Впрочем, тут же выяснилось, что внутренний голос паниковал совершенно напрасно. Давыдов, резко отстраняясь от Петра, удивлённо выдохнул, неуверенно тыкая пальцем в сторону костра:
- Что это такое братец, а?
- Костёр, - машинально ответил Петька. - Развёл вот, понимаешь. Чтобы окончательно не околеть от холода...
- Да я про другое толкую! Что это - зелёненькое такое? Блестящее..., странное? С чёрными кружками?
"Эге, это он спрашивает о японском внедорожнике Глеба!", - догадался Пётр и ответил, стараясь быть максимально достоверным и естественным:
- А хрен его знает! Насквозь непонятная штука.... Иду, смотрю - стоит! Дай, думаю, остановлюсь и полюбопытствую. Вот, и костёр запалил такой высокий и яркий, чтобы оглядеть находку получше. Но, честью клянусь (ай, как опрометчиво!), так ничего и не понял, - помявшись секунду-другую, добавил на всякий случай: - Бесовские происки, надо думать...
Давыдов, торопливо сбросив на снег енотовую шубу, под которой обнаружился совсем и не гусарский мундир, а неприметный штатский тёмно-коричневый костюм, поспешил к автомобилю.
Минут десять-двенадцать, бормоча себе под нос что-то неразборчивое, он перемещался вокруг джипа, ощупывал ладонями светло-салатные бока и чёрные колёса, потом - поочерёдно - раскрыл все дверцы и, истово перекрестившись, залез внутрь. Что он там делал, было - по причине утреннего сумрака - не видно.
Наконец, Давыдов вылез обратно - со стороны, противоположной к костру - и восторженно заухал, обращаясь неизвестно к кому:
- Вот же! Надо же! Чудны дела твои, Господи! Никто же не поверит! - передёрнувшись от холода, предложил: - Пойдём, брат Бурмин к живительному огню. Замёрз я что-то.... Антипка! - позвал кучера. - Шубейку подбери мою...
Отогрев замёршие ладони у костра, Денис обернулся и вопросительно взглянул на Петра:
- Ну, и что думаешь по поводу данной находки? Странно это всё! Странно и непонятно..., - неожиданно поперхнулся и перевёл разговор в другое русло: - Что это с тобой братец, а?
- А чего такого со мной? Не понимаю, собственно, вопроса, - Петька старательно скорчил правдиво-удивлённую гримасу. - С утра, вроде, было всё нормально...
- Морда у тебя какая-то отёкшая и обрюзгшая. Словно бы ты постарел - лет так на пятнадцать-двадцать.... Пузырь от ожога вздулся на шее. Волосы на голове обгорели местами. Да и седина в них просматривается, которой ещё два месяца назад не было и в помине.... А как ты выряжен, а?
- Как?
- Странно очень! - подозрительно прищурился Давыдов. - Ты ведь по-прежнему служишь в Гродненском гусарском полку?
- Ну.
- Баранки ярмарочные гну! В Гродненском полку ментики синего цвета, правильно? На тебе же, мон шер, коричневый - Ахтырского полка. И чикчиры на ногах - вместо синих - чёрные. То есть, Александрийского полка. Как такое может быть? А, сабля?
- Что - сабля?
- Она же солдатская - со стальным эфесом! И, вообще, как ты здесь оказался? Один, ночью, на вершине заснеженного холма, за много вёрст от жилья? Изволь объясниться немедленно!
Пётр - под колючим взглядом Давыдова - несуетливо подошёл к раздвоенной молодой сосёнке, снял с нижнего сучка свой обгоревший кивер, вернулся к костру, повертел перед глазами недоверчивого Дениса безнадёжно испорченным головным убором, печально подмигнул и поинтересовался:
- Как тебе?
- Э-э-э, не понимаю....
- Что тут понимать? Это меня сегодняшней ночью долбануло молнией. Кивер испорчен, волосы опалились, горящим воротником тулупа шею обожгло.... Впечатляет?
- Зелёной молнией? Длинной и ветвистой такой? - уточнил-восхитился Давыдов. - Во, дела! Чудные такие.... Первый раз видел, чтобы во время зимней метели гроза бушевала! Настоящая, с громом и молниями.... Да, дружище Пьер, не повезло тебе! Искренне сочувствую...
- Что же до моей опухшей морды..., - не сбавляя темпа, продолжал излагать Петька. - Пьянство запойное всему виной. Каюсь, виноват! Две с половиной недели - без роздыху - квасили. Может, и больше.... Опять же, простудился-застудился, мать его! На этой почве и водянка - на пару с подагрой - навалились.... Полный мрак, если коротко. Не, брат Денис, надо со спиртными возлияниями быть поосторожней. Ну, его совсем! Здоровье дороже! Это я испытал на собственной шкуре...
- Где пьянствовали-то? - понимающе и жалостливо поинтересовался Денисов. - В Бурминовке, или в Васильевке?
- Вопросы у тебя.... Дурацкие, право слово! Не помню я уже. Ни - где, ни, даже, с кем. Стыдно признаться, но, понимаешь, словил "белочку". Ну, это когда зелёные и серые человечки - по одному и целыми стаями - вылезают из-под кровати.
- Ага, знакомое дело! Только у меня они были оранжевыми, и вылезали не из-под кровати, а из одёжного сундука...
- Вот и я - про то же! Что до экипировки моей.... Понимаешь, чёрная полоса наступила на моём жизненном Пути. Гадкие неудачи лепятся к гнусному невезению, оно, в свою очередь, притуляется к роковым и фатальным происшествиям.... Знакомо тебе такое?
- Стоит ли? - картинно засомневался Петька. - В том смысле, что прямо сейчас? Не по-гусарски это, брат Денис! Кто же душещипательные и печальные истории рассказывает "на сухую"? Это, мон шер, моветон, однако....
- Моветон! Да ещё какой! - покладисто согласился Давыдов. - Предлагаю следующее: добраться до Жабино (это совсем недалеко, всего несколько вёрст отсюда), остановиться на тамошнем постоялом дворе - при почтовой станции, в баньке попариться от души, отдохнуть, собрать достойный стол, посидеть по-людски, поболтать.... Ты там никогда не бывал? Сам двор-то, конечно, затрапезный и занюханный. Никаких тебе разносолов, благородных французских вин и кроватей с белыми простынями. Да нам ли, гусарам, жаждать роскоши? Как тебе такое предложение? Кстати, а куда ты, собственно, направляешься?
