Аннотация: Тыкая пальцем в небо, можно попасть кому-нибудь в глаз, а не в бровь.
Водитель попался угрюмый, мрачный. Сопел всю дорогу молчком. Разок Генка попытался заговорить (когда только влез в кабину) спросил о семье, о жизни. В ответ получил многозначительное: "Оно, конечно, есть. Если рассуждать по совокупности. Однако каждому индивидууму необходимо разное, исходя из потребностей". Спорить с этим тезисом было трудно, развить его в беседу - невозможно.
И пейзаж за окном не баловал: снег, сугробы, сугробы снег. Тополь с чёрными, будто обгорелыми ветвями, высохшие медвежьи дудки. Потом начался лес - тёмный и одинаковый, - глазу и вовсе не за что стало зацепиться. От однообразия Генка задремал.
Потом вызвал главный, пожал руку и неожиданно сказал: "Геннадий, мне не нравятся ваши заметки. Ваши заметки не нравятся нашим читателям, и... - редактор пустил драматическую паузу, - вам самому не нравятся ваши тексты. Давайте по собственному желанию? А?"
Генка горячо возразил, что ему нравятся, даже очень. Вместо ответа главный подвинул лист бумаги и авторучку. Ободряюще улыбнулся.
- А моя статья про детскую площадку? - этот текст Генке, безусловно, удался.
Редактор нахмурился, потёр пальцами виски: - Припоминаю... как же... "И закружилась карусель! Бледные, перекошенные животным страхом детские личики светились восторгом и невероятной ажитацией". Так, кажется?
- Я ищу образы. Иногда перебарщиваю с метафорами, - Генка развёл руками, - а кто из великих этого не делал? Потом, слесарь включил карусель слишком быстро, дети перепугались.
Главный редактор кивнул на лист. Генкины глаза заволокло слезами.
- Позвольте... дайте мне шанс. Последний. К середине месяца я напишу. Прошу вас!
Редактору показалось, что сейчас Генка упадёт на колени и станет лобызать ему руку. "А это противно. И сцена получится вульгарная, - подумал. - Ещё увидит кто-нибудь".
- Воля ваша, молодой человек. Только учтите, не напишите - выгоню из редакции по статье. Не обижайтесь потом.
Двумя руками Генка схватился за грудь и мычанием уверил, что обижаться он не будет. Ни при каких обстоятельствах.
Выскочив из кабинета, Геннадий схватил в охапку шапку и пальто, раздетый выскочил на улицу. Его молодое тело требовало движений, было возбуждено. "И это нехорошо, - подумал Генка, - опять перестараюсь". Он решил поехать в деревню. В глушь, в Саратов, к тётке. Провести там рождественские каникулы, отдохнуть, "глотнуть простой незамысловатой жизни, найти себя". Чтобы потом приехать и... "Показать им кузькину мать!" - он хлопнул себя кулаком по колену...
- Приехамши! - водитель толкнул Генку в бок. - Вылезай.
- Что? - не сообразил спросонья.
- Кулешовка. Вылезай.
Белая дорога вилась из ниоткуда в никуда. Небесно-голубая "Нива" скрылась за поворотом, Геннадий остался с природой один на один. Он глубоко вдохнул и полез через сугроб. Где-то там, в стороне раскинулись Кулешовка - родная деревня его отца, деда и прадеда. Там жила тётка с мужем.
Места ничуть не изменились: вон луг, летом там цветут подсолнухи, вон пруд, вон улица имени Ленина - Генка стал держать левее, и вскорости выбрался на дорогу. Выбранил молчаливого водителя, за то, что тот проехал, и заставил Генку брести по целине.
Тёткин дом тоже ничуть не изменился, разве краска на фасаде облупилась сильнее.
- Здрасьте, тёть Нель!
- Батюшки свет! - женщина всплеснула руками, зарделась, - Гена! Ты ли это? Как я рада тебя видеть! А чего не позвонил? Как ты? Какими судьбами? Надолго? - Вопросы сыпались, как из рога изобилия.
Восемь лет прошло с последней встречи. Теперь Генка смотрел на тётю Нелю (Лионеллу Петровну) и находил, что она вполне себе симпатичная женщина: нестарая, стройная, крепкая фигурой и при достоинствах. Удивлялся, что раньше этого не замечал, вероятно, по малолетству.
- Я пироги поставила, первый противень. С капустой, картошкой и малиной.
- Понятно.
Генка разделся, прошел в горницу, вдохнул давно позабытый запах рубленной хаты - чуть влажный и прохладный. Вернулся на кухню.
- А где дядя Иосиф?
