Сергей Болотников


                        Тролльхеттен.




15 Июля 2001г.




 -"...и вот, случился как-то день, когда хозяева уехали и оставили бедную 
девушку одну, чтобы она прибиралась в доме и смотрела за хозяйским ребенком -  
рассказывала мать, - а времена тогда были неспокойными и много-много всякой 
нечисти бродило по округе темными ночами. Девушка, конечно знала это, но не 
боялась, потому что в котором она осталась был старым и очень крепким".
 Ребенок смотрел на мать широко раскрытыми глазами. Еще бы, ему ведь было 
всего четыре, и доселе он еще не знал ночных кошмаров. Хотя как-то раз испугался 
черной неопрятной вороны, что села на окно и принялась долбить стекло нечищеным 
клювом. Испугался и заплакал, но мать пришла и прогнала ворону. И теперь он знал 
- любое зло можно прогнать. 
 Ночное лето за окошком тоже плакало - тихонько и без
 особых истерик, просто легкая полуночная морось. Дождь постукивал в окно, 
гасил желтые и синие глаза фонарей, накидывал на стекло липкую холодную 
паутинку.
 Он не был теплым, этот дождь.
 "Отгорел закат и наступила черная беззвездная ночь. Темно-темно за 
окошком. Девушка укачала младенца, и сама уже собралась спать как вдруг что-то 
тихонько стукнуло в окошко. Посмотрела она в окно и просто обезножела от ужаса - 
весь оконный проем занимала огромная и ужасная морда ночного тролля! Она была 
красная, вся в седых волосах, и изо рта торчали острые желтые клыки!"
 Глаза ребенка вытаращились еще больше и теперь он смотрел на окно. Там так 
темно! А что если в той темноте прячется страшное красное лицо? Что если оно 
заглянет сюда? 
 Квартира на восьмом этаже, но от этого не становится легче.
 -Девушка, конечно, очень испугалась, но... ты меня слушаешь? - спросила 
мать.
 Ее сын оторвал от окна свой взгляд сомнамбулы. Уставился на мать. Так даже 
лучше, когда не видно окна, не видно будет и того, кто в него заглянет.
 -"Ну так вот, это была очень храбрая девушка, - с легким раздражением 
продолжила мать - и она знала как вести себя с троллями. И потому она сразу 
загадала ему загадку. А в то время к загадкам относились очень серьезно. 
 Тролль подумал над загадкой, и отгадал. И в свою очередь задал свою. 
Девушка долго думала, но потом тоже отгадала. И задала свою".
 Что-то стукнуло в окно!? Или показалось? Взгляд ребенка неумолимо 
переползал к окну. Глазки стали стеклянными, пустыми. Если тролль заглянет к 
нему в окно! Ведь он же не знает ни одной загадки! 
 Мать осторожно тронула его за руку и он поспешно повернулся к ней. 
 -"И всю ночь они перекидывались загадками. Тролль был не очень умен, его 
загадки были просты, и потому отгадывать их было просто. Девушка устала и 
охрипла от непрерывного разговора, а тролль все шире и шире скалил свою жуткую 
усмешку. Потому что, если бы она не отгадала хотя бы одну загадку, тролль бы 
ворвался в домик и съел ее. 
 Но не учел злобный тролль, что ночь не бесконечна. И как только он 
собрался загадать очередную загадку, запели петухи! Вскинулся тролль, заревел, 
да только поздно было. Сгинул он в свете нового дня. 
 А когда солнце поднялось над горизонтом, вышла девушка во двор, и 
обнаружила там огромный камень, в который обратился ужасный тролль..." ты понял? 
Она отвлекала его загадками пока не встало солнце, которое для троллей 
смертельно.
 -Да, я понял, - сказал ребенок, - Ма, а что было дальше? А тролли, они 
есть на самом деле?
 Она посмотрела на него. С запоздалой досадой увидела испуг в широко 
распахнутых глазенках.
 -То было в очень давние времена, а потом люди стали охотиться на троллей и 
к нашему времени истребили их всех до единого. Так что троллей нет. А теперь 
спи, я погашу ночник. 
 -Нет! - Почти крикнул ее сын. - Оставь!!
 Мать вздохнула, но оставила облицованный разноцветным стеклом ночник 
включенным. Она уже корила себя за сказку, но кто же знал, что немудреная 
история так на него подействует? 
 Выходя из комнаты она обернулась и посмотрела на сына - так и есть, 
смотрит в окно.
 -Нет, никаких троллей! - сказала она - Запомни! 
 -Да, мама, - покорно согласился он.
 И она ушла плотно прикрыв за собой дверь. А ребенок остался. Маленький 
мальчик у которого до сих пор не было кошмаров. Что ж, все в жизни бывает в 
первый раз. Но ребенок не знал этой немудреной истины. Он знал лишь, что теперь 
всю ночь будет смотреть в окно, может, пока не заснет. Может быть до утра. 
Потому что ему казалось, что тролль появится в окне только если туда не 
смотришь. И когда в следующих раз туда глянешь, то увидишь жуткую бугристую 
рожу, с капельками воды на выступающих клыках цвета серы. 
 И тогда все будет кончено.
 Мать говорила, что троллей истребили, но он знал, что это не так. Это 
знание пришло к нему неожиданно, как всегда, и как всегда его невозможно было 
оспорить. Как же не может быть троллей, если стоит отвести взгляд от окна и 
страшное лицо появится, слабо освещенное уличными фонарями и перегороженное 
вертикальной чертой оконной рамы. Может быть даже улыбнется ребенку напоследок, 
кровожадной ухмылкой. 
 Лежавший в кровати и собирающийся не спать всю ночь, маленький мальчик 
вывел для себя свою первую несложную истину в длинной череде подобных ночных 
страхов:
 Тролли - есть. 


                            Пролог.
 
