Большой встрепанный волк бесшумно кружил по заснеженному лесу. Его сизая от инея морда была опущена в землю, треугольные уши настороженно подергивались, лохматый хвост стелился следом. Мощные лапы без устали отмахивали версту за верстой. Любой, кто заметил бы мелькнувший вдали резвый силуэт, скользящий по свежему снежку, не задумываясь сказал: матерый зверь вышел на охоту. Но тот, кому довелось бы последить за волком полчаса, удивился бы: вот серый оставил без внимания свежий заячий след, пролегший всего в нескольких шагах от его пути, а вот проигнорировал объеденный куст и отпечатки небольших копытцев, которые с маху пересек, но так и не остановился.
Странно, сказал бы кто угодно, даже тот, кто не знаком с волчьими повадками. Какую же еще добычу может выслеживать лесной хищник? Может быть, он сыт? Но отчего тогда ему не лежится в защищенном от ветра сугробе, зачем здоровенный волчара мечется по рыхлому снегу, тратя запас энергии на бег, который не принесет новой пищи?
Но тот, кто случаем наблюдал бы за зверем полдня кряду, пришел бы в полное недоумение. Волк вел себя совсем не так, как положено волкам. Он методично обыскивал участок леса, следуя зигзагами вдоль замерзшего русла широкого ручья, многажды пересекая твердую ледяную корку в виду собственного недавнего следа. Выбравшись со льда на рыхлый снег берега, серый делал большую петлю, осматривая ровные сугробы под деревьями, потом возвращался и вновь перебирался на другой берег ручья, где его действия повторялись.
Будь на месте волка человек, кто угодно с ходу бы догадался: он выслеживает кого-то, кто недавно прошел по ручью чтобы скрыть свое отступление, и теперь ищет место, где неизвестный выбрался под сень деревьев. Отпечатки ног, собственно, видны зимой и на припорошенном снегом льду, но ночью сыпала пурга, прикрывшая неглубокие неровности, которые теперь сливались с естественными наплывами льда. Однако на кочковатом берегу, поросшем высокой сухой травой, макушки которой даже сейчас возвышаются над сугробами, чья-то нога должна была оставить такие вмятины, какие не спрячет легкая ночная метель.
Но кто, спрашивается, мог бы скрываться столь бездарно: ведь любая собака способна разгадать маневр, почуяв запах, который спустя несколько часов еще вполне ощутим. Тем более странно выглядели действия волка. Неужели у зверя отбит нюх? Что ж, такое бывает, и в этом случае стоит лишь посочувствовать серому: великолепный зверь может погибнуть, если не выздоровеет в самом ближайшем времени. Впрочем, сам волк, очевидно, ни капли не страдал от своего увечья, и по-видимому, методичность и упорство вполне способны заменить нюх, позволив добиться цели если не простым и очевидным, то трудным и долгим путем.
А вот и результат. Исследуя северный берег, волк наткнулся на цепочку глубоких ямок, и тут же отпечатки копыт и параллельные полосы полозьев двух саней, поднимающихся на холм и уводящих вглубь леса. Ого, да зверь выслеживает людей! Около двух десятков человек прошли здесь не далее вчерашнего дня; они хитро замели за собой снег у ручья большой еловой веткой - тот, кто вздумал бы все время двигаться только по льду, пропустил бы. Однако волк поступил мудрее - и вот уже клыкастая пасть, из которой в прозрачный морозный воздух вырывался пар, разинулась в оскале, чем-то напоминающем насмешливую ухмылку, и зверь с удвоенной энергией рванул по следу на северо-восток, лишь изредка настороженно озираясь по сторонам.
Вереница человеческих следов, теперь столь же ясная для зверя, как наезженная дорога, углублялась в чащу, туда, где лес густел, темнел, где в мрачных ельниках, заваленных многолетним буреломом, никогда не ступала нога добрых людей, которые могли бы собирать хворост или рубить деревья на постройку дома. И волк нисколько не сомневался, что преследует он людей отнюдь не добрых, которые ищут в лесу вовсе не подспорье в хозяйстве - а укрытие от заслуженного наказания. Что ж, действительно: мало кто может обнаружить злодеев в этих глухих местах, чтобы воздать по справедливости. Потому-то и шагали они здесь перед сегодняшним рассветом так вольготно, неторопливо, нагруженные чужим добром, уверенные в собственной безнаказанности. Никто из них не предполагал, что упущенный людьми шанс сквитаться, возьмет на себя матерый волк, хорошо знающий эти места, который не потеряет раз обнаруженного следа.
В самом деле, стоит ли хорониться от зверя? Да, этот крупный экземпляр способен причинить немало бед одинокому путнику, встреченному на пустынной зимней дороге. Но и то еще вопрос - если путник не струсит, вовремя выхватит оружие и встретит волка как полагается, шансы серого невелики. Другое дело, если стая - но этот-то один!
Все так. И потому-то удачливые разбойники, безжалостно разграбившие мирный купеческий обоз на пути в Араклион, могли чувствовать себя привольно. Сонная охрана не ожидала нападения, когда из-за поворота в любой миг мог показаться придорожный городок Полиссы, суливший отдых, еду и тепло. На это и рассчитывали наглые разбойники, которые без особого труда перебили защитников обоза, завладели тюками с товаром и двумя молодыми женщинами. Они знали, что отчаянные крики и лязг стали не привлекли внимания ни одного человека, поскольку уже успели разведать дорогу до самых Полисс. А от тех, кто обнаружит место бойни спустя несколько часов они, по их мнению, удачно спрятали свои следы, пройдя немного вперед и свернув с дороги под мост, низко нависающий над замерзшим ручьем.
Так вышло, что как раз между местом гибели обоза и лежкой, где зверь спокойно дремал после сытного обеда, собираясь здесь же провести ночь, ручей делал две широкие петли, а потому полоса леса в этом месте была тонкой и почти не заглушала звуков. В ночном зимнем лесу, когда вся живность примолкла, стараясь понадежнее укрыться от холода, волк порой мог слышать ржание лошадей, топот копыт, звон сбруи и даже громкую брань погонщиков, иногда доносящихся с дороги. Он не особенно любил слушать звуки, издаваемые людьми - люди всегда его раздражали - но где бы он ни находился, отчего-то всегда выбирал место для дневного логова так, чтобы изредка их слышать.
Волк сам негодовал на эту свою привычку, он, пожалуй, предпочел бы жить глубоко в чащах, где всегда хороша охота и где можно устроить постоянное ночное логово, вместо того, чтобы без конца обходить обширные земли на несколько десятков верст вокруг Араклиона, до самой Альмеокрины, задерживаясь около человеческих поселений на денек-другой, а то и дней пять, потом вновь сниматься с места. Но обыкновенная жизнь очередной деревни, хутора, городка, полная повседневных человеческих страстей, трудов, надежд и разочарований странным образом успокаивала его волчью душу, как не в силах был умиротворить лес, живущий простой и незамысловатой, безмятежной жизнью. Однако волшебство спокойствия, снисходящее на зверя при виде озабоченных своими человеческими заботами людей, вскоре теряло силу. Где-то глубоко внутри, в широкой лохматой груди начинало трепетать, с каждым часом все больше, все мощнее. Нетерпение снедало мятущееся сознание до тех пор, пока волк не оставлял мирное местечко, сбрасывал с себя сытую лень, и бежал. Бежал то лесом, который здесь, вокруг Араклиона, рос сплошной стеной на дни и дни пути, то вдоль проложенных людьми дорог, перебираясь на новое место - к окрестностям нового селения.
Волк знал, что прочно связан с людьми, и давно уже смирился со своей участью. Он никогда не пытался пристать к волчьей стае, обходя стороной встреченных ненароком собратьев. И дело не в том, что они не принимали его - нет, в свою первую зиму, еще несмышленым, неопытным, он встретил группу серых хищников. Сперва волки настороженно обнюхали новичка, но потом большой седой вожак снисходительно повернулся к нему задом, что означало отсутствие возражений с его стороны - и молодые волчата с радостным визгом тут же затеяли какую-то возню, в которую втянули и новичка. Волк был счастлив целый день - а ночью все кончилось так жестоко, что ему больше не хотелось и вспоминать об этом. В ту ночь волк понял, что отличается от всех остальных, а это значит, что ему предстоит одиночество. С тех пор прошло три года, и жизнь для него постепенно наладилась. И если ныне он не был доволен своей судьбой, то, во всяком случае, больше не роптал на нее.
Чуткие уши волка уловили отголосок страшного, нечеловеческого крика умирающего за целую версту. Зверь мотнул лобастой головой, потянулся всем мощным телом, резко выбираясь из-под толстых шкур и одеял, когда-то украденных у людей для своего логова, и стряхивая с себя дремоту. Подобные звуки не являлись целительным бальзамом для неприкаянной души - они словно вонзали острые клыки в его тело, раздирали, выворачивали, стремясь вырвать сжавшееся от боли и страха сердце... Волк не знал, отчего это происходит, не понимал, почему на него так действуют беды людей, чужих, в общем-то, существ. Но спасение от этой боли и ужаса было только одно. В вихре снежинок матерый зверь вырвался из-под нависающих корней вывороченного дерева, где было устроено уютное теплое логово, и поспешил на крик.
Когда он достиг места побоища, все уже было кончено. Мертвые окровавленные тела стыли в ночной темноте, в густеющие лужи крови медленно и торжественно падали редкие хлопья снега. Вдоль заснеженной дороги лежали перевернутые телеги, разбросанные вещи, которые не заинтересовали грабителей. Только один звук нарушал тишину: рыжая лошадь, сломавшая себе ногу после падения, была еще жива и жалобно стонала. Если бы волк был склонен к жестам, он покачал бы головой: только люди могут поступить так жестоко, бросив беспомощное создание умирать в муках. Почуяв волка, лошадь тревожно дернулась, захрипела, но зверь не стал продлевать ее страдания: один молниеносный прыжок - и мощные челюсти разрывают яремную жилу. Лошадь в последний раз судорожно вытягивается и затихает; из взгляда больших влажных глаз постепенно уходят боль и страх, и волку на миг даже кажется, что на последнем вздохе там появляется благодарность...
Уткнув морду в землю, волк обследовал каждую пядь лесной дороги, где произошло нападение. Сколько себя помнил, он никогда не обладал замечательным волчьим нюхом, но, бесспорно, чуял запахи лучше людей. Все люди были мертвы, тела их, скованные холодом, присыпанные снегом уже были ледяными, словно сугробы. Но вдруг зверю почудилось шевеление и вслед за тем какое-то странное кваканье. Волк удивился: люди везли с собой лягушку, которая выжила в зимнем лесу? Он подошел поближе, в замешательстве глядя на мертвую женщину, лежащую лицом вниз, подобрав под себя руки и ноги. Женщина была такой же холодной, как и остальные люди, что же здесь могло шевелиться и квакать? Внезапно колыхнулся подол юбки, который женщина зачем-то подтянула к груди перед смертью, словно не было для нее на свете ничего дороже, чем эта юбка. Однако теперь волк понял, что дело вовсе не в юбке - из незаметного гнезда, созданного тканью и телом мертвой женщины раздалось кряхтение, а вслед за тем отчаянный писк. Серый сунул морду под окоченевшую руку матери и вытащил наружу кулек, в котором недовольно хныкало полугодовалое дитя.
Вот ре раз, подумал волк. Что же мне с тобой делать? Я мог бы согреть тебя в своем логове, но мне нужно разыскать тех, кто убил твоих родителей. Я не могу взять тебя с собой на эту охоту, ты не так уж и легок, да и лучше тебе не смотреть на то, что произойдет. А один ты замерзнешь - когда еще здесь появятся люди. Тебе, такому маленькому и слабому, не выжить.
