На 16 июня не выпало ни памятных дат, ни профессиональных праздников. Обычный серый листок, коих много в календаре. С лицевой стороны шахматная задача, на обороте небольшая заметка из рубрики "Это интересно" о склеивании спутников. Я так часто её читал, что выучил наизусть.
"В настоящее время органическими клеями из смеси различных смол можно соединить многие металлические сплавы. Считают, что в принципе можно склеивать любые металлы, в том числе титан, нержавеющие стали и все без исключения неметаллические материалы. Клеевые соединения применяются в самолётостроении и ракетостроении. На поверхности спутника связи "Курьер-1В" было наклеено 20 000 солнечных элементов. Такая конструкция имеет наименьший вес. Не исключено, что склеивание будет широко применяться и при сборке частей космических орбитальных станций".
Ох, как бы я удивился, если б прочёл такую статью в прошлом своём существовании. Столярный клей дед варил сам, в кастрюле с повреждённой эмалью, канцелярский стоял у меня на столе. Тюбик "БФ-2" я ещё ни разу не видел, с эпоксидной смолой сталкиваться не пришлось. А тут сразу такое!
Заветный листок был согнут посередине. Он выделялся в толще календаря, но сколько бы дней ни прошло, мне всё равно казалось, что до приезда мамки ещё далеко.
За минувшие дни на нашем краю ничего экстраординарного не произошло, за исключением новых соседей. В хату, где когда-то жила бабушка Лушка, откуда-то переехали братья Музыченко с родителями. Новость мне рассказал Валерка Погребняков, когда мы стояли в очереди возле ларька и ждали подвоза хлеба. Конечно, я сразу их вспомнил, но не подал вида. Мишка, Серёга и Лёха - все трое заядлые футболисты, болельщики киевского "Динамо". Через
каждое слово - Бышовец. С лёгкой руки Жоха, их так и прозвали. Старшего Мишку Бышем, а младших погодков - Овцами. Точнее, Овец-1 и Овец-2. Они близнецы, с первого взгляда хрен различишь.
- Телевизор у них есть, - между делом сказал атаман. -
Приглашают завтра к шести кино про войну смотреть. Называется "Два бойца". Зовут всех пацанов. Ты тоже можешь прийти, если отпустят. А насчёт баллона забудь.
Он сквозь зубы цедил слова, но смотрел на меня открыто, без негатива. Насколько я понял, ему край как хочется помириться.
- Так придёшь?
Хотел я Валерке сказать, что завтра в это же время я уже буду смотреть на мамку, что для меня это важней любого кино. Целую жизнь не виделись. А потом подумал, зачем? Да и хлеб привезли. Поэтому буркнул:
- Угу.
***
Обедали во дворе, потому что с утра я красил кисточкой окна. И пол в коридорчике ещё не совсем просох.
- Проветрится ли до завтрева? - тревожился дед.
- Как погода, - откликнулась бабушка, разливая по кружкам "кохвий". - Сегодня исповедник Никифор. Если солнце не сядет в облако, будет вёдро.
Вот те раз! Про цветы-то я и забыл! А вдруг ливанёт?!
- Можно мне велик взять на час-полтора? - спросил я, когда все замолчали.
- Здрасьте! А в лавку за керосином? - напомнила бабушка.
- Нехай берёт, - вступился за меня дед. - Сашка сегодня у нас молодчага. Хорошо окна покрасил. Может же, если захочет! А в лавку я сам схожу вечерком. Заодно и к Петру загляну. Что-то там у него...
Он ещё проговаривал последнее предложение, а я выскочил из-за стола, пока взрослые не заметили моих пылающих щёк.
- Только не допоздна! - догнал меня бабушкин голос. - Ты ж не забыл? Завтра маму едем встречать...
***
Приятно когда тебя хвалят не за какую-то мелочь, а за хорошее дело, к которому голову приложил. Подумаешь, окна! Для моряков это пыль. Я когда-то за сорок минут радиорубку покрасил. От рог до копыт: подволок, палубу, переборки, включая труднодоступные ниши за аппаратурой. Не по работе, не на спор, просто устал ждать, когда у матросов руки дойдут до моего хозяйства. С утра подошёл к боцману:
- Давай кисточку, грунтовку, эмаль...
- Зачем тебе?
- Красить.
- А колер?
- Сам подберу.
Сунул он мне ключи от кандейки:
- Ну, иди, подбирай!
И усмехнулся. Типа не хватит в моей голове извилин, чтобы салатную краску на четверть разбавить белилами. Заходил потом в радиорубку. Любопытствовал, как я "перевожу добро на говно". Хвалить не хвалил, но поинтересовался:
- Быстро ты. Откуда таланты?
- От деда. С детства ещё...
Он и правда, сегодня с утра учил меня этому ремеслу. Открыл банку с масляными белилами и тщательно перемешал содержимое.
