Вновь назначенный военачальник, спешащий к своим войскам, чтобы возглавить их, гонец с радостной вестью о победе или с тревожным сообщением о грозящей беде, -- все они, в России -- особенно, с ее неоглядными далями, -- остро ощущают могущество времени, ограниченность и ненадежность свой власти над пространством. Господи, море Твое так велико, а челн мой так мал!..
Анекдот первый
Своим указом от 29 июля 1774 года Екатерина II назначила Петра Ивановича Панина главнокомандующим войсками, действующими против Пугачева. Менее чем за год это уже пятый главнокомандующий (до Панина -- Кар, Бибиков, князь Щербатов и всего две недели -- князь Голицын). Подагрик Панин совсем уж изнемогал, а тут встрепенулся, царицу, конечно, больше не ругал, называл себя в письмах к ней ее рабом.
Взбудораженный Пугачевым народ поначалу рассуждал так: раз брат Панина -- воспитатель наследника, значит, Панин едет навстречу истинному государю с хлебом-солью. Однако быстро распространившиеся по всему обозримому пространству виселицы (и "покоем", и "глаголями") в корне пресекли подобные ожидания.
Помня о своей болезни, Панин просил царицу направить к нему надежного генерала, чтобы дело не пострадало, если сам он совсем расхворается. Из Польши срочно выехал Суворов. Он нагнал Панина между Переславлем и Шацком 24 августа, как пишет Панин царице "в одном кафтане, в телеге". Екатерина ценила усердие, ценила и юмор, в ответном письме хвалила Суворова "за таковую хвалы достойную проворную езду" и пожаловала ему две тысячи червонцев -- на экипаж, "которого он за нужно не нашел взять". Через десять дней Суворов уже в Царицыне, делал не менее 60 верст в сутки (по российским дорогам, которые беспардонный шутник Чичиков скоро назовет "бархатными"!) и с такой же стремительностью двигался дальше (до 80 верст в сутки) -- на сближение с Пугачевым.
14 сентября сотник Харчев сажает Пугачева в колодки и везет его в Яицкий городок. Вот когда ситуация накалилась до предела: кому достанется этот неслыханный трофей и кто сообщит императрице о долгожданной победе?
В губерниях, охваченных бунтом, Панин был наделен громадными полномочиями, но с одного бока Екатерина его все-таки ограничила -- в Казани находился Павел Потемкин, дальний родственник фаворита, хоть и всего генерал-майор, но Панину не подчиненный, получивший от самой императрицы инструкции по розыску причин и виновников бунта (что-то вроде тогдашней ЧК -- "розыскная комиссия") и перед нею же и отчитывавшийся -- без посредников. Именно при отыскании ответа на два названных вопроса двоевластие обнажилось во всем своем безобразии. Но это уже завязка следующего анекдота.
Анекдот второй
15 сентября Харчев передал Пугачева в Яицком городке члену розыскной комиссии капитан-поручику С. И. Маврину. Пока всё шло должным образом -- куда же еще везти Пугачева как не в Казань, к Павлу Потемкину?
На решающем, заключительном этапе Пугачева травили, как зайца, три охотника -- князь Голицын, гвардии поручик Г. Р. Державин (тот самый; тогда, как и Маврин, член розыскной комиссии) и только что присоединившийся к ним Суворов. По всем правилам охоты двигались рассредоточено, но свои оперативные действия старательно согласовывали...
Павел Потемкин заранее указывал Державину, чтобы тот способствовал доставлению Пугачева именно в Казань. Видимо, такие же инструкции имел и Маврин. НО! 16 сентября в Яицкий городок прибыл Суворов, имевший свои инструкции, и повез Пугачева (в клетке) в Симбирск, к Панину. Тут, возможно, у Панина еще не было конфликта личных интересов с интересами общего дела. Громадный регион продолжал бурлить потом более года, нужно было исключить возможность освобождения "главного злодея" бунтовщиками, а значит -- скорее довезти его до сильных гарнизонов, а там -- и в губернии, не затронутые восстанием. В Симбирской губернии было очень неспокойно (например, "Пропущенная глава" "Капитанской дочки"), но Симбирск лежит почти на прямой: Яицкий городок -- Москва, а Казань сильно в стороне. Во всяком случае, Суворов и Державин остались друзьями до самой смерти полководца (прочувствуем торжественную скорбь "Снигиря")...