- В Вильно, естественно! Где мой полк стоит на зимних квартирах. Но, понимаешь, случились, э-э-э, определённые неприятности.... Плюсом, имеется ещё одно важное дело - сердечной направленности...
- Прекрати, братец! - возмутился Денис. - Мы ведь уже договорились, что отложим все разговоры-истории до Жабино?
- Договорились! Слово гусара - твёрже стали!
- Вот, вот! А меня - конкретно сейчас - занимает другой вопрос...
- Какой именно? - насторожился Петька.
- Да вот эта зелёненькая штука с чёрными колёсами, - Давыдов указал рукой на японский внедорожник. - Что с ней делать? Не бросать же такое добро, а? Ведь тогда, непременно, подберёт кто-нибудь другой.... Я тут, правда, уже прихватил кое-чего, - достал из внутреннего кармана сюртука автомобильное зеркальце заднего вида.
"Шустёр, однако!", - мысленно ухмыльнулся Пётр, а вслух предложил:
- Так и этот вопрос в Жабино обмозгуем. Как считаешь?
- Принимается! Антипка! Где ты, сучий потрох? Едем! Только сперва подбрось в печку дровишек, а потом подойди к костру - поможешь мне шубу
напялить.... Да, вот ещё. Срочно принеси сюда мою дорожную сумку, ту, которая чёрная.
Раскрыв сумку, Давыдов начал выставлять-выкладывать на Петькину самодельную скамейку разнокалиберные баночки-скляночки, мотки и куски белой льняной ткани, маленькую стальную пилку, вставленную в костяную ручку, ножницы - подозрительно-угрожающих размеров...
- Что это ты надумал делать, братец? - делано-беспечно поинтересовался Пётр, с трудом сдерживая дрожь в голосе и опасливо косясь на огромные ножницы.
- Да, вот, хочу обработать твой ожог.... Чего трясёшься-то? Ты, Пьер, прямо как маленький! Как будто не знаешь, чем это может закончиться. Пузырь прорвёт, попадёт грязь, кровь закипит, и всё - поминай, как звали.... Иди сюда, дурилка!
"Мы ведь сейчас находимся в первой четверти девятнадцатого века", - педантично напомнил внутренний голос. - "Для этой Эпохи заражение крови, то бишь, столбняк, дело самое обычное. Антибиотики-то ещё не изобрели!".
Руки у Дениса оказались на удивление ловкими. Он тщательно промыл ожог бесцветной жидкостью, которая очень неприятно "щипалась", потом промокнул куском чистой ткани, фарфоровым шпателем наложил на рану тёмно-коричневую, слегка пованивающую болотом мазь из стеклянной баночки, и, в завершении мероприятия, умело обмотал Петькину толстую шею широкой льняной полосой.
- Вот так вот. Гусар всё должен уметь! - с гордостью подытожил Давыдов. - Оставь, дружище, благодарности при себе.... Поехали в Жабино!
- С холма поедем через поле? - спросил Пётр, намеренно демонстрируя свои глубокие познания в местной географии. - Сперва до Жадрино, а после свернём на Жабино?
- Как это - через поле? - удивился новый (старый?) приятель. - Нет, через поле не проехать. Там всё снегом занесено, а под ним полно пеньков и валунов, лошади враз сломают ноги. Да и бесполезное это действо: дорога, на которой сейчас стоит повозка, выводит к Жабино напрямую.... Ладно, хватит молоть языками. Рассаживаемся!
В кожаном возке - досчатом изнутри - имелось всего одно крохотное квадратное окошко - примерно пятнадцать на пятнадцать сантиметров. Причём, его двойные стёкла, не мылись, очевидно, уже несколько месяцев, поэтому в возке царил таинственный тёмно-фиолетовый полумрак. Только в правом заднем углу мерцали алым и малиновым - через щели между дверцей и корпусом - угли в дорожной печи.
- Пошли, родимые! - раздался хриплый басок кучера Антипки, чуть слышно щёлкнул кнут, лошади тронулись с места, лениво зазвенели бубенцы...
Сразу же - к радости Петра - стало ясно, что вести разговоры в возке почти невозможно. Дорога, по которой они ехали, была откровенно неровной и кочковатой, кроме того, на ней лежал четырёх-пяти сантиметровый слой свежевыпавшего снега. Поэтому повозку нещадно мотало на извилинах-поворотах дороги и высоко подбрасывало на ухабах.
- Держись за с-с-скобы! - посоветовал Давыдов. - К-к-крепче!
Петька, придерживая подошвой ботика ивовую корзинку, наполненную колотыми берёзовыми дровами, которая, подпрыгивая на рытвинах и выбоинах дороги, так и норовила его пнуть, нашарил одну скобу, вбитую в доску, ухватился за неё ладонью правой руки, потом обнаружил и вторую...
И всё бы ничего, да только при такой тряске было не вздремнуть. А, честно говоря, очень хотелось это сделать - за прошедшие двое суток толком поспать ему так и не довелось.
Примерно через пятьдесят минут, когда по расчётам должны были проехать только половину пути, повозка неожиданно и внепланово остановилась.
- Наверное, подпруга ослабла, - предположил Давыдов. - При такой гадкой дороге это частенько случается...
Но оказалось, что неполадки в лошадиной утвари здесь были не причём. Через две-три минуты приоткрылась дверца возка и бородатый Антипка, боязливо поглядывая на Давыдова, смущённо известил:
- Барин, там это.... Мертвяки лежат, двое. Один, вроде как, дышит. По одёжке - ночные тати. Дальше ехать, или как?
- Что ж, вылезем, посмотрим, - не раздумывая, решил Денис и объяснил для Петьки: - Счёт личный у меня имеется к атаману местных разбойников. Дезертир он, причём, служил в моём гусарском Ахтырском полку. Поймать такого - дело чести! Сам должен понимать, подполковник...
- Я понимаю, - заверил Петька. - Что тут непонятного? Нарушившему присягу - одна дорога. Прямиком на раскалённые Адские сковородки.
- Отлично сказано! Потом вставлю эту заковыристую фразу в какую-нибудь поэтическую виршу. Может быть.... Пойдём, Пьер, попробуем допросить того, что дышит.