- Смотри, Сашка! Краску нужно размазывать, а не лепить. Вот так, сверху вниз, или слева направо. Чтобы не было там густо, а там пусто...
- Да понял я, понял! - Ох, и не терпелось мне самому взяться за дело, показать всю свою прыть.
- Ну, добре!
Дед никогда не стоял над душой. Сказал, показал и ушёл. У него ведь тоже дела. Стены и потолок большой комнаты были уже покрыты известковой побелкой, пол покрашен, остальное за мной. Нужно же когда-то заканчивать с этим ремонтом. Последние двое суток я ночевал в половине Ивана Прокопьевича, а мои старики на топчане, под виноградником. Хорошо хоть дождя не было!
Я докрашивал второе окно, когда появился Петро со смолы. В мою сторону он не смотрел - солнце в глаза. И ладно, буду нужен - найдёт.
Посидели они с дедом на брёвнышке, подымили и разошлись.
Радио не фурычило из-за неполадок на линии. За временем я не следил, но убил на четыре окна более часа. Можно было быстрей, если бы так не старался. Кисточка-самоделка из конского волоса. Пока к ней приноровился, несколько капель на стекло уронил. И "Правда" двухлетней давности, на которой дед размешивал краску,
отвлекла, приковала внимание заголовком на первой странице:
Похороны Уинстона Черчилля
ЛОНДОН. 30 января состоялись похороны выдающегося государственного деятеля Англии Уинстона Черчилля. Более пышных похорон (если не считать похорон коронованных особ) Англия не знала со времен Веллингтона и Нельсона.
В течение трех дней был открыт доступ к гробу с телом Черчилля, установленный в Вестминстер-холле - старейшей части здания английского парламента.
В 9.45 отбил время "Большой Бен" (часы на башне парламента) и замолчал до полуночи. Гроб устанавливается на лафет старинного морского орудия, на котором в свое время лежал гроб королевы Виктории и трех королей. Почетный экскорт из представителей всех родов войск направляется к собору Святого Павла. За гробом следуют лишь родственники Черчилля. С интервалом в одну минуту раздается 90 орудийных залпов (число лет, прожитых покойным)
Служба в соборе проходила в присутствии королевы Елизаветы 11, глав государств и официальных представителей 110 стран, в том числе президента Франции де Голля, западногерманского канцлера Эрхарда.
Советский Союз представляла делегация в составе заместителя Председателя Совета Министров СССР К.Н. Руднева, маршала Советского Союза И.Н. Конева и посла СССР в Великобритании А.А. Солдатова.
Из собора похоронная процессия проследовала через Сити к Тауэру, где гроб с телом Черчилля был перенесен на катер. По Темзе он был доставлен на вокзал Ватерлоо. На этом церемония государственных похорон закончилась.
Черчилль будет похоронен на сельском кладбище в местечке Блейдон, где находятся могилы его предков.
Это сообщение ТАСС я прочитал два раза. С точки зрения профессионала, текст был написан коряво, на скорую руку. Ошибка в слове "эскорт" так и бросалась в глаза. Наверное, корреспондент очень спешил, и было ему не до таких мелочей. А ведь по моим временам, место такой газеты не на заляпанном подоконнике, а в музее.
Короче, дед не рассчитывал, что я так быстро управлюсь:
- Что "всё"?! Берись за второе окно!
- Так покрасил уже. И второе, и третье, и четвёртое.
- Да ну-у-у?
А вот на слово он никогда не верил. Прошёл в комнату, окинул внимательным взглядом плоды моего труда - и к банке с остатками краски: сколько осталось? А там почти две трети.
- Бабка! - кричит.
- Иду-у!
Он бабушку редко так называл. Только когда какая-то радость в доме. Умел человек из любой мелочи сделать праздник...
***
Большую часть пути я пропылил стоя. Разгонюсь изо всех сил, потом - прыг задом в седло, и отдыхаю, пока не угаснет скорость. Поэтому ехал кратчайшим путём, срезал его, где только возможно.
Через старое футбольное поле, совхозный свинарник, узкий застав через Невольку, который пускал её воды в оросительные каналы, насквозь прорезавшие поля огородной бригады. Дальше, облаком пыли, тянулась грунтовка на Армавир. Здесь рукотворная речка делала поворот и шла параллельно дороге до самого города. Земля между ней и посадкой когда-то была последним участком в поле, к которому дед приложил руки.
Он ещё сопротивлялся болезни, но быстро терял силы. Пройдёт четверть рядка и стоит, опершись на тяпку руками и подбородком, смотрит на склон горы, где в россыпях ярких цветов выросли из земли первые четыре креста. Не было ещё ни подсобок, ни ворот, ни ограды. Как, вроде, не кладбище. Да и лет через семь, не сказать, чтобы очень его заселят. Во-первых, народ всеми правдами и неправдами норовил схоронить своих умерших родственников на старом погосте в черте города. Кто ж тогда знал, что там будет автозаправка? А во-вторых, одного-двух в день хоронили, не то, что сейчас...
