| |
Славная жизнь
Так случилось, что контора, в которой я работал, распалась. Но хорошие отношения - это хорошие отношения и один из бывших директоров, уходя, позвал меня за собой. Он снял офис в старом особняке с выщербленными кирпичными стенами. Высокие потолки, вычурные ржавые решетки, и замысловатое расположение помещений выдавали здание, построенное еще при царе. Об этом же говорило и число "1842", выложенное светлым кирпичом на стене.
- Нравится? - спросил меня бывший директор, а ныне просто приятель. - Я называю это купеческой готикой.
- Тоскливо, - сказал я. - Но внушает.
- Этот дом принадлежал раньше купцу Макушину. Весь, представляешь? Вымети отсюда все эти офисы, снеси перегородки, вкрути люстры в тысячу свечей - и все это было его! Вот это хоромы.
- Мм, может, включим компьютер? - спросил я.
- Извини, не могу, - он махнул рукой. - Оказывается, тут ни одна розетка не работает. Я вызвал электриков, но они что-то задерживаются.
На этом закончилась наша работа в первый день. А точнее, в первый вечер. Я вышел на крыльцо во внутреннем дворике и остановился, чтобы осмотреться. Кирпичные стены сдавливали пространство вокруг, а над всем домом, в завершение картины, тяжело навис холм. Так что я почувствовал себя, как в настоящем средневековом замке. Только у нас, в Сибири не строили замки.
Хлопнула дверь, из боковой пристройки во внутренний дворик вышел старик. Он сел на скамейку и посмотрел на меня.
- Здравствуйте, - сказал я. - Я теперь тут буду работать.
- Здравствуй, - ответил он. - Ты электрик?
- Нет, дизайнер.
- Хорошо, - сказал он, и мы помолчали немного. Тянуло сыростью, то ли из подвалов, то ли из реки, протекавшей с другой стороны дома. Я уже вынес свое суждение об этом месте. Это было настоящее болото. К счастью, я не собирался работать здесь долго. С тех пор, как я устроился фрилансером, я нигде не работаю долго. Пора было идти домой.
- Ты знаешь, кто построил этот дом? - спросил старик.
- Знаю, купец Макушин, - кивнул я. - Мне уже сказали.
- Не Макушин, - засмеялся-закашлял старик. - Его все путают с Макушиным. Но на самом деле его фамилия была Манушин. Эн вместо ка.
- Это в корне меняет все дело, - заметил я и тоже кашлянул.
Еремей Манушин был обыкновенным голодранцем, подавшимся в Сибирь на поиски лучшей доли. Вместе со старателями он ходил по таежным речкам от Урала до Красноярска. В одно лето артель, с которой он ушел, пропала без вести. Но сам Еремей, оборванный и грязный, через несколько лет появился в нашем городе. Остановив проезжающую по улице коляску, он одним ударом вышиб из нее пассажира и приказал извозчику гнать на кладбище, как будто за ним черти гонятся. Извозчик не смел ослушаться и гнал до самых ворот, что есть сил.
Что делал Еремей на кладбище, никому не было известно, но с него он вышел уже спокойным. Зажил богато, купил лавку и занялся торговлей. Откуда у него были деньги - никто не знал. Говорили, что он присвоил себе золото и многое другое. Но это все были выдумки, ибо сам Еремей молчал, а кроме него никто из той артели не вернулся. Через некоторое время он построил себе дом под горой на берегу речки.
- Это все? - спросил я после некоторой паузы.
- Да, - кивнул старик. - И это была славная жизнь.
На этом мы попрощались, и я пошел на остановку. Переходя через трамвайные рельсы, я заметил, что они трясутся, и приложил руку. Холодные рельсы вибрировали мелкой дрожью, а от камней мостовой веяло теплом. Между двумя булыжниками я увидел позеленевшую монету и схватил ее, ожидая увидеть какую-нибудь старинную редкость. Но это были обычный двухрублевик, просто сильно покрытый плесенью и грязью. Брезгливо отшвырнув монетку, я вытер пальцы о край брюк и был оглушен яростным звонком трамвая. Этот древний транспорт сумел подкрасться к остановке почти незаметно.
