Это путешествие я задумал давно. Почти год назад. Как приехал работать по распределению в школу поселка "Торфянник" учителем биологии, так и задумал. В своем родном городке я часто ходил в походы, подобные нынешнему. Еще со школьной скамьи пристрастился. Всё вдоль и поперек в округе исходил. Конечно, здесь на новом месте, флора не особо отличалась от того, что я каждое лето исследовал в своем родном краю, триста километров всего. Но, все равно интересно найти и оценить хотя бы какие-либо отличия. Цель этого моего путешествия .... А, впрочем, какая там цель? Мне, просто, нравится путешествовать, заодно исследуя ареалы различных видов растений. Это любопытнейшее занятие! Вот, возьмем, к примеру, лютик едкий. Это растение у всех на виду. Иди летом на любой луг, разыщи там низинку и любуйся золотыми вкраплениями на ярко зеленом ковре. Удивительный цветок. Кстати, лютик был символом Османской империи. А еще есть легенда о том, как злой богатый купец отказался выдать дочь за любимого той парня. Измывался злодей над любовью. Подло измывался. Так вот эта дочь выкрала ночью у отца все его деньги и разбросала их по лугу, а потом эти монеты проросли и стали лютиками. Вот как! О лютиках много чего интересного написано. И даже Вильям Шекспир не смог мимо лютика без внимания пройти. Помните, как у него Джульетте снадобье брат Лоренцо предложил. "По жилам разольется у тебя дремотный холод и оцепененье...". Это как раз и была настойка из лютика. А еще.... Хотя, нет. Хватит о лютиках. Увлекся слегка. Со мной такое бывает. У меня сегодня другое в планах. Я решил лесную реку Чернавку на предмет белых кувшинок исследовать. Тоже интереснейшее растение. По латыни кувшинка зовется: Nymphaea. Назвали этот чудесный цветок в честь прекрасной девушки, которая решила утопиться от неразделенной любви к могучему Геркулесу. Как решила, так и сделала, обратившись в великолепный белый цветок на водной глади.
- По берегу реки, вряд ли, ты пройдешь, - качал головой наш учитель труда Константиныч. - Там грязь да болото. А еще цепкий малинник с репейником вкупе и крапива в полтора человеческих роста. Ужас! К тому ж гнуса по болотинам не меряно. Кровь сосут, черти, только держись. По берегу не пройдешь.
Я не внял предупреждению трудовика и рано утром углубился в березнячок на речном берегу. Вперед! Теперь только вперед! Не отступать и не сдаваться. Мне сразу же повезло. Не успел я и ста метров пройти по березовой роще, как обнаружил два "куста" великолепных кувшинок. Не удивляйтесь слову "куст", я не оговорился, "кустами" я называю места компактного произрастания растений одного вида. Заметив кувшинки, я моментально развернул свою кипучую исследовательскую деятельность. Точнее, замер сначала от изумительной красоты.... Было от чего замереть. Солнце выползало из-за плотной стены леса, расцвечивая хрустальным блеском сырую зелень по берегу и цветы изумительной белизны с легким радужным сиянием, плавающие в голубизне отразившегося утреннего неба. Прелесть. Секунду всего лишь я любовался, потом разулся, снял брюки и шагнул в холодную воду. Красота красотой, а исследования первым делом. Измеряю глубину реки в месте произрастания, высоту стебля над водной поверхностью и всё такое прочее. У меня своя система. Сейчас я записываю только факты, а уж зимой буду всё сравнивать, анализировать и делать выводы.
Изучив еще четыре прекрасных "куста", я попал в заросли пожухлой прошлогодней крапивы, к тому же обильно опутанной грязно-серой паутиной. Пробираться через эти заросли было трудно и неприятно, к тому ж свежие ростки всемогущего сорняка то и дело норовили ужалить руки. А под ногами чавкала насмешливо грязь.
- Чудак, чвак-чвак, чудак, чвак-чвак, - настырно повторяла она, напоминая мне чем-то нашего педагога по труду. Тот тоже насмехался над моей идеей обследовать берега Чернавки.
С крапивной преградой я справился и скоро оказался под сенью задумчивых осин. Вокруг осин было черным-черно. Огромный траурный ковер под серо-зелеными стволами, будто бы хотел воскресить в моей памяти что-то страшное. Проклятое дерево. А еще эта дрожь листьев.... И мне стало немного жутко, но не в моем характере пугаться каких-либо предрассудков да предчувствий. Меня этими глупостями не напугаешь. Я знал, что за этим страшным ковром будет жизнеутверждающая краса цветущего июньского луга. По осиннику я постарался приблизиться к реке, но старания мои сокрушила вязкая болотная грязь. Я сперва утонул в ней по колено, а потом чуть было не потерял сапог. Чтобы пойти дальше, пришлось от реки взять влево. Болото, начинавшееся сразу за унылыми осинами, уходило глубоко в лес. Обойти его у меня никак не получалось. Чем дальше я углублялся в лес, тем болото становилось обширней. Теперь оно уже представляло собой не только смесь черной грязи с бледно-ядовитой зеленью, а местами обращалось в широкие озера с темно-коричневой водой. По краям этих озер потихоньку шумел камыш. Я уже несколько раз пожалел, что ушел от реки. Надо было срубить плот и обойти топкую преграду водой, но возвращаться назад было уже далеко и я, следуя своему принципу "не отступать и не сдаваться" медленно брел по мягкому ковру из темно-зеленой мшистой поросли, часто смахивая с лица противные паутинки. Солнце перебралось через зенит. Стало жарко до пота между лопатками. Но, несмотря на все невзгоды, упорно продолжаю свой путь. Озера больше не попадались, зато я наткнулся на гать из черных бревен. Бревна большей частью были покрыты скользкой грязью, но попробовать пройти по ним, было можно. И я осторожно попробовал. Гать протянулась метров на пятьдесят, а дальше начинался ельник, там можно будет идти и без гати. Когда до твердого берега оставалось метра три, в ржавой застойной грязи я увидел красную пачку от дорогих сигарет. От "цивильных", как бы сказал наш трудовик. Таких сигарет у нас в поселке не продавали, да что там, в поселке, областном центре не всегда такие купишь, и это обстоятельство вынудило меня остановиться и подумать:
- Не один я такой чудак по этому лесу шастаю.
