Борисов Павел Павлович : другие произведения.

Часть вторая, ретроспективная. Игроки

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:

  Часть вторая, ретроспективная:
  Игроки
  
  Глава первая
  
  В поисках себя
  
  Четверг, 18 октября 1873
  
  ...Папа любит редерер. Мама любит гренадер.
  В.Пикуль.
  
   Мать он обожал с детства. Вечно занятой отец был то далёк, то недоступен, то чем-то недоволен, маменька же, которую Никола видел ещё реже, его любимая и самая лучшая в мире маменька щедро оделяла его материнской лаской. Он скучал по ней, ревновал и к Оле и Костюхе, и к отцу, порой увозившему в дальние путешествия. Но Оля всё же была ему другом. С двоюродным братом Лёкой* их разделило море -- Николу укачивало в мало-мальски свежую погоду.
   Приставленный к нему воспитателем немец своими щедрыми оплеухами выбил из Николы детство. Юный великий князь до того не мог и помыслить, сколь унизительным окажется физическое наказание, механически совершаемое над ним сторонним человеком. За детские шалости наказывали и прежде, но та "расправа" была кратка и не так обидна -- шлёпала его нянька, ставила на колени бонна мадемуазель Л., частенько драл за ухо "дядька" Егорыч -- это были мелочи, которые он стоически переносил, и, любя, прошал.
   Немец лупил его расчётливо. Вслух отсчитывал удары, ждал и требовал извинений и, бывало, зверел, недождавшись. Когда семья вернулась из Польши, вместо любимого сына великая княгиня Александра увидела загнанного зверёныша. Глаза Николы поменяли цвет, из васильковых они стали волчьими -- жёлто-серыми. Немец был изгнан отцом, но Никола, не колеблясь, приписал эту заслугу маменьке, спешившей вернуть ему недоданную ласку. Символом семейной идиллии теми вечерами
  были родители, снова играющие на рояле в четыре руки, и дети, сидевшие в "партере". Но Никола замкнулся в себе...
   Вскоре юного князя повлекло к прекрасному полу. Дичась родителей, он потянулся к девицам, которых исправно поставлял ему верный камердинер. Тогда Никола менял девочек чаще, чем перчатки., не успевая не то, чтобы привыкнуть, но даже запомнить их. Потом было поступление в академию Генштаба, успехи у светских дам, мимолётный роман с двумя танцорками из балета, одну из коих он отбил у кузена Вово**, а вторую делил с беззаботным Лёкой, искренне не понимавшим, зачем тратить три года молодости на академическую зубрёжку.
   Холодные серо-голубые глаза повзрослевшего Николы привлекали многих -- от юных барышень до сверстниц государыни императрицы, от цветочниц до графинь, но шаблон отношений был одним и тем же, а идеал -- столь же недостижимым.
  
   Однажды во время масленичного маскарада в Императорском театре ротмистр Романов натолкнулся на прелестную незнакомку, премило щебетавшую с соседкой по-английски. Соседку, впрочем, Никола уже где-то видел (быть может, в собственной постели, но точно вспомнить он так и не смог). Когда смутно знакомая уронила веер, ему почудилась на её платье непришитая ещё алая буква. Никола поднял веер и протянул его другой.
  -- Ротмистр Волынский, -- щёлкнул каблуками, -- ваш веер, мисс...
  -- Фанни, мисс Фанни Лир, -- улыбнулась прелестная незнакомка, -- только веер не мой, а моей подруги, мисс Грей.
  -- Матильда Францевна, -- томно улыбнулась владелица веера, -- или просто Мэйбл. Вы говорите по-английски?
  -- Yes, miss, -- Никола кивнул.
  -- Какое счастье! В Петербурге это такая редкость... У милой Фанни, за время, проведённое в России... сколько ты здесь, дорогая?, нет ни одного знакомого, говорящего по-английски.
  -- О, почти полгода, -- красавица потупила глаза, -- я приехала, чтобы поступать на петербургскую сцену, но это так трудно...
  -- Мисс Фанни, вы актриса, -- по-отцовски изогнул бровь Никола.
  -- Актриса... О, нет, я немного пою, немного танцую...
  -- Фанни прекрасно танцует, -- добавила Мэйбл, -- вам стоило бы это видеть...
  "Масленица на исходе", -- пронеслось у Николы в голове, -- "коротенький романчик, который оборвётся с началом Поста, вот самый приятный способ провести вечер, от силы два-три... В крайнем случае, можно пожертвовать медвежьей охотой, на которую звал барон Шлиппенбах. Всё равно опять кончится обычной попойку. Одной пьянкой меньше."
  
   Человек предполагает, а Бог располагает, и Николе пришлось пожертвовать не одним кутежом. Очаровательная мисс Фанни оказалась в его объятьях гораздо позже намеченного срока.
   Неожиданно для себя Никола запутался в сетях прелестной американки, запутался настолько, что уже готов был выложить последний козырь -- своё высокое происхождение. Но Фанни его опередила. В день Марии Египетской, когда Никола,
  с трудом отстояв службу в дворцовой церкви, твёрдо решил объясниться с американкой, увезя в Павловск, и будь что будет, мисс Лир сходу прервала его излияния.
  -- Как вам не стыдно, ваше высочество, морочить голову бедной девушке!
  -- Так вы знаете, кто я? -- опешил великий князь.
  -- Вы сын одного из братьев императора, того, что живёт в Мраморном дворце, мимо которого мы катались в санках. Я-то думала, что вы пригласите меня к себе, а вы проехали мимо, как ни в не бывало. "Знала бы ты, чего мне стоило это..." -- подумал Никола, уклоняясь от летящей в него муфты, -- "ведь и стол был накрыт на двоих, и верный Егорыч дежурил у моего входа... Я же и виноват; кто тогда пожелал поехать на острова?"
  -- В чём же я виноват, милая Фанни? -- Великий князь подал подруге муфту, заботливо отряхивая её от остатков снега.
  -- Стыдно обманывать девушку! "Ya rotmistr Volynski", фу!
  -- Но, поверьте, Фанни, я действительно волынский ротмистр, вернее ротмистр Волынского полка и, надеюсь, на Пасху буду полковником. Вот, смотри, -- Никола пытался свести к шутке, -- на мне даже мундир волынцев, я шеф этого полка, одного из лучших полков гвардии.
  -- Ты меня не любишь, -- вновь взмахнула муфтой Фанни, -- и что мне твои титулы и чины?..
  
  * Вово -- великий князь Владимир Александрович, Лёка -- вел.кн. Алексей Александрович.
  
   Следующие недели ушли на то, чтобы убедить сначала подругу, потом любовницу в том, что быть интимной приятельницей русского великого князя -- совсем не плохо. Но самым новым для Николы было ощущение непроходящей влюблённости...
  
   По причине вышеизложенных событий новоиспечённый полковник проводил в Мраморном всё меньше времени, не очень замечая, что там происходило. Великий князь ещё и заканчивал обучение в академии, где числился отнюдь не формально,
  -- к тайной гордости отца. А дома сгущались тучи...
   Отец теперь круглосуточно отсутствовал -- то в министерстве был, то в Кронштадте, то в Государственном совете, то в Академии Наук, то на эскадре, то ещё где-то, но всегда не дома. Маменька волновалась, злилась, устраивала сцены в редкие заходы отца домой, но это не помогало. И однажды Константин Николаевич дал волю своему гневу, взбушевав, словно некогда виденный Николой черноморский смерч. Младшие братья попрятались от батюшкиного ора кто куда, великая княгиня побелела и упала в обморок, а лакеи тряслись, как снасти в одиннадцатибалльный ветер. Никола попытался успокоить родителя и заступиться за мать, но вышло хуже. Перешедший от рёва к хриплому шёпоту великий князь Константин был ещё страшнее.
  -- П-полковник Р-романов, сми-ирно! Кру-угом! Ш-шагом марш!
   С того дня генерал-адмирал бывал в Мраморном ещё реже. В качестве извинений Николе он преподнёс особняк на Почтамтской, и молодой великий князь стал приезжать в Мраморный дворец только по воскресеньям.
   С Фанни они жили душа в душу. Впрочем, Никола, находивший в своей любовнице всё новые достоинства, временами был расточительно щедр, а иногда скуп до невозможности. Всё произрастало из ежедневно пожиравшего Николу вполне английского splean'a.
   Маменька, при поддержке государыни императрицы, требовала от Николы срочно ожениться, допуская, в принципе, брак по любви, но, понятное дело, на немецкой принцессе. А молодому великому князю не было дела до ходивших в высшем обществе слухов о "порочащей его связи", но когда он слышал это от Александры Иосифовны, ему становилось не по себе.
   После возвращения из прошлогодней официальной поездки Николы на воды в Эмс, когда Фанни тайно составила ему компанию, маменька ополчилась на сына с удвоенной силой. Её идея-фикс, что эта проклятая американская авантюристка отнимала у неё сына, а с тем и последние надежды на примирение с мужем, была однажды в полный голос озвучена при Николе, и он поспешно ретировался с поля боя.
  
   Всё же женская солидарность побеждала. В феврале следующего года ротмистр Романов был отправлен в поход на Хиву, на туркестанскую границу. Это произошло с подачи маменьки, отчаявшейся оторвать Николу от американки. В судьбе его приняла участие императрица, и даже, в какой-то степени, сам августейший дядюшка, который дамскими усилиями был ознакомлен с подобранными в известном ключе фактами -- и согласился на "ссылку" племянника в действующую армию.
  