- Тебе какие пироги больше нравятся? С какой начинкой?
Женщина разминала руками тесто. Белый ком казался воздушным облачком в сильных руках.
- С луком люблю, - перечислял Генка, - с картошкой тоже хорошо, если сметаной поливать. Сладкие обожаю: и с ягодой, и с повидлом. А... где дядя Иосиф?
- А кто его знает? - тётя Неля смотрела на тесто. - Мож на охоте, а мож на рыбалке. Неделю уже нет его, кабеля проклятущего. Чтоб у него удочка отсохла!
Генка удивился, потом подумал, что это странно, наконец, разволновался:
- Целую неделю?
- Десять дней.
- Но это же... - мысли тревожно запрыгали в голове. - Это же не дело! А если что-то случилось? Вы обращались в милицию?
- Некогда мне ерундой заниматься! На мне хозяйство. Зорька вон третьего дня отелилась - ещё забот прибавилось. Ути, гуси, поросята - всё на мне. Весь дом!
- Живой человек пропал! - изумился племянник. - Муж!
- Муж, муж, объелся груш. Некогда мне его искать! Хочешь - ищи, если оно тебе надобно.
Генка напялил шапку, медленно вышел из хаты. Пирожок приятно обжигал пальцы, дымил белым парком. "Чудеса, творятся! - подумал. - Живой человек пропал, а она хоть бы хны!"
Контора правления, в которой находился кабинет участкового, стояла в конце улицы, на пригорке. Из кабинета старшины было видно деревню, плотину, брошенную мельницу - всю округу.
Старшина Самохвалов чистил оружие. На столе пыхтел самовар, в чашку было налито варенье, рядом стояла вазочка с колотым сахаром. Старшина наливал заварку в кружку, разбавлял кипятком, переливал чай в блюдечко. От огненного чая он раскраснелся, походил на выбравшегося из парной медведя.
- Говоришь, Геннадием тебя величают? - жестом пригласил за стол, налил в стакан чаю, сунул стакан в подстаканник. - Сын Митюхи Рябченко? А матерью у тебя, стало быть, Катерина из "Дальнего лога"?
- Ага, - согласился Генка. В стакан он бросил кусочек сахару, на что получил упрёк и приказ есть сахар вприкуску.
- Сообщаешь, что пропал человек?
- Десять дней, как ушел из дому Боголепов Иосиф Иванович.
- И?
Генка развел руками, мол, какое тут ещё может быть "и"? Всё и так ясно.
- И пропал!
- Как родители? Не хворают?
Старшина собрал двустволку, переломил, дунул в ствол, прислушался. Звук ему понравился, и это послужило поводом для следующей чашки чаю.
- Откуда ты решил, что он пропал? Что говорит супруга?
- В том-то и дело, что ничего не говорит. Ушел и баста! А человека десять дней, как тю-тю!
Старшина подошел к окну, выглянул. Смотрел долго, внимательно. Потом расстелил на столе карту.
- Отработаем версию "рыбалка". В нашем пруду ловить нечего, всю путную рыбу мальцы перетаскали. - Палец ткнул в голубую лагунку в самом центре карты. Постучал, переполз на следующую позицию. - Озеро "Ладное". Этот водоём пестицидом траванули. - Генка вопросительно поднял брови, старшина пояснил: - Опрокинули бадью с химией, часть попала в воду. Вся рыба - кверху брюхом. Председателю колхоза штраф и задание весной произвести зарыблявание.
- За "что"?
- Запуск мальков ценных рыбных пород. Идём далее, остаётся пруд в "Солдатском". До него двадцать километров. - Палец старшины полз по карте, имитируя движение по дороге. - Пешком идти долго.
- Долго.
- Больше из деревни никто не исчезал, а значит...
- Может он с кем-то из соседней деревни поехал?
- Не перебивай, - погрозил старшина. - Возможно, однако, нереально. Провизией, допустим, они запаслись. В случае, чего и рыбу можно испечь. А как быть с водкой? В такой мороз без этого дела невозможно.
- Невозможно.
- Значит должны были возвращаться в сельпо. А этого не наблюдалось. Мне бы сообщили.
- Может они самогоном запаслись?
- Нет, с этим делом на моём участке строго. Не люблю я этого!
Второй раз за один день Генка удивился: "Милиционер? В такой глуши? Без самогона? Невероятно!"
- Получается, - продолжил старшина, - нет их в "Солдатском". Отработаем версию "охота".
- Отработаем.
Старшина встал, сложил карту, сунул её в планшет. Оправил рубашку, будто собирался куда.
- Ну?
