Служить Колька не хотел. Было бы странно хотеть служить в Советской армии, слушая байки старших товарищей, вернувшихся домой и с важным видом рассказывающих страшные истории про дембельские беспредельные фокусы и правила школы молодого бойца, про сдачу вождения под кроватями, дембельский поезд, ночные танцплощадки и всяческие переводы из "духов" в "молодые" и из "молодых" в "черпаки". По всем рассказам получалось, что никто Родину защищать и не собирается, а в армию идут набраться ума-разума и получить льготы для поступления в ВУЗ. А так как Колька умным себя и так не считал, а Вуз поступать, как бы, не собирался, то стирать "старикам" носки и подворотнички как-то особого желания не было. Да и параллельно не пропуская мимо ушей рассказы отсидевших приятелей, он сделал вывод, что лучше пять лет в тюрьме, чем два года в армии. Но то, что он хотел, никого не интересовало. По закону, положенную отсрочку он выбрал, и пришло время намотать портянки. Колька мозгами пораскинул: "Караул, спасите, кто может!" Дед - полковник, попробуй, заикнись, сразу политинформацию устроит про долг перед партией и правительством. Отчим - тоже полковник, правда, помоложе и других взглядов, но понимания и от него ждать не приходилось. Он так мог посодействовать, что будешь сидеть где-нибудь на северном полюсе и охранять белых медведей. Колька рванул к друзьям-музыкантам. Он работал в типографии имени Володарского издательства "Ленинградская правда", и как все советские печатники воровал книги, потому что это тоже была программа партии и правительства. Недаром генеральный секретарь Леонид Ильич, в свободной форме вспоминая свои студенческие годы, говорил: "Вот, помню, стипендия небольшая, так ночью на разгрузку вагонов ходили, ящик макарон с вагона имеешь - нормально!" воровство в стране было нормой жизни, даже в песне пели: "Всё вокруг народное, всё вокруг моё". И если ты в мелких кражах замечен не был, это вызывало подозрение: или ворует по крупному, или опасный человек. То и другое было противоестественно и бралось на карандаш. И Колька, особо не выделяясь, воровал, как все. Существовало даже негласное положение о допечатках тиражей и интересной формулировкой "на просчёт". Вместо ста тысяч экземпляров дефицитной книги, печатали сто десять, чтобы спокойно закрыть тираж. Десять тысяч книг для поддержки штанов рабочих типографии и издательства, вполне нормальная цифра, а кто сколько возьмёт - так это у кого ума больше. Но милиция на проходной стояла, и книги тоже любила, так что тысчонку за охрану самих себя тоже нужно было выкроить. Правда, один раз промахнулись. Пошёл Пикуль "Фаворит". И пролетариат, и трудовая интеллигенция переборщили и ухнули не десять, а все двадцать тысяч. Директор срочно собрал собрание трудового коллектива и приказал дать допечатку тридцать тысяч. С учётом, что ещё десять сопрут и тираж спокойно закроют. Но ошибочка вышла, спёрли пять, а пять осталось. Не берёт никто, хоть плач. Книги - это же не колбаса: ни списать, ни на крыс не свалить, хоть пожар устраивай. Но не рискнули. Всё-таки, типография обкома КПСС. Так и остались на складе лежать пять тысяч лишних блоков книг. Долго лежали, пока советская власть не рухнула. Но это будет не скоро. А сейчас, в 1982 году книги воровали, воруют, и ещё долго будут воровать. Почему автор ушёл от армии в типографию, объяснить просто. Всё взаимосвязано было в СССР. А в армии что, советские офицеры, книги не любят? А что ещё ждать было от советского народа - самого читающего народа в мире? Книг-то в магазинах не было, а если и были, то за 20 килограмм макулатуры за одно издание. А в свободной продаже, в основном, политическая литература. Раньше-то цены другие были. Если в кармане тридцатник есть - ты король! Рубль швейцару, бутылка водки - семь рублей, салат три пятьдесят и горячее четыре пятьдесят. Ещё на оркестр и такси останется, а утром на пиво. А что такое тридцать рублей, когда книги каждый день выносишь!? Тот же Пикуль, двухтомник за пятьдесят рублей официанты ресторана и купят. Лучший столик предоставят и не обсчитают. Свой же парень, нужный. Кольке даже "погоняло" дали: Иван Фёдоров - первопечатник. Ну, и в оркестр носил, музыканты тоже народ интеллигентный, книги любят. Вот Колька и упал к ним в ноги: выручайте, братцы, повестка из военкомата пришла, Отчизну защищать зовут.
