Глик Луиза : другие произведения.

Стихи Луизы Глик-2

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  ПЕРВЕНЕЦ (1968)
  
  I ЯЙЦО
  
  ЧИКАГСКИЙ ПОЕЗД
  
  Впереди вся поездка,
  Слегка взболтать: просто Мистер положил голый
  Череп на подлокотник, а ребенок
  Спал, голова на коленях матери. Яд,
  Заменяющий воздух, заполнил всё.
  И они сидели - словно паралич, который предшествует смерти,
  Пригвоздил их на месте. Дорога изгибалась на юг.
  Я видела ее пульсирующую развилку...вшей, копошащихся в волосах этого ребенка.
  
  ЯЙЦО
  
  I
  Все ехали в машине.
  Спали в машине, спали,
  Словно ангелы на песчаных кладбищах,
  Умершие. Мясо недельной давности
  Протухло, горох
  Хихикал в стручках: мы
  Воровали. А потом в Эдгартауне
  Я услышала, как мои внутренности
  Сворачиваются в ловушку ...
  Стирали белье в Атлантическом океане,
  Трогали море солнца,
  Пока бил ключом свет,
  Который мог поглотить воду.
  После Эдгартауна
  Мы повернули обратно.
  II
  Пока вверху и извне
  Стерилизатор свои огромные руки
  Не протянул, хищный,
  К жертве. Внизу
  Капало белое, раздета,
  Открыта для зонда,
  Я видела лампы,
  Отражения сходились в его очках.
  Драмамин. Ты позволил ему
  Ограбить меня. Но
  Доколе? Доколе?
  Мелькали инструменты, я видела,
  Как мое тело расплывается слезой
  На листке бумаги.
  III
  Всегда по ночам я чувствую, что океан
  Жалит мою жизнь. Подходит
  К заливу, входит
  В эту сеть бухт, и дальше. Опасно.
  И дальше, пьянея
  От волн бурбона
  Твоего дыхания,
  Я хмурюсь ...
  На берег выносит рыбу.
  Без чешуи,
  Без плавников, пустые
  Домохозяйства их черепов
  По-прежнему неизменны, свалены
  С другими отходами.
  Чешуйки, Чешуйки. Луны
  Свистят в их ртах
  Сквозь судороги мидий.
  Подсматривающая плоть. И мухи -
  Словно планеты, сжатые раковины
  Звенят вслепую сквозь
  Веронику волн ...
  Существо
  Вылупилось. Смотри. Кости
  Уступают дорогу.
  Темно. Темно.
  Он принес миску, чтобы собрать
  Кусочки младенца.
  
  ДЕНЬ БЛАГОДАРЕНИЯ
  
  В каждой комнате, окруженной безымянным
  Южным парнем из Йеля,
  Была моя младшая сестра, которая напевала мотив из фильма Феллини
  И звонила по телефону,
  Пока мы выносили ее изношенные ботинки,
  Или сидели и пили. Снаружи, с двадцать
  Третьей ступени бездомная кошка
  Паслась у нас на аллее
  В поисках отходов. Царапала ведро.
  Других звуков не было.
  Снова и снова приготовление этого грандиозного утешительного обеда,
  Приближающегося к печи. У моей матери
  Вертел в руках.
  Я смотрела на ее стянутую кожу,
  Словно она скучала по себе молодой, пока крошенный лук
  Шел снегом над заостренной смертью.
  
  НЕ РЕШАЯСЬ ПОЗВОНИТЬ
  
  Жила, чтобы увидеть, как ты отшвыриваешь
  Меня. Эта борьба -
  Словно рыба в сети во мне. Видела, как ты трепещешь
  В моем сиропе. Видела, как ты спишь. Жила, чтобы увидеть,
  Что всё спустили на ветер,
  Отходы. Готово?
  Это живет во мне.
  Ты живешь во мне. Злокачественный.
  Любовь, ты когда-нибудь хотела меня, нет.
  
  МОЯ КУЗИНА В АПРЕЛЕ
  
  Под лазурью неба, присев среди бугристых побегов ревеня на заднем дворе,
  Моя кузина тетешкается с младенцем, шлепает
  По лысой головке. Из окна я вижу их, муслиновый базилик,
  Сияющий кварц, охра парчовой земли
  Эстрагона или передышка в прямоугольной тени
  Гаража. Нервное изумрудное
  Опахало ризомы касается колена моей кузины,
  На котором она катает младенца вверх-вниз.
  Я вяжу свитера для ее второго ребенка.
  Словно через мили обедов не слышно, как ее трясет на кровати
  От ярости, она думает, что лежит здесь уже годы,
  Заперта в этой вспышке гнева...
  Но после сотрясений ее тело приходит в чувство. Среди фиалок,
  Азалий, посреди всё прибывающего сада
  Она проходит с сыном мимо того, ради чего я остановилась,
  Чтобы посмотреть, как распускается бутон на весенней траве.
  
  ВОЗВРАЩЕНИЕ ПОТЕРЯННОГО РЕБЕНКА
  
  Ничто не шевельнется. В ветке сломанный
  Цветок веера колышется,
  Безвольно болтается проволокой, как ее тонкие
  Руки, висят, словно липучка от мух, вертят мальчика...
  Потом, заблокировав входную дверь, язык
  Приколот к жирному клину его вздора, он смотрит,
  Как я нахожу другую комнату, отец висит
  На костылях, ожидая, когда его поднимут...
  Сейчас, выжат из благодарностей, женский лимонад
  В моей чашке. Как бесконечно она швыряет
  Использованные салфетки клинекс в пыль, всегда
  Глядя на мужчину, слыша щелчок,
  Щелчок его мозга - вращающегося пустого валика...
  
  
  ДЕНЬ ТРУДА
  
  Ему требовалось что-нибудь прелестное под рукой,
  Отвез меня в Стэмфорд, Коннектикут, на квази-ферму
  Своих родителей; потом подобрал огромную
  Подружку Чарли, одновременно пытаясь спихнуть меня
  Третьему парню, приехавшему на уик-энд.
  Но в субботу мы еще были парой: провели
  Ее, распластавшись в обширных угодьях,
  Пока трава не поникла
  От сырости. Как я. Дитя атолла Джонстон, я по-прежнему вижу
  Ободранный трилистник, колючий мех репейника и сытые
  Пастбища, извергающие бесконечные колокольчики. Ты сутенер.
  
  РАНА
  
  Воздух окоченел, превратился в корку.
  Из кровати я смотрю
  На сгустки мух, сверчков,
  Прыжки и смех. Сейчас
  Погода - топленое сало.
  Весь день я вдыхаю запах жареного,
  Как нечто неземное. Ты
  Погрузился в книги.
  Ты показываешь, на что способен.
  На стенах моей спальни
  Узор "турецкий огурец", словно набросок
  Зародышей. Я лежу здесь,
  Ожидая его толчка.
  Моя любовь. Мой жилец.
  Кустарник покрывается
  Пухом, цветы и семена.
  Живая изгородь покрывается пухом,
  Семена и лунный свет
  Бормочут сквозь марлю.
  Липкие шторы. Фальшивая возня
  Пары у соседних дверей,
  Я видела, как ты схватил свой бланк.
  Они оба на нембутале,
  Убийственная таблетка.
  А я обездвижена. Обо мне заботятся,
  Просят кивнуть,
  Ты преданно кружишь над моей головой. Я закрываю
  Глаза. Теперь
  Тюрьма стала очевидной:
  Зрелые вещи колышутся на свету,
  Части растений, фрагменты
  Листьев ...
  Ты накрываешь койку
  Простынями. Я не чувствую
  Конца. Никакого конца. Он
  Застрял во мне. Он всё еще жив.
  
  СЕРЕБРЯНАЯ ИГЛА
  
  Моя сестра под мелодию судорог
  Атлантического океана впитывает свет.
  Где-то вдали сплетением водорослей
  Дробилка для мяса и разобщения, пена сквозь браслеты
  Морских птиц. Ветер тонет. Она не чувствует изменений
  Сразу. Это займет время. Моя сестра
  Быстро складывает
  Свое полотенце, поджарившееся, как цыпленок, в огне.
  НАЧАЛО ДЕКАБРЯ В КРОТОНЕ-НА-ГУДЗОНЕ
  Шипастое солнце. Гудзон
  Исчез подо льдом.
  Я слышу стук кости
  Гонимого ветром гравия. Бледный,
  Как кость, свежий снег,
  Пришит, словно мех, к реке.
  Покой. Мы ехали, чтобы вручить
  Рождественские подарки, но шина взорвалась
  В прошлом году. Над мертвыми створками остриженные сосны,
  Снесенные бурей, их ветви обнажены...
  Я хочу тебя.
  
  II КРОМКА
  
  КРОМКА
  
  То и дело, то и дело я привязываю
  Свое сердце к этому изголовью,
  Пока мои волнистые крики
  Становятся всё сильней под его рукой. Ему скучно-
  Я вижу. Не я ли зализывала его взятки, ставила его букеты
  В воду? Сквозь кружева матери я смотрела, как он въезжал
  В пронзенную вертелом печь, из милости осторожен с тесьмой ...
  Чувствую его бедра
  На моих ради детей. Награда?
  Утра, искалеченные этим домом,
  Я вижу, как он поджаривает тост и пробует
  Кофе, воздвигая преграды. Оставшееся - мой завтрак.
  
  БАБУШКА В САДУ
  
  В траве под ивой
  Купели моей дочери копошатся
  Дождевые черви, мир
  Измеряется последовательностью рядов
  Домов без пряностей, нарисованных почти настоящими.
  Укуренное летнее солнце Лонг-Айленда выливает
  Схемы из этих пустых труб на моего внука,
  Визжащего на свою ручку. Я выдержала свою жизнь.
  Рыжий красноднев очерчивает листья дуба,
  И мюленбекия тает от неизменчивых изменений
  Младенца. У моих детей руки их мужей.
  Мой муж обрамлен, закреплен, лысый, как младенец, на их пианино,
  Мой невероятный мужчина. Я закрываю глаза. И вся одежда,
  Которую я разбросала, возвращается ко мне, ложбины
  Моих дочерей исчезают ... они дрейфуют; вижу отклонение от курса,
  Летний хлопок дрейфует, равный воздуху.
  
  ПОРТРЕТЫ ЛЮДЕЙ НА ВОЙНЕ
  
  Потом я опустила штору
  И позволила этой жидкости вытянуть жизнь из бумаги.
  Рассказываю, как. Но вместо
  Демонстрации вам оборудования я сначала поделюсь
  Своим видением: угол курса
  Погрузился в фиксаж, открытая
  Душа неподвижна; видишь, всё сделано быстро
  И с освещением, но дело в том, что никто никогда
  Ни подходит так близко к другому без опыта. Я сделала эти фото
  Людей на войне
  Почти год назад - их объятия были открыты для меня, как
  Язык; танки и дома тем временем в тылу смутно виднелись.
  
  ВДОВА ГОНЩИКА
  
  Элементы поглотила забота.
  Спазмы фиалок растут в грязи,
  Трава, потом птицы и старцы
  Начнут прибывать, отнимая суть
  Юга. Но это неважно. Не больно обсуждать
  Его смерть. Я была готова к этому,
  К разлуке столь долгой. Но его лицо всё еще атакует
  Меня, я слышу звук падения автомобиля снова, толпа застывает на асфальте
  В моем сне. Глядя на него, я чувствую, что мои ноги - как снег,
  Это в конце концов позволит ему уйти,
  Он лежит, высыхает там. Смотри,
  Даже он не сохранил это прелестное тело.
  
  ПОРТРЕТ КОРОЛЕВЫ В СЛЕЗАХ
  
  Так сказал мне однажды отец, поздняя звезда,
  Сын, сказал он мне, сын, и всё это время
  Изумрудное богатство мурлыкало на его мизинце,
  Его плечи тонули в атласе,
  Со своей последней женой, жирной,
  Бесполезной, так глубоко прямолинейно
  Она пыталась обладать мною в Роллс-Ройсе,
  Пока Мюриэл, моя мать, заполняла их лестницу
  Подолом пышного платья
  Перед раздражением вечеринки в саду.
  Где -я! я!- О, свеже-
  испеченные и черные из Мексики - меня заставляли
  Исполнять соло до рассвета,
  Когда музыканты бросили всё, ушли далеко,
  В бассейне сумерки пены, курящие чики....
  До того в неподвижной траве
  Под тентом экс-продюсер моего отца
  Сдувал лепестки на ее вздымавшийся холм,
  Пока мама держала тело какой-то девушки в беспамятстве
  На коленях ... Я не всегда жила так,
  Знаете ли. Но мое расшитое пайетками напыщенное прошлое
  Помогает мне выдержать эти визжащие ночи
  И несчастья. Я не имею в виду тебя. Нет, не тебя, любовь,
  Очаровательны, как те танцоры в парах, взвинченные,
  Как бутафорские марионетки на задней лужайке
  Моего бывшего особняка,
  Где бы он ни был, и кем бы я ни была,
  Когда парни моей матери делали стойку и возбуждались,
  Словно собаки, на меня, делали предложения,
  Женщины уходили со своих мест
  В бешенстве ... Я тоже была горячей штучкой в то время.
  
  СВАДЕБНЫЙ ОТРЫВОК
  
  В наш медовый месяц
  Он пустил нас по воде.
  Был март. Луна
  Накренилась, как прожектор, как
  Его бормотание в моем мозгу -
  Он должен был добиться своего.
  На пляже мокрый ветер
  Храпел ... Я хочу
  Свою невинность. Я вижу,
  Что моя семья застыла в дверном проеме
  Сейчас, неизменная, неизменная. Их рис замерзает
  Вокруг его автомобиля. Он закрыл наши свернутые спальные принадлежности
  В багажнике смеха ради, потом в глубине
  Пучины. Рокуэй. Он тянется ко мне во сне.
  
  МОЙ СОСЕД В ЗЕРКАЛЕ
  
  Месье "ле профессор" в ярко выраженном маразме
  В противоположном углу холла приводит в порядок свое собрание прозы
  И стихотворений. Вернувшись из похода по магазинам
  Не так давно, я заметила, что он остановился порисоваться
  Перед зеркалом на лестничной клетке, высокопарный полупрофиль.
  Невозможно избежать столкновения на лестнице,
  Я подумала, что лучше улыбнуться
  Открыто, словно мы в равных долях
  Невежливости. Но он изобразил кивок
  Вымученный, и бесконечная учтивость поднятой ладони
  Развернулась для приветствия обманного.
  В любом случае, потом в его расписание
  Внесли изменения. Он принимает приветствия без энтузиазма
  Теперь, и, судя по его мусору, ест только овсяные хлопья.
  
  МОЯ ЖИЗНЬ ПЕРЕД РАССВЕТОМ
  
  Иногда ночью я думаю, как мы сделали это,
  Я гвоздем проникла в нее, как сталь, в ее
  Сверхусердие на испещренной полосками контурной
  Карте (потом я ее сожгла), и мне было приятно,
  Я сказала ей - на кухне, нарезая домашний хлеб -
  Она всегда делала слишком много - я сказала ей: "Прости, детка,
  Ты получила свою долю". (Я увидела, что ее краска впиталась в мои волосы)
  Она плакала. Но это всё равно не объясняет мои кошмары:
  Как она вздымается и проникает, словно дрожжевое тесто,
  В дверной проем, вопя: "Это я, любовь моя", еще с живым румянцем
  Спустя столько лет.
  
