Аннотация: Если воин нуждается в утешении, он просто выбирает любого человека и рассказывает ему о своих трудностях.
Человек умирает столько раз,
сколько раз он теряет близких.
Публилий Сир, "Сентенции"
Кто возьмется просчитать траекторию старого снаряда, который не взорвался прошлым летом, но не стал ждать следующего, чтобы отправиться в полет над родным складом боеприпасов и его окрестностями? Никто. Аттракцион, скромно именуемый в новостях "Взрывы в Ново-Богдановке", много лет подряд будоражит жителей Украины и приезжих. (Где-то вулканы, тайфуны, торнадо, а у нас скромно - склады боеприпасов, невозможно же пугать мир Чернобылем каждый год.) Особенностью взрывов этого года стало то, что осколки "нетерпеливых" снарядов угрожали безопасности пассажиров железной дороги, ведущей из Крыма, поэтому железнодорожники решили перестраховаться и сделали это в высшей степени оригинально: составы, заполненные бледнолицыми пассажирами пропускали на юг (им терять было нечего), а краснокожих не выпускали с полуострова, боялись жертв среди курортников.
Именно поэтому Симферопольский вокзал заполнялся растерянными людьми, которые, не имея возможности уехать, метались, кричали и плакали, возмущались качеством хранения боеприпасов, шумно мечтали убить министра обороны, а заодно министра по чрезвычайным ситуациям (несмотря на оригинальное имя и симпатичную внешность). Позже, выстояв бесконечные очереди в справочное окошко и к начальнику вокзала, бывшие пассажиры сдавались, пили водку, закусывали, чем бог послал, и, наконец, смирившись со своей участью, укладывались спать, кто как мог. Где бы ни ложились люди, головы их были направлены к зданию вокзала. Это было смешно и трогательно, демонстрировало какой-то первобытный оптимизм. Ночью территория станции "Симферополь пассажирский" была обложена телами ожидающих, как алуштинский пляж N1 телами курортников в разгар сезона: чтобы поставить ногу на горизонтальную поверхность, а не на чей-нибудь объемный живот, надо было тщательно целиться, а после водки, на жаре это довольно сложно. Честно говоря, физически никто из них сильно не страдал - если человек пережил отдых в Крыму, то переживет все, в том числе, и многочасовое ожидание в Симферополе.
Лина приехала на вокзал вовремя, хотя из утренних новостей знала, что поезда в северном направлении не ходят, и догадывалась, что ее ждет. Но, одно дело, самой ночевать на вокзале в ожидании поезда, и совсем другое - пристроить на ночлег почти столетнюю бабушку, которая давно забыла, что такое боеприпасы, хотя муж ее погиб во время Великой Отечественной войны. Объяснить ей, почему нужно спать на надувном матраце, лежащем на газоне, а не в поезде на относительно белой простыне, не смог бы никто. Лина и не пыталась. Она застелила матрац простынкой и уложила старушку спать. Вопрос, как и где будет ночевать ее пятидесятилетняя внучка, бабушку не беспокоил, она уже давно могла себе позволить не думать о подобных пустяках.
Утром Лина ухитрилась выпить кофе и купить еду, оставив бабушку "охранять" вещи. Слава богу, определить на глаз глухоту и старческий маразм ворам и жуликам еще не под силу, а внешне долгожительница выглядела обыкновенно - маленькая женщина с широко открытыми светлыми глазками и улыбчивым ртом, полным аккуратных протезов. Никто бы не сказал, что она родилась еще при Николае Втором, за 6 лет до Великой Октябрьской революции (или как там сейчас принято называть это историческое событие).
Во внутреннем дворе вокзала работал небольшой современный фонтан. Днем женщины устроились возле него, чтобы подремать немного под журчание струй, создающее иллюзию прохлады. Сон Лины был нарушен смехом. С трудом подняв веки, она увидела свою бабушку, которая, сидя верхом на краю фонтана, руками перетаскивала правую ногу через борт, веселя своим энтузиазмом окружающих. Левая нога старушки уже стояла в воде. Пока Лина обулась и подошла ближе, бабушка преодолела препятствие и с удовольствием плескалась в воде. Хорошо, что там было мелко, а то она попробовала бы и поплыть. Два молодых человека, по просьбе Лины, вынесли купальщицу из воды на руках. Это понравилось старушке еще больше, чем купание. Люди вокруг тоже получили удовольствие, наблюдая за представлением. К подобным выходкам внучка давно привыкла, поэтому не сердилась, уложила счастливую бабушку отдыхать, поставив ее туфли сушить.
