Кшиштоф Карасек

Письмо Гамлету


Речь тут не о тебе
И не обо мне, Гамлет,
Тем более не  для моего утешения.
Любови были мелкие, ненависти
Нас унижали. Лучшее выбрал
Тот  прощелыга, Полоний.
Стал крысой, шкурка которой
Приукрашивает теперь стихи
Некоего Чича.
Меланхолия? Сегодня
Почти каждый кретин страдает депрессией. И однако,
Пусть это одно и то же, но
Достаточно сменить названия, повернуть эмблемы,
Перекрасить вывески,
Чтобы весь этот флирт с трансцендентом
Сделался пшиком, и рукавичка
Не оберегала  кожу
( а кожа оберегала рукавичку).
Не в пользу нам ни этого света свет,
Ни свет какого-либо иного света,
Хотя у них был один источник.
Мы двигались наощупь,
Словно отрицая чувства, и наконец
Добились того, что настала темнота.
Только мы её видели, белую
Темноту дня. Нет,
Речь не о тебе или обо мне.
Когда разница стирается,
Вещи напоминают нам о своём существовании
Болью в позвоночнике, краем стола. Кровать, нож,
Были словами того языка,
Который наносил рану.
Достаточно было отступить на шаг, 
Чтобы  она стала кровоточить, 
Но нас что-то толкало в самую сердцевину боли.


Но самое важнейшее наступило потом,
Безмерная вера и  неразумный разум заключили между собой соглашение,
Рантье империи и могильщики республики снова получили своё,
И уже не могло быть речи о причинах следствий.
Время засасывало нас, развешивало свои октавы
Как арфы на деревьях. И как в финале симфонии
Все инструменты застыли в молчащем tutti.

Пришло, стало быть, время примирения понятий,
 Добро и  зло стало только видимостью.
Твёрдое стало мягким,
Нож  глиняным и вороны  стальными,
Неправда и протест утратили связь между собою,
Кривое стало прямым, и колесо воза указывало дорожку,
По которой ползли ступни вурдалака. Остальное
Было презрением, не молчанием.

Итак , настал час, чтобы нас примирить,
Не требовалось для этого концепции загробного мира,
Оружие осталось заряженным, тела застреленными, кровь
Становилась пятном на полотне какого-нибудь Делакруа.
Фотограф издевался искусственным глазом над вещами,
Которые требовали вскрытия, швейная машинка
На операционном столе.  Внутри
Что-то, однако, трещало, какое-то отражение ветра
Удержалось в жилах, и обживало теперь
Тишину леса. Пылали лицом равнины
И гербы городов поворачивали щиты,
Открывая реверс, полный  сожаления.
Евангелие, диалектика, шаманизм,
Орфография и ортопедия
Блевали от угара духовности,  иприта для поэзии, 
Которая  никуда не вела. Ты это понимал,
Дитя, принесённое в жертву старцем,
Дитя, оплетённое старцем,
Старцем, сплетённым из дерева : кора твердеет,
Лопается, по ней стекают дожди, 
И река ещё раз роет русло
И цапля строит гнездо в её излучине.
Нет, ты не ошибаешься, Гамлет,
Надо ещё раз выдумать поэзию,
Потому что наука обманула нас,
А знание ещё не народилось.
Я, выросший в Шарлевилле,  говорю тебе это,
Лишь теперь  мы её творим. Бескорыстную и прекрасную,
Как признак рассвета за окном, как отблеск света на ноже,
Который через миг отберёт у кого-то жизнь.


Итак,  сегодня  спокойствие упрощения ( беспокойство
это тоже упрощение),
Всё усложнилось без нас, у нас за спиной,
Любовь жаждет уже только измены, надежда-
Наивности игрока. Ищи любовь
В  самом отрицании вины, потому что она умерла  
В сердцах женщин, которые стали кошелками для плодоношения,
Движением в неподвижности.
И в неподвижности есть воля, которая напрягается
Как мельничное колесо, вплетая в спицы
Тело некоего юнца.
Тело сломано колесом, колесо сломано телом,

Замученное время. Проклинающее пространство.
Вот что призывает нас, что нас вызывает,
Что бросает вызов. Так идём на его голос,
Рыцари бледного образа, рыцари
Кровоточащего кубка,
Среди снегов полуночных, на встречу с
Безвременьем, ритм которого мешает нашим изболевшимся сердцам.
" Спасайся, кто может!" , либо " Вперёд!"-
Напеваю  это  себе, самому себе пою, чтобы
Заставить себя двигаться, забыть о бессилии Бога,
Заполняю пространство, устанавливая по пути божков.
Игра закончена. Карты розданы. А то, что в молчании,
Станет наутро снова возможностью.
Возможностью невозможного мира.

11.02. 2003. 



Благодарю М.О. Павлову за помощь при переводе.