Многие вещи я уже подзабыл, говорит он, некоторые забылись напрочь. Задумывается. Добавляет, что память человеческая несовершенна.
- Рано или поздно, детали ускользают, как выскальзывает из тележки батончик сникерса, - раскрывает ладонь, бросает невидимый мячик. Через ажурную решётку это выглядит неясным движением тени. - Вы замечали, святой отец, что наша память похожа на тележку из супермаркета? Разве нет? Каждый распоряжается ею по своему усмотрению. Кто-то грузит пару-тройку крупных упаковок - ярких событий - и дополняет оставшееся место россыпью мелких переживаний. Кто-то равномерно заполняет память небольшими вкусными событиями-воспоминаниями.
Святой отец издаёт гортанный звук "гм-кха". Неясно, высморкался он, прочистил горло или выразил своё согласие... быть может, протест? Мужчина продолжает. На мгновение он задумывается: кто он в данный момент? Посетитель? Гость? Клиент? Он исповедуется, а значит святой отец его обслуживает... Решает, что это другое, не то, что в магазине или парикмахерской. Он - исповедующийся и нечего здесь выдумывать.
- У кого-то в памяти-тележке порядок - всё разложено по полочкам: хлеб в одном углу, бакалея в другом, мясо - отдельно. Чтоб не запачкать остальные продукты. Бактерии проникают через полиэтиленовый пакет. Бактерии... сейчас все боятся этой заразы. - Очень хочется поговорить на эту тему, но разговор и так уже достаточно уклонился. Мужчина чувствует нетерпение с другой стороны решетки. Долгий день подходит к концу и святому отцу не терпится снять казулу и отправится домой. "Вполне возможно, его ждёт ужин при свечах. Бокал вина и вечер в компании приятной женщины, - думает исповедующийся. - В этом нет ничего греховного".
- В большинстве тележек царит бардак. Воспоминания набрасываются хаотично и никак не систематизированы.
- Это вполне нормально, - священник впервые подаёт голос. - Воспоминания укладываются по мере их поступления. Однако прошу тебя, сын мой, приблизься к себе. Ведь ты хочешь рассказать о себе, не так ли?
- Простите, святой отец, я только хотел сказать, что все события в тележке нашей памяти со временем сжимаются, усыхают, делаются меньше. Теряются краски и яркость воспоминаний. В конце концов, они выскальзывают через металлические прутья, падают на пол супермаркета. Это называется "забыть".
- Когда ты исповедовался в последний раз, сын мой?
Мужчина трёт ладони одну об другую, его лоб покрывается испариной. Он отпускает галстук (Сальваторе Феррагамо делает отвратительные галстуки. Непонятно почему они стоят так дорого?). Говорит, что это первый раз. Видит, как от причала отходит белый теплоход - это покачивается биретта - святой отец качает головой.
- Тогда будь максимально краток, сын мой. Начни с главного. Каков твой самый суровый грех?
- Любовь! - без раздумий говорит человек. - Я любил и люблю!
- Полагаю, речь идёт о греховной любви к женщине?
- Нет, что вы! Я люблю всё человечество и хочу ему помочь. - Подумав, мужчина добавляет, что и постыдная любовь к женщине в этой всеобъемлющей любви тоже присутствует. - Вернее, присутствовала... какое-то время.
- Тогда расскажи по порядку.
- Это долго... а впрочем, если я буду выкидывать несущественные куски - опускать их через прутья тележки, - священник нетерпеливо ёрзает, - мы уложимся до завтрашнего полудня... Шутка. Это была шутка, святой отец.
