Этим я зарабатываю себе на хлеб. На ярмарках, в балаганах. Иногда мой путь пересекается с тропою бродячего цирка, и я участвую в предоставлениях. После клоунов, перед гимнастами.
Я могу просидеть под водой час, могу и вовсе задержать дыхание - покуда почтенной публике не надоест держать зеркальце перед моими губами. Могу порезать ножом руку - этот "фокус" обожают в трактирах, - и кровь не потечёт из раны. Ни капли. Потому что во мне нет сердца.
Это моя история.
*
За день или два перед базарным днём в городке появляется мальчик. Изломанный почти парализованный калека, к тому же слепой. Он тычет в заборы и двери своей палкой и кричит: "Подайте на пропитание! Подайте на пропитание слепому калеке! Благослови вас дева Мария за добрые дела!" Голос звонок и противен, как будто бьют в расколотый колокол.
- ...на пропитание!
Торговка вздрагивает, шепчет ругательство, потом мелко крестится и спешит прочь. Я не удивлён - это обычная реакция. На неё я и рассчитываю.
Какой-то умник в таверне бросает мне обглоданную кость, весело хохочет, затем мочится в миску для подаяний - всё одно малец не видит. Это мне даже на пользу, после такой мерзости в людях просыпается душа. Кто-то суёт в руку батцен, трактирщик цыкает на пьянь и ставит передо мной миску похлёбки. Я жадно хлебаю простывшее варево.
В базарный день - ближе к закату, - появляется ментор. Он ставит повозку на середине площади, распахивает окна фургона. Внутри беснуются разноцветные огни, благовония перекрывают запах тушеной капусты.
- Граждане! - начинает ментор. Он не кричит, тон его голоса спокоен и чуть небрежен. Ещё бы, магистр Северных пустынь делает одолжение этим олухам. - Милые горожане, я предлагаю вам, - он делает паузу, - купить целебное лекарство. Пол золотого за флакон, - бросает это так, как будто пол золотого - грош, - и ваши недуги отступят.
Желающих, конечно, не находится, зато появляются гнилые помидоры. Ментор подавляет улыбку. Стоит лишь прикурить от пальца, или выпустить голубя из трости, и толпа разевает от удивленья рот. Две дюжины смердящих ртов.
- Ты! - ментор показывает пальцем на самого шустрого проныру. - Пойди сюда и сделай глоток бесплатно. Эликсир излечит твой геморрой и выправит слабоумие.
Горожанин подходит и осторожно нюхает стекляшку. От запаха у него першит в горле и глаза лезут из орбит.
- Да я лучше сдохну, чем... - в этот момент на глаза попадаюсь я.
Потеха продолжается: горожанин подталкивает меня к фургону, увещевая, что эликсир поможет моим недугам. "Ты выздоровеешь, парень, или... - он подмигивает дружкам и продолжает шепотом: - или сгинешь, что тоже можно считать излечением". Некоторое время ментор торгуется, кто будет платить за нищего, наконец, отступает и в глотку мне вливают вонючий яд.
В желудок ударяет молот и тело выкручивает судорога. Я падаю на землю и выгибаюсь колесом. Здесь важно чувствовать меру. Жуткое "излечение" разгонит толпу. Вялое - оставит в горожанах сомненья. Корча выворачивает мои суставы, рвёт сухожилия. Это продолжается несколько минут. Потом, стоя на четвереньках, я вытягиваю вперёд правую руку, медленно опускаю её. Черёд левой руки.
- Дева Мария! - подношу ладонь к лицу. - Я вижу. Неужели мне это снится? Это бред... у меня видения.
Кто-то помогает подняться на ноги, я делаю несколько шагов. Первые - даются с трудом, потом легче. Горожане заглядывают в моё лицо и не видят бельм на глазах. "Исцелился!" - слово мечется по толпе, как пожар. Настаёт время финального акта, только сперва...