Совсем по-человечески волк глубоко вздохнул.
Всю жизнь, сколько себя помнил, он был охвачен непреодолимой ненавистью, которая гнала его вперед, не давала сидеть на одном месте, не оставляла в покое. Только зрелище мирной жизни людей могло на время притушить эту ненависть, пригасить сжигающий его изнутри огонь. Но если мир нарушался - вот как сейчас - ненависть вспыхивала с ослепительной яростью.
Волк ненавидел людей, которые убивали людей. И когда ему приходилось обнаруживать смерть, он не останавливался до тех пор, пока его клыки не впивались в плоть того, кто эту смерть принес. Он неутомимо, непреклонно преследовал убийцу, не замечая ничего вокруг до тех пор, пока негодяй дышал, жил, топтал землю. Вот уже три года волк по-своему судил тех, кто считал возможным лишить кого-либо жизни, и мог существовать дальше лишь добравшись до горла очередного самонадеянного мерзавца, полагающего, что сталь в кулаке дает ему право распоряжаться чужими судьбами.
Вот и сейчас. Он ощущал этот зуд в кончиках лап, мощные, требовательные толчки крови в виски, нетерпеливые подергивания ноздрей. Ему нужно, ему жизненно важно отправиться в погоню за убийцами.
Схватив зубами дергающийся и квакающий кулек, волк стремительно припустил по дороге в сторону Полисс. На бегу он успел заметить шаткий мосток, под который так ловко нырнули разбойники, но не остановился. Он не очень хорошо понимал, зачем это делает, но что-то говорило ему, что человеческий детеныш должен выжить. И при этом волк думал вовсе не о том, что бросив ребенка умирать, сам становится убийцей. Нет, ему просто отчего-то хотелось, чтобы чудом оставшееся в живых создание не погибло.
Полиссы находились всего в трех верстах, но даже по наезженной дороге с лишней тяжестью в зубах бежать было непросто. Кроме того, перепуганный, а возможно, проголодавшийся ребенок начал кричать. А может быть дело в том, что в своих пеленках болтающийся под волчьим брюхом малыш начал замерзать, и мысль об этом подгоняла серого сильнее всяких плетей. Он бесшумно скакал под падающим снегом, мысленно уговаривая детеныша перестать плакать и поберечь силы, и словно услышав его - а вернее всего, попросту утомившись, малыш затих.
Несмотря на все свои надежды, людей волк так и не встретил до самых ворот городка, уже наглухо запертых по случаю наступившей темноты. Однако зверь не мог ждать до завтра, у него были спешные дела. Да и ребенок не мог ждать - его пеленки заметно потемнели, из чего волк сделал вывод, что они стали мокрыми. А это означает, что крепчающий мороз через несколько минут всерьез ухватится за маленькое беззащитное тельце.
Волк осторожно положил дитя в сугроб у самой калитки, снабженной зарешеченным смотровым окошком, так, чтобы его было видно тому, кто решит выглянуть наружу. А потом разогнался и изо всех сил ударил лапами в запертую дверцу. Матерый хищник весил пудов семь, но и ворота были сработаны на совесть. Толстые промерзшие бревна больно оттолкнули зверя, громко лязгнув петлями и засовами в ночной тишине. Тяжело рухнув оземь, волк поднялся, разбежался - и снова прыгнул на калитку, изо всех сил вцепился в твердое неуступчивое дерево когтями. К звучному лязгу добавился скрип и скрежет, но за этот маневр волк заплатил сурово: в мягкие подушечки между пальцами впилось несколько толстых заноз. А это большая опасность для хищника: больные лапы помешают догнать резвую дичь. Волк очень, очень рисковал.
Да что там, заснули сторожа? Никто не откликается, хотя звон и грохот стоят просто громоподобные, а бревна калитки уже окрасились каплями крови. Несчастный ребенок вновь заплакал - холод добрался до мокрых ножек - но бедняжка уже совсем обессилел, и крик становится все тише и слабее. Единственная надежда детеныша - то, что волк сумеет привлечь внимание людей.
Конечно, стража у ворот Полисс имелась. Но кому охота мерзнуть зимней ночью у прочной ограды, когда вокруг тишина и спокойствие? Полиссы всегда славились своей надежностью, покоем: в здешних местах уже много лет слыхом не слыхивали о злобных хищниках, лихих людях или кровожадной нечисти. Однако все когда-нибудь происходит впервые, и потому караул у обоих ворот городка исправно нес службу.
Три стражника, занятые в привратницкой игрой в кости, услышали шум одновременно. В тихой морозной ночи грохот и скрежет были так оглушительны, что часовые в ужасе замерли на месте, уставившись друг на друга. Но стражники были не робкого десятка, поэтому когда прошло первое изумление, они подхватили небрежно составленные у стены копья и, придерживая короткие мечи на поясах, ринулись наружу.
-Эй, кто это ломится? - требовательно завопил один, когда второй приоткрыл смотровое окошечко. Из-за ворот не ответили, но немедленно раздался очередной гулкий удар.
-Ничего не видать, - растерянно бросил тот, кто выглядывал в окошко, - темно, хоть глаз выколи.
Тогда третий стражник, вооружившись факелом, взобрался на приставную лестницу, чтобы посмотреть поверх частокола. Еще один мощный удар в забор едва не сбросил его на землю, и ругаясь на чем свет стоит, часовой уронил факел.
Наконец суматоха немного улеглась, и человеку удалось-таки взглянуть на дорогу. И снова чуть не свалиться.
-Что там? - заволновались те, кто оставался на земле. - Что ты молчишь, осел?
-Волк! - с невольным страхом выдохнул тот. Он не боялся волков, бегающих в лесу и даже таскающих овец из хлевов, он знал, как с такими управляться, но инстинктивно не доверял волкам, которые среди ночи как оглашенные бьются в ворота.
-Один?
-Один...
-Какого черта! Сейчас мы его. Ну-ка, спускай собак!
Серый слышал этот обмен репликами и облегченно вздохнул, наконец позволив себе перестать прыгать на ворота. Но уйти пока не отважился, опасаясь, что в этом случае люди передумают выходить наружу. Он сел на снег рядом с ребенком, которого стражники, конечно, не заметили, занятые полоумным зверем.
Только когда из-за ворот раздался возбужденный нетерпеливый лай собак, почуявших своего заклятого лесного врага, волк поднялся на лапы. Он в последний раз поднес морду к ребенку, убедился, что тот все еще шевелится, и не спеша потрусил к деревьям. Уже от кромки леса, когда калитка наконец распахнулась и заливисто лающая свора выскочила на дорогу, он обернулся. И увидел, как один из псов в недоумении остановился, обнюхивая сугроб, на фоне которого в самом деле почти не заметны были белые пеленки. Пес взвизгнул, привлекая внимание людей, выбежавших следом за собаками, и те подошли к нему. Сквозь приближающийся лай волк расслышал полное безграничного удивления восклицание человека, склонившегося над сугробом - и лишь теперь во все лопатки рванул в лес.
Лапы мучительно саднили, да и дел было по горло, поэтому волк не стал играть с собаками в догонялки, хотя порой он любил эту игру. Сбить свору со следа он мог в любой момент, просто во время игры пользоваться не-волчьими уловками казалось нечестным, однако сейчас ему было не до честности. Пробежать десяток-другой метров, оставляя за собой совсем не волчьи следы и совсем не волчий запах - вот и все дела. Правда, за это время он несколько замерз, но, перебравшись по упавшему стволу на другой конец оврага и быстро повытаскивав занозы, уже грелся в толстой лохматой шкуре. Подошвы по-прежнему саднили, но острые деревяшки больше не впивались в плоть, а значит на мелкое неудобство можно не обращать внимания. Спокойной, размеренной поступью удаляясь назад, к памятному мостку, волк услышал разочарованный вой потерявших след собак и насмешливо фыркнул.
Когда-то очень давно, три года назад он страдал от своей несхожести с собратьями-волками, мечтал оказаться таким же, быть принятым если уж не вольной лесной стаей, то хотя бы их близкими родственниками-собаками. Тогда он робко надеялся, что произойдет чудо, он сможет мирно жить в человеческой деревне, преданно служить хозяину-человеку и наслаждаться покоем его обыденной жизни. Но собаки не любили волков, а люди не желали понимать, что он явился не резать скотину, а предлагать верную службу.
Сейчас волк очень хорошо понимал, что ничего не вышло бы - ни из его попытки примкнуть к волкам, ни из намерения присоединиться к собакам. И даже вовсе не потому, что странная, каленым железом выжженная в груди ненависть все время гнала и гнала бы его вдаль. А в том, что ни волки, ни собаки не были так умны как он, и со временем зверь научился их презирать. Вот сейчас, например. Свора потеряла волчий след, но ни одному псу не пришло в голову проверить совсем другой след, неожиданно ставший продолжением волчьего. Сейчас собаки бестолково крутятся на месте, не понимая, куда мог деться преследуемый хищник - не взлететь же, в конце концов! И ни одна так и не пройдет чуть дальше по заметному следу, который вроде бы волку не принадлежит. Такая простая уловка, а ни разу еще ни одна собака не догадалась...
За хлопотами и поисками прошла целая длинная зимняя ночь и рассвет - но к середине дня волк нашел все, что искал. Старая хижина в глубокой чаще леса - кем и для кого она была построена, волка не интересовало. Быть может, когда-то здесь ночевали охотники, быть может, проживал суровый отшельник, зачем-то решивший уйти от людей. А сейчас в брошенной, но крепкой еще избушке обосновались те, кто прошедшим вечером хладнокровно убил около тридцати человек ради грабежа, и привез с собой двух женщин, чья судьба поистине печальна - куда печальнее судьбы их близких, стывших заснеженными холмиками в трех верстах от городка Полиссы.
Волк неподвижно лежал под густым кустом, услужливо присыпавшим его снегом с ветвей, давая отдых натруженным за ночь лапам и пристально наблюдая за хижиной. Разбойники, очевидно, чувствовали себя здесь в безопасности: громко смеялись, распрягая лошадей, перенося в дом узлы и сундуки. В избе топилась печь, из трубы шел дым. Когда дверь открывалась, впуская или выпуская кого-нибудь из головорезов, оттуда паром вырывался теплый воздух и до волка доносились отчаянные женские крики. От этих криков у зверя щетинилась шерсть на хребте, а лапы подергивались, порываясь вскочить, но он заставлял себя лежать. Он ничем не мог помочь несчастным, одинокий волк и впрямь небольшая угроза для двух десятков вооруженных негодяев средь бела дня. Поэтому сейчас самое разумное - ждать. Ждать своего часа, который непременно наступит.
Потому что час волка всегда наступает.