Тьфу ты, чёрт, совсем берега попутал! Охота тебе была столь замечательный день обряжать в траурные одежды! - Я сплюнул с досады, да так неудачно, что прям на шнуровку кеда. Вот захочешь - не попадёшь! И так это дело почему-то меня рассмешило, что ехать дальше не смог. Упал на траву и хохочу. "Смешно дураку что уши на боку", сказала бы бабушка.
И вдруг, эту поговорку кто-то произнёс вслух. Оглянулся, а это сёстры близняшки, которых мы с Пимовной довозили до мостика через Невольку. Стоят надо мной, солнышко застят. Ну, до чего похожи! Поди, угадай, какая их них когда-то была моей тёщей.
Встал я на ноги, поднял велосипед и попылил по тропинке.
- Ишь ты, какой Федул! Слова ему не скажи...
На язвительный женский голос накладывался другой, более низкий и мягкий.
- Ох, и поганый у тебя, Машка, язык! Ну, лежал себе человек, ну, смеялся. Тебе-то что за печаль? Это ж тот самый хлопчик, что с Катериной Пимовной ехал на бричке...
- А что я такого сказала?!
Дабы доподлинно вычислить тёщу, нужно было всего ничего: обернуться и глянуть на ту, которая сейчас говорит. Имя-то помню.
Никогда б не подумал, что тихая, благообразная Мария Сергеевна в молодости была такой языкатой.
И я обернулся. Не из праздного любопытства. Просто хотел приколоться, убить этих тёток невинным вопросом: "Вы часом, не родом с Бенка?" Представляю, как бы их покорёжило! Мало того что угадал, а ещё и назвал Беноково на тамошнем местном жаргоне. Не иначе такой же ведун, как бабушка Катя.
Оглянулся короче, а они, бедолаги, такие задроченные! В гроб краше кладут. На лицах потёки, платьица со спины хоть отжимай. В речке, наверно, хотели ополоснуться, тут я со своим "ха-ха". В общем, не повернулся язык. Но зато опознал тёщу. У неё через весь лоб грязная полоса.
Тем временем, молодухи взяли меня в работу:
- Ты Лёша? - спросила одна.
- Сын Катерины Пимовны? - уточнила вопрос другая.
Странные существа эти близнецы. Если молчат, то обе, а говорят дуплетом, но вразнобой.
- Меня Сашкой зовут, - пробурчал я не очень приветливо. - А бабушка Катя наша соседка.
Судя по изменившимся лицам, тётки были разочарованы.
- А что за соседи? Ты чей? - спросили из вежливости.
- Деда Дронова внук.
Я специально сказал Дронов, а не Дранёв. Мария Сергеевна когда-то его вспомнила по довоенной фамилии. Но не сейчас.
- Дронов, Дронов... нет, не знаем такого.
На нет и суда нет. Я влез на велосипед и ретировался. Не буду мешать. Пусть тётки спокойно ополоснутся.
Склон первой горы был до трети засеян свеклой. Дорога здесь не настолько крута, как по пути в Ерёминскую. Лет через восемь проляжет по ней асфальтовое шоссе до трассы Ростов - Баку. Его я впервые увижу сквозь автобусное окно, возвращаясь из Питера в последипломный отпуск. Размытый сельский пейзаж. Какие же он обретёт краски, когда по черному полотну протянутся до горизонта контрастные полосы дорожной разметки!
За полевыми цветами можно было не забираться столь далеко. Ведь это сорняк, который растёт везде. Выгляни за калитку, а вдоль
забора белые колокольчики. Возле железного бака запросто можно набрать диких ромашек. У насыпи железной дороги радуют глаз пятна чертополоха. Цветы, листья и стебли у него до того колючие, что голыми руками не взять. Только в брезентовых рукавицах. Но если не полениться, повыдёргивать из соцветия многочисленные шипы, а потом коснуться щеки тёмно-малиновым венчиком, самый толстокожий поймёт, что это и есть нежность. Да что там около дома! Прямо сейчас, сверни на любую обочину. Там на квадратном метре можно букет собрать. Если срывать без разбора: дербенник, сурепку, пижму, куриную слепоту... Что только у нас ни цветёт, что ни радует глаз в середине июня! Воздух гудит от пчёл и шмелей. Но мне нужно ещё дальше, где на выпасах, по склонам второй горы, растёт оранжевый мак.
Отчего меня туда потянуло? Сам не пойму. Мамка ни разу не говорила, что любит именно мак. А так, место для меня знаковое. Здесь я впервые ощутил боль невосполнимой потери, сравнимую по своей тяжести, со смертью близкого человека.