А грязь продолжала свои насмешки:
- Чудак, чва-чвак.
Выбираясь с гати на твердую почву, я разглядел свежие следы. Точно, не один. Здесь недавно прошли не меньше трех человек. Следы были свежие. Но мне до них дела никакого нет, пусть идут путники куда хотят, а я должен к берегу реки выбраться. Моя цель река, и я больше ни на что отвлекаться, не намерен. Свернув с еле заметной тропинки вправо, я стал пробираться по ельнику. Ельник не оказался не особо добрым ко мне и всё норовил колючими лапами оцарапать мне лицо. Раз пять у него это получилось. Еще один раз я наткнулся щекой на острый сучок. До крови наткнулся. Кроме елок меня здорово донимали насекомые: в болоте были комары, а на сухом месте мне пришлось отражать яростные атаки злющих слепней. Несмотря на все мои усилия, прорех в противовоздушной обороне моего лица оказалось множество. И если бы вы только знали, с каким удовольствием я опустил лицо в холодную воду, добравшись, наконец, до берега. Знал, что не следует этого делать, но опустил. Не успел я исследовать два "куста" кувшинок, сухой берег закончился, и меня вновь ждало путешествие по болоту. На этом болоте было много кочек, поросших кустарником, вот я и стал прыгать с кочки на кочку. Я так увлекся преодолением новой преграды, что не заметил, как небо заполонили тучи и всё вокруг потемнело. А когда я преодолел очередное болото, будто бы салютуя моей победе, с неба грянул оглушительный раскат грома. Всё вокруг засверкало, а налетевший ветер стал до скрипа раскачивать высоченные сосны и швырять вниз сухие ветки с шишками. Рядом с этими соснами при этакой погоде находиться было опасно, и я побежал вперед, намереваясь найти кусты ольхи или орешника, чтоб соорудить из их ветвей шалаш. Заросли кустов виднелись на другой стороне открывшейся передо мною поляны. Я изо всех сил рванул к вожделенной цели и, тут, при яркой вспышке молнии узрел притаившуюся за кустами небольшую избушку. Поначалу я подумал, что мне это привиделось, померещилось, но следующая бледно-синяя вспышка, а за ней еще одна, убедили меня - избушка была не видением, а самой настоящей явью.
Ливень застал меня в пути и на крыльцо я влетел уже мокрый до нитки. Дверь в избу была заперта изнутри. Крыша крыльца имела множество дыр, и стоять под этими дырами было удовольствием не из приятных. На первый мой робкий стук никто не отозвался. Пришлось стучаться громче. Изо всех сил, как говорится. А что делать в подобной ситуации? Здесь не до сантиментов. Сыро и холодно. Стучал я долго, и уже совсем было отчаялся, когда за дверью зашаркали чьи-то шаги. Дверь заскрипела, и я увидел старика с серой бородой. Глаза у старца светились злобой, словно у цепного пса, пару дней прожившего без малейшей хозяйской заботы.
- Чего надо? - прохрипел сердитый хозяин, оглядывая меня сверху вниз.
Едва я переступил порог, старец ухватил меня за плечо и, прямо-таки втолкнул в низенькую дверь крохотного чуланчика. Втолкнул и пригрозил пальцем:
- Сиди здесь. Еды у меня для тебя нет, а здесь сиди сколько хочешь. И, чтоб больше никуда.
Пока я совершал молниеносное путешествие от порога к чулану, в приоткрытую дверь избы мне удалось заметить мерцающий красный огонек лампады возле совершенно черной иконной доски. В другой раз я на эту лампаду и внимания не обратил бы, но буквально вчера, готовясь к своим лесным странствиям, я перечитывал сочинения Михаила Михайловича Пришвина, и там как раз было написано вот про такую же черную икону. Помните?
"На этой таинственной и странной иконе нет лика. Кажется, стоит показаться на ней хоть каким-нибудь очертаниям, как исчезнет обаяние, вся притягательная сила. Но лик не показывается и все идут туда покорно, к этому черному сердцу России". К черному сердцу...
- Нет, - думал я, стаскивая через голову мокрую рубаху, - не черное у России сердце. Ошибался знаменитый писатель-натуралист. Не в то время он о сердце России размышлял.
Я не торопясь достал из рюкзака сухую рубаху, переоделся, съел кусок черного хлеба с солью (моя любимая пища во время лесных странствий), запиваю это лакомство холодным молоком из бутылки, и прислушиваюсь. В избе у старика были гости. Гости не из шумных, а вот старик то и дело громко бранился. Бранился и хрипло кашлял. По крыше часто стучали крупные капли дождя, в избе ругался старик, в крошечном оконце часто сверкали отблески молний, а глаза мои слипались. Я прилег на покрытую каким-то тряпьем лежанку, с удовольствием вытянул натруженные ноги и, словно, провалился в беспросветную муть. Снилась в незнакомом месте какая-то дребедень: то хоровод кувшинок на водной глади, то черные иконы в ряд, а потом привиделась черная икона, усыпанная белоснежными кувшинками. И из черноты выходит... Ерунда, одним словом. Потом какой-то, то ли шум, то ли крик, и полетел я куда-то, словно щепка из омута. И всё у меня в голове перепуталось да смешалось...
Когда я открыл глаза, было удивительно тихо и светло. Из небольшого окошка сиял солнечный свет. Именно сиял, другого глагола к тому удивительному свету в чулане вряд ли подобрать можно. Я потянулся до хруста в плечах, потом вышел в сени. Дверь на улицу была распахнута настежь. Занимался чудесный летний день. Справив неотложные утренние дела в молодых лопухах, я вновь поднялся на крыльцо. Поначалу я хотел уйти, не прощаясь с сердитым стариком, но потом передумал. Уйти, не попрощавшись - это крайне невежливо, все-таки старик приютил меня в непогоду. Сердитый был, но приютил же. Я осторожно перешагнул порог избы.