 Если бы его взгляд вдруг выпорхнул в окошко и ночной птицей вознесся в 
моросящие небеса, пред ним бы предстал город. 
 Город как город, не большой не маленький, с высоты птичьего полета в эту 
ненастную ночь он бы казался бурым, играющим редкими огоньками пятном. Если, 
конечно, смотрящего не скрывали бы низкие облака.
 У города есть название. Которое совершенно не имеет значения для данного 
повествования. В конце концом мало ли на свете городов с ничем не обязывающими 
названиями, которые к тому же не раз и не два изменялись. Важно не название 
города, важны люди которые его населяют. Потому что город, это в первую очередь 
его жители. 
 Двадцать пять тысяч жителей. Не слишком много для города, но уже точно не 
село. Да и расположено сие подмоченное ночным дождем местечко не так далеко от 
Москвы. Всего пятьсот километров по романтическим разбитым шоссе и вы в столице. 
Многие москвичи даже имеют здесь дачи. В нижнем городе. 
 Да, город поделен на две половины, которая по некоей западной аналогии 
называются Верхним городом и городом Нижним. С таким же успехом их можно было 
обозвать богатыми и бедными кварталами, или, чем черт не шутит - Сити и 
Гарлемом.
 Впрочем топографическое название все же ближе к истине, потому что город 
одной своей половиной лежит на пологом холме, а другой уходит в заболоченную 
низину. 
 Верхний город - это район новостроек. Высокие белые дома (панельные и не 
обещающие прожить больше тридцати лет), прямые рубленые улицы, то и дело 
упирающиеся в свежепрокопанные траншеи, горящие все до единого, прямые и не 
сгибаемые (кроме одного, погнутого впавшим в невменяемый алкогольный дурман 
бульдозеристом) фонари. 
 Здесь находится здание администрации, естественно окрещенное местными 
жителями Белым домом. Белый дом не белый - он сделан  из грязно-серого 
зернистого ракушечника и пугает новоприбывших своей утилитарно-ублюдочной 
архитектурой. Наверное из-за этого его так часто путают с местным же КПЗ (то 
наоборот белесое и воздушных форм - услада стороннего наблюдателя, но не 
клиента). 
 Белый дом перенесли сюда, на холм, из Нижнего города, освободив занимаемое 
им много лет здание дворца культуры, еще сталинской постройки. 
 Здесь же обретается и городской народный суд на фронтоне которого крупными 
буквами, навеки высечена эпическая надпись: Causa proxima non remota spectatur. 
Суд пытается честно следовать написанному и потому принимает во внимание причины 
лишь близлежащие, удаленные же предпочитая задвигать в дальний ящик. Типичный 
местный суд. 
 Это и все, что есть в верхнем городе, исключая, пожалуй элитный кинотеатр 
"Призма", в который не ходит никто.
 Нижний город не в пример разнообразней. От верхнего, он отделен извилистой 
и вялотекущей речкой-вонючкой, со справедливым названием Мелочевка. Она и 
вправду очень мелкая и окрестная ребятня обязательно рассказала бы вам о сотне 
замечательных прудиков, заливчиков и лягушатников с теплой водой, в которых так 
здорово купаться. А их матери рассказали бы и о сотне кожных и вензаболеваний, 
возникающих после такого купания в мутноватой водице. Не зря, потому что на 
берегу Мелочевки, чуть выше по течению находится бывших колхоз, а ныне частное 
хозяйство, стоки из коровников которого стекают аккурат в несчастную речку 
придавая ей душными летными ночами незабываемый аммиачный аромат. 
 Здесь есть плотина - жалкая попытка сделать из Мелочевки что ни будь более 
крупное - сломанная давней памяти паводком. И теперь вода лишь пенится и бурлит 
возле похожих на китовые ребра гидротехнических конструкций. Шумит она громко, 
но живущие неподалеку дачники привыкли и не обращают внимания. В речке трудно 
утонуть, и если и есть на ней место подходящее для этого - то только плотина. 
 Городской кожвендиспансер, тоже строение Нижнего города не смущается и 
смело повторяет подвиг колхоза-хозяйства, то есть скидывает кишащую сотней 
болезней водицу в Мелочевку.  
 Дома Нижнего города, в основном, старые, еще дореволюционной постройки и 
пребывающие по большей части в плачевном состоянии. Рассеченный кривыми, как 
ноги потомственного рахитика улицами, на которых горит дай бог один фонарь из 
десяти, Нижний город производит тягостное впечатление на приезжих. Это настоящие 
трущобы, кишащие крысами, сворами бездомных псов и всякого рода человеческими 
отбросами.
 Но именно здесь и находится культурный и социальный центр всего города. 
 Здесь есть дом культуры, медленно, но верное ветшающий, оставшись без 
присмотра властей. В основном он пустует, и роняет ветхую от времени лепнину на 
голову проходящих прохожий. Два раза в месяц здесь утраивают дискотеки для 
отмороженной молодежи - потомков нетрудоустроенных ныне работяг с местного 
завода. Тогда во дворце культуры звенят битые бутылки и наряды милиции срочно 
выезжают из своего эфирного строения, дабы создать видимость порядка, что обычно 
выливается в масштабную драку и с десяток серьезно пострадавших. 
 Местные бабульки прячутся в такие дни в свои разваливающиеся хибарки, и 
только мелко крестятся в направлении недавно отреставрированной церкви Покаянья-
на-крови, главной и единственной церкви города. 
 Малость зловещее название церкви объясняется романтической древней 
легендой идущей еще от основателей города. Каждый может отыскать ее в городском 
архиве или просто послушать одну из бабулек, когда дискотеки нет, и они 
выползают из хибарок, чтобы посидеть на лавочках и перемыть кости окружающим. 
 Поблескивающая позолота куполов церкви - вот первое, что видит путник 
приближаясь к городу. На них долго собирали всем миром, пока заезжий бизнесмен 
не субсидировал вдруг все предприятие, так что были воссозданы не только купола 
но и заново побелены стены. Так, что церковь Покаяния-на-крови без сомнения 
самое яркое здание Нижнего города. 
 Неблагоустроенные работяги, отцы неблагоустроенных детей отрывающихся во 
дворце культуры, сосредоточенно пьют горькую, устроившись на берегу Мелочевки. 
Делать им больше нечего - завод, крупнейший в области завод по производству 
запчастей для комбайнов закрыт уже четвертый год, обанкротившись в пух и прах. 
Его медленно разрушающиеся останки на дальнем краю города вам покажет все та же 
местная ребятня, если избежит бытовых травм при контактах с ржавой 
сельхозтехникой во дворе фабрики. 
 У завода два цеха, обширный двор и высокая вышка неясного назначения. Ее 
очень любят местные птицы, которые используют сооружение как посадочную 
площадку, а также как место отдохновения на своем долгом перелетном пути. В 
результате красного цвета вышка на самом верху стремительно белеет и изначальный 
цвет теряется под килограммами птичьего помета. Дети туда не лазают в ввиду 
исключительной грязности смотровой вышки. Есть у завода и труба на которой 
раньше горело два красных огонька, похожих на глаза сказочного великана. Теперь 
не горят, хотя где-то там все еще работают люди. Городская котельная находится 
именно там, но почему не пользуется общей заводской трубой остается загадкой. 
 Почва в Нижнем городе вязкая и топкая и удивительно неплодородная, так что 
сельским хозяйством население не занимается. Впрочем ничем другим оно тоже не 
занимается - работы в городе не было и нет. За редким, пожалуй исключением в 
лице нескольких коммерческих фирм, устроивших себе офисы все как один на холме. 
Работники фирм считаются в Городе счастливчиками и приспособленцами, и потому 
вызывают некоторую зависть у остальных горожан.
 Еще в Нижнем городе есть дачи. Эти находятся чуть в отдалении, своим 
отдельным конгломератом, которому давненько пора дать свое название. Да, вот 
никто не соберется. Потому именуется этот район в районе просто Дачами, а его 
население дачниками.
 Дачники все приезжие. Все издалека, и большинство из Москвы - тот тип 
людей, что к лету все усилия прилагает на то чтобы поскорей вырваться из любимой 
столицы и отправиться куда ни будь в глубинку, где впрочем обязательно должна 
быть горячая и холодная вода, телевидение или на худой конец радио. Дачники 
богатые, они приезжают на дорогих автомобилях с неместными номерами и как все 
дачники мира вызывают у местного населения аллергию, схожую с реакцией на 
Фирмачей приспособленцев. И опять же как и всем местным жителям мира им это не 
мешает облапошивать доверчивых приезжих, продавая им под видом экзотике 
откровенную некондицию. Так, известно, что старый Захар Семеныч Лебеда, который 
помнил еще гражданскую, не раз и не два, а целых три раза продавал доверчивым 
лопухам одну единственную затрепанную шкуру, коею выдавал за шкуру медведя, 
собственноручно убитого в местных лесах. На самом деле шкура принадлежала 
местному кабыздоху по кличке Бздунок издохшему от чумки на триннадцатый год 
своего бессмысленного дворвого существования. Надо понять старика, он был 
привязан к сдохшему псу и потому решил, что тот может послужить и после своей 
бесславной гибели. 
 Выкрашенную дешевой краской для волос под медведя шкуру, Захар Семенович 
неизменно находил на общедачной помойке, куда ее отправляли разочаровавшиеся 
покупатели. Находил и снова пускал ее в дело.  
 Еще дачники любят копаться в огородах. Хотя в Нижнем городе ничего не 
растет, это их не останавливает и потому прошедший ранним, солнечным утром вдоль 
Мелочевки любопытствующий увидит лишь задранные в голубые небеса кормовые части 
прилежных копальщиков. Некоторые, кстати, докапываются до самых невероятных 
вещей. 
 До пещер, например. У каждого города есть свои легенды. Есть они и у 
данного городка. Выплывают они неизменно из Нижнего города, а потом взбираются 
на холм и активно забивают уши уже Верхнегородской элите, прежде чем забыться 
через две три недели. Хотя есть слухи из разряда вечных. Так, к ним относятся 
без сомнения призраки заброшенного завода, безглазые рыбы мутанты в Мелочевке, 
загадочный неупокоенный дух во дворце культуры (якобы в бывшем здании горкома 
есть подземный каземат со специально оборудованной пыточной камерой, и 
обретается одна из его, каземата, жертв), и разветвленная сеть пещер под всем 
городом. 
 Пещеры эти не естественные - на самом деле это длинные, причудливые 
пересекающиеся штольни в которых добывали известняк (точно) и опалы (по слухам). 
Крепь штолен ненадежна, она скрипит и стонет под массой породы, и по сему входы 
в пещеры вот уже десять лет как засыпаны, чтобы предохранить местную ребятню. И 
лишь иногда народ случайно натыкается на сохранившиеся входы, обычно в густом 
лесу, на крутом берегу Мелочевки. Или докапывается, как усердные не в меру 
дачники, потому что некоторые штольни подходят опасно близко к поверхности. 
 Естественно можно себе представить кем населяет километры и километры 
заброшенных коридоров людская молва. Слухи о таинственных пещерах расходятся так 
далеко, что в город иногда приезжают совершенно полоумные диггеры с блестящими 
фанатическими глазенками. Приезжают с одной целью - забраться в пещеры. Те кто 
выбирается на поверхность (а получается это не у всех, что лучше всего 
подпитывает зловещие слухи), рассказывают горожанам занимательные байки о 
подводных озерах, сталактитах и корявых надписях на неизвестном языке на стенах. 
 Надписи-надписями, но откуда в искусственных штольнях сталактиты с озерами 
не может объяснить не один из приезжих трубопроходцев. Выдвигались версии, что 
хозяева шахты докопались случайно до цепи естественных пещер, которыми вроде бы 
ископана вся округа, но пойди пойми, где кончается пробитый вручную проход, а 
где начинается скрытая трещина в монолите известняка. 
 Местный сталкер здесь тоже есть - Степан Приходских, который много раз 
ходил в пещеры и всегда возвращался. Говорят, он забирался в такую глубь, что 
всем этим диггерам и не снилось. Вот только рассказать ничего Степан не может, 
потому что он типичный представитель антиэлиты Нижнего города, и утро без 
поллитры давно не начинает. К тому же в последнее время он серьезно тронулся 
мозгами и вещает окружающим о таинственном спиртовом источнике, что якобы нашел 
он в дальних пещерах. Впрочем речи его так невнятны, что никто давно не 
принимает их всерьез.
 Слухов много: о том, что в окрестном лесу якобы есть старая Советская 
ракетная база, что она еще работает. Что в баре "Кастанеда" организованном 
постаревшим и помудревшим растаманом Евгением ночами устраивают дикие оргии с 
участием всех известных наркотиков. О том, что просвещенный Ангелай, отец 
основатель и по совместительству единственный не одержимый член своей именной 
секты, на самом деле вовсе даже не человек, а расторможенный дух явившийся 
прямиком из адских пределов. О том, что на городской свалке на людей нападает 
обросшее бытовыми отходами существо - надо полагать пришедшее прямиком с экрана 
трешевого ужастика "Уличный мусор". 
 Городская свалка вообще примечательное место. Одним своим краем она 
захватывает пустующее пространство заброшенной фабрики, другим упирается прямо в 
ажурную ограду пригородного кладбища. И тут уж ничего не поделать, когда 
основывалось кладбище о заводе, и тем более о свалке никто ни не думал. Зажатое 
между двух патогенных зон вместилище мусора неизменно привлекает к себе внимание 
и кучку бомжей, которых находятся в городе на положении блаженных, чем активно и 
пользуются. 
 Но в эту ненастную ночь, вы, волшебным образом зависнув над свалкой, 
увидели лишь унылые мокрые горы отбросов да две жалкие человеческие фигурки, что 
наперекор дождю пытались что-то отыскать среди вымокшего мусора. Впрочем этим 
естествоиспытателям было не привыкать, а тяжелый случай абстиненции толкал их на 
скорейшее свершение подвигов. Они и сами были мусором, эти двое, только не 
бытовыми, а человеческими отбросами, о чем даже не догадывались, копаясь в 
дурнопахнущей куче в поисках неразбитого сосуда, стоящего в их среде весьма и 
весьма дорого. 
 Как бы то ни было, но этим двоим было суждено встретить этой хмурой ночью 
свою судьбу. 