Было это во время весенних каникул, на будущий год. Мамка со своим классом ехала на экскурсию в Краснодар и в приказном порядке прихватила с собой меня. Я сидел на отдельном кресле справа от передней двери, рядом с горячим двигателем, смотрел в лобовое стекло и жутко стеснялся. За спиной шелестели конфетные фантики. Смех, диалоги и монологи сливались в густой фоновый шум. Чужая школа, чужой праздник, отвергающий меня коллектив, где нет ни одной мало-мальски знакомой рожи. Мамка тоже спецом делала вид, что я не её сын и называла при всех по фамилии. Один только шофёр был со мной по-отечески добр. Заметив и оценив мой маленький рост, он дал мне запасную седушку, чтобы я не вытягивал шею и мог без проблем мог смотреть на дорогу. А ещё разрешил, когда захочу, пересаживаться на капот.
В этом месте был запланирован короткий привал. Двигатель чихнул, замолчал. Долгим выдохом открылась передняя дверь. Водитель включил радиоприёмник. Сквозь треск и помехи в тесный уют салона ворвалась тревожная музыка.
Вместе со всеми я вышел из автобуса на дорогу. Обособился в стороне. Одноклассники разбились на группы. Прыгали, смеялись, дурачились. И тут прозвучал хриплый мальчишеский голос:
- Харэ пацаны! Там... Гагарин погиб...
28 марта 1968 года, четверг. Мне кажется, каждый из тех, кто стоял рядом со мной на дороге тем ветреным утром, стал частицей единой душевной боли по нашей общей потере. И верь после этого, что пацаны не плачут...
Вблизи ступенчатый склон уже не казался сплошным маковым полем. Я прислонил дедов велосипед к дорожному знаку, отошёл немного назад. Здесь, или не здесь? Смена времён года настолько преображает один и тот же пейзаж, что делает его неузнаваемым.
В пыли у кювета полыхнул и погас мимолетный солнечный блик. Нагнувшись, я зачерпнул вместе с пылью железный кругляш, сжал в кулаке. Прохладная масса брызнула из-под пальцев тонкими ручейками. Заструилась к земле.
Что я помню о той экскурсии? Где-то были, на что-то смотрели, кого-то вежливо слушали. Время как мельница. Всё, что не спрячет в себе человеческая душа, оно постепенно отсортирует по степени важности, чтобы с годами перетереть в серую однообразную массу.
Кругляш оказался юбилейным рублём. Он лёг на ладонь кверху гербом, разбившим на СС и СР имя моей страны. Ниже буквенный номинал, а на обороте рельефное изображение памятника солдату-освободителю из берлинского Трептов - парка.
Я спрятал монету в карман и шагнул с придорожной насыпи на разноцветный луг. Нашёл, а как будто бы потерял. В душе вместо радости застарелая фантомная боль. Рву я, короче, цветы, а она, эта боль, с каждой минутой сильней. Такого обнаженного чувства я не испытывал даже у кремлевской стены, в месте, где захоронена урна с прахом Гагарина. Если так дальше пойдёт, скоро опять стану максималистом.
Стоять, - себе думаю. - Человек ещё жив и здоров. По-моему рановато ты начал его отпевать! Если всё в этом мире немножко не так, может быть, и в его судьбе уже начались или начнутся какие-то изменения? Будет, к примеру, играть в хоккей, травму получит, от полётов освободят. История - хрупкая штука. Как писал Самуил Яковлевич Маршак, "враг вступает в город, пленных не щадя, оттого, что в кузнице не было гвоздя". Вот бы мне посчастливилось найти этот гвоздь! Было бы...
Что? - осадил я себя. - Что "было бы", старый дурак?! Кто в трезвом уме отпустит тебя одного дальше Натырбова? Письмо написать, "на Москву Гагарину"? Типа того что я, засланец из будущего, вангую вашу судьбу? Так ему эти письма от нормальных и ненормальных людей приносят мешками. Жизни не хватит, чтобы все прочитать.
Материл я себя, короче, пока не набрал полную жменю маков.
Надо ехать домой, а как? У нас любая дорога той же дороге рознь. "Туда" это значит, стоять на педалях, а передвигаться со скоростью пешехода. "Обратно" - катиться под горку с таким ураганом в ушах, что от букета только метёлка останется. Нет, зря я из дома ни мешка, ни сумки не прихватил. Пошарил у края посадки, ничего путного не нашёл. Хоть бы дерюга какая-нибудь завалялась! Снял я тогда штаны и рубашку, завернул в них своё сокровище, закрепил на багажнике - и айда! Только успевай подтормаживать!