- Хозяин, - негромко позвал я старика. - Доброе утро.
Никто не отозвался. Я прошел к столу, огляделся, и колени мои заходили ходуном. Старик сидел, привалившись спиной к беленой печи, а из шеи его торчала рукоятка ножа. Бандитская наборная рукоятка! Правой рукой покойник упирался в куртку бойца студенческого стройотряда. Хорошо знакомая мне униформа. Из тысячи такую узнаю. Четыре сезона в отряде отработал. Куртка и нож... Сперва я замер до оцепенения, потом к горлу моему подполз ком тошноты, забурлило все внутри и стало нечем дышать. Надо было что-то делать. И я что есть духу, рванул из страшной избы. Выбегая на улицу, я запнулся за порог и только каким-то чудом не растянулся на ступенях крыльца. Перемахнул я их в два шага, еще сделал пяток неуклюжих шагов по мокрой траве и.... И столкнулся грудь в грудь с человеком, выбиравшимся из густых кустов малины.
- Там! - замахал я руками. - Там! Старика! Убили! Ножом в горло!
- Чего, там? - тряхнул меня за плечи незнакомец.
- Старика убили! Нож в горле!
Человек, которым столкнула меня злая судьба в кустах малины, был одет в форму лесника: фуражка с зеленым околышком да при кокарде, выгоревшая гимнастерка при засаленных петлицах, опять же, зеленого цвета и кирзовые сапоги. Лицо у лесника костистое, дубленое, длинный нос изогнут, как у селезня, а глаза свинцово-серые, будто бы ледяные. Не особо добрые глаза.
Мы пошли. Лесник впереди, я сзади. Мне страшно, но за спиной лесника, вроде как, поспокойней. Иду, смотрю на грязь его сапог, на стоптанные каблуки безотрывно взираю и стараюсь ни о чем не думать. Только начинаю думать, так сразу мертвый старик с ножом в горле перед глазами. Страшно. Ступени крыльца жалобно скрипели под грязным сапогом лесника. Вот мы уже в сенях. Идем осторожно. Дверь в избу приоткрыта. Я смотрю на эту дверь через плечо блюстителя лесного порядка, и недоуменно спрашиваю неизвестно кого:
- А где икона?
- Какая еще икона? - резко оборачивается ко мне блюститель.
- Черная...
- Чего?
- А вчера вечером видел вон там за лампадой икону. Сегодня лампада есть, а иконы нет. Я еще тогда вспомнил, Михаил Михайлович Пришвин о таких иконах писал: "черное сердце России".
Как еще "сердце"? Ишь, чего удумал. А, может, это ты Гришуху порешил?!
- Какого Гришуху?! - пришла пора переспрашивать мне.
- Гришухой его звали, - мотнул лесник головой в сторону сенной двери, - а ты его ножом в горло, нож выбросил в крапиву возле крыльца, икону в мешок! А? Ты его?!
- Да нет же, - стал я торопливо оправдываться против таких странных обвинений. - Я зашел, а он сидит, привалившись к печи, и нож ...
- Ладно, ладно, - примирительно махнул рукой обвинитель, решительно повернувшись прочь от желанного недавно порога, - органы разберутся. Поехали к участковом у. Мне-то чего, пусть он допросы снимает, а мое дело сторона.
И вот мы уже пробираемся сквозь колючие заросли малинника: лесник и на этот раз впереди, а я сзади. Мой провожатый через каждые пару шагов оборачивается и шепчет:
- Эх, Гришуха, Гришуха. За что ж ты его так?
Путешествовать по зарослям малинника - это вам не мутовку облизать. Не зря говорят, что чем слаще ягода, тем злее сторож. А уж о сладости малины столько сказано! Сам Юрий Долгорукий повелел в Москве, возле палат своих из дуба срубленных, малиновый сад устроить. Во, как ягода князю понравилась! Вспомнив московского князя, я крепко стукнул себя кулаком по голове, прибив надоедливого слепня и заодно прогоняя глупые мысли. Не об этом сейчас думать надо! В избе труп с явными признаками насильственной смерти, а я всё о занимательной ботанике размышляю. Да...
Из малины мы вышли на заросший молоденькими деревцами просек. Здесь, возле сосны стоял мотоцикл. Лесник с большим напрягом вывез "стального коня" на чуть заметную тропу, приподнял ногу над заводной ручкой, но чего-то передумал заводить машину и обернулся ко мне.
- Я, вот чего думаю, - начал он свою речь, глядя куда-то поверх моей головы, - одному мне надо ехать. Я ты должен избу сторожить.
- А чего там сторожить?
- Да мало ли чего. Войдет кто-нибудь, натопчет на месте преступления. Наследят. Милиция ругаться будет.
- Да, кто натопчет?!
- Мало ли кто. Ты не волнуйся. До села всего семь верст. Я мигом обернусь. А постереги пока избу. Сам должен понимать дело-то тут какое.
Дальше мой собеседник действовал столь проворно, что я и глазом моргнуть не успел, как мотоцикл лихо умчал лесника по просеке.
Возле избушки всё было спокойно. А как здесь должно быть иначе? Здесь же глухомань. Я присел на ступеньки крыльца и стал рассматривать мелкие бледно-желтые цветы лапчатки прямостойкой. В простонародье этот цветок зовется - калганом. Удивительная трава. Есть легенда о том, что сам Илья Муромец перед битвой с Соловьем разбойником силу от запаха корня цветка этого черпал. Не особо красивый цветок, не выдающийся, а вот, на тебе....