В полупустом вагоне ко мне почти сразу подсел мужчина интеллигентного вида.
- Простите, - сказал он. - Когда мы подъезжали, я видел, что вы шли от старого дома под горой. Вы знаете, что это за дом?
- Знаю, - ответил я. - Дом купца Манушина. Эн вместо ка. Эта деталь очень важна.
- Да! - с жаром воскликнул мужчина. - Это поразительно, что вы так образованы. В наши дни так редко можно встретить человека, знающего историю своего родного города. Вы в курсе истории дома?
- Увы, кроме того, что его построил Манушин - ничего.
- Тогда я расскажу! - воскликнул интеллигентный мужчина, и я не смел сопротивляться.
Купец Еремей Манушин был человеком редкой души. В молодости он хотел принять постриг в Соловецкий монастырь, но родной дядя Елизар связал его по рукам и ногам, и увез в Сибирь. Чтобы дать понюхать настоящей жизни, как он говорил. Кочуя по разным сибирским городам, Елизар с племянником Еремеем нигде не останавливались надолго. Наконец, они появились в нашем городе. Пьяный Елизар остановил повозку, проезжавшую по улице, и одним рывком выкинул из нее какого-то господина. Затем он посадил племянника на заднее сиденье, сам столкнул извозчика и погнал по улицам города, горланя веселые песни. При переезде через мост над речкой, повозка перевернулась, и придавила Елизара.
- Вот прямо через этот мост, - сказал мужчина.
Все в вагоне, казалось, замерли, прислушиваясь к стучащим под нами рельсам. Когда трамвай преодолел мост, пассажиры заметно оживились. Бабушка, сидевшая у входа, развернула бумажный пакет и дала своему внуку большой крендель, обсыпанный мукой. Малыш сразу схватился за угощение, не спуская глаз с моего собеседника. Он тем временем продолжил рассказ.
Так Еремей Манушин получил наследство своего дяди. Он не пожелал возвращаться в более цивилизованные края и осел в нашем городе. Открыл лавку, занялся торговлей и быстро прославился как честный купец, не обижающий ни партнеров, ни обычных покупателей. Недалеко от моста, где погиб дядя, он поставил дом, где принимал всех странников и богомольцев. А по воскресеньям Еремей перегораживал улицу у дома столами и потчевал всех приходящих и проходящих. Во внутреннем дворике он поставил часовню, где служил приглашенный из Соловецкого монастыря священник.
- Я не видел часовню во внутреннем дворике, - честно сказал я. - По правде сказать, там так тесно, что даже машинам негде развернуться.
- А вы видели большую кирпичную стену справа от ворот?
- Да, неужели это она?
- Нет, это конюшня. Когда пришли большевики, они разрушили часовню и поставили там конюшню.
- Да, с них может статься! - согласился я.
- Еремей Манушин прожил долгую жизнь. Он прославился своей благотворительностью и добрыми делами. Ворота его дома, как и ворота его сердца, никогда не закрывались и были открыты для всех страждущих, - произнес мужчина. - И это была славная жизнь!
Я подумал, что эта версия мне нравится больше. Между тем мужчина вытащил из сумки толстую книгу и протянул ее мне. Когда я взял ее в руки и прочитал название, то многое стало ясно.
- В память об этом хорошем человеке я хотел бы подарить вам Библию! - торжественно произнес мужчина. - Будьте такими же, как купец Манушин, человеком редкой души и сердца.
После такого я просто не мог оставить его с пустыми руками. Я пожертвовал ему сорок восемь рублей на строительство храма. Просто именно такая сумма мелочи и бумажек оказалась в кармане, куда я сунул руку. Мне показалось стыдным перебирать их у него на глазах, и отдал все. Только подумал, что зря выбросил те два ржавых рубля, что нашел на старой мостовой. С ними получилось бы ровно пятьдесят.
