сплавов, когда ничто не может его вызвать у него волнение.
  
   Ну а кто так или иначе не был сумасшедшим на этом параде-алле, где не хватало кислорода? Фрэнк посмотрел вниз на ближайший вход в шахту - мрак и холод, внезапно окутавший уши, виски и затылок, удары кувалды, стук отбойных молотков в дальних коридорах становился глуше по мере его продвижения по локации, он удалялся от света дня, от всего, что можно было осветить без колебаний, на ночную сторону его собственных глазных впадин, оставляя позади любые остаточные изображения освещенного мира.
  
  Сначала он подумал, что она - одно из тех сверхъестественных живущих в шахте существ, которое мексиканцы называют duendes, о которых вы всё время слышите истории, но здравый смысл тотчас подсказал, что это, скорее, девушка-пиротехник, при тщательном рассмотрении оказалось, что она спокойно наливает то, что может быть только нитроглицерином, в дырки, просверленные в этих обжитых горных недрах.
  
  
  - Я его не заметила, - отрубила Далли немного позже, когда Мерль начал ее дразнить. - Все как раз были заняты - пытались расшатать этот пласт. То, что вы наняли пороховую мартышку, не значит, что вы наняли дуру. Что считается важным вообще? На полпути к аду на тебя пялятся сумасшедшие финны изо дня в день, увы, взрослые мужчины, когда заканчивается их дежурство, идут к краю утеса, огороженному парой деревянных дощечек, и я должна дважды подумать насчет выпускника Горной школы, голова которого забита магнитами?
  
  Голос Далли сложно было по акценту отнести к какой-либо американской местности, это был, скорее, голос дороги с поворотами и падениями, напоминания о городах, которые, казалось, ты забыл или в которые никогда не должен был въезжать, или даже обещания о городах, о которых ты слышал и собирался когда-нибудь туда добраться.
  
  Они сидели в цеху амальгаматора, Мерль закончил рутинную работу, которую должен был выполнить. Он положил ноги на стол, казалось, у него было бодрое настроение.
  
  - Однажды утром я не выйду на работу, - заверила их Далли, - и это будет день, когда я освобожусь от... - указывая на Мерля кивком ярких локонов, - и, конечно, лучше раньше, чем позже.
  
  - Ты представить себе не можешь, как я этого жду, - кивнул Мерль. - Только не уноси с собою кусок моего сердца, черт, нет- как бы тебя ни звали. Эй! Ты всё еще здесь, маленькая мисс, хочешь сказать, ты еще не ушла? Что тебя держит?
  
   - Должно быть, кофе.
  
  Она с грацией городской домохозяйки подошла к котелку на железной плите, достаточно горячей для того, чтобы светиться - чтобы прикоснуться к ней, нужна была отвага.
  
   Такие пикировки бывали у них часто (отец и дочь) в разных формах.
  
   - Я мог бы делать то, что я делаю, где угодно, - мог подчеркнуть он, - в самом безопасном городе, который ты только можешь себе представить, приемной мира вместо этого чертова Сан-Хуана. Так что почему, по-твоему, мы здесь, уворачиваемся от пуль и лавин, вместо того, чтобы поехать в Айову, Девенпорт, или в какое-нибудь украшенное кружевными салфеточками место вроде этого?
  
   - Ты пытаешься меня убить?
  
   - Угадывай дальше.
  
   - Это всё...для моего же блага?
  
  - Вот это другой разговор. Это школа, Далли, фактически, это чертов колледж, бар слева у входа в каждый класс, факультет применения дробовиков и револьверов 44-го калибра, студенческий коллектив всегда пьян, сексуально безумен или суицидально опасен, так что к ним нельзя приближаться больше чем на милю, здесь вручают лишь две научных степени - выжил или нет. Так понятно, или я слишком углубил метафору?
  
   - Скажи мне, когда перейдешь к дробям.
  
  Сейчас она нашла полотняный картуз шахтера, надела его и пошла к двери.
  
  - Я буду внизу в магазине компании, по крайней мере, до того, как закончится эта смена и все ворвутся туда, ужасно была рада тебя видеть, Фред.
  
   - Фрэнк, - сказал Фрэнк.
  
   - Конечно, просто проверяла твою память.
  
  И минуты не прошло с тех пор, как она вышла за дверь, а Мерль, воспользовавшись, как предположил Фрэнк, какой-то неписанной прерогативой помешавшегося из-за химикатов, посмотрел ему прямо в глаза и спросил, что он делает здесь, в Теллуриде.
  
   Фрэнк задумался.
  
   - Будет намного проще, если я буду знать, насколько могу вам доверять.
  
  - Я знал твоего отца, мистера Траверса. Он был джентльменом и выдающимся игроком в карты, знал динамит от и до, спас мою девочку один или два раза, когда заряд не взорвался вовремя, и, черт возьми, он, уж конечно, не заслужил того, что они с ним сделали.
  
  Фрэнк раскачивался на складном стуле, который, кажется, собирался рухнуть.
  
  - Хорошо, мистер Ридо.
  
   - Лучше Мерль.
  
  Он передвинул матовую фотографию Вебба Траверса, снял шляпу, в его зубах тлела сигара, он рассматривал линзу с каким-то воинственным весельем, словно только что решил, как именно сломает камеру.
  
  - Возможно, вы - не его вылитый портрет, - мягко сказал Мерль, - но я изучаю лица, и вы очень похожи.
  
   - И кому вы об этом рассказали?
  
   - Никому. Похоже, этого делать не нужно.
  
   - Что это за тон воскресной проповеди?
  
  - Я бы не поставил на зарубку Бака Уэллса, если это то, о чем речь. У него слишком беспокойная душа. Он может даже сам сделать всю работу, прежде чем ты до него доберешься.
  
   - Да скатертью дорога, но почему я должен желать этому человеку зла?
  
   - Говорят, ты очень хочешь с ним встретиться.
  
  - Хотя этого окончившего Гарвард осла действительно нужно разнести в пух и прах, капитан Уэллс всё же не в самом верху моего списка, там есть люди классом повыше, здесь, на уровне седла, он менее интересен, чем настоящие нажавшие на спусковой крючок исполнители, которых наняли убить моего папу, но, видит Бог, выпускнику Гарварда тоже нужно испачкать его белые лилии за такую работу.
  
   - Надеюсь, ты не думаешь, что это был...
  
  - Я прекрасно знаю, кто. И, кажется, все в этом сплоченном маленьком сообществе знают. Мне нужно узнать, где они сейчас - вот для чего мне Бак.
  
   - Наставь на него пистолет и заставь рассказать, что он знает.
  
   - Вот это да, и почему я сам не додумался?
  
  - Что бы ты ни собирался делать, лучше сделать это побыстрее. - Маленькие китайские дети тоже смотрели на Фрэнка так, хотя, вероятно, не с такой тревогой. - Ходят слухи. Парни хотят, чтобы ты уехал.
  
   Так быстро. Он надеялся еще хотя бы на день-два.
  
  - В чем дело, на моей голове какая-то татуировка? Я кого-то одурачил в этом чертовом округе? Черт.
  
  - Успокойся.
  
  Из ящика комода у стены Мерль достал пластины для желатиновой галогено-серебряной печати: 'Возможно, это как-то поможет'. На одной из пластин были изображены люди, похожие на гуртовщиков на празднике Четвертого июля, один из них, кажется, пытался силой заставить второго съесть огромную петарду, которая была зажжена и разбрасывала яркие искры, они разлетались, гасли, заполняли неизмеримый отрезок времени, в течение которого открыт затвор объектива, для развлечения людей на втором плане, смотревших на всё это с крыльца салуна.
  
   - Вы мне не говорили...
  
  - Вот, здесь немного четче.
  
  Это было у дверей абсолютно такой же конторы амальгаматора. На этот раз Дойс и Слоут не улыбались, и свет был, скорее, осенним, в небе над головой видны темные облака, ничто не отбрасывает тень. Двое мужчин позируют, словно с какой-то церемониальной целью. Для серого дня выдержка немного длиннее, можно ожидать, что хотя бы один из них пошевелится и смажет изображение, но нет, они стоят сурово, почти вызывающе, чтобы коллодиева смесь и надлежащее количество света запечатлели двух убийц с неумолимой достоверностью, стоят, словно перед малочувствительной фотографической эмульсией прежних дней, в глазах, как заметил сейчас Фрэнк, наклонившись ближе, то же странное безумное сияние, которое раньше появлялось из-за вспышки по несколько сот раз во время выдержки, но на более современной фотографии это сияние кажется чем-то подлинно призрачным, эмульсии были для него проявителем, открывая то, что прежде не смог зафиксировать ни один аппарат.
  
  - Кто сделал эту фотографию?
  
   - Это мое любительское хобби, - сказал Мерль. - Здесь вокруг много серебра и золота, кислот и солей и так далее, а мне нравится забавляться с разными возможностями.
  
   - Подлый маленький скунс, да?
  
   - Он всё время ходил за Бобом Мелдрумом, чтобы тот сделал его своим протеже. Даже Боб, у которого домашние питомцы - гремучие змеи, не мог терпеть этого парня больше пяти минут.
  
   Словно имя Боба было каким-то паролем, Далли появилась в дверях подобно маленькому взрыву, всё ее внимание было сосредоточено на Фрэнке.
  
  - Сапоги надел? Причесался? Время отъезда может наступить для тебя прямо сейчас.
  
  - Что случилось, Далия? - спросил Мерль.
  
   - Боб и Руди в здании шахты, и кривой улыбается.
  
  - Они пришли за мной? Но прошлой ночью Боб казался таким дружелюбным.
  
   - Иди сюда..., - Мерль отодвинул с дороги свой стол и открыл тайный люк, до сих пор остававшийся невидимым. - Наш собственный альтернативный способ эвакуации. Там внизу туннель, который выведет тебя к пункту загрузки руды, если повезет, словишь пустую вагонетку до города.
  
   - Моя лошадь.
  
  - Братья Роджерс держат маленькую конюшню на шахте 'Томбой', просто привяжи повод к передней луке седла и отпусти его - они все находят обратную дорогу. Тебе могут понадобиться эти фотографии, у меня есть негативы. О, и вот еще.
  
   - Что это?
  
   - А на что это похоже.
  
   - Какой-то...сендвич с мясом... Для чего это?
  
   - Может быть, ты узнаешь.
  
   - Возможно, я его съем.
  
   - А возможно - и нет. Далия, лучше проведи его до города.
  
  В туннеле Фрэнк заметил странное копошение, наполовину видимое, наполовину слышимое. Далли остановилась и прислушалась.
  
  - Черт. Они пустили пар. - Она крикнула что-то на особенном мелодичном перкусионном языке. Из тьмы туннеля, хотя Фрэнк не мог, как ни странно, определить направление, пришел ответ.
  
   - Ты достал сендвич, Фрэнк?
  
   Они бросили его посреди туннеля и пустились бежать.
  
   - Почему мы...
  
   - Ты с ума сошел? Разве не знаешь, кто они?
  
  Они ворвались в сумерки, почти уравновешенные электрическим светом ярче полной луны, круги загробной темноты обволакивали верхушки столбов у дороги до линии горного хребта.
  
  - Поторопись, смена почти закончилась, нас затопчет это стадо болванов...
  
  Они залезли в вагонетку, погрузившись в железные тени и не поддающийся выветриванию запах теллура.
  
   - Хуже, чем в техасском сортире, да? - весело сказала она.
  
   Фрэнк что-то проворчал в ответ, едва не теряя сознание. Где-то ударили в колокол, вагонетка вздрогнула и начала движение. Хотя они сидели, склонив головы, Фрэнк почувствовал тот момент, когда они пересекли хребет и долина пошла вниз, они остались высоко над огнями города, под ними не было ничего, кроме глубокого невидимого воздуха. Именно в этот момент на оставшейся позади шахте прозвучал свисток окончания смены, они скользили вниз по тангажу, словно мчались в темную бухту. Девушка радостно крикнула: 'Мы летим в Ад! Эй, Фрэнк!'.
  
   Спуск обратно в город не был для него оптимальным вариантом. Он лучше остался бы на горе, спустился с нее обратно на дорогу к Силвертону, возможно, свернул бы к Дуранго и, если повезет, сел бы на поезд, или просто ехал бы, пока не добрался в Сангре-де-Кристос, где, как он знал, у него. по крайней мере, был шанс. Проехать мимо призрачного бизона к этим большим дюнам, и пусть духи защитят его.
  
  Вскоре они услышали дробный стук толчеи для измельчения руды, сначала глухой, как группа перкуссии в далеком брасс-банде, флейты и корнеты готовы вступить в любую минуту, репетируя для какого-то необьявленного национального праздника, который может никогда не наступить, они казались скрытыми, как и многое другое в этих горах.
  
   В какой-то момент шум пресса был заглушен городским шумом, и тогда Фрэнк вспомнил, что сегодня ночь субботы.
  
   Пандемониум - уже не размытое пятно, к ним приближалась, разбухая и поглощая их, затопившая всю долину симфония: выстрелы, крики, гром духовых инструментов, шум грузовых вагонов, колоратурный смех тротуарных нимф, битье стаканов, удары в китайские гонги, лошадиное ржание, звон лошадиной упряжи, скрип шарниров створчатых дверей, поскольку Фрэнк и Далли как раз зашли в салун 'Надшахтный копёр' на полпути к Колорадо-Стрит.
  
   - Ты уверена, что тебе разрешат сюда зайти? - спросил Фрэнк как можно более мягко.
  
   Девушка издала короткий смешок:
  
  - Оглянись вокруг, Фрэнк. Найди мне хоть одно лицо, выражающее неравнодушие к делам окружающих.
  
  Она провела его мимо бара, за которым сидели в ряд чернорабочие, шахтеры, измеряющие глубину, и мужчины, отсылающие свой заработок, сквозь табачный дым, мимо суматохи столов, где играли в карты и кости, звучали возражения, оскорбления и проклятия. Кто-то играл на пианино какую-то мелодию, которая могла бы быть маршем, если бы не определенные ритмические запинки, из-за которых Фрэнк, обычно избегавший танцев, вдруг пожалел, что не умеет танцевать.
  
   Конечно, она заметила.
  
   - Это рэгтайм. Ты никогда не слышал рэг? Да зачем я спрашиваю. Повтори, откуда ты? Неважно, я всё равно не смогу это выговорить.
  
   Она протянула руки определенным образом, и он догадался, что попал в ловушку, но это оказалось не так уж и плохо, поскольку Фрэнк был изрядным чечеточником, на фоне некоторых шахтеров, с которыми здесь танцевали девушки, особенно, финнов.
  
   - Пляшут с притопами, словно они на лыжах, - сказала Далли.
  
  Некоторое время спустя Фрэнк действительно заметил нескольких человек на лыжах, а еще даже не зима.
  
   - О, там Чарли, оставайся здесь, я вернусь.
  
   Это нормально для Фрэнка, которому стало интересно, когда появятся Боб и Руди, и понадобилось немного времени, чтобы расколоть грецкий орех. Он был на полпути поглощения своего первого за вечер пива, когда вернулась Далли.
  - Я поговорила с Чарли Фэн Дин, который стирает в прачечной одежду девочек из борделя. Есть помещение в 'Серебряной орхидее', я знаю это место, там безопасно, там есть тайный туннель...
  
   - Ты знаешь это место?
  
  - Ха, глядите-ка, он шокирован. Чарли хотел держать пари. Могла бы питаться неделю, если бы поставила против твоего характера.
  
   - 'Серебряная орхидея', Далли?
  
  - Это вина моего папы.
  
  В свое время Мерль решил, что им нужно обратить внимание на деликатный вопрос сексуальных контактов, или нередких, поскольку это был шахтерский город, сексуальных сходок. При содействии Калифорнии Пег, бандерши в 'Серебряной орхидее', где он был в числе постоянных посетителей, Мерль договорился о программе обучения, короткой и тайной, 'определенно предлагающей возможность', как сформулировал Мерль, 'грандескного визга, но думать об этом не хуже, чем дать ребенку стаканчик разбавленного вина во время обеда, так что она вырастет, понимая разницу между вином за обедом и вином на обед. Ты уже достаточно взрослая, - говорил он ей уже не один год, - и чертовски лучше услышать тебе это от меня, рано или поздно тебя зацепит прекрасный молодой джентльмен, и если ты узнаешь обо всем сейчас, тебя это убережет от невыразимой сердечной боли...
  
  - Не говоря уж о том, что ты будешь избавлен от уймы работы, - подчеркнула она.
  
  - Ты увидишь мужчин в наилучших и наихудших ситуациях, - добавила Пег, - и в промежуточных ситуациях, в которых ты увидишь большинство из них, но никогда не трать деньги на нужды мужчин, которые попали в слишком серьезную передрягу, по крайней мере, не трать больше, чем того требуют правила блэкджека.
  
  Так что Далли, прежде всего - девушка выдающегося благоразумия, собрала в окрестностях переулка Попкорн-Эллей много полезной информации. Она выяснила, что помада для потрескавшихся губ составляет интересную альтернативу ушной сере. Откладывая свой ежемясячный заработок на шахте, она купила у шарманщицы револьвер 22-го калибра, который носила на всеобщем обозрении, главным образом из-за того, что у нее не было платья или юбки, под которой его можно было спрятать, но также из-за его простой конструкции, он не так подавляюще очевидно выделялся на ее худощавой фигуре, как полноразмерное оружие, но ни у кого не оставалось сомнений, что она способна его достать, прицелиться и выстрелить, она истово практиковалась при любой возможности на различных терриконах, со временем она могла выигрывать мелочь, споря с шахтерами, претендующими на звание метких стрелков. 'Энни Оукли!' - начинали кричать финны, когда она появлялась в поле зрения, подбрасывали в воздух мелкие монеты в надежде, что она продырявит одну из них, иногда она была рада это сделать, предоставляя многим будущим возвращенцам в Финляндию амулет на счастье, который помогал им в грядущие дни гражданской войны и Белого Террора, разгрома и резни, обещание, что иногда неравенство можно преодолеть и гипотетическое проявит себя в этой зимней стране, ожидающей их.
  
   Эротическая утонченность не входила в число соблазнов Теллурид-Роу - Далли пришла к выводу, что для этого нужно ехать в Денвер, но, по крайней мере, благодаря базовому курсу в 'Серебряной орхидее' она приобрела иммунитет, если не начала чувствовать себя действительно комфортно в связи с обычными грубыми сюрпризами, которые столь часто омрачают брак, и, больше всего, 'Любовь', как ее определяли поколения несчастных и опухших здешних ковбойских Казанов, запутавшись в вопросах, которые с легкостью могли отвратить ее от любви. 'Любовь', чем бы она ни оказалась, имела совсем другой радиус обстрела.
  
   - О таких вещах девушка должна говорить с матерью, - сказала она Фрэнку, - это ее мать рядом, а не спряталась где-то в многомиллионном городе, который с таким же успехом мог бы находиться на другой планете. Еще одна причина для того, чтобы я уехала отсюда и нашла ее, лучше раньше, чем позже, не говоря уж о том, что половину времени Мерль, кажется, не хочет, чтобы я находилась рядом, и, честно говоря, мне скучно рядом с ним, а шахтеры - не лучшие в мире кавалеры, и мне определенно нужно сменить обстановку. Дай подумать, было что-то еще, но я забыла.
  
   - Надеюсь, ты не думаешь, что несешь за него ответственность.
  
   - Конечно, думаю. Иногда он тоже - мой ребенок.
  
   Фрэнк кивнул.
  
   - Называется 'свалить из дома'. Одна из тех вещей, на которую решаются все.
  
   - Спасибо, Фред.
  
   - Фрэнк.
  
   - Снова ошиблась! Теперь ты должен купить мне пиво.
  
  'Помещение' в 'Серебряной орхидее' оказалось пространством между двумя стенами, тайный ход через фальшивый камин. Места хватало только Фрэнку и сигарете, если он отламывал половину.
  
  У него была оплачена еще одна ночь в отеле 'Шеридан', но решил не испытывать судьбу и забрать деньги обратно.
  
   Клиенты вторгались и вываливались. Девушки слишком много смеялись, и без радости. Часто билось стекло. Пианино даже Фрэнку, у которого не было музыкального слуха, казалось серьезно расстроенным. Фрэнк лег между двумя стенами, свернув в трубочку пиджак вместо подушки, и погрузился в сон. Около полуночи его разбудил Мерль Ридо, стучавший в стену.
  
   - Забрал твои вещи из отеля. Хорошо, что ты туда не пошел. Боб Мелдрум ходил туда-сюда и заставлял всех нервничать. Выйди, если у тебя есть минутка, хочу тебе что-то показать.
  
  Он вывел Фрэнка под холодный неуловимый рожок электрической лампочки, висевшей на высоком столбе, и они пошли, погружаясь в одичавший дискурс хижин, вдруг на Пасифик-Стрит раздался выстрел, кто-то залез на крышу и начал декламировать 'Расстрел Дэна Макгрю', неподалеку домкратчики разгоняли нахохлившихся голубей, и вот они подошли к реке, где улица втискивалась в более респектабельные формы коммерции, за твоей спиной был неуправляемый электрический город, впереди - нетореная ночь, между ними - Сан-Мигель, только что с гор, метавший молнии света, как декларации невинности.
  
   - В Нью-Йорке, - сказал Мерль, - есть некий д-р Стивен Эмменс. Многие сбрасывают его со счетов как психа, но пусть тебя это не вводит в заблуждение, это - личность. Он берет серебро с малейшей частицей золота и начинает его бомбардировать при очень низкой температуре, устраивает ванну жидкого углерода, чтобы поддерживать холод, продолжает наседать, наседает день и ночь, пока мало-помалу содержание золота каким-то странным и неведомым образом не начинает расти. Минимум до трехсотой пробы, а иногда даже до девятьсот девяносто седьмой.
  
   - 'Неведомым образом' - так говорят спекулирующие секретами.
  
  - Ладно. Для меня не 'неведомым', я просто не люблю будоражить людей без необходимости. Вы слышали о трансмутации?
  
   - Слышал.
  
  - Это может быть она. Серебро преобразуется в золото, и не делайте такое лицо. Д-р Эмменс называет этот материал 'аргентаурум', - Мерль достал самородок размером с яйцо. - Вот этот материал, аргентаурум, соотношение примерно пятьдесят на пятьдесят. А это..., - в другой руке возник туманный кристалл размером с карманную Библию, но тонкий, как зеркало нимфы, - это кальцит, именно в этой форме известный некоторым приезжим рабочим как Schieferspath, известковый шпат, хороший чистый образец, который мне удалось достать однажды ночью в Криде, да, ночь периодически возвращается в Крид, у суеверного шотландца, у него было девять идеальных бриллиантов, которые он не мог взять с собой и не мог выбросить. Представьте, что этот кусок шпата - кухонное окно, и посмотрите сквозь него.
  
  - Боже мой! - некоторое время спустя воскликнул Фрэнк.
  
  - Не видели такого в горной школе?
  
  Окружающий пейзаж не только вырос вдвое и стал необычайно ярким, но, кроме того, перед ним было два словно накладывающихся изображения самородка, один золотой, а другой, несомненно, серебряный... В какой-то момент Мерль был вынужден забрать тончайший ромбоид из цепких рук Фрэнка.
  
  - Так некоторые, - заметил Мерль, - отказываются от всего, кроме этого блуждающего огонька.
  
  - Откуда это? - Фрэнк говорил медленно и ошеломленно, словно начисто забыл о самородке.
  
   - Этот кусок шпата? Не из здешних мест, скорее всего, из Мексики, из 'Вета-Мадре' где-то в окрестностях Гуанахуато, Гуанахуато, где серебряные копи и шпат неотделимы друг от друга, как фасоль и рис, говорят. Достаточно странно, но еще там добывают серебро для мексиканских серебряных долларов, которое брат Эмменс использует исключительно в этом тайном процессе. К югу от границы просто кладезь этого преаргентарного серебра, весь этот шпат по соседству, понимаешь, к чему я клоню?
  
  - На самом деле нет. Если вы не хотите сказать, что двойное преломление каким-то образом является причиной этого...
  
  - Да, но каким образом что-то столь слабое и невесомое, как свет, может преобразовывать твердые металлы? Звучит безумно, не так ли, во всяком случае, здесь, на твоем скромном нулевом уровне и ниже, где всё - вес и непрозрачность. Но представь высшие сферы, светоносный Эфир, проникающий всюду, как медиум, если возможно такое сравнение, где сходятся в одной точке алхимия и электромагнитная наука, представь двойное преломление - один луч для золота, другой для серебра, скажем так.
  
   - Ким мог бы.
  
   - Ты только что сам это видел.
  
  - Это выходит далеко за пределы того, что ребята в 'Голден' хотели бы довести до сведения своих горных инженеров, простите. Я доверяю вам и надеюсь, что вы не воспользуетесь моим невежеством.
  
  - Ценю твое доверие, - подмигнул Мерль, - так что я тебе кое-что расскажу. Этот процесс, разработанный Эмменсом, даже учитывая его стоимость - а упоминалась сумма в десять тысяч долларов за один заход, но это сейчас, рано или поздно подешевеет - этот материал может сбить с ног Золотой Стандарт прямо на его прославленную задницу. И что тогда произойдет с ценами на металл? Неужели Закон о Серебре со всей сопутствующей показухой был отменен зря? Окажется, что золото стоит не дороже серебра, плюс стоимость этого процесса, и тогда на каком кресте распинать человечество? Не говоря уж о Банке Англии, и Британской империи, и Европе, и всех этих империях, и всех, кому они одалживают деньги - а совсем скоро это будет весь мир, понимаешь?
  
  - 'А я продам тебе все подробности процесса Эмменса всего за пятьдесят центов' - к этому вы клоните? Мой мозг еще не превратился в пудинг, Профессор, и даже если это всё честно, кто будет таким простаком, чтобы купить одну из этих Аргентина-во-что-бы-то-ни-стало...
  
   - Управление монетного двора, начнем с того.
  
   - Подумать только!
  
  - Не верь мне на слово, порасспрашивай. Док Эмменс продает слитки аргентаурума Управлению монетного двора США с 97-го года или около того, со времен правления Лаймана Гейджа, этого старого подручного Золотого Стандарта и директора банка, ты не мог так свихнуться на цинке, чтобы не слышать о том, что известно всем. Большая доля нашей чертовой американской экономики опирается непосредственно на это, как тебе?
  
   - Мерль. Зачем вы вообще мне это показали?
  
   - Потому что, возможно, то, что ты ищешь, является не тем, что ты ищешь на самом деле. Может быть, это что-то другое.
  
  Фрэнк не мог избавиться от странного впечатления, что он зашел в театр-варьете и какой-то волшебник, например, китаец, пригласил его из зала добровольным помощником для какого-то длинного сложного трюка со скороговорками, и Фрэнк был слишком озадачен, чтобы оценить его в полной мере.
  
   - Ищу...
  
  - Не этот самородок. Не это маленькое оконце исландского шпата. Фактически, - в голосе Мерля появились резкие скрипящие нотки веселья, словно шум закипающего чайника, - существует целый каталог вещей, которые ты не ищешь.
  
  - Ладно, скажите мне. Что я на самом деле ищу. Кроме салуна в данный момент.
  
  - Это только догадка, но это то, что искал и твой отец Вебб, хотя знал об этом не больше, чем ты.
  
   Опять это чертово впечатление разговора с китайцем.
  
   - Поговори с доком Тернстоуном. У него может быть несколько идей.
  
  Голос Мерля изменился, и Фрэнка захлестнула странная волна внутреннего беспокойства.
  
  - Зачем?
  
   Но Мерль спрятался за маской профессионально бесстрастного мага.
  
   - Помнишь тех томминокеров, которых вы с Далией встретили на 'Хеллкайт'?
  
  Ну, был период, когда Мерль тоже видел в забоях маленький народец, некоторые были одеты довольно своеобразно - необычные шляпы, военная форма не совсем как в армии США, маленькие остроносые туфли и так далее, и однажды вечером он был достаточно неблагоразумен, чтобы рассказать об этом своему приятелю-ученому, после чего док Тернстоун уверенно заявил, что это синдром Шарля Бонне, упоминание которого он позже нашел в классическом труде Пакпула 'Переживания в нейропатии'.
  
  - Этот синдром объясняют множеством причин, в том числе - дистрофией желтого пятна и нарушениями в височной доле.
  
   - А как насчет настоящих чар, duendes?', - спросил Мерль. - Это не рациональное объяснение.
  - Со всем уважением к доку, я не могу согласиться. Они там внизу, согласен.
  
   - Хочешь мне показать?
  
  Третья смена, конечно, наилучшее время для таких дел. Настроившись на научный поиск, док воздержался от своей обычной вечерней дозы лауданума, хотя это не улучшило его настроение, фактически, Мерлю он казался резвым за двоих, они надели комбинезоны и шахтерские непромокаемые плащи, взяли электрические фонарики, вошли в пещеру в залитом лунным светом склоне холма и начали прокладывать себе путь сквозь древнюю капающую породу по резко наклоняющемуся вниз туннелю в заброшенную часть выработки.
  
  - Если рядом люди, они чувствует дискомфорт, - объяснил Мерль на поверхности. - Поэтому они склонны отправляться туда, где людей нет.
  
  Томминокеры не просто сочли этот сектор 'Литл Хеллкайт' подходящим - за годы заброшенности они превратили его в постоянный чертов полноценный Зал для приемов томминокеров. Неожиданно: все они были там, действительно, регулярная подземная живая картина. Эти duendes играли здесь в покер и пульку, пили красный виски и домашнее пиво, ели еду, украденную из шахтерских судков и чуланов столовой для неженатых, затевали драки, безвкусно шутили - делали всё, что можно встретить в любом клубе отдыха на поверхности в любую ночь недели.
  
  - Ладно, это легко объяснить, - пробормотал док словно про себя. - Я просто сошел с ума, только и всего.
  
  - У нас двоих не могла возникнуть эта проблема Шарля Как-бишь-его? - предположил Мерль. - Нет. В этом не было бы смысла.
  
   - В этом больше смысла, чем в том, что я вижу.
  
  Так что они стали в известном смысле заговорщиками против владельцев шахт и рациональных объяснений, которые те склонны были предпочесть. Например, существовало мнение, что томминокеры - не маленькие люди в причудливых костюмах, а 'всего лишь' древесные крысы. Владельцев утешала привычка древесных крыс воровать взрывчатку. Каждый динамитный патрон, украденный древесной крысой, не попадет в руки Анархистов или членов Профсоюза.
  
   - Где-то, - заявила Далли, - есть хотя бы один томминокер с чертовой тучей припрятанного динамита. Чертово динамитное Эльдорадо. Зачем ему вся эта взрывчатка?
  
   - Ты уверена, что это одно существо?
  
   - Я знаю. Я знаю, как его зовут. Я умею говорить на их языке.
  
  - Не надо, - сказал док, - не морочь мне голову этими рассказами. Полагаю, всё зависит от того, ворует ли он еще и детонаторы. Меня немного волнует, сколько детонаторов исчезло.
  
   Фрэнк нашел дока Тернстоуна на ночной смена в Шахтерском Госпитале.
  
   - Мерль Ридо сказал, что мне нужно с вами увидеться.
  
  - Значит, вы - Фрэнк Траверс.
  
  Они общаются с Мерлем по прямому проводу что ли? Фрэнк заметил, что док смотрит на него.
  
   - Что-то случилось?
  
  - Не знаю, упоминал ли об этом Мерль - мы с вашей сестрой Лейк некоторое время дружили.
  
   Еще один обожатель Лейк.
  
   'Она красавица', - всегда спешили заверить Фрэнка друзья и одноклассники, хотя он редко это замечал. Однажды он спросил у Кита, который, кажется, проводил с ней больше времени, чем кто-либо другой, но парень только пожал плечами: 'Я ей доверяю'. Словно это могло прояснить ситуацию.
  
  - Да, но мы что, собираемся однажды выступить против какого-то гада, который не устоит перед ее чарами, о которых я постоянно слышу?
  
  - Думаю, она в состоянии о себе позаботиться. Ты видел, как она стреляет, совсем неплохо.
  
   - Это как раз то, что хочется услышать брату.
  
  - Дела обстоят так, - сказал теперь Фрэнк, - что мы в последнее время не встречались.
  
  Кажется, прошла минута, прежде чем док отряхнулся, как собака, вылезшая из горного потока, и извинился:
  
   - Лейк, черт, она разбила мне сердце.
  
   Ну-ну.
  
   - Ой ли, - ответил Фрэнк, хотя на самом деле он промолчал.
  
  - В таких случаях, как ваш, - сказал он как можно добрее, - я склонен назначать 'Олд Гидеон', дозу на три пальца, пока всё не пройдет.
  
   Док улыбнулся немного смущенно:
  
  - Я не искал сочувствия. Нельзя сказать, что она захлестнула меня, как стихийное бедствие. Но если вы угощаете...
  
  Еще в 1899 году, вскоре после опустошившего город ужасного циклона, молодой Уиллис Тернстоун, недавно получивший диплом Американской школы остеопатии, выехал на запад из Кирксвилла, Миссури, с небольшой сумкой, в которой лежала смена белья, дополнительная рубашка, письмо со словами моральной поддержки от д-ра А. Т. Стилла и старомодный кольт, во владении которым он был далек от совершенства, наконец он прибыл в Колорадо, где в один прекрасный день во время пересечения плато Анкомпагре на него напала небольшая банда пистольерос.
  
  - Положите на землю, мисс - посмотрим, что у вас в этом красивом чемоданчике.
  
  - Немного, - ответил Уиллис.
  
  - Эй, что это? Здесь спрятано железо! Ну-ну, нельзя допустить, чтобы говорили, что Джимми Дроп и его банда отказали нежной душе в честной дуэли, так что, маленькая леди, хватайте свой огромный пистолет, и приступим, да?
  
  Остальные члены банды расчистили пространство, по краям которого оказались Уиллис и Джимми в классической позиции соревнования.
  
  - Вперед, не стесняйся, я дам тебе фору в десять секунд, прежде чем достану пистолет. Обещаю.
  
   Слишком ошеломленный, чтобы насладиться охватившим банду духом невинного веселья, Уиллис медленно и неумело поднял свой револьвер, пытаясь прицелиться настолько точно, насколько позволяли дрожащие руки. После честного счета 'десять' верный своему слову и быстрый, как змея, Джимми достал оружие, наполовину привел его в рабочее состояние, но потому вдруг остановился как вкопанный, застыл, неуклюже согнувшись.
  
  - Тьфу! - крикнул головорез, или крикнул что-то другое в этом роде.
  
  - Ой, шеф, шеф! - воскликнул его лейтенант Альфонско, - скажите нам, что это не ваша спина снова.
  
   - Чертов идиот, конечно же это моя спина. Это источник всех несчастий - и хуже, чем в прошлый раз.
  
   - Я могу это исправить, - предложил Уиллис.
  
   - Прошу прощения, какое, черт возьми, дело до этого чертову фермеру?
  
   - Я могу расслабить вашу спину. Доверьтесь мне, я остеопат.
  
  - Нормально, у нас широкие взгляды, несколько парней из отряда в евангелической церкви, только не пропагандируйте здесь взгляды ку-клукс-клана - яххххх, в смысле, ух.
  
   - Теперь легче?
  
   - Боже мой! - распрямляясь осторожно, но безболезненно. - Это чудо.
  
   - Грасиас, Диос! - закричал исполнительный Альфонсито.
  
   - Я вам обязан, - догадался Джимми и спрятал пистолет обратно в кобуру.
  
  - Я довольствуюсь своей жизнью, - предложил Уиллис. - Может быть, купить вам всем как-нибудь выпивку?
  
   - Идем, здесь прямо за перевалом.
  
   Они направились в ближайший ковбойский салун.
  
  - Это всё - чертова жесткая езда и другие активности в седле, - сразу же объяснил Джимми, - ковбои на самом деле просто прокляты, покажите мне человека, который всё время на лошади, и я покажу вам жертву острого люмбаго. Наверняка в ваших руках магия, док, возможно, вы нашли здесь свою землю обетованную.
  
  Уиллис, к тому времени выпивший бессчетное множество порций красного виски, на мгновение вышел из полузабытья, чтобы обдумать эту оценку профессиональных качеств.
  
  - Вы хотите сказать, что я мог бы открыть частную практику в одном из этих городов...
  
  
  
  - Ну, наверное, не в любом городе, вам сначала надо навести справки - некоторые из этих городских эскулапов, открыв свою практику, не хотят конкуренции. Известны случаи жестокости.
  
  - Дипломированные врачи? - изумился Уиллис. - Люди, призванные исцелять, проявляют жестокость?
  
  - И даже если вы не найдете город сию минуту, у вас всегда будет работа, ручаюсь.
  
   - Это как?
  
  - Гастроли по кругу остео-как-его-там, просто всё время ездить и расширять круг, многие гуртовщики умеют это делать, никакого позора.
  
  Вот как повернулась жизнь молодого Уиллиса Тернстоуна. Он путешествовал по Западу, лелея, кроме своих еретических талантов, мечты городского жителя - часто посещать не слишком ревностную церковь, встретить и жениться на достойной девушке с дипломом колледжа, созреть в местного 'Дока', с которым без колебаний будут играть в карты, раз в неделю по маленькой, конечно... но одна случайная встреча с грозной бандой Джимми Дропа среди отравляющей разум вики посевной в креозоте пыльного плато направила его совсем в другую сторону.
  
  Нельзя сказать, что обывательский императив прекратил диктовать ему свою волю. Он заметил, что начал дополнять свои остеопатические умения общемедицинскими, заказывал на востоке медицинские пособия, учился обрабатывать местных аптекарей в городах, через которые проносился, выяснил, что несколько субботних ночей проигрыша в покер могут стоить семестра в школе фармацевтов. К тому времени, как он ворвался в Теллурид и начал работать в Шахтерском госпитале бок о бок с д-ром Эдгаром Хэдли и медсестрой Маргарет Перилл, он был столь же доктором, сколь и они, работавшие в этой больнице, хотя долго не мог избавиться от привычки диагностировать редчайшие из возможных патологий на основании симптомов, о которых ему рассказывали пациенты. Поскольку они умирали или выздоравливали сами, и никто не вел учет, не было возможности узнать, насколько эффективно лечение, а он был слишком занят, чтобы провести надлежащее исследование.
  
  Он встретил Лейк в Шахтерском госпитале, когда его вызвали к чернорабочему с простреленной рукой. Первым подозреваемым. Чье имя пришло Уиллису на ум, был Боб Мелдрум, который присутствовал здесь, но клялся, что лишь в качестве консультанта, инструктируя стажера-регулировщика, как поддерживать порядок на шахте.
  
   - Готов предложить свои услуги, - сказал энергичный парень.
  
  
  - Черта с два я их приму, - ответил Боб, - научись пользоваться своим 44-м калибром. Вот здесь, так, упс.
  
  Слишком поздно, пистолет выстрелил и кровь шахтера перестала бежать к сердцу.
  
  Лейк была в простом серо-белом платье, с покрытой головой и профессиональной манерой держаться, и с того мгновения, когда Уиллис ее увидел, он был обречен, хотя ему понадобилось несколько недель, чтобы это понять.
  
  Они ездили на Форелевое озеро и устраивали пикники. Он приносил к ее дверям букеты подсолнухов. Однажды ночью он с налету сказал ей, что хотел бы, чтобы они поженились. Он встретился с ее матерью Мэйвой и на некоторое время вправил ей спину. Однажды кто-то упомянул, что Лейк сбежала с Дойсом Киндредом.
  
  Это привело дока в такое отчаяние, что Джимми Дроп предложил отправиться в погоню за парой от его имени.
  
   - Сосунок ездил с нами, недолго, никому он не нравился - подлая маленькая кустарниковая змея. Ты хочешь убрать его с дороги, я сделаю это лично.
  
   - О, Джим, я не могу просить тебя об этом...
  
   - Не нужно просить, док, я навсегда перед тобой в долгу.
  
   - Навсегда - именно столько она будет тосковать, а где тогда окажусь я?
  
   Джимми нехорошо прищурился.
  
   - Они так на это реагируют?
  
   - Просто хотелось бы исключить такую возможность.
  
  - Да... ну, да, понимаю...
  
  Конечно, док не привык проигрывать. Лейк и близко не была похожа на девушку, которую, как он думал, он искал, чтобы устроить с ней жизнь, из-за нее все его планы вылетели в трубу, это был шанс 'сделать неправильный выбор' в жизни достаточно рано, чтобы это принесло ему пользу. А теперь она сбежала с типом, слишком омерзительным даже для банды Джимми Дропа. Если она не стала великой потерянной любовью его жизни, она, возможно, могла бы стать невыслушанным комментатором этой жизни.
  
  - Она что? С кем сбежала? - наверное, повторил несколько раз, потому что новость его оглушила.
  
  - Верно, - док медленно кивнул, - я и сам до сих пор не могу принять эту мысль.
  
   - Это, конечно, не помогает, - сказал Фрэнк, - правда. Кто еще знает?
  
  Острый вкрадчивый взгляд, которым его наградили, выражал не столько сочувствие, сколько научный интерес. Фрэнк почувствовал, как на него обрушилась подобно болезни иссушающая кожу лихорадка стыда.
  
  - Никаких идей, куда они могли поехать?
  
   - Если бы я знал, мудро ли с моей стороны тебе об этом говорить?
  
  - У вас чувства к моей сестре и всё такое, так что не поймите это превратно, но...когда я ее найду, я убью шлюху. Окей? Его само собой, но ее - эту треклятую - даже не могу произнести ее имя. Насколько естественно, что это вообще могло произойти, док?
  
  - Не знаю. Ты хочешь спросить - это хорошо известное психическое состояние или что-то такое? - он оглянулся в поисках своего экземпляра книги Пакпула.
  
   - Черт. Наверное, я пойду убью кого-нибудь просто для практики.
  
   - Тебе надо успокоиться, Фрэнк. Вот, - небрежно царапая слова, ... - покажи этот рецепт в аптеке.
  
  - Спасибо, но тем не менее. Наверное, что мне надо сделать - так это поговорить с Джимми Дропом.
  
  - Я знаю, что они с Киндредом недолгое время ездили вместе, давно, но какова вероятность того, что они до сих пор на связи?
  
  - Если нет, тогда, черт, нет смысла, - Фрэнк всматривался в свою шляпу, у него начали проявляться классические симптомы меланхолии и многого другого.
  
  - Конечно, они с папой много воевали, особенно, когда я был в Голдене, но это просто... Почему она не пошла дальше и не застрелила его, если так сильно ненавидела? В этом было бы больше смысла.
  
  Док налил себе новую порцию на три пальца и дружелюбно помахал бутылкой перед Фрэнком.
  
  - Лучше не надо. Надо подготовиться.
  
  - В отличие от звука или света новости распространяются с головокружительной скоростью, и даже не всегда по прямой, - сказал док.
  
  Фрэнк сощурился на потолок.
  
   - Что...это значит?
  
   Док Тернстоун пожал плечами.
  
  - В этот вечерний час Джимми, как всегда, в 'Лопнувшем пузыре'.
  
  Хотя эти старые новости уже не имели значения ни для кого, кроме Фрэнка, он всё равно пробирался по бессонному городу, надвинув шляпу до бровей, уверенный, что все, кого он встречал, были в курсе истории и ухмылялись при виде него с презрением или, хуже того, с жалостью - бедный глупый Фрэнк, узнал всё последним.
  
   Джимми Дроп - очень короткая стрижка с Арапахо-Стрит, блестевшая от барменского воска для укладки волос, усы, завитые в китайском стиле, фирменный монокль, непринужденно державшийся на месте - сидел в задней комнате 'Лопнувшего пузыря' с компаньонами и играл в сложную игру зловещим ножом погонщика, лезвие которого применялось в случае возникновения неустоек. Судя по цвету его рубашки, Альфонсито оказался этой ночью наименее удачливым, к вящему веселью других.
  
   - Я сразу тебя узнал, - сказал Джимми, когда они сели за бутылку бурбона без этикетки. - У вас с братом одинаковые носы, хотя нос Рифа пару раз ломали, конечно. Горжусь тем, что был там в обоих случаях.
  
   - Надеюсь, это сделал не ты.
  
   - Нет-нет, просто обычные профессора, учили нас, невежд, тонкостям этикета.
  
  - Словно не партнеры по игре, - Фрэнк улыбнулся уголком рта, зная, как может разволноваться Джимми, но сейчас он не обратил на это внимания.
  - Он, он говорил, что ты - тот еще тип, - монокль сверкнул. - Я слышал, он вернулся на восток. Прозвучало так, словно вернулся на восток окончательно.
  
   - Тебе это должно быть известно лучше, чем мне.
  
  - Догадываюсь, что нынче ты ищешь Дойса. Хотел бы тебе помочь, но сейчас они могут быть, он может быть где угодно.
  
   - Ты можешь говорить 'они'.
  
  - Ты знаешь, я ненавижу распускать слухи. Сплетничанье нужно признать тяжким преступлением и ввести за него тяжелое наказание, включая повешение для рецидивистов.
  
   - Но?
  
   - Я видел твою сестру лишь однажды, в Лидвилле. Тогда она была юной леди, лет десять-одиннадцать? В ту зиму построили большой Ледяной Дворец на Седьмой улице.
  
   - Помню это. Сложно поверить, что действительно было.
  
  Три акра на вершине холма, дуговые лампы, ледяные башни высотой девяносто футов, самый большой каток Мироздания, ледяные блоки для замены доставляли каждый день, танцевальный зал, кафе - дворец был популярнее Оперного театра, но был обречен растаять с приходом весны.
  
  - Риф был там с самого начала, - вспоминал Джимми, - но не на самом деле, думаю, мы той весной выполняли свою первую совместную работу. Твоя сестра получила пару коньков и проводила большую часть времени в Ледяном Дворце. Как все остальные дети Лидвилла. Однажды она учила танцевать Голландский Вальс мальчика из города, сына кого-то из руководства, ненамного старше ее, Вебб Траверс пришел, увидел это и закатил истерику. Десять лет прошло, я видел людей и пошумнее, но до сих пор помню эту карусель. Твой папа действительно хотел кого-то убить. Это была не обычная всем нам знакомая история 'убери-руки-от-моей-дочери'. Это было нелепое поведение пациента сумасшедшего дома.
  
   - Я был на работе в тот день, - вспомнил Фрэнк, - убирал породу на смене, когда вернулся, они еще были там. Крики были слышны за милю, я подумал, что это китайцы или кто-то вроде того.
  
  Это была политика, вот в чем дело. Если бы это был сын шахтера, даже владельца салуна или магазина, Вебб побурчал бы и успокоился. Он пришел в ярость при мысли о том, что какой-то маленький богатый выскочка, ни дня в своей жизни не работавший, обманом схватил невинную дочь трудящегося.
  
  - Это даже не из-за меня, - Лейк была не настолько зла, чтобы позже об этом не напомнить, она всё понимала достаточно ясно, - это опять из-за твоего чертова старого Профсоюза.
  
  К счастью для всех, вокруг были холодные головы, не говоря уж о руках и ногах, которые, скользя, сформировали социальный барьер и вытолкали Вебба с катка, Лейк поникла головой в жемчужно-серой тоске, а мальчик укатил на поиски другой партнерши.
  
  - Мексиканцем, наверное, - решил Элмор Диско. - Тебе, конечно, понадобится правильная шляпа, хотя ты не брился несколько дней - это хорошее начало. Насчет остального мы можем проконсультироваться с Лупи.
  
  Они были в 'Надшахтном копре', и субботний вечер обещал обычное центробежное движение к концу света и последующему всеобщему пьяному забытью.
  
  - Элмор, почему ты мне помогаешь? Я думал, что ты Друг Владельцев Шахт.
  
  - То, без чего на самом деле не может обойтись ни один бизнес, - наставлял его Элмор, - это старый добрый мир и спокойствие. Любое агрессивное поведение, выходящее за рамки обычного веселья субботней ночи, может разочаровать банки в Денвере, не говоря уж об однодневных поездках в наш город шарлатанов, от которых все мы так зависим, еще одна вещь, которую тебе необходимо знать: у нас сейчас период безделья, чем меньше, тем лучше. Сейчас кто-нибудь вроде тебя, молодой человек, выглядящий достаточно безобидно, просто войдя в город, попадет в центр внимания слишком многих негодяев, поэтому малышу Э. Диско самое время поразмыслить, как помочь тебе лучше всего обставить твой выход.
  
   Оказалось, что на улице возле салуна 'Завсегдатай скачек' играет Гастон Вилла и его Шизанутые Бандольеро, странствующие музыканты в белых кожаных куртках с бахромой, усыпанных блестками 'чапсах' и огромных шляпах, скрывавших лица мексиканцев из низов, цвета спектра в соответствии с длиной волны. Отец Гастона был одержим родео, словно воображаемый Чарро, и когда однажды ночью возле Ганнисона он нарвался на аудиторию, чьи представления об отбраковке оказались фатальными, его жена упаковала все его старые костюмы, подтолкнула Гастона, поцеловала его, сказала 'адьос' на вокзале и отправила восвояси, чтобы он стал саксофонистом в бэнде шоу 'Дикий Запад'. Не единожды он был вынужден оставить свои инструменты в залог, чтобы оплатить проживание в гостинице, счет в баре или карточные долги, Гастон плыл по течению много лет и получал разные необычные ангажементы вроде этого.
  
  - Пусть вас это не заботит, - обнадежил он Фрэнка, - вот, вы знаете, что это?
  
  Он показал громоздкое хитроумное приспособление из потускневшей и помятой меди, покрытое клапанами и клавишами, верхний край которого раскрывался рупором, это было что-то для марширующего брасс-банда.
  
   - Конечно. Еще раз повторите, где здесь пусковое устройство?
  
  - Это называется Галандроном - военный фагот, когда-то стандартного образца для оркестров французской армии, мой дядя спас его в битве при Пуэбло, видите несколько вмятин от мексиканских пуль вот здесь и здесь?
  
  - А сюда вы дуете, - сказал сбитый с толку Фрэнк, - подождите минутку, сейчас...
  
   - Вы научитесь.
  
  - Но пока что я...
  
  Кабальеро, вы бываете в этих кантинах - музыкальные вкусы там непритязательны. Никто в этом оркестре не был музыкантом, когда к нам присоединился, но у всех были какие-нибудь проблемы. Играйте с энтузиазмо, как можно громче, и уповайте на благосклонность и плохой слух гринго-кутил.
  
   Вот как Фрэнк превратился в Панчо-Фаготиста. Несколько дней он учился извлекать звуки из этого поршня, вскоре уже играл 'Хуаниту'. Если играть в ансамбле с несколькими фанфарами, не так уж и плохо, он подумал. Иногда трогательно.
  
  Незадолго до отъезда из города Фрэнка окутало что-то, немного отличающееся от того, что он считал своим нормальным душевным состоянием. Он откладывал, сколько мог, но потом всё же пришел на шахтерское кладбище, стоял там и ждал. На кладбище было много приведений, но не больше, чем в долине и на склонах окружающих холмов. Фрэнк был человеком практичным, и его особо не преследовал призрак Вебба. Другие призраки пожурили Фрэнка за это перед Веббом.
  
  О, это Фрэнк. Когда придет время, он поступит правильно, он просто всегда был слишком практичным, вот и всё...
  
  
  
  Это словно наша специализация, папа. Риф весь на нервах, Кит всё постигает с помощью науки, а я изо дня в день колочу в закрытую дверь, как тот парень с востока, который пытается превратить серебро в золото.
  
  Дойса и Слоута нет в Теллуриде, сын. И никто здесь тебе не сказал бы, где они, даже если бы знал. На самом деле к этому времени они уже, наверное, разделились.
  
  Я хочу найти Дойса и Лейк. Может быть, он уже ее бросил, может быть, она - еще одна падшая женщина сейчас, а он во весь опор скачет к тому, что называет своим будущим. Он даже мог пересечь Рио-Браво.
  
   Он, может быть, хочет, чтобы ты так думал.
  
   Он не может оставаться в США слишком долго, его преследуют старые братки, тяжелые времена, и немало молодых рецидивистов, которые будут работать дешевле, так что он - вчерашний балласт. Единственное, что он может сделать - уехать на юг.
  
  Так рассуждал Фрэнк. Вебб, который теперь знал всё, не видел смысла его переубеждать. Он сказал лишь: 'Ты что-то слышишь?'.
  
   Какие-то духи начали петь oo-oo-oo. Вебб всегда выражал свое мнение в основном с помощью динамита. У Фрэнка было видение, или то, что можно назвать видением, когда вы слышите, а не видите...не отрадный гром взрыва на шахте в горах, а прямо здесь в городе, какой-то грохот молота внизу в долине, так что даже черно-белые молочные коровы на минуту подняли глаза, прежде чем вернуться к серьезному поеданию растительности... звучал пробирающий до костей голос возмездия.
  
   Лица, которые он считал знакомыми, оказались лицами других людей или вообще исчезли. Салунные девицы пытались втянуть его в метафизические диспуты, вроде того, ходят ли мертвецы и тому подобное. Однажды ночью на дороге Офир Фрэнку показалось, что он увидел сестру, она направлялась в долину, старательно отворачиваясь, как делала Лейк, словно из-за какого-то горя не хотела ничего объяснять, если кто-то спросит. Он решил, что это призрак.
  
   Фрэнк пришел с Мерлем, чтобы проводить Далли с вокзала.
  
  Хотелось бы проехаться с тобой, хотя бы до Денвера, но у некоторых из этих парней другие идеи. Так что слушай: мой брат Кит возвращается на восток в колледж Йеля, это в Нью-Хейвене, Коннектикут. Не дальше от Нью-Йорка, чем Монтроз от нашего города, так что не сомневайся и свяжись с ним, если сможешь, он - хороший мальчик, немного мечтательный, пока ты не завладеешь его вниманием, но не изобрели еще передрягу, из которой он не смог бы тебе помочь выбраться, просто не стесняйся, слышишь?
  
   - Спасибо, Фрэнк, что ты волнуешься за меня, хотя со всем, что на тебя навалилось, сейчас тебе нужно волноваться о себе.
  
  - Наверное, потому что вы с Китом - одного поля ягоды.
  
   - Черт, в таком случае я к нему близко не подойду.
  
  На платформе Далли ловила взгляды поднаторевших в искусстве родительства, многие смотрели на нее с активным неодобрением. Позволить ребенку путешествовать без присмотра взрослых через две трети континента в этот порочный круг общеизвестного разврата, каковым является Нью-Йорк - безусловно, это дело должны разбирать во многих, если не в большинстве залов суда страны...
  
  - Оставим приговор для суда Христианской Морали, неоспоримой и безжалостной, перед которой однажды должны будут склониться все мирские власти, включая судей...
  
   - Леди, - заметила обсуждаемая дерзкая язва, - если мне удавалось выжить после обычной ночи в Теллуриде, ничто на востоке не составит для меня большую проблему.
  
   Мерль улыбнулся, пытаясь выразить отеческую гордость.
  
   - Теперь будь осторожна, Далия.
  
  Все остальные уже сели в поезд, который готовился к обратному путешествию, словно до последней минуты не мог вынести разлуки с Теллуридом.
  
  - До скорого, папа.
  
  Они так часто обнимались на прощание, короткие прощальные абрасо не составляли для нее сложности. Мерль, у которого возникло чувство, словно он положил на стол ставку, знал, что ему лучше не пугать ее сейчас. Никто из них не был особо заинтересован в том, чтобы разбить другому сердце. В теории они оба знали, что ей нужно уехать, но всё, чего он сейчас хотел -это ждать, даже следующего дня. Но он знал это чувство и догадывался, что оно пройдет.
  
  - Мне нужно отсюда сваливать, - пришел к выводу Кит. Первое, что приходило ему в голову утром, последнее, что он говорил, прежде чем забраться в кровать, он заметил, что повторяет эти слова, как молитву. Очарование Йеля не просто развеялось наконец-то - под ним оказались токсичные слои, когда Кит начал понимать, как мало это место связано с учебой, не говоря уж о поиске трансцендентного мира мнимых чисел или векторов, хотя иногда он ловил намеки на каббалистические или не выраженные словами знания, передаваемые словно от разума к разуму, не столько благодаря Йелю, сколько ему вопреки. Это относилось к невидимым новым волнам, прежде всего - скрытым в Уравнениях поля Максвелла в течение многих лет, пока их не нашел Герц, Шункичи Кимура, учившийся здесь с Гиббсом, вернулся в Японию, устроился на факультет колледжа Морского штаба и в команде изобрел беспроводной телеграф как раз к началу войны с Россией. Векторы и беспроводной телеграф, скрытая связь.
  
   Гиббс умер в конце апреля, и посреди всеобщего уныния, царившего на кафедре математики, Кит понял, что это была последняя капля, Йель проявил свою сущность высокомерной технической школы, где учат, как быть Выпускником Йеля, или вообще фабрики по выпуску Выпускников Йеля, джентльменов, а не ученых, исключения были возможны лишь по недосмотру, и сейчас был именно тот случай.
  
   'Факс ничем тут помочь не мог. Кит не знал, как завести об этом разговор, хотя 'Факс предоставлял ему более чем достаточно к тому поводов.
  
   - За всё то время, пока ты здесь, ты не вступил ни в один клуб.
  
   - Слишком хлопотно.
  
   - Хлопотно?
  
   Они посмотрели друг на друга, словно были с разных планет.
  
   -Я хочу сказать - ты тоже можешь оказаться евреем, знаешь ли.
  
  Это ничего не проясняло. В то время в Йеле евреи были экзотическим видом.
  
  В начале своего пребывания в Йеле Кит однажды присутствовал на соревнованиях по легкой атлетике и увидел, как юношу из его группы поздравляли старцы, одетые, как Кит теперь понимал, в дорогие городские костюмы. Они стояли и болтали, непринужденно улыбались, не обращая внимания на молодых атлетов, которые на всеобщем обозрении бегали, прыгали, вертелись и метали диски на темно-зеленом поле, страдая от неожиданных приступов боли и телесных повреждений, стремясь получить предложенное в этот день фальшивое бессмертие. Кит подумал: 'Я никогда не буду выглядеть, как этот парень, разговаривать, как он, не буду таким популярным'. Сначала это создало ужасное чувство отчуждения, пронизывающее убеждение: из-за того, где и у кого он родился, его никогда не пустят в этот мир видимых привилегий. А потом к нему вернулось благоразумие, и он задал себе рациональный вопрос: 'Почему я так сильно этого хочу?', хотя ему несколько месяцев казалось, что его жизнь находится в фазе затмения.
  
  Он начал наблюдать за этим необычным общением в кампусе, в городе, на торжественных церемониях и приемах, вскоре выяснив принципы общения студентов колледжа и стариков, историю успеха которых мальчики хотели повторить. Он считал, что понял.
  
  На занятиях Гиббс, прежде чем приступить к решению задачи, любил говорить: 'Мы должны притвориться, что ничего не знаем о решении от Природы'. Поколения студентов, и Кит вместе с ними, принимали это метафизическое обещание близко к сердцу. Хотя Векторизм предлагал врата в области, которые агенты Уолл-Стрит вряд ли понимали, не говоря уж о том, чтобы в них проникнуть, повсюду, куда смотрел Кит, были наблюдатели от Вайба, глаза выглядывали из лиственной засады, словно Кит - нечто вроде инвестиции, и ключ к его будущей эффективности можно получить только с помощью ежеминутной слежки, стоит сомкнуть веки, и они могут пропустить что-то важное. Хуже того: если план всё это время заключался в том, чтобы загнать его вглубь его головы, он уже потерял дорогу обратно. Математики того сорта, к которому принадлежал Кит, страдали от противоречивых убеждений, он знал, что ему не нужно далеко уходить от механики данного мира, но в то же время помнил, что цели Вайба, которые Кит мог себе представить, не предусматривают его судьбу в качестве Векториста, а у магната были не столь обширные представления о большой системе Гиббса или высшем потенциале.
  
  - Из-за того, что ты понимаешь эти оторванные от реальности черточки, - брюзжал Скарсдейл Вайб, когда стало понятно, что нежелание Кита стать наследником Вайба - не напускная скромность ради улучшения условий сделки, - ты воображаешь, что лучше нас?
  
   - Это, скорее, вопрос того, куда они ведут, думаю, - ответил Кит, не желая ввязываться в спор с джентльменом, оплачивающим счета.
  
   -То есть все остальные, ты хочешь сказать, оказались на обочине этого замызганного Мироздания?
  
  - Разве это я имел в виду? Вот..., - всё еще дружелюбный, он достал блокнот в четырехдюймовую клетку.
  
  - Нет-нет, не стоит беспокоиться.
  
  - Здесь нет ничего слишком интеллектуального.
  
  - Молодой человек, я столь же интеллектуален, сколь любой человек, которого вы встретите в этом некогда гордом заведении, которое посещаете.
  
   И он удалился, оставив за собой яркий след оскорбленной добродетели.
  
  Киту снилось, что они с отцом в городе, который как бы Денвер, но на самом деле не Денвер, в каком-то странном салуне-варьете, где собралось обычное отребье, но все ведут себя неестественно хорошо. Кроме Вебба, который кричал:
  
  - Эфир! Что, черт возьми, я здесь забыл, Тесла мне в печенки! Какое тебе дело до этого Эфира?
  
   - Я должен узнать, существует ли он.
  
   - Этого никто не должен знать.
  
   - Именно сейчас, отец, я должен. Я всегда верил, что дети пришли из Рая...
  
  Он замолчал, надеясь, что Вебб закончит мысль, которую он не смог продолжить, потому что ему вдруг стало очень грустно. Вебб, словно не представляя, что делать с таким воодушевлением, не смог ничего ответить. Все остальные - пьянчуги, погонщики мулов, курильщики опиума и жулики, сидевшие в этом заведении, не обращали на них никакого внимания, предпочитая разговоры на профессиональные темы, сплетни и болтовню о спорте. Он проснулся. На его плече лежала лапа его скаута Проксимуса:
  
  - Этот профессор Вандерджус хочет тебя видеть в лаборатори 'Мажор'.
  
   - Который час, Прокс?
  
   - У меня не спрашивай, я тоже спал.
  
   Всю дорогу по Проспект-Стрит мимо кладбища росло чувство, что должно произойти что-то ужасное. Кит сомневался, что это связано с Теорией света, которой он в этом семестре занимался с профессором, изучавшего ее у Квинке в Берлине, еще до Майкельсона и Морли, поэтому чувствовался явный осадок Эфира. За пределами университета, на юг от Грина, разливая по комнате пиво и для выразительности размахивая треугольным куском итальянской выпечки с сыром и помидором, которая повсюду продавалась в этих окрестностях, старый воробей, слава богу, принадлежал к совершенно другому виду, вспоминая байки из ранних дней электричества, которые заставляли широко раскрыть глаза даже наиболее пропитанных пивом первокурсников.
  
  Наконец, он подошел к напоминающему крысиную нору офису, где его с торжественным видом ждал профессор Вандерджус. Он встал и вручил Киту письмо, Кит сразу увидел, что в письме новости, к которым он не готов. На конверте почтовый штемпель Денвера, но дата неразборчива, и кто-то уже открыл конверт и прочел письмо, лежавшее внутри.
  
   Дорогой Кит,
  
   Мама попросила написать тебе, что папа умер. Говорят, что это произошло где-то в МакЭлмо. И не от 'естественных причин'. Риф привез его тело, и он похоронен на шахтерском кладбище в Теллуриде. Риф говорит, что тебе нет необходимости возвращаться прямо сейчас, они с Фрэнком позаботятся обо всем, что необходимо сделать. Мама сильная, говорит, что всегда знала, что это должно случиться, враги были повсюду, куда бы он ни приехал, время взаймы и так далее. Надеюсь, что у тебя всё хорошо и однажды мы увидим тебя снова. Прилежно учись, не бросай учебу и не волнуйся слишком сильно об этом, все мы способны сделать то, что должны сделать.
  
   Мы скучаем по тебе.
   Твоя любящая сестра,
   Лейк
  
  Кит посмотрел на поврежденный конверт - его полоснули так неровно, словно ножом для писем из настольного письменного прибора. Сначала о главном.
  
   - Кто открыл конверт, сэр?
  
   - Я не знаю, - ответил Профессор. - Они мне его таким передали.
  
   - Они?
  
   - Из ректората.
  
   - Он адресован мне.
  
   - Они держали его там у себя некоторое время... Пауза, словно чтобы подумать о продолжении фразы.
  
  - Всё нормально.
  - Мой мальчик...
  - Мне ясна ваша позиция. Но если это значит, что были какие-то сомнения, передавать ли вообще письмо мне...
  
  - Мы здесь делаем всё возможное, чтобы нас не купили и не продали вчистую...
  
   - Сэр, всё же здесь присутствует соучастие. По крайней мере, потакание. Возможно, и что-то еще, хотя это так ужасно...
  
   - Да.
  
   Глаза старика начали наполняться слезами.
  
   Кит кивнул.
  
   - Спасибо. Мне нужно подумать, что делать дальше.
  
  Он чувствовал, что внутри него - маленькая раненая девочка, которая пытается расплакаться, не от боли или чтобы задобрить любого, кто попытается навредить ее отцу, а от страха остаться на произвол опасностей зимней улицы в городе, который, как известно, отказывался от своих бедняков. Он долго не плакал.
  
  Он блуждал без какого-либо четкого плана, желая сохранить анонимность и одиночество в оживленном городе. Он знал, что ничто, кроме альтернативной вселенной векторного анализа, не сможет его утешить и не поможет найти выход.
  
  'Мориарти' еще не открылся, ларек Луиса Лассена был хорош гамбургерами и сэндвичами, если бы Кит был уверен, что не подавится. Традиционное тусовочное место 'Эли' - сегодня это было не то, что нужно. Он прошел почти милю в 'Квиннипьяк' на вершине Вест-Рок, лег на землю и позволил себе расплакаться.
  
  Никто из Вайбов не сказал ему ни слова об отце, даже от Колфакса ни слова - никаких соболезнований, вопросов о настроении Кита, ничего подобного. Неужели они думали, что Кит еще не знает. Или ждали, пока Кит сам коснется этой темы. Или им было всё равно. Но была и другая возможность, вероятность которой всё возрастала, пока продолжалось молчание. Они знали всё, потому что... но разве он мог себе позволить следовать за этой мыслью? Если подтвердятся его подозрения о том, что они как-то с этим связаны - что тогда он должен делать?
  
  Учебный год вприпрыжку шел к лету, и девушки интересовались, почему Кит перестал появляться на танцах. Однажды, смотря на Лонг-Айленд, он увидел странное темное геометрическое явление там, где раньше были лишь затуманенные берега Лонг-Айленда. Изо дня в день, когда позволяла видимость, он видел, что это явление растет. Он одолжил у одногруппника телескоп, принес его на вершину Ист-Рок, игнорируя обнимающиеся парочки и убежденных пьяниц, и всё свободное время посвящал наблюдению за вертикальным ростом структуры. Там медленно возводили корпус башни, очевидно, восьмиугольной. Что бы это ни предполагалось, тут присутствовал след Нью-Хейвена. Вскоре ночью в том же направлении небо озарили разноцветные вспышки, которые только неизлечимо беззаботный человек мог бы объяснить зарницами. Кит не мог не вспомнить Колорадо-Спрингз и ночь накануне четвертого июля 1899 года.
  
   - Это Тесла, - подтвердил профессор Вандерджус, - строит новый передатчик. Насколько я понимаю, ты когда-то работал с ним в Колорадо.
  
  - Благодаря этому я и попал в Йель.
  
   Кит рассказал ему о том, как встретил Фоли Уокера в Колорадо-Спрингз.
  
  - Это странно, - сказал Профессор. - Представители Вайба когда-то наняли меня... ты не возражаешь против прогулки?
  
  Они пошли в итальянский район на юг от Грина. Профессор рассказал Киту о соглашении, которое заключил со Скарсдейлом Вайбом десятью годами ранее.
  
  - Я никогда этим не гордился. В этом было что-то неопределенно криминальное.
  
   - Вайб финансировал Теслу, но хотел, чтобы вы саботировали его работу?
  