  ЛЕДИ В ОДИНОЧЕСТВЕ
  
  В уединении, как лентяйка и раковина,
  В Эдгартауне, где Атлантический океан
  Выносит на берег хлам
  С комфортом, просторы песка и педантичное
  Чаепитие, посреди шумихи
  Я сформировала этот кадр на краю,
  Переходя вброд,
  Шаги под грудами перебора:
  Медуза. Но я видела
  Быстрое возвращение просочившегося обратно
  На волне. Рыночный блеск.
  Забитый туристами отель. Стеснительный, близорукий
  Моряк любил меня когда-то, тут поблизости.
  Летний домик, который мы сняли на июль,
  Был чист в том году, оголенная
  Кровля: он еле видел,
  Куда целовать, но всё равно пытался играть
  В крокет с семьей - почти как девушка,
  Распущенные волосы на ее букете
  Цветов в качестве компенсации. Я думала, что забыла.
  Но его призрак все равно
  Проступил в дыму над жарящейся сковородкой.
  Пять лет. Во тьме катапультированное сердце жужжит,
  Как Андромеда. Никто не звонит по телефону.
  
  ПАРАЛИЧ ПОДЗЕМКИ
  
  Некоторое время я думала, что привыкла
  К этому (нога), едва слышала
  Эти тяжелые удары, тяжелые удары
  По дереву, цементу и так далее железных
  Ловушек, я сказала себе, что воспоминания
  Тоже исчезнут, щелкая
  Скакалками и мотоциклом, мотоциклом,
  На котором несется моя сестра, замороженный
  Свет, загибает свое
  Жало во вспышке красного хрома, ярче,
  Чем мои брекеты, или ярче,
  Чем утреннее кружение мимо этой шахты,
  Пылающей мчащимся ужасом, и их тонкие
  Ботинки загораются и загораются, всё эта легкая лайковая кожа.
  
  ПЕСНЯ НЯНИ
  
  Словно меня одурачили. Это кружевное тело смогло забыть,
  Что у меня есть глаза, уши; осмеливается пугать своими парнями ребенка.
  Сегодня в полдень она сказала мне: "Надень на девочку вязаное
  Платье", и улыбнулась. Всего лишь. Просто улыбнулась,
  Уходя. Ее никогда нет здесь. О невинность, твоя детская ванночка
  Засорена сплетнями, твоя мать - тонущий корабль.
  Не порть ее грудь.
  Я слышу, как твой глуховатый и оцепеневший папа хлопочет о своем чае. Спи, спи,
  Мой ангел, свернувшийся клубочком со своим оранжевым медвежонком.
  Кричи, когда ее любовник начнет гладить твои волосы.
  
  СЕКУНДЫ
  
  Страстно желая, так давно блуждая
  Голодным, что у него было - твердость,
  Которая (мой парень недоразвит)
  Всё еще всасывала меня в это кольцо, это благо-
  словение. Хотя я знала, что такое болезнь
  Его: бездельничая в силках,
  Он завязывает шелковую угрозу,
  Потом он выкрутит мою руку, мои слова - мой сын
  Застыл в дверях, видя всё,
  А потом этот быстрый кулак разбил пополам моего единственного
  Ребенка, мою жизнь ... Мне не всё равно, мне не всё равно.
  Я смотрю, как соседи приходят ко мне,
  Со своими взглядами. Сейчас огромное, как торт, их
  Белое лицо парит над чашкой; они улыбаются,
  Утопленницы высасывают свой чай...
  Пусть мой дом поднимется на пепелище этого пожара.
  
  ПИСЬМО ОТ НАШЕГО МУЖЧИНЫ В ЦВЕТУ
  
  Часто восточные маслобойки,
  Изумрудные перья папоротника
  Напоминают ветхий окантованный веер
  Тетушки Рэй, так, должно быть,
  Он порхал в ее золотые дни.
  По краю черника "черноглазая Сьюзен". Но всё
  Хвастовство наружу. Позвольте описать совершенную
  Простоту нашего домашнего хозяйства. Вода
  Строчит с перебоями в обеих раковинах, оставаясь
  Гарантированно льдом без примесей; узор
  На потолке - ярмарка утечек,
  Устраивает вечеринки в нашем доме при любой погоде. Всё скрипит:
  Пол, ставни, дверь. Всё же
  У нас поразительно подходящая обстановка для поддержания
  Нашего морального духа на плаву. И даже Маргарет делает мышиные норы в лепнине
  Достаточно хорошо. Но, друг мой, я не рассказал
  О видении. Прошлой ночью
  Более яркое, чем в любой первый раз, ее белые
  Плечи, обнаженные в безжалостной битве, проткнули меня; я увидел
  Венеру среди этих моллюсков, черновик
  Ботичелли: я не знал прежде столь истинного счастья.
  
  КЕЛЬЯ
  
  (Иоанна от Ангелов, настоятельница монастыря урсулинок, Луден, Франция, 1635 год)
  Это здесь всегда. Моя спина
  Распухает под бельем: Бог
  Повредил меня - сделал
  Непригодной для управления, я правлю.
  Они еще молчат за работой.
  Я иду
  По саду в полдень, кто
  Кто навел морок на мои привычки,
  Потому что мое "я" было пустым... Но ОН сделал это,
  Да.
   Мой Отец,
  Лежа здесь, я слышу,
  Как солнце скрипит по граниту
  В воздух, пока не опускается ночь внутри.
  Я прячусь и молюсь. И рассвет
  Один повсюду, я чувствую пальцы,
  Встряхивающие меня снова, как благо-
  словение, и голую
  Сгорбившуюся гору, успокоенную во тьме.
  
  ОСТРОВИТЯНКА
  
  Сахар я НАЗЫВАЮ тебя. Не
  Путешествовала все эти годы ради этого:
  Ты преследуешь цыпочек в подземных переходах,
  Ночь опустилась на переулки, всё, чтобы
  Сжали так ... Сердце бьется,
  Привязана к стулу.
  Ужин замерзает во тьме.
  Пока я, мой принц, мой принц...
  Твой фрукт загорается.
  Я смотрю, как ты протягиваешь руки к винограду.
  
  ПИСЬМО ИЗ ПРОВАНСА
  
  Помимо фотогеничного прыжка с моста
  Ты найдешь
  Более интересный материал.
  В июле солнце
  Ласкает твой изящный город
  Римских Пап, как всегда, превращая гранит
  В золото. Трущобы спокойны,
  Давясь каплями. Но
  Их дети не абсолютно враждебны:
  Предлагают улыбки
  С периодичностью самой прелестной. Я подарила
  Им шоколадку, подтаявшую на солнце,
  К которой они
  И не прикоснулись бы. Мы слышали, что они живут в любви.
  
  ЗАПИСКА ИЗ ПЕЩЕРЫ
  
  О любовь, ты - неуязвимая птица,
  Мои мышиного цвета
  Алиби висят вверх ногами
  Над доской для ключей
  С ее консервами для приманок,
  У меня нет для них цыплят;
  Мои обманы ползают по полу,
  Словно семьи, но их личинки
  Не покинут это гнездо. Я позволю себе
  Впасть в отчаяние на кровати
  В твоем поместье
  И орошу
  Наше стеганое одеяло,
  Так что гнилой
  Запах этих крадущихся
  Пальцев останется, когда всё будет в прошлом.
  
  ПЕРВЕНЕЦ
  
  Недели проходят. Я кладу их на полки,
  Все они одинаковы, как ободранные жестянки с супом...
  Бобы киснут в своей консерве. Я смотрю на одинокий лук,
  Плывущий, словно Офелия, отвердевший от жира:
  Ты апатичен, тебя перебирают ложкой.
  Что теперь? Ты скучаешь по моей заботе? В твоем саду созревает
  Палата роз, как год назад, когда штатные медсестры
  Привезли меня к алтарю в кресле...
  Ты не мог смотреть. Я видела
  Раскаявшуюся любовь, твоего сына,
  Истекающего слюной в парнике, голодного...
  Мы едим хорошо.
  Сегодня мой мясник вонзает свой дрессированный нож
  В телятину, твою любимую. Я плачу своей жизнью.
  
  ЛЯ ФОРС
  
  Сделала меня той, кто я есть.
  Седая, приклеенная к своей простой
  Кухне, среди костей, среди этих
  Стекающих каплями ив, приседает, чтобы вкрутить
  Лампочку: я забочусь о ее сюжете. Ее гордость
  И радость, она говорит. У меня нет гордости.
  Лужайка редеет: перекормленные,
  Ее поздние розы раздуты от удобрений из кладовки для инструментов.
  Теперь карты разрезаны.
  Она не может есть, не может подняться по лестнице -
  Моя жизнь запечатана. Появляется женщина с гончей,
  Но ей не причинят вреда.
  Я забочусь о ней.
  
  ИГРА
  
  Я живу так уже много лет.
  С тех пор, как он бросил меня - поймал луну, круглую, как аспирин,
  Пока в другом углу холла задушевный шепот
  Мечтателей ... Я вижу, как мое наказание возвращается в свою нору:
  Всюду. Всюду. Должен быть
  Где-то урок. В Женеве ужасная местная девка
  Лежала, ободранная, для отпущения грехов, плева трико
  Прилипла к ее коже. Не помню,
  Как получилось, что я увидела. Место было паскудное. Она села,
  Обдирала свои ноги, пока они не начали стучать. Как Обычаи. Она просто ждет.
  
  III СТРАНА ВОДЯНЫХ ЩИТОМОРДНИКОВ
  
  СТРАНА ВОДЯНЫХ ЩИТОМОРДНИКОВ
  
  Рыбьи кости вышли из волн Хаттераса.
  Были и другие знаки того,
  Что Смерть преследует нас в воде, преследует
  На суше: среди сосен
  Развернувшийся водяной щитомордник валяется на мху,
  Выращенный в загрязненном воздухе.
  Рождение, а не смерть - тяжкая потеря.
  Я знаю. Я тоже оставила свою кожу там.
  
  ЧУДОМ ВЫЖИВШИЕ В НАНТАКЕТЕ
  
  I
  Здесь, в Нантакете, крохотная душа
  Сталкивается с водой. Всё же этот элемент - не чужеродная суша;
  Я воспринимаю воду как продолжение моего разума,
  Беспокойную часть, и волны, и волны разума,
  Когда в Нантакете они бились в приступе эпилепсии
  На обнажённом берегу. Я вижу
  Фигуру в шали во сне. Она говорит: "Наши жизни -
  Звенья между чудом рождения
  И чудом смерти. Я - святая Елизавета.
  В моей корзинке ножи".
  Проснувшись, я вижу Нантакет, знакомую землю.
  II
  Проснувшись, я вижу Нантакет, но этим колоколом
  Голоса я могу подать тебе знак о невидимых землях:
  На третью ночь начался
  Ураган; моя святая Елизавета не пришла,
  Ничто не могло спасти арендованное
  Судно от предначертанного конца. Волны вгрызались,
  Молнии швыряли в мою хрупкую мачту,
  Она полетела вниз, я - вслед за ней. Об этом не говорят,
  Но кости, превратившиеся в кораллы, всё еще чувствуют запах
  Посреди заброшенных сокровищ. Я - прошлое,
  Которое ты слышишь в раковине.
  III
  Прошлое, которое ты слышишь в раковине, рев,
  Это настоящее дно: бесславный штиль. Доктор,
  Захлопнув дверь, усадил меня, убрал подальше
  Канаты, огнестрельное оружие, и с большими надеждами
  Пообещал, что святая Елизавета несет
  Лишь продукты или цветы для благотворительности, и я не погребена
  Под островом для отпусков Нантакет, где
  Пляжные животные живут в относительной совместимости и мире.
  Мухи, улитки. Во сне я видела этих
  Существ как любезных ангелов земли и воздуха.
  Когда рассвет приходит к морю.
  IV
  Акры сияющей белой глины в Нантакете,
  Я не запомнила бы иначе, но у меня был медальон
  С волосами моего любовника внутри,
  Я шла, как невеста, несла его внутри.
  С этой отмели простирается
  Милосердие моря.
  Мой первый дом будет построен на этих песках,
  Мой второй дом будет построен в море.
  
  ПАСХАЛЬНЫЙ СЕЗОН
  
  Почти нет звука...только повторяющиеся колыхания
  Кустарника, благоуханный жар наполняет
  Наш берег. Я видела всё растущий поток людей с пальмовыми ветвями.
  В Уэстчестере, крокус растет, как рак.
  Это будет моя смерть, я чувствую листья уже близко,
  Грозящие со всех сторон и сверху.
  Это не на самом деле. Зеленая семянка, капризный голубь
  Спускающейся почки. Всё остальное воскресает.
  
  ЛОСКУТЫ
  
  У нас коды
  В домах. Как
  Замки: они говорят,
  Что мы никогда не закрываем
  Свои двери для тебя.
  И никогда не закрывали.
  Их кровать
  Стояла, чистая, как ванна...
  Я ходила мимо нее каждый день
  Двадцать лет, пока
  Не нашла свой путь. Моя работа по дому
  Отмечала время. Вклеивая
  Реликвии в альбомы, я видела
  Себя в семь лет, я изучала
  Расстояние на колене мамы.
  Мое любимое фото -
  Отцу почти сорок,
  Растроган,
  Глядя в пустое лицо своего первенца.
  Необычное чудо.
  
  ДОМ НА ДЕРЕВЕ
  
  Ведра склоняются на цепи, прогнившие,
  Где был колодец,
  Ополоснут болотом, повсюду вокруг
  Ракеты камыша на Оленьем острове
  Среди покрытых инеем сфер кислоты: сбор ягод.
  Весь день я смотрела, как земля врезается
  В океан. Это случилось давно
  И потерялось - чего не было - капли дамбы
  Идут своими путями или тонут, ползет вода.
  Немного осталось. Прохожу мимо окна, в котором
  Базилик моей матери топили
  В салате, я вижу наш сад, бальзамин
  Брал в тиски своих птиц. Базилик цвел
  В небрежении. Откройте мою комнату, деревья. Дитя идет.
  
  МЕРИДИАН
  
  Звук Лонг-Айленда
  Спит: ветер
  Не шелестит в заливе
  В затухающем свете,
  Когда лавируют,
  Исчезая, два воскресных парусника,
  Поджидают,
  Паралич или смерть,
  То или другое, и высушенное солнце
  Капает сквозь насекомых сросшихся
  В туман, москиты
  Пульсируют над илистым океаном.
  