 Черный как ночь сааб 9-5 неторопливо катил по изогнутой улице. 
Полузадушенный сочащейся темнотой фонарный свет играл на хромированных дисках 
машины, поблескивал на молдингах и высвечивал миниатюрные луны в наглухо 
тонированных стеклах. Сизый дым лениво вытекал из двух хромированных же 
выхлопных труб, диаметр которых ясно говорил о мощи движка скрытого под черным 
лаком капота. По прихотливо изогнутой кромке заднего стекла шла красная надпись 
крупными готическими буквами: "Wonung in Trondesheim". Слова слабенько светились 
в темноте.
 Фары машины не горели, а за непроглядной тьмой ветрового стекла совершенно 
было не увидать водителя. Что-то там поблескивало, за двойным тонированным 
триплексом - диод сигнализации, или скажем панель приборов, красноватым таким 
мерцающим светом. 
 Достигнут широко распахнутых с незапамятных времен ворот свалки автомобиль 
замер, и даже двигатель его больше не ворчал приглушенно. Липкая морось оседала 
на полированной крыше машины, конденсировалась крошечными, прозрачными 
капельками. 
 Бомж Васек настороженно приподнял голову и вгляделся во тьму. Ничего не 
увидел, и продолжил свое не очень интеллектуальное, но в высшей степени насущное 
занятие - продолжил извлекать уцелевшую пивную стеклотару из кучи отбросов 
высотой с него самого. 
 Бомж Витек, похожий на соратника настолько, словно они были родными 
братьями, или, учитывая их внешний вид, скорее двумя клоунами работающими 
вместе, что-то пробурчал с другой стороны кучи.
 -Ты че там?! - спросил Васек напарника и получил из-за кучи ответ. Сказано 
сие было невнятно, но в нем ясно угадывались матерные обороты. Васек (кстати в 
свое время лучший выпускник районной школы за целых три года - в давние-давние 
времена), с трудом уяснил, что напарнику требуется некая помощь, и поспешил 
обойти немилосердно воняющую кучу. 
 -Витек, ты че?! - изумился он, увидев как названный, скрючившись в три 
погибели напряженно тащит из местного мусорного Эвереста что-то похожее на 
массивную дверцу от шкафа. Дверца не давалась, и Витек понапрасну оскальзывался 
на размокшей земле свалки. Пар вырывался у него изо рта мешаясь с непотребными 
словами. Васек в замешательстве остановился, не зная что и думать по такому 
поводу. Некоторое время на его лице отражалась тяжкая мыслительная деятельность, 
а потом он все же сконцентрировался и выдал на гора идею:
 -Витек! Ты, это... дай помогу!
 Смысл ответа Витька свелся к тому, что таких тупоумных олухов как его 
напарник надобно гнать из свободного уличного племени поганой метлой, потому как 
пользы от них как с козла молока. Но в этой тираде промелькнули согласные нотки 
и потому Васек поспешил присоединиться к напарнику.
 К его удивлению вытаскиваемый предмет оказался вовсе не дверцей от шкафа, 
а массивным и совершенно целым зеркалом в покрытой какой-то окалиной 
металлической, затейливой рамой. Поднатужившись, бродяги дернули зеркало за раму 
и освободили его из плена отбросов. Витек молча отстранил напарника и с натугой 
поставил зеркало вертикально. Стекло было матовым, а потом первые капельки 
ночного дождя растеклись по нему грязными пятнами и Васек понял, что оно просто 
покрыто застарелой пылью. 
 На свету находка преобразилась, и даже загадочно заблестела. Вещь явно 
была очень старая, может быть антикварная. Может быть стоила много денег. Мысль 
эта мелькнула в затуманенных мозгах Васька и он уже открыл рот, дабы поведать 
сию мысль напарнику, как вдруг обнаружил, что тот стоит обеими руками удерживая 
раму и не двигается. 
 Свет фонаря хитро поблескивал на пыльной поверхности. Витек не двигался и 
его напарник, поколебавшись, заглянул ему в лицо. Отраженный свет из зеркала 
освещал застывшую непроницаемую маску, возникшую вдруг на лице бездомного. 
Глазки у него были бессмысленны и мутны, как впрочем и всегда когда он перебирал 
лишнего.
 Или не всегда? Васек толкнул друга в плечо и вопросил:
 -Да ты чего, Витяй? Чего смотришь?
 Нет ответа. И тут Василий с неприятной дрожью осознал, что от его толчка 
Витек даже не покачнулся. Так и стоит, как изваяние с этим дурацким зеркалом в 
руках. А в старом стекле отражается его силуэт. 
 Движимый странным порывом, Васек приблизился к зеркалу и протер стекло 
обшлагом своего потрепанного ватника, чтобы получше разглядеть отражение. В 
следующее мгновению он с глухим выкриком отшатнулся, рот его приоткрылся, а в 
глазах медленно разгоралась искорка страха.
 В зеркале был не Витек. Вернее отражение сохраняло его черты, вот только 
этот двойник за стеклом был без сомнения разумен и полон несусветной злобы. 
Словно в это отражение разом вселились все худшие черты и всяческие пороки, что 
были у оригинала, не затронув при этом ни одной светлой его черты. И эта 
жестокая темная личина за серым стеклом ухмылялась. Выражение же лица оригинала 
было бесстрастно, а глаза казались незрячими кусочками голубого мрамора. 
 С тем отстраненной безмятежностью Витек начал медленно наклоняться к 
зеркалу, как будто хотел упереться лицом в стекло или поцеловать его. А двойник 
из темной глубины тоже стал приближаться, не оставляя этой своей леденящей 
усмешки. Его лицо было похоже на лицо утопленника ясным летним днем возникающего 
из мутной речной воды. 
 Васек захотел закричать. Его утлый и ограниченный мирок, в котором он 
провел последние пять лет стремительно утрачивал границы и раздувался как 
извлеченная на поверхность глубоководная рыба. Раздувался чтобы взорваться в 
последней ослепительной вспышке. 
 А под сенью горы дурнопахнущего мусора разворачивалось все более кошмарное 
действо. Двойник достиг границы стекла раньше Витька и стал противоестественным 
образом выпячиваться наружу, на глазах обретая рельеф. Витек наклонил голову еще 
и его лоб соприкоснулся со лбом выходца из зазеркалья.
 И стал с ним сливаться. На глаза у Васька, его давний сотоварищ 
превращался в единое целое с непонятной, но без сомнения злобной	тварью из 
зеркала. Лицо Витька исчезло поглощенное чужой личиной, он сделал еще шаг, 
распахнув широко руки и обнял зеркало. Его руки тут же начали погружаться в 
железную ранее раму, словно она была сделана из размякшего пластилина. На месте 
головы трепыхалась и судорожно вздрагивала какая то неясная биомасса телесного 
цвета. Зеркало дрожало, меняло свои очертания, и на глазах превращалось с 
Витьком во что-то одно. Действо сопровождалось слабыми хлопками, совсем не 
страшными. Когда в шевелящейся массе вдруг проглянуло оскаленное лицо двойника, 
возникшее там, где у Витька когда-то была спина, мир наконец взорвался. Василий 
заорал, повернулся и побежал прочь, нелепо размахивая руками. Ноги у него 
заплетались, рот раскрылся в долгом заливистом вопле, заполненные до краев 
паническим ужасом глаза обратились к моросящим небесам. 
 Шатаясь, он достиг ворот свалки, выскочил на темную улицу, не прекращая 
орать, запнулся и тяжело повалился на гладкий капот сааба, заставив машину 
качнуться. Потом вскочил, и размазывая грязь по обезумевшему лицу побежал вниз, 
в сторону реки, унося за собой свой долгий крик. 
 Когда он окончательно затих вдалеке, скрежетнул и завелся двигатель 
автомобиля. Дым вырвался из выхлопных труб едким облаком, потом снова заструился 
лениво. Мягко стронувшись с места сааб миновал ворота и поехал к центру свалки. 
За лобовым стеклом что-то багрово помаргивало - может быть диод, а может и 
панель приборов. 

 




































                       Часть первая. 
                    Темна вода во облацех.

                              1.