Выходя из трамвая, я споткнулся об человека, наклонившегося завязать шнурки. Это оказался знакомый букинист, только что закрывший магазин и шедший домой с новыми книгами. Я извинился и помог ему собрать упавшие томики. Заодно спросил:
- Тебе Библия не нужна? Я бесплатно отдам.
- Мне? Зачем? - удивился он. - Ну, вообще-то давай, пристрою. А ты откуда идешь в такой поздний час?
- С работы. Сняли офис в доме купца Манушина. Знаешь такого?
- Конечно, знаю, - расцвел он. - Как же не знать, если я сам работаю в доме, который построил Макушин. Их вечно путали. Манушин и Макушин, на слух почти одно и то же, не правда ли? Но это были совершенно разные люди. Знаешь ли, что случилось с твоим Манушиным?
Еремей Манушин был крестьянский сын - косая сажень в плечах. На одну ладонь мог человека посадить, а другой прихлопнуть. Но его богатырская сила и красота стала причиной беды. Не удержав одну барышню на руке, он ее уронил, а господина, пытавшего его образумить, нечаянно прихлопнул. По совокупности причин ему пришлось бежать в Сибирь, подальше от закона. Пешком пройдя полтайги от Зауралья, он вышел на привокзальную улицу нашего города в разорванном медвежьем полушубке загадочного происхождения. Увидел, как пьяный купец лезет в повозку к кричащей барышне, не выдержал, вступился. Выдернул нахала и перебросил через забор в сугробы. Восхищенная барышня осыпала его благодарностями, и способствовала его скорейшему устройству в городе. Вскоре Еремей устроился рабочим на кирпичный завод, где благодаря своей невероятной силе смог быстро дорасти до мастера, сколотить свою артель и самому заняться производством кирпича.
- Стоп! Стоп! - со смехом сказал я. - А как же золото, а как же торговые лавки, которыми прославился Еремей?
- Да не было никакого золота, в том то и дело! - воскликнул букинист. - И лавок тоже не было. Еремей прославился своим кирпичом. Может быть потому, что его изделия и шли нарасхват, пошли слухи о золоте и нечистой силе?
- Нечистой силе? - переспросил я.
- Да, о ней. Только давай сначала дойдем до дома, поставим чай, откроем наливку и тогда продолжим. А то уже темнеет, - сказал букинист и оглянулся. Я тоже посмотрел по сторонам. Было уже темно. Где-то шумели машины, веяло сыростью. Под ногами что-то звякало, то ли монетки, то ли пивные пробки.
У себя дома, раскрасневшись от чая и настойки, букинист продолжил рассказ. По его словам выходило, что с Еремеем не все было ладно.
Скитаясь по чужим холодным краям, Еремей долго мыкался по чужим углам. Видимо это породило в нем сильную тягу к собственному дому. В конце концов, он построил особняк из собственного кирпича на берегу речки под горой. Дом был очень большим и Еремею, похоже, это особенно нравилось. Многие рассказывали, что он жил то в одной комнате, то в другой. Он как будто наслаждался домом и смаковал его, пробуя по неделе ночевать то в одном крыле, то в другом. Бродяга, так долго тосковавший по собственному дому, он, наконец, получил его и никак не мог насытиться. Еремей целыми днями не покидал свой особняк, а под конец жизни так и вовсе перестал из него выходить. Злые языки судачили о том, что Еремей свел близкое знакомство с нечистой силой. Мол, подняться от простого рабочего до владельца кирпичного завода без этого ну просто никак невозможно.
- В общем-то, взлет действительно необычный! - признал я.
- Думаю, Еремею просто очень повезло с природой, - букинист подмигнул. - Посуди сам, красавец, доброй души и необычной силы. Тут не обошлось без женщин, говорю.
