БАЙКИ СТАРОГО ГЕОЛОГА. Андрей Бондаренко (Байки 3,4)
Юности, ушедшей навсегда и безвозвратно, с сентиментальной улыбкой - посвящается.
Байка третья.
Рыбалка - как философский аспект мироощущения.
Вот и закончен первый курс. Слава всем Богам Земным, новым, старым, модным, давно забытым - но Мы - прорвались! Ура!!!
В августе - в строгом соответствии с Учебным Планом - учебная практика в Крыму.
А пока, целый июль - каникулы!
И решили мы с одногрупником съездить на рыбалку - на мою вторую Родину, на Кольский полуостров.
Толстый Витька - пацан свой в доску. Ростом - под два метра, здоров - как буйвол африканский, гирями двухпудовые жонглирует - Поддубный отдыхает.
Вообще то он - сугубо городской, краснощёкий - кровь с молоком, и слегка изнеженный, очочки носит, на рыбалке и не был ни разу. Но когда-то ведь надо начинать?
Почему, собственно, не сейчас?
Садимся в поезд - через двадцать часов - на месте.
Знакомые мужики соглашаются доставить нас до озера Долгого. Садимся в видавший виды "Урал", едем. Минуем Кандалакшу, впереди - Крестовский перевал, ранней весной и поздней осенью - место страшное - бьются там машины десятками за один раз.
Представьте: внизу - ещё тепло, на перевале - минус, проходят осадки какие - дождь, или там просто туман росой оседает - ловушка и готова. Идёт на перевал колонна гружёных лесовозов, дистанцию между машинами приличную держа. И вдруг, передний выезжает на гололёд, но ничего - со скрипом, но проезжает. За ним остальные. Но метров через двести гололёд в голимый лёд превращается - передний начинает вниз скатываться, под колёса второму, тому то же деваться некуда - начинает вниз сдавать. Но сдают то лесовозы назад не строго по прямой, косоротит их постоянно, поперёк разворачивает. А тут с перевала вахтовка какая - нибудь спускается, не затормозить ей на льду, вот и врезается в развёрнутый поперёк лесовоз, и покатились все вниз со страшной силой - огненная полоса километров за пятнадцать видна.
Потом перевал на пару суток закрывают - ремонтники очищают дорогу от обгоревшего железа. И так вот - несколько раз за сезон.
Но сейчас - лето, поэтому преодолеваем перевал легко, спускаемся - вот и легендарный Терский берег - северная граница беломорского побережья.
Возле безымянной речушки делаем привал - шофёр заваливается спать, мужики немного выпивают - так, чисто формально - до Избы (так конечная точка маршрута называется) - грести часов восемь.
Хорошо вокруг - речушка журчит, рыбёшка усердно плещется, комарики редкие жужжат.
И вдруг выясняется - Толстый для комаров - лакомое блюдо. Облепили они его физию, и - давай кусать нещадно. А на других, меня включая - ноль внимания. Видимо, распознали городского, распробовали.
Бегает Витька по берегу, ручонками размахивает. Лицо у него опухло знатно, очки модные с носа, раздувшегося вдвое, сваливаются.
Смеются мужики:
- Ну, Андрюха, повезло тебе с напарником. Не рыбалка, цирк сплошной у вас впереди намечается.
Шоферюга, наконец, просыпается - едем дальше.
Вот и Долгое озеро - шириной не более километра, вытянутое с северо-востока на юго-запад километров на сто с гаком.
Красиво тут несказанно. Над противоположными берегами озера нависают крутые невысокие сопки, покрытые редколесьем, далеко на юге через кучевые облака смутно угадывается горбатая, совершенно лысая Иван-гора. На озере - полное безветрие, вода отливает тусклым серебром, далеко впереди, прямо по нашему будущему курсу - быстро передвигающая, словно живая, полоса цветного тумана - местами розового, местами - лилового.
