Рефреном всех мыслей Густафа Соплина были раздумья на тему цикличности. И во всем-то он видел завершенность и переход от начала к концу. И везде-то он проводил параллели.
Так, чаще всего он думал о временах года, жизни и смерти. Даже пьесу на эту тему написал. "Доброе утро и доброй ночи" назвал. Но так и не опубликовал.
Хотя, уже и в названии зашифровал некую цикличность. Может поэтому не опубликовал?
Согласно Соплину, времена года соответствуют жизненным циклам: зима - смерть, весна - детство, лето - молодость, и осень - старость. И будто бы планета каждый год умирает и возрождается снова.
За окном была юность. Юность по Соплину. Или сопливая юность. Короче, весна, апрель, ещё не жарко, но уже и не холодно.
Густаф сидел у себя на веранде. У него был загородный дом, на веранде которого он обожал сидеть. Чем он и занимался прямо сейчас. Кроме того, что он сидел, он также пил теплое молочко. Парное. Ему соседка задешево приносит каждое утро. Кроме того, что он пил молочко, он думал.
Думал о том, что ему ненавистна осень. И как хорошо, что еще целое лето.
Густаф Соплин дожил до восьмидесяти девяти лет, в августе он будет отмечать свое девяностолетие.
Уже лет тридцать на душе у Густафа осень. И еще одну пережить он не собирается. Девяносто лет! Шутка ли. Вполне достаточно. Детей вырастил, внуков вырастил, правнуков уже не растил, но детей их нянчить заставил.
Густаф Соплин готов, как это говорится, завершить свою сольную карьеру по временам года. Такой вот он свершившийся Вивальди.
Весна в этот год выдалась на редкость переменчивая - как будто у этой части планеты началась болезненная горячка - жар, холод и собственно Соплин - полный набор.
Густаф смотрел, как выпавший ночью снежок тает. Красиво, умиротворяет. И скоро наступит лето. Не крайнее, а финальное. Приедет кто-нибудь из родственников, и тогда Густаф со спокойствием опустит занавес. Вот так печально, но закономерно. И главное - по собственной воле.
Снежок тает. Скоро в саду начнут распускаться весенние цветы. Красота.
По улице идет женщина. Пожилая, с тележкой за собой. Платочек вон синий сбился, запыхалась поди.
- Слышь, дед! Чё сидишь-то?
Ах этот непередаваемый загородный колорит.
- Да вот, - отвечает Густаф, - отдыхаю!
- Чего? Устал что ль? Утро ж на дворе!
- Я в целом отдыхаю, от жизни.
- Чего?! - бабка аж глаза вытаращила - Пьяный ты что ли?
Густаф страшно возмутился.
- Я совершенно трезвый! Я уже тридцать лет и капли в рот не брал!
- Ну так а чего отдыхаешь, молодой ещё отдыхать! Работать надобно!
- Послушай меня, девочка,- усмехнулся Густаф, - когда я уволнялся с первой работы тебя ещё и в проекте не было. Так что я свое отработал, уж поверь.
Бабушка поморгала немного. Переварила.
- Старый что ли? Да сколько тебе? Семьдесят что ли?
- Девяносто в этом году стукнет!
- Ай, все одно мальчик ещё! Ты чей будешь-то?
- Какой я тебе мальчик, молодуха! Я Соплин Густаф, сорок лет тут живу!
- Ой, чегой-то я никаких Соплиных не припомню! А живу тут без малого сто пятнадцать!
- Сколько? Да ты в маразм впала, бабка! Не живут столько!
- Ой, да ты мне поговори ещё! Это сто пятнадцать я живу только туточки! А сколько я жила в других местах, ты и докумекать не можешь!
- Чего ты мне тут заливаешь? - Густаф от волнения молочко все вылил прямо на снежок. Белое на белом. Но такое разное белое. - Я за сорок лет тебя впервые вижу вообще! С какой улицы?
- С третьей красноармейской! Бывшей Елизаветенской, дом четыре!
- Ну надо же. - Густаф сел обратно в кресло. - Правда сто пятнадцать?
- Ну! Но ты не печалься, милок, ты в свои девяносто даже на шестьдесят не тянешь. Хорошо сохранился.
- Спасибо.
- Ой, было бы за что! Ну побежала я! Бывай!
И бодро зашагала прочь.
Третья красноармейская, через три улицы. Вот это номер. И никогда не виделись.
Сколько ещё Соплин не видел?
Густаф встал решительно и направился в дом, одеться потеплее. Пойдет окрестности изучать.
Летний финал отменяется. Впереди осень, зима, а там, глядишь и ещё одна весна.