- Гну! - отрезал старшина. - Нет его на охоте. На зайца собака нужна. Он моего Отчаянного брал, своей нету. На тетеревов слишком холодно, околеешь под утро. А на медведя одному несподручно, напарник нужен.
Говоря это, участковый надел полушубок, ушанку, скептически посмотрел на вязаную Генкину шапочку, крякнул и вышел из отделения. Сказал, что идёт разобраться на месте.
- На месте преступления? - с надеждой спросил Генка. В его бурном воображении уже мелькали заголовки передовиц: "Таинственное исчезновение", "Кровавое убийство", "Сгинул в снежном плену" и его скромная фамилия в самом низу.
- Типун тебе на язык! Не горячись, Геннадий! - двойное "н" старшина проговаривал со смаком. - Будешь вперёд батьки лезть - отстраню!
Генка обещал быть тише воды, ниже травы.
Вошли в хату, старшина поздоровался. Тётя Неля стала собирать на стол, из морозилки вынула бутылочку беленькой, упредительно сообщила, что это "монополка" из магазина. Акцизные марки в порядке.
Старшина осведомился, по какому поводу разносол? Получил ответ, что сегодня Рождество у католиков.
- И то дело, - милиционер схрустнул пробку. - По одной бабке я поляк, а посему на треть католик.
Выпили, закусили. Хозяйка пригубила за компанию. Генка подумал, что это странно: как можно быть кем-то на треть, если две бабушки и два деда? "На четверть или наполовину, иначе никак". Однако уточнить постеснялся.
Участковый спросил о хозяине дома, Лионелла Петровна ничего нового не рассказала. Был Иосиф Иванович здоров и весел. Ушел. Куда не сказал по причине семейной ссоры. Когда вернётся тоже не отчитался. Вот его комната, ежели желаете взглянуть. Только дверь заперта изнутри.
- А ты видела, как он уходил? Как собирался?
- Стану я на это время тратить! - ответила Лионелла. - Я пошла в церкву, на службу, вернулась, а его уж след простыл.
- Нехороший оборот! - буркнул старшина.
- Убийство! - возбуждённо прошептал Генка.
Спали муж с женой в одной, общей спальне. Её старшина осмотрел первым делом, не нашел ничего подозрительного. Кроме того в доме был ещё кабинет Иосифа Ивановича. "Вот там его и убили!" - шепнул Генка.
Старшина потрогал рукой дверь, заглянул в замочную скважину. В замке торчал ключ, а потому разглядеть ничего не удалось.
- В окно? - спросил у хозяйки, - в окно смотрела?
- Чего я ворона, в окна заглядывать?
Старшина накинул полушубок на плечи, вышел на улицу. Генку предупредил, чтоб тот смотрел куда ступает, могли остаться улики.
Под окнами были следы. Кто-то топтался, что-то тащили волоком - так показалось старшине. Сказать честно, Генка ничего этого не разобрал. Пару дней назад был снежок, он присыпал улики, если таковые были. Осталась только неровная снежная поверхность, какие-то бугры и впадины. Ничего определённого.
- По подоконнику что-то елозило, - старшина смотрел в увеличительное стекло, - это вне сомнений. Кто-то влез или вылез.
- Сперва влез, потом вылез. Или наоборот.
Окно кабинета выходило в сад. Генка прошелся между деревьев, на сливовом сучке обнаружил длинную, капроновую нить синего цвета. Показал старшине.
- Сложно делать выводы. Синтетика. Может она неделю провисела, а может год, чего с ней сделается? Даже на солнце не выгорает.
Однако ниточку сунул в конверт, положил в планшет. И ещё сказал, что окно закрыто только на нижний шпингалет, а это означает, что при должной ловкости, его могли закрыть снаружи:
После этих слов Генка почувствовал трепет. Он впервые подумал, что дядю Иосифа убили насмерть. Насовсем.
- Может быть ещё жив?
- Куда там! - махнул рукой старшина. - Он знаешь, какой здоровый был бугай! Если тащили волоком, то уже труп. Иначе бы он им не дался.
Вернулись в дом. Старшина спросил, кто последний видел убитого. Тётя Неля ответила, что это был Толик.
- Дружок, Иоськин. Бестолочь и пропойца. В пятницу вечером они вместе квасили.
- Ага! - протянул старшина. Толика он видел сегодня утром в магазине. Вернее неподалёку от магазина - тот искал с кем бы поправить здоровье.
- Дверь придётся ломать, - сказал старшина. - По долгу следствия.
- А я чего? - равнодушно ответила хозяйка. - Вам надо вы и ломайте.
