Только в нашем городе общественный транспорт это не роскошь и даже не средство передвижения, это социальный перемещатель на колесах, курсирующий от больницы до кладбища, а иногда и обратно.
Вечером (особенно по четвергам) автобус Љ2 всегда ходит почти пустой, можно сесть у окна, подумать, ногтем процарапать в замершем стекле замочную скважину и смотреть на фонари. Студент Иванов, удобно устроившись рядом с печкой, сидел, размышляя, что бы ему приготовить на ужин такое ненавязчивое: картошечку в мундире или макароны по-провански (то бишь под "провансалем"). В еще не согревшихся руках он нервно сжимал проездной, а кондукторша, солидная дама лет тридцати тире пятидесяти, и не думала к нему подходить. Не любят у нас кондукторши пассажиров с проездными.
Мысли Иванова плавно перетекали от вопросов глобальной экономики до студенческой столовой, в которой рожки стоят ровно столько же сколько рис или гречка, а любое мясное блюдо, будь то пюре с сосиской или гуляш, обескураживает стоимостью даже обладателей повышенной стипендии. Хотя Иванов планировал получить диплом экономиста, как вы могли бы предположить, а совсем наоборот мечтал работать искусствоведом (но не будем о грустном), фраза об экономике, которая должна быть экономной, занимала его больше супрематистской философии Малевича с его нулями форм и абсолютами. Еще меньше его волновали кубисты, дадаисты и абстрактные экспрессионисты. Впрочем Репины, Левитаны, Куинджи и прочие реалисты интересовали его только в плане натюрмортов, изобилующих всяческой снедью (исключение, пожалуй, известнейший натюрморт Верещагина, и причина тому ясна). "Картошечка лучше, - тем временем размышлял Иванов, - она не склеивается в комок и позже ее можно поджарить. Макароны, впрочем, тоже можно поджарить, это даже пикантно. Но, переварить макароны, это хуже, чем переварить картофель. Картофель так даже легче чистить. И, опять же, если нет масла (а масла нет) картофель можно и с солью и с майонезом на выбор, макароны же только с майонезом, одна соль в этом поле не воин". На время Иванов перенесся на кухню общежития, подавив чувство отвращения стряхнул с плиты чьи-то, высыпавшиеся из кастрюли, переваренные рожки, и окончательно остановился на картошечке в мундире.
Тем временем глаза Иванова, будучи самостоятельным объектом неподконтрольным занятому тяжелыми думами мозгу, обследуя пыльный салон автобуса, остановились на соседней лавке, обтянутой сомнительным материалом под кожу. Там, рядом с нелепой зеленой заплатой лежал неприметный черный, как это водится, пакет. В пакете угадывалось что-то квадратное, с острыми краями, один из которых, выбравшись наружу сквозь оболочку черноты, выявил белую сущность квадратности и кусочек синего провода.
"Бомба", - промелькнуло в глазах Иванова, и тут же к осматриванию пакета подключился мозг. Автобус подскакивал на неровностях родного асфальта, пакет тоже слегка подрагивал. Открывались-закрывались двери, входили и вываливались наружу редкие пассажиры: пакет оставался нетронутым, ничьи руки не тянулись к нему, чтобы вывести из автобуса. На лбу Иванова, прямо под вязаной шапочкой, появилась сосредоточенная морщинка, и выступило несколько капель пота. Он осторожно убрал взгляд с пакета, боясь как бы без присмотра пакет не шмыгнул в какой-нибудь тайный угол, несколько раз пробежался с одного края лавки на другой, и, не обнаружив там никакого живого мыслящего существа, на секунду зажмурился. "Осторожно выйти, сесть в другой автобус", - подсказал Иванову инстинкт. "Тихо, тихо - подсказывал разум, - в кармане пятак, в лучшем случае. Пешком идти холодно".
От греха подальше и подальше от пакета, Иванов перешел в начало салона и сел рядом с кондукторшей.
- Ты чего болезный, - обратилась к нему женщина.
- У вас там бомба, - шепнул ей Иванов.
- А? - не поняла женщина. - Чего у меня?
- Пакет у вас там подозрительный, - громче сказал Иванов, вспомнив "нужные" слова.
- А, ну оставил кто-то, - равнодушно заметила кондукторша и непринужденно добавила: - Сюда принеси.
- Так нельзя же?! - ошарашено воскликнул Иванов.
- Чего нельзя?
- Подозрительные пакеты трогать нельзя.
- Глупости, - уже не так уверенно и равнодушно произнесла женщина, но все-таки повторила: Неси давай.
Иванов не шевельнулся, тогда кондукторша приподнялась с насиженного места, тихо сказала, "Сама посмотрю", и пропала. Ее не было минуты две, только тапки шуршали где-то в глубине салона протяжно и редко. Потом она вернулась, положив тяжелую руку на плечо Иванова.
- Кто оставил-то? - спросила она. - Подозрительный на вид или так, обычный?
- Не знаю, - честно ответил Иванов.
- Глупости, - снова сказала кондукторша, - забыл кто-то, а мы уж... автобус останавливать.
Последняя фраза скорее всего не требовала от студента никаких действий и даже не нему была обращена, но на всякий случай тот крикнул водителю: "Остановите!"
Водитель с охотой заехал на обочину и остановился, он уже давно заметил через зеркало, что в салоне происходит что-то интересное.
- Что ж, звоните "02", - сказал он глубокомысленно после того, как минуту простоял над пакетом, не решаясь тыкнуть в него приготовленной для этого дела палкой.
Группа приехала быстро, дорогу перекрыли, всех попросили отойти. В это время Иванов уже представлял себя героем, и выбирал, кто будет вручать ему медаль, мэр или президент. Мэр - мелковато, президент - немного нескромно.
Хотя собака, прибывшая с оперативной группой, не проявила к подозрительному пакету интерес, его аккуратно извлекли из автобуса и подорвали в специальном боксе. По фрагментам, оставшимся от содержимого, криминалистам удалось восстановить учебник Иконниковой, "Историю красоты" Умберто Эко, блокнот с изображением Гребенщикова на обложке и студенческий билет на имя Иванова.
Из-за этой истории Иванов чуть не ушел из института, так часто ее припоминали, хотя и без злобы. И величали нашего студента теперь не иначе как "террорист Иванов", даже преподаватели. Только Лиличка звала его по имени, Костей.