Главный солист-гитарист, друг Колькин, уже отслужил и опыт кое-какой имел.
-- А давай где я служил, в полк Ленинского комсомола, тут, под Ленинградом, двадцать минут от метро "Удельная", в оркестр.
-- Так я же печатник, - перепугался Колька, - какой оркестр?
-- Не боись, будешь барабанщиком. Батон, научи-ка Федорова стучать, - обратился он к барабанщику ансамбля.
-- Вот тебе ноты, вот палочки, учи. Что не ясно - объясню.
-- А дирижёра нашего мы к нам в кабак пригласим, стол за твой счёт и дело в шляпе! Ну, книг ему подкинешь, ну, и нам, конечно, - поставил точку гитарист-вокалист.
-- Ну, фарт поймал, - Колька в этот день надрался до безобразия от счастья.
Дирижёра в кабак пригласили, до бесчувствия напоили, спели ему его любимую песню "Рыжая", и согласие на службу получили. То ли от радости, то ли от приближения музыкальной карьеры, Колька заболел. Да заболел какой-то хитрой болезнью. Два месяца провалялся в боткинских бараках(инфекционная больница).лёжа под капельницами, он пытался разобраться с этой нотной грамотой, но толком так ничего и не понял. Выписался, и бегом в военкомат, про оркестр он уже не мечтал. Сунул справку в нос военкому:
-- Болен я, не имеете права.
Военком справку прочитал, по телефону позвонил куда-то и говорит:
-- Да, молодой человек, не повезло вам, с такой болезнью ещё пару лет отсрочки положено.
-- Почему же не повезло? - Колька даже рот раскрыл от удивления, - два года ещё дома, а за два года или ишак сдохнет, или...
-- Да, не повезло вам, продолжил военком, - отношение на вас пришло из Военного оркестра под Ленинградом. Большие, видно, у вас связи или вы музыкант гениальный, не иначе. Редко такое вижу.
Колька чуть в обморок в кабинете военкома.
-- Вам плохо? Что-то вы бледный такой, наверное, серьёзная у вас болезнь, - улыбнулся военком.
-- Водички дайте попить, - у Кольки во рту пересохло, а потом робко спросил, - а в армию можно?
-- С такой болезнью - никак нет, - отрезал военком.
У Кольки с собой целый дипломат книг, на всякий случай прихватил. Самая твёрдая валюта.
-- Товарищ генерал...
-- Я подполковник, - поправил тот.
-- Товарищ подполковник, разрешите обратиться, - Колька уже чувствовал себя военным барабанщиком.
-- Ну, попробуйте.
-- Вы книги любите?
-- Ну...
-- Вот вам от мирных тружеников полиграфического фронта, - и раскрыл дипломат. У военкома глаза заблестели, на лбу пот выступил:
-- Всё-ё-ё?
-- Всё, - выдохнул Колька, - у вас же тут народу много. В армию хочу, товарищ подполковник, посодействуйте.
Военком дипломат выпотрошил, взглянул на Кольку и говорит:
-- Ты мне ничего не показывал, я ничего не видел. Дуй на медкомиссию. Если успеешь за сегодняшний день всех врачей обойти - считай, что ты в армии.
Колька домой бегом, ещё дипломат набил книгами. Врачи же тоже интеллигентные люди и книги читают, не только рецепты пишут. В общем, за полчаса всех врачей обошёл, хоть и чувствовал себя неважно. Но освидетельствовали как надо: на барабане играть годен.