   - Морган делал то же самое, но намного эффективнее. Со временем Вайб понял, что систему беспроводной передачи энергии для практического применения никогда не создадут, потому что этому мешает разработанная задолго до того система экономии.
  
  - Но Тесла сейчас строит передатчик.
  
  - Это не важно. Если он станет серьезной угрозой для существующих энергетических договоренностей, его просто взорвут динамитом.
  
   -Так что им на самом деле не нужен ваш анти-передатчик.
  
  - Честно говоря, я не работал над ним так уж усердно. Однажды, примерно в то время, когда я начал чувствовать себя мошенником из-за того, что брал деньги Вайба, чеки перестали приходить, не пришло даже письмо об увольнении. Понимаю, что мне нужно было уйти раньше, но ситуация в любом случае разрешилась.
  
   - Вы могли поступить правильно, - с тоской сказал Кит, - но чем дольше это всё тянется, тем больше я им должен, и тем меньше вероятность, что я когда-нибудь смогу вернуть эти деньги. Что я могу сделать? Как мне купить свободу?
  
  - Ты можешь для начала убедить себя, что не должен им, - он не сказал 'ему', - ничего.
  
  - Конечно. В Колорадо люди за такое ловят пулю постоянно. Это называется покер.
  
  Профессор глубоко вздохнул один или два раза, словно готовясь поднять непривычный вес.
  
   - Допусти возможность, - сказал он как можно более ровно, - что не названные в данный момент силы подкупают тебя. Это их неизменный принцип. Тех, кому они не могут сразу же причинить вред, они подкупают. Для этого нужны всего лишь деньги, а денег у них так много, что никто не испытывает никаких моральных затруднений. Их цели становятся богаты, и в чем тут вред?
  
   - А если деньги не достигают цели...
  
  - Тогда они начинают неспешную работу зла, это их специализация. Возможно, потребуются годы, пока однажды деньги не примут, достигается это бездушное состояние, как с деньгами, которые тем временем вложили куда-то еще, и они обеспечили более высокую ставку доходности.
  
  Они зашли в заведение 'Апицца'. Аромат был отвлекающий, можно даже сказать, захватывающий.
  
   - Идем, - сказал Профессор, - кулинарные вкусы которого за предыдущий год развились от простого тропизма к повышенной пиццамании, - съедим по кусочку, что ты на это скажешь?
  
  Когда его отношения со Скарсдейлом Вайбом свелись к ежегодным циклонным вторжениям в лабораторию 'Мажор', а потом, слава Богу, и вовсе сошли на нет, Гейно Вандерджус начал думать, что замечает где-то на далеком краю своего поля зрения мерцающий крылатый объект среди деревенской каменной кладки и шуршащих вязов, и всё росло его странное убеждение, что это могла бы быть его душа, чье точное местонахождение с 1893 года вызывало некоторые сомнения.
  Его сознание тоже демонстрировало признаки выздоровления после обморожения. Однажды, болтая с молодым Траверсом, он вытащил старый экземпляр британского научного журнала 'Природа' из кипы на книжной полке, и, листая его, наткнулся на статью 'П. Г. Тейт о Кватернионах. Рассмотрение их главного преимущества уникальной адаптации к евклидову пространству...', потому что, заметь, что студентам-физикам как таковым делать с более чем тремя измерениями? Прошу обратить внимание на 'как таковым'.
  
  - Студент-физик, как кто-либо другой, должен нуждаться в более чем трех измерениях? - Кит был озадачен.
  
  - Ну, мистер Траверс, если вы когда-нибудь будете рассматривать возможность стать этим 'кем-то другим', Германия станет для вас логичной страной. Учение о формах (величинах) Грассмана, Ausdehnungslehre, может быть расширено для любого количества измерений, сколько вам захочется. Д-р Гилберт в Геттингене разрабатывает свою 'Спектральную теорию', которая требует векторное пространство бесконечных измерений. Его помощник Минковски думает, что измерения рано или поздно исчезнут в Континууме пространства и времени. Минковски и Гилберт в следующем году проведут совместный семинар в Геттингене. Тема - электродинамика движущихся тел, не говоря уже о недавней работе Гилберта о теории Эйгенхайта, векторы - сердце и душа этого всего, возможно, это, как говорят твои друзья, 'счастливый билет'?
  
   Переполненный восторженными идеями о том, что он может сделать для кого-то что-то хорошее, старик достал из какого-то пустого пространства укулеле из темного экзотического дерева, отделанное черепаховым панцирем, и, сыграв бодрое восьмитактное вступление, начал петь:
  
   Геттингенский рэг
   Надень свое пальто для путешествий,
   Оставь Девушке прощальное письмо,
   И запрыгни на следующее судно
   В Гер-маниююю
   Там безумные профессора,
   Они никогда не стригутся,
   Они берегут мозги -
   А ты жди и смотри!
   Сойди с корабля линии 'Гамбург-Америка', прежде
   чем ты поймешь, тебе нахамит
   Феликс Кляйн, не обращай внимания
   На аренду ключа от помещения (скажи:
   Как дела, Гилберт!
   Рад видеть тебя, Минковски!)
   Скажи им, университет Джо,
   Думаешь, там нет ничего, о чем ты не знаешь,
   Ты ничего не видел, пока не приедешь - так что!
   Пакуй эту суум-ку -
   Плыви на восток, молодой янки,
   Где сабель звон
   Задача четырех красок -
   просто шалость для студентов,
   Пока они веселятся,
   Флиртуют,
   Это геттингенский рэг!
  
   - Да, чудесное место, мои любимые пенаты на самом деле. Я с ними постоянно на связи, могу черкнуть им пару строк, если хочешь.
  
  Погружение в продвинутый Векторизм. Больше не нужно заглядывать через плечо.
  
   -Ну, быть занятым - это то, что мне нужно, полагаю.
  
  Профессор внимательно смотрел на него мгновение, словно на глаз определяя ширину расселины.
  
  - Некоторым это помогает, - сказал он тихо. - Но это - не универсальное средство. Когда случаются человеческие трагедии, всегда кажется, что ученые и математики могут справиться с ситуацией хладнокровнее, чем другие. Но это форма ухода от реальности, и рано или поздно придет час расплаты.
  
  Кит не мог понять, к чему он клонит. Он хотел доверять Профессору, но в этом вопросе был одинок.
  
   Он ответил:
  
  - Я просто пытаюсь работать над одним набором задач за раз и не напиваюсь вдрызг по выходным.
  
  Так же он хотел доверять 'Факсу, который был во всех отношениях хорошим парнем, но незнакомцы, сосредоточенно следившие за ним в кампусе и за его пределами, заставляли его быть осторожным. Их с 'Факсом общение погрузилось в утонченное оцепенение догадок о том, что кому известно или не известно, ветвление и повторное ветвление, ничего никогда не произносили вслух, все эти чреватые подмигивания и околичности. 'Факс в любом случае никогда не был тем никчемным типом, которым считал его отец. В уголках его глаз Кит видел масштабы незаметно осуществляемой деятельности.
   Оказалось, что 'Факс очень заинтригован таинственной башней на другом берегу Лонг-Айленда.
  
  - Мы можем переплыть на другой берег и посмотреть. Ты мог бы познакомить меня со своим приятелем д-ром Теслой.
  
  Через полчаса они пересекали бухту среди грядок устриц 'Файр-хавен', отмечавших границы каждой из плантаций. Когда они вошли в Зунд, 'Факс начал встревоженно посматривать на воду и небо.
  
  - Не нравится мне этот ветер, - приговаривал он. - И прилив уходит. Смотри за корму в оба.
  
  Это накатило вдруг. Они только что смотрели на восток, на вспышки молний в черных небесах над Коннектикутом, а вот уже их лодка практически накренилась и ее несет к подветренному берегу Лонг-Айленда и смутным очертаниям башни Ворденклиф. При виде башни, урывками проступающей сквозь изорванный туман, Кит мог бы представить, что буря несет его к какому-то острову, еще не нанесенному на карту, в совсем другом океане, если бы у него было время для таких грез, но нужно было спасать свою маленькую яхту, стихия перехитрила их, они отчаянно вычерпывали воду, плывя без гика, они решились на это, у них даже не было времени убрать рангоут, а огромная скелетообразная башня неотвратимо приближалась в морской свистопляске, замкнутая загадочная свидетельница их отчаянной борьбы.
  
  Они сидели в каменном передатчике-'хибарке', спроектированном МакКимом, Мидом и Уайтом, постепенно привыкая к тому, что они выжили и снова оказались на суше. Жена оператора принесла им салфетки и кофе, привезенный д-ром Теслой из Триеста. Отблеск дождя проникал в окна с высокими арками.
  
  Худощавый молодой ученый с гипнотическим взглядом и усами а-ля Дикий Запад помнил Кита по Колорадо.
  
   - Векторист.
  
   - По-прежнему придерживаюсь этих взглядов, полагаю, - Кит сделал жест в направлении Йеля на другом берегу Зунда.
  
   - Я с сожалением узнал об уходе профессора Гиббса. Я им восхищался.
  
   - Надеюсь, он в лучшем месте, - ответил Кит более-менее автоматически, но спустя полторы секунды понял, что подразумевал также 'в лучшем, чем Йель', и, наверное, также имел в виду и отлетевшую душу Вебба.
  
  
  Когда Кит представил 'Факса, лицо Теслы стало бесстрастным:
  
  - Очень приятно, мистер Вайб, мои деловые отношения с вашим отцом были лишь немногим более сердечными, чем с мистером Морганом, но сын - не сторож кошельку отца своего, как мы говаривали на Границе... на самом деле мы так никогда не говорили, потому что в тамошних буднях когда нам это могло бы прийти на ум?
  
   В заливе и вокруг них все еще бушевала буря. Кит, дрожа, забыл о Вихрях векторного поля и Лапласианцах, подающих надежды дебютантках, о том, как его недавно ласкали крылья Тишины, и сидел, не мигая, внимательно слушая Теслу.
  
   - Моя родина - не страна, а артефакт международной политики Габсбургов, известный под названием 'Военный фронти', по-нашему -Граница. Городок был очень маленьким, над побережьем Адриатики на горном хребте Велебит, определенные места там больше подходили, чем другие, для... как бы их назвать? Для зрительных опытов, которые могли бы оказаться полезными.
  
   - Видения.
  
   - Да, но у вас должна быть в высшей степени здоровая психика, иначе это окажутся просто галлюцинации ограниченного применения.
  
   - В Сан-Хуане мы винили во всем высоту.
  
  - На Велебите река исчезает, течет под землей многие мили, потом вдруг неожиданно снова появляется на поверхности и вливается в море. Следовательно, под землей находится целый не нанесенный на карту регион, ведущий к Невидимому в географии, и необходимо задаться вопросом: почему бы также и не в других науках? Однажды я выбрался в горы, небо начало темнеть, облака стали угрожающими, я нашел известняковую пещеру, спрятался и начал ждать. Становилось все темнее и темнее, словно пришел конец света, но дождя не было. Я не понимал, в чем дело. Я сидел и пытался не курить свою последнюю сигарету слишком быстро. Потом произошел большой взрыв молнии из ниоткуда, небеса разверзлись и начался дождь. Я понял, что надвигается что-то грандиозное, и нужен электрический разряд определенной мощности, который станет толчком. В это мгновение всё это, - он указал вверх на нынешние грозовые тучи, скрывающие огромную тороидную станцию высотой приблизительно двести футов, открытый корпус которой являл собой стальной переклад грибовидной формы, - было неизбежно. Словно время ушло из всех уравнений, Усиливающий Передатчик уже существовал в это мгновение, полностью оснащенный, совершенный. Всё, что было после, всё, что вы видели в прессе - это была театральная имитация, Изобретатель за Работой. Газетчикам я не мог рассказать о том времени, когда я просто ждал. От меня ожидали осознанной научности, я должен был демонстрировать только те добродетели, которые могут привлечь богатых спонсоров - активность, скорость, эдисоновский пот, оспаривать претензии, хвататься за возможности, если бы я рассказал им, насколько далек на самом деле этот процесс от осознанности, они столкнули бы меня на дно.
  
  Вдруг встревожившись, Кит посмотрел на 'Факса. Но его дремлющий однокурсник никак не отреагировал, если, конечно, он не притворялся впавшим в полузабытье, подобно другим членам секты Вайба.
  
   - Я общался с ними довольно долго, доктор Тесла. У них нет ни малейшего представления о том, чем любой из нас занимается.
  
   Если бы он помедлил мгновение, это выражение солидарности заглушил бы парфянский раскат грома где-то над заливом Патчог, поскольку буря пересекла Лонг-Айленд и направилась к морю. Рабочие приходили и уходили, появилась кухарка с новым наполненным до краев кофейником, 'хибарка' пахла мокрой одеждой и дымом сигарет, так мог бы выглядеть любой рабочий день на Лонг-Айленде, неаполитанцы и калабрийцы играют в морру под струями карнизов, прибывают фургоны с лесоматериалами и заранее сформованными стальными конструкциями, ацетиленовые горелки брызжут голубым безмолвием под дождем.
  
  Здесь было много места, и юношей пригласили остаться. Тесла заглянул позже и пожелал спокойной ночи.
  
  - В Колорадо, кстати, эти модификации преобразователя. Вы были правы насчет всего этого, мистер Траверс. У меня не было возможности вас поблагодарить.
  
  - Сейчас у вас есть такая возможность. С лихвой. В любом случае, было понятно, в чем заключается ваш замысел. Искривления должны были быть правильными и созданными точно по форме.
  
  - Мне хотелось бы предложить вам работу здесь, но..., - кивая на 'Факса, который, судя по всему, спал.
  
   Кит мрачно кивнул.
  
   -Вы можете не верить в это сейчас, сэр, но вы выше этого.
  
   - Если есть что-то...
  
  - Будем надеяться, что что-то появится.
  
  Следующим утром парни сели в попутный рыночный фургон, который ехал в Нью-Йорк. Кажется, Колфакс смотрел на Кита более пристально, чем обычно. Они ехали, качаясь, среди мешков картошки и капусты, огурцов и репы, по шумной и пыльной магистрали Северный Хемпстед, время от времени останавливаясь в салунах на перекрестках.
  
  - К этому времени уже отправили поисковые отряды, - предположил 'Факс.
  
   - Конечно. Если бы это был мой ребенок, я бы поднял на ноги чертов Атлантический флот.
  
   - Они ищут не меня, - мрачно настаивал 'Факс. - Тебя.
  
  Вдруг Кит увидел словно освещенную арочным светильником дорогу за пределами того малообещающего клочка, на котором находился.
  
  - Не слишком ли сложно убрать меня с дороги, 'Факс. Ты мог просто пронзить их одной из колкостей Северной реки и забыть сказать 'Пригнись', удар довершал остальное. Это, должно быть, происходит всё время на том берегу Зунда.
  
   - Это не в моем стиле, - 'Факс покраснел, застигнутый врасплох, так что Кит понял, что семена попали в благодатную почву, всё в порядке. -Возможно, если бы ты был больше сукиным сыном...
  
   - Тогда это я тебя обманул бы, не так ли?
  
  - Ну, кому-то из нас нужно быть немного подлее, иначе мы оба будем несчастны, вот так.
  
  - Кто, я? Я счастлив, как моллюск, прилипший к лонг-айлендскому пароходу, о чем ты?
  
   - Ты несчастен, Кит. И они об этом знают.
  
   - Ну вот, а я думал, что я настоящий Солнечный Джим.
  
   'Факс подождал, но недолго, прежде чем посмотреть ему прямо в глаза:
  
   - Знаешь, я всё время писал им письма.
  
   - О чем...
  
  - О тебе. О чем ты думаешь, что чувствуешь, они довольно регулярно получали отчеты, все это время.
  
   - От тебя.
  
   - От меня.
  
   Кит не был ни удивлен, ни расстроен, но хотел, чтобы 'Факс считал иначе:
  
   - Ну... я думал, что мы кореша, 'Факс.
  
  - Я не говорил, что мне было приятно это делать.
  
   - Хмммм....
  
   - Ты злишься.
  
   - Нет. Нет, я думаю... Теперь, предположим, ты им сказал бы, что я пропал вчера во время той бури...
  
   - Они бы не поверили.
  
   - Они следили?
  
   -Тебе нужно чертовски хорошо спрятаться, Кит. Город, возможно, тебе это кажется простым, но это не так. Рано или поздно окажется, что ты доверяешь людям, которым нельзя доверять, некоторые из них могут даже оказаться на зарплате у Отца.
  
  - Что, черт возьми, ты в таком случае предлагаешь?
  
   - То, что делаю я. Притворяться. В последнее время ты много говорил о Германии, вот, это твой шанс. Притворись, что эта буря была подтвержденным чудом. Езжай на юг от Грина куда-нибудь, пойди в католический храм, сделай приношение по обету. Скажи Отцу, человеку религиозному, несмотря на видимость, что ты поклялся, если выживешь в этой передряге, поехать учиться в Германию. Некое, я не знаю, математическое паломничество. Фоули настроен гораздо более скептически, но и его можно обмануть, а я тебя поддержу.
  
   - Ты правда поможешь?
  
   - Не пойми превратно, но... слушай, у меня есть все причины для этого, тебе не кажется?
  
  
  - Полагаю, да. Бездельники покидают корабль и уходят в самоволку.
  
   Немного погодя Колфакс сказал:
  
   - Есть люди, которые его ненавидят, знаешь ли.
  
   Он смотрел на Кита косо, почти раздосадованно.
  
   - Черт, ну надо же.
  
  - Послушай, Кит, оставим сарказм, он мой отец.
  
  Кит был так взволнован, услышав правду, что его почти можно было пожалеть за это. Почти.
  
   В ярком свете дня фигуры по-прежнему выглядели зловеще - не горгульи, не те утонченные, но как-то умышленно, отрицая официальное здание, напряженно вздымающиеся на фасаде, прямые, сжатые, пытающиеся избежать условий человеческого пристанища в поисках свободы, бури, морозов, грохота, блужданий в темноте без лампы.
  
  Кит вышел из лифта на последней его остановке, потом взбирался по спиральной лестнице из резного красного дерева наверх в кабинет генерального директора, его путь освещали окна с витражами, на которых были изображены достопамятные эпизоды из истории компании 'Вайб Корп'. Скупка акций на Рынке Маринадов. Открытие линии 'Неофунго'. Запуск парохода 'Эдварда А. Вайб'...
  
  Он подумал, что надо было записаться на какой-нибудь факультативный курс на Кафедре Драмы. Постучал в дверь из черного дерева.
  
   В кабинете Фоули, преданный заместитель, расположился у окна, словно восседал на троне в морском сиянии дня, его лицо обрамлял тонкий серебряный контур, словно оно должно быть знакомо миру, как любое лицо на почтовой марке, словно оно провозглашало:
  
  - Да, вот мы кто, вот оно как, как оно всегда, вот чего ты можешь ожидать от нас, впечатляет, не так ли? Так-то лучше.
  
   - Это немецкое дело, - сказал Скарсдейл Вайб.
  
   - Сэр.
  
  Кит думал, что начнет дрожать, как молодой тополь под горными ветрами, но какой-то необычный свет, свет, создающий расстояние, крадучись, обволакивал его, даруя если не иммунитет, то хотя бы ясность.
  
   - Жизненно необходимо для твоего образования.
  
   - Я уверен, что должен поехать в Геттинген.
  
   - Чтобы изучать математику.
  
   - Высшую математику, да.
  
  - Полезную высшую математику? Или..., - он нарисовал рукой в воздухе что-то бесформенное, если не женоподобное.
  
  - Иногда требуется какое-то время для постижения реального мира, вещественного мира событий, обладающего большей инерцией, - Кит старательно притворялся, что просвещает его. - Уравнения поля Максвелла, например - Герцу понадобилось двадцать лет, чтобы открыть настоящие электромагнитные волны, перемещающиеся со скоростью света, как Максвелл рассчитал на бумаге.
  
  - Двадцать лет, - усмехнулся Скарсдейл Вайб с усталым высокомерием человека, надеявшегося жить вечно. - Я не уверен, что у меня есть столько времени.
  
   - Все искренне верят, что у вас есть время, - ответил Кит.
  
   -Ты думаешь, у тебя есть двадцать лет, Кит?
  
  На время воцарилось молчание, легкий, но фатальный акцент на отраженном 'у тебя' позволил Скарсдейлу решить, что он сделал неудачный пас, а для Кита всё встало на свои места, он понял, что не может себе позволить быть нерешительным - это его выдаст даже больше, чем гнев.
  
   - В Колорадо, - пытаясь произносить слова не очень старательно, - там лавины и холодные штормовые ветра, отчаянные мужчины, отчаянные и дикие, и кони тоже, все склонны к неожиданному помешательству из-за высоты и тому подобного, там начинаешь понимать, что нельзя говорить о перспективах будущего, не знаешь даже, что будет через минуту.
  
  Он услышал, что Фоули возле окна резко фыркнул, словно пробудился от дремоты.
  
  
  
  Скарсдейл Вайб улыбнулся с тем, что Кит теперь распознавал как усилие, не очень-то эффективное, скрыть подспудную ярость, о масштабах разрушительного потенциала которой, наверное, не подозревал и сам Вайб.
  
  - Ваши профессора рекомендовали вас единодушно. Вас это обрадует.
  
   Он достал билет на пароход и протянул его Киту, безжалостно радушный:
  
   - Вперед к стеллажам. Бон вояж, сэр.
  
  Текст был зашифрован, но форма ясна. На этом отрезке Скарсдейлу Вайбу было столь же удобно, как Киту, чтобы их разделял океан, и он готов был оплатить Киту билет первого класса, словно должен это сделать, чтобы Кит уехал. В 63-м он заплатил, чтобы не идти воевать, и продолжал платить за устранение из его жизни многих форм неудобства, в том числе, какие еще остались сомнения? О Боже, Вебба Траверса. Это была догадка, правда которой была очевидна всем, хотя, вероятно, никогда не будет подтверждена последующей карой.
  
  Больше не ожидая, по мере продолжения собеседования, выражения соболезнований по поводу Вебба, понимая, что момент для них упущен навсегда - это был один из тех негативных результатов, резонанс которых выходит далеко за пределы результата - Кит чувствовал себя так же, как тогда, когда впервые сел на велосипед, он скользил медленно и размеренно, зная, что если будет продолжать ехать так, никогда не упадет. Ему даже не пришлось бы особо стараться, чтобы скрыть свои мысли, если бы его мысли не озарял чистый ровный свет уверенности в том, что однажды всё наладится, от него зависит выбор момента, такие детали, как способ и место, не были столь важны, как знак равенства, поставленный в правильном месте...
  
   - Спасибо, сэр.
  
   - Не благодари меня. Стань новым Эдисоном.
  
  Мужчина сидел там, ухмыляясь, уверенный в своем неоспоримом могуществе, не в состоянии представить, как всё, что, по его мнению, его защищало, превратилось в стекло, если не разбилось вдребезги, после чего ему придали форму линзы, обещавшей пристальное и беспощадное изучение, или, возможно, однажды, если поднести ее на надлежащее расстояние, смерть от сфокусированного света. И он должен был сказать 'Теслой', а не 'Эдисоном'.
  
  Кит оказался на 14-м пути Центрального вокзала вовремя, чтобы сесть на поезд, отбывавший в 3:55 в Нью-Хейвен, у него не было ни малейшего представления, как он здесь оказался - по-видимому, он обладал рефлексом лошади, впряженной в кабриолет, он шел по зеленовато-желтому городу, защищенный от всех несчастий, вызванных отказом тормозной системы трамвая, вооруженными нападениями, бешеными собаками или некоррумпированной полицией, он шел прямо на этот отбывающий кипящий экспресс. У кого-то всегда есть дом, в который можно вернуться - у Кита были выходы на посадку, причалы, турникеты, двери учреждений.
  
  Он по-прежнему не представлял, удалось ли ему выйти сухим из воды, или его жизнь теперь в опасности. На Перл-Стрит два Вайба сидели с бренди и сигарами.
  
  - Темная лошадка этот парень, - высказал мнение Фоули. - Очень надеюсь, что у нас не появится еще один Красный в погребе, как его батя.
  
   - Наш долг не стал менее ясным. Сотни этих нарывов гноятся на теле нашей Республики, - ораторский трепет начал бурлить в горле Скарсдейла, - их нужно удалять, где бы они ни обнаружились. Без вариантов. Грехи старшего Траверса задокументированы - как только его вывели на чистую воду, он, считай, погиб. Могут ли быть моральные оговорки в классовой войне, когда нацеливаешься на врагов? Ты в этой игре достаточно долго, чтобы оценить могущество крыльев, под сенью которых мы пребываем. Насколько мы неуязвимы для усилий этих Красных, которые пытаются смешать с грязью наши имена. Разве что, Уокер, я что-то пропустил? У тебя ведь нет слабых мест.
  
   Поскольку голос Скарсдейла был не единственным, к которому должен был прислушиваться Фоули, он совершил свою обычную ошибку, решив смягчить ситуацию. Он протянул свою раскаленную гаванскую сигару:
  
   - Если сможешь найти слабое место, затуши об него сигару.
  
   - Что с нами произошло, Фоули? Мы были такими отличными парнями.
  
   -Течение Времени, но что с этим можно поделать?
  
  - Слишком просто. Не объясняет эту странную ярость в моем сердце, это желание уничтожить всех чертовых социалистов и прочих леваков, проявляя не больше милосердия, чем к смертоносным микробам.
  
  - Мне это кажется оправданным. Иначе мы не были бы по локоть в крови.
  
   Скарсдейл уставился в окно на городской пейзаж, когда-то неплохой, но с годами в нем появлялось всё больше недостатков.
  
  
  - Мне хотелось в это верить. Даже зная, что мое семя проклято, я хотел, чтобы аргументы евгеники оказались ошибочными. В то же время я завидовал родословной своего врага, которую считал неоскверненной, я хотел эти обещания, бесконечные обещания.
  
   Фоули притворился, что прищурился из-за дыма сигары.
  
  - Могучее христианское мировоззрение, - прокомментировал он как можно более спокойным тоном.
  
  - Фоули, религиозные беседы раздражают меня, как последнего грешника. Но что за ноша: когда тебе велят любить их, а ты знаешь, что они - сам Антихрист, и единственное наше спасение в том, чтобы поступать с ними, как должно.
  
  На нынешнее настроение Фоули повлияло то, что этим утром он проснулся от повторяющегося кошмара о Гражданской войне. Битва шла на участке земли, площадь которого не превышала стадион, но каким-то образом там собрались неисчислимые тысячи людей. Всё было коричневым, серым. Началась долгая перестрелка артиллерии с позиций, находящихся далеко за пределами затененных границ маленького поля. Он был угнетен неизбежностью фатума какой-то самоубийственной решительности пехоты, от которой не сбежит никто. Груда взрывчатки возле высокой неустойчивой деревянной крепи гранат и других боеприпасов начала тлеть, они могли загореться и взорваться в любое мгновение, очевидная цель для пушечных ядер другой стороны, которые продолжали прилетать, ужасно жужжа, без перерыва...
  
  - Тогда это была не моя война, - говорил Скарсдейл. - Не зря. Я был слишком юн, чтобы оценить, что поставлено на карту, как бы то ни было. Моя гражданская война только началась. Мы ведем ее сейчас, в пылу битвы, конца ей не видно. Интервенция в Чикаго, битвы за Хомстед, Кер-д'Ален, Сан-Хуан. Эти коммунары говорят на искаженных иностранных языках, их армии - проклятые рабочие синдикаты, их артиллерия - динамит, они убивают наших великих людей и бомбят наши города, их цель - лишить нас с трудом завоеванных богатств, поделить и переподелить среди своих орд наши земли и наши дома, сломать наши жизни и всё, что мы любим, пока оно не станет столь же униженным и замаранным, как у них. Христос заповедал нам любить их, какое это испытание для нашего духа, какой мрак затуманил наш разум, что мы больше не можем узнать руку Дьявола?
  
  - Я так устал, Фоули, я воевал слишком долго в этих неблагодарных водах, я - словно судно без конвоя, одно в бурю, которая никогда, никогда не утихнет. Будущее принадлежит азиатским низам, панславянским скотам, помилуй нас Боже, даже бесконечное брожение черного отродья в Африке. Нам их не сдержать. Под этими волнами мы пойдем на дно. Где наш Христос, наш Агнец? Обетование?
  
   Видя его тревогу, Фоули хотел его успокоить:
  
   - В наших молитвах...
  
   - Фоули, избавь меня от этого, всё, что нам нужно - начать убивать их в больших количествах, ничто другое не помогает. Всё это притворство -'равенство', 'переговоры', такой жестокий фарс, жестокий к обеим сторонам. Когда люди Господа в опасности, ты знаешь, чего он требует.
  
   - Поражать врагов.
  
   - Поражать немедленно и всегда.
  
   - Надеюсь, никто этого не слышит.
  
  - Господь слышит. А что касается людей, у меня нет стыда относительно того, что должно быть сделано.
  
  Его черты были странно напряжены, словно он пытался подавить крик восторга:
  
   - Но ты, Фоули, кажется, почти нервничаешь.
  
   Фоули немного подумал:
  
   - Мои нервы? Литая сталь.
  
   Он снова зажег сигару, пламя не дрожало:
  
   - Готов к чему угодно.
  
  Зная о растущем нежелании Другого Вайба доверять рапортам с полей сражений, Фоули, который обычно присутствовал там и думал, что держит ситуацию под контролем, сначала обиделся, спустя некоторое время -встревожился, в эти дни он не видел особого смысла в том, чтобы высказывать свою точку зрения. Штаб на Перл-Стрит всё больше напоминал окруженный рвом замок, а Скарсдейл все больше походил на правителя, погруженного в самоуспокаивающие фантазии, свет в его глазах в эти дни был не таким, как тот прежний открытый жадный блеск.
  
  Блеск ушел, словно Скарсдейл скопил все деньги, которые хотел, и теперь его биография переходила к другим вопросам, ему нужно было действовать в большом мире, который, как ему казалось, он понимал, но, даже Фоули это видел, он ошибался, возможно, фатально, он даже не мог больше задавать правильные вопросы. К кому Фоули с этим обратиться?
  
  И правда, к кому? Он подсчитывал, какими могут быть наихудшие последствия, и результат каждый раз получался один и тот же. Тут не к чему было испытывать отвращение, но нужно было привыкнуть - вероятно, не кровавое побоище неразумных в счастливых масштабах болгар или китайцев, скорее - в соответствии с умеренной американской традицией уверовавшего залива Массачусетс или Юты, праведников, которым Господь шептал в горшие минуты ночи, и да поможет Господь тем, кто говорит об обратном. Его собственные голоса, никогда не притворявшиеся принадлежащими кому-то другому, напоминали Фоули о его миссии обуздывать альтернативного Фоули, действовать в качестве Скарсдейла Вайба, избегая свободы безудержного кровопролития, темного обетования, открывшегося американцам во время Гражданской войны, подчиняющегося с тех пор своей собственной жестокой инерции, поскольку победители Республиканцы продолжали преследовать Индейцев Равнин, забастовщиков, Красных эмигрантов, любого, кто не казался покорным материалом для мельничных жерновов нового укрепленного порядка.
  
  - Существует тонкая грань, - однажды намекнул магнат, - между убийством одного старого Анархиста и изъятием всей семьи. Я до сих пор не уверен, как мне нужно было поступить.
  
   - Их тысячи на свете, мы внесли свою лепту в их уничтожение, -растерянно ответил Фоули. - Зачем заморачиваться и выделять кого-то из них?
  
   - Этот мальчик Кристофер, например. Он другой.
  
  Фоули не был невинным ягненком. Он бывал на площади Купер-Сквери в районе злачных мест, провел вечер, а может быть, и два, в пансионатах, где мужчины танцевали друг с другом, или наряжались как Нелли Нунан или Анна Хелд и пели для толп 'фей', как они себя называли, это воспринималось просто как очередная деталь городской развращенности, разве что приправленная страстью. Она была не просто настоящей, она была слишком настоящей, чтобы ее игнорировать. Фоули зашел далеко, он научился не пренебрегать страстью другого мужчины.
  
  Безусловно, то, что Кита привезли сюда из скалистой нищеты Сан-Хуана, было актом спасения, равным обращению в Христианство ребенка жестокого варвара, которого тот обязан был умертвить. Так мотивы, которыми руководствовались на Перл-Стрит, заставили вступить в игру, а со временем - и разработать план для всей семьи. Мэйва будет получать ежемесячное пособие на себя и Лейк. Фрэнку предложат высокооплачиваемую работу, когда он закончит Горную школу в Колорадо, Риф...
  
  - На самом деле его не видели уже некоторое время... Еще один бродячий игрок, он появится рано или поздно, и окажется самым дешевым из всех, пусть довольствуется скромным джек-потом, который он никогда не надеялся выиграть.
  
  Но голос, не похожий на другие голоса, говорившие с Фоули, начал говорить и, однажды начав, настаивал:
  
  - Это можно назвать коррумпированием молодежи. Ему было мало заплатить за убийство его врага, ему обязательно нужно еще и подкупить детей жертвы. Ты в муках пробирался сквозь дебри Дикой природы, в конце концов, в Колд-Харбор ты три дня находился между жизнью и смертью, между мирами, и вот для чего ты спасся? Для этого низкого, нервного, лукавого холопства у слабеющего сознания?
  
   Далли ехала в поезде на восток, она практически замкнулась в себе, быстро поняв, что в эти дни для поэтов-ковбоев ничто не сравнится с рельсами, наряду с мошенниками, провинциальными девицами и карманниками их можно было встретить на любом поезде на запад от Чикаго. Они ехали в вагонах-салонах, часами восхищаясь всем, что мелькало за окном, представлялись при знакомстве 'Рауль' или 'Себастьян', флиртовали с молодыми матронами прерий, ехавшими к мужьям или от мужей, имена которых редко упоминались. В обитых бархатом открытых вагонах для туристов или вагонах-ресторанах, частных и общественных, едущих и стоящих на месте, эти пташки подавляли аппетиты и вызывали тошноту. Кофе в чашке остывал до температуры льда. Головорезы, замышлявшие лихое дело, отшатывались, разворачивались и уходили прочь, словно к ним подбирался неодолимый газ, и поэты Дикого Запада приступали к неистовым восхищениям.
  
  Снова увидеть Чикаго - не то, чтобы кто-то ее об этом спрашивал, но если бы спросили, она не смогла бы четко описать свои чувства, а кроме того, между поездами у нее не будет времени многое увидеть. Где-то в ее голове таилось представление: раз Белый Город существовал когда-то на Озере в Джексон-Парке, он разросся каким-то образом, как хлебные дрожжи, заполнив весь город благодатью. Когда она ехала по городу к Узловой станции, поняла, что потрясена необъятностью, нагромождением архитектурных стилей, оживлением, подъемом, небоскребами в сердце города. Это некоторым образом напоминало ей павильоны Парка развлечений, эту смесь всех народов мира. Она выглядывала из окон, надеясь увидеть проблеск своего Белого города, но видела лишь меркнущий свет дня, и понимала, что запущен какой-то обратный процесс -не разрастание дрожжей, а сгущение в эту каменную серьезность.
  
  В Нью-Йорке она наконец-то покинула транспортное средство, рассматривая тени птиц, движущиеся на озаренных дневным светом стенах. Сразу за углом, на большой Авеню, двуконки, изогнутые и требующие налога на роскошь, как кровати куртизанок в любовных романах, ехали мимо, лошади ступали точно, в зеркальной симметрии. Тротуары запружены мужчинами в черных костюмах с жесткими белыми стоячими воротниками, резкий свет полудня толкал вперед жителей пригородов, эффектные высокие сияющие цилиндры отбрасывали тени, казавшиеся почти твердыми... Женщины, наоборот, были наряжены в светлые цвета - гофрированные манжеты, контрастные отвороты, шляпки бархатные или соломенные, украшенные множеством искусственных цветов, перьев и лент, широкие поля бросали на лица томную полутень под стать пудре и румянам. Гость из дальних миров мог бы представить два разных вида, у которых мало общего друг с другом...
  
  Когда пришло время обеда в ее первый день в Городе, Далли пошла в ресторан, чтобы поесть. Это было веселое место, почти всюду блестящий белый кафель, звон серебра о фаянс. Специфический запах церковной трапезы - запах американской домашней кухни. Чистые салфетки свернуты и ждут в стаканах для воды. На каждом из длинных столов высокая стойка с вентилятором, набирающим обороты, и маленькая гроздь электрических лампочек: каждая под стеклянным абажуром, под тем, что показалось ей корпусом гидромотора. Она не увидела никаких плевательниц, никаких курильщиков сигар, никаких скатертей, но безупречную чистоту мраморных столешниц поддерживали девушки в белых платьях с поясами и маленькими черными галстуками-бабочками, их волосы были аккуратно заколоты, они относили посуду в мойку и сервировали новые места.
  
   - Ищешь работу, дорогуша? Тебе нужно обратиться к миссис Драгсоу.
  
   - Нет, сегодня пришла пообедать.
  
   - Выбирай место сама, видишь вон тот ряд? Если я понадоблюсь, меня зовут Кэти.
  
   - Я Далия. Ты с юга Огайо, полагаю.
  
   - Да, Чилликот. Ты тоже?
  
   - Нет, но я бывала там пару раз, милый городок, много охотников на уток, насколько я помню?
  
  
  - Это были не утки, а шотландские куропатки. Мой папа брал нас на охоту всё время. В основном ждали и мерзли, но как же я по этому скучаю. Здесь все - вегетарианцы, конечно же.
  
   - О горе мне, мой рот настроился на славный кусок бычатины.
  
   - Соте здесь обычно неплохое... Тебе есть где остановиться, Далия?
  
   -Я справлюсь, спасибо.
  
  - Лед тонкий в этом городе, вот что я имею в виду. Ступать надо осторожно.
  
   - Кэти!
  
   - Не переоценивай себя сегодня. Ну, ты знаешь, где меня искать.
  
   Она растворилась в гигиеническом глянце заведения.
  
  Далли поселилась в скромном отеле для молодых леди, плата за номер в котором не съела бы ее денежные запасы слишком быстро, и начала ходить пешком по тротуарам в поисках работы. После одного дня работы подмастерьем настройщика органа в театральном районе, которая не принесла ожидаемых результатов из-за отсутствия у нее члена, как она выяснила, ей случилось увидеть Кэти, выходившую из переулка с хмурым лицом.
  
   - Еще один отказ, - бормотала Кэти. -Как я стану Мод Адамс при таком раскладе?
  
   - О, мне очень жаль. Со мной произошло то же самое.
  
  - Это Нью-Йорк. Пренебрежение изобрели здесь. Но зачем они несут ахинею о возрасте девушки?
  
   -Так... ты актриса.
  
   -В рабочее время я убираю столы в вегетарианском браухаусе Шульца -кем еще я могла бы быть?
  
  Несколько дней спустя они ели китайское рагу на Пелл-Стрит и обсуждали ситуацию с работой.
  
  - Модель художника, - воскликнула Далли. - Правда? Это так романтично, Кэти! Почему ты не согласилась?
  
  
  - Я знаю, что это работа и мне нужно бы за нее ухватиться, но моим призванием всегда была сцена.
  
   Кэти заверила ее, что существуют способы похуже выжить в этом обездоленном городе, намного хуже, чем большинство людей способно себе представить.
  
  Кроме китайского рагу, которое было скорее очередным чудачеством пригородов, в заведении пахло серьезной кулинарией. Деревянные потолочные вентиляторы медленно вращались, разгоняя табачный дым, запах арахисового масла и, возможно, опиума, развевая свисающие полоски красной бумаги, на которых было написано дневное меню китайским шрифтом. Пол был укрыт опилками, мебель из черного дерева инкрустирована перламутром. По всей комнате фонари, шелковые знамена, золотые драконы и изображения летучих мышей. Завсегдатаи ели акулий плавник, морского шашеня и ароматизированную ветчину, запивая всё это грушевым вином, пожирали китайское рагу с огромных тарелок и, часто грубо, требовали добавки.
  
  В помещение проскользнула бригада молодых китайцев в темных спортивных американских костюмах и с напомаженными волосами, подстриженными столь коротко, что не осталось бакенбард - китайцы направились в подсобку ресторана, а жители пригородов продолжали легкомысленно болтать.
  
  - Парни Мок Дака, - прошептала Кэти. -Реальные кенты. Не те притворщики, с которыми ты будешь иметь дело.
  
  - Если получу работу, - напомнила ей Далли. - Ты ведь на нее не претендуешь? Даже если нет работы на сцене?
  
   - Дорогая, ты - именно та, кого они ищут.
  
   - Хотелось бы, чтобы это звучало более обнадеживающе. Что ты им сказала?
  
   - О... просто предположила, что у тебя есть актерский опыт.
  
  - Ха. Шерифы и коллекторы, наверное.
  
   - Это самый жесткий опыт.
  
  Когда толпа начала редеть,
  
  
  - Дневной спектакль начнется через несколько минут, - сказала Кэти. - Идем, срежем путь.
  
  Она взяла Кэти за руку и повела ее к аварийному выходу. Парни Мока Дака вышли незаметно. Снаружи девушки пробирались по узким улочкам среди суетящихся китайских торговцев и дневных мальчиков на побегушках, ориентиром им служили раздававшиеся впереди крики - оказалось, что они принадлежат авантажной молодой американской блондинке в дезабилье, вырывавшейся от двух местных хулиганов, которые, по-видимому, хотели затащить ее в люк.
  
  - Это Модестина. Ей нужно взять, скажем так, небольшой отпуск, и ты ее заменишь.
  
   - Но они...
  
   - Они актеры. Белое рабство как настоящий рэкет рекомендуется только тем, кто извлекает выгоду из постоянной тревоги. Вот. Поздоровайся с мистером Хоп Фангом.
  
  Хоп Фанг, одетый во всё черное, хмуро посмотрел на них и начал тараторить на китайском.
  
  - Это он сказал 'привет', - прошептала Кэти.
  
   Предприимчивый выходец из Поднебесной начал свою карьеру простым гидом по Чайна-тауну, но Чайна-таун находился слишком близко от Бауэри, чтобы слишком долго ограждать его от соблазнов шоу-бизнеса, и вскоре он мечтал - буквально (поскольку в то время его офисом был притон курильщиков опиума на Пелл-стрит) о коротких мелодрамах, которые, как ему подсказывала интуиция, привлекут внимание восточных зевак.
  
  - Истории китайского рагу! - сообщил он Далли и Кэти. - Мы инсценируем их много! Горячих и перченых! Окей? Начинаем завтра!
  
  - Никакого прослушивания? - поинтересовалась Далли и почувствовала, что Кэтти дергает ее за рукав.
  
  - Маленький совет, - пробормотала она, - если ты всерьез настроена работать в этом бизнесе...
  
   - Рыжие волосы! Веснушки! Прослушивание пройдено, окей!
  
  
  
  Вот так Далли попала в индустрию симуляции белого рабства и в туннели Чайна-тауна, начала изучать почти непостижимые знаки и шифры, тайную область жизни, тайную жизнь городов, которая скрывалась от нее в годы кочевой жизни с Мерлем...Каждое утро она приезжала на Третью авеню, выпивала кофе в фургоне, припаркованном у дороги, и направлялась в офис Хоп Фанга, чтобы ознакомиться с расписанием одноактных комедий, которое было склонно меняться каждый день, она была осторожна на углу Мотт и Канала - смотрела вверх, вниз и по сторонам, потому что здесь находился штаб тайной группировки Тома Ли 'Он Леонг', и, в общем, пыталась держаться подальше от Дойерс-Стрит - это была своего рода ничья земля между территориями 'Он Леонг' и их заклятым врагом, группировкой 'Хип Синг', штаб которой находился на углу Дойерс и Пелл.
  
  Эти две организации всерьез воевали приблизительно с 1900 года, когда дерзкий бандит Мок Дак прибыл в город и бросил вызов 'Хип Синг', сейчас он сжег общежитие 'Он Леонг' на Мотт, 18 и взял под контроль Пелл-Стрит. Никогда нельзя было сказать, где может вспыхнуть вооруженная ссора, хотя Дойерс казалась предпочтительным полем боя, такой угол на полпути, известный как 'кровавый угол'.
  
  До сих пор она ходила с Кэти, которая жила на окраине центра ирландского района между Третьей и Шестой Авеню. За несколько недель она видела гостей из пригорода, изумленно глазевших из своих туристических шарабанов, иногородних дам, придерживающих шляпы, словно шпильки могли бы не справиться с возложенными на них обязанностями. Пешеходы из окрестностей, которые могли быть частью шоу, а могли и не быть, изображали немую сцену и не пытались вмешаться. 'Спасите, друзья!' - кричала Далли, и 'Пощадите меня!', и 'Если бы ваши матери только об этом знали!', но ее похитители лишь ухмылялись и гоготали еще ужаснее, волоча ее к неотвратимой железной дырке в улице и старательно подбирая для повторного использования все предметы туалета, 'сорванные' с нее, их слегка пришивали перед каждым представлением, чтобы они ненароком падали, добавляя шоу элемент 'перчинки'.
  
  Молва о шоу распространялась. Представители шоу-бизнеса разных уровней приходили, чтобы посмотреть на Далли в представлении, в том числе - неутомимый импресарио Р. Уилшир Вайб, всегда находящийся в поиске новых талантов и фактически околачивавшийся в Чайна-тауне неделями. Иногда он маскировался, его представление об обычном рабочем включало гамаши и сшитые на заказ шейные платки, хотя сейчас он явился в своем обычном виде, вероятно, не приглушив надлежащим образом сияние своей аквамариновой утренней шляпы, из-за которой Далли перепутала несколько реплик, чего никто не заметил. После представления он представился с непривычной робостью, пока китайские рабочие сцены толпились вокруг в нетерпеливом ожидании - им нужно было готовить декорации для нового представления.
  
  - Я подумываю о том, чтобы включить что-то подобное в свой новый проект 'Шанхайский галоп', и там может быть роль для вас.
  
  -Ух, - она оглянулась, чтобы посмотреть, кто под рукой на случай, если этот гость - один из тех паразитов, которым нужно полторы минуты, чтобы ввергнуть девушку в Нью-Йорке в пропасть.
  
  - Всё абсолютно законно, - он протянул свою визитку. - Спросите любого в отрасли. Или просто пройдитесь по Бродвею, вы увидите там парочку моих крошек-мероприятий, на которых всегда аншлаг. Сейчас важный вопрос: у вас тут контракт?
  
   - Я подписала что-то. Но оно было на китайском.
  
  - А, значит нет. На самом деле китайский язык - святая простота по сравнению со стандартным англоязычным договором об организации шоу. Не волнуйтесь, дорогая, мы всё уладим.
  
  - Да, а это мой компаньон мистер Хоп Фанг, а мне нужно бежать, рад был с вами пообщаться.
  
   Она почти протянула руку - так, по ее мнению, должна вести себя актриса, но опешила от этой пригородной галантной скользкости, звучавшей почти по-китайски. Хоп Фанг, вряд ли когда-либо менявший свое универсальное выражение хмурого лица, расплылся в улыбке, столь ослепительной, что на мгновение она усомнилась, действительно ли это он.
  
  Вскоре начали появляться крупные суммы денег на постановку, обычно их доставляли в виде золота. Список исполнителей разрастался, добавляли всё более баснословные сценические эффекты. Как снег на голову, гангстеры-китайцы бегали туда-сюда через входную дверь и люки быстрее, чем вы успевали сказать 'чоп-суи', и тараторили на этом своем тарабарском наречии. Зловещие молодые солдаты группировки носили броню под западными костюмами, уклонялись от ударов и оглушали окрестности выстрелами из своего 44-го калибра, дым придавал сцене живописную неопределенность. Дрессированные лошади вставали на дыбы и громко ржали. Небольшая группа полицейских ехала по Пелл-Стрит к сцене, в то время как другие, очевидно, будучи в доле с другой группировкой, заполнили улицу Мотт и размахивали дубинками, обе стороны столкнулись на углу, где дубинки пустили в дело как аргумент в споре о том, под чьей юрисдикцией находится это безобразие, конечно, не соблюдая процедуру. Сорванные членоподобные шлемы катались в канаве.
  
  
  И тут произошло что-то странное. Словно вся эта дорогая фантазия как-то перелилась в 'реальную жизнь', разгорелась настоящая война группировок в районе, в ночи раздавались выстрелы, сам Мок Дак появился на улице, это была его знаменитая позиция 'вертясь на корточках' - он палил из двух револьверов во всех направлениях сразу, тележки с овощами разлетались на куски, пешеходы искали убежище, раздавали предупреждения о том, какие участки Чайна-тауна лучше обходить стороной, если туристы из пригородов не хотят испытать неудобства, и ангажемент Далли-белой рабыни казался все более ненадежным. Коллеги, которых она считала наиподлейшими и сквернейшими бандитами, оказались чувствительными артистами, когда речь зашла о их безопасности. Хоп Фанга застали за поглощением горсти пятицентовых таблеток опиума. Дойерс-Стрит была оккупирована лишь мрачными миазмами тишины.
  
  - Наверное, мне нужно искать другую работу, Кэти, как ты думаешь?
  
   - Как насчет твоего старого приятеля Р. Уилшира Вайба?
  
   - Не знаю, реальный ли он чел.
  
  - О, Р. В. реальный, как они все, - заверила ее Кэти, - но это скорая на расправу и нечестивая толпа, я знаю не одну девушку, которая пришла к печальному концу, включая нашу драгоценную Модестину.
  
  - Ее отпуск...
  
  - О, дитя. На севере штата есть фермы для таких целей, и иногда эти богатые хищники считают, что это дешевле, чем нанимать бандитов, чтобы познакомить ее с рекой. Модди дешево отделалась.
  
   - Ну, спасибо, что втянула меня в это, Кэти.
  
  - Я не говорю о китайцах - они джентльмены в общем и целом, их договоренности всегда в пределах, присущих их расе. Но это был выбор Модди - покинуть это галантное общество ради жестоких джунглей белых денежных мешков.
  
   - Думаю, я надену свой колониальный пробковый шлем и пойду в город.
  
   - Если услышишь о двух работах...
  
  Далли нашла Р. Уилшира в его офисе на Западной Двадцать второй улице. Из открытых окон с улицы раздавался лязг того, что звучало, как целый оркестр салунных пианино.
  
  
  - Ужасно, не так ли? - бодро поприветствовал ее Р. Уилшир. - Так вот день и ночь, и ни один из этих благословенных Богом инструментов не настроен. Это называют 'Переулком жестяных кастрюль'.
  
   - Полагаю, вам больше идут мраморные залы.
  
   - Оставайтесь рядом с источниками моего вдохновения.
  
  - Он не прочь украсть всё, что попадется под руку, - улыбнулся статный седовласый господин в клетчатом костюме цвета кислотной фуксии и шафрана, несший то, что оказалось мешком суповых костей.
  
   - Он рыскает в поисках собак-актеров без ошейника, - пояснил Р. У. - Кон МакВити, поздоровайся с мисс Ридо.
  
   - А кроме того, я ищу девушку с картонкой, - сказал Кон.
  
  - Что?
  
  - Я в водевиле, видите ли, - за спиной Кона Р. У. неистово жестикулировал. - Не обращайте на него внимания, это просто ревность. Мне нужен кто-то презентабельной внешности, не пьющий и в состоянии поднимать печатные таблички перед началом каждого акта. Лицевой стороной кверху, если возможно.
  
  - МакВити, - пробормотал Р. У. - Ты ей скажешь, или мне сказать?
  
   Оказалось, что у Кона было роковое качество, удивлявшее всех его коллег - он находил худших актеров города, актеров, которые заслуживали не просто исключения, а вечного изгнания с наименее перспективной из Любительских ночей в Бауэри - на самом деле Кон долгое время присутствовал там тайно за кулисами, ожидая рокового внедрения Хука, ему удавалось подписывать договора с артистами прежде, чем этот уникальный механизм вступал с ними во взаимодействие, сразу же ангажируя их для таких сомнительных мест, как общественные туалеты, клочки тротуара у дверей баров, где торговали спиртным без лицензии, и, на некоторое время, возле опиумных притонов на Мотт-Стрит, пока кто-то не сообщил ему, что у курильщиков опиума свои развлечения.
  
  - Полагаю, пока мы здесь разговариваем, ситуация в Чайнатауне становится всё опаснее, - сказал Р. У. - Но вы, наверное, были в совсем уж отчаянном положении, раз согласились работать на этом дне.
  
  
  
   - Эти опереточные магнаты утратили былую хватку, - Кон притворился, что открывает тайну. - Бауэри остается настоящим сердцем американского шоу-бизнеса.
  
  - Жаль, у меня нет ничего для вас, - пожал плечами Р. У. - Как только вырастут доходы, возможно...
  
   - Он имеет в виду - как только он найдет букмекера, оставившего свой сейф без присмотра, - хихикнул Кон. - Я буду платить семьдесят пять в неделю, наличные авансом.
  
  - Вы похожи на копов-салаг, вымогающих взятку, - сказала Далли. - Я думала, мы тут говорим об Искусстве.
  
  Брови двоих присутствующих в комнате взметнулись вверх и опустились, наступила минута молчаливых переговоров. Так или иначе, Кон вернулся с предложением 'Десять?', и сделку заключили.
  
  На этом этапе своей карьеры Кону удавалось каждую неделю получать арендную плату за провалившуюся выставку диковин, которую он купил почти что даром, броская вывеска на фасаде переименовала выставку в 'Театр МакВити'. Бывшие владельцы сбежали в какой-то спешке, оставив некоторый инвентарь: привычных двухголовых собак в банках и маринованные мозги выдающихся исторических личностей, многие из которых жили задолго до изобретения маринования, Младенца с Марса, скальп генерала Кастера с сертификатом подлинности, хотя он был доставлен из Литтл-Бигхорна после скитаний по вторичным рынкам, включая Мексику и Нижний Ист-Сайд, помещенного в клетку австралийского Дикого Таракана размером с амбарную крысу, мимо которого никто не хотел проходить, и так далее. Кон собрал всё это в составленную со вкусом экспозицию, названную 'Диковинное попурри', и выставил в фойе своего Театра.
  
  - Создать правильный настрой перед началом шоу, знаете ли.
  
  Конечно, нужно было проявлять определенную инициативу - Далли вскоре поняла это, и ей стало грустно. Ее работу девушки с картонкой усложняла беспокойная публика, не говоря уж о не знакомых с печатными буквами, так что спустя некоторое время Кон разрешил ей короткие как можно более оптимистичные выступления с описанием того, что ожидает зрителей. Среди еженощных талантов был профессор Богуслав Боровиц, представлявший то, что он назвал 'Развлекательной программой', но из-за его неправильного понимания американской идиомы название превратилось буквально в 'демонстрацию полов', чаще - их фрагментов, отделенных и украденных из разных локаций города - Стиплчейз-Парка, Центрального вокзала Нью-Йорка, бара 'Макгерк' в Бауэри ('... отметим интересные текстуры слюны, коричневой от табака, и древесных опилок...'), и странной плитки, полученной после сноса домов, которая напоминала Профессору о математических темах, о которых он начинал разглагольствовать ошеломляюще долго, потом появлялись 'дрессировщики' плюшевых зверей, чей репертуар 'трюков' сводился к элементарной нарколептике - они освоили сложное, но мало ценимое умение засыпать стоя, на три минуты или меньше, за это время даже публика, одурманенная опиумом, начинала рваться к выходу, еще были безумные изобретатели со своими изобретениями - левитирующими туфлями, копировальными машинами для баксов, вечными двигателями (даже самая рассеянная публика понимала, что для демонстрации вечного двигателя нужна вечность), и, на удивлении часто, шляпами - в частности, Феноменальный Доктор Иктибус и его Шляпа с Безопасным Экраном. Этот затейливый головной убор был изобретен на случай распространенной в городе возможности падения тяжелого куска стали со сломанного грузоподъемника из высокого люка на голову незадачливого пешехода.
  
  -Учитывая, что любая сосредоточенная масса - фактически местное искривление пространства как такового, существует ровно одна поверхность, определенная метрическим тензором, или, допустим, формулой, зарегистрированной в Патентном бюро США, и если использовать ее для шляпы соответствующего дизайна, шляпа примет ударную нагрузку любого гарантированно безопасного падения с любой существующей высоты, передавая владельцу шляпы только самые незначительные из результирующих векторов, незаметный толчок в голову, не более того, кулачковый эффект, сталь безопасно упадет рядом на тротуар. Это мой ассистент Одо, он с радостью подготовит, поднимет и бросит любой сейф, который вы, леди и джентльмены, можете выбрать для броска мне на голову, не так ли, Одо?
  
  - Урмрррхрр! - отвечал Одо со рвением, которое можно было бы счесть неуместным, хотя за кулисами Далли выяснила, что он - вежливый юноша с высокой культурой речи, пытавшийся накопить денег и открыть свой собственный музей диковин, возможно, немного дальше от центра, и у них появилась привычка ходить на кофе после окончания последнего ночного представления.
  
  Время от времени среди небритых лиц и увенчанных шляпами голов она замечала Р. Уилшира Вайба, всегда в компании новой начинающей актрисы, или, как предпочитал говорить Р. У, фигурантки.
  
  - Просто заглянул, - приветствовал он Далли, - не забыл тебя, ты еще не видела 'Африканские Антики'? Собственно говоря, ревю о чернокожих, пара парней, которые собираются стать новыми Уильямсом и Уокером. Вот, возьми парочку бесплатных билетов. Говорят, с 'Шанхайскими бегунами' всё, счет выписан, осталось выставить глиняных голубей на подоконнике, так сказать.
  
  Тем временем Кон решил поставить в Бауэри свою версию 'Юлия Цезаря' Уильяма Шекспира, которая будет называться 'Итальяшки с ножами', Далли пробовалась, к своему недоумению, на роль Кальпурнии, которую Кон решил назвать миссис Цезарь, конкурентками Далли в борьбе за роль были постоянная гостья незаконного бара по имени Однозубая Элси и Лью Бинг, девушка бойца китайского тонга, которая была удручающе плохо знакома с английским языком елизаветинских времен и его современным вариантом. После того, как ее кандидатуру отклонили, Кона навестил ее кавалер с несколькими своими коллегами, все они были вооружены револьверами 44-го калибра и тесаками, после их ухода у Кона появился новый взгляд на кастинг.
  
  - Там всего лишь несколько строк, - оправдывался он перед Далли. - Ты - намного лучший вариант, правда, но так я останусь жив. Думаю, мы можем притвориться, что она говорит на латыни.
  
   - Оу. Из-за меня они могли окропить кровью Капитолий.
  
  - Добро пожаловать в шоу-бизнес, - пожала плечами Кэти, когда Далли вернулась мрачнее тучи. - Смелее, Камилла, это только первый акт.
  
  - А тем временем, - сказала она, развязывая корсет, - у этого типа Вайба будет вечеринка в субботу вечером, он сказал, что я могу привести подругу. Ты, вероятно, этим не интересуешься, разврат богачей и всё такое...
  
  - Не интересуюсь? Лиллиан Расселл носит шляпу? Тут совсем другая история, детка - ну-ка, Вербена должна мне услугу, я знаю, мы можем одолжить ее красное бальное платье...
  
   - Кэти, Бога ради...
  
   - Нет, не для тебя, тебе больше идет прическа, что называется - 'инженю'...
  
  Они пошли в центр на поиски бальных платьев. Кэти знала швею, работавшую в подвале универмага 'Ай. Джи. энд Кей. Смоукфут', у нее были возвращенные или недавно вышедшие из моды модели, которые можно купить почти даром. Универмаг 'Смоукфут' находился в квартале 'Дамская миля', достаточно далеко на севере, чтобы избежать обвинений в несоответствии моде, но не так далеко от других магазинов своего рода для удобства клиенток, решительно настроенных делать покупки весь день. Здание, напрочь лишенное украшений, возвышалось двенадцатью этажами серого модернизма и занимало целый квартал, поражая приезжего, которому удавалось найти точку для обзора, где не толпился народ, скорее, как достопримечательность, на которую можно поглазеть, чем как настоящий торговый комплекс, в который можно зайти и что-то купить. Но размер универмага не был вызван любовью к грандиозным масштабам - скорее, он был продиктован потребностью в достаточном количестве площади для поддержания строгого покрывала между двумя разными мирами - хитросплетением иллюзорных пространств магазина и менее милосердной топографией в стенах помещений под отделом уцененных товаров, населенного огромным безмолвным полком кассирш, засыпщиков, упаковщиц, экспедиторов, швей, рукодельниц, работающих с перьями, ливрейных курьеров, подметальщиц и полотеров, и различных посыльных по разным вопросам, которые всюду проникали незаметно, как трудолюбивые духи, которых лишь дюймы осторожных вдохов отделяли от театральной суматохи ярких рокочущих Подмостков.
  
  Словно две человеческие фигуры в архитектурном исполнении ожили на некоторое время и начали обмениваться любезностями, не помня о здании, возвышающемся над ними, молодые женщины неслись к дверям на Шестой авеню, у которых стояли два швейцара в великолепной униформе, живые колонны, чья безмятежная инертность пугала входящих и заставляла задуматься, идти им дальше или оставаться на месте. Пусть амбал с напомаженными волосами занимается своим делом в Бауэри безмолвным электрические двери хором Пятой авеню открываются и закрываются с помощью легчайшего нажатия кнопки, здесь, в 'Ай. Джей. энд Кей Смоукфутс', действительно без слова или физического движения, поскольку по расположению Колонн посетительницы узнавали, можно ли им войти.
  
  - Ячин и Боуз, - ухмыльнулась Кэти, кивнув на них. - Стражи храма, бесспорные лидеры в своей области, как-то так.
  
  - Но впустят ли нас эти двое, как ты думаешь? А если нет?
  
   Кэти похлопала ее по плечу.
  
  - Здесь проще, чем через служебный вход, девочка моя. Смотри на них спокойно и слегка улыбайся, проходя, смотри искоса, словно флиртуешь.
  
   - Я? Я просто ребенок.
  
  Внутри было всё, чего не было снаружи - яркий свет, украшения, размах, благоухание духов, живые цветы, кайф от концентрации шика, словно из толп на прилегающих Авеню выбрали особенно модных женщин, и теперь они теснятся здесь. Далли стояла, вдыхая воздух, пока Кэти не взяла ее за руку:
   - Взгляни на эту толпу старых чучел, ну и ну.
  
   - Да? Ты так думаешь?
  
   - Ну, давай осмотримся, раз уж мы здесь.
  
  Они поднялись на эскалаторе Отиса - Далли сочла это нововведение чудесным, даже после того как на глаз определила принцип его работы. Кэти, ездившую на нем раньше, эскалатор больше не поражал.
  
  - Таращить глаза - это окей, но не слишком, пожалуйста, это Нью-Йорк. Тут всё выглядит намного чудеснее, чем есть на самом деле.
  
  - Конечно, такой долгий путь из Чилликота.
  
   - Ладно, ладно.
  
   Это было ее первое посещение универмага, Далли прошла через обычные маленькие унижения - несколько раз приняла манекены за настоящих женщин, не смогла найти ценники за товарах, испуганно смотрела на приближающуюся пару молодых женщин, выглядевших в точности так же, как они с Кэти, рассматривая Далли с такой подозрительной фамильярностью, всё ближе и ближе, пока Кэти не схватила ее и не начала трясти, ворча: 'Только деревенщина врезается в зеркала, дитя'. К тому времени, как они поднялись наверх, Далли была ошеломлена.
  
  Там не было ничего, на самом деле почти ничего - другие манекены взирали из глубин центрального патио, голова кружилась от взгляда с высоты двенадцатого этажа, только перила филигранного декоративного литья между покупателями и спуском в партер, по безмятежно спускающейся диагонали эскалатора мимо масштабной копии Йосемитского водопада, вниз, где миниатюрная арфистка в тени пальм казалась сверху частью Потустороннего мира.
  
  С другого края этой завораживающей Бездны, откуда поднимались арпеджио, стояла фигура в уличном костюме покупательницы: фиолетово-серая клетка, эгретка на ее шляпе жестикулировала, как рука, она не смотрела прямо на Далли, но каким-то образом требовала ее внимания. Увидев этого яркого призрака, Далли поняла, что ей необходимо взять себя в руки, иначе она с возгласами побежит обниматься с женщиной, которая, конечно же, окажется незнакомкой, и представила весь этот конфуз, а возможно даже - и судебный иск, который повлекут за собой ее действия, и слово, которое она будет кричать - 'Мама!'.
  
  Весь последующий шоппинг оказался окутан бессвязной дымкой. Кажется, Далли помнила чай и сэндвичи с огурцом, ужасно слащавое представление арфистки 'Ее мать никогда ей не говорила', двух элегантных молодых матрон, которые шокировали кафе-кондитерскую, закурив, но между событиями не было логической связи, подробности были - словно карты, тасуемые на столе дня, при критическом рассмотрении они не складывались в пригодную для игры комбинацию.
  
  Спускаясь в подвал, Далли осматривала каждый этаж, искала ее, но женщина, высокая, красивая, начнем с того, что, возможно, не существующая, словно растворилась в воздухе. Кроме того, арфистка на первом этаже оказалась не эфирной девушкой в длинной тоге, а жующим сигару качком, недавно освободившимся после длительного пребывания в Городской тюрьме, по имени Чак, он приветливо смотрел на Кэти и Далли, когда они проходили мимо.
  
  В подвале Кэти поспрашивала, из подсобки появилась ее подруга Вербена, которая провела их куда-то в сторону и вниз в плохо освещенный холодный закуток, где разговор не складывался, потому что был запрещен или потому что было слишком много работы, закопченные трубы свисали со ржавых кронштейнов потолка, запах средств для стирки и отбеливания, пар утюгов пропитал всё помещение, работницы проходили мимо молча, как призраки, мрачные дверные проемы вели в многолюдные комнаты, полные женщин за швейными машинками, не поднимавшие голову от работы, разве что с опаской, когда чувствовали, что к ним приближается надзирательница.
  
  Они свернули с Шестой авеню в даунтауне и оказались на Бликер-Стрит. Слева небо озарял какой-то абрикосово-розовый свет, и юго-восточный ветер приносил аромат жаренного кофе с Саус-Стрит, можно было услышать, как по реке плывут судна.
  
  Был вечер субботы в Киппервилле. Мимо пробегали бородатые юноши, догоняющие девушек в платьях с красным узором 'турецкий огурец'. Жонглеры на моноциклах исполняли акробатические номера вдоль тротуара. Негры обращались к прохожим, показывая маленькие пузырьки с белым порошком, их лица выражали вопрошающую надежду. Уличные торговцы продавали вареную кукурузу и гренки с жареными голубями. Дети свистели у открытых окон арендованных квартир. Жители пригородных трущоб направлялись в такие заведения, как 'У Марии' в МакДугал, оживленно болтая и спрашивая друг у друга: 'Ты знаешь, куда мы идем?'.
  
  Р. Уилшир Вайб жил в особняке итальянского стиля, архитектор которого не смог устоять перед побуждением добавить детали в стиле Боз-Ар. Особняк находился на северной стороне улицы, рядом росли деревья гинкго, стояла пергола, располагались небольшие дома плотной застройки.
  
  
  Двое дворецких поклонились им у входа, и они поднялись в бальный зал, в центре которого висела ослепляюще яркая огромная газовая люстра, прямо под ней - круглая кушетка, обитая бордовым плюшем, окаймленная золотой бахромой и украшенная атласными подушками соответствующих оттенков, на которой помещались от восьми до шестнадцати нетанцующих по радиусу, не совсем в шутку эту кушетку называли средством против тихонь, поскольку те, кто не хотел участвовать в танцах, вынуждены были сидеть в некомфортных условиях точно по центру огромного зала, а танцоры кружились вокруг них по полу, гладкость которого точно выверялась с помощью многократного применения кукурузной муки и пемзы - стены предназначались для коллекции живописи Р. У., которой требовался толерантный взгляд, интерес к культуре и решительное безразличие к проявлениям тошнотворного.
  