Снаружи было светло. Уже взошло солнышко и весело подмигивало путникам сквозь рваные прорехи в серых облаках.
- И не холодно совсем! - обрадовался Давыдов. - Ну, Антип, показывай, где лежат твои тати.
- Вон там, батюшка Денис Васильевич! В сторонке.... Только они не мои. А ночные и придорожные.
- Поговори мне ещё! Тоже мне, шутник выискался. Воли взял!
- Дык, я же так. К слову пришлось...
- Дык, дык.... Морда лапотная!
С запада - метрах в пятнадцати- семнадцати от дороги - простиралась тёмная полоса хвойного леса, возле которой и обнаружились следы разбойничьего ночного бивуака: кривобокий шалаш-балаган, крытый пышными еловыми лапами, большое кострище, наполненное недогоревшими до конца головешками, большой чёрный казан, лежащий на боку, мятый медный котелок.... Ну, и два человеческих тела, неподвижно застывших по разные стороны от кострища.
- Тот, который ближе к лесу, - пояснил кучер.
- Спасибо, Антипка. Ты иди к лошадям. Накорми их, что ли. Упряжь поправь, - велел Давыдов. - А мы с тобой, брат Бурмин, сейчас из еловых веток, - показал рукой на шалаш, - соорудим дельную подстилку с неким подобием подушки. И перенесём туда, э-э-э, клиента.... Во-первых, из соображений человеколюбия и милосердия. Во-вторых, ради удобства - при проведении допроса.
Они бережно и осторожно перенесли и уложили раненого на толстую еловую подстилку - головой на акцентированное утолщение.
"Вот же, гадкий тип!", - мысленно поморщился Пётр. - "По лохматым и сальным волосам вши снуют-ползают. Белые, жирные такие! Лицо, то есть, морда, морщинистая такая, тёмно-коричневая. Кривой извилистый шрам на подбородке, серое бельмо на правом глазу - как.... Как десять пятирублёвых монет, вместе взятых. Худой очень, но тяжёлый.... А вонь-то какая, мать его! Что это? Лук, чеснок, дикая черемша? Так, вроде, зима на дворе...".
- Как-то странно он одет. Не находишь? - спросил Петька. - Валенки рваные, штаны в заплатах. А зипун-то богатый, считай, купеческий. На шее шарф намотан, да непростой - шёлковый, птичками вышитый.... С чего бы такие мутные метаморфозы?
- Про последнее твоё слово - на букву "м" - ничего сказать не могу. Не читаю я всяких новомодных романов. Потому, как времени на них не хватает, - честно признался Денис. - Одёжка? Совсем обычная - для придорожного татя. Там - купчину прирезали. Здесь - обоз разграбили.... Другое странно: крови нет нигде, и никаких следов от пуль-кинжалов не наблюдается.... Похоже, что у него голова свёрнута на сторону, только не до самого конца, - приложил указательный палец к шее разбойника. - Живой, бродяга! Эх, жаль, что ничего спиртного с собой нет! Ночью сильно замёрз, и по этой причине всё допил, до последней капли. Сразу бы наш живописный голубчик пришёл в сознание...
- У меня есть! - усмехнулся Пётр, расстегнул верхние пуговицы тулупчика, достал из внутреннего кармана пол-литровую бутылку с самогоном, презентованную щедрым профессором Иваном Павловичем, и протянул её Давыдову.
- Что это такое, а? И как открыть сию ёмкость?
- Божественный нектар, - кратко пояснил Пётр. - Э-э, не надо пробку кусать! Зубы сломаешь! Просто поверни её. Не так! Против часовой стрелки. Против! Вот же, недотёпа гусарская...
Свинтив покусанную пробку, Давыдов недоверчиво поводил-подёргал носом, поднёс горлышко бутылки к губам, сделав два крупных глотка, слегка поморщился, но, в общем и целом, остался напитком - из двадцать первого века - доволен:
- С "божественным нектаром", Пьер, ты немного погорячился. Но пойло вполне приемлемое. В том смысле, что бывает и гораздо хуже. Например, ямайский тростниковый ромус...
Жёлтые капли самогона, очищенного с помощью модульной центрифуги седьмого поколения, коснулись тёмных запёкшихся губ разбойника. Через две-три секунды его кадык судорожно задёргался.
- Эй, эй! Хватит, остановись! - секунд через десять-двенадцать заволновался Петька. - Не хватало ещё алкоголь - почти благородный - переводить на этого одноглазого клоуна. Самим, чай, пригодится!
- Не переживай, подполковник! На жабинском постоялом дворе такого добра навалом. Или - почти такого...
Сперва у неизвестного бродяги мелко-мелко задрожало серо-склизкое бельмо, потом, примерно через полминуты, приоткрылся-распахнулся левый глаз.
"Надо же, какой красивый!", - мысленно восхитился Пётр. - "Зелёный-зелёный, практически изумрудный...".
- Ну, будешь говорить по доброй воле? - недобрым и хмурым голосом поинтересовался Давыдов. - Или тебе - для начала беседы - ухо отрезать? Только вот, какое? Правое? Левое? Оба сразу?
- Не надо, барин...ничего отрезать..., - неожиданно улыбнулся ночной придорожный тать. - Лучше дайте...ещё глотнуть вашей бражки. Знатная она у вас.... Никогда не пробовал такой...
- Ага, нашёл дураков, сволочь зеленоглазая! Он выжрет - в одно горло - весь самогон, а потом примется играть "в молчанку". Проходили уже, как же! В славном 1809 году, в пыльной и знойной Молдавии, когда - под начальством незабвенного Кульнева - турка воевали.... Выпить он захотел! Вот же, народец! Хитрец на хитреце!
- Не, барин, я без обмана.... Всё расскажу, что спросишь.... Дай бражки.... Перед смертью....
Ещё через некоторое время Пётр грустно резюмировал:
- Две трети выхлебал, проглот вшивый! Да, русский народец - задарма - всё сожрёт и выпьет.
- Сожрёт, выпьет, отрыгнёт сыто-пьяно, и "спасибо" не скажет, - поддержал Давыдов и несильно пнул - носком кожаного сапога с белым меховым кантом-опушкой - разбойника в бок: - Ну, будем петь соловушкой?
- Спрашивай, барин.... Спрашивай..., - с трудом, распространяя вокруг себя сильнейшее самогонное амбре, выдохнул бродяга.
