Со временем я стал отмечать такие штуки и у себя и у других. Меня интересовало всегда, что остаётся от китайских стихов в русском переводе?
Во-первых, теряется красота каллиграфии.
Во-вторых, сами иероглифы, состоящие из многих значащих частей, многозначнее нашего слова и ближе к символу.
В третьих, мелодика речи совсем не похожа на нашу.
Говорят, что рифма присутствует, однако первая попавшаяся мне в руки книга Бо Цзюй-и в переводе Эйдлина была без рифм, белый стих. Мне очень понравилась, хотя что там было от Бо, разве что прямое высказывание?
Сейчас повальное увлечение переводами японских хокку- хайку. Не думаю, что японцу понравились бы эти пародии.
Русский стих позволяет многое, и если пробы графической организации , как мне кажется, малоинтересны, то вот акустические игры могут увлечь не только пишущего, но и читателя.
Вознесенский с его изопоэзией -особое явление, он, пожалуй вне традиции.
Впрочем, вспоминаю старую пародию на изопоэзию:
Этой штукой, гремя и звеня, бьёт частенько супруга м
Е
Н
Я.
Называется: Кочерга.
Вчера в Вопросах литературы прочёл Фаликова. Эссе о поэзии. Он начал с панегирика Маяковскому. Пишет, что всё поколение его (моё тоже) им пропитано, с него начиналось знакомство с поэзией русской и мировой, так сказать, в обратном отсчёте.
Первые два тома и по сей день- живые.
Я зачитывался Маяковским, через него познакомился с его свитой футуристической и с Пастернаком, потом и с врагами футуристов- символистами, когда после 56 года в библиотеках стало возможно читать дореволюционные издания. Это чтение подталкивало к обострённому вниманию к форме стиха, ориентированного тогда на слушателя более, чем на зрителя-читателя.
Это потом упрощенчество потянуло поэзию в песенность, цена слова в стихе упала.
Сейчас и вовсе массовое стихописание обслуживает поп- музыку.
И лирика в массе перестаёт быть искусством . Поэт излагает напрямую, правда, в рифму, свои личные послания конкретным Мане- Ване, и этим доволен, самовыражается, бывает, самым неприличным образом. Чужому читателю со стороны в этом интиме делать нечего.
Блок мягко не одобрял стихи Соловьёва за то, что его стихи просят любви к ним вместо того, чтобы любовь их требовала.
Не скажу, что все сегодня такие примитивные. Не забираясь в высоты Бродского, можно найти умельцев в искусстве поэтического слова- например, Строчков, Левин.
Как говорил Маяковский, много поэтов хороших и РАЗНЫХ.
Как говорил папаша Карамазов, не пренебрегайте мовешками. Пишущий человек, особенно тот, что переболел детской болезнью стихописания, но не потерял охоты к этому, чем- нибудь, да интересен. Бывает, не только себе самому.
Я выписывал кое-что из читанного, поэтому даже некая очень куцая антология у меня схранилась в старой тетрадке. Вот она.
Из Хлебникова:
...Мне видимы -Рак, Овен,
и мир- лишь раковина,
в которой жемчужиной
то, чем недужен я... (Каламбурные рифмы)
...
Чудовище, жилец вершин,
С ужасным задом
Схватило несшую кувшин
С прелестным взглядом.
Она качалась, словно плод,
В ветвях косматых рук-
Чудовище, урод,
Довольно,
Тешит свой досуг... -Каково- в ветвях косматых рук, как плод!-
ПЕРЕВЕРТЕНЬ.
Кони, топот, инок,
Но не речь, а черен он.
Идём, молод, долом меди!
Чин зван мечем навзничь.
Голод чем меч долог?
Пал, а норов худ, и дух ворона лап..
И лежу. Ужели? Хлебников этими палиндромами, как считают,
Предсказал Первую мировую.
Загорайтесь буйно, светы!
Зажигайте дом учин!
Смолы, лейтесь с веток,
Шире, шире, свет лучин!
Вон учителя бегут толпой
С обезумелыми телами...
Сюда, сюда несите книги,
Слагайте радостный костёр!
Они- свирепые вериги, тела терзавшие сестёр!
Вон, златовея медным шлемом,
Пожарных мчится гордый стан...
Сюда, училицы младые,
В союз с священными огнями,
Чтоб струи хлябей золотые
От нас чужие не отняли...
И огнеоко любири
Приносят древние свирели.
При воплях- Жизни сок бери!-
Костры багряные горели. Здесь и будущий Пожар в Архитектурном институте Вознесенского, и Столбцы Заболоцкого.
Сон то сосед снега весной,
То левое непрочное правительство в какой-то думе.
Коса то украшает темя, спускаясь на плечи,
То косит траву.
Мера то полна овса, то волхвует словом. (Волхвует!)
ЧИСЛА.
Я всматриваюсь в вас, числа,
И вы видитесь мне одетыми в звери, в их шкуры,
Рукой опирающимися на вырванные дубы.
Вы даруете единство между змееобразными движениями
Хребта вселенной и пляской коромысла,
Вы позволяете понимать века как быстрого хохота зубы.
Мои сейчас вещеобразно отверзлись зеницы,
Узнать, что будет я, когда делимое его- единица.
...Мои глаза бредут как осень
по лиц чужим полям... -Каково!
Но что ж: бог длинноты в кольце нашёл уют
И птицы вечности в кольце поют.
Так и в душе сумей найти кольцо
И бога нового к вселенной обратишь лицо.
Я, тать небесных прав для человека,
Упрятал мысль под слов туманных веко,
Но может быть, не умертвил, взор подарить свой Вий
Тому, кто на языке понятном молвит: Главу дерзавицу овей!