  Повсюду росли пальмы, арека, пальметто, китайские ливистоны - от приземистых тепличных образцов в плетеных горшках до вестибюльных разновидностей высотой двенадцать футов, величественные кокосовые и финиковые пальмы, иногда намного ниже, но стремительно растущие и достигающие высоты бального зала благодаря отверстиям, сделанным для них в мешающих полах и потолках, создавая некие джунгли, в которых экзотические формы жизни скользили, крались и иногда ползали - дамы полусвета с темными веками, мужчины с волосами до плеч, цирковые артисты, субретки в радикально нескромных костюмах, разносящие на подносах шампанское 'Перрье Жуэ', дамы из высшего общества, чьи броши-орхидеи от Тиффани пылали ярко, как пламя их лона, перебежчики с Уолл-Стрит, собиравшиеся возле огромных ванных комнат - поговаривали, Р. Уилшир установил телеграф в каждом клозете.
  
   Небольшой оркестр на сцене в конце огромной комнаты играл попурри из различных постановок Р. Уилшира Вайба. Мисс Уми Вамплет пела 'О, когда ты говоришь, то уж говоришь', песню из ее звездной роли Кейт Чейз Спраг в 'Роско Конклинге'.
  
  Кэти бросила ее ради какого-то типа в дешевом костюме, представившегося импресарио, хотя ему не удалось бы одурачить даже вашу бабушку, и Далли вышла через застекленную створчатую дверь. Из сада на крыше, мимо грязных масс серых и коричневых теней, мимо окон, освещенных газовым светом, и фонарей в тайном дозоре под железнодорожными эстакадами, далеко на окраинах городское освещение сталкивалось с небом цвета темного индиго, словно ночь забыла туда спуститься, увязнув в розовых мечтах освещенных фасадов.
  
  Молодой мужчина смотрел на город, облокотившись о парапет. Она заметила его сразу, как только вошла, он был выше окружавшей его толпы тусовщиков, но вовсе не выросший, что выяснилось достаточно мирно, словно он рекламировал свою неискушенность. Возможно, это было связано с дымом в помещении, но ей казалось, даже вблизи, что его черты не были тронуты - и, возможно, никогда не будут тронуты тем, что, как ей казалось, она уже знала о грубости этого мира. Это напомнило ей о детях, с которыми она играла по часу в городах, оставшихся в далеком прошлом, и безжалостную наивность мальчишек-газетчиков в вечерней толпе, объявляющих о больших ограблениях, пожарах, убийствах и войнах голосом столь же чистым, как голос, который должен был быть у их клиентов - нет, не достаточно грубый, отнюдь, что он начнет рано или поздно искать в глазах, мажор или кто он там, хотя она сомневалась, она уже знала, как выглядят эти мальчики из высшего общества, это был стиль Парня из Бауэри с необходимыми изменениями классового наряда, вот что это было.
  
  Он оглянулся и улыбнулся, возможно, немного поглощенный своими мыслями, и она вдруг вспомнила про ту молодежную тряпку, которую Кэти едва ли не силой заставила ее купить, с высоким вырезом и ярдами дурацких оборок для барн-данса...и конголезский фиолетовый! Отделка в шотландскую клетку! Ааааах! О чем она думала? Или не думала? Это был тот почти сверхъестественный момент в 'Смоукфутс', по-видимому, когда она увидела призрак матери в фиолетово-сером и не могла рассуждать здраво. Она даже не помнила, сколько стоило платье.
  
   Он открыл портсигар и предложил ей закурить. Такого никогда раньше не было, и она не знала, что делать.
  
   - Вы не возражаете, если я...
  
   - Не возражаю, - ответила она, или что-то изощренное в таком роде.
  
  Внутри раздалась барабанная дробь, звон тарелок и короткая увертюра к 'Фуникули, Фуникула', огни таинственным образом померкли, внутри воцарились холодные сумерки.
  
  - Идемте? - он жестом пригласил ее идти первой. Когда она оглянулась, оказалось, что он исчез.
  
   Надо же, как быстро.
  
  У эстрады стоял красивый старик в привычном наряде мага с бокалом вина, стучал по бокалу волшебной палочкой, приговаривая: 'Тяжело пить полудрагоценный камень, но в каменном мире пить что-либо другое - слишком большая роскошь'. Он перевернул бокал, и оттуда выпала горсть аметистов и гранатов. Когда он снова повернул бокал лицом кверху, в нем опять было вино, которое он начал пить.
  
  
  
  Она почувствовала непривычное давление на ногу и посмотрела вниз. 'Хороший наряд', - прокомментировал масляный голос откуда-то из-под локтя Далли, голос принадлежал Чинчито, высокомерному цирковому лилипуту, который выступал на сцене Бауэри, по словам Кэти, его ценность на этих собраниях заключалась в возбуждении сексуального аппетита, не говоря уж про орган, несоразмерно большой для его телосложения. 'Как насчет того, чтобы потеряться?' - предложила Далли, в ее голосе звучало восхищение. Чинчито ответил с учтивостью, выработанной годами увольнений без объяснения причин.
  
  - Не знаю, что значит потеряться, Рыжая, - подмигнул он, ушел и вскоре скрылся в толпе.
  
  Но на этом трудности Далли не закончились. К ней подошел вкрадчивый господин с ослепительно напомаженными седыми волосами, на его мизинце красовался огромный перстень с изумрудом, он подавал ей кубок за кубком странный горячий напиток из чаши для пунша, пока ей не начали мерещиться картинки из дешевого синематографа на обоях.
  
  - Я видел ваше самозабвенное представление в Чайнатауне. Постарайтесь никогда о нем не забывать. Вы такая соблазнительная пленница, - и прежде чем она успела опомниться, он, кажется, схватил ее запястье и начал надевать изысканные серебряные наручники.
  
  - Думаю, нет, - раздался откуда-то спокойный голос, и Далли поняла, что ее ведет к причудливому ящику с этикеткой 'Таинственный шкаф' высокая фигура в плаще, оказавшаяся ассистенткой фокусника.
  
   - Сюда. Залазь.
  
  Далли не была склонна к обморокам, но выполнила то, что ей велели, потому что как раз перед тем, как дверь захлопнулась, воздух, кажется, стал светлее, и она узнала ту женщину, которую видела вчера в универмаге 'Смоукфутс' - сегодня на ней было трико танцовщицы и бархатный плащ, усыпанный блестками. Обоняние Далли помнило что-то еще, что-то вне времени и прежде памяти, прежде ее первых детских слов, дразнящий нос аромат ландыша.
  
  У нее было достаточно времени, чтобы пробормотать: 'Что только ни порождает мой мозг?', и тут, из-за какого-то клофелина в пунше - если Кэти была права насчет этого сброда Вайба, он там обязательно был - Далли стала свидетельницей странного затмения времени, в конце которого заметила дверь, которую, должно быть, видела всё это время, но только сейчас смогла подойти к ней и открыть.
  
  Она вышла на Нижний Вестсайд, фактически перед своим пансионом, там сидела, сгорбившись, Кэти в пурпурном наряде и курила Сладкий Махорочный Табак. Недавно рассвело. Фокусников, которые ее спасли, нигде не было видно, не было нигде и их 'Таинственного шкафа', Далли собиралась вернуться и его поискать, но он исчез сам собой.
  
  - С тобой всё в порядке? - Кэти зевала и потягивалась. - Я не буду спрашивать, хорошо ли ты провела время, знаю, что хорошо.
  
   - Это всё очень странно, потому что лишь минуту назад...
  
  - Не нужно ничего объяснять, он наверняка был привлекательным молодым субчиком.
  
   - Кто?
  
   - Я тебе говорила, что это платье сотворит чудо. Что значит 'кто'? Тебе нет нужды скрытничать со мной.
  
  - Кэти, - она села возле подруги, громко шелестя тафтой. - Я не помню абсолютно ничего.
  
  - Не помнишь даже имя этого волшебника, готова поспорить, - она произнесла это с таким исключительным сожалением, что озадаченная Далли хотела похлопать ее по плечу, но потом вспомнила свою высокую избавительницу в усыпанном блестками плаще.
  
  - Теперь ты уйдешь, - в отчаянии выдула клуб дыма Кэти, - и, наверное, навсегда.
  
   - Исключено.
  
   - О, Далия. Ты знала всё это время.
  
  - Это что-то особенное. Я знала. Но не я не знала, что знала. Пока она, - Далли с каким-то удивлением кивнула, - не пришла за мной?
  
   Резиденция Зомбини, которую Далли узнала по своему уже потрепанному экземпляру 'Иллюстрированного еженедельника Дишфорта', оказалась просторной 'французской квартирой' в недавно построенном здании на верхнем Бродвее, Лука выбрал его за сходство с дворцом Питти во Флоренции, Италия, и называл grattacielo или небоскребом, поскольку здание было двенадцатиэтажным. Комнаты, кажется, были разбиты на квадраты, нашпигованные автоматами людей и животных в собранном и разобранном виде, шкафами для исчезновения, столами, парящими в воздухе, и другим инвентарем для фокусов, здесь были автоматы Девенпорта с черной каймой вокруг глаз на мрачных лицах, в беспорядке лежали отрезы прекрасного угольно-черного бархата и пестрого глазета с восточными мотивами, зеркала, кристаллы, пневматические насосы и клапаны, электромагниты, рупоры, никогда не пустеющие бутылки и самовоспламеняющиеся свечи, пианолы, проекторы движущихся изображений, ножи, мечи, револьверы и пушки, а сверху еще клетка с белыми голубями...
  
  - Что называется - дом фокусника, - сказала Бриа, показывавшая ей квартиру.
  
  Она была прямиком с какого-то утренника, в красном усыпанном блестками костюме метательницы ножей, ей удавалось походить на монахиню, не чуждую озорства, насколько того требовала ситуация. Она ассиметрично скалила зубы в сторону Далли, Далли думала, что это что-то значит, но не могла расшифровать послание.
  
  В целом она сочла своих новообретенных сводных братьев и сестер сведущими и тактичными детьми, но жить вместе с ними было абсолютно невозможно. Старшие работали на сцене с родителями, ходили в школу, работали на полставки в даунтауне и были столь же склонны терзать ковер головами друг друга, сколь и сидеть мирно субботним утром друг у друга на коленях и читать в Журнале 'Маленького Немо'. У них были и более отвратительные привычки, например, они пили воду из тающего морозильника. Настоящие малыши, Доминик, Лючия и младенец Кончетта, жили в веселом хаосе кукол и кукольной мебели, катящихся игрушек с колокольчиками, барабанов, пушек и раскрасок, ярких плевательниц из майолики и пустых флаконов от касторки Флетчера.
  
  Далли не пробыла в доме еще и десяти минут, как с ней заговорили Нунци и Чичи.
  
  - Хотите разменять двадцать пять центов? - спросил Чичи.
  
   - Конечно.
  
   - Две монеты по десять центов и один пятицентовик, окей?
  
  Она увидела, что Нунци вращает глазами, и когда посмотрела на ладонь, вполне предсказуемо, Чичи, успел всучить ей три десятицентовика, добавив небольшой бонус.
  
  - Неплохо, - сказала Далли, - но взгляни на этот четвертак.
  
  - Подождите, где? Я только...
  
  
  - Хехе, - Далли перекатывала монету между пальцев, совершила несколько пассов и, наконец, протянула ее под нос Чичи.
  
  - Эй, как насчет трюка с Индейской веревкой, - объявил Нунци, доставая из кармана кусок веревки и огромные ножницы, пока они с Чичи хором напевали знакомую тему из оперы 'Силы судьбы', завязали на веревке сложную петлю, разрезали ее на несколько кусков, помахали шелковой тканью, и веревка вернулась в свой первозданный вид, как новенькая.
  
  Восприняв это как нечто обычное,
  
  - Отлично, согласна, - сказала Далли, - но подождите, я думала, Трюк с Индейской веревкой - это когда вы карабкаетесь по длинной свободно висящей веревке, пока не исчезнете без следа.
  
  - Нет, - сказал Чичи, - то 'Трюк с Индейской веревкой', а это 'Трюк Индейская веревка', видишь, мы купили эту веревку в Бауэри у индейца. Так что это Индейская веревка, видишь...
  
   - Она это понимает, кретино, - брат хлопнул его по голове.
  
  Вползла Кончетта, заметила Чичи и подняла на него глаза, сияющие и полные надежды.
  
  - А, маленькая Концертина! - воскликнул Чичи, поднял сестру и сделал вид, что играет на ней, как на гармошке, и поет песню из обширного репертуара Луиджи Денца, а младенец тем временем подхрюкивал и вовсе не пытался вырваться.
  
   Далли когда-то представляла: если она снова найдет когда-нибудь Эрлис, она просто разучится дышать или что-то в таком роде. Но, попав в семейный хаос почти без суеты, как дружелюбная незнакомка, она только искала возможность внимательно рассмотреть их обеих - Эрлис, когда было незаметно, что она смотрит, а потом себя в одном из зеркал, стоявших или висевших повсюду в этих комнатах, она искала сходство.
  
   Даже без театральных туфель Эрлис была выше Луки Зомбини, ее светлые волосы затянуты в 'пучок Психеи', из которого торчали непослушные пряди, сегодня они рвались на свободу. Далли считала: то, как женщина в своем разнообразии вариантов Аккуратности справляется с беспорядком волос, может предоставить ключ к другим чертам характера, которые она скрывает, и к какому-то своему удовлетворению поняла, что Эрлис чаще ходит дни напролет после пробуждения, не утруждаясь приведением в порядок соломенных волн, хотя непослушные волосы требовали более крепких пут, чем ей казалось.
  
  Эрлис была повсюду, она ходила по дальним комнатам, почти незримо выполняя работу по дому, улыбалась, говорила мало, но дети, кажется, знали и уважали ее желания больше, чем желания своего отца. Далия позволила себе задаться вопросом, не является ли это еще одним 'эффектом': когда-то ассистентку-двойника заменили на Эрлис, которая прежде вошла в Шкаф Великой Иллюзии, также известный как Нью-Йорк, и действительно исчезла - в это поверила бы самая придирчивая публика. В этой удивительно необъятной квартире, кажется, единственным зрителем была Далия. Между ними оставалось что-то вроде зеркальной амальгамы. Если бы Далли захотела броситься в эти руки в аккуратных рукавах, ее не оттолкнули бы - она была в этом уверена, но помимо этого, там, где должно быть всё действительно важное, она видела только угольно-черный бархат отсутствия знаков. Вдруг ее держат за дуру? Что, если эти люди - не родственники вовсе, просто актерская труппа из Бауэри, между ангажементами притворяющаяся семьей? У кого здесь лучше спросить?
  
   Не у Брии. Даже устроившись ассистенткой к Брии, метательнице ножей, Далия не особо ей доверяла. Она замечала равнодушный взгляд девушки, когда отец обращался к ней 'белла', хотя он всё равно продолжал так говорить.
  
  Он явно восхищался всеми своими детьми - от наиболее очевидного будущего преступника до самого лучезарного святого.
  
  - Не путайте меня с этими неаполитанскими макаронниками, - копировал Нунци отца, - я приехал из Фриули, на севере. Мы из Альп.
  
  - Козлоебы, - уточнил Чичи. - Там едят салями из ослятины, это как Австрия, с жестикуляцией.
  
   Лука Зомбини любил объяснять в разное время секреты мастерства тем из своих детей, которые, как он себя обманывал, жаждали учиться, иногда даже показывал фокусы. 'Те, кто насмехается над нами, и насмехается над теми, кто платит, чтобы мы их одурачили - чего они никогда не видят, так это жажды. В религии это была бы жажда Бога - никто не посмел бы ее не уважать. Но поскольку это жажда всего лишь чуда, лишь противоречия данному миру, ее презирают.
  
   - Помните, Бог не говорил: 'Я сейчас зажгу свет', он говорил: 'Да будет свет'. Его первым действием было позволить свет тому, что было Ничем. Как Бог, вы тоже должны всегда работать со светом, заставлять его делать лишь то, что вы хотите.
  
   Он развернул абсолютно жидкую черноту:
  
  - Бархат магического сорта, абсолютный поглотитель света. Импорт из Италии. Очень дорогой. Окрашен, стрижен и вычесан вручную много-много раз. Обработан по тайной методике нанесения платиновой черни. Заводской контроль беспощаден. То же, что зеркала, только наоборот. Идеальное зеркало должно всё отражать, то же количество света, те же точно цвета - а идеальный бархат не должен ничего отпускать, должен удерживать свет, попадающий на него, до последней капли. Если мельчайшее количество света, которое вы можете себе представить, отскочит, одна-единственная нить, всё пропало, affondato, vero? Всё дело в свете, вы контролируете свет. Контролируете эффект, поняли, capisci?
  
   - Понятно, пап.
  
  - Чичи, немного уважения, однажды я сделаю так, что ты исчезнешь.
  
  - Сейчас! - закричали двое или трое маленьких Зомбини, прыгая по обивке кресел. - Прямо сейчас!
  
  Лука давно интересовался современной наукой и возможностями, которые она предоставляла фокусникам, в том числе, призмой Николя и иллюзионистским использованием двойного преломления.
  
  - Кто угодно может распилить свою ассистентку пополам, - сказал он. - Это один из старейших эффектов в нашем деле. Проблема в том, что ее половины всегда воссоединяются, всегда хеппи-энд.
  
  - Проблема? Должен быть несчастный конец? - удивилась Бриа. - Как в тех кровавых шоу ужасов, которые показывают в Париже, Франция?
  
  - Не совсем. Вы уже знаете про этот реквизит, - он достал маленький кристалл исландского шпата почти идеальной формы. - Дублирует изображение, два взаимных наложения, с помощью правильного вида света и правильных линз, вы можете разделять их на сцене, каждый раз немного больше, шаг за шагом, пока не станет возможным на самом деле распилить кого-то пополам оптически, и вместо двух разных частей одного тела теперь у нас две полных личности разгуливают, они полностью идентичны, capisci?
  
   - Вообще-то нет. Но...
  
  - Что? - наверное, немного защищаясь.
  
  - Это хеппи-энд. Они воссоединятся снова в одного человека?
  
  Он посмотрел на свои туфли, и Бриа поняла, что она, вероятно, единственная в этом доме, от кого он мог бы ожидать этого вопроса.
  
   - Нет, и в этом проблема. Никто не может рассчитать...
  
   - О, пап.
  
   - ... как вернуть всё на место. Я спрашивал повсюду, спрашивал у всех, у профессоров колледжей, у наших коллег, даже у самого Гарри Гудини - без шансов. А тем временем...
  
   - Не говори мне.
  
   - Да.
  
   - Ладно, сколько?
  
   - Наверное... два или три?
  
  - Porca miseria, о Боже, это четыре или шесть, да? Ты понимаешь, что тебя за это могут отдать под суд?
  
  - Это была оптическая проблема, я думал, что всё абсолютно обратимо. Но, по словам профессора Вандерджуса из Йеля, я не учел фактор времени, это происходило не всё сразу, так что были эти несколько секунд, когда время шло дальше, различные необратимые процессы, эта щель немного открылась, и этого было достаточно, чтобы стало невозможным вернуться именно в ту точку, в которой мы находились.
  
  - А я думала, что ты идеален. Представь мое разочарование. Так что эти твои существа живут жизнью двойников. Не очень-то они, наверное, счастливы.
  
  - Юристы, улюлюканье на представлениях, угрозы насилия. Джентльменский набор.
  
   - Что нам делать?
  
  - Лишь в одном уголке мира изготавливают эти предметы. На Острове Зеркал в Лагуне возле Венеции, там уже, должно быть, холдинговая компания, но они по-прежнему изготавливают и продают тончайшие зеркала для фокусников. У кого-то там должна была возникнуть идея.
  
  - А нас как раз ангажировали в театр Малибран в Венеции через несколько недель.
  
  Да, Лука Зомбини пришел сегодня домой с поразительными новостями: представление ангажировали для турне по Европе, и вся семья, включая Далию, всего через две недели должна отплыть на лайнере 'С. С. Ступендика'! Словно открыли клапан в далеком подвале - вся квартира вдруг забурлила подготовкой к путешествию.
  
  Далли улучила минутку, чтобы поговорить с Эрлис в суете повседневных дел:
  
  - Народ, вы уверены, что я вам нужна?
  
   - Далия, - она замерла, тряпка для пыли едва не выпала из ее пальцев.
  
   - В смысле, входить, как раньше...
  
  - Нет...нет, на самом деле, полагаю, мы рассчитывали на тебя. Далли, Бога ради, ты только недавно к нам пришла, и как насчет Эффекта Китайского Гонга...?
  
   - О, Бриа может это делать даже во сне.
  
  - Не знаю, если ты хочешь остаться здесь, мы сдадим квартиру в аренду тем акробатам из Восточной Румелии, не очень-то идеальная для тебя компания.
  
   - Я перекантуюсь где-нибудь. У Кэти или у кого еще.
  
  - Далия, посмотри на меня, - проще не смотреть, но девушка должна. - Я знаю, что ты никогда не собиралась оставаться. Надеяться на это - было бы слишком. Нам обеим.
  
   Она слегка пожала плечами:
  
   - Я никогда не была уверена, что ты меня впустишь.
  
  - Но ты в нашем доме, и, возможно, кто знает, ты допускаешь возможность остаться с нами? Каким-то образом...?
  
  В длинной квартире повисла тяжелая и неестественная тишина, словно предполагалось, что Зомбини находится за пределами слышимости и сейчас идеальный момент разразиться давно лелеемым шепотом:
  
   - Я была просто маленьким ребенком, как ты могла так уехать?
  
   Улыбка, почти благодарная:
  
  - Мне было интересно, когда ты задашь этот вопрос.
  
   - Я здесь ничего не ищу.
  
  - Конечно, нет, - не нью-йоркская ли резкость закралась в ее голос? - Ладно, что рассказал тебе Мерль?
  
   - Ничего плохого о тебе. Только то, что ты нас бросила.
  
   - Это достаточно плохо, должна сказать.
  
   - Он знал, что я должна сюда вернуться. Он никогда меня не останавливал.
  
  - Но никакого сообщения для меня. Никакого 'прошлое - это прошлое', ничего подобного.
  
   - Если было что-то подобное, я никогда не слышала. Возможно...
  
   Она неуверенно посмотрела на Эрлис.
  
  - Вероятно, он думал, что ты должна услышать историю от меня.
  
   - Да? Это значит, что он доверил тебе рассказать мне правду.
  
  Эрлис вспомнила, что они всё еще стоят с противоположных сторон простыни. Грациозно, как на балу, они двигались друг к другу, свернули простыню пополам, разгладили.
  
  - Я не уверена, что сейчас подходящее время...
  
   Далли пожала плечами:
  
   - А когда время будет лучше?
  
  - Хорошо, - последний взгляд в надежде увидеть младшего Зомбини, любого Зомбини, который войдет и отсрочит объяснение. - Когда мы с Мерлем познакомились, я уже была беременна тобой. Так что...
  
  Вот. Далли неожиданно оказалась на софе. Поднялось облако пыли, хрипели подушки, вокруг нее вздыхали нижние юбки. В ее мозгу возникли несколько вариантов язвительных замечаний.
  
  - Ладно, - во рту необъяснимо пересохло, - мой настоящий отец, где он?
  
  - Далия, - она энергично закивала, словно не могла расслабиться до степени равнодушия, - он погиб. Незадолго до твоего рождения. Несчастный случай с трамваем в Кливленде. Быстро. Его звали Берт Сниделл. Рыжие волосы ты унаследовала от него. Его семья по сути выбросила меня на улицу. Мерль нас приютил. И твой 'настоящий' отец - Мерль, более чем был кто-либо другой. Вот и всё.
  
   Немного.
  
  - Думаешь, это я хотела услышать? Дом. Какой-то дом. Ты, конечно, ускакала вприпрыжку, как только появилась возможность, почему было просто не бросить на свалке за городом?
  
  Откуда взялись эти слова? Не совсем из пустоты, но они были очень далеки от того, что она сейчас чувствовала...
  
  Но можете себе представить, прежде чем она придумала новую реплику для выпуска пара, полубоги театрального расписания, которые, кажется, правили в этом доме, наконец, решили вмешаться в ситуацию - зашли Нунци и Чичи в похожих белых шагреневых костюмах, они репетировали индусский шаффл и французские падения, весело не обращая внимания на гнев и ужас, царившие в комнате, у них было много новостей о предстоящем путешествии на пароходе. Так что Далли и Эрлис пришлось на время отложить разговор. Фактически это оставалось их тяжкой повинностью, пока они не поднялись на борт 'Ступендика' и не излили обиду в океан.
  
  Однажды, по чистой случайности, Мэйва встретила Стрэй, это было в Дуранго.
  
   - Вы двое не женаты, случаем?
  
   - Забавно, что ты об этом спрашиваешь, - начал Риф, но Стрэй сказала прямо:
  
   - С недавних пор, миссис Траверс.
  
   Мэйва рассмеялась и взяла ее за руку:
  
   - Я бы тебе рассказала, что за сделку ты заключила, но на это мне нужно время.
  
  - О, вас я в этом не виню, - ответила Стрэй, - хорошее воспитание здесь больше не действует.
  - Были какие-то Бриггсы в округе Урей, не твои ли родственники? Работали в лагере Бэрд, кажется?
  
  - Думаю, это могли быть кузины со стороны моей тети Аделины, они некоторое время жили в Лейк-Сити...
  
  И Риф оглянулся как раз вовремя, чтобы увидеть, что они исчезли за складом, болтая, словно пара пташек на крыше.
  
  На следующий день Риф и Стрэй ехали на поезде 'Денвер-Рио-Гранде' в Аризону, впервые вместе, вскоре они должны были расстаться. У ее друга Арчи Диппая был план, не такой отчаянно сумасшедший, как другие его планы, перегнать стадо верблюдов, которое за несколько лет до того привезли в Вирджинию, штат Невада, чтобы навьючить их мешками с солью, потом их доставили в Аризону для перевозки руды, со временем сочли нерентабельными и отпустили на волю, теперь они вернулись в свое дикое состояние, разошлись на тысячи квадратных миль пустыни Соноран, где из-за непонятных предпосылок Природы, как говорили, они начали размножаться с поразительной скоростью.
  
  - Даже, скажем, полдоллара за голову будет достаточно, чтобы бросить работу и уехать так далеко на восток, как ты захочешь - будем жить в отеле 'Риц', парни в цилиндрах будут приносить тебе всё, что ни пожелаешь, днем и ночью...
  
  Рифу больше не нужно было быть шулером, все исследования и риск ложились на плечи Арчи как основной стороны, 'неблагодарные дела - это всё, но кто не рискует - тот не пьет шампанское, так ведь говорят?'.
  
  - Так всегда в мире бизнеса, - согласился Риф, стараясь выглядеть достаточно ироничным, чтобы намекнуть на риск сумасбродства, но не слишком, чтобы не скатиться в эпатаж - эти интеллектуалы, по опыту Рифа, никогда не были такими скромными, какими казались, а некоторые из них на самом деле были чертовски обидчивы.
  
  Среди 'друзей' Рифа, деловых и личных, в основном не было хорошо знакомых с неприятностями и с тем, что сложно понять, а друзья Стрэй склонны оставаться в тени, они были преимущественно приверженцами околичностей - довольно часто это сводилось в разнообразным сплетням. Антрепренеры, посредники, скажем так, не все мужчины, конечно. Эти ее 'друзья', в целом, намного больше волновали Рифа, чем какой-либо из его 'друзей' когда-либо волновал ее. И, Боже упаси, если бы это всегда было так просто, как преследование по закону или бегство в более безопасную юрисдикцию, нет, эти странные лица, всплывавшие из ее прошлого, были полны решимости втянуть его в качестве партнера в различные предпринимательские схемы, лишь немногие из которых сулили успех.
  
  Она обычно присутствовали при всех этих дружеских беседах, наблюдала из-за перил верхнего этажа какого-нибудь игорного салуна, или смотрела сквозь матовое стекло офисной двери, словно лишь девичье любопытство заставляло ее узнать, как поладят эти две отдельные личности в ее жизни, но была достаточно готова потребовать комиссионные, обычно около 5-ти процентов, за любую из этих сделок, которые на самом деле приносили урожай. Сводничала, так сказать.
  
   И так несколько лет в той части континента они дрались, убегали, манили, возвращались... Если бы взяли карту и попытались проследить их зигзагообразный путь из города в город, туда-сюда, было бы не так просто составить маршрут, даже если бы вы вспомнили, каким диким, намного лучше, чем 'диким', этот Запад был еще не столь давно, здесь, даже в будни, когда вы тоскуете о комфорте окружной тюрьмы, да, тогда было тяжело, но что бы ни становилось вашим - ваша земля, ваш скот, ваша семья, ваше имя, неважно, насколько много или мало у вас было, вы это заработали, ни секунды не колеблясь насчет убийства любого, кто просто выглядел как человек, желающий это отобрать. Возможно, собаки учуяли запах, принесенный ветром, или за вами следил человек в непромокаемом плаще - неважно, всё было абсолютно новым, это была тяжелая воинская служба, вы каждое утро просыпались, не зная, как закончится ваш день, вы никогда не забывали получить наличные, поскольку любой недуг или животное, дикое или разорившееся, или пуля, прилетевшая с любой стороны, с легкостью могла столкнуть вас в небытие...вот почему, несомненно, в любую работу, которую вы могли получить, необходимо было инвестировать смертельный страх - Карл Маркс и компания, отлично, но что у людей здесь раньше было для получения Капитала, никаких инструментов в кредит, никаких денег на семена от банкира, только их собственный общий фонд страха, который возникал, стоило лишь взглянуть на начинавшийся день.
  
  Это бросало тень на вещи, с которыми жизнь в заведении никогда не соприкасалась, так что когда она или Риф тормозили и выходили из игры, это был не просто выход из спешки - это значило, что кто-то из них услышал о месте, о каком-то месте, еще одном, предпоследнем, месте, которое еще не попало впросак, где можно пожить какое-то время на грани того старого ежедневного вопроса, по крайней мере пока субботние ночи достаточно тихие, чтобы был слышен звон часов на ратуше, пока однажды в воскресенье не станет слишком тоскливо, чтобы захотелось протрезветь... Тогда существовало племя неких кочующих послов по особым поручениям из мест вроде этого, всё еще свободных, куда бы они ни приехали на отдых, всюду везли за собой маленький независимый кусок той далекой территории, у них было убежище размером с их тень.
  
  
  
  На новом месте Риф первым делом искал любителей азартных игр. Хотя он говорил, что ему никакого удовольствия не доставляет, как он это называл, 'загнать овцу в кошару', Стрэй несколько раз видела, что он на это соглашался, обычно перед тем, как он или она собирались покинуть город. 'Дайте нам несколько часов в вагоне-ресторане, - как он обычно выражался, - разве мы хотя бы этого не заслужили?'. Куда бы они не приезжали, это был город, в котором, раскладывая карты, ты никогда с точностью не знал, кто может достать пистолет или кинжал. Так что эти принадлежности нельзя было хранить в ящике офисного стола в Чикаго, они всегда должны были находиться под рукой.
  
  Говорил ли он когда-нибудь что? Говорил ли он 'Пожалуйста'? Нет, это звучало, скорее, как 'А все парни сейчас в Бьютте, - глубокий вздох, - пьют там 'Шон О'Фаррелл' без меня', или 'Думаю, мне нужно проехаться на диком ослике по берегам Анкомпагре', Стрэй обычно тоже приглашал и так далее. Но не было ли у нее зачастую собственных причин отказаться? Иногда она просто не хотела совершать эту классическую поездку на вокзал, чтобы его проводить, добавить немного своего хлюпанья носом к плачу на платформе, нет уж, спасибо.
  
  Они жили в конюшнях, палатках клуба 'Армия А' с засохшими пятнами крови, в номерах городских гостиниц, где стояли кровати с балдахином, просыпались в подсобках игорных домов, на барных стойках которых остались следы от пилы. Иногда пахло пылью и животными, иногда - перегретым машинным маслом, не очень-то пахло садовыми цветами или домашней едой. Но сейчас они жили в славненькой хибаре над плато Анкомпагре. Джесси непринужденно лежал среди перовых подушек и стеганых одеял чужой бабушки в ящике от динамита - идеально для младенца, потому что не было гвоздей сколотить ложе, гвозди, как известно, притягивают электричество, которого было много на этих грозовых склонах, так что коробку для младенца скрепляли деревянные колышки и клей.
  
  Когда Стрэй смотрела на Джесси, у нее было такое выражение лица - улыбка, более чем готовая снова разжечь огонь старого партнерства, словно говоря: 'Ну, мы тут ненадолго сошли на запасной путь', на что Риф, скорее всего, ответил бы: 'Лапочка, видишь, ему просто не терпится, чтобы ветер подул в его лицо, правда, обманщик?', взяв младенца на руки и кружа его лицом к полу в ковбойском танце достаточно быстро, чтобы его тонкие волосы сдуло с бровей: 'Он - дитя дорог, не так ли, Джесси, просто дитя дорог!'. Так что его родители молчали, даже при таком несомненном чуде в комнате, каждый из них думал свои думы, находясь мыслями за сотни миль отсюда.
  
  
  
  В намерения Рифа никогда не входило стать частью какой-нибудь преступной династии. 'Я думал, что имею право на обычную человеческую жизнь, как любой другой человек', - говорил он. Из-за этого у него бывали трудные дни, он так и не простил ту силу, которая подарила ему ловкость рук. Он горел желанием достичь одной цели, потом ее внезапно отняли и вместо нее назначили другую, хотел он того или нет, и вот тогда-то...
  
  На публике он притворялся бездельником, какое-то время всё шло хорошо, достаточно для того, чтобы Стрэй постоянно беспокоилась, но недостаточно для того, чтобы она поехала за ним, или, хуже того, наняла кого-то следить за Рифом вместо нее.
  
  Но в конце концов однажды, менее чем через год, он попробовал дельце слишком близко от дома, она как раз сделала крюк по дороге, когда ехала к сестре Уиллоу, и увидела Рифа, поджигавшего какой-то провод - ничего серьезного, один или два динамитных патрона, достаточно, чтобы взорвать кабельную коробку электростанции, которая обеспечивала электроэнергией один из перерабатывающих заводов Офира, глупая ухмылка и большой палец вверх. Она сидела там, Джесси выглядывал из заплечной сумки, сложила руки и ждала чего-то, потом он понял, что она ждет его объяснений. Так что, нравилось ему это или нет, он должен был быть с ней откровенен.
  
  - И когда-то собирался мне рассказать? Когда на твоей шее начнут затягивать веревку?
  
   Он притворился, что вышел из себя:
  
   - Это не твое дело, черт возьми, Стрэй.
  
   - Боже, это мое дело.
  
   - Я знаю, в том-то и проблема.
  
  - Наверное, так Кид разговаривает со своей Женщиной.
  
  Это было не просто преследование - весь смертельный пакет законов, Пинкертон и граждане дышат в спину, плюс неизвестные и невидимые другие, о которых он еще не знает, никто из них, по сути, не был приведенным к присяге недостижимым врагом, которого нельзя умиротворить, беззаветно верящим лопухом в грядущей классовой войне, содружество изнуряющего труда, как поется в песне: 'Я чувствую запах в воздухе, - ему нравилось это бормотать, - я как чертов Святоша, а это - мое официальное заявление. День приближается, братья мои. Это очевидно и не подлежит сомнению.
  
  Большую часть времени, так или иначе. Иногда - сразу после взрыва, это было - словно говорить с ними слишком громко, чтобы можно было проигнорировать этот демарш. А иногда его мучила нерешенная проблема с Дойсом и Слоутом, где бы они ни были в эти дни. Если тома 'Капитала' демонстрировали очевидный баланс в пользу вечных мук, если эти плутократы были несомненно злонамеренными людьми, тогда насколько хуже были те, кто решал за них проблемы, это нельзя было списать на неведение, не все эти люди были на плакатах 'Разыскивается' той темной текстуры, которая скорее была похожа на воспоминание, они отображали скорее дьявольскую жажду, чем сходство с каким-нибудь бандитом из реальной жизни...
  
  Да, они со Стрэй могли говорить об этом. О чем-то. Можно сказать, что могли, но они не могли.
  
  Ему больше не нужно было заботиться о Веббе. Гряда Сан-Хуан превратилась в поле боя: шахтеры Профсоюза, штрейкбрехеры, милиция, наемники владельцев шахт - все стреляли друг в друга, то и дело отправляя кого-то в односторонний переход в ту темную страну, в которой они все собрались. Они хотели привлечь его внимание, они и погибшие в других местах - Кер-д'Ален, Криппл-Крик, даже на востоке в Хоумстеде, в других точках между этими городами - все они заявляли о себе. Теперь это были мертвые Рифа, договорились, не устроили ли они гранд-оперу возвращения, чтобы напомнить ему о себе. Черт возьми. Он больше не мог сбежать от них, как из дома, полного маленьких сирот, опекуном которых неожиданно стал. Эти мертвые, эти белые всадники границы, у которых больше не было нервов, теперь действовали как агенты невидимых сил, но, как дети, сохраняли собственную невинность - невинность ранней загробной жизни, новичков, которым нужна защита от обид на этом пути загробного мира без указателей, таком безжалостном. Они так ему доверяли, словно он знал лучше, чем они, присмотр за ними... доверяли поддержание связи между ними, и он мог обмануть их веру не больше, чем подвергнуть сомнению свою собственную...
  
  Иногда он совершал ошибку и говорил это вслух, когда слышала Стрэй. Она взяла себе за правило внимательно смотреть на младенца, словно Риф подвергал его какой-то опасности, а потом начиналось:
  
  - Это не то что носить цветы на чью-то могилу, Риф.
  
   - Нет? Я думал, все мертвые разные. Конечно, некоторые действительно любят цветы, но другие лакомы до крови, ты не знала?
  
  
  - Для этого существует Шериф.
  
  Нет. Это довлело им, душам за Стеной, ничего общего с Государством или государственным правом, а особенно - с чертовым Шерифом.
  
  - Моя работа заключается в том, чтобы предотвратить столкновение сторон, - однажды попытался поучать Рифа один из этих Шерифов.
  
  - Нет, Бэрджесс, твоя работа - наблюдать, как они продолжают убивать членов Профсоюза, и чтобы никто из нас не смог им отомстить.
  
   - Риф, если они нарушили закон...
  
   - О, очковтирательство. Закон. Ты - просто маленький салунный забулдыга в их чертогах, Бэрдж. Думаешь, если кто-то тебя подстрелит прямо здесь, они хоть глазом поведут? Хотя бы пришлют цветы Лорин и вашим маленьким чавалито? Труба пневматической почты выплюнет кусок бумаги - вот и всё, новая бессловесная тварь начнет на всё закрывать глаза, нацепит эту звезду, на которой даже не указано твое имя, не говоря уж о некрологе в газетах. Можешь называть это законом, обеспечением правопорядка, конечно, если хочешь.
  
   А Стрэй он сказал:
  
   - Это слишком дорогая вещь, чтобы оставить ее в офисе, полном клоунов.
  
   - Дорогая. Господи Иисусе.
  
  - Не надо начинать плакать, Стрэй.
  
   - Я не плачу.
  
   - Ты вся покраснела.
  
   - Ты не знаешь, как выглядит плач.
  
  - Дорогая, ты уже давно думаешь о публичной казни, прости, я знаю весь этот старый коленкор: 'О, дорогой, я не хочу, чтобы тебя повесили', я это ценю, но скажи мне, что еще помимо этого?
  
  - Что еще? Ты сегодня полон задора, действительно хочешь узнать, что еще? Слушай меня, кусок говядины: тебя повесить - это я могу понять, но они могут решить повесить еще и меня. Вот что 'еще'.
  
  
  Он не заметил в этой реплике обещание, которое Стрэй искренне в нее вложила: следовать за ним даже на виселицу, если судьба приведет их туда. Но он не хотел слышать ничего подобного, черт возьми, он сразу притворился, что дело в его безопасности.
  
   - Дорогая, они не собираются тебя вешать. Они захотят тебя поиметь.
  
  - Конечно. А потом повесят.
  
  - Нет, потому что на тебе уже будет порча, им нужно только повергнуть человека в прах у своих знаменитых ножек.
  
   - Ох. Ты такое дитя.
  
   - Не жалей меня.
  
   - Я и не собираюсь. Просто повзрослей, Риф.
  
   - И что,стать таким, как вы все? Думаю, не надо.
  
  Вот что мужчина получает, если откроет сердце и поделится своими мыслями. Риф знал, что его дни в семейном динамитном деле сочтены, но были и другие способы войны, кроме взрывов. Единственное, в чем он был уверен - нужно продолжать действовать, чтобы всё было хорошо. Но пришло время, самое время было Фрэнку вступить в игру.
  
  - Я собираюсь в Денвер, попробую найти старину Фрэнка.
  
  Она приблизительно понимала, что он задумал, и на этот раз воздержалась от замечаний, просто кивком головы указала ему на дверь, укачивая на руках Джесси.
  
  Он выехал с наступлением зимы, под покровами и клобуками ночных всадников размером с гору, потрепанных и в снегу, они останавливались лишь для того, чтобы сформировать сугроб или собрать лавину, ожидающую возможности стереть с лица Земли всё, что попадется ей на пути. Потоки водослива, примерзшие к вертикальным скалам, напоминали безлистные рощи белых тополей или берез. Закаты являли собой багровые огненные смерчи, пронизанные ослепляющими оранжевыми прожилками. Другие всадники, которых он встречал, были дружелюбно настроены по отношению к собратьям-кавалеристам из войск, не собиравшихся спускаться в долины, на южные пастбища, словно остаться в горах было для них делом чести, каким-то бессрочным злоключением на высоте, и происходить всё должно было именно здесь, среди этих белых вертикальным поверхностей, потому что нигде больше это ничего не значило бы. Они крепили свои захудалые хибарки к горе стальным тросом и скреперным блоком - пусть ветер ревет и проваливается к чертям.
  
   А на следующее утро они выходили собирать куски крыш и дымоходов, и всё, что еще не улетело в Мексику.
  
  Когда высота перешла в царство неземного, шансы борьбы за жизнь казались слишком несущественными, чтобы принимать их во внимание. Слой снега в городах становился глубже, он укрывал улицы до окон, а потом - и до верхних этажей, с севера дул всё более лютый ветер, больше ничто здесь, никакие здания или планировка улиц, не казалось более прочным, чем ночной бивуак, к весне здесь будут лишь призраки и скорбь, руины из почерневшего дерева и разбросанных камней. Конечно, иногда это были просто человеческие представления о том, что могло бы быть - кто-то приезжал сюда из Техаса или Нью-Мехико, или даже из Денвера, и всё тут выглядело так, словно ничто не может выжить, и о чем только люди думали, когда строили здесь свои жилища.
  
  Риф ехал на январском жеребчике по имени Борраска - он был маловат, но быстрый и толковый, и дрессированный, как большинство лошадей в этом краю - такая здесь была топография, на нем можно было подняться на любую гору или спуститься вниз, здесь он даже лучше сохранял равновесие. Они ехали по долине, по обе стороны которой собирались лавины.
  
  Подобно горам и ручьям, и другим неотъемлемым чертам ландшафта, у каждой лавины в Сан-Хуане было имя - неважно, когда она сошла в последний раз. Некоторые сходили по пару раз в день, другие вряд ли когда-то сходили вообще, но все они были - словно резервуары чистой потенциальной энергии, пребывали там наверху в состоянии готовности и ждали подходящего случая.
  
   Под одной из них Риф как раз проезжал - ее звали Бриджит МакГонигал, ее назвал так владелец шахты, потом вернувшийся на восток, в честь жены, имевшей обыкновение приходить в абсолютно непредсказуемый момент.
  
  Риф услышал взрыв высоко наверху, эхо его скатилось по склонам, как опытный подрывник он мог сразу же сказать, что это был не динамит, не слишком сдержанный, это сотрясение больше напоминало рваную кляксу дымного пороха, так что о развлечениях Национальной гвардии с гаубицами не могло быть и речи, хотя обычно пороховые заряды использовались только для устранения большой массы снега, а не бурения в ней скважин, и зачем это могло понадобиться в такой серый и безлюдный день, особенно - так высоко по склону, где существует риск вызвать сход лавины...
  
  
   О, а это что, черт возьми?
  
  Вот он - разбивающий душу грохот, несущийся вниз, растущий и заполняющий собою весь день, яркое облако поднялось до неба, которое он еще видел в том направлении, всё вокруг внезапно поглотил полумрак, они с Барраской сбились с пути. Рядом не было ничего, что могло бы поддержать. Борраска, будучи животным большой смекалки, освободился из поводьев и с громким ржанием начал как можно быстрее выбираться оттуда. Рассчитав, что жеребчик будет действовать эффективнее без веса седока, Риф выбрался из стремян и скатился в снег, упал и встал как раз вовремя для того, чтобы оглянуться и лицом к лицу столкнуться с огромной катящейся вниз стеной.
  
  Потом он будет задавать себе вопрос, почему он как можно быстрее не скатился вниз, будет планировать, как можно было попытаться выгрести из снега, если бы он оставался в живых достаточно долго. Почему-то он хотел окинуть всё последним взглядом. Сразу же заметил, что лавина отклонилась немного в другом направлении, двигалась под углом слева от него, и не так быстро, как ему казалось сначала. Потом он рассчитал, что его спасла погода, необычайно мягкая на той неделе, почти как весной, благодаря этому лавина была мокрой и достаточно медленной для того, чтобы какой-то счастливый выступ рельефа направил ее в благоприятное русло и весь этот обвал прошел мимо него. Такие случаи известны. У всех жителей гор есть своя история про лавину, лавина накрывает, а потом сходит - любимое из бессчетного множества чудес...
  
  Огромное облако, теперь - покрывало милосердия - висело между Рифом и горой, давая ему несколько минут на то, чтобы покинуть прицельную линию и надеяться, что они, кем бы они ни были, поверят, что им удалось его убрать. Он пустился бежать, насколько это было возможно в мокром снегу, к американским горкам тропы, и первое, что он увидел, благополучно преодолев эти сводящие с ума препоны - Борраску, неспешно идущего уже внизу по следующему отрезку пути, держа курс обратно на конюшню в Орее. Не имея никакой возможности узнать глубину снега и даже в детстве не предаваясь тем формам безумия выходцев из скандинавских стран, которые зимой практиковались в этих горах, Риф снял непромокаемый плащ, сложил его, как непритязательные салазки, взобрался на них, сжал в руках шляпу, и, упорно пытаясь не кричать, скатился через отвесную кромку вниз в обрывистую белую неизвестность, у него были туманные мысли о следовании курсу, который помог бы ему перехватить Борраску, он бормотал все известные ему молитвы о том, чтобы на его пути не встретились скрытые камни. Приближаясь к тропе внизу, он подумал, что мог бы передвигаться немного быстрее, преодолеть фут или даже два, потом скатиться на бок и затормозить, он почти перелетел через дорогу и приблизился к следующему уступу, действительно отвесному, можно даже сказать, вертикальному. Но ему удалось остановиться перед выступом, он проехал шесть-семь футов и врезался в небольшой сугроб, преградивший ему путь. Он лежал на спине минуту, смотрел на небо. Подошел Борраска, смотрел на него с интересом, но не был удивлен.
  
  - Не помню, чтобы говорил 'я вернусь', - поприветствовал его Риф, - но рад тебя видеть снова, тем не менее, пойдем посмотрим, как далеко сошла лавина.
  
  Джейк с кольтом следил за тем, как Риф сел на коня и они продолжили свое путешествие.
  
   Они добрались в Орей, не встретив других всадников, но кто-то всё время смотрел на них в полевой бинокль. Риф выглядел жизнерадостным, поскольку для Ассоциации владельцев шахт (а кто еще это мог быть?) он умер, а потом родился заново.
  
  - Говорю тебе, это второе рождение, - шептал он коню, который, судя по его подчеркнуто человеческой манере поведения, понимал, в индуистском смысле, что имеет в виду Риф.
  
   - Быстро ты вернулся.
  
   Он рассказал ей, что случилось.
  
   - Ничего другого не оставалось.
  
  - Угу. Ты оставил меня тут одну, зима на носу и ребенок плачет.
  
  Он почувствовал знакомую глухую вибрацию страха по оси симметрии, страх расходился к ладоням и пальцам. Она так на него смотрела. Тут ничто не помогло бы. Но он сказал:
  
  - Вместе мы всегда находим дорогу обратно. Правда?
  
   Ее взгляд остался прежним.
  
   - Что изменилось? Младенец, конечно, а что еще?
  
   - Разве я что-то говорила, Риф.
  
  Ей-богу, она больше не будет повышать голос. Никогда. Никогда, черт возьми, больше, к этому времени, конечно, она была намного ближе к тому, чтобы позволить событиям развиваться без ее участия, а тут он тараторит без остановки:
  - Я не хочу, чтобы кто-то из вас пострадал, всё, что мне известно - эти парни сейчас там в горах, только и ждут, когда здесь откроется дверь. Ты разучилась говорить? Прибереги это для следующей нашей встречи.
  
   Она не хотела, на самом деле нет:
  
  - Уиллоу может забрать малютку Джесси на некоторое время, он будет в безопасности у них с Холтом, но я не знаю, что будет с тобой, ты просто дубина стоеросовая, тебе нужен кто-то, кто будет прикрывать тыл...
  
   Все эти годы, чертовы годы ругани, это никогда не приходило ей в голову. Трусливые мольбы этой жены из заведения. Зная, что он, его мимолетная тень уже скользила к порогу, эта обреченная оболочка, которую она любила, пивной живот и всё остальное - теперь это были лишь детали. Господи, как она, никогда не молившаяся, молилась сейчас, чтобы они, кем бы они ни были, уехали с перевала, она хотела, чтобы он получил хотя бы крохотный шанс остаться в живых, жить где-то.
  
  - Первый гром с востока, любимая. Индейцы зуни говорят, что это примета окончания зимы, именно тогда я вернусь...
  
   Джесси спал, Риф тихо поцеловал его в лоб и вышел из дома.
  
   Вот как Риф укрылся под личиной страдающего расстройством нервов выходца с Восточного побережья Трэпстона Чизли III, он учился казаться более неуравновешенным, чем был на самом деле, одевался, как хлыщ, не способный сесть на лошадку карусели, проник в Денвер, чтобы брать уроки танцев у некой мадам Обержин, заставил ее поклясться, что она будет хранить всё в тайне, под страхом древнего проклятия шамана штата Юта. Он начал пользоваться одеколоном и тем же сортом помады для волос, что и немецкий кайзер Вильгельм, хранил свой динамит, детонаторы и различные механизмы для взрывных машин в специально подобранном и украшенном монограммой саквояже из крокодиловой кожи, который ему подарила дерзкая и ненасытная Руперта Чирпингдон-Гройн, путешествующая англичанка - он был очарован тем, что она воспринимала как противоречия своего характера, но не игнорировал полностью сигналы опасности, встречавшиеся на пути.
  
  - Дорогая миссис Чирпингдон-Гройн, вы не должны расстраиваться из-за меня слишком сильно, хотя, признаю, я пошалил на кухне с той малышкой Юп Той и так далее, но вы просто должны меня простить - что может значить нераспустившийся цветок лотоса для того, кто провел хотя бы мгновение с вами, обворожительная, желанная миссис Чирпингдон-Гройн...
  
  
  Сама Юп Той ждала его у огромного ледогенератора среди убиравших лед девушек в укороченных платьях с пайетками, ее разрисованное лицо напоминало фарфоровую маску в свете керосина, льющегося откуда-то снизу, она всматривалась пристально, кусала ногти, невозмутимой она могла бы показаться лишь такому игнорирующему окружающих человеку, как Руперта. Для тех, кто больше ценил ее достоинства, ее разум был открытой книгой, и многие начали осторожно отходить, предчувствуя надвигающиеся неприятности.
  
  В неосвещенных глубинах огромного устройства паровой молот неустанно разбивал блоки сырого льда, пар поднимался и пыхтел, смешение всех агрегатных состояний воды сразу, сквозь которое девушки, убирающие лед, направляемые метрдотелем с парой кастаньет, разъезжали на роликах между столами, доставляя оцинкованные ведерки с чеканным названием заведения, до краев наполненные холодным веществом в твердой фазе.
  
  Риф присоединился к разгульному салону неврастеников, в котором царила Руперта, путешествующих от одного термального источника к другому в поисках вечной молодости или в попытке убежать от груза времени, когда искал достаточно импульсивных или невнимательных картежников, за счет которых можно курить гаванские сигары и пить шампанское по 3,50 доллара за кварту, а Руперту то и дело поражали его индейские безделушки из серебра и ляпис-лазурита, она долго ломала голову и решила, что он - белый дикарь, притворяющийся денди. Но это не мешало им устраивать загулы в среднем раз в неделю, незабываемые скандалы, заставлявшие окружающих разбегаться по закуткам, не зная, какое расстояние будет безопасным. В перерывах между этими дебошами Риф вел длинные бессвязные разговоры со своим членом о том, что нет смысла сейчас особо скучать по Стрэй, но это только уменьшало желание - не к одной Руперте, а вообще ко всем, к Юп Той или к кому угодно, кого они могли встретить во время своих путешествий.
  
  В конце концов, они разъехались в Новом Орлеане после постоянной туманной головной боли ночи, которая началась в заведении месье Пешо, где коктейль 'Сазерак', который, говорят, изобрели там, по мнению Рифа, не шел ни в какое сравнение с коктейлем, который подавали в баре Боба Стоктона в Денвере, а вот их 'Абсент фрапе' - совсем другое дело. Заправившись топливом, компания переместилась во Французский квартал в поисках 'более экзотических' средств опьянения - в смысле, если зайти слишком далеко, некоего порошка зомби. Этой ночью Руперта была в облегающем костюме из черного бенгалина с воротником 'Медичи' и манжетами из шиншиллы-метиса. Под костюмом только корсет и чулки, в чем Риф имел возможность убедиться ранее во время их привычных вечерних рандеву.
  
  
  
  В этом городе вскоре становилось очевидным: то, что вы видели с улицы - не то что не 'вся история', но даже не картинка на обложке. Настоящая жизнь таилась в глубинах городских кварталов, за витиеватыми железными воротами, и в черепичных галереях, которые могли тянуться на много миль. Раздавались слабые отголоски музыки, сумасшедший забой, банджо и горны, глиссандо на тромбоне, профессора борделей играли на пианино так, словно попадали по клавишам между клавиш. Магия вуду? Менее всего это было связано с вуду, магия вуду царила здесь везде. Невидимые стражи обязательно сообщили бы вам об этом, самые толстые шеи можно было здесь заподозрить в том, что они предостерегают о покалываниях Невидимого. Запретного.
  
  А тем временем ароматы местной кухни: колбаски чоризо, суп из стручков бамии, лангуст, томленый на пару, и креветки, кипяченые в сасафрассе, доставленные из краев, которые вы никогда не видели, добивали то, что оставалось от вашего здравомыслия. Повсюду на улицах бесшабашные негры. Так называемые Итальянские Беспорядки - их причиной стало предполагаемое убийство шефа полиции итальянской Мафией, еще не потускневшее в памяти горожан, дети любили приставать к незнакомцам, независимо от того, были ли они итальянцами, с вопросом: 'Хто убыл шефа?', не говоря уж о 'Сестру твою в задныцу'.
  
  В конце концов они осели в 'Грас-Холле' мамаши Тант, мюзик-холле неподалеку от Пердидо-Стрит в центре квартала злачных мест.
  
  - Да, это, без сомнений, очаровательная виньетка, - кричала Руперта, -- но, роднулечки мои, музыка!
  
  'Наркотик' Бридлав и его 'Веселые негры' - оркестр этого заведения, и у всех было предостаточно времени, чтобы прокомментировать вкусы Руперты. Несколько посетителей даже подошли и пригласили ее танцевать, этого было достаточно, чтобы повергнуть ее в странное улыбчивое оцепенение, из-за чего они уходили с недоумением во взгляде, после чего она оглядывалась на Рифа с возмущением, если не в панике.
  
  - Ты собираешься просто сидеть тут, пока эти ухмыляющиеся негры оскорбляют нас обоих?
  
  - Это как? - достаточно добродушно спросил Риф. - Взгляни, видишь, что делают эти люди? Это называется 'танцуют'. Я знаю, ты танцуешь, я видел.
  
   - Эта музыка, - проворчала Руперта, - годится только для самого скотского совокупления.
  
   Он пожал плечами:
  
   - Это ты тоже делала, я видел.
  
  - О Боже, как вы мерзки. О чем я только думала? Впервые мои глаза открылись, и вы предстали передо мной во всей красе - ты и твоя психически больная страна, фактически разорвавшая себя на части за пять лет этих гонок возвращения в джунгли. Элджернон, мы уходим отсюда немедленно.
  
   - Увидимся в отеле?
  
   - Думаю, вряд ли. Твое место - где-нибудь в вестибюле.
  
   Вот так вот просто она и ушла.
  
  Риф закурил сигарету с табаком и марихуаной и начал обдумывать свое положение, а вокруг заразительные мелодии и ритмы продолжали перекраивать ночь. Чуть погодя, расправив плечи, он подошел к улыбающейся молодой женщине в ошеломительной шляпе с перьями и пригласил ее танцевать. Он заметил беглый оценивающий взгляд, которым она его наградила, но этот внимательный взгляд всё же был на полторы секунды дольше, чем те, которыми его одаривала когда-либо Руперта.
  
  Когда 'Наркотик' со своей бандой решил сделать перерыв, Риф спросил у него:
  
   - Что это пили все за вашим столом? Можно мне попробовать?
  
   - Джин с тоником 'Рамос'. Возьми себе один тоже.
  
  Бармен долго взбалтывал коктейль в длинном серебряном шейкере под медленную внутреннюю синкопу.
  
  Когда Риф принес напитки, за столом кипела дискуссия о теории Анархизма.
  
   - Ваш собственный Бенджамин Такер писал о Земельной лиге, - говорил юноша с явным ирландским акцентом, - в таких пылких выражениях, дескать, мир ближе всего подошел к идеальной Анархистской организации.
  
  - Здесь нет внутреннего противоречия, - прокомментировал 'Наркотик' Бридлав.
  
  
  
  - Я заметил то же самое, когда играл ваш оркестр, невероятная социальная согласованность, словно у всех вас один мозг.
  
   - Конечно, - согласился 'Наркотик', - но это нельзя назвать организацией.
  
   - Как вы это называете?
  
   - Джаз.
  
  Ирландец представился Рифу как Вольф Тоун О'Руни, странствующий мятежник, хотя нет, быстро добавил он, фений - более точное определение, хотя ему это определение казалось, поскольку он из семьи, члены которой состоят в Земельной лиге, его отец и дяди с обеих сторон - среди учредителей, далеко не полным.
  
  - Эти люди изобрели бойкот, - Риф сделал вид, что вспоминает.
  
  - И замечательный метод, если вы бывали в нашей глубинке, в Слиго и Типперари, и всё такое. Будоражит ум кровожадных бриттов, кроме того, иногда заставляет их прекратить свои злобные неистовства. Но в городах сейчас...
  
  Немного помолчав, Вольф Тоун начал взволнованно щебетать:
  
  - В любом случае, спасибо небесам за эти великие и прекрасные США и всё их изобилие, водопад пенни, монет в пять и десять центов, потому что без них мы замерзли бы и погибли, как картошка в сезон крепких морозов.
  
   Он как раз вернулся из турне по американским городам, где собирал деньги для Лиги, особенно его впечатлила борьба за свои права шахтеров Колорадо.
  
  - Я надеялся, пока буду там, как-то встретиться со знаменитым бомбистом Дикого Запада, известным как Кизелгур Кид, но, к сожалению, с некоторых пор о нем ничего не слышно.
  
  Риф не очень-то знал, что ответить, но, понимая, что отвести взгляд прямо сейчас - плохая идея, сидел молча, смотрел в лицо ирландца, на котором, как ему показалось, на мгновение увидел некий свет. Но вскоре Вольф Тоун вновь погрузился в свое любимое состояние черной меланхолии, которое Риф со временем научился распознавать как метафорическое устройство, в недрах которого таится смертельный механизм в ночной мгле.
  
  - Эти белые - народ угрюмый, - заметил 'Наркотик' Бридлав.
  
  - А вы, парни, слишком много улыбаетесь, - парировал Вольф Тоун. - Ни за что не поверю, что кто-нибудь может быть всё время так счастлив.
  
  - Сегодня ночью, - ответил 'Наркотик', - мы счастливы, потому что у нас закончился ангажемент в 'Бастионе' на Ред-Онион, - на мгновение закатив глаза, музыкальное братство было наслышано об этом синониме угрозы, - и после этого остались живы, чтобы рассказать о пережитом. Кроме того, не хотим разочаровывать множество белых любителей музыки, пришедших сюда ради этого зубного блеска. А еще, конечно, мне нравятся здешние свиные отбивные! - добавил он громче, заметив, что владелец заведения его слышит и пытается намекнуть, что 'Веселым неграм' пора возвращаться к работе.
  
  Когда джаз-банд снова начал играть:
  
  - Сначала я тебя принял за очередного чертова английского идиота, как вся эта толпа, с которой ты сюда пришел, - сказал Вольф Тоун O'Руни.
  
   - Она меня выгнала, - признался Риф.
  
  - Нужно где-то остановиться? Наверное, не первый класс, к которому ты привык...
  
   - Я тоже жил не в отеле 'Сент-Чарльз', если подумать.
  
  Вольф Тоун ночевал на 'Ду Эспесез', ранчо для путешественников в луизианском стиле в недрах квартала красных фонарей, где было полно различных сорвиголов, большинство из которых ожидало пароходов, чтобы уплыть из страны.
  
   - Это Флако, у него, возможно, то же пристрастие, что у тебя.
  
   - Он имеет в виду химию, - сказал Флако, понимающе нахмурившись.
  
  Риф метнул взгляд на ирландца, жестами указывавшего на себя с видом оскорбленной невинности.
  
   - Это такое сообщество, - сказал Флако, - и все парни спустя некоторое время друг друга знают.
  
   - Я - скорее подмастерье, - предположил Риф.
  
   - Сейчас все говорят о Европе. Все Власти планируют, как лучше перемещать войска, естественно подумать о железной дороге, но кругом эти горы, которые всё замедляют, так что нужны туннели. Вдруг по всей Европе принялись взрывать большие и маленькие туннели. Когда-нибудь работал на проходке туннелей?
  
   - В некотором роде, - ответил Риф. - Возможно.
  
   - Он, - начал Вольф Тоун.
  
   - Да, брат O'Руни. Я ... ?
  
   - Не политический, как мы, Флако.
  
   - Не знаю, - сказал Риф. - Впрочем, вы тоже. Надо об этом подумать.
  
   - Нам всем, - сказал Вольф Тоун O'Руни. В его глазах горел тот же свет, что и прошлой ночью, когда зашла речь о Кизелгуре Киде.
  
  Это была уже старая уловка, естественная, как проглотить слюну. Где-то в глубине души он пожал плечами. Пытаясь не вспоминать о Стрэй и Джесси.
  
   - Мы смотрим на мир, на правительства во всем их разнообразии, одни с большей степенью свободы, другие - с меньшей. И мы считаем: чем более репрессивно Государство, тем больше жизнь в нем напоминает Смерть. Если смерть - это переход в состояние полной несвободы, значит, государство находится в пределах Смерти. Единственный способ решения проблемы Государства - контр-Смерть, известная как Химия, - сказал Флако.
  
  Он выжил в Анархистских битвах по обе стороны Атлантики, в частности, в Барселоне в 90-х. Разозлившись из-за взрыва в театре 'Лисеу' во время представления оперы Россини 'Вильгельм Телль', полиция устроила облаву не только на Анархистов, но и на всех, кто каким-либо образом мог противостоять режиму или хотя бы помышлял об этом. Тысячи человек арестовали и отправили 'в горы', в крепость Монжуик, склонившуюся над городом, словно головорез, только что на этот город напавший, а когда темницы были заполнены, узников начали приковывать цепями на военных суднах, превращенных в плавучие тюрьмы, стоявшие на якоре в гавани.
  
   - Чертова испанская полиция, - сказал Флако. - В Каталонии они - оккупационная армия. Все узники 93-го года, которые не были Анархистами до того, как попали в Монжуик, быстро вникли в суть вопроса. Это было - словно вновь обрести старую религию, которую мы почти забыли. Государство - зло, его божественное право происходит прямиком из Ада, и мы все отправились в Ад. Некоторые вышли из Монжуика разбитыми, умирающими, с неработающими половыми органами, потерявшими дар речи от запугиваний. Кнут и раскаленное железо, конечно, очень для этого эффективны. Но все мы, даже те, кто голосовал и платил налоги, как добрые буржуа, вышли с ненавистью к Государству. Под этим нецензурным словом я, конечно, также подразумеваю Церковь, латифундии, банки и корпорации.
  
  Каждый из жильцов 'ДУ ЭСПЕСЕЗ' ждал свой собственный дружественный к изгоям корабль - их в любой момент стояло несколько в фарватере...словно прежде были легендарные счастливые времена Американского Анархизма, теперь доживающего последние дни, после того как анархист Чолгош убил Мак-Кинли: теперь только 'беги, Анархист, беги', нация позволила себе погрузиться в новый цикл мании Красной Угрозы, словно вернулась в 70-е, в реакцию на Парижскую коммуну. Но если так, должно существовать убежище - высоко в свежем воздухе, над морем, где-то, где могут укрыться все Анархисты, сейчас, когда опасность столь огромна, место, которое легко можно найти даже на дешевых картах Мира, архипелаг зеленых вулканических островов - каждый со своим собственным диалектом, находящийся слишком далеко от морских путей, чтобы его использовали в качестве угольного порта, пункта пополнения запасов соли, топливной заправки, источника соблазнительных минералов, драгоценных или полезных, так что эти острова навсегда остались неуязвимы для бед и ошибок, заражающих политику Европейского материка: это место обетованное обещано им не Богом, который требует от обычного Анархиста слишком многого, оно обещано скрытой геометрией Истории, которая должна включать в себя где-то хотя бы одну точку безопасного сопряжения ненавистных меридианов, каждый день проходящих мимо, безлюдных, друг за другом.
  
  Вольф Тоун O'Руни направлялся в Мексику, где надеялся найти партию 'сельскохозяйственной техники', словно растворившуюся при транспортировке, техника предназначалась для людей, связанных с Лигой - он рассказывал без подробностей. Флако каждое утро искал в газетах название трампового судна 'Деспедида', следовавшего в Средиземное море, среди его портов захода, кажется, была Генуя, город не хуже других, где можно начать поиски работы по проходке туннеля. Он убедил Рифа ехать с ним. Они любили собираться в кафе возле 'Грас-Холла' мамаши Тант, куда 'Наркотик' Бридлав приходил со своими друзьями - джазовыми музыкантами под утро, после того как всю ночь играли в дыму и речном тумане, проникавшем в двери и окна... Они сидели там, вдыхая ароматы только что открывшегося рынка, ели пончики бенье и пили кофе из цикория, спорили о Бакунине и Кропоткине, в целом, как заметил Риф, сохраняя беззаботность, потому что было важно не привлекать к себе внимание. Это были США, в конце концов, страх тут был разлит в воздухе.
  
  Однажды Риф застал Вольфа Тоуна O'Руни, который разрезал на две половины картошку с таким виноватым видом, словно собирал бомбу.
  
   - Неисповедим и разнообразен Путь Картошки, - заявил Вольф Тоун. Он придавил свежеобнаженную мякоть картошки к документу, лежавшему на столе, и у него получилась идеальная копия мокрой печати, затем перенес ее на паспорт, процесс подделки которого, кажется, был в самом разгаре.
  
   - Твой пароход прибыл, - догадался Риф.
  
   Вольф помахал документом:
  
   - Эусебио Гомес, a sus órdenes, к вашим услугам.
  
  Ночью накануне отплытия Вольфа он, Риф и Фласко сидели у реки, пили местное пиво из бутылок и смотрели, как на город опускается ночь.
  