   В том тяжёлом походе молодой великий князь не только сидел при штабе. Его отправляли в рекогносцировки, он попадал и в песчаные бури, и под артогонь. Вначале на съёмках кроков* Николу сопровождал топограф, которого из-за лихорадки отослали в тыл ещё до перехода по пескам. В помощь князю прислали новоиспечённого выпускника академии Генерального штаба штаб-ротмистра Сергея Гонвельта, исполнявшим обязанности одного из топографов казалинского отряда. Тогда, год назад, Никола ещё и предположить не мог, как вскоре изменятся судьбы как его самого, так и рослого штаб-ротмистра, посоветовавшего ему оставить, несмотря на лихорадку, в новопостроенном близ урочища Хал-Ата Георгиевском укреплении большинство вроде бы необходимых в походе вещей. Походное приятельство, незаметно перешедшее в крепкую дружбу, связало таких, казалось бы разных людей, к пущей ревности верного, но недалёкого адъютанта Варпаховского.
   Никола успел, как и половина войск, переболеть лихорадкой, побывать под обстрелом на рекогносцировке у стен Хивы, где "халатники" стреляли по русским всадникам из пушек. Ротмистра Романова обдало песком от ядра, рикошет которого едва не убил его кузена Евгения, герцога Лейхтенбергского.
   Второй штурм Хивы, когда через проделанный пушками в толстенных глинобитных стенах пролом хлынула русская пехота, был жесток и кровав. Но попрекаемое издревле русское азиатство было непричём -- хивиницы всего лишь двести лет таскали русских в полон; в этот раз фортуна была не на их стороне. При взятии собственно дворца довелось отличиться и Николе, который с дюжиной охотников пробрался через взорванное окно-бойницу в гарем сбежавшего владыки вопреки
  строгому запрету командующего войсками генерала Кауфмана, -- и успел свести знакомство с пятипудовыми наложницами. Хорошо прочувствовав восточный менталитет, Никола не сошёлся во мнениях с генералом, в обычаях войны истым европейцем, и потому затребованный князем в качестве унижающего выкупа личный ханский жеребец так и не был отдан русским войскам. Но больше всего удивил Николу полученный в награду орден Владимира III степени. Представляли его и к Георгиевскому оружию, но за "известные художества" великий князь получил лишь очередной чин.
   Вернувшись в столицу, герой хивинского похода вновь застал семейную идиллию, ну, почти идиллию -- любимая сестра Ольга вышла замуж за греческого короля и уже уехала на новую родину. На званом вечере, устроенном в честь возвращения Николы в Мраморной дворце, на маменьке сияло новое колье с экзотическими розовыми бриллиантами. Отец был явно в духе. В конце вечера, когда вечер стал истинно семейным, Константин Николаевич и Александра Иосифовна, окружённые детьми, снова играли вместе на рояле, но внезапно идиллия распалась. На каком-то особенно сложном пассаже маменька прервала игру, вскочила уже в слезах и выбежала из залы, генерал-адмирал молча побарабанил пальцами по крышке инструмента, закрыл его, кивнул старшему сыну и также вышел, но в другие двери. Младшие братья и сёстры же, до того облепившие брата-душку и героя, тут же стали невыносимо плаксивой толпой, и Никола, вызвав бонну колокольчиком, тут же поспешил убыть...
  
   Полковник Романов вместе с обожаемой мисс Лир вновь пустился во все тяжкие. Ещё тогда, год назад был куплен домик и обстановка для Фанни, но теперь она жила в особняке с Николой, который обдумывал морганатический брак с любимой женщиной. Великий князь прекрасно знал, что государь согласие на подобные союзы даёт редко, и поэтому помысливал о том, чтобы выехать инкогнито из страны вместе с Фанни и пожить за границей частным порядком. Заметим, что однажды у Николы проскочила мысль, что революция может помочь даже ему, ибо дядюшка был против "свадебных фокусов" со стороны членов императорской фамилии. Но пока всё это было лишь бесплодным умствованием.
  
   Наконец, маменька вместе с императрицей не нашли ничего лучшего, чем вновь пожаловаться августейшему дядюшке.
   Обычно одетая в стиле Марии Стюарт, великая княгиня была неотразима -- но император вдвойне таял от грубоватого шарма слегка, как и он, картавящей невестки. Она впорхнула в кабинет, где на столе вверх корешком лежала большая тетрадь, перо явно только что воткнули в чернильницу. Государь сидел, откинувшись на спинку кресла.
  -- Саша, тебе не кажется, что Никола подаёт дурной пример подг'астающим бг'атьям? И в кого он только пошёл?
   Император молча кивнул, словно проглотил пилюлю. На полях его собственного дневника, заглянув через плечо владельца, можно было бы заметить несколько штриховых рисунков -- на них, изображённой в три четверти и в профиль, несложно было узнать княжну Екатерину Долгорукую; тайный роман государя был в самом разгаре. Всё же под давлением родственников даже царя можно было заставить пойти на некоторые шаги, и тогда же зимой, будучи в Павловске, царь было взял племянника за пуговицу и даже собрался прочитать ему нравоучение, но... увидел в глазах Николы пыл юношеской влюблённости, смутился сам и скомкал разговор, переведя его на тему погоды и природных красот.
  
   На удивление тёплым осенним вечером, по прибытии домой из заграничной поездки, в которую из среднеазиатского похода Николу отправили врачи (опять же, не без влияния великой княгини, всё пытавшейся оторвать сына от американки), молодой князь шёл странной походкой по коридору Мраморного. Для человека, дважды за год побывавшего в тёплом климате, лёгкий петербургский сквозняк, погуливающий по коридору, был куда заметнее. Но лицо полковника Волынского горело отнюдь не от холода, или, что было бы понятно многим, от алкоголя.
   Проходя пятью минутами ранее мимо двери маменькиной спальни, Никола встретил выбегающую оттуда в неглиже Бетси Потоцкую -- одну из маменькиных фрейлин. Розовое пятно на ковре в полутьме коридора оказалось лежащими женскими панталонами, и сплин молодого полковника перешёл в shock.
  
  Глава вторая
  
  Мальтийские рыцари
  
  Пятница, 11 января 1874
  
  Павловск
  
  Веселие в России есть питие.
  Почти народное.
  
   С ночного неба сквозь позёмку безучастно глядел полнеющий месяц. В запряжённых резвой парой санях, мчащихся вихрем по пустынным дорогам, сидели укрытые медвежьей полостью, два кузена-гвардейца -- поручик князь Георгий Долгоруков и безусый корнет Митька Савин; правил старший, но прихлёбывали из маленькой пузатой бутылки строго поочерёдно. Настроение было отличное, только что обыграли в карты уйму народа. Выигрыш, частью уже наличный, грел души не слабее коньяка.
  -- ...Представь себе, Митька, я уж подумывал о женитьбе. Отдаться какой-нибудь не слишком пожилой вдове с имением...
  -- А как же наследство? У тебя столько бабушек, тетушек, кузин бездетных...
  -- Есть и без меня претенденты. Один дядюшка-генерал Фадеев чего стоит. Крепок старый дуб. Да и есть еще наследнички, взять того же кузена Александра, или Сержа. Ты представляешь, наш карапуз Серёженька корпит над железнодорожными
  тарифами. Не дворянское это дело, да что поделаешь, голландская кровь над долгоруковской взыграла. Ты лучше у Федьки долг забери, а то он угодит на погост, или в армию переведут, чтоб неповадно было. Только ты с ним... поделикатней...
  -- Что ж так? Что он вообще такое, Федька Кирхберг? Играет вроде прилично...
  -- Да, игрок не последний, весь в папеньку. Но поперву он лихой бретёр. Давеча стрелялся из-за актриски с Плантатором, шляпу прострелил ему, а тот, не будь дурак, сбил с его сигары пепел, да и как картинно сбил...
  -- Какой плантатор?
  -- Гриссом, Артур Фёдорович, американец, что на Любе Барышниковой женат, наследнице золотошвейной мануфактуры. Ну помнишь, позументы мундирные...
   Митька отрицательно помотал головой.
  -- А заодно и золотое и серебряное шитье для духовенства. Конюшню старика Барышникова помнишь, полковой ремонтёр*?
  -- Ещё бы, ка-акие лошади, -- теперь корнет кивнул, -- вот тебе и купец!
  -- Так преставился старик Сильвестр, вот зять-американец теперь капиталы и прокучивает. Конный заводик-то тестев ставит на современный манер.
  -- Так почему же плантатор, Жорж?
  -- Ха... Ну ты, Митенька, меня удивляешь. Ты как Мишель Ардан у мосье Верна, с Луны свалился... Гриссом этот -- бывший майор армии американских конфедератов, удалой кавалерист, наших по-ковбойски натаскивает стрелять с седла и прочим
  кунштюкам учит. Кое-кто из стариков плюётся, плебейство, дескать, а нашему брату нравится; как у нас за плантатором повторяют, что легко в ученье -- тяжело в гробу.
  -- Это же надо, америкашка -- Суворова цитирует... -- Митька отшвырнул в искрящийся снег бутылку.
  -- Кого? Князя Александра Аркадьевича? Тоже мне нашёл кавалериста!
  -- Ну, Жорж, на этом ты меня не подколешь. Его дедушку-полководца, конечно.
  -- Александр Васильич, Царствие ему Небесное, -- Георгий перекрестился, -- сказал "Тяжело в ученье -- легко в бою". А это верхоглядство всё, Митенька, от твоей недоученности. Лентяй ты, кузен, хоть и с большими способностями. Главное тебе здесь не споткнуться.
  -- Ты меня введи в компанию, -- корнет ухмыльнулся, -- пенки поделим пополам. А про долг забудем по- родственному.
   Поручик извлек из ящика в ногах очередную бутылочку, срубил пробку палашом, и не выпуская из рук вожжей, надолго припал к содержимому.
  -- Выгорит дело, Митька, нюхом чую; Варпаховский игрок азартный, да и другие, а уж если Сам сядет, дело пойдёт.
  -- Сам-то, поди, в Зимнем пирует? -- Корнет приуныл.
  -- Не-а. Волынцы с караула сменились, наверняка в Павловске гуляют, стало быть, и полковник с ними.
  -- Сколько пропулим для форы? -- Митенька решительно настраивался на игру.
  -- Четверть, не больше... -- князь, опростав бутылку, закашлялся на ухабе, но и сейчас вожжей не выпустил, -- ну, от силы треть.
   Митька треснул кузена по спине.
  -- Жорж, гони осторожней, чай, не фельдъегеря.
  -- Не боись, Митюха, -- Георгий наконец прокашлялся, -- один раз живём, да и дорога широкая!
   Сани мчались лихо. Миновав Славянку, распили ещё бутылочку. Вдали показался заснеженный Павловск, кони мчали во весь опор, и на улице чуть не сбили заполошную бабу. Вынырнувший у Садовой решётки служивый, разглядев гвардейские погоны, взял под козырёк...
  