Не успел оглянуться, махом домчался до поворота в аэропорт. Давно я здесь не был, совсем позабыл, что он в этом времени такой же, как был. С рестораном, буфетом, билетными кассами и двумя ежедневными рейсами на Краснодар. Стал вспоминать, сколько стоит билет на кукурузник и споткнулся на слове "рубль". Чуть с велика не навернулся: я ж его, блин, оставил в кармане! Купил конверт, называется.
Вот откуда в моей голове взялась эта левая мысль? Из какой извилины вылезла?! Думал-то не о том!
Пока притормаживал, она, эта мысль такое за собой потянула, что куда там тому Эйнштейну! Во голова! Ну, как не благодарить свой немощный старческий разум? Это ж пока я ползал по склону и обливался слезами, он холодно, без эмоций, просчитывал варианты и отыскал-таки самый простой и надёжный. Это письмо. Только нужно его отсылать не в Москву, а по адресу: Гжатск, городская больница, старшей медицинской сестре Гагариной... Блин, а имя-то я забыл! Столько лет не заглядывал в свою настольную книгу! По-моему, Зинаида. Ладно, не суть важно, вернусь домой, уточню. Старшая она медсестра или ещё нет, это мне не известно. Но лучше добавить лишнее слово. Если фамилию отодвинуть как можно дальше, тогда стопудово дойдёт. Почерк-то у меня взрослый, будут искать, хрен докопаются. Главное, не оставлять отпечатков пальцев и чтобы никто из родных об этом письме не узнал. Мало ли что? Слишком много вопросов оставила после себя смерть первого космонавта.
Рубль лежал на моих трикотажных штанах под букетом цветов. Настроение поднялось на порядок, но опять рухнуло вниз. Я нашёл в своём плане досадную неувязку. Если Гагарин к этому времени успел настрогать двух дочерей, его старшей сестре сейчас около сорока. Она давно уже замужем, носит другую фамилию. Впрочем,
Гжатск - городишко меньше чем наш. Гагрины на виду, и о них
знают всё.
Почему я был твёрдо уверен, что послание найдёт адресата? В традиции было тогда написание благодарственных писем накануне знаменательных дат. Они не терялись. Человеческое спасибо всегда попадало на страницы газет. Кстати, вчера в нашей "брехаловке"...
- Стоять! - осадил я себя. - Брехаловкой она станет после того, как ты начнёшь в ней работать. А сейчас это газета, которую редактирует тот самый Иван Кириллович, что будет учить тебя дурака, писать репортажи.
От аэропорта до дома рукой подать. Я нажимал на педали, где можно срезал углы и всё пытался предугадать, что сделает Зинаида Гагарина, прочтя мою анонимку. Скорее всего, не выбросит, не порвёт и обязательно выпишет для себя основные тэги: 27 марта, учебно-тренировочный МИГ-15, инструктор Серёгин. Выпишет, и вместе с письмом побежит к матери за советом. Анна Тимофеевна чуть старше моей бабушки. А у людей этого поколения и сердце вещун, и мудрости на троих. Не мне их учить, какие слова можно доверять телефону, а какие донести лично.
***
Ещё не доехав до островка, я издали углядел бабушкин белый платок и красную велосипедную раму. Ловко у неё получается. А вот на огороде с велоблоком не развернуться. Там слишком узкие грядки, а между ними, во всю длину, ряды культурного винограда:
"рислинг", "воловье око", "дамские пальчики"... Столько сортов, что все не запомнишь. В моей голове они различались величиной ягод и степенью созревания.
Два самых ранних куста росли на углу у межи. Мимо них я бегал к колодцу, не забывая щипнуть и проверить на вкус самую крупную "бубочку". Одному из них будет суждено пережить меня. Уцелеть, когда мамка под корень вырубит весь виноград. Он будет упрямо тянуться к солнцу, лезть под лопату, пока я не плюну в сердцах и не скажу: "Да хрен с ним! Если так хочет - пускай живёт!" Взглянув на него, я часто потом вспоминал свою любимую фотографию. Там дед в серой рубашке и неизменной соломенной шляпе взвешивает в ладони огромную кисть. А рядышком бабушка в цветастом переднике. Стоит, теребит косу, застенчиво улыбается.
Ещё молодые, красивые. И ей, и ему полста пять. Живая картинка. Жалко, что мамка сожгла.
- Иди! - окликает меня Елена Акимовна. - Там уже дед все глаза проглядел: "Где мой велосипед?"
Думал, скажет она про маки, что "дурак красному рад". Нет, промолчала.
Не успел поставить букет в банку со сколотым горлышком и налить свежей воды, Степан Александрович тут как тут:
- Поехали, Сашка, вдвоём. Глядишь, что-то подскажешь.
Вывел он велосипед за калитку, а тут я его и спрашиваю:
- Ты ж не забыл бидончик для керосина?