Надуваем лодки - и - вперед, гребём до Избы.
Витька садится за вёсла, но уже через двадцать минут набивает кровавые мозоли и - из игры выбывает. Дальше гребу в одиночку - поэтому к месту назначения прибываем последними, затратив вместо принятых восьми часов на полтора часа больше.
На месте неожиданно выясняется - рыбачить на Долгом нам предстоит с Толстым сугубо вдвоём - мужики, посовещавшись, решат пойти дальше - на речку Умбу - лохов браконьерить.
Для тех, кто не знает, "лох", в своём первоначальном значении, это - не человек вовсе, а сёмга, зашедшая поздней осенью на нерест, отнерестившаяся, но не успевшая вовремя уйти в море. Перезимовав в проточном озере, через которое проходит нерестовая река, такая рыба из "красной" превращается в "жёлтую", да и вкусовые качества теряет.
Но всё же, как считают местные, лучше ловить лохов, чем всякую там сорную рыбу - плотву, окуня, щуку.
Нас с собой не берут - опасно, рыбинспекция не дремлет. Мужикам то, что - они местные - договорятся с инспектором за всегда, а нас - если поймают, то на первый раз, конечно, не посадят, но отправят бумагу в институт - запросто вылететь можно - прямиком в армию.
Остаёмся одни. Убираемся в Избе, заготовляем впрок дрова.
Изба - место особенное - приземистый пятистенок, сработанный в незапамятные времена из солидных сосновых брёвен, крыша - из толстенных, перекрывающих друг друга деревянных плах - никакого тебе рубероида или толи, но не протекает никогда.
Над входной дверью вырезан год постройки - 1906-ой. Солидно.
Внутри - просторные двухуровневые нары - человек десять можно с лёгкостью разместить, печь из дикого камня, массивный обеденный стол с разнообразной посудой, дюжина самодельных табуретов, над столом - полка, на полке - антикварный кожаный скоросшиватель, забитый разномастными бумагами и бумажонками.
Открываю на последнем листе, в смысле - на первом - по мере наполнения:
Пожелтевшая от времени гербовая бумага с неясными водяными знаками, косой убористый почерк:
Былой отваги времена
Уходят тихо прочь.
Мелеет времени река,
И на пустые берега
Пришла хозяйка Ночь.
И никого со мной в Ночи.
Кругом - лишь сизый дым
И в мире нет уже причин
Остаться молодым.
Поручик Синицын, втрое июля 1920 года.
Да, однако, впечатляет. Непросто всё, должно быть, там было - после Революции грёбаной.
Читаю самый верхний, последний лист - неровно обрезанный кусок обоев "в цветочек":
Над моим сердцем - Профиль Че Гевары,
Впереди - долгий путь.
Пойте, звените в Ночи гитары,
Им не давая уснуть.
Жирные свиньи в гламурных одеждах
Жадно лакают бордо.
А на закуску я Вам, как и прежде,
Предложу лишь говна ведро.
Пашка, десятый класс, двадцать первое мая, 1981-ый год.
А это уже наши люди. Но, судя по всему - революционные идеалы по-прежнему живы.
Становится ясно - скоросшиватель этот - своеобразный дневник литературных и иных пристрастий гостей, некогда Избу посетивших.
Ну, что же - будем уезжать, тоже чиркнём пару строк.
А пока - с лирикой надо завязывать, пора начинать рыбу ловить.
Рыбу приходится ловить одному, Витька по-прежнему не в ладах с комарами. Сидит всё время в Избе, скоросшиватель листает. А если и выходит на свежий воздух, то сугубо с парой предварительно мною наломанных, берёзовых веников - от гнусных насекомых отбиваться.
На пятые сутки, когда я собирался отплывать за очередной порцией добычи, к лодке подходит Толстый, усердно вертя вениками, и хмуро бубнит, хлюпая распухшим носом:
- Слышь, Андрюха, а я, похоже, заболел серьёзно, выбираться нам отсюда срочно надо - к доктору.