  ПОЗДНИЙ СНЕГ
  
  Семь лет я наблюдала, как леди из соседней квартиры
  Гуляла со своим опустошенным супругом. Однажды в мае он оглянулся и увидел
  Куколку, выходящую из своего кокона "клинекс":
  Он забыл, что это. Но в приятные дни она
  Прогуливалась с ним туда-сюда. И напевала ему.
  Он булькал из своей инвалидной коляски, в конце концов
  Умер прошлой осенью. Думаю, птицы вернулись
  Слишком рано в этом году. Неуклюжие увальни
  Погибли под снегом. Но всё равно,
  Она была не молода и сама. Это, должно быть, вредило ее ногам -
  Необходимость толкать его вес таким образом. Поздний снег обнимает
  Дерево дроздов. Я вижу, что он пошел. Мама-птица чахнет на яйцах.
  
  ВО ФЛОРИДУ
  
  В облаках парили на юг,
  Мимо порочных маленьких домиков, спустились
  На землю. Проехали Каролину, где
  Всё расцветало
  Под их пульсирующими облаками, нас кормили
  Мясным ассорти бесплатно. Мы сделали выбор.
  Внизу времена года извивались: года
  Катились назад в жестяную коробку,
  Как кинопленка, и закралась ошибка,
  В масштабах, беззвучно. Вывески
  Зажглись. Наведя мосты,
  Старик дергается во сне. Его разум
  Станет тверд в свое время. Его здоровье
  Встретит его на конечной.
  
  КОРАБЛЬ РАБОВ
  
  Сэр: совершая плавание ради выгоды,
  Возле Портсмута мы
  Не справились. Все ветра,
  Кажется, восстали против нашего курса, каждый день экипаж требует
  Свежую женскую
  Плоть, или кровь снова. Никакой прибыли
  Не накопили: на этот раз я боюсь не без оснований. Других
  Новостей нет. Неделю назад
  Мы атаковали торговое судно, везущее африканцев,
  Я знал, что это во имя короля, но их кожа вселила страх в души
  Моих людей - против моей воли они взобрались на судно и в медленном
  Рассвете Джорджии украли все
  Запасы золота, и убили этот живой груз.
  
  СОЛНЦЕСТОЯНИЕ
  
  Лезвие июня. Солнце
  Добреет. Птицы утопают в рыданиях чистого воздуха,
  Упакованные в клети с берега ... Не
  На самом деле. Не на самом деле. Я вижу зернь,
  Заливающую экран. Снаружи, расчищая
  Свинарник, хозяйский приплод
  Сосет молоко своего фаршированного монстра, время
  Было. А теперь начинается конец:
  Расфасованные слова. Он урчит о своей потребности снова.
  Всё остальное - пустота. Пьяная до
  Бесчувствия, она идет неверной походкой к дверному замку
  Сквозь паутину узорчатых ромбов. Рождество на часах,
  Год точен,
  Ужасное восхождение, закончившееся во льдах.
  
  БУХТА
  
  Слова покинули меня. Камень, путешествующий в океане,
  Возвращается бирюзой, мелкие животные мерцают в тумане
  Водорослей, словно та или иная последовательность
  Плодов, побрякивающих с совершенной утонченностью гнилого винограда.
  Я знаю, что просачивается сквозь мои пальцы.
  В Хаттерасе камни были пропитаны грязью.
  Закат сочился, как кровь из стейка,
  Тонул, и мой спутник переплел свои пальцы
  С моими. Вудс-Хол,
  Эдгартаун, Виноградник под дождем,
  Виноградник не под дождем, дождь
  Дымится, как снег в Вустере, как газ в краю
  Угля. Трава и золотарник приходят ко мне,
  Молочай накрывает меня и камыш. Но у этой загадки
  Нет названия: я видела слепого младенца, пытавшегося
  Ухватить кулачками завитки
  Волос своей матери, но хватавшего воздух. Воздух горит,
  Водоросли свистят в своем резервуаре...
   В волнах, у кромки земли,
   До появления летящей к смерти солнечной колесницы
   Мне снилось, что я боюсь, и сквозь гул
   Птиц, гул, ураган отходящей осоки
   Пришла к опасному затишью.
   Белые водоросли, белые скальпы белых волн
   Растворяются в уничтожающем свете.
   И только я, Седрах, возвращаюсь живым и в добром здравии.
  
  САТУРНАЛИИ
  
  Год сворачивается. Волчица отнимает сосок,
  Военная пища в империи -
  Восковой муляж обеда, вечный город.
  Сейчас наша перемена блюд. Все
  Явившиеся властители - не из Рима: сейчас на севере грошовый
  Верцингаторикс оттачивает свою волю. Звезда
  Родилась. Цезарь
  Храпит на своем насесте в Сенате.
  Это история. Лед забивает трубы: мой друг,
  Я просыпаюсь на мороз
  Мраморных и холодных мужчин, принимаемых, как предзнаменования
  Здесь. Мифические соглашения. Весь жребий
  Для комфорта, избегают молиться своим творениям,
  Прихорашиваясь для Приговора. Приговор не исполнен. Один год,
  Двадцать - мы потеряны. В этом месяце начинаются празднества.
  Символические рабы сосут молоко этой сочащейся дичи, которую мы предлагаем,
  Для обеспечения благоденствия.
  
  ДОМ НА БОЛОТЕ (1975)
  
  С ЛЮБОВЬЮ И БЛАГОДАРНОСТЬЮ
  КАРЕН КЕННЕРЛИ
  ТОМ ГИЛСОН
  ЭЛЕН БРАЙАНТ ВОГТ
  
  I ВСЕ РЕЛИКВИИ
  
  ВСЕ РЕЛИКВИИ
  
  Даже сейчас этот пейзаж собирается воедино.
  холмы темнеют. Волы
  спят в своих голубых хомутах,
  поля обобраны
  до нитки, снопы
  связаны ровно и свалены у дороги
  среди пятилистников, зубастая луна восходит:
  Это бесплодие
  урожая или морового поветрия.
  И жена высовывается из окна,
  протягивает руку, словно чтобы заплатить,
  и зернышки
  отдельные, золото, зовет:
  "Иди сюда,
  Иди сюда, малыш",
  И душа выползает из дерева.
  
  ПРУД
  
  Ночь накрывает пруд своим крылом.
  под окольцованной луной я вижу
  твое лицо, плывущее среди пескарей и маленьких
  гулких звезд. В ночном воздухе
  поверхность пруда - металл.
  Внутри твои глаза открыты. В них
  память, которую я узнаю, словно
  мы были детьми вместе. Наши пони
  паслись на холме, они были серыми
  с белыми отметинами. Теперь они пасутся
  с мертвыми, которые ждут,
  как дети, под своими гранитными нагрудниками,
  прозрачные и беспомощные:
  Холмы далеко. Они возвышаются,
  чернее, чем детство.
  О чем ты думаешь, лежа так спокойно
  под водой? Когда ты смотришь так, я хочу
  прикоснуться к тебе, но не касаюсь, видя,
  как в другой жизни мы были крови одной.
  
  ГРЕТЕЛЬ ВО ТЬМЕ
  
  Это мир, который мы хотели.
  Все, кто мог бы увидеть нас мертвыми,
  мертвы. Я слышу крик ведьмы,
  разрывающий лунный свет, как лист
  сахарный: Божье воздаяние.
  Ее язык сгорает, как газ...
   Теперь, вдали от рук женщины
  и памяти о женщине, в лачуге своего отца
  мы спим, и никогда не голодны.
  Почему я не забываю?
  Мой отец закрывает дверь на засов, не впускает зло
  в этот дом, и прошли годы.
  Никто не помнит. Даже ты, мой брат,
  летние дни, когда ты смотрел на меня так,
  словно собираешься уйти,
  хотя этого никогда не произошло.
  Но я убила ради тебя. Я видела вооруженные ели,
  языки пламени из сияющей печи.
  Ночи, когда я оглядывалась, чтобы ты обнял меня,
  но тебя не было здесь.
  Я одна? Шпионы
  шепчут в тишине, Гензель,
  мы всё еще здесь, и это на самом деле, на самом деле,
  этот черный лес и пламя всерьез.
  
  МОЕЙ МАТЕРИ
  
  Было лучше, когда мы были
  вместе в одном теле.
  Тридцать лет. Пряталась
  за зеленым стеклом
  твоих глаз, лунный свет
  заполнял мои кости,
  когда мы лежали
  на большой кровати во тьме,
  ожидая моего отца.
  Тридцать лет. Он закрыл
  твои веки
  двумя поцелуями. А потом весна
  пришла и отняла у меня
  абсолютное
  знание нерожденных,
  оставив кирпичное крыльцо,
  на котором ты стоишь, заслоняя
  глаза, но сейчас
  ночь, луна
  висит на буке лесном,
  круглая и белая среди
  маленьких оловянных символов звезд:
  Тридцать лет. Топь
  растет вокруг дома.
  Облака спор летают
  Под облаками, плывут сквозь
  марлевые вибрации флоры.
  
  АПХИПЕЛАГ
  
  На десятый год мы увидели безграничный свет, освобождение
  островов, замкнутых в воде. Мы взяли курс на него.
  Одиннадцать месяцев мы дрейфовали, на двенадцатый
  забрели в кроткую океанскую бухту. Мы готовились к миру.
  Шли недели. А потом капитан увидел
  закрывающийся рот, обозначавший наш порт - нас
  пожирали. Голоса перемешались. Вода
  ухмыляется нашему кораблю, наша усохшая команда выбирала
  один из двух вариантов: безумие или самоубийство. На двенадцатый год
  капитан называет свое имя, в нем нет смысла, и экипаж
  вопит от отчаяния.
  
  ВОЛХВЫ
  
  На край земли, сквозь неприкрашенное
  начало зимы они продолжают свое путешествие.
  Сколько зим мы уже видели, так сложилось,
  смотрели на один и тот же знак, всё удаляющийся, пока они проходили
  по городам, возникающим на пути, их золото
  выгравировано в пустыне, и до сих пор
  хранит наш мир, это
  Мудрость, приди взглянуть в урочный час -
  ничего не изменилось: крыши, хлев,
  сияющий во тьме - всё, что они хотели видеть.
  
  ИРГА
  
  Тому
  1. Дерево
  Всё здесь -
  светящаяся вода, запечатленное деревце
  соответствует, ветка за веткой,
  удлиненному
  дереву в объективе, словно
  на фоне зеленого отравленного пейзажа.
  2. Скрытое изображение
  В течение года он смотрел в объектив на дерево,
  пока, сквозь солнечный свет, чистый, как никогда после, увидел
  время года, начало весны, воздействие на эти ветви,
  ее белые цветы, которые взгляд
  удерживает: глубоко в мозгу
  ирга чеканит свои листья в этом контексте,
  среди памятников, непрерывных в этих застывших формах,
  словно превратились в выдержанное вино,
  корни, скалы, и всё, что отмирает.
  
  ВЕСТНИКИ
  
  Тебе надо просто подождать, они тебя найдут.
  Гуси летят низко над топью,
  их отражения блестят в черной воде.
  Они тебя найдут.
  И олени-
  как они красивы,
  словно их тела не мешают им.
  Они медленно перетекают в открытое пространство
  сквозь бронзовые ширмы солнечного света.
  Почему они стоят, застыв,
  если не ждут?
  Почти неподвижны, пока их клетки не начнут ржаветь,
  кустарники дрожат на ветру,
  приземистые, без листьев.
  Просто надо позволить этому произойти:
  этот крик - освобождение, освобождение - как луна,
  вырванная из земли и поднявшаяся,
  полная в своем кругу стрел
  пока они не предстанут перед тобой,
  как мертвецы, обремененные плотью,
  раненая, возвышаешься над ними.
  
  УБИЙЦА
  
  Ты называешь меня здоровой, душевнобольной -
  я говорю тебе: мужчины
  зловеще ухмылялись себе, она видела.
  Она была моей дочерью. Она укорачивала
  свою юбку, пока ее бедра не стали
  длиннее, пока раздвоенный язык не проскользнул в ее мозг.
  У него был ее запах. Страх
  препятствует красоте, но у нее не было страха. Она говорила
  пустую чушь, она сдала в аренду
  свое пламя Аду: Поверенный, солнце,
  не прочь поглотить Деву пятнадцатого дня.
  Это было словно вспоротая рыба. А потом пятно
  растворилось, и Бог воцарился в ее теле.
  
  ЦВЕТУЩАЯ СЛИВА
  
  Весной с черных ветвей цветущей сливы
  дрозд-отшельник передает свое обычное
  сообщение о выживании. Откуда такое счастье приходит,
  пока соседская дочь ищет скрытый смысл в этом пенье
  и подпевает? Весь день она сидит
  в частичной тени сливы, пока мягкий ветер
  бросает на ее непорочные колени цветы, зеленовато-белые,
  белые, не оставляя отметин, в отличие
  от фруктов, которые нарисуют
  расплывающиеся темные пятна на более тяжелых ветрах летом.
  
  РОЖДЕСТВЕНСКОЕ СТИХОТВОРЕНИЕ
  
  Вечер
  рождения Бога.
  Поют
  и золотые инструменты
  ангелы приносят
  в хлев, их крылья
  ни белые,
  ни восковые, ни мраморные. Так
  их запечатлели:
  лощеные,
  скрупулезно точные в бесстрастном воздухе,
  они поднимают свои арфы,
  животные собираются так же,
  агнцы и все испуганные
  шелковистые цыплята ... И Иосиф
  рядом, прикасается
  к щеке, это означает,
  что он плачет.
  Но какой он крохотный, извлечен
  из полости жизни своей матери,
  сырая плоть спелената
  льном, звезды смиряют свет
  для услаждения его органов чувств,
  для которых нет украшения.
  
  ОСЕНИ
  
  Кейт Алтхаус
  
  Утро дрожит в терновнике: над распускающимися подснежниками
  в росе, словно маленькие девственницы, куст азалии
  выпускает первые листочки, и снова весна.
  Ива ждет своей очереди, берег
  покрыт слабым зеленым пушком, будущим
  дерном. Только я
  не участвую, я
  отцвела прежде. Я больше не молода. Что
  с того? Лето приближается, и долгие
  затухающие дни лета, в которые я начну
  великое стихотворение о среднем возрасте.
  
  НАТЮРМОРТ
  
  Отец обнял Терезу.
  Она зажмурилась. Я засунула большой палец
  в рот: мое пятое лето.
  У лесного темно-пунцового бука
  спаниель дремлет в тени.
  Никто из нас не отводит глаз.
  На другом краю лужайки, в полуденном свете моя мать
  стоит за объективом своей камеры.
  
  К ДЖЕЙН МАЙЕРС
  
  Живица растет в сырой канаве
  и приклеивает два зеленых побега к мертвой
  березовой лозе. Опасная красота -
  и вот уже Джейн откапывает
  свои разноцветные теннисные туфли,
  одна пурпурная, другая - желтая, как большие крокусы.
  И у прачечного аппарата
  Бартлеты в своем опрятном дворе -
  словно им
  не надоело, не надоело
  слышать в кустах
  нежную арфу бриза,
  нарциссы, которые собрались толпой и шумят.
  Смотри, как василек рассыпается, грязь
  подавляет семена.
  Месяцы, годы, потом затупившееся лезвие ветра.
  Весна! Мы умрем!
  А сейчас апрель поднимает свое знамя с цветами,
  и сердце
  раскрывается, чтобы принять этого врага.
  