Теперь начинается самое интересное. Державина упомянутое двоевластие задевало, может быть, больше, чем кого-либо другого, оно его чуть было совсем не раздавило. Кроме канцелярских дел, сбора информации, дознания, агитационной и агентурной работы (всё это пока еще в компетенции розыскной комиссии), он действовал против бунтовщиков и в качестве командира специально собираемого особого отряда, выставлял заслоны, вступал в сражения, рассеивал шайки, освобождал пленных, отбивал скот, угнанный кочевниками у немецких колонистов, чинил суд и расправу в селениях. Многократно подвергал себя смертельной опасности. Эти свои действия он совершал по заданию начальников регулярных частей, либо -- по согласованию с этими начальниками. Генералы Щербатов, Голицын, Мансуров, Суворов, а поначалу и Панин высоко оценивали эту его деятельность.
Так уж получилось, что Державин сразу же, 14 сентября, первым узнал о пленении Пугачева. Всё висело на волоске, и Харчев, видимо, не торопился сообщать Голицыну о своем успехе -- сама посылка гонца с таким известием могла бы всё погубить. А Державин решился это сделать, сразу же направил сообщение двум (!) своим начальникам -- Павлу Потемкину и князю Голицыну. Таким образом, когда секунд-майор Пушкин повез эту радостную весть от Голицына к Панину, гонец Державина к Потемкину давно уже был в пути. Началась неповторимая гонка: Потемкин имел шанс первым сообщить царице о поимке злодея. Панин рассвирепел, грозился повесить Державина рядом с Пугачевым, как он говорил -- ожидает лишь разрешения царицы на эту расправу.
Сообщение от Панина пришло первым, но Панин остался злейшим врагом Державина. Дал ход мерзким поклепам на Державина ("История Пугачевского бунта" Пушкина ценна, в числе прочего, тем, что составлена не по документам, а по сообщениям печати, отечественной и зарубежной. Даже он считал, что Державин был неправ в своем споре с полковником Бошняком, а, значит, и с астраханским губернатором Кречетниковым).
Для охлаждения Панина к Державину, вероятно, имело значение и то, что Державин главной причиной бунта назвал казанскому губернатору Бранту взяточничество, которое совершенно истощает людей (отсюда столько ропота). А это уже покушение на существующий порядок, подкоп под губернаторов Бранта и Кречетникова! Панин, конечно, на стороне существующего порядка, на стороне губернаторов, тем более -- Кречетникова...
А о причине бунта сказал же Григорий Потемкин ясно и всеобъемлюще: "человеки буйны суть"...
Анекдот третий
Это -- прекрасный анекдот о Павле I, который незадолго до своей гибели затребовал из Петропавловской крепости томившегося там генерал-майора Платова (будущего войскового атамана) и спросил, знает ли он дорогу в Индию? Платов, понимая, что иначе его увезут назад, в крепость, ответил утвердительно. Павел отправил его завоевывать Индию. 27 февраля 1801 года Донское войско двинулось в поход. Смерть Павла прервала это мероприятие.
И. И. Дибич писал, что Павел "и вполовину не столь дурен, как его выдают, чтобы возбудить ненависть". Князь М. Н. Долгорукий 10 января 1801 года писал брату из Парижа: в английских журналах печатают глупые и ложные анекдоты о русском императоре, а во Франции о нем говорят с уважением, называют великим человеком...
* * *
Нам удобнее прислушиваться к англичанам, укокошить полоумного императора все-таки комфортнее, чем нормального...
Екатерина II незадолго до своей смерти (какая странная симметрия!) собиралась воевать с Китаем. Суворов бодро писал зятю: "Прикажут, дойду и до Пекина!". Но ее почему-то никто не считал сумасшедшей.
Действительность была несколько будничнее процитированного великолепного анекдота. А. П. Ермолов (в 1816-1827 годах кавказский наместник) свидетельствует: Платов томился не в крепости, а в ссылке -- в Костроме. Присланный Павлом фельдъегерь повез Платова в Петербург, где император назначил его командовать войсками, отправляющимися покорять Бухару. Ермолов и после Костромы не раз общался с Платовым, имел возможность уточнить и содержание полученного казаками приказа и обстоятельства похода...