- А кто мне заплатит? - голос ментора становится властным, злым. Я бросаю в толпу ненужную трость и пускаюсь наутёк. Проклятия и камни летят вслед, но никто меня не преследует - ментор подчинил людей своей воле и может делать с толпой что угодно.
- Золотой! - гремит он. В руках его, как по волшебству, появляются бутылочки. - Флакон! Стоит! Золотой!
Горожане вытягивают шеи и руки, в каждой руке - золотая монета. Опасение, что лекарства на всех не хватит, вызывает бурю. Публика волнуется, фургон дрожит, как живой и Чики, наша лошадь, бешено озирается.
- Нельзя принимать эликсир во хмелю! - делает наставление ментор. - Только будучи в совершенной трезвости ваше чрево примет божественную силу. Иначе будете вы разверзнуты от паха до глотки!
Это даёт нам день-два для отступления. Нужно убраться из городка подальше, будь он трижды проклят!
*
Странно было видеть учителя в бархатном халате и тапочках на босу ногу. Странно и удивительно. Ментор сидел за столом и что-то напевал, покачивая ногой - загнутый носок тапочка смешно вертелся, выписывая в воздухе восьмёрки.
- Пако, это ты? - он поднял глаза, сдвинул очки на лоб. - Хорошо, что ты пришел, мой мальчик.
Последняя работа принесла нам приличные деньги, и учитель объявил каникулы. "Нужно подумать, как жить дальше, - сказал он. - Давай посвятим недельку-другую размышлениям". Фургон и Чики мы пристроили на ферме, а сами сняли номер в гостинице. Собственно вся гостиница состояла из четырёх комнат-номеров. Один номер арендовал пожилой испанец, кажется, учёный. Во всяком случае, он выглядел, как учёный... или, как дон Кихот. Остальные номера пустовали. Чтобы избавить себя от неприятных соседей, ментор заплатил за все свободные комнаты. Хозяйка удивилась, но ничего не сказала.
- ...я, как раз, разрабатывал новую схему работы, - продолжил ментор, когда я сел рядом. - Наша прежняя метода называлась "страда", и ты, конечно, знаешь почему. - Я кивнул. - Однако, от множества горожан, - учитель повёл пальцами рук по воздуху, как будто заиграл на невидимом фортепиано, - нам следует перейти к одному - указательный палец взвился вверх, - одному rico (богач, исп.). У меня есть некоторые знания в медицине, и, я думаю, доктору всегда найдётся работка.
Через окно лился утренний свет, пылинки купались в этом потоке. На стенах весели пёстрые картинки, и вообще вся комната была наполнена домашними мелочами: салфетками, сундучками, подушечками, безделушками из соломы и фарфоровыми куколками. Бархатный халат ментора удивительно подходил к этому плюшевому уюту и это меня удивляло.
- Нам опять придётся прятаться, убегать...
- Отнюдь! В этом суть методы, что мы останемся чисты, как младенец после купели!
По новому образу я и доктор Паскаль (ментор выбрал себе это имя) - вполне респектабельная пара, только что прибывшая из Италии, где мы учились у знаменитого Парацельса. Неважно, что Парацельс давно умер, говорил учитель, не имеет значения, что он не жил в Италии - люди помнят это имя и станут нам доверять. Любое недомогание мы превратим в сложный случай с помощью каплей луку-лама. Учитель показал мне бутылочку тёмного стекла.
- От этого средства всё тело покрывается гнойниками. Выглядят они просто ужасно! - Ментор улыбнулся. В его привычках было говорить мягко, с лёгкой улыбкой на устах.
- Через несколько месяцев о нас пойдёт молва, и люди сообразят, что мы сами провоцируем болезнь, которую потом лечим.
- Естественно нет, Пако. В этом и заключается трюк. Луку-лама убедит пациента, что его болезнь срамная. Никто не станет рассказывать о такой болезни.