Старшина принёс топор, гвоздодёр, стамеску. Долго пыхтел и ковырялся, дважды отвлекался, чтобы порадоваться за католиков, взмок. Наконец, дверь поддалась. Старшина замер на пороге, Генка выглядывал из-за плеча.
- Пусто! Тела нет!
Старшина сделал постную мину и сказал, что это меняет обстоятельства в худшую сторону. Он, де, рассчитывал, найти тело в комнате, надеялся, что по снегу тащили мешок с добром...
- Но тут произошло злодейство! - старшина вытаращил глаза. - Нелька, ты посмотри, что из вещей пропало. Это важно.
Хозяйка вошла в комнату, осмотрелась. В углу стояла батарея пустых бутылок, валялись бутылки под кроватью. На столике лежал плавленый сырок, он позеленел и скрючился, будто страдал ревматизмом, хлеб зачерствел, усохла луковица. Натюрморт напоминал поле проигранного боя.
- А ничего не пропало. Всё на месте.
Хозяйка протянулась поправить плед, старшина остановил руку. Сказал, что пока он не обследует место преступления, ни к чему прикасаться нельзя. Попросил Лионеллу сбегать к магазину, привести Толика. "Только ничего ему не говори!" - приказал настрого.
Хозяйка ушла, старшина приступил к осмотру места преступления. Результатом получилась следующая картина: Иосиф Иванович сидел на оттоманке, рядом, на стуле, находился его приятель, предположительно Толик.
Рядом с ножкой стола лежала распущенная бобина зелёной лески, навитый челнок валялся рядом. Неподалёку обнаружилась деревянная штанга, кольца. За шторой стояли валенки. В одном валенке нашлась заначка - пятьдесят рублей.
- Ничего не понимаю, - растерялся старшина, - при чём тут леска? Он явно плёл сеть на карпа. Но зачем? Какой в этом смысл? Это совсем не подходящее занятие для убийства!
- Напротив! - твёрдо ответил Генка. Он прошел по комнате, представил, что убитый - это он, прилёг на оттоманку. - Дядя Иосиф и Толик выпивали, разговаривали о высоком - о рыбалке. Решили плести сеть, дядя Иосиф достал леску и амуницию. В этот момент между ними вспыхивает ссора, Толик душит покойного леской и вытаскивает труп через окно.
- Возможно, - нехотя согласился старшина.
Они вышли из кабинета, старшина прикрыл за собой дверь. Рядом установил стул, чтобы кто-то случайно не попал на место преступления.
В сенях послышалась возня, на пороге появился убийца. Это был маленький щуплый мужичонка с круглым белёсым лицом. На его лысоватой голове лежала кожаная кепочка-блинчик. Других особых примет он не имел.
Первым делом Толик приметил накрытый стол, рюмашки, глаза его разгорелись:
- Звали?
- Садись! - широким жестом пригласил старшина.
Тётя Неля подала горячее: тушёную баранину с картошкой. Дух от этого блюда шел такой ароматный, что Генка зашатался на неверных ногах и рот его наполнился слюной.
Старшина налил рюмки, произнёс тост. Когда Толик поднёс рюмку ко рту, милиционер негромко, но отчётливо спросил:
- Ты куда труп дел, мерзавец?
Толик поперхнулся и вытаращил глаза. Впервые в его жизни встала проблема: пить или не пить? Водки хотелось страстно, однако спрашивали про покойника. Рассудив, что труп никуда не денется, на то он и труп, Толик допил стопку, вытер пальцами уголки рта и произнёс философски:
- Царствие ему небесное!
Геннадий подмигнул старшине и сделал строгие глаза: "Проговорился, голубчик!" Толик продолжил:
- Должно хороший человек.
- Кто? - опешил старшина.
- А тот, который помер.
После этого Толик ушел в полную несознанку. Признавал, что выпивал в тот вечер, что сеть плели: "Токмо я перебрал изрядно. Челнок у меня, - он тыкал пальцами в воображаемое колечко, - промахивался мимо цели. Я вышел освежиться, а на улице встретил нашего завгара, товарища Лютикова. Он подтвердит моё алиби". Далее Толик долго рассказывал про доброту товарища Лютикова, как тот взялся проводить, и как выполнил обещание: довёл Толика до дома. "Ни словом не упрекнул! - Толик воздымал указательный палец. - Человечище!" Старшина слушал не перебивая, на лице его было написано замешательство.
- Нельзя его отпускать, - шепнул Геннадий. - Он последний, кто видел покойного живым!
- Иди ты знаешь куда! - вспылил старшина. Обратился к подозреваемому: - А что он, Лютиков часто тебя провожает?
- Случается такое, - последовал ответ. - По состоянию здоровья.