 Неожиданный контрастный душ вернул в это хмурое утро чувство недовольства 
миром Владиславу Сергееву, человеку в общем то довольно жизнерадостному. Впрочем 
не ему одному.
 Многодырчатая головка душа доселе изливавшая на клиента горячую и остро 
пахнущую хлором благость, вдруг спазматически содрогнулась и напрочь эту 
благость утратила, оставив во Владиславовом распоряжении только ее холодную 
составляющую. В принципе холодный душ с утра не такой уж кошмар, при условии что 
это утро солнечного июльского дня с температурой уже выше двадцатиградусной 
отметки. Нынешнее утро под таковое явно не подходило, предпочитая солнечным 
лучам вялую осеннюю морось и осеннюю же промозглость. 
 Ругнувшись сквозь судорожно сжатые от неожиданности зубы, Влад прикрыл 
ледяной поток и, содрогаясь от холода, поспешил покинуть доисторическую чугунную 
ванну, а следом и саму ванную комнату. 
 Чистая одежда не грела и он поспешил накинуть поверх еще и свитер грубой 
вязки и отмороженного серо-малинового цвета. Стало полегче. И холод уже не 
стремился забраться под кожу. В однокомнатной квартире естественно не топили 
(еще бы, лето ведь), и потому бодренький утренний заморозок свободно разгуливал 
по комнате врываясь в расклеенные на лето окна. Влад подошел к окну под 
бодренькое бормотание радиоприемника, выглянул наружу. Дворик был пуст и 
захламлен. Карусель уже успели погнуть и она уткнулась одним сиденьицем в землю 
вознеся другую на недосигаемую для пятилетних детей высоту. Со стороны она 
выглядела как исполинский пропеллер вдруг покинувший своего рассекающего небо 
(или море) хозяина и влетевший с разгона прямо в центр дворика колодца. 
Панельная многоэтажка напротив не радовала глаз, а напротив его угнетала, и не 
помогал даже кусочек вида Нижнего города и буроватой глади речки мелочевки. 
 Впрочем, даже если бы Нижний город престал во всей своей красе, его все 
равно нельзя было бы назвать отрадным зрелищем.
 От ледяного душа у Владислава разболелась голова, и он с трагическим 
вздохом отвернулся от окна. Двинулся на кухню прихватив с собой воркующее радио. 
Проходя задел за стул и от сотрясения пробудился компьютер, четко щелкнувший 
монитором и высветивший строчки вчерашней статьи, которой предстояло плавно 
перерасти в статью сегодняшнюю и, может быть, завтрашнею. Системный блок 
загудел, бодро перегоняя воздух вентиляторами. Явно не то, что надо, особенно 
если учесть что он делал это в течение всей ночи. Надо бы проветрить комнату, да 
вот только открывать форточку навстречу утреннему туману значит выпустить на 
волю последние остатки тепла. Лето явно не задалось.
 На кухне Влад вскипятил чаю - крепчайшего, с лимоном, так, чтобы обжигал 
губы. Радио стояло на кухонном столике и с невменяемым энтузиазмом разошедшейся 
певчей птицы сотрясало нежаркий воздух туповатой танцевальной мелодией - 
наиболее подходящей по мнению заштатного радиодиджея для только что проснувшихся 
обывателей. 
 Владислав уселся за стол и стал мрачно прихлебывать чай, кривясь от 
мощного лимонного привкуса. Ничего, то что надо недоспавшему мастеру печатного 
слова. По потолку громко и отчетливо затопали, скрипнула на высоких тонах дверь, 
а потом от души грохнула зазвенев стеклами. Зазвучали голоса, мужской и пара 
женских - проснулись соседи сверху. Истеричная ячейка общества - муж, жена и 
пятнадцатилетняя дочь с тяжелейшим неврозом. Совсем недавно переехали сюда из 
Нижнего города и с тех пор не один день не обходился у них без свары. Да ладно 
день - ни одно утро, что особенно напрягало Владислава. Глава семейства ранее 
работал на закрытом заводе, а значит ныне беспробудно пил. С утречка его мучило 
тяжелое состояние абстиненции при котором худшими на свете врагами на свете 
становились жена и дочь. Каждый новый день начинался у них с неразборчивой 
ругани топота и хлопанья многострадальной кухонной дверью. Влад все ждал, что в 
одни прекрасный день дверца хлопнет в последний раз и воцарится тишина, а потом 
он прочитает в криминальном разделе местной газетки о кровавой разборке между 
членами этого буйного семейства. Вот и сейчас, еще толком не проснувшись, они о 
чем-то спорили на повышенных тонах.  
 "И региональные новости", - бормотало радио в правое ухо приятным женским 
голосом - "Двое волков сбежали сегодня из Старо-Охотского областного зверинца. 
По данным смотрителя зверинца Николая Васина эти звери не содержались в вольере, 
потому что были ручными и общими любимцами администрации зверинца. Васин 
утверждает, что волки были самолично найдены им в лесу и воспитаны в близости к 
человеку и потому не представляют для последнего никакой опасности. Впрочем, 
смотритель и вся дирекция зверинца не исключает, что почуяв воздух свободы звери 
поведут себя не так как обычно.
 Остается добавить, что последний раз волков, а это самец и самка примерно 
одного возраста, видели в поле возле села Новоспасово, после чего их след был 
потерян. Во избежание неприятностей, жителей названного села, а также 
расположенного рядом города не рекомендуем покидать дома в поздний час, когда у 
хищников особенно обостряются инстинкты.
 Восемьдесят лет исполнилось сегодня заслуженному мастеру ремонтного цеха 
номер 16 Алексею..."
 -Мааамааа! - донесся сверху ломающийся голос стоявшей на грани суицида 
дочери - Мааам, воду снова отключили! - пауза, потом, - нет, горячую!
 Залопотали голоса, хлопнула дверь, загремели стекла - отец семейства был 
недоволен исчезновением теплой воды. В квартире снизу заплакал ребенок - громко 
с захлебом. Там живут одинокая мать с сыном. Сыну четыре года, Влад его видел - 
очень застенчивый и пугливый малыш. Но дома настоящий тиран, и мать его ходит с 
сильно ее уродующими кругами под глазами. Вот и сейчас дитяте что-то не 
понравилось и он стремился оповестить об этом свою задерганную маманю и весь дом 
заодно. 
 -"И в свои годы Алексей Петрович держится молодцом, и молодых держится в 
строгости, а то по его собственному выражению "Распустились, едрена корень!" И 
правильно Алексей Петрович! Всех благ вам, а главное побольше здоровья!"
 Влад ухмыльнулся и выключил радио, оборвав щебечущую дикторшу на 
полуслове. Стало слышно как вода капает из плохо завернутого крана. 
 В комнате компьютер опять погасил экран и погрузился в свой электрический 
стул. Легкий тычком по пробелу Владислав вернул его к жизни.
 Статья, будь она не ладна! Надоела хуже горькой редьки. Предназначенная 
для краеведческого областного журнала она опасно балансировала на грани между 
банальной читабельностью и разнузданным бульварным чтивом, то и дело стремясь 
скатится в один из этих разделов. Владислав старался как мог, пытаясь придать ей 
хотя бы некий вид интересности и при этом не отпугнуть читателей нудного по 
природе своей журнала откровениями подходящими лишь для желтой прессы.
 Опус, естественно, был про пещеры. Что же еще интересного могло быть в 
городе, кроме пьяных побоищ в бывшем доме культуры, да празднования Пасхи в 
нынешней церкви. Но и то и другое имело весьма дальнее отношение к краеведению. 
Самое неприятное заключалось в том, что сведения о подземных штольнях четко 
подразделялись как раз на практическую и метафизическую части. То есть либо 
имелись сухие факты о протяженности пещер и их общей площади, да классификации 
породы под городом, либо это были безотносительные, но очень мистические слухи о 
тайных отвратительных ритуалах в штольнях, о полчищах исполинских крыс, 
пожирающих рискнувших спуститься туда, живьем, и о духах трех местных бандитов 
зарезавших друг друга в ожесточенной схватке в одном из подземных ухоронищ. 
Данные слухи циркулировали в основном среди мающихся от ничегонеделания бабулек 
на лавочках, да мающейся от того же самого местной ребятни. И естественно эти 
слухи претендовали на самую что ни на есть достоверность.
 Влад как мог компилировал эти две части, но выходило покуда весьма 
неважно.
 Со вздохом он добил оставшиеся пару строчек, а потом тычком мыши заставил 
модем прорываться сквозь дебри разлагающихся провинциальных городов в поисках 
городского провайдера. Что есть то есть - прогресс добрался и до их захолустья, 
пусть и в несколько дебилизированном виде. Дождик постукивал в окошко и навивал 
дрему. 
 Телефонная линия с неохотой проглотила многострадальную статью и с третей 
попытки закинула ее в редакцию журнала, Влад очень надеялся, что в 
непокореженном виде. Еще одна рыба, может быть получше чем предыдущие, но все 
равно это не то! Глупые слухи, сухие факты - читателям гарантирован крепкий и 
здоровый сон. 
 Новый вздох и Сергеев погасил машину, сразу поразившись наступившей 
тишине. Ну да, обычного шума машин нет, в дождик мало любителей гулять по 
улицам. 
 Не майский теплый ливень.
 Однако у Владислава сегодня было еще одно дело. И потому, он облачившись в 
осенние труднопромокаемые ботинки и неприятно зеленого цвета дождевик он покинул 
квартиру, оставив соседей сверху в разгаре очередного скандала. 
 На площадке второго этажа он наткнулся на Веру Петровну - предпенсионного 
возраста тетку, соседку и по совместительству активистку всего подъезда. 
 -Это ты, Слава?! - воскликнула она, когда Владислав только миновал третий 
этаж, - ты, да?!
 -Я, - ответил Владислав с легкой досадой. Он знал о чем сейчас пойдет 
разговор - темы у активной тетки никогда не изменялись. 
 -А ведь воду опять отключили! Опять! Ведь третий раз за неделю, это же 
никаких сил нет! 
 Владу вспомнились вопли соседей сверху и он спросил:
 -Горячую?
 Вера Петровна энергично кивнула, и суматошно взметнула над головой	руки, 
словно небо собиралось вот-вот упасть на землю и она пыталась защитить от него 
голову - подумалось Владу. 
 -Горячую, горячую! А у нас даже колонок нет газовых! И слышишь, Слава, 
слышишь, попомни мое слово они нам и холодную отключат и будем без воды как в 
средневековье! 
 -Будем, - согласился Сергеев отстранено, - Извините, Вера Петровна, я 
спешу.
 Та смерила его взглядом в котором смешались раздражение и досада: да уж, 
Славик явно не был активистом, а потом посторонилась пропуская его мимо.
 -В жек надо идти! - почти крикнула она ему в спину, - на шее сидят, что 
хотят то и творят!
 -Да, Вера Петровна! - крикнул Влад, выходя. 
 Вблизи их двор выглядел еще более убогим чем сверху. Пропеллер карусели 
целил в небо единственным покореженным сидением. Два карапуза лет десяти на 
двоих, уныло качались на утерявших сидение качелях. Один соскользнул ногой со 
стальной перекладины и сейчас грозил сверзиться на землю.
 Влад пошел прочь. Ему надо было повидать Приходских - единственного 
бесстрашного сталкера на весь двадцатипятитысячный город. Найти его было легко - 
Степан почти всегда ошивался в Верхнем городе у потрепанного ларька на колесах, 
в котором временами продавали спиртное. Там он и обнаружился, вернее не у 
ларька, а в закрытом дворике неподалеку, который был как две капли воды похож на 
двор самого Владислава. 
 Степан был один, это было хорошо. Потому что если бы вокруг него ошивалась 
кучка таких же забулдыг, на качественный рассказ о пещерах можно было не 
рассчитывать. И Степан сегодня был не особенно пьян, что было несомненной 
удачей. Он сидел, понурив голову на сидении карусели (целой) и с видом 
просветлившегося дзен буддиста созерцал как дождь оставляет круги в глубоких 
мутноватых лужах.
 -Степан, - сказал Влад, - привет, Степан!
 Тот поднял голову, всклокоченную и вихрастую, полную ранней седины, и 
некоторое время изучал Влада отнюдь не дзен-буддисткими глазами, потом широко 
улыбнулся показав немногочисленные зубы цвета серы:
 -А, Славик! Здоров! За пещерой пришел?
 Сергеев уже не первый раз расспрашивал Степана о пещере - старый пьяница 
был, пожалуй, единственным надежным источником об этих порядком доставших 
известняково-опаловых шахтах. Возможно, что Степану доставляло удовольствие 
рассказывать Владу о своих похождениях. Может быть, подсознательно он понимал, 
что Сергеев единственный кому это действительно интересно. 
 -Да, - сказал Влад, - за пещерой. Есть что новенькое.
 Степан поманил его пальцев, напустив на себя максимально загадочный вид - 
нервная система у него была порядком разболтанна и потому эмоции его отличались 
крайностями. Владу всегда приходил на ум соседский избалованный ребенок, когда 
он видел как сорокалетний уже мужик с наивным энтузиазмом посвящает окружающие 
людские отбросы в тонкости своих рискованных путишествий. 
 -Нету ничего новенького! - почти счастливо сказал Степан в ухо 
наклонившегося Влада, обдав того ядреным перегаром. 
 -То есть как нету?
 -А так! - произнес, улыбаясь, городской сталкер, - и знаешь что?
 Влад изобразил на лице ожидание. В душе он уже понял, что сегодня от 
Степана уже ничего не добьется. Тот либо совсем помешался, либо он, Сергеев, 
почему-то потерял доверие старожила. 
 -Ничего не будет! - провозгласил Приходских не сколько Владу, сколько 
серому небу над головой. 
 Вот этого Владислав не ожидал. Он растерянно заморгал, силясь осмыслить 
услышанное:
 -Что значит не будет? - спросил он быстро.
 Сталкер даже слегка отшатнулся, вперился взглядом в лицо собеседнику:
 -Слав, слышь, ты только не обижайся. Это не из-за тебя... это другое. Да 
ты подумай, что я вдруг тебе бы рассказывать перестал, если все это в газету 
идет?
 -Да я и не обижаюсь, - сказал Сергеев слегка смутившись, оказывается этот 
алкаш понимает больше, чем он думал - Ты скажи, что случилось.
 -Нельзя больше ходить в пещеры. - Произнес Степан безмятежно.
 -Нельзя? Кто же такое запретит?
 -Не кто, а что, - поправил Влада сталкер, - хотя может и кто. 
 Вот это было уже что-то новенькое.
 -Ты понимаешь, - проникновенно вещал Приходских в то время как мокрый 
дождик стекал Владу за шиворот, - я в эти пещеры раз двадцать ходил. А может и 
тридцать! А черт его знает, сколько раз я там бывал! И возвращался живой! Пещеры 
- место жуть. Там столько душ погибло, не сосчитать, а я всегда целый. А знаешь 
почему? - он поднял к небу корявый красноватый палец с желтым обкусанным ногтем, 
пошатал им пьяно, - а потому что чувствую я их. Опасности, то есть! Вот здесь, - 
и сжав правую руку в кулак Степан стукнул им по левой стороне груди, как 
сердечник, стремящийся облегчит грызущую внутреннюю боль. - Здесь, понимаешь! И 
всегда меня это спасало. А теперь, второй день уже, ноет здесь, а как к пещерам 
соберусь, болеть начинает, страшно болеть. Нельзя туда, Влад, там теперь смерть. 
 -Степ, - тихо сказал Владислав, - а может тебе к врачу? Вдруг это сердце!
 Степан сник, уставился в лужу глазами зомби. Влад вдруг понял, что сталкер 
абсолютно трезв.
 -"Белая горячка?" - подумалось вдруг. 
 -Не понимаешь ты, - произнес Степан еле слышно, - тут не сердце, тут 
другое. Да только новостей больше не жди. - Он поднял голову, тоскливо уставился 
на Сергеева, а потом вдруг сказал, - пить, наверное брошу...
 Владу вдруг стало холодно. Дождь проник сквозь плащ, ледяные ручейки 
сползали вниз по спине. Панельный колодец вдруг стал давить, серое небо над 
головой казалось неряшливым покрывалом, может быть саваном.
 -Ну пока, Степан, - омертвевшими враз губами выговорил Влад, и не 
оборачиваясь побрел прочь.
 Странно, что разговор со спивающимся сталкером произвел на Владислава 
такое гнетущее впечатление. Может быть в том было виновато агонизирующее на 
своем пике лето? 
 На перекрестке Сергеева чуть не сбило машиной - черной, холеной, он не 
разобрал марку, но что-то шведское, а может финское. Обрызганный с ног до головы 
он добрел до дома в таком дурном настроении, что по-прежнему ошивающаяся на 
крылечке Вера Петровна поспешно замолкла стоило лишь кинуть на нее мрачный 
взгляд. В руках она держала листок желтоватой дешевой бумаги.
 -Это ведь петиция? - спросил Сергеев подходя, - для жека, насчет горячей 
воды? Подписи собираете?
 Соседка только кивнула, не решаясь что-то сказать. Влад взял у нее из руки 
бумагу и старую шариковую ручку, расписался внизу листка рядом с тремя другими 
росписями. Судя по их малочисленности процесс сбора подписей только начался.
 В квартире Владислав поставил чайник, и когда тот бодро свистнул, закипая, 
вдруг остро позавидовал его жизнерадостности.
 Это было очень глупо, но Влад ничего не мог с собой поделать. Секунду он 
тупо смотрел на пыхтящий чайник, а затем рассмеялся в голос.
 В конце-концов бывали дни и похуже.