   - Невесомая, как вуаль вдовы, - заметил молодой ирландец, - разве это не проклятие бродяги - это опустошение сердца, которое мы чувствуем на закате каждого дня, неспешная излучина реки на полминуты ловит последний свет, беременный городом во всей его густоте чуда, во всех возможностях, которые никогда не сосчитать, а уж тем более - не прожить нашему брату, мы просто проходим мимо, мы - уже призраки.
  
  Приходилось проводить месяцы, казавшиеся годами, попусту слоняясь вокруг пустой схемы затенения, дешевого авантюрного романа о Старой Мексике - негодяи-гринго в изгнании, внезапные смерти, правительство, которое уже пало, но еще об этом не знает, революция, которая никогда не начнется, хотя тысячи уже умирают и страдают во имя нее.
  
   Он встретил Эвболла Оста однажды ночью в салуне где-то... не хочется говорить 'в треклятом', но, по крайней мере, в недостаточно благословенном турне ангажемента 'Гастон Вилла и его Безумные Бандольеро'. Для Бандольеро граница была в некотором роде асимптотой - они могли подходить к ней настолько близко, насколько хотели, но никогда ее не пересекали. Словно тот факт, что его отец был чарро, сковывал запретом весь род Гастона: он понимал, что въезд в старую Мексику требует от него чего-то вроде дара благодати, и сомневался, что его душа наделена этим даром.
  
  Эвболл был молодым парнем из округа Лейк, проездом в Вета-Мадре. Семья, катавшаяся в деньгах Лидвилла, согласилась высылать ему две сотни долларов в месяц, американских не-песо, чтобы он жил там и попытался зарабатывать своими навыками в горной промышленности. Если он выживет после употребления воды и столкновений с бандитами, почему бы и нет, однажды ему могут разрешить вернуться в Штаты, может быть, даже обретет какое-то незначительное будущее в Бизнесе.
  
   - Больше металлург, чем горнопромышленник, - признался Эвболл.
  
   Кажется, у Фрэнка были какие-то дела в Лидвилле с Топледи Остом.
  
   - Дядя Топ. Конструировал хоры для исполнения 'Камня веков'. Ты, случайно, не тот парень с магнитами?
  
   - Это был я. В последнее время вынужден искать новую сферу деятельности.
  
  Эвболл посмотрел на Галандроном, начал что-то говорить, но потом решил, что лучше не надо.
  
   - Вы знакомы с процессом пацио?
  
   - Слышал о нем. Мексиканский процесс добывания серебра. Мы, гринго, называем это оборотной амальгамацией. Должен сказать, процесс довольно длительный.
  
   - Обычно для стопроцентного восстановления требуется приблизительно месяц. Моей семье принадлежат несколько шахт в Гуанахуато, меня отправили на них взглянуть, сказали, что хотят их модернизировать, надо посмотреть, можно ли поторопить события.
  
   - Познакомь мексов с радостями процесса Уошо, им должно понравиться.
  
   - Они привыкли тратить свое время, процесс пацио традиционен в Гуанахуато - ртуть дешевая, руды, как правило, легко обогащаемы, нет особых причин менять процесс, кроме фактора времени. Так что, я считаю, пусть остается как есть, моя родня просто хотела, чтобы я уехал из страны.
  
  Он был скорее растерян, чем зол, но Фрэнк рассчитывал, что всё изменится.
  
   - Может быть, они хотят быстро вернуть свои инвестиции, - сказал он осторожно. - Это понятно.
  
   - Ты знаешь тамошние края?
  
   - Нет, но я много думаю о них в последнее время, и расскажу тебе, почему, поскольку ты увлекаешься металлургией.
  
  
  Он начал рассказывать Эвболлу об аргентауруме, но Эвболл его опередил.
  
   - Сдается мне, что на самом деле тебя интересует - так это исландский шпат, - сказал Эвболл.
  
  Фрэнк пожал плечами, словно стеснялся признаться, насколько сильно он его интересует.
  
   - Здесь его называют espato. Иногда можно услышать espanto, это что-то ужасающее или невероятное, в зависимости от обстоятельств.
  
   - Словно смотреть на человека сквозь достаточно чистый образец и видеть не только его, но и его призрак рядом?
  
   Эвболл посмотрел на Фрэнка несколько удивленно.
  
   - Вдоволь причин пойти мурашкам по коже во время этих скитаний. Espantoso, мужик.
  
   - В смысле, кальцит - интересный минерал, но, собственно говоря, мне пригодилась бы работа.
  
   - Конечно, они всегда нанимают людей. Поехали вместе.
  
   - Ненавижу бросать свой инструмент, - он взял Галандроном. - Как раз, когда я учился играть... Вот, послушай.
  
   Это была мексиканская мелодия на основе какого-то маршевого ритма, но с теми неповторимыми паузами и синкопами, свойственными территории 'к югу от границы'. Парочка Бандольеро подошли с гитарами и начали бренчать по струнам, и немного погодя трубач Пако перенял соло у Фрэнка.
  
   Эвболл был изумлен.
  
   - Это частица Мексики, они переносят тебя прямо в каталажку, просто насвистывая мелодию.
  
   - 'Ла Кукарача'? Это чья-то подружка, любит курить траву 'грифа', что в этом плохого?
  
   - Генерал Уэрта, - сообщил ему Эвболл, - жестокий и кровожадный, если уж он предпочитает убивать даже своих приближенных, тебе лучше не попадаться ему на глаза, потому что он, конечно же, уладит вопрос со свистящим гринго. Тебе не завяжут глаза и не дадут бесплатную сигарету.
  
   Так что железо к железу и без оглядки навстречу судьбе, Фрэнк и Эвболл неслись в Бахио накануне поворота в истории. Они пересекли границу в Эль-Пасо, приехали в Гуанахуато на поезде, Торреон, Закатекас, Леон, и в конце концов сделали пересадку в Силао, без сна, в тревоге, дорожные рубашки в зловещих пятнах от сока местных ягод. Во время переезда через заросли мескито в небе парили ястребы Сьерра-Мадре, на пути встречались высохшие ручьи аройо, горы рудных отходов, тополя в черном поле, тлачикеро везли на спине овечьи бурдюки, полные свежего сока агавы, который должен перебродить, а кампесино в белом стояли в ряд на обочине, у кого-то оружие в кобуре, кто-то с пустыми руками смотрел на проезжающий поезд, с 'ничего не выражающим лицом', как любили говорить гринго, выглядывали из-под полей шляп, ожидая храмового праздника, или прибытия решающего сообщения из Столицы, или возвращения Христа, или его отбытия навсегда.
  
  На станции Гуанахуато североамериканцы, пуская клубы дыма чистейшими сигарами 'Веракрус', вышли из вагона под полуденный ливень, и побежали в укрытие под неоцинкованной односкатной крышей, по которой так дубасил проливной дождь, что никто там не мог говорить или слушать. Там, где крыша совсем проржавела, вода лилась почти гневно.
  
   - Цинк ценой несколько песо решил бы проблему, самое то, - прокомментировал Фрэнк, и Эвболл, его не слышавший, пожал плечами.
  
  К ним подходили продавцы жвачки, солнцезащитных очков, соломенных шляп и огненных опалов, шокирующе молодые женщины, дети, предлагавшие поднести их багаж и начистить их ботинки, слоняющиеся в надежде кучера гостиничных двуколок, предлагавшие задуматься, где гости будут сегодня ночевать - все, кому можно было отказать, вежливо погрозив пальцем.
  
  Старый каменный город пах домашним скотом, водой из скважин, нечистотами, серой и прочими отходами горной металлургии... Сюда доносились звуки всех невидимых кварталов города - голоса, грохот пестов для дробления породы, звон церковных колоколов, сообщающих время. Звук отражался от каменных стен и усиливался на узких улочках.
  
  Фрэнк устроился на работу в 'Эмпресас Остианас С.А' и довольно легко вник в суть процесса амальгамации. Они с Эвболлом вскоре пристрастились к жизни завсегдатаев кантин, единственное неудобство которой заключалось в том, что Фрэнк воображал, будто то и дело ловит на себе странные взгляды, словно люди думают, что узнали его, хотя причиной тому мог быть напиток пульке или отсутствие сна.
  
  Когда он спал, ему снились короткие насыщенные сны, почти всегда про Дойса Киндреда. 'Я не здесь, - приговаривал Дойс. - Я за много миль отсюда, дурачина. Нет, не иди в тот переулок, callejón. Ты меня там не найдешь. Мексика для тебя - идеальное место. Очередной облажавшийся гринго'.
  
  Сны сменяли друг друга, но было кое-что странное - одна и та же запутанная тропинка, ведущая в гору, сначала мощеные переулки, сменявшиеся утрамбованным грунтом, дорога то и дело изгибалась, иногда захватывала крыши и узкие переходы, и лестницы ветхих жилищ, часто заброшенных, крошечных, серых, пыльных, обваливающихся, от крыши до порога они громоздились на крутом горном склоне. Фрэнк каждый раз просыпался в уверенности, что где-то в этом дневном городе существует реальная копия увиденного.
  
  Началась Страстная неделя, Semana Santa, неделю никто не работал, так что у Фрэнка и Эвболла была возможность побродить по городу в поисках неприятностей, с которыми они еще не сталкивались. Поскольку улицы были узкие, словно переулки между высокими стенами, большая часть города казалась в некотором роде тенью. В поисках солнечного света они шли в гору, и вскоре, когда свернули за угол, Фрэнка охватило самое странное чувство из тех, которые он когда-либо здесь испытывал:
  
   - Я видел это во сне, - сказал он.
  
   Эвболл прищурился.
  
   - В чем дело?
  
   - Это как-то связано с Дойсом.
  
   - Он здесь?
  
   - Черт, это просто сон, Эвб. Пойдем.
  
  Они взобрались на красно-коричневый склон, в солнечный свет и пурпурную полынь, где дикие собаки бродили среди камней без крыши, пока что камни были достаточно высоки, чтобы под суровым сиянием неба Страстной Пятницы, в котором ветер складывал перистые облака в длинные тонкие параллельные линии, город внизу, протянувшийся с востока на запад, словно погруженный таинственными лучами в молчание, которое должны были уважать даже Фрэнк и Эвболл - Страсти Христовы, безветренная тишина... даже штамповочные прессы молчали, даже само Серебро взяло выходной, словно для того, чтобы признать цену, которую получил Иуда Искариот. Солнечный свет в листве деревьев.
  
  Вдруг словно напряженно освещенные небеса разверзлись и их взяли под стражу мужчины в потертой, замусоленной, не очень-то официально выглядящей униформе, у всех - маузеры одной и той же модели, не хотели встречаться с ними взглядом, словно не были уверены, что их защищает их собственная непрозрачность.
  
   - Что..., - попытался спросить Эвболл, но представители сельской полиции руралес начали показывать жестами, словно застегивают рот, Фрэнк вспомнил, что существует католический обычай - оставаться немым в Страстную Пятницу с полудня до трех часов, это время, когда Христос висел на кресте. В благочестивом молчании у Фрэнка забрали револьвер, а у Эвболла - немецкое самозарядное оружие, и провели под непроницаемую святую сень суда неподалеку от улицы Хуарес, где их вместе бросили в темницу намного ниже уровня земли, вырубленную в первобытной скале. Капала вода, крысы бегали по открытым участкам камеры.
  
   - У нас большие проблемы, - предположил Эвболл.
  
   - Не думаешь, что парни из твоей Компании рано или поздно нас заберут?
  
   - Мало шансов. Быть здесь гринго - не очень-то выигрышное качество.
  
   - Слушай, я тебе об этом говорил всё время.
  
   - Ох. А я беспечно насвистывал всю дорогу, думая, что ничего не случится.
  
   - Менее всего мне известно, где предохранитель в том Наметельнике, Эвб.
  
   - Ты, наверное, хочешь сказать 'был'. Те пистоли давно канули в небытие, по-моему.
  
   - Возможно, те парни перепутали их со своими, махни на них рукой, и их тебе вернут.
  
  Иногда их будили посреди ночи и вели, подталкивая, по коридорам, однажды вывели по какой-то лестнице на улицу, которую ни один из них прежде не видел.
  
   - Не нравится мне это, - пробормотал Эвболл, походка которого была странной из-за дрожи в коленях.
   Фрэнк достал руки без наручников из карманов и поднял палец вверх:
  
   - No esposas, нет наручников, думаю, у нас всё окей.
  
  Они свернули на самую широкую улицу города, которая, как было известно обоим североамериканцам, вела к Пантеону, городскому кладбищу.
  
   - Ты это называешь окей, ха, - на Эвболла жалко было смотреть.
  
   - Готов поспорить.
  
   - Конечно, очень удобно для тебя, тебе не придется платить.
  
   - Но и денег я не получу. Зачем я это предложил.
  
  Они подошли к подножию Серро-дель-Тросадо, почти служившему стенами кладбищу, вершина чернела в слабом свете луны, и вошли в отверстие в холме, почти невидимое в зарослях кактусов.
  
   - Dónde estemos? Куда мы идем? - Фрэнк не видел ничего плохого в том, чтобы спросить.
  
   - El Palacio de Cristal, Хрустальный дворец.
  
   - Я слышал про это место, - сказал Эвболл. - Какими бы ни были выдвинутые против нас обвинения, это политика.
  
   - Конечно они арестовали не того ковбоя, - сказал Фрэнк. - Я даже не голосую.
  
   - Ла политика, - кивнул один из руралес, улыбаясь.
  
   - Felicitaciones, поздравляю, - добавил его напарник.
  
  Камера была немного просторнее, чем в каталажке juzgado, здесь была пара матрасов, набитых листьями кукурузных початков, помойное ведро и огромный неприукрашенный шарж на дона Порфирио Диаса, нарисованный углем на стене.
  
   - Судя по всему увиденному, нас не расстреляют до рассвета, - сказал Фрэнк. - Думаю, я могу на некоторое время уютно прилечь с этими постельными клопами.
  
   - Какая в этом логика? - возразил Эвболл. - Если вскоре мы уснем навечно. В смысле...
   Но Фрэнк уже храпел.
  
  Эвболл не спал час спустя, когда к ним в камеру посадили еще одного североамериканца, представившегося Дуэйном Провечо, он был пьян, но не засыпал, затянул длинный монолог, несколько раз призвав Эвболла обратить внимание на его знание тайных туннелей старинной серебряной шахты под Гуанахуато, которые, без сомнения, выведут их отсюда.
  
   - Конец света приближается, вот увидите. В этот последний раз, выезжая из Тусона, вы слышали его в воздухе, всю дорогу до Ногалеса и через границу, frontera, он никогда не прекращается. Такой рев, твари над головой, больше, чем любые, какие вам только попадались, крылья трепещут в свете луны, как облака, вдруг всё тонет во мгле, и вы не уверены, что хотите ехать слишком быстро, поскольку кто знает, что вы увидите там вдалеке?
  
   - Я очень извиняюсь, - Фрэнк для убедительности открыл один глаз, - но если бы мы могли просто поспать...
  
   - О, нет-нет-нет, Господь совершает обратное путешествие, он собрался уходить, а потом замедлил шаг, словно у него возникла какая-то мысль, остановился, повернул обратно, и вот он возвращается к нам, разве вы не видите этот свет, не чувствуете исходящее от него тепло, по мере того как он приближается, - и тому подобное.
  
  Несмотря на присутствие большего, чем ожидалось, количества религиозных зануд, со временем эта мексиканская каталажка оказалась отнюдь не адской бездной из легенды приграничного городка, а гибким и иногда даже дружественным местом, в большой степени благодаря деньгам, которыми вдруг таинственным образом оказались наполнены карманы Эвболла.
  
   - Откуда это всё? Эвб, я начинаю нервничать...
  
   - Не стоит переживать, дружище!
  
   - Оно, конечно, так, но кто-то тебе все время приносит деньги сюда, кто-то, кого ты знаешь.
  
   - Регулярно, как день выдачи зарплаты, и надежно, как в банке Моргана.
  
   Эвболл старался придать своему голосу нотку беззаботности, но Фрэнку было не до веселья.
  
   - Конечно. А когда они потребуют деньги обратно?
   - Возможно, однажды, после того как мы выберемся отсюда, но кто торопится?
  
   По правде говоря, никто из них не торопился. Это место было просто мечтой, такое мирное по сравнению с тем, откуда их сюда привезли, такое же мирное, каким казался город с большого расстояния, а вблизи это впечатление разрушал звук - никаких пьяных шахтеров или необъявленных взрывов, стук пестов, всю ночь раздававшийся в скалах, здесь был приглушен, его полиритмия была столь же усыпляющая, как постоянный шум моря для матроса, ложащегося спать на койку ниже ватерлинии, у входа в благословенный вертоград сна... Здесь смывались тревоги рабочего дня, а возможности для отдыха разворачивались парадом тайных прелестей - кантина, где звучит музыка и девушки танцуют фанданго, маленький дешевый кинотеатр никельодеон или, точнее, сентаводеон, рулетка и штос, торговцы грифой и притоны курильщиков опиума, под завязку набитые представителями китайского сообщества со средней палубы, гостиничные номера, шикарные, как всё в городе, с подземным эквивалентом балкона, откуда можно видеть, кажется, на многие мили, закопченные стены и сторожевые башни с железными заклепками, и коричневые коридоры, обычно без крыши, этот всё более уютный плен, с несколькими твоими привычными алкашами и поножовщиками, и гопарями из шахтерского поселка - нет, учитывая национальную политику, в данный момент реализуемую государством, тут, скорее всего, окажутся другие арестанты, вы бы их назвали честными рабочими с опасным светом в глазах. А также искренние профессора, плутоватые ученые, científicos. Кажется, здесь даже не действовала динамика кутузок, связанная с покушением на ректальную нетронутость, что очень упростило день североамериканцев.
  
  И еще один сюрприз - надзирателем ночной смены оказалась привлекательная молодая женщина в нетипично аккуратной униформе, ее звали Ампаро, но она предпочитала обращение 'сержант Васкес'. Фрэнк решил, что у нее тесные связи с кем-то из руководства. На ее лице редко можно было заметить улыбку, но зато она на 100 процентов соответствовала занимаемой в тюрьме должности.
  
   - Надо быть настороже, - пробормотал Фрэнк, не совсем для себя.
  
   - Ну, не знаю, - сказал Эвболл. - Мне кажется, мы ей нравимся.
  
   - Скорее всего, ей нравятся те идальго, которых ты расшвырял в разные стороны.
  
   - Черт. В твоих словах есть логика.
  
   - Спасибо. А точнее: 'Это как?'.
  
   - Женщины. Ты когда-нибудь встречал хоть одну, деньги которой не переходили из рук в руки?
  
   - Дай мне месяц или два, я придумаю что-нибудь, как-то раздобуду доллар.
  
  Сержант с порога разъяснила, что они могут делать всё, за что им будут платить, насколько они помнили, сначала они ее об этом спросили. За исключением забастовок, конечно, хотя она каждый день приносила повторяющиеся обещания быстрого решения их дела.
  
   - Не знаете ли вы, случайно, за что мы здесь, никто нам ничего не говорит.
  
   - Кстати, вы сегодня прекрасно выглядите, эта высокая прическа с серебряной штуковиной и всё остальное.
  
   - Ay, lisonjeros, как приятно. Говорят, это за то, что сделал один из вас очень давно, на Другой Стороне.
  
   - А почему тогда мы оба здесь?
  
   - И кто из нас это сделал?
  
  Она пристально посмотрела на каждого из них, смело и совсем не враждебно, когда-нибудь женщины будут так смотреть и в Столице.
  
   - Наверняка им нужен я, - догадался Фрэнк. - Это не можешь быть ты, Эвболл, ты слишком молод, чтобы у тебя могли быть какие-то неприятности с законом.
  
   - Ну, у меня были истории со взятками...
  
   - Вряд ли ты здесь из-за этого.
  
   - Раз так, разве ты не должен выглядеть более встревоженным?
  
   Фрэнк проснулся рано утром, ему снился сон о путешествии по воздуху, высоко в воздухе, на летательном аппарате, принципы действия которого оставались для него загадкой, он увидел в дверях сержанта Васкес с растаявшим взглядом, она держала поднос с завтраком - охлажденная папайя и лайм, уже разрезанные во избежание любых злодейств, связанных с ножом, свежеиспеченные хлебцы болийо, порезанные на ломтики, посыпанные бобами и чиуауанским сыром, они лежали в печи, пока сыр не расплавился, в состав острого соуса сальса входил сильнодействующий острый перец чили, известный как Эль Чинганариз, в кувшине смесь сока апельсина, манго и клубники, a завершало натюрморт кофе 'Веракрус' с горячим молоком и кусками нерафинированного сахара.
  
   - Хорошо же вы питаетесь, парни, - прокомментировал увиденное Дуэйн Провеко, именно в этот момент просунувший голову в дверь и продемонстрировавший нитку слюны, которая текла по его подбородку и вниз по рубашке.
  
   - Всё ясно, Дуэйн, ты хочешь получить хороший пинок, - Фрэнк заметил, что Сержант подает ему сигналы глазами из коридора. - Возвращайся...
  
   - Наверное, тебе не надо с ним слишком дружить, - посоветовала она.
  
   - Этого человека ждет стенка, paredón.
  
   - За что, что он сделал?
  
   Она минуту помедлила.
  
   - Выполнял поручения на севере от границы. Работал на... опасных людей. Ты знаешь о, - приглушая голос и уставившись на нее взглядом, под которым был невозможен любой самообман, - 'П. Л. М'?
  
  Опа.
  
   - Постой, это те братья Флореса Махона, да, verdad?... а еще тот Камило Арриаха, из местных, если я не ошибаюсь...?
  
   - Камило? Он potosino. А работодатели сеньора Провеко - они сочли бы Флореса Махона несколько...как у вас говорят - деликатным?
  
   - Да, но взгляни на него. Черт, разве это не яркое события в жизни мужчины - быть поставленным к стенке?
  
   - Существуют два направления научной мысли. Одни хотят его освободить, следовать за ним, записывать, узнать, чему они могут научиться. Другие хотят просто устранить причиняющий беспокойство элемент, чем быстрее, тем лучше.
  
   - Да, но есть люди, составляющие во стократ более серьезную угрозу, чем старина Дуэйн, некоторые сидят в тюрьме по пятьдесят лет, с чего вдруг такая спешка? Что-то серьезное в разработке, наверное?
  
  
   - Твои глаза, - у нее была привычка шептать, когда они оставались наедине. - Я никогда не видела таких глаз.
  
   Ну что ж.
  
   - Сержант, вы хотите сказать, что никогда прежде у вас не было времени посмотреть в глаза гринго?
  
  Она молчала, ее не поддающиеся прочтению глаза с черными радужками выражали что-то, что гарантированно вызвало его любопытство. Сегодня она предупредила его, что здесь граница ее полномочий, и когда Дуйэн в конце концов решился всё рассказать, Фрэнк был не очень удивлен.
  
  От Дуэйна разило так, словно он выпил немерено caldereros y sus macheteros из текилы с водкой, хотя Фрэнк точно не знал, сколько именно в нем поместилось - в его глазах было слишком много понимания, и они пылали.
  
   - Я здесь с заданием, - вот как он это описал, - если конкретнее, я должен предложить тебе работу по контракту, вот до этого пункта и еще с другой стороны, поскольку ты - прости, если я слишком прямолинеен - Кизелгур Кид, легенда Дикого Запада.
  
   - Чертовски странное предположение, Дуэйн, такое впечатление, словно ты лучше знаешь, ездишь туда-сюда по территории и тому подобное.
  
   - Ты... просто горный инженер и всё.
  
   - Да, но ты много знаешь про опасные вещества, идеально подходящие для бурной деятельности, если призадуматься, что тебе нужно сделать, когда выйдешь отсюда - так это выбрать любую шахту в Вета-Мадре, отправиться в ближайшую к ней кантину, и там ты погрузишься в работу квалифицированного персонала по обрушению, прежде чем догадаешься, кто оплачивает следующий раунд.
  
   - С половиной из них, братишка, я буду поддерживать связь всегда из-за их работы в этом старом Порфириато, всё, что я должен был сделать - лишь однажды ошибиться в догадке.
  
   - Возможно, именно это ты и сделал.
  
   - Значит, я в твоей власти, не так ли?
  
  
  
  
   - Интересно, шутил бы ты так же с настоящим Кизелгуром Кидом... не выражал бы ли ты ему больше почтения, черт, не знаю, даже демонстрировал бы страх?
  
   - Кид, если мне позволено так тебя называть, я боюсь всё время.
  
   - В смысле, в твоем мозгу есть пространство для возможности того, что ты обратился не к тому парню?
  
   - У федералов есть фотографии, я их видел.
  
   - Никто никогда не выглядит так, как на их фотографиях, тебе уже следовало бы это знать.
  
   - Кроме того, я разговаривал с Братом Диско в Теллуриде. Он предсказал, что ты будешь здесь, и даже - в чьей компании.
  
   - Элмор думает, что я - Кид?
  
   - Элмор говорит, что только поэтому Боб Мелдрум не продырявил тебя сразу же, как только увидел.
  
   - Я напугал Шнеллера Боба?
  
   - Скорее - профессиональная этика, - высказал мнение Дуэйн Провеко с выработанным добродушием. - А чтобы показать тебе всё честно и открыто, сегодня ночью мы отсюда сбежим.
  
   - Как раз когда мне начало здесь нравиться. Почему ты не можешь сбежать один.
  
   - Потому что все здесь думают, что ты - Кизелгур Кид, и ожидают побега.
  
   - Но я - не он.
  
   - Но однажды какой-нибудь местный злодей не сможет удержаться и не вонзить свой нож cuchillo в твое сердце, просто ради славы, которую ему это принесет.
  
   - Не хочу показаться нетактичным, - присоединился к беседе Эвболл, - но нам уже давно пора быть далеко отсюда.
  
   - Ты тоже? Я думал, твои родственники нас выкупят.
  
   - Я тоже так думал какое-то время.
  
   - Опа.
  
   С потайными фонарями в руках они вошли в арочный коридор с гладкими стенами. Качались тени, впереди возникали белые очертания.
  
   - Мать честная! - сказал Эвболл.
  
   - Надеюсь, вас не стошнит? - спросил заботливый Дуйэн. - Парни, познакомьтесь с мумиями.
  
   Их было около тридцати, свисали на колышках двумя длинными рядами, через которые нужно было проходить. Тела были скрыты под простынями, только головы оставались непокрытыми, склонены вниз, лица разной степени мумификации, некоторые в свете фонарей без выражения, другие искажены ужасными страданиями. Кажется, все они ждали чего-то со сверхъестественным терпением, их ноги были приподняты над землей на несколько футов, худые и растерянные, сохраняющие достоинство и отстраненность, невозмутимо уверенные, что они находятся в Мексике, но не принадлежат ей.
  
   - В Пантеоне мало места, - рвался объяснить Дуйэн, - так что эти парни пять лет вулканизируются в земле, а потом, если их родственники не заплатят так называемый могильный налог, их выкапывают и вешают здесь, пока кто-то не раскошелится.
  
   - Я думал, это как-то связано с религией, - сказал Эвболл.
  
   - Можно сказать и так, всё превращается в песо и сентаво, вода в вино, скажем так, днем они берут с посетителей плату за демонстрацию этого всего, до полудня собираем здесь тройной тариф, но, судя по выражению этих лиц, мы ... что-то прервали.
  
   - Ладно, Дуэйн, - пробормотал Фрэнк.
  
  Они подошли к спиральной лестнице в конце подземелья и поднялись к лунному свету.
  
  Пройдя через каньон к старому вокзалу Марфил, вскоре после восхода солнца они сели на поезд и ехали весь день, Фрэнк погрузился в молчание, отказывался пить, покупать напитки, курить или хотя бы поделиться сигариллами, которые он не курил, со своими корешами по тюрьме, всё больше беспокоившимися.
  
   - Надеюсь, ты не влюбился, compinche, приятель.
  
   - Тебя преследуют мысли, - объяснил Дуйэн. - По всем признакам. Что-то в твоем нашумевшем прошлом, чего нужно опасаться.
  
   - Знаешь ли, Брат Провеко, в тюрьме этот припев про Кида - одно дело, но здесь это уже утомляет, не более. Я - не тот, кто тебе нужен, не этот Кид, тебе лучше прекратить это прямо сейчас и начать подкалывать кого-нибудь другого, кто сможет это оценить.
  
   - Слишком поздно, - Дуэйн кивнул в окно. - По моим подсчетам, у тебя осталось пять минут, чтобы освежить в памяти свои легендарные навыки обращения с динамитом...Кид.
  
  Действительно, поезд затормозил и остановился, Фрэнк услышал шум неподалеку. Он выглянул в окно и увидел конный конвой, несколько десятков мужчин, выглядевших так, словно приняли обет умеренности внешнего вида - никакой растительности над верхней губой, небольшие поля шляп, в которых не запутается никакой чарро, хлопчатобумажные рубашки и рабочие штаны земляных тонов, никаких знаков различия, никаких признаков принадлежности к какой-либо организации.
  
   - Ха, это всё за мной? - спросил Фрэнк.
  
   - Я еду один, - заявил Эвболл.
  
   - Иначе и быть не могло.
  
   Кажется, за предыдущие несколько часов Дуэйн где-то достал пистолет.
  
   Спустя несколько секунд Эвболл сказал:
  
   - О, выкупное право? Именно на это ты рассчитываешь - на легендарные богатства Оста? Не очень удачный план, vaquero, ковбой.
  
   - Черт, они будут счастливы, что бы ни получили. Они - народ счастливый. То, что ты видишь там снаружи, просто кратковременный дерзкий проект, изо дня в день, все заложники имеют значение, пока их буржуазия может что-то заплатить.
  
   - Ой, Халиско, - пробормотал Фрэнк.
  
   - О, встречайте Эль Нато.
  
  В вагон зашел энергичный человек - китель офицера расформированной армии какой-то далекой страны, дымчатые линзы, стальной практицизм там, где можно было бы ожидать серебряных украшений, на эполете сидит очень большой тропический попугай, настолько несоразмерный, что для общения с хозяином ему нужно было наклоняться и кричать тому в ухо.
  
   - А это Хоакин, - улыбнулся Эль Нато птице. - Расскажи ему что-нибудь про себя, m'hijo, дитя мое.
  
   - Мне нравится дрючить киску гринго, - признался попугай.
  
   - Это как? - Эвболл подмигнул театральному британскому акценту птицы, несколько напоминающему водевильного Шекспира и развратные ночи.
  
   Противный смех:
  
   - Какие-то проблемы, pendejo, идиот?
  
   Эль Нато раздраженно улыбнулся:
  
   - Тише-тише, Хоакин, нельзя, чтобы у наших гостей сложилось о нас неверное представление, это была всего лишь одна домашняя кошка, в Корпус-Кристи, очень-очень давно.
  
   - Порок под запретом, ми капитан, мысли об этом приключении преследуют меня.
  
   - Конечно, Хоакин, а теперь, джентльмены, если не возражаете...
  
   Оседланные кони ждали Эвболла и Фрэнка - это говорило о том, что они должны на них сесть. 'Не едешь с нами, Дуэйн?' - Фрэнк взобрался в черное кожаное седло с подпоркой в армейском стиле, как он заметил, немного неожиданно для этих краев так далеко от города, никакой резьбы или маркировки, или узоров, кроме мексиканских мундштучных удил и 'набоек' на стременах. 'Оставайтесь умницами, - кричал из дверей вагона Дуэйн, - и, возможно, однажды мы свидимся на этих рельсах снова'. Когда поезд тронулся, Эль Нато бросил ему кожаный мешок, небольшой, но увесистый, заставил свою лошадь театрально заржать, сделал полный оборот и крикнул своим всадникам: 'Поехали, vamonos!'. Попугай начал хлопать крыльями, словно подавая сигналы конфедерату где-то вдали. Окружив американцев, партизаны guerrilleros тронулись в путь - настороже, в молчании, военным аллюром, и вот уже поезд за их спиной казался просто еще одним стрекочущим летним насекомым в далекой чаще.
  
   - Я еду с анархистами, черт возьми, никогда от себя этого не ожидал...
  
  
  
  - В чем дело, - подколол его Эвболл, - тебе спокойнее ехать с обыденными бандитами?
  
   - Бандиты могут застрелить, бандиты могут зарезать, но, во всяком случае, они не устраивают взрывы при каждом удобном случае.
  
   - Мы никогда ничего не взрывали! - возразил Эль Нато. - Никто здесь ничего не знает о взрывчатых веществах! Крадем немного динамита с шахт, возможно, бросим одну динамитную шашку туда, другую сюда, но теперь всё изменилось, теперь ты едешь с нами, el Famoso Chavalito del Quiselgúr, прославленный кабальеро Кизелгур! - теперь нас зауважают!
  
   Они ехали еще долго после наступления темноты, поели, поспали, снялись с лагеря, выехали ни свет, ни заря. Конвой был лишен чувства юмора, мысль даже о дружеской рюмке copa то и дело отвергалась. Все дни проходили так, они ехали в Мексику дальше, чем кто-нибудь, по мнению Фрэнка, мог бы туда забраться, не уткнувшись в побережье, а Эвболл тем временем вел себя всё менее как заложник и всё более как давно потерянный брат, с помощью обаяния пытающийся вернуться в семью, которую считал своей. Еще более странным было то, что Эль Нато и его лейтенанты, судя по всему, поддались на эту уловку и вскоре начали подзадоривать Эвболла присоединиться к их партизанскому отряду.
  
   - Тебе надо будет ехать быстро, не снижая скорости. Но у нас не всегда есть еда и не всегда удается найти город для реквизиции, правило в отряде такое: тот, кто нашел что-то первым, первым это использует, pues, вот ... ты справишься, я уверен.
  
  Они ехали по бульварам маленьких городков, украшенных старыми пальмами, через отвесные каньоны, по горам цвета индиго, раздувавшимся, как бумажные аппликации, многие мили тьмы. В один прекрасный день, посмотрев вниз с высокого горного хребта, Фрэнк увидел ржаво-красный город, бурливший в глубокой лощине. Всюду маячили горы отвалов, Фрэнк понял, что это отходы от добычи серебра. Скитания среди неизменных высоких стен городских переулков часто приводили к ступеням лестниц.
  
  Они разбили лагерь за пределами города, возле моста через сухое русло арройо. Ветер, просачивавшийся в лощину, никогда не ослабевал, пока они были там. Уличные фонари загорались в темно-коричневых сумерках полудня и иногда горели весь следующий день. Фрэнк, кажется, попавший в частичный вакуум хода времени, нашел полминуты, чтобы задать себе вопрос: действительно ли именно здесь он должен находиться. Это был такой неожиданный вопрос, что он решил посоветоваться с Эвболлом, который сидел на корточках возле пулемета Максима, разобранного на детали на одеяле, и пытался вспомнить, как собрать его обратно.
  
   - Старина, compinche, слушай, ты выглядишь как-то по-другому. Погоди, не говори ничего. Шляпа? Возможно, эти ленты с пулями для пулемета на груди? Татуировка? Дай-ка взглянуть. Как красиво, какие фантастические сиськи, правда? Qué guapa, qué tetas fantásticas, verdad?
  
   - Эти люди знали с самого начала, - сказал Эвболл. - Просто взяли меня с собой ненадолго, посмотреть, вот и всё.
  
   - Эй! Послушай меня. Не горячись. Мы, мы изменим направление. Да! Да, ты можешь быть Кидом, а я буду твоим соратником. Окей? Они не верят ни одному моему слову, но, может быть, поверят тебе.
  
   - Кому, мне? Стать Кидом? Ой, я не знаю, Фрэнк...
  
   - Я научу тебя всему за пять минут, курс Продвинутого Взрывания по дешевке, новейшее учение: вот, например, ты когда-нибудь задумывался, с какого края нужно поджигать эти штуки?
  
   - Черт, Фрэнк, убери это от меня...
  
   - Вот это сюда, смотри...
  
   - Ааа! - Эвболл скрылся под пологом палатки, превысив начальную скорость пули любого известного огнестрельного оружия.
  
  Фрэнк зажал дымящийся цилиндр, при ближайшем рассмотрении оказавшийся не более чем кубинской сигарой кларо в оберточной бумаге 'Партидос', между зубами, и начал бродить среди ковбоев отряда tropa, которым казалось, что он действительно курит динамит, и они разбегались с его пути, восхищенно ворча. Единственным, кто захотел вступить с ним в разговор, оказался попугай Хоакин.
  
   - Когда-нибудь интересовался, почему Закатекас называется Закатекасом? Или почему Гуанахуато - это Гуанахуато?
  
  Фрэнк, у которого к тому времени уже сформировалась сомнительная привычка Беседы с Попугаем, раздраженно пожал плечами:
  
   - Один - город, другой - штат.
  
   - Тупица, рendejo! - закричал попугай. - Подумай хорошенько! Двойное преломление! Твое любимое оптическое свойство! Серебряные шахты, полные шпата espato, двойное преломление всё время, и не только лучей света, хаха! Городов тоже! Людей! Попугаев! Ты просто плаваешь в этих облаках дыма гринго, думая, что всё существует в одном экземпляре, huevón, придурок, ты не видишь эти странные огни вокруг тебя. Ай, Чиуауа. Фактически, ай, Чиуауа, Чиуауа. Младшие инженеры! Всё похоже. Ограниченность. Это вечная твоя проблема.
  
  Попугай начал впадать в истерику, зловещую в своем затяжном равнодушии.
  
   - А это твоя проблема, - Фрэнк приближался к Хоакину, протянув руки для удушения.
  
   Команданте почувствовал, что в воздухе пахнет попугаецидом, и решил поторопиться.
  
   - Простите, сеньор кабальеро, но мы задерживаемся на несколько часов...
  
   - Задерживаемся на несколько часов до чего, Нато?
  
   - Caray, вот это да! Я забыл вам сказать? Иногда не понимаю, как мне вообще доверили руководство отрядом. Это ваше первое задание, конечно! Мы хотим, чтобы вы взорвали сегодня ночью Palacio del Gobierno, дворец правительства. Окей? Нанесете этот фирменный удар El Chavalito?
  
   - А вы будете в подручных?
  
   Эль Нато начал говорить уклончиво, или, как он это называл, смущенно.
  
   - Честно говоря, на самом деле не это - главная цель.
  
   - Тогда что?
  
   - Вы умеете хранить тайны?
  
   - Нато...
  
   - Ладно-ладно, это Монетный двор. Пока вы будете отвлекать внимание...
  
  Позднее Фрэнк не мог вспомнить, прозвучало ли в разговоре слово 'сумасшедший', хотя его мексиканский эвфемизм lucas мог. Его точка зрения была достаточно простой: серебряные монеты в любом количестве будут весить очень много.
  
  Песо весит двадцать пять грамм, хороший мул может нести пятьсот песо, осел, возможно, триста пятьдесят, но вопрос в том, насколько далеко мул их унесет, пока не упадет и его не придется заменить. Даже со стадом мулов, достаточно большим для того, чтобы ограбление Монетного двора стало стоящим делом, они станут легкой добычей для любого отряда федералов.
  
   - Я об этом знаю, - сказал Эль Нато.
  
   Но Фрэнк заметил, что его чувства были задеты.
  
  Дело ограничилось попыткой украсть динамит, который был им нужен, на одной из серебряных шахт на склонах Монте-эль-Рефухио на юго-востоке от города. Прежде чем кто-нибудь успел их предупредить, они оказались в центре перестрелки - возможно, с охранниками шахты, возможно, с полицией руралес, сложно понять в темноте.
  
   - Нам не удалось проникнуть в город бесшумно, - пробормотал Эвболл в перерыве между нажатиями на курок. - На что он рассчитывает?
  
  Они вернулись в лагерь и увидели, что стрельба продолжается, Эль Нато где-то с краю сдерживал то, что казалось равнодушным штурмом. Никто не хотел стрелять ночью, очевидно, предполагалось, что при свете дня всё будет иначе, и к тому времени уже станет ясно, что к чему.
  
   - Эй, кабальеро! - кричал попугай Хоакин в каком-то непостижимом темном бешенстве из своей клетки, водруженной на спину вьючного мула, - у нас тут полная mierda, pendejo.
  
   - Это Уэртисты, - сказал команданте. - Я их по запаху чую. Во взгляде Фрэнка, должно быть, сквозило любопытство, потому что Нато сердито нахмурился и добавил: 'Как кровь индейцев. Как сожженные урожаи и украденную землю. Как деньги гринго'.
  
  Они выехали ни свет, ни заря, ехали под углом на запад от железной дороги по овражистому бесплодному плато, держа курс на Сомбререте и на Сьерру вдали. Каждый раз, когда они пересекали возвышенность и очертания остроконечных лошадиных ушей виднелись на фоне неба, все ждали, что сейчас раздадутся выстрелы из винтовок. Спустя некоторое время позади появлялось облако пыли.
  
  Возникла дискуссия о том, остановиться ли в Дуранго, Дуранго, но показалось более целесообразным продолжить путешествие по горам. Около полудня следующего дня Эвболл подъехал к Фрэнку и обратил его внимание на высохшее русло ручья арройо внизу.
  
  Сначала Фрэнк принял их за антилоп, но они бежали быстрее, чем кто-либо, кого он видел бегущим. Они скрылись в пещере у подножия отвесной скалы, Фрэнк, Эвболл и Эль Нато подъехали ближе, чтобы посмотреть. Три голых человека сжались на земле у входа в пещеру и смотрели на них, без страха или ожидания, просто смотрели.
  
   - Это тарахумарес, - сказал Эль Нато. - Они живут в пещерах на севере от Сьерра-Мадре, кто знает, что они делают здесь, так далеко от своего дома?
  
   - Люди Уэрты не могут сюда забраться. Думаешь, именно от них они убежали?
  
   Эль Нато пожал плечами:
  
   - Уэрта обычно преследует яки или майя.
  
   - Ну, если он их поймает, им конец, - сказал Фрэнк.
  
   - Спасение индейцев - последнее, что мне сейчас нужно. Я должен думать о своих людях.
  
   Эвболл знаком велел трем людям оставаться в пещере вне поля зрения:
  
   - Вам всем лучше ехать дальше, я посмотрю, что можно сделать, и вскоре вас догоню.
  
   - Чертов гринго хренов, - высказал свое мнение Хоакин.
  
  Фрэнк и Эвболл подъехали к краю скалы, с которой открывался вид на долину. Спустя несколько минут внизу появился отряд солдат, линия сжималась, складывалась, растягивалась, возобновляла движение, как бесплотное крыло на фоне пепельного неба, пытающееся вспомнить правила ночного этикета.
  
   Эвболл начал пристелку, напевая 'Ла Кукарачу'.
  
   - Лучше поберечь патроны, - сказал Фрэнк. - Мы мало что можем сделать на таком расстоянии.
  
   - Смотреть.
  
  Раздался треск, и после секундной тишины в долине крошечный всадник завалился на спину, пытаясь схватить сомбреро, только что насильно сбитое с его головы.
  
   - Не может ли это быть просто порыв ветра.
  
  
   - Что я должен делать - начать их убивать, чтобы заслужить здесь уважение?
  
   - Они подъехали достаточно близко, наверняка ищут нас.
  
  Отряд, кажется, был в замешательстве, всадники разъехались врассыпную, каждые несколько минут меняя свое мнение.
  
   - Муравьи в муравейнике, - хмыкнул Эвболл. - Посмотрим, смогу ли я выбить винтовку из его руки...
  
   Он зарядил новую обойму и выстрелил.
  
   - Слушай, хороший выстрел. Когда ты успел научиться так стрелять? Не возражаешь, если я...
  
   - Попробуй под другим углом, пусть они задумаются.
  
  Фрэнк смог продвинуться достаточно далеко в направлении, в котором они следовали, чтобы завязалась хорошая перестрелка, оставив два или три маузера, преследователи повернулись и удрали на вечеринку в салуне фанданго в городе, если повезет.
  
   - Думаю, мне надо пойти посмотреть на этих индейцев, - сказал Фрэнк. Было еще кое-что. Эвболл любезно ждал:
  
   - Потом я отправлюсь на север, обратно на Другую Сторону. Адьос, Мексика, прощай. Тебе интересно? Или...
  
  Эвболл улыбнулся, хмыкнул, кивнул на ожидавших его всадников, пытаясь представить всё так, словно у него нет выбора:
  
   - Es mi destino, Pancho, это моя судьба.
  
   Нетерпеливый конь Эвболла уже начал отходить в сторону.
  
   - Ладно, - сказал Фрэнк словно самому себе, - vaya con Dios, езжай с Богом.
  
   - Hasta lueguito, до встречи, - сказал Эвболл. Они кивнули друг другу, каждый прикоснулся к полю шляпы, и разъехались в разные встречи.
  
  Фрэнк поехал туда, где последний раз видел группу индейцев, и нашел их в неглубокой пещере на расстоянии приблизительно полумили в долине. Там был один мужчина и две женщины, одежды у них было не очень-то много, кроме красных бандан на головах.
  
   - Ты спас нам жизнь, - сказал мужчина на мексиканском испанском.
  
   - Я? Нет, - Фрэнк начал незаметно жестикулировать в сторону давно уехавших анархистас. - Но я хочу убедиться, что с вами всё в порядке, а потом продолжу свой путь.
  
   - Кто-то спас нам жизнь, - сказал индеец.
  
   - Да, но они уже уехали.
  
   - Да, но ты здесь.
  
   - Но...
  
   - Ты едешь на север. Мы тоже. Давай немного проедем вместе. С твоего разрешения. Ты можешь найти что-то, что ищешь.
  
  Он представился как Эль Эспиньеро: 'Это не мое настоящее имя, так меня назвали шабочи'. Он с ранних лет демонстрировал умение находить воду, изучая случайные россыпи колючек кактуса, вскоре стал практикующим брухо, всматривался в россыпи колючек и говорил людям, что случится с ними в ближайшем будущем - это грамматическое время было в те дни самым важным на Сьерре.
  
  Одной из женщин была его жена, а вторая - ее младшая сестра, мужа которой увели и предположительно убили Уэртисты.
  
   - Ее имя шабочи - Эстрелла, - сказал шаман. Он кивал, на губах появилась улыбка. - Это имя что-то значит для тебя. Она сейчас ищет нового мужчину. Ты спас ей жизнь.
  
   Фрэнк посмотрел на нее. В странном же месте ему так внезапно напомнили о другой Эстрелле, возлюбленной Рифа в Ночесите, если повезло, сейчас она - мать крохи, который уже ходит и разговаривает. Эта девушка из племени тарахумаре была очень молодой, с поразительным водопадом черных волос, большими выразительными глазами, в которых пылал огонь. Она была одета для путешествия, то есть на ней почти ничего не было, при взгляде на нее нельзя было сказать, что она привыкла к рутинной работе. Но это была не Эстрелла Бриггз.
  
   - Не я спас ей жизнь, - возразил Фрэнк. - Молодй парень, который действительно это сделал, уехал не так давно, я не уверен, что смогу его найти.
  
   - Qué toza tienes allá, что это у вас там, - отметила девушка, указывая на член Фрэнка, сейчас напоминавший маленькое, ну ладно, среднего размера бревно. Первый раз она обратилась прямо к нему. Ее сестра и Эль Эспиньеро тоже осмотрели член, потом они посовещались немного втроем на своем языке, хотя смех в переводе не нуждался.
  
   После полутора дней путешествия Эль Эспиньеро привел Фрэнка к давно заброшенной серебряной выработке высоко над равниной, где росли молодые побеги кактуса, нопалес, и нежились на солнце ящерицы.
  
  Фрэнк понял, что ожидал увидеть бесстрастное лицо дуэнде или мексиканского томминокера, который привел бы его вот так к какому-то склону выше, чем последняя стена без крыши, в царство ястребов и орлов, вывел бы за пределы его потребностей к свету или воздаянию дня, к какому-то скрытому колючим кустарникам входу, вниз под каркасами и косыми подпорками разбитых виселиц, он скорее позволит себя проглотить, чем активно войдет в исконную тайну этих гор - сейчас момент погружения настал, он не сделает ни одного движения, чтобы ему помешать.
  
  Фрэнк уже некоторое время смотрел на кристаллы кальцита сквозь призмы Николя лабораторных приборов, названия которых он забыл, среди пустой породы отвалов цинка на шахтах округа Лейк, здесь в серебряных залежах Вета-Мадре и так далее, он сомневался, что что-то подобное этому куску шпата когда-либо видели на Земле, возможно, в ранние времена существования самой Исландии, да, хороший образец, двойниковый кристалл, чистый, бесцветный, без трещин, идентичные отражения размером с половину человеческой головы, и, как это назвал бы Эвболл, 'неравногранный облик'. А еще был этот яркий, хотя недостаточно рассеянный свет внутри, словно там спряталась чья-то душа.
  
   - Будь осторожен. Смотри внутрь - увидишь вещи в их истинном свете.
  
  Они были в глубине пещеры в горах, но какое-то странное свечение позволяло ему видеть столько (Фрэнк не мог избавиться от этой мысли), сколько он должен был увидеть.
  
  Вскоре он увидел в глубинах кальцита, хотя позднее он будет говорить, что увидел, Слоута Фресно, и именно там, где Слоут должен был находиться. Но аналогичного сообщения про Дойса не было. Несколько лет спустя, когда он снова встретил Эвболла и рассказал ему об этом, Эвболл слегка игриво нахмурился:
  
   - Не слишком ли это потусторонние вещи? Глубокая мудрость, древняя правда, свет из запределья, а всё, что в итоге получается - еще одна перестрелка в кантине? Хорошенький результат для магического кристалла, нет?
  
   - Индеец сказал, что его жизнь и жизни его женщин были спасены, неважно, кто их спас - в данном случае ты, compinche, приятель, и дело не столько в реальном куске шпата, сколько в идее двух половин, уравновешении жизней и смертей.
  
   - Так что тебе нужно вызвать еще две смерти, одна из них - Дойса, а вторая, если мне позволено похлопотать, второй должна быть смерть старика Уэрты, потому что этот сукин сын всё еще существует и превращает жизнь каждого в бедствие.
  
   - Проголодался? - спросил Эль Эспиньеро.
  
  Фрэнк посмотрел по сторонам и, как всегда, не увидел ничего съедобного в радиусе нескольких сотен миль.
  
   - Видишь того кролика?
  
   - Нет.
  
   Эль Эспиньеро достал из вещевого мешка и взвесил на руке выцветший элегантно изогнутый посох, всмотрелся в даль и швырнул его:
  
   - А теперь видишь?
  
   - Да, вон там. Как ты это сделал?
  
   - У тебя привычка видеть мертвые вещи лучше, чем живые. У всех шабочи эта привычка. Тебе нужно практиковаться в видении.
  
  После того как они поели, Фрэнк передал по кругу последнюю свою сигарету. Женщины ушли, чтобы покурить в уединении. Эль Эспиньеро покопался в своих пожитках и достал некую вегетарианскую закуску:
  
   - Съешь это.
  
   - Хикули.
  
  Это было похоже на то, что на севере называли круглым кактусом. По словам Эль Эспиньеро, растение было еще живое. Фрэнк не мог вспомнить, чтобы когда-нибудь ел что-то живое.
  
   - Для чего это?
  
   - Лекарство. Исцеление.
  
   - От чего.
  
   - От этого, - сказал Эль Эспиньеро, сдержанным жестом указывая на все видимые окрестности суровых льяносов.
  
  Некоторое время не действовало, но когда подействовало, Фрэнк вышел из себя, не просто из своего тела с помощью эффектной рвоты, но и из чего-то еще, что он считал собой, из своего разума, своей страны и семьи, из своей души.
  
  В какое-то мгновение он оказался в воздухе, рука об руку с юной Эстреллой, они летели довольно быстро, невысоко, над освещенной звездами страной. Волосы развевались впереди. Фрэнк, никогда раньше не летавший, хотел повернуть вправо или влево и исследовать ручьи арройо, полные жидкости, трепещущей тьмы, и высокие кактусы, и драмы хищнических погонь, и так далее - всё это то и дело сияло необычными цветами, но девушка, летавшая часто, знала, куда им нужно лететь, вскоре он понял, что она ведет его, расслабился и летел за ней.
  
  Позже, на земле, или, фактически, странным образом под землей, он блуждал по каменному лабиринту из одной пещеры в другую, его угнетало возрастающее чувство опасности - каждый раз, когда он выбирал развилку, думая, что выйдет на поверхность, он только углублялся в лабиринт, и вскоре уже был на грани паники. 'Не надо, - сказала девушка осторожно, успокаивая его неизъяснимой чистотой прикосновений, - не надо бояться. Они хотят, чтобы ты боялся, но ты не должен давать им то, что они хотят. У тебя есть сила не бояться. Найди ее, и когда найдешь, попытайся запомнить, где она'. Оставаясь девушкой Эстреллой из племени тарахумаре, она в то же время стала Эстреллой Бриггз.
  
  Они вошли в пещеру, где шел дождь, несильный, но монотонный. Она объяснила, что в этой пещере дождь идет постоянно тысячи лет, здесь выпал весь дождь, который должен был идти над юго-западной пустыней, парообразный и серый, не из родника в горах или из облаков прямо над головой, но в результате первородного греха, преступления или ошибки, породивших саму пустыню...
  
   - Не думаю, - возразил Фрэнк. - Пустыня сформировалась в геологическую эпоху. Это не чье-то личное наказание.
  
   - Во времена до сотворения всего этого, когда они проектировали мир...
  
   - 'Они'.
  
   - 'Они'.
  
   Идея была в том, что вода должна быть повсюду, доступна для всех. Это была жизнь. Потом у некоторых развилась жадность. Она начала рассказывать Фрэнку, как была создана пустыня, в качестве наказания. А чтобы как-то ее уравновесить, в этой необъятной пустоши спрятана пещера, в которой всегда льется вода.
  
  Если кто-то захочет ее найти, конечно, их примут радушно, но, скорее всего, они будут блуждать вечно и ничего не найдут. Легенды, которые ты слышал о заколдованных серебряных и золотых шахтах, в половине случаев касались этой настоящей спрятанной пещеры с бесценной дождевой водой, но старые безумцы пустыни были уверены, что должны рассказывать эту историю в зашифрованном виде, что другие будут слушать, произнесение вслух перенесет эту пещеру намного дальше, к ней будет опасно приблизиться...
  
  Фрэнк ни разу не подумал, что спит, вероятно, потому что он редко запоминал сны или обращал на них внимание, даже если запомнил. И хотя во всем здесь сквозила тревога спора дневной Мексики с ее историей, однажды всё это будет низведено в регистр опытов, применения которым он не сможет найти.
  
  Они вернулись в свой лагерь в пустыне, в вихрях цветов, среди которых пурпурный, приглушенно сверкающий бирюзовый и необычайно бледный извивающийся фиолетовый, появляющиеся не только по контурам, но и размазывающиеся и кровоточащие внутри, то и дело мелькали какие-то одинокие группы фигур, едущие по прерии на закат, ветер, поднимающий пыль с нетронутых глубин на сотни миль, даже такой прозрачный воздух в этом последнем свете в своей замораживающей плотности начал размывать контуры далеких гор, превращая их в набросок, напоминающий о потусторонних мирах, мифических городах на горизонте...
  
  Фрэнк знал, что жена Эль Эспиньеро не была немой или застенчивой, он слышал, как она несколько раз оживленно беседовала, как он полагал, на языке тарахумаре, но Фрэнку она ни разу не сказала ни слова, только смотрела на него с большой симпатией и прямотой, словно существовало что-то очевидное, что он должен был видеть, о чем она хотела ему рассказать, но по какой-то причине, по какому-то велению духа не могла. Он без слов был уверен, что она была незримым пульсирующим сердцем того, что привело семью на юг, они спасались от опасности, которую несла мексиканская армия, но никто из них не делился этими причинами с Фрэнком.
  
  
  Они достигли почти невидимой развилки, и группа тарахамуре свернула на запад, в направлении Сьерра-Мадре.
  
   Фрэнк улыбнулся Эстрелле:
  
   - Надеюсь, ты найдешь подходящего парня.
  
   - Рада, что это не ты, - сказала она. - Ты хороший человек, но в чем-то отвратительный, эти волосы, растущие на твоем лице, и ты всегда пахнешь кофе.
  
  На прощание Эль Эспиньеро подарил ему бусы из небесно-бледных полупрозрачных зерен, в которых Фрэнк узнал Слезы Труда:
  
   - Это не дарует тебе безопасность, но ты будешь здоровее. Полезно для твоего дыхания.
  
   - О, кстати, а эти хикули? Еще остались?
  
  Эль Эспиньеро, смеясь, указал на кактус под ногами Фрэнка, а потом они с женщинами уехали, их смех был слышен еще долго, пока они не пересекли горный хребет и не оказались вне пределов слышимости. Извинившись перед кактусом, в соответствии с наставлениями брухо, Фрэнк вырвал его живьем из его родной земли и бросил в переметную суму. В будущем он будет отрывать от него по кусочку, а иногда - просто смотреть и ждать инструкций. Но никогда больше у него не будет той уверенности, как тогда, когда он летал с Эстреллой/Эстреллой над разлившейся Высокой пустыней или бросал вызов каменной жестокости под землей.
  
  Он держал путь на север, среди высоких кактусов и кустарников, держась подальше от железной дороги, пока однажды не понял, что горы превратились в свою каменную имитацию, невозможно заостренные и грозные, принять их было не легче, чем эту не соответствующую масштабу равнину, по которой он ехал.
  
  Что еще тут можно было делать, кроме как бежать и преследовать? Что еще имело смысл? Замереть под бескрайними просторами неба? Засохнуть, расти неподвижно, как кустарник, как кактус, замедляясь, пока не перейдешь в какое-то минеральное состояние...
  
  Однажды Фрэнку случилось выехать через поливные хлопковые поля на краю Больсон-де-Мапими на озаренную светом дня одинокую улочку маленькой деревни пуэбло, название которой он вскоре забудет, он зашел в определенную кантину, словно много лет был ее завсегдатаем (стены из необожженного кирпича, обязательный мрак в 4 часа дня, неизменные пары пульке в зале, никаких панорам Литл-Бигхорна 'Будвайзера', нет, вместо этого какой-то крошащийся мурал древней основополагающей ацтекской истории про орла и змея, здесь искаженный вариант - змей обвился вокруг орла и едва не задушил его, всё нарисовано очень презентабельно в старинных декорациях, за сражением наблюдали несколько симпатичных сеньорит с прическами девятнадцатого века и в том, что художник считал нарядами ацтеков, других украшений на стенах не было, куски облупившейся краски и шрамы от давних перестрелок или швыряний мебели), оказалось, что ровно напротив него сидит ссутулившийся и опухший, словно ждал его, больше не неуловимый Слоут Фресно, всё такой же быстрый, его пистолет каким-то образом уже оказался в его руке, так что Фрэнк успел только достать свой и начать бессознательно стрелять, ни одного шанса проснуться семейным эмоциям, ничего подобного - старик Слоут, который, вероятно, никогда его даже не узнал бы, как оказалось, даже не мог спастись от своего выстрела - он упал на спину, одна из ножек стула сломалась под его теперь уже мертвым весом, тело повернулось и из него хлестнула темная кровь, повисшая в воздухе и полумесяцем хлопнувшаяся, что было не слышно в шуме выстрелов, на древнюю грязь пола pulquería. Конец. Затянувшаяся в учащенном дыхании тишина сожженного пороха, дым поднимается, гул в ушах, черные зрачки мексиканцев, кажется, озабоченно смотрят на новопринятого члена команды мертвых, но все узнают Фрэнка, если увидят его снова, в случае, если кто-то придет и надлежащим образом их расспросит.
  
  Фрэнк, тут же подумавший о том, что Дойс Киндред может быть где-то поблизости и смотрит на него, крикнул громче, чем нужно, не обращаясь ни к кому конкретно, словно пытаясь выяснить, насколько резвый тут народ:
  
   - Y el otro? А другой?
  
   - Он оставил его здесь, босс, - сказал местный старец с глиняной кружкой харрито - начал с утра.
  
   - Y cuándo vuelva? Когда вернется?
  
   Скорее гримаса недоумения, чем улыбка:
  
   - Nunca me dijo nada, mi jefe. Он мне ничего не сказал, босс.
  
  И никто не сказал ему в те дни, кем может быть этот otro, другой - Дойс или кто-то еще. Поскольку ничто не могло успокоить нервы Фрэнка, он оставался в состоянии свернувшегося кольцом внимания, неохотно соглашаясь купить себе выпивку или хотя бы отложить чертов пистолет, который, казалось, был привязан проволокой к его ладони. По улице туда-сюда шатались салунные лодыри и обсуждали с зеваками, что делать.
  
  Пожитки Слоута - несколько сторон уже проявляли интерес к содержимому его карманов, но было понятно, что Фрэнк имеет право поживиться первым.
  
   - Si el caballero quisiera algún recuerdo ...Если кабальеро хочет взять что-то на память...
  
  Да, если он хочет сувенир - пистольеро в этих краях, как известно, брали части тел, скальпы, уши, иногда - члены, чтобы ссылаться на них в золотые годы своей отставки, доставать, осматривать, бахвалиться.
  
   Вот дерьмо.
  
   Это произошло так быстро, даже, можно сказать, легко. Ты смог. Вскоре он начал понимать, чем это всё могло обернуться, задолго до того, как богоспасаемый городишко оказался за его спиной и можно было оглянуться с сожалением.
  
  В Нью-Йорке, после нескольких недель отпуска на земле, мальчики разбили лагерь в Центральном парке. Иногда приходили сообщения от Иерархии: обычные голуби и спириты, камушки в окна, курьеры с завязанными глазами, цитирующие по памяти, подводный кабель, трансконтинентальный телеграф, в последнее время - синтонический беспроводной, подпись, если вообще была, - зашифрованное число, настолько близкое им, насколько кто-либо из них мог бы приблизиться или приблизился бы к пирамиде офисов, возвышавшейся в тумане. Работодатели, очевидно, не желавшие встречаться с ними лично, оставались им не известны, и договоры, которые они даже не получали на подпись, просто распространяли без объяснений, часто, кажется, наугад, свыше.
  
   - Ладно, мы - их пролетариат, не так ли, - ворчал Дерби, - дураки, выполняющие для них грязную работу за бесценок? И если они слишком хороши для нашей работы, значит, они, конечно, чертовски хороши для нас.
  
  Однажды в полночь с привычным отсутствием церемоний появился уличный араб в плотной шляпе и со множеством татуировок, и с вкрадчивой ухмылкой вручил промасленный конверт:
  
   - Вот, молодчага, - Линдси бросил на ладонь посланца серебряную монету.
  
  
   - Эй! Эт что? Кактая монэта с парусником! Из кактой это страны, спршивается?
  
   - Позволь прочитать для тебя. Здесь написано 'Колумбова выставка, Чикаго, 1893'. А здесь, на аверсе, без сомнений, найдешь надпись: 'Колумбов полудоллар'. Они стоили по доллару с носа.
  
   - Так чт ты заплатил половиной чгото, что годилось только в Чикаго десять лэт назад. Шикарно. Всё, что мне надо - машины врмени, я в деле, да?
  
   Уличный мальчишка ловко перебросил монету из одной руки в другую, пожал плечами и собрался уходить.
  
  Но из-за его замечания среди Друзей Удачи воцарилось скованное молчание, действительно несоразмерное тому, что казалось просто неприятной колкостью, но причины они не смогли бы сформулировать, даже если бы их заставляли это сделать. Он был уже на середине соседнего узорчатого моста, когда Чик Заднелет вспомнил достаточно, чтобы позвать:
  
   - Послушай, подожди минутку!
  
   - У меня дела, - ответил юноша. - Давай быстрее.
  
   - Ты сказал 'машина времени'. Что ты имел в виду?
  
   - Нчего.
  
   Но его ноги свидетельствовали об обратном.
  
   - Нам нужно поговорить с тобой об этом потом. Где тебя можно найти?
  
   - Ошбки нужно испрвить сейчас. Так что я вернусь.
  
  Прежде, чем Чик успел возразить, нетерпеливый нунций растворился в лесистых окрестностях.
  
   - Он сделал замечание, поверьте мне, я уж способен узнать замечание, когда его слышу, - кипятился Дерби Сосунок на пленарном заседании после Вечернего Сбора. Любящий тяжбы парень, который недавно стал Юрисконсультом Судна, в те дни горел желанием изучать свои прерогативы, и, по возможности, злоупотреблять ими. - Нам нужно найти судью, получить судебное предписание и заставить парня выложить всё, что ему известно.
  
   - С большей вероятностью, - предположил Линдси, - спекулятивная острота Г. Д. Уэллса на эту тему была ухудшена для получения выгоды от 'грошовых романов', которые наш посетитель, несомненно, все время читает, если предположить, что он вообще читает.
  
   - Но это, - Рэндольф показал листок, который доставил юноша, - подписано Верховным Командованием 'Друзей Удачи'. А о них фактически уже многие годы ходят слухи, связанные с программой повышенной секретности, путешествия во времени. Этот парень, насколько нам известно, постоянный, но, возможно не всем довольный их сотрудник, и его странное замечание, таким образом, может оказаться зашифрованным приглашением обсудить с ним эту тему.
  
   - Если его предпочтения в напитках окажутся столь же непритязательными, как его читательские вкусы, - посчитал Линдси, Казначей Отряда, - нам может хватить нашего фонда на покупку информации на один маленький бокальчик пива.
  
   - Эххх, просто выпиши новый чек Национальной Ссуды, - беззаботно усмехнулся Дерби. - Большие Парни утвердят его машинально, и, возможно, это поможет нам выяснить, что они от нас скрывают.
  
   В будущем он будет вспоминать эти слова с определенной горечью, к тому времени маленький отряд отправится в путешествие рокового исследования, и каждый из них по-своему будет жалеть о том, что отправился в него.
  
  Словно подтверждая его слова, посыльный, 'Штепсель' Лоуфсли, вернулся на следующий день с длинной и подробной инструкцией о том, как попасть в его личную штаб-квартиру 'Леденец-Лаунж', оказавшуюся детским борделем в Районе злачных мест, одним из нескольких, которыми Штепсель управлял в рамках империи нищих, также включавшей опиумные притоны для мальчишек-газетчиков и нелегальные лотереи в воскресных школах.
  
  Линдси Ноузворт, услышав это, конечно, дошел до белого каления:
  
   - Мы должны немедленно прекратить общение с этим маленьким монстром. Наше моральное выживание в опасности.
  
   - Движимый духом научного поиска, - предположил Чик Заднелет, - я не возражаю, как бы это ни было тошнотворно, встретиться с юным Лоуфсли, какой бы чудовищный свинарник он ни соизволил назвать своим офисом.
  
  
   - А я, наверное, буду тебя сопровождать, - предложил Дерби Сосунок.
  
   Обменялись ли они взглядами соучастников? Мнения расходятся. Как бы то ни было, ранним вечером двое сослуживцев, переодетые в соответствующие костюмы спортивного стиля цвета индиго и желтого крема, в жемчужно-серых котелках, отправились в Район злачных мест, в том направлении, которое им сообщил юный Лоуфсли, вскоре они погрузились в эту темную топографию Порока больше, чем когда-либо считали возможным, и вот, около полуночи, в густом прибрежном тумане, оказались перед ржавой железной дверью, которую охранял тот, кто мог бы быть маленьким мальчиком, если бы не его рост семь с половиной футов и соразмерные физические пропорции склонности к полноте. Что-то с эндокринной системой, видимо.
  
   Сдвинув шляпу размером с лохань под более авторитетным углом:
  
   - Джентльмены, мня звут Мелкий, что я мгу сдлать для вас?
  
   - Постарайся на нас не наступить, - пробормотал Дерби.
  
   - У нас назначена встреча со Штепселем, - мягко сказал Чик.
  
   - Вы те самые Дрзя Удчи! - закричал крупногабаритный амбал. - Вау, эт нстоящая честь для мня - встртить вас, я чтаю всё про ваш отряд, все на самом деле шикарные - кроме Ноузврта, наверное, насчет него я не уверен.
  
   - Мы ему скажем, - сказал Дерби.
  