За двором избушки кто-то крался. Я явственно услышал хруст веток под чьей-то тяжелой ступней. Хватаю с земли обломок доски, и бегом на зады избушки. Там никого! Бегу обратно к крыльцу и вижу, что дверь сарая распахнута настежь. Там точно кто-то был. Подбегаю к сараю, во тьму его осторожно смотрю. Мало ли чего? А, вдруг.... И тут меня сильно ударили спину. Падаю лицом вперед и куда-то проваливаюсь!
Барахтаясь средь склизких и весьма дурно пахнущих субстанций, я понял, то, что этот приземистый сарай, служил входом в погреб. Вот в этот погреб я и провалился. Погреб был достаточно глубокий, но провалился я, надо сказать, довольно-таки удачно: ничего не сломал, а только больно зашиб локоть и колено. Это всё пустяки по сравнению с непроглядной тьмой, в которой я очутился. Темно, как в могиле. И самое главное, куда бы я ни повернулся, обязательно на что-то противное наткнусь. Запах, бр-р-р... Всё сырое и скользкое. Тьма кромешная. Ужас! Но, все-таки через некоторое время я смог различать очертания предметов. Привык чуть-чуть к кромешной тьме. Кое-как на ощупь, то и дело, ломая гнилые ступени, я добрался к двери. Дверь оказалось запертой снаружи и под судорожными моими потугами никак не хотела открываться. Пришлось в неподдающуюся дверь биться: сперва кулаками, а потом и лбом. Долго ли я стучал, коротко ли? Не знаю. Запутался я во тьме и времени, как муха в паутине. И когда мне стало казаться, что я никогда света белого больше не увижу, за дверью послышался шум, и она резко распахнулась. И передо мной в лучах ярчайшего солнечного света стоял знакомый мне лесник. Стоял и верещал во всё горло:
- Вот он где! В погребе прячется! Думал, что мы его не найдем! Иди сюда, товарищ участковый! Иди! Вот он, убийца!
К нам подошел крепкий белобрысый мужчина одетый по-милицейски, но без фуражки. В зубах одетого не совсем по форме стража порядка торчала травинка, а во взгляде читалось полнейшее равнодушие ко всему на свете вообще и к моей персоне в частности.
- Самохин, не трынди, - нахмурившись, милиционер прервал истошные вопли лесника. - Без тебя разберутся. Опергруппа из района приедет...
- А чего тут разбираться?! - набрав побольше в грудь воздуха, продолжил свои подлые измышления этот самый Самохин. - Всё ясно, как белый день. Я же видел, как он выскочил из избы. И ножик в крапиву - швырь! Думал, что никто не заметит, а я тут, как тут. Ты посмотри в крапиве, товарищ Гусев. Посмотри.
- Да, посмотрю, только не трынди! - топнул ногой участковый, выплюнул травинку и стал осторожно сапогом раздвигать стебли крапивы в изобилие произраставшей возле ступенек крыльца.
Нож участковый Гусев отыскал быстро, я еще не перестал щуриться от резкой смены тьмы на свет, а нож уже по всем правилам криминальной науки был помещен в полиэтиленовый пакет.
- Вот! - ликовал лесник. - А я что говорил?! Это он Гришуху! Он! И сообщник у него был. Наводчик. Михал Михалыч, какой-то! Вот, ведь, подлец! Банда! Иконы по деревням воруют. Ты, участковый, вещи его обязательно обыщи.
- Без меня обыщут, - отмахнулся от назойливого советчика милиционер. - Сейчас оперативная группа из района приедет, пусть они и обыскивают. А то я в прошлом году обыскал одного, а тот с прокурором "на короткой ноге" был и такую "телегу" на меня накатал. Полгода я плевался. Теперь пусть сами обыскивают.
Участковый сел на завалинку, и строго приказал мне:
- Садись на крыльцо. И смотри у меня.... Вздумаешь бежать - пристрелю в раз.
Так мы и сидели: милицейский страж на завалинке, я на ступеньках крыльца, а вот леснику никак не сиделось на месте. Вороном кружил возле избушки, то и дело, каркая в мой адрес злобные инсинуации. Так и каркал, пока из кустов к избе не выскочил не знающий нигде преград проворный ГАЗ-66. Из кабины вылезли два милиционера. Одного из них я хорошо знал. Это был Слава Суетинов. Слава часто бывал в нашей школе, потому как, мать его преподавала у нас историю с географией и ко всему прочему учебной частью заведовала. А со Славкой я подружился на почве интереса к стендовой стрельбе. Во время учебы в институте я много уделял внимание этому виду спорта и даже один раз участвовал в чемпионате Советского Союза среди студентов. Слава же Суетинов не раз становился лучшим стрелком района. До тех пор становился, пока я не стал участвовать в районных соревнованиях. Другой бы на его месте что-нибудь на меня затаил, но Суетинов был не из таковских. После моих побед мы крепко подружились, и Слава специально приезжал к нам в поселок потренироваться. Последний раз мы тренировались с ним вместе всего неделю назад. Лесник Самохин мигом оказался рядом с оперативниками и с интонациями, весьма похожими на интонации шакала из мультфильма "Маугли", стал в очередной раз клеветать на меня. Да, только не услышал подлого навета Славка и мы с ним дружески обнялись. Данный жест здорово озадачил Самохина и он, как говорится, прикусив язык, отошел в сторону. Суть дела оперативникам докладывал участковый.
- Ты чего, умом рехнулся?! - возмущался Слава, когда ему озвучили версию моей вины в этом убийстве. - Это ж Станислав Петрович - учитель биологии из "Торфянника". Культурнейший человек в отличие от вас обалдуев. Ботаникой занимается! Как вам в голову такое могло прийти?!
- В тихом омуте..., - начал, было, лесник, но Суетинов резко осадил его.
- А ты чего здесь делал? - глядя прямо в глаза работнику леса, повел строгий спрос оперативник. - Тебя ж уволили в апреле из лесничества.
- А чего, не имею права по лесу походить? - заегозил бывший лесник.
- Имеешь! - резко рубанул воздух рукой Славка. - Всё имеешь, пока на свободе. А Витюня твой где?