Серый лежал под своим кустом целый день, и люди не замечали его, хотя копошились всего в нескольких саженях: кололи дрова, кормили лошадей, выходили в лес по нужде, потрошили тушки кур, очевидно, добытых в том же купеческом обозе. Зато волк за это время успел их хорошо изучить. Он видел, что главарь вышел из дому всего один раз, по самые глаза закутавшись в тулуп, и быстро вернулся - еще бы, работу делал не он. Волк не успел как следует разглядеть матерого мерзавца, который, очевидно, окажется непростым противником, но это неважно. Он никуда не торопился. Мелких шавок, что постоянно носились по двору, он разглядел в подробностях: ничего особенного, обычные селянские парни, слишком ленивые, чтобы зарабатывать на жизнь своим трудом и слишком тупые, чтобы опасаться связываться с разбойниками. Этакие олухи, не отягощенные моралью и мнящие, будто жизнь проста и приятна, если примкнуть к шайке, которой все боятся. Олухов была едва не половина залетной банды - а волк догадывался, что головорезы оказались здесь случайно. Во-первых, двадцати человек маловато для шайки, а во-вторых здешние места не слишком хороши для разбоя: леса и леса, всего один городишко на отшибе, и проживают там в основном небогатые ремесленники да охотники, с которых много не награбишь. Торговые обозы, такие как сегодняшний, здесь ходят хорошо если два раза в месяц. Нет, настоящие шайки промышляют севернее, ближе к блистательному Араклиону, к Альмеокрине, вдоль берегов которой встречаются богатые поселения, или далеко восточнее, у истоков Санкрии, где вечно грызутся между собой банды отверженных и организованные племена санкров, спускающихся со своих гор для грабежа. Волк затруднялся определить, откуда и зачем явились к Полиссам негодяи, но это не имело для него значения.
Кроме увальней, попавших в шайку по непрошибаемой глупости, были в ней и настоящие висельники. Кряжистый мужик с тяжелым взглядом из-под нависших бровей, свалявшейся бородой и вырванными ногтями на левой руке. Молодой парень с пустыми глазами, которые бывают у снулой рыбы, разражающийся оглушительным хохотом по любому поводу: дверь хлопнула слишком громко, холуй поскользнулся на размочаленном снегу, ворона низко пролетела, высматривая еду, мучительно застонала женщина в доме. Тощий мужичонка в драном ватнике с обожженным лицом и больными, заплывшими глазами, у которого мелко тряслись руки - очевидно, он все еще страдает от ожогов и готов отыгрываться на всем белом свете. Верзила, поперек себя шире, двигающийся легко и почти бесшумно - для человека - каждую минуту играющий с метательными ножами, неожиданно бросая их и пугая холуев, отчего молодой неизменно начинает хохотать. Еще один, какой-то весь серый, неприметный, но чем-то напоминающий змею с ее холодно-расчетливыми, вкрадчивыми повадками. Но именно он был вторым после главаря, и его тихого голоса слушались беспрекословно. Остальных разглядеть пока не удавалось, но волк не унывал: времени у него было достаточно.
Одно только слегка беспокоило. Сытный обед остался далеко во вчерашнем дне, его заслонила полная тревог и беготни ночь, а пробуждающийся голод позволил добраться до волчьего тела и холоду. Это значит, что надо или идти на охоту, или тащить еду у разбойников. Поразмыслив, волк решил пока не тревожить свою добычу. Улучив момент, волк бесшумно поднялся и растворился в тенях сумерек.
С охотой ему несказанно повезло: молодой олененок, отбившийся от матери. Зверь быстро управился с трапезой, остатки туши тщательно зарыл в снегу и для верности завалил ветками: пригодится на завтра. Поэтому к часу, когда ночная тьма полностью вступила в свои права, волк уже был на облюбованном посту. Однако и разбойники, утомленные бойней и ночным отступлением, рано завалились спать по лавкам, выставив двух молодых олухов в караул. Олухи с громким скрипом снега прохаживались вокруг хижины, перекликались, раскуривали самокрутки из вонючего дешевого табака, зевали, то есть вели себя как самые бездарные сторожа. Искушение разом покончить с двумя убийцами было велико: оба ничего не заметили бы до самой последней минуты, а умирая и вякнуть бы не успели. Но многоопытный волк знал: начинать надо с самых опасных, пока те не ожидают нападения, а потом можно управиться и с паникующими дураками. Самых опасных зверь пока не очень хорошо знал, а следовательно, расправа ненадолго откладывалась.
Волк бесшумно проскользнул мимо часовых и крадучись прощемился в плохо прикрытую дверь конюшни - крошечной пристройки, где едва умещались две лошади. Уже спящие, они всхрапнули было, спросонок почуяв хищника, но тут же страшный запах исчез, сменившись другим, незнакомым, но не угрожающим. Волк не раз так обманывал животных, и не только собак и коней. Просто для сна ему необходимо было тепло, когда нет никакой возможности сохранить на плечах пушистый мех, а оставшееся обнаженным и слабым тело немедленно начинает дрожать от холода. Усталые трудяги-лошади немного побрыкались, недовольные присутствием чужака, но потом одна из них позволила завернуться в снятую с крючка попону, зарыться рядом в сено, и прижаться к ее теплому боку.
Едва занялся рассвет, волк уже вновь был на своем наблюдательном пункте, чувствуя себя отдохнувшим, сытым и свежим. Однако наступивший день встретил его дурной вестью: разбойники приняли решение разделиться. Очевидно, главарь куда-то спешил, и хотя нашел время разграбить обоз, теперь решил двигаться вперед, предоставив остальным тащить награбленное с угодной им скоростью.
Лошади были споро оседланы, навьючены полными седельными сумками - и вот на низкое крыльцо вышел главарь. Это был крупный, тертый жизнью человек, о чем на его лице осталось наглядное свидетельство: уродливый шрам от доброго удара мечом, некогда лишившим правого глаза и срезавшим верхний кончик правого уха. Кривой разбойник ухватился за поводья и вскочил в седло, отдавая какие-то приказы, за ним последовал еще один, но кто - волк не разглядел.
Потому что не мог оторвать взгляда от изуродованного лица главаря. И это было похоже на могучий удар по затылку: в голове загудело, перед глазами поплыл туман, и бешено запрыгали темные точки.
Он знал это лицо.
Не по трехлетней своей одинокой волчьей жизни, не по этой, такой странной борьбе с ненавистными убийцами. Оно преследовало его как тяжкий ночной кошмар, как злобный призрак, как порождение самых сокровенных его страхов, мутящих разум в минуты слабости. Всегда, всегда, когда он вспоминал это лицо, у него убавлялось решимости, бессильно подгибались лапы, уши в панике прижимались к голове, воля сжималась в клубок как испуганное дитя. И вот - обладатель этого лица стоит перед ним во плоти, живой и грозный, а вовсе не бесплотная тень, которой он всегда так пугался, стоило ей из прихоти посетить его сны.
Пугался и ненавидел. Да, пожалуй, ненавидел куда сильнее, чем пугался. Прежде он не сознавал, что величайшим в жизни наслаждением будет для него ощущение сжимающихся на этом белом горле клыков, ощущение горячей крови, хлынувшей из разорванной глотки - не сознавал потому, что не ведал о реальности своего врага.
Что же он помнил? Будь у него слушатель, он вряд ли сумел бы связно поведать о том, что хранила его память. Это было нечто смутное, расплывчатое в действительно произошедших событиях, но яркое и впечатляющее, если говорить о чувствах.
Волк помнил себя крепко привязанным к дереву - лапы растянуты в стороны и уже онемели от впившихся в тело веревок. Где-то невдалеке горят костры, освещая место, которое каждый раз представляется воспаленному разуму иначе, но каждый раз оно наполнено хаосом. Огромные зубастые тени, отбрасываемые нескладными предметами и существами, заходящимися в бессмысленной пляске под аккомпанемент треска ломающегося дерева, шороха рвущейся материи, страшных криков и грубого смеха. Из бешеной круговерти выныривает окровавленное лицо: чей-то удар недавно выбил ему глаз и отсек половину уха. Иногда волку кажется, что это дело его рук... то есть лап... но он не особенно верит смутным ощущениям. И тут же лицо возвращается снова, теперь уже в набухшей кровью повязке, но от этого оно не менее страшно.
-...поплатишься... - слышится волку обрывок фразы, прорвавшийся сквозь грохот и лязг. - Где ты их спрятал, говори!
Волк чувствует боль, жгучую боль - мучители режут и прижигают его тело раскаленными в огне ножами. Он стонет, но не отзывается. Тогда кто-то выхватывает из хаоса молоденького, не старше пятнадцати, дрожащего парнишку.
-Говори, или он умрет!
Мальчишка пытается гордо выпрямиться, кричит: "Не отвечай". Волк начинает дрожать так же, как и он. Сегодняшнему волку, который вспоминает подернутые дымкой прошлого события, непонятно, почему его так трогает судьба людей. Но тот, который привязан к дереву, не сомневается, что допустить их смерти нельзя.
-Я не знаю, чего вы хотите, - выталкивает он слова сквозь сжатые зубы, - я ничего не прятал.
-Лжешь, скотина! Ну что ж, ты сам так решил.
Паренек с хрипом падает на землю, из перерезанного горла хлещет кровь. Из темноты вытаскивают молодую женщину в светлом платье, которая изо всех сил пытается сдерживать слезы и поминутно оглядывается на кого-то в толпе. Сердце волка в страхе сжимается.
-Не трогайте ее, - кричит он, - я отдам вам все, что вы хотите, только не трогайте!
-Говори!
-У меня были деньги, зашитые в полу куртки, а в хомуте спрятан слиток золота...
-Болван, - его награждают увесистой оплеухой, так что голова едва не отрывается, - это мы давно нашли. Где изумруды?
-У меня нет никаких изумрудов...
Женщина тихо вскрикивает, когда длинное отточенное лезвие входит ей под лопатку - и безжизненно падает рядом с телом мальчишки. Волк страшно кричит, ощущая, как рвется что-то внутри, и от невыносимой боли все вокруг проваливается куда-то в пустоту. Он не знает, как долго летит во тьме беспамятства, в которой нет ни боли, ни страха, но его грубо выдергивают оттуда ледяным потоком воды. Он с усилием открывает глаза - но лучше бы не делал этого.
Потому что на этот раз в руках кривого разбойника маленькая девочка лет семи, в красивом желтом платьице, с алыми лентами в льняных волосах, заплетенных в две косички, на шее блестящие алые бусы. В своем видении девочки волк словно бы проникает дальше, глубже и видит, как только что убитая женщина, тихо напевая веселую песенку, заплетает ее тоненькие волосики, перевязывая новыми красивыми лентами; видит, как он сам отсчитывает медяки улыбающемуся торговцу за алые бусы, а рядом подпрыгивает от радости малышка, протягивая ручонки к покупке.
-Нет, - хрипит волк. - Нет! - кричит он, но в ответ на мольбу слышит только хохот разбойников и отдаленный волчий вой где-то в лесу. Только звериный вой несет сочувствие, а люди наслаждаются муками рыдающего ребенка и привязанного к дереву несчастного отца. Кто бы не поверил, что в этот миг он сказал бы все - все, если бы только знал ответ!
-Молчишь? Молчи!
Девочка падает на другие мертвые тела маленькой кучкой тряпья, а привязанный к дереву человек кричит страшно, дико, нечеловечески...
Да, нечеловечески! Ибо уже не видит ничего, что происходит рядом с ним, его измученный взгляд устремляется в темноту окружающего леса и останавливается на неподвижном силуэте волка, замершего в нескольких шагах от него. Глаза зверя ярко сверкают, отражая свет костров, но хохочущие люди почему-то ничего не замечают. А волк поднимает морду и издает протяжный, глухой, зовущий вой, который подхватывает тот, что привязан к дереву.
И что-то происходит. Веревки неожиданно слабнут и скользят по гладкой серой шерсти, на зубы попадается толстая петля, которая прежде охватывала шею; одно движение челюстей - и она лопается измочаленными лохмами.
Освобожденный волк спрыгивает на землю и обводит тяжелым, бешеным взглядом ошеломленных людей. Он прыгает вперед, целя в горло Кривому, но на пути попадается кто-то еще, на расправу с ним уходят мгновения, за время которых Кривой с воплем исчезает.