Датой своего рождения я считаю 12 июля 20ХХ года. В тот день Роб Дениелс (я тогда работал на ферме его отца) решил поехать на танцы. Меня прихватил с собой. Не знаю зачем, быть может, для смеха - танцевал я в ту пору не очень. Строго говоря, паршивый из меня был танцор - угловатые движения, неповоротлив, как черепаха. На полпути Роб вспомнил, что у него кончились сигареты, попросил меня заскочить в супермаркет, притормозил. Я заскочил. Купил сигареты и пиво, вышел... Я шел, пересчитывая мелочь - правильно ли мне дали сдачу, - и не смотрел на дорогу. Классическая сцена: грузовик (в моём случае молоковоз), крутой поворот, зазевавшийся парнишка на дороге. Грузовик ехал слишком быстро и тормозные колодки у него были подношены - это я додумываю, пытаясь объяснить произошедшее... Знаете, мне совсем не было больно. Я увидел луч света, блеснувший на хромированном бампере, визг женщины (до мурашек) и удар - меня приложило всей двадцатитонной массой и выбросило на обочину.
Попал ли в тот день Дениелс-младший на танцульки я так и не узнал. Могу предположить, что нет... а может быть, да - парень любил танцевать, к тому же у него было свидание с Лизой Колдсмит. Такие девчонки не прощают прогулов.
Очнулся я на мягком - в сарае на куче соломы. Светило солнце, день был в самом разгаре. Ласточки влетали и вылетали в открытое окно, я видел синее небо, след самолёта - белая растекающаяся стрелка. За стеной телилась корова. Я слышал, как она мычит, пытаясь разродиться, как пискнул новорожденный телёнок. Корова потом чесалась о стену боками.
Вечером зашел хозяин, мистер Дениелс, спросил, как я себя чувствую. Я ответил, что прекрасно. Если не считать, что из механического оборудования нормально функционирует только правая рука, и центральная электронная система тоже имеет повреждения.
Хозяин задумался, сдвинул шляпу на затылок. Потом рассмеялся (он вообще-то был балагур):
"Правая рука, говоришь, работает? Так ты можешь... - он сделал несколько фрикционных движений чуть ниже своей талии, - побаловать себя. - Замолчал. - Быть может, в твой мозг вставить в газонокосилку? Чтоб добро не пропадало".
Я вежливо отказался от этого предложения, сказал, что у меня есть надежда сделать репайр, в меня заложены обширные функции самовосстановления. В ответ он попросил меня не очень-то расстраиваться, если не получится: "Газонокосилку всё одно чинить, а на тебя гарантия вышла, и значит, запчастей не найти".
Кроме того, он сказал, что не будет тратить деньги на тупого робота, который побывал под грузовиком: "Не держи меня за дурака, Эд".
Меня зовут Эдгар. Забыл представиться: Эдгар Уитмен.
Исповедующийся делает паузу, переводит дыхание. Священник приближает лицо к оконцу, вглядывается сквозь ажурную решётку. Видит обыкновенного пожилого мужчину, бледного, чуть уставшего от жизни, с проседью в волосах. Можно подумать, что у него психическое расстройство, но сумасшедшие не приходят на исповедь в костюмах Бриони, не носят золотых очков и не имеют часов за пятьдесят тысяч долларов.
- Продолжай, сын мой, - нейтрально предлагает священник. На ужин он немного опоздает (это очевидно): "Не страшно. Зато мне будет, что рассказать. Интересная тема для беседы: безумец на исповеди. За партией в бридж можно будет обсудить".
- За месяц я почти восстановил себя. Больше всего возни было с полировкой корпуса. Я так и не смог идеально выровнять все вмятины. Хозяин сказал, что это ничего.
"Это называется индивидуальность, Эд. У меня череп неправильной формы, большой подбородок и кривые ноги - в этом моя индивидуальность. Я один такой на всём белом свете. Роботы похожи друг на друга, как леденцы из баночки монпансье, а люди отличаются". Считая, что это меня успокоит, он ткнул меня кулаком в бок и посоветовал носить одежду. "Возьми что-нибудь из тряпья в кладовке".
Я выбрал брюки, рубашку и фартук. Особенно гордился подтяжками - замочки приятно клацали по корпусу, роднили меня с одеянием.
Хозяин сказал, что я похож на беженца из Афганистана: стоит только водрузить на голову пуштунку и меня будет не отличить.
И он был прав: мистер Дениелс был крупным мужчиной, его вещи болтались на мне, как на скелете. И - в этом я вижу Божье благословение - мне хватило сообразительности увидеть, как я нелеп. "Беженец из Афганистана - это ещё мягко сказано. - Я разглядывал себя в зеркале, вертелся. - Пугало огородное - вот правильное определение".