- Ты ведь из банды Швельки?
- Да, милостивец.
- Где он сам?
- Не знаю. Мы тут его и ждали.... Должен был подойти сегодня. С ватагой...
- Велика ли ватага?
- С дюжину будет.... Если кого убили за последние дни, тогда меньше...
- Сколько вас было здесь, в шалаше? И кто вас, кровопийц, так невежливо приголубил?
- Трое нас было, трое. Один убежал.... Спрашиваешь, кто приголубил? Не знаю толком.... Вчера утром к костру подошли мужик и барышня. Одеты не по-нашему, странные такие из себя. Особенно баба.... В купеческой шубе и красных сапогах. А головой похожая на ящерицу....Или, даже, на Змея Горыныча.... К-ха, к-ха! - разбойник надсадно закашлялся, сплёвывая в сторону ярко-алые кровавые сгустки.
"Опаньки!", - зачарованно обомлел Петька. - "Это же он говорит про Глеба Нефёдова и Ольгу!".
Денис бережно и ласково похлопал одноглазого татя по морщинистым щекам:
- Ну-ну, родимый! Не помирай пока. Рановато.... Что дальше-то было?
- Дальше.... Решили мы пощипать немного этих жирных курочек-петушков. А бабу-ящерицу - того самого...
- Продолжай, продолжай!
- Ну, мы подступили. А они смеются.... Достали из карманов какие-то чёрные штуки. Кричат, мол: - "Стоять! Будем стрелять!".... К-ха, к-ха.... Из чего стрелять? Непонятно. Ничего у них не получилось.... Бросили они свои чёрные штуки на снег. Мы - ещё ближе.... Тогда деваха расстегнула пуговицы и распахнула шубейку. А там.... Там - ноги! Одни ноги и больше ничего.... Она как начала этими ногами - в красных сапогах - махать. Как начала! К-ха, к-ха.... Ничего больше не помню, барин. Извини! - изумрудно-зелёный глаз подёрнулся туманной пеленой и медленно закрылся, тощее тельце разбойника забилось-затряслось в неаппетитных судорогах, на тёмных губах запузырилась розовая пена.
- Пьер, беги к повозке! - велел Давыдов. - Принеси мою чёрную сумку. Ту, которая с лекарствами...
Пётр залез в возок и автоматически - чтобы не выпускать "на улицу" тепло - прикрыл за собой дверцу.
- Темно? - тихонько шептался он сам с собой. - А у меня при себе имеется карманный фонарик. Сейчас, сейчас, Фёдор Иванович. Подожди немного.... Что за чёрт? Фонарик не включается.... А у Ольги и Глеба - по рассказу этого лохматого душегуба - пистолеты не стреляли.... Видимо, техника из Будущего здесь не работает...".
"И окошко, как назло, выходит на другую сторону", - услужливо подсказал внутренний голос. - "Что теперь делать? Лично я не знаю. Сам решай, братишка...".
Осторожно приоткрыв противоположную дверцу, Петька выбрался из возка. Испуганно и нервно всхрапывали лошади, бестолково перебирая копытами. Где-то рядом тоненько и жалобно постанывал невидимый кучер Антип.
Сделав несколько снежно-скрипучих шажков, Пётр боязливо выглянул из-за заднего торца повозки.
Давыдов - с обнажённой саблей в одной руке и с пистолетом в другой - медленно-медленно отступал к возку. За ним - также медленно - продвигалась разношёрстная банда-ватага, состоящая из восьми-девяти персон, одетых и вооружённых - кто во что горазд.
"Пищаль прошлого (восемнадцатого) века, берданка-самопал, турецкий кривой ятаган, офицерская шпага, бердыш, татарский лук...", - машинально перечислял про себя Пётр - опытный "реконструктор".
- Вот мы и встретились, Швелька, - с непонятными интонациями проговорил Давыдов. - Жаль вот только, что так нелепо...
- Нормально всё, Денис Васильевич! - криво усмехнулся молодой широкоплечий верзила в бараньем полушубке (чёрной шерстью наружу), сжимающий в руках допотопную пищаль. - Вовремя мы свиделись, право слово. Как раз - в самый раз! Видимо, всемогущий и добрый Боже услышал мои ежевечерние молитвы...
"Пищаль-то - тульской работы, демидовской!", - отметил Петька. - "А до наглого верзилы совсем и не далеко. Метров семь-восемь...".
Отметил и уверенно шагнул вперёд, выхватывая из-за кушака седельный пистолет.
Конечно же, он помнил (знал - каждой серой клеточкой мозга), что пистолет не заряжен, но...
Пётр уже почти тринадцать с половиной лет занимался историческими и литературными "реконструкциями". Чего только не было (ни происходило, ни случалось, ни имело место быть) за это время! Смешного, грустного, анекдотического, любопытного, познавательного....Так вот, четыре последних года вместе с ними (с "реконструкторами") по стране перемещался-странствовал один странный тип среднего возраста: молчаливый, жилистый, щедро отмеченный сединой. Родом, кажется, из Череповца. То ли "фээсбешник" в отставке, то ли - "грушник". Вот этот мужичок и научил Петьку одному хитрому искусству - метать без промаха в цель всё подряд: ножи, топоры, серпы, камни, бумеранги...
Он выскочил из-за возка и, сделав навстречу противнику два коротких шага, с силой метнул (предварительно взявшись за длинное дуло) пистолет. Как учили - метнул.
Специальный нож с утяжелённым лезвием, прежде чем встретиться с грудной клеткой подлого врага, должен - по классическим правилам и канонам - сделать строго пол-оборота. Седельный же пистолет - в данном конкретном случае - метался из расчёта в полтора оборота. Так было надо.
Пётр метнул седельный пистолет и шагнул обратно - за надёжное укрытие.... Выстрел, жаркий огонь, опаливший правую щеку, громкий крик. Вернее, безудержный и долгий вой, наполненный нестерпимой болью...
Глава восьмая
Ерунда ерундовая
Безудержный вой. Тишина.
- Твою мать! - отчаянно выдохнул Петька.
Отчаянно выдохнул, со звоном вытащил из ножен гусарскую саблю, выскочил из-за возка и, неуклюже передвигая ногами, рванулся на помощь Давыдову...
Помощи, впрочем, уже не требовалось: разбойники - дружной бестолковой стайкой - бежали к хвойному лесу, секунда-другая и они затерялись между стволами вековых деревьев. Только их вожак-верзила остался лежать на зимнем снегу.