Я согласился с тем, что без женщин у Еремея ну никак не могло обойтись. Букинист подлил настойки и, подняв тонкостенные бокальчики, купленные в антикварном отделе, провозгласил:
- Ну, за такую же славную жизнь, как у Еремея Манушина.
Чувствуя приятную легкость в голове, я опустил стеклянное изделие на стол и заметил цифры, просвечивающие сквозь стенки. Повернув бокальчик нужной стороной, я прочел год "1905" и вспомнил цифры на доме.
- Так когда же умер наш герой? - спросил я захмелевшего букиниста, листающего подаренную ему Библию.
- То покрывали его одеждами, но не мог он согреться... - пробормотал он. - Еремей? В 1841 году.
Он потряс книгой, будто желая оттуда что-то вытряхнуть. Из книги ничего не упало. Я поймал его взгляд, и он хитро улыбнулся:
- В чужих книгах чего только не бывает!
- Гм, да... Но постой, как же он мог умереть в сорок первом, если дом был построен на год позже?
- Быть этого не может!
- Я своими глазами сегодня видел, - уперся я. - Закрою глаза, как живая, надпись всплывает - тысяча восемьсот сорок второй. Выложена кирпичом. То есть, светлый кирпич прямо положен вперемешку с красным, чтобы образовать надпись.
- Да ты ошибся... Я - никогда не ошибаюсь! - и он погрозил мне пальцем и уронил книжку.
Я понял, что внятного диалога уже не получится. Мы договорились встретиться завтра по этому поводу и попрощались. На улице уже светало, но я не особо переживал по этому поводу. Потому что мы, фрилансеры, можем ложиться и вставать, когда вздумается.
Мое утро началось в четыре часа дня. Директор был уже в офисе и свет починили, так что я не нашел причины не появиться там.
- Познакомься с нашим гостем из Москвы, Евгением! - сказал он мне. Евгений улыбнулся и протянул ладонь для рукопожатия.
- У вас красивая архитектура, - сказал он. - Чем-то напоминает Питер, с поправкой на сибирские реалии.
- Ну, вы, конечно, уже слышали про владельца этого дома? - сказал я и внутренне усмехнулся. Как оказалось, зря.
- Про Еремея Манушина? Конечно! - воскликнул Евгений. - Правда, это скорее легенда, чем история. В учебниках такого не пишут.
Еремей Манушин был сыном Елизара Манушина, известного московского купца, который поставлял продукты для самого Кремля. У этого Елизара тоже была своя история. Якобы однажды зимой его охватила беспричинная головная боль, хотя доселе он не жаловался на здоровье. Обычные доктора той эпохи только разводили руками. Наконец, он попал на прием к светилу науки, лечившему даже хозяев Кремля. Выслушав и обследовав, врач задал вопрос: "А через какие ворота, батенька, вы в Кремль въезжаете?". "Через такие-то," - ответил Елизар. "Отныне будете въезжать через другие!". И болезнь прошла. Оказалось, что над теми воротами, через которые любил ездить Елизар, поставили икону. Как богобоязненный человек, Елизар регулярно сдергивал шапку перед воротами, чем и застудил голову. Смена ворот привела к его полному исцелению.
- А что же Еремей-то? - спросил я. Гость из Москвы развел руками. Оказалось, что про Еремея он знал не очень много.
Еремей был младшим в семье и в то время, как его старшие братья уже подпоясались купеческими кушаками, все еще ходил без особого достатка. Конечно, на бедность он не жаловался. Но и на свадьбу с невестой из приличного семейства ему тяжело было рассчитывать. Молодость не любит ждать, и Еремей влюбился, не дожидаясь богатства. Его отец отказал ему в помощи и пригрозил посадить под замок. По его мнению, сыну следовало бы сначала встать на ноги, а потом уже думать о женитьбе.