                               2.

 Брат Рамена-нулла смотрел в пустоту и уже начинал что-то в ней видеть. В 
роли пустоты в данный момент выступало окно и моросящий за ним неприятный дождь. 
Обычный человек, без сомнения не смог бы долго созерцать этот пейзаж и проникся 
бы смертной скукой, но брат Рамена давно перестал быть простым смертным. Он был 
просвещенным, озаренным светом истинны и совершенно безумным, как и все 
последователи городской секты Просвещенного Ангелайи.
 Рамена, бывший в незапамятные времена Димой Пономаренко, достиг уже третей 
ступени познания Добра и мог поклясться, что на последней медитации ему стали 
видится неясные силуэты, от которых так и веяло доброжелательностью и вселенской 
любовью. Это было очень хорошо, но не раз и не два его посещали неприятные мысли 
относящие следующей ступени, после которой начнется его, Раменовское, познание 
Зла. Если слушать самого великого учителя и бессменного капитана секты Ангелайю 
в тот момент силуэты будут по-прежнему являться, но уже с прямо противоположным 
эффектом, принося с собой мрачнейшие и душеубийственные кошмары. Период этот 
назывался Череда Снов и каждый послушник обязан был через него пройти чтобы 
стать адептом. 
 Сегодня пустота не сопротивлялась и послушно явила в оконном проеме три 
белые, размытые фигур от которых доносилось монотонное, но мелодичное пение. 
Брат Рамена внимал, мягко раскачивая посередине совершенно пустой комнаты. 
 Две остальные комнаты являли собой то же удручающее зрелище. Раменовское 
жилище было похоже на квартиру закоренелого наркомана. Голый дощатый пол, 
завивающиеся в трубочку доисторические обои, марширующие по этому бескрайнему 
простору массивные жирные тараканы. На кухне имелась одна двухкомфорочная плита, 
на которой сейчас пятнало кастрюлю неапеттитное бурое варево. Оно то и дело 
выползало из-под выщербленной эмалированной крышки и шмякалось в огонь, вызывая 
желтоватую недовольную вспышку. Просвещенный Ангелайя наказал питаться только по 
его самого, Ангелайи, рецепту. Ах, сколько времени потратил Рамена чтобы собрать 
необходимые травы и вещества! Воистину долог путь познания. Рамена-нулли до сих 
пор со страхом вспоминал эпизод ограбления им чужой конопляной делянки. Тогда в 
самый разгар сбора урожая явились хозяева и Рамене пришлось уматывать от них по 
густому лесу, где он три раза натыкался на деревья, в кровь разбил лоб и 
обцарапал до невозможности руки. Зато ценный дурман остался с ним, и теперь 
побулькивал в синей эмалированной кастрюле.
 В третьей комнате, где собственно и проходила медитация имелись четыре 
стены, столько же свечей и брат Рамена на вонючем матраце, оба в единственном 
числе. 
 Мебель, предметы обстановки, а также старая бабка Димы Пономаренко теперь 
отсутствовали, так как могли испортить весь путь познания. Вещи он, как и любой 
истинный последователь Ангелайи он отдал самому гуру. Отдал все до единого, и 
деньги до последней копейки. Бабку же, как полностью бесперспективную хотел 
пустить в расход, но вот только старая это как-то почуяла и сбежала куда то в 
глубинку, где у нее по слухам имелась полуразваленная избушка. 
 Рамена подозревал, что это она трижды посылала к нему дюжих врачей в белых 
халатах, которые настойчиво стучали в дверь, а потом пытались ее сломать. Не 
вышло, эти погрязшие в грехах нелюди не знали, что в секте каждый стоит друг за 
друга. Послушники спрятали Рамену у себя и позволили ему пересидеть налеты и 
выйти между делом на вторую ступень Добра.
 Теперь, уже больше двух месяцев никто не отвлекал послушника от 
самосозерцания и он семимильными шагами двигался к истине. 
 Вот хотя бы эти силуэты в окне - явный прогресс! Уже третью неделю Рамена 
спал не более трех часов в сутки и постепенно впал в так называемое 
"пограничное" состояние, при котором сон ломает отведенные ему границы и обильно 
пятнает грязными лапами подсознания непоколебимый вроде бы реал. Если 
галлюцинации становились слишком слабыми, брат Рамена воспринимал это как 
понижение чувствительности и спешно добавлял Ангелайев отвар, после чего видения 
возвращались с новой силой. Что есть то есть, безумно скучные и безрезультатные 
медитации первых ступеней ушли навсегда и жизнь все больше становилась похожей 
на нескончаемый сюрреалистический сон. 
 Не то, чтобы Рамене это очень не нравилось (новое существование его играло 
красками и ясными целями), но вот мысль о предстоящей Череде снов, снова и снова 
выползала из заболоченного краешка сознания, и изгнать ее не могло даже активное 
промывание мозгов самим Просвещенным Гуру. 
 Вздохнув, Рамена поднялся (он ощущал в теле небывалую легкость, потому что 
уже третий день питался одними отварами) и прошествовал на кухню, выключив по 
пути японский сиди-проигрыватель, оглашающий комнату тантрическими мелодиями. 
Проигрыватель был единственным, что осталось от прежнего меломана и любящего 
внука Димы Пономаренко. 
 Кухонный кран раскатисто рыгнул и напрочь отказался наполнять теплой водой 
оцинкованный тазик для омовений. Рамена и ухом не повел, повернув ручку с синей 
полоской, он налил в сосуд ледяной влаги и поставил нагреваться на единственную 
свободную комфорку. Варево в очередной раз выползло из-под крышки и рухнуло в 
тазик со слабым всплеском. Так даже лучше. На свете было не много вещей 
способных вывести из себя истинного адепта гуру Ангелайи. С невесомой улыбкой 
Рамена-Нулла вернулся в комнату для медитации и тут же увидел вырисованную 
черными расплывающимися буквами на стене надпись - "Череда снов". Повисев 
секунду, буквы расплылись и бесследно исчезли. Улыбка Рамены поблекла, но он 
поспешил продолжить медитацию. Истинные адепты Ангелайи никогда не перед чем ни 
останавливаются!
 Рамена не знал этого, но зайдя так далеко, сам собой остановиться уже и не 
смог бы. 