- А чего вам всем Витя мой дался?! - аж подпрыгнул на месте Самохин. - Ну, оступился человек один раз. Что ж его теперь всю жизнь попрекать?
- Один ли? - неторопливо перевел взгляд с неба на лицо Самохина участковый.
- Да, что же вы все?! - заметался возле крыльца лесник в отставке. - В столице мой Витька. На слесаря по сантехнике учится. Поняли? За ум он взялся. Вот!
Участковый хитро улыбнулся и задал еще какой-то каверзный вопрос, но я его не расслышал. Не до этого вопроса мне было. Слава велел мне о своих приключениях в этой лесной избе поведать. Ведать я начал издалека, как раз с того момента, как вышел окраину поселка и двинулся вглубь леса по речному берегу. Славка, конечно же, мне поверил, но долго переспрашивал о гостях старика в ту злополучную ночь. Как жаль, что я ничего дельного не смог рассказать своему другу! По поводу иконы мои слова нашли подтверждение. На полке среди многодовалой пыли оперативники обнаружили четкий след. И тут опять и тут опять сунулся не в свои дела Самохин.
- А вы в мешке у него посмотрите, - вновь тыкал пальцем в мою сторону подлец в форменной одежде лесной охраны.
От Самохина еще раз отмахнулись, оказывая мне тем самым великое доверие, а ему презрение в сто пудов.
- Ну, всё ясно, - вздохнул полной грудью Слава, выходя из душной избы на крыльцо. - Старика убили из-за иконы. Теперь дело за малым осталось - надо эту улику разыскать. Нашим она ни к чему, пришлого надо искать. У нас чужой человек, это не иголка в копне. Здесь все на виду. Сейчас же по рации объявим план "Перехват".
Затем Слава предложил довезти меня до районного центра. Я с радостью согласился. Какое может быть научное исследование после такой катавасии. Я побежал в чулан за своим рюкзаком, схватил его и обомлел. Из рюкзака торчал черный край старинной иконы.
- Вот так да! - судорожно закаруселили в голове моей мысли. - Ничего себе! Что же теперь делать?! Славке находку показать?! А, вдруг, не "отмоешься" потом? Был бы он один. Ну, как он мне при товарищах своих не поверит? Может, спрятать её лучше? Чего судьбу дразнить?
Вижу возле стены чулана щель, и туда опасную находку. А с улицы мне уже сигналят. Бегу. Кидаю рюкзак в кузов и сам за ним опрометью. Поехали. Вроде пронесло!
В кузове меня здорово качало. Дорога была еще та: и мне с большим трудом удавалось избежать каких-либо повреждений лица да тела. Но сколько я не старался, лоб свой уберечь не смог. Крепкий удар лбом о передний борт кузова вместе с болью принес мне воспоминания о рубахе, которую я вчера вечером снял и оставил висеть в чулане. Впрочем, рубаха - это сущий пустяк в этакой ситуации, но в кармане рубахи у меня лежало вделанное в посеребренную оправу увеличительное стекло. И не простое стекло, а подарок моего любимого учителя. Потерять такой подарок мне очень не хотелось. Стучу ладонью по кабине и после остановки автомобиля рассказываю о своей беде Славе.
- Извини, - вздохнул мой друг, - но не получится у нас сейчас вернуться. Приказ у меня: срочно в райотделе быть. Никак не могу помочь... . Может, ты пешком.... Извини, уж... И это... Ты из поселка в ближайшее время никуда не уезжай. Я тебе, конечно, верю. Да, только, сам пони маешь. Мало ли чего. Извини...
Решаю возвращаться в лесную избушку один. Бегу туда что есть сил по мягкой мшистой дороге. И мыс ль одна в голове мечется:
- Взять рубаху и прочь от этой избушке. Куда угодно, только прочь!
Около избушки снова никого нет. Тихо. Даже птицы не поют. Вот, ведь, жуть какая. Влетаю в чулан, и хватаю рубаху и назад. Выбегаю на крыльцо и слышу гортанный окрик:
- Стоять!
Обернулся, а из-за сарая выходит ряженый лже-лесник Самохин с ружьем.
-Попался, гад, - шипит Самохин, взводя курок.
Как пишут в романах: надо мной зашелестели крылья смерти. По всем признакам жить мне оставалось недолго.
- Молись, гнида, - прицеливаясь мне в голову, шипел Самохин. - Последний час твой настал. Всем буду говорить, что напал ты на меня... Где икона?
Мне, атеисту до мозга костей, на самом деле захотелось помолиться, но тут за моей спиной звонкий и чуть насмешливый девичий голос.
- Ты чего дядя Петя ружьем балуешься?!
Лесник, засуетился, плюнул в мою сторону и ушел в кусты. А ко мне подошли две молоденьких женщины и сутулый мужчина в сатиновых шароварах с черной кудлатой головой.
- Кто такой? - попытался огорошить меня внезапным вопросом черноволосый пришелец да еще притом схватил за рукав.
- Да, это учитель из "Торфянника", - мигом заступилась за меня одна из женщин. - Моя двоюродная сеструха у него учится. Оставь его.
Мои спасители оказались дальними родственниками убитого старика, и пришли побеспокоиться о бренном теле. Я хотел уйти в лес от греха подальше, но кудлатый, которого звали Веней, попросил меня о помощи.
- Как мужика тебя прошу - помоги, - встал он на моей тропе, - то какой от баб толк? - Как при такой просьбе откажешь?
Мы с Вениамином обошли дом вокруг, потом зашли в сарай. Не в тот, где погреб был, а в другой, по соседству. В том сарае стоял столярный верстак, и мой новый товарищ, скинув пиджак, взялся за изготовление гроба.
- Сейчас, Григорий Фомич, - приговаривал он, рассматривая доски, лежавшие здесь же в сарае. - Сделаем тебе домовину. На загляденье глаз сделаем.