  БЛАГОДАРНОСТЬ
  
  Не думай, что я не благодарна тебе за твою маленькую
  доброту ко мне.
  Мне нравится маленькая доброта.
  На самом деле я предпочитаю ее более
  солидной доброте, всегда наблюдающей за тобой,
  как большое животное на коврике,
  пока твоя жизнь не сведется
  к пробуждениям каждое утро
  судорожным, и яркое солнце сияет клыками.
  
  СТИХОТВОРЕНИЕ
  
  Ранним утром, таким, как сейчас, мужчина склонился
  над письменным столом.
  Медленно поднимает голову: женщина
  появляется, несет розы.
  Ее лицо плывет на поверхности зеркала,
  помеченное зелеными спицами стеблей роз.
  Это форма
  страдания: всегда прозрачную страницу
  подносят к окну, пока ее вены не проступят,
  как слова, наконец наполненные чернилами.
  И я должна понять,
  что связывает их воедино,
  или держит в сером доме, надежно закрепленном на месте сумерками,
  потому что я должна войти в их жизни:
  весна, грушевое дерево
  покрыто пленкой слабых белых цветов.
  
  ШКОЛЬНИКИ
  
  Дети идут со своими маленькими ранцами.
  Всё утро матери работали,
  чтобы собрать поздние яблоки, красные и золотые,
  как слова чужого языка.
  А на другом берегу
  те, кто ждет у огромных прилавков,
  чтобы получить эти дары.
  Как аккуратны они - эти гвозди,
  на которые дети повесили
  свои пальто из голубой или желтой шерсти.
  И учителя будут учить их в тишине,
  и матери будут очищать сады, чтобы найти выход,
  подтягивая к себе серые ветви фруктовых деревьев,
  на которых так мало боеприпасов.
  
  ЖАННА Д"АРК
  
  Это было в полях. Деревья зеленели спокойно,
  свет проникал сквозь листья, говоря
  о великой милости Христа: я слышала.
  Мое тело отвердело, превратилось в доспехи.
   С тех пор, как стражники
  швырнули меня во тьму, я молюсь Богу,
  и теперь голоса отвечают, что меня должны
  превратить в огонь по замыслу Божьему,
  преклоняю колени,
  дабы благословить моего Короля и возблагодарить
  врага, которому я должна свою жизнь.
  
  ОТЪЕЗД
  
  Отец стоит на железнодорожной платформе.
  Его глаза полны слёз, словно лицо,
  мерцающее в окне - это лицо человека,
  которым он был когда-то. Но другой об этом забыл;
  посмотрев, мой отец отворачивается,
  тень закрывает его лицо,
  возвращается к своему чтению.
  В своей глубокой шахте
  поезд ждет, выдыхая золу.
  
  БЛИЗНЕЦЫ
  
  Во мне есть душа,
  она просит,
  чтобы ей дали тело.
  Она просит,
  чтобы ей дали голубые глаза,
  череп, покрытый
  черными волосами,
  сформированный
  и отсоединяющийся.
  Так что прошлое проявило
  дом, полный
  астр и белой сирени
  дитя
  в хлопчатобумажном платье,
  лужайка, темно-пунцовый бук -
  такую из моих собственных жизней
  я отбросила - солнечный свет
  крошится на занавесках
  и плетеные стулья
  не накрытые, зима за зимой,
  когда звезды наконец-то
  уплотнились и выпали снегом
  
  II ЯБЛОНИ
  
  ПРЕДПРИЯТИЕ
  
  Тьма поднимается, представь, в твое время.
  Вот и всё - ты заключена на окаренном барке, дрейфующем
  в качающихся волнах, в полях, наводненных хлопком.
  Ты свободна. Река под плёнкой лилий,
  кустарник появляется, выстрелы сгущаются в ладонь. И сейчас
  весь страх отступает: свет
  присматривает за тобой, ты чувствуешь добрую волю волн,
  руки распростерты над водой; Любовь,
  поворот ключа. Выйди за свои пределы -
  это Нил, солнце сияет,
  куда бы ты ни повернула, всюду счастье.
  
  ГРАНАТ
  
  Сначала он отдал мне
  свое сердце. Это был
  красный фрукт со множеством
  семян, кожура
  жесткая, непривлекательная.
  Я предпочла
  голодать, как
  меня учили.
  Потом он сказал: "Взгляни,
  как выглядит мир, вспоминая
  о своей матери". Я
  смотрела под его ладонь:
  Что она сделала
  с цветом и ароматом?
  Тогда он сказал: "Теперь
  это женщина, которая любит
  из мести", добавив:
  "Учти, что она в своей стихии,
  деревья поворачиваются к ней, целые
  деревни гибнут
  в Аду,
  кусты все равно
  горят грантами".
  После чего
  он разрезал один и начал
  пить его сок. Когда он поднял глаза наконец,
  его взгляд говорил: "Моя дорогая,
  ты - своя собственная
  женщина, наконец-то, но присмотрись
  к этому горю, которое твоя мать
  выставляет на показ над нашими головами,
  помня,
  что ей не предложили эти глубины".
  
  BRENNENDE LIEBE
  
  -1904
  
  Дражайшая любовь моя: Розы цветут снова,
  кремовые и розовые, по бокам мощеной аллеи.
  Я гуляю среди них с белым зонтиком,
  когда солнце опаляет овальные площадки, похожие на бассейны
  в траве, ивы и сад
  скульптур. Так проходят дни. В погожее время
  я пью чай под вязом
  вполоборота, словно ты рядом со мной, говоришь:
  "Цветы, которые могут отнять твое дыхание..."
  И всегда на подносе
  роза, и всегда солнце ставит клеймо на реке,
  и мужчины в летних костюмах из льна, и девушки,
  их юбки сужают круги тени... Минувшей ночью
  мне приснилось, что ты не вернулся.
  Сегодня ясно. Маленькая горничная поставила в серебряный кубок
  в форме лебедя розы у моего изголовья,
  среди них тёмно-красная, которую называют Brennende Liebe,
  мне она кажется столь красивой.
  
  АВИСАГА
  
  1.
  По слову Господа сродники Давида
  пошли в Ханаан:
  Было ясно,
  что царь умирает,
  говорили,
  прямо сейчас,
  так что мой отец повернулся ко мне и спросил:
  "Много ли я просил у тебя?",
  на что я ответила:
  "Ничего",
  насколько я помнила.
  Солнце поднялось с его плеч:
  синий воздух, пустыня, маленькая
  желтеющая деревенька.
  Когда я вижу себя,
  я словно до сих пор там,
  у колодца, всматриваюсь
  в тыкву-горлянку, наполовину заполненную
  водой, темная коса
  царапает левое плечо, увековечено,
  но лицо
  лишено характерных черт,
  о чем не говорили.
  Она выглядит как человек, ищущий
  великой разрушающей страсти:
  Они взяли меня такой, как была.
  Ни один из сродников не притронулся ко мне,
  ни один из рабов.
  Ни один не притронется ко мне теперь.
  2.
  В повторяющемся сне мой отец
  стоит в дверях в своей черной мантии,
  велит мне выбрать
  одного из поклонников, каждый из которых
  будет называть мое имя один раз,
  пока я не подам знак, подняв руку.
  По сигналу отца я начинаю слушать,
  жду не четыре слога "Ависага",
  а два слова "любовь моя".
  Говорю тебе, если моя собственная воля
  принуждает меня, мне не спастись.
  Во сне, в полутьме
  каменного дома они были
  так похожи. Иногда мне кажется,
  что голоса были
  идентичны, и что я подняла руку
  в основном от усталости. Слышу слова отца:
  "Выбирай, выбирай". Но они не были похожи,
  выбрать смерть - да, я могу,
  надеюсь, только смерть тела.
  12. 6. 71
  Ты отвернулся от меня,
  мне снилось, что мы
  у пруда меж двух гор.
  Была ночь.
  Луна пульсировала в патроне.
  Где ели истончились,
  три оленя проснулись и вышли из убежища,
  и я услышала свое имя,
  не произнесенное, а выкрикнутое,
  так что я протянула руку к тебе,
  но пелена была льдом,
  они бросались ко мне,
  те, кого тоже
  приобщили к тьме.
  И снег,
  не прекращавшийся с тех пор,
  пошел.
  
  СТИХОТВОРЕНИЕ О ЛЮБВИ
  
  Всегда есть что-то, сделанное из боли.
  Вязание твоей матери.
  Она выворачивает шарфы всех оттенков красного.
  Они были на Рождество, и они согревали тебя,
  пока она выходила замуж снова и снова, и брала тебя
  с собой. Как это могло работать,
  когда все эти годы она хранила свое вдовье сердце,
  словно мертвые возвращаются.
  Не удивительно, что ты на том пути, на котором ты сейчас,
  боишься крови, твои женщины -
  словно одна кирпичная стена за другой.
  
  ТРОПИНКА В НОРТВУДЕ
  
  Что касается меня,
  мы там, где были,
  на тропинке
  в тот день:
  сейчас
  октябрь, я вижу,
  как солнце тонет,
  рисуя
  наши параллельные
  тени. И ты,
  например, о чем
  ты думал, столь
  внимателен к своим
  туфлям? Я вспоминаю,
  мы говорили о
  твоей машине
  всю дорогу
  в лесу:
  увядая, лаконос
  раскинул ветви
  с пурпурными ягодами - так
  желание вызывает
  любовь.
  Но выбор всегда
  был у двоих,
  зависимость,
  как ты сказал,
  во тьме ты сводился
  к потребности,
  ты сделаешь это снова.
  
  КОСТЕР
  
  Если бы ты умер, когда мы были вместе,
  Я ничего не хотела бы от тебя.
  Сейчас я думаю о тебе, как о мертвом, так лучше.
  Часто в холодные ранние утра весны,
  когда, с первыми листьями,
  всё мертвое входит в мир,
  я сооружала костер для нас из ветвей сосны и яблони;
  снова и снова
  пламя вспыхивало и слабело,
  настала ночь, в которую
  мы увидели друг друга так ясно.
  И в эти дни мы умиротворены,
  как раньше,
  в высокой траве,
  в зеленых вратах и тенях леса.
  И ты никогда не говоришь:
  "Оставь меня",
  потому что мертвые не любят одиночество.
  
  КРЕПОСТЬ
  
  Сейчас нет ничего. Учить
  урок после болезни
  было проще. В отеле Господа
  мое имя и номер пришиты к вене,
  как Марсия вливает корректирующий воздух
  в Пласида. Я могу дышать
  снова. Я смотрю на гору в осаде
  льда, уступающего подземным темницам,
  на печи, заполненные женами. Я понимаю.
  Они собирают волосы в узел, включают свою
  музыку, напевая под нос, ночная
  медсестра разглаживает униформу. Это
  правильная боль. Свет выключен. Любовь
  формируется в человеческом теле.
  
  ВОТ МОЯ ЧЕРНАЯ ОДЕЖДА
  
  Теперь я думаю, что лучше не любить никого,
  чем любить тебя. Вот моя черная одежда,
  усталые ночные рубашки и халаты, протертые
  во многих местах. Почему они должны висеть без дела,
  словно я собиралась ходить голой? Тебе нравилась я
  в черном: дарю тебе эти вещи.
  Ты захочешь касаться их губами, перебирать
  пальцами тонкое
  нежное белье, а мне
  оно не понадобится в моей новой жизни.
  
  ПОД СОЗВЕЗДИЕМ ТЕЛЬЦА
  
  Мы стояли на причале, ты очень хотел,
  чтобы я увидела Плеяды. Я видела
  всё, кроме них.
  Теперь я буду следить. На небе ни облачка: звезды
  появляются, даже невидимая сестра. Покажи мне, куда смотреть,
  словно они останутся на месте.
  Наставляй меня во тьме.
  
  ПЛОВЕЦ
  
  Ты сидел в ванной.
  Песок не взбалтывался, мертвые
  ждали в океане.
  Потом вода из крана
  затопила тебя,
  сапфировая и изумрудная.
  Пляж
  тот же, каким ты его нашел,
  завален предметами.
  Меня привели сюда,
  Я роюсь в них,
  ракушки и кости, я не довольна.
  Меня остановило твое тело.
  Вдали ты оглянулся:
  ветер в тихой траве
  превращается в человеческий язык,
  и тьма приходит,
  длинные ночи
  переходят в неподвижную тьму.
  Лишь море шевелится.
  Принимает цвет оникса и марганцовки.
  Если ты здесь, это освободит тебя,
  словно в покорных волнах
  я видела твое изношенное лицо,
  твои длинные руки тянулись к берегу.
  Волны наступают,
  мы плывем вместе.
  
  ПИСЬМА
  
  Ночь в последний раз.
  В последний раз твои руки
  собираются на моем теле.
  Завтра будет осень.
  Мы будем вместе сидеть на балконе,
  смотреть на сухие листья, дрейфующие по деревне,
  словно письма, которые мы сожжем,
  одно за другим, каждый в своем доме.
  Такая тихая ночь.
  Только твое бормотание:
  "Ты мокрая, ты хочешь",
  и ребенок
  спит, словно не родился.
  Утром будет осень.
  Мы будем гулять вместе в маленьком саду
  среди каменных скамеек и кустарников,
  укрытых туманом,
  словно мебель, оставленная на долгое время.
  Смотри, как листья дрейфуют во тьме.
  Мы сожгли всё,
  что было написано на них.
  
  ЯПОНСКАЯ АЙВА
  
  Деревья цветут
  на холме.
  На них
  большие одинокие цветы,
  японская айва,
  словно ты пришел ко мне
  по ошибке,
  принес эти цветы,
  сорвав их
  с тонких ветвей.
  Дождь прекратился. Солнечный свет
  манил сквозь листву.
  Но у смерти
  тоже есть свой цветок,
  он называется
  заражение, он
  красный или белый, цвета
  айвы японской.
  Ты стоял там,
  твои руки полны цветов.
  Как я могла не принять их,
  если это подарок?
  
  ЯБЛОНИ
  
  Твой сын прижимает ко мне
  свое маленькое смышленое тельце.
  Я стою у его кроватки,
  как в другом сне
  ты стоял среди деревьев, на которых висели
  надкушенные яблоки,
  протягивая руки.
  Я не шевелилась,
  но видела воздух, разделявшийся
  на грани света - в конце концов
  я поднесла его к окну, говоря:
  "Смотри, что ты наделал",
  и посчитала отточенные ребра,
  сердце на синем стебле,
  словно из-за деревьев
  тьма появилась.
  В темной комнате твой сын спит.
  Стены зеленые, стены
  нарядные и безмолвные.
  Я жду, чтобы увидеть, как он уйдет от меня.
  На его руке уже появляется карта,
  словно ты вырезал ее там,
  мертвые поля, женщины, прикованные к реке.
  