   Пролетев заснеженными дальними аллеями, кузены увидели огни дворца и, перемахнув напрямую Вокзальные пруды, миновали рощицу. Сани въехали в Чугунные ворота, Жорж снова ухарски свистнул, лошади прибавили ходу. Подскочили на мостике, и вот уже круглый двор, где грозный государь Павел Петрович сурово взирал на молодых офицеров из-под снежного плюмажа, венчавшего бронзовую треуголку.
   Из распахнувшихся дверей выскочил лакей с фонарём.
  -- Его императорское высочество великий князь Николай здесь?
  -- Извольте, господа, в гардеробную.
   Вынырнувшие конюхи приняли вожжи и кузены проследовали в глубину дворца, передаваемые с рук в руки вереницей всё более важных лакеев. Князь двигался с неумолимостью конной лавы, Митенька скромно следовал в арьегарде, замыкал шествие лакей с ящиком из саней в руках. Ближе к личным апартаментам молодого великого князя Жорж несколько сбавил темп и тон.
  -- Скажи-ка, милейший, -- обратился он к очередному лакею, величественному, как императорский гофмейстер, -- капитан Варпаховский у себя?
  -- Никак нет-с. С их высочеством в столовой.
  -- Хорошо. Доложи-ка, любезный, поручик князь Георгий До...
   Но доклад не понадобился. Из распахнувшейся двери, едва не приложившей князя по лбу, спиной вперёд вывалился пьяный в дым офицер-волынец.
  -- Ба, Рябинин, здорово, дружище! -- Князь сразу повеселел.
  -- Жорж, ты что ли? Тебя-то и не хватало. Что же ты так поздно, мы уже и пить устали, -- гвардеец еле ворочал языком, -- а это кто?
  -- Ящик с коньяком! -- последовал ответ, -- а это так, мальчишка-кузен.
   Корнет по-девичьи залился краской.
  
   Гвардейская пьянка была в самом разгаре. Вокруг уставленного полупустыми в основном бутылками стола сидели, стояли и возлежали, чаще откинувшись на спинки стульев, до полутора десятков молодых офицеров, явно преобладали мундиры Волынского полка.
   Чуть в стороне от стола, слегка раскачиваясь в кресле с бокалом вина, сидел двадцатитрёхлетний гвардии полковник. Это был лихой герой Хивы, старший сын и наследник хозяина дворца, великий князь Николай Константинович. Скептически
  слегка приподняв бровь, подобно родителю, он рассматривал своё окружение, и взор его, казалось, говорил о несовершенстве окружающей человеческой природы.
   По правую руку, очевидно, разместился его адъютант -- приснопомянутый и изрядно помятый капитан Евгений Варпаховский. Далее на стуле развалился медведеподобный ротмистр, огромная ручища его твёрдо сжимала кружку мейсенского фарфора, мундир был расстёгнут на три (sic!) пуговицы. На соседний стул плюхнулся Рябинин, тщетно пытаясь привлечь внимание его высочества. Следующие двое офицеров почивали сидя, словно проглотив штыки. За ними за большой бутылкой белого стекла недреманным оком нёс вахту худощавый моряк с погонами лейтенанта. И кто-то примостился в конце стола, с трудом ковыряя вилкой в тарелке.
   Слева от Николы компания подобралась попестрее. Ближе всех к хозяину помещались двое английских моряков, один из которых вращал глазами враздрай*, и кавказец. Меланхолически обгладывающий очередную ножку пулярки высоченный
  худощавый ротмистр с аксельбантом Генерального Штаба подпирал левым кулаком ухо и исподволь оглядывал вновь прибывших внимательными серыми глазами прикидывающегося пьяным человека. За ним сидел какой-то незнакомый адъютант, видимо, озирающийся в тщетных поисках шефа, пирующего сейчас в Зимнем дворце. Офицер, сидящий после пьяного адъютанта, щурил свои восточные глаза, разглядывая на просвет стопку с прозрачной влагой -- говорят, ночью и под крышей можно, тем более, что это явно была пшеничная. Был здесь и светловолосый крепыш с погонами гвардейского подпоручика артиллерии, который сосредоточенно пытался намотать на палец нитку воздушного шарика, обстреливаемого маслинными косточками. Обстрел посредством ложки вёл некий субъект во французском мундире. На этом конце стола в салате спали.
  
  * (Флотское) в разные стороны.
  
   Судя по степени опьянения честной компании, наполеоновские планы кузенов-картёжников рассыпались в прах. Уже и сам с трудом соображающий в тепле Жорж лихо представился.
  -- Ваше императорское высочество, честь имею явиться, лейб-гвардии гусарского полка поручик князь Георгий... -- тут он икнул, снова закашлялся, но браво вскинул руку, -- позвольте представить трофеи...
   Лакей внёс коньяк, вызвав почти всеобщее оживление. Очнулся даже огромный ротмист, заявивший громогласно, что эту гадость он больше пить не будет. И меньше -- тоже. Адъютант великого князя приветливо помахал рукой, оглядывая
  стол в поисках закуски.
   Никола поднял вторую бровь; пьянка явно ступила в решающую фазу.
  -- Ротмистр Шлиппенбах, -- зычным голосом объявил он, -- пора проветриться, за мной! Расслабленных не бросать, выносить! -- и решительно двинул к выходу.
   "Медведь" кое-как поднялся, и потащил на себе самого пьяного англичанина. После купания в снегу, более длительного для самых нетрезвых, вытащенных товарищами за ноги, недолгого, но жестокого боя снежками, колонна господ офицеров вернулась в столовую, убранную и вычищенную; стол был вновь накрыт.
  -- Кто это с тобой, Жорж? -- обратился Никола к князю, наконец-то соизволив заметить Митеньку, -- что за птенец к нам залетел?
  -- Честь имею представиться, ваше высочество, лейб-гвардии гусарского полка корнет Дмитрий Савин, -- с несколько нарочитой робостью пропищал Митька, молясь о чуде "Да мИнет меня, Господи, пьянка сия...".
   Но Фатум был неумолим. Протрезвевший Шлиппенбах взревел "А ящик-то неполный!"
   Пересчитав взглядом бутылки Рябинин пробормотал почти трезво "Да, Ж-жорж, действительно не того..."
  -- Четырёх не хватает, -- деловито уточнил адъютант Варпаховский.
  -- Именно, -- переплюнул через губу длиннющий ротмистр, опять жуя куриную ножку.
   Никола вприщур взглянул на корнета и поручика...
   Жорж оторопел. Подкрутив ус, он пробормотал, "Ваше высочество, дозвольте э-э... поискать в санях?".
   У то бледнеющего, то краснеющего Митеньки вспыхнула было надежда, что Жорж сунул слуге не тот ящик, пили-то явно из этого, а полный должен был остаться там.
  
   Увы, как выяснилось через минуты, в санях было пусто -- в Павловске, как и везде во дворцах, лакеи были не промах. Дело запахло фотогеном* и Митьке стало страшно, что не укрылось от бдительного взгляда единственного в компании
  русского моряка. Жилистый лейтенант вперил в юного корнета орлиный взгляд левого глаза, -- правый медленно заплывал, подбитый снежком.
  -- А корнетик-то хлюздит! Ишь побледнел!
  
  * керосином.
  