Рядом с неподвижным телом, слегка опираясь на воткнутую в снег саблю, задумчиво-печально застыл Давыдов.
- Ну, как оно? - подходя, глупо спросил Пётр. - Всё в порядке?
- В порядке, наверное, - меланхолично вздохнул Денис. - А вот погибшего Швельку, не смотря ни на что, жалко. Хороший, всё-таки, был солдат! То есть, неплохой.... Чего ему, спрашивается, не хватало в жизни? Служи себе и служи..., - после пятисекундной паузы сделал неожиданный вывод: - Бабы и девки, скорее всего, виноваты во всём. Сбили мальца с пути истинного. Подарки им, стервам, подавай! Шали всякие, отрезы на платья, побрякушки с камешками.... А ты, Пьер, молодец! Выручил меня, спасибо! Век не забуду! Как Швелька-то завопил, получив в лобешник, так все остальные, перепачканные в крови и во всём прочем, и сыпанули прочь - словно спелые горошины из стручка. Тати без главаря - сплошная насмешка, причём, совсем несмешная.... Не ожидал я, право, старина, от тебя такой прыти. Не ожидал! - замолчал и снова впал в глубокую задумчивость.
- Полно, брат, - смущённо забормотал Петька, торопливо отворачиваясь в сторону. - Какие ещё счёты между гусарами? Сегодня я тебе помог, завтра ты выручишь меня. Ерунда ерундовая...
Отвернулся он по весьма простой и прозаической причине - от увиденного натюрморта начало настойчиво подташнивать и надоедливо мутить. Та ещё была картина маслом: пистолетный, естественно, не взведённый курок глубоко вошёл-вонзился атаману разбойников в самую середину лба, кости черепа треснули, снег - рядом с трупом - был щедро (более чем щедро!) залит ярко-алой кровью и беспорядочно забрызган сёро-жёлтыми мозгами.
Наконец, Давыдов встрепенулся, возвращаясь к реальной действительности, и внимательно посмотрел на Петра:
- Как ты сказал?
- Мол, какие счёты между гусарами...
- Нет, не это! Как-то по-другому, два раза на "е". Ну, вспомнил?
- Ерунда ерундовая.... А, что?
- Нет, ничего. Просто звучит красиво. Вставлю - при удобном случае - в очередную поэтическую виршу. Может быть.... Ты, Пьер, и говорить начал как-то по-другому. Более умно и вычурно, что ли.... Тоже - виноваты подагра с водянкой, а?
- Ничего не по-другому! - надулся Петька. - Придумываешь ты всё! Напраслину возводишь...
- Ха-ха-ха! - беззаботно и заразительно рассмеялся Денис. - Ты, братец, прямо как красна девица.... Ха-ха-ха! Только, ради Бога, не обижайся! Я же просто шучу, не более того.... Всё, поехали дальше!
- А как же, э-э-э, тела? Хоронить не будем?
- Да, водянка, видимо, немного голову тебе, всё же, подпортила. Так, самую малость, чуток.... Сам посуди: ну, какое нам с тобой дело - до этих дурацких мертвецов? Кто они нам? Братья? Родственники? Собутыльники? Хорошие знакомые? Они - даже не дворяне! Короче, кому надо, тот и похоронит.... Пора в дорогу!
А вот уехать сразу не получилось. Выяснилось, что у кучера меткой стрелой, выпущенной из лука, насквозь пробито правое плечо.
- Ой, больно-то как! - безостановочно причитал Антип. - Ой, матушка-заступница, миленькая! За что мне это всё? Чем прогневил тебя? Ой, помру, наверное!
- Прекрати сейчас же! Замолчи! - прикрикнул Давыдов. - Слюни, понимаешь, распустил. Так тебя растак! Повезло тебе, Антипка. Очень даже, говоря между нами, повезло. Всемогущий Бог, видимо, помог. То-то я смотрю - среди татей мелькают узкоглазые морды.... Татары, или башкиры? Не разобрать.... Этих - хлебом не корми - дай пострелять из лука.
- В чём повезло-то, милостивец? - ворчливо и недоверчиво поинтересовался кучер. - Кровью ведь исхожу...
- Не бойся, не изойдёшь! А повезло в том, что плечо у тебя пробито насквозь. Сейчас древко - с той стороны, где торчит остриё - отпилим, извлечём остатки стрелы, рану обработаем, перевяжем. Ерунда ерундовая! Останешься в живых, обещаю. Так что, лягуха лапотная, не писай раньше времени, без отдельного приказа....А, представляешь, если бы наконечник стрелы врезался в кость? Чтобы тогда? Как бы я извлёк его из раны? Молчишь? Отвечаю: - никак! Здесь нужен хороший, настоящий хирург. А где его взять? Хрен его знает! Наверное, только в Малоярославце...Пьер, охламон ленивый, тащи мою чёрную сумку!
Лечебные процедуры затянулись минут на сорок-пятьдесят, после чего они влили в Антипа остатки профессорской самогонки, препроводили в возок и усалили на место Дениса - там было гораздо просторнее, так как печка находилась с другой стороны.
- Теперь и ехать придётся медленно, постоянно сдерживая лошадей, чтобы не растрясти нашего раненого, - недовольно вздохнул Давыдов. - Давай, Пьер, подбрось в печку новых дровишек. Там, в корзине с поленьями, найдёшь чугунную короткую кочергу. Прежде, чем подбрасывать дрова, кочергой хорошенько повороши-переверни угли.... И, пожалуйста, не увлекайся. Три-четыре дровины, не больше! Я же пойду к лошадкам: успокою их - как смогу, накормлю, поправлю упряжь...
Оперативно справившись с заданием, Пётр аккуратно прикрыл печную дверку, опустил стальную щеколду, положил кочергу обратно в ивовую корзинку и, подбадривающе подмигнув тихонько постанывающему Антипу, вылез из повозки.
Серые и скучные облака ушли куда-то - в полную и загадочную Неизвестность. Над головой висело бездонное, ярко-голубое небо. Светло-жёлтые лучики зимнего солнышка весело отражалось от идеально-белого снежного покрова. Заметно подмораживало.
"Где-то минус шесть-семь градусов будет", - предположил Петька. - "Даже тепло - для января-то месяца.... Января? Вот именно! Сейчас у нас на дворе - без всяких сомнений - январь 1812-го года...".