Волк прыгает в темноту леса и бежит вперед, наугад, оставляя позади испуганно галдящих разбойников, и огненные сполохи костров, и боль, и радость своей прошлой, канувшей в небытие жизни.
Но ужас этого дня не оставит его более никогда. Он будет жить привольной жизнью лесного охотника, но будет одержим жаждой расплаты с убийцами-людьми, безразлично с какими. А когда покой станет погружать его в бездну сна, волк будет становиться человеком, и сильное, красивое, доброе волчье тело будет сменяться слабым, мягким и ненавистным. Ему долго придется страдать от этих превращений, побороть которые он будет не в силах, но со временем он найдет в них даже выгоду. Он будет считать себя волком, большую часть времени проводить в волчьем обличье, но разум у него останется человеческим, а порой ловкость и подвижность человеческих рук, высота человеческого роста, обман человеческого запаха будут служить ему верную службу.
Три года спустя он уже почти доволен своей жизнью, не слишком тяготясь одиночеством, он знает, зачем живет. И если небесам угодно было породить его таким, двуликим, то он исправно следует предначертанной судьбе, пребывая в мире с собой и в войне с остальным миром.
Однако вдруг возникшее из небытия, из средоточия мук, лицо словно острый клинок пронзает его сердце. Собственно, волк не очень хорошо знает, почему этот убийца важнее всех остальных убийц, но не хочет об этом задумываться. Просто теперь отчетливо понимает, что не сможет остановиться до тех пор, пока не отыщет Кривого и не перегрызет его горло.
Волк несколько минут дрожит, не зная, оставаться ли на месте, где лениво продирают глаза после сна разбойники, или следовать за главарем, за смертельным врагом, ради мести которому и была подарена ему жизнь.
Но все же он заставляет себя лежать неподвижно. Всему свое время, уговаривает себя волк. Никуда Кривой не денется, и теперь, когда зверь встретил его, разбойник сумеет укрыться от острых клыков лишь в могиле.
Два всадника исчезли за деревьями, а волк остался лежать под кустом. Но теперь он вынужден был пересмотреть свои планы: с каждой минутой Кривой удаляется, а значит, ему следует спешить. Ну и что ж, что уже светло.
Разбойники сами предоставили волку возможность начать добрую охоту: отправились по дрова. Три олуха и мужик с вырванными ногтями. Двое побрели собирать хворост - покончить с ними не составило никакого труда. Они вообще не смотрели по сторонам, и взвившаяся из-под сугроба серая молния, состоящая из зубов, когтей и мускулов, наносила смертельный удар прежде, чем ее успевали разглядеть. Двое, скинув тулупы, рубили деревья, и занятые топорами, не замечали ничего вокруг. Волк сперва напал на того, постарше, без ногтей. Бесшумно вскочить на спину, глубоко вонзить клыки в загривок... Но загривок оказался жирным и широким, и зубы не сразу нашли хрупкие кости шеи. Мужик успел заорать и выпрямиться, но движение-то его и погубило: тяжелый волк, мотнувшись назад, переломал ему шейные позвонки. Зато второй дровосек услыхал крик и, обернувшись, успел разглядеть расправу над его приятелем. Олух не олух, а не бросился бежать, понимая, что подставлять огромному волку беззащитную спину нельзя. Перехватил поудобнее топор, вытащил длинный нож, намереваясь встретить зверя. Решительная гримаса на лице, угрожающая поза - картину портили только мелко подрагивающие колени.
Волк выбрался из-под мертвого тела, оценил отчаянную храбрость врага. Что ж, и такое видали. Ничего. Он бросился на разбойника, увидел, как тот заносит топор, но вместо того, чтобы по-звериному рваться к горлу, в последний миг поднырнул под вытянутую руку с ножом, мимоходом рванув разбойника за бок, тут же окрасившийся кровью. Тот взвыл, не столько от боли, которую вряд ли еще успел как следует ощутить, сколько от неожиданности волчьего маневра. Звери хватают за руки, за ноги, за горло - это да, но хладнокровно рассчитать бросок под вооруженную руку, так, чтобы нож не достал до лохматой серой шкуры!
Теперь разбойник боялся еще сильнее, ибо заподозрил, что перед ним не простой волк. Но разгадать правду он, конечно же не мог, а потому скудным своим умишком предположил то самое страшное, что всегда первым приходит в голову людям: "Оборотень!" Волк прочел это пугающее слово по шевельнувшимся губам, и понял, что разбойник уже мертв. Потому что укус оборотня заразен, а люди всегда так боятся превратиться в безумную кровожадную нечисть... Этот решил, что уже обречен, а значит сопротивление его, даже если и будет вообще, станет вялым и беспорядочным. Такое уже бывало, и волк не стеснялся пользоваться вымышленными страхами людей.
Спустя несколько минут все было кончено. Невредимый и почти не утомившийся волк спокойно вернулся на свой наблюдательный пункт и улегся в ожидании закономерного продолжения. Наступило оно почти через час: двое выбрались в лес выяснять, "куда запропастились эти болваны". Крепыш с метательными ножами и другой, незнакомый - пощуплее и с луком на плече.
Вот это уже серьезнее. Ловкость верзилы в бросании ножей волку известна, а насколько хорошо второй стреляет? Поразмыслив, зверь решил начать с лучника: ножи рассчитаны все же на людей, и сквозь толстую волчью шкуру им будет нелегко пробиться, а вот стрелы опасны.
Лучник, верно, был неплохим охотником; хотя он и не видел крадущегося за ними волка, но охотничьим чутьем ощущал присутствие опасного хищника. Он даже успел начать снимать с плеча лук и вынимать стрелу, когда волк рухнул ему на голову из ветвей наклонившейся, но застрявшей верхушкой в развилке другого дерева, ели. Зверь давно умел так рассчитывать удар, чтобы с маху ломать шею, поэтому стрелок упал наземь, не успев понять, что произошло. Зато метатель увидел волка во всех подробностях, и едва мертвое тело лучника коснулось снега, первый нож уже летел в убийцу. Но цели не достиг - метателю невольно захотелось протереть глаза, так как ему показалось, что волк прикрылся трупом. Но когда такое произошло второй раз, верзила невольно помедлил в изумлении, что дало волку возможность отскочить за ближайшую густую елку. Разозлившись на самого себя, разбойник метко швырнул последний нож и увидел, как тот вонзился в заднюю лапу.
-Ну щас я тебя, тварь, - воспрянул духом метатель, выхватил меч и ринулся за елку. Но зверя там не оказалось: следы вели обратно, к мертвому лучнику. - Кружиться вздумал? Не уйдешь!
Размахивая мечом, верзила выскочил из-за дерева - и остолбенел. Над трупом стоял высокий, голый, в чем мать родила, мужик с серыми от обильной проседи длинными косматыми волосами и бородой, и целился в него из лука, принадлежавшего мертвецу. Из правого бедра мужика торчал его собственный нож. Все это метатель наблюдал не более мига, так как с лука тут же сорвалась стрела и страшным ударом насквозь пронзила его сердце. Метатель упал, и его широко распахнутые умирающие глаза еще успели увидеть, как голый бросил лук, вынул из ноги нож, не так уж глубоко вошедший в тело, деловито собрал в колчан метательные ножи и лук, рывком запрокинул голову - и опустился на четыре волчьи лапы. Затем волк ухватил колчан в зубы и спокойно направился к хижине.
Волк не любил пользоваться человеческим оружием и своим человеческим обликом. Но сейчас ему было не до нелюбви. Он рисковал ради быстроты, и должен был задействовать все резервы.
Еще один разбойник, уже у самой избушки, заметил его издали и с воплем бросился бежать, очевидно, безоружный. Как ни велико было искушение догнать и растерзать, волк понимал, что времени на это нет, и заставил себя снова стать человеком чтобы пустить вдогонку стрелу. Разбойник упал почти у самой прогалины, которая уже была бы видна из окон. Но вопль его, похоже, никого не встревожил: из дома снова доносились женские стоны. Злодеи были слишком заняты.
Семеро, подумал волк. Двое уехали два часа назад, следовательно, должно оставаться около десятка.
И снова ему выпала удача: молодой олух отправился в темную пристройку задавать лошадям корма. Волк отложил оружие и бесшумно скользнул в конюшню. Вряд ли разбойник успел сообразить, отчего вдруг взбесились кони, не догадывающиеся, что этот самый волк провел всю ночь у них под боком. Только что смирно жующая овес лошадка внезапно встала на дыбы, очумело вращая глазами, и нечаянным ударом копыт опрокинула человека на землю. Следом на грудь вскочил крупный лохматый зверь, оскаленная пасть щелкнула - и все.
Восемь, считал волк.
До сих пор ему везло: никто не поднял тревогу, никто не оказал значительного сопротивления. Нож, оцарапавший бедро, не в счет: кровь уже остановилась. Но больше тянуть время нельзя, с минуты на минуту враги заинтересуются бесследной пропажей восьмерых товарищей. Значит надо действовать, бросаясь в бой и полагаясь на благосклонность судьбы.
Он ворвался в дом в образе человека - обнаженный всклокоченный мужик, кто примет такого всерьез? Он успел метнуть один за другим все три ножа и даже выпустить стрелу прежде, чем опешившие разбойники похватали оружие. К тому времени трое из них были если не мертвы, то выведены из строя. А голый нападающий немедленно перекинулся в волка, что заставило последнего негодяя, смело кинувшегося было на него с мечом, отпрянуть с жалким визгом "Оборотень!" Если бы он продолжал наступать, мог бы здорово попортить волчью шкуру, но запнувшись, позволил зверю располосовать себе бедро от паха до колена и безнаказанно промчаться дальше.
А дальше горница была скромно перегорожена занавесью, какая бывает в доме, где проживают несколько семей. За этой ширмой были помещены женщины и там же находились оставшиеся пятеро разбойников. Двое, по всей видимости, сильно во хмелю, валялись на полатях, а услышав шум, сонно моргали, поднявшись на ноги. Один со спущенными штанами стоял над женщиной - она лежала на столе с задранным подолом, привязанная за руки. И двое спешно шарили по полкам, разыскивая оружие. Эти-то и были самыми опасными, но волк не сумел удержаться от искушения. Когда очнувшийся насильник чуть отстранился от жертвы, он прыгнул вперед и начисто отхватил обнаженное орудие насилия. Злодей взвыл дурным голосом, свалившись под стол - это оказался тот самый, змееподобный помощник главаря.
Волк успел рвануть за руку еще кого-то, прежде чем на него надвинулись четыре обнаженных клинка. Один из мечей трясся в раненой руке, больше мешая своим же, чем угрожая волку, но следовало отступать. Он скользнул обратно за занавесь, где выл и стонал молодой олух, бросив меч и зажимая руками рваную рану на бедре. Человек затрясся, отползая в сторону при виде волка, но тот не обращал на него внимания: этот противник уже повержен. Зверь притаился за большим ларем для дров, понимая, что первыми из-за занавеси полетят стрелы.
Ширма долго оставалась в неподвижности - видно, разбойники караулили с той стороны, ожидая, пока волк сделает новую попытку напасть, но тот не спешил. Дольше оставаться в неведении, под нервирующие вопли своих раненых приятелей, разбойники не могли - и вот ткань отлетела в сторону, а из-за нее показались оголовки стрел, дрожащих на натянутых до отказа тетивах. Стоит ли удивляться, что одна сорвалась и бесполезно воткнулась в стену?
-Там он, там, - тыкал пальцем раненый, и двое разбойников медленно двинулись к ларю, пока нервный лучник спешно вытягивал новую стрелу и накладывал ее на тетиву. Последний, укушенный за руку, которым оказался тот самый обожженный мужичок, держался позади всех.