   Когда они зашли внутрь, в нос ударил сильный букет запахов, словно выдыхаемый поврежденными легкими самого Разврата, здесь были пары алкоголя, дым табака и гашиша, ряд недорогих ароматов, среди которых выделялись опопонакс и вербена, тайные намеки на телесные выделения, раскаленные металлические сплавы и недавно горевший порох. Местный оркестрик во главе с контрабасом и саксофоном, также включавший скользящий корнет, мандолу и 'жестяное' пианино, без устали шумел где-то под защитной сенью дыма. Где-то во мраке плавно двигались гурии, не достигшие половой зрелости, более-менее слегка одеты, танцевали соло или с клиентами, или друг с другом, бросая на Дерби оценивающие, если не гипнотизирующие, взгляды.
  
  Пухлая энергичная певичка приблизительно десяти лет, ослепительная блондинка, вернулась после переодевания, платье расшито искусственными золотыми пайетками, которые были пришиты не к ткани, но лишь - непрочно - друг к другу, придавая ее внешнему виду порочность, манящую взгляд даже больше, чем откровенная нагота, и, под аккомпанемент маленького 'джазового' оркестра начала петь:
  
   Нас гнобят на окраинах,
   Нами демпингуют в даунтауне,
   Нас знают по всему городу,
   Как Удавов Ночи -
   Прикинь, девочки из Бауэри
   Хотят путешествий и цветов
   Мы стоим под стенкой,
   Считаемся ничего себе!
   Садись выпить
   Или скачи в пляс,
   Старая квашня миссис Гранди
   Может коситься на нас,
   Можешь привести жену и детишек,
   А также дядь и теть
   (Всем понравится)
   В Адскую кухню сегодня ночью!
  
   - Парни, если вам понрвится одна из этих пищух, просто назовите, прсмотрим, что можно сдлать, - предложил Штепсель.
  
   - На самом деле..., - начал Дерби, глазея на несовершеннолетнюю 'птичку певчую', но его прервал Чик Заднелет.
  
   - Ты кое-что упоминал намедни...
  
   - Да? Я просто ребенок, не могу пмнить всё, разве нет?
  
   - Что-то вроде 'всё, что вам нужно - это машина времени'...
  
   - Так что? Кто откзался бы пойти с одной из ных?
  
   - На самом деле, - раскрыл тему Дерби, - это связано с тем, как ты произнес словосочетание 'машина времени'. Словно знаешь определенную, где-то в определенном месте.
  
   - Вы рботаете на копов, что ли?
  
   - Если покажешь нам дорогу, можешь неплохо заработать, Штепсель, - между делом упомянул Чик.
  
   - Да? Склько?
  
  
  
  Чик достал конверт, набитый зелеными, юный хулиган воздержался от того, чтобы к нему прикоснуться, но взвешивал взглядом, чувствительным, как лабораторные весы.
  
   - К мне! - позвал он. У стола материализовались полдюжины маленьких оборванцев. - Ты! Слащавый! Мжешь найти Дктора побстрее?
  
   - Кнечно, босс!
  
   - Прведи его сюда, скжи, что к нему пситители!
  
   - Будет сделано, босс!
  
   - Бдет здсь через мнуту. Выпейте, чвствуйте себя, как дома. А вот и Анжела Грейс.
  
   - Добрый вечер, мальчики.
  
  Это была певица в украшенном блестками наряде, которая, или, точнее, который так убедительно требовал внимания Дерби минуту назад.
  
   - Мы перходим из вотчины Гофиза на терторию банды Хадсон Дастерс ... по крайней мере, пока здсь тврится этот чртов вздор, - сообщил мальчикам Штепсель, пока их отряд двигался на запад, а потом на юг, в тумане, который стал уже повсеместным. Из далекой Гавани раздавался мрачный звон бакенов с колоколом, грубый трезвон звуковых маяков и паровых сирен.
  
   - Нчерта не вижу, - пожаловался Штепсель. - Дверюсь носу. Вы, парни, знаете, как пхнет этот чертов 'озон'?
  
   Чик кивнул:
  
   - Полагаю, мы ищем электростанцию?
  
   - Дует, пфф, с Двятой Авеню, Ел, - сказал Штепсель, - но Дктор и они, принимают участие. Машина съедает много горючего.
  
   В тумане раздался слабый лязг:
  
   - Думаю, это может быть твой 'Эл', - обиженно воскликнул Дерби. - Я только что наткнулся на какую-то проклятую опору.
  
   - Бедный малыш! - закричала Анжела Грейс. - Можно поцеловать место ушиба?
  
   - Если сможешь его найти, - проворчал Дерби.
  
   - Тперь мы бдем слдовать за поездом, - объявил Штепсель, - пока нос не сообщит нам, что мы на месте.
  
  Они подошли к триумфальной арке, серой и изъеденной временем, кажется, относящейся ко временам какой-то древней катастрофы, намного старее, чем город. Туман рассеялся достаточно, чтобы Чик смог прочесть надпись на архитраве 'Я увожу к отверженным селеньям. Данте'. Пройдя под исполинской аркой, они продолжали пробираться ощупью по скользкому от тумана булыжнику среди разлагающихся животных, куч мусора и тлеющих костров бездомных обитателей квартала, пока, наконец, едкий трехатомный характерный запах не стал невыносимым, наряду с резким гулом, оглашавшим окрестности, они стояли у каменных ворот, из которых сочился туман, дом за ними был почти невидим, кроме россыпи синеватых электрических огней, цветущих на этой туманной ночной вахте, но ни один аэронавт не мог прочитать их - они были слишком высоко. Штепсель нажал на кнопку на стойке ворот, и металлический голос откуда-то ответил: 'Позже, чем вы думали, мистер Лоуфсли'.
  
  Соленоидное реле со скрипом встало на место, ворота заскрипели и открылись.
  
   Внутри, на конюшне и каретном дворе, превращенном в лабораторию, они нашли миниатюрную фигурку, которую Штепсель представил как д-ра Зута - в рабочей спецовке, ковровых туфлях, закопченных очках и специальном шлеме, поверхность которого оттеняла не совсем знакомая электроарматура.
  
   - Так что! Бросили коров и цыплят, готов поспорить, в поисках нового городского развлечения, чтобы потом вернуться и рассказать ребятам на церковном собрании! Ладно, можем организовать что-то для вас. Тысячи довольных клиентов, всё - высшего сорта, потому что мистер Лоуфсли никогда меня не разочаровывал, правда, парень?
  
  Словно разглядев сквозь мрак очковых линз д-ра Зута что-то неприемлемо зловещее, Штепсель, бледный при резком освещении лаборатории, решительно схватил за руку Анжелу Грейс, и они вышли в дверь, пятясь, словно откланиваясь в присутствии царственной особы.
  
   - Спасибо, Штепсель, - крикнули мальчики, - пока, Анжела Грейс, - но двое детей бездны уже исчезли.
  
   - Приступим.
  
   - Надеюсь, мы вас не отвлекаем от сна, Доктор, - сказал Чик.
  
   - Чем позже - тем лучше, - ответил д-р Зут. - Не так много поездов ездит в это ночное время, так что ток более стабильный, хотя это ничто в сравнении с немецким продуктом, конечно...а теперь, джентльмены, вуаля - и вы говорите мне, что об этом думаете.
  
  Внешний вид Машины не поразил мальчиков особой высокотехнологичностью. В резком жужжании неистовые голубые искры шумно скакали между тяжеловесными электродами, которые не показались бы неуместными в динамо-машине бабушкиных времен. Когда-то безупречный каркас теперь был в пятнах ржавчины и утечек электролитов. Символы, которые можно было разглядеть сквозь слой пыли на шкале, скорее соответствовали предпочтениям в дизайне предыдущего поколения, как ажур индикаторных стрелок в стиле Брегет. Еще более тревожный сигнал: даже случайный зритель мог заметить повсюду аварийные линии сварки, небрежные вставки, неподходящие крепежные детали, пятна грунтовки, которую так и не закрасили, и другие свидетельства самодельности устройства. Общее впечатление: ни копейки не тратится на простейший ремонт.
  
   - Это она? - моргнул Дерби.
  
   - Какие-то проблемы?
  
   - Не могу говорить за своего партнера, - пожал плечами язвительный подросток, - но она немного ветхая для машины времени, нет?
  
   - Послушайте, как насчет пробного путешествия в будущее, туда и обратно, с вас полцены, а если вам понравится, можем попробовать что-то более дерзкое.
  
  С веселым щегольством, которое немного сглаживал противный скрип петель и заметное проседание гуттаперчевой гаскетки вокруг водозащитного порога, д-р Зут поднял крышку люка в пассажирскую камеру и кивком пригласил их внутрь, мальчики почувствовали аромат разлившегося - и для опытного носа предположительно дешевого - виски. Пассажирское сиденье, как оказалось, было давно приобретено на аукционе, уникальная обивка потертая и вся в пятнах, деревянная отделка в царапинах и пропалинах от сигар.
  
   - Это будет весело, - сказал Дерби.
  
   Через одинокое замазанное кварцевое окно камеры парни наблюдали, как д-р Зут отчаянно метался по комнате и переводил стрелки всех хронометров, попадавшихся ему на пути, включая его собственные карманные часы.
  
   - Полноте, - простонал Дерби, - это похоже на оскорбление. Как мы отдраим этот люк и свалим отсюда?
  
   - Нам это не удастся, - ответил Чик, указывая на отсутствие необходимых крепежных деталей скорее с выражением свойственного ученому любопытства, чем панического страха, который в этих обстоятельствах ему можно было бы простить, - и вряд ли мы найдем здесь какие-либо средства для контроля нашего 'путешествия'. Кажется, мы во власти этого д-ра Зута, будем надеяться, что это не совсем дьявольский персонаж.
  
   - Шикарно. Что-то новенькое для 'Друзей Удачи'. В один из этих дней, Сосунок, наша удача исчерпалась...
  
   - Сосунок, смотри, окно!
  
   - Ничего не вижу.
  
   - Это именно оно!
  
   - Вероятно, он выключил свет.
  
   - Нет-нет, свет горит. Возможно, не тот свет, который нам известен, но...
  
   Двое мальчиков, щурясь, всматривались в кварцевую полупрозрачность и пытались понять, что происходит. Некая вибрация, происходившая скорее не в физической камере, а в пределах их собственной нервной организации, начала усиливаться.
  
   Кажется, они находились в центре какой-то большой бури, вскоре, сквозь непрерывные колебания в поле зрения, они выяснили, что слабый свет падал под тем же углом, что и дождь, если это был дождь - падало что-то материальное, серое и находящееся под воздействием ветра, несомненные человеческие сущности, верхом, в дамском седле, пешком, миллионы их плыли в пейзаже, сопровождаемые почти неисчислимыми табунами лошадей. Толпа всё разрасталась, они уже не могли охватить ее взглядом: призрачная конница, лица тревожащие, без подробностей, глаза - почти размытые впадины, драпировка нарядов постоянно менялась в невидимом потоке, который, возможно, был просто ветром. Яркие войска металлических точек висели и плыли в трех измерениях, а, возможно, и больше, как звезды, продуваемые ударными волнами Сотворения мира. Были ли это крики боли?
  
  Иногда это звучало почти как пение. Иногда проникало одно-два слова на почти узнаваемом языке. Так, несясь в непрерывном потоке только вперед, потеряв любой контроль над своей судьбой, несчастная компания была жестоко выброшена за грань видимого мира...
  
  Камеру трясло, словно в урагане. Озон проникал внутрь, как мускус, выделяющийся при брачных играх автоматов, мальчики всё меньше понимали, что происходит. Вскоре даже цилиндрические границы, которые они пересекли, кажется, исчезли, оставив их в пространстве, безграничном во всех направлениях. Был слышен непрерывный рев океана - но это был не океан, и вскоре крики животных в чистом поле, над головой раздавалось дикое урчание и скрип, иногда слишком близко для того, чтобы парни чувствовали себя комфортно - но это были не животные. Всюду был запах экскрементов и мертвой материи.
  
  Каждый из мальчиков всматривался сквозь тьму в лицо другого, словно спрашивая, когда будет уместно начать звать на помощь.
  
   - Если так наш хозяин представляет себе будущее..., - начал Чик, но его слова прервала чрезвычайная ситуация: из окружавших их зловеще колеблющихся теней появился длинный шест с большим металлическим крюком на конце, широко используемый для удаления сомнительных исполнителей со сцены варьете, крюк накрепко защелкнулся вокруг шеи Чика и в следующее мгновение вытащил его в зону неразличимого. Прежде чем Дерби успел что-то крикнуть вслед, Крюк появился снова, чтобы осуществить аналогичное изъятие его, и юноши тут же оказались снова в лаборатории д-ра Зута. Адская 'машина времени', по-прежнему цельная, тряслась на своем привычном месте, словно веселилась.
  
   - Взял у друга, который работает в театре Бауэри, - объяснил Доктор. - Иногда этот крюк очень помогает, особенно если видимость не очень хорошая.
  
   - Что это мы только что видели? - спросил Чик как можно спокойнее.
  
   - Все видят свое, но не трудитесь рассказывать мне, я слышал слишком много, больше, чем нужно человеку, честно говоря, если вы будете интересоваться этим вопросом, это может причинить вам вред.
  
   - А вы уверены, что ваша...машина...работает в соответствии со своими техническими спецификациями и тому подобное?
  
   - Ну...
  
   - Я так и знал, - заорал Дерби, - вы - паршивый психопат, вы чуть нас не убили, черт возьми!
  
   - Послушайте, парни, путешествие для вас будет бесплатным, хорошо? Этот строптивый агрегат - вообще не мой проект, я купил ее за неплохую цену несколько лет назад на Среднем Западе на одном из этих - думаю, вы назвали бы это слетом... Владелец, как я теперь вспоминаю, был подозрительно рад от нее избавиться...
  
   - И вы купили ее подержанную? - завопил Дерби.
  
   - 'Бывшую в употреблении' - вот как они это назвали.
  
   - Полагаю, - Чик пытался сохранять свою привычную учтивость, - вы не приобрели инженерно-техническую документацию, инструкции по эксплуатации и ремонту, ничего такого?
  
   - Нет, но я решил: раз я могу разобрать 'Олдсмобиль' новейшей модели и снова собрать его с закрытыми глазами, разве покажется мне хитроумным это устройство?
  
   - Ваши адвокаты, конечно же, с этим согласятся, - рявкнул Дерби.
  
   - А теперь, парни...
  
   - Где и у кого именно, д-р Зут, - настаивал Чик, - вы приобрели этот агрегат?
  
   - Не знаю, слышали ли вы про Университет Кэндлброу, высшее учебное заведение в далеком сердце Республики: раз в год, каждое лето, они устраивают большой междусобойчик на тему путешествий во времени - в основном чудаки, интеллектуалы и ботаны, которых можно спугнуть любым известным оружием. Мне довелось побывать там - такой гул, нервная тональность и тому подобное, встретил этого типа в салуне на берегу реки, называвшемся 'Шар с руки', он назвался тогда Алонсо Митменом, но с тех пор его имя могло измениться. Вот его имя в акте купли-продажи, но если вы действительно собираетесь его искать... ну, я надеюсь, не будет необходимости упоминать обо мне?
  
   - Почему нет? - Дерби все еще был взволнован. - Хотите сказать, он опасен? Вы отправляете нас в очередную смертельную западню, да?
  
   - Не столько он, - д-р Зут нервничал и не мог встретиться с ними взглядом, - сколько его...компаньоны, ладно, вам надо смотреть в оба.
  
   - Преступная банда. Шикарно. Спасибо.
  
   - Должен признать, я был счастлив, как можно быстрее вернувшись на дорогу, но не чувствовал себя комфортно, пока нас не разделили река.
  
   - О, им не нравится пересекать водные потоки, - ухмыльнулся Дерби.
   - Увидите, юноши. И можете об этом пожалеть.
  
   В университете Кэндлброу экипаж 'Беспокойства' нашел ту самую смесь ностальгии и амнезии, которая могла стать для них сносной копией Бессмертия. Соответственно, именно здесь они могли совершить роковое открытие, которое привело бы их неотвратимо, как колесо Зодиака, в их Небесную глубину, Imum Coeli... .
  
  В последние годы университет вышел далеко за пределы воспоминаний старых выпускников, которые, возвращаясь, находили металлические конструкции и современные деревянные балочно-стоечные каркасы среди - и даже вместо - строений, которые они помнили, прежней каменной дани уважения европейским образцам, которые нередко строили эмигранты из университетских или кафедральных городов старого континента. Западные ворота, которые должны были обрамлять экваториальные закаты, по-прежнему являли собой две промежуточные башни в готическом стиле из граненого камня, но теперь их затмевали нечеткие ящикообразные общежития во дворе, которым как-то удавалось, хотя они были не намного старше человеческого поколения, воплощать страшную древность, пробуждать воспоминания о далеких веках до прибытия первых европейских путешественников, до появления Индейцев Равнин, которых они там нашли, до появления тех, кого Индейцы вспоминали в своих легендах как великанов и полубогов.
  
  Знаменитые теперь ежегодные Конференции Кэндлброу, как и само учебное заведение, финансировались из огромного состояния м-ра Гидеона Кэндлброу из Гроссдейла, Иллинойс, стяжавшего богатства во время громкого Сального Скандала 80-х: пока Конгресс не положил конец этой практике, бесчисленные испорченные тонны провизии экспортировали в Великобританию, всё больше компрометируя и без того униженную национальную кухню, например, по всему острову разгорелся Спор о Рождественском пудинге, из-за которого семьи до сих пор разделены, часто - самым безжалостным образом. В последующих рьяных попытках создать более законные источники доходов один из сотрудников лаборатории м-ра Кэндлброу случайно изобрел 'Смегмо', искусственный заменитель всех пищевых жиров, включая маргарин, и многие решили, что для начала это неплохо.
  
  Преподобный Раввин мировой столицы свиней Огайо объявил продукт кошерным, добавив, что 'еврейский народ ждал этого четыре тысячи лет. 'Смегмо' - Мессия кухонных жиров'. С поразительной скоростью прибыль от 'Смегмо' начала составлять львиную долю годовой венчурной прибыли Кэндлброу. Тайну его рецепта охраняли с беспощадностью, которая смутила бы Русского Царя, но, поскольку продукт присутствовал в меню и среди заправок в Студенческом Кафетерии, здесь постоянно можно было слушать рассказы о том, что на самом деле входило в его состав.
  
  Прибыли от продаж 'Смегмо' позволили профинансировать в объеме, который можно описать как почти расточительный, Первую международную конференцию путешествий во времени, тема оказалась неожиданно солидной благодаря успеху романа Г. Д. Уэллса 'Машина времени', впервые опубликованного в 1895 году, этот год часто указывают как нижнюю границу датировки первой Конференции, хотя нет единого мнения о том, куда отнести порядковые числительные собраний, 'поскольку путешествия во времени изобретены, - заявил профессор Гейно Вандерджус (мальчики с радостью узнали, что в этом году он будет присутствовать в качестве приглашенного лектора), - ничто не мешает нам отправиться так далеко, как мы захотим, и проводить Конференции в том времени, даже во временах доисторических - вокруг динозавры, гигантские папоротники, изрыгающие пламя горы, всё вот это...'
  
   - Со всем уважением к Профессору, - возразил Линдси Ноузворт на ночном собрании Отряда, - но разве это мы должны искать здесь, это незрелое копание в бесконечной трясине метафизики? Честно говоря, не знаю, сколько смогу выдержать.
  
   - Оч хороший колледж, уютненько, - прокомментировал Дерби, ухмыляясь. - Еще одни твои вульгаризмы, Сосунок, с которыми я, должен признаться, слава Богу, не знаком.
  
   - Невежество, похоже, продлится, - предсказал Майлз Бланделл, - до 1925 года или около того.
  
   - Увидите! - закричал Линдси несколько громче, чем было нужно, - это начало! Я наивно воображал, что мы приехали сюда выяснить, если нам это удастся, цель этих всё более опасных экспедиций, в которые нам приказывают отправляться и наше бездумное участие в которых безусловно, если мы не начнем принимать меры предосторожности, приведет к нашему исчезновению.
  
   - При условии, что этот д-р Зут прислал нас сюда не ради пустой затеи, - напомнил им Рэндольф Сент-Космо, - и не исключительно по каким-то своим достойным уважения мотивам.
  
   - Он полный псих, - нахмурился Дерби.
  
  
  В кампусе был спортивный павильон и большое дортуарное пространство с пронумерованными запасными выходами, сложными процедурами регистрации и идентификационными билетами с цветовым кодом... После выключения света пространство больше не считывалось, в нем шевелился лес теней, раздавался шепот, бормотание, у изголовий горели белые лампы под абажуром, во тьме играли на укулеле и пели... Сладкоголосые страницы, полученные от детей из города, циркулировали среди спящих во время ночного бдения: телеграфные сообщения от родителей, возлюбленных, от обществ путешествий во времени из других городов...
  
   Блюда подавали днем и ночью, в соответствии с загадочным графиком и системой смен меню, в зале огромной студенческой столовой, вход в которую был не через официальный вестибюль мимо рецепции, а через полусекретные марши лестниц на задворках, тоннели с мягкими коврами на полу, ведущие в подсобки, где раздраженный персонал столовой оставлял опоздавшим мало времени на прохождение правильной последовательности дверей и коридоров, в результате чего они получали в лучшем случае кусок оладьи или осадок из кофеварки, и, в качестве наказания за приход 'слишком' поздно (здесь гибкое понятие) - вообще ничего.
  
  Мальчики, добросовестно преодолев хитросплетения входов и графиков, теперь несли свои подносы с завтраком в кафетерий, полный темно-коричневого света, деревянных стульев и столов, навощенных до блеска.
  
  Майлз, заметив глиняный кувшинчик с эмблемой 'Смегмо'' патриотических цветов среди соли, перца, кетчупа, горчицы, соуса для стейка, сахара и патоки, открыл его и шутливо понюхал содержимое:
  
   - Слушайте, что это за порошок?
  
   - Подходит ко всему! - посоветовал студент из-за соседнего стола. - Размешайте его в своем супе, посыпьте на хлеб, разомните в блюде из репы! Существует миллион способов применения 'Смегмо'!
  
   - Мне уже встречался похожий запах когда-то, - но...не в этой жизни... Так определенные ароматы могут мгновенно вернуть нас в прежние времена...
  
   - Назотемпоральный Переход, - кивнул смышленый юноша. - На эту тему завтра будет семинар в Финни-Холл. Или я имею в виду день перед вчерашним?
  
  
  
  
   - Ну, сэр, этот концентрат переносит меня во времена даже раньше моего детства, фактически прямо в предыдущую жизнь, во времена до моего зачатия...
  
   - Майлз, Бога ради, - Линдси покраснел и ударил своего сослуживца ногой под столом, - ЗПД!
  
  Это был код 'Друзей Удачи', аббревиатура значила 'Здесь присутствуют дамы'. Действительно, сидевшая за столом группа цветущих вузовок следила за разговором с некоторым интересом.
  
   - Боже-боже, - Дерби слегка толкнул локтем Чика Заднелета, своего давнего партнера по шалостям. - Они, конечно, не девушки Гибсона, бьюсь об заклад! Взгляни на их прически, эти блонды! Хехе!
  
   - Сосунок, - заскрежетал зубами Линдси, - хотя карьеру, которая всё более клонится к закату, несомненно, ожидают дальнейшие гнусности, с моральной точки зрения ничто не кажется более предосудительным, чем эти нынешние проявления болезненного пубертата.
  
   - Когда решишься на свои, дай мне знать, - ответил Дерби тоном, выдававшим намерение укусить. - Возможно, я могу дать несколько советов.
  
   - Ты невыносимый маленький...
  
   - Джентльмены, - Рэндольф глядел исподлобья, держась за живот, - возможно, вы могли бы отложить эту, несомненно, увлекательную беседу, чтобы она не стала достоянием широкой публики. И позвольте заметить, м-р Ноузворт, эти постоянные попытки задушить Сосунка не идут на пользу нашей социальной репутации.
  
  Тем же утром они взгромоздились в автомобиль с профессором Вандерджусом, чтобы нанести визит городской свалке на окраине города, здесь всё было серым от постоянного дыма, границы свалки неизвестны. 'Выдающийся образец Уэллсонизма! - воскликнул Профессор. - Царство старого хлама!'.
  
  Там и сям по обрывам оврага лежали захватанные корпуса поломанных машин времени - Хроноклипсы, Трансекуляры Азимова, Темпоморф Q-98s, разбитые, с дефектами, обожженные катастрофическими вспышками ошибочно направленной энергии, изъеденные до неузнаваемости ржавчиной из-за непредусмотренного погружения в ужасный Поток, для торжества над которым они были так оптимистично сконструированы и построены... Участок земли, усыпанный гипотезами, предрассудками, слепой верой и плохим проектированием, выраженных в листовом алюминии, вулканизированной резине, сплаве Гейслера, целлулоиде под слоновую кость, электруме, гаваяковом дереве, платиноиде, магналии и пакфонговом серебре, большую часть которого за эти годы содрали мусорщики. Где безопасная гавань во Времени, которую могли бы найти пилоты этих машин, чтобы их экипаж избежал столь бесславной судьбы?
  
  Хотя Чик и Дерби провели внимательную инвентаризацию, они не смогли найти, в собранном или разобранном виде, модель машины, на которой д-р Зут отправил их в то апокалиптическое завихрение масс, до сих пор тревожившее их грезы.
  
   - Мы должны найти этого Митмена, о котором упоминал 'Доктор', - заявил Чик. - Кажется, сначала надо проведать его местную таверну.
  
   - 'Шар с руки', - вспомнил Дерби. - Так чего же мы ждем?
  
   С течением лет, пока Земля преодолевала свой автоморфный путь вокруг Солнца снова и снова, Конференции Кэндлброу приблизились к форме Вечного возращения. Например, никто, кажется, не старел. Те, кто в текущем году в техническом смысле 'умер' за пределами этого заколдованного кампуса, после пересечения ворот немедленно 'воскресали'.
  
   Иногда они приносили вырезки со своими некрологами, чтобы посмеяться с коллегами. Это были возвращения во плоти, заметьте, никаких фигуральных выражений или плазмы. Даже представить такую возможность - для многих скептиков это был просто удар под дых, это опровергало тленность и приводило в уныние. Преимущества этого веселого возмездия были очевидны всем, главные радости: можно игнорировать медицинские рекомендации, позволять себе спиртное и опасную для жизни жирную пищу, проводить неурочное время в компании порочных демонстративных преступников, играть по-крупному и устраивать затяжные конфликты, которые могут вызвать апоплексический удар даже у более молодых и подтянутых представителей науки о путешествиях во времени. Все эти развлечения и многие другие в избытке предоставлялись вниз по реке, на Симмс-Стрит и в прилегающих переулках, которые посещали отчаянные мужчины, ночные охранники в жестких шляпах регулярно разбивали кому-то голову, а на расстоянии всего лишь нескольких ярдов текла река, чистая, как внутренности офиса, деревянный водный транспорт спокойно качался на ее освещенной газовыми фонарями груди... Некоторые участники конференции Кэндлброу утверждали, что видят в этом аллегорию потустороннего потока, изолированного от мирского зла, нам этот поток известен под названием 'Река Времени'.
  
  Мальчики нашли дорогу на Западную Вест-Стрит и в таверну 'Шар с руки', оказавшуюся чрезвычайно вульгарным и постыдным притоном. Отщепенки с карнавала танцевали со своими кавалерами-карликами, сбежавшими с Ярмарки Святого Луиса, танцевали на столах с вопиющим разлетом нижних юбок. Труппа польских комедиантов, каждый из которых был вооружен гигантской сосиской, бегали туда-сюда и били друг друга этими предметами, в основном по голове, с неутомимой жизнерадостностью. Негритянские квартеты исполняли старые хиты в септаккорде. В задних комнатах играли в штос и фантан.
  
  Молодой человек запущенного вида с бутылкой бурой жидкости в руке обратился к мальчикам:
  
   - Готов биться об заклад, вы ищете Алонсо Митмена.
  
   - Возможно, - ответил Дерби, протянул руку и схватил его регулирующее 'спасительное средство'. - А кто интересуется?
  
  Их собеседник начал дрожать и оглядываться по сторонам, его голова дергалась всё сильнее.
  
   - Они...они...
  
   - Ну же, парень, возьми себя в руки, - увещевал его Линдси. - Кто эти они, на которых ты ссылаешься?
  
   Но юношу уже неистово трясло, глазные яблоки вылезали из орбит, взгляд стал диким от страха. По контуру его тела начало мерцать странное пурпурно-зеленое свечение, словно из источника, находящегося где-то за его спиной, свечение всё усиливалось, а он растворялся, спустя несколько секунд не осталось ничего, кроме пятна в воздухе на том месте, где он стоял, искривление света, как сквозь старое оконное стекло. Повисшая в воздухе бутылка, которую он держал в руке, упала на пол и разбилась с необычайно затянувшимся звоном.
  
   - Черт, - пробормотал Дерби, наблюдая, как ее содержимое впитывается в опилки, - а я хотел сделать глоток этого напитка.
  
  Никто, кроме 'Друзей Удачи', в комнате, полной гуляк, не подал виду, что всё это заметил. Странно расстроенный Линдси ощупывал пустое место, на котором прежде стоял исчезнувший юноша, словно он просто решил стать невидимым.
  
   - Я бы предложил, - сказал Майлз, направляясь к выходу, - покинуть это помещение, пока нас не постигла та же участь.
  
  Снаружи Чик, не произнесший ни слова во время этого эпизода, подошел к Рэндольфу:
  
   - Профессор, докладываю: я апеллирую к Усмотрению Научного сотрудника, или У.Н.С., в соответствии с положениями нашего Устава.
  
   - Снова, м-р Заднелет? Полагаю, вы надлежащим образом заполнили свою Анкету обнаружения экстраординарного обстоятельства?
  
   Чик вручил заполненный аккуратным почерком документ:
  
   - Всё в порядке, надеюсь...
  
   - Слушай, Чик, ты твердо решил? Помнишь прошлый раз, ту историю с гавайским вулканом...
  
   - Там была чистой воды крамола, - встрял в разговор Линдси, - как сейчас.
  
   - В соответствии с моим правовым заключением - нет, - пропищал Дерби, внимательно изучавший записку, - У.Н.С. Чика такое же кошерное, как 'Смегмо'.
  
   - Несколько несерьезное высказывание, учитывая предсказуемую плотность связей между тобой и Заднелетом.
  
   - Хочешь плотности, - проворчал Дерби, - вот, попробуй эту.
  
   - Наша боевая высота, - попытался объяснить Чик, - и присутствие неизвестных вулканических газов может повлиять на мои суждения, это правда. Но в этот раз я собираюсь оставаться на земле, никаких аспектов, связанных с измерениями.
  
   - Кроме Четвертого измерения, конечно, - предостерег Майлз Бланделл голосом таким торжественным, словно он исходил из смертных глубин, - Пятого и так далее.
  
  Когда его сослуживцы ушли, Чик снова зашел в темную пивную, взял кружку пива, сел за стол с видом на вход и стал ждать, этой технике он научился много лет назад в Японии, среди дзенских мистиков этой страны (см. 'Друзья Удачи' и Женщина в клетке из Иокагамы') она была известна под названием 'просто сидеть'. Во время того путешествия, как вспомнил Чик, Пугнакс поставил в тупик дзенских монахов, ответив на классический коан 'Обладает ли собака природой Будды?' не 'Му!', а 'Да, очевидно, разве может быть иначе?'.
  
  Время не столько проходило, сколько становилось менее значимым. Наконец, Чик увидел недавно исчезнувшего 'связного', который снова появился из ниоткуда, теперь он купался в оттенках абрикоса и аквамарина.
  
   - Снова вы.
  
   - Маленький профессиональный трюк. Вы бы видели свои серьезные лица, - сказал Алонсо Митмен (поскольку это был он).
  
   - Возможно, я просто более ленив, чем мои напарники. Они продолжили свой ночной кутеж, а я просто решил посидеть здесь и расслабиться.
  
   - Я заметил, что вы не притронулись к этому пиву.
  
   - Хотите?
  
   - Это дело. Позвольте угостить вас чем-то, Хорст может сделать любой коктейль, никому не удавалось поставить его в тупик со времен П. М. К. П. В., да и то под вопросом.
  
   - Со времен..?
  
   - Первой международной конференции путешествий во времени, слушайте, что там была за тусовка.
  
   Там был весь высший свет науки и философии - Нильс Бор был там, Эрнст Мах, молодой Эйнштейн, доктор Шпенглер, сам мистер Уэллс. Профессор Дж. М. Е. Мактаггарт из Кембриджа, Англия, заглянул, чтобы прочитать короткий доклад, в целом отрицающий существование Времени, как понятия, которое просто смешно обсуждать, несмотря на его статус явления, в которое верят.
  
  Блестящее собрание, можно сказать, коллаборация лучших умов для решения сложного, действительно парадоксального вопроса, в результате чего, конечно же, появится работающая Машина Времени (таков был Уэллсовский оптимизм той эпохи) еще до конца столетия... но Дела не так делаются. Из первоначальных дискуссий о том, какие специалисты должны улаживать мелочи, споры с удивительной скоростью переросли в полномасштабную академическую битву. Росло количество фракционных групп. Знаменитости, на которых возлагали столько надежд, вскоре уехали на поезде с паровой тягой и на междугородней электричке, на лошадях и на дирижаблях, обычно - ворча себе под нос. Следовали вызовы на дуэль, их принимали, всё разрешалось в основном бескровно - за исключением плачевной истории про Мактаггарта, нео-августинианца, и роковой парной пудинг. 'Споры о природе реальности, исход которых каким-то образом зависит от пари, - как выразился Коронер графства, - как известно, редко заканчиваются хорошо, особенно здесь, рядом с высоким вертикальным сооружением...'. Много дней, пока злополучная дуэль оставалась темой слухов, участники конференции были осмотрительны и находили оправдания, чтобы не подходить слишком близко к Старой Стеариновой Колокольне, образцом для которой послужила Кампаниле на Пьяцца Сан-Марко в Венеции, 322 фута - самое высокое здание, видимое во всех направлениях закругления Земли, печально известное в этих краях тем, что очаровывало умы и здоровые, и пребывающие в расстройстве.
  
   - Вы ходите среди них, сами того не зная, с тех пор как приехали, - сказал Алонсо Митмен. - Их нельзя найти, пока они этого не захотят.
  
   - Но вам они явились...
  
   - Да, и 'явились', и 'явятся', возможно, даже вам, если вам повезет, что с того?
  
  Чик рассматривал молодого Митмена. Несомненно, классический тип, который гомеопаты назвали бы 'ликоподиевым'. Организация 'Друзей Удачи' как-то притягивала таких людей в больших количествах. Страх в каждой клетке. Страх ночи, страх преследования, неудачи, других проблем, которые не так-то легко перечислить. Они первые начинали чинить снасти во время бури - не от храбрости, а от отчаяния, это было единственное известное им лекарство от подкрадывавшегося малодушия, которого они всегда боялись. Этот Митмен, очевидно, забрался очень высоко в ночь, в уязвимость для опасностей бури, которым мало кто позавидовал бы.
  
   - Вольно, небесный брат, - ответил Чик. - Я знаю только, чего мне стоило найти тебя сегодня ночью, дальше моя бухгалтерия не простирается.
  
   Молодой Митмен, кажется, успокоился:
  
   - Вы не должны думать об этом, как, знаете, о предательстве... или не только предательстве.
  
   - Да? А что еще?
  
  Он мог колебаться, но не слишком долго, чтобы не выдать свою неопытность:
  
   - Самое необычное предложение о Спасении, заявку на которое нам подали, со времен того другого Обещания, данного много лет назад...
  
  Чик на мгновение увидел трап, возможно, где-то внутри огромного дирижабля будущего, битком набитый воскресшими телами всех возрастов, ошеломленные улыбки и переплетенные конечности без волосяного покрова, толпы гостей, только что прибывших из всех периодов прошедших двух тысячелетий, которых нужно как-то кормить, одевать, дать пристанище и всё объяснить, не сказав лишнего - административный кошмар, который пришлось улаживать главным образом ему. В его руке был новомодный мегафон. 'Как он докатился до этого?'. Он не узнавал свой голос. Он не мог придумать, что еще сказать. Все они смотрели на него, чего-то ожидая.
  
   Здесь, в 'Шаре с руки', он только пожал плечами:
  
   - Я считаю себя дичью.
  
   - Идем.
  
   Алонсо вывел Чика из таверны, провел по ночному кампусу, потом через грозные готические ворота, и снова по склонам к северным окраинам Университета, в район недорогого жилья для студентов, к которому примыкала неосвещенная лужайка местной прерии, улицы, по которым они проходили, становились всё уже, их освещал скорее газ, чем электрические лампы более 'респектабельных' районов города, - с каждым шагом, кажется, они всё более непропорционально удалялись, а молодой человек продолжал идти. Наконец они пришли на улицу нескладных домов периметральной застройки, наполовину разрушенных, ободранная внутренняя отделка свидетельствовала о духе поспешности и жадности, в котором эти дома возводили несколько лет назад. На земле лежала разбитая битумная черепица. Куски оконных стекол сверкали в тусклом свете. Где-то неподалеку гудел и шипел междугородний трубопровод, а вверх по улице стая собак врывалась и вываливалась из сырого полумрака уличных фонарей.
  
   Алонсо, кажется, ждал замечания насчет этого квартала:
  
   - Мы не хотим привлекать внимание, пока нет. Когда достаточно много людей решат, что мы им нужны, и начнут нас искать, возможно, мы переедем в место побольше и поближе к городу. А пока...
  
   - Благоразумие, - предположил Чик.
  
   На лицо юноши вернулось его привычное раздражение:
  
   - Едва ли. Они не боятся ничего, что 'этот' мир может им предъявить. Увидите.
  
  Впоследствии Чик не мог избавиться от впечатления, гнездившегося глубже, чем он мог захотеть или был в состоянии проникнуть, что с ним вступили в психический контакт. Несмотря на чувство, что позитивные экспрессии молчания и присутствия задействованы против него, он не мог не прийти к выводу, что, несмотря на условные сигналы заселенности, все эти комнаты были фактически пусты. Он понял, что его угнетает четко различимый слой запустения, не только пыли, лежавшей повсюду, но и длительной тишины, возможно, на протяжении многих лет, без живого голоса, без звуков музыки, даже без звука человеческих шагов. В его душу закралось подозрение, от которого стыла кровь в жилах: то, что казалось ему светом лампы, на самом деле им не было - с помощью каких-то внеземных средств его органы зрения освещались локально и систематически вводились в заблуждение, без вторжения в царство безответной тьмы. По-своему вызывали беспокойство изменения, произошедшие с его спутником, когда они переступили порог - расслабление, которое молодой Митмен не удосужился скрыть, словно, доставив Чика, он мог спокойно погрузиться в состояние инструмента, который вернули обратно после выполнения задания в комод: кажется, это состояние он предпочитал докучливым требованиям повседневности.
  
  Внезапно, величаво выступив на сцену, как оперный певец, которому нужно разразиться арией, появился 'М-р Туз', как он представился. Черные глаза с блестящим отливом целились, словно оружие на дуэли. Слегка извращенные и необратимо осведомленные глаза, которые ассоциируются у нас с визитами мертвецов. Когда он улыбнулся, или, во всяком случае, попытался, впечатление не рассеялось.
  
  Обойдясь без фатической болтовни, он сразу же начал рассказывать историю своих 'людей'.
  
   - Мы здесь, среди вас, ищем убежище от нашего настоящего - вашего будущего: времени мирового голода, истощения запасов энергоресурсов, смертельной нищеты - конца капиталистического эксперимента.
  
   Как только мы пришли к пониманию простой термодинамической правды о том, что ресурсы Земли ограничены и фактически скоро закончатся, вся капиталистическая иллюзия разбилась вдребезги. Тех из нас, кто говорил эту правду вслух, осуждали как еретиков, врагов господствующей экономической правды. Подобно религиозным Диссентерам былых времен, мы были вынуждены эмигрировать, нам не оставалось ничего иного, кроме как отправиться в темный Атлантический океан четвертого измерения, известный как Время.
  
  
   - Большинство тех, кто избрал Переход, осуществили его, но некоторые - нет. Процедура по-прежнему опасна. Уровни энергии, необходимые для того, чтобы сделать резкий поворот против течения, через запрещенный интервал, отсутствуют в этом настоящем, хотя некоторые ваши большие генераторы начали достигать необходимой мощности. Нас учили справляться с этой опасностью, мы подготовлены. Чего мы не ожидали - так это вашей решимости не допустить того, чтобы мы поселились здесь.
  
   - Впервые слышу, - наконец ответил Чик как можно более благожелательно.
  
   - Братство Бесстрашных...
  
   - Прошу прощения?
  
  Странное электрическое жужжание на мгновение прервало и заглушило голос м-ра Туза:
  
   - Ззз Друзей Удачи? Вы не знали, что все ваши миссии и задания направлены на то, чтобы помешать нашим попыткам войти в ваш временной режим?
  
   - Уверяю вас, никогда...
  
   - Вы поклялись повиноваться, конечно.
  
  Напряженная молчаливая борьба, словно для того, чтобы сдержать смех, словно смех был незнакомым пороком, который мог разорвать его на части, поэтому м-р Туз не мог себе позволить рисковать.
  
   - Всё это, безусловно, новость для меня, - сказал Чик. - И даже если то, что вы говорите, правда, какая вам от нас может быть польза?
  
  В его больших глазах, кажется, загорелась жалость:
  
   - Мы могли бы иногда просить вас выполнить поручение, но, к сожалению, с не более подробным объяснением, чем вы сейчас получаете от своей Иерархии.
  
   Чик должен был некоторое время помолчать.
  
   - Ззз, вознаграждение...
  
   - О, простите?
  
   - М-р Митмен не сообщил вам размеры нашей благодарности?
  
   - Он говорил непонятно. Это звучало, как какая-то религия.
  
   - Простите?
  
   - Вечная жизнь.
  
   - Лучше. Вечная молодость.
  
   - Черт возьми. Ничего круче, конечно, быть не может.
  
   М-р Туз начал объяснять, или, возможно, не объяснять, а определенно утверждать, что ученые его времени в ходе обширных исследований путешествий во времени в качестве неожиданной удачи открыли, как преобразовать класс термохимических реакций, известных как 'необратимые процессы', среди которых выделяются человеческое старение и смерть, чтобы обращать их вспять.
  
   - Как только мы узнали технологию, вся проблема стала пустячной.
  
   - Легко вам говорить, кажется.
  
   - Теперь это просто торговля товарами, как бусы и зеркальца, которые ваши собственные пришельцы на американских берегах когда-то продавали индейцам. Дар небольшой стоимости, но предлагаемый с большим чистосердечием.
  
   - Так что предполагается, что это будет как Сквонто и Пилигримы, - доложил Чик на пленарном заседании, которое поспешно созвали на следующий день. - Мы поможем им в их первую зиму, что-то в этом роде.
  
   - Полагаю, здесь не тот случай, - сказал Рэндольф. - Думаю, они - не пилигримы, а рейдеры, и здесь есть какой-то ресурс, который закончился у них, и теперь они хотят отобрать его у нас и забрать с собой?
  
   - Еда, - сказал Майлз.
  
   - Женщины, - предположил Дерби.
  
   - Более низкий уровень энтропии, - размышлял Чик. - Это однозначная функция времени - их уровень энтропии должен быть выше. Это как богачи, которые пьют минеральную воду в чем-то вроде 'спа'.
  
   - Это наша невинность, - объявил Линдси, в его голосе сквозило непривычное отчаяние. - Они спустились на наши берега, чтобы отлавливать нас, поглощать нашу невинность и забирать ее с собой в будущее.
  
   - Я думал о чем-то более осязаемом, - задумчиво нахмурился Рэндольф. - Что можно обсуждать.
  
   - Йее, а ктоо сказал, что мы 'невинны'? - пропел Дерби.
  
   - Но представьте их, - в ужасе сказал Линдси, словно его настигло невыносимое озарение, - они так опустились, так испорчены, что мы - даже мы - кажемся им чистыми, яко агнцы. А их время так ужасно, что в отчаянии отправило их назад, назад к нам. Назад в несколько трогательных лет, которые у нас еще остались, прежде чем...что бы там ни произошло...
  
   - Слушай, Линдси, - сказал Дерби, впервые на памяти группы переживавший о своем сослуживце пуританских взглядов.
  
   После минутного коллапса дискуссии:
  
   - Всегда остается возможность, - напомнил Чик, - что это просто профессиональные лгуны, сообщники д-ра Зута, или еще более исподтишка: театральная инсценировка, некое Моральное Упражнение, подготовленное Иерархией для выявления потенциальных мятежников и подавления инакомыслия. С них станется.
  
   - Так или иначе, - сказал Дерби, - мы полностью...
  
   - Не произноси это вслух, - предупредил Линдси.
  
  Понимая, что ему не удастся узнать от м-ра Туза что-то кроме истории, которую этот зловещий путешественник решил ему рассказать, Чик пришел на их следующую встречу с Майлзом, единственным членом экипажа, который обладал необходимой в этой ситуации прозорливостью. Лишь взглянув на м-ра Туза, Майлз заплакал, неутешно и безоглядно, это были слёзы высокопрофессионального церковника, получившего личное сообщение от Бога...Чик наблюдал в изумлении - слёзы в их Отряде были практически неизвестны.
  
   - Я узнал его, Чик, - сказал Майлз, как только они вернулись на судно. - Видел в другом месте. Я знал, что он настоящий и не может исчезнуть сам собой. Он не тот, за кого себя выдает. Однозначно, он не печется о наших насущных интересах.
  
  
   - Майлз, ты должен мне рассказать. Где ты его видел?
  
   - С помощью визуальных каналов, которые всё больше преследовали меня в повседневности. Некоторое время я мог наблюдать за ним и другими нарушителями границ, словно через 'окна' в их родное пространство. Сначала я мог оставаться невидимым для них, но больше не могу - теперь они обнаруживают меня, когда бы я ни наблюдал за ними...в последнее время, когда они знают, что я смотрю, они наводят на меня что-то: не то чтобы оружие, таинственный предмет...
  
   - С помощью этих 'окон' они на краткий период переходят в наше время и пространство. Вот как проник к нам этот 'Мистер Туз', - Майлз дрожал. - Ты видел, как он смотрел на меня? Он знал. И он хотел, чтобы я чувствовал себя виноватым, непропорционально проступку, в конце концов, это было всего лишь подсматривание. Думаю, с тех пор, как мы прибыли в Кэндлброу, какому-то их 'Агентству' недвусмысленно поручили уладить вопрос с нами. Поэтому любой незнакомец в нашем окружении, даже кажущийся безобидным, сразу попадает под подозрение.
  
  Увидев тревогу на лице Чика, Майлз тряхнул головой и протянул руку в успокаивающем жесте:
  
   - Не волнуйся, мы сильны и профессиональны, как всегда. Если среди нас появится 'двойной агент', Пугнакс об этом узнает, быстро полакомится его внутренностями. А что касается безотлагательных мер, нужно сваливать, и чем быстрее, тем лучше.
  
  Вскоре экипаж начал находить доказательства Вторжения повсюду, какой-то невидимый сюжет, который фактически нельзя было определить, заполнял течение дня. Со всей очевидностью невропатия охватила организацию 'Друзей Удачи' на всех уровнях, от местного до международного. Нарушители границ тщательно изучали их цели, знали о безоговорочной вере 'Друзей Удачи' в то, что никто из них, если не случится несчастье, просто так не повзрослеет и не умрет - эту веру с течением лет многие начали путать с гарантией. Узнав, что они не более привилегированы, чем человеческие статисты, над которыми они так беззаботно летали на дирижабле все эти годы, некоторые из 'Друзей Удачи' в панике бросились в коррумпированные объятия Нарушителей границ, они были готовы заключить сделку с самим Адом, предать что угодно и кого угодно, лишь бы их вернули обратно во времена их юности, восстановить былую невинность книжных мальчиков, которую они сейчас были готовы взять и попрать ради своих вероломных благодетелей.
  
   Вскоре получил широкую известно тот факт, что предатель такой не один, но их личности скрывались. Поскольку любой мог быть вероятным кандидатом, поднялась беспрецедентная и разрушительная волна клеветы, паранойи и очернительства, которая не спала до сих пор. Дрались на дуэлях, подавали иски - всё бесполезно. Нарушители границ неуклонно продолжали свою темную аферу, хотя некоторые их жертвы по причине пробуждения совести или в силу чрезвычайных обстоятельств начали требовать расторжения зловещих договоров, которые их обманом заставили подписать, даже если ценой будет их неуязвимость для смерти.
  
  Тем временем другие 'Друзья Удачи' выбрали нешаблонные решения, уклонившись от криза с помощью перехода к метафорическим идентичностям, таким как наряды полиции, бродячие театральные труппы, правительства вымышленных стран в изгнании, которые они, тем не менее, могли описать в исчерпывающих, можно даже сказать, навязчивых подробностях, включая язык с правилами синтаксиса и словоупотребления, или, в случае 'Беспокойства', погрузились в Кэндлброу в тайны Времени, уплыли в небольшое ответвление своей истории, известное как 'Академия марширующих оркестров губных гармошек'.
  
   Как во сне, они вернулись в университет Кэндлброу, но не как посетители летней Конференции, а как студенты музыкального факультета очной формы обучения, ожидающие на перроне с пожитками электричку, которая никогда не приедет. В конце концов, проскользил по колее и остановился рядом с ними шикарный сверкающий Поезд специального назначения с эмблемой Академии марширующих оркестров губных гармошек, заполненный детьми их возраста в туристской форме цвета индиго и с оранжево-красным.
  
   - Конечно, садитесь, здесь полно места.
  
   - Вы нас примете?
  
   - Кого угодно. Проживание и питание, раз вы играете на губной гармошке.
  
  Так, без суеты, они сели в поезд, и прежде чем доехали до Декейтера, выучили такты песен 'Эль Капитан' и 'Свистящий Руфус', ехали по рельсам, чтобы присоединиться к студентам-концертантам всемирно известной Академии марширующих оркестров губных гармошек, где им вскоре выдали форму, выделили комнаты и начали делать замечания, как всем остальным, за импровизацию во время исполнения более четко аранжированных произведений, таких как 'Моя страна - это ты'.
  
  Это учебное заведение, подобно Кэндлброу, основано благодаря хитростям корыстолюбия, что было распространено при мировом капитализме. Немецкие производители губных гармошек, занимавшие лидирующии позиции в мире по производству этого инструмента, несколько лет заваливали американский рынок избыточными запасами по демпинговым ценам, в результате чего очень скоро в каждой общине этой страны появилось общество марширующих музыкантов с губной гармошкой, количество членов каждого из которых исчислялось сотнями, они появлялись на каждом параде в честь национального праздника, на всех школьных выпускных, ежегодных пикниках и мероприятиях в честь местных усовершенствований, таких, как внедрение уличного освещения или канализации. Это был только вопрос времени - непредвиденным результатом Закона спроса и предложения стало создание Академии марширующих оркестров с губной гармошкой, открывшейся в красивом архитектурном ансамбле в романском стиле Ричардсона в 'Сердце бассейна Миссисипи', как говорилось в рекламе. Каждый год юноши из всех уголков Республики приезжали сюда учиться, и через пять лет выпускались Магистрами игры на Губной гармошке, большинство из которых добились высот в профессии, некоторые даже открыли свои собственные школы.
  
  Однажды вечером в начале своего первого весеннего семестра Рэндольф, Линдси, Дерби, Майлз и Чик сидели в общежитии с однокурсниками, отдыхая от подготовки к завтрашнему экзамену по теории тональности.
  
   - Никогда не думал, что всё будет так, - сказал третьекурсник-арфист, в линзах его очков отражался газовый свет. - Хотелось бы реальных действий, выбираться в люди, громкой музыки, халлабалу, пусть музыка звучит хоть недолго, понимаешь.
  
  Его одногруппник лежал, закинув руки за голову, и пыхтел запрещенной сигаретой, аромат которой (на любителя) заполнил комнату:
  
   - Напиши письмо, чувак, они с радостью тебя примут.
  
   - Чертовски опасные времена настали, парни, пора забыть о приятных обязанностях, нужно быть там, где мы действительно можем принести пользу...
  
  Его слова прервало неожиданное появление юного стажера Игры на свирели Бинга Спунингера, Талисмана Оркестра, кричавшего: 'Кто-нибудь видел этого Митмена? Его нет на месте, и это после начала комендантского часа и чертова отбоя!'.
  
   Началась суматоха. С верхних коек свешивались головы. Подпрыгивали, метались, сталкиваясь друг с другом, искали под мебелью, в кладовках, всюду искали пропавшего арфиста. К этому времени 'Друзья Удачи' уже поняли, что это было 'вступление' к музыкальному номеру, поскольку студенты собрались и начали играть гаммы на всех губных гармошках, находившихся в пределах досягаемости, бог мой, это были басовые гармоники из колокольной бронзы длиною шесть футов - огромные сногсшибательные тубы-гармоники, а также - мельчайшие из возможных двухотверстные Микрогармоники из серебра и жемчуга, берущие все существующие во Вселенной ноты, почти незаметно кивая, парни начали выжимать звуки и петь:
  
   Этот Митмен ушел в самоволку.
   Иппи-диппи-диппи-ду!
   Быстрее, чем ты успеешь произнести слово 'Стенка' -
   Что за дурацкий поступок, ууу!
   [Комический бас]
   Не то чтобы я не буду, потому что могу, но нет.
   И я буду, если не буду, но да, потому что нет!
   [Все] Иии
   Этот Митмен ушел в самоволку.
   [Бинг как дискантовый солист] С...А...М...О...В...О...Л...К...А... [Все следят, словно полностью загипнотизированы сложным вокальным трюком, успешное завершение которого позволит им наконец-то, хихикая, расслабиться. Поют:]
   Иппи диппи диппи
   Флиппи зиппи зиппи
   Смиппи гдиппи гдиппи тож!
  
   переходя к оживленному кекуоку, дающему возможность задействовать моментальные эффекты новизны, шум паровоза, шум скотного двора - специализацией таинственным образом исчезнувшего Алонсо Митмена, например, была игра на гармонике через нос, на третьем и четвертом отверстии часто появлялись сопли, достаточно весомые для того, чтобы полностью заблокировать отверстие номер два, доставание этих соплей не единожды становилось проблемой для тех, кто имел неосторожность одолжить инструмент, обусловленная этим недоброжелательность, фактически, способствовала кипящему негодованию Алонсо и пониженной толерантности к любому крамольному поведению, что не раз приводило его в кабинет Ректора Академии марширующих оркестров губных гармошек.
  
  Практика доносительства мальчиками на других мальчиков, в более традиционных учебных заведениях вызывавшая отвращение, в Академии марширующих оркестров губных гармошек внушала своеобразное уважение даже тем, кто больше всего от нее страдал.
  
  Поэтому 'стукач', сообщивший о том, что юный Митмен отсуствует, не вызвал тут же подозрения в нечестной игре, которые возникли бы в другой школе. Собственно говоря, зачастую 'стукач', которому хорошо платили за его шпионские усилия, пользовался немалой популярностью у других мальчиков, особенно в увольнительных. Чем меньше давила на него необходимость создавать и поддерживать вторую или фальшивую личность, тем больше у маленького пролазы было энергии, которую можно направить на обычную деятельность Марширующего оркестра губных гармошек. Освобожденные также от внезапных наказаний, которым те, на кого донесли, могли подвергнуться буквально в любой момент по прихоти старого Ректора, стукачи, меньше страдавшие от тревог, лучше спали и в целом вели более здоровый образ жизни, чем их более уязвимые одногруппники.
  
  Утром того дня Алонсо нанес свой еженедельный визит к Боссу. В окно лилось дыхание весеннего утра, жизнерадостный кампус цвета ярь-медянки тонул в ветроломе пирамидальных тополей, исчезал в зеленом тумане почкования, а в оконной раме усмехалось покрытое добрыми морщинами лицо Ректора с аккуратными седыми усами и золотыми зубами, которые вспыхивали, когда он улыбался - это казалось вялой и дружелюбной улыбкой любителя наркотических веществ, но на самом деле было почти нигилистическим отказом от всего, что мог бы подарить ему мир, а тем временем он вводящим в транс голосом объяснял юному доносчику, как десятки раз прежде, всё, всё - Правила безопасности Хроматической губной гармошки, и исключительную необходимость тщательного подстригания волос в носу, чтобы один-два волоска не застряли между крышкой и пластиной и не были вырваны, что кроме боли и унижения может также вызвать риск мозговой инфекции, где и когда спят отряды, кто стоит на различных вахтах, таких как Караул неприкосновенности камертона, в темное время суток охраняющий Губную гармошку, звучащую в тональности ре-бемоль мажор, от Призрачного делопроизводителя, который, как известно, проникает с полным набором комплектующих, чтобы поменять ноты и создать трудности для музыкантов, исполняющих на этом инструменте сольные партии, вынуждая их иногда засасывать тонические аккорды и выдувать субдоминанты, музыка смутно похожа на негритянскую, но лазутчику также нужно было остерегаться Временного мочеиспускательного дозора, сформированного для предотвращения посещений уборной поздней ночью, специфических, а фактически - пипифических, поступков, о которых докладывали в последнее время. Под окном Ректора на Площадке активностей упражнялся Оркестр губных гармошек, у которого было занятие Физкультурой, не обычный какой-нибудь Союз регби и Лакросс, нет, это было какое-то ужасное...неуставное Сражение-в-пределах-десяти-метров, поскольку музыканты, крохотные фигурки в красных спортивных свитерах с золотой эмблемой Академии, пытались душить, пинать, или, если под руку попадались подходящие камни, бить друг друга, по-видимому, до беспамятства, если не что похуже...тела начали падать, и крики, заглушаемые расстоянием, наконец-то проникли с зеленого поля в окно Ректора и сопровождали его длинный речитатив, перемежаемый музыкальными цитатами, исполняемыми на его личном позолоченном инструменте 'И. Г. Мундхафверке' ''Маленький великан', за рабочим столом, беспорядочно заваленным книгами, бумагами и (как неловко) явным мусором, таким как апельсинные корки, косточки от персиков и окурки сигар - местами их слой превышал высоту в два фута, вызывая некоторое отторжение у Митмена, который просто пришел сюда крысятничать на своих одногруппников, а скоро наденет спортивный костюм и будет маршировать среди магнолий под бодрую мелодию Оффенбаха 'Залы Монтесуу-мы!', умиротворенный Старик с сиропно-неспешной непринужденностью продолжал свой угасающий экскурс в одержимо-подробные ссылки на эксцентричное поведение в уборной, приводя на ум короткие вспышки белой фарфоровой сантехники сладострастной формы, не обязательно туалеты, в некоторым роде - средства для совершения таинственных, но еще не уточненных 'пипифических поступков', сейчас позволяющие увидеть картину в целом, быстрое пикирование между рядами белой сантехники, по краям которой - влажные фиолетовые кляксы, в сам Унитаз, в темный зазор, содержащий - неизбежно - смерть и тление, ряды зеркал смотрят друг на друга сквозь туман мирского применения: дыхание, частицы зубного порошка и средств для бритья, пар от воды из крана с остатками местных минералов, каждый набор снимков уходит по цепочке на бесчисленные лье, всё отражается, движется в Бесконечно удаленную точку по длинной медленной кривой...
  
  Примечательно, что после этой встречи от Алонсо больше вестей не поступало. Секретарь Ректора отметил его в книге ухода, вручил еженедельный чек за оказанные услуги, посмотрел, как он бредет между симметричных рядов деревьев, и вернулся к своей канцелярской работе...
  
  А пока в промежутках между тем, что всё-таки не было вечным праздником Среднего Запада, бывший экипаж 'Беспокойства' получил сведения о закравшихся сомнениях. Что, если они - не настоящие музыканты, играющие на губной гармошке? Правда? Если это была продуманная мистификация, они предпочитали играть себя, отвлечься от слишком пугающей реальности, чтобы обрести бескрайний неразборчивый свет Неба, возможно, это было предательство, о котором нельзя говорить, уже накрепко угнездившееся в самом сердце...Организации, члены которой странным образом начали их избегать...какая-то тайная сделка неустановленной природы с вековым врагом...но они не смогли найти никаких записей ни в одном из Журналов ежедневного учета, которые помогли бы им вспомнить...
  
  Не подверглись ли они сами какой-то мутации, не превратились ли в неполноценные копии тех, кем были когда-то? Стремящиеся вернуться на место неразрешенного конфликта, как, говорят, призраки возвращаются в места, где судьба свернула не туда, или посещают спящее тело того, кого они любили больше, чем оба думали, словно таким образом всё, что произошло между ними, можно снова переналадить? Не превратились ли они в потрепанные волочащиеся за кем-то образы скрытых личностей, нужных для давно завершенной миссии - забытые, но не могут или не хотят освободиться? Возможно, если нанять заместителей, которые будут оставаться вместо них на земле, это позволит 'настоящим' 'Друзьям Удачи' вернуться в Небо и сбежать от этой невыносимой ситуации. Никто из них никогда не был на дирижабле, не гулял по экзотическим улицам и не был очарован местными жителями далеких дежурных станций. Они просто когда-то читали книги для мальчиков из серии 'Друзья Удачи', и получили служебные полномочия в качестве волонтеров-статистов. Когда-то очень давно 'Друзья Удачи' позвали их с тихих холмов, из городков на берегу рек, из библиотек, где дети могли лежать на прохладном полу и читать в летний день, 'Друзья Удачи' нуждались в них...и они пришли.
  
  ТРЕБУЮТСЯ Мальчики для выполнения увлекательных заданий, в хорошей спортивной форме, ответственные, готовые и умеющие играть на губной гармошке ('Встреча в лагере в Джорджии' во всех тональностях, умеренные штрафы за фальшивые ноты), не возражающие против сверхурочных репетиций на Инструменте... Приключения гарантируются!
  
  Так что когда 'настоящие' 'Друзья Удачи' улетели, мальчики остались в сомнительном святилище Академии марширующих оркестров губных гармошек... Но жизнь на поверхности год от года продолжала собирать свою привычную дань, пока другие 'Друзья Удачи' беззаботно оставались наверху, не платя налоги и летая для выполнения заданий по всему миру, возможно, вообще больше не помня своих 'заместителей' - смелые и безрассудные найдут, чем себя занять, а другие ('сурки' на жаргоне 'Друзей Удачи'), без сомнений, знали о рисках и цене своего заместительства. И некоторые уехали отсюда, как когда-то давно уехали из своих благоразумных городков в самом центре страны в дым и вакханалию города плотной застройки, которую они вообразить себе не могли, начиная свой путь - уехали, чтобы присоединиться к другим ансамблям, игравшим музыку более новых рас, аранжировки негритянского блюза, польские польки, еврейский клезмер, а другие не могли найти понятный выход из прошлого, возвращались снова и снова на места былых представлений - в Венецию, Италия, и Париж, Франция, и на роскошные курорты старой Мексики, чтобы играть то же попурри из кекуоков, рэгтаймов и патриотических гимнов, сидеть за теми же столиками в кафе, посещать те же пивные на узких улочках, субботним вечером грустно смотреть на местную молодежь, которая кружит и флиртует на маленьких пьяццах, не зная точно, осталась их собственная юность позади или только грядет. Как всегда, в ожидании возвращения 'истинных' 'Друзей Удачи', в жажде услышать:
  
   - Вы были великолепны, парни. Жаль, что мы не можем рассказать вам обо всем, что произошло, но дело еще не закончено, сейчас переломный момент, и чем меньше будет сказано, тем лучше. Но однажды...
  
   - Вы снова собираетесь в путь?
  
   - Так скоро?
  
   - Мы должны. Нам так жаль. Банкет в честь воссоединения был вкуснейший, огромное спасибо, концерт губных гармошек мы никогда не забудем, особенно - негритянские мелодии. Но сейчас...
  
   И снова знакомая уменьшающаяся в небе точка.
  
   - Не грусти, приятель, это, должно быть, важно, они правда хотели в этот раз остаться, ты должен понимать.
  
   - Что нам делать со всей этой оставшейся едой?
  
   - И со всем этим пивом, которое никто не выпил!
  
   - Почему-то мне это не кажется проблемой.
  
  Но это было началом некоего освобождения от страстного стремления, словно они жили в захолустной долине, далеко от автострад, и в один прекрасный день заметили, что прямо за одним из горных хребтов - дорога, и по этой дороге на их глазах проехал фургон, потом несколько всадников, потом карета и еще один фургон, в свете дня, понемногу терявшем свою суровую изотропность, впадая в облака и дым труб, и даже в изменения погоды, вскоре здесь уже был постоянный поток транспорта, слышимый днем и ночью, в их долину начали приходить люди и предлагать поездки в город по соседству, о существовании которого мальчики раньше даже не подозревали, потом все они поняли, что разъезжают по миру, почти не отличающемуся от того, который покинули. И в один прекрасный день на краю одного из этих городков готовое к отлету, с блестящей металлической облицовкой, свежевыкрашенное и отремонтированное, за углом огромного ангара ждало их, словно они никуда не уезжали, старое доброе 'Беспокойство'. Пугнакс держит лапы на кормовом поручне, машет хвостом без устали, лает с нескрываемой радостью.
  
  Кое-где Нарушители границ распространялись о своих старых токсичных делишках, но теперь экипаж 'Беспокойства', более точно настроенный на их присутствие и давно избавившийся от какой-либо веры в их чудотворные способности, как-то лучше их избегал, предупреждал о возможном вреде, даже иногда принимал меры против них. Неудачные экспериментальные кастрюльки с бортовой кухни Майлза, сброшенные с высоты, достаточно умеренной для того, чтобы сохранить боевую слаженность, казались эффективными, как и пранкерские телефонные звонки поставщикам материалов для мощения с заказом больших объемов цемента, которые нужно было доставить и вылить в местах нахождения Нарушителей границ.
  
  Нечего и говорить - в маленьком отряде были острые разногласия относительно образа действий, споры бушевали на собраниях управляющего комитета. Политические разногласия не сгладило внезапное возвращение стукача Академии марширующих оркестров губных гармошек Алонсо Митмена, он просто забрел однажды, насвистывая 'После бала' в ритме кекуока, словно не было никакой предыстории.
  
   С собой он принес тщательно скрепленную множеством печатей копию таинственной карты, в поисках которой они когда-то летали в Венецию, из-за чего едва не была сожжена пьяцца Сан-Марко.
  
   - Мы там тоже были, - сказал Митмен с неприятной улыбкой, - но, думаю, вы нас не видели.
  
   - И теперь вы пытаетесь это продать, - предположил Рэндольф.
  
   - Сегодня только для вас бесплатно.
  
   - Откуда у вас странное впечатление, - спросил Линдси, - что, когда-то едва избежав уничтожения теми, кто так безрассудно искал этот губительный документ, мы можем сейчас выказать хотя бы малейший интерес по отношению к нему?
  
   Вероломный Митмен пожал плечами:
  
   - Спросите у своей машины Теслы.
  
  И действительно, словно подслушивая этот разговор в рамках обстоятельной слежки за 'Друзьями Удачи' даже из своих бюрократических далей, Высшая Власть решила снова запустить тяжелую руку в их жизни.
  
   Однажды ночью после Вечернего Сбора устройство Теслы ожило и начало передавать сигналы, мальчики собрались вокруг него и принялись слушать.
  
   - Приняв сообщение, - объявил глубокий зычный голос, - от надлежащим образом уполномоченного агента Алонсо Р. Митмена о карте, неофициально известной как Путеводитель Сфинчино, вы немедленно отправляетесь заданным курсом в Бухару во Внутренней Азии, где поступите в распоряжение подпустынного фрегата Его Величества 'Саксаул', командует которым капитан К. Зейн Тоудфлекс. Предполагается, что 'Беспокойство' полностью укомплектовано Гипопсаммотическими аппаратами выживания текущей модели, поэтому дальнейшие расходы для этой цели не предусмотрены.
  
  Прибор замолчал, стрелки замерли, циферблаты вернулись в спящий режим.
  