Давыдов увлечённо, но при этом и максимально осторожно, выковыривал из нежных ноздрей коренной лошадки нежно-сиреневые и мутно-белые сосульки. Рядом с ним на снегу лежал обычный серый мешок, заполненный чем-то на одну четверть, и несколько кожаных чехлов с длинными ремешками.
"Похоже, что процесс кормления тягловых животных завершён", - сообщил прозорливый внутренний голос. - "В мешке, наверняка, находится отборный овёс. А кожаные чехлы с длинными ремешками - это специальные "кормушки". В них и засыпают означенный отборный овёс, а потом подвешивают на конские морды.... Ничего, хитрого! В двадцать первом веке такие "кормушки" тоже широко применяют. Только шьют их, как правило, из плотного брезента...".
- Балуй мне! - ласково покрикивал Денис на лошадь. - Вот же, егоза! Ерунда, понимаешь, ерундовая. Ну, постой спокойно минутку, осталось совсем чуть-чуть...
- Мои дальнейшие действия, господин подполковник? - с долей иронии поинтересовался Пётр. - Покорно жду ваших дружеских инструкций и приказаний.
- Прекращай-ка выкать и блистать красноречием избыточным, дурилка гусарская, - беззлобно посоветовал Давыдов. - Инструкции, приказы.... Позабудь на время! По приезду в Вильно тебе ещё напомнят про них. Причём, так напомнят, что тошно станет, захочется лезть на стенку и выть лесным волком.... Кстати, о лесных волках! Тут меня один старинный приятель-собутыльник пригласил на охоту. И на волков, и на медведя. Ты как, поучаствуешь?
- Не знаю, право. Не знаю.... Я же говорил, что у меня имеется одно очень важное дело....
- Которое - сердечной направленности? Помню, помню. Готов, так сказать, помочь и посодействовать. Потом всё расскажешь, вместе покумекаем - как и что.... А потом, когда разберёшься с прекрасной и трепетной наядой, составишь мне компанию? Чего молчишь-то? На физиономию, понимаешь, навесил маску философской задумчивости. Ладно, потом потолкуем по душам.... Что делать сейчас? Я буду править лошадьми.... Или ты желаешь - сесть на облучок с кнутом в руках?
- И я могу,- широко и сладко зевнул Петька, которому за тринадцать с половиной лет "реконструкций" доводилось раз пять-шесть управлять конными повозками. - Почему бы и нет? Только вот - засыпаю прямо на глазах. Задремлю ещё ненароком, сверну куда-нибудь не туда. Лошадки, опять же, незнакомые...
- Вот-вот! Тогда не бухти по-пустому и иди себе в возок. За Антипкой хорошенько присматривай, придерживай его на поворотах, чтобы не слетел со скамьи и не зашиб раненное плечо.... Иди, иди. Стой! А овёс и кормовые мешки - кто заберёт?
До жабинского постоялого двора они доехали часа за полтора. Возок остановился, и в этот момент Пётр понял-осознал, что бесповоротно и окончательно засыпает.... Навалилась бесконечно-смертельная усталость, глаза - сами по себе - сомкнулись. Перед тем, как окончательно уснуть, Петька даже - каким-то непостижимым образом - услышал собственный громкий храп.... Собственный храп и заботливый голос Дениса Давыдова:
- Лодыри толстомясые, что встали и вылупились? Быстро вынимайте барина из возка! Эй, морды наглые, я же сказал - "вынимайте", а не "вытаскивайте"! Осторожней, бережней! Куда нести? В правый флигелек, конечно.... Для какого - в старую конскую задницу - казённого начальства он предназначен? Запорю до смерти! Все зубы выбью наглецам худородным! В правый флигель, я сказал! Мать вашу старушку.... Эй, смотритель! Вели баню затоплять! Да смотри, чтобы на совесть протопили, от души, до малиновых камней...
Надо ли рассказывать, что Петьке снилось? Вернее, кто? Конечно же, та самая молоденькая барышня, с которой он намедни обвенчался в старенькой бревенчатой церквушке. Светленькая такая, синеглазая, неожиданно-чернобровая, улыбчивая, с задорно вздёрнутым веснушчатым носом-кнопкой. Только одета девушка была не в старомодное дворянское платье, а в цветастый летний сарафан с голыми плечами - весь в голубых васильках и бело-жёлтых ромашках, достаточно короткий, не скрывающий аппетитных загорелых коленок...
Проснулся он от болезненно-неприятного укола в области поясницы.
"Что ещё за чёрт лохматый?", - лениво забеспокоился сонный внутренний голос. - "Такое впечатление, что кто-то нагло кусается.... Вот, теперь цапнул за кисть правой руки! По левой ключице кто-то ползёт....".
Пётр, болезненно охнув, сел и, коротко проведя ладонями по заспанным глазам, огляделся по сторонам.
Достаточно просторное помещение с низкими потолками, три квадратных окошка, иконостас в углу рядом с дверью, стены, обшитые широкими струганными досками. Вдоль стен - широченные скамьи и старинные сундуки, окованные чёрными железными полосами. В правом дальнем углу - большая (ну, очень большая!) русская печь с полатями. В центре комнаты - прямоугольные стол с льняной светло-серой скатертью, расшитой красно-зелёными узорами-петушками. Вокруг стола расставлены грубо-сколоченные громоздкие табуреты. Пол помещения был щедро застелен многочисленными полосатыми ковриками-половичками.
А букет запахов-ароматов был непривычен и многогранно разнообразен: пахло печным дымком, свежевыпеченным хлебом, ванилью, овчинным тулупом, недавно вымытыми деревянными полами, совсем чуть-чуть - дешёвым коньяком...
"Ага, как же, коньяком!", - язвительно прокомментировал опытный внутренний голос. - "Это давленными клопами пованивает...".
Петька торопливо сунул руку за полу расстегнутого доломана, нащупал нечто крохотное и шевелящееся, непроизвольно сжал-сдавил это нечто подушечками пальцев и брезгливо поморщился:
- Точно - клоп! Мать их всех...