Я покачал головой и засомневался: сказать учителю теперь или через пару дней? Не хотелось прерывать его размышления. И ещё подумалось, что хорошо бы он был моим отцом... настоящим отцом. Я любил бы его. Конечно, я и теперь люблю ментора, только отца я бы любил сильнее.
- Доктор Люсио Паскаль и его ученик Пако Мора! - он провёл рукой по воздуху, будто распахивая передо мной вывеску или афишу. - Звучит?
- Мне не нравится. - Он помрачнел. - И я хочу уйти.
- Что? - Уголки губ опустились, учитель поник, как будто внутри него потушили лампу. - Я думал мы в одной упряжке... пара.
- Так и бы...
- Как ты будешь один? - перебил учитель. - Как ты выживешь? Ты ещё слишком молод!
- Я рассчитывал, что деньги...
- Да, я отдам твою половину... и даже больше, но... - он разводил руки в стороны и сводил вместе, не замечая, что в который раз повторяет это глупое движенье. - Пако...
- Время пришло.
- Хорошо. - Ментор взял себя в руки. - Если ты так решил... хорошо. Только помоги мне в одном деле. Назовём его последним.
Наш сосед, которого я принял за дона Кихота, оказался врачом. Не выдуманным доктором, как предлагал ментор, а настоящим эскулапом. Его выписали из столицы осмотреть графиню Дампьер, что коротала свой век в фамильном замке, верстах в пятидесяти от нашей гостиницы. Предгорье, холодное озеро, дикий лес - я живо представил себе этот почти оставленный людьми замок, - каменные башенки, бойницы и побитая штормом черепица. И колодец. Я был уверен, что в замке есть колодец. Ах, если бы в тот момент я понял насколько окажусь прав! И насколько страшной окажется тайна этого колодца!
Род Дампьеров постепенно угасал, десятилетие за десятилетием отдавая вечности до срока своих мужчин и женщин. Будто проклятие нависло над славным родом. Последняя чета Вильгельм и Маргарита Дампьеры зачли и вырастили всего одного ребёнка. Сына. Генрих Дампьер - именно его мне предстояло заменить.
Мальчик отличался вздорностью характера, взбалмошностью и рано проявившейся тягой к женщинам. Дон Кихот приписывал эти отклонения родственным бракам. Смешение родственной крови всякий раз грозит вырождением - так сказал доктор. Шестнадцати лет отроду Генрих сбежал из дому, оставив лишенную смысла записку о морских путешествиях, о подвигах и заморских красавицах. Для родителей это явилось ударом. До побега старый Дампьер надеялся, что его сын образумится, что мальчик возьмётся за ум и вернёт дому былое величие. Вильгельм старался устроить сыну удачный брак. Связать Генриха семейными узами и дать роду Дампьер надежду. Вильгельм не перенёс предательства сына - однажды утром его нашли мёртвым.
- Очень странный случай, - сказал дон Кихот. - В его возрасте смерть настигает быстро и безболезненно. Если, конечно, не было хронических недугов. Однако лицо графа сковала столь ужасная гримаса, что... - доктор не мог подобрать слова. - Он сильно страдал в последние мгновенья жизни.
Маргарита Дампьер, напротив, после смерти мужа несколько воспряла духом. Она любила сына всем сердцем и не понимала притязаний мужа. У них рос замечательный здоровый ребёнок, чего Вильгельм от него добивается?
- Мозг человека непостижим, - говорил доктор. - Помутился ли разум графини? Бесспорно. Осталась ли она вменяема? Безусловно! Её разум отчётливо воспринимал окружающую действительность, покуда эта действительность не касалась Генриха.
- Он погиб? - спросил ментор.
- Зная характер Генриха это можно утверждать наверняка. Тем паче прошло десять лет...
Именно в этот момент у ментора родился план, и разноцветные стёклышки сложились в затейливый рисунок: осколок древней фамилии и замок на краю вселенной... старуха-мать жаждет вернуть сына, но его кости давно уже сгнили... кристальная страсть желания и безумие его невозможности... Ментор обожал такие головоломки.