                             3.

 -Ты, дед, стой на месте!
 Павел Константинович ошеломленно замер, вырвавшись из тягостных дум. Узкую 
арку между не первой свежести домами перегораживали двое. За ними открывалась 
панорама двора полускрытая пеленой дождя. И здесь в арке, что-то капало - гулко, 
размеренно.
 Это был логичный конец такого мерзкого дня для Павла Константиновича 
Мартикова, старшего экономиста самой крупной в городе фирме "Паритет", а ранее 
старшего же экономиста, отдавшего концы в бурной схватке с частниками 
единственного городского завода. 
 Когда Мартиков заканчивал свой вуз, еще в те незапамятные времена, будущее 
виделось ему просторным и безоблачным, то есть подобным штилю над Тихим океаном. 
Оно обещало немного работы, и много-много финансов, льющихся в его, Мартикова 
карман. Со временем, он понял, что работа его отличается удивительной нудностью 
и кропотливостью, а самое главное - громадной ответственностью при относительно 
низкой заработной плате. 
 С момента этого осознания наслаждение бытием у Павла Константиновича 
постепенно стало сходить на нет, а на безбрежной жизненной глади заиграли пенные 
барашки. В двадцать девять лет он женился - скорее по необходимости, чем по зову 
сердца и уже спустя три года понял, что новоиспеченной семье его светит 
пожизненное прозябание в середняках, без особых надежд подняться выше. Это еще 
больше уронило планку его жизненных ценностей и на море появилась неровная зыбь, 
а небо над головой потихоньку затягивало фиолетового окраса тучами. Да, он 
работал, старался, продвигался вверх по служебной лестнице. Но, во первых, он 
уже ненавидел свою работу лютой ненавистью, а во вторых, был лишен обязательной 
для людей его профессии педантичности, и потому зачастую работал спустя рукава. 
Бывший в глубине души романтиком, Мартиков, тем не менее активно жаждал 
материального благополучия, и эта не стыковка амбиций и внутреннего склада резко 
затормаживала его путь к вершинам. 
 Подобное иногда случается - разум жаждет одно, а душа совершенно другое, и 
в сознании возникает трещина. 
 Когда начались девяностые, Мартиков несколько воспрял духом. Человеком он 
был деятельным, и потому, воспользовавшись смутой и неразберихой пролез в 
старшие экономисты родного завода, а оттуда прямиком в "Паритет", где и принялся 
заколачивать деньги с новой силой. 
 С годами, Павел Константинович почувствовал волю и совершал все более и 
более рискованные ходы, некоторые из которых напрямую граничили с криминалом. 
Его семья (все еще без детей) вырвалась из серости и стала одной из наиболее 
обеспеченных семей в городе (исключая только местных бандитов), Мартиков купил 
пятикомнатную квартиру в Верхнем городе, купил машину и каждый год стал летать 
за границу. 
 Еще два месяца назад, когда замечательная в этих местах весна пророчила не 
менее замечательное лето (ах, знали бы, какое оно будет), Мартикову стало 
казаться, что он снова видит жизнь такой как в юности - сияющее небо у горизонта 
сливающегося с водной гладью. 
 Он был почти счастлив. Ну кто, скажите, кто может похвастаться тем, что на 
пятом десятке вдруг обрел юношеское наслаждение жизнью? Вы скажете, что такое 
может случить только с очень ограниченными людьми и будете совершенно правы. 
 Естественно он стал относиться к работе еще больше спустя рукава. И 
конечно так долго продолжаться не могло. Подобно Сизифу Мартиков тащил камень на 
гору всю свою жизнь и вот теперь его падение стало для старшего экономиста 
"Паритета" полной неожиданностью. Камень сорвался и стремился погрести под собой 
Павла Константиновича Мартикова.
 Падение происходило в духе бредовой версии Гоголевского "Ревизора". Аж из 
самой Москвы прибыл налоговый инспектор, а с ним целый штат соглядаев и ищеек. 
Мартиков подозревал, что кто-то стукнул о его махинациях и заложил его с 
потрохами. Этот кто-то без сомнения находился в штате "Паритета" и был в курсе 
всех дел старшего экономиста. Но кто, вот вопрос?
 Налоговики перетрясли всю документацию и бумаги фирмы, а потом вытрясли 
всю душу из самого Мартикова. А если после этого там что-то и осталось, его 
вытрясло руководство фирмы, сопровождая сие действо непечатной руганью.
 Павел Константинович был немедленно уволен. Налоговики предъявили ему счет 
с похожим на гусеницу рядом нулей, а следом последовало обвинение в 
мошенничестве и повестка в суд. И теперь подобно двум разнокалиберным дамокловым 
мечам над опальной головой Мартикова зависли Долг и Срок. 
 Все это случилось в течение скоротечных шести часов, после чего по уши 
облитый грязью и униженный до невозможности Мартиков на негнущихся ногах побрел 
домой - ехать он сейчас не мог. Долг и Срок - эти два сиамских близнеца прочно 
сидели у Павла Константиновича на шее не давая забыть о своем присутствии ни на 
секунду. 
 Первые десять шагов он сделал в детской растерянности, но уже отойдя на 
километр от родного заведения стал потихоньку наливаться злобой. Кулаки его 
сжимались, губы шептали что-то ему одному слышимое, а глаза были бессмысленны и 
пусты.
 Трещина в сознания проявилась с новой силой, став внезапно размером с 
большой каньон. Мартиков шлепал по лужам насквозь промочив свои дорогие ботинки 
но совершенно не замечал этого.
 Как бы то ни было, когда Павел Константинович Мартиков достиг темноватой 
арки безбрежную водную гладь в его жизни сменил черный и неистовый шторм.
 И теперь он стоял - импозантного вида немолодой мужчина в долгополом 
дорогом плаще, всем изляпанном грязью, и с пустым застывшим лицом смотрел на две 
тени загородившие ему путь. 
 -Дед, стой, - повторил один из налетчиков и они приблизились, заслоняя 
собой свет.
 -"Почему дед?" - подумалось Мартикову, - "Мне же всего пятьдесят два 
года!"
 Вслух он сказал:
 -Вам чего? - сухо, академично, и не следа тех страстей что бушуют в душе.
 Одновременно Мартиков попятился и вышел из арки. Тени последовали за ним и 
оказались на свету - двое парней лет восемнадцати со следами вырождения на лице. 
Один был высоким с короткой стрижкой, и вероятно в свое время массивным, но 
сейчас мощно исхудал, кожа висела у него на лице неприятными складками. Второй 
вообще заморыш, сгорбленный со слипшейся копной волос неопределенного цвета. 
Волосы падали ему на лицо, узкое, нездорового цвета и необлагороженное 
интеллектом вероятно даже в свои лучшие дни. 
 -Плащик сымай, - прошипел заморенный и ткнул пальцем для наглядности в 
названную одежку. 
 Шпана. Гопники. Судя по всему еще и наркоты. Хотят денег, хотят дорогой 
плащ Павла Константиновича, как будто мало сегодня напастей свалилось на голову 
бывшего старшего экономиста. Вот теперь еще и ограбят возле собственного дома, 
и... опа... бывший здоровяк достает ножик, может еще и прирежут тут же.
 Нож был выкидной, длинный с хорошей голубоватой сталью. 
 -Ну ты че?! - спросил заморенный - плащик давай! Баксы есть?
 А Мартиков стоял перед ними и чувствовал как злость перехлестывает через 
край, затмевая все остальное. Сами собой вдруг сжались кулаки, так что ногти 
впились в ладони оставляя неровные полукруглые бороздки. Эти двое, этот 
человеческий мусор, они мешают ему, они смеют его задерживать! Нет, хватит.
 Павел Константинович чувствовал как нелепая, широкая и более похожая на 
оскал улыбка сама собой выползает на лицо. Трещина в сознании ширилась и 
наполнялась огнедышащей лавой. 
 -Не дури! - поспешно сказал при виде улыбки бывший здоровяк и шагнул 
вперед, неуверенно помовая ножом, а потом встретился с Мартиковым глазами.
 Глаза у грабителя были маленькими, воспаленными и все время слезились. 
Какие глаза были у самого Мартикова он не мог сказать, но гоп вдруг остановился, 
отвесив массивную до сих пор челюсть. 
 -Колян... - сказал бывший здоровяк, - Колян он...
 Павел Константинович больше не медлил. Не в силах соображать от 
затмевающей все и вся ярости, он подхватил с земли половинчатый осколок кирпича, 
и с боевым воплем метнул его в здоровяка. Очень точно, словно и не пропускал 
физкультуру в школе. Кирпич попал в руку здоровяку с леденящим хрустом и вышиб 
нож, налетчик заорал, и стал падать лицом вперед. Следующий из свободно 
валяющихся по округе снарядов воткнулся в ребра заморенному, заставив его 
сложиться пополам и с задавленным плачем улечься на асфальт. 
 Мартиков взял еще кирпич, на этот раз целый с ровными гранями, и не роняя 
с лица дикой улыбки пошел к распростертым на земле грабителям. Бывший здоровяк с 
лицом выражающим целый спектр мучений упал на колени, прижимая к себе активно 
брызжущую кровью, руку. 
 -Пойма-а-ал вас, - пропел Мартиков.
 Гопники поняли, что их земной путь окончится здесь и им размозжат головы 
прямо в этой арке. Забыв про боль они поспешно поднялись и поковыляли прочь с 
наиболее возможной скоростью. Заморенный при этом сгибался в три погибели и 
тонко вскрикивал. Бывший старший экономист побежал за ними, потом остановился и 
широко замахнувшись метнул кирпич в след. Меткость его не оставила - рубленых 
форм снаряд влетел ниже спины высокому, заставив его болезненно закричать. 
 Налетчики пересекли двор и скрылись в противоположной арке. Мартиков 
улыбался - теперь победно. Там, за этой улыбкой по-прежнему бушевал черный 
шторм, но теперь он поддавался контролю. Может только чуть-чуть выплескивался из 
глаз. 
 Оставленный битой шпаной ножик приглашающе поблескивал. Павел 
Константинович поднял его и с ухмылкой повертел лезвием, любуясь бликами 
угасающего дневного света на гладкой поверхности. Потом медленно сложил его и 
сунул во внутренний карман плаща. 
 У бывшего старшего экономиста было полно неотложных дел, которые 
необходимо решить как можно скорее. Вот, например, дома нелюбимая жена ждет 
разъяснений о такой поздней	 задержке на работе. Что ж, она их получит. А 
следом их получат дебильные но настойчивые братья близнецы Долг со Сроком.
 Улыбка Мартикова слегка увяла и сделалась блаженно-безмятежной. Сквозь 
сгущающиеся дождливые сумерки он направился к верно ждущему его родному дому. 
 