Отчаявшись, Еремей бросил шапку о пол и сказал, что уходит в Сибирь за золотом. Отец вышел из себя и крикнул, что теперь и нога Еремея никогда не ступит на порог его дома. Но Еремей все равно ушел.
- А дальше? - поинтересовался я. Евгений, похоже, смутился.
- Вроде так и пропал, то есть остался в Сибири. Что происходило за пределами Москвы, если честно, мне не очень известно. Но говорят, что у него есть фальшивая могила на московском кладбище. Вроде его отец так и не смирился с пропажей сына, или желал навсегда похоронить его в своем сердце. В общем, Елизар приказал похоронить под именем сына гроб с кирпичами. Как-то так.
Некоторое время мы молчали, обдумывая дела давно прошедших дней. Суровые были времена. Но вскоре мы занялись делами и забыли о странных нравах наших предков. Я занялся макетом справочника, который был нужен директору, и просидел за ним несколько часов. В восемь вечера директор ушел, пожелав мне доброй и продуктивной ночи. Затем ушли все, кто работал в соседних офисах, и здание опустело. Я выключил музыку, снял наушники и работал над макетом, слушая, как свистят вечерние птицы за окном.
Позвонил мобильный телефон. Это был букинист.
- Дело приобретает интересный оборот, - с ходу начал он. - Ты, кажется, был прав. Еремей никогда не жил в этом доме. И, тем не менее, это был его дом.
- Ты подъедешь сюда?
- Да, сейчас. Только закрою магазин.
В ожидании его я прекратил работать и вышел на крыльцо, чтобы встретить. В этом старом большом здании с непривычки можно было заблудиться, а при таком плохом освещении - еще и сломать ногу. На лавочке во дворе не было вчерашнего старика, и я подумал, что это был ночной сторож, работающий сутки через трое. Все окна, выходящие во внутренний дворик, были темны, а гора черной тенью заслоняла полнеба. Даже на крыльце, под светом лампочки, было не слишком уютно. Так что я невольно вздрогнул, когда раздался скрежет железных ворот. Это был букинист.
- Ты не поверишь, где я встретил очередное описание жизни Еремея! - воскликнул он, передавая мне пакет с книгами. - В революционной хронике! Точнее, в документах, посвященных ссыльным и народовольцам.
- Что это у тебя? Все о Еремее! - я заглянул в пакет.
- Нет, просто новые книжки на разные темы. Взял почитать. Посвети мне! - крикнул он, возвращаясь к стене у ворот. Я подошел к нему и включил подсветку на телефоне. Да, 1842 год - судя по уровню кладки, тот же год, когда возводился первый этаж. Мы вернулись в кабинет и поставили чайник.
История, которую раскопал букинист, была не похожа на предыдущие. Голый и босой, коченеющий от холода, Еремей Манушин появился в нашем городе зимой, словно свалившись с неба. Непонятно было, откуда он взялся и как смог выжить в морозы почти при полном отсутствии одежды. Его приютила семья ссыльного поэта-декабриста, и, возможно, это наложило некий отпечаток на эту хронику, ибо история большей частью была записана самим поэтом.
До самой весны Еремей отходил от своих болезней и голода, лежа на натопленной печке. Он говорил много и, торопясь, словно боялся, что не успеет. Большая часть сказанного словно была произнесена в бреду, но поэт тщательно записывал его слова. Благо было что послушать. Еремей говорил о большой дороге, о долгом пути. О снежных лесах и скачущих оленях, о ледяных торосах на реках и сверкающем инее на ресницах. Он говорил о золоте, которое горит в руках, и о нечистой силе, что скачет по вершинам елок, роняя снежные шапки за шиворот. О стуже, которая на первый вздох отнимает дыхание, на второй - жизнь, а на третий - душу. И о тропинке, которая ведет так далеко и извивается так хитро, что если ступить на нее только одной ногой, этого будет достаточно чтобы никогда не вернуться обратно.