Волк не стал делать то, чего от него ожидали - мощного прыжка прямо на острые клинки. Вместо этого он с силой толкнул полупустой ларь, который с грохотом опрокинулся, и под ноги разбойникам посыпались дрова. Второй лучник, как и следовало ожидать, от неожиданности выстрелил, и стрела, опять же, бессмысленно вонзилась в бок деревянного короба. И только после этого волк прыгнул на пошатнувшегося мечника - смешливого молодца. Тот повалился, но успел прикрыть горло левой рукой, однако зверя интересовала правая, вооруженная, предплечье которой тут же оказалось распорото острыми клыками - о, за три года волк хорошо научился пользоваться своим грозным оружием так, чтобы причинять наибольший ущерб с одного броска. Когти мощных задних лап заработали, раздирая куртку на животе, стремясь добраться до тела, выпустить кишки; хищник и разбойник сплелись в один шевелящийся клубок, катающийся по полу. Оба стрелка натянули луки, но боялись стрелять, опасаясь попасть в своего - и это промедление было преимуществом волка. Он так и не выпустил руку злодея, которая скоро потеряла чувствительность и уронила меч, а когти, которым никак не могла противостоять мягкая человеческая плоть, вонзились в незащищенный живот.
Сбросив с себя еще живого, но уже умирающего разбойника, который никогда больше не разразится хохотом при виде чужих страданий, и более не прячась, окровавленный зверь прыгнул на оставшихся. Оба немедля выстрелили, но, как водится, от страха дрогнули: одна стрела только чуть чиркнула по серой шерсти на спине, а вот вторая угодила под мышку правой лапы - боком, вскользь, но там застряла.
Любой дикий зверь хотя бы приостановился, пытаясь вырвать стрелу - лишь люди умеют игнорировать свои страдания ради цели, которая представляется им важнее. Поэтому более удачливый стрелок рухнул навзничь под весом ударившего в него волка. Но времени грызть уже не оставалось: пока зверь расправлялся бы с одним, другой мог его прикончить. Поэтому через миг на груди разбойника, злобно рыча, стоял на четвереньках голый лохматый человек с застрявшей в теле стрелой. Оставшиеся на ногах двое разбойников не видели, как он перекидывался раньше, поскольку были за ширмой - и оба со страхом вздрогнули. Этого мгновения хватило, чтобы поднять с пола меч, одним ударом пригвоздить поверженного противника к полу, а потом выдернуть клинок и метнуть во второго лучника. Бросок вышел не слишком удачным: все-таки волк сегодня уже подустал, да и рана начинала беспокоить. Меч рубанул разбойника в основание шеи слева вместо того, чтобы вонзиться прямо в горло. Кровь залила его рубаху, и человек упал без сознания.
Оставался только один - хилый с виду обожженный мужичонка. Но тот уже не пугался и не паниковал, не делал резких движений. Он стоял чуть за углом, внимательно наблюдая за человеком-волком, и крепко сжимал меч в здоровой руке. Волк мог бы достать его стрелой, но тот спрячется за угол и нападет, пока он будет перезаряжать лук. Поэтому человек-волк подобрал меч и мягко, пружинисто пошел навстречу.
Оба были ранены, оба обессилели. Но оба полны решимости драться до конца - разбойник защищал свою жизнь, волк исполнял свое предназначение.
Обожженный оказался неплохим бойцом, у него был свой осторожный стиль: выжидать, заставляя противника продемонстрировать все, на что тот способен, а потом угадать слабость. И его вовсе не смущало, что противник - голый мужчина, который по желанию перекидывается волком. Возможно, этот был умнее или осведомленнее своих приятелей и понимал, что перед ним вовсе не оборотень.
Волк предпочитал сильные, резкие удары - не имея понятия, откуда ему вообще известны навыки фехтования, он всегда выбирал как можно скорейшее окончание поединка. Обыкновенно все, кто имел несчастье ему противостоять, были слишком перепуганы, удручены и поражены своим невероятным противником. А вот обожженный сумел взять себя в руки, в чем волк вскоре убедился - когда по его ребрам протянулась длинная кровавая полоса.
Волк поморщился и отпрыгнул, отчаянным усилием воли усмиряя ярость и нетерпение, заставляя себя сосредоточиться на поединке, который - он уже понял - будет нелегким. Противники обменялись парой ударов, не достигших цели, потом волку удалось несильно достать плечо врага. И тут вдруг за спиной разбойника бесшумно появилась тень. Волк готов был уже поверить, что ему померещилось, но тень внезапно превратилась в совсем юную девушку - бледную, словно призрак, со спутанными светлыми волосами, в сползающих с плеч обрывках платья. Искусанные губы алым пятном выделялись на белом, без кровинки лице. В руках у девушки была увесистая палка. Не замечая ничего вокруг, не глядя ни на волка, ни на трупы, девушка молча размахнулась и ударила обожженного разбойника по голове. Удар был неумелым, но на мгновение ошеломил злодея - и этим мгновением воспользовался волк чтобы изо всех сил ударить мечом, который вошел в тело по самую рукоять. Разбойник упал, захлебываясь кровью. А девушка молча повернулась к волку, поднимая свою дубину, готовая драться - как умеет, но до конца.
-Я не трону тебя, - хрипло выдохнул волк, отступая. Он плохо умел говорить, слишком мало было практики. Собственно, почти никакой. Может быть, поэтому девушка не пошевелилась, словно не слыша. А может, потому, что больше не верила людям. Волк сочувствовал ей, но ничем не мог помочь. Кроме одного: - Ступай по вчерашним следам, выйдешь к замерзшему ручью. Пойдешь направо - окажешься на той дороге, с которой вас увезли. Полиссы недалеко.
Девушка ничем не показала, что поняла или хотя бы услышала. Волк не стал мучить бедняжку, понимая, что один вид мужчины - голого мужчины - должен вызывать у нее судороги ненависти и омерзения. Отступив на несколько шагов, он занялся застрявшей под кожей стрелой, стараясь все же не выпускать девушку из виду - кто знает, что взбредет ей в голову. Но она столь же настороженно наблюдала за ним, не двигаясь с места и держа дубину наготове.
Чтобы извлечь наконечник, необходимо было сделать надрез - неловко, левой рукой. Лезвие ножа никак не хотело вонзаться куда надо, шипя от боли и весь перемазавшись кровью, волк неумело ковырял рану.
-Дай я, - внезапно услышал он и вздрогнул.
Оказывается, девушка уже успела положить свою дубину и подойти вплотную, протягивая руку, а он и не заметил. Ее светло-серые, покрасневшие от выплаканных слез глаза уже не были такими пустыми, как несколько минут назад. Волк неуверенно протянул нож.
-Не бойся, я умею, - уронила она. Нельзя сказать, чтобы утешающее - скорее, бесстрастно, привычно.
И в самом деле - волк глазом не успел моргнуть, как окровавленная стрела показалась наружу.
-Надо перевязать.
Но волк отступил, молча покачав головой. Нет смысла, все равно повязка свалится, когда он сменит облик, как сваливается любая одежда, да и вообще все. Какой-то миг они неподвижно смотрели друг на друга.
Девушка хотела еще что-то сказать, но он вдруг понял, что ничего больше не хочет слышать. Нельзя. Не важно, почему. И в этом он тоже не хочет разбираться, просто знает, и все.
Перекинувшись в волка - девушка почему-то не вскрикнула, не задрожала от страха - он молниеносно прикончил раздражающе воющего олуха с разодранным бедром - тот даже не пытался сопротивляться, потом еще двоих, которые были только без сознания. И без дальнейших проволочек выскочил за дверь, в морозный зимний день.
Снег на версты и версты кругом. Слепяще-белый, искрящийся в лучах холодного зимнего солнца. Мороз, кусающий за щеки, скрип наста под копытами коней, белые облачка пара из их трепещущих ноздрей. Запах хвои, едва уловимый, он вплетается в хрустящую чистоту северной зимы. Пушистые сосны, покрытые инеем, тяжелые лапы елей - на каждой целый сугроб. Порыв ветра качнет елку - и снег с шумом падает на землю, трещит смолистый ствол, расправляя ветви, сбросившие надоевшую обузу.
Я никогда прежде не видела снега, его не бывает ни в Саратоге, ни в Тардове. Но отчего же в зимнем Араклионе я внезапно ощутила себя вернувшейся домой?
Дорога к маленькому городку Полиссы вилась сквозь глухие хвойные леса, темные чащи которых словно созданы были для того, чтобы порождать тайны и чудовищ - то был первый аванпост настоящих колдовских лесов, именуемых в народе по-разному: Чернолесьем, Диким лесом, Ведьминым лесом. Однако вопреки темной густоте ветвей и зловещему шепотку деревьев, местные жители убеждали, что здешняя глухомань долгие годы славилась спокойствием. И вот, вдруг, в одночасье две беды: орда безжалостных разбойников и злобный оборотень-убийца.
-Сколько было нападений? - расспрашивала проводника Грейдж за моей спиной. Я скользила взглядом по сугробам на обочине дороги, но прислушивалась к их разговору.
-Разбойников или оборотня? - не понял простодушный Гиворо. Будь он настоящим императорским гвардейцем, его рассказ звучал бы убедительнее, но в Полиссах стражу несло только ополчение; одного из этих вояк и прислал за нами городской голова в Араклион.
Глядя на мою спутницу, никто и никогда не заподозрил бы в ней волшебницу, посвятившую свой дар изучению метаморфной нечисти. Полная дама средних лет, держащаяся с ненавязчивым достоинством и осторожным здравомыслием - ровным счетом ничего загадочного, если не считать редких приступов эпилепсии. Строгий дорожный костюм матроны среднего достатка, немного старомодная шляпка, круглое доброе лицо. Вот и Гиворо несколько разочарован: отправившись навстречу откликнувшимся на просьбу о помощи волшебникам, он ожидал встретить кого угодно, но не простоватую дородную женщину в компании со странной тощей девчонкой, вся примечательность которой заключается в мужской одежде, длинной гриве каштановых с проседью волос и огромном, не по росту мече за спиной.
Конечно, присутствие лейда Братиса было бы более внушительным. Но он не может вечно быть моей нянькой, о чем недвусмысленно намекали - а вернее, настаивали - и лейд Дитрем, и лейд Патри.
Солидности нашей компании придавал лишь гвардеец Фестан, который к великому сожалению Гиворо сразу же после знакомства отмежевался от всякой магии, заявив, что будет только охранять волшебниц.
-Мы нашли место одного, но это скорее не нападение, а бойня! - с содроганием, сбивчиво отвечал Гиворо. - Семнадцать разбойничьих трупов: крупных, здоровых мужчин, перерезанных, словно цыплята.
-Кому-нибудь удалось спастись?
-О да. Две молодые женщины, которых похитили разбойники, и младенец.
-Вот как? - изумилась Грейдж. Я тоже с недоумением обернулась при этом заявлении, но проводник был полностью серьезен. - Но оборотней и им подобных тварей более всего привлекают дети, подростки, и лишь если таковых нет - взрослые люди.
-Вот поэтому-то мы и обеспокоены. Возможно, эти "спасенные" на самом деле будущие оборотни, пребывание которых в Полиссах есть угроза для всего города.
-Понимаю, - задумалась волшебница. Помолчав, спросила: - Где они находятся сейчас?