                              4.

 Это был полный провал их затеи, а значит и полный провал попытке найти 
хоть какие то деньги. Провал глубиной с Колодец Смерти что расположен в джунглях 
амазонки. Больше того, всей сегодняшней охоте пришел логический конец, потому 
что охотники были тяжело ранены взбесившейся без сомнения дичью. 
 Евгений Малахов и Николай Васютко которому еще в раннем детстве дали 
кличку Пиночет, за то что любил мучить ни в чем не повинных кошек и собачек, как 
два партизана пробирались домой, заблаговременно обходя любой намек на 
милицейские патрули. Вид у героев налетчиков был непрезентабельный и бомжеватый 
после того, как кирпичи старшего экономиста уронили их на грязную, и вымокшую от 
затяжного дождя землю. 
 Особенно досталось Пиночету - он так и не смог разогнуться и шел, 
ухватившись руками за живот, цедя под нос матерные ругательства и не реагируя на 
смущенно-участливые вопросы напарника.
 -Ну че ты Коль? - спрашивал Малахов, откликавшийся еще на кличку Стрый 
(остаток прозвища Шустрый, которое сейчас явно не соответствовало 
действительности), - А? Сильно болит? Может нам в травму сходить?
 Пиночет остановился. Он и в выпрямленном состоянии был на голову ниже 
Стрыя, а сейчас и вовсе стал похож на пораженного сколиозом гнома. Он исподлобья 
посмотрел на напарника, и злобно скривился, отчего лицо его, и без того 
непривлекательно приобрело совершенно дегенеративный вид.
 -В травму? - пролаял он - Ты что, козел, несешь? Ты, чтоб нас замели 
хочешь, да? А может, думаешь, что тебе там морфик вколят, полетаешь?
 Стрый смущенно молчал. Рука у него болела адски, и судя по всему обещала 
назавтра разболеться еще больше. Пальцы опухли, скрючились и сцепились между 
собой как щупальца какого-то осьминога. 
 Оба напарника давно и плотно сидели на морфине, иногда перемежая его 
другими сильнодействующими веществами. Именно жажда этого прозрачного вещества, 
дарующего сны и отдохновение погнала их на вечернюю охоту, в этот раз, и в раз 
прошлый, и наверное завтра все же придется опять пойти. Потому что кирпич под 
ребра это далеко не самое страшное, что может случиться с человеком. 
 Вот только... что если удача отвернулась от них. Это чудовище, которое они 
по недомыслию встретили в подворотне, может оно было специально послано, чтобы у 
них ничего не вышло.
 Пиночет покачал головой, оторвал руку от немилосердно болящего живота и 
стал нервно почесываться. Последний раз они покупали морфий полтора дня назад, 
как раз после того как подчистую ограбили один из обособленно стоящих домов в 
Нижнем городе. Вытащили все, Стрый, дурила, даже выпер на себе телевизор 
"Горизонт" с деревянной облицовкой, сколь древний, столь и огромный. На фига, 
спрашивается тащил? Все равно пришлось бросить у свалки на радость тамошним 
бомжам. Но тогда хоть были деньги, пусть даже этот уродец-толкач Кобольд и 
заломил несусветную цену за свои ампулы. Ах, с какой радостью Пиночет 
посоветовал бы зарвавшемуся драгдиллеру засунуть эти стекляшки себе в задницу, 
да поглубже. Увы, после последнего приема тогда прошло уже два дня, и состояние 
напарников было такого, что они с радостью засунули бы их себе, лишь бы 
дорваться наконец до вожделенной прозрачной жидкости. А Кобольд этим бессовестно 
пользовался, еще и ухмылялся, передавая ампулы в трясущиеся ладошки. 
 Стрый тогда сильно обиделся и через два часа, когда друзья отошли от 
кайфа, предложил порешить Кобольда. Когда тот будет возвращаться со своей	 
точки домой. Пиночет подумал, и с досадой отклонил это без сомнения очень 
заманчивое предложение. А все потому что Кобольд, был во-первых полезен, и 
морфий был у него всегда, а во вторых, как и все криминальные элементы в городе 
толкач имел крышу в лице главного окрестного бандита с погоняловом Босх - 
личностью легендарной и известной своей невероятной жестокостью, пред которой 
забавы Пиночета с домашними животными казались детским лепетом. Естественно 
друзья морфинисты и думать не могли замахнуться на такую эпическую фигуру. 
 А теперь наступила развязка, а вместе с ней наступал и кумар, наступал 
подкованными сапогами, обещая устроить напарникам веселую жизнь этой ночью. 
 Встречая в подворотне пожилого, хорошо одетого человека с интеллигентным 
лицом они надеялись на легкую поживу. Но видать сегодня был не их день и 
оставалось только молиться богу - их портативному богу Морфинусу, чтобы ничего 
такого не случилось завтра, потому что завтра сил у охотничков будет куда 
меньше. 
 Смущало лишь одно - действительно ли у неожиданно взбесившегося типа в 
плаще, в глазницах полыхало багровое пламя? Или это уже были проделки кумара - 
чудовищного постнаркотического синдрома, выражающегося помимо всего прочего в 
ярчайших галлюцинациях? 
 -Стрый? - сказал Пиночет через силу, - Ты видел?
 -Что? - спросил тот, все еще осматривая свою заосминоженную конечность.
 -Глаза... у этого хмыря в плаще. Они были красные! И без зрачков. 
 -Колян, тебя кумарит, - ответствовал Стрый и утер обильный пот, 
выступающий на лбу. Когда-то, когда он еще был Шустрым, и занимался атлетизмом, 
такая пробежка далась бы легко, но не сейчас. Стрый чувствовал, как ноги его 
утрачивают твердость и начинают спотыкаться на ровном мокром асфальте.
 -Не, правда! - упорствовал Пиночет, - Мож он вампир был, а Стрый? Ты 
боишься вампиров?
 Малахов покачал головой, показывая как далеки от него подобные проблемы. 
Действительно, что такое вампиры по сравнению с нехваткой морфина? Вот это 
действительно проблема!
 От дома кидающегося кирпичами чудовища они в панике бежали, и в соседнем 
дворе, Стрый, не рассчитав, всем телом ударился о черный сааб, припаркованный 
напротив одного из подъездов. Шведская тачка истерично взвыла и вместо того, 
чтобы перевести дыхание, напарникам пришлось бежать еще дальше, чтобы не быть 
застигнутыми владельцем. Все это было похоже на неприлично затянувшийся дурной 
сон.
 А по дурным снам друзья были доками. Пусть и поневоле. 
 Эта ночь будет полна ими, а утро случится хмурым. Пиночет и Стрый 
чувствовали как смертная тоска заполняет все их сознание. Вечереющий летний мир 
вокруг потихоньку обретал глянцевые, черно-белые цвета. Это еще ничего, думал 
Николай Васютко, шагая по влажной мостовой своими расползающимися кедами и 
почесывая обе исколотые руки, со стороны выглядящие так словно черные муравьи 
устроили на них свою муравьиную дорожку. Еще ничего, думал Пиночет, потому что 
знал: истинный цвет грядущих страданий - красный.
 Как жидкое пламя в глазах их неслучившейся жертвы. 

                              5.

 Июль. 14ое.