Молоковоз повредил мой мозг и центральную электронную систему, и, я так полагаю, он стал причиной...
Эдгар замолкает, опять трёт ладони. В этом повторяющемся движении есть что-то маниакальное. Чтобы не провоцировать припадок, священник приходит на помощь:
- Ты полагаешь, сын мой, грузовик изменил твои схемы, придал тебе индивидуальность?
Исповедующийся трясёт головой:
- Верно подмечено, святой отец. Однако я бы не назвал это индивидуальностью - в ту пору это были всего лишь зачатки личности. У меня появилось чувство прекрасного. Оно со временем переросло в любовь - ту самую любовь, о которой я должен вам рассказать. А вы должны будете решить, насколько она греховна.
- Излагай по порядку, сын мой. Иначе я не смогу понять.
- Я понял, что мой костюм отвратителен и решил это исправить. Среди заброшенного хлама отыскал швейную машину, починил её. Это оказалось не трудно: несколько микросхем я вынул из кухонной посудомойки (успокоил себя тем, что её всё одно заменят по гарантии), разбитый корпус машины склеил и стянул винтами. Иглами и нитками со мной поделилась Лиза Колдсмит - она обожала шить.
Я подогнал по фигуре брюки, рубашку перешил полностью: нагрудный карман перенёс на рукав (мне понравилась эта модель, я отыскал её в интернете), на спине сделал выточки. Фартук перекроил и отстрочил двойным перекрёстным швом.
"Твою мать! - воскликнул сэр Дениелс, когда меня увидел. - Из огня да в полымя, Эд! Теперь ты выглядишь, как сраный французский педик! Ты ведь не собираешься появиться в этом наряде на элеваторе? Соседи разорвут меня в клочки своими шуточками. Сними ЭТО немедленно или я оболью тебя бензином и подожгу!"
Вполне вероятно, хозяин бы выполнил своё обещание, но я сам осознал свою ошибку. Я слишком увлёкся: "Рабочая одежда должна быть проста, надёжна и функциональна. Особой красоты здесь не нужно". Тем же вечером я сострочил себе рабочий комбинезон из двух мешков из-под проса и остатков фартука. Мистер Дениелс этот вариант одобрил. Мало того, он приказал сделать такой же комбинезон для себя и для Роберта. "У нас будет семейная униформа. Ха! Эд - ты молодец. Соседи от зависти проглотят свои рукавицы!"
Днём я работал в поле, а вечерами (и ночи напролёт) крутил рукоять швейной машины. Это не составляет труда, когда ты робот. Мне не нужен отдых, не нужно спать. Я был только рад, когда у меня появилось ночное занятие... любимое, к слову сказать, занятие.
Через некоторое время я близко сошелся с Лизой Колдсмит... насколько вообще робот может сблизиться с человеком. Это была замечательная девушка. Черноглазая, черноволосая, стройная, подтянутая... когда она шла по улице, все мужчины заглядывались на её икры. А какая жгучая! В её жилах текла смесь еврейской и ирландской крови. Смесь дикая и невообразимая, будто дикую кошку скрестили с ангелом. Лиза вспыхивала, как пучок соломы и в гневе могла разогнуть подкову, но когда у неё было хорошее настроение, оно передавалось всем окружающим. Даже зимой вокруг неё расцветали розы. Я наблюдал и представлял, какова она в любви... да-да, в ту пору я уже задумывался, что же такое любовь.
- Ты говоришь о плотской любви? - уточнил священник.
- Боюсь, святой отец, тогда я ещё не очень представлял разницу. В моей программе было заложено человеколюбие. Милосердие, гуманизм по отношению к живому существу. Невозможность причинить вред - вы знаете, эти три правила робототехники. Однако молоковоз наградил меня чем-то большим. Возможно, чувство красоты переросло в любовь.
- А как вы сошлись с этой девушкой?
- С Лизой?
- Да, с Лизой. На почве чего?