Днем всем стало легче - составы понемногу стали отправляться из Симферополя. Правда, прибывающие пассажиры говорили, что эти поезда стоят в степи за Джанкоем, а не двигаются по маршруту, но перспектива снова стать пассажиром и человеком всех порадовала. После полудня Лина с бабушкой перебрались в тень, на ветерок, ближе к информационному табло, чтобы не прозевать объявление о своем поезде. Рядом расположилась семья с двумя шкодливыми детьми. Мать семейства, измученная жарой, бесконечным ожиданием и шалостями своих отпрысков, обратилась к Лине с просьбой присмотреть за сумками, пока дети поедят в кафе. Над необъятными семейными баулами, на скамье пристроился крупный симпатичный мужчина, но женщина никак не прокомментировала его присутствие рядом с вещами. Он захотел пить, потянулся к бутылке с остатками воды, которую женщина держала в руке, но в это время баламуты со смехом и гиканьем ринулись к зданию вокзала, поэтому мать заторопилась следом, опасаясь, что потеряет их в густой толпе. Мужчина опустил руку и печально улыбнулся, а Лина с улыбкой, сказала:
- Вам скучать не приходится.
Сосед смущенно молчал. Бабушка попросила пить, дергая внучку за правую руку. Лина налила ей и предложила соседу.
- Хотите? Еще холодная, - сказала она, протягивая ему другой полный стаканчик. Неловко дернув рукой, мужчина пролил немного воды себе на джинсы, но ничего не сказал, обернулся к Лине, весело посмотрел на нее яркими голубыми глазами, потом выпил воду крупными глотками и неловким движением вернул стакан.
- По такой жаре мигом высохнет, - со знанием дела сказала Лина, глядя на пятна на ткани и спросила, - еще налить?
Но сосед не ответил: то ли не расслышал, то ли отвлекся. Мимо них, хохоча и задевая друг друга, двигалась большая группа подростков с рюкзаками. Проходя по дорожке, засидевшиеся дети сметали все на своем пути, игнорируя крики преподавателей, которые, надрывая горло, зачем-то пытались их построить. Мужчина придвинул сумки ближе к скамье и смотрел на счастливчиков.
От жары и бездействия бабушка засыпала, припав головой к плечу внучки. Лина растормошила ее и помогла перебраться на надувной матрац, который лежал на траве, позади ожидающих. Старушка послушно легла на бок, поджав бледные ноги, и закрыла глаза. Лина укрыла ее тонким пляжным покрывалом.
- У вас дети, у меня бабушка, - прокомментировала она, обращаясь к соседу. - Ей почти 100 лет, 97 исполнилось в этом году. Она еще плавает в море, даже шапочку надевает, чтобы прическу не испортить.
Мужчина оглянулся на спящую бабушку и ничего не сказал.
- Но уже не стреляет, мишень не видит, может в инструктора пальнуть. В 90 лет еще стреляла и даже попадала куда-то, кто не видел, не верит. Она у нас "Ворошиловский стрелок". Зарядку делает каждый день. Хотите печенья? - Сосед скосил глаза, сомневаясь, брать или нет. - Берите, берите, - Лина протянула пакет ближе к нему. Сосед взял сразу два и буркнул что-то в знак благодарности. - Еще берите, если захочется. Вы не могли бы поговорить со мной, пока Ваши придут? Можете не отвечать, если не хотите. Я не долго, не волнуйтесь, в гомеопатических дозах. Даже не стану говорить, как меня зовут. Понимаете, я 9 дней ни с кем не разговаривала. С бабушкой я, конечно, все время говорю, но она редко отвечает, потому что не слышит. Однажды в Гурзуфе, когда исчезло электричество, я пыталась пообщаться с пьяной хозяйкой "пещеры", в которой мы обитали. Хорошо, что луна светила. Говорить с пьяным в темноте - это нечто. Вам приходилось? - Мужчина в ответ глупо хохотнул. - Вспомнила, еще я говорила с хозяйским псом, но днем, конечно. Сам он секстерьер, симпатичный, глаза у него чистопородные, грустные. Шарахается он от всех, видимо, битый. - Лина помолчала, собеседник ее тоже ничего не сказал. - Собственно, мне сказать людям нечего, просто иногда хочется убедиться, что я - это не только печальное отражение в зеркале. Если на мои вопросы отвечают, значит, я существую, так приблизительно.