- Ох, чёрт его зна-ает...
***
Петро жил в турлучной хате, оббитой рельефной алебастровой плиткой, имитирующей кирпичную кладку. Во дворе ни единой травинки. Всё подбирала стайка прожорливых уток. От калитки до хозпостроек тянулась по-над землёй проволока-катанка. К ней за кольцо крепилась дебёлая цепь калибром на волкодава. Таскал её взад-вперёд тот самый приблудный щенок, что ещё на прошлой неделе охранял на смоле сторожку.
- Проходьте сюда! - крикнул хозяин из глубины двора. - Не бойтесь, собачка не тронет!
"Сарайчик" был по размеру сопоставим с хатой. Только чуть выше. Мощные стены выложены внахлёст железнодорожными шпалами и оббиты внутри листами фанеры. Венчала конструкцию железная крыша от списанного железнодорожного крана. Ну, "где работаем - то и имеем".
На фоне некрашеных стен, вибростол смотрелся игрушкой. Ростом чуть выше меня и рабочей площадкой меньше чем метр на два. Судя по швам, "лепил" его легендарный Сидорович, тот самый элеваторский сварщик, что "и по пьяному делу нигде не насрёт". А красил наверно Петро. Вызывающе яркой киноварью, кисточкой, от руки.
- Ножки бы надо зацементить, - справедливо заметил дед. - Как начнёт чертовать эта... эта... - не найдя подходящего слова, он скомкал конец предложения, - и уйдёт у тебя уровень.
- Та! - Петр Васильевич с ожесточением плюнул и принялся ополаскивать руки в бочке с водой, - Как все одно чувствовал! Ну, не лежала душа заниматься сегодня формовкой. И попалась мне на глаза эта резина! Только раствор загубил... ой, ё-ё-ё...
Я в это время осматривал конструкцию агрегата, поэтому и не понял, что там произошло. Когда обернулся, дядька Петро прыгал на левой ноге. Пнул, наверно, в сердцах, какой-нибудь камень, да не рассчитал силу удара. Как говорит бабушка, "и смех, и грех".
Когда его взгляд снова обрёл способность видеть и понимать, он несколько раз замысловато выругался и сдавленно произнёс, обращаясь конкретно ко мне:
- Слышь, Кулибин, шёл бы ты... в огород, клубнику щипать!
И как догадался, что я чуть не заржал?
Дед тоже покачал головой и взглянул на меня с осуждением.
Из монолога Петра Васильевича я не пропустил только начало. За тыльной стеной сарая всё хорошо слышно, а клубничная грядка была у него именно там. Пока я её искал, хозяин двора успокоился и стал говорить более связно, без матюков.
Как я понял, первая партия получилась у него на ура. "Две штуки всего-то забраковал". И то потому, что "не стал дожидаться, когда тротуарная плитка окончательно высохнет и разобрал опалубку".
- Глянул я на неё, Степан Александрович, нет праздника на душе. Такое оно серое и невзрачное! Какой идиот будет тебе за укладку платить, если дешевле забетонировать двор? Рисунок какой пустить по лицевой стороне? Тут-то мне на глаза и попался диэлектрический коврик. А что если, думаю, положить на него поддон? Как будет смотреться плитка с полосками поперёк?
Дед что-то спросил. Так тихо, что я не расслышал.
- Нет, - перебил Петро, - почему зря? Это дело хорошее, перспективное. Только день сегодня не мой. Включил агрегат, глядь, опалубку из раствора стало выдавливать! Надо, думаю, взять что-нибудь большое, тяжёлое да сверху её придавить. Вышел во двор - участковый в калитку стучит. "Подворный обход, тащи домовую книгу". А у меня этим делом дочка всегда заведовала. В общем, от сих до сих, сорок минут прошло. Так замотался, что плитка из памяти вон. Кинулся - опалубка на полу, раствор уже наполовину схватился. Куда его? В тачку, да на дорогу...
- Ну как там студентка твоя?
- Младшая-то? - Голос Петра Васильевича размяк, потеплел. - В стройотряде сейчас. Пишет что трудно. Это ей-то, Степан Александрович, трудно, а городским?
- Научат, коль есть в кого. А я завтра свою еду встречать.
- Радость в доме.
Мужики загремели спичками, сосчитали тучки на небе, перешли к прогнозу погоды. Самое время выходить на свободу. Торчать в огороде мне, честное слово, поднадоело. Клубника уже начала отходить. Перелопатил всю грядку, а ни одной крупной ягоды не нашёл.
- Вот и Кулибин! - обрадовался Петро так искренне, что я даже малость смутился. - Ты, Сашка, зла на меня не держи. Ну, наорал. Привыкай, дело житейское. Без крепкого слова и работа не спорится.
Я запрокинул голову и посмотрел ему прямо в глаза.