   И понеслось. Кто-то наставил на Митеньку прокурорский перст: "Этот-то небось и выжрал!"
  -- Да он и пить наверняка не умеет, мальчишка же, -- проявил трезвое великодушие генштабист, чем только подлил масла в огонь.
   Сам с трудом понимая по-русски, один англичанин пытался что-то объяснить второму, хлопающему глазами, но явно без особого успеха.
  -- Нэхрыст окаянны! -- дружно заорали кавказец и киргиз.
  -- Нехристь? -- переспросил Рябинин, -- Рыцари, крестить его!
   Варпаховский солидно кивнул головой, не спуская глаз с великого князя, казавшегося ко всему безразличным.
  -- Крестить! -- грохнул кулаком по столу Шлиппенбах, как сваю вбил.
   В возникшем вслед за тем кратком, но жарком богословском споре, по чину какой конфессии крестить неофита, все были наголову разбиты тонким аргументом артиллериста, что кроме как на католичество помимо выпивки коньяка не хватит...
   Митенька стоял ни жив ни мёртв. Он оторопело поводил глазами в поисках Жоржа, и перед ними плыло. Осенними мухами об стекло черепа бились мысли:
  "Позорище... Из гвардии вылететь вон... Застрелиться..."
   Меж тем господа офицеры притащили широченное кабанье блюдо, Митеньку подхватили под руки и вознесли. "Господи, яви чудо! Спаси, пронеси..." Но и мимо блюда не пронесли. За шиворот упали первые капли...
   И чудо явилось -- стремительно распахнулась дверь и в зал явился ангел. Ангел была среднего роста с вьющимися каштановыми волосами, чудными, вроде бы синими глазами и припухлыми розовыми губами, одетой по последней парижской
  моде.
   Несмотря на весь трагизм ситуации -- коньяк уже лился на макушку толстой струёй, Митенькины глаза, видавшие модные дамские журналы, зафиксировали наличие весьма пикантного турнюра.
  -- Nicky, my darling, what does it matter? Что ви делайт с бедни бой? Shame on you, misters! You torture the child!*
   Митенька увидел бездонные глаза и понял, что пропал...
   Восхитительная незнакомка топнула ножкой "Никол'а!". Великий князь поднёс палец к губам, улыбнулся и подмигнул, дескать, в порядке.
   Встрепенувшийся француз любезно разъяснил:
  -- Les boyars russe tradiсion, mademoiselle Fanny**.
   Не на шутку озлившаяся прекрасная незнакомка выдернула корнета, благоухающего клопами и мокрого, словно мышь, корнета из блюда за руку.
  -- Всьо, всьо, малыщь, не бойсья.
   Её рука была тёплой и мягкой, а удивительно тонкие пальцы, сжавшие запястье корнета, были так приятно (и неожиданно) сильны, что Митенька уже ничего не боялся.
  
  -- Представление окончено, господа рыцари, -- донёсся как бы издалека голос Николая Константиновича. Великий князь во избежание конфронтации с любовницей решил изменить курс на памятные ему с детства шестнадцать румбов*3, -- тем паче, мы нарушили традицию.
  -- Теперь уже поздно, -- снова с тем же скучающим видом развёл руками генштабист, -- впору прощения просить.
  -- Ротмистр Гонвельт прав, -- решился Никола. -- И попросим. Господин корнет -- от имени присутствующих приношу вам наши искренние всепьянейшие рыцарские извинения. Мальтийцы!
   Великий князь церемонно поклонился. Все присутствующие соотечественники с более или менее неуклюжей грацией преклонили колено, а иностранцы вытянулись во фрунт. Мокрый как мышь, Митька малиново зарделся.
  -- Герольдмейстер-то наш по полку дежурит, -- вклинился Рябинин.
  -- Мишель, да объясни же ты салаге, -- досадливо добавил моряк.
   Фанни тем временем поняла, что влезла в какой-то загадочный офицерский ритуал, и спряталась за спиной великого князя.
  
  -- Видишь ли, Дмитрий, это не позор, а честь большая, это же Павловск. Здесь живы мальтийские традиции, и, местами, всё прочее. Мы, конечно, не орден святого Иоанна Иерусалимского, -- великий князь улыбнулся, -- но тоже не лыком шиты, и не
  лаптем щи хлебаем. Здесь в соседней зале прадед мой, государь Павел Петрович в рыцари посвящал. Вот и мы теперь изощряемся.
  -- Изврашшаэтес? -- переспросила Фанни?
  -- Нет, ангел мой, это совсем другое, -- ответил Никола, после чего протяжно закашлялся, чтобы не расхохотаться во всю глотку вместе с другими русскими офицерами, кои в основном подавляли смех скорбными минами.
  
  -- Позвольте представиться, -- через добрую минуту произнёс второй адъютант, -- Мишель Олсуфьев, адъютант герцога Лейхтенбергского. Наш прадед мальтийским командором был при Павле Петровиче, вот братца моего герольдмейстером и выбрали. Но он сегодня на дежурстве, мы потому ерунду и сгородили...
  
  * Стыд, господа, пытать ребёнка! (фр.)
  ** Русская боярская традиция, мадемуазель Фанни.
  *3 На противоположный (мор.).
  
  Глава третья
  
  Милый ребёнок
  
  Воскресенье, 27 января 1874
  
  Санкт-Петербург
  
  O tempora, o mores...
  
   Мейбл Грей знала и взлёты и падения, то поднимаясь до тайного советника, то опускаясь до гвардейских поручиков, ценя в мужчинах финансовую состоятельность, но не пренебрегая и молодостью.
   После четырёх лет пребывания в Петербурге, она по праву считалась одной из львиц полусвета. Той зимой мисс Мэйбл покровительствовал маститый железнодорожный делец, облечённый генеральским званием и изрядным состоянием. На правах более опытной содержанки она давно уж опекала Фанни и была для неё единственным человеком, кому та могла пожаловаться на непредсказуемую смену Николиных настроений.
  -- То он осыпает меня бриллиантами, то отказывается заплатить за извозчика. То носит на руках, то целыми днями молчит как бука, или напивается со своими однополчанами. А кстати, дорогая, как поживает этот юный корнет, о котором мы говорили на неделе?
  -- Фанни, душечка, он просто великолепен, -- скромно потупила глаза Мейбл, -- и совсем непохож на этих русских медведей.
  -- Ты уже успела?, -- в голосе Фанни послышались нотки ревности.
  -- Ах, Фанни, если бы ты знала, как порой приедаются обычаи моего Топтыгина, -- нарочито смутилась Мейбл. -- Никакой Фантазии.., так хочется для души чего-нибудь свежего, чистого... Между прочим, милый юноша тобой просто очарован.
  -- И ты его соблазнила?! -- Фанни уже озлилась не на шутку.
  -- С трудом и чуть-чуть, самую малость... Ну, ты понимаешь...
  -- Я тебя задушу, -- Фанни взмахнула диванной подушкой.
  -- Он говорил только о тебе!
  -- В твоей постели? Так я тебе и поверила!
  -- Всего лишь на кушетке. Мой генерал Топтыгин мог вернуться в любой момент, у нас было слишком мало времени.. в первый раз.
  -- Ах в первый раз? А сколько их было, -- Фанни швырнула в подругу злополучной подушкой. -- всего?!
  -- Один, -- спрыгнула с дивана Мейбл, -- подушка пролетела на угрожающем расстоянии от её причёски, -- ну... два... но второй был просто волшебен. Моего Мишеля откомандировали в Москву, шёл жуткий дождь со снегом, бедный юноша промок до костей и я, было, едва не потеряла его в халате моего Мишеля, но ему больше идёт женский...
  -- Ты уговорила его одеться в твоё платье?! -- Фанни чуть не задохнулась.
  -- В халат, и тёмные чулки ему очень идут, -- Мейбл грациозно изогнулась. -- Всё началось так невинно, а закончилось только в полдень...
  -- Мерзавка, я считала тебя подругой! -- у Фанни предательски заблестели глаза.
  -- Но, милая моя, ты уж выбери, чего ты хочешь. Ты же не можешь быть с ним в доме великого князя? Да и в твоём гнёздышке все слуги наверняка шпионят. То ли дело, у меня, учитывая, что Топтыгина не будет ещё неделю...
  -- Какая же ты дрянь!..
  -- Я просто люблю свою душечку Фанни, и хочу сделать тебе приятное...
  -- Предлагаешь подглядывать за вашим спектаклем в щелочку? -- Фанни удивилась "щедрости" подруги.
  -- Вовсе нет, сыграть в нём роль главной героини.
  -- Главной?..-- Фанни немного оторопела, -- а что же ты? Как ты себе это представляешь?
  -- Вот увидишь, -- ушла от ответа Мэйбл, -- наш мальчик будет в восторге. Я для него -- только приключение, а ты -- ты совсем другое.
  -- Shame on me
  -- Сгорать от стыда мы предоставим нашему ангелочку. Посуди сама, darling, ведь он не смеет поднять на тебя глаза, наверняка мучаясь от страсти. Его надо ошеломить и завоевать.
  -- А тебе-то что? -- Фанни подозрительно оглядела Мейбл.
  -- И я и мальчик получим то, что хотели, но у меня останется Мишель, а у тебя твой гран-дюк. И главное, никто ничего не узнает. Ну же, Фанни, смелее! Это будет чудное приключение...
  
  Глава четвёртая
  
  Жандармские игры
  
  Воскресенье, 3 февраля 1874
  
  Санкт-Петербург
  
  Коготок увяз -- всей птичке пропасть
  Народная мудрость.
  
   Мы давно уже задавались вопросом, будет ли снисходителен наш любезный читатель к нашим возможностям? Мы не ангелы Господни, и увы, не можем проникнуть всюду, куда бы нам хотелось.
   Ни в "глубину сибирских руд", где заживо погребён "Вопрошавший"*, ни в сераль халифа правоверных султана Абдул-Азиза II. Не поведём мы читателя по кабакам и борделям, оставлял это на откуп более искушённым авторам. И же, читатель,
  попробуем напрячься и проникнуть в святая святых Российской империи. Нет, не в спальню государыни императрицы, тем паче, что она хворает, но в тот самый дом у Цепного моста на Фонтанке, 16, откуда недреманным оком взирал на Россию
  главноуправляющий III отделением собственной его императорского величества канцелярии и командир корпуса жандармов генерал от кавалерии граф Пётр Андреевич Шувалов, всемогущий любимец императора. Тем более, что время послеобеденное, бдительность аргусов несколько притупилась, а его сиятельство, пребывая в отменном расположении духа, любезно беседует с одним из своих ближайших сподвижников, который, впрочем, хорошо Вам знаком.
  