Толик самовольно набулькал себе стопку и, не мешкая, выпил. Вытер уголки рта.
- Хороший человек. В магазине теперь с Зинкой болтает. Клинья подбивает.
- Да? - на лице старшины мелькнула мысль, он ободрился: - Дуй-ка ты дружок до магазина, попроси, чтобы завгар сюда явился. - Толик с тоской поглядел на бутылку и старшина его поторопил: - Давай, давай! Бегом марш!
Толик вылез из-за стола, положил на голову кепку, наклонился поправить брюки. Он стоял как раз под лампой. Геннадий посмотрел и опешил...
- А что такое? - изумился Толик, но позы не поменял.
- Нагнитесь, я вас прошу!
Толик скосился на старшину, тот кивнул головой, мол делай чего тебе говорят. Подозреваемый нагнулся, потом ещё, и ещё. Он уже мог коснуться руками половицы. Геннадий наскочил, как молодой петушок: "Что я говорил! Я был уверен!" На правой половине штанов в районе ягодичной мышцы виднелась длинная затяжка - нить потянули и вырвали с мясом.
Старшина достал из планшета волосок, приложил к брюкам. Сошелся цвет и материал.
- И что? - прищурился Толик. - О прошлом годе мы яблони опиливали. Тогда я и зацепился. Эта улика малодоказательна. Это вообще не улика.
"Умник!" - молча ругнулся Генка. Старшина велел подозреваемому бежать в магазин, причём быстро. Когда тот скрылся, хлопнул Геннадия по плечу:
- Молодец! - одобрил. - Однако не горячись.
- Почему вы! - потрясал руками Генка, - почему вы его отпустили! Dura lex!
- Не выражайся! - осадил старшина. - Головой подумай: разве бы он с Иосифом справился? Конечно нет! Убийц было двое!
Вошел Лютиков, перекрестился на красный угол, разделся. Маленькой расчёской поправил причёску, сдул волоски, вернул расчёску в карман пиджака. Тем временем Толик юркнул за стол и успел хлопнуть стопку.
- Мир этому дому! - громко произнёс Лютиков и кивнул хозяйке. - Как дела у Иосифа Ивановича? Давненько я его не видел.
- Сейчас и разберёмся, - сказал старшина. - Что ты делал в пятницу вечером?
- Как обычно... просматривал прессу.
Завгар поразился убийству: всплеснул руками, беспокойно забегал по комнате. "Ах, какой был человек! Какой хороший человек! - Лютиков сжимал кулаки и потрясал ими. - Как он играл на баяне! А как ловко плёл "арбузы" на карасей? А "телевизоры", что там говорить? У него были лучшие рыболовные снасти!"
Завгар выглядел испуганным, без конца повторял своё "что там говорить", обнял Лионеллу Петровну и всплакнул. В итоге заявил, что он всегда предупреждал Иосифа Ивановича воздерживаться от сомнительных знакомств и выразительно посмотрел на Толика. Толик к тому времени уже трижды вытер уголки рта.
- Я? - возопил главный подозреваемый. - Я сомнительный знакомец? - Он покачал головой, как патриций в сенате: "Нет предела человеческому вероломству!" - читалось на его лице. - Я чист перед богом и совестью! Никогда я возжелал чужого! В отличие от некоторых здесь присутствующих!
В последнюю фразу он вложил изрядную долю сарказма. Завгар покраснел. Алая волна пробежала по его лицу снизу вверх, сомкнулась на макушке.
- Не понимаю, о чём ты говоришь, Анатолий.
- О мотоцикле.
- О каком?
- О том самом. "Урал". Модель М-67.
- Не понимаю, какое это имеет отношение ко мне? - Лютиков побледнел, потом его лицо приобрело землистый оттенок.
- Разве ты не просил Иосифа продать этот мотоцикл?
- Ах, вот ты о чём, - завгар принял беспечный, и даже раскованный вид. Долго тыкал вилкой в миску с капустой и, наколов нимало не стог, отправил его в рот. Похрустев признался: - Это было. Однако покойный мне отказал, чем дело и закончилось.
Старшина заинтересовался: - А где он? - спросил. - Мотоцикл?
Все повернулись к Лионелле Петровне, та резонно ответила, что мотоцикл в гараже. Где ж ему быть?
Всей честной компанией отправились в гараж, осматривать "камень преткновения". По дороге Толик уцепил старшину за рукав и быстро начал рассказывать, что завгар врёт, что он возжелал этот мотоцикл страстно, и готов был продать за него родину! Но только получил отказ. Более того, был побит: "Иосиф ему пару раз по шее навесил, - шептал Толик, дыша спиртуозом, - чтоб он отстал. Не больно, но обидно - доярки с фермы видели".