  СПУСКАЮЩАЯСЯ ФИГУРА (1980)
  
  МОИМ ОТЦУ И МАТЕРИ
  ДЖОНУ
  
  I сад
  
  УТОНУВШИЕ ДЕТИ
  
  Видишь ли, они безрассудны.
  Поэтому естественно, что они должны утонуть,
  сначала лёд треснет под ними,
  потом всю зиму их шерстяные шарфы
  будут плыть за ними, пока они будут тонуть,
  пока они не затихнут.
  Пруд поднимет их множеством своих рук.
  Но смерть должна прийти к ним иначе,
  столь близко к началу.
  Словно они всегда были
  слепыми и невесомыми. Следовательно,
  остальное приснилось, лампа,
  хорошая белая скатерть на столе,
  их тела.
  До сих пор они слышат имена, к которым привыкли,
  как приманку над прудом:
  "Чего ты ждешь,
  возвращайся домой, возвращайся домой, потерянный
  в водах, синий и неизменный".
  
  САД
  
  1. Страх рождения
  
  Один звук. Потом свист и жужжание
  домов, скользящих на месте.
  И ветер
  глядит сквозь тела животных.
  Но мое тело, которое не может довольствоваться
  здоровьем - почему оно должно отпрянуть
  в гамму солнечного света?
  Всё будет то же самое снова.
  Этот страх, эта сущность,
  пока меня не вытолкнут в поле
  без иммунитета
  к мельчайшему кустарнику, поднимающемуся
  чопорно из грязи, стеля
  сплетенную печать своих корней,
  даже к тюльпанам, к красным ноготкам.
  А потом потери,
  одна за другой,
  всё переносимо.
  
  2. Сад
  
  Сад обожает тебя.
  Ради тебя он мажется зеленым пигментом,
  исступленным красным цветом роз,
  так что ты можешь прийти сюда со своими возлюбленными.
  А ивы -
  взгляни, какую форму приняли эти зеленые
  шатры молчания. Но всё же
  что-то еще тебе нужно,
  твое тело такое мягкое, такое живое среди каменных зверей.
  Признай, что ужасно быть среди них,
  неуязвимой.
  
  3. Страх любви
  
  Это тело лежит рядом со мной, как покорный камень -
  когда показалось, что его глаза открылись,
  мы могли бы поговорить.
  В то время уже была зима.
  Днем солнце вставало в своем огненном шлеме,
  и ночью тоже, отраженное в луне.
  Его свет проходил мимо нас свободно,
  словно мы легли,
  чтобы не отбрасывать тень,
  только две этих впадины мелких в снегу.
  И прошлое, как всегда, простерлось перед нами,
  спокойное, сложное, непроницаемое.
  Как долго мы лежим там,
  когда, рука в руке в своих мантиях из перьев,
  боги спустились
  с гор, которые мы построили для них?
  
  4. Истоки
  
  Словно голос говорил:
  "Тебе пора уснуть"",
  Но здесь никого не было. Воздух
  не потемнел,
  хотя луна была,
  уже наполнена мрамором.
  Словно в саду, где толпились цветы,
  голос говорил:
  "Как тусклы эти сокровища,
  столь звучные и однообразные",
  пока ты не закрыла глаза,
  лежа среди них, всё
  запинающееся пламя:
  Но ты не можешь уснуть,
  бедное тело, земля
  впивается в тебя.
  
  5. Страх погребения
  
  В пустом поле утром
  тело ждет, когда его призовут.
  Душа сидит рядом, на маленьком камне -
  ничто не придет, чтобы придать ей форму снова.
  Подумай про одиночество тела.
  Ночью блуждая по скошенному полю,
  его тень изгибается строго.
  Столь долгое путешествие.
  Вот уже отдаленные дрожащие огни деревни,
  не останавливаясь там, пока рассматривают грани.
  Как далеко, кажется, они -
  Деревянные двери, хлеб и молоко
  грузом на столе.
  
  PALAIS DES ARTS
  
  Любовь, долго спавшая, проявилась:
  великие искомые боги
  заперты в клетке на самом деле, колонны
  держатся на лужайке, словно совершенство
  было не вечно, а неизменно - вот
  это комедия, она думает,
  что они парализованы. Или, подобно паре лебедей
  обособленных, плавающих кругами по пруду: сдержанность столь страстная
  предусматривает обладание. Они почти не разговаривают.
  На другом берегу маленький мальчик бросает куски хлеба
  в воду. Отражение памятника
  покрывается рябью, мгновенно бьет свет.
  Она больше не может касаться его руки невинно.
  Они должны отказаться от этого и начать
  как мужчина и женщина, напор и боль.
  
  ПЬЕТА
  
  Под натянутой
  тканью ее кожи его сердце
  волновалось. Она слушала,
  потому что у нее не было отца.
  Поэтому она знала,
  что он хотел остаться
  в ее теле, вдали
  от мира
  с его криками, его
  грубым весельем,
  но мужчины уже
  собрались, чтобы посмотреть на него,
  родившегося: толпились рядом
  или стояли на коленях на благоговейном
  расстоянии, словно
  фигуры на картине,
  которые освещает звезда, сияющая
  постоянно в ее темном контексте.
  
  СПУСКАЮЩАЯСЯ ФИГУРА
  
  1. Странница
  
  В сумерки я вышла на улицу.
  Солнце висело низко в железном небе,
  обведенное холодным плюмажем.
  Если бы я могла написать тебе
  об этой пустоте.
  Вдоль тротуара группы детей
  играли в сухой листве.
  Давно в этот час моя мать стояла
  на краю лужайки, держа мою маленькую сестру.
  Все ушли: я играла
  на темной улице с другой своей сестрой,
  которую смерть сделала столь одинокой.
  Ночь за ночью мы смотрели на заслоненную террасу,
  наполнявшуюся золотым притягательным светом.
  Почему ее никогда не звали?
  Я всегда позволяла своему имени проскользнуть мимо меня,
  хотя молила его о защите.
  
  2. Больное дитя
  
  - Рейксмюсеум
  
  Маленькая девочка
  больна, проснулась.
  Зима, за полночь
  в Антверпене. Над деревянным сундуком
  звезды сияют.
  И дитя
  отдыхает в руках матери.
  Мать не спит:
  она смотрит
  пристально в яркий музей.
  К весне дитя умрет.
  Значит, это неправильно, неправильно
  держать ее -
  Пусть она будет одна,
  без памяти, как другие просыпаются
  в ужасе, стирая темную
  краску с лиц.
  
  3. Моей сестре
  
  Далеко моя сестра ворочается в кроватке.
  Мертвые такие,
  всегда затихают последними.
  Потому что, сколь долго они ни лежали бы в земле,
  они не научатся говорить,
  будут продолжать неуверенно прижиматься к деревянным брускам,
  столь мало листья удерживают их.
  Сейчас, если бы у нее был голос,
  начался бы голодный плач.
  Я должна подойти к ней:
  вероятно, если бы я пела так мягко,
  ее кожа столь бела,
  на ее голове черные перья...
  
  БЛАГОДАРЕНИЕ
  
  Они пришли снова, чтобы ощипать сад,
  зная, что им откажут.
  Листва опала: на сухой земле
  ветер собирает листву, сортируя
  всё, что она разрушает.
  То, что не шевелится, накроет снег.
  Это их выдаст: их танец
  создает узоры, которые помнит снег.
  В расчищенном поле они витают,
  как призванная жертва, роль которой -
  не прощать. Они могут себе позволить умереть.
  У них есть свое место в порядке смерти.
  
  II ЗЕРКАЛО
  
  ЭПИТАЛАМА
  
  Были другие: их тела
  были подготовкой.
  Я должна была прийти увидеть это как таковое.
  Как поток воплей.
  Так много боли в мире - бесформенное
  горе тела, язык которого -
  голод.
  И в холле розы в ящиках:
  они подразумевают
  хаос. Потом начинается
  ужасная благотворительность брака,
  муж и жена
  карабкаются на зеленый холм в золотом свете,
  пока не останется холма,
  только плоская равнина, остановленная небом.
  "Вот моя рука", - сказал он.
  Но это было давно.
  Вот моя рука, которая не причинит тебе вреда.
  
  ОЗАРЕНИЯ
  
  1.
  Мой сын сидит на корточках в снегу в синем комбинезоне.
  Вокруг него лишь стерня, коричневые
  кусты в упадке. В утреннем воздухе
  они, кажется, замерзли в слова.
  А между ними неизменное белое молчание.
  Вьюрок скачет
  у порога, клюет
  пищу, потом расправляет
  свои короткие крылья, тени
  падают от них.
  2.
  Прошлой зимой он едва умел говорить.
  Я подвозила его кроватку к окну:
  темными утрами
  он стоял и хватал решетки,
  пока не появлялись стены,
  звал: "свет, свет",
  один этот слог,
  требуя или узнавая.
  3.
  Он сидит у кухонного окна
  с чашкой апельсинового сока.
  Каждое дерево там, где он его оставил,
  без листьев, в ловушке его дыхания.
  Как прозрачны их края,
  их ветви не меркнут от движения,
  когда восходит солнце,
  холодное и одинокое над картою языка.
  
  ЗЕРКАЛО
  
  Глядя на тебя в зеркале, я задаю себе вопрос,
  как это - быть столь красивым,
  и почему ты не любишь,
  а режешь себя, бреясь,
  как слепой. Думаю, ты позволяешь мне смотреть,
  чтобы накинуться на себя
  с большей жестокостью,
  хочешь показать мне, как соскабливаешь плоть
  презрительно и без колебаний,
  пока я не увижу тебя настоящего:
  истекающего кровью мужчину, а не
  отражение, которое я хочу.
  
  ПОРТРЕТ
  
  Девочка рисует очертания тела.
  Рисует, что получается, но оно полностью белое,
  она не может наполнить его тем, что, как ей известно, находится внутри.
  В рамках линии без опоры она знает,
  что жизнь исчезла: она отрезала
  один фон от другого. Как дитя,
  она поворачивается к матери.
  И ты рисуешь сердце
  на фоне пустоты, которую она создала.
  
  ТАНГО
  
  1.
  Вечерами, похожими на эти,
  двадцать лет назад:
  Мы сидим под столом,
  руки взрослых
  барабанят над нашими головами. Снаружи
  улица,
  заразный жаргон.
   Помнишь,
  как мы танцевали? Нераздельны,
  вперед и назад по гостиной,
  "Адьос, мучачос", как насекомое,
  движущееся в зеркале: зависть -
  тоже танец, потребность ранить
  привязывает тебя к партнеру.
  2.
  Ты стучала ножками в кроватке,
  твой ротик округлялся
  в старых повторениях.
  Я смотрела на тебя сквозь прутья,
  мы обе
  страдали от голода. В соседней комнате
  наши родители слились в одно
  тотемное существо:
  "Приди, - сказала она. - Приди к Матери".
  Ты стояла. Ты шла, шатаясь,
  к неизбежному телу.
  3.
  Темный щит закрывает солнце.
  Потом приезжают отцы,
  их длинные автомобили медленно движутся по улице,
  отделяя детей. Потом
  улицу отдают тьме.
  Остальные следуют за ними: обработанная
  зелень дворов, маленькие садики,
  заштопанные зелеными нитками.
  А также деревья, чьи тени
  были синими спицами.
  Но некоторые выбирают свет.
  Как они дрожат,
  когда луна залазит на них, грубая и ласковая:
  Я привыкла смотреть на них,
  всю ночь поглощенная сероватым серебром луны,
  пока они наконец не расплывутся, искаженные...
  4.
  На что похоже - когда тебя ведут?
  Я не доверяла никому. Мое имя
  было словно именем незнакомки,
  прочитанным из конверта.
  Но у меня не отняли ничего,
  что я могла бы использовать.
  На сей раз я это признаю.
  В холле, поставлены в позу
  для страстного натиска
  записи, возраст
  пять и семь:
  Ты была золотым солнцем на горизонте.
  Я была приговором, моя тень
  предшествовала мне, не колеблясь,
  словно форма, которую используют снова.
  Твои босые ноги
  превратились в ноги женщины, всегда
  говорящей две вещи сразу.
  Из двух сестер
  одна всегда наблюдает,
  другая танцует.
  
  ЛЕБЕДИ
  
  Вы оба молчали, глядя на воду.
  Это было не сейчас, это было годы назад,
  до вашей свадьбы.
  Небо над морем приобрело
  странный цвет бледно-розовый раннего вечера,
  из которого вышло море, неся
  свои резные лодки: ваши тела были такими же.
  Но она подняла к тебе лицо
  на фоне мутных волн, упрощенное
  страстью. Потом ты поднял руку,
  и из-за рамы сна
  лебеди появились на покрытой накипью воде.
  Море лежало кроткое, как бассейн. На его краю
  ты смотрел на нее, говоря:
  "Они твои, береги их". Горизонт горел,
  высвобождая свой спрятанный свет.
  А потом я проснулась. Но много дней,
  когда я пыталась представить, как ты бросаешь жену,
  я вижу ее, неподвижную, перед твоим подарком:
  лебеди скользят каждый раз, неопасные, по
  суровой синеве Тихого океана, потом поднимаются
  одной волной, белоснежные и всепоглощающие.
  
  НОКТЮРН
  
  Он знает, что ему причинят боль.
  Предупреждения приходят к нему в кровати,
  потому что отдых пугает его: в маскировочном
  свете ночника он притворяется, что охраняет
  плоть, в которой его жизнь подытожена.
  Он расставляет руки. Соответствующее отражение на стене
  связывает его с тьмой, которую он не может контролировать.
  Ее формами порождаются твари,
  являющиеся его врагами. Он не может уснуть
  без них.
  
  ПОРТЛЕНД, 1968
  
  Ты стоишь, как скалы,
  которые омывает море,
  прозрачные волны желания;
  они испортятся в конце концов,
  всё неизменное портится.
  И море торжествует,
  как всё фальшивое,
  всё текучее и женственное.
  Позади объектив
  открывается для твоего тела. Почему бы
  тебе не оглянуться? Неважно,
  кто свидетель,
  ради кого ты страдаешь,
  для кого ты стоишь неподвижно.
  
  ФАРФОРОВАЯ ВАЗА
  
  Это исключает возможность использования:
  в шезлонге функциональное
  тело женщины расположено,
  и при этом освещении
  я не вижу, что время сделало с ней.
  Несколько листьев упало. Ветер раздвигает высокую траву,
  создавая тропинку в никуда. И рука
  невольно поднимается: движется по ее лицу,
  столь совершенно потерянному.
   Трава колышется,
  словно это движение было
  разновидностью отдыха.
   Жемчужно-белый
  на зеленом. Керамическая
  рука в траве.
  
  ОДЕРЖИМОСТЬ ГОЛОДОМ
  
  1. Из пригорода
  
  Они пересекают двор,
  и у черного хода
  мать смотрит с удовольствием,
  как они похожи, отец и дочь -
  я знаю кое-что о том времени.
  Маленькая девочка специально
  машет руками, смеясь
  своим строгим смехом:
  Это нужно держать в тайне - вот как звучит.
  Это значит - она понимает,
  что он никогда к ней не прикасается.
  Она - ребенок, он мог бы к ней прикоснуться,
  если бы хотел.
  