Отобрав доски, Веня поплевал на ладони и тут с крыльца раздался звонкий клич:
- Мужики, подь сюда! Надо Гришуху на стол положить.
Вениамин кивнул мне, и мы медленно пошли к крыльцу. Перекладывать покойника с пола на стол, лично для меня, дело не из приятных. Лоб стал покрываться холодным липким потом. И я, проклиная себя за слабость характера с духом, все, ниже опуская голову, брел за Веней, словно в клетку со львом. Брел и завидовал идущему впереди меня: он то точно ничего не боится. Настоящий мужик! Но, как оказалось, я немного ошибался. Вениамин сразу неприятную миссию не пошел исполнять, а остановился возле крыльца.
- Зинк, - негромко молвил он, обращаясь к стоявшей в дверях женщине, - выпить бы нам, а то, ведь, сама понимаешь...
Зинка просьбе вняла быстро и беспрекословно. Я водку пить не люблю, но сейчас решительно опрокинул в свой рот половину стакана. Вы понимаете почему...
Когда мы поднимали мертвеца с пола, внутри его что-то захрипело и забулькало, да так страшно, что я ноги покойника выронил.
- Но! - сердито рявкнул на меня Вениамин и дальше я выполнял всё без накладок.
Уложив Григория Фомича на стол, мы вымыли руки в ржавой бочке и налили себе еще по половине стакана.
- Крепкий мужик был Фомич, - вздохнул Веня, глядя на водку в стакане. - А по молодости вообще лютовал. Четыре ходки и всё по "гоп-стопу".
- Чего? - переспросил я.
- Разбой с грабежом. Умудрялся поезда на станции потрошить. Только на восьмом десятке и остепенился. Вот сюда ушел жить. В лес.
Гроб для бывшего разбойника мы сделали быстро, и это дело отметили, допив остатки водки. Женщины в это время обмыли покойника, одели в чистую рубаху. Перекладывали Фомича в гроб мы без боязни, правда, уронили, но это, так, я запнулся ногой за табуретку. Без страха. Случайно. Затем возле крыльца накрыли стол.
- Помянем, пока машина не пришла, - сказала Зина, выставляя на стол еще два пузыря. - Давайте понемножку. - Мы выпили, поговорили, еще выпили. Рядом со мной сидела Клава, та самая, у которой двоюродная сестра в нашей школе училась. Клава скоро мне весьма приглянулась, и наши руки под столом встретились. Потом мы целовались с ней за избой в кустах сирени, потом на сеновале, я признавался ей любви, читал стихи, а потом.... А потом со мной случился провал памяти. Мой организм к спиртному относится всегда достаточно негативно и подобные "провалы" для меня не редкость. Иногда мне бывало страшно узнавать, а что же я еще во хмелю натворил? В тех случаях мне приходилось цитировать небезызвестного героя комедии:
- А что, граждане, часовню тринадцатого века тоже я разрушил?
Очнулся я на рассвете. Возле избушки опять тишина с покоем. Я сперва вокруг все обошел - никого. Заглядываю в избу и там пусто. Даже покойника след простыл. Правда, разбросано все по избе, будто взбесившаяся ведьма здесь на помеле полетала. Даже печь местами изрядно порушена. Вчера всё аккуратно было, а сейчас.... Может, это собутыльники мои на чего рассердились? Сколько же я проспал? И где же мой рюкзак? Надо уходить отсюда поскорей. Вспоминаю, что рюкзак я оставил в сарае, где мы колотили гроб. Всё! Теперь только домой. А чтоб водку еще пить, так это ни в жизнь! Домой! Только домой! И тут вижу я из чуть приоткрытой двери сарая, как к крыльцу, озираясь, пробирается лже-лесник Самохин. Стараюсь не выдать себя, но сделать какую-нибудь пакость гаду очень хочется. Вот я и сделал. Самохин юркнул в дверь, а я поднимаю с земли увесистый булыжник, да с ним к крыльцу. Блокирую дверь, засунув булыжник между дверью и столбом да в лес дёру. Удачно получилось!
Нырнул я в заросли малины, а сзади крик истошный:
- Витька открой! Что ты делаешь, сукин сын?! Открой! Отца родного...
Бегу, что есть силы. Скорее, скорей от этой проклятой избы! Промчал мелкий ельник. Дальше попадаю в низину, покрытую мягким ковром сочно-зеленого мха, спотыкаюсь о чью-то ногу и падаю носом в заросли кукушкиного льна.
Труп лежал под вывороченным корнем старой сосны, на затылке его была огромнейшая ссадина. Я на мгновение замер от ужаса. Во-первых, характер у меня такой то и дело от ужаса замирать, а во-вторых, не каждый день трупы в лесу встречаются. А тут еще кукушка откуда-то сверху раскричалась. Сперва мое сердце свалилось в пятки, а потом кровь закипела и я, словно испуганный выстрелом лось, попер по кустам напропалую, не разбирая дороги. Сколько бежал, не помню, но, уже выбиваясь из последних сил, выскочил на проезжую грунтовую дорогу. Выскочил, и чуть было не угодил под колеса мотоцикла с коляской.
Мотоциклист сперва разразился неистовой бранью, но потом меня узнал. Узнал и я его. Это был участковый Гусев. О своих злоключениях я ему выпалил разом. Участковый выслушал меня с весьма недовольной гримасой на загорелом лице, потом тяжело вздохнул и велел садиться в коляску мотоцикла.
У избы покойного Гришухи занимался пожар. Кто-то обложил крыльцо сухим сеном и поджог его. Еще минут пять, и изба заполыхала бы высоким пламенем. Но мы поспели во время, а рядом с крыльцом стояли две бочки с водой. По слегка обгоревшим ступенькам крыльца мы поднялись, вошли в сени и на полу увидели бывшего лесника Самохина с раскроенным надвое черепом. Окровавленный топор валялся рядом.
- Ни хрена себе, - почесал стриженый затылок участковый и как-то подозрительно глянул на меня.