- Что, боишься, что от комариных укусов в носу гангрена началась? - пытаюсь отделаться плоской шуткой.
Да нет, - Витька серьёзен и к шуткам невосприимчив, - Всё гораздо серьёзней. Я это...Ну, как сказать...Ну, с тех пор, как сюда приплыли, ни разу, э-э, по большому не сходил, вот. Такого со мной никогда ещё не было. Я же с детства к режиму приучен - два раза в день - утром и вечером. А тут - такое. Давай-ка, пока не поздно выбираться отсюда, к чёртовой матери - к доктору, в смысле.
Успокаиваю Толстого, как могу. Говорю, что это - совершенно нормально, что организм на рыбалке потребляет гораздо больше энергии, чем в городе, то есть - работает на принципах безотходного производства, ну и ещё всякого - в том же ключе.
Витька успокаивается, заметно веселеет и, даже, выражает желание составить мне компанию в сегодняшнем процессе ловли противной рыбы.
Взяв свою удочку, резво запрыгивает в лодку, не забыв, впрочем, захватить с собой и веники. Отплываем.
Сперва проверяем жерлицы. Снимаем пару щурят.
А на последней, самой дальней жерлице сидит огромный, семикилограммовый язь. Рыбина сдаваться не собирается, делает сумасшедшие свечи, пытаясь порвать леску. Витька позабыл обо всех своих бедах, азартно помогает затащить язя в лодку, громко кричит и хохочет, в пылу борьбы с его носа слетают очки и падают за борт.
После того, как оглушённый язь затих в мешке, мне приходится лезть в воду за очками - благо не глубоко, метра полтора.
Найдя пропажу и обсохнув, направляю лодку к заранее прикормленному месту - "по чёрному драть плотву".
Но не тут то было. Витька опять вспомнил о комарах, к удочке даже не прикасается, махает своими вениками - лодка раскачивается из стороны в сторону, идёт волна - рыба, естественно, не клюёт.
- Ну, и какого рожна ты со мной попёрся? Чего рыбу пугаешь? Сидел бы себе на берегу и махал бы там вениками своими, - сердито отчитываю Толстого.
- Извини, но здесь комаров меньше, - тусклым, бесцветным голосом извиняется Витька, от его недавней весёлости и следа не осталось.
Надо пожалеть товарища, тем более что рыбы поймано уже килограммов пятьдесят, и большая её часть уже даже просолилась и ещё сутра вывешена подвяливаться на ветру.
На завтра едем ловить сига. Сиг ловится только на глубине, на самой середине озера, где дует сильный ветер, и комаров нет вообще - Витька безмерно счастлив, и даже, наплевав на свои ещё не до конца подсохшие мозоли, вызывается грести.
Ловим на короедов, для добычи которых пришлось с вечера раздраконить топором десятка два трухлявых пеньков.
Рыба ловиться плохо, но Толстый возвращаться на берег наотрез отказывается.
Наоборот, тянет его на глупые разговоры:
- Андрюх, а заметил - на РМ девчонка одна есть, Нинкой зовут, симпатичная до невозможности, правда ведь?
Странный этот Витька. Ну, какие ещё девчонки, когда времени ни на что не хватает? И учится надо, и подработать там-сям денежку какую-нибудь, и с Лёхой на футбол-хоккей сходить, да ещё с ротмистром Кусковым - пивка попить от пуза. Откуда взять время на девчонок? Чудак Витька, право. В таком духе и отвечаю. Толстый обиженно замолкает и хмуро концентрирует своё внимание на неподвижном поплавке.
Проходит часов пять. Вдруг замечаю - нет одного весла. Витька, гребец хренов, вёсла толком не закрепил, вот одно и уплыло - неизвестно куда, ветер то сильный.