  2. Бабушка
  
  "Часто тогда я стояла у окна -
  твой дедушка
  был тогда юношей -
  ждала ранним вечером".
  Вот что такое брак.
  Я смотрю на крохотную фигурку,
  поворачивающуюся к мужчине,
  когда он подходит к ней,
  последний свет кольцом в его волосах.
  Я не сомневаюсь
  в их счастье. И он вбегает
  со своим юношеским голодом,
  столь горд, что учит ее:
  его поцелуй будет,
  несомненно, нежным -
  Конечно, конечно. Но, кроме того,
  его рука может
  закрыть ее рот.
  
  3. Эрос
  
  Быть мужчиной - всегда
  идти к женщинам
  и быть возвращенным
  в пронзенную плоть:
   Полагаю,
  память разворошена.
  И маленькая девочка,
  по своей воле идущая
  в руки отца,
  так же любила его,
  во-вторых. Но ей не сказали,
  что нужно выражать.
  Взгляд, который видно,
  рот почему-то в отчаянии.
  Потому что узы
  нельзя доказать.
  
  4. Девиация
  
  Это начинается исподволь
  у некоторых девочек:
  страх смерти, принимающий форму
  одержимости голодом,
  потому что тело женщины -
  это могила: она примет
  всё. Я помню,
  как лежала в кровати ночью,
  трогая мягкую соскальзывающую грудь,
  трогая в пятнадцать
  настырную плоть,
  которой я должна была пожертвовать,
  пока ноги были свободны
  от цветения и хитрости: я чувствовала
  то же, что чувствую сейчас, выравнивая эти слова -
  это та же потребность быть идеальной,
  натуральный побочный продукт которой - смерть.
  
  5. Святыни
  
  Сегодня в поле я видела
  тяжелые растущие почки кизила,
  мне захотелось, скажем так, взять их в плен,
  сделать их вечными. Это условие
  отречения: ребенок,
  у которого нет личности, о которой можно говорить,
  воплощается сквозь отрицание.
  Я обособилась с этим успехом,
  с этой властью открыть
  скрытое тело, как Бог,
  для деяний которого
  нет параллелей в мире природы.
  
  СЧАСТЬЕ
  
  Мужчина и женщина лежат в белой постели.
  Утро. Я думаю:
  "Вскоре они проснутся".
  На прикроватном столике ваза
  лилий: солнечный свет
  льется в их горло.
  Я смотрю, как он поворачивается к ней,
  словно называя ее по имени,
  но безмолвно, в глубине рта.
  На подоконнике
  один раз, дважды
  щебечет птица.
  Потом она шевелится: ее тело
  наполняется его дыханием.
  Я открываю глаза: ты смотришь на меня.
  Почти в этой комнате
  солнце скользит.
  "Посмотри на свое лицо", - ты говоришь,
  придвигая лицо ко мне,
  словно зеркало.
  Как ты спокоен. И горящее колесо
  катится нежно над нами.
  
  III ЛАМЕНТАЦИИ
  
  ОСЕННЕЕ
  
  Всенародная скорбь, приобретенное
  золото листьев, листопад,
  представить заранее, как горит урожай:
  всё свершилось. На кромке озера
  металлические ведра, наполнены чаны огнем.
  Так отходы поднимают
  до уровня красоты. И мертвое рассеянное
  единство поглощает видимость порядка.
  В конце всё обнажено.
  Над холодной открытой землей
  деревья изгибаются. Внизу
  озеро сияет, мирное, возвращая
  устоявшуюся синеву небес.
   Слово -
  бремя: ты отдаешь и отдаешь, ты опустошаешь себя
  в ребенка. И переживаешь
  обязательную утрату. На фоне нечеловеческого пейзажа
  дерево остается фигурой скорби: ее форма -
  насильственное приспособление. На могиле
  женщина, не так ли, она склоняет
  копье бесполезное рядом.
  
  ПЕНИЕ ПТИЦ НА РАССВЕТЕ
  
  Сегодня поверх крика чаек
  я слышу, что ты будишь меня снова,
  чтобы я увидела ту птицу, летающую
  над городом так странно,
  не желая
  остановиться, желая
  голубую пустыню моря.
  Теперь она облетает окрестности,
  полуденный свет к ней жесток:
  Я чувствую ее голод,
  как твою руку во мне,
  крик,
  столь обычный, немузыкальный.
  Наши ничем
  не отличались. Они росли
  из неисчерпаемой
  потребности тела,
  закрепляющей желание вернуться:
  пепел осел, наша одежда
  не отсортирована для отъезда.
  
  АФРОДИТА
  
  У женщины, открытой, как скала,
  есть преимущество:
  она контролирует гавань.
  В конце концов появляется мужчина,
  уставший от открытости.
  Они чувствуют, что так заканчивается
  история. В начале
  жажда. В конце радость.
  В середине скука.
  Со временем молодая жена
  естественно становится камнем. Уплывая
  по течению от ее берега, в воображении
  мужчина возвращается не к тягловой лошади,
  а к богине, которую он представляет.
  На холме фигура без рук
  приветствует преступную лодку,
  ее бедра скреплены цементом, запирая
  вину в скале.
  
  РОУЗИ
  
  Когда ты вошла со своим чемоданом, оставив
  дверь открытой, так что ночь показалась
  в черном квадрате за твой спиной, ее звездочки
  напоминали головки гвоздей, я хотела сказать тебе:
  ты была, словно собака, пришедшая к тебе по общему правилу,
  на трех лапах, теперь она снова ничья,
  она гонится за более крепкими отношениями
  с транспортом и холодной природой, словно за болью,
  которая ранит ее, и она не исцелится.
  Она ушла, обманута добротой,
  предпочитая мокрые улицы: на кого притязает смерть,
  тот не брошен.
  Понимаешь, животное не значит ничего для меня.
  
  СОН О СКОРБИ
  
  Я сплю, поэтому ты будешь жив,
  это так просто.
  Сны сами по себе - ничто.
  Они - болезнь, которую ты контролируешь,
  ничего больше.
  Я гонюсь за тобой в летних сумерках,
  не в настоящем мире, а в подземном,
  где ты ждешь,
  пока ветер витает в заливе, играя с ним,
  ломая тонкие хребты паники.
  А потом утро приходит, требуя жертву.
  Помнишь? И мир уступает.
  Прошлая ночь была другой.
  Кто-то устроил перепих со мной, так что я проснулась;
  когда я открыла глаза,
  всё закончилось, вся потребность ушла,
  по которой я узнавала свою жизнь.
  Одно мгновение я верила, что вхожу
  в твердую тьму земли,
  и думала, что она меня удержит.
  
  ДАР
  
  Господь, ты можешь не узнать меня,
  говорящую за кого-то другого.
  У меня есть сын. Он
  такой маленький, такой невежественный.
  Ему нравится стоять
  у двери-ширмы и звать:
  "уги-уги", придумывать язык,
  иногда
  пес остановится и поднимется
  по тропинке, вероятно,
  случайно. Может ли он верить,
  что это не случайность?
  У двери-ширмы
  приветствует каждую тварь
  во имя любви Твой эмиссар.
  
  МИР РАЗБИВАЕТСЯ НА ЧАСТИ
  
  Я выхожу на стерильный снег.
  Под белой березой тачка.
  Забор за нею залатан. На закусочном столике
  холм снега, словно опрокинутое содержимое вазы,
  купол его обтекаем. Ветер
  с его импульсом строительства. И под моими пальцами
  квадратные белые клавиши, на каждой клеймо
  с одиночным символом. Я верила,
  что разрушение разума освободило
  предметы от его пристального взгляда: деревья, синие сливы в вазе,
  мужчина, который протягивает руку к руке жены
  через реечный стол и молча накрывает ее,
  словно его воля заключена в этом жесте.
  Я видела, как они распались на части, глянцевая глина
  начала разбиваться до бесконечности, рассеиваясь
  бессвязными частицами, которые продолжали
  сиять всегда. Мне снилось, что я смотрю на это,
  так же, как мы смотрели на звезды летними вечерами,
  моя рука на твоей груди, вино
  хранит холод реки. Такого света не существует.
  Боль, свободная рука, почти ничего не изменилось.
  Как зимний ветер, он оставляет
  устойчивые формы в снегу. Общеизвестные, узнаваемые -
  но для них нет применения.
  
  ВОЗВРАЩЕНИЕ
  
  Сначала, когда ты ушел,
  мне было страшно: потом
  мальчик прикоснулся ко мне на улице,
  его глаза были вровень с моими,
  ясные и печальные. Я
  пригласила его, говорила с ним
  на нашем языке,
  но его руки были твоими,
  так нежно заявляя свои убийственные претензии.
  И потом не имело значения,
  кого из вас я пригласила -
  рана была глубока.
  
  ЛАМЕНТАЦИИ
  
  1. Логос
  
  Они оба замерли,
  женщина в скорби, мужчина -
  ответвление ее тела.
  Но Бог наблюдал.
  Они чувствовали, как его золотой глаз
  проецировал цветы на пейзаж.
  Кто знает, чего он хотел?
  Он был Богом и чудовищем.
  Так что они ждали. И мир
  наполнился его сиянием,
  словно он хотел, чтобы его поняли.
  Вдали, в пустоте, которой он придал форму,
  он обернулся к своим ангелам.
  
  2. Ноктюрн
  
  Лесная роза с земли.
  Жалкая, столь нуждающаяся
  в неистовой любви Бога.
  Вместе они были животными.
  Они лежали в неподвижных
  сумерках его неведения;
  с холмов спускались волки, их механически
  притягивало человеческое тепло,
  человеческий страх.
  Потом ангелы увидели,
  как Он их разделил:
  мужчину, женщину и женское тело.
  Над взбитой соломой листья испускают
  медленный стон серебра.
  
  3. Договор
  
  Из страха они построили жилище.
  Но ребенок рос между ними,
  пока они спали, пока пытались
  найти пропитание.
  Они сидели на ворохе листьев,
  маленькое бракованное тельце,
  завернутое в чистую кожу
  животного. На фоне черного неба
  они увидели весомый довод света.
  Иногда просыпался. Когда протянул ручки,
  они поняли, что они - мать и отец,
  и нет власти выше их.
  
  4. Очищение
  
  Постепенно, много лет,
  мех исчезал с их тел,
  пока они не встали в ярком свете,
  незнакомы друг другу.
  Ничто не было как прежде.
  Их руки дрожали, ища
  знакомое.
  Они не могли оторвать взгляд
  от белой плоти,
  на которой проступали раны,
  как слова на странице.
  Из бессмысленных топей и лугов
  в конце концов Бог появился, Его великая тень
  накрыла спящие тела Его детей
  и ушла на небо.
  Как красива, должно быть,
  была земля, на которую в первый раз
  смотрят с воздуха.
  
  ТРИУМФ АХИЛЛА (1985)
  
  ЧАРЛЬЗУ КЛЕЙ ДАЛЬБЕРГУ
  
  Первые цветы в мокрой траве -
  О, мое тело, тебе дали
  лишь одно задание, почему бы
  тебе его не повторить?
  
  "Но если, как утверждают некоторые...его страдания были лишь видимостью, почему тогда я - узник, и почему я стремлюсь сражаться с дикими животными?"
  ИГНАЦИЙ
  "Джоуи начал различать добро и зло. В любом случае, это необходимо, чтобы прожить человеческую жизнь на Земле".
  БРУНО БЕТЕЛЬХАЙМ
  
  I
  ЖАСМИН САДОВЫЙ
  
  Это не луна, говорю тебе.
  Эти цветы
  освещают сад.
  Я ненавижу их.
  Я ненавижу их так же, как ненавижу секс,
  мужской рот,
  закрывающий мой, мужское
  парализующее тело -
  и крик, который всегда вырывается,
  грубая, унизительная
  основа союза.
  Мысленно этой ночью
  я слышу вопрос и искомый ответ,
  сплавленные в одном звуке,
  который все поднимается вверх, а потом
  распадается на свои старые "я",
  усталый антагонизм. Видишь?
  Нас оставили в дураках.
  И аромат жасмина садового
  плывет в окно.
  Как могу я быть спокойна?
  Как могу я быть довольна жизнью,
  если до сих пор
  этот аромат существует в мире?
  
  МЕТАМОРФОЗА
  
  1. Ночь
  
  Ангел смерти летает
  низко над кроватью моего отца.
  Только моя мама видит. Они с отцом
  одни в комнате.
  Она склонилась над ним, чтобы прикоснуться
  к его руке, к его лбу. Она
  так привыкла дарить материнскую заботу,
  что сейчас гладит его тело,
  как гладила бы другого ребенка,
  сначала нежно, потом
  привыкая к страданию.
  Никакой разницы.
  Даже пятно на легком
  всегда было там.
  
  2. Метаморфоза
  
  Мой отец забыл меня
  в волнении умирания.
  Как ребенок, отказывающийся есть,
  он ничего не замечает.
  Я сижу на краю его постели,
  пока жизнь вращается вокруг нас,
  как множество обрубков деревьев.
  Как-то на долю секунды
  я подумала,
  что он жив в настоящем снова;
  потом он посмотрел на меня,
  как слепец смотрит
  прямо на солнце, поскольку
  всё, что могло с ним произойти,
  уже случилось.
  Потом его пылающее лицо
  отвернулось от договора.
  
  3. Моему отцу
  
  Я собираюсь жить без тебя,
  как когда-то научилась
  жить без матери.
  Думаешь, я этого не помню?
  Я провела всю жизнь, пытаясь помнить.
  Теперь, после столь большого одиночества,
  смерть не страшит меня,
  ни твоя, ни моя.
  И эти слова "в последний раз"
  не имеют власти надо мной. Я знаю -
  огромная любовь всегда ведет к скорби.
  На этот раз твое тело не пугает меня.
  Время от времени я провожу рукой по твоему лицу,
  слегка, как по скатерти.
  Что может меня шокировать теперь? Я не чувствую
  холод, который можно объяснить.
  На твоей щеке моя рука тепла
  и полна нежности.
  
  УГРЮМОЕ СХОДСТВО
  
  Я родилась в месяц быка,
  в месяц тяжести,
  или опущенной разрушительной головы,
  или умышленной слепоты. Так что я знаю - за пределами затененной
  лужайки упрямец, тот, кто не поднимет взгляд,
  всё еще чувствуя отвергнутый мир. Это
  ристалище, кладезь пыли. А ты, смотрящая на него,
  смотришь в лицо смерти, что ты знаешь
  о преданности делу? Если бык переживает
  один контролируемый акт возмездия, будь довольна,
  что в небе, как ты, он всегда плывет,
  не по своей воле, но по черному полю,
  как песчинка, застрявшая в колесе, как сияющий груз.
  
  ИЗГНАНИЕ
  
  Он не притворялся,
  что он - один из них. Им не требовался
  поэт, оратор. Он видел
  собачье сердце, движение
  рта паразита.
  Сам он предпочитал
  слушать в маленькой квартирке,
  как мужчина проверяет камеру в музее,
  чтобы выразить свое усердие через тишину:
  другого изгнания нет.
  Всё остальное - эгоизм, на залитой кровью улице
  я, самозванка.
  Он был там, одержим революцией
  в своем городе,
  ежедневным восхождением по деревянной лестнице,
  которая была не тропой,
  а необходимой чередой повторений,
  и за двадцать лет
  он не написал стихи
  о том, что видел: здесь он
  ничего особо не потерял. По его мнению,
  не может быть вопля, который не уравнял бы
  его выбор с их заточением,
  и он бы не позволил
  запятнать дар.
  