Мужчина хмыкнул и посмотрел на нее иронично, с какой-то "сумасшедшинкой" в глазах. Она, улыбаясь в ответ, протянула ему пакет.
- Берите еще. Думаете, я чокнутая? - спросила она и откусила печенье.
Он опять взял сразу два кружка, сунул их одновременно в большой рот, полный зубов, и издал звуки, которые должны были означать "спасибо", сказанное во время жевания.
- Вы не бойтесь, я жаловаться не буду, воину не полагается. Я, конечно, еще не воин, я только учусь. Разве воин стал бы ночью по горам бегать с бабушкой на руках? Они одинокие птицы. Им родственники не нужны. С родней силу не нагуляешь, наоборот, растратишь всю энергию, что нагулял в одиночестве. Настоящий воин сидит где-нибудь среди кактусов и уничтожает жалость к себе, а заодно и чувство собственной важности.
А жаловаться вообще совершенно бессмысленно, хоть по Кастанеде, хоть без него. Знаете почему? Потому что всегда возможно развитие событий, при котором сегодняшний день покажется счастливейшим в жизни, короче говоря, сегодня хорошо, потому что завтра будет хуже. Вы не согласны?
Мужчина широко улыбнулся в ответ на ее рассуждения, наклонив голову к левому плечу, ласково с интересом посмотрел на нее так, как смотрит взрослый на ребенка: он знал то, о чем она не догадывалась.
- Неужели Вы оптимист? - с недоверием в голосе спросила Лина. - Удивительно! Они еще существуют? - Она вздохнула. - А у меня нет энергии на оптимизм. Я растеряла ее и стала уязвимой. В последнее время так часто приходится сталкиваться с нагуалем, что кокон не выдержал, кажется, даже треснул по шву в нескольких местах. Смотрю иной раз в зеркало и не могу понять: мой кокон или second-hand чей-то? Еще и смерть себе позволяет вольности. Вместо того, чтобы скромно держаться за левым плечом, как хороший охранник, она разгуливает под окнами в белом капюшоне.
После этой фразы мужчина посмотрел на Лину, как на сумасшедшую.
- Извините, - быстро сказала она. - Конечно, если Вы не знакомы с трудами Кастанеды, то я Вам кажусь неадекватной. Это не так, я вполне нормальная и даже обыкновенная. Но мне не везет в последнее время, совсем. Я даже думала: если жизнь не удается, может попробовать что-нибудь другое? - она кисло улыбнулась своей шутке.
Ее собеседник с недоумением посмотрел на нее и опустил взгляд в асфальт перед собой, продолжая слушать то, что она говорила. - Понимаете, свежепострадавшему от жизни человеку обязательно надо поговорить. И помолчать с кем-то. Не о том, что с ним случилось, а просто о чем-то, чтобы знать, что это не конец, что есть ради чего терпеть всю эту возню, чтобы ничего не сделать с собой. Поверьте мне, очень хочется просто все прекратить. А другие, небитые жизнью, когда случается нечто непоправимое, прибегают посмотреть, что осталось от пострадавшего, как после дорожного происшествия, потом исчезают, держатся подальше. У людей нет слез для чужих бед. Мне кажется, это что-то животное. Вы видели, как ведут себя травоядные, когда одного из них "приглашают на обед" хищники? Не обращали внимания? В первые минуты наблюдается замешательство, намек на попытку помочь, отбить, а потом все рогатые и безрогие "родственники" дружно смотрят в сторону - делают вид, что ничего не произошло. Сомкнули свои парнокопытные ряды, и знай себе, жуют дальше, мух хвостом отгоняют. И все, инцидент исчерпан. Двуногие ведут себя так же. Все мы травоядные.