  -- Охота была славная, государь лося уложил с первого выстрела, старая закалка. Да и я не сплоховал, в отличие от Адлерберга. А принцы пропуделяли, Аффи, и даже, на удивление, Берти*, -- Шувалов улыбнулся, -- отлично провели время. Ну и как там наши фигуранты, ваше превосходительство?
  
  * Аффи -- принц Эдинбургский, жених Марии Александровны, его старший брат Берти -- принц Уэльский, будущий британский король Эдуард VII, успешный охотник.
  
   Новоиспечённый генерал-майор Кирхберг, в парадном мундире с орденом Святой Анны на шейной ленте, развернул папочку.
  -- Как сообщает "Жёлтый", молодёжь опять пьянствует, ваше сиятельство, валяют дурака с англичанами из свиты герцога Эдинбургского и французами из военной миссии. Появилось там новое лицо, некий корнет Савин, по-моему для разработки вполне перспективен; на днях моего сына в вист ободрал как липку.
   Граф Шувалов улыбнулся.
  -- Кстати о вашем сыне, Николай Григорьевич. Вы по-прежнему настаиваете на его переводе на Кавказ?
  -- Так точно, ваше сиятельство, нечего ему дурака валять в Петербурге.
   Шувалов развёл руками.
  -- Ну что ж, вам виднее. В таком случае великий князь Николай Николаевич сегодня подпишет приказ, переведёт его ротмистром в один из драгунских полков, гусар ведь на Кавказе нет. А с этими картёжниками вам и карты в руки, генерал. Хотя не много ли чести для корнета или, скажем, "Хорунжего"? -- Петр Андреевич поднял бровь.
   Кирхберг заговорщицки улыбнулся.
  -- Хороший игрок чина не имеет. А если плут, то какой он "Хорунжий", скорее так, фоска, от силы "Валет".
   Шувалов зевнул и поморщился.
  -- Валеты, валеты... Избито... Если думаете, что можно использовать, прощупайте его сами, а там посмотрим. Что в Мраморном? Есть ли сообщения от "Пономаря"?
  -- "Пономарь" на этот раз не сообщает ничего существенного, -- Кирхберг перевернул несколько листов в папке, -- "Мичман" в очередной ссоре с "Шотландкой". Рвал и метал как всегда, при закрытых дверях.
  -- Что "Сплетница"?
  -- Сообщает, что у "Шотландки" опять истерика, недовольна мужем, "Молодцом", и его "Красоткой". "Тихуша" сообщает, что у Мичмана на обеде были "Дьяк" и "Коршун". Спорили.
  -- О же? -- Шувалов заинтересовался.
  -- Мичман готовит свадебный подарок, это подтверждают сведения из разных источников.
  -- Вот как?
  -- На днях на высочайшее рассмотрение будет предложено переименовать строящийся фрегат "Александр Невский" в "Герцога Эдинбургского".
   Шувалов громко расхохотался, Кирхберг удивлённо воззрился на шефа.
  -- Ай да Мичман! Славный подарок новобрачным... Вы что ж, не понимаете, Николай Григорьич, крейсер-то против кого делается? В общем, дружеский привет королеве английской. Миссис Браун*, -- Шувалов подмигнул, -- будет рада до самой смерти, а уж лорды-то Адмиралтейства...
   Ну-с, Николай Григорьевич, продолжайте наблюдение. Привлекайте, кого сочтёте нужным, я вам полностью доверяю. Поощрите там "Тихушу", "Жёлтого", а мне пора... выслушивать нуднейший рапорт Шульца. Увидимся вечером в клубе.
   Кирхберг откланялся, забрал из приёмной молодого адъютанта Алекса Стерёгина, и проследовал в другой конец здания, в секретную картотеку. Работы хватало не только в верхах.
  
  * Презрительное прозвище королевы Виктории, любовником которой считали лакея Брауна.
  
   Вечером в одном из малых покоев клуба Жорж и Митенька, наконец, взяли реванш за зелёным карточным столом. Шлиппенбах и Рябинин уже бесславно выбыли из игры. Варпаховский пока держался. Смущал Митеньку ещё один партнёр -- достославный мистер Гриссом. Смущал не столько своим искусством игры в покер, надо сказать, незаурядным, сколько славой лихого стрелка. Нарываться не хотелось.
  
   Игра снова пошла так себе, выигрыш переходил из рук в руки, впрочем, оставалась надежда на то, что появится Федька Кирхберг, который давеча грозил отыграться. Спустив некоторую толику денег, корнет извинился перед партнёрами, и направился в буфетную. Закусывая чем Бог послал, Митенька пытался осмыслить ситуацию.
   "Жорж с его азартом нарывается на неприятности. Играть в клубе наверняка просто глупо, слишком рискованно. Зато здесь самое подходящее место, чтобы завести новое знакомство, и сойтись накоротке с игрочком, а уж потом, где-нибудь в надёжном месте, обыграть в пух и прах, продув для отвода глаз часть денег кому-нибудь из своих или непричастному..."
   В игре корнет был весьма осторожен, и головы старался не терять, да и, собственно, вообще был трусоват. К тому же, новые знакомства, завязавшиеся при столь жестоких обстоятельствах, были очень многообещающи, и требовали тонкой игры и выверенного поведения.
   "Втереться в ближний круг государева племянника не так уж и легко, но куда труднее завязаться там надолго, стать своим человеком. А Фанни... Боже мой... Ангел... Делить любимую с великим князем... о, как это невыносимо..." Поток мыслей внезапно был прерван появлением младшего Кирхберга под-шофе, который ввалился в буфетную, подвывая "Он был титулярный са-ветник...".
  -- Ба, кого я вижу... Здорово, Дмитрий, шампанское будешь?
  -- Нет, Федор, спасибо, у меня от него голова болит.
  -- Может, тогда коньячку дерябнем? -- поручик откинул с глаз рыжеватую чёлку.
  -- Нет! -- Корнет побледнел добела, -- только не коньяк! С каких это пор ты от водки отказался?
  -- Правильно, Митюха, гусары водки не боятся. Эй, милейший! -- рявкнул Фёдор, -- бутылку вдовьих слёзок мне! Развеем наше горе...
  -- Ты, -- Савин встрепенулся, -- кажется, не в духе?
  -- Будешь тут в духе... не успел в клуб ввалиться, -- Фёдор опрокинул первую рюмку, -- лакей уж доложил, майн либер фатер наверху играет по-крупному.
  -- С кем же это он? -- лениво поинтересовался корнет.
  -- С графом Петром Шуваловым.
   Митька слегка побледнел, не заметивший того Фёдор опрокинул рюмку и продолжил.
  -- Они всегда Адлерберга откатывали, да тут Некрасов подключился!..
  -- Поэт что ли? -- теперь у Митьки глаза полезли на лоб.
  -- Он самый, лихой картёжник... И такая компания собралась, что покуда тыщ двадцать не проиграют, из-за стола никто не встанет. Продует батюшка, ясное дело, дома гроза, а выиграет, и того хуже, будет намекать на мои картёжные страдания, а уж язык у него страшнее пистолета... В газетной сидеть не хочу, не гусарское это дело... Слушай, Митя, может к цыганам махнём? Ай-нанэ-нанэ, ромалэ... Как там у вас, кто с кем играет? -- Кирхберг-младший потёр руки.
  -- Мы с князем волынцев обыграли, Гриссому в покер продулись, вистуют адъютант Николая Константиновича и какой-то самарский помещик... Тот ещё гусь, ему бы в стуколку резаться... Скукота.
   Лихой поручик совсем приуныл.
  -- Слышь, Митька, может тогда к актрисулькам амператорскаво тиятру, разгоним кровь? -- Фёдор снова вскинул голову, -- или прямо к мадам Реми двинем?
  -- Мне только французского насморка не хватало*, -- скривился осторожный корнет.
  -- Втюрился, что ли? Эт-то дело, брат. Тогда поедем к цыганам.
  
  * Французский насморк, "французка" -- триппер.
  