   - О чем, черт возьми, он говорит? - озадаченно прищурился Дерби.
  
   - Профессор Вандерджус должен знать, - сказал Рэндольф.
  
   - Ну, как же, рассыпчатые песчаные барханы! - воскликнул Профессор. - Я знавал одного парня, Розуэлла Баунса, фактически он изобрел аппарат Гипопс, но организация Вайба, претендующая на монополию, боюсь, не устанавливает гибкие цены.
  
  Они нашли Розуэлла Баунса, бодро ухмыляющегося при виде вузовок, на маленькой площади перед Студенческим Клубом. Профессор сообщил им, что еще в 1899 году Розуэлл постиг принципы того, что потом стало Гипопсаммотическим аппаратом выживания единого образца, или 'Гипопс', который произвел революцию в сфере путешествий в пустыне, предоставляя реальную возможность погружаться в пески и продолжать там дышать, ходить и так далее.
  
   - Вы контролируете свои частоты молекулярного резонанса, попросту говоря, - объяснил Розуэлл, - в его конструкцию входит элемент тонкой настройки для компенсации ухода параметра, чтобы всё казалось твердым, но достаточно рассыпчатым для того, чтобы вы могли сквозь него пройти, прилагая не больше усилий, чем когда плаваете в пруду. Чертова 'Вайб Корп' украла у меня это изобретение, так что я без колебаний собью их цены. Сколько аппаратов вам нужно?
  
  Они договорились о шести аппаратах, один из которых Розуэлл охотно согласился модифицировать для Пугнакса, по удивительно умеренной цене 'для членов клуба', включавшей срочную доставку наложенным платежом, с дополнительной скидкой за наличный расчет.
  
   - Замечательное устройство, - восхитился Чик, который, как Научный сотрудник, был особенно заинтригован.
  
   - Если в наши дни мы можем погружаться под воду, где бы ни захотели, - высказал мнение профессор Вандерджус, - следующий очевидный шаг - перейти к волнообразной среде, такой, как море, но дисперсной.
  
   - Он имеет в виду песок, - сказал Розуэлл, - но звучит почти как свет, не так ли.
  
   - Но если оставить за скобками плотность, инертность, постоянное трение рабочих поверхностей, как вы сможете путешествовать под песком и видеть, куда идете?
  
   - Перераспределив энергию, благодаря чему она начнет преобразовывать вытесненный песок во что-то прозрачное - кварц или стекло, скажем так. Само собой, - объяснял Профессор, - человек не захочет находиться в центре этой ужасной жары, поэтому ему нужно позаботиться о том, чтобы преобразовать себя во Времени, с поправкой на скорость света в прозрачной среде. Поскольку песок без затруднений переносится ветром, мы в целом предполагаем тот же механизм для появления волн на воде, а если мы хотим погрузиться глубже, скажем так - на подпесочном судне, в историю волн добавляются новые элементы, аналогичные образованию вихрей, во всяком случае, выражаемых рядом волновых функций.
  
   - Которые всегда включают Время, - сказал Чик, - так что если вы искали какой-то способ повернуть в обратную сторону или опрокинуть эти кривые, не подразумевает ли это в той или иной форме возвращение назад во Времени?
  
   - Как раз над этим я тут работаю всё лето, - сказал Розуэлл.
  
   - Меня пригласили вести семинар. Можете называть меня Профессором, если хотите. И вы тоже, Девчонки! - приветливо крикнул он группе видных девиц, некоторые из которых сняли шляпы и распустили волосы, устроив пикник на траве неподалеку.
  
   Всего через несколько дней комплекты 'Гипопс' прибыли в городской офис экспресс-доставки, а мальчики тем временем готовились к отъезду с чувством сожаления, они не могли избавиться от подозрения, что где-то в суматохе лекций, выставок, пикников и приемов упустили что-то очень важное, что никогда нельзя будет вернуть, даже с помощью работающей машины времени.
  
   - Это было связано с полетом, - Майлз теоретизировал, временно вернувшись к английскому языку, - с полетом в другие измерения. Мы всегда были отданы на милость Времени, как любой гражданский 'сурок'. Мы вышли из младенческого двумерного мира общей площади в пространство города на карте, учились ходить, ковыляли в третье измерение, потом, в качестве новобранцев 'Друзей Удачи' совершили судьбоносный скачок в небо...а теперь, после всех этих лет небесного бродяжничества, возможно, некоторые из нас готовы еще раз свернуть в сторону, в следующее измерение - Время, нашу судьбу, нашего властелина, нашего разрушителя.
  
   - Спасибо тебе огромное, Ботан, - сказал Дерби. - Что у нас на обед?
  
   - Ботанские мозги, - ответил Майлз с добродушной ухмылкой. - Думаю, фрикасе.
  
  Следующая передача устройства Теслы должна была сообщить точное время отъезда, но без дополнительных подробностей относительно их миссии. После стольких недель распутывания тайн Времени мальчики в конце концов уткнулись в пустую безликую стену его самого буквального выражения - расписание.
  
   - Приятного полета, - сказал голос. - Дальнейшие инструкции получите по прибытии в Бухару.
  
   Дерби в сердцах швырнул в шкафчик свой чемодан воздухоплавателя.
  
   - Сколько еще, как вы полагаете, - крикнул он устройству, - мы будем мириться с вашим чертовым неуважением?
  
   - Пока не легализуют бунты, - чопорно предостерег его Линдси.
  
   - Можно сказать 'пока свиньи не начнут летать', да? - Дерби с многозначительной улыбкой кивнул на старпома. - Всё к черту, ты, мятежный всезнайка...
  
   - Они не могут никому запретить хорошо провести время, как бы то ни было, - Дерби был уверен. - Этим автократическим бастардам кажется проказами всё, что они не могут контролировать.
  
   - Сосунок! - лицо Линдси быстро бледнело. - Вот чего я всегда боялся...
  
   - О, успокойтесь, миссис Гранди, я имею в виду только свойственные царизму, но, безусловно, незаконные аспекты их поведения.
  
   - О. Ладно.., - Линдси, несколько застигнутый врасплох, прищурясь, рассматривал впервые рассуждавшего с юридической точки зрения Дерби, но его замечание не учел.
  
   - Парни, на вашем месте, - с подчеркнутой медлительностью сказало устройство Теслы, - я уже был бы в воздухе. Не рискуйте своей превосходной репутацией людей, которые всегда выполняют, что им велено. Овцы тоже могут летать, если уж на то пошло. Не так ли.
  
  И вскоре, пока Алонсо Митмен наблюдал в бинокль со злополучной Колокольни, 'Беспокойство' с угрюмым видом взлетело над Кэндлброу в безветренный и влажный день, оставив Тайны Времени тем, у кого было достаточно ресурсов, которые можно посвятить их надлежащему изучению.
  
  
  Раздел третий
  Билокации
  
  Пока 'Беспокойство' находилось в Нью-Йорке, до Линдси доходили слухи о 'Турецком Закоулке', который действительно считался, не в сугубо метафорическом смысле, 'спасительным уголком Азии'. Вроде 'Вот вы в ужасной высокобуржуазной гостиной Нью-Йорка, а через минуту вы уже в азиатской пустыне, на горбе двугорбого бактриана, ищете затерянный подземный город'.
  
   - В смысле, после короткого визита в Чайна-таун и вдыхания неких паров.
  
   - Не совсем так. Всё не настолько субъективно.
  
   - Ты хочешь сказать, что это не умственная транспортировка, а действительно физическая?
  
   - Трансляция тела, своего рода вторичное воскресение, если угодно.
  
   - Слушай, кто от такого откажется? Где этот дивный уголок?
  
   - Где, действительно... за которыми из этих штабелированных тысяч окон, освещенных и темных? Трудные поиски, нечего сказать.
  
  Ну, на прошлой неделе, скажем так, поиски начались, по крайней мере, неожиданно.
  
   Линдси Ноузворт ехал на верблюде сквозь ночь, и понял, что наслаждается своим одиночеством, вдали от постоянного хаоса типичной палубной вахты - поле обзора усеяно звездами, четырехмерное пространство в чистейшем виде, больше звезд, чем он когда-либо видел на своей памяти, хотя у кого было время их рассматривать, так много мелких повседневных дел каждый день приковывали его взгляд. Честно говоря, у него возникало всё больше сомнений относительно практической пользы света звезд, и в последнее время он начал изучать исторические мировые битвы, пытаясь выяснить, как условия освещения могли повлиять на исход событий, даже начал подозревать, что свет мог быть тайным решающим фактором истории - не только то, как было освещено поле боя или флот противника, возможное искривление света через определенное окно во время важнейшего государственного собрания, или как солнце садилось за какую-то важную реку, или свет определенным образом упал на волосы и таким образом отсрочил казнь политически опасной жены, от которой решительно собирались избавиться...
  
   - Ааа... Ч-т!
  
   Вот, вот оно снова - роковое слово! Слово, которое по предписанию врача ему запрещено произносить даже в мыслях...
  
   C.A.C.A., или Соглашение о всестороннем ежегодном обследовании 'Друзей Удачи', предусматривало ежеквартальные медицинские обследования на официальных Контрольных станциях эскулапами страховой компании. В последний раз, когда Линдси проходил обследование в Мэдисин-Хэт, Альберта, они провели какие-то тесты и нашли симптомы Гименеемании в начальной стадии:
  
   - Это аномальное желание жениться.
  
   - Аномальное? Что в этом аномального? Никогда я не скрывал, что это - мое главное желание в жизни: не быть больше одному, быть вдвоем, два - больше, чем один, это исчислимо два, но...
  
   - Вот. Как раз это мы имели в виду.
  
   На улице было лето, в последних лучах солнца горожане играли в боулинг на лужайке. Смех, крики детей, спокойные взрывы аплодисментов, и что-то во всем этом заставило Линдси, всегда отрицавшего такие идиллические сообщества, ненадолго испугаться за структурную целостность своего сердца. С тех пор он с несколько настораживающей частотой получал официальные бланки анкет, почти открытые требования предоставить образцы его физиологических жидкостей, внезапно являлись бородатые джентльмены в очках, с различными европейскими акцентами, в настоящих белых пальто, желавшие его обследовать. В конце концов, 'Беспокойство' улетело без него, Чик Заднелет временно взял на себя обязанности старпома, чтобы Линдси мог получить аттестат соответствия Биометрического института невропатии, пройти 'батарею' тестов умственных способностей, после окончания которых должен был поспешить в некий не отмеченный на карте оазис Внутренней Азии, служивший базой подпустынных суден в регионе, для рандеву с подпустынным фрегатом Его Величества 'Саксаул'.
  
  
  Словно Валаамова ослица, этой ночью верблюд первым почувствовал что-то неладное, замер на полпути, все его мускулы сжались, он попытался издать крик, не свойственный верблюдам, чтобы его седок наконец-то обратил внимание на странность.
  
  Вскоре Линдси услышал, как из-за дюны слева от него кто-то зовет его по имени.
  
   - Да, остановись на минутку, Линдси, - добавил голос с другой стороны дороги, источник которого нельзя было найти.
  
   - У нас для тебя сообщения, - засвистел увеличившийся хор голосов.
  
   - Всё нормально, - обнадежил верблюда старый бойскаут Линдси, - это здесь обычное дело, об этом сообщал еще Марко Поло, лично я сталкивался с чем-то таким также на Крайнем Севере, да, много раз.
  
   Громче, словно отвечая на всё более назойливые вопросы:
  
   - Простое Вознесение Песка, отсутствие света, слух обостряется, энергия перераспределяется в органах чувств...
  
   - ЛИНДСИЛиндсиЛиндсилиндси...
  
  Верблюд оглянулся на него и долго вращал глазами, что при прочих равных условиях должно было выражать скептицизм.
  
   - Ты должен покинуть этот путь, с которого тебе велели не сходить ни на шаг, иди к нам, за эту дюну...
  
   - Я подожду здесь, - ответил воздухоплаватель настолько чопорно, насколько позволяла ситуация. - Если вы выйдете ко мне.
  
   - Здесь много жен, - звали голоса. - Не забывай, это Пустыня...
  
   - С ее широко известным влиянием на психику...
  
   - ...которое зачастую можно устранить с помощью многоженства.
  
   - Хехе...
  
   - Жены в цвету, призрачные поля, полные жен, Линдси, это Большой Базар Жен на Мировом Острове...
  
  
  И не только шипящие слова, но еще и мелодичные звуки, поцелуи, посасывание вперемешку с непрерывным трением песка под копытами верблюда. Непонятное местное оскорбление, направленное на него? Или это они хотят приманить верблюда?
  
  Так звезда за звездой взбиралась в свой зенит, а потом спускалась вниз, а верблюд шел своим путем, шаг за шагом, и всё вокруг было пронизано ожиданием...
  
   На рассвете откуда-то сверху появился кратковременный ветер. Линдси узнал запах расцветшего дикого тополя 'Евфрат'. Настоящий оазис где-то рядом ждал всю ночь его приезда, после утренней передислокации он нашел остальных членов экипажа, валявшихся без дела, наслаждаясь воздействием воды с каким-то странным вкусом, но на самом деле вовсе не ядовитой, - вообще, она пользовалась популярностью среди многочисленных путников, которые о ней знали, это был арык или гашиш - куратор перехода между мирами.
  
  Линдси лишь покивал головой при виде открывшейся его взору живописной сцены химической оргии. Одно ужасное мгновение он был уверен, без каких-либо разумных причин, что никто из этих людей не является членом его экипажа, скорее, это был призрачный Отряд из какой-то Кельи, которую он никогда не хотел бы посещать, они хотят причинить ему вред, скрупулезно и затейливо замаскировавшись под 'Друзей Удачи'.
  
   Но потом Дерби Сосунок заметил его, и это минутное замешательство прошло.
  
   - Еее, вы только взгляните, кто пришел. Эй, Чокнутый! Когда тебя выпустили из больнички? Я думал, тебя закроют там навсегда.
  
  Успокоившись, Линдси ограничил свой ответ состоящей из семнадцати слогов универсальной угрозой физического насилия, даже не упомянув мать Сосунка.
  
   - А теперь настроим Специальные Детали Пустыни... Задраить люки по всей длине судна...Экипаж готовится к погружению...
  
   Всюду ощущалось волнение, характерное для путешествий под песком, экипаж судна деловито бегал туда-сюда в тусклом освещении подпустынного фрегата 'Саксаул'. Песочные буры с бриллиантовым острием раскручивались до крейсерской скорости, почти без трения входя в пески Внутренней Азии, после чего в дело дружно вступали крылья управления, увеличивая угол проникновения. Те, кто мог наблюдать за ними с ближайшей дюны, вероятно, испытали суеверный ужас, поскольку судно, осуществив неторопливое погружение в неосвещенный мир, в конце концов исчезло под песком, лишь эфемерный пылевой вихрь остался там, где ушла под песок корма.
  
   Достигнув стандартной рабочей глубины погружения, судно выровнялось и перешло на крейсерскую скорость. Внизу в машинно-котельных отделениях Бригада Вязкости начала по очереди переводить в рабочий режим переключатели, передававшие главному двигателю судна сигналы так называемых Трансформаторов Эта/Ню, из-за чего смотровые окна на капитанском мостике задрожали, как барабанные перепонки, последовательность цветов на полированных поверхностях и вид из окна начали проясняться в равной мере.
  
   - Теперь зажгите все крейсерские огни, - приказал капитан Тоудфлекс.
  
  Катодные нити фар-прожекторов накалились до надлежащей температуры эксплуатации и длины волны, видимость под дюнами сначала была размыта, но вскоре ее отрегулировали, и мир вокруг заиграл яркими красками.
  
   Он настолько же мало напоминал мир на поверхности пустыни, насколько глубины океана напоминали его поверхность. Здесь роились огромные стаи жуков, словно с любопытством, переливались в лучах прожектора, но были слишком далеко, чтобы рассмотреть их в подробностях, в некоторых случаях действительно очень далеко за размытыми пределами видимости, темные очертания следовали за судном, то и дело ослепляя вспышками, яркими, как обнаженная сталь. Вскоре, в соответствии с картами - они скорее почувствовали, чем увидели - по правому и левому борту возникла зубчатая горная цепь, известная старым волкам пустыни как Блаватская пучин.
  
   - Человек может использовать свой ум одним единственным способом, - весело сообщил своим гостям капитан Тоудфлекс, - располагать им как инструментом, склонности к которому он не может противостоять. Эти окна здесь по сути просто для развлечения таких салаг, как вы - без обид, конечно.
  
   - Всё в порядке, - ответили Друзья Удачи бодрым хором, они долго тренировались.
  
  Действительно, их поведение поразило сегодня не одного наблюдателя как почти раздражающе самодовольное. Их исполинский дирижабль вернулся на стоянку в оазисе, под защиту караула гуркских стрелков, славившихся беспощадной самоотверженностью при защите периметра.
  
  
  Майлз Бланделл, Интендант, доставил некоторое количество аппетитных ленчей для пикника, достаточно больших, чтобы ими можно было поделиться с любыми членами экипажа 'Саксаула', которые, вероятно, всё меньше наслаждались стряпней на своем посту в пустыне. А им предлагалось именно то приключение, которое непременно заинтересовало бы их зачастую поверхностный вкус к напыщенным дефицитам.
  
   - Именно здесь, - объявил капитан Тоудфлекс, - в месте достаточно нетронутом, но, без сомнения, также и населенном, найдут истинную Шамбалу, реальную, как я не знаю что. А эти немецкие профессора, - он раздраженно указал пальцем вверх, - продолжающие танцевать свои вальсы у вагонов, могут копать, пока не покроются волдырями и больше ничего копать не смогут, но всё равно ее не найдут без соответствующего оборудования - карты, которую вы, парни, привезли, и Параморфоскопа нашего судна. И правильного отношения, о чем вам скажет любой тибетский лама.
  
   - Значит, ваша миссия...
  
   - Как обычно - самим найти священный Город, оказаться там 'раньше всех и в наибольшем количестве', как любил говаривать ваш генерал Форрест, почему бы вам об этом не узнать.
  
   - Конечно, мы не собираемся выспрашивать...
  
   - Оу, вы парни порядочные. В смысле, если вы не порядочные, то кто тогда?
  
   - Вы нас пристыдили, сэр. Если бы всплыла правда, нас сочли бы неизменнейшими из низких.
  
   - Хм. Я бы предпочел кого-то более кармически совершенного, но на этом судне мы стараемся по возможности игнорировать конкуренцию, кипящую наверху, и с удовольствием представим результаты своих исследований, всю историю можно будет прочитать в газетах, когда мы наконец-то вернемся домой: 'Герои песков нашли Затерянный Город!'. Речи министров и проповеди архиепископов, не говоря уж о танцовщицах кордебалета на каждом плече, тоннах ледяной стружки днем и ночью по сигналу индикационной панели, постоянных фонтанах винтажного шампанского, усыпанных драгоценностями орденах креста Виктории по эскизам самого месье Фаберже - ну...хотя конечно, разве что, если кто-то на самом деле когда-нибудь найдет такой сакральный Город, он может не захотеть слишком окунаться во все эти мирские удовольствия, сколь бы привлекательными они ни были, или есть, скажем так.
  
  В этих словах таился какой-то зловещий смысл, он ускользнул от внимания 'Друзей Удачи', или они прекрасно его расслышали, но искусно скрыли свое понимание.
  
  Футуристический фрегат скользил по подпесочному миру, его рулевые лопасти экзотической формы распростерты, его точно откалиброванные буры все время вращались по часовой стрелке и против нее среди миражей зловещих утесов и жутких гротов, которые никогда полностью не освещали лучи прожекторов.
  
  Так для мертвых может выглядеть мир живых: наполненный информацией, многозначительный, но всегда жестоко лежащий за тем роковым пределом, в котором можно зажечь фонарь постижения. Жужжание оборудования вязкости нарастало и затихало, этот звук всё больше становился похож на полную значения мелодию, напоминая ветеранам вахты на Гималайской станции неземную мелодию, исполняемую на древних горнах из берцовых костей давно усопших жрецов в обветренных ламаистских монастырях на высоте многих миль над уровнем моря, на расстоянии, принадлежащем скорее легенде, чем географии.
  
  Рэндольф Сент-Космо, который был почти загипнотизирован видом в иллюминаторе, теперь приглушенно вздохнул:
  
   - Там! Разве это не...какая-то дозорная вышка? За нами наблюдают?
  
   - Торриформное Вкрапление, - успокаивающе хихикнул капитан Тоудфлекс, - легко перепутать. Здесь хитрость в том, чтобы отличать созданное руками человека от сотворенного Богом. Там, - добавил он, - путь в дополнительное измерение. Здесь городская застройка означает не то, что наверху, нельзя сказать, что снизу мы можем попасть в город столь же легко, как из любого другого направления. Фундаменты, например, больше напоминают горные выработки. Но я предполагаю, что вы жаждете взглянуть на карту, которую так любезно нам привезли. Это наименьшее, что мы можем для вас сделать в нашей почти безграничной благодарности.
  
  В Штурманской Рубке, месте таком секретном, что половина экипажа даже не знала о его существовании, не говоря уж о том, как туда попасть, был установлен один из нескольких оставшихся в мире Параморфоскопов.
  
  Все работы с параморфоскопом на борту 'Саксаула' были поручены гражданскому пассажиру Стилтону Гасперо, который оказался ученым-авантюристом в присущей Внутренней Азии традиции Свена Гедина и Аурела Штайна, хотя за пределами Штурманской Рубки его статус на судне был неясен. Не желая распространяться о себе, он, как оказалось, был более чем расположен говорить о Шамбале и Путеводителе Сфинчино.
  
   - У историков есть теория, что крестовые походы начинались как паломничества. Человек определяет пункт назначения, следует через ряд стоянок - их диаграммы были одними из первых карт, как вы видите в этом документе Сфинчино, лежащем перед вами, и, в конце концов, после актов искупления и личных неудобств, вы прибываете, выполняете там то, что велит вам ваша вера, и возвращаетесь домой.
  
   - Но добавьте в свой духовный проект элемент вооруженной силы, и всё изменится. Теперь вам нужен не только пункт назначения, но еще и враг. Когда Европейские Крестоносцы, отправившиеся в Святую Землю воевать с Сарацинами, не нашли Сарацинов сразу же, они начали воевать друг с другом.
  
   - Следовательно, мы не должны исключать из этих поисков Шамбалы неизбежный военный аспект. У всех Властей живой интерес. Ставки слишком высоки.
  
  Загадочный гражданский поместил Путеводитель под оптически идеальным пластом исландского шпата, расставил различные линзы и осуществил тонкую настройку ламп Нернста.
  
   - Вот, парни. Взгляните.
  
  Кто не был ошарашен - так это, естественно, Майлз. Он сразу же распознал устройство для воздушных суден, используемое для определения дистанции и навигации.
  
  Смотреть в него на странно искривленный и лишь частично видимый документ, который 'Друзья Удачи' доставили капитану Тоудфлексу - всё равно что пикировать в воздухе на низкой высоте: действительно, если правильно настроить визир, вы осуществите долгое и пугающее погружение прямо в глубины карты, топография будет раскрываться всё в более и более мелких масштабах, возможно, асимптотически, как в снах о падении, в которых спящий просыпается прямо перед ударом о землю.
  
   - И это приведет нас прямо в Шамбалу, - сказал Рэндольф.
  
   - Ну... Гасперо выглядел смущенным, - сначала я тоже так думал. Но возникли дальнейшие осложнения.
  
   - Я так и знал! - взорвался Дерби. - Этот 'Со Митмен держал нас за лохов всё это время!
  
   - Это на самом деле странно. Расстояния, соотносящиеся с исходным пунктом в Венеции, абсолютно точны для поверхности земли и различных глубин под ней. Но почему-то этих трех координат не достаточно. Чем дальше мы следуем за путеводителем, тем более...что ли...расфокусированными становятся детали, пока, наконец, - он в недоумении покачал головой, - они не становятся фактически невидимыми. Как если бы существовал некий...дополнительный уровень шифрования.
  
   - Вероятно, нужна четвертая ось координат, - предположил Чик.
  
   - Чувствую, что трудность может быть здесь, - он указал им на центр экрана, где с промежутками виднелся горный пик - ослепляюще белый, кажется, светящийся изнутри, свет лился из него, он постоянно взрывался, освещая мимолетные облака и даже пустое небо...
  
   - Сначала я думал, что это гора Кайлаш в Тибете, - сказал Гасперо, - святыня индийских паломников, для них это рай Шивы, самое священное место, равно как и отправная точка для искателей Шамбалы. Но я был на горе Кайлаш и на некоторых других, и не уверен, что эта гора на карте - это она. Эту тоже видно на большом расстоянии, но не всё время. Словно она состоит из какой-то разновидности исландского шпата, которая может поляризовать свет не только в пространстве, но и во времени.
  
   - Древние Манихеи в здешних краях обожествляли свет, почитали его, как Крестоносцы требовали почитать Бога, ради него самого, и во имя его почитания ни одно преступление не казалось чрезмерным. Это был их контр-Крестовый поход. Неважно, какие преобразования могут произойти - а они ожидали чего угодно: путешествия туда-сюда во Времени, буквально прыжки из одного континуума в другой, метаморфозы из одной формы материи, живой или неживой, в другую - единственным инвариантным фактором всегда должен был оставаться свет, свет, который мы видим и расширенный смысл которого предрек Максвелл и подтвердил Герц. Наряду с этим они отвергали все формы того, что определяли как 'тьму'.
  
   Всё, что вы воспринимаете органами чувств, всё, что вам дорого в данном мире - лица ваших детей, закаты, дождь, запахи земли, милый смех, прикосновение любимой, кровь врага, стряпня вашей матери, спортивные победы, соблазнительные незнакомки, тело, в котором вы чувствуете себя как дома, морской бриз, овевающий обнаженную кожу, всё это для ревностных Манихеев - зло, создания злого божества, призраки и маски, которые всегда принадлежали времени, испражнения тьмы.
  
   - Но только всё это и имеет смысл, - возразил Чик Заднелет.
  
   - А настоящий последователь этой веры должен от всего этого отказаться. Никакого секса, даже никакого брака, никаких детей, никаких родственных связей. Это всё - лишь хитрости Тьмы, призванные отвлечь нас от процесса единения со Светом.
  
   - Такой выбор? Свет или киска? Что это за выбор?
  
   - Сосунок!
  
   - Прости, Линдси, я, конечно, хотел сказать 'вагина'!
  
   - Звучит несколько, - Чик потер подбородок, - не знаю, несколько пуритански, не находите?
  
   - Они в это верят.
  
   - Но как им удалось не вымереть в первом поколении?
  
   - Большинство из них продолжали вести то, что вы назвали бы нормальной жизнью, продолжали заводить детей и так далее - зависело от того, на какой уровень несовершенства они были согласны. Тех, кто придерживался строгой дисциплины, называли 'Достигшими совершенства'. Остальных приглашали изучать Таинства и попытаться примкнуть к небольшой компании Избранных. Если они когда-либо достигали точки, которая была тем, чего они хотели, должны были отказаться от всего.
  
   - И здесь живут их потомки?
  
   - О, полагаю, вам эта местность покажется достаточно населенной.
  
  Вскоре детекторы оптической корректировки фрегата 'Саксаул' выявили на близком расстоянии рассеянные, но несомненные руины в Греко-Буддистском и Итало-Исламском стилях, среди них двигались другие подпустынные судна, курс которых, если построить приблизительный график, сходился в одной точке с курсом фрегата 'Саксаул' где-то в ожидающей впереди тьме. Наверху, внизу и по бокам находились всё более тесные скопления строений более сложных, чем можно было бы объяснить геологией - купола и минареты, арки с колоннами, скульптурные балюстрады филигранной работы, башни без окон, руины, оставшиеся после древних и современных сражений.
  
   - Мы должны встать на рейд в Нуово-Риальто, - объявил Капитан. - Выход по правому и левому борту.
  
  
  Экипаж отнесся к этой новости неоднозначно, 'Н-Р' был хорошим городом для увольнения - для одних целей, но не годился для других. Давно погруженный в пески порт был основан приблизительно в 1300 году на руинах, которые к тому времени уже наполовину замело неукротимым песком, на руинах Манихейского города, который относили к третьему столетию: согласно преданию, его основал сам Ману во время странствий по далеким берегам Окса. Город держался и процветал почти тысячу лет, пока Чингисхан не вторгся со своей армией в эту часть Внутренней Азии, оставляя как можно меньше людей, стоящих на ногах или дышащих. К тому времени, как город нашли венецианцы, мало оставалось того, что не пало под действием ветра, силы притяжения и мучительной потери веры. Вскоре они заселили Нуово-Риальто, уроженцам Запада удалось внедрить сеть цистерн для сбора дождевой воды, провести трубопровод, даже построить несколько стен в песке. Непостижимым образом, словно прислушиваясь к древним голосам, каким-то образом сохранившимся в кристаллографии кремниевой среды, так беспощадно поглощавшей город, словно истинная суть тайного знания когда-то была здесь записана навсегда, они с каждым годом всё больше подпадали под влияние околохристианских доктрин. Первые исследователи подпесочных глубин нашли Манихейские гробницы, датируемые не ранее чем четырнадцатым веком, то есть они, очевидно, были на тысячу лет новее, чем должны.
  
  Тем временем экипаж был занят Обменом Замечаниями, традиционным перед входом в каждый новый порт увольнительной.
  
   - Что наверху, то и внизу, не так ли?
  
   - Всегда срабатывает.
  
   - Имейте в виду потрепанные каравай-сараи!
  
   - Много стирки, я, наверное, останусь на корабле...
  
   - Здесь пахнет, как на Кони-Айленде.
  
   - Что, берег?
  
   - Нее, Стиплчейз-Парк, варьете!
  
   - Теперь входим в док, правым бортом, - объявил Капитан.
  
  Неподалеку вырисовывалось высокое очень древнее разрушенное здание какого-то буро-красного цвета, напоминавшего кровь, пролитую довольно давно, несущими опорами служили статуи мужчин и женщин с факелами, а на фронтоне надпись буквами алфавита, который, по словам Гасперо, изобрел сам Ману и на котором также была написана 'Книга тайн' и другие священные Манихейские тексты.
  
  Видимо, здесь планировал пришвартоваться песочный фрегат. После вечернего перекуса, наслаждаясь сигарой на юте, Чит услышал пронзительный крик, который показался ему почти артикулированной речью. Он нашел пару подпесочных очков, надел их и начал всматриваться во тьму за пределами стен поселения. Что-то большое и тяжелое прогрохотало высокими нападающими скачками, и Чику показалось, что он узнал запах крови.
  
   - Ради Бога, что это было?
  
   Гасперо посмотрел.
  
   - О, местные песочные блохи. Всегда возвращаются посмотреть. Что к чему, когда причаливает новый корабль.
  
   - О чем вы? Что бы только что ни проскакало мимо, оно было размером с верблюда.
  
   Гасперо пожал плечами:
  
   - Здесь они известны под названием chong pir, большая вошь. С тех пор, как прибыли первые венецианцы, эти существа, придерживающиеся диеты исключительно из человеческой крови, за столько поколений достигли больших размеров, стали умнее, возьму на себя смелость предположить - даже мудрее. Кормиться кровью хозяина - это больше не просто нападение челюстей, это превратилось в осознанные переговоры, или даже в виртуальный обмен мнениями...
  
   - Местные жители разговаривают с гигантскими блохами? - спросил Дерби со свойственной ему прямотой.
  
   - Действительно. Обычно в диалекте древних Уйгуров, в связи со строением рта, присущим только Блохе обыкновенной, возникают определенные трудности именно с произнесением звонких межзубных фрикативных согласных...
  
   - Да...о, техник? Сюда? Снова время для шланга?
  
   - Всё же, парень, одна-две полезные фразы могут пригодиться в случае столкновения.
  
  Дерби похлопал по ажурным доспехам под левым лацканом, многозначительно поднял и опустил брови.
  
  - Боюсь, - возразил Гасперо, - придется обойтись без пулицида. Здесь их защищает тот же свод законов об уголовных преступлениях, который применяется в случае убийства человека.
  
  Несмотря на это, Дерби держал под рукой браунинг со смешанным чувством предвкушения и ужаса, мальчики застегнули свои аппараты 'Гипопс' и отправились на вечернюю развлекательную прогулку в Нуово-Риальто. К перемещению в песках нужно было привыкнуть, особенно много времени требовало выполнение даже простейших задач на моторику, но вскоре всё растворилось в медленном анданте, со свистом, вызванным зернистостью среды, который можно было не только услышать, но и почувствовать.
  
  Визг раздавался из разных направлений, рваные трехмерные пузырьки крови обычно можно было заметить в окрестностях таверн и других вульгарных мест отдыха.
  
  Если бы Чик не услышал обрывки разговора, он не узнал бы о другом мотиве, вероятно, основном мотиве фрегата, для которого Шамбала могла служить лишь отговоркой. В салуне 'Песочный сон' он вступил в разговор с Леонардом и Лайлом, парой разведчиков нефти, направлявшейся к своему следующему вероятному полю деятельности.
  
   - Да, мы разрабатывали это место задолго до того, как сюда пришли шведы, проводили разведочное бурение повсюду...
  
   - Содом и Гоморра покажутся пикником в воскресной школе по сравнению с этим местом.
  
   - Это как?
  
   - О, нас отправили в Святую Землю.
  
   - Или несвятую, принимая во внимание Священное Писание.
  
  Кажется, однажды ночью в Баку в прибрежном теке или притоне курения гашиша, словно по велению высших сил, искатель приключений из Штатов, у которого больше нечего было поставить на кон, кроме карманной Библии, проиграл ее Лайлу, пред лицом которого Библия, упав, открылась на Книге Бытия 14:10 и фразе 'И была долина Сиддим была полна смоляных ям'.
  
   - Область Мертвого моря, 'смоляной ямой' на английском языке короля Якова назывались месторождения асфальта, - объяснил Леонард.
  
  
   - Это была словно вспышка света. Фактически мы побежали к двери, думая, что снаружи нас неожиданно обожжет газ. Нет, это Бог привлек наше внимание к одному из этих городов беззакония, где когда-то кипела ночная жизнь, но скоро там будет чертов новый Спиндлтоп - можно поспорить на ферму.
  
   - Он переплюнет Грозный, - заявил Леонард.
  
   - Так а почему вы здесь, а не там? - спросил прямолинейный Дерби Сосунок.
  
   - Собственно, чтобы сорвать куш. Здесь крутится много наличности, никакой долгой рутинной работы и заполнения бланков, если ты понимаешь, о чем речь.
  
   - Здесь есть нефть? - поинтересовался Чик, но не смог удержаться и добавил в свой голос нотку лицемерия.
  
  Двое бурильщиков поисковых скважин долго хохотали, потом купили мальчикам еще по одной местного арыка, и Лайл ответил:
  
   - Посмотри на грузовые отсеки судна, на котором вы прибыли, и скажи нам, видишь ли ты там насосные шланги и трубы, и чашевидные коронки буров, и тому подобное.
  
   - Черт, нам необходимо узнать, что там сейчас ищет тот геологоразведчик, некоторые парни нам уже знакомы по Баку.
  
  Дерби это всё показалось забавным, еще одно доказательство того, как мало можно доверять взрослым:
  
   - Значит, вся эта Шамбала - просто предлог.
   -
   - Место, возможно, существует в реальности, пожал плечами Леонард. - Но держу пари: если твой Капитан приплывет прямо туда, он может сказать 'ассалям алейкум', проходя мимо, но, скорее всего, он положил глаз на ближайшую антиклиналь.
  
   - Это огорчает, - пробормотал Рэндольф. - Снова нас использовали для содействия чьим-то скрытым планам.
  
   Чик заметил, что нефтяные бомбилы переглянулись.
  
   - Нам вдруг пришло на ум, - Лайл придвинул стул ближе к столу и заговорил тише, - что кто-то на этом фрегате обязан вести вахтенный журнал всех возможных залежей битума, которые им встретились в этом пласте: местонахождение, глубина, расчетные объемы, кто знает, сколько люди готовы заплатить за столь ревностно охраняемую информацию.
  
   - Бросьте эту мысль, - возмутился Линдси, словно сидя верхом на коне, - чем мы тогда будем лучше обычных воров.
  
   - Но если цена будет достаточно высока, - задумчиво сказал Рэндольф, - мы определенно превратимся в выдающихся воров.
  
   Уик-энд увольнительной в Нуово-Риальто выдался примечательный. Как оказалось, судно пришвартовали на причале, принадлежавшем перевозчику арыка, из-за чего многих моряков каждое утро находили полупарализованными, у них больше не было сил гнаться за развлечениями, их комплекты 'Гипопс' жужжали в Режиме ненагруженного резерва. Докладывали, что некоторых членов экипажа подстерегли песчаные блохи, каждое утро в лазарет выстраивались очереди, ветвящиеся по коридорам и лестницам аж до помещений Вязкости. Некоторые, по-видимому, пережив приставания, не докладывали о них вовсе. Квартердек был свидетелем сцен поношений и обливаний грязью, попыток провезти контрабанду, провалившихся и удачных, романтических мелодрам, поскольку более безрассудные члены экипажа открыли для себя нетривиальное очарование венето-уйгурских женщин, об эмоциональном непостоянстве которых в Подпустынной Службе ходили легенды. Когда, наконец, пришло время поднять швартовы, 2 процента членов экипажа - средний показатель для таких ситуаций - объявили о своих планах остаться здесь и жениться. Капитан Тоудфлекс отнесся к этому с хладнокровием старого вояки региона, рассчитав, что большинство из них вернутся, когда он снова будет проплывать через город в конце путешествия.
  
   - Женитьба или подпесочный долг, - покивал он головой с какой-то мировой скорбью. - Ну и выбор!
  
  Пока подпустынный фрегат Его Величества 'Саксаул' с беззаботным жужжанием пересекал дно пустыни от одного палеовенецианского оазиса к другому - Марко Кверини, Терренаскондите, Поццо-сан-Вито - его экипаж продолжал притворяться, что поиск нефти наиболее удален от их планов. Вскоре Рэндольф был просто на всю пропалую одержим петрогеологическими вахтенными журналами, о которых упоминали Лайл и Леонард: насколько ему было известно, они хранились среди сокровенных документов с подробным описанием миссии в сейфе в каюте капитана Тоудфлекса. Рэндольф становился всё более неуравновешенным и попросил совета у Дерби Сосунка.
  
  
  
   - Я как Юрисконсульт, - сказал Дерби, - точно не знаю, насколько преданы им мы должны быть, особенно учитывая, как много они от нас утаивают. Сам я предпочел бы опцию 'медвежатник' - не существует сейфа, который не смог бы взорвать Заднелет, обратись к нему.
  
  Таким образом, хотя, как он потом утверждал, он на самом деле не планировал красть или без разрешения рассматривать документы, настал тот самый неловкий момент, когда К. Зейн Тоудфлекс зашел в свою каюту во время ночной вахты и застал там Рэндольфа, глазеющего на сейф, а при нем - несколько динамитных шашек и детонаторы.
  
  С этого момента до отъезда мальчиков отряд корабельной полиции круглосуточно дежурил у каюты Тоудфлекса. Когда они наконец всплыли возле огороженного лагеря, где стояло на якоре 'Беспокойство', прощание было очень скупым.
  
  Мальчики вернулись на 'Беспокойство' и увидели, что кладовые опустошены, за палубами нет присмотра, все гуркские стрелки исчезли, 'Отозваны по срочному делу', как сообщалось в записке, которую оставили в каюте Рэндольфа, охрана судна полностью возложена на Пугнакса. Хотя чувство виляющей хвостом благодарности, повсеместно выражаемое представителями его племени, редко наблюдалось у Пугнакса, сегодня он был явно на седьмом небе от счастья, увидев мальчиков снова. 'Ррррфффрррфррфрррррррфффффффрррр! - воскликнул он, мальчики расшифровали это как 'Я не спал и благословенных два часа с тех пор, как вы, парни, уехали!'. Майлз отправился прямо на камбуз, и неожиданно перед Пугнаксом появилась роскошная 'поляна', включавшая такие блюда как Консоме Империаль, Тимбаль де Суприм де Воляй, Гиго Гриль а ля Соус Пикант и баклажаны под Соусом Муслин. Винный погреб гуркские стрелки не очень-то благоразумно перевернули вверх дном, но Майлзу удалось найти 'Пуйи-Фюиссе' 1900 года и 'Грав' 1898-го, снискавшие одобрение Пугнакса, он принялся за еду и вскоре уснул.
  
  В тот вечер 'Беспокойство' парило над безбрежной и безмолвной пустыней, а Чик и Дерби прогуливались по верхней палубе и смотрели вниз на круговой волновой фронт на песке, на который упал свет заходящего под низким углом солнца, уплывавшего куда-то к пределам неизведанных краев. Майлз присоединился к ним и вскоре начал один из своих экстратемпоральных экскурсов.
  
  - Что бы ни произошло, - сообщил он по возвращении, - оно начнется здесь, с таким количеством кавалерии, какое не видел никто из живых, и, вероятно, никто из мертвых тоже, конный потоп разольется до горизонта, ударят с флангов, как дикая поросль, освещаемые молниями бессчетные полки, вырастающие из варева самой сути пустыни и степи. И всё это воплощение и резня будет происходить в тишине, огромный убойный цех планетарных масштабов, поглощающий шум ветра, звон стали, стук копыт, ржание множества лошадей и человеческие крики.
  
  Миллионы душ будут прибывать и уходить. Вероятно, новости об этом лишь спустя годы станут известны тому, кто мог бы понять, что это значит...
  
  - Я в этом не уверен, Дерби, и ничего похожего раньше не видел, - задумался Чик, вспоминая их короткий, но неприятный опыт пребывания в кабине машины времени д-ра Зута. Но его значение, даже в качестве простого пророчества, было для них столь же неясным, как тогда.
  
  Проходя где-то мимо Ози Бенедетто Кверини, подпустынный фрегат Его Величества 'Саксаул' потерпел крушение. Выживших было мало, свидетельства отрывочны и противоречивы. Первый залп раздался из ниоткуда, точно наведенный, оглушительный, повергший капитанский мостик в пугающее оцепенение. Онемевшие операторы сидели у своих смотровых экранов, пытаясь менять масштаб изображений перед собой, включать все возможные комбинации расширения и фильтрации электрических схем, которые могли придумать, в попытках найти своих невидимых агрессоров, которые, как оказалось, использовали мощное и изощренное устройство для смещения частоты, способное спрятать целый подпесочный боевой корабль от всех возможных видов аппаратуры наблюдения.
  
  Копия Путеводителя Сфинчино, которую 'Друзья Удачи' простодушно принесли на борт, стала причиной налета на подпустынный фрегат Его Величества 'Саксаул' и его крушения.
  
   - Кто они?
  
   -Немцы или австрийцы, скорее всего, хотя нельзя сбрасывать со счетов 'Стендард Ойл' или братьев Нобель. Гасперо, мы в отчаянном положении. Тот момент, для которого вы прибыли на судно, настал. Пойдите в коридор гребного вала и наденьте аппарат 'Гипопс', который найдете в шкафчике вместе с баклагой воды, картами оазисов и мясными пастилками. Выбирайтесь на поверхность, вернитесь в Англию любой ценой. Они там в Уайтхолле должны узнать, что пришла беда, шарик сдулся.
  
   -Но вам нужны здесь все люди, которые есть...
  
   -Идите! Найдите кого-то из разведывательного управления Министерства иностранных дел. Это наша единственная надежда!
  
   - Подчиняюсь против своей воли, Капитан.
  
  
  - Подайте жалобу в Адмиралтейство. Если я еще буду жив, сможете вызвать меня в суд.
  
  Дни растворялись в этой великой неопределенности Времени и Пространства, достаточно скоро Гасперо вернулся в Лондон и начал хлопотать о том, чтобы связаться с легендарным Капитаном, а теперь - Инспектором Песков, вскоре эта история стала известна Уайтхоллу и читателям 'Дэйли Мейл' под названием 'Пески Внутренней Азии'.
  
  Тем временем где-то много дней и недель бушевали битвы Такламаканской войны. Земля дрожала. То и дело подпустынные судна неожиданно всплывали на поверхность без предупреждения, смертельно поврежденные, их экипаж был мертв или умирал...нефтяные месторождения глубоко под землей подвергались нападениям, озера нефти разливались за одну ночь, огромные столбы пламени поднимались к небу.
  
  Базары от Кашгара до Урумчи были полны оружия, дыхательных блоков, дельных вещей суден, аппаратов, которые никто не мог идентифицировать, со множеством странных шкал, призм и электрических кабелей - позднее оказалось, что они от Кватернионного лучевого оружия, которое применяли все Стороны. Теперь они попали в руки козьих пастухов, сокольников, шаманов, были ввергнуты в пустоту, разобраны, изучены, преобразованы для использования в религиозных и практических целях, и со временем изменили историю Мирового Острова так, как не могли представить даже в своих самых нездоровых предположениях те Силы, которые воображали, что до сих пор борются за него.
  
  В те дни пребывавшей в младенчестве науки противодействия терроризму это было универсальное кодовое имя, человек, которому вы отправляли сдержанный призыв, чтобы предупредить сотрудников своей службы охраны о катастрофе, настоящий 'Инспектор Песков', находившийся в бедственном положении и постоянно боровшийся за то, чтобы определить и поддерживать уровень профессионального поведения, не знал о том, что превратился в легенду, довольно скоро состарился раньше времени, работал в поте лица, дома сидел в хандре и жаловался жене и детям - коллеги в середине карьерного пути даже не находили времени снять перед ним шляпу, как всегда спеша от одного срочного дела к другому: 'А, Песочный, это ты, как раз вовремя. У нас тут подозрительный тип, там у дальнего окошка, можешь на него взглянуть? - Никто не может точно определить его акцент: одни думают - ирландский, другие - итальянский, не говоря уже о мешке странной формы, который он носит с собой, возможно, мы его зря подозреваем, это плохо, конечно, но если ты там увидишь устройство замедленного действия, хорошего мало, правда?
  
   - В лоснящемся зеленом костюме и в чем-то вроде шляпы гондольера, если бы не эта...нет, это не лента, это...
  
  - Скорее перо, почти плюмаж, на самом деле довольно радикально, не правда ли?
  
   - Может быть итальянцем, полагаю.
  
  - Какой-то черномазый, очевидно. Вопрос в том, как выяснить его краткосрочные намерения? Не похоже, что у него там пожитки вышедшего на свободу зека, да?
  
   - Мешок может быть просто для того, чтобы носить ланч.
  
  - Типично для этих людей, кому еще придет в голову есть взрывчатое вещество?
  
   - Я имел в виду на самом деле...вместо взрывчатых веществ?
  
  - Именно так, я не маленький, сам понимаю, но там может быть что угодно, не так ли? Его белье для стирки, например.
  
   - Действительно. Но что можно взорвать мешком белья, интересно.
  
   - О, черт, теперь он что-то достает из кармана, вот чуяло мое сердце.
  
  Гвардейцы в форме тут же начали окружать диверсанта, а лондонская полиция вдруг заполнила всю улицу Сен-Мартен-ле-Гран и Энжел-Стрит, они толпами вваливались и выходили из конных экипажей и автотранспорта, бросали советы в уши водителей и кучеров, чьи экипажи расположены удобнее всего для создания повсеместного транспортного паралича, который мог бы оказаться полезным. Клерк в окошке с плачем бросился под ближайший стол, тип схватил свой мешок и выбежал через парадный выход, пересек улицу и направился в 'Г. П. О. Вест', где осуществлялись все телеграфные операции. Это было огромное и для многих пугающее помещение, в центре которого, ниже уровня пола, работали четыре гигантские паровые машины, создававшие давление и вакуум, толкавшие из Города в Стрэнд и обратно тысячи пневматических сообщений в день, машины обслуживала большая бригада кочегаров, их круглосуточно проверяли на флуктуации энтропии, нарушения вакуума и тому подобное инженеры управленческого аппарата в серых рабочих костюмах и мрачно сверкающих касках.
  
   Крики 'Он побежал туда!' и 'Сдавайся, проклятый анархист!' растворились в беспощядной полиритмии паровых машин. Эти замасленные скорченные темные стальные конструкции, металлическая облицовка бронзовых фитингов и креплений светилась по ночам благодаря специальным кусочкам невидимого кокса, сияла, как нимбы святых промышленности, повсюду осуществляющих сложные периодические колебания. Сотни телеграфистов сидели рядами в огромном помещении, каждый на своем месте, едва отрывая взгляд от своей вселенной щелчков и перерывов, мальчики-посыльные в униформе ходили по лабиринту лакированных столов и бюро сортировки из твердой древесины, а клиенты склонялись, или расхаживали, или ломали себе голову над сообщениями, которые они только что получили или должны были отправить, пока безрадостный свет лондонского дня проникал в окна, и поднимался пар, производимый в почти тропической влажности Северного Храма Связи...
  
   - Это за ним, Луиджи, мы все так гонялись? - констебль, неожиданно выскочивший из-за мраморной колонны, пытался осуществить скользящую попытку отбора мяча у увертливого уроженца Средиземноморья, который снизил темп на достаточное время, чтобы успеть рявкнуть:
  
   -Бога ради, Блоггингз, это я, Гасперо, и если ты будешь так добр...
  
   - О, простите, шеф, я не...
  
  - Нет-нет, не прикасайся к своей фуражке, Блоггингз, я замаскирован, разве ты не видишь, да, и что мне на самом деле от тебя нужно, сейчас, как можно быстрее - чтобы ты сделал вид, что меня арестовал, отведи меня наверх, и без таких дружелюбных подталкиваний, если возможно...
  
  - (Вас понял, шеф.) Ладно, аллегро виваче, дружище, мы сейчас наденем эти прелестные браслеты, правда, это только формальность, конечно, о, а это мой юный коллега, Констебль Полиции, который позаботиться о твоем интересном мешке, как только перестанет на него таращиться так сосредоточенно, не угодно ли вам, Констебль, да, хороший парень...
  
  Арестанта, которому наручники не очень-то мешали активно жестикулировать, что свойственно его соотечественникам, отвели вверх по лестнице в вестибюль, где к ним присоединились охранники в форме, и они прошли под величественной аркой в офис Службы Внутренней безопасности.
  
  - Вот так так, это ведь старина Гасперо, что вы делаете здесь с этим дешевым гримом на лице? Не говоря уж об этой свинской шляпе?
  
  - Лишь так я подгадал минутку, чтобы поболтать с вами, Песочный, глаза и уши повсюду, вроде того..., - комнату пересек гуттаперчевый цилиндр с пневматическим сообщением и приблизился к ящику 'D' с каким-то звенящим стуком.
  
  
  
  
  
  - Вероятно, это мне..., - он достал письмо и просмотрел его. -Так и есть... не удивлюсь, если это снова чертовы Суфражистки. О, прости, Гаспер, что ты говорил?
  
  - Песочный, вы меня знаете. Значение того, что я видел, если уж говорить об этом, я не понял, а если бы я это понял, я не смог бы...
  
  - Говорите, да-да, оно конечно, тогда, если вы не возражаете против того, чтобы поделиться своей информацией с Холборном...
  
  - Нисколько, в любом случае, этот костюм нужно будет вернуть в Саффрон-Хилл.
  
   - Возможно, мы еще даже успеем выпить по пинте где-нибудь.
  
   - Знаю одно местечко.
  
  Это оказалась 'Копченая пикша', одно из множества заведений, в которые любил захаживать Гасперо, и в каждом из которых, как подозревал Песочный, его знали под новой личиной.
  
   - Добрый вечер, Профессор, как обычно, полагаю?
  
  - Еще чего, - добродушно ответил Гасперо с интонацией более высокой и фигурацией более мещанской, чем Песочный когда-либо у него слышал.
  
  - Скорее, сынок, что всё это значит, ни малейшей толики старой профессиональной грандиозности, надеюсь...
  
  - Песочный, я остро нуждаюсь в...
  
  - Обойдемся без вступлений, Гаспер, tantum dic verbo, не так ли, скажи только слово.
  
  - Ну что же, - насколько мог хладнокровно рассказал о том, откуда ему удалось вырваться, и что, он боится, произошло с подпустынным фрегатом Его Величества 'Саксаул'
  
  -Это снова старые дела с Шамбалой. Кто-то, возможно даже - один из нас, наконец ее нашел.
  
   -Это как?
  
   Гасперо повторил услышанные им отрывки:
  
  - И место это...нетронутое. Другие приповерхностные руины там заполнены песком, конечно, но в Шамбале песок что-то уносит в сторону, какой-то невидимый шар энергии, похожий на огромный воздушный пузырь...
  
   - Так что любой, кто знает, где она находится...
  
   - Может войти и занять ее, там не нужно специальное оборудование.
  
  - Это отличная новость, Гаспер, - но Гасперо нарочито отводил глаза. - В смысле, радостное мгновение для Англии, я подумал...
  
  - Мы там не одни, Песочный. Сейчас все Силы, присутствующие в регионе, стягивают туда свои войска. Появление таких фрегатов, как 'Саксаул' - только ложные выпады для начала. День ото дня возрастают шансы начала затяжного конфликта за владение городом, на уровне полков, если не хуже.
  
  - Но я на постоянной телефонной связи с Уайтхоллом, почему никто ни разу об этом не упомянул?
  
  - Полагаю, потому что я сумасшедший, и всё это - не более чем бред сумасшедшего.
  
  - То-то и оно, старина, я уже знаю, что твои самые безумные высказывания - лишь прежде времени выболтанная обычная история.
  
  Он достал монету в полсоверена в форме головы м-ра Кэмпбелла-Баннермана.
  
  - Думаю, мне нужно найти телефонную будку.
  
  Он ушел. Благословенный тусклый паб, который Гасперо не надеялся когда-нибудь увидеть, пересекая пустыню, сочувственно погрузил его в свою приятную невозможность четко представить что-либо за пределами Дувра.
  
   В тот день, когда Далли уехала в Нью-Йорк, Мерль, притворившись, что потерял очки, искал повсюду, где только мог придумать, открывал коробки, искал под стегаными одеялами и под рамой фургона, пока не поймал взгляд набивной старой куклы Кларабеллы, которая присоединилась к ним, как любила говорить Далли, несколько лет назад в Канзас-Сити, теперь она просто лежала в домашней пыли, и его удивили возникшие у него словно чужие эмоции - словно это было одиночество старой Кларабеллы, брошенной при полном свете дня, не было больше маленькой девочки, которая могла бы ее забрать. Один взгляд на ее лицо, на облупившуюся краску, и чертовы дренажные клапаны мужчины начали протекать, если не были смыты полностью.
  
  Он дождался дня следующей зарплаты, покинул должность амальгаматора в 'Литл Хеллкайт', упаковал проявители и фотографические пластины, и несколько фотографий, которые сохранил, отдав остальные. На нескольких из сохраненных фотографий была Далли. Он нашел пару хороших коней и поехал в Сан-Мигель, пересек Даллаский горный хребет, проехал Ганнисон, проехал по большому восточному склону в Пуэбло, что-то на подкорке убеждало его, что много лет назад во время путешествия на запад в Колорадо он упустил что-то очень важное, какой-то город, который не заметил, какое-то особое устройство, если он найдет его снова и начнет использовать, оно даже может перечеркнуть большую часть смысла его жизни, вот насколько важным оно было. Направляясь на восток, он знал, что Далли где-то на расстоянии тысяч миль впереди него, но нельзя сказать, что он планировал проехать весь этот путь на восток. Только ту часть пути, которую он должен проехать.
  
  Однажды субботним вечером Мерль въехал в Одасити, Айова. Это было как раз после ужина, на небе еще оставался свет, несколько фермерских подвод возвращались из города во мглу, в которой маленькие дубки казались круглыми и плоскими, как леденцы, он заметил небольшую толпу, которая бурлила и ворчала, в любой момент могла перейти к неистовству у дверей обитого вагонкой здания с плоской крышей и разноцветными газовыми лампами, которые зажгли раньше уличных фонарей, и в свете затухающего дня читала по слогам название местного кинотеатра 'Время творения'. Мерль припарковал фургон и побрел к толпе.
  
   - Похоже на ажиотаж.
  
  Он заметил, что, подобно множеству кинотеатров в этой стране, этот переоборудовали из церкви какой-то секты, слишком маленькой для того, чтобы поддерживать правительство. Это имело смысл для Мерля, не видевшего большой разницы между зрителями кинотеатров и толпами на палаточных собраниях -та же готовность подпасть под чары сказочника.
  
   -Третью неделю подряд, - тут же сообщили ему, - эта чертова штуковина не работает, и мы ждем Фиска, который приедет и начнет нести свой обычный вздор.
  
  - Хуже места не придумать, она зацепилась за ту корягу в реке...
  
   - ...камнем упала в этот водопад с того большого утеса...
  
  - ...течение слишком сильное, чтобы она могла плыть, он ее заметил, когда проезжал мимо, чтобы успеть туда вовремя...
  
   - И все в смятении! Фиск не знает, как он близок к изгнанию из города.
  
   - Вот он, жалкий простофиля.
  
  Мерль отошел, чтобы оставить немного пространства между ужасно расстроенным Фиском и толпой.
  
  -Что случилось, братья во проекторе, в чем проблема - обрыв пленки, углероды выгорели?
  
   - Фильм не движется с места, подающий барабан и передача, насколько я могу сказать.
  
  - Я видел несколько таких аппаратов, не возражаете, если взгляну? Что у вас, механизм 'Пауэрс'?
  
   - Просто обычный мальтийский.
  
  Он провел Мерля к заднему ходу темной экс-церкви и провел по лестнице к тому, что оказалось хорами.
  
  - Больше я ничего не могу сделать для того, чтобы ее заправить, обычно это делал Уилт Фламбо, городской часовщик, знает этот аппарат вдоль и поперек, я унаследовал эту должность после того, как он сбежал с женой чиновника, распределяющего корма, а теперь он в Де-Мойне или где-то еще, рассылает всем открытки о том, как он там счастлив.
  
  
   Мерль посмотрел:
  
  - Ну, с этим мальтийским механизмом всё в порядке, но давление в подающем барабане немного странное, вероятно, колодку нужно...окей, выключите ее теперь, это что здесь, газовые рожки?
  
   - Ацетилен.
  
  Теперь всё работало нормально, они минуту стояли так вдвоем и смотрели на экран, пока к ним приближался край гибельного водопада.
  
  - Я лучше перемотаю этот фильм к началу. Ты, безусловно, спас мою задницу, дружище. Предоставляю тебе почетное право сообщить им хорошую новость.
   - Честно говоря, - признался Фиск позднее за дружеским бокалом пива, - меня это всегда пугает до чертиков: слишком много энергии расходуется в этой маленькой комнатушке, очень жарко, в пленке нитроглицерин, такое чувство, что всё может взорваться в любую минуту, истории, которые вы слушаете, если бы был свет, это одно дело, но все эти остальные силы...
  
  Они обменялись кислыми скупыми обиженными улыбками профессионалов, знающих сумму окупаемости любой магии, вываливаемой перед ними в их счастливом оцепенении, в данном случае -настоящего физического труда по запуску проектора и дьявольских энергий, слишком близко от которых был вынужден находиться человек.
  
  Мерль получил работу на одну-две недели, пока Фиск собирался присматривать за своим магазином деталей для фургонов и отдыхать. Спустя некоторое время Мерль понял, что он, как раньше, отвлекается от истории на экране, запускал проектор и начинал размышлять об отношениях этих фильмов со Временем, вероятно, не столько странным, сколько хитроумным - всё это искусство зависело от одурачивания глаз, именно поэтому, как ему казалось, в этот бизнес ушло столько фокусников со сцены. Но если идея заключалась в том, чтобы заставить двигаться статичное изображение, почему бы не найти способ получше, чем это хитроумное устройство из зубчатых передач и сложных линз, и регуляторов подбора скоростей, и рукоделия часовщика, чтобы каждый кадр останавливался на долю секунды, и так далее. Должно быть что-то более прямолинейное, что-то, что можно делать с самим светом...
  
  Однажды под небом какого-то почти знакомого оттенка желтого он пришел на берег реки, по которой плавали на каноэ молодые люди - не в хорошем настроении или беззаботном флирте, а в каком-то темном недоумении, словно находились здесь по каким-то более сокровенным мотивам, но не могли эти мотивы вспомнить. Он вспомнил это состояние ума, похожее на часть пейзажа: исследователь открывает гору или озеро, это столь же просто, как пересечь линию горного хребта, и вот там простирается пейзаж, изящный, допустим, словно карта самого себя. Он нашел Кэндлброу, или, если хотите, Кэндлброу нашел его, он вошел через полуразрушенные ворота кампуса и узнал то место, которое искал, которое не заметил с первого раза - улицы, усеянные книжными магазинами, заведения, где можно посидеть и поговорить, или не говорить, кафе, деревянные лестницы, балконы, лофты, праздничные столы снаружи, полосатые навесы, повсюду толпы народу, опускается ночь, небольшой кинопоказ, лимонно-белая неоновая вывеска...
  
  Земля мягко сворачивалась в рулон. За пределами спортивной площадки никто не повышал голос больше, чем это необходимо для обычной беседы. Лошади щипали траву в Четырехугольном дворе.
  
  
  Всюду витали ароматы полей - лугового клевера, жимолости, лабазника красного. Люди выбирались на пикник с подковами и укулеле, корзинами, полными сэндвичей, яиц, сваренных вкрутую, маринованных огурцов и бутылочного пива, на берега спокойной и знаменитой среди любителей гребли на каноэ реки Кэндлброу, Семпитерн. Через день грозовые тучи появлялись на западе и начинали там скапливаться, небеса темнели до библейского огненно-желтого цвета к тому времени, как появлялся первый ветер и капли дождя.
  
  На конференцию собрались участники со всего мира: русские нигилисты с оригинальными взглядами на законы истории и обратимые процессы, индийские свами, изучавшие влияние путешествий во времени на законы Кармы, сицилийцы, так же пытавшиеся осмыслить принцип вендетты, американские ремесленники вроде Мерля, желавшие прояснить специфические вопросы электромеханики. Но все они так или иначе интересовались искусством осады Времени и его тайн.
  
  - Факт в том, что наша система так называемого линейного времени основана на круговом, или, если хотите, периодическом явлении -собственном вращении Земли. Всё вращается, вплоть до, и, возможно, включая целую Вселенную. Так что мы можем посмотреть на прерию, на темнеющее небо, на рождение воронкообразного облака, и увидеть в его вихрях основополагающую структуру всего...
  
   - Хм, Профессор...
  
  - ... 'воронкообразное' - несколько неверно, поскольку давление в вихре не распределяется во что-то столь простое, как прямосторонний конус...
  
   - Сэр, простите меня, но...
  
  - ...скорее - квази-гиперболоид вращения, который...послушайте, куда все уходят?
  
   Присутствовавшие начали расходиться, некоторые - на довольно высокой скорости, кратчайшего взгляда на небо было достаточно, чтобы ответить на вопрос 'почему'? Словно лекция Профессора помогла этим силам воплотиться, раскачиваясь, из распухших и испускавших световые импульсы облаков шел классический смерч прерий, он в некотором роде вытягивался, приближаясь и нависая, собираясь, кажется, почти сознательно сесть на кампус, он шел на скорости, которую не могла бы надеяться перегнать даже самая быстрая лошадь.
  
   - Скорее сюда!
  
  
  Все собрались в Мактаггарт-Холле, главном офисе Кафедры Метафизики, чье противоторнадное убежище было известно во всем регионе как самое просторное и оснащенное из убежищ от Кливленда до Денвера. Математики и инженеры зажгли калильные сетки и штормовые лампы, и ждали, когда отключится электричество.
  
  В противоторнадном убежище над полужидким кофе и фермерскими крулерами они вернулись к теме периодических функций и их обобщенной форме - автоморфным функциям.
  
  - Для начала Вечное Возвращение. Если мы можем умозрительно вывести эти функции в теории, должна существовать возможность сконструировать более мирские, более материальные их выражения.
  
   - Построить машину времени.
  
   - Я бы сформулировал не так, но если вам нравится, хорошо.
  
  Присутствовавшие в убежище Вектористы и Кватернионисты напомнили всем о функции, которую они недавно разработали, известную как 'функция Лобачевского', сокращенно - 'Лоб', как в 'Лоб a', посредством которой, почти как побочный результат, обычное Эвклидово пространство преобразуется в пространство Лобачевского.
  
  -Таким образом мы входим в центр урагана. Это самая суть жизни, предоставляющая системы координат, на которые будет опираться всё. Время больше не 'идет' с линейной скоростью, а возвращается с 'дуговой'. Всё подчиняется Автоморфному Освобождению. Мы возвращаемся к себе вечно, или, если хотите, постоянно.
  
  - Рождаемся вновь! - воскликнул присутствовавший на собрании Отличник, словно под действием внезапного озарения.
  
  Наверху началось опустошение. И в этом торнадо можно было заметить нечто странное. Это было не просто торнадо из тех, которые разражались над Кэндлброу с такой утомительной регулярностью, но, бесспорно, всегда одно и то же торнадо. Его неоднократно фотографировали, измеряли скорость ветра, обхват, кинетический момент и формы, принимаемые во время движения, и от появления одного торнадо к другому все эти показатели оставались сверхъестественно постоянными. Вскоре торнадо получило имя Торвальд, и искупительные дары для него начали складывать за воротами Университета, обычно - куски листовой стали, которые, как было подмечено, входили в число особых пищевых предпочтений Торвальда. Человеческая еда, не столь частая, была представлена различными сельскохозяйственными животными, живыми и заколотыми, но иногда, как было известно, появлялись целые акульи обеды, приготовленные и готовые к поглощению, на длинных столах для пикников, они требовали равнодушия, намного превосходившего беззаботность студентов, рисковавших красть еду, хотя она могла влететь им прямо в лицо.
  
  - Суеверие! - крикнул известный профессор. - Как нам сохранять здесь хоть какую-то научную объективность?
  
  - Но всё же, думаю, нам нужно попытаться вступить в диалог с Торвальдом...
  
   - О, это уже Торвальд, весьма панибратски, не так ли.
  
  - Ну, в конце концов, он цикличен, так что возможно своего рода сигнализирование с помощью волновой модуляции...
  
  Фактически в продаже на Вест-Симмс нашлось несколько различных вариантов Телеграфа Торвальда, Мерль заходил туда на часок в день. Каждое лето в Кэндлброу вверх и вниз по реке множество спекулянтов и дельцов расставляли свои лотки на базаре Времени, предлагая на продажу карманные и настенные часы, эликсиры вечной молодости, фальшивые надлежаще заверенные у нотариуса свидетельства о рождении, системы предсказаний на фондовой бирже, результаты конных скачек на далеких ипподромах задолго до времени старта, а также телеграфные устройства для размещения актуальных ставок на судьбы этих пока еще стоявших на месте животных, странно мерцающие электромеханические артефакты, которые, как утверждалось, прибыли из 'будущего': 'Послушайте, сейчас отсюда вылетит живой цыпленок...', и самое главное - инструкция о множестве форм запредельности времени, вечности, побега и освобождения от Времени, практиковавшегося народами всех стран мира: интерес ко всему этому считался истинной неозвученной причиной посещения этих летних слетов. Не удивительно, что больше среднего арифметического программ более духовного типа вели шарлатаны и жулики, обычно - в тюрбанах, балахонах, туфлях с удлиненными носами, всё это скрывало дешевый балаган, и в странно измененных шляпах, служивших той же цели, и, кроме случаев совсем уж безнадежной жадности, Мерль считал большинство из них достойными того, чтобы с ними поболтать, особенно с теми, у кого была визитка.
  
  Достаточно быстро, быстрее, чем он мог бы подумать, он стал завсегдатаем этих летних тусовок. Весь остальной год состоял из череды рабочих дней, так что в этот летний месяц он мог войти в царство одержимости временем и разделить его с другими представителями своего племени.
  