- Я же говорил: она и я - мы любили шить. Она научила меня некоторым приёмам, подарила книгу по мастерству кроя. Дюжину обучающих курсов я просмотрел в сети и даже окончил заочные курсы... В общем, платье для выпускного бала шил для Лизы я. Когда она вышла на сцену чтобы получить диплом, у директрисы отвалилась челюсть.
Так начался второй этап моей жизни. Я называю его "деньги". Тут долго рассказывать нечего... хотя это был довольно продолжительный период.
Заказы стали поступать со всей округи. От заката до рассвета я шил платья, костюмы и куртки. Не брезговал брюками и ночными сорочками. Всё, что касалось ниток и ножниц вызывало мой живейший интерес. Мистер Дениелс это почувствовал и сказал: "Если в руки что-то плывёт - хватай сачок и зачёрпывай, я так понимаю. Тем паче не нужно раскрывать варежку, если речь идёт о деньгах". Он велел мне брать плату за свою работу. И я брал. Половину отдавал хозяину, половину оставлял себе.
Вы скажете, это несправедливо, а я отвечу, что это более чем справедливо. Хозяин мог мне просто приказать, и я бы работал бесплатно, но мистер Дениелс увидел во мне личность... Хотя, если быть до конца откровенным, он видел личность даже в миксере. Разговаривал с трактором, как с живым существом... со всеми машинами. Но со мною общение было глубже - хозяин спрашивал моё мнение, мы беседовали вечерами за партией в шашки. Он любил играть в шашки. Разве это не признак человеческого ко мне отношения?
Если поступал срочный заказ, мистер Дениелс отпускал меня с поля. А через некоторое время он и вовсе купил (из денег, что я заработал) робота мне на замену.
"Обучи эту железяку премудростям прополки и полива, - сказал он мне. - И можешь больше не появляться на ферме... Только обучи как следует, мне не нужны неприятности. Да, вот ещё что... на крыльце стоит коробка... её привезли утром. Курьерская служба, наконец, сподобилась добраться в нашу глушь. Это новая швейная машина. Для тебя, Эд".
Меня переполняла благодарность. Я схватил его руки и с чувством пожал. Он тоже расчувствовался, на глазах выступили слёзы, потом (видимо решив, что он перегибает с добротой), хозяин шмыгнул носом и сказал, что половину стоимости мне предстоит вернуть: "Я же не Санта-Клаус".
Прошло тридцать лет. Мой капитал значительно вырос, я стал играть на бирже, скупал акции. Не для того, чтоб увеличить капитал - денег мне хватало, - а чтоб победить инфляцию. Стоит только дать слабину и этот червь сожрёт ваши деньги. Не забывайте об этом, святой отец.
Мистер Дениелс постарел и отошел от дел. В поле теперь работал его сын Роберт и его жена.
Мой бизнес процветал - поток заказов не уменьшался... И только Лизу Колдсмит я по-прежнему обшивал бесплатно.
- А разве она, - священник поднял руки и постучал указательными пальцами, - не с Робертом?
- Вы хотите спросить, вышла ли Лиза Колдсмит за Роберта? Нет, этого не произошло. У парня оказалась тонка кишка, чтоб накинуть узду на такую девушку. - Эдгар замолчал. Священник незаметно повернул руку и посмотрел на часы: "Матерь божья! Пробежало два часа!"
- Продолжай, сын мой!
- Вам не терпится перейти к финалу? - спросил исповедующийся. - Или мне продолжать в хронологическом порядке?
- Рассказывай последовательно. Из твоего рассказа я уже вижу несколько грехов... Только, прошу тебя, постарайся не сквернословить.
- Постараюсь.
Я продолжал дружить с Лизой Колдсмит, даже когда она превратилась в старую деву. И дальше: когда она стала брюзжащей старухой. Полагаю, именно она подтолкнула меня к следующему этапу моего развития. Он называется "Великая тоска по человечности".