   Незаметно подошеший лакей прошептал что-то Федьке на ухо и тот, подхватив Митеньку под локоть, стремительно направился к дверям, в коих и столкнулся с высоким рыжеватым крючконосым мужчиной лет пятидесяти, с военной выправкой и Анной в петлице фрака, донельзя довольным.
  -- Ба, Федюша, здравствуй, сынок, где бы встретились... Кто это с тобой?
   Федька потух, как свеча на ветру.
  -- Добрый вечер, батюшка, приятель мой, корнет Савин.
  -- Лейб-гвардии гусарского полка корнет Дмитрий Савин! К услугам Вашего превосходительства! -- расшаркался Митька.
  -- Генерал-майор Кирхберг, -- отрекомендовался Носатый, -- Теодор, ты опять под мухой, в клубе? Моветон. Едем-ка домой, друга бери с собой, я здешних баранов уже остриг. А остальное дома. Поужинаем, -- Кирхберг потёр руки, -- пулечку распишем... Вы, молодой человек, насчёт картишек как? -- спросил он у Савина, заговорщицки подмигнув, -- вистуете? Ну и чудесно... Едем в моей карете, нечего вам на лихача тратиться.
   Пока лакей почтительно подавал Николаю Григорьевичу бобровую шубу, в гардеробе появился невысокий человек, сам облачившийся в щегольское коверкотовое пальто, неуловимо похожее на военную шинель несколько непривычного для русского глаза кроя. Фёдор окончательно приуныл.
  -- Вот, ваше превосходительство, рекомендую моего великодушного противника, Артур Фёдорович Гриссом, прошу любить и жаловать.
  -- Добрый вечер, господин Кирхберг, -- американец говорил практически без акцента, только чуть твёрже выговаривая окончания.
  -- Здравствуйте, сэр, мистер... Как же мне вас величать? Может быть, господин майор? -- Носатый, излучая радушие, протянул обе руки; впрочем, стоял он так, что боковым зрением приглядывая и за сыном, и за скромно притулившимся в тылу корнетом.
   Крепкое рукопожатие сопровождалось широкой улыбкой американца.
  -- Майор -- это в прошлом, сэр, я просто русский делец американского происхождения. Очень приятно, господин э-э... генерал.
   Кирхберг-старший приподнял бровь.
  -- Уже растрепали, сороки клубные. Ну, давайте без чинов. Окажите честь отужинать с нами, -- он понизил голос, -- весьма благодарен вам, Артур Фёдорович, за моего балбеса.
  -- За что ж благодарить, господин Кирхберг, поверьте, дуэль с хорошим стрелком и без крови -- большое удовольствие.
  -- Сам дуэлировал, знаю-с, хороших стрелков много, истинные джентльмены наперечёт, так что прошу.
  -- Почту за честь, -- американец кивнул.
   Носатый обернулся, -- Федя, корнет, не отставайте.
  
   К дому на Лиговке подъезжали на двух экипажах. Генерал с сыном и Митенько в тёплой карете на рессорах, а американец в саночках, запряжённых дивной каурой кобылкой. Правил он сам.
   Ужин удался на славу. Супруга генерала, Елизавета Андреевна, стройная дама со следами былой красоты, привечала Митьку, привычно игравшего роль херувимчика, на Гриссома поначалу смотрела с ужасом, но потом поддалась очарованию интересного собеседника.
  -- Так как же вам живётся в России?
  -- Бог создал два чуда, красивую женщину и породистую лошадь; в России мне повезло вдвойне -- я женился на чудной русской красавице и получил в приданое конный завод...
   А меж тем Фёдор, протрезвев на холоде, прикинулся, что в тепле его развезло и под благовидным предлогом удалился из-за стола. Носатый же не скрывал
  нетерпения при тайном сочувствии Митеньки, теперь ждали только четвёртого партнёра, какого-то родственника хозяйки.
  -- Лизхен, расспроси Артур Фёдорыча, как они на Вашингтон ходили, -- как бы между прочим Носатый теперь обращался к Митеньке, -- ну-с, молодой человек, позвольте пригласить вас ко мне, дабы продемонстрировать презанятнейшие для вас вещи, -- Кирхберг дружески подтолкнул корнета, -- прошу-с...
   Не чаявший подвоха Митенька переступил порог генеральского кабинета, украшенного конным портретом Незабвенного монарха, рядом с ним висел какой-то степной пейзаж и портрет незнакомого генерала в голубом мундире.
  -- Это-с вот, венгерская пушта, за Дунаем. В тех местах я был ранен. А это вот благодетель мой, Леонтий Васильевич Дубельт.
   Митька несколько оторопел.
  -- Я ведь, корнет, после ранения по Корпусу служу. Так что игры нам предстоят особенные-с. Итак, к делу.
   Генерал сел в кресло, извлёк из стола тоненькую папочку и, развалясь, заложил ногу за ногу.
  -- Посмотрим на ваши шалости в упор, -- сказал Кирхберг, поигрывая лупой, также извлечённой из ящика стола, -- ишь, писаря сколько понакропали, да мелким бисером.
   В гвардии вы без году неделя, а уже успели отличиться. И игра подозрительно счастливая, и суммы ремонтные, в рязанской губернии странным образом поистраченные... Да вы присаживайтесь, присаживайтесь, в ногах правды нет...
   Митька провалился в глубокое кресло, как пророк в пасть кита.
  -- А па-звольте узнать, сударь, с какой целью вы проникли в окружение его императорского высочества великого князя Николая Константиновича? -- Носатый встал из-за стола, -- сидите,.. уж не собираетесь ли вы, милостивый государь,
  играя наверняка, влезть в карман племянника государя императора?!
  -- Ваше превосходительство, -- взвыл Митенька со слезой в голосе, -- как вы можете, как, я ведь.. я же... я дворянин.
  -- Вы, молодой человек, -- мягко, едва слышно произнёс генерал, подойдя и по-отечески положа руку на плечо немедленно вскочившему корнету, -- шулер, едва не схваченный за руку. Подумайте сами, что ждёт вас в подобном случае -- выход из полка со скандалом, судебные преследования, или, не дай Бог, дуэль, на которую рано или поздно вас вызовут, а вы, насколько мне известно, не из лучших стрелков в полку. Пуля, уж поверьте, воистину дура, и не разбирает, кто молод, хорош собой и пользуется успехом у дам... Ведь пользуетесь? -- Тон генерала был задушевно-родительским, и от этого Митеньке стало совсем страшно, хотя...
  
  -- Ваше превосходительство, я вам как отцу родному, -- всхлипнул корнет, -- сознаюсь, женщины...
  -- Ваша слабость, -- с готовностью подхватил Кирхберг. -- Понимаю и нисколько не сужу. В возрасте вашем только о них и думать, а практически...
  -- Практическая сторона требует больших средств, -- стыдливо потупился Митенька.
  -- Которые вы, молодой человек, добываете не вполне законными способами и пускаете их на ветер. Послушайте совета человека, умудрённого опытом -- займитесь бухгалтерией -- в какую сумму вам обошлась последняя ваша интрижка? Связь с содержанкой члена правления Петербургско-Варшавской железной дороги?
   "Вот откуда нынче ветер дует", -- пронеслось в голове корнета, -- "Медведь вышел на охоту... Бедняжка Мейбл рискует остаться без покровителя... Но ведь гад первостатейный! Жандармского генерала нанял. Неужели могли выследить нашу встречу с Фанни?! Нет, только не это. Это -- конец...
   Но, может, подпустить туману, не отрицая очевидного?.."
  
  -- Ваше превосходительство! Матильда Францевна совсем непричём. Она милейший человек, и я имею честь считать себя другом. Но люблю я совсем другую даму. Люблю давным-давно и совершенно безнадежно.
  -- Ваша прекрасная дама замужем? -- Кирхберг вопросительно изогнул бровь.
  -- Да, -- прошептал Митенька, -- и, увы, любит своего мужа. Мне с ним не потягаться, но я терпелив, вернее сказать, я пытаюсь быть терпеливым, и...
  -- В обществе милейшей Матильды Францевны, -- подхватил генерал.
  -- Матильда Францевна -- умная женщина. А по сравнению со мной, -- Митька поник головой, -- просто мудрая. Благодаря ей я учусь понимать женскую душу. Никакие модные романы не научат этому.
  -- Милый мой, -- генерал подмигнул корнету, -- да вы по девкам-то ходите? Очень способствует бодрости духа.
   Митенька, посмотрев на генерала, часто заморгал.
  -- Должен признаться, ваше превосходительство, что я брезглив. Даже наши пейзанки меня не привлекают, а уж петербургские Цирцеи -- тем паче. Моему сердцу ближе дамы из общества, в худшем случае -- их горничные.
   Вот вы, ваше превосходительство, меня попрекнули поездкой в рязанскую губернию. Да я все деньги те проклятые к ногам одной дамы бросил. А потом по губернии за ней следом. Там и деньги занимал, где она останавливалсь, И что же вы думаете, господин генерал, недавно узнал стороной -- у неё лямур с кучером -- стыд-то какой...
   Кирхберг сложил руки на груди и покачал головой.
  -- Эх, юноша... что ж тут стыдного, дело-то житейское. Вы горничных любите, а дама -- кучеров. В старое время гувернёры-французы употреблялись по сей части.
   Митенька покраснел до корней волос, удивлённый генеральским цинизмом.
  -- Посудите сами, молодой человек, если бы ваша дама изменила вам, ну с тем же гувернёром, тут можно было бы предположить наличие общих вкусов, интересов, литературных, например, или любовь к романсам при луне. А кучер -- что с него взять -- просто здоровьем бог мужика не обидел, одна, извините-с, -- Кирхберг развёл руками, -- натуральная фи-зи-о-ло-ги-я...
  -- Но я же дворянин, -- беспомощно прошептал Савин, наповал сражённый генеральской логикой.
  -- Да хоть великий князь, -- брякнул Кирхберг, -- в этом положении дамы не на титул смотрят,.. э-э, да что с вами, юноша?
   Митька, едва не грохнувшись в обморок, привалился к столу. Опираясь на крышку одной рукой, другой он, тонким платочком, утёр пот со лба.
  -- Уж не влюблены ли вы в одну из великих княгинь? Боже мой, да вы поэт... Садитесь, Дмитрий, Бога ради, не то сейчас упадёте. Выпейте коньяку... Я, простите старого дурака, кажется, угадал, великая княгиня, -- м-да. Это высоко, шею можно свернуть и практически -- недостижимо. Хотя...
   Кирхберг плеснул коньяку на дно бокала.
  -- Коньяк не переношу, Ваше превосходительство, -- Митенька взглянул на генерала глазами побитой собаки, -- у-увольте...
  -- Ну тогда водки, и бросьте вы величать меня превосходительством. Николай Григорьевич, к вашим услугам, господин романтик. -- Кирхберг звякнул колокольчиком, -- Петруша, водки нам!
   Старый лис возвёл очи горе и ударился в лирику:
  -- Баронессы у меня были, графини... княжна,.. А уже в Австрии... а вот и водка.
  