-Заперты в остроге, под постоянной охраной. Мы не морим их голодом, все необходимое у них есть, но... Так долго продолжаться не может. Ребенок простужен: его нашли на снегу, у ворот города, в мокрых пеленках. Стражники утверждают, что в ворота ломился громадный волк, но сбежал, когда на него спустили собак. Женщины тоже не в лучшем состоянии, избиты и измучены, одна до сих пор находится в полной прострации. Вторая заботится о ней и ребенке, но и она выглядит больной. Поверьте, это тяжелое зрелище, которое действует удручающе на самых надежных охранников. Все трое кажутся беспомощными, несчастными существами, которые нуждаются в помощи и милосердии и ничем не заслужили заключения в остроге. Господин Рикамон, наш голова, боится бунта.
-М-да, - неопределенно согласилась Грейдж.
-А что собаки, которые преследовали волка? - заинтересовался Фестан, забыв о своем намерении оставаться в тени.
-Да ничего! - охотно пожаловался ему Гиворо. - Взяли было след, да вскоре потеряли. Когда шедшие за ними люди догнали свору, вместо волчьих следов обнаружили отпечатки босых человеческих ног. Тогда-то мы и поняли, кто у нас объявился. Однако стражники - люди не робкого десятка, прошли дальше, нашли место, где оборотень снова вернулся в волчью шкуру. Они следили бы до конца, но тут тварь словно почувствовала, что уловка разгадана: принялась кружить по лесу такими петлями, что собаки снова потеряли след.
-А потом что?
-Ходили-ходили наши по петлям, несколько часов, и вдруг откуда ни возьмись эти две женщины. Одеты в замызганную мужскую одежду, измазанную кровью. Худенькая блондинка, сама похожая на привидение, почти тащила на себе свою более крупную подругу, которая едва переставляла ноги и бормотала какую-то бессмыслицу. Блондинка кое-как рассказала о нападении разбойников и странном существе, которое всех их перебило. Наши, сразу не сообразив, что женщины могут быть заражены, отправили их в город с сопровождающими, а сами прошли дальше по следам. И такое увидели! Растерзанные тела... Но не все загрызены, несколько убиты обычным мечом, стрелами, даже метательными ножами - причем, собственным оружием мертвецов.
-Убиты оружием людей? - вздрогнула Грейдж. - Ты уверен?
-Я тогда не был в карауле, сам не видел, - с некоторым сожалением сообщил Гиворо, - но каждый из поискового отряда рассказывал одно. Трое застрелены, двоих прикончили метательными ножами и двоих - мечом. Один вроде бы ранен мечом, и только потом загрызен.
Мы с Грейдж в замешательстве переглянулись.
-Нетронутые женщины и младенец, быстрая и частая смена облика, использование оружия, - со значением перечислила Грейдж, и я кивнула в ответ. Фестан поднял брови.
-Что? - не понял Гиворо.
Но мы промолчали, только пришпорили коней. Эти три факта нарушали предположение об обыкновенном оборотне. И дело даже не в счастливом спасении людей, такое на самом деле могло произойти и случайно. Но оборотни обыкновенно более или менее разумны лишь до тех пор, пока зараза дремлет в крови, и в это время они вполне могут маскироваться под людей. Однако стоит нечистой сути взять верх, как человек начинает постепенно превращаться в животное, и с того момента теряет разум. На его месте остается кровожадная, злобная тварь, которая способна мыслить менее чем любой зверь. В это время оборотень не меняет облика на человеческий, по крайней мере, до конца. А зрелище половинной метаморфозы, надо заметить, редкое по своей мерзости, и следы такого полуморфа с человеческими не спутаешь. И уж конечно, эдакая тварь не пользуется луком, метательными ножами или мечом.
-Я бы предположила три версии, - подъехав ко мне поближе, проговорила Грейдж. - Первое и самое ужасное: перед нами мутировавшая тварь, развившаяся в более высоко организованное существо. Признаться, это вполне вероятно, в последнее время на Великом Материке идет активное размножение нечисти с образованием новых форм. Второе: кто-то дурачит простодушных жителей Полисс, используя, скажем, натасканную на убийство собаку. И третье.
-Саби, - медленно произнесла я не без внутренней дрожи.
-Да.
Более никто не проронил ни слова. А я почувствовала настоятельную необходимость поплотнее запахнуть меховой плащ, словно от моего собственного короткого слова потянуло морозом, более крепким, чем холод Чернолесья.
Полиссы встретили нас как самых желанных гостей, у ворот собралась толпа из нескольких сот человек. И как только все поместились на маленькой привратной площади. Народ был нарядно одет, на всех лицах сияли радостные улыбки - казалось, в городке веселый праздник. Собственно, судя по приветственной речи господина Рикамона, невысокого плотного старика, жители как раз и собирались устроить торжества в нашу честь. Очевидно, визит магов в этом захолустье превращался в такое событие, на фоне которого даже всякие разбойники и оборотни отступали на задний план. Однако Грейдж решительно посоветовала отложить веселье до тех пор, пока все обстоятельства происшествия не будут выяснены.
Нам отвели лучшие комнаты в здешней гостинице, но я не могла бы спокойно отдыхать от утомительной дороги после нашей беседы. Третье предположение Грейдж вселило в меня полное смятение чувств. И не могу с уверенностью заявить, что явилось бы для меня лучшим исходом, его истинность или ложность. Я никогда не встречала других саби кроме себя, Асфир не в счет, ведь он - порождение моего собственного представления о саби. И вот, возможно, впереди встреча с иным подобным мне существом. Возможно, эта встреча принесет с собой разгадки того, что является тайной для меня самой... Но часто ли решение задачи оказывается таким, каким мы хотим его видеть?
Когда я твердо заявила о своем желании немедленно встретиться со спасенными, Грейдж взглянула на меня, но промолчала. Она видит меня тем, кем я стараюсь казаться: существом, посвятившим свои устремления и энергию магии, ее изучению и созиданию, как некогда поступила она сама. Откуда ей знать, что я никогда не делала своего собственного выбора.
Откуда ей знать, что будь я вольна в своих решениях, вероятно, избрала бы совсем другой путь.
Бог и Богиня, сколько раз я запрещала себе думать о том, что было бы. Мысль о совсем ином образе жизни, таком обыкновенном, обыденном для всех разумных на Великом Материке, доступном последнему из ничтожных и величайшему из достойных - всем, но не мне - наполняет безысходностью, тоской, лишает сил, камнем тянет ко дну. Семья, дети, свой дом. Такие простые слова, их каждый произносит не задумываясь о том, какой это дар. Лишь тот, кто лишен этой части жизни, может осознать ее важность. Есть те, кто не ценит даров Высочайших и сознательно отказывается от них, но в том-то и кроется главное различие: в собственной воле выбора. Вероятно, немногие поймут меня из тех, кто не испытал моего отчаяния. Потому-то желаю и боюсь встречи с первым существом, которое похоже на меня.
Острог в Полиссах помещался в полуподвальном этаже казармы. Условия содержания узников были, пожалуй, сносными: большая печь давала достаточно тепла; отгороженная решеткой от караульной камера была обставлена кроватями с хорошими постелями, столом и стульями, глиняный пол устилали лоскутные половики. Имелась даже колыбель для ребенка, которую размеренно покачивала одна из пленниц. Вторая, укрывшись одеялами, лежала в постели - спала или делала вид, что спит. На столе помещалось немало различной снеди - очевидно, и голодом здесь никого не морят.
-Люди передают, - словно бы извиняясь, пустился в объяснения начальник караула Торбет, крепкий горожанин с круглым прямодушным лицом. - И скарба домашнего натащили, и провизии больше, чем наши узники съесть могут. Не каменные сердца у людей-то.
-Конечно, - успокаивающе сказала Грейдж, разглядывая заключенных. Но ответ ее отчего-то показался ополченцу суховатым, поскольку он вновь зачастил:
-Посудите сами, почтенные лейдин, ну какие такие оборотни из этих девчушек и дитятка? Одна плачет день-деньской, пока не притомится и не уснет, другая ребеночка выхаживает будто собственного, да подругу утешать пытается. А на нас не в обиде вовсе, хотя мы и держим их под замком, кротко так отвечает, с благодарной улыбкой, и даже для солдат доброе слово у нее найдется, которые уж и не знают, куда глаза деть от смущения, что не могут выпустить да как должно принять в гости.
Тем временем девушка, о которой шла речь, подняла голову от колыбели и приветливо кивнула нам с Грейдж и Фестаном. Она была невысокой, тонкой едва не до худобы, светлые волосы аккуратно заплетены в простую косу. На бледном простоватом лице с курносым носом и широким ртом выделялись глаза - серьезные, задумчивые, проницательные, которые непонятным образом делали ее облик необычным, запоминающимся.
Я сняла с гвоздя на стене единственный ключ, недвусмысленно намекающий на единственный в помещении замок и молча вставила его в скважину.
-Не беспокойтесь, - перебила Грейдж, - мы здесь, чтобы все выяснить и исключить опасность. Поэтому если уважаемым стражам не по себе, вы можете оставить нас наедине с пленницами.
В комнатушке было пятеро горожан, включая начальника Торбета, однако лишь двое сочли лучшим удалиться "чтобы не мешать, а то тесно". Остальные, в том числе и Торбет предпочли мужественно нести вахту "на всякий случай". Быть может, ими двигало любопытство, а может и сострадание, но не думаю, чтобы они так уж сильно боялись отомкнуть решетку. Пожалуй, и те двое, что ушли, сделали это не из страха, больше из известной крестьянской осторожности.
-Вы позволите? - Грейдж первой ступила в камеру, указала на стул. Я была благодарна ей за то, что взяла разговор на себя. Конечно, она глава нашей экспедиции и первый ход обязан принадлежать ей, но даже я видела: здесь нет работы для мага. Собственно, Грейдж могла бы прямо сейчас поворачивать обратно, в Тардову, предоставив мне самой выяснять интересующие меня подробности.
-Конечно, - слегка иронично улыбнулась девушка. Спрашивать позволения о входе в тюрьму у узницы - это лишь формальность, но без нее трудно было бы обойтись. Женщина на кровати, по-видимому, глубоко спала и не шевельнулась. - Я Вильера.
-Меня зовут Грейдж, это Магре и Фестан. Мы приехали, чтобы помочь.
-Те самые волшебники, которых так ждали?
-Ты слышала о нас?
-Охранники говорили о вас постоянно, едва дни не считали. Обещали, появятся волшебники - и все будет хорошо.
Грейдж и Вильера понимающе улыбнулись друг другу.
-Так и есть. Сегодня вы сможете уйти, никто больше не станет вас задерживать. Но куда и как?
Вильера кивнула.
-Мы с братьями из Остилльи. А Хири, кажется, путешествовала с мужем, - она бросила взгляд на подругу по несчастью. Та не пошевелилась. - Мы ехали вместе из Брука, знаете, купцы часто держатся рядом, для безопасности. Всего человек сорок и шестеро степняков. Собирались через Полиссы добраться до Араклиона, а потом распрощаться. Хири я знаю только по имени, откуда она, не слышала. А теперь от нее ни слова не добьешься. Как зовут малыша, даже не могу вспомнить, в караване были две семьи с маленькими детьми, но мы особенно не сближались.
Девушка говорила ровным, лишенным эмоций тоном. А я думала, что даже не представляю, чего ей это стоит. Каждому, каждому ближе свои беды. Чужие видятся легче и меньше. И вновь та же мысль: кто не пережил подобного - не поймет. Однако Вильера сильная, много сильнее, видно, чем я. А может быть, ей помогает держать себя в руках необходимость заботиться о Хири и ребенке?
-Тебе не следует беспокоиться о приюте, - это подал голос командир Торбет. - Если хочешь, Полиссы станут твоим домом. Вот хоть мы с женой - с радостью примем вас троих.