Правда, волна идёт - к нашему берегу, может - найдём. Снимаемся с якоря, сплавляемся по ветру, всматриваемся в волны. Но всё бесполезно - нет весла, то ли утонуло, то ли у берега в коряжник его занесло.
Орудуя одним веслом, как заправский индеец, всё же довожу лодку до Избы.
Дрянь дело - самодельное весло из куска фанеры и молоденькой осины сделать - не штука, но и лодка и вёсла - чужие, мой отец взял попользоваться у кого-то из своих друзей. Следовательно - быть скандалу.
Наступает суббота. По водной глади несётся громкий молодецкий посвист - это папаня с компанией подплывают - и нас забрать, и порыбачить самим, разумеется....
Из приставшей лодки неуклюже выбирается папаша, в руках - громадная, явно тяжёлая корзина. Зачем, спрашивается, корзина - грибной сезон ещё не начинался, вроде?
Иду навстречу:
- Папа, а у нас неприятность - весло утонуло.
- Какое, в задницу, весло? - Папа явно уже принял на грудь, - У моего сына - у тебя, значит, сегодня день рождение. Восемнадцать лет - Совершеннолетие, то бишь. Отставить - все вёсла, иди сюда - поцелую.
А ведь действительно, блин горелый, день рождения мой сегодня! С этой рыбалкой и забылось....
Празднуем, мужики пьют за моё здоровье водочку, мы с Толстым - по малолетству - портвейн.
Вот и закончилась рыбалка. Возвращаемся обратно в Ленинград, собираем друзей, и, в "Гавани", под море пива - разъедаем семикилограммового язя и ещё всякой сорной рыбы - без счёта.
Сейчас Витька заявляет, что, мол, с той самой поездки он и стал заядлым рыбаком.
Но это, смотря - что под этим термином понимать.
Ну, разжился Толстый деньгами, купил яхту - небольшую, метров двенадцать длиной, оснащённую эхолотом и прочими наворотами. Спиннинги дорогущие, воблеры разные - в количествах немереных, нехилая коллекция средств от комаров и прочих мошек - всё это хорошо, конечно.
Но какое отношение всё это имеет к рыбалке?
Я так думаю - что никакого.
Рыбалка настоящая - это философская субстанция, способствующая лучшему мироощущению, не терпящая суеты и избытка комфорта.
Байка четвёртая.
Не спорьте с дамами, гусары!
Едем в Крым - на практику производственную - учится карты геологические чертить, в камушках разных разбираться. Поезд тащится долго, почти трое суток. Но за преферансом, что общеизвестно, время летит незаметно.
В шесть утра прибываем в Бахчисарай, главное - никого не забыть. Пробегаемся по всем купе - будим, расталкиваем, выгоняем с вещами на перрон.
Нас встречает Начальник Лагеря - Виталь Витальевич, строит, ведёт к автобусу, пересчитывает;
- Товарищи практиканты, вас по списку должно быть ровно сорок человек, а по факту - тридцать девять. Где ещё одного бойца потеряли? Кого не хватает?
А, действительно, кого?
Вдруг от поезда - прямиком к нашему автобусу - приближается сюрреалистическая фигура: белоснежный костюм, чёрный цилиндр, тросточка. Прохожего сильно пошатывает из стороны в сторону, с первого взгляда понятно - он пьян до изумления. Кого-то он мне смутно напоминает.
-Как это кто? - возмущается незнакомец, - Да Пушкин я, Александр Сергеевич! Не узнали, батенька? Стыдно, ей-ей.
Начальник Лагеря нешуточно смущён и сбит с толка - говорящий действительно похож на Александра Сергеевича - чёрные кудрявые волосы, бакенбарды, длинный нос.
За моей спиной раздаётся громкий хохот - это ротмистр, завалившись на землю, бьётся в экстазе.