- Это не я, - срывающимся голосом шепчу в ответ на взгляд стража порядка.
- А кто же?
- Не знаю.
Гусев вторично покачал головой и строго приказал садиться в коляску.
- Сейчас в район поедем, - молвил он, хлопнув ладонью по ключу зажигания, - пусть они с тобой разбираются. Вот, ведь, кровавое воскресенье какое получилось.
- А труп в болоте пойдем смотреть? - спросил я тихим-тихим голосом.
- Чего? - нахмурился Гусев и передумал заводить мотоцикл.
- В болотине еще один труп. Я же говорил....
Труп под корнем так и лежал, а, впрочем, куда он денется при этаком раскладе? Мне опять стало немного не по себе, а участковому хоть бы что. Сразу видно - профессионал! Он быстро обшарил карманы мертвеца и извлек на белый свет какую-то сложенную вчетверо бумагу. Развернув её, Гусев удивленно вытаращил глаза и стал внимательно разглядывать голову трупа.
- Ни хрена себе. Это же Клык.
- Кто? - поинтересовался я, скорее из вежливости, чем из любопытства.
- Клыков Степан Фомич. Рецидивист. Ему в семидесятом четырнадцать лет за убийство дали. Тогда еще на узловой станции кто-то поезд с музейными ценностями грабанул. Подозревали Клыка с Кабаном...
- Ну, с Гришухой, которого ты вчера с ножом в шее нашел. Кабаном он в криминальном мире именовался. Они с Клыком много дел презренных натворили. Сколько крови людям перепортили. Особенно, Клык. Он, поди, и не думал никогда, что его в гнилом болоте укокошат дубиной по голове.
- Его не в болоте убили, - выпалил я Гусеву внезапную догадку. - Вы посмотрите чего у него в кулаке зажато. - Из кулака покойного Клыка торчал желтый цветок.
- Это бессмертник, - указал я пальцем растение в кулаке. - Произрастает на песчаных почвах, чаще всего возле заборов да свалок мусора, но никак не на болоте.
- Серьезно? - с некоторой долей уважения глянул на меня участковый. - Ну-ка, пойдем, поищем твои цветы.
Мы быстро нашли возле избы два "куста" нужных нам растений. Второй "куст" был изрядно помят и верхушки некоторых растений оказались местами оборваны. Профессионально обследовав взглядом предполагаемое место преступления, Гусев наклонился и поднял с земли окурок. Поднял, рассмотрел его и вслух прочитал название дорогих сигарет. Я, хотя и не курил никогда, но название это мне было знакомо. Пачку от таких сигарет я видел позавчера в болоте. Я об этом факте тотчас же не преминул сообщить участковому.
- Да, иди ты, - от удивления слегка разинул рот Гусев, - гать еще не всю болотом затянуло? Мне еще лет пять назад говорили, что по гати той хода нет. Чудеса!
- Нет, все нормально, - покачал я головой, - есть ход. Я же прошел.
- Так, - стал размышлять вслух милиционер, - значит, гости к Кабану пришли со стороны "Торфянника". Ага. Выходит, проводник у них был. Без проводника там по болотам не пройти. Кто-то из местных вел. А крюк они такой дали, чтоб в нашем селе "не светиться". Вывод? Проводник тот из нашего села. - Потом участковый подумал немного, пожевал травинку и добавил. - Или из "Торфянника". И зачем же они к Кабану приперлись? Может, и вправду чего-то раньше не доделили?
В поисках ответа на последний вопрос участкового, мы, осторожно переступив через труп Самохина, вошли в избу Григория Фомича.
- Разруха, - констатировал степень беспорядка в избе Гусев. - Чего-то здесь явно искали. Только нашли ли?
- Нашли, - решил я блеснуть знаниями вопросов логического мышления. - Непременно нашли.
- Не понял, - чуть наморщил лоб участковый.
- Здесь всё просто: зачем им поджигать избу, если они цели своей не добились.
- Логично, - мотнул головой Гусев и пав на колени, стал изучать пыль и грязь под кухонным столом.
Я не устану повторять, что Гусев был профессионалом до мозга костей и высшей пробы. Через пару минут исследований под покосившимся столом, оттуда была извлечена золотая монета царской чеканки.
- Учись, студент! - радостно закричал участковый, цитируя отрицательного, чем-то симпатичного героя одного из моих самых любимых кинофильмов.
И меня от этой цитаты еще раз осенило! Даже не осенило, а будто бы глубокого мрачного болота моего бессознательного вырвался к свету сознания газовый пузырь воспоминания. Слово "студент" стало толчком этого стремительного процесса. Я вспомнил стройотрядовскую куртку под рукой старика. Теперь этой куртки нигде не было.
- Какой еще стройотряд? - не понял меня поначалу Гусев. - Рассказываю еще раз о воспоминании, но на этот раз значительно подробней, и даже название стройотряда мне вспомнилось, вдруг.
- Что же у нас получается? - заскреб ногтями щеку обрадованный чему-то сыщик. - Значит, Витька Студент здесь наследил. Выходит, не в Москве он. Врал Самохин?
Уже потом, когда мы ехали на мотоцикле в село Гусев мне рассказал, а вернее прокричал историю, из почвы которой явились ростки его версии об участии в этом деле сына бывшего лесника Самохина.
- Три года назад у нас студенты коровник строили! - ведал мне участковый громким голосом, потому как тихим его мотоциклет вряд ли перекричишь. - Вот! А как собрались уезжать их командира обворовали! Всё, что начислили им под расчет - унесли! Командир ко мне! А я на Витьку в тот же вечер и вышел! Дружок его один у меня на крючке висел! Вот он его и сдал! Я со студентами поговорил, чтоб дело замять! Не хотелось сопляка этого в колонию отправлять! В общем, сговорились мы! А командир их так обрадовался возвращению денег, что Витьке на радостях тех куртку со своего плеча командирского подарил! С той поры Витька всегда в этой куртке ходил! Его так и прозвали у нас - студент! Витька Студент! Сейчас мамашу его тряхнем!