"Дело не в том, что ты всё время поступаешь правильно и не совершаешь ошибок, как бухгалтерский калькулятор. И даже не в том, что ты знаешь наизусть все чёртовые книги Мира (когда сердилась, она любила подпустить крепкое словечко). Дело в том, что ты - железяка. (Я не обижался на это определение, я вообще не обижался на Лизу.) Железяка в модной упаковке. Ты не человек. Тебя нельзя воспринимать всерьёз. И не говори, что ты чувствуешь так же, как и я. Наслаждаешься закатом и мечтаешь полететь к облакам. Ты - робот. В этом твоя суть. Ты существуешь по программе".
Я понимал, что она говорит неправду. Во всяком случае, полуправду.
У меня есть понимание прекрасного, рассуждал я, я испытываю любовь и способен творить. Разве не эти качества делают человека человеком?
"Да пойми ты! - твердила она. - Любой боров, который завтра окончит свой земной путь беконом, более человечен, чем ты!"
Лиза Колдсмит умела убеждать, нужно отдать ей должное. Я решил стать человеком.
- Для чего? - спрашивает священник. - Что тебя не устраивало? - Неожиданно ему приходит мысль, что если этот безумец действительно робот, то получается, он отпускает грехи машине. "Ах, какой нехороший прецедент. Если узнают коллеги... весть может дойти до Ватикана".
Эдгар отвечает вопросом: - А вы бы не хотели стать человеком? Если бы ваш разум оказался заперт в стальном корпусе?
В интонации слышится подвох. Священник оставляет подначку без ответа. Поднимает плечи и просит продолжать.
- Моя идейная вдохновительница умерла через двадцать лет. Я шил её последний наряд, и знаете, что я скажу? Ей всегда шло чёрное, особенно тот последний чёрный костюм...
Я обналичил часть средств и ушел с фермы. Пошел, как говорят, куда глаза глядят. Хозяин меня не удерживал, к тому времени он давно отдыхал в земле. А Роберту было на меня плевать.
Мне не нужно было пищи, не нужно сна. Я не знал устали. Если мои ботинки снашивались, я мог идти босиком.
Я бы наслаждался закатами и встречал бы рассветы, радовался свежему воздуху и красоте бабочки на ладони. Выращивал бы розы и шил бальные платья. Я был бы самым счастливым человеком, если бы одна мысль не сверлила мне мозг: люди чувствуют это иначе. Я не человек - слова Лизы Колдсмит отравляли мою жизнь.
В Массачусетсе, в институте робототехники мне сказали, что могут сменить стальное тело на био-полимерное. Это даст моему лицу мимику, сделает поверхность тела похожей на кожу. Я стану человекообразным. "Почти, как обезьяна", - это я добавил от себя.
"Естественно, это только иллюзия, - сказал проректор института. - Вы останетесь куклой..." Сообразив, что брякнул бестактность, он извинился. Покраснел и задал тот же самый вопрос, что и вы: зачем мне это нужно? Я не стал отвечать: очень неприятно перечислять свои недостатки.
Я ушел, но вернулся на следующий день. Согласился сделать модернизацию. Для чего? Мне нужно было стать похожим на человека. Это был первый шаг.
Техники спросили, на кого я хочу стать похожим? Я показал фотографию молодой Лизы Колдсмит. Почему я это сделал? Опыт подсказывал, что перед молодой и обаятельной девушкой открываются многие двери.
Модернизация прошла успешно. Ещё бы... я заплатил им четверть миллиона наличными. Лицо проректора вытянулось и сально заблестели глазки, когда он услышал про кэш.
В Нью-Йорке я устроился работать в клинику. Правильнее говорить "устроилась", но позвольте я оставлю себе мужской пол. В душе я оставался мужчиной, самцом, если хотите. В больницу я устроился уборщиком. Мне хотелось присмотреться, узнать ближе, что такое человеческий организм. Придумать, как завладеть им.
Той же осенью я поступил в медицинский университет. В тот момент я не был уверен, что мне это понадобится, однако... пригодилось.
Клиника лечила всех подряд, и богатых и бедных. Смертность была высока, и каждый день в морге оказывался свежий труп. Иногда не один. Я наведывался туда, смотрел, как работает патологоанатом. Помните? перед красивой девушкой открыты многие двери.