Отсмеявшись, Кусков буднично объясняет:
- Да это он и есть, в смысле - потеряшка наша, сороковой по списку. Воронин же это Серёга - просто усы сбрил, бакенбарды пришпилил, парик нахлобучил и цилиндром где-то разжился, сучёнок. Не узнаёте, что ли?
Присматриваемся, действительно - Серёга. Молоток - классная шутка получилась!
А Воронин, пользуясь тем, что шофёр автобуса куда то отлучился, лезет на его, шофёрское, место, крепко обнимает руль и засыпает мертвецким сном.
Извлечь из-за руля его удалось только минут через сорок.
- Начинается, - ворчит Виталь Витальевич, - Как всегда, приезжает Эр Тэ, и тут же начинаются фокусы разные, разнузданные....
Через два часа приезжаем в лагерь. Нас уже ждут, геологи и гидрогеологи приехали на практику раньше на две недели. Толстый Витька близоруко всматривается в толпу встречающих - Нинку, явно, высматривает.
Устраиваемся, разбиваем палатки, выясняем диспозицию - где что, сколько до ближайшего населённого пункта, где купаться можно, что с культурной жизнью.
Всё не так и страшно: до ближайшего населённого пункта, магазинами оснащённого - километра три, до пруда с проточной водой - метров сто, и с культурной жизнью всё просто отлично - каждый вечер на двух вместе сшитых простынях фильмы разные показывают, после фильмов - танцы и песни у костра.
Начинаем ходить в маршруты - добывать разную геологическую информацию, собирая образцы пород горных и всякие окаменелости древние.
Крым - он весь - жёлто-синий, с редкими зелёными вкраплениями: жёлтые скалы с островками зелёного кустарника, синее небо, жёлтое злобное солнце - прямо над головой.
В лагерь возвращаемся усталые, обгоревшие на солнцепёке, потом пропавшие.
Сразу лезем в прохладный пруд, потом обед - обычная столовская еда, ни хорошая, ни плохая. После обеда - работа в камералке, волокита бумажная - описание того, что с утра увиделось, и того, что собралось в геологические планшеты.
А вечером - кино, танцы-шманцы, костры, песенки - конечно, с отдачей должного винам местным. Но вина эти, кстати, совсем неплохие, по началу пьют достаточно вяло - дневная усталость даёт о себе знать.
Но тут руководство совершает фатальную ошибку - как-то вечером нам крутят совершенно идеологически- невыдержанный фильм.
Фильм называется - "Дюма на Кавказе". В чём суть его - совершенно неважно, важен всего лишь один небольшой эпизод. Дюма - то ли сын, то ли отец, спорит со старым грузином - кто может выпить больше вина - француз, или грузин?
Естественно, устраивают соревнование, и пьют вино под всякие заковыристые тосты.
Дословно не помню, но звучит это приблизительно так:
- И они выпили за французов и француженок, за грузин и грузинок; за доблесть и мужество, за любовь и верность любви, за синие дали и за звёздное небо над головой....
И за каждую звезду - в отдельности.
Последнее - всем в особенности понравилось.
А звёзд в крымском ночном небе - ничуть не меньше, чем в ночном небе над горами Кавказа.
Поэтому и количество ежевечерне выпиваемого вина тут же удвоилось, или даже - утроилось.
Громче зазвучали песни у ночных костров.
Пели разное: песни бардов известных и доморощенных - про далёкие стоянки и верную любовь, про нелёгкую судьбу геолога и мужскую дружбу.
Но одна песня пользовалась особой всеобщей любовью, хотя, к геологии никакого отношения не имела:
Наш фрегат давно уже на рейде,
Спорит он с прибрежною волною.
Эй, налейте, сволочи налейте -
Или вы поссоритесь со мною.
Сорок тысяч бед за нами следом
Бродят - словно верная охрана.
Плюньте, кто на дно пойдёт последним -
В пенистую морду Океана.
Эх, хозяйка, что же ты - хозяйка?
Выпей с нами - мы сегодня платим.