  
  
  Ему в голову никогда не приходил вопрос, откуда взялась эта поглощенность - из-за взаимодействия серебра, времени и света, или из-за отъезда Далли Время в его руках оказалось таким тяжелым, что он был вынужден поднести его ближе к лицу, рассмотреть под разными углами, возможно, попытаться понять, как разобрать его на части, чтобы выяснить, как оно на самом деле могло бы работать. С тех пор алхимия, починка, фотография превратились в основную работу. Ночи, полеты и путешествия, свойственные ночи, были посвящены Тайнам Времени.
  
  Однажды вечером в сумерках он заметил уголком глаза, как в небе проплывает нечто похожее на один из знаменитых Огромных Дирижаблей 1896-7 гг. - Мерлю показалось, что он увидел 'Беспокойство', и действительно, чуть погодя на Вест-Симмс:
  
   Мерль смотрел на дорогу сквозь усы, но прекрасно узнал Чика Заднелета.
  
   - Она пытается сделать карьеру в шоу-бизнесе на востоке, - ответил Мерль, - спасибо, что спросил. А как вы, мальчики, поживаете сейчас? Последнее, что я о вас читал - вы были в Венеции, Италия, сбили с ног их Кампаниле, которая, как я заметил, является моделью для одного из здешних кампусов, а вы всё еще в этом бизнесе по сносу звонниц?
  
   - Сейчас пытаемся куда-то приткнуться с оборудованием 'Гипопс'. Кстати, вы не встречали Розвэлла Баунса? Самого отца аппаратов 'Гипопс'?
  
  - Вот он я, на расстоянии десяти футов от любого из этих аппаратов я слышу их детские голосочки: 'Папа, папа!'. А это Мерль Ридо, не так ли.
  
  - Черт, Розуэлл, сколько лет, сколько зим со времен Кливленда, - сказал Мерль. - Следил за этим процессом с большим интересом.
  
  - О, я пошел в суд, пришлось, но можешь представить, какого рода адвокатов я мог себе позволить, а этот сукин сын Вайб выставил против меня всех своих лакеев с Уолл-Стрит из фирмы 'Сомбл, Струл и Флешвей'.
  
  Процесс 'Баунс против Вайба' оказался источником общественной потехи и даже превратил Розуэлла в своего рода знаменитость. Эксцентричные инвесторы тогда были в Америке в моде как рискующие без особых шансов победить жернова Капитала. Ожидалось, что они проиграют как можно более мучительно, но иногда групповые пари на одного победителя могли принести большой куш.
  
  
  
  
  - Годы идут, и никакого удовлетворения требований, у меня уже развивается мания судебных разбирательств, 'паранойя кверуланс', как ее называют психиатры, даже пытался снова вызвать старого Вайба в суд, хотя бы для возмещения расходов на психотерапевта, но, как всегда, бесполезно.
  
  - Ну, вы выглядите очень жизнерадостно, как для человека с хронической паранойей кверуланс, - заметил Мерль.
  
   Розуэлл подмигнул:
  
   - Знаете, как находят Иисуса? Ну, со мной произошло то же самое, только мой Спаситель оказался классическим полубогом, - притворяясь, что скрытно озирается по сторонам, - по имени Геркулес.
  
   Мерль узнал название популярной марки взрывчатого вещества и тайком подмигнул в ответ:
  
   - Мощный парень. Двенадцать Подвигов вместо Двенадцати Апостолов, припоминаю...
  
  - Вот это другой разговор, - кивнул Розуэлл. - Так что теперь это больше похоже на 'паранойю детонанс'. Человек мог украсть мои патенты, но я по-прежнему знаю, как построить свой аппарат. Пусть застегнет этот 'Гипопс' и скачет под землей беззаботно, словно суслик в саду, пока в один прекрасный день я не сделаю так, что этот преступный ушлепок взлетит на воздух, и - ладно, не буду углубляться в подробности...
  
   - Кабум, скажем так.
  
   - О, ты можешь так сказать, я - просто очередной изобретатель с приветом, безобидный, как твоя бабушка.
  
  На следующий день свет снова стал темно-желтым, и снова появился Торвальд. Мерль метался по фургону в поисках своего громоотвода для коммивояжеров, тут пришел Розуэлл, встал и начал с интересом за ним наблюдать:
  
   - Ты не из этого племени Ангармонического Пучка?
  
   - Без понятия.
  
  - Зачем тебе эта штуковина? - указывая на сооружение из направленных вверх металлических шипов, сходившихся в одной точке у основания, с проводами и штекерами.
  
  
  - Это можно установить на крыше амбара, прицепить к громоотводу, в профессиональных кругах мы называем это эгреткой, - ответил Мерль.
  
   - Хочешь сказать, молния ударит сюда...
  
  - Черт, да. Излучает свет. Это длится некоторое время. В первый раз кажется, что спишь.
  
  - Профессора геометрии называют это Пучком. Что, если ты прикрепишь сюда некую поперечную плоскость, а эти шипы обрежешь, чтобы они стали разной длины? Добавь изоляторы, у тебя будет разная сила тока в разных сегментах, коэффициент тока может быть гармоническим или ангармоническим в зависимости от...
  
   - Как ты передвинул эту пластину? Конечно, ты сделал ее съемной...
  
  - Попросту говоря, настроил...
  
  И они углубились в обсуждение, забыв о надвигающемся циклоне.
  
  Торвальд завис над ними на мгновение, словно пытаясь проанализировать степень смертоносности своего сегодняшнего настроения, затем, ненадолго замедлив, а потом снова набрав скорость, что было Торнадовским эквивалентом пожатия плечами, переключился на более перспективных жертв.
  
   - Я хочу понять свет, - исповедовался Розуэлл. - Хочу проникнуть внутрь света и найти его сердце, прикоснуться к его душе, взять ее в руки, чем бы она ни оказалась, и вернуть ее, это как Золотая Лихорадка, но цена вопроса выше, наверное, потому что здесь проще сойти с ума, здесь опасность со всех сторон, более смертоносная, чем змеи или лихорадка, или захватчики участков...
  
   - И какие шаги ты предпринимаешь, - поинтересовался Мерль, - чтобы всё не закончилось скитаниями в бесплодных землях нашей справедливой республики и бредом о заброшенных копях и так далее?
  
   - Я направляюсь в Калифорнию, - ответил Розуэлл.
  
   - Это должно помочь, - сказал Мерль.
  
  - Я серьезно. Именно там - будущее света, особенно - кинематографа. Публика любит эти картины, не может ими насытиться, возможно, это - новое психическое заболевание, но, поскольку никто еще не изобрел от него лекарство, в моем случае Шериф будет довольствоваться только пылью от моих следов.
  
  - Конечно, работа киномеханика для тебя найдется повсюду, - сказал Мерль, - но сам механизм опасен и как-то, не знаю точно, почему, более сложен, чем необходимо.
  
  - Да, это не перестает меня удивлять, - согласился Розуэлл, - это иррациональное поклонение перед Мальтийским механизмом, и вся эта идея кинопроектора, сконструированного, как часы, словно не может быть другого способа. Карманные и настенные часы - штука хорошая, не пойми меня превратно, но это какое-то признание поражения, они прославляют и воспевают один определенный вид времени - тикающее течение времени лишь в одном направлении, никакого возвращения вспять. Единственный вид фильмов, который нам представляет этот аппарат -часовые фильмы, текущие от начала киноленты к ее концу, один кадр за раз.
  
  - Проблема, с которой столкнулись часовщики прежних времен - вес подвижных деталей влиял на работу часов. Время было уязвимо для силы гравитации. Поэтому Бреге придумал турбийон, в котором маятник и передаточный механизм изолированы на собственных маленьких платформах, они были связаны с третьим колесиком, вертящимся приблизительно раз в минуту, в течение дня принимая в трехмерном пространстве большинство возможных положений относительно гравитации Земли, так что ошибки были сведены на нет, время стало невосприимчиво к земному притяжению. А теперь представьте, что вы хотите подойти к вопросу с другой стороны.
  
  - Сделать гравитацию невосприимчивой ко времени? Зачем?
  
   Розуэлл пожал плечами:
  
  - Это снова одностороннее предприятие. Эти две силы действуют только в одном направлении. Гравитация тянется в третьем измерении - сверху вниз, время тянется в четвертом измерении - от рождения к смерти.
  
   - Нужно вращать что-то в пространственно-временном континууме, чтобы оно принимало все положения относительно одностороннего вектора 'время'.
  
   - Разумеется.
  
   - Интересно, что получится.
  
  Они достали патентованные карандаши и начали обсуждать невосприимчивость ко времени, а когда очнулись, поняли, что прошли уже много миль по берегу реки, и путь им преградил старый платан. Листья над ними вдруг резко повернулись в другую сторону, дерево светилось, словно начиналась новая буря, словно это был жест самого дерева, направленный, скорее, в небо, для привлечения какого-то небесного внимания, непременно предназначавшийся для крохотных фигурок внизу, которые взвинченно подпрыгивали и кричали друг на друга на удивительном техническом жаргоне. Рыболовы бросили свои перспективные стремнины и ушли вверх или вниз по реке подальше от места пертурбаций. Студентки колледжа со своими 'пучками Психеи' и другими выгнутыми кверху прическами, в длинных платьях в цветочек из ткани 'зефир', 'линон' и 'эпонж', останавливались во время прогулки, чтобы поглазеть.
  
   Обычное дело. День ото дня политическая борьба на этой конференции всё больше напоминала типичный рассказ о Балканской истории, прямолинейный, как шутка в салуне. В цеху теоретиков никто, насколько мудрым он ни казался бы, не мог избежать союзов, переворотов, расколов, предательств, роспусков, неправильно истолкованных намерений, потерянных сообщений - всё это переплеталось и ползало под жизнерадостной вежливостью этого среднезападного кампуса. А механики понимали друг друга. В конце лета именно эти практичные ремесленники со своими криво сросшимися переломами, шрамами и обожженными бровями, хроническим раздражением из-за непреодолимой строптивости Творения будут уходить с этих пирушек путешественников во времени под влиянием какого-то мгновенного практического импульса, а когда все профессора вернутся к своим книжным шкафам, к своим протеже и интригам ради того или иного латинского отличительного знака престижа, именно инженеры, знающие, как поддерживать связь с заслуживающими доверия телеграфистами и агентами транспортных контор, не говоря уж о шерифах, которые не будут задавать слишком много вопросов, итальянских артистов с фейерверками, которые приедут и подстрахуют их, когда у жителей города возникнут подозрения насчет ночного горизонта, знающие, где найти снятую с продажи деталь, экзотический минерал, местную энергетическую компанию в любой стране мира, которая может вырабатывать для них ток определенной фазы или частоты, а иногда - простую беспримесность для своих всё более непостижимых нужд.
  
  Однажды университет затопил шквал слухов о том, что знаменитый математик Герман Минковски приедет из Германии, чтобы прочитать доклад о Пространстве и Времени. Аудитории для мероприятия анонсировали, а потом меняли на более просторные, поскольку всё больше людей узнавали о лекции и хотели ее посетить.
  
   Минковски был молодым человеком с заостренными усами и вьющимися черными волосами, зачесанными в стиле помпадур. Он носил черный костюм, рубашку со стоячим воротничком и пенсне, выглядел, как бизнесмен, приехавший развлечься. Лекцию он читал на немецком, но записывал достаточно много формул, так что люди более-менее могли понять суть.
  
   Когда все покинули зал, Розуэлл и Мерль уселись и начали смотреть на доску, которую использовал Минковски.
  
   -Трижды десять и пять десятых километра, - прочитал Розуэлл, - равно квадратному корню минус одной секунды. Это если ты хочешь, чтобы вон та формула была симметрична во всех четырех измерениях.
  
  - Не смотри на меня так, - возразил Мерль, - это он так сказал, ни малейшего представления не имею, что это значит.
  
  - Судя по всему, у нас тут сверхбольшое, скажем так, астрономическое расстояние, полагаемое равным мнимой единице времени. Кажется, он назвал уравнение 'чреватым'.
  
   - У меня полный порядок. Также он сказал 'мистическое'.
  
   Они скатали сигареты, курили и смотрели на написанные мелом символы. У двери слонялся студент, перебрасывая влажную губку из одной руки в другую в ожидании, когда можно будет вытереть доску.
  
   - Заметил, как продолжает влиять скорость света? - спросил Розуэлл.
  
  - Словно вернулся в Кливленд, к этим поклонникам Эфира. Мы тогда что-то раскусили, но не знали об этом.
  
  - Полагаю, нам нужно преобразовать это в проект технического устройства, потом спаять, и мы в деле.
  
   - Или у нас неприятности.
  
   - Кстати, кто из нас практичный, а кто - безумный мечтатель? Всё время забываю.
  
  Фрэнк в один прекрасный день вернулся в западный Техас, разбрызгивая капли дождя, на мгновение превращающиеся в солнечный свет, больше его не радовавший. Он плыл по реке из Нью-Мехико в Сан-Габриэль, по старому Испанскому Пути, ведущему на Запад, каждую ночь его посещала вереница необычайно реалистичных снов об Эстрелле Бриггз.
  
  Пока однажды он не оказался на территории МакЭлмо - это было всё равно что выйти из оцепенения, в которое он впал много лет назад. Его направляли в Ночеситу, или это было направление его судьбы. Куда же еще? Это как просить чертову лавину подняться в горы.
  
  В Ночеситу, вероятно, из-за неприятностей, с которыми они столкнулись на юге от границы, понаехало множество неуправляемых элементов. Они не были опасны, хотя многие из них определенно занимались противоправной деятельностью, они были достаточно дружелюбны, но не собирались терпеть дураков дольше, чем следовало. Новые здания выросли возле старого дома Стрэй, иногда застройка была столь тесной, что оставались лишь узкие спусковые дорожки для ветра, набиравшего скорость, после чего падало давление, безжалостный ветер плато сквозил в городе, старое здание с хрупкими балками фактически хромало на одну сторону, потом - на другую, и так всю ночь, качалось, словно корабль, старые гвозди скрипели, штукатурка норовила отколоться, если вы смотрели на нее дольше секунды, со стен комнат осыпались грязные белила, в ближайшем будущем зданию угрожало обрушение. Фундамент крошился, возвращаясь в гальку и пыль, всюду просачивалась дождевая вода. В доме почти не было тепла, половицы просели. А арендная плата - он слышал жалобы людей - росла с каждым месяцем, продолжали въезжать всё новые и новые жильцы, они больше зарабатывали и лучше питались, дом заселяли представители фабрик, торговцы недвижимостью, продавцы оружия и медикаментов, геодезисты и дорожные инженеры, ни один из которых не встречался с Фрэнком взглядом, не отвечал на его реплики и не узнавал его, разве что только сдержанно и изворотливо.
  
  У него возник вопрос, не превратился ли он в свое собственное приведение, теперь бродит по этим комнатам и коридорам, словно почти не принимаемая в расчет крупица его жизни осталась здесь и каким-то образом продолжается, просто за пределами видимости - Стрэй, Купер и Сейдж, Линнет, Риф, тот беззаботный молодой шулер, которым он был -все они были 'вон там', просто жили в мире, кем бы они ни были, они менялись, каждый день поневоле пропуская всё больше ударов судьбы, некоторые из них переехали в более холодные края, у них настали более тяжелые времена, они скакали, плыли, ехали на запад, влекомые этими техоокеанскими обещаниями, жертвы собственных неправильных представлений...но Фрэнк понимал, что не собирается участвовать во всем этом.
  
   Иногда, когда он спрашивал, кто-то из новоприбывших пытался рассказать ему, где Стрэй, но он не мог их понять, в словах не было никакого смысла.
  
  Город вдруг превратился для него в нечитаемую карту. Со времен Мексики он очень серьезно относился к пограничным полосам и линиям, которые можно и нельзя пересекать, и день часто склонялся не на ту сторону, которую он считал своей настоящей жизнью.
  
  Ему часто казалось, что он видел ее, Стрэй, с распущенными волосами и младенцем на руках, она выходила в город по делам или уезжала, всегда уезжала от него в направлении холмов. А позже, в три-четыре часа пополудни, когда все, кроме Стрэй и ее малыша, или их теней, расходились, он мог один вернуться в пустые комнаты, он знал, что вскоре с другой стороны того, что их разделяло, он начнет слышать ее голос 'собираемся ужинать'. Фрэнк стоял у шаткой кухонной двери с заклеенным бумагой оконцем, сквозь которое проникал свет, и слушал, вдыхал, ждал. Он задавался вопросом, не может ли Стрэй на 'ее стороне', одна в усугубляющейся печали этих дневных часов, начать слышать в других частях дома повседневные звуки его присутствия - шаги, шум или слив воды, словно из каких-то призрачных комнат, отрезанных от здания и населенных, нравится вам это или нет, мертвецами?...
  
  Фрэнк не смог выдержать это больше трех ночей, хотя к тому времени, когда он съехал, эти три ночи казались ему неделями. Приближаясь к входной двери, в последнюю минуту, он наткнулся на Линнет Доус, которой понадобилось несколько минут, чтобы вспомнить Фрэнка. Она по-прежнему была местной красоткой, по-прежнему преподавала в школе, но приобрела некий лоск, словно подрабатывала в более взрослых сферах.
  
  -Позволь угадать, кого ты ищешь, - сказала Линнет, холодно, как показалось Фрэнку.
  
  - Рифа.
  
   -О. Твой брат приезжал последний раз в прошлом году, возможно, год назад, чтобы забрать миссис Траверс, - даже Фрэнк уловил сарказм...
  
   - ... и маленького Джесса, они остались здесь только на одну ночь. Кажется, я слышала что-то о Нью-Мехико, но они мне не доверились, вот так.
  
  - Странно, мне всё время кажется, что я то и дело вижу Эстреллу в городе, просто воображение разыгралось, наверное... О, она сверкнула на него взглядом. - Что, я сказал что-то не то?
  
  - Эта молодая леди, - кивнула она, - закатила здесь адскую драму. Кому нужна опера, если она выступает? Закрадывалась мысль, что она - какой-то восточный мудрец, выше всей этой мелочности и неурядиц, смотрит на нас сверху вниз, вообрази же наше удивление, когда выяснилось, с каким крупномасштабным эгоистом мы имели дело, на самом деле с таким никто никогда и не сталкивался. Большая ошибка, бедные простофили мы все.
  
   - Так что это ее я постоянно встречаю? Это не они ли...прости, не она?
  
   - Ты - больше не тот прелестный мальчик из горной школы, которого я помню, видно, что ты прошел университеты, так что, наверное, я не буду слишком щадить твои чувства. Твой брат покинул страну, и главное -бросил жену и ребенка. Эстрелла хорошо ухаживала за маленьким Джессом, нужно воздать ей должное, совсем не обижалась, что ее сестра с мужем находились на расстоянии одного-двух дней езды. Это маленькое ранчо в пригороде Фикл-Крик, Нью-Мехико. Она время от времени уезжает туда.
  
   - С тех, кто тебе не нравится, ты, конечно, глаз не спускаешь.
  
   - Просто профессиональные рефлексы. Твой племянник - обаятельный маленький субъект, увидишь.
  
   - Если поеду туда.
  
   Она кивнула, криво улыбнувшись:
  
   - Конечно. Передай им привет.
  
  Он оказался на вершине перевала примерно в то время, когда субботний вечер опускался на Фикл-Крик, с вершины легко можно было расслышать ружейные выстрелы и шум гулянок. С поста у заставы, где взимали дорожную пошлину, сквозь холодный серовато-зеленый свет таявшего льда он рассмотрел городок, расположенный вокруг рыночной площади. Фрэнк выпил стакан красного виски, купил сигары, чтобы набить ими карман, и поехал вниз.
  
  Он нашел полуразрушенный старый отель размером с квартал, отель 'Ноктамбуло', в котором царила бессонница. В каждом номере кто-нибудь работал над невозможным полуночным проектом - сумасшедший изобретатель, азартный игрок со своей системой, проповедник с видением, о котором можно было рассказать лишь частично. Двери оставляли незапертыми, незнакомцы действовали по большей части как соседи, все свободно бродили по чужим комнатам. Независимо от того, сколь непроницаема была утренняя мгла, Фрэнк, как оказалось, всегда мог зайти к кому-нибудь в поисках курева и беседы. Во внутреннем дворе всю ночь ходили туда-сюда праздничные толпы. Все стреляли сигаретку.
  
  Странные мотоциклеты, многие из которых были самодельными, с небрежным ревом въезжали и выезжали из города. Поэты-ковбои могли бы предположить, как шум 'эхом отражался от обрывистых горных склонов' и разливался внизу в долине, но как раз там это был слишком экзотический звук, чтобы нести какое-то послание, хотя несколько таверн в городе и даже за его пределами уже хлебосольно принимали ватаги мотоциклистов.
  
  Фрэнк понял, что не сможет уснуть, и отправился в ближайший салун. У входа, где раньше привязывали только лошадей, теперь стояли 'Сайлент Грэй Феллоуз' и 'Индиан В-твинс', явно модифицированные для этих гор, со сцеплением, ремнями, цепями или коробками передач для работы в тяжелом режиме. В этих мотоциклетных салунах по всей Мейн-Стрит тусовались артисты вольтижировки из карнавальных турне по прериям, чтобы немного проветриться, а сорвиголовы с пушком на щеках слаженно пели 'Синицу в небе' старым отчаянным приверженцам трудового нигилизма, на чьих ладонях линия любви, линия жизни, бугор Венеры и тому подобное за много лет превратились в карту занозистых белых надписей, которые не взялась бы читать ни одна карнавальная цыганка - после стольких лет костров, отвесных скал, колючей проволоки, разматываемой слишком быстро, штыков в тюремных камерах Кер-д'Алена... . Моторизованные члены печально известной банды 'Четыре угла', штаб-квартира которой находилась в Кортесе, покупали двойные шоты 'Таосской молнии' серьезно увлеченным своим хобби приезжим аж из Канзаса, не совсем против своей воли не принимавшим участия в клубных турне и всю ночь напролет обсуждавшим сцепления и кривошипные коробки, пока солнце не появится в окне.
  
  Бледный тип в черном капюшоне молча зашел и сел в дальнем углу бара. Бармен поставил перед ним бутылку и стакан, обычным образом скрестив запястья, чтобы поставить бутылку справа от посетителя, а этот господин вдруг издал душераздирающий вопль, натянул капюшон на глаза и так резко подался назад, что упал с барного стула и лежал на полу, поднимая облако опилок.
  
  - Что происходит?
  
  - О, это Золтан, ездит на 'Вернере', взбирается на каждый холм на своем родном 'венгре', а сейчас у него мировое турне, ищет свежие вызовы. Он завоевал награды, у которых еще нет названия, не боится гор, какой бы они ни были высоты, но покажите ему что-нибудь, что похоже на букву Х, и с ним начинает твориться вот такое.
  
  - А еще он не очень-то любит салунные зеркала, вот почему он всегда сидит в дальнем углу, как тот...
  
   - Это происходит каждый раз, когда он заходит? - поинтересовался Фрэнк. - Почему бы просто не...поставить сначала бутылку, потом принести стакан, потом...
  
  - Слышал такое предложение много раз, действительно надо бы так сделать, но здесь Денвер, у парней не так-то много развлечений, а на старину Золли просто подсели. Каждую ночь наблюдаем это представление.
  
  
  
  Где-то в середине третьей смены Фрэнк пошел позавтракать оладьями в кафе вверх по улице, там он вскоре понял, что Стрэй всё это время находится на втором этаже с моторизованным бандитом, чей широко известный голубой 'Эксельсиор' был припаркован снаружи, да, выражение довольства на ее лице, когда она возвращалась обратно в этот ресторан карманного формата, ее осанка, ее волосы - Бога ради, всего этого было достаточно, чтобы разорвать парня на две части, скажем так, спокойно, вы только посмотрите на нее - как может мужчина возмущаться и так далее, а другой был так травмирован, что измазал целую ресторанную скатерть слезами и соплями, не волнуясь, видит ли его кто-то. Когда она проскользнула внутрь, официантки в красивых нарядах (их на самом деле было больше, чем требовал размер зала и ночное время), смотрели на нее тем самым взглядом...
  
  О, смотрите, а вот идет ее возлюбленный, знаменитый на региональном уровне Вэн 'Оттяжка стрелы' Фили, Фрэнку показалось, что он выглядит почти слишком легендарным, чтобы у него осталась какая-то чувственность - его мотоциклетная экипировка была черной, скромной и неповреждаемой. Ни сказав ни слова, он прошел мимо Фрэнка, настроение которого не улучшилось, когда он понял, что за ним пристально наблюдают, кажется, уже долго, через промежность Вэна, ну, это общее направление... Вау. Такое поведение могло ускользнуть от внимания самого Вэна, но не от этих безжалостных веселых официанток, толпящихся в зале, Фрэнк не мог не думать о том, что они его обсуждают, особенно пока Вэн был на улице, консультируясь с Золтаном, который несколько часов назад пришел в себя после судорог, насчет таких механизмов мотоцикла, как заглушка, поскольку, учитывая нынешние сложности жизни Вэна, при которых многочисленные достижения ночи могли схлопнуться за долю секунды, характеристики двигателя могли значить всё.
  
  Стрэй никак не могла допить полчашки кофе, она лениво улыбалась всем вокруг, включая Фрэнка, которого не узнала, если вообще когда-нибудь его видела, потом, наконец, допила свой кофе, поставила чашку на поднос с тарелками, ожидавшими официантку, свободно спрятала руку в карман пыльника и неподражаемой походкой вышла из зала, чтобы сесть позади и обнять чертова Вэна, подняв пыль и юбки движением столь же привычным и продуманным, как реверанс в День Бабушки, на самом деле она подняла юбки и на радость зевакам, достаточно высоко, чтобы они не загорелись от выхлопов транспортного средства. Присоединившись к толпе доброхотов, внимательных, как ковбои, наблюдающие за поездом на вокзале, Фрэнк тоже был там и помахал ей 'адьос'.
  
  Когда он вернулся в Денвер, это был по-прежнему город Эда Чейза, и Фрэнк начал возвращаться к своим старым привычкам разбазаривания времени и денег, пока однажды ночью на Арапахо где-то между 'Тортони' и 'У Билла Джонса', где, как он слышал, его объявили, почетным Негром, хотя это оказался чей-то розыгрыш, Фрэнк наткнулся на преподобного Мосса Гэтлина, ехавшего на каком-то странном безлошадном трамвае с крохотной звонницей и звенящими церковными колоколами в задней части, а на переднем окне, где обычно размещался указатель маршрута, светились слова 'АНАРХИСТСКИЙ РАЙ'. Мосс был занят тем, что подбирал бродяг, спиногрызов, гениальных курителей опиума, нищих и сорвавшихся с катушек, фактически - всех, кто выглядел хоть немного беспомощным, и грузил их на борт своего Экспресса 'А. Р'. Фрэнк, вероятно, был признан подходящим, потому что Преподобный сразу его заметил и коснулся кончика шляпы.
  
   - Добрый вечер, Фрэнк, - словно они виделись вчера.
  
   Он потянул за рычаг, и транспортное средство замедлилось достаточно для того, чтобы Фрэнк смог залезть на борт.
  
   - Вы когда-нибудь забываете какие-нибудь лица? - спросил восхищенный Фрэнк.
  
  - Пару жен, возможно, - ответил Мосс Гэтлин. - Фрэнк, я всё никак не мог тебе рассказать, как ужасно поступили с твоим папой. Ты видел тех гнойных нелюдей, которые это сделали?
  
  - Работаю над этим, - ответил Фрэнк, который после той доли секунды потусторонности в Коауиле понял, что никто на самом деле не говорит с ним об этом.
  
   - Слышал одну-две истории, но нельзя сказать, что ходило много слухов.
  
  - Сейчас вы об этом заговорили, и у нескольких представителей банды газетчиков забавно загорелись глаза, словно они хотят что-то сказать.
  
  - Надеюсь, у тебя не возникло слишком много сомнений, из-за которых парень замирает, как мертвый, словно лежит в пыли.
  
   - Никаких сомнений, - пожал плечами Фрэнк, - никаких переоценок и задних мыслей. Жребий брошен, не так ли.
  
   - Как твоя мама восприняла новость?
  
   - Хорошо.
  
   - Ну же, ты должен рассказать миссис Вебб Траверс. Она - единственный человек на Земле, который должен это услышать, и именно от тебя.
  
  - Стыдно признаться, Преподобный, но я даже не знаю, где она сейчас.
  
  - Она поездила по разным городам, но последнее, что я слышал - она живет в Криппл. И если посодействует сему Господь, Фрэнк, я еду в том направлении, так что если тебе нужна компания...
  
  - Вы ведь не поедете туда на этом агрегате?
  
  - На этом? Просто одолжил на вечер. Дело в том, что...
  
  Седобородый тип в двуколке преследовал их вниз по улице, кажется, уже некоторое время, и взволнованно кричал.
  
   - Молот Ада, - проворчал Преподобный. - Я знаю, он выбрал неверный путь.
  
   - Это слово 'Анархистский' на лобовом стекле, - вдруг вспомнил Фрэнк, - выглядит так, словно кто-то написал его от руки с какой-то жестокостью, даже, скажем так, с ненавистью.
  
  - Иеффай управляет этим придорожным ранчо для святош в Черри-Крик, и так он собирает свою паству. Я думал, что он сегодня уехал, так что я... Всё в порядке, Джефф! - замедляя ход. - Не стреляй!
  
   - Эти души принадлежат мне, Мосс.
  
   - А кто выполнял всю работу? Я буду брать по пятьдесят центов с носа.
  
   - Быть мне расстригой, если тебе причитается больше двадцати пяти.
  
   - Сорок, - сказал Мосс Гэтлин.
  
   Пассажиры посмотрели на него с интересом.
  
   - Преподобный? - удивился Фрэнк. - Мои религиозные воззрения...
  
   - Мы можем обсудить это позже?
  
  Они приехали на трамвайчике к Перевалу и перешли на узкоколейку, Преподобный рассказывал истории про Вебба, некоторые из них Фрэнк знал, о других догадывался, а некоторые были для него новостью.
  
  - Иногда, - признался Фрэнк, - у меня возникает странное отношение к Слоуту. Это должен быть другой, папа был не тем человеком, из-за которого Слоут начал бы действовать самостоятельно.
  
  
  - Слоут был предателем своего класса, Фрэнк, он наихудшим образом подыгрывал плутократам, ты оказал нам всем услугу, возможно, самому Слоуту даже больше, чем всем остальным. Это если ты о нем переживаешь. Он не попадет в Анархистский Рай, но куда бы он ни попал, это будет полезно для его души.
  
   - В Рай Плутократов?
  
   - Я не удивился бы.
  
  Высадившись в Крипл-Крик, Фрэнк увидел, каким заброшенным и побитым осталось поле недавней битвы. Владельцы шахт, несомненно, победили. Профсоюз стал невидимым, если он тут был вообще, хотя для Мосса Гэтлина всё выглядело так, словно они уехали и оставили безработных воинов без работы, так что они начнут низкопоклонствовать, чтобы их приняли на работу снова, хотя бы навальщиками, или, скорее всего, уедут в другой город. Повсюду были штрейкбрехеры в своих специфических южнославянских вязаных шапках. Охранники лагеря топали по улицам, теперь принадлежавшим им, хватали иностранцев, которые, как им было известно, не говорили по-английски, и арестовывали, проверяя общий уровень покорности в городе.
  
  - Моя миссия, - кивком он как-то указал на всё находившееся вне смены население. - Эти австрийские мальчуганы, сейчас кажущиеся такими учтивыми и покладистыми, однажды превратятся в мстительных призраков и наводнят Колорадо - это закон, универсальный, как закон Гравитации, и неумолимый, потому что сегодняшний штрейкбрехер - это завтрашний забастовщик. Никакой мистики. Просто то, что происходит. Смотри - и увидишь.
  
   - Где вы остановитесь, Преподобный?
  
  - Нигде, и завтра ночью тоже. Это всё упрощает. А для тебя - тот дом через дорогу, говорят, довольно неплох. Если тебе не нужен отель 'Националь' или что-то вроде того.
  
   - Я еще с вами увижусь?
  
  - Когда тебе это будет нужно. Всё остальное время я буду невидим. Будь осторожен, Фрэнк. Передай привет маме.
  
  Фрэнк получил комнату, забрел в салун 'Старый Йеллостоун', начал пить, купил бутылку с собой в номер, вскоре стал пьяным и несчастным и впал в апатию, из которой его иногда выводили посреди ночи громкие крики из соседней комнаты.
  
  
  
  - С вами там всё в порядке?
  
   К стене прижался мальчик лет пятнадцати с округлившимися глазами.
  
   - Конечно, просто воюю с клопами.
  
   Он энергично вращал бровями и делал вид, что размахивает хлыстом:
  
  - Назад! Назад, кому говорю!
  
   Фрэнк достал кисет и сигаретную бумагу.
  
   - Ты куришь?
  
   - В основном гаванские сигары, но, думаю, не откажусь от одной из этих штуковин, которые вы сворачиваете.
  
  Они некоторое время курили. Юлиус - так звали мальчика - приехал сюда из Нью-Йорка в рамках песенно-танцевально-комедийного турне по стране. Когда они приехали в Денвер, ведущая актриса забрала все их гонорары и ускакала в ночь.
  
  - Хозяйка этого дома дружит с мистером Арчером, так что я вожу здесь его бакалейный фургон.
  
  - Видимо, эта компашка доставляет тебе неприятности?
  
   - Только когда я пытаюсь уснуть, - мальчик сделал вид, что дико озирается, его глаза вращались с невероятной скоростью. - Это старое проклятие шоу-бизнеса, видите ли. Вы хотите работать, о чем бы они вас ни попросили, вы отвечаете 'да'. Мне хватило безумия сказать мистеру Арчеру, что я умею водить фургон. Я до сих пор не знаю, как это делается, и теперь действительно сошел с ума.
  
  - Здешние лошади хорошо запоминают дорогу. Готов биться об заклад, что твои могут дойти до Виктор и обратно без чьего-либо управления.
  
   - Отлично, я избавлен от уймы работы во время следующей поездки.
  
  - Почему бы не узнать, не может ли он поручить тебе что-то другое?
  
  - Мне нужны деньги. Достаточно денег для того, чтобы вернуться как-то на старую добрую Восточную Девяносто-третью улицу.
  
   - Далеко же от дома ты забрался.
  
   - Достаточно далеко. А ты?
  
  - Ищу маму, по последним сведениям, она здесь, в Крипл, я собирался тут осмотреться завтра. То есть в смысле - сегодня.
  
  - Как ее зовут?
  
   - Миссис Траверс.
  
  - Мэйва? Она всего в паре кварталов отсюда, управляет кафе-мороженым 'Рожок Амура' за домом Майерса.
  
  - Ты мне голову морочишь? Леди вот такого роста, очень добрые глаза, иногда курит трубку?
  
  - Да! Они приходит в лавку за каменной солью, горьким шоколадом и тому подобными вещами. Лучшая фруктовая вода с мороженым по эту сторону Скалистых гор. Надо же. Так это твоя мама? У тебя, должно быть, было чудесное детство.
  
  - Ладно. Она всегда была на кухне, что-то готовила, меня не удивляет, что она научилась готовить еще и мороженое. Гораздо позже моего детства, конечно.
  
  - Значит, вас ожидает угощение, мистер.
  
   Прежде чем он успел поцеловать ее для приветствия, она завела машину:
  
  - Вишнево-абрикосовое - мороженое дня, звучит оригинально, но автоцистерна приезжает из Фруиты каждые два дня, еще много чего ожидается.
  
  Они вышли через черный ход в переулок, Мэйва достала свою трубку из стержня кукурузного початка и набила ее коноплей.
  
   - Еще читаешь молитвы, Фрэнки?
  
   - Не каждую ночь. И не всегда на коленях.
  
   - Лучше, чем я думала. Конечно, я молюсь за всех вас, всё время.
  
  Кит слал простые письма из Германии. Риф никогда не писал особо много, но она думала, что он тоже где-то в Европе. Прежде чем могло бы прозвучать имя Лейк, на входной двери зазвенел колокольчик, и вошла состоятельная матрона с двумя дочерями - восьми и десяти лет. Мэйва положила трубку в безопасное место и занялась ими.
  
  - Детям рожки, миссис Траверс.
  
   - Секундочку, мэм. Лоис, какое очаровательное платье из пестротканого гринсбона, это новое?
  
   Девочка взяла свое мороженое и уставилась на него.
  
   - Потин, это твое, мороженое дня, оказалось и моим любимым тоже.
  
  На лице младшей сестры промелькнула извиняющаяся улыбка, и она зашептала:
  
   - Нам не разрешают...
  
   - Потин.
  
  Рожки лежали на мраморном прилавке. Женщина собрала дочерей, и они удалились, оставив за собой облако аромата дикой яблони.
  
   - Боюсь, я сказала что-то нереспубликанское.
  
   - Ты часто с таким сталкиваешься, мама?
  
   - Достаточно часто. Не обращай внимания, я не обращаю.
  
   - Что происходит?
  
   - Что-то, о чем лучше не знать.
  
   Прощупывалось наихудшее:
  
  - Владельцы шахты платят тебе. Вдовья компенсация, ежемесячный чек, и всё прекрасно.
  
   - Я одна из них уже довольно давно, Фрэнки.
  
  - Ты допускаешь это...
  
  - Ни капли роскоши, если ты не заметил, - когда она рассмеялась, он увидел, что у нее не хватает нескольких зубов. - Сейчас для всех настали тяжелые времена, знаешь ли, даже для этих людей.
  
  
  
  Он приблизительно представлял себе размеры оскорблений, которые ей приходилось сносить от респектабельных дам вроде той, что только что вышла за дверь, сколько городов и равнодушных закрытий некогда процветавших шахт ей пришлось пережить, сколько раздраженных жен остались без помощи и вымещали злость на Мэйве...
  
   Она пристально посмотрела на него, старый взгляд, чистый, как дым:
  
   - Слышала, ты поквитался с этим Слоутом Фресно.
  
  - Так и знал, что ты что-то слышала. Странная вещь, мама: как раз, когда я его не искал, тут он мне и попался.
  
  - Что-то направляет тебя, сынок. Молитвы, на которые ты обычно не находишь времени.
  
  Наверное, она собиралась спросить: 'А как насчет второго?'. Но отвела глаза, начала мрачно суетиться вокруг кота, снова намеревавшегося упасть в восьмиквартовый морозильник, и Фрэнк догадался, что она тоже рада возможности не говорить о Лейк. Любая робкая попытка поднять эту тему вызывала подозрительные взгляды и выражение горя на лице Мэйвы, для него это было невыносимо.
  
  Только однажды она упомянула Лейк - это было в его последний вечер в Крипл-Крик. Они пошли поужинать в отель 'Националь', у Мэйвы был цветок и шляпа, новее всех, которые Френк когда-либо у нее видел, они говорили про Вебба.
  
  - Мы оба думали, что я собираюсь его спасти. Я долгое время верила...что он хотел, чтобы я его спасла, разве не любят женщины это замыливание глаз. Ангелы быта - вот мы кто, никогда от этого не устаем. В конце концов, это дает мужчинам уверенность, что они преуспеют в чем угодно, вот почему они постоянно испытывают наше терпение - просто хотят посмотреть, что в конце концов нас сломает...
  
  - Может быть, он на самом деле хотел освободить тебя от этой рутины, -сказал Френк. - Его спасения.
  
  - Он был чертовски зол, - сказала Мэйва. - Всегда находился повод.
  
   - Как и все здесь, - показалось Френку.
  
  - Ты видел лишь малую толику. Он утаивал остальное от вас, дети, и, пожалуй, даже от меня, хотя мы снова и снова кружились в воинственном танце вокруг кухонной плиты. Пытаясь защитить нас, он забыл защитить себя. Я думала об этом, бывали дни, когда я не делала ничего другого. Наверное, он хотел как-то использовать эту злость, его цель была благой, но иногда...
  
   - Ты думаешь...
  
   - Что, Фрэнки?
  
  Они обменялись долгими безмолвными взглядами, в них не было дискомфорта, но они были колючими, словно вот-вот вспыхнет ссора - один из тех редких моментов, когда оба они знали, что думают почти об одном и том же: Вебб изначально был тем легендарным Призрачным Динамитчиком, воинства дам легкого поведения и партнеров по покеру, которыми он много лет пытался объяснять свои отлучки, были выдумкой, так что им лучше упаковать свои лучшие платья из яркой тафты и бенгалина, взять чемодан наличных и сесть на ближайший поезд до Пиратского берега или еще дальше, что бы это ни значило. И в каждом выстреле, независимо от его последствий, слышался голос, которым Вебб не мог говорить в обыденном мире, говорить обо всем, чего желал, желал отчаянно (теперь Фрэнк это понял) не навредить.
  
   - Мам, - он посмотрел на еду в своей тарелке и попытался говорить ровно. - Если я продолжу начатое, попытаюсь найти этого Дойса Киндреда и поквитаться с ним так же... как со Слоутом...
  
   Мэйва мрачно усмехнулась:
  
   - А что будет, если она будет там, когда ты его найдешь?
  
   - В смысле, это не крыльцо отремонтировать или что-то в таком роде...
  
   - Всё должно закончиться, чтобы мы все наконец-то смогли выспаться, - она погладила его руку. - Я сплю хорошо, Фрэнки. Иногда немного опиума с экстрактом латука, просто зацепиться, но мне не кажется, что тебе необходимо доводить дело до конца. Слоута было более чем достаточно, я всегда буду этим гордиться.
  
   -Когда я об этом услышал, я так ее ненавидел...
  
  - По крайней мере, ей хватило мужества посмотреть мне в глаза и сказать, что она выходит замуж за этот маленький кусок конского помета. У меня была возможность решить всё тут же, но, думаю, я была слишком растеряна, чтобы им воспользоваться, так что она уже вышла из дома, а теперь это уже давно дело прошлое.
  
  - Я возьму еще кусок этого пирога, - сказал Фрэнк. - А ты?
  
  - Конечно. Вы, мальчики, вкалывали, но это был просто тяжелый труд. Дочка притворяется такой покладистой, маленькая леди, улыбается, танцует, и всё это время она ждет идеального момента, чтобы ранить больнее всего. Милосердно, не так ли.
  
  По блеску ее глаз Фрэнк понял, что это - всё, что она собиралась сказать, по крайней мере, ему.
  
  Фрэнк ехал по узкоколейке из Крипл, и не сразу заметил, что едет на юг. Что-то вроде мантии отчаяния опустилось на его душу, полезное, как плащ-пыльник в пути. Он по-прежнему не понимал, насколько более жестоким и менее склонным к милосердию это его делало. Он осмотрелся в вагоне, словно тут мог появиться Преподобный, совершавший свое турне, с полезными мыслями. Но или Мосса Гэтлина не было здесь, или он предпочел оставаться незаметным.
  
  - У меня была мечта сбежать с карнавалом, - как-то вечером сказала Мэйва Фрэнку при свете лампы в непринужденной беседе. - С того лета, когда мне было двенадцать и пошла на карнавал в Олате. Лотки установили на берегу реки, я разговорилась с одним парнем, который управлял конными скачками - это называлось Ипподром, у него были аргументы, всё спрашивал, почему я не хочу работать у них, сказал, что уже поговорил обо мне с владельцем, так что мы можем вместе объехать всю страну, а может быть - и мир, он видит мой врожденный талант и так далее...
  
  - Всё то время, пока мы росли, - спросил Фрэнк, - ты хотела сбежать и присоединиться к карнавалу?
  
  - Да, и я там была со всеми вами, прямо на карнавале, и даже не знала об этом.
  
   И он надеялся, что навсегда запомнил тот ее смех.
  
  Они спустились с гор, редко оглядываясь, ехали по сон-траве восточного Колорадо, по равнинам, кажется, ожидавшим повторного захвата древними силами зла...в каждом лице криминальные щупальца Дойса чувствовали почти болезненную опасность, выявляли неусыпных агентов, тайно начавших процесс до наступления события.
  
  Уже давно казалось, что они останавливаются передохнуть только в городах, снискавших плохую репутацию у тех, кто был вынужден посещать их постоянно - продавцов сельскохозяйственной техники, салунных музыкантов, коммивояжеров-фармацевтов с огромными чемоданами образцов, полными средств для укрепления нервов и пилюль от парши, которые сойдут за восстановитель волос: 'О, то место'.
  
  
  Вдоль всех дорог страны найдете вы эти городки, от которых лучше держаться подальше, конечно, если у вас не выработалась давняя привычка к отчаянию - однажды все их назовут по имени, которое бюджетные путешественники произносят своеобразно. Там не будет прачечных, бань или дешевых закусочных у вокзала. Ну, добро пожаловать в наш городок, незнакомец, ты надолго? На стене вокзального туалета всегда найдется авторитетное мнение по этому вопросу:
  
   Красные розы,
   Коричневое дерьмо.
   Никого, кроме подонков,
   Нет в этом городе давно.
  
  Каждая извилистая река была границей между двумя мирами: процветания и нужды, праведности и аморальности, безопасности Рая и обреченности Содома, уюта уверенности и беспомощной открытости небу и трагической судьбе.
  
   Когда Дойс, будучи еще юношей, покинул эту часть мира, география мирволила безвекторности. На любом клочке равнин было более чем достаточно компасов для исчезновения, дороги для бегства могли увести в любом направлении, в земли, еще не нанесенные на карты - на Дикий Запад или на декадентский Восток, на север к золотым копям, в Старую Мексику, в любую сторону.
  
  Бывшие банковские служащие, которым подушкой для сна служили сумки, набитые долларами США, пятнадцатилетние золотоискатели, в душе уже старые и безумные, как они дошли до жизни такой - тягостные подробности, девушки 'в беде' и парни, из-за которых они в эту беду попали, матроны, влюбленные в священников, священники, влюбленные в других священников, конокрады и перетасовщики карточных колод - последний грешный беглец среди них был чьим-то ребенком, скорее не сбежавшим, а сознательно отсутствующим, и это отсутствие быстро превращалось в семейную легенду.
  
  - А потом в один прекрасный день все они снова появились вдруг нежданно-негаданно, ехали не больше часа, он сказал, что встретил ее в аптеке, в Рокфоре, они поженились накануне тех выходных...
  
   - Нет-нет, это была кузина Кристл, Онейда, выводок малышей, как слонята в цирке...
  
   - Нет, теперь я уверена, что это была Мирна...
  
  
   Чем дальше они продвигались, тем больше Дойсу казалось, что он снова спускается во всё то, над чем всегда хотел подняться, возвращается туда, откуда сбежал всеми правдами и неправдами, к тем, кого молил Бога никогда больше не увидеть. Свет горел, как напоминание для него, желтый темнел и превращался в красный, потом переходил в горький мрак бури посреди залитых солнечным светом и усыпанных дикими цветами лугов, гром начинался как рокот подъемных противовесов, закрытых старыми секретами смерти в старинном доме на задворках аккуратных образцов плотницкого мастерства, а вскоре начинали раздаваться раскаты артиллерии.
  
  - Возвращение в скучный дурацкий старый 'Египет', - сказала Лейк сестра Дойса Хоуп, делая картофельный салат, рецепт которого не менялся в течение многих поколений: пончики, сахарная кукуруза и цыпленок, зажаренный прямо со двора, - здесь мы влачим свои дни, некоторые дети плена сбежали, как Дойс, а другие никогда не сбегут. Мы - из их числа.
  
  - Конечно, - сказал ее муж Леви, когда они вышли на задний двор покурить, - но, Дойс, черт возьми, что заставило тебя отправиться именно туда?
  
   - Смотрел на запад, видел те горы...
  
  - Из Декейтера ты не мог их видеть.
  
   - Большую часть времени были тучи, грозовые тучи и тому подобное... Но иногда, когда прояснялось...
  
   - Опять погрузился в грезы лауданума матушки Киндред, эх...
  
   - Сохраним это в тайне от нее, если ты не возражаешь.
  
  - Без обид, но люди с историями вроде этой в итоге оказываются в Калифорнии, неосторожно с их стороны.
  
   - Это возможно.
  
   - Сообщи нам.
  
  Благодарности и тому подобное, но они будут ночевать в городе. Для него невозможно снова спать в этом доме...
  
  Несколько дней после свадьбы Дойс повторял себе: 'Я больше не одинок'. Это стало формулой, чем-то, что нужно потрогать, чтобы убедиться, иначе ему было слишком сложно поверить, что она находилась здесь, в кольце его рук, всё намного глубже, чем узаконенная связь.
  
   Конечно, был еще старина Слоут, нужно признать, наверное, он был не так одинок на самом деле... А потом всё то, что они делали втроем, и после месяцев домашнего обучения формула, которую он бормотал, уже не всегда про себя, видоизменилась: 'Черт, а был ли я когда-нибудь не один?'.
  
   Но, вместе с тем, со временем он понял, что гонится за ее прощением, словно это был приз, хранимый столь же тщательно, как девственность, он жаждал прощения, как гуртовщик, слишком долго пребывавший в далеких землях, может жаждать неиспорченный объект своего желания. Дойс, чувствуя, что эта потребность, о которой он до недавнего времени не подозревал, начала прогрызать дорогу к его мозгу, начал находить поводы незначительно и глупо облажаться: разбил мексиканский вазон, забыл укрепить крышу перед следующей бурей, просадил ночью деньги на аренду - никогда не было нехватки в косяках, за которые он мог бы попросить у нее прощения.
  
   Чего он на самом деле не понимал - как мало это уже для нее значило. Если брак всё больше напоминал игру в покер на кухонном столе, она считала свое прощение не слишком ценным призом. Она позволила мгновенности смерти Вебба - жизни Вебба - раствориться, как дыму в постоянно темнеющем воздухе между ними. Несмотря на тысячу тонких подсказок, он оставался слишком неискушенным в искусстве мухлежа, чтобы не проболтаться, Лейк уже на самом деле многое знала, или подозревала, что еще многого не знает. Именно Дойс перевернул все карты лицом вверх. День обрушился на них, как лавина, прежде чем они поняли, что происходит.
  
  В своем собственном стиле знания и незнания она могла сказать что-то вроде:
  
   -Твой отец еще брыкается, Дойс?
  
   - Где-то здесь. Последнее, что я о нем слышал.
  
   Он подождал продолжения, но получил только заботливый взгляд.
  
  - А моя мама погибла от картечи в сильный мороз. Не могли выкопать ей могилу до весны.
  
   - Ты скучаешь по ней?
  
   - Думаю, да. Конечно.
  
   - Она когда-нибудь плакала из-за тебя?
  
   - Плакала, когда меня не было рядом.
  
   - Кто-то плакал из-за тебя, Дойс?
  
   Она подождала, пока он пожмет плечами, потом сказала:
  
  - Ну, надеюсь, ты не ждешь этого от меня, я выплакала все свои слезы. Наверное, последние были по папе, как ты думаешь? Мои слезы закончились и глаза высохли. Что бы ни случилось с тобой, думаю, я не буду плакать. Ничего?
  
   Он посмотрел на нее этим особенным взглядом.
  
   - Что? - спросила она.
  
  - Меня удивляет всё это, слезы и тому подобное, я думал, что вы с ним не ладили.
  
   - Я тебе об этом говорила?
  
   - Ну, нет, не напрямую.
  
   - Так что ты понятия не имеешь, что я чувствовала и продолжаю чувствовать по отношению к нему.
  
   Он уже понимал, что ему лучше прекратить это невыгодное дело и просто молчать, но не мог, его толкало что-то более сильное, чем эгоизм, он не знал, что это, но это его пугало, потому что он не мог это контролировать.
  
  - Ты помнишь, как было там. Горные тропы, где ты в шаге от пропасти. Те парни из Ассоциации - если они тебя наняли, у тебя нет выбора. Во мне не было ничего особенного, я просто оказался там. Они могли нанять кого угодно.
  
   Там. Это было чересчур.
  
   Но насколько готовой она себя чувствовала, чтобы сказать:
  
   - Ты мог подняться.
  
   - В смысле?
  
   - Ты мог быть человеком, а не ползать, как змея.
  
   Он смог лишь коротко вздохнуть.
  
   - Да, это пытался сделать твой папуля, и вот посмотри, что они с ним сделали.
  
   -Прости, 'они' - что это за 'они', Дойс?
  
   - Что ты пытаешься сказать, Лейк?
  
   - А что ты пытаешься утаить?
  
  Дойс боялся приведений и всё ждал, что Вебб его найдет. В снах, не изменившихся со времен его проклятой юности, он оставлял ее ночью, призывал бесформенные тени из глубин населенных призраками сараев, смело ожидая того, что может выйти наружу, что становится всё более враждебным.
  
  Он не ложился спать, не следя за часами, чтобы увидеть горы во много миль высотой, появляющиеся лишь ночью, ждал возможности сесть в безхозный фургон и подняться прямо наверх к территории осеннего кладбища, где его найдет мужчина, которого он убил. Москиты, огромные, как сельскохозяйственные животные, с выразительными глазами перевоплотившейся собаки, с телами теплыми и податливыми, как у кролика, медленно налетали на него...
  
  Иногда у Дойса возникало чувство, что он засунул голову в очень маленькую комнату, фактически не больше человеческой головы, тесную и бесшумную, никакого эха.
  
  - Ну... возможно, - он едва слышал свой голос, - я мог бы пойти и убить кучу других людей? И даже тогда мне не было бы и приблизительно так плохо, как из-за одного этого человека...
  
  Рано или поздно это происходит со всеми головорезами - Дойс прицепил звезду помощника шерифа. В горах, до того самого дня, когда Владельцы шахт оглянулись и начали его искать, он чувствовал себя не столько работающим на ту или иную сторону Закона, сколько освобожденным от самого выбора. Теперь, в бегах, будучи в безопасности, лишь двигаясь вперед, он нашел решение столь простое, что полторы минуты в бессонную полночь он был уверен, что сошел с ума.
  
  Однажды на темнеющем ближе к горизонту пастбище Дойс и Лейк вдруг заметили на зеленой периферии это узкое дымчатое пятно, и, влекомые любопытством, решили его рассмотреть. Когда они подъехали ближе, из кустовых злаков и слепящего света неба возникли архитектурные детали, вскоре они въезжали за Стену Смерти, Миссури, построенную вокруг остатков карнавала - одного из многих, вдохновленных старой Чикагской Ярмаркой. Карнавал со временем переехал, оставив руины, теперь используемые для местных нужд, конструктивные элементы Колеса обозрения, с которого можно было обозревать окрестности на много миль, были вмонтированы в забор в качестве подпорок, фургоны уехали, цыпочки спали в старых бараках, звезды вертелись, нечитанные, над не имеющей крыши палаткой прорицательницы. Единственным строением, еще не распавшимся на куски, была сама Стена Смерти, цилиндрический деревянный каркас - он выглядел хрупким, но ему было суждено уйти последним, под действием погодных условий он выцвел и посерел, здесь была билетная касса, извилистые ступеньки, проволочная сетка, отделявшая затаивших дыхание зрителей от сцены внутри.
  
  Словно это были священные руины, к месту легендарного разгула приезжали паломники на мотоциклах, сверху напоминавшие много путешествующих воздухоплавателей древних римских амфитеатров, которыми была усеяна старая империя, пустые овалы в центре старинных городов-крепостей, натиск некой пригородной обреченности жилищ, теперь вырастающих тут и там с человеческой хаотичностью, лишенные деревьев окружности превращались в тенистые бульвары, запруженные автомобилями и отдыхающими с корзинками для пикников, в то время как за темными углами, под новыми виадуками, в лабиринте промасленных ночью галерей серая стена, Стена Смерти, упорствовала в молчании и нагнетала тайну исчезающих строений...
  
   - Возможно, где-то за углом есть служебный вход, - предположила Лейк.
   Они пустили лошадей аллюром и объехали забор.
  
  И вот в чем странность: хотя люди за забором, кажется, их совсем не ждали, они тут же принесли жаркое в горшочках, пироги, ощипанных цыплят и другие вкусности, избранные члены Методистского хора выстроились в ряд и спели 'Потому что Ты благ, Господи', шериф Юджин Бойлстер, всё утро стоявший у переднего лежня своего офиса, рассматривая травяной ландшафт, а вероятно - и небо, тяжелой походкой вышел вперед и протянул руки в приветствии.
  
   - Рад, что вы не заблудились. Двое последних, или даже трое, заблудились.
  
   На следующем вдохе Дойс и Лейк поняли, что их приняли за какого-то представителя органов правопорядка и его супругу, которые должны были приехать сегодня и которые, как выяснилось, никогда не приедут, и, вероятно, обменялись быстрыми взглядами.
  
  
  - Уютное маленькое сообщество, - сказал Дойс. - Если не учитывать сопротивление воздуха, ты можешь промахнуться в нее вчистую, кто знает.
  
   - Артиллерия шикарнее, да?
  
  - Последнее прибежище, если разум и убеждения не работают, конечно, сэр.
  
   - Посмотрим.
  
  Это были не мелкие повседневные правонарушения - члены, в экспериментальных целях засунутые под пресс для отжимания белья, многократные кражи единственного автомобиля в городе, податливые жертвы препаратов Счастливого Джека Ля Фоума, местного фармацевта, которого приходилось снимать с телеграфных столбов и колоколен, собраний сторонников воздержания от спиртных напитков или антипатичного оружия оскорбленных мужей, Дойс выяснил, что не вплетается в эту ткань городского дня, скорее, он круглосуточно должен быть на связи для более абстрактных экстренных нужд, пророчества, смутно вырисовывавшегося за видимым горизонтом книги учета фактов дня, чего-то невысказанного, что он должен был уладить - для этого его и наняли, он мог относиться к этому лишь со страхом, это как потребность в телескопе, чтобы посмотреть на другую планету: в данном случае вместо него был полицейский тиккер или телетайп в углу офиса Шерифа. Аппарат для специалистов, следующий шаг в двадцатое столетие от лиц разыскиваемых на грошовых открытках.
  
  Из-под этого стеклянного купола в один прекрасный день поступили оглушающе неприятные известия, пришедшие из Мексики через Игл-Пасс. Офицер-информатор С. Мартин, реагируя на отчет об огнестрельном оружии, изъятом в пределах города, нашел в кантине 'Флор де Коахила' мужчину-североамериканца двадцати пяти лет, идентифицированного как (Дойс читал буквы, неотвратимо сошедшиеся в имя) Слоут Эдди Фресно, умерший от огнестрельных ран, нанесенных, по свидетельству очевидцев, другим мужчиной-североамериканцем, точное описание не предоставлено, который затем покинул помещение и с тех пор его не видели.
  
  Глаза Дойса вдруг наполнились соленой водой, бурный поток эмоций застрял и начал пощипывать где-то в носу, когда он представил себя на живописно открытой всем ветрам могиле, где он склонил голову, сняв шляпу: 'Большой неповоротливый увалень, не мог сойти со своего пути, они обязательно должны были тебя найти, это вообще не должен был быть ты, ты просто был рядом, прикрывая спину своих партнеров, возможно, заслужил каторгу, но точно не заслужил быть застреленным в какой-то кантине под звуки языка, из которого, наверное, ничего не знал, кроме señorita chinga chinga и más cerveza, старый ты дурак - черт, Слоут, чем, по-твоему, ты занимался?'. Его сердце неистово билось от ненависти, тут в его нутро закралась мысль, что кто-то может хотеть поступить с ним так же - со-сознающий свидетель их прошлого был убит и между ними проложена самодержавная колючая проволока смерти. Нужно средство, чтобы свалить из этого офиса, оседлать лошадь и поднять пыль, найти и застрелить сукина сына, убившего его соратника, стрелять снова и снова, до тех пор, пока на стенах не останется больше дерьма, чем крови... Эти размышления прервала Лейк, явившаяся с несколькими охапками выстиранного белья, полного солнечного света и пахнущего, как первый день творения - это слабый намек на то, что ничего этого не должно было произойти...
  
   - Что на этот раз, мой блюститель Закона?
  
  - Старина Слоут, - он дрожал. - Помнишь его? Моего Партнера? И твоего тоже, насколько я помню? Застрелен с той стороны границы. Возможно, даже кем-то из твоих чертовых братцев.
  
   - О, Дойс, мне так жаль, - она хотела положить руку на его плечо, но потом передумала. Она понимала, что это неправильно, но была более, чем когда-либо, счастлива услышать новости. Под твердым змеиным взглядом она пыталась сохранять благоразумие.
  
  - Ты ведь знаешь, у него было много проблем по роду деятельности, это может быть вообще не связано с...
  
  - Ты по-прежнему верна этому Анархистскому дерьму, в котором выросла, - и всё, он вышел за дверь, никакого галантного поцелуя, прикосновения к шляпе, я-скоро-вернусь-моя-дорогая, лишь на удивление аккуратно захлопнувшаяся за ним щеколда.
  
  Дни продолжали тащить свои жалкие оболочки по дороге Времени, от Дойса никаких вестей. Поскольку она не слишком углублялась в мысли о том, что он там делал, его отъезд был почти облегчением.
  
  Позже, когда она была одна и соскальзывала в сон, ее вдруг разбудило шокирующее знакомое анальное воспоминание, минуту она готова была поклясться, сидя и подняв над бедрами ночную рубашку, что Слоут вернулся из мертвых с единственной целью вдуть ей в его излюбленном стиле. Это был не самый нежный способ, который она могла вспомнить, провода любимого и, ладно, тогда желанного, но, с другой стороны, это Слоут явился к ней из наполненных воем лье пустоты, его пенис, как она некоторое время подозревала, при необходимости был тверже, чем самый непреодолимый барьер, с которым могла бы столкнуться смерть.
  
  
  Тейс Бойлстер навещала ее главным образом для того, чтобы сидеть и курить сигареты, когда дома ей не нужно было проводить урок по изучению Библии.
  
   -Я подозреваю, - сказала Лейк, - что он направился в Техас. Хотя, конечно, он может быть и не там.
  
   - Его кто-то ищет, Лейк?
  
   - Меня это не удивило бы, но на этот раз он думает, что это он ищет.
  
   - О боже. Получается, это уже не в первый раз?
  
   - Он вернется. В любом случае, найдет он виновника, чтобы убить его, или нет - он не собирается посещать вечерню в этом городе.
  
   - Он ведет себя лучше, когда я здесь, - сказала Тейс.
  
  Но она сняла с себя личину жены Шерифа, как блюститель закона откалывает звезду.
  
   - Может быть, ты мне расскажешь немного, что происходит?
  
   - Видела эти предметы?
  
   - Конечно. У тебя.
  
   - Один уже у тебя во рту, Тейс.
  
   - Угу!
  
  Лейк зажгла сигарету и рассказала Тейс грустную историю целиком. Слушать было бы удобнее, если бы ее голос иногда не скатывался в шепот, а иногда даже пропадал совсем. Лицо Тейс становилось всё более встревоженным и заботливым, то и дело проступая сквозь пелену дыма.
  
   - Думаю, что-то со мной определенно не так, правда?
  
   - Что? Ты вышла замуж за человека, который застрелил твоего отца.
  
  Она пожала плечами и широко раскрыла глаза, словно в вопросительном недоумении.
  
   - Много такого ты видишь вокруг?
  
   Тейс позволила себе короткий вздох через нос.
  
  - Так или иначе, я всё это повидала. Молодые красавчики, разгневанные отцы, ничего нового. Возможно, вы двое просто зашли немного дальше, только и всего.
  
  - Этот человек вышвырнул меня из дома. Просто на произвол судьбы, я могла оказаться в борделе в Мексике или умереть, его это не волновало. Это я должна была его убить.
  
  - Но это оказался Дойс. А потом вы двое встретились. Да? Словно вы это всё запланировали вместе, не так ли?
  
  - Довольно скверно. Папа мертв, а я не могу перестать его ненавидеть. Что за бессердечная я дочь? Предполагается, что девушка должна любить своего отца.
  
  - Конечно, - сказала Тейс, - в романах Элси Динсмор или где там еще. Мы все выросли на этой литературе, она отравила наши души.
  
   Она засунула сигарету в рот и тяжело накрыла рукой руку Лейк.
  
   - Скажи мне кое что. Пытался ли он когда-нибудь...
  
   - Что? О...
  
   - Добиться своего?
  
   - Вебб? Вебб мог быть необычайно подлым, но он не был дураком.
  
   - Мой пытался.
  
   - Твой папа? Он...
  
   - Он, а заодно и мой брат Рой Мики.
  
  Она произнесла это со странной улыбкой, щурясь сквозь дым, словно подбадривая Лейк что-то сказать.
  
   - Тейс. О боже.
  
  - Это было много лет назад, не конец света. Я больше волновалась за маму, честно говоря. В любом случае, это длилось недолго, они все перегрызлись между собой, прежде чем я об этом узнала, приехал Юджин и я вырвалась из этого дома, хвала Всевышнему, невредима.
  
   -В нашей семье такого никогда не было.
  
   - Не отчаивайся, ты немного потеряла.
  
   Ей снилась Мэйва.
  
   Белка на столбе изгороди.
  
   - На что ты смотришь, ясноглазка?
  
   Белка стояла прямо, повернув голову и не шевелясь.
  
   - Конечно, тебе легко, но подожди, пока изменится погода.
  
   Всё это время она льет на забор помои, пытаясь не согнать белку.
  
   - Вы больные на голову, вы все.
  
  Такой всегда была Мэйва - вступала в общение с животными, почти разговоры. Белка или птица могла сидеть, кажется, часами, пока она с ними говорила, делая паузу, только если они должны были что-то ответить, иногда казалось, что действительно отвечают. Лейк могла поклясться, что слышит, как животные отвечают на своих языках, а ее мать внимательно кивала, словно понимала их речь.
  
   -Что говорит ястреб, мама?
  
   - Пожар в угодьях Салиды. Некоторые ее родственники рассеялись. Она, естественно, обеспокоена, это всё.
  
   - А потом, - глаза девушки были широко открыты, как голубые коломбины в июле, - кто-то пришел и сказал, что там действительно был пожар.
  
   - Конечно, Лейк, - мальчики сложили пальцы в мексиканском стиле, словно собираясь сказать atole con el dedo (тебя разводят), - но мама в любом случае могла об этом слышать. Она знает, что ты веришь во всё, что она говорит.
  
  - Это исключено, она не могла ничего услышать до приезда почтового фургона.
  
   Они прыснули от смеха.
  
   - Она была всего лишь дочерью динамитчика, - пела Мэйва в этом сне, - но капсюли взрывались, когда она проходила мимо...
  
  
  - Ты сделала всё возможное, чтобы сломать нас, - кричала она матери в этом сне, - а потом сбежала за пределы досягаемости, за стену смерти.
  
  - Ты хочешь выйти оттуда за нами, из-за старой темной реки, найти нас, зачитать нам свой список жалоб? Кто-нибудь рано или поздно будет рад помочь тебе сделать это. Клянусь, Лейк, к старости ты прокиснешь.
  
  Лейк проснулась, но так медленно, что некоторое время ей казалось: Мэйва действительно была здесь, в комнате.
  
  - Ты могла бы подождать его возвращения, - посоветовала Тейс. - Это иногда случается. На что тебе не нужно рассчитывать - так это на возвращение к старому семейному счастью.
  
  - Ты имеешь в виду примирение с этим сукиным сыном, возможно - снова и снова, потому что у меня не такой-то большой выбор.
  
   - А Юджин брюзжит из-за дополнительной работы по дому.
  
   - О, думаю, в этом случае я лучше буду еще больше молиться.
  
  А потом в один прекрасный день ветер завыл в телеграфных проводах и Дойс приехал обратно к Стене Смерти. Ему не удалось выяснить - не удивительно - кто прикончил Слоута. Он отсутствовал всего лишь неделю или десять дней, но устал так, словно его не было год, голова опущена, какая-то внутренняя бледность.
  
  Конечно, на этом всё не закончилось. Слоут начал появляться в окне, приходил с пустой ночной равнины и говорил: 'Фуууу, ничтожество, почему ты всё не уладил. Разве не предполагалось всегда, что я прикрою твою спину?'. На что Дойс, если он к тому времени еще не был слишком парализован страхом, отвечал: 'Ладно, послушай, я думал, что это сделка, в смысле, ты всегда так говорил...', и так они обменивались репликами, а потом Лейк с трудом вставала с первыми проблесками неутешительной зари нового дня, бормоча: 'Черт, человеку тут невозможно поспать...'
  