Я видел, как разгорались глаза учителя, когда он мне говорил:
- Чем более ты будешь отличаться от настоящего Генриха, тем больше мозг Маргариты будет за тебя бороться! Он сам достроит все факты и разгадает все причины. Понимаешь?
Я не понимал. Как может мать, с младенчества пестующая своё дитя, спутать его с кем-то другим? Как можно обмануть материнское сердце?
- В этом-то и заключается магия! - учитель горячился. Задача будоражила его кровь. - Ей необходим Генрих, и её мозг придумает любые оправданья, чтоб ты им стал. Без нашей помощи! Тебе нужно только молчать и слушать. И помни: после кораблекрушенья, ты потерял память, в больном мозгу осталось только имя: Генрих Дампьер. А я твой друг и поводырь.
- Это подло.
- Вернуть матери сына? Зажечь огонь в её сердце? Возвратить жизни смысл? По-твоему это подло?
- Но ведь это неправда!
- В чём неправда? В том, что ты её сын? Да, это ложь. Но огонь-то в душе загорится настоящий. Мать обретёт сына по-настоящему. - Ментор смотрел на меня хитро. - Мы живём в мире иллюзий, мой мальчик. Порою мне кажется, что земля пуста, мы бродим по голой пустыне, воображая себе деревья, птиц и синее небо. Ничего этого нет. Есть только наше воображение. Иногда наш воображаемый мир пересекает чужая выдумка, иногда мы вторгаемся в чужую иллюзию. Вот так. Всё тут! - Он постучал пальцем по голове. Я не понимал. - Ничего, придёт время - постигнешь.
*
Итак, Пако Моро почил, родился Генрих Дампьер. И его поводырь, доктор Люсио Паскаль - ментору нравилось это имя.
Много раз я представлял встречу с Маргаритой Дампьер. Фантазия рисовала страшные картины: нас обличали во лжи, избивали, связывали и предавали правосудию. Призрак в длинном камзоле указывал на меня перстом и кричал, что мы покусились на святое, на материнские чувства. Иногда ночной кошмар оканчивался пыткой. Меня водружали на костёр, огонь обдавал тело жаром, так что кожа чернела и лопалась клочьями.
Однако случилось иначе. Совсем иначе.
- Доложите графине Дампьер, - доктор Паскаль улыбнулся и прижал шляпу к груди, - прибыл граф Генрих, её сын.
Следующая неделя оставила в моей памяти отрывочные, как штрихи, воспоминания. Слёзы графини на моей груди... нет, пожалуй, первым запомнился вздох. Радостный возглас-вопль, потом графиня бросилась мне на шею, из глаз женщины потекли слёзы.
- Генрих, сынок, - она заглядывала мне в лицо, - ты не узнаешь меня?
- Последствия тяжелой травмы, графиня, - пояснил Паскаль. - Надеюсь, с вашей помощью Генрих излечится.
Как и ожидал ментор, графиня Дампьер приняла меня сразу и безоговорочно. Без малейших сомнений и колебаний. Решив, что моё "выздоровление" в её власти, она взялась познакомить меня с моей прошлой жизнью. Она говорила... говорила, часы напролёт рассказывала случаи из моей жизни, показывала любимые места в замке и показывала игрушки, с коими я предпочитал играть.
Через некоторое время, я, к своему удивлению начал ощущать, что вживаюсь в новую роль. Отчасти благодаря очевидному моему влиянию на графиню Дампьер: старуха оживилась, на лице её проступил румянец, и глаза загорелись жизнью. Отчасти благодаря... мне просто нравилось ощущать себя юным графом. Я представлял себя урождённым Генрихом Дампьером, воображал себе повадки графа, высокомерие во взгляде, властность в словах, фамильную гордость в осанке. Я копировал его. Играл Генриха. Несколько раз доктор Паскаль останавливал и поправлял мои слишком дерзкие поступки. С извиняющимся выражением на лице, ментор объяснял мои "ошибки" длительной болезнью. Графиня с радостью соглашалась.