- Вы тоже меня простите за то, что хотел засмеяться...
Дед одобрительно крякнул:
- Вот это по-нашему!
- К столу не зову, не до меня вам, - замысловато попрощался хозяин. - Вопросы есть? Вопросов нет. Извиняйте, что не вовремя пригласил.
- И пра. В лавку за керосином надо успеть. И у тебя дела...
- Как сажа бела, - засмеялся Петро.
Твою же дивизию! - чуть не подпрыгнул я, и выпалил скороговоркой:
- Нужно печную сажу в раствор добавлять!
Ладони, сцепившиеся в рукопожатии, дрогнули и распались. Изумлённые мужики дружно расселись по своим чурбачкам.
- А я тебе что говорил? - наконец, разродился Петро, - молодые мозги, оборотистые...
***
После ужина бабушка достала из-под перины свой кошелёк, вытряхнула наличность на стол. Дед тоже наведался в карман пиджака, внёс свою лепту. Финансовая мобилизация случалась в семье считанные разы, ввиду непредвиденных обстоятельств. То, что мать привезёт какие-то деньги, в расчёт не бралось. Старики привыкли рассчитывать на себя. И надо было быть последним жлобом, чтобы заначить найденный на дороге рубль.
Мучимый угрызениями совести, я прошёл в свою комнату. Там ещё пахло свежей покраской. Капелька на стекле хоть и покрылась морщинистой пленкой, но конкретно испачкала палец.
- Огурчики надо купить. Надя их очень любит, - доносилось из кухни.
Я скривился, как от зубной боли. Злополучный рубль прожигал карман. Взвесив его в ладони, я задал себе конкретный вопрос: что сейчас более важно, мамка или Гагарин? По всему выходило, что мамка.
Эх, время, время! Не лечит оно, не обезболивает, а прячет горечь утрат под чёрствую корку забвения. Теперь и не угрызёшь. А когда-то... нет, кумиром он был для всех пацанов, но для меня чуточку больше. Мы ведь, с Юрием Алексеевичем в один день родились, девятого марта. Он был летуном, и на фотографиях в форме был чем-то неуловимым похож на отца. Нет, эти деньги для него сегодня важней.
Внутренне протестуя, я сунул рубль на дно своего ящика, под учебники и тетради. Там же увидел книгу "Дорога в космос", которую до этого обыскался на полке. Когда я её последний раз открывал? В шестом или седьмом классе? А ту фотографию помню. Гагарин в комбинезоне стоит на крыле учебного Як-18, вскинув правую руку в пионерском приветствии. Ну, здравствуй!
Я пробежал глазами первые четыре главы. Больше не дали.
- Фу-у-у, - закрутила носом Елена Акимовна, - аж глаза выедает! Хоть бы открыл форточку. И как ты тут, бедный, сидишь? Мыться иди! Чай у людей ночевать будешь. Щас я тебе полотенец достану...
В душе пахнет хозяйственным мылом. Наконечник садовой лейки, резиновый шланг, бронзовый промышленный кран, который нужно долго крутить прежде чем польётся вода. Она будет очень горячей, пока не иссякнет слой, который граничит с железом бочки. Зато я сегодня первый. Бабушки с дедушками сидят на скамеечках около летней печки. Там в самом разгаре расширенный семейный совет.
О старшей сестре Гагарин упомянул на первой странице. Ошиблась моя память. Звали её не Зина, а Зоя. О том, что она всю жизнь проработала медсестрой в местной больнице и никуда из Гжатска не уезжала, я вычитал в книге "Слово о сыне". Это мне почему-то запомнилось, а вот, фамилия мужа нет. Кто ж его знал, что когда-нибудь пригодится? А как было бы кстати!
Впрочем, есть ещё мизерный шанс. Вот встречу мамку, а как насмотрюсь на неё, схожу в городскую библиотеку. Возьму там подшивки газет за 1961 год. После сообщения ТАСС об очередном пилотируемом полете, обычно печатались биографии космонавтов. Вдруг да упомянут?
А на обратном пути можно к Ивану Кирилловичу заглянуть. Спасибо сказать за будущую науку. Кабинет-то помню. Вот железный был человек! В восемьдесят четыре статьи без очков правил. Водку потреблял только влёт и ни в одном глазу. Думал, сносу ему не будет, никакая хвороба не сковырнёт. Только глянул господь, и ударил судьбой наотмашь. Сначала жена умерла. Потом, по пути в Краснодар погибли в аварии оба его сына. Они и машина в лепёшку. А зачем тогда жить? И смело моего редактора как осенний листок, освободилось кресло...
После душа с головой окунаюсь в свежесть вечерней прохлады. Капля воды, стекая по позвоночнику, вгоняет всё тело в лёгкую дрожь, и оно покрывается знобкой гусиной кожей. Расправив на плечах влажное полотенце, сажусь ближе к печке на корточки. Жар опекает щёки.