Также Еремей иногда говорил о доме, но мало. По его словам выходило, что он давно скитается без дома, без угла. Воодушевленный декабрист пытался склонить его в свою веру, убедив Еремея в том, что в отсутствии крыши над головой виноват социальный строй. Но Еремей был иного мнения, и поэт постепенно отступился.
С весны же, когда болезнь окончательно прошла, Еремей пошел устраиваться в кирпичную артель. А декабрист достал немецкие рецепты изготовления кирпича и тоже, от нечего делать, пристроился туда же. Они экспериментировали с разными смесями и первыми в нашем городе научились обжигать цветные кирпичи.
- Тот самый желтый кирпич, из которого сделана надпись! - сказал я.
- Да! Но не перебивай.
Ссыльный постепенно вернулся обратно к поэтическим упражнениям и размышлениям об обустройстве России. Но Еремею хватило смекалки и ума не забросить производство и продолжить опыты. Об артели вскоре пошла такая слава, что из других городов и селений приезжали возы, чтобы купить кирпич Манушина. Это был первый завод такого уровня за Уралом. Из его кирпича были построены почти все первые здания в нашем городе.
Заказов было очень много и немудрено, что Еремей быстро стал богатеть. Он бы давно уже мог построить свой дом, но заказчиков было так много, что кирпич не успел остывать после обжига - расхватывали как пирожки. Тогда Еремей начал готовить отдельно большую партию кирпича, специально для своего дома. Там был и обычный кирпич, и фигурный, и цветной всех мастей. Торопясь все успеть, Еремей сам работал у печи. Партию для его дома заложили осенью, но к зиме он простудился от сквозняка и умер.
- И все? - разочарованно протянул я.
- Да, и все! - подтвердил букинист. - Дом из этого кирпича действительно построили уже после его смерти, исполняя последнюю волю.
- Как жаль, - честно сказал я. И подумал, чего же мне жаль больше. Того, что легенда об успешном купце и золотоискателе обернулась правдой о мастере кирпичных дел? Или того, что сам Еремей так и не ступил на порог своего дома? Последняя мысль встревожила во мне что-то неясное, но я не успел понять, так как букинист начал прощаться и мы вышли во двор.
Наклонившись над надписью, мы в последний раз осмотрели ее и потрогали на ощупь. Желтый кирпич был мягче красного и оставлял следы на пальцах.
- Странно, крошится! - заметил я. - За полторы сотни лет он должен был искрошиться совсем. От дождей хотя бы.
- Реставрация, - пожал плечами букинист. - Каждый новый хозяин обновлял эту надпись, скажем, известкой или гипсом.
Я согласился, и мы попрощались. Я запер ворота и вернулся в офис. Хотя я не был суеверен, я старался не смотреть по сторонам. Рассказы и легенды о событиях полуторавековой давности пробудили во мне неприятное осознание того, что люди, о которых мы только что говорили, уже давно мертвы. Спит вечным сном поэт-декабрист, не заставший эпохи, когда сбывались его чаяния. Покоится на московском кладбище суровый Елизар, снимавший шапки перед иконами. И где-то здесь, в окрестностях нашего города, лежит Еремей, так и не увидевший своего дома. Надо, кстати узнать, где его могила. Я уже начал испытывать к нему невольное уважение.
Визит букиниста отнял у меня некоторое время, так что пришлось задержаться дольше, чем я ожидал. А поскольку с утра надо было показать готовый макет заказчику, я решил не ходить домой и лег на диване, предварительно заперев дверь на замок и подперев шваброй.
Некоторое время я просто лежал. Смотрел, как светят звезды в щель между шторами, и слушал, как скрипит старое здание. Рассыхающиеся полы, оседающие стены, запахи тлена и сырости вызывали ощущение всеобщей ветхости. Я подумал, что на месте, который занимает этот особняк, можно было бы построить современный многоэтажный дом на столько людей, сколько раньше, быть может, не жило во всем городе. Осознав свои мысли, я несколько устыдился. Ведь, по сути, я был таким же бродягой, мечтающим о своем собственном доме. И я бы не отказался от такого особняка. Если бы у меня был такой выбор, конечно. С этой мыслью я и заснул.