Кроме старухи в замке жили управляющий и экономка. Управляющего звали Бернд. Анатомия человека строга, она не позволяет человеческим членам размеры более отведённых пределов, но когда Бернд шел по коридору, раскачиваясь из стороны в сторону, мне казалось, его руки свисают ниже колен. Второй отличительной чертой управляющего были глаза. Очень маленькие и глубоко сидящие в глазницах чёрные точки.
Немая девушка Алприка служила в замке экономкой, кроме этого она стряпала и прислуживала во время обедов. Питалась графиня скромно, и чаще трапеза состояла из одного блюда и зелени. Ради нашего появления обеды украсили вином.
- Скажите, графиня, - доктор Паскаль предпочитал рейнское, утверждая положительное влияние этого вина на пищеварение. - Ваши родственники... я имею в виду других представителей фамилии, они... где?
Графиня посмотрела на ментора, и целое мгновение её лицо выражало растерянность. Она будто не понимала о чём речь. Свет свечей хорошо освещал профиль женщины: ровный тонкий нос, белая кожа, большие глаза, губы тонкие, но очень правильной формы. Такая линия губ ценится художниками и скульпторами. Должно быть в прежние годы графиня Дампьер считалась красавицей. Меня же поразила подвижность её лица. Ещё мгновение назад, она смотрела на меня, и лицо было добрым, почти ласковым. А теперь лицо замерло в прострации. При этом ничего не изменилось в чертах!
- Согласно фамильным архивам, мы последние представители, - она положила ладонь на мою руку, лицо вновь стало нежным. - Одиночество угнетало меня долгие годы, но благодаря вам, доктор Паскаль, я вновь обрела сына.
Ментор раскланялся и едва заметно подмигнул мне. Если я верно изучил учителя, не сегодня-завтра он должен был покинуть замок. Я выказал желание расстаться, он - устроил мою судьбу и мог уйти со спокойной совестью. Такие поступки в его характере.
- Ах, я вам не показала, - всплеснула руками графиня. - В библиотеке сохранилось несколько дагерротипических снимков. На портретах граф Вильгельм - твой отец, и ты, Генрих. Их сделали как раз перед... - графиня смутилась, - перед твоим verschwinden (исчезновением нем.).
После обеда мы прошли в дальнее крыло и поднялись на второй этаж, в библиотеку. Минуту мы бесцельно вышагивали вдоль полок, потом графиня припомнила место и взяла с полки альбом.
- Генрих, сынок, как ты возмужал! - старуха смотрела на медную пластинку, глаза её наполнились влагой. - И совсем не изменился! Ничуть!
Я смотрел и не мог отвести взгляда, как будто этот парень с дагерротипа подчинил меня своей воле. Как будто он схватил мою голову и держал, не позволяя отвернуться. Холод ужаса пробежал по телу.
- Да, очень похож, - небрежно бросил ментор, и потрепал меня за щеку. Учитель осторожно выдернул дагерротип из моих рук и вернул графине. - Скажите, а слуги... Бернд и... кажется, Алприка они давно у вас служат?
Старуха удивилась вопросу:
- Алприка с рожденья. Её мать была экономкой у родителей Вильгельма. Бернд... я не припомню. Лет двадцать... может быть.
Ментор цокнул языком: - Преданные слуги! Они как члены семьи.
- Конечно! - горячо согласилась графиня. - Особенно при моём уединённом образе жизни.
Вечером доктор Паскаль сказал, что у него разболелась голова, и укрылся в своей комнате. Я слушал рассказы графини и не мог дождаться ночи, чтоб переговорить с ментором. Только чудовищным усилием воли я сдерживал своё желание немедленно покинуть замок.