Представим себе это очень узкое (может быть, втроем: Павел, Александр, Пален) совещание, обсуждающее предложения Наполеона о совместных действиях по завоеванию Индии. Один из участников (наследник, великий князь Александр) скоро даст согласие на насильственное отстранение отца от власти. Другой, Пален, уже понимает, что Павла придется убить. Для обоих документы -- результат этого совещания -- должны служить подтверждением: император -- умалишенный. Важнейшим оправданием их действий. Как же мы можем игнорировать обстоятельства появления этих документов?! Такое совещание, с такой мотивацией у его участников -- само по себе безумие: Шекспир, Стриндберг, Кафка и Хичкок в одной емкости!..
Что же оставалось делать атаману войска Донского генералу от кавалерии Орлову I и Платову (он командовал тринадцатью полками первого эшелона): выполнять приказ, но на первых порах сосредоточиться на ближайшей цели, на Бухаре (в III рескрипте 13 января 1801 года сказано: "мимоходом утвердите Бухару"), а там -- как Бог даст! О заговоре они, наверное, догадывались...
В 1600 году атаман Нечай с 1000 казаков взял и разорил Хиву, в 1605 году то же самое совершил атаман Шамай с 500 казаками. Оба отряда погибли на обратном пути. По заданию Петра I отряд Бековича искал путь в Индию по суше. В Хиве отряд был истреблен. В задание отряда входило также повернуть течение Аму-Дарьи опять в Каспийское море.
Такая вот история болезней: много лет таскать каштаны из огня в Европе для Англии -- это не сумасшествие, а покуситься на интересы Англии в Азии -- сумасшествие, такое, что за него можно поплатиться жизнью...
Анекдот четвертый
23 декабря 1820 года адъютант командующего гвардейским корпусом ротмистр П. Я. Чаадаев подал прошение об отставке -- именно тогда, когда Александр I, явно к нему благоволивший, собирался назначить его флигель-адъютантом (почему Чаадаев был буквально предметом всеобщей зависти). Отставка была принята через два месяца 21 февраля 1821 года. Это событие было таким заметным, таким обескураживающим, что о нем продолжали судачить еще не один год, оно обросло невообразимым количеством самых невероятных домыслов, легенд и слухов.
Остановимся лишь на отдельных моментах этого казуса, породившего обширную литературу.
Вероятно, большую роль в решении Чаадаева сыграл, как об этом свидетельствует М. И. Муравьев-Апостол, один разговор Чаадаева с императором (на рубеже октября -- ноября 1820 года): "Где ты остановился? -- У князя А. С. Меншикова, В. В. -- Будь осторожнее с ним. Не говори о случившемся с Семеновским полком.
Меншиков был Начальником Канцелярии Главного Штаба Е.И.В. Чаадаев... вследствие этого свидания с государем решился бросить службу".
Император сначала пытался отговорить Чаадаева, сохранить его среди своих помощников. Роковую роль сыграло перлюстрированное почтой (вспомним почтмейстера из "Ревизора" Ивана Кузьмича Шпекина, большого любителя читать чужие письма) очень резкое и дерзкое в отношении властей письмо Чаадаева тетке (с малых лет воспитывавшей осиротевших братьев Чаадаевых, заменившей им мать) 2 января 1821 года, оскорбительное конкретно в отношении командующего гвардейским корпусом князя Васильчикова, но весьма неуважительное и к самому императору. Хотя формально Чаадаев просил отставки "по семейным обстоятельствам", объяснял свою просьбу намерением поселиться вместе с теткой, скрасить ее старость, но тетке писал, что собирается навсегда покинуть Россию и поселиться в Швейцарии: "моей страной будет Швейцария. Мне невозможно оставаться в России".
Император был чрезвычайно недоволен Чаадаевым: уволил его (против обычных правил) без мундира (о чем Чаадаев вряд ли сожалел), но и без следующего (полковничьего) чина.
Через 15 лет после этой отставки Чаадаева за его "Философическое письмо" объявили сумасшедшим. Но, почитаешь письма той поры (поры Семеновского бунта) князя Васильчикова императору, да вместе с процитированными словами самого императора: гвардейский корпус и штаб императора -- вот истинный сумасшедший дом (театр абсурда) -- никто никому не доверяет, все друг друга поносят, да еще путаются под ногами, буквально гробят ситуацию два великих князя Николай и Михаил -- командующие бригадами!
Чаадаев и история его отставки нашли отражение в широко известных литературных произведениях.