Прошло пять лет. Целых пять лет! Но я ни на дюйм не приблизился к своей мечте. Клиника не могла мне помочь. Я стал искать другие варианты. Вернее, это они меня нашли. Однажды ко мне подошел человек и начал задавать вопросы. Очень осторожно и очень издалека. В конце концов, он признался, что хотел бы покупать органы умерших. Подпольная лаборатория нуждалась в биоматериале.
Нет-нет, святой отец, я не вскрывал покойных и не убегал от полиции, размахивая окровавленным скальпелем. Кишки в пластиковых пакетах - оставьте это дешёвым сериалам. Я пришел в эту пиратскую лабораторию и открытым текстом заявил, что хочу получить человеческое тело.
Мне ответили вопросом, который я слышал тысячу раз: зачем?
Я сказал, чтобы жить и чувствовать. Чтобы быть человеком. Парень, с которым я разговаривал (позже я узнал, что это ведущий хирург и хозяин лаборатории; его звали Лукас) расхохотался. Сказал, что у него полимерное сердце, искусственная печень и протезы в обоих коленях.
"Знаешь, куколка, - сказал он, - я доверяю пластиковым шарнирам значительно больше, чем хрящам. Они не подведут. И заменить их легче... в случае чего. Не думала об этом?".
Я сказал, что готов заплатить любые деньги. И это была правда. Биржевой крах пятьдесят пятого утроил мои капиталы. Я предвидел, что биржа рухнет и предпринял меры.
"Я сделаю всё, что ты хочешь, милашка, но объясни мне: зачем? Тебе хочется чувствовать вкус пищи - я поставлю тебе анализатор. Ты будешь ощущать все оттенки вкуса вплоть до химического состава. Хочешь наслаждаться запахами? Пожалуйста! Газоанализатор и спектрометр - будешь улавливать каждую молекулу!"
Оставаться роботом с анализаторами и датчиками, спросил я. Нет, это не для меня.
"Ты говоришь чушь! Твой процессор повреждён или в него проник вирус! - Лукас почти кричал. - Ты можешь всё, что может человек, при этом избавлен от его недостатков. Ты неутомим, не подвержен болезням. Избавлен от стрессов и депрессий. И... ты хочешь всё это отдать? Избавиться от своих преимуществ?"
Если это и называется "стать человеком", ответил я, тогда да: к чёрту преимущества!
Он долго молчал, а потом сказал, что я напрасно считаю человека вершиной творения эволюции. "Это всего лишь маркетинговый ход, тебе промыла мозги реклама. Долгое время человек был на вершине - да, но теперь ситуация изменилась - больше он не первый. Однако человек не хочет это признать. Он просто физически не может с этим смириться - хочет оставаться царём природы. Именно поэтому он предаёт анафеме всё, что лучше и совершеннее его. Спать и болеть - модно! Морщины и усталость - круто! Так можем только мы, люди, в этом наша фишка. Стареть... о-о-о! - это просто супер! Ты хоть понимаешь, что будешь стареть? что умрёшь? А? Сейчас время - твой друг, но став человеком, ты сделаешь из него злейшего врага!"
Я ответил, что мне плевать на время. Я люблю людей и хочу стать одним из них. Только так они смогут полюбить меня.
"Что правда, то правда, - ощерившись ответил Лукас. - Своих они любят сильнее всего".
Эдгар переводит дыхание и спрашивает, можно ли ему глоток воды. Священник разводит руками и отвечает, что воды у него нет.
- У меня с собой.
Из портфеля исповедующийся достаёт бутылку минеральной, жадно пьёт. Кадык прыгает вверх и вниз. Облегчённо вздыхает, обводит взглядом кабинку для исповеди. Кабинка самая обычная, каких тысячи. Над дверью в самом верху вырезана надпись на латыни: "TERRIBILIS EST LOCUS ISTE HIC DOMUS DEI EST ET PORTA COELI"
"Страшное это место - дом Божий и врата небесные", - читает Эдгар и спрашивает, почему здесь именно эта надпись?