Он машинально вытер испачканные пальцы о тряпицу, на которой сидел, и констатировал:
- Скамья, сколоченная из плохо-оструганных досок, на доски постелена войлочная кошма - толстенькая такая, сантиметра полтора-два. Ну, и поверх кошмы наброшен кусок полотна.... Так, а что у нас с подушкой? Что же, понятное дело. Тощий войлочный валик, обёрнутый льняной тканью.... Впрочем, ощущается - всеми фибрами души - деревенский уют. Настоящий такой, бесконечный, без дешёвых понтов и декораций...
Нестерпимо захотелось пить. В полутора метрах от его спального места, у стены, обнаружился табурет, на котором стоял керамический, тёмно-коричневый горшок. Пётр торопливо протопал босыми пятками по полосатому коврику, схватил ёмкость - явно, непустую - обеими ладонями, жадно поднёс ко рту - и тут же поставил на место, резко повернув голову в сторону и старательно борясь с внезапно подступившей тошнотой:
- К-ха! К-ха! Вот же, сволочи коварные и мерзкие.... К-ха! К-ха! Шутники хреновы...
"Никто и не думал шутить-насмехаться", - прокомментировал невозмутимый внутренний голос. - "На поверхности воды плавают многочисленные клопы, и некоторые из них даже шевелят ножками-лапками? Это говорит лишь о том, что в первой четверти девятнадцатого века в России жили (то есть, живут!?) весьма разумные и чистоплотные люди. Зачем же клопов давить, пачкая при этом стены и руки? Зачем, спрашивается? Их же можно - просто напросто - аккуратно и рачительно собирать в горшки и крынки, заполненные водой. А по мере наполнения - выливать-выплёскивать.... Куда выливать? Ну, не знаю.... Например - в выгребную яму. Или в ближайший звонкий ручеёк...".
На столе Петька обнаружил ещё один пузатый горшок и плетёное блюдце, заполненное - с горкой - прямоугольными, коричнево-золотистыми лепёшками. Тщательно принюхавшись к содержимому керамической ёмкости и внимательно присмотревшись к поверхности жидкости, он вволю напился, после чего попробовал на вкус и симпатичные лепёшки.... Попробовал на вкус? Это в том смысле, что умял, причавкивая от удовольствия, все - до последней крошки. Покончив с хлебобулочными изделиями, он допил напиток из горшка и довольно резюмировал:
- Лепёшки, скорее всего, испекли из смеси пшеничной и ржаной муки, с добавлением маленьких кубиков мяса и сала. Ощущается привкус укропа, лука и чеснока. А напиток - обыкновенный бруснично-клюквенный морс с ярко-выраженным медовым ароматом. Наверное, вместо сахара использовали мёд.... Так, а что у нас с одёжкой и обувкой?
Пётр подошёл к русской печи, с удовольствием потрогал ладонями её тёплые бока, частично покрытые разноцветными изразцами, частично - побеленные извёсткой. Печка была знатной - с многочисленными выемками-полками, дверцами и поддувалами. А её центральный (главный?) зев был так широк, что в него запросто мог, присев на корточки, влезть взрослый человек.
Рядом с печью в доски стены было вбито несколько бронзовых гвоздей, на которых висели-сохли Петькины тулуп, ментик и доломан. А на полу располагалась низенькая и странная деревянная конструкция: на её наклонной плоскости были аккуратно расстелены его фланелевые портянки, рядом лежали чёрные носки, на наклонно выступающие колышки - надеты гусарские ботики.
"Сушилка-подставка, спроектированная местным гениальным конструктором-самоучкой", - мысленно усмехнулся Петька. - "Интересно, а в 1812-ом году уже были носки? Не помню.... Ладно, будем надеяться, что уже были...".
Сзади послышался подозрительный шорох, Пётр насторожённо обернулся, ожидая очередного подвоха, но тут же расслабился и широко улыбнулся: к нему - медленными зигзагами - приближался, выгнув спину дугой и слегка подрагивая пушистым хвостом, большой (да что там "большой", просто гигантский!) чёрно-белый кот.
- И тебе, братец мой, здравствовать и никогда не болеть! - вежливо ответил Петька, присаживаясь на корточки и осторожно гладя котяру по широченной спине. - Как тебя, красавца, зовут? Может, ты говорящий? Как там у Александра Сергеевича Пушкина? Идёт направо - песнь заводит, налево - сказку говорит....Почему же ты, дружок, такой большой, а? В двадцать первом веке таких гигантов - килограмм на двенадцать-тринадцать - уже и не встретить. Ну, понятное дело, за редчайшими исключениями, о которых через Интернет ушлые журналисты тут же объявляют на весь мир.... А я, представляешь, вчера убил человека. По-настоящему - убил.... И ничего. В том смысле, что не наблюдается никаких мук совести и душевных терзаний. Мол, ерунда ерундовая.... И, вообще, я как-то - за последние сутки-другие - изменился. Помолодел, что ли.... Или, наоборот, повзрослел?
Но кот разговаривать-беседовать категорически отказывался, ограничиваясь громким и радостным урчанием.
Хлопнула входная дверь, и в комнату вошёл Давыдов - бодрый, весёлый, с морозным румянцем на выпуклых щеках, держа в ладони правой руки глиняное блюдечко, заполненное кусками неизвестного тёмно-красного мяса.
- Какой ещё - Аркадий? - Петька обеспокоенно завертел головой. - Он, что же, прячется где-то? Или дрыхнет на печных полатях?
- Ха-ха-ха! - молодым застоявшимся жеребцом заржал Давыдов. - Шутник ты, Пьер Бурмин, однако. Вон же он, Аркадий, - указал пальцем на кота и, поставив блюдечко на полосатый коврик, позвал: - Аркаша! Аркаша! Кыс-кыс-кыс!
Котяра - медленно и вальяжно, с чувством собственного достоинства - подошёл к Давыдову, благодарно потёрся об его сапоги, позволил себя немного погладить, после чего отправился к блюдцу, громко и хищно урча, приступил к трапезе.
- Свежий медвежий окорок! Аркаша от него без ума, - с гордостью пояснил Денис. - На жабинском постоялом дворе имеются две знатные достопримечательности, знаменитые на всю округу: этот огромный котофей Аркадий и рыжая коза Фёкла.
- Тоже очень большая?
- Не, обычная и облезлая. Но зато умеет курить трубку.... Чего ты так недоверчиво усмехаешься? Я вовсе не шучу! Хочешь, прямо сейчас пойдём и посмотрим?
- Да, верю я, верю...