Мужчина улыбнулся, не глядя на нее.
- Вы не сердитесь? Вот и хорошо, а то я боялась, что Вы перестанете со мной разговаривать. - Она откусила печенье и, прожевав, заговорила снова. - Я раньше не с бабушкой, а с сыном отдыхала. Но с ним много не наговоришь: заплывет за буи, будто в Турцию собрался, а я жду себе на берегу, нервничаю. И в шторм не боялся плавать. Бесстрашный был мальчик. - Она вздохнула. Теперь его нет.
Собеседник вопросительно смотрел на нее.
- Он умер год тому назад. Нет, не утонул. На суше умер. Задохнулся в автомобиле. Ему кто-то сломал руки перед смертью. Я не знаю, кто и зачем, - растерянно сказала она. - В милиции мне не сказали, наверно, сами не знают. Или, наоборот, очень хорошо знают. Тогда, тем более, не скажут, правда?
Лина стряхнула крошки печенья носовым платком, опустила глаза, и, машинально наматывая кончик платка на указательный палец, молча вспоминала тощее пустое тело мальчика между стенками гроба, негнущиеся, твердые, как у чучела, ребра, сломанные кисти рук, спрятанные под тюлем и холодные впалые щеки, которые смерть уже пометила запахом формалина. Капли дождя попали ему на лоб, и остались там, он не открыл глаза, глаза раненой лани. Лежал весь в цветах. Неестественно. Лучше бы бегал в драной футболке с грязными руками и сигаретой во рту. - "Мамик, дай вкусную сигаретку!" - последняя просьба перед смертью. Все, больше мальчик не курит. Его нет, есть урна цвета мертвой фиалки под грибницей кладбищенских поганок.
- Извините, я задумалась. Я не плачу. Когда человек плачет, его никто не слышит. Есть такая особенность человеческого слуха. Не обращали внимания? - Она смущенно улыбнулась. - Нет, я не жалуюсь, другим бывает гораздо хуже. Вот моя одноклассница 12 лет за неподвижной мамой ухаживает. 12 лет! Не может ни в гости сходить, ни поехать куда-то. - Лина светло улыбнулась. - Зато не сирота - у нее есть мама, она еще чей-то ребенок, хотя ей 50 лет. Правда, здорово? - она печально замолчала. - А я за своей мамой ухаживала всего полтора месяца, когда она на машине разбилась. У нее были сломаны рука и нога, голова немного разбита. Потом пролежень на спине образовался. Но мы с братом ее лечили. Она даже встала и ходить начала, но очень волновалась за руку, спала плохо, боялась, что придется операцию делать. Сердце не выдержало. Представляете, она умерла вместо завтрака, так быстро, что чай в ее чашке не успел остыть.
Лина вспомнила, как стояла рядом, недоумевая, как такое важное, единственно важное в жизни событие могло произойти так быстро. То, что длилось и существовало всю ее, Линыну, жизнь исчезло за 15 минут судорог и потустороннего ужаса. Она помнила потом каждую минуту, каждое движение. Фельдшер со скорой помощи сидел в торце стола над раскрытым чемоданом и смотрел на Лину, ждал, что она потеряет сознание. Наивный человек! Она давно была "без сознания", хотя отвечала на вопросы доктора, которая заполняла официальные бумаги, сидя на стуле с отломанной ножкой. Отбили эту ножку давно, но сейчас она держала стул с красивым пахучим телом доктора. Нельзя уронить на пол человека, который пишет о смерти матери. Ножка отвалилась тогда, когда все ушли и стало тихо. Стул скорбно навалился спинкой на столешницу и застыл. Лина не могла скорбеть так явно, не могла упасть, она выпила много лекарств, чтобы дождаться милиционеров, ответить им на те же вопросы, что и медикам. Они тоже заполнили официальные бумаги и оставили ее ждать перевозчиков.
Лина подвязала маме челюсть бинтом, который никак ни на что не годился за полтора месяца лечения. Она не плакала. Внутри все окаменело и не шевелилось. Язык лежал во рту, упираясь кончиком в нижние зубы. Глаза не шевелились. В полумраке комнаты они были направлены в никуда и даже не показывали окружающие предметы резко. Они просто были открыты, чтобы показать, что человек жив и в сознании, т.е. может функционировать.