Дело в том, что юный граф Генрих не походил на меня ни в малой степени! Ни ростом, ни цветом волос, ни формой лица! Принять меня за графа было сумасшествием! Полнейшим сумасшествием или... мой лоб опять покрылся испариной.
Лишь только приличия позволили, я бросился в комнату учителя.
- Успокойся, Генрих! - от этого имени меня едва не вытошнило. - Это не безумие, а небольшое психическое расстройство. Ничего страшного. Графиня обожает тебя.
На менторе был уличный камзол, саквояж собран и готов к дороге.
- Ты бросаешь меня? - я схватил учителя за плечи. - Бросаешь? Сейчас? Безумием здесь и не пахнет! Здесь чудовищное преступление!
- Не говори чепухи.
- Допустим, разум графини замутнён настолько, что, даже сравнивая меня с портретом сына, она путается. Это можно понять, но почему слуги принимают меня за Генриха? Они тоже безумны? Невозможно! Они скрывают преступление и готовы согласиться, что я юный Генрих, только бы не раскрыть своей тайны!
Ментор покачал головой:
- Ты преувеличиваешь. Скорее они просто...
- Что?
Учитель не нашелся, как ответить и стал расхаживать по комнате взад и вперёд.
- Хорошо давай покинем замок ненадолго, будто бы для деловой поездки, - произнёс он, наконец. - Но, Пако, я не могу понять почему...
- После, учитель! - перебил я. - Давайте поскорее уйдём.
Я распахнул дверь, и тут же удар страшной силы поразил меня. Показалось, хрустнули кости черепа, я упал навзничь и потерял сознание.
Очнулся я через несколько дней, в своей комнате. Графиня сидела в ногах и напевала колыбельную.
- Пако? Доктор Паскаль назвал тебя Пако. Это твоё настоящее имя? - Я кивнул. - Одевайся.
Руки и ноги мои сковывали стальные обручи с жесткой перемычкой длинной около фута. Когда я сел на кровати они звякнули. Я вопросительно посмотрел на графиню.
- Одному тебе не справиться, - она сочувственно качнула головой. - Бернд поможет.
Гигант управляющий расстегнул кандалы, сунул мне в руки охапку одежды. Всё время пока я переодевался он стоял рядом. Стоял и смотрел.
Внутренний двор замка разделялся на несколько частей. В большей степени такое устройство отвечало хозяйственным нуждам: часть двора относилась к кухне, часть была придатком кузницы, большая площадка относилась к конюшням и псарням. В одном месте стена замка выступала, и к этому выступу примыкал каменный сарай, образовывая карман в форме буквы "П". С четвёртой стороны и сверху этот закуток закрывала решетка из стальных прутьев. Ментор сидел на соломе в дальнем углу тюрьмы.
- Учитель! - я кинулся к нему, но Бернд отшвырнул меня, как тряпичную куклу.
Появилась графиня.
- Не мешай, Пако. Твоему другу нужно сосредоточиться. Видишь?
На мостовой за решеткой что-то лежало. В первое мгновение я принял это за брошенный обруч, или причудливую игру теней, или мокрое пятно. Приглядевшись, я понял, что это зияющая в земле дыра. Яма. Традиционно колодец высится над землёй своей горловиной: этот кант обозначает опасность и защищает людей от случайностей. Здесь же изощрённая фантазия мастера сравняла жерло каменной ямы с мостовой двора, нарочно подчеркивая лёгкость падения.
- Твой друг, - продолжала графиня, - знаком с человеческой психологией и мне захотелось углубить его знания. Дать возможность на себе испытать некоторые грани нашего мозга.
Новые интонации зазвучали в словах графини. В них не было и намёка на безумие. "Неужели она обманула? - мелькнула мысль. - Обманула нас, обманула врача-испанца. Но зачем? Для чего мы ей?"
- В любой момент доктор Паскаль может сорваться вниз, в колодец. Кстати, хочу вас уверить, - графиня повысила голос, чтоб ментор услышал, - доктор Паскаль или как вас там зовут на самом деле. Колодец не настолько глубок, чтобы подарить вам мгновенную смерть. Упав вниз, вы будете несколько суток страдать. Бойтесь этого!