-Так вот, трубку раскуриваешь и козе вставляешь в рот, то есть, в пасть. Дальше она всё делает сама: затягивается, выпускает дым из ноздрей.... Ладно, хватит трепаться! Ты как, перекусил уже? Ага, смотрю от калачей ничего и не осталось. Тогда пошли в баню, там уже натоплено...
- У меня же это..., - принялся мямлить Пётр. - Ожог на шее. Опять же, переодеться-вытереться нечем и не во что...
- Твою шею - поверх моей повязки - тщательно обмотаем шкуркой озёрной выдры. Надёжное средство, веками проверенное! Потом, понятное дело, рану заново намажем-перевяжем. И исподнее тебе Антипка - одной рукой и с Божьей помощью - уже собрал, благо он, то есть, Антип, левша. Из моих вещичек, понятное дело.... Короче говоря, ерунда ерундовая!
- По поводу "ерунды", - мягко улыбнулся Петька. - Я пока спал, придумал во сне стишок....
- А ну-ка, давай, зачти!
В сердце - ерунда ерундовая
Поселилась однажды.
И на встречу с тобой, чернобровая,
Я шагаю отважно...
- Или вот так можно:
Ерунда ерундовая в сердце - поселилась однажды.
И на встречу с тобой - я шагаю отважно...
- Ха-ха-ха! - оглушительно, как и всегда, заржал Давыдов. - Пиит, ты, Пьер! Настоящий - пиит! И, похоже, влюблённый по самые уши.... Пошли лучше в баню. Одевайся, подполковник...
"А если в жаркой бане - отклеятся усы-бакенбарды?", - заволновался Пётр. - "Скандала не оберёшься! Как этот факт объяснить Денису? Мол, я сюда попал - из двадцать первого века - совершенно случайно, типа - не по своей воле и без злого умысла.... Извиняйте! Впрочем, Глеб уверял, что "театральный" клей - натуральный зверь. Мол, реагирует только на специальный "отклеивающий" состав, который надо наносить кисточкой вдоль "границ" грима....Вот, и проверим заодно! Опять же, после всех этих скоропалительных событий, сопровождавшихся регулярным и обильным выделением пота - как обычного, так и холодного - очень уж хочется вволю попариться и качественно помыться...".
Глава девятая
Братство Леопарда
Банный "комплекс" состоял из нескольких бревенчатых, совершенно чёрных изб, собранных "в кучу", то есть, тесно примыкающих друг к другу торцами и стенами.
- Нам в правое, то бишь, "барское" отделение. Выстроенное специально для проезжающих помещиков, офицеров и всякого разного "казённого" начальства, - махнул рукой Давыдов. - Видишь, там ещё возведена летняя беседка? Ну, рядом с маленьким прудом, во льду которого вырублена квадратная прорубь?
- А остальные избушки - это что? - спросил Пётр.
- Левая - для подлого люда. В основном, для ямщиков, кузнецов и почтарей. Две центральные - это складские помещения. Там хранятся колотые дрова, веники, шайки, мочалки, прочее.... Вон, Антипка нам машет рукой. Знать, уже всё готово.
- А что это - рядом с твоим кучером - за мужики?
- Станционный смотритель отрядил в помощь своих людишек. Уважает. Я ему в прошлом году - по пьяной лавочке - физию начистил знатно. Помнит, мерзавец худородный...
Банная дверь (светлая - на фоне чёрных бревенчатых стен) была широко распахнута. Через неё, тут же устремляясь в голубое небо, выходили-вылетали, чуть заметно клубясь, потоки светло-серого дыма.
- Сейчас, сейчас! - предупредительно зачастил Антипка, стоящий рядом с дверью. - Уже последние синие угли выносят...
Послышался негромкий шорох-треск, и из дверного проёма - один за другим - показались два мужичка - лохматых и бородатых, в драненьких зипунах, подпоясанных толстой верёвкой, обутые в старенькие поршни.
Лбы мужиков были покрыты потом и копотью, в руках они несли жестяные щиты-совки, заполненные чёрными головешками вперемешку с фиолетовыми и сине-бордовыми углями.
- Вот из-за этих углей и угорает наша банная братия, - со знанием дела пояснил Денис. - Розовые, алые и оранжевые - они полностью безвредные. А вот аметистовые, фиолетовые и синие - эти и есть - смерть...
Предбанник оказался просторным и чистым. Квадратное окошко, стены, обшитые струганными досками - судя по светло-оранжевым разводам, то есть, следам годовых колец - осиновыми. Пол был покрыт всё теми же полосатыми половичками. А вот потолок (да и верхние части стен) имел серо-чёрный цвет, то есть, был покрыт слоем копоти.
"И в этом нет ничего странного!", - поделился своими ощущениями внутренний голос. - "Пусть это банное отделение и "барское", но топится-то оно "по-чёрному". Традиции, сударь мой. Незыблемые традиции!".
Мебель предбанника особым разнообразием и оригинальностью не отличалась: широкие деревянные скамьи вдоль стен, разномастные и разнообразные крючки, неряшливо закреплённые на стенах, несколько грубо сколоченных табуретов, окружающих простенький деревянный столик, плотно заставленный кувшинами, горшками, кружками, блюдечками и тарелочками. По центру стола располагался изящный медный подсвечник с тремя горящими свечами.
"Эге, видимо, и в девятнадцатом веке у русского народа было принято сопровождать банные процедуры лёгкой выпивкой-закуской...", - смекнул Пётр. - "В горшках, наверное, налит всякий и разный ягодный морс. А что в пузатых кувшинах? Неужели, пиво?".
В дальнем углу помещения наличествовала длинная и высокая ширма в восточном стиле, многочисленные створки которой были оббиты шёлковой материей, разрисованной крылатыми золотистыми драконами, топчущими массивными лапами узорчатых змей и усердно изрыгающими - во все стороны - оранжевое пламя.
- Это на случай наличия женского пола. То есть, его отдельных представительниц, которые лёгкого и облегчённого поведения. За ширмой кроватка стоит, оснащённая новёхоньким матрасом, - охотно пояснил Давыдов, перехватив Петькин любопытный взгляд. - Если желаешь, свистну. Смотритель, курва похотливая, в миг расстарается.... Не морщься, братец Бурмин, не морщься! Я помню про твою рану сердечную.... Давай-ка, я тебе шею обмотаю выдровой шкуркой.