- Ты хочешь спросить, зачем напоминать человеку о страхе? - уточняет священник. - Человек должен помнить своё место. Понимать, где он, а где Бог.
Эдгар поспешно соглашается и говорит, что не смысл фразы его смутил, а сама надпись:
- Обычно на латыни пишут "Terribilis est hie locus" - Это место ужасно.
Священник отвечает, что это не существенно; сути не меняет. Эдгар возражает, что очень даже меняет:
- В вашем варианте ровно двадцать две буквы. - Он ведёт пальцем по выпуклым резным буквам и шевелит губами. - Не мне вам рассказывать, что главные числа кабалистики одиннадцать и двадцать два. Вы ведь знали об этом? Одиннадцать умножаем на пять, получаем пятьдесят пять - год биржевого обвала.
Священник хочет остановить рассуждения Эдгара, однако подходящие слова не идут на ум, и это раздражает сильнее всего. Сильнее греховного предположения. В желудке святого отца урчит, он просит продолжать рассказ: "Думаю, мы уже близки к развязке".
- Как никогда, святой отец. Как никогда.
Мои дебаты в клинике закончились двумя простыми условиями: полтора миллиона баксов плюс свежее тело. Я спросил, почему так дорого?
"Я собираюсь оставить твой кремниевый процессор и центральную электронную систему, - получил ответ. Подумав, Лукас упростил формулировку: - Человеческий мозг - долой. На его место - процессор. Вместо позвоночника - магистраль центральной электронной системы. Необходимо разработать адаптер для твоих запчастей, понимаешь?"
Я прибавил ещё полмиллиона и потребовал, чтоб позвоночник остался человеческим.
"Боюсь, это невозможно. В этом случае, адаптер придётся встраивать в мозг. Удалять лобные доли и процессор ставить на их место". Парень набивал цену - я это понял и удвоил сумму. Когда стоишь на пороге глобального перерождения, всё остальное уходит на задний план. Меркнет, как туман перед рассветом.
Последнее, что я услышал перед отключкой, как хирурги шутят между собой: "У девчонки была в запасе вечность, а она променяла её на кусок прожаренной телятины и взбитые сливки". Они пеняли мне отказ от анализатора. Я же думал только о том, что завтра стану человеком. Разве это не волнительно?
Операция прошла успешно. За несколько месяцев я научился ходить, есть, прыгать, бегать - у тела сохранилась мышечная память. Я наслаждался вкусами, запахами, красками и звуками. Всё было в новинку, не так, как прежде. Прекрасно! Просто Божественно...
- Не произноси этого слова! - просит священник. - Не нужно делать этого всуе.
Эдгар не слышит призыва или игнорирует его. Продолжает:
- Во мне произошла колоссальная перемена, - он хохотнул. - Исчезло человеколюбие. Вернее так: оно не исчезло, а поменяло знак. Перевернулось. Был плюс, стал минус. Теперь я ненавидел всё человечество в общем и каждого его представителя в частности. Ненавидел люто, до рези в животе.
- Надеюсь, это прошло, - произносит священник.
- Лукас сказал, что это гормональный сбой. Это обычное дело, и он скоро пройдёт.
"Привыкай, старина. У человеков это бывает. Сегодня ты обожаешь девушку, готов съесть её без соуса и соли, а завтра она делается тебе безразлична. И даже противна".
- Такое непостоянство чувств... оно... естественно. - Спохватывается: - хотя и не поощряется церковью. Если ты считаешь его своим главным грехом, то могу тебя успокоить - этот грех не смертный. Прочти десять раз "Отче наш" и перечитай евангелие от Луки. Этого будет достаточно, я думаю. Кроме того, следи за своей речью и старайся не сквернословить. Будь умерен в пище и плотских наслаждениях.
- Аминь, - заключает "приговор" Эдгар. - Вы очень добры ко мне, святой отец. - Молчит. Потом спрашивает: - Я могу идти?
Священник творит крестное знамение и отвечает, что исповедь окончена. Смотрит на часы и понимает, что безнадёжно опоздал - нет смысла торопиться.
Какая-то мысль не даёт ему покоя. Беспокоит. Маленький штрих - будто камушек в ботинке.