  ЗИМНЕЕ УТРО
  
  1.
  Сегодня, проснувшись, я спросила себя,
  почему умер Христос? Кто знает,
  в чем смысл таких вопросов?
  Было зимнее утро, невероятно холодное.
  Так что мысли шли дальше,
  один вопрос влек за собой
  другой, как прутик ветки,
  как ветка на черном стволе.
  2.
  В такое же время
  молодая женщина путешествовала через селенья пустыни,
  не смотря вперед и не оглядываясь,
  сидя с безупречным хладнокровием на усталом животном,
  пока ребенок ворочался, замкнутый в своей глубине.
  Мужчина шел несколько впереди, старше, не на своем месте;
  мул всё чаще спотыкался, тропинку становилось всё труднее
  рассмотреть в темноте, но они упорно продолжали идти вперед
  в мире, похожем на наш, которым правил
  не человек, а изваяние в небе.
  3.
  Над толпами, представляющими
  человечество, заблудшими
  гражданами темных времен,
  уязвленное тело
  вздымается на кресте, как преступник,
  чтобы умереть прилюдно
  над Иерусалимом, сияющим городом,
  пока огромными стаями
  птицы кружили над телом, неравнодушны
  к этой форме, отдавая ей предпочтение перед другими,
  поскольку все мужчины похожи,
  если атаковать их с воздуха,
  тогда как в воздухе
  тело птицы становится флагом:
  Но урок, который был нужен -
  это другой урок.
  4.
  Ненадежной весною
  ее видели, когда она шла
  среди нас, как одна из нас,
  в зеленой Иудее, под вуалью жизни,
  среди олив, среди множества форм,
  размытых весной,
  останавливаясь поесть и отдохнуть, с очевидной потребностью,
  среди тысяч цветов,
  некоторые росли, некоторые принес ветер,
  как все мужчины, ищущие
  признания на земле,
  поэтому он говорил с учениками
  мужским голосом, поднимая неповрежденную руку:
  ветер ли это говорил?
  Или гладил волосы Марии, пока она не подняла глаза,
  не храня обиду
  на его холодность, на ненужное его уничтожение
  плоти, которая была его достижением.
  Это было не солнце.
  Это был Христос в коконе света:
  поэтому они поклялись. Были и другие свидетели,
  хотя все они были слепы,
  все они были во власти любви.
  5.
  Зимы длинные здесь.
  Дорога темно-серая, клены серые, посеребренные лишайником,
  солнце низко на горизонте,
  белое на голубом; на закате оранжево-красное.
  Когда я закрываю глаза, оно исчезает.
  Когда открываю глаза, появляется снова.
  Снаружи весенний дождь, пленка на окне.
  И вдруг уже лето, таинственные фрукты и свет.
  
  СИДЯЩАЯ ФИГУРА
  
  Это было так, словно ты - мужчина в инвалидной коляске,
  твои ноги отрезаны по колено.
  Но я хотела, чтобы ты ходил.
  Я хотела, чтобы мы гуляли, как влюбленные,
  рука об руку летним вечером,
  и верила так сильно в это видение,
  что должна была говорить, должна была заставить тебя встать.
  Почему ты позволил мне говорить?
  Я принимала твое молчание, как принимала боль на твоем лице -
  как часть усилия движения.
  Кажется, я стояла вечность, протягивая руку.
  И всё это время ты мог исцелить себя не больше,
  чем я могла принять то, что видела.
  
  МИФИЧЕСКИЙ ОТРЫВОК
  
  Когда суровый бог
  приблизился ко мне со своим даром,
  мой страх очаровал его,
  так что он побежал быстрее
  по мокрой траве, настойчиво,
  дабы одарить меня. Я воспринимала восхваление
  как неволю: перебирая струны лиры,
  я молила отца морского
  спасти меняю. Когда
  бог пришел, я была нигде,
  я была в дереве. Читатель,
  пожалей Аполлона: у кромки воды
  я отвернулась от него, я воззвала
  к невидимому отцу - я
  окостенела в руках бога,
  о его всепоглощающей любви
  отец не подал
  мне знак из воды.
  
  ГИАЦИНТ
  
  1.
  Это ли осанка цветка - стоять,
  как клюшка на тропинке: бедный убитый мальчик,
  так ли выражают
  благодарность богам? Белые
  с цветными сердцами, высокие цветы
  колышутся вокруг тебя, все другие юноши
  холодной весной открыты, как фиалки.
  2.
  В древности не было цветов -
  лишь тела юношей, бледные, идеально придуманные.
  Поэтому боги жаждали принять облик людей.
  В поле, в вербовой роще
  Аполлон отсылал свиту.
  3.
  Из крови раны
  вырос цветок, похожий на лилию, сиявший ярче,
  чем пурпур Тира.
  Потом бог заплакал: его гибельная печаль
  затопила землю.
  4.
  Красота умирает: это источник
  творения. Вне кольца деревьев
  свита слышала
  зов голубки, выражающий
  ее однообразную врожденную скорбь.
  Они стояли и слушали в шелесте верб.
  Были ли это стенания бога?
  Они прислушивалась чутко. И краткое мгновение
  звук был печальным.
  5.
  Другого бессмертия не существует:
  холодной весной раскрываются пурпурные фиалки.
  Но всё же сердце черно,
  жестокость обнажается откровенно.
  А быть может - это не сердце в центре,
  а какое-то другое слово?
  И сейчас кто-то склоняется над ними,
  собираясь их сорвать.
  6.
  Они не могли бы ждать
  в изгнании вечно.
  По сияющей роще
  придворные бежали,
  зовя по имени
  своего спутника,
  в гомоне птиц,
  в бесцельной печали верб.
  Ночью они плакали,
  их прозрачные слезы
  не приняли цвет земли.
  ТРИУМФ АХИЛЛА
  В истории Патрокла
  никто не выжил, даже Ахилл,
  который был почти богом.
  Патрокл был похож на него: они носили
  одинаковые доспехи.
  В такой дружбе всегда
  один служит другому, один меньше другого:
  иерархия
  всегда очевидна, хотя легендам
  нельзя доверять,
  их источник - выживший,
  тот, кого бросили.
  Что греческие корабли в огне
  по сравнению с этой утратой?
  В своем шатре Ахилл
  скорбел вместе со всем сущим,
  боги увидели,
  что он уже мертв, жертва
  того, кто любил,
  того, кто умер.
  
  КОРЗИНКИ
  
  1.
  Хорошая вещь,
  на рынке
  старуха пытается выбрать
  среди пучков салата-латука,
  объективно, взвешивая кочаны,
  осматривая
  внешние листья, даже
  нюхая их, чтобы уловить
  аромат земли,
  от которого на одном кочане
  шлейф остался - не
  субстанция, а
  осадок - так что
  она предпочитает его
  другим, более
  обособленным кочанам, поскольку
  он свежее: кивая
  быстро жене торговца,
  она сообщает об этом выборе,
  старая женщина, всё еще
  решительная в суждениях.
  2.
  Круг мира -
  в его центре пес
  сидит на кромке фонтана.
  Дети играют там,
  приходя из деревни,
  останавливаются поприветствовать его, импульсивно
  теряя интерес к игре,
  в деревушке из веточек,
  украшенной голубыми осколками фаянса;
  они садятся рядом с псом,
  растянувшимся в горячей пыли:
  стрелы солнечного света
  танцуют вокруг него.
  Сейчас в поле вдали
  завершается важное мероприятие.
  По двое и по трое, удальски
  размахивая рубашками,
  спортсмены уходят, россыпь
  красно-синего, синего и ярко-пурпурного
  на плоском рельефе,
  на заурядной поверхности.
  3.
  Господь, даровавший мне
  одиночество, я смотрю,
  как солнце садится:
  на рынке
  пустеют палатки, оставшиеся дети
  ссорятся у фонтана.
  Но даже ночью, когда не видно,
  пламя солнца
  по-прежнему нагревает тротуар.
  Вот почему на Земле
  так много жизни возникло,
  потому что солнце сохраняет
  постоянное тепло на ее периферии.
  Предполагает ли это следующее:
  игра возобновляется
  в пыли у ног
  Богомладенца фонтана;
  нет ничего постоянного,
  нет убежденности в смерти.
  4.
  Я несу корзинку на медный рынок,
  на место встреч.
  Спрашиваю тебя, сколько красоты
  может выдержать человек? Это
  тяжелее уродства, даже ноша
  пустоты - ничто по сравнению с этим.
  Упаковки яиц, папайи, мешки желтых лимонов:
  Я - не сильная женщина. Нелегко
  хотеть столь многого, идти
  со столь тяжелой корзиной
  из вейника или лозы.
  ОСВОБОЖДЕНИЕ
  Мой разум затуманен,
  Я больше не могу охотиться.
  Кладу ружье на следы кролика.
  Словно я превратилась в то существо,
  которое не может решить,
  замереть или спасаться бегством,
  поэтому попало в ловушку взгляда преследователя.
  Впервые я поняла -
  эти глаза должны быть пустыми,
  потому что невозможно
  убивать и задавать вопрос одновременно.
  Потом щелкнул затвор,
  кролик свободен. Он несся
  по пустынному лесу -
  та часть меня,
  которая была жертвой.
  Только у жертв есть судьба.
  А охотник, который уверен:
  тот, кто сражается,
  просит, чтобы его разорвали -
  эта часть парализована.
  
  II
  ОБЪЯТИЯ
  
  Она рассказывала ему о богах. Было ли это обучением? Он продолжал
  их ненавидеть, но длинными вечерами навязчивых разговоров,
  когда он слушал, они становились настоящими. Не то чтобы они изменились.
  Они никогда не казались прирожденными людьми.
  В свете камина он смотрел на ее лицо.
  Но она не была растрогана; она отвергла
  исходную потребность. Потом во тьме он провожал ее обратно -
  поверх деревьев город возвышался в блеске и славе,
  как всё дикое выходит на поверхность.
  
  МАРАФОН
  
  1. Последнее письмо
  
  Плакала, замерла, потом вышла в сад снова.
  В поле одуванчики склонили белые головы, словно
  в трепете благоговения,
  а на краю поля заяц: его глаза неподвижны, в них ужас.
  Тишина. Колокольчики стада.
  Машинально упала на колени в траву, как человек, собирающийся молиться.
  Когда попыталась подняться вновь, я не могла пошевелиться,
  мои ноги полностью затекли. Горе меняет человека таким образом?
  Сквозь березы я видела пруд.
  Солнце вырезало белые дырочки в воде.
  Я встала наконец, спустилась к пруду.
  Я стояла там, сметая траву с юбки, рассматривая себя,
  как девушка после первого любовника,
  поворачиваясь медленно перед зеркалом в ванной, голая, ищет знаки греха.
  Но обнаженность женщины - всегда позерство.
  Я не преобразилась. Я никогда не буду свободна.
  
  2. Песня реки
  
  Когда-то мы были счастливы, у нас не было воспоминаний.
  Несмотря на все повторения, ничто не случалось дважды.
  Мы всегда шли параллельно реке
  без чувства движения,
  хотя деревья на другом берегу
  иногда были березами, иногда - кипарисами,
  небо было синим, матрица синего стекла.
  А в это время по реке проплывали разные вещи -
  несколько листиков, детская лодка, раскрашенная в красный и белый,
  плыла, пропитанная водой.
  Когда они проплывали, на поверхности мы видели себя:
  мы словно отдалялись друг от друга,
  но плыли вместе, поскольку река
  связала нас навсегда, правда, впереди
  были другие пары, выбиравшие сувениры.
  
  3. Столкновение
  
  Ты пришел к кромке постели,
  сидел и смотрел на меня.
  Потом ты поцеловал меня - я почувствовала
  горячий воск на своем лбу.
  Я хотела, чтобы он оставил след:
  вот как я поняла, что люблю тебя.
  Поскольку я хотела сгореть, получить клеймо,
  чтобы осталось что-то в итоге -
  я сняла ночную рубашку через голову;
  красный румянец покрыл мое лицо и плечи.
  Всё будет идти своим чередом, дорогой огня,
  холодную монету положат на лоб, между глаз.
  Ты лежал рядом со мной, щупал рукой мое лицо,
  словно тебе необходимо было его чувствовать -
  ты должен был знать тогда, как я тебя хочу.
  Мы всегда будем это знать, ты и я.
  Доказательством будет мое тело.
  
  4. Песня препятствий
  
  Когда мой любовник касается меня, в своем теле
  я чувствую словно первое движение ледника по земле,
  когда лёд смещается, движутся огромные массы, холмы
  торжественной скалы: так в лесу искореженные деревья
  становятся морем бессвязных веток.
  Там, где были города, они исчезают тоже,
  вздыхающие сады, все юные девушки,
  которые едят шоколад во внутреннем дворике, медленно
  рассыпая цветную фольгу: где был город -
  руда, вырытые из земли тайны: так я вижу,
  что лёд сильнее скалы, явного сопротивления.
  Тогда для нас время не прошло по своей траектории,
  даже час.
  
  5. Ночная песня
  
  Взгляни вверх на свет фонаря.
  Разве не видишь? Спокойствие тьмы -
  это ужас Рая.
  Мы были порознь слишком долго, слишком болезненно разделены.
  Как ты выносил муку мечты,
  отказывался смотреть? Думаю, ты должен был мечтать,
  твое лицо исполнено мягкой надежды.
  Мне нужно тебя разбудить, напомнить, что будущего нет.
  Вот почему мы свободны. Теперь какая-то слабость во мне
  исцелена навсегда, так что меня не принуждают
  закрыть глаза, вернуться, исправиться.
  Берег безмолвен: море, очищенное от своей избыточной жизни,
  непроницаемо, похоже на скалу. На курганах, в гроздьях растений
  морские птицы спят на пристани. Крачки-убийцы.
  Ты устал: я это вижу.
  Мы оба устали, мы играли в великой драме.
  Даже наши руки холодны, это было как растопка.
  Наша одежда разбросана на песке: достаточно странно,
  что она так и не превратилась в пепел.
  Я должна рассказать тебе, что узнала, что знаю теперь -
  что случается с мечтателями.
  Они не чувствуют, когда изменились. Однажды
  они просыпаются, одеваются, они старые.
  Этой ночью я не боюсь
  чувствовать изменения. Как можешь ты хотеть спать,
  когда страсть дарует тебе покой?
  Ты похож на меня этой ночью, один из счастливцев.
  Ты получишь, что хочешь. Ты получишь свое забвение.
  