Неоднократно подтвердивший свое мужество в сражениях Чаадаев, чего буквально никому другому не простили бы, мог отказаться от дуэли из-за неприятия самого института дуэлей, тем более -- дуэлей по пустякам. Сильвио в "Выстреле" Пушкина (тоже бывший гусар, тоже острый на язык) совершает нечто подобное, -- отказывается от дуэли, вольно обращается с общепринятыми правилами дуэлей. Рассказчик замечает также: "никто не знал причины, побудившей его выйти в отставку".
Из домыслов об отставке Чаадаева самой живучей оказалась самая нелепая легенда. Будто бы Чаадаев ехал слишком медленно, его обогнал гонец австрийского посла, и Александр I узнал о Семеновском бунте от Меттерниха. Всё это явная чепуха. До Чаадаева уже был фельдъегерь с кратким сообщением, ни Александр I, ни его начальник штаба Волконский ни словом не упоминают о такой претензии к Чаадаеву. Кроме того, штатские комментаторы этой истории забывают о голубиной почте (голуби достигают в полете 100 верст в час). В письме Васильчикову от Троппау 10 ноября 1820 года Александр I пишет: "Получил через 36 часов ваши два письма". Это -- при расстоянии в 1700-2000 верст! Самое поразительное то, что эту дурацкую сплетню сын Васильчикова слышал от своего отца! То есть, прекрасно зная настоящее положение дел, генерал Васильчиков, если не сам придумал, то зачем-то распространял этот нелепый вымысел. Вот он -- театр абсурда!
Грибоедов заканчивал работу над "Горем" под свежим впечатлением от Семеновского бунта и отставки Чаадаева. Чацкого обычно сопоставляют с самим Грибоедовым, с Чаадаевым и (Ю. Тынянов) -- В. Кюхельбекером.
Своим вольномыслием ("он карбонарий!", "он якобинец!"), своим нежеланием "прислуживаться", дерзостью и остротой своих речей, отвращением к "светской жизни", необычайной ("декабристской") готовностью целиком посвятить себя делу ("когда в делах, я от веселья прячусь...") все трое одинаково похожи на Чацкого.
Когда речь идет о "ланкастерских"школах взаимного обучения солдат (эти школы играли большую роль в "мирной" деятельности декабристов, а власти опасались вредного влияния школ на солдат), то прежде всего вспоминается наиболее причастный к ним Кюхельбекер.
Но в комедии много внимания уделено отставке Чацкого, ничего такого заметного как отставка Чаадаева в это время не происходило. Причем отставка -- в комедии -- недавняя, с военной службы и таинственная (Молчалин: "Как удивлялись мы! Жалели вас!"). Ну и "расплевывание" с Москвой ("сюда я больше не ездок"), все это, скорее всего -- про Чаадаева. Да и фамилии их схожи...
Сказанное позволяет очень многое прочитать в следующих словах Чацкого в самом начале комедии:
Я сорок пять часов, глаз мигом не прищуря,
Верст больше семисот пронесся...
и падал сколько раз --
И вот за подвиги награда!
Сравним: Чаадаев в той, исторической своей поездке из Петербурга в Троппау проехал около 1800 верст менее чем за 10 суток, то есть делал около 180 верст в сутки. Чацкий же сообщает, что показал на отрезке в 700 верст какую-то совершенно фантастическую скорость в 370 верст в сутки!
Грибоедов никак не объясняет, зачем Чацкому, который, напомню, лечился за границей "от скуки", приспичило вдруг так спешить? Какая муха его укусила? Но не объясняет он и каким образом штатский, да и вообще бесчинный Чацкий мог технически добиться такой скорости? Возможности у императорского адъютанта Чаадаева были несопоставимо выше (во всяком случае -- в пределах империи), просто смешно сравнивать! Грибоедов все это прекрасно понимал и не мог случайно сохранить в тексте всю эту несообразность, да еще -- в самом начале комедии. А если это сделано намеренно, значит, мы читаем послание хулителям Чаадаева ("нелепость обо мне все в голос повторяют!.. Все гонят! Все клянут! Мучителей толпа... стариков, дряхлеющих над выдумками, вздором..."), тем, кто предполагал, что Чаадаев слишком много времени тратил на утренние ванны и на вечерний чай...
Видимо, Чаадаев, 45 часов не смыкая глаз, сумел между Петербургом и Вильно (как раз 700 верст) добиться этой фантастической скорости (по нашим-то "бархатным" дорогам, по осенней слякоти, "падал сколько раз...") с тем, чтобы по Польше и Австрии ехать оставшиеся 1000-1100 верст не с прохладцей, но без крайнего напряжения (что-нибудь около 130 верст в сутки).