А тут ноябрьские праздники на носу, председатель профкома огурцом солёным хрустнул, рукавом вытерся и говорит:
-- А вы знаете, юноша, что всем призывникам, уходящим на военную службу, наш лучший в мире профсоюз дарит 75 рублей на отвальную, - и выписывает бумагу в бухгалтерию.
-- Спасибо большое, - Колька в кассу, деньги получил, с обходным побегал, смотрит, а председатель профкома не расписался, обратно побежал. Председатель, пока Колька бегал, ещё раза три огурцом хрустнул и сидит, улыбается:
-- Вы что хотели, молодой человек?
Колька аж глаза выпучил:
-- Да я же в армию, топор из-под подушки...
-- А, поздравляю, а вы знаете, молодой человек, что всем призывникам наш самый лучший профсоюз в мире дарит 75 рублей на отвальную.
Колька аж рот раскрыл, но промолчал. Председатель бумагу выписал:
-- Идите в бухгалтерию.
-- Спасибо.
В бухгалтерию идти страшно, скажут, что нахал. Только что получил и опять идёт. Но в бухгалтерии уже тоже во всю хрустели огурцами, и на Кольку уже никто не обратил внимания. Но денег дали и счастливого пути пожелали.
-- Ну, если так и дальше пойдёт, жить можно, - решил Колька и дал отвальную по полной программе.
Как прошли последние дни гражданской жизни, он помнил с трудом. По всей видимости, гуляли так, что эхо докатилось до Кремля, так как, попав на пересылочный пункт, он узнал по секрету тайну государственной важности, что скончался генсек, наш любимый Ильич, как он любил, чтобы его называли в народе.
-- Ни фига себе, накаркал про ишака, - подумал Колька, но никому ничего не сказал, а почесал затылок и прикинул, что если его воинская служба начинается с такого катаклизма, что ж тогда ждать дальше? Но махнул рукой и стал ждать дирижёра. Тот не подвёл, приехал и не один, а со старшиной, усатым дядькой, от которого за версту несло свежаком и чесноком. Как потом выяснилось, в стране началась неразбериха, все ждали переворота, и у каждой казармы стояли дневальные с автоматами. И вообще было введено чуть ли не военное положение. Но, как ни странно, и военному оркестру пришлось поработать: с утра и до вечера, пока генсека не уложили у кремлёвской стены, они " лабали жмура", то есть играли траурные марши Шопена почти без перерыва. И, понятно, старшина очень расстраивался и заливал горе водкой.
Из пересылочного пункта его благополучно забрали и привезли в Сертолово, где и располагался этот особо показательный полк имени Ленинского комсомола, в котором, когда организовали рабоче-крестьянскую армию, сам Ленин принимал присягу. Там, в одной из рот, до сих пор стояла койка, на которой спал какой-то браток - латышский стрелок из бригады Ильича. В общем, сё очень серьёзно, и честь служить в этом полку была великая. Правда, гитарист-вокалист рассказывал, что они в свою бытность красили траву и листья зелёной краской к приезду министра обороны, но уже выпал первый снег, и Колька надеялся, что снег красить не заставят. И музыканты, вроде, народ привилегированный, а если это и произойдёт, то они будут играть и поднимать настроение тех бойцов, которые возьмут в руку кисти. Но неразбериха продолжалась. Дембелей не распускали по домам, а новобранцев всё прибывало и прибывало. В ротах, вместо ста пятидесяти человек, уже размещали по триста пятьдесят. Спали по трое на двух кроватях и на полу. Форму не выдавали, и полк в своём лице напоминал военные фильмы, когда все уходили на фронт, кто в гражданской одежде, а кто в военной форме. Рядом, на плацу, маршировали и в форме, и в гражданке, правда, кое-кого успели переодеть, и они ходили гордые и важные. Колька понаслышке знал, что в хороших вещах в армию не ходят. Это только в кино гражданская одежда укладывалась в чемодан и сдавалась на склад. На самом деле её снимали сразу, как только ты появлялся в роте. Не подвергались мародёрству только узбеки и ещё какие-то узкоглазые. Их халаты и тюбетейки снимали ради смеха, а так они спросом не пользовались. На перекуре Колька познакомился с парнем интеллигентного вида, гораздо старше его по возрасту. Ему было почти двадцать семь, но до семи не хватало каких-нибудь двух месяцев, и его заграбастали в армию. Поскольку взяли его, можно сказать, тёпленьким, никакой ненужной одежды на нём не было, а одет он был довольно прилично и модно, что моментально бросалось в глаза дембелям. И не прошло и пяти минут, как этот парень уже маршировал в чьём-то старом масляном х/б.