  6. Начало
  
  Я пришла в странный город, без пожитков:
  Во сне это был твой город, я искала тебя.
  Потом я заблудилась на темной улице, вдоль которой стояли ларьки с фруктами.
  Там был только один фрукт: апельсин-королек.
  На рынках выставляли их, красивые экспозиции -
  иначе как еще они смогли бы конкурировать? В центре каждой композиции
  один фрукт, рассеченный.
  Потом я на бульваре в сверкающем свете солнца.
  Я бежала: бежать было легко, поскольку у меня не было ничего.
  Вдали я увидела твой дом: женщина стояла на коленях в саду.
  Повсюду были розы: волнообразно они взбирались по высоким шпалерам.
  Потом то, что начиналось, как любовь к тебе,
  превратилось в жажду строительства: я слышала,
  как женщина звала меня с привычной любезностью, зная,
  что я не буду спрашивать о тебе больше.
  Так всё разрешилось: я могла провести здесь детство.
  Это значило быть всегда одной.
  
  
  7. Первое прощай
  
  Ты можешь присоединиться к остальным теперь,
  тело, которое не даст моему телу отдохнуть,
  вернешься в мир, к проспектам, к упорядоченным
  глубинам парков, словно огромные терминалы,
  которые никогда не темнеют: незнакомцы ждут тебя
  в сотне комнат. Возвращайся к ним,
  к возрастанию и ограничению, возле невозмутимой розы
  ты смотришь, как она чистит апельсин,
  подкрашенная корка падает лепестками на ее тарелку. Это
  мастерство, активный режим
  которого - рассечение: усиленный свет
  сияет на лезвии. Рано или поздно
  ты начнешь мечтать обо мне. Я не завидую
  этим твоим мечтам. Я могу представить, как выглядит мое лицо,
  пылающее так, страдающее от страсти - хмурое
  лицо твоего вымысла - как уста предают
  обособленную алчность любовника,
  преувеличивает, потом разрушает:
  я не завидую этому твоему визиту.
  А женщины, лежащие там - почему бы их не пожалеть,
  то, как они поворачиваются к тебе, как
  борются за свою видимость. Они оставляют
  место для тебя в постели, белую выемку.
  Потом тайнодействие: ваши тела сведены воедино,
  пахтанье, пахтанье, пока жар не покинет их полностью.
  Рано или поздно ты назовешь мое имя,
  крик потери, ошибочный
  крик узнавания, подавленной потребности
  в ком-то, кто существует в памяти: ни один голос
  не приведет в это королевство.
  8. Песня невидимых границ
  Прошлой ночью мне снилось, что мы в Венеции:
  сегодня мы в Венеции, лежим здесь,
  я думаю, не существует границ для моих снов,
  ничего, чем мы не могли бы поделиться.
  Так что нечего описывать. Мы взаимозаменяемы
  с любым, в радости,
  превращенной в немую пару.
  Почему же тогда мы боготворим ясность,
  если в конце произнесем лишь имена друг друга,
  произнесем, как сейчас, даже не целые слова,
  только гласные?
  В конце концов, этого мы желали -
  лежать в ярком свете без различий,
  мы, которые останемся вне
  точных записей.
  
  9. Марафон
  
  Я не должна была слышать
  разговор этих двоих.
  Но я чувствовала, что свет фонарика
  перестал дрожать, словно его
  положили на стол. Я не должна была слышать,
  как один из них говорил другому,
  как лучше возбудить меня,
  какими словами, какими жестами,
  не должна была слышать описание моего тела,
  того, как оно реагирует, на что
  оно не согласно. За моей спиной.
  Я изучала голоса, вскоре начала отличать
  первый, который был глубже, ближе,
  чем тот возмущавшийся.
  Насколько мне известно, это происходит
  каждую ночь: кто-то будит меня, потом
  первые мгновения урока.
  То, что происходит затем,
  слишком далеко от мира, в глубине,
  где только мечта имеет значение,
  и связь с чьей-либо душой
  бессмысленна: ты ее отвергаешь.
  
  
  
  ЛЕТО
  Помнишь дни нашего первого счастья,
  как сильны мы были, как ошеломлены страстью,
  лежали весь день, потом всю ночь в узкой постели,
  спали там, ели тоже там: было лето,
  казалось, что всё созрело
  сразу. Так горячи лежали мы без покрова.
  Иногда поднимался ветер: верба стучалась в окно.
  Но мы заблудились, разве ты не чувствовал это?
  Постель была - словно плот: я чувствовала, что мы дрейфуем
  вдаль от нашего мира, в места, где не найдем ничего.
  Сначала солнце, потом луна осколками
  сияет сквозь вербу.
  То, что видно всем.
  Потом кольца сомкнулись. Постепенно ночи стали холоднее:
  повисшие листья вербы
  пожелтели и опали. Каждый из нас ушел
  в глубокую изоляцию, хотя мы никогда об этом не говорили,
  об отсутствии сожалений.
  Мы снова были художниками, муж мой.
  Мы могли возобновить путешествие.
  III
  
  УПРЕК
  
  Ты предал меня, Эрот.
  Ты послал мне
  мою настоящую любовь.
  На высоком холме ты
  явил мне ее облик:
  мое сердце было
  не столь прочным, как твоя стрела.
  Кто поэт -
  без мечты?
  Я лежу без сна: я чувствую
  подлинную плоть сверху,
  желающую заставить меня молчать.
  Снаружи, во тьме
  над оливами
  несколько звезд.
  Думаю, это горькая обида:
  то, что я предпочитаю гулять
  по извилистым тропам сада,
  гулять у реки,
  сверкающей каплями
  ртути. Мне нравится лежать
  в мокрой траве у реки,
  убегает Эрот
  скрытно, с другими мужчинами,
  но рассудительно, холодно.
  Всю свою жизнь
  я поклонялась ложным богам.
  Когда я смотрю на деревья
  на другом берегу,
  стрела в моем сердце -
  словно одна из них,
  колеблется и дрожит.
  
  КОНЕЦ ЭТОГО МИРА
  
  1. Терра-Нова
  
  Место без ассоциаций -
  Там, в другой стране, были горы,
  так что разум заставили найти
  слова для локализации и так далее,
  здесь была вода, продолжение сверкающего города.
  Что касается подробностей: где прежде были
  зеленые холмы, на траве которых вечером или после дождя
  лежали бы шароле, так много взглядов
  прикованы к путнику, здесь
  была глина. И всё же цветение изумляет:
  у дома камелии, барвинок, розмарин в сокрушительном изобилии -
  в своем сердце он был влюблен снова,
  звал "сейчас, сейчас", не ограничен
  "однажды" или "в прежние времена". Он лежал на спине в диком фенхеле.
  Но на самом деле он был стариком.
  Шестьдесят лет назад он взял свою мать за руку. Был май, его день рождения.
  Они гуляли в саду, в настоящем длительном времени,
  собирая цвет яблонь. Потом она попросила его посмотреть на солнце:
  они стояли рядом, пока солнце тонуло в притяжательной земле.
  Каким коротким он казался, этот срок жизни в ожидании -
  эта красная звезда, горевшая над головой мальчика,
  была светом его детства,
  следовала за ним здесь.
  
  2. Дань
  
  В то время странного спокойствия
  он медленно спускался по каменным ступеням к широкой бухте:
  он был растроган, огни города глубоко его тронули,
  казалось, что землю предложили ему
  как источник страха и трепета - он не хотел ничего менять.
  Он писал, он строил свой храм.
  Так он оправдал необходимость принесения жертвы.
  Он прислонился к перилам: в темной бухте он увидел волны города;
  клетки света плыли по воде, качались мягко во власти белых нитей.
  Он услышал, что за его спиной на ступенях мужчина и женщина
  спорят с большим напором.
  В стихотворении он мог бы свести их вместе,
  как два куска сломанной игрушки, которой можно радоваться снова.
  Потом голоса умолкли, их заменили вздохи, шорохи, тихие звуки,
  природу которых он не понимал,
  но ветер настойчиво
  относил их туда, где он стоял,
  а с ними - все ароматы лета.
  
  3. Конец этого мира
  
  Это сложно описать, поскольку приходит
  к каждому в свой черед.
  Уникально, ужасно - и в небе необъяснимый блеск
  вместо человечного солнца.
  Благословенное преклонение колен, счастлив тот, кто не надеется ни на что,
  а любивших мир
  страдание возвращает
  к тому, что предшествует привязанности, а именно -
  к ненависти боли. Теперь сокрушенные закреплены
  в одиночестве: смотрят на зимнее солнце,
  насмешливо хмурящееся над голой землей,
  ничему не даруя жизнь - в этом свете
  бог нисходит к умирающим.
  Ненастоящий бог, конечно. Нет бога,
  который мог бы спасти человека.
  
  ГОРА
  
  Мои студенты смотрят на меня выжидающе.
  Я объясняю им, что жизнь в искусстве - это жизнь
  в бесконечном труде. Выражение их лиц
  едва ли меняется: им нужно узнать
  немного больше о бесконечном труде.
  Поэтому я рассказываю им историю Сизифа,
  обреченного толкать камень
  на гору, зная, что ничего
  не принесут эти усилия,
  но он должен повторять это
  бесконечно. Я говорю им,
  что в этом есть радость, в этой жизни художника,
  что нужно избегать
  осуждения, пока я говорю,
  сама тайно толкаю камень,
  украдкой толкаю его вверх по крутой
  отвесной скале. Зачем я лгу
  этим детям? Они не слушают,
  их не обманешь, их пальцы
  стучат по деревянным партам.
  Поэтому я отказываюсь
  от мифа: я говорю им, что это происходит
  в аду, и художник лжет,
  потому что одержим достижением цели,
  воспринимает вершину,
  как место, где он будет жить вечно,
  место, которое
  изменит его ноша: с каждым вздохом
  я стою на вершине горы.
  Мои руки свободны. А камень добавил
  высоту горе.
  
  ПРИТЧА
  
  Тогда была эпоха героев.
  Поэтому этот юноша, этот никто,
  идя с одной равнины на другую,
  подбирает маленький камушек среди холодных, неопределенных
  камней косогора. Это приятный день.
  Под его ногами обычная растительность, несколько белых цветов,
  словно звезды, листья ворсистые, серовато-зеленые:
  у подножия скал тела.
  Кто враг? Кто сложил
  так плотно тела евреев
  в столь невиданной тишине? Вымазанная в грязи,
  рассеянная армия видит чудовище, Голиафа,
  возвышающегося над ребячливым пастухом.
  Они закрывают глаза. И вся равнина
  становится расколотой поверхностью моря - столь сокрушительно
  это падение. В облаке пыли Давид
  поднимает руку: теперь это его успокоенное,
  совершенное королевство.
  Собратья-евреи, обозначить маршрут путешествия героя -
  выследить гору: из героя в бога, из бога в правителя.
  У края пропасти мгновение, о котором мы не хотим слышать -
  камень улетел: теперь
  рука - это оружие.
  На крыше дворца царь Давид смотрит
  над сияющим городом Иерусалимом
  в лицо Вирсавии и осознает
  свое всё растущее желание. В сердце он не чувствует ничего.
  Она - словно цветок в бочонке воды. Над его головой
  плывут облака. Он понимает, что добился
  всего, о чем мог мечтать.
  
  ДЕНЬ БЕЗ НОЧИ
  
  Ангел Божий отвел руку ребенка
  от драгоценных каменьев к горячим углям.
  
  1.
  Образ
  
  истины - это огонь: он возводит
  твердыню Рая.
  Разве ты никогда не чувствовал
  его явную силу?
  Даже ребенку
  доступна эта радость.
  Вероятно,
  так же солнце
  горит в Аду. Это Ад,
  день без ночи.
  2.
  Как если бы дочь фараона
  принесла во дворец львенка,
  и несколько недель
  его не замечали, как кошку.
  Ты не сможешь навязать свою волю этой женщине.
  Она сказала, что нашла
  ребенка в зарослях камыша:
  всякий раз, когда она рассказывала эту историю,
  ее служанки возобновляли
  свой бесконечный хор вздохов.
  Это, должно быть:
  Маленький царевич. Маленький львенок.
  3.
  Затем почти без потворства
  знамение явилось: уже некоторое время
  дитя похоже
  на внука фараона.
  Потом он нервничает: тянется к короне Египта
  на голове фараона.
  4.
  Поэтому фараон ставит перед ребенком
  два подноса: один с рубинами, другой - с угольями из жаровни:
  Свет моего сердца, весь мир
  лежит перед тобой:
  всюду огонь, огонь
  без альтернативы.
  5.
  Это был словно фокус: вы видели лишь
  движение ребенка, та же рука, которая проявила
  столь активный интерес
  к богатствам Египта, неожиданно
  предпочла горсть угля.
  Вы никогда не видели настоящего ангела.
  В довершение фокуса
  дитя обожглось.
  Раздался плачь,
  словно издающий его человек
  находился в Аду,
  где не оставалось ничего иного,
  кроме как видеть.
  6.
  Моисей
  лежал в зарослях камыша:
  он мог видеть
  только в одном направлении,
  его угол обзора
  ограничен корзиной.
  Он видел
  яркий свет, словно
  взмах крыльев.
  И Бог сказал ему:
  "Ты можешь стать тем избранным,
  кто попробует на вкус огонь
  и не сможет говорить,
  или можешь умереть сейчас
  и бросить всех остальных
  в Египте: сказать им,
  что лучше умереть в Египте,
  лучше наполнить реку
  вашими телами, чем увидеть
  новый мир".
  7.
  Словно душа возникла,
  независимая от ангела,
  осмысленное существо решает
  не входить в Рай -
  в то же мгновение настоящее
  солнце взошло.
  Словно вода была растрогана
  необходимостью восхода зеркального солнца,
  чтобы встретить его
  из глубин реки:
  Потом плачь прекратился.
  Или был заглушен
  бормотанием
  спасительницы.
  8.
  Контекст
  истины - тьма: она надвигается
  на пустыни Израиля.
  Ты обманут
  огнями, иллюзиями?
  Вот твоя тропа к Богу,
  у которого нет имени, чья рука
  невидима: обман
  лунного света на темной воде.
  
  ВЯЗЫ
  
  Весь день я пыталась отличить
  потребность от желания. Сейчас, во тьме,
  я чувствую лишь горькую жалость к нам -
  строителям, строгальщикам древесины,
  потому что смотрела
  неотрывно на эти вязы
  и видела, что процесс, терзающий
  неподвижное дерево -
  это пытка, и поняла,
  что это создаст лишь искривленные формы.
  
  ВЗРОСЛОЕ ГОРЕ
  
  Е. В.
  
  Поскольку ты был настолько глуп, что привязался к месту,
  теперь ты бездомный, сирота
  в последовательности пристанищ.
  Ты не подготовился в должной мере.
  На твоих глазах двое людей состарились;
  Я могла бы сказать, что приближаются две смерти.
  Еще не было родителя,
  которого удержала бы здесь детская любовь.
  Теперь, конечно, слишком поздно -
  ты в ловушке романа о верности.
  Ты возвращаешься, уцепившись
  за двух людей, которых ты с трудом узнавал
  после того, что они перенесли.
  Если когда-то ты спасся,
  теперь это время в прошлом: ты был упрям, трогательно
  слеп к изменениям. Теперь у тебя нет ничего:
  твой дом - кладбище.
  Я видела, как ты прижимался лицом к гранитным табличкам -
  ты лишайник, пытающийся вырасти там.
  Но ты не вырастешь,
  ты не позволишь себе
  вычеркнуть что-то.
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"