-А сейчас, быть может, ты расскажешь о том, что произошло, - Грейдж старалась говорить как можно мягче. - Нам необходимо знать о том, кто и каким образом освободил вас от разбойников.
Вильера вздохнула. Размышляя, а может быть, собираясь с духом.
-Он... он человек, что бы вы не думали, - твердо произнесла она. - Он странный. Если бы я вздумала изобразить волка в человечьем облике, то не могла бы придумать ничего более близкого. Он худой, жилистый и косматый, свалявшиеся длинные волосы с проседью, нечесаные, верно, уже несколько месяцев... Держится немного неловко, словно непривычен к встречам с людьми... или не привык быть человеком. Он весь словно подобрался для прыжка, выпустил когти, оскалился, готовый растерзать - и он растерзал. Тех, кого я сама готова бы убивать, убивать бесконечно... - зрачки Вильеры расширились, глядя куда-то сквозь стены темницы.
-Ты можешь подробно рассказать о том, что произошло?
-Да, конечно, - она моргнула, с усилием возвращаясь назад, в тепло и безопасность.
Я внимательно рассматривала девушку, пока та говорила. Почему она не испугалась этого существа, которое описывает такими страшными словами? А ведь Вильера пытается оправдать, заставить нас думать о человеке-волке как о чудесном избавителе. Почему она уверена, что он сознательно выбирал жертвы?
-Как ты думаешь, за что он их убивал? - спросила Грейдж.
-Но... - Вильера в замешательстве посмотрела на нее. - Это ведь злодеи, душегубы.
-Да, но лично ему они не причинили зла, верно?
-Откуда нам знать, - резко возразила девушка.
-Ты права, конечно, - поспешила успокоить ее волшебница.
Я подошла к колыбели, в которой завозился во сне младенец, и с любопытством взглянула на него. Толстенький, розовощекий, умилительно сучащий ножками во сне. Если бы не человек-волк, ребенок не дожил бы до сегодняшнего дня. Можно ли судить разумного за что-либо, если благодаря ему сохранена вот эта маленькая жизнь?
-Может быть, ты догадываешься, - тихо спросила я у Вильеры, осторожно проводя кончиком пальца по пухлой щечке младенца, - куда мог отправиться ваш спаситель после того, как выбежал из хижины?
Девушка вздрогнула.
-Вам незачем искать его.
Я знала, что Грейдж удивилась, готовая убеждать, а Фестан внутренне подобрался, намереваясь добиться признания. Раз есть вопрос - значит, ответ должен быть получен.
-Ты можешь не говорить, - все так же тихо ответила я прежде, чем эти двое успели что-нибудь сказать, по-прежнему не отрывая взгляда от спящего ребенка. Кажется, на эту умиротворяющую картину я могла бы смотреть часами. - Двое разбойников уехали утром, а значит пока еще ускользнули от наказания. А они могли отправиться только на север, к людному берегу Альмеокрины.
-Этот человек сотворил доброе дело! - в голосе Вильеры впервые слышна сила. - Не смейте, вы слышите? Не смейте охотиться за ним.
Я улыбнулась, заставив себя отойти от колыбели.
-Он один. Я думаю, ему нужна помощь.
-У нас нет времени помогать волку разбираться с его врагами, - Фестан впервые счел нужным подать голос, правильно догадавшись о моих выводах, но совершенно неверно оценив мои намерения. - Задача, поставленная лейдом Братисом выполнена. Мы возвращаемся в Тардову.
-Вы возвращаетесь, - согласилась я.
-Что? - в голосе капитана имперской гвардии загрохотали грозовые отголоски. - Не вздумай!
-Тебе не удержать меня.
-Магре, прошу, не делай глупостей. Ты одна не выживешь в зимнем лесу, полном разбойников и черт знает кого еще!
Мягко коснувшись ладонью его руки, я поблагодарила Вильеру за рассказ и вышла из острога.
На лес медленно и бесшумно падали крупные хлопья. Скоро погода переменится - жгучий мороз уже сменился влажной оттепелью, сугробы обмякли, уплотнились. Снег лип к копытам коня, с трудом пробирающегося по все еще видным отпечаткам волчьих следов. Однако я знала, что через час-другой мне придется иначе выбирать путь. И кто знает, верную ли дорогу укажут мне Высочайшие.
Мало кто ведает, стоит ли вступать на эту дорогу.
Я знала, что дурно поступила, заставив Фестана отпустить меня - лейды оторвут ему голову по возвращении в Тардову. Но я не могла ждать, пока наши командиры будут принимать решение о снаряжении экспедиции на поиски человека-волка, собираться в дорогу, разыскивать утраченный след. Угроза была проста: я отправляюсь одна на лошади и со снаряжением или лечу в обличье орлана, имея при себе только то, что совету магов удалось "сроднить" с моим телом: рубаху, штаны, сапоги и кольчугу. И Дух.
Дух превратился в часть меня, но в этом не было заслуги волшебников. Просто однажды мне привиделся странный сон. Я проснулась на плоской крыше дома лейда Братиса, сжимая в руках окровавленный меч. Но если не верить сну, невозможно догадаться, откуда взялась кровь: на мне не было ран. Словно она просочилась сквозь поры кожи... Я не люблю вспоминать это утро. Однако с тех пор Дух стал для меня живым. Даже вслух мне трудно было называть его мечом, в мыслях же я беседовала с ним, советовалась. И он отвечал мне. В такие минуты он был светловолосым воином по имени Дух, который знал обо мне много больше, чем я сама. Вот только ничего не желал поведать о себе, как бы настойчиво я не выспрашивала.
Мой плащ весь покрылся сплошным ковром тяжелого снега, целые сугробы лежали на крупе и ушах коня, который недовольно фыркал, когда большие снежинки лезли ему в ноздри, оседали на ресницах. Натянув на голову капюшон, я сидела неподвижно, пристально вглядываясь в снег.
Я старалась не задумываться, что делаю. Иначе разум начинал вопить о глупом безрассудстве, бросании в омут очертя голову, отсутствии видимой цели. Однако в моей жизни происходили события, которые нельзя осознать разумом, объяснить логикой, и все они так или иначе складывались в единую мозаику моей судьбы. Дана ли она мне милостью Бога и Богини или начертана кознями лукавого, я не желаю избегать ее. И сейчас настал один из тех мгновений, когда некое внутреннее убеждение необходимости происходящего толкало на странные поступки, а я не собиралась противиться.
Дневной свет начал меркнуть, когда я поняла, что больше не вижу следа. Но этого и должно было ожидать; не обращая более внимания на заметенную землю, я продолжала двигаться на север.
Меркет вонзил заступ в смерзшуюся землю и едва не заплакал. Казалось, букашка долбит гранитную скалу. Лопатой здесь действовать даже и думать не приходилось: у парня не хватило бы сил перевернуть кусок обледенелой почвы хоть с горшок величиной. Даже горный инструмент мало помогал: дробил верхний слой не глубже вершка за один удар. Сколько же времени надо, чтобы выкопать яму хотя бы в сажень? Он разогнул спину и со смешанным чувством отчаяния и злости посмотрел на Хризо, который тащил от костра котел горячей воды.
-Сюда лить? - младший братишка заискивающе заглядывал в глаза, всем своим видом демонстрируя бодрость и уверенность в успехе.
Меркету многое хотелось бы сказать о том, что он думает по поводу всей их работы, но он сдержался. И так сказано куда больше, чем следовало бы, и все впустую. Слова редко кого спасают.
Пока Хризо лил воду в наметившуюся яму, пытаясь хоть немного размягчить землю, Меркет с тоской оглядывал кусок Вороньего Поля, выбранный для раскопок. Сейчас, кажется, никто не догадался бы, что много столетий назад здесь бушевала страшная битва, в которой полегли десятки тысяч воинов. За что, против кого сражались так страшно древние, кто вел их в бой, когда именно все это случилось - никто из местных жителей не задумывался. Знали лишь, что с тех пор здесь успел вырасти лес, а земля и трава, обвивая корни вековых деревьев, прочным ковром укрыли свидетельства минувших событий. И веками с тех пор любители быстрой наживы из окрестных деревень пытали счастья на Вороньем Поле. Говорили, когда-то здесь можно было за один день заработать на всю оставшуюся жизнь: кто бы ни участвовал в том бою, это были очень богатые существа. Прекрасное оружие, украшения, доспехи, походный скарб из серебра, а то и золота - такие находки не были редки. Однако нынче, конечно, все лучшее уже собрано множеством поколений кладоискателей, только мальчишки еще не перестают мечтать о потрясающих находках, попутно собирая всякую мелочь. Меркет вспомнил веселые летние походы на Воронье Поле с приятелями. Каждый успевал отработать по десять-двенадцать ям в день. Набив карманы за четыре-пять дней до отказа, они мчались в Селумен или даже Полиссы, а продав находки, быстро прогуливали денежки, привозя домой едва пригоршню серебра. Но получив огромное удовольствие от своего приключения. А теперь... В деревне не знали иного способа быстро заработать - кроме воровства, конечно - как порыться на Вороньем Поле, но зимой собрать добра на шестьдесят золотых монет - на этот шаг можно было решиться только от отчаяния.
Крупные хлопья снега, медленно кружась, проникали под жидкие голые ветви и пристраивались на полотняной крыше палатки, на разбросанном по поляне скудном снаряжении братьев, исчезали в пламени трех разведенных костров и растворялись в воде висящих над ними посудин. Подкрадывалась тьма, но надо сегодня закончить хотя бы эту яму. Всего четыре за целый день от самого рассвета - жалкий итог. Только две находки, да и то вопрос, можно ли выручить за них пару монет: обломок окантовки щита с вензелями и погнутое серебряное зеркало с пустыми гнездами от украшавших его когда-то драгоценных камней - и как только оно оказалось на древнем поле боя? Вчера добыто немногим больше. А неумолимое время идет себе, приближая срок, когда надо будет платить.
Внезапно ручной лис, целый день настойчиво бродивший вокруг мешка с припасами, поднял хитрую треугольную морду и принюхался, а потом издал несколько отрывистых звуков, похожих на лай.
-Ты чего, Лихор? - Хризо тут же бросился к своему любимцу, больше чтобы отвернуться от мрачного старшего брата, чем заинтересовавшись тем, что обеспокоило зверя.
Меркет с досадой покосился на эту парочку. Заварили кашу, а теперь ведут себя, словно на прогулке. Знал ведь, что не стоит держать в доме лису вместо собаки, и не потому, что деревенские готовы усматривать во всем необычном колдовство. Хотел убить лисенка, еще два года назад попавшегося сдуру в заячий силок. Не поднялась рука на детеныша, ну хоть бы отпустил, что ли! Так ведь нет, приволок в дом на потеху младшим братцу и сестричке. Думал, зиму поиграют, а весной звереныш в лес убежит. А тот не будь глуп, пригрелся, приохотился к дармовому корму, привязался к ребятам, всегда готовым почесать за ухом, а избу и двор так и вовсе за свои владения принял. Меркет, правда, настоял на том, чтобы отправить животное в лес. Таим плакала, Хризо угрюмо молчал, когда брат уносил лисенка в мешке из дому, да и сам Лихор помалкивал, будто понимая, что добра ему желают. И что же? Назавтра выйдя на крыльцо, Меркет едва не наступил на придушенную куропатку, рядом с которой восседал гордый охотник - Лихор, решивший, видно, что в лес его отнесли за добычей. Так и прижился. Эх, знать бы тогда, чего из-за этого самого лиса учудит братишка...
-Кто-то едет! - Хризо вскочил, в его голосе послышалась паника. - Что будем делать?