Мотоцикл оказался действительно прекрасным. Имел заднюю передачу, аккумулятор, две никелированные выхлопные трубы. Завгар болезненно сморщился и рассказал, что у этой модели дифференциал, особая конструкция цилиндров и увеличена мощность.
- Теперь таких не делают, - вздохнул. - Не хуже немецкого.
"Ага, - подумал старшина. - Машина ему действительно нравится. Вопрос только, смог бы он убить за неё?"
- Иосифу он без надобности, а я в город часто езжу, за запчастями. Мне такой мотоцикл просто до зарезу.
Завечерело. Старшина вспомнил, что у него не заперт сейф и заспешил в отделение. Геннадий объявил, что хочет прогуляться, пройтись по родным местам и тоже надел пальто. Тётя Неля сказала, что напрасно её все покидают, что ей будет одиноко. Остальные поняли намёк и тоже оделись.
Генка сделал круг по вечернему селу, и резвым галопом примчался в отделение.
- Как вам это нравится? Первый день следствия, а у нас уже два подозреваемых! Причём у обоих есть мотив, и была возможность!
- Экий ты прыткий! - старшина потрогал самовар, тот совсем остыл, но чаю хотелось. Воткнул вилку в розетку.
- Более того, - рассуждал Геннадий, - принимая во внимание разницу в физических кондициях, я думаю, они оба виновны! Однако инициатором и идейным вдохновителем был, вне сомнений, Лютиков!
- Мели Емеля! - хмыкнул старшина. Ему почудилось, что ещё разок помянуть католическое рождество было бы нелишним.
- После ссоры, - продолжал Геннадий, - Толик выскочил на улицу, где и встретился с Лютиковым. Лютиков моментально оценил ситуацию и состояние Толика, понял, что сильно пьяный человек ничего не будет помнить, а если и будет, то его словам грош цена, подбил его на совершение преступления. Один из них держал хозяина дома, второй душил.
- Вот ты и раскрыл дело! - хохотнул старшина. - Ты случайно не в прокуратуре работаешь?
- Нет, журналист я.
- Журналист-журналист, прилепился банный лист, - продекламировал старшина и, поняв, что сказал непристойность, извинился: - Само сочинилось!
Генке очень захотелось обидеться, уйти и хлопнуть дверью: "Пусть сам разбирается, олух деревенский!" Однако такой поступок лишал журналиста доступа к информации, посему пришлось стерпеть.
- Нам бы теперь, - сказал старшина, - труп найти! Хоть какой, хоть самый завалящий! Совсем было бы другое дело!
Милиционер остался пить чай, Генка оделся и пошел назад, к тёте Неле.
Высоко в небе висели звёзды, весело перемигивались. Небо казалось не чёрным, как обычно, а фиолетово-синим. Чистым. Генка подумал, что ему очень повезло, и что статья практически у него в руках, нужно только поднажать. "И какая статья! Прелесть!"
*
Следующий день не принёс расследованию ничего нового. Чем занимался старшина, Генка не узнал; его самого Лионелла Петровна попросила срезать в лесу ель, привезти и установить её в доме. Естественно нарядить - для этого она принесла из кладовки целый ящик шаров и блескучих гирлянд. Дело это, с виду пустяшное, потребовало для себя целый день, отняло все силы и вымотало до крайности! И только слова главного редактора о последнем шансе не позволяли журналисту бросить проклятую ель к прямо в лесу. К чёрту!
Украшенная ёлочка смотрелась волшебно! Живая, пахучая, роняющая на пол капли смолы. Генка подумал, что он не видел такую ель целую вечность. И что это его заслуга, а значит он не такой безнадёжный неумеха, каким его считает редактор.
На следующее утро, лишь только рассвело, перед окнами затарахтел мотор, в избу вошел старшина. Смотрел деловито, сосредоточено. Велел срочно одеваться, по-армейски дал на это сорок пять секунд. В отведённое время Генка не уложился, но торопился изо всех сил.
На улице журналист опешил: милиционер приехал на мотоцикле дяди Иосифа.
- Ему теперь без надобности, - сказал старшина и кивнул в небо. - А я подумал, раз машина хорошая... чего она будет пропадать? И Нельке деньги не лишние.
На ум Генке пришли стихи Заболоцкого, он сел в люльку и, перекрикивая ветер, продекламировал:
Когда бы я недвижным трупом
Лежал, устав от бытия,-
Людским страстям, простым и грубым,
Уж неподвластен был бы я.
- Красиво! - отозвался старшина. - Сам сочинил?