Эта последняя фраза открыла мне дьявольскую задумку графини. Даже здоровый человек, оказавшись в ежеминутной опасности упасть в колодец, выйдет из равновесия.
- Именно, мой мальчик! - будто услышав мои слова, подтвердила графиня. - Первое время он будет вжиматься в дальний угол, опасаясь ненароком угодить в ловушку. Через несколько дней он случайно ступит на край бездны, и ужас проникнет в его душу. Ужас упасть во сне или в задумчивости. С этого момента он обречен! Если бы ты знал, сколь интересно наблюдать, как страх разъедает человеческую душу. Ещё через несколько дней он станет алкать падения! Он будет подталкивать своё жалкое тело к яме, и уговаривать остатки разума смириться с неизбежностью.
Графиня показала мне окно своей спальни на верхнем этаже. Оттуда открывался прекрасный вид. "Если такое мучение она приготовила ментору, - подумал я, - что же будет со мной?"
Из кухни мы опустились в винный погреб, отсюда через неосвещённый коридор опустились ещё на один уровень ниже, в подвал. Пока мы шли, я каждое мгновение слышал шаги Бернда за спиной, затылком ощущал его дыхание.
Графиня зажгла свечи. Мы стояли посреди огромной комнаты. В одну стену были вмурованы цепи на уровне пояса, вдоль другой стены расположились клетки. Подобие дыбы чернело неясными контурами в дальнем углу. Через всю комнату от угла до угла пролегал жёлоб - всё, что попадало на покатый пол, легко смывалось в это углубленье.
Должно быть, мои глаза расширились от ужаса и графиня произнесла:
- Нет, это не комната пыток, как может показаться. Успокойся, Пако. Мой муж натаскивал здесь собак. И эти ошейники для зверей, а не для людей.
Эти слова немного успокоили моё расшалившееся воображение. Впрочем, любой утопающий хватается за соломинку, и я ухватился за призрачную надежду.
- Тебе хочется знать, почему ты здесь? - Я кивнул. - Чтобы стать моим сыном. Ведь ты этого хотел?
Из шкафа Бернд вынул стеклянный сосуд и осторожно передал графине. В мутной жидкости что-то плавало.
- Вот он, мой Генрих. - Графиня подняла колбу к свету, и я рассмотрел в растворе человеческое сердце. - Он никогда не покидал родного замка. Видишь, как оно бьётся? Оно и чувствует, что скоро попадёт в живое тело!
О, боги! Безумие этой женщины было значительно глубже, чем я мог предполагать! Её сын умер, или был убит, или погиб по неосторожности, и графиня десять лет хранит его сердце, и ждёт когда появится подходящее тело! Моё тело!
- Ну успокойся, Генрих! - она гладила пальцами стекло. - Не трепещи раньше срока. Скоро мы обнимемся, и ты поцелуешь свою мать!
В мутной жидкости плавал сморщенный кусок мёртвой плоти, а она беседовала с ним, как с живым, делилась радостью будущего воскрешения, различала пульсации и признаки восторженного возбужденья! Поистине разум оставил эту женщину!
Свечи затрепетали, в комнате сделалось душно, Бернд стал позади меня - я это почувствовал это кожей.
- Послушайте! - Я протянул вперёд, к графине руки. - Послушайте меня!
Вероятно безумие проникло в мою бедную голову. От морального напряжения, от страха или по какой-то иной причине, я вдруг понял, что поддаюсь графине Дампьер. Мощное сознание всегда способно подчинить себе более слабый мозг, и я видел не раз, как ментор проделывал это с горожанами, сейчас же я ощущал, как моё ослабшее "я" растворяется в потоке флюидов графини. Несколько мгновений я сопротивлялся, но вскорости сдался, подчинившись всецело.