На крыльце избы с черной крышей нас встретила заплаканная женщина.
- Здравствуйте Варвара Михайловна, - вежливо молвил Гусев, вступая на первую ступень крыльца. - Соболезнования прими. Какой, ведь, человек был. Страдалец, можно сказать.
И тут Варвара Михайловна громко разрыдалась:
- На кого же ты меня оставил, голубь мой! Как же я теперь вдовой горемычной жить буду?! Как же?! Как же без мужа мне теперь?!
- Да, - осторожно подталкивал женщину к крыльцу её избы участковый, - такой человек был. Заботливый. Всё в дом да в дом.
Варвара Михайловна возле первой ступеньки крыльца зашлась в надрывном плаче. Мы стояли рядом и ждали. Я мысленно жалел женщину, а Гусев тихонько поглаживал её по вздрагивающему плечу и приговаривал полушепотом:
- Успокойся, Варя. Успокойся.
А когда Варя успокоилась, участковый взял её за плечи и, глядя прямо в её покрасневшие от слез глаза, спросил этаким стальным голосом:
- А ты откуда узнала, что мужа твоего Петьки в живых уже нет?
Варвара Михайловна засуетилась, задергалась, но Гусев не выпустил её из своих крепких рук, продолжая свой спрос уже на повышенных тонах:
- Кто?! Витька?! Он сказал?! Где он?! Ты чего молчишь, дура?! Мужа потерла, а теперь сына под расстрельную стать подвести хочешь? Его теперь только явка с повинной от расстрела спасет! Он же три души загубил!
- Отпусти мать! - заорал выбежавший из-за крыльца юнец в стройотрядовской куртке. - Я не убивал никого! Отпусти. - В руках юнца были длинные вилы.
Если вы думаете, что Гусев, хотя б на секунду замешкался, то вы глубоко ошибаетесь. Он оттолкнул вдову лесника в сторону, схватил стоявший на завалинке избы пустой таз и ловко метнул его сторону подозреваемого. Пущенный умелой рукой таз попал парню в грудь и свалил его с ног, а дальше, как говорится, дело техники.
Допрашивали Витьку Самохина оперативники из района. И вот такие дал показания Студент.
- Я в столице неделю в училище походил, - вещал он, испуганно моргая белобрысыми ресницами, - и решил, а ну его на фиг, надоело. И стали с Васей Караваем на железнодорожном вокзале тусоваться. Каравай - он наш, из нашего райцентра. На вокзале с пацанами нормальными скорешились, и всё у нас было пучком. Но как как-то раз к Караваю подвалил Клык. Он его дядькой был. По матери. Ну, вот. Клык с зоны откинулся и нас с Караваем на вокзале разыскал. Маманя Каравая ему наколочку дала. Ну, слово за слова и рассказал я Клыку, что батяня мой в селе нашем двадцать лет лесником оттрубил. Потом Клык про Гришуху Кабана спросил. Вот. А как узнал, что Кабан в лесу живет. Велел, чтоб я письмо папке написал. Ну, чтоб встретил он нас на дороге возле "Торфянника" поутряне и к избушке Кабана довел. Ехали мы до места встречи на черной "Волге": я, Клык, Щука и водило. Про водилу ничего не знаю, а Щука с Клыком десять лет вместе зону топтал. Кабан Клыку не обрадовался. Разозлился, даже. Батя мой потом домой ушел, а меня Клык не пустил. Сказал, что нечего мне на селе светиться. Вечером гроза началась. Сильная гроза. Здорово на улице гремело. Клык с Кабана долю за старое дело требует. Они оказывается поезд грабанули с золотишком. Теперь пришла пора делиться. Это так Клык сказал. Кабан же в отказ идет. Потом, вдруг, убежал куда-то. Мы думали, что сейчас "рыжевье" притаранит, а он с пустыми руками явился. Полночи они спорили. Я даже уснуть успел. А Щука всё молчал. Потом, все-таки, под утро, Кабан горшок с червонцами из-под печки достал и икону старую с полки снял. Бери, мол, и дело с концом. Тут Клык вовсю разошелся: горшок со стола на пол швырнул, и взялись они опять ругаться. Еще часа два ругались, а потом Клык Кабану нож в горло засадил. Хотели мы труп в болото спрятать, а тут вон этот ботаник явился. - Все посмотрели на меня, а затем вновь Витькин рассказ слушать.
- Мы за печь юркнули, как услышали, что кто-то в сенях шарится. Короче говоря, на самую малость Щука этому придурку голову топором не раскроил. Еще секунду он в избе задержись... - Все вновь посмотрели на меня.
- Потом отец мой пришел. Он еще в сенях был, а я ему из-за печи показался. Батя у меня дошлый. Эту чуду увел, да еще нам инструкции прокричал, чтоб подозрение на ботаника пало. Только не срослось чуть-чуть. Затем мы этого придурка в погреб столкнули, чтоб искать заначку Кабана не мешал, а сами стали аккуратно шарить по углам. Снова не срослось. Пришлось уйти в лес. В лесу Щука на Клыка наехал, дескать, рано он Кабана пришил. Клык нож из сапога вытаскивает, но Щука ловчее оказался... Утром отец пришел, а этот ботаник его в избе запер и в лес деру дал. Метрах в трех от нас промчал. Он убежал, а мы к избе. Бате дверь отперли, объяснили, что к чему и искать схоронку Кабана опять стали . Нашли. Отец мой в чулане нашел. Лежанка там стоит тряпьем заваленная, а лежанки той второе дно, как говорится. Батя мой говорит, что, дескать, на троих надо всё поделить. А Щука его топором по башке. Меня тоже он хотел порешить. Какой я дурак! Зачем я матери про отца рассказал?! !
Щуку взяли на следующий день на автобусной станции. И ценности музейные при нем были. Так что не получилось у него вывернуться. Скользкий тип, но на этот раз не получилось.