 Новый день пришел ко мне, пришел и сгинул навеки растворившись. Вычеркиваю 
его черным маркером, как и все остальные - да, я понимаю, что это не 
свидетельствует о хорошем отношении к жизни. 
 А его и нет. 
 Сегодня середина лета, а идет дождь - навевает тоску. Дождь плачет, и я 
тоже иногда плачу где-то внутри. Где-то очень глубоко. Я знаю, в моем возрасте 
плакать уже нельзя, но это ведь и не прорывается наружу.
 А что делается у нас внутри - кому какое дело? Люди - черствые оболочки 
под которыми прячется израненная душа.
 Спал я почти до полудня - как обычно. Это ведь естественно, что бы ни 
говорили окружающие - я ночной человек и я очень люблю ночь. Днем я скован, 
заторможен и лишь ночью обретаю некое подобие свободы. Мои окна выходят наружу, 
и в отличие от многих других жильцов нашего подъезда я могу наблюдать ночную 
жизнь своего города. Это очень интересно, смотреть, сверху вниз, как шебаршится 
ночная жизнь. Ночами меня всегда тянет на улицу - я хочу пройтись по пустынным 
асфальтовым рекам, одной теплой летней ночкой, и чтобы пыльные кроны деревьев, 
что растут вдоль тротуаров, раскачивались у меня над головой и иногда в них 
поблескивали летние теплые звезды. 
 Может быть я прошелся бы вдоль всего верхнего города, миновал эти 
одинаковые серые, но такие уютные коробки домов, и добрался бы до нашей речки 
Мелочевки - днем видно, какая она грязная, по ней плывут шины, доски с 
приусадебных хозяйств и мертвые собаки. Но ночью - ночью речка обретает 
удивительное очарование. Особенно плотина - место, где вода падает. Я читал, что 
если человеку в горе постоять у быстро бегущей воды, то его скорбь смоет и 
унесет-уплывет она в какие ни будь сияющие дали. 
 Если так, плотина - место, где горести могут застаиваться. Можно 
представить: сотни и сотни чужих горестей скопились на черных, выступающих из 
воды камнях сразу позади плотины. Все время падающая вода вырыла подобие 
котлована, в котором теперь скапливаются приплывшие по реке многочисленные 
предметы, все, что она захватила на дальнем своем пути. Там и находит свое 
последнее пристанище большинство речного сора - кроме того, что прорвется дальше 
и продолжит свое путешествие.
 Мне иногда кажется, что жизнь моя чем-то похожа на реку, и на ней есть 
своя плотина, ее не видно, но она ощущается - там воды судьбы пенятся и ревут, и 
я не могу плыть дальше. 
 Куда плыть? Этого я и сам не знаю, но иногда меня вдруг охватывает 
ощущение беспречинного счастья и близкой дороги. Я смотрю на самолеты, а стук 
колес уходящего из города поезда отзывается во мне дрожью. 
 Еще мне нравиться как восходит месяц - появляется из-за дома напротив, и 
некоторое время как желтый кот сидит на его крыше, а потом взлетает в вышину. 
Полная луна красива - но узкий молочный серп кажется случайно закинутым  на небо 
произведением исскуства. 
 Такова моя ночь. Никогда не засыпаю раньше двух, я предаюсь мечтаниям 
свернувшись в своей кровати. От этого захватывает дух, и иногда я совершенно 
отключаюсь от реальности, полностью погрузившись в свой иллюзорный мир. 
 Вот так проходят мои ночи - серебристо-синее время чудес. Дни же все 
одинаковые. Они серые, и, в особых случаях, черные. Иногда я ловлю себя на том 
что совсем не хочу просыпаться. Правильно, лучше остаться здесь, в уютном гнезде 
моей кровати, что с двух сторон огорожена стенами, с третьей частично письменным 
столом и шкафом, а с четвертой торцем упирается в окно, так, что лежа можно 
видеть крыши домов и кусок звездного неба. 
 Еще раз перечитал эти строки. Нет, мой дневник, никогда и ни за что я не 
покажу тебя другим. Эти слишком, ведь только тебе я доверяю свои самые 
сокровенные мысли. Мысль, что родители могут прочитать тебя страшит и ужасает 
меня. Они милые, но совершенно нечувствительные люди. Зачерствевшие. Как, 
впрочем и большинство людей. 
 Моя мать вешает в ванной четыре полотенца, все разных цветов. Это синее, 
красное, зеленое и роскошное мохровое черно-белое. И все чаще я ловлю себя на 
том, что вытираюсь тем полотенцем, которое подходит под мое настроение. Так, 
если я чувствую себя более менее прилично, то вытираюсь синим - цвета летнего 
неба. Если что-то тревожит меня, зачастую использую красное. Темно-зеленое 
означает тоску, и полную жизненную апатию, которая в особо тяжелых случая 
переходит в черное.
 Может это ненормально? Да какая разница, все равно об этом никто не 
узнает.
 Все хватит, пожалуй. Я и так написал сегодня слишком много. Но что 
поделать, что-то бьется внутри меня и требует изливать свои мысли на бумагу. 
Иначе я не могу. Может быть я не такой как все? Может быть я даже гений? 
 В одном я соглашаюсь с моим отцом - скучным и неинтересным человеком, 
который совсем не понимает меня - все-таки я слишком много думаю, для своих 
семнадцати лет. 

                                6.

 Бомж Васек бежал быстрее лани, быстрей чем заяц от орла. Жизнь его стала 
бегом и бег был длинною в жизнь. Кто бы мог подумать, что пятидесятилетний 
одышливый алкоголик с зарождающимся циррозом печени может так бежать? Да, никто! 
А между тем ему стало казаться, что он уже способен выиграть марафонский забег, 
так долго несли его ноги по пустынным улицам.
 В ту памятную ночь он тоже поставил рекорд. Тогда для себя. Теперь же, он, 
наверное, ставил рекорды олимпийские. Бомж Василий был ходячей иллюстрацией к 
статье о влиянии экстремальных ситуаций на физические возможности человека. 
 Взорвавшийся где-то внутри него мир, по-прежнему не собирался принимать 
устоявшиеся очертания. Напротив, он все расширялся, образовывал какие то свои 
неведомые галактики и солнечные системы, в которых действовали непонятные и 
неестественные законы. 
 Если бы Василий закончил факультет философии в областном вузе на который 
так стремился попасть в золотые годы, он бы наверняка задался бы вопросом 
"почему?". Вернее, полностью это бы звучало:
 -Ну почему это произошло именно со мной? Почему из двадцати пяти тысяч 
людишек моего родного города ЭТО свалилось именно на меня? - вечный вопрос 
неудачников и самокопателей. 
 Но Васек не кончал филфак, и к тому же за долгие годы своего бомжевания 
обрел известный фатализм и покорность судьбе. Потому в данный момент он был 
озабочен одной единственной мыслью: "Выжить!"
 А люди, у которых остается такая одна единственная мысль, как известно 
способны горы свернуть. 
 Покинув территорию свалки (и оставив другана Витька погибать мучительной 
смертью в объятиях адского зеркала), Василий с полчаса бегал по затемненным и 
кривым улочкам нижнего города. Свет редких фонарей пролетал у него по лицу, 
освещал вытаращенные безумные глаза, полураскрытый рот и каплями слюны в уголке. 
Сначала Васек орал, потом сорвал голос и осип, так что смог только хрипеть. 
Телогрейка его распахнулась, холодный дождик заливался за шиворот, бежал 
холодными струйками спине. 
 В конце концов некий инстинкт вывел Васька к лежке. 
 Лежка заменяла у бездомной братии личные квартиры. Под это нехитрое 
определение подходили как ветхие шалаши со стенами из рваного брезента и 
полиэтилена или хибары из бревен пополам с фанерными щитами, так и 
комфортабельные апартаменты на семерых в канализации с паровым отоплением. 
 Личная лежка Васька представляла собой промежуточный вариант: это был 
наполовину раскуроченный ржавый контейнер, из тех, что служат для 
транспортировки грузов морем. Часть крыши Васильева дворца отсутствовала, что 
позволяло в зимние, морозные дни разводить костер не боясь отравиться при этом 
дымом. Двери контейнера тоже отсутствовали, и были заменены подобием ширмы из 
мешковины и ломкого от времени полиэтилена. Там где крыша сохранилась (заботливо 
обработанная новым хозяином на предмет протечек) было темновато, но уютно и 
обреталась целая гора источающего неприятные ароматы тряпья. Здесь же лежала 
кипа газет (местное издание с 1995 по 99 годы - размокшие и нечитаемые), и 
складной туристический стул без сидения, найденный на все той же свалке.
 Еще сюда забредали крысы. Они таскали объедки от костерка, рылись и 
шебаршились в тряпье. Иногда Васек застигал их и безжалостно убивал, справедливо 
считая голохвостых грызунов  не хуже любой другой закуски.
 Самое главное были припятанно в тайнике: там, где ржавый пол контейнера 
провалился, и открыл внушительную нишу идеально подходящую под тайное ухоронище. 
В свое время бомж Васек даже вырыл небольшой погреб, в котором при необходимости 
можно было поместиться и самому.
 Сейчас, летом, здесь было почти пусто. Лишь валялся закопченный 
эмалированный чайник (предмет ценности по причине полной своей исправности), 
пара кирзовых сапог, стыренных давече на стройке в Верхнем городе, и самое 
главное, составляющее жизненное кредо Васька, можно сказать его тотем: почти 
полная бутылка "Мелочной" - некачественной и мутной водки по двадцать пять 
рублей за поллитровку. 
 Надо сказать это все, что осталось после вчерашней попойки с Витьком. 
Увидев вожделенный сосуд, Василий почувствовал слабый укол совести (Витек больше 
не разделит с ним трапезу) и куда более сильное удовлетворение (Васек выпьет все 
сам).
 Что он и сделал, потому что момент требовал. Плотно задернув пыльную и в 
пятнах штору, он поднял бутылку и стал поспешно опорожнять ее из горла. От водки 
мощно шибало сивухой, из глаз его катились горючие слезы, рот искривился, но это 
было самое то. Лейся родная, да побольше, пусть даже всю, лишь бы заглушить, 
выбить из памяти как Витек соприкасается со своим ожившим отражением. Как 
начинает в нем растворяться. Лейся, паленая гадость, и может быть с утра все 
покажется не таким уж и страшным.
 Может быть с утра это покажется сном. 
 Может быть белой горячкой. Василий был согласен и на это, пусть это 
опасный симптом, пусть это значит, что он допился, лишь бы только это не было 
правды.
 -Не было! - твердо сказал Васек, ощущая, как мир привычно плывет и 
наполняется отупляющей благостью, - не было... - это уже не так твердо.
 Он перевел дух, ощущая как в желудке плещется буйное тепло. Потом 
запрокинул голову к небесам (роль которых исполняла в данный момент изъеденная 
ржой крыша) и заорал громогласно:
 -НЕ БЫЛО!!! НЕ БЫ-ЛО!
 Его крик слышали многие. Двое одиноких прохожих, каждый из которых 
возвращался к себе домой заполночь вздрогнули, синхронно (хотя шли по 
параллельным улицам и друг друга не видели), оглянулись и, втянув голову в 
плечи, поспешили скорей  к своим жилищам, где как известно уютно, тепло и вообще 
крепость.  
 А тот, которого якобы не было, даже не дрогнул. Он напротив, широко и 
дружелюбно улыбнулся окружающей ночи, а потом направился прямо на голос.
 Спиртное на пустой желудок и стресс подействовали сразу и с оглушительной 
силой: исторгнув свой  вопль, Васек минуту приплясывал на месте, прихлебывая 
горячительное из горла, а потом ноги его зацепились одна за другую и он тяжело 
рухнул на тряпье. Бутылка вылетела у него из руки и вдребезги разбилась о стенку 
контейнера. 
 Васек же достиг того, что хотел и отошел в мир сновидений, где ничего не