   Камердинер внёс блюдо с двумя чарочками и порезанной лососиной. Генерал заботливо протянул корнету чарку, отхлебнул из своей, закусил, и отдал слуге поднос с закуской.
  -- Что ж ты, дурень, штоф не принёс -- тащи живо! -- отмахнул Носатый в сторону двери, и продолжил, -- как же вам помочь, юноша?.. Дело такое деликатное... Если бы мой Федька попал в подобную передрягу... Впрочем, вы совсем другой.. да пейте же, пейте, нагреется; вы натура тонкая, поэтическая, редким воображением наделённая...
   Генерал привычно почесал кончик носа.
  -- Прежде всего, корнет, попробуем определить предмет вашей страсти. Так сказать, направление ветра. Вы молчите, милый мой, молчите, я пока сам. Великих княгиь у нас пять. Одна из них проживает в Тифлисе; другая -- в Киеве, впрочем, она настолько богомольна, что выше всяких подозрений. Остаются трое. Одна из них матушка вашего павловского знакомца, другая замужем за Наследником (ого!), третья -- блистательна, очаровательна, и ныне -- беременна.
  
   Митеньку стало развозить "на старые дрожжи". Он слегка оттаял, подумав: "Кажется, немчура треклятый сбился со следа со своей безукоризненной логикой. Давайте, давайте, ваше превосходительство, бес вам в помощь!"
   Тем временем вновь явился Петруша, с водкой и той же, но уже уполовиненной закуской. Малый барина, как и требовалось, понимал с полувзгляда.
   Отправив слугу, Кирхберг вновь наполнил чарки, выудил из ящика стола три золотых полуимпериала.
  -- Вашей умной подруге Матильде нынче года двадцать два. Предводительше -- не краснейте, юноша, это у меня профессиональное, знать о многих...
   Митька в смущении навернул чарочку под одобрительным присмотром генерала.
  -- Так вот, предводительше, скажем, щадя ваши чувства, едва за тридцать. Стало быть, дама из Мраморного дворца отпадает. И слава Богу, это, знаете ли, та-акая оригиналка... впрочем, тс-с. Об этом ни слова. Остаются две (одну из монет он смёл обратно в ящик). Так какая же из них? -- Носатый подкинул на каждой ладони по монете, сложил ладони вместе, махнул, подбрасывая содержимое в воздух, и снова поймал, не дав монетам коснуться стола. -- Что это, юноша?
   На раскрытой генеральской ладони сиротливо лежал серебряный полтинник.
  -- Где же ваши княгини? Сдаётся мне, вышу прекрасную даму зовут мисс Фанни Лир, не так ли? Ну вот, трёх минут не прошло -- опять обморок, что за молодёжь пошла такая слабая... И даже в карты плохо играют.
  
  Глава пятая
  
  Родительское благословение
  
  Суббота, 16 февраля 1874
  
  Санкт-Петербург
  
  ...дорог много, Путь -- один.
  
   Несколько заполночь вышедший из кабинета с бокалом в руке отец встретил сына, только что вернувшегося от знакомой актрисы.
  -- Поди сюда, Теодор.
   Федька скривился, как от зубной боли, обращение "Теодор" предвещало долгий и нравоучительный разговор, которому он предпочёл бы громы и молнии отцовского гнева. "Ave cаesar...", -- мелькнуло в голове молодого повесы, и он покорно зашёл за родителем в кабинет.
  -- Ох и разит от тебя табачищем, добро бы виргинским... -- Носатый недаром был так прозван, нюх его и вправду был остр, как у многих некурящих, -- снова жуковскую махру смолишь?, -- Кирхберг скупо улыбнулся бесшабашному сыну.
  -- Никак нет. Турецкий, батюшка...
  -- Вот и хорошо, что турецкий. На Кавказе виргинский дорог, рубль с полтиной осьмушка. Не придётся привыкать...
  -- На Кавказе?..
  -- Именно, Теодор, именно. Хотел было я отправить тебя в Варшаву, да ты ведь не Гришка, станешь со шляхтичами рубиться, да и нарвёшься на мастера. Давеча же нарвался?
   Лихой поручик застыл, потупив глаза.
  -- Слава Богу, что американец твой приличным человеком оказался, впору за него свечи ставить. Авось это выучит тебя, дурака, уму-разуму. Стреляешь ты лихо, играешь уже и по-крупному, верхом скачешь получше меня...
   Кирхберг отхлебнул великолепный арманьяк.
  -- Хватит с тебя красносельских подвигов, да казарменных попоек. Пора служить без дураков. Я в двадцать один год на высочайшее имя писал, на Кавказ просился, когда твоего дядю Петра чечены убили. Государь наш, покойный Николай Павлович собственноручно отказал, вот, взгляни.
   Николай Григорьевич отпер стоящую на столе шкатулку, где хранились семейные документы, впервые на глазах сына бережно достал с самого дна продолговатый конверт, извлёк письмо и протянул сыну.
   Поверх строк, выписанных неизменным строгим почерком отца, была размашисто наложена высочайшая резолюция красным карандашом, завершавшаяся вензелем:
   "Достойный офицер, жаль. Он бы мне тут пригодился. Н."
   Старик подозрительно хмыкнул, побарабанил пальцами по столешнице, справляясь с волнением.
  -- Сядь, Федюша, не майся, ради Бога, не на смотру.
  Федор мысленно перекрестился. Кажется, нотаций больше не будет.
  -- Я тряхну старые связи, и пошлю на Кавказ пару депеш, кому -- тебе знать не надобно; дабы держали тебя от Тифлиса подальше, к границе поближе, и дурить тебе не давали. Дев полусвета на Кавказе меньше, да и вообще с ними не вяжись, уж не мальчик. Подбери себе лучше местную девицу, но не печоринствуй там без нужды. Денег на первых порах много не дам, пока не освоишься. С собой возьмешь Кузьму, жалование ему я заплачу вперёд за полгода. Не вздумай у него занимать.
  -- Батюшка!..
  -- В жизни, Федюша, всякое бывает... Но лучше, чтоб не было. И имей в виду, сын, кавказские офицеры -- народ особый, каста, кровью спаянная. Ты для них -- царскосельский гусар, генеральский сынок. В военное время освоился бы ты быстро, я тебя знаю. Да где ж войну взять?.. Впрочем, и мира там настоящего нет, как у нас с господами нигилистами, только что здесь не стреляют.
  -- А там, стало быть, постреливают?
  -- А то ты, стало быть, -- отец ехидно фыркнул, -- не знаешь. Так вот, далее. Стрелять изволь каждый день. Из всего, что стреляет. Научись по-кавказски рубиться, пригодится наверняка. На эспадронах мы с тобой фехтовали вдоволь, научись рубить палашом. Не хочу тебя огорчать, Федя, но Марса и Плутона продашь.
  -- Как же так, батюшка!.. -- Фёдор приуныл.
  -- Думай сам, Федюша, не горные это кони, гусарские. Масть не пойдёт, и климат другой, и корм. Лучше продай здесь, не торгуясь, в хорошие руки. Кони того стоит. Жили бы в поместье, я бы их себе оставил, а тут кто его проезжать будет, Никита-дворник?.. В общем, прибудешь в Тифлис, отыщешь дом князя Эристова, Георгия Зурабовича, помнишь такого?
  -- Отставной кирасирский полковник?
  -- Именно. Я его семь лет не видел, так что кланяйся. Ежели предложит у себя поперву поселиться, не вздумай отказать, обидишь старика. А вот денег брать в долг не смей. И не пытайся его перепить, хоть он тебя и старше втрое.
   Федька хмыкнул.
  -- Безнадёжно, батюшка, я уже пробовал Мишку, младшенького его, перепить, конвойца*.
  -- Балда! Нашел с кем связываться, -- и два кавалериста, молодой и старый, рассмеялись от всей души.
  
  * Конвой -- личная охрана его императорского величества, формировалась в т.ч. из кавказцев.
  