Сосед прикоснулся к ее руке, Лина вздрогнула. Видимо, выражение лица было такое лицо, что он ее пожалел.
- Извините. Вы никогда не задумывались о том, что все самые важные события в жизни человека происходят очень быстро? Достаточно всего получаса для самых важных событий! Зачем люди живут все остальные часы своей жизни? Для чего? - задумчиво спросила она.
Сосед в ответ молчал.
Она вздохнула и совсем другим, более веселым голосом сказала:
- У меня теперь вместо мамы - бабушка. Это вопрос, конечно, спорный, кто кому ребенок, но я не сирота, пока она жива. Вообще-то я сейчас за брата волнуюсь, поэтому мне надо поговорить. После смерти мамы он пьет, уже полгода подряд. Нет, не живет и пьет, а только пьет водку, целыми днями. Не спит, не ест, только ходит за водкой и вливает ее в себя, падает по дороге от усталости. Как-то челюсть ему сломали, а весной руку и пару ребер. Зажило немного. Это всегда длится дней десять, а потом его приступы эпилепсии одолевают один за другим и сердце болит. После них он такой слабый... Когда я увозила бабушку, у него как раз запой начался. Если я здесь застряну, кто ему воды принесет? А лекарства? Ему противосудорожные нужно и корвалол. Некому, он дома совсем один. У него целый гарем жен, но они его не хотят, разбрелись, кто куда, презирают. И дети есть, но знать не хотят. - Она загрустила. - А я не могу его бросить, это не по-человечески. Я не парнокопытное.
Мужчина, сочувствуя, пристально вглядывался в печальное лицо Лины, взял ее руку с платком и держал между ладонями. Взгляд его неестественно голубых глаз с черными пронзительными зрачками производил странное впечатление. Лине стало холодно, появилось ощущение, что она проваливается в бесконечность, как во снах, которые снились ей в 30-летнем возрасте. Ее будто било током. От смущения она резко забрала руку и извинилась. Мужчина, казалось, удивился, что она сделала это, он что-то сердито буркнул себе под нос и отвернулся.
- Спасибо, что слушали меня. Вы такой терпеливый, Вашей жене повезло, - заискивающим тоном говорила Лина, но старалась не смотреть на собеседника. - Извините, если Вам не понравилось то, что я говорила. Как-то навалилось все: ни поспать, ни поесть по-человечески, жара, неопределенность. Скорее бы домой.
В это время со стороны информационного табло вернулась соседка с детьми.
- Наш поезд объявили. Через час поедем, - сообщила женщина Лине бодрым сытым голосом. - Должны еще сказать, с какого пути. Мой Вам не мешал? Он иногда себя странно ведет, мычит что-то, его все боятся. - Она укладывала в одну из своих сумок всякие дорожные мелочи: салфетки, жвачку, пакетики с кофе.
- Я ничего странного не заметила, - ответила Лина, вежливо улыбаясь, ей было неудобно, что мужчину обсуждают в его присутствии.
- Как видит, что кто-то с ним говорит, тоже пытается мычать, а сам ни звука не слышит, - объясняла женщина. - Довезу его домой, сразу к врачу - у него шизофрения обострилась из-за жары, на пляже перегрелся, наверно. Говорила ему, чтобы в тени сидел, так нет... - За ее спиной дети пили воду из горлышка, вырывая друг у друга бутылку, она не реагировала на их возню. - Может, в больницу положат, как в прошлый раз. Бабка с ним сидеть боится, она сама инвалид, а мне работать надо. Кто их всех кормить будет? - задала она риторический вопрос, отнимая бутылку у ребенка и впихивая ее в одну из дорожных сумок.
Лина, испытала потрясение от того, что узнала. Она пыталась улыбаться, но не могла. В это время мужчина опять взял ее за руку и ласково смотрел в глаза, доверчиво улыбаясь. Узнав, что он болен, Лина от страха не пыталась освободить свои пальцы из большой потной ладони, ждала, чем все закончится.