Колька тоже малость пострадал, но скорее не в материальном, а в моральном плане. Выбрав перед уходом старые вещи, он понимал, что до части надо будет идти по городу и постарался подобрать всё так, чтобы сверху было прилично. Например, тельняшка была вся дырявая, но под олимпийкой, кстати, тоже дырявой, она выглядела, как новая. Джинсы были без молнии и рваные на заднем месте, но опять же, под пальто без подкладки, выглядели как новые. Да и само пальто, если не раздеваться, то было вполне солидным для дембелей. И началось:
-- Эй, военный, иди сюда, раздевайся живо!
Потом следовало:
--На, гад, одевайся, и пошёл вон отсюда!
Это повторялось каждые полчаса и не кончилось до тех пор, пока их не повели в баню и не переодели.
В бане тоже случился конфуз. В душевых воды не было, а была вода только в кране, под которым в тазу сидел какой-то лысый парень, нагло мылся и плескался, и не собирался никуда уходить. Все молча переодевались в новую форму, не помывшись. Колька, прикинув, что старослужащий не будет бриться под ноль как дух (дух - это солдат до полугода службы), двинул его по лысой голове и залез под кран. Что тут началось! Оказалось, что за сто дней до приказа на дембелизацию, старослужащие бреются, чтобы волосы уже росли ровно по всей голове без дурацких выбритых затылков и ушёй, да и при наличии ушитой формы, знаков доблести и лычек, лысая голова говорила о многом. Но парень был голый и без погон, и кто он на самом деле - разобраться было трудно. Это поняли все, кроме Кольки. Правда, здорово не искалечили, но рёбра посчитали. Первый урок свой Колька получил. Как говориться, не зная броду, не лезь в тазик. Бельё выдали не славу: штаны, чуть пониже колена, а росту Колька был немалого, так что от концов галифе и до обреза сапог, были видны голые ноги. И почему-то очень большую гимнастёрку. В неё можно было одеть двух Колек, и при затягивании ремня, видок был ещё тот. Правда, с шапкой повезло. Голова, а вернее, размер головы у Кольки был 60-й. ну, большая голова, что делать? А у выхода из бани уже стояли молодые и черпаки (после полугода и после года) и отбирали новые шапки, оставляя взамен старые и замасленные. Повторялась история с переодеванием рваных гражданских вещей. Надев шапку на голову и почти сразу потеряв зрение, так как она всем мародёрам была очень велика и держалась, в основном, на носу, они ругали Кольку последними словами и, отвешивая затрещины, возвращали на место. Вонь в казарме стояла страшная, поскольку помывка не получилась и, уже не говоря про русских парней, которые уже давно не мылись, а при наличии новобранцев из горных аулов и узбеков, которые, может, и вообще никогда не мылись, дух стоял кошмарный. Ложиться спать на пол, Колька опасался, поскольку команды подъём и отбой, следовали всю ночь, через каждые десять-пятнадцать минут. Очумевшие новобранцы, уже бежали в строй, не глядя под ноги. Не успеешь встать, растопчут, ещё и те, кто прыгали со второго яруса, часто летели вниз головой, и последствия могли быть любые. Забравшись в шкаф для шинелей, Колька почувствовал себя счастливым. Во-первых, никто не наступит, во-вторых, было тепло, а т-третьих, тебя никто не видит. Перекличек пока не было, и гоняли всех, кто был на виду. Спрятавшись в шкафу и всплакнув от обиды, Колька стал спокойно переносить все тяготы армейской службы.