Отчего же вечером, хозяйка,
На тебе - особенное платье?
Не смотри так больно и тревожно,
Не буди в душе моей усталость.
Это совершенно невозможно -
Даже до рассвета не останусь.
Смит-Вессон, калибра тридцать восемь,
Верный до последней перестрелки,
Если мы о чём нибудь и просим -
Это - чтоб подохнуть не у стенки.
Прозвучало эхо, эхо, эхо....
Эй, вы чайки-дурочки, не плачьте.
Это - задыхается от смеха
Море, обнимающее мачты....
Наш фрегат давно уже на рейде,
Спорит он с прибрежною волною.
Эй, налейте, сволочи налейте -
Или вы поссоритесь со мною.
Эту песню не просто пели. Её орали в двести лужёных глоток, раз по пять за ночь.
Орали так, что оконные стёкла в ближайшем населённом пункте, что расположился в километрах трёх от Лагеря - дрожали нешуточной дрожью.
Феномен, да и только.
Иду я как-то ближе к вечеру по направлению к камералке - бумаги разные в порядок привести. Смотрю, стоит у тропы Начальник Лагеря и, раздвинув кусты боярышника, наблюдает за чем-то в полевой бинокль.
Наблюдает и тихонько ругается сквозь зубы:
- Ну, все люди - как люди. Ну, выпивают, но бутылками же. А эти - козлы - бочками решили, сволочи....
- Виталь Витальевич, на кого это Вы так? - не удерживаюсь от любопытства.
- А вот сам полюбуйся на своих одногрупников, - Начальник Лагеря протягивает мне бинокль.
Смотрю, ба, знакомые всё лица! По дороге, далеко ещё от нас, Генка Банкин, Михась и Гарик натужно катят в гору пузатую бочку - литров на сто, не меньше.
Возвращаю оптический прибор:
- Не, я их, безусловно, не одобряю. Но что тут поделаешь? Надо было более тщательно репертуар фильмов, однако, подбирать.
- Да, теперь уже ничего не поделаешь - не в стукачи же на старости лет записываться, - грустно отвечает Виталь Витальевич и шаркающей походкой уходит к преподавательским домикам, что расположились в устоявшемся десятилетиями удалении от Лагеря студенческого.
Подхожу к камералке, со стороны скамьи, что спряталась в зарослях кизильника, доносится шум разговора, чей-то заливистый смех. Видимо, кто-то из наших с девицей какой общается. Стараюсь незаметно, дабы не мешать людям, проскочить мимо, но не удаётся.
Подхожу - ну, так и есть - Толстый Витька и Нинка, сидят себе рядком - чисто пара голубков. Витька серьёзен и хмур, Нинка беззаботна и весела.
- Представляешь, Андрюха, - заявляет Нинка, - А мне только что Толстый "жигуля" проспорил.
- И как же это так получило? - Интересуюсь сугубо из вежливости, понимая, что спор этот - так, просто предлог для чего-то совершенно другого, более серьёзного.
- А вот представляешь, - щебечет Нинка, - Витька тут заявил, что, мол, женится только после тридцати. Поспорили - теперь, если женится раньше - машина моя, вот так.
- Ты это, не торопись, - не очень уверенно встревает в наш разговор Толстый, - Может, это я ещё выиграю.
Но Нинка его уже не слушает. Она мечтательно смотрит на дорогу, как будто из за поворота прямо сейчас покажется выигранная машина её мечты.
Толстый, не сотря на то, что из себя - здоровенный бугай, в нашей студенческой группе - самый младшенький, ему восемнадцать лет только в предстоящем ноябре ещё исполнялось.
Но вот проходит ноябрь, и, сразу после Нового Года Витька с Нинкой заявление в ЗАГС подали, а по весне и свадьбу сыграли.
Тогда-то я чётко для себя решил - не стоит всерьёз с девчонками спорить, себе дороже только выйдет - всё равно проспоришь.