Уже склонившийся было над ямой Меркет резво разогнулся, поудобнее перехватил заступ, метнулся к ближайшему широкому стволу, вертя головой: откуда опасность? Брат нырнул за палатку, шаря по сумам в поисках оружия. Чувствуя тревогу своих юных хозяев, лис припал к земле, насторожив уши.
Тихий топот копыт послышался из глубины леса, вовсе не оттуда, откуда должны появиться враги. Люди мельника ехали бы из деревни, если б им надоело ждать, и они решили покончить с братьями прежде окончания отпущенного срока. Однако, судя по звуку, всадник всего один. Значит ли это, что сегодня их еще не убьют? При мысли об этом Меркет испытал такое облегчение, что даже колени подкосились, но тут же отругал себя: разве мельниковы прихвостни - единственная угроза в темном зимнем лесу? Давно ли на большаке нашли трупы двух всем известных здешних бродяг?
Осторожные шаги все замедлялись, но тем не менее приближались к стоянке. Ну еще бы - пылающие костры видны, небось, за версту в обледенелом редколесье.
-Эй, есть кто живой? - дал знать о себе вновь прибывший. - Дозвольте обогреться у вашего огня, уважаемые. Целый день в пути: промерз, умаялся. А если ужином угостите - не пожалеете.
Голос звучал устало, но весело, да и сразу стало ясно, что его обладатель немногим старше братьев. Осторожно, стараясь не выдать своего укрытия, Меркет выглянул из-за ствола одним глазом.
Всадник и впрямь был один - ежели, конечно, его приятели не прячутся поблизости, отправив пацана на разведку. На незваном госте был плащ с капюшоном, весь усыпанный снегом - по крайней мере, о времени пути он не солгал - а из-за плеча торчала рукоять меча. Из-под капюшона виднелась нижняя половина лица, но быстро сгущающиеся тени не позволяли различить черт. Словно угадав мысли, всадник откинул капюшон, и взгляду кладоискателей предстал молодой мужчина лет двадцати - двадцати двух с лицом благородного вельможи: высокий лоб, тонкие скулы, оттененные дневной щетиной, заостренный подбородок, светлые, прищуренные от усталости глаза и длинные волосы, собранные в пучок. Такой, конечно, мог бы принадлежать к шайке разбойников, но больше смахивал на одного из сынков знатных лейдов, вздумавшего со скуки попутешествовать в одиночестве в поисках приключений.
Меркет видал таких не раз: юнцов, возомнивших себя рыцарями-победителями нечисти словно магнитом притягивало Чернолесье. Встречались гордые идиоты, сверх меры нагруженные разнообразными доспехами и оружием, которые и впрямь перли за Альмеокрину добывать голову змея-молоха или шкуру зверолюда. Но бывали и такие, которые довольствовались охотой в окрестностях Селумена, где можно было повстречать пятнистого черно-алого медведя или летающую рысь - тоже ничего себе подвиг, можно померяться силой и с восьмиаршинной горой мяса, когтей и зубов, и бесшумной тенью, которая, конечно, летает на манер белки-летяги, но зато обладает когтями длиной в человеческую ладонь. Деревенские-то знали, как не попасться на обед эдаким тварям: медведь подслеповат, да и нюхом похвастаться не может, ежели замереть на месте, пробежит мимо. А рысь наоборот, невероятно чувствительна к запахам и более всего не выносит запаха полыни, смешанной с чесноком. Ладанки с этими травами вешали на шею даже грудным младенцам, и старожилы не помнили случая, чтобы летающие рыси разорвали кого-то местного.
Тем временем, не дождавшись приглашения, гость спешился и подошел к ближайшему костру без оного. Откинув полы плаща, незнакомец стащил рукавицы и протянул руки к огню. Один взгляд на эти узкие холеные ладони рассеял подозрения братьев в том, что гость когда-либо разбойничал на больших дорогах: юноши с такими белыми, ухоженными руками могли происходить только из богатых замков с дюжинами слуг, по первому требованию бросающихся на помощь. А проведи владелец этих рук в лесу хоть месяц, от их красоты не осталось бы и следа.
-Что угодно господину? - Меркет вышел из своего укрытия, но бросать заступ не торопился. Кто их знает, этих вельмож. Выглядит безобидно, но вот меч-то за спиной вряд ли только для солидности таскает.
-Меня зовут Рохабер из Шемнии, - живо представился юноша, - и я прошу у вас приюта. А также умоляю не называть господином.
-Мы всего лишь крестьяне, - несмотря на развеявшиеся подозрения, Меркет не торопился принимать дружелюбие незваного гостя за чистую монету, - и вряд ли сумеем предложить твоей милости достойный прием.
Рохабер улыбнулся.
-Я направляюсь туда, где не особенно нужны деньги. Так что вот - последняя. Забирайте, - он перевернул над ладонью тощий кошелек, вытряс единственную монетку и протянул Меркету. Тот не поверил своим глазам - золотая!
Ну да, грустно подумал незадачливый кладоискатель, осталось всего пятьдесят девять. И эта мысль внезапно наполнила его такой свинцовой усталостью, что, оставив всякую осторожность, парень небрежно сунул в карман монету и неопределенно махнул рукой в сторону их с братом немудрящего лагеря, даже не особенно задумываясь о неожиданной щедрости незнакомца. Рохабер воспользовался этим не слишком радушным приглашением, а если и удивился, отчего крестьянин не запрыгал от радости при виде золота, оставил это при себе.
-Что расселся? - зло прикрикнул Меркет на младшего братца, направляясь к своей яме. - Копать кто будет?
Хризо, просидевший за палаткой во время всего диалога, немедленно подскочил и схватил маленькую лопатку - отгребать размягченную землю, пока она вновь не застыла.
-Вся наша провизия вон в той корзине. Бери что хочешь, мил человек, - с этими словами Меркет повернулся к гостю спиной и отправился продолжать свой безнадежный труд.
Шестьдесят золотых. За месяц. А иначе четырнадцатилетняя Таим будет продана в проклятый Таврит в уплату долга - так грозился мельник, брызгая слюной. Меркет знал, что имперский закон уже несколько веков запрещает продавать граждан Дориана в рабство за долги, но Закон в представлении деревенских - это староста, а староста женат на мельниковой дочери, а брат мельника - владелец пивоварни и единственный, кто покупает ячмень с полей старосты. А представления селян об имперской гвардии, которая охраняет Закон слишком туманны: поди сыщи эту самую гвардию в окрестных лесах, если даже в самих Полиссах или Селумене стражей только ополчение. Так что братья не сомневались в правдивости угроз мельника, уж тот славился крутым нравом, особенно если речь шла о деньгах.
А именно денег лишил его Хризо своей, как ему виделось, хитроумной проделкой. Собственно, это Хризо так ее называл, на взгляд Меркета, как и - увы - мельника, это была просто кража. Наказать бы негодного озорника, да мельник подверг братьев куда более страшному наказанию. Нет, не был никогда младший братишка вором, не желал прежде чужого добра, хоть и небогато жили трое сирот. Вот только за плечами старшего, взвалившего все заботы на свои плечи Меркета, видно, до сих пор не стал по-настоящему взрослым шестнадцатилетний мечтатель о приключениях - такой же, очевидно, восторженный и наивный, как и эти благородные юнцы, один из которых сейчас деловито достает из корзины хлеб, сыр и вяленое мясо, словно и впрямь привык к такой простой еде. А старший брат за хлопотами и не замечал, с каким восторгом Хризо слушает байки заезжих сказителей или просто бродячих торговцев - больших охотников рассказывать неправдоподобные истории о подвигах и героях. Ну зачем, спрашивается, крестьянину настоящий меч и доспехи? Будь даже они столь добротными, как расхваливал купец, кто в деревне обучил бы паренька ими владеть, если кроме дубинки и охотничьих луков и ножей никто отродясь другого оружия в руках не держал, а лучшие в деревне бойцы - мельниковы батраки с их увесистыми кулаками.
Некогда один из этих самых батраков сболтнул, будто мельник свое стадо из жадности пасет на болоте - дескать, трава там хороша, но если бы не собаки, пастухам к вечеру ни за что бы не собрать всех коров, их и днем в эдаких зарослях не видно. Кто же мог знать, что запомнит эти слова не кто-нибудь, а сопливый мальчишка? И вот нашел случай припомнить. Уж Меркет не знал, как удалось Хризо договориться с Лихором, но в один далеко не прекрасный день отличные мельниковы собаки - гордость хозяина, прежде не упустившие ни одной коровы, учуяли лису. А ручной зверь, даром что с шапку величиной, не бросился наутек со всех ног от страшных огромных собак, а, притворившись хромым, медленно заковылял по болотным кочкам. Конечно, собаки были обученными сторожами, и никогда не стали бы преследовать здорового хищника, но наглый рыжий хвост мелькал у самого носа! Даже вожак своры не устоял - бросился в погоню. Легкий лис прыгал на тех ногах, а свирепые псы проваливались по грудь, с трудом выбираясь на сухую почву, но с каждым шагом свора убегала все дальше и дальше от стада.
Тем временем негодный мальчишка приметил трех коров, что убрели вниз по топкому ручью, и стоило собачьему лаю стать едва различимым, а тревожной перекличке пастухов двинуться в том же направлении в надежде дозваться собак, он шустро набросил веревки на шеи животных, и вместе с ними был таков.
Вечером оба - лис и Хризо - вернулись домой довольные собой донельзя. А еще через день нагрянули люди мельника и схватили всех троих: и Хризо, и ничего не понимающих Меркета с Таим. Как они выяснили истину, братья и сестра так и не узнали. Может, купец проболтался, а может, кто видел, как парнишка менял коров на проклятые железки. Что ж, люди мельника умели дознаваться правды - и утирая кровь из разбитого носа, Меркету довелось с ужасом услышать о том, как его брат обокрал соседа, пусть и богатого соседа.
Конечно, не стоят три коровы шестидесяти золотых. Да и "доспехи", приобретенные за них, не стоили трех коров. Может, мельник солгал, сказав, что это дрянное железо, когда не взял в уплату долга, но, как оказалось, оно стоило свободы их сестре. Мельник дал месяц, пообещав, что до его истечения Таим будет работать в его доме под присмотром мельничихи и получать еду, а вот после...
Темнело стремительно, как всегда бывает зимой, да еще в лесу. Поднимался пронизывающий ветер, швыряя пригоршни мокрого снега прямо в лицо, забираясь за ворот, в сапоги, подмышки, трепля поношенную одежонку копателей. Хризо тяжело отдувался, вывернув в яму очередной котел кипятка, и умоляюще посматривал на брата, дескать, может отложим на завтра. Но Меркет с каким-то остервенением все долбил и долбил непокорную землю вместе с переплетенными в ней древесными корнями, покрытую прошлогодними стеблями травы, мокрым хворостом, еловыми шишками, не обращая внимания на струящийся по лбу пот, не замечая даже, что мрак сгустился почти до непроглядного, и только каким-то чудом он еще не угодил заступом себе в ногу.
Вдруг слегка посветлело, но вместо того, чтобы удивиться и оглянуться в поисках источника света, Меркет еще шире размахнулся, наметив себе подцепить еще вот этот бугорок...
-Эй, ребята, - негромко позвал подошедший с пылающей веткой Рохабер, пламя на которой так и выплясывало, рассыпая искры и шипя от попадающего в него снега, - что бы вы здесь не потеряли, сегодня уж точно не найдете.
Вместо ответа Меркет глубоко вонзил железо под обнажившийся корень, повернул, выламывая его со своего пути.
-Правда, Меркет, - робко подал голос его младший брат, - ни зги ведь не видно. Давай завтра, а?