- Нет. А куда мы едем?
- К шабашникам, на угольник.
- Понятно! - сказал Генка, хотя ему ничего не было понятно. В голову пришла мысль, что старшина мог быть причастен к убийству, раз он алкал мотоцикл: "Его нельзя исключать из списка подозреваемых и нужно исподволь проверить алиби", - подумал.
До угольника ехали долго. Дорога была плохая, тряская. Два раза застревали, и Генке приходилось выталкивать мотоцикл из снега.
Наконец добрались. Среди широкого поля, торчали кое-где сломленные берёзы, высились штабели спиленных стволов. Всё это припорошило снегом, укрыло и казалось, что на этом месте был танковый бой. Могучие машины взрыли землю, выворотили деревья, наделали воронок. Потом живые люди ушли, а израненное поле осталось.
Из вагончика-бытовки показалась сморщенная старушечья физиономия, недовольно фыркнула. На лице старухи доминировал нос - длинный и крючковатый. Этим носом старуха потянула воздух, подслеповато прищурилась. Узнав старшину, она заулыбалась.
В вагончике было жарко натоплено. Стоял густой запах человеческого тела и бытности: пища, пот, прелые тряпки, подгнивший матрас, запах древесных опилок - всё было намешано в этом смраде.
Старшина скинул полушубок и шапку, уселся на деревянный ящик - старуха предложила его в качестве стула.
- Слушаю! - громко сказал старшина.
- А чего рассказывать? Я и не знаю чего рассказывать! Кукую я тут, значит в качестве сторожа, тайгу охраняю.
- Здесь артель уголь жжет, - объяснил старшина. - Берёзовый. Шабашники работают и всякие... кто прибьётся.
- Ага, народ самый разный. Даже узбек один есть. По-нашему совсем плохо говорит, - старуха рассмеялась, - как китаец: сю-сю, сю-сю.
- Отставить! - рыкнул старшина. - Не рассуждать! Замолчать!
А Генке шепнул: - Из отставных она. При старом режиме за унтером замужем была. Привыкла, чтоб по командной форме. Ты не пугайся, если что.
- Слухаюсь, ваш бродь! - Старуха приставила пятерню ко лбу, а Генка озабочено подумал, что старушка-то совсем того...
- Дело говори! - приказал старшина.
- Как снег лёг, уголь жечь перестали. Ямы укрыли, а работники, какие остались, на крайней делянке берёзу валят, для будущего, значитца, года. Я тут одна.
Надысь дело было, я принюхалась - палёным воняет. Не наш запах, противный. - Старуха опять потянула носом и чуть его приподняла, как делают борзые, почуяв добычу.
- Ну?
- Выглянула. Ага. Ночь на дворе, луна. Дымок вьётся, и два мужика суетятся. Один, значит... с тебя ростом, а второй... побольше. Или поменьше - не разглядела.
- Опознать сумеешь?
Старуха поправила платок, сморщилась, как прошлогодний гриб:
- Токмо по запаху. Глаза у меня совсем не в дугу.
Генка подумал, что это идиотизм - нюхать подозреваемых. "Чего она? Собака что ли?"
- Погодите, - сказал, - а чего они жгли? Дрова?
- Знамо дело, что нет! - обиделась старуха. - Стала бы я из-за дров милицию беспокоить. Покойного Иосифа Ивановича Боголепова в дым обращали, христопродавцы!
Старуха широко по-мужицки перекрестилась. Старшина с досадою подумал, что результаты следствия известны даже здесь, в глухом краю: "Как? Откуда?"
Пошли смотреть яму. Снег по краю почернел и оплавился, в глубине покрылись пеплом головешки. Припорошило снежком. Старшина взял шест, стал ковырять золу. В воздух взвился столб гари и серого пепла.
Результатом изысканий стали две огромные кости - Генка приложил одну к своему бедру, она оказалась на ладонь длиннее, - и ещё шесть костей поменьше. Маленькие кости были странной формы и скорее походили на птичьи. "Пеликаньи?" - пришло на ум. - Пеликанов здесь не водилось отродясь". Попался ещё осколок глиняного горшка - так сперва показалось, - округлый и обгорелый. Старшина почесал в затылке, и Генка предположил, что это может быть кусок черепа: "А всё остальное сгорело".
Всю обратную дорогу молчали. Старшина проклинал себя, что клюнул на глупый розыгрыш, он не поверил старухе. Генка выстраивал гипотезу. Приехав, отправились в участок. Старшина поставил самовар - он был большой любитель чаю и зараз мог выпить до двадцати стаканов. Ежели под хорошую беседу. Генка мерял ногами комнату, был сосредоточен.