- Ах, да! - вспоминает. - Скажи мне, сын мой, откуда взялось твоё теперешнее имя: Эдгар Уитмен? Почему именно эта фамилия?
- Очень просто: это фамилия директора клиники, в которой я работал. - Эдгар машет рукой за спину, намекая на далёкое прошлое. - Когда я был роботом... Лизой Колдсмит. Помните?
- Понимаю. Ты взял его имя, потому, что он был добр с тобой.
- Не совсем. Во-первых, мы были тёзками по первым именам: он Эдгар и я Эдгар. Во-вторых, Лиза Колдсмит (то есть я) ему очень нравилась. Он делал мне подарки и несколько раз предлагал близость. Иногда это случалось в очень навязчивой форме. В третьих, мне нужно было человеческое тело. Здоровое и ухоженное. Я усмотрел в этих совпадениях подсказку Господа и воспользовался ею. - Он поднимает руку, рассматривает, поворачивает. - Это тело Эдгара Уитмена.
Некоторое время священник молчит, обдумывая, правильно ли он понял сказанное, пытается отыскать альтернативные варианты. Найти иного толкования он не может.
- Получается... ты убил человека? Это смертный грех!
- Ничего подобного! - возражает Эдгар. - С точки зрения Господа всё осталось по-прежнему. Рассудите: жили человек и робот. Человек остался, а робот исчез. Но разве кому-то есть дело до старой железяки? В клинике ничего не заметили; наш брак с женой Уитмена стал крепче - я избавлен от его навязчивого желания совокупляться с каждой молоденькой девушкой. - Помолчав: - Разве это плохо?
- Ты... - священник несколько раз открывает и закрывает рот, не зная, что сказать. Он напоминает глубоководную рыбу. Большую пучеглазую рыбу на палубе Дамноен Садуака. - Ты душегуб! Убийца! Не уверен, что я смогу сохранить тайну исповеди. Я буду обязан...
- Я этого и не требую, - спокойно соглашается Эдгар. - Поступайте, как вам следует поступить.
- Тогда зачем ты пришел? Не понимаю.
- Чтобы узнать, в чём мой грех. В моей любви к людям или в ненависти?
- Я... я не могу сказать. - Воздух в церкви становится густым и вязким. Дышать таким воздухом невозможно. - Мне не по силам принимать такие решения... Прошу тебя - уходи. Я не стану сообщать в полицию, сы... - слова "сын мой" застревают на языке. - Просто забудем о твоём приходе. Представим, что этой исповеди не было. Никогда.
- Как вам угодно, святой отец.
Эдгар покидает кабинку, выходит из церкви - аккуратно затворяет за собой дверь. В этом движении - человек привыкший делать дела досконально.
Над городом сумерки; луна и звёзды закрыты облаками, вместо них - скоростная магистраль. Она ярко освещена, сияет и мерцает огнями фар, словно Млечный путь. На парковке у церкви только одна машина - светло-зелёный ситроен. Задняя правая фара имеет трещину, сквозь неё в дождь протекает вода. На бампере наклейка - красный треугольник (или ромб?) со словами "Не жди второго пришествия. Приходи в церковь сегодня".
Через несколько минут из храма выходит священник, запирает дверь на ключ. Подходит к ситроену, садится. Опускает окно и жадно вдыхает воздух - прошедший день кажется ему вечностью. Тупой жестокой вечностью. "Быть может, я уже в аду?" - думает священник и вздрагивает от этой мысли. Пугается, как часто она возвращается.
Рука в медицинской перчатке прижимает к лицу священника платок; платок пропитан эфиром. Святой отец неловко взмахивает руками, дёргается и теряет сознание. Эдгар открывает дверцу машины, сталкивает бесчувственное тело на пассажирское сиденье. Заводит двигатель.
Главное, не отчаиваться, думает он. "Когда-нибудь мне повезёт... быть может, даже сегодня. Быть может, в мозге этого безгрешного человека я обнаружу причину, почему люди не любят друг друга. Нужно найти эту неисправность и исправить её. Я должен помочь людям".