- Чтобы мой организм принял Генриха, я должен сам сделать операцию. В полнолуние я вскрою себе грудь и переменю сердца.
Глубокий омут всегда манит. Омут предложенного мной безрассудства оказался столь бесконечен, что графиня поверила в него.
- Да, - она поцеловал меня в лоб, - отложим операцию до завтра.
Я получил отсрочку длиною в целый день.
Запертый в своей комнате я всю ночь размышлял, но думы мои были не о побеге и не о спасении. Я думал о Генрихе. Как зверь, прикованный к цепи, может двигаться только в пределах круга дозволенного цепью, мой воспалённый разум метался вокруг сына графини, прикованный к нему волей старухи. Я думал о воскрешении, думал о менторе и о Маргарите Дампьер. Придумывал причины предсмертного ужаса Вильгельма и воображал кончину Генриха. Я старался понять и придумать себе разгадку, но только туман оставался в холодных пальцах.
Под утро, подчинившись минутному влечению, я оторвал от крышки стола медную пластинку и заточил её край о камни подоконника. Потом я спрятал это ничтожное оружие в полах одежды.
В урочный час Бернд ввёл меня в столовую. Графиня жестом пригласила меня к трапезе, я без слов отказался.
- Что ж... тем лучше. Не станем терять времени.
В подвале уже горели свечи, оплывший воск стекал на камни. Склянка с сердцем Генриха стояла на столе ярко освещённая факелами и - о ужас! - оно пульсировало! Оно билось, как бьётся живое человеческое сердце, сжимаясь и расправляясь в такт бесконечному движению.
- Ты готов?
Графиня стала выше, ногти на её пальцах удлинились и заострились. Она кивнула управляющему, тот снял с меня кандалы. Мельком я взглянул на Бернда - на его лбу, по обе стороны торчали костяные наросты. В моих руках оказался кинжал. Бернд зашел спереди и разорвал камзол на моей груди.
"Я понял! - как луч солнца пробивается сквозь тучи, прозрение осветило мой мозг. - Именно про это мне говорил ментор! Пустошь! Вокруг меня пустошь и только воображение наполняет её предметами! А кто властелин в этой пустыни?"
Я взял кинжал двумя руками, приставил его к груди и воткнул изо всех сил. Немалых трудов стоило преодолеть грудные кости и разверзнуть грудную клетку. Наконец я вынул своё сердце и швырнул его к ногам безумной графини.
- Ты готова? - спросил я, повторяя её властную интонацию. На мгновение она застыла, потом опустила руки в склянку.
Разумеется, оно не билось. Мертвый фрагмент сгнившего трупа - не более того. Я брезгливо смотрел на него и, как кожа со змеи, с меня сползало наваждение. Я более не подчинялся графине. Тремя короткими ударами я рассёк сердце Генриха на части и бросил их графине. Он яростно взвыла и кинулась подбирать куски.
Руки Бернда сомкнулись на моей шее. Здоровяк надеялся задушить меня. Я же не сопротивлялся, только равнодушно разглядывал его лицо, наблюдал, как из раскрытых пор сочится пот, как микроскопические капельки объединяются и капают на ворот камзола, смотрел, как от напряжения набухают вены на его шее. И как пламенеет страх в его глазах.
Потом мне надоело. Я вынул из полы заточенную табличку и точным движением воткнул её в глаз здоровяка. Он продержался ещё три секунды, затем пальцы ослабли и выпустили меня.
Графиню я не убил, если это вам интересно. Я ушел, оставив её в подвале: противно было прикасаться к этому... человеку? Была ли она человеком?
Я торопился спасти ментора и прямиком побежал к его тюрьме, однако... его не было в клетке. Быть может, разум учителя надломился быстрее, чем предполагала графиня Дампьер, и он бросился в колодец, не терзая себя? Возможно. Однако я верю, что случилось иначе, и ментор сумел выбраться, ведь если освободился я, то для учителя это всего лишь пара пустяков.