- Ну что ты расселся, Вовка? Вставай! - говорила ему жена, привлекая к себе внимание легким ударом по его плечу, и делала руками знаки, которые он понимал. Теперь муж смотрел не нее своими небесными глазами, но руку Лины не отпускал. - Да пусти ты ее! - Жена потянула его за локти к себе, и он встал - большой, красивый от природы человек, только осанка его была какой-то неуверенной, будто он сомневался, что имеет право выпрямиться во весь свой рост.
Лина смотрела на него снизу вверх. Он попытался ей что-то "сказать", большое открытое лицо выражало нечто недоступное обыкновенному человеку. Но жена подтолкнула его в бок и сунула в правую руку самую тяжелую сумку, обошла с другой стороны, чтобы дать еще одну, приговаривая:
- Давай, поезд без нас уйдет, если будешь глазки строить. Дети уже к табло побежали. До свидания, - сухо попрощалась она с Линой и пошла рядом с мужем вслед за детьми.
- Счастливого пути, - с трудом произнесла Лина, помахав вслед безвольной рукой, и быстро надела темные очки, чтобы никто не видел ее испуганные влажные глаза.
Как только чета отошла, за спиной раздался легкий вздох, наверно, бабушка проснулась.
Повернув голову назад, через левое плечо, Лина тихо сказала:
- Ты видишь, бабуля, как бывает? Какая несчастная женщина, а по виду не скажешь. Молодец! Вот это настоящий воин. - Она замолчала, аккуратно складывая на коленях мятый носовой платок и думая, о том, что посмотреть вокруг - у всех все хорошо, бегают, суетятся, живут. - А со мной как смешно получилось! - хмыкнула она.
Старушка не ответила, она лежала на спине, прикрыв покрывалом нижнюю часть лица, как всегда делала дома, чтобы скрыть от всех голые десны. Перед сном она всегда снимала протезы и топила их в стакане с водой. Лина подозревала, что была и вторая причина: бабушка боялась, как бы в рот, пока он открыт, не влетела муха.
-- Какая я глупая! Нашла, наконец, с кем поговорить! Долго собиралась! - в полголоса потешалась женщина над собой. Глухая бабушка никак не отозвалась и на это. Лина улыбалась, вспоминая трепетные прикосновения неестественно нежных рук и странные, такие трогательные взгляды "собеседника". Она знала, что шизофреники бывают очень ласковыми и сексуальными, эротические ощущения, испытываемые в их обществе, необыкновенно яркие.
Рядом с Линой присела женщина с маленьким рыженьким ребенком, который спал в вертикальном положении, безвольно свесив тонкие ручки и ножки, склонив голову на грудь матери. Он выглядел так трогательно, что все невольно улыбались, глядя на него. Лина поняла, что женщина не уйдет отсюда, пока рыжик будет спать, и попросила ее присмотреть за спящей бабушкой и вещами. В туалете на перроне она умылась и переоделась, набрала воды в пустую бутылку, чтобы умыть бабушку, когда та проснется. Возвращаясь, она узнала из объявления, вывешенного в окошке справочного бюро, что часа через полтора они могут уехать, когда придет состав из Чернигова, на табло уже значилось его прибытие. Уличный термометр показывал 32 градуса. Лина купила себе мороженое и, возвращаясь на свое место, быстро и неаккуратно ела на ходу вафельный рожок, истекающий молоком прямо на руки.
Женщина с рыжиком уже была не одна, за ней приехал муж. Лина поблагодарила ее за помощь, достала из сумки книгу и попыталась читать, но ничего не понимала, слова наползали друг на друга. Ее окутывал патологический сон: ночью поспать не удалось, даже прилечь не смогла, днем не спала из-за бабушкиного заплыва. Конечно, надо было сейчас выпить кофе, но она торопилась назад, а кафе на другой стороне вокзала, и там всегда очередь, медленно обслуживают, неудобно было задерживать чужого человека. Сквозь дурман она ощущала густой жаркий воздух, наполненный запахами еды, железной дороги, человеческого пота, вокзального туалета, в нем плыли нечленораздельные обрывки объявлений о прибытии, задержке и отмене поездов. Прозвучало объявление об отправлении, от которого люди, дремавшие вокруг сидя и лежа, встрепенулись, закопошились, многократно повторяя вопрос:
- Это какой объявили?
- Киевский, ночной.