Я видел ту самую тропинку, которая извивается так хитро и ведет так далеко. Она двигалась, словно змея, у меня под ногами, и я знал, что если наступлю - то меня унесет в страшную даль в одно мгновение. Было и жутко, и страшно, и хотелось наступить. Образ тропинки сменился снежным лесом, по которому я шел, как обычно идут во сне - без всякого успеха. Я проваливался в снег и барахтался в нем, и не мог сдвинуться ни на шаг. А наверху по веткам прыгали белки и еще кто-то, кто косил на меня хитрым глазом и сыпал мне снег за шиворот. Я видел котел с кипящей известью и боялся его. Я видел людей, вышагивающих вдоль первого кирпичного яруса дома. Кто-то грозил мне неповиновением, и слепая ярость охватывала меня. Я видел бродяг, тянущихся в Сибирь в поисках счастья, и людей, бегущих из нее, в поисках того же. Я видел штабеля цветного кирпича, уложенные на дощатые настилы. Так длилось, пока я не увидел человека, стоявшего на пороге. Человек кричал мне что-то обидное до слез.
В этот момент я проснулся, скорчившись под тонким шерстяным пледом от холода и страха. Мгновения мне хватило, чтобы осознать, что я видел, и увязать все ниточки в один клубок. Пусть это было всего лишь догадкой, навеянной сном. Но она была слишком жуткой и потому была похожа на правду.
Стуча зубами, я поднялся с дивана и поскорее включил свет. Мысль о том, где, возможно, нашел свое последнее пристанище Еремей, не давала мне покоя. Я поставил чай, сделал зарядку, выпил кружку горячего, но дрожь меня не покидала. Композиция была завершена, и я теперь ясно видел путь бродяги, сына купца и выдающегося мастера кирпичных дел.
- Значит, вот как, - пробормотал я. - Вот как.
Я открыл дверь и вышел в коридор. Прикоснулся к стене и пошел вдоль нее, время от времени притрагиваясь рукой. Купец Елизар, проклявший своего сына-отступника, крикнул ему что-то насчет дома. Скорее всего, в духе "Ты никогда не ступишь на порог своего дома!". Или "Ты ищешь другой дом? У тебя его не будет!". Раньше слова родителей что-то да значили.
Через все свои странствия и скитания испуганный Еремей пронес ужас перед отеческим проклятием. Вот почему, в конце концов, он избрал такой страшный и в то же время верный способ попасть в свой собственный дом, хотя бы и после смерти.
Я вышел во двор. Еще было темно, но я выключил лампочку на крыльце и немного подождал, чтобы глаза привыкли к темноте. Затем я внимательно пошел вдоль стены, осматривая ее. Светлое пятно тут, светлое пятно здесь. Они были такого же оттенка, как надпись с датой. Они были у земли, и у крыши. Они складывались в общий пестрый узор, рассеяный по всему зданию. Я прикоснулся к одному из них, и крошки посыпались из-под моих пальцев.
- Привет, Еремей. - сказал я. Прах к праху, глина к глине. Известь, которую использовали для создания светлых кирпичей, прекрасно растворила тело. Наверно, об этом знали только доверенные лица. Вот почему отец похоронил на семейном кладбище гроб с кирпичами. Он должен был оценить упрямство сына.
Ибо, не смотря на проклятие, тот добился своего. Еремей Манушин получил свой собственный дом. Более того, он сам стал домом.
За спиной кашлянули. Я вздрогнул. В полумраке можно было различить, что на скамейке сидит тот самый старик. Он понимающе улыбался.
- И все-таки это была славная жизнь, - сказал он.
Сергей Токарев, ноябрь 2006
|
|