- Как тебе свидетельница? - спросил старшина. - Можно ей доверять?
- Свидетельница? - горько повторил Генка и презрительно скривил губы. Могло показаться, что тайна убийства поддалась его стремительному мозгу. - Ах, если б это было так! Она - соучастница!
- Бабка? Унтериха? Да она ровесница Наполеона!
- Мне дело видится следующим образом: бабка состояла в сговоре с Лютиковым! За денежное вознаграждение она взялась избавить преступников от трупа. Когда же не получила денег, то решила дружков заложить, чтоб отвести от себя подозрения.
- А почему она не получила денег?
- А вот почему, - Генка расправил плечи, посмотрел на старшину. - Из-за вас! Признаюсь, я подозревал вас, Денис Альбертович! Когда вы купили мотоцикл, я воспринял это, как материальную заинтересованность и возможный мотив. Теперь я вижу, что своей покупкой вы расстроили планы бандитов. Невольно. Лютиков не получил мотоцикла, старуха не получила денег, а Толик... Толик... - журналист забарабанил пальцами по столу. - С ним предстоит поговорить строго. Пригрозить. Человек он морально слабый, и быстро расколется.
Закончив говорить, Генка сел, положил перед собой блюдце и стал рассматривать в глянцевом фарфоре своё отражение. В эту минуту он поразительно нравился себе.
- Дела! - молвил старшина.
- И ещё. Я считаю, сейчас самое время нейтрализовать банду, заключив участников под стражу.
Милиционер покачал головой, потом нехотя согласился:
- Пожалуй. Только не вяжется у меня, чтоб из-за мотоцикла...
- Из-за коробка спичек убивают! Из-за рублёвой бумажки! А тут целый мотоцикл! Притом спонтанно же всё получилось, неужели вы не понимаете? - Генка горячился. - Удачное стечение обстоятельств, поддатый сообщник, отсутствие жены, в душе Лютикова вскипает обида, он звереет, накидывает петлю на шею и вот он труп! На лицо!
- Пожалуй, - повторил старшина.
В тот же день завгар Лютиков, Толик и старуха-унтериха были доставлены в отделение и помещены под замок. Убийцам дали пару суток охладиться и подумать над содеянным, потом старшина взялся за допросы.
Толик напирал на сильное алкогольное опьянение, и от прежних показаний отказался: "Завгара не видел, как попал домой не знаю. Никого не убивал, тем более дружка старинного Иосю". На претензию, что он последний видел убитого, отвечал, что это не наказуемо. Старшина злился.
Лютиков бледнел лицом, норовил упасть в обморок и просил отпустить домой: "Новый год же, товарищи! Дозвольте встретить с семьёй!"
- Лютиков! - рычал старшина. - Подрасстрельная статья на тебе! А ты "домой"! Апостолу Петру готовь приветствие! С ангелами отпразднуешь!
Лютиков падал на колени, рыдал и взывал к гуманизму.
Унтериха делала упор на старость и частичную потерю разума. И первое, и второе присутствовало в наличии. Кроме того, невозможно было составить протокол - фамилию старухи никто не помнил, а метрика была утеряна.
Следствие зашло в тупик, и только к обеду тридцатого декабря появились новые обстоятельства. Старшина воспринял обнаруженный факт, как самостоятельный, однако его помощник так не думал. Уж очень необычное происшествие, сказал Генка, оно однозначно причастно к убийству!
Случилось вот что: в отделение пришел Армен Абегян и чистосердечно признался:
- У меня в огороде творится чертовщина! - Он говорил с красивым армянским акцентом, хмурил брови и шевелил усами. Алые полные губы беспокоились: - Мамай клянус!
Втроём отправились исследовать владения Абегяна. Огород оказался самый обычный, прямоугольный. Лицевая сторона его выходила на дорогу. Здесь расположился дом, сарай и гараж. Задняя сторона смыкалась своею частью с тыном огорода Боголепова. Это обстоятельство сразу взволновало следствие.
- Ну-с! - проговорил Геннадий. - Показывайте!
Прошли через сад, через картофельную делянку, миновали томатное отделение - из-под снега торчали высохшие помидорные остовы. Остановились посреди чистой поляны.
- День смотрю - сороки вьются, второй, - Абегян говорил не "день", а "дэн". - Я решил разобраться! Пиришел, а тут вот! Бирусника!
Под тонким слоем последнего снега лежали разбросанные ягодки брусники. Замороженные, но вполне съедобные. Десятков пять или шесть - будто кто-то развеял их с неба щедрой рукой. Многие ягоды были склёваны - снег в этих местах истоптали птицы.