Лина услышала номер своего поезда, переспросила у женщины с ребенком, ее муж побывал у табло и даже сказал, с какого пути отправление. Молодые соседи легко собрались и ушли. Складывая свои вещи, Лина будила бабушку.
- Бабулечка, вставай, я матрац сложу, нас в поезд не пустят с твоей походной кроватью, - она теребила старушку за плечо, но та не хотела просыпаться. - Ну что ты? Вставай, мы опоздаем. Надо сумки дотащить и тебя не потерять в толпе. - Она складывала бабушкино покрывало, приговаривая, - в поезде все сны досмотришь. Нас ждать не будут.
Бабушка не проснулась, она умерла. Обнаружив это, Лина стояла и нервно моргала, прижимая к солнечному сплетению сложенное покрывало, будто затыкая им дыру в груди или в светящемся коконе. Она растерянно смотрела то на сухие синеватые ноги старушки, то на ее радостное безмятежное лицо. Смерть не напугала бабку, а развеселила. Чем можно напугать человека, который прожил почти сто лет и похоронил за свою жизнь почти всех родных и близких?
От неожиданности Лина не могла сосредоточиться, сообразить, что надо делать. Вокруг суетились, собираясь в дорогу, изнуренные бездействием и жарой люди, они не обращали никакого внимания ни на живую женщину, ни, тем более, на мертвую. Все мечтали скорее попасть в поезд, лечь на свою полку и уехать, наконец, куда угодно, хоть в поле под Джанкоем, лишь бы не ждать, не прислушиваться к объявлениям, не ощущать себя беспомощным и ничтожным.
Лина не шевелилась и не плакала, внутри у нее стало очень тихо. Ей жутко хотелось закричать в этой тишине, громко, истошно, до потери сознания, до смерти, чтобы раз и навсегда разорвалась на клочки эта убогая, бессмысленная жизнь, набитая до отказа болью. Но она не закричала, а привычно стиснула зубы и молча терпела, ощущая каждый удар сердца в висках. Ей было трудно дышать, все, что она видела вокруг, как-то прыгало перед глазами, вокзальные звуки плыли и искажались, кружилась голова. Ее нечаянно толкнули в спину. Она села на скамью, чтобы не упасть, достала из сумки таблетки, запила их водой и сидела, не видя ничего, направив бездумный взгляд на стрелку часов - единственный символ смерти, который у нас постоянно перед глазами. Стрелка весело прыгала по кругу, легко и незаметно присоединяя настоящее к прошлому.
Обычное печальное мужество постепенно вернулось к ней, спустя некоторое время, потому что нет такой мысли, с которой рано или поздно не освоился бы человек. Какой-то военный пообещал ей позвать милиционера, даже не спросив, зачем он нужен. Лина, наконец, осмысленно посмотрела на часы: должностные лица обязательно захотят знать время смерти бабушки. Оказалось, что прошло всего полчаса, как объявили отправление, было очевидно, что поезд уйдет без них. К тому же она, наконец, заметила, что кто-то украл бабушкины мокрые туфли, которые сохли на траве. Почему-то именно этот факт поразил ее больше всего в тот день. Ограбить маленькую мертвую старушку! Она задохнулась от обиды, но не заплакала, не имела права, ей нужны были силы. Трудно было представить себе, сколько придется пережить, чтобы рано или поздно они с бабушкой смогли добраться домой, где ее больной, беспомощный брат может за это время умереть.
Она сидела на скамье, выпрямив спину, сложив руки, кулак в кулак, и молчала, глядя в одну точку. Если бы вдруг нашелся человек, который сел бы рядом, он не услышал бы ни одной жалобы. Потому что Лина молчала не о том, как она устала, не о том, как ей больно и страшно, не о том, что никто не захочет и не сможет ей помочь. Это очевидные вещи.
Лина упрямо молчала о том, что когда она умрет, ее лицо обязательно будет веселым. Смерть ее не напугает, не сможет.
Имя Лина (от греч. linos)означает скорбная песня.
Все, о чем говорит героиня, вполне соответствует учению Карлоса Кастанеды, изложенному им в книгах "Уроки дона Хуана" (1968), "Отдельная реальность" (1971), "Путешествие в Икстлан" (1972).