  -- И дай мне слово, Теодор, -- старший Кирхберг снова нахмурился, -- полгода никаких дуэлей. Полгода.
   Федька с интересом взглянул на отца.
  -- Хочешь спросить -- спроси, когда ещё поговорим по душам...
  -- Отчего же именно полгода, батюшка?
  -- Года не требую, знаю, не выдержишь, сам молод был... перевод в другой полк -- уже трудно, а тут... Кавказ. Провокировать тебя будут, я уверен. Учись держаться и не дерзить попусту. Случайных собутыльников в друзьях не держи, -- Кирхберг почесал нос, -- ставлю тебе задачу: не напиваться -- месяц. Не играть -- три. Не драться -- полгода. Дай слово, Теодор.
  -- Не пить, майн либер фатер, я смогу два, а то и три месяца, ежели, конечно, у Георгия Зурабовича не загощусь. Не играть без денег не так трудно.
  -- Резонно, Теодор. Где подвох готовишь? -- отец усмехнулся.
  -- А ежели меня вызовут, поступить, как Улисс Грант? Сесть на бочонок с порохом, и выкурить сигару?
   Кирхберг усмехнулся в усы.
  -- От Артура Фёдоровича слышал о благородстве его противника? Есть много способов, Федюша. Можно слух распустить, что перевелся в драгуны в поисках обидчика. Серьёзные дуэлянты, а ты пока лишь записной бретёр, укладывают и дела, и противников поочередно. Можно учиться стрелять с обеих рук и рубиться левой. Производит впечатление... поверь мне. Есть и иные метОды.
  -- Ловкачество это... м-м... -- поручик протянул смущённо, -- не по мне.
  -- Просто воинская хитрость. Конечно, ты хитрить не горазд, кроме того случая, когда банку варенья слопал, и мучился животом немилосердно. Но даже няньке не признался, за что и не был в тот раз порот.
  -- Охота вам, майн либер фатер...
  -- Уедешь, Федюша, и не то вспомним. Особенно Лизавета. Сделай милость, пиши матери хоть изредка. Знаю, ты не краснобай, но и про Марью, и про Маргариту с Надей не забывай.
   Фёдор кивнул.
  -- Сколько дней у меня на сборы?
  -- Дал бы неделю... Да мать жалко, совсем изведётся. Три дня мало будет, так что управишься за пять. С уплатой долгов и отвальной вместе.
   Младший Кирхберг замялся.
  -- Что, поручик, долгов много и расплачиваться нечем?
   Сын снова кивнул.
  -- Лошади не покроют?
  -- Никак нет, ваше превосходительство.
  -- Засранец ты, Теодор. Сколько?
  -- Шесть... с хвостиком...
  -- Ох и засранец... Утром получишь. К вечеру раздашь. Кредиторов сколько?
  -- Серьёзных четверо. Двое наших, один драгун и один шпак.
  -- Все в Питере?
  -- Никак нет, Оболенский наш в отпуске, в имении.
  -- Адрес и долг мне оставь. А несерьёзных?
  -- Не считал, батюшка, там один Марс покроет, и останется.
  -- Это кому?
  -- Портному, за дрожки, и такое.
  -- Тогда дам на семьсот меньше, а Марса оставишь мне. Не жмись, поручик.
  -- Что же я, батюшка, в путь без копейки, да и отвальная...
  -- Трезвее и целее будешь, -- отец спрятал за спину бокал, -- и доедешь до Таганрога поездом. Копейки дело Кузьмы, Лизанька тебе равно на запонки даст, а в Новочеркасске тебе трёх лошадей приобрести надо.
  -- На какие гроши, ваше превосходительство?
  -- А это, поручик, моя забота. Явишься в войсковое правление, найдешь есаула Грекова-восьмого Алексея Карповича, заберёшь лошадей и дуй во Владикавказ.
  -- Батюшка, а как же бумаги, что же я полковому командиру скажу?
  -- Экий ты тугодум, Федюша. С графом Воронцовым-Дашковым дело улажено, Пётр Андреевич** помог. Кстати, -- генерал почесал нос, -- обоим завтра визиты и нанеси прежде всего, кредиторы потом. Благодари отца-командира и от моего имени пригласи на обед. С графом Шуваловым говори кратко и почтительно.
   Поручик улыбнулся.
  -- Примет ли меня вице-император? Невелика птаха гвардейский поручик.
  Кирхберг поморщился.
  -- Жаргон нигилистский оставь. Моему сыну это не идёт. А шеф тебя примет. Я ныне ему, -- Николай Григорьевич многозначительно воздел перст, -- очень нужен. Ступай спать, Федюша.
  
  ** Граф Шувалов.
  
  Глава пятая
  
  Борзой котёнок
  
  Воскресенье, 17 февраля 1874?
  
  (пока без эпиграфа)
  
   Как и полагалось двадцатилетнему гусарскому офицеру, Митенька политикой не интересовался. Шалости за картёжным столом, успех у милых дам, новости полка и конюшни, ну и, конечно, светские скандалы, околотеатральные новости -- типичный круг интересов молодого лейб-гвардейца, не слишком обременявшего себя службой, ну разве что с поправкой на некоторую меркантильную озабоченность.
   Разговор с генералом Кирхбергом не просто ошеломил Митьку: в первые минуты он был смят, растоптан и смешан с грязью; его самолюбие, столь тщательно лелеемое им с младых ногтей, получило увесистую оплеуху. Цепкий ум корнета лихорадочно искал выход; он понимал, что оставка или отъезд за границу не особо-то и спасут от жандармских тенет, да и жить-то на что-то надо. В отличие от родовитого Жоржа наследство ему не светило, по крайней мере в ближайшее время, а отцовские капиталы были уже почти просажены. А как же Фанни? -- ведь он не допускал и мысли о разлуке с ней.
   Неожиданно Савин свыкся с мыслью, что он находится на генеральском крючке. Старый шулер раскусил его, и предлагает играть наверняка, краплёными картами; ну что ж, во всяком случае, тыл у него теперь обеспечен. Посмотрим, ваше императорское высочество, чья возьмёт. Главное -- не трусить. Марш, марш вперёд!.. азарт предвкушаемой игры кружил голову, помогая забыть о предательской дрожи в коленках.
  
   С утреннего развода свободные от службы волынцы вернулись понурые, и даже обильный обед у Кюба не поднимал настроения. Два стола были накрыты на восьмерых, гостящий Митенька успел выпить аперитив и съесть толику горячего, тем временем ротмистр Шлиппенбах молча опустошил целую супницу, а Рябинин опрокидывал рюмку за рюмкой. Шеф волынцев приказал его не ждать.
  -- Виктор Борисович, что вы грустны, как на похоронах? -- корнет обратился к мрачному адъютанту.
  -- А на похоронах и есть. Полковую славу хороним, -- дёрнул кадыком Рябинин.
  -- Слюшай, как он смэл, ми щто, ни дворяне? -- вспыхнул поручик Джандиери, в минуты волнения коверкая русский язык.
  -- Да плевать хотел цесаревич на наше дворянство, -- как всегда веско и по делу вмешался ротмистр.
  -- Как плэвать?
  -- Слюной! Когда Александра Александровича заносит, мало никому не бывает. Да и не любит он двоюродного брата, чего уж тут скрывать.
  -- Нельзя так с гвардией, мы ж не крупа* гарнизонная, -- сказал малознакомый Митьке поручик, никогда в компании не игравший в карты.
  
  * Презрительное название армейской пехоты.
  
   Могучий швед решительно отставил рюмку:
  -- А слыхали ль Вы, господа, о капитане Гунниусе?
  -- Что за капитан? Расскажите, Фридрих Густавович, -- пискнул Митенька.
   Рябинин поперхнулся глотком и закашлялся.
  -- История не такая и давняя, рассказчик из меня... Впрочем, молодёжь, вникайте. Я поручиком был, а земляка моего, Карла Гунниуса, откомандировали в Северо-Американские Соединённые Штаты. Наши большие стратеги -- великий князь Николай Николаевич (старший, конечно), с Милютиным решили перевооружить некоторые части американским оружием. Цесаревичу, говорят, это было сильно не по нраву, а так, ну кто его знает. Вернулся Гунниус, чего он там достиг -- не знаю, но, к несчастью, в Петербурге великого князя Николая не было, а за него оставался цесаревич, и разнёс он беднягу капитана в пух и прах, как и нас давеча. Что уж там Карл ему ответил, не знаю, но не смолчал, а цесаревич кулаком по столу и обложил его по... хм. По всей генеалогии.
  -- По какой такой геологии? -- спросил Тевеккелев.
  -- По материнской линии родства. Обругал он его последними словами; отправился Гунниус домой да и послал цесаревичу письмо, требуя извинений -- ежели через 24 часа извинений не последует, вынужден буду застрелиться.
   Джандиери цокнул языком.
  -- Вах, дуэль?
  -- По сути дела -- дуэль, на нервах. В общем, сидел он у Энквиста, водку мы ему наливали, а он всё на часы поглядывал. Ввечеру, не дождавшись извинений, пожал всем нам руки, ушёл домой, где прощальную записку родителям написал, да и пустил пулю в лоб.
  -- Нэ извинился Алэксандр, -- Джандиери вытер лоб платком.
  -- Да-а уж, такие дела, -- вздохнул Рябинин.
  -- Свят-свят-свят, -- перекрестился Митенька.
  -- Дошло до государя, он-то гвардию ценит, и велел он цесаревичу через весь город за гробом пешком идти. Так и отшагал Александр Александрович до самого Волкова поля. Несколько лет с тех пор гордыню смирял, а ныне вот опять прорвало. Да и, я уж говорил, не любит он нашего шефа, чего уж тут таить.
  -- Россия-матушка, -- адъютант вновь махнул водки.
  --Не досмотрел государь с воспитанием наследника. Да и странная история вообще... Я вот слышал, что по закону о престолонаследии великий князь Константин Николаевич должен был быть государем, -- сказал корнет.
   Рябинин вновь едва не подавился.
  -- Митенька, с чего вы это взяли? -- удивлённо воззрился на Савина Шлиппенбах.
  -- Ну как же, государь родился от великого князя Николая Павловича, а Константин Николаевич -- от царствующего императора Николая Первого.
   Краем глаза корнет увидел входящего в кабинет Варпаховского. За ним маячили ещё две рослые фигуры.
  -- Такие разговоры до самого высокого места в Питере доведут, -- усмехнулся могучий ротмистр.
  -- До Адмиралтэйскаво шипиля, щто ли? -- удивился Джандиери.
  -- До Цепного, -- Шлиппенбах указал в окно, -- моста, оттуда и Сибирь видно.
  -- Великий князь Константин и в народе популярен, -- пьяно стоял на своём Митенька, -- его и Европа знает.
  -- Bon appetite, -- перебил его тираду вошедший великий князь, -- что это вдруг вы о политике, других тем нету?
  "Неужто клюнуло", -- подумал взмокший Митенька.
   ---Продолжение следует.---
 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"