- Завтра ж суббота? Лыску можете взять, а бричку у Николая позычить. Ободья у нас железные...
- Она же учительница!
- Было б предложено, - бабушка Паша встаёт со скамеечки, идёт в свою половину, на ходу распуская пряди короткой косы.
- И мои трусы захвати! - командует дед Иван, орудуя деревянной мешалкой над закопченным ведром.
Он всегда говорит только по существу.
Раскалённый чугун играет багрянцем и каплями влаги. Стекая с эмалированной крышки, они резко подпрыгивают и превращаются в пар, даже не успевая, как следует, зашипеть.
Нет, это было бы здорово не трястись в раскалённом автобусе, сунув нос в чью-то потную спину, а встретить мамку на гужевом транспорте. Пусть и она вспомнит своё детство. Впрочем, если дело в рубле...
- Возьмите Лыску, - советует дед Иван, - ктОзна, сколько там багажа? (А вот об этом никто кроме него не подумал.) Если нужны деньги, я дам.
- До пенсии хватит, - отнекивается бабушка...
Газету с письмом, которое я планировал принять в качестве образца, нашлась в сарае на полке. В неё была завёрнута кисточка.
Нужная страница местами испачкана, но текст читался вполне.
"Дорогая редакция!
Пишет Вам письмо Пугачёва Валентина Васильевна. Я сейчас нахожусь в г. Махачкале, а раньше жила в станице Ярославской. Мне хотелось бы написать хорошее о хирургах Мамиеве Борисе Константиновиче и Хасане Гавриловиче (фамилию не помню).
Я лежала в хирургическом отделении Ярославской больницы. Меня удивила забота, внимание, чуткость хирургов к нам, лежащим в их отделении. Я видела, как они трудятся. Как знания, время своё отдают больным, чтобы мы быстрей выздоравливали. У них нет определённых часов работы, нет выходных дней. Их можно видеть в палате рано утром и поздним вечером. Если есть тяжело больные, они остаются в ночь.
Бывало, мы ещё спим, а Борис Константинович тихо войдёт в палату, поглядит на своих больных, все ли чувствуют себя хорошо, и только тогда проходит в свой кабинет.
Сейчас вся наша страна готовится к празднованию 50-летия Великого Октября. В этот день чествуют лучших людей. И мне очень хочется, чтобы в числе многих, были упомянуты имена скромных тружеников хирургии Ярославской больницы.
Борис Константинович и Хасан Гаврилович делают великое дело. Они возвращают здоровье людям.
С уважением к Вам, Пугачёва В.В. г. Махачкала, ул. Гагарина 106, кв. 38".
Нет, в качестве образца это письмо не годилось. Только я ни капельки не жалел, что нашёл его, а тем более, прочитал. Если вдуматься, что за причина подвигла обычную тётку на выступление
в прессе, причем, в другом регионе? Личная выгода, самопиар? А может быть, в правду лечили так, что хотелось сказать спасибо?
Это ж убиться веником! В сраной станичной больнице работали два хирурга!
***
В этот день меня слишком рано отправили спать. В другой половине нашего дома не принято по ночам жечь электричество. Ложатся и встают вместе с солнцем. Не сказал бы, что дедушка Ваня такой уж кугут. Просто лошадь в хозяйстве. Она задаёт иной распорядок дня. Вроде всё как у нас, только в зеркальной проекции. Конфигурация комнат, метраж - до сантиметра. И мебель один к одному, и расстановка. А вот, запах другой, фотографии на стене другие. Нет у нас и часов "кукушка".
Я долго ворочался. Сначала обдумывал текст письма, которое напишу сестре первого космонавта. Потом вспоминал поезд "Адлер - Владивосток", на котором ехали мы втроём: мамка, Серёга и я. Бесчисленные тоннели, долгий берег Байкала, мост через речку Амур, сахар из синих пакетиков, который, как ни размешивай, не хотел растворяться в горячем чае. Ещё - глухонемую девчонку, настолько красивую, что таких не бывает. На остановке в Чите, её отец ходил по вагонам и продавал самодельные поздравительные открытки с портретами дочери. Цветных фотографий делать ещё не умели. А вот, глухонемые уже тогда владели каким-то секретом. Цветы на пышной виньетке, губы девчонки и маленькое сердечко в её руках, были окрашены в розовый цвет. Я попросил мамку купить такую открытку. Думал, что сказочная принцесса хоть взглядом меня одарит. Только куда там! Даже не посмотрела, ушла вслед за отцом в другое купе.
Кукушка давно спала. Маятник на часах отбивал секунды. Ночь впереди, да ещё полдня, не считая прожитой жизни. Как долго тебя ждать, поезд с востока!