   -Всегда думала, что их связывает большая тайна. По тому, как они смотрели друг на друга, говоря определенные вещи определенным образом... А теперь я наконец-то посвящена в эту тайну.
  
   - О, дитя, - спросила Тейс Бойлстер, - ты в этом уверена?
  
  Лейк посмотрела на жену Шерифа. У их ног дети Бойлстеров ползали, спотыкались, падали, поднимали и вновь бросали свои вещи.
  
  
  
  - Похоже, всё, что тебе нужно сделать, - продолжала Тейс, - это отпустить ситуацию, позволить потоку нести тебя, и всё станет ясно, потому что ты больше не будешь сопротивляться, облака гнева больше не будут застить твои глаза, ты будешь видеть дальше и четче, чем когда-либо могла себе представить...
  
   - Да.
  
   - Проверьте свои туфли, миссис Киндред, у нас тут омут.
  
   - Он может измениться, Тейс.
  
   - И ты, просто ангел чертова милосердия, собираешься его изменить?
  
   - Я знаю, что смогу.
  
  - Конечно, - она кивала и улыбалась, пока не решила, что усыпила внимание девушки, а потом укусила: 'В кого ты его хочешь превратить?'.
  
  Лейк лишь слегка склонила голову, изображая смирение, но продолжала следить за Тейс.
  
   - Дай угадаю. В кого-то настолько лучше того, кем он является сейчас, что тебе больше не нужно будет думать о том, что он сделал. Оставь себе эти хлопоты.
  
   - Почему нет? - прошептала Лейк. - Что плохого в том, чтобы этого хотеть?
  
  - Хотеть? Ну, хотеть... видишь ли, на твоем месте я бы попыталась превратить его в кого-то похуже. Слабее, медленнее, достаточно плохой приговор, который я могла бы привести в исполнение, когда бы ни пожелала?
  
   Лейк кивнула:
  
   - Хм. Жена - еще и орган правопорядка. Конечно, не думай, что мне это не приходило в голову - просто найти однажды ночью его пистолет, приставить к этой храпящей маленькой голове, - она хлопнула в ладоши, - и аминь. Даже несмотря на всю эту кровь и всё остальное, что придется смывать, предварительно побеспокоив тебя и мистера Б, конечно, - но я этого не сделала, правда?
  
  Тейс показалось, что она поймала взгляд, тень, промелькнувшую на лице младшей женщины так быстро, явившуюся из какого-то столь глубокого источника скорби, что позднее она уже не могла бы поклясться, что ее видела. А Лейк тем временем продолжала, возможно, слишком жизнерадостно, учитывая тему беседы:
  
  - Но если представить...что совершенное им...было некой ошибкой, понимаешь, просто ошибкой, Тейс, разве ты никогда не ошибалась?
  
   -Нанялся убить твоего папу, просто ошибка.
  
  Да, один из больших нерешенных вопросов, который она не задала бы, а Дойс, конечно, не стал бы касаться этой темы: сколько Дойс знал до того, как совершил это? Он подписался как универсальный стрелок? Или преследовал именно Вебба?
  
   - Ты думаешь, он такой хороший, - продолжала Тейс, - просто мальчик, который запутался, да? А ты можешь вернуть его на путь истинный, всё, что тебе нужно делать - просто любить его достаточно сильно, любить своего врага с некой искупительной для вас обоих благодатью? Это чушь, юная леди.
  
  - Тейс, ты никогда не поднималась в эти чертовы горы, да будет тебе известно - это так тяжело, работать, никогда не прекращая, а на кого ты работаешь. На них - вот на кого. Они велят тебе доверять их вердикту, и какой у тебя выбор? Даже если это было что-то плохое, ребята брали, что могли. Дойс был готов это сделать, меня там не было, и тебя тоже, возможно, ему показалось, что он увидел что-то в папиной руке - это были отчаянные дни, шахтеры стреляли всё время, если ты был представителем закона, они запросто могли разрядить в тебя обойму.
  
  Здесь был не зал суда, а Тейс не была судьей. Лейк не было смысла прилагать столько усилий, чтобы убедить кого-то в чем-то. Был ли Вебб вооружен в тот день? Возможно ли, что Вебб первый напал на Дойса, а Дойс просто защищался?
  
  Покойный Вебб был суров, но хуже был этот капризный холод, эта потерянная тропинка к тому, что должно быть незамаранными воспоминаниями, так грубо обрывавшаяся в ее детстве, теперь она вынуждена жить с человеком, которого ненавидит всегда, кроме тех эпизодов, когда он ее обнимает, а потом. О, потом.
  
  'И я никогда не смогу его бросить, - написала она в маленькой школьной тетрадке, которую использовала вместо дневника, - неважно, что он делает со мной, я должна остаться, это часть сделки. Не могу сбежать... иногда словно пытаюсь проснуться и не могу...разве я не знала задолго до нашей свадьбы, кто он, что он совершил, но меня это не испугало, я вышла за него замуж. Я не знала, но всё же знала...вероятно, с того самого момента, как поймала его взгляд, он смотрел на меня, это была та лучезарная пародия на улыбку, словно мы - знаменитости высшего света, и предполагается, что каждый из нас знает, кем является другой, и ни один из нас пальцем не пошевелил, несмотря на то, что мы знали. Мы заключили сделку. Всегда существовал зазор между тем, что я должна была чувствовать и что чувствовала на самом деле, он постоянно ускользал в Сильвертон, и никто этого не видел, все думали, что я просто скорблю по папе или пытаюсь чем-то себя занять, говорили, что со временем я вернусь к нормальной жизни...но мне кажется, что я сплю и не могу проснуться...
  
  Жаль, что здесь не Денвер...а я - не салунная девица...Она вычеркнула эти слова, но продолжала мечтать об этом, придумывала целые бульварные романы сенсационных происшествий. Люстры и Шампанское. Мужчины, лица которых никогда не были четко видны. Боль, так отчетливо ощущаемая, воображаемая во всех подробностях. Задушевные подружки, лежащие вокруг в красивом белье и делящиеся настойкой опия длинными медленными зимними ночами. Одиночество, которое ничто не может поколебать. Объятия далеких пустых комнат, чистоту в которых поддерживает всегда дующий в них ветер. Высокогорная изреженность солнечного света, дом в рамке абсолютной линейной чистоты, сухой, обесцвеченный, безмолвный, если бы не ветер. А ее юное лицо, которое сотни никчемных мужчин Сан-Хуана помнили за чистую утонченность, открыто дням и тому, что дни с ним делают.
  
  После того, как он понял, что она знает, а она поняла, что он знает, что она знает, и так далее, как только они вошли в эти фатальные ворота, которых оба так боялись, которые словно открыли невидимые стражи, а потом снова захлопнули за ними, она вела себя, как обычно, не проявляла никакого желания застрелить его или сделать еще что-нибудь в этом роде, Дойс должен был начать проще относиться к отказу от своей крутизны в пользу беспомощной малодушной мольбы, он не мог перестать предлагать свои объяснения - нельзя сказать, что они ее интересовали, со временем - всё меньше.
  
  - Мне сказали, что он - террорист Профсоюза. Я должен был у него спросить, правда ли это? Они сказали, что у них есть доказательства, абсолютно тайная жизнь, которую никто не видел. Естественно, я этому поверил. Анархист, никакой совести. Женщины, дети, ни в чем не повинные шахтеры - неважно. Они сказали...
  
  - Ничем не могу здесь тебе помочь, Дойс, я никогда особо не знала, чем он занимался. Почему бы тебе не поговорить с юристом?
  
   Ей ли принадлежал этот голос?
  
   Но ему казалось, что он слышит что-то даже в ее молчании.
  
  
  - Речь шла о спасении жизней - они это так понимали. Я был просто инструментом...
  
   - О, снова этот скулеж.
  
   -Лейк... пожалуйста, прости меня...
  
  Он снова падал на колени, его зрачки демонстрировали систему гидравлики, присущую, как она выяснила, не мужчинам, а персонажам любовных романов в дамских журналах. Всё это выглядело очевидно отталкивающе.
  
  - Возможно, у моего сознания сейчас переломный момент, но я никогда не слышала, чтобы шведы произносили любовные признания со словом 'прости'. Встань, Дойс, это не работает.
  
   В любом случае, у нее были дела по дому, никуда не деться.
  
  Но вот что действительно странно: несмотря на всё то, что должно было навсегда развести их в разные стороны, он продолжал хотеть ее столь же сильно, нет, даже еще сильнее, и она наконец-то начала уделять этому внимание, поскольку почувствовала, что в этом ее сила, получаемая от невидимой непознаваемости мужчин, словно банковский процент со счета на ее имя, о существовании которого она не знала, но который рос с каждым днем - она научилась с легкостью игнорировать его пылкие взгляды из другого угла комнаты, ускользать из его рук, выбирать собственные моменты и пытаться не ухмыляться слишком явно от его благодарности, и при этом не подвергаться нападкам и оскорблениям. Не очень-то было понятно, что делать, если и когда он очнется от этого очевидно короткого опиумного сна, или насколько далеко можно безопасно зайти, пока он не проснулся, возможно, он проснется слишком скоро, и она не успеет отойти на безопасное расстояние...
   потребуется искусное отступление, как минимум, нежное прикосновение - она не может себе позволить расслабляться, когда любое неосмотрительное слово, взгляд, обычная вспышка ревности может оказаться триггером и снова превратить его в старого доброго Дойса, снова ослепленного безумием и жаждущего крови.
  
  
  После долгих лет уверток, лживых заявлений и жесткой езды побегов Дойс был безжалостно брошен в свою настоящую жизнь, и что за гнетущие перспективы это являло.
  
  Выполняя то, чего требовал от него каждый из дней, в один из них, дату которого он не записал, он понял, что Фурии больше его не преследуют - ни штата Юта, ни какие-либо другие, вступил в силу закон об исковой давности и теперь он был 'свободен', но чувствовал, что это еще не всё.
  
  Они с Лейк оба хотели детей, но дни становились длиннее, катились вперед, времена года сменяли друг друга и повторялись, а малышей не было, и в их душах зародился страх, что причина в разделяющем их яде, и если они ничего не исправят, появление новой жизни невозможно. В полночь они пошли в отдаленную прибрежную лачугу, Лейк сидела на грязном полу, а шаман племени сиу пел с видом неизлечимой меланхолии и тряс артефактами из перьев и костей над ее животом, Дойс заставлял себя сидеть неподвижно в невыносимом унижении - другой мужчина, индеец, пытался исправить его неудачу. Они тратили непомерные суммы на патентованные лекарства в диапазоне от неэффективных до опасных, так что Лейк не раз приходилось отправлять к Счастливому Джеку ля Фоуму за противоядием. Они ходили к травникам, гомеопатам и месмеристам, большинство которых в итоге рекомендовало молитву, а живущие по соседству различного вида святоши всегда были рады посоветовать точную формулировку. За ними закрепилась определенная репутация, спустя некоторое время слухи прекратились, и оставалось волноваться лишь о снисходительности маленького городка.
  
  - Ты не должна позволить этим женщинам торжествовать над тобой, дитя, - сказала Тейс. - Ты ничего им не обязана, черт возьми, а тем более -детей. Ты живешь своей жизнью, надеюсь, они достаточно заняты своими детьми, чтобы не интересоваться так твоими.
  
   - Но...
  
  - О, я знаю, конечно..., - она протянула руку и схватила маленькую Хлою, которая почти что свалилась с крыльца на клумбу с петуниями. Отряхнула ее и сделала вид, что осматривает, как барабанщик с эталоном. - У них есть свое очарование, этого нельзя отрицать. И Господь своей неисповедимой волей предначертал некоторым из нас присматривать за ними, по крайней мере, до тех пор, пока они не создадут свои собственные семьи, конечно. Но это только для некоторых из нас, Лейк. У остальных здесь другие дела. Черт, в детстве я мечтала грабить поезда, это была не просто мечта, я знала, что это моя судьба. Мы с Фиби Слоупер поднимались по тому склону к реке, закрывали лица банданами и целый день представляли себе, как мы будем это делать. У нас был клятвенный уговор.
  
   - Что же произошло?
  
   - Как ты думаешь, что произошло?
  
  Всё начиналось как обычная незначительная болтовня о вселенной брака, которую, как известно, супруги ведут, когда выпадает редкая свободная минута, а на этот раз беседа почти мгновенно свелась к детям, точнее - к их отсутствию у Лейк и Дойса. Прежде они винили в этом внешние кризисы или стрессы - банды, совершавшие ограбления в соседнем графстве, обвинения в злоупотреблении властью групп реформаторов в стиле Канзас-Сити, когда принимаешь это слишком близко к сердцу, и все эти добродушные шутки о том, что у тебя слишком короткий член, или, возможно, ты подцепил каких-то микробов, пока путешествовал - беседы всегда заканчивались чьими-нибудь слезами и решением не оставлять попыток.
  
  Сегодня ночью она была достаточно беспечна, чтобы спросить, почему он в таком отчаянии из-за всего этого, а он был достаточно неблагоразумен, чтобы выпалить:
  
   -У меня такое чувство, словно мы ему должны.
  
   Секунду она не могла поверить, что он имеет в виду Вебба.
  
   - Моему отцу.
  
   - Что, если мы...
  
  - Младенец. Мы должны покойному Веббу Траверсу младенца. Как ты думаешь, одного будет достаточно, или надо заделать еще пару-тройку для пущей верности?
  
   Дойс начала медленно настораживаться.
  
   - Я только имел в виду...
  
  - Просто жениться на мне не помогло? Подумал, что если откажешься от этой восхитительной свободы наемного убийцы, всё исправишь. Ну теперь ты точно умом тронулся. Уже точно приплыл, если думаешь, что рождение ребенка может перечеркнуть убийство. Заплатить точно придется, но, скорее всего, младенцев не будет. Никогда.
  
   - Дело не только во мне.
  
   Что-то в его голосе послужило сигналом, что ей нужно ступать осторожно.
  
   У нее не было чувства, что она аккуратна.
  
   - Что это значит, Дойс?
  
  
  
  - В те последние дни в Торпедо он говорил только о тебе. Он мог жить дальше, но твой поступок его добил. Он был мертвым телом с домкратом - выработка богатой руды, мы со Слоутом - уже просто мелочь, придавшая его состоянию официальный статус. Подумай об этом, прежде чем винить меня.
  
  Она фыркнула, изображая улыбку, словно он пытался смутить ее на публике:
  
   - Легко говорить спустя столько лет, никаких свидетелей.
  
   - Он много плакал, больше, чем когда-либо при тебе. Все повторял: 'Дитя Бури'. Догадываюсь, что это что-то о тебе, ты когда-нибудь слышала, чтобы он так говорил?
  
   'Дитя Бури'. Не просто фраза, а необъяснимое воплощение голоса Вебба.
  
  Дойс не отличался наблюдательностью и не ожидал взрыва, у него не было времени подготовиться к нему, она фактически сбила его с ног. Увидев, как это гладко и легко, она подумала, что надо ударить его еще несколько раз, пока он не поднимется и не начнет бить ее в ответ. Дойс хранил свои пистолеты в офисе, а Лейк, как большинство женщин, живущих в городе, для самозащиты могла использовать только предметы, находившиеся в доме, например, скалку, половник, печную заслонку, ухват и, конечно, пользовавшуюся большой популярностью сковородку, фигурировавшую не в одной жалобе о нападении в округе 'Стена Смерти' за текущий год. Судьи обычно учитывали различие между менее длинной ручкой типа 'паучья лапа' и более длинной ручкой сковородки для выяснения степени серьезности намерений. Этой ночью Лейк выбрала двенадцатидюймовую чугунную сковородку 'Акме' и исполнила трюк: двумя руками сняла ее с крючка на стене кухни и подготовилась врезать Дойсу. 'О, черт, Лейк, нет, - он говорил слишком медленно для всего, что могло сейчас произойти. Он ударился головой обо что-то. Он был слишком легкой жертвой.
  
  Потом она задастся вопросом, почему мешкала и оглядывалась по сторонам в поисках более милосердного оружия. Пока Дойс поднимался и с интересом поглядывал на разделочный нож, Лейк остановила свой выбор на лопатке для плиты. Это действовало довольно неплохо, помогла ее к тому времени холодная и эффективная ярость. Дойс вернулся в горизонтальное положение.
  
  В дверях показались Тейс и Юджин, еще полусонный Шериф был занят своими подтяжками, Тейс со свинцовыми веками держала в руках дробовик Гринера, заряженный и бесперебойный.
  
  
  
  - Это нужно прекратить, - начала она, потом увидела, что Дойс истекает кровью на узорчатом линолеуме.
  
  - О боже, - она закурила перед супругом, который сделал вид, что ничего не замечает.
  
   Позже, когда мальчики ушли на поиски лечебного виски, Лейк заметила:
  
  - Ну, по крайней мере, это оказалось не смертельно.
  
  - Не смертельно? А что плохого в смертельном? Не смертельно лишь потому, что ты по-девичьи использовала ту оловянную лопатку. Маленький ублюдок искупил свою вину? Когда это было?
  
   Тейс вышагивала туда-сюда:
  
   - Ты можешь создать доказательную базу, - сказала она спустя некоторое время, не колеблясь, но словно позволив себе долго оттягивавшееся удовольствие, - доказать, что ты совершаешь плохие поступки из-за своего муженька. Что всё это время вы состояли в богопротивном сговоре, твоя работа заключалась в том, чтобы подчищать за ним и следить, чтобы он уходил от расплаты, в том числе, и от твоих собственных братьев.
  
  Лейк ничего не ответила, и после этого никто ни с кем не разговаривал без необходимости.
  
  - Да, возможно, ты прав, но я видел с левой стороны, не правда ли, -заявил Нэвилл.
  
   - Уверен, что правда, - ухмыльнулся Найджел. - С левой стороны сцены или с левой стороны зрительного зала?
  
   Найджел посмотрел вниз.
  
  - Вот этот, - он указал на один из сосков. - Правильно?
  
  Двое юношей находились в бане Грейт-Корт и обсуждали мисс Хафкорт, их глухие вздохи сливались с шипением пара.
  
  - Нынче ходят слухи, что она встречается с неким зачаточным Апостолом по имени Киприан Лейтвуд.
  
   - Это как Патентованные Обои Лейтвуда? Неужели.
  
   - Содомит.
  
  
   - Эти магометанские крошки любят содомитов, - высказал мнение Нэвилл. - Ментальность гарема - вздыхать по евнухам, все дела. Потому что это всегда что-то невозможное.
  
  - Но ведь она не...магометанка? - возразил Найджел.
  
  - Ну, восточная чурка, Найджел.
  
   -Что, прости?
  
  - О, мальчик мой, - процедил Нэвилл. - Всё еще не получается не принимать это близко к сердцу.
  
   - Лучше, чем принародно, не так ли.
  
  Это была отсылка к длительному периоду слезливых монологов Нэвилла в Немецком море, поскольку рестораны со спиртным были далеко, а Яшмин вернула ужасно безвкусный брелок из Кларкенуэлла, который временно свихнувшийся юноша приобрел с большими усилиями по невероятной цене.
  
  Они расслаблялись, дымили, как пудинги, каждый с вялой досадой рассматривал член другого. Их обсуждение обнаженной особы мисс Хафкорт основывалось на тайной вылазке ночью накануне. В безутешный час, когда не спят лишь мошенники и работающие математики, у смелых девушек возникла традиция красться к реке, к пруду Байрона - чем ярче светила луна, тем храбрее была компания, они шли купаться. Об этом как-то всегда узнавала группа парней, склонных проявлять не только любопытство, но и похоть. В этой фотолюминисценции будет Яшмин среди служанок. Вызывая диапазон замечаний от расхожих словечек тех дней 'Дивно', 'Восхитительно' или 'Вот о чем я говорил!' до всенощных славословий в комнатах друзей или написания сонетов - немного позднее, когда безумие уляжется достаточно для того, чтобы хотя бы схватить ручку, или просто превращения в парализованный манекен после выслеживания ее или кого-то, кто может быть ею, в Монастырском Дворе.
  
  При таком общественном резонансе два Н., предположительно, на открытой лекции Кинга по философии и классической литературе получили дополнительное поручение присматривать за Яшмин - не только для И. П. Н. Т, но и для неких столоначальников с улицы Квин Энн Гейт, и их эта обязанность весьма тяготила. В Ньюнхеме и Гиртоне человек ожидает легендарных кутежей, приписываемых Филиппе Фосетт, даже романов с тьюторами а-ля Грейс Чизхолм и Уилл Янг, которые при известной степени везения могут перерасти в брачный союз, но не этой присущей индийским танцовщицам экстравагантности взглядов и самообладания, которое демонстрировала Яшмин. Это сверх всякой меры шокировало буржуазию, не говоря уж о секте математиков. А теперь появился этот тип Лейтвуд, семью которого лишь одно поколение отделяло от совершенного социально-акробатического прыжка, он считался содомитом и, что менее объяснимо, объектом интереса Яшмин.
  
  - Найджел, я тут намедни обнаружил очень многообещающий рецепт опиумного пива. Ставишь бродить опиум с пивными дрожжами, точно так же, как если бы это был солод или ячмень, или что-то в этом роде. Конечно, добавляешь достаточно сахара.
  
   - Однако. Звучит ужасно по-декадентски, Нэвилл.
  
  - Так и есть, Найджел, рецепт изобрел сам герцог де Ришелье собственной персоной.
  
  - Не тот ли чел, открывший шпанскую мушку.
  
  - Тот самый.
  
  Этого было достаточно, чтобы как рукой сняло их водную апатию, и они вернулись к важному учебному заданию по получению достаточного количества наркотиков, которые помогут им выдержать семестр.
  
  
  - Линейные и штабные, - Киприан Лейтвуд вспомнил, как его отец наставлял детей, - штаб-квартиры и полевое командование, и враг повсюду, где вы только можете представить.
  
   - Мы на войне, отец?
  
   - Конечно.
  
   -Ты генерал?
  
   - Скорее полковник. Да, по крайней мере, в данный момент, всё довольно-таки как в полку.
  
   -У тебя есть форма, у тебя и твоих людей?
  
   - Приходи как-нибудь в Сити, увидишь нашу форму.
  
   - А враг...
  
  - Враг, как ни печально это признавать, очень часто носит ту же форму, что и мы.
  
  
  - Так что не всегда можно сказать точно...
  
  - Никогда нельзя сказать точно. Это один из жестоких аспектов жестокого мира, но лучше тебе узнать это сейчас от меня, чем потом на основании какого-то, возможно, разрушительного опыта.
  
  - И ты, конечно, покорно принял это всё, - кивнул раздраженный, но отзывчивый Реджинальд 'Рэтти' Макхью приблизительно пятнадцати лет.
  
  - И да, - предположил Киприан, - и нет. Что я точно обрел - так это отчетливое чувство того, что получил еще один флаг, который можно осквернить.
  
  Мальчики слонялись по комнатам Рэтти, попивая эль и куря балканские 'Собрание', хандрил без видимого успеха в попытке вернуться к лилейно-истомному юмору 90-х.
  
  Когда, с неизбежностью некой математической конвергенции, возникла тема Яшмин Хафкорт, у каждого было что сказать, пока Киприан не выпалил:
  
   - Думаю, я в нее влюблен.
  
  - Как бы сказать помягче, Лейтвуд... Ты. Чертов. Идиот. Она предпочитает представительниц своего пола.
  
   -Надо же, тогда я точно в нее влюблен.
  
   - Как отчаянно патетично, Кипс.
  
   - Разве был у меня когда-нибудь выбор? Вокруг только парни вроде нас, и всё, старый добрый табльдот без нас не обойдется.
  
  - Не легкая это тропа, сынок. 'Ограниченная' - это слово едва ли опишет степень успеха, на которую ты можешь рассчитывать у женщин этого типа...
  
  - Да, именно 'типа', если бы это был всего лишь 'тип', я бы сейчас был не здесь, я бы рискнул, разве нет, сейчас я строен, как никогда. И, наверное, не чувствовал бы себя таким обиженным, как сейчас.
  
   - Так что дело в старушке Яшмин...
  
   - Точнее, мисс Хафкорт.
  - Лейтвуд, ты содомит. Не так ли? Или ты просто притворялся всё это время, как принято в этом заведении.
  
  - Конечно-конечно, но кроме того я... 'влюблен', - он произнес это, как иностранную идиому, которую ему пришлось подсмотреть в разговорнике, - в нее. Разве я сам себе противоречу? Прекрасно, я сам себе противоречу.
  
  - Это всё очень весело, если ты - божественный Уолт, которому мир позволяет немного больше антиномий (меня это не удивило бы), чем удручающе прозаичному тебе. Как именно ты планируешь, говоря физически, выразить свое желание? Если, конечно, не собираешься, о боже, стать одним из ее маленьких гиртонских воздыхателей, млеющих европеоидов в костюмах для игры в крикет?
  
  - Я поверил тебе глубочайшие тайны своего сердца, Кэпшеф, я заслужил чертово полнокалиберное 'ура'.
  
  - И это после всего того, что мы для тебя сделали. Можешь воспользоваться моим носовым платком, если...
  
  - Наверное, не буду, после того, для чего ты его использовал, Кэпшеф, спасибо.
  
  -Хороший мальчик, помни, что всё всегда может быть хуже, ты мог кончить, как старина Крейк, как оказалось, отличавшийся не очень мудрыми вкусами, хм, вот так, - пытаясь проскользнуть к выходу.
  
   - Вкусами...?
  
  - Ну, я думал, ты знаешь, все остальные знают. Вот мое упущение, вероятно...
  
   - Кэпшеф?
  
   Вздох.
  
   - Шетландские острова... В смысле, одни...ну, на самом деле, шетландские пони.
   D'accord?Доволен? Теперь ты в курсе.
  
   - Крейк и...
  
  - О, ну с женщинами тоже, кажется.
  
  - Не пользуется ли эта порода определенной ...репутацией порочности?
  
  
  
  - Да, тебя бы такое тоже огорчило, - вставил Рэтти Макхью. Мечтать о внимании со стороны Араба или Чистокровного, а вместо этого получить старину Крейка? Действительно.
  
   - Он всё еще...здесь в Кембридже?
  
  - Уехал на север со своим партнером, там небольшая приятная ферма, кажется, столетиями принадлежавшая их семье, на Материке возле Мавис Гринд... оба они довольно регулярно пишут в ортопедические журналы... конечно, много денег тратят на адвокатов, даже если представить, что им удастся найти регистратора, который хотя бы теоретически мог узаконить их брак, это будет не дешево, вот к чему я клоню.
  
   - Он хочет...жениться?
  
  - Ну, это выглядит странно, наверное... если не встретить Димфну и не понять, насколько очаровательной, по крайней мере, большую часть времени, она может...
  
  - Прости, Кэпшеф, типично ли это всё для того вида симпатии, на который я могу здесь рассчитывать?
  
  - Безусловно. Послушай меня, Кипс. За то недолгое время, пока эта Хафкорт здесь, она разбила уже гору сердец. Оптимальная для тебя стратегия, если в ближайшее время ты будешь здесь - благоразумное преследование, которое потребует всего твоего внимания, как, скажем, академическое исследование. Для начала можно заглянуть в Фукидида.
  
  - Нет смысла. Что-то там обязательно напомнит мне о Ней.
  
   Кэпшеф поднял руки и покинул комнату, бормоча:
  
  - Послушай, Макхью, зачем ты носишь этот отвратительный оттенок гелиотропа?
  
  
   Тем временем ...
  
   - Слште, двочки, это Пин-кии!
  - Првет, Пин-кии!
  
   - Слште, мы идем на прроду, на Трпу Жмолости, идм с нами!
  
   - Да, идем, Пин-кии!
  
  - Скажи нам, Пинки, ты - хороший математик?
  
   - Или непослушный?
  
  Лорелея, Ноэллин и Фауна - все блондинки, конечно, в ту эпоху в Ньюнхеме и Гиртоне белокурость превратилась из простого вопроса пигментации в полноценную идеологию. Также было важно гулять без шляп, и чтобы вас фотографировали как можно чаще с помощью любых предложенных технологий.
  
  -Вы - девушки с высоким Коэффициентом Альбедо, - наставляли их, -девушки серебряной тьмы на негативе, золотой яркости печати...
  
  Белокурость этого места угрожающе волновала разум Яшмин. Любительница поэтических сравнений назвала ее 'темной скалой на нашем северном берегу, на которую снова и снова равнодушно несет девушек, потерявших надежду блондинок в белых вуалях'.
  
   -Я столь...
  
   - Не можешь подобрать слово, Пинки? Попробуй 'жестока'.
  
   - Попробуй 'самовлюбленна'.
  
   - Попробуй 'безжалостна', sans merci.
  
  - Испытываешь общее терпение, - пробормотали Нэвилл и Найджел, которые, хоть и не шпионили, так уж получилось, подслушали разговор.
  
  
  Киприана захватывали в плен глаза, но лишь те, которые смотрели в сторону, с равнодушием или активным отвращением. Было недостаточно, чтобы она отвела взгляд. После этого она должна была направить его на другие предметы. Это заставляло его млеть в экстазе. Это захватывало его мысли на весь день, а иногда - и на половину следующего. Какие чувства она не испытывала бы, это точно было не увлечение, но вот они уже болтают, обычно - по дороге с одного университетского занятия на другое.
  
   -Слушай, Пинки, ну действительно...
  
  - Разве ты не видишь, как я ненавижу это прозвище? Я начну принимать тебя за одну из этих глупых девиц.
  
  Он посмотрел на нее взглядом, в котором можно было увидеть плохо скрываемую надежду. По крайней мере, она не смеялась, но, как потом казалось Киприану, несколько холодно улыбнулась.
  
  
  - Ты воскуряешь фимиам не на том алтаре, - прошептала она, зная о воздействии на него своего шепота. -Вы все - идиоты.
  
  Он ни за что бы не поверил, что голос какой-то девушки, просто говорящий что-то голос, может вызвать эрекцию. Но это, бесспорно, была она.
  
  - О боже...
  
  Но она свернула и исчезла в Воротах Гиртона, а он остался с негибким конфузом, который вряд ли собирался опускаться. Кажется, не помогало даже спряжение греческих глаголов во временах туманных афоризмов, помогавшее в других ситуациях.
  
  
  - Что? Он не танцует?
  
   - Ни одного па.
  
   - Брось его, - хором посоветовали Лорелея, Ноэллин и Фауна.
  
   - Честно говоря, не понимаю, что Пинки в нем нашла, - сказала Фауна, - а ты, Лорелея, понимаешь?
  
  - Если она согласна довольствоваться любовью с овощем..., - вывела трель Лорелея, очаровательно пожав плечами.
  
  - Это будет зависеть от каждого из овощей, - задумчиво предположила Ноэллин.
  
  
   - Со стариной Кипсом всё нормально, - возразила Яшмин.
  
   -Ты хочешь сказать, всё нормально - как для одутловатого содомита, не контролирующего свои публичные проявления, - нахмурилась Фауна.
  
   - Он ходит с зонтом, - добавила Лорелея.
  
   - А дома у него какие-то неприличные дела с рыжим игроком в регби.
  
   - Но он меня смешит.
  
  - Да, они в этом хороши, - сдалась серьезная Ноэллин, - но слишком часто мы слышали оправдание 'он меня смешит', чтобы нас это не начало беспокоить. Тут и смех, и грех.
  
  
  
  - И если всё, что тебе нужно, это смех..., - Лорелея протянула ей одну из принесенных ими бутылок 'Маконе'.
  
  - И тем не менее, - сказала Яшмин, - любая из нас, даже ты, Ноэллин, вечно уткнувшая свой очаровательный носик в книгу, побежит за...ну, не знаю, за Джорджем Гроссмитом, если тот нам просто подмигнет.
  
   - Хм. За Младшим или Старшим?
  
  - И давайте не забывать о восхитительном Уидоне, - Лорелея сделала вид, что вздыхает.
  
   Киприан познакомился с профессором Ренфрю благодаря Рэтти Макхью.
  
  - Очередная исходящая ядом жизнь, - пришел к выводу Рэтти, -всепоглощающая жажда международных злодеяний, и никаких ресурсов, так что в древних стенах этого местечка он угрожающе опасен.
  
  Всевидящий Ренфрю сразу понял, как обстоят у Киприана дела с Яшмин, и добавил надлежащее резюме в собрание досье, которые он вел на всех, с кем сталкивался, включая официантов, мойщиков окон, крикетных арбитров, иерархов фьючерсов и опционов и даже глав государств - хотя в данном случае знакомство сводилось в основном к рассеянным рукопожатиям на приемах, записи о них гласили: 'Не расположен смотреть прямо на человека в официальной обстановке' или 'Маленькие руки, свидетельство ранней травмы, ср. с досье Вильгельма II'. Данные к этому времени уже занимали несколько комнат, которые он вынужден был снимать для этих целей, а также дополнительные шкафы, кладовки и пароходные кофры, в узком кругу он называл это своей 'Картой мира'. Белые пятна на этой карте внушали ему тот утонченный ужас, который простителен любому чувствительному географу, он надеялся, что достаточно отважные юные исследователи откликнутся на его предложение и соберут достаточно информации, чтобы уменьшить зияющее белое пятно Незафиксированного до выносимых размеров.
  
  Рэтти по какой-то причине был одним из нынешних фаворитов Ренфрю, они даже то и дело ездили вместе в Ньюмаркет во время скаковых сезонов.
  
  - А я думал, что это я одержим, - дразнился Киприан, когда заставал одиозного Рэтти погруженным в увесистый том правительственных отчетов или пытавшимся с помощью восьми томов болгарско-английского словаря Морса и Васильева разобраться в тонкостях землеотвода в Восточной Румелии после заключения Берлинской конвенции, в частности, во влиянии общинного сельского хозяйства на старинную традицию 'задруга'.
  
  
  - Только потому что это была схема, - начинал объяснять себе Рэтти, - с тех пор, как были разрушены старые турецкие чифтлики, скажем, особенно учитывая нарождающийся тренд мобильности в этой системе 'градинарски дружины', - пока не заметил взгляд Киприана, - для меня не проблема швырнуть в тебя этот том, Лейтвуд, учитывая твою паутинистую природу, это не причинит вреда ни снаряду, ни цели.
  
   Ладони вверх, сама невинность.
  
  - Жаль только, что не всегда мои профессора столь требовательны, это избавило бы меня от массы неприятностей.
  
  - Не все мы - клевреты Ренфрю, видишь ли.
  
  - Почему он так смотрит на Яшмин?
  
   - Как так? Обычный сексуальный интерес, полагаю, не все в этом учебном заведении должны быть содомитами, прости, не хотел оскорбить твои чувства, я имел в виду пуф, конечно.
  
  - Нет-нет, здесь что-то другое.
  
  Так и было. Рэтти уже знал в общих чертах о 'Карте мира' Ренфрю, но не видел смысла делиться этим с Лейтвудом, который на данном этапе был безнадежно неуязвим для очарования информации и ее пользы. Рэтти не собирался брать ее в оборот, ему скорее нравились Английские Розы, как он полагал, но, учитывая, какая дешевая показуха, уличный мусор и газетные утки ему попадались, у мисс Хафкорт были связи с Востоком, Ренфрю привык к этой фразе, она гарантированно вызывала у него обнадеживающее любопытство.
  
  
  Семестры скользили друг за другом, Великий пост и Пасха, потом Летние Каникулы. Яшмин вернулась в свою крохотную мансарду на Чанкстон-Кресчент и сразу заметила если не разногласия с И.П.Н.Т, то по крайней мере растущее раздражение из-за того, что к тому времени начала означать их 'защита' - неослабный надзор не только со стороны Министерства по делам колоний и бригады с улицы Квин Энн Гейт, но также и менее заметное внимание Охранки, Баллхаусплац и Вильгельмштрассе, из-за которых приходилось периодически посещать Уайтхолл для выполнения изматывающих и бесплодных ритуалов перед мелкими сошками, всегда достаточно блестящими, но иногда не способными даже найти нужное досье. Лью Баснайт был поблизости, но проделки Айкосадиад делали его непредсказуемым в качестве социального компаньона, оставались лишь затянутые, наводненные идиотами летние суаре. Посреди всего этого, как выстрел в саду, из какой-то невидимой луковицы или крохотного зернышка появилось это зеленое ошеломляющее чуть ли не эротическое обаяние увлечения мыслями бывшей геттингенской знаменитости Г. Ф. Б. Римана. Она закрылась в горнице с некоторым количеством математических текстов и начала, подобно многим в ту эпоху, путешествие по рискованной территории дзета-функций Римана и его знаменитой гипотезы, почти случайно добавленной в труд 1859 года, который нужно было увеличить до необходимого объема: гипотеза гласила, что у всех нетривиальных нулей есть вещественная часть, равная половине.
  
  Нэвилл и Найджел провели лето, разрабатывая свою собственную гипотезу о том, что у всех без исключения представителей Китайской расы может возникнуть зависимость от доступа к опиумным препаратам.
  
  - Подождем, пока появится Китаец, - объяснил Найджел, - рано или поздно он приведет нас в опиумный притон, и вуаля.
  
  Они так часто оказывались в Лаймхаусе, что со временем сняли там комнаты.
  
  Киприан с опаской вернулся на место жительства в Найтсбридж, если не в объятия своей семьи. Когда он был юношей, его ввел в мир содомии дядя, с которым он ездил в Париж продавать обои, однажды, чтобы отпраздновать заключение крупной сделки с отелем 'Альзас' на Левом Берегу между рю Жакоб и рекой, дядя Гризволд привел мальчика в сугубо мужской бордель.
  
  - Как рыба в воде, - отчитался Гризволд перед отцом Киприана, разочарование которого оказалось направлено не на брата, а на сына.
  
  - Это была проверка характера, - сообщил он сыну. - Ты ее не прошел. Вероятно, Кембридж все-таки как раз для тебя.
  
  Хотя Киприан смутно представлял себе, где живет Яшмин, он не навестил ее тем летом. Вскоре, ко всеобщему облегчению, он сел на согласованный с пароходным расписанием поезд на Континент и провел несколько недель выдающихся излишеств в Берлине.
  
  
  Бойкой осенью всё восстановилось. Вошли в моду новые цвета нарядов, особенно - Коронационный Красный. Привилегированные дамы появились со стрижками бахромой, словно фабричные девушки. Все разговоры о крикете вертелись вокруг Ранджи и С. Б. Фрая, и, конечно, приближался Австралийский сезон. Студенты инженерного факультета собирались в Нью-Корте для шуточных дуэлей, чтобы выяснить, кто быстрее всех начертит и рассчитает логарифмическую линейку Тавернье-Граве, которую в том сезоне было модно носить в кожаных ножнах, прикрепленных к поясу. Нью-Корт в те дни еще был курортом для непокорных, так что интерес к расчетам вскоре уступал потреблению пива, его нужно было выпить как можно больше и как можно быстрее.
  
  
  Киприан, отказавшись от веры Высокой церкви своей семьи, странным образом начал замечать, особенно когда на службах в колледже Тринити или Кинг звучали магнификаты, малые славословия и литании заутрених: именно из-за невозможности этого раздрая напыщенных карьеристов и помешанных на иерархии чинуш, зевающих и вертящихся хористов из города и наркотического резонерства можно было надеяться - не столько вопреки, сколько, парадоксальным образом, благодаря этой запутанной паутине человеческих пороков, на явление иррациональной загадки, непостижимого Христа, знающего тайну, когда-то стоявшего на вершине горы Сиона, Христа, победившего смерть. Киприан стоял вечерни в лучах льющегося из окон часовни света и задавал себе вопрос, что происходит с его скептицизмом, который в эти дни редко распространялся на что-то кроме таких действительно ужасных образцов, как 'Те Деум' в гимне в честь Парламентских Выборов во Время Англо-бурской Войны авторства Филтема, хотя при написании церковного гимна испортить 'Те Деум' практически невозможно, формулы написания псалмов незыблемы, вплоть до нот в конце, но, тем не менее, он был отупляющее затянут, это было спорное нарушение любых законодательных норм об использовании детского труда, не говоря уж о беспощадном хроматизме, который смутил бы даже Рихарда Штрауса, слишком 'современный', чтобы сохранить какую-нибудь силу для проникновения и благоговейного оглушения, он был уже известен среди школьников-хористов от Стейндропа до собора Св. Павла как 'Нудятина Филтема'.
  
  Тем временем Гиртон казался Яшмин всё более скучным -здесь была просто эпидемия идиотизма, невозможные правила ношения формы одежды, не говоря уж о еде, которую не улучшал яркий белокурый свет, проникавший в Зал через высокую арку стеклянных панелей в потолке, в лучах этого света купались накрытые столы, скатерти и болтающие девушки. Она всё глубже погружалась в проблему Дзета-функции, она ловила себя на мысли, что думает об этой проблеме, даже когда однокурсник, с которым она встретилась взглядами днем и который прокрался после вечернего отбоя в ее комнату, лежит голый на ее узкой кровати, даже в этот исключительный и невыразимый момент она не могла полностью игнорировать вопрос, словно он шепотом спрашивал ее, почему Риман просто ввел численное значение половины в самом начале, вместо того, чтобы вывести его потом...
  
   - Конечно, люди могут пожелать строгих доказательств, - писал он, - но я отложил поиски...после нескольких поверхностных тщетных попыток, поскольку они не нужны для достижения первоочередных целей моего исследования.
  
  Но в таком случае не подразумевало ли это...заманчивую возможность...недосягаемую возможность.
  
   ...и предположим, что в Геттингене, где-то среди его бумаг, в каком-нибудь еще не внесенном в каталог меморандуме, к которому он на самом деле не мог не возвращаться, как любой с тех пор, к раздражающе простым последовательностям Гаусса, расширяющимся в целое 'воображаемое' зазеркалье, которое игнорировал даже Рамаджунан здесь в Тринити-Колледже, пока Гарди не указал ему на это - пересмотрел, неким образом заново осветил сцену, что позволило подтвердить догадку столь точно, сколь только можно было пожелать...
  
   - Послушай, Пинкс, ты не та, за кого себя выдаешь?
  
   - И где ты, дерзкая девчонка, кажется, не там, где тебе следует быть, нам нужно это всё привести в порядок, не так ли...
  
  Достаточно грубо хватает девушку за белокурые волосы, одним элегантным движением задирая свою ночную рубашку и садясь на дерзкое маленькое личико...
  
   - Так что прочь в страну кожаных штанов, да? - спросил Киприан, скрывая раздражение. Что бы ни разрешалось в общении между ними, это не включало проявление задетого самолюбия.
  
   - Конечно, это нечестно с моей стороны, но я на самом деле не знала себя, пока...
  
   - Боже милостивый, неужели ты извиняешься? С тобой всё в порядке?
  
  - Киприан, я ничего такого не ожидала. Нас прислали сюда, большинство из нас, не так ли, чтобы сплавить, чтобы мы не были обузой: книги, тьюторинг, учеба - это всё несущественно. На самом деле, чтобы что-то зажглось, это...никто мне не поверил бы, если я...ну, один-два мальчика из группы Харди, но, конечно, никто на Чанкстон-Кресчент. Харди знает о нулях æ-функции в общих чертах, но он недостаточно помешан на этом, в то время как Хилберт не думает ни о чем другом, и он в Геттингене, это та одержимость, которая мне необходима, поэтому в Геттинген.
  
   -Что-то...математическое, - он зажмурился. Она засияла, но потом поняла, о чем он. - Я знал, что однажды пожалею об этом. Никогда не удавалось ничего большего, чем с трудом добиться средних показателей в крикете, ты ведь знаешь...
   - Ты считаешь меня безумной.
  
   - Почему тебя еще волнует, что...что я думаю?
  
  О, Киприан, он тут же мысленно хлопнул себя по плечу, не надо, не сейчас.
  
   Сегодня она была терпелива:
  
   - Что ты думаешь обо мне, Киприан? Этот свет озарил мою сцену, иногда он грозил меня сжечь, он озарил меня как некий высший идеал, beau-idéal...Кто отказался бы хотя бы на мгновение стать более ярким существом...даже если твоя судьба - прах и пепел?
  
  Она накрыла его руку своей, и он почувствовал за ушами и у основания шеи частую деликатную дрожь, которую не мог контролировать.
  
  - Конечно, - он нашел сигарету и зажег ее, замешкавшись, предложил сигарету ей, она взяла и сказала, что отложит на потом. - Ничтожное будущее ожидает тебя, если ты будешь просто валандаться здесь и служить объектом обожания. Я ничего не знаю о Римане, но, по крайней мере, понимаю одержимость. Не так ли.
  
  И всё это время он не мог оторвать взгляд от длинного соблазнительного локона на ее обнаженной шее. Она не смогла бы отрицать, что это, несомненно, было желание, хотя не удивился бы, если довольно специфическое.
  
  
  Это было бы слишком - ожидать от профессора Рэнфрю, что он не будет вмешиваться, с его-то склонностью совать нос не в свои дела: как только он узнал о близящемся отъезде Яшмин в Геттинген, начал кампанию по завлечению, если не сказать, обольщению - иногда она уж и не знала точно.
  
   - Это не план убийства, - убедил ее Великий Коген во время одного из ее многочисленных возвращений по Грейт-Истерн на Чанкстон-Кресчент для консультаций. - Это означало бы и его уничтожение. Скорее всего, он хочет, чтобы вы жестоко навредили душевному здоровью его оппонента, Верфнера. Эта профессорская фантазия зародилась, как минимум, во времена Вейерштрасса и Софьи Ковалевской, именно тогда она попала в фольклор академических устремлений. Годы не стерли исходный замысел, оставшийся столь же омерзительным, как прежде.
  
   Она нахмурилась.
  
  
  
  
  - Вы - барышня видная, ничего не поделать. Когда переселитесь в новое тело, подумайте о чем-нибудь немного менее ярком. Какой-нибудь представитель царства растений - беспроигрышный вариант.
  
  - Вы хотите, чтобы я попыталась переродиться в овощ?
  
  - Ничто в доктрине Пифагора не противоречит этому.
  
   -Умеете вы ободрить, Великий Коген.
  
  - Всего лишь прошу вас быть осмотрительной. Сколь отчаянно материальны ни были бы эти двое, их преданность не принадлежит физическому миру.
  
  - Они из плоти, но не от мира сего? Как необычно. Как это возможно? Звучит, как математика, но более практическая.
  
  - Кстати, это доставили для вас.
  
  Он вручил ей пакет, который, как оказалось, подвергся какой-то гневной обработке на почте. Она развязала длинную ленту, развязала уже потрепанную оберточную бумагу и достала том ин-фолио в недорогом переплете с четырехцветной хромолитографией, на обложке была изображена молодая женщина в провокационной позе, которую можно увидеть на открытках с морских курортов, она прижала палец к своим пухлым блестящим губам.
  
  - Бесшумное платье Снэззбери, - громко прочла Яшмин. - Работает по принципу интерференции волн, взаимного стирания звуков, ходьба, по сути, циклическое явление, и характерный шелест обычного платья - с легкостью рассчитываемое усложнение лежащей в его основе частоты перемещения... Лишь недавно в научной лаборатории д-ра Снэззбери в Оксфордском университете было совершено открытие о том, что каждый индивидуальный туалет необходимо настраивать на свою собственную волну с помощью определенных структурных корректировок при пошиве...
  
  -Это материализовалось в столовой, - пожал плечами Коген, - или нас топорно заставляют в это поверить. Проделки Рэнфрю. Тухлый фарс как раз в его стиле.
  
  - Здесь записка: 'У каждой девушки должно быть такое платье. Никогда не знаешь, когда оно может пригодиться. Ваш заказ утвердили. Приводите своих очаровательных подруг'. Адрес, дата и время'.
  
   Она протянула ему лист бумаги.
  
   - Это может быть опасно.
  
   Но Яшмин интересовала общая задача.
  
  - Предположим, что характеристика бесшумности имеет смысл только в помещении, но для чего: для незаметности, для размышлений, средство для достижения цели, цели как таковой - при каких обстоятельствах женщина может захотеть, чтобы ее платье не шелестело? Почему бы просто не надеть брюки и рубашку?
  
  - Когда ей необходимо появиться на публике убедительно женственной, - предположил Великий Коген, - в то же время частным образом выполняя тайное задание.
  
  
   - Шпионаж.
  
  Должно быть, ему известно, что вы будете рассказывать нам обо всем.
  
  - Разве?
  
  - Мисс Хафкорт, вы пытаетесь флиртовать со мной? Прекратите. Великие Когены флиртоустойчивы. Часть Клятвы. Признаю, я любопытен, так же, как и вы, без сомнения. Мой совет: запишитесь на примерку и разузнайте, что к чему. Расскажите, о чем сочтете нужным.
  
  
  На самом деле всё оказалось немного более зловещим. Те, чьей обязанностью было отслеживание новейших изобретений, которые могли бы стать потенциальным оружием, как бы далеко они не находились, и выявление связей с военными и политическими событиями в Европе, наблюдали за продажами Бесшумных Платьев, за последние дни пошедшими в гору, с объяснимой тревогой, составляя пространные отчеты, которые включали всё - от перемещения войск на Балканах до цен на бриллианты в Бельгии.
  
   - Прекрасно, берем сотню.
  
   Пауза.
  
  - Потребуется аванс. Вы, джентльмены...это...
  
   Его взгляд застыл на огромной пачке банкнот, которую эмиссар достал из темного кожаного портфеля с соответствующей тисненой Печатью.
  
  - Этого будет достаточно?
  
  А когда важные персоны покинули помещение:
  
  - Сотня женщин в движении, и все бесшумные? Как долго? Позвольте отнестись к этому скептически. Зеленые, белые и лиловые полоски, полагаю.
  
  -Нет, это не суфражистки. Хотят черный крепон с полушерстяной подкладкой. Понятия не имеем, мы - просто посредники.
  
  Несмотря на это, их голос заметно дрожал от гинекофобии, или боязни женщин, бесшумных женщин в этих абсолютно бесшумных черных платьях, идущих по коридорам, которые, кажется, удаляются от них в бесконечность, вероятно, также боязнь самих этих коридоров без эха, особенно - плохо освещенных...никаких музыкальных фрагментов в отдалении, нет удобства комментирования, их руки не заняты зонтами, веерами, лампами или оружием...следует ли подождать, отступить, в панике развернуться и убежать? Какова тайная цель? И еще более тревожащий вопрос: каковы масштабы официальной поддержки?
  
  
  Яшмин, Лорелея, Ноэллин и Фауна, решили прогулять учебу в Лондоне под предлогом примерки платьев Снэззбери, их пригласили в ателье, находившееся в мрачном промышленном здании, вероятно, ближе к Чэринг-Кросс-Роуд, чем к Риджент-Стрит, за углом, всегда в тени окружающих высотных зданий.
  
  Вывеска, современным шрифтом напоминавшая вход в Парижское Метро, гласила: 'L'ARIMEAUX ET QUEURLIS, TAILLEURS
   POUR DAMES'
  
   - Вот основные модели... Мадемуазель? Извольте.
  
  По винтообразному пандусу - точную геометрию было сложно вычислить в изощренной структуре тени, частью которой он казался - скользя, спустилась вереница молодых женщин в черном, так бесшумно, что можно было услышать даже их осторожное дыхание, без шляп, без румян, волосы собраны в строгий пучок и заколоты так впритирку, что они могли бы оказаться неоднозначными мальчиками, глаза огромные и загадочные, на губах то, что наш Университет не замечает как 'жестокие улыбки', не без элемента эротики.
  
  - Слушайте, - пробормотала Лорелея, слегка дрожа. - Мне понравилась вон та.
  
  - Одежда или девушка, - поинтересовалась Ноэллин.
  
  - Все они - ничего особенного, - хмыкнула Фауна.
  
  - О, Фауна, ты склонна к резким суждениям. А вон та, они идут почти рядом, всё время бросает на тебя такие пламенные взгляды, разве ты не заметила?
  
  Да, а потом в примерочных оказалось, что эти надменные манекенщицы работали здесь еще и портнихами для подгонки. Яшмин, Фауна, Ноэллин и Лорелея в своих корсетах, чулках и нижнем белье оказались отданы на милость корпорации 'Бесшумные платья', которая подкралась к ним с измерительными рулетками и странными чрезмерно большими циркулями, и без преамбул приступила к наиболее интимным измерениям. Протестовать было бесполезно.
  
  -Простите, я действительно знаю свои параметры, и мои бедра, конечно, не столь огромны, как вы тут написали, даже если это в сантиметрах...
  
   - О, пожалуйста, зачем мои ноги с внутренней стороны, если снаружи длина та же самая...а сейчас вы щекочетесь, ну, может быть, не щекочетесь, но...хм...
  
  Но их истязательницы продолжали свои действия в решительном молчании, обмениваясь многозначительными взглядами, иногда устанавливая зрительный контакт с девушками, что часто вызывало растерянность и румянец, хотя случайному или тайному наблюдателю было бы сложно судить об уровне невинности в комнате.
  
  Яшмин показалось, что секрет платья Снэззбери - в подкладке, можно сказать, в точной микроскопической мелкозернистой структуре саржи, которая после проверки оказалась далека от единообразия переплетения нитей - скорее, достаточно разнородной, от точки к точке на данной поверхности, расширенная матрица, каждый из входов которой - коэффициент, описывающий, что происходит под ткацким станком...эти мысли поглотили ее полностью, потрясение можно было сравнить с пробуждением, она с подругами оказалась на вершине огромного Колеса обозрения на выставке в Эрлс-Корте, триста футов над Лондоном, в кабине размером с городской автобус тридцать или сорок других пассажиров, оказавшихся британскими отдыхающими, все деловито едят сосиски в тесте, морских улиток и пироги со свининой, которые достают из больших плетеных корзин.
  
  - Мы не движемся, -некоторое время спустя пробормотала Фауна.
  
  - Полный оборот занимает двадцать минут, - сообщила Яшмин. - Так что каждая кабина может остановиться на вершине.
  
  
  - Да, но наша кабина здесь уже по крайней мере пять минут...
  
   - Однажды кабина застряла здесь на четыре часа, - объявил человек с явно пригородной наружности. - За причиненное неудобство мои дядя и тетя, тогда встречавшиеся, получили по пятифунтовой банкноте в руки, прямо как в песне, так что, получив кругленькую сумму, они заскочили в первый попавшийся магистрат и сделали дело. Вложили деньги в акции Китайско-Турецкой железной дороги и никогда в этом не раскаивались.
  
  - Не хотите ли кусок заливного угря, - один из искателей приключений размахивал перед лицом Ноэллин куском любимой закуски для пикников.
  
  -Думаю, нет, - ответила она, собиралась добавить: 'Вы сумасшедший', но потом вспомнила, где они находятся и как нескоро, похоже, вернутся на земную твердь.
  
  
   - Смотрите, вон там Уэст-Хэм!
  
   - А там Аптон-Лейн!
  
   - Там несколько парней в бордовом и голубом!
  
   - Пинают что-то туда-сюда!
  
  После Чикагской выставки 1893 года мир вдруг сошел с ума от крупномасштабного вертикального вращения. Цикл, как размышляла Яшмин, мог лишь казаться обратимым, поскольку, поднимаясь на вершину и опускаясь вниз, объект будет меняться 'вечно'. Не так ли. После этого она перешла к вопросам арифметических операций над абсолютными значениями чисел и их связи с проблемой Римана, а со временем - к началам системы рулетки, об этом еще узнают ее бывшие домовладельцы и сомелье, и другие носители волчьей лиминальности, она станет воплощением чуда и отчаяния для менеджеров казино по всему Континенту.
  
  
  Провожать ее на вокзал Ливерпуль-Стрит пришли Киприан, Лорелея, Ноэллин и Фауна, группа по уши влюбленных юношей, которых, кажется, никто не знал, и токсично навязчивый профессор Ренфрю, вручивший ей букет гортензий. Были телеграммы, в том числе одна от Харди, замысловатая до степени нечитабельности, но, оставшись одна, она спрятала ее в надежное место в своем багаже. Гортензии выбросила.
  
  Она собиралась сесть в 8:40 на поезд, согласованный с расписанием пароходов, прибывающий на причал Паркестон в Гарвиче приблизительно в 10:10, а оттуда на пароходе пересечь черное и беспокойное Немецкое море, просыпаясь при каждом сильном ударе волны, подслушивая анонимные онейроидные помехи фрагментарных чужих снов, теряя собственные, забывая всё это при появлении первых безжалостных полос рассвета, когда судно войдет в Хук-ван-Холланд.
  
   - Слушай, Киприан, ты выглядишь зеленоватым!
  
  - Не говоря уж о количестве пятен.
  
  - Думаю, я его обниму, чтобы проверить, здоров ли он, - и ряд аналогичных скучных шуток, благодаря Киприану Лорелея, Ноэллин и Фауна таким образом с успехом отвлекались от собственной меланхолии, которая иначе на этом собрании была бы невыносима. Но время отбытия приближалось, словно в соответствии с некой суровой традицией движения, в определенный момент должна была воцариться тишина.
  
   Киприан ждал ужасного приступа, нутром чувствуя, что больше никогда ее не увидит. Он скрывал свою скорбь достаточно долго, чтобы вернуться в свою комнату и там залиться слезами, так будет продолжаться неопределенное время, если не всегда, он надоест всем в радиусе нескольких миль, толпы цыган будут выжимать носовые платки, что-то такое - но он ждал, сначала ждал ночь, потом день (пока ее поезд пересекал каналы, ехал мимо лесистых склонов и дома умалишенных в Оснабрюке, потом в Ганновере она пересела на поезд в Геттинген), потом ждал еще ночь и день, фактически, ждал долго после того, как она покинула Кембридж, но таких приступов тоски больше не было, и вскоре он понял, что какое-то капризное ответвление Судьбы, ему уже знакомое, не обещавшее, а, скорее, отбиравшее, предлагало ему уверенность в том, что ни с чем из 'этого', чем бы это ни предполагалось, нельзя было смиряться.
  
   Высокий черный корпус судна возвышался над ними, словно памятник опасностям моря, никакой очевидной связи с волнами, весело плескавшимися внизу. Пустые такси выстроились в четыре-пять рядов на причале, водители в блестящих черных цилиндрах ждали, пока толпа закончит махать 'счастливого пути' и люди поочередно снова начнут обращать свои взоры к материку, к суше дня, от которого они урвали этот часок.
  
   -Только начал работать, Кейт, вернусь -ты и заметить не успеешь.
  
  - Последние новости: твой старый приятель Р. Уилшир Вайб был столь добр, что назначил мне прослушивание, я пошла, а сейчас получила повторное приглашение, так что, возможно...
  
   - Вот это да! Ужасная новость!
  
   Кэти зарделась:
  
  - Ну, этот Р. В, он не так уж плох...
  
  - Кэти Макдивотт. Ужасные вещи творятся с нашей молодежью, не так ли...
  
  Но гудок парохода зарычал со всей мочи, прекратив всю предотъездную болтовню на причале.
  
  
  Кэти подождала отплытия лайнера, а потом вернулась к портовым сложностям. Она представила себе часы среди гигантских управляемых людьми бакенов, судейских суден, речных станций проверки. Ее родители уплыли из Кова, как все остальные, но она родилась позже и никогда не была на море. Если бы они плыли в будущее, к какой-то неведомой форме загробной жизни, каким было бы это путешествие Далли в обратную сторону? Некое освобождение от смерти и приговор вернуться в детство? Она задумчиво вертела зонтик. Несколько таксистов бросали на нее одобрительные взгляды.
  
  
  Только отплыв достаточно далеко в океан, Эрлис и Далли почувствовали, словно благодаря несоразмерным человеку просторам, на которые они попали, что теперь им разрешено говорить или слушать. Они медленно прогуливались вместе по верхней палубе, рука об руку, порой кивая пассажиркам, чьи шляпы с перьями будоражил морской бриз, избегая стюардов с нагруженными подносами... Дымовая труба вздымалась навстречу ветру, провода антенн пели...
  
   - Понимаю, это, должно быть, шок.
  
   - Ну, и да, и нет. Вероятно, не очень.
  
  - Мерль - всё тот же, знаешь ли.
  
   - Да. Конечно, это всегда было смешанное удовольствие.
  
   - А теперь, Далия...
  
   - А ты, ты говоришь, как он.
  
   Ее мать минуту помолчала:
  -Никогда не знаешь, что произойдет. Я возвращалась с кладбища на Эвклид-Авеню с парой долларов в кармане, подъехал этот Мерль в каком-то безумном старом фургоне, спросил, не хочу ли прокатиться. Словно ждал именно на той стороне улицы, когда я буду проходить мимо.
  
  
  
  - Вы неравнодушны к женщинам в трауре? - не удержалась и вслух спросила Эрлис.
  
  - Почти стемнело, а вы идете пешком. Я имел в виду лишь это.
  
  В воздухе витал запах сырой нефти. Первые велосипедисты лета, в ярких свитерах и кепках, в полосатых носках, шумно проносились с присущим батальону напором по огромной эстакаде на велосипедах 'тандем', которые, кажется, стали городской манией того года. Велосипедные колокольчики звенят без перерыва, сосредоточенный хор всех видов рваной гармонии, громкие, как церковные колокола в воскресенье, но, наверное, более мелкой текстуры. Разнорабочие входили и выходили из дверей салуна, а иногда и из окон. Вязы укрывали густой тенью дворы и улицы, раньше здесь были леса вязов, но это по-прежнему были вязы Кливленда, они делали видимым поток бриза, железные перила вокруг вилл богачей, придорожные канавы, полные белого клевера, закат солнца, начинавшийся рано и задержавшийся надолго, он был столь великолепен, что они с Мерлем, не веря своим глазам, посмотрели на него, а потом друг на друга.
  
  - Только взгляни на это! - она указала черным креповым рукавом на Запад.
  
  - Похоже на закаты моего детства.
  
   - Я помню. Было извержение вулкана, вон там где-то в Ост-Индии, пыль и пепел висели в воздухе, все цвета изменились, это длилось годы.
  
  - Это Кракатау, - кивнула она, словно говоря о каком-то существе из детской сказки.
  
   - Тот корабельный кок, с которым я недолгое время общался, Шорти, он был там, ну, на расстоянии нескольких сотен миль с подветренной стороны, неважно, говорил, что это было похоже на конец света.
  
  - Я думала, что закаты всегда должны быть похожи на этот. И все дети, которых я знала, так думали. Мы думали так некоторое время, пока они не начали снова превращаться в заурядных людей, тогда мы решили, что это - наш недостаток, что-то, связанное со взрослением, возможно, всё остальное должно было исчезнуть так же... к тому времени, когда Берт сделал мне предложение, я не была ни удивлена, ни разочарована тем, насколько мне было всё равно. Наверное, негоже так говорить о покойниках, да?
  
   - Но ты до сих пор - совсем еще ребенок.
  
   -Лучше найди себе новые очки, старичок.
  
   - О, конечно, чувствуй себя настолько старой, насколько захочешь.
  
  Спустя мгновение она села возле него, ее вздымавшийся вдовий наряд был приведен в порядок и открывал аккуратную беременную талию, на которую он сейчас кивнул:
  
   - Когда она должна появиться на свет?
  
   - Наверное, приблизительно в январе. Кто сказал, что это девочка?
  
   - Позвольте взглянуть на вашу руку.
  
   Она протянула руку ладонью вверх.
  
   - Да. Девочка, точно. Если ладонью вниз, тогда мальчик.
  
   - Цыганские разговоры. По виду этого фургона сразу всё ясно.
  
   - О, посмотрим. Положите сюда немного денег, если хотите.
  
   - Вы планируете оставаться здесь так долго?
  
  Вот как всё уладилось, быстрее, чем каждый из них в тот момент заметил. Он никогда не спрашивал у нее, что она делала одна на улице в столь странное время, но она, тем не менее, собралась ему рассказать: долги от проигрыша в фараон, лауданум, лауданум с виски и пивом, безнадежные кредиты и еще более безнадежные кредиторы, семья Берта - Сниделлы с Проспект-Авеню, особенно - сестры, ненавидевшие воздух, которым она дышала, список страданий маленького городка, разросшихся до масштабов Кливленда, за годы своих турне Мерль должен был не раз сталкиваться с ними, но благоразумно выслушал все рассказанные ею подробности, чтобы она достаточно успокоилась для того, чтобы не воспринять его предложение превратно.
  
  - Это - не особняк на Эвклид-Авеню, вы уже, вероятно, заметили, но он теплый и прочный, здесь лично мною сконструированный подвес на рессорах, благодаря которому вам будет казаться, что вы едете по облаку.
  
  
  - Конечно, будучи ангелом, я к этому привыкла.
  
  Но самая яркая часть этого взорвавшегося пламенем неба ее детства была прямо перед ней, ее волосы немного растрепались, и она могла определить по его взгляду достаточно того, что он, должно быть, видел, и оба они замолчали.
  
  Он снимал помещение на Вестсайде. Нагрел для них обоих суп на маленьком примусе, нагревшемся до перерасхода стандартного керосина. После ужина они сидели и смотрели на Равнину, смотрели на реку, в водах которой отражались огни пароходов и газовых ламп, и огни литейных заводов, находившихся на расстоянии многих миль в изгибах и переплетениях Кайахоги.
  
   - Это словно смотреть вниз в небо, - сказала она, сонная после длинного дня.
  
   -Тебе лучше немного поспать, - сказал Мерль. - Тебе и твоей подружке внутри.
  
  
  Он оказался прав насчет фургона. Позднее она вспоминала, что спала там лучше, чем когда-либо прежде, и, наверное, никогда потом. Погода еще была достаточно милосердна и Мерль мог спать снаружи, разложив постельные принадлежности и повесив на бруски водонепроницаемый плащ, хотя в некоторые ночи он шел в город, чтобы достать какие-то адские снадобья, в которых она не разбиралась, и возвращался, когда давно уже светило солнце...когда начала подкрадываться осень, они отправились на юг, через Кентукки в Теннесси, всё время опережая меняющийся год, останавливаясь в городах, о которых она никогда не слышала, всегда у какого-нибудь его знакомого, у какого-нибудь брата-ремесленника, направлявшего его туда, где была работа, это могло быть что угодно от прокладывания кабеля для вагонеток до бурения скважин, вскоре ее успокоила мысль, что даже в трудные времена найдется какая-нибудь работа, она могла сидеть спокойно, просто позволить своим тревогам уйти, посвятить всё свое внимание этому младенцу, который должен был вскоре появиться, однажды она так отчетливо поняла: 'Конечно, это будет не просто 'девочка', это будешь ты, Далли, я видела тебя во сне еженощно, твое маленькое личико, именно твое личико, и когда ты наконец появилась на свет, я, конечно, узнала тебя, ты была младенцем из тех снов...
  
   Преувеличенно терпеливо, немного подумав:
  
   - Да, но там есть еще и вторая часть, при первой возможности ты просто...
  
  
  
  - Нет-нет, Далли, я собиралась вернуться и забрать тебя. Я думала, что у меня есть время, но, кажется, Мерль не стал ждать, просто уехал с тобой, ни слова не сказав, куда.
  
  - Во всем он виноват, хаха.
  
  - Нет, Лука тоже тянул время...приговаривая: 'Да, мы могли бы это сделать' вместо 'Мы это сделаем', но...
  
   - О, так это всё - его вина.
  
   Она стеснительно улыбнулась и покачала головой:
  
   - Никакой пощады, ни тому, ни другому.
  
  Девушка фальшиво ей улыбнулась, но злости больше не чувствовала, позволив Эрлис выполнить работу по составлению мнения о том, что ее дочь по-прежнему не может ее простить.
  
  - Я не пытаюсь тебя одурачить. Когда появился Лука Зомбини, он был первой настоящей страстью моей жизни, как я могла ответить 'нет' на его предложение? С Мерлем - да, у нас бывали мгновения страсти, хотя он, скажу честно, неохотно доказывал свою точку зрения беременной молодой вдове, не столько из учтивости, сколько из-за прошлого опыта - горького, насколько я могу судить.
  
  - Так что вы с Лукой потеряли рассудок в ту же минуту, когда увидели друг друга.
  
  - И до сих пор теряем, если на то пошло...
  
   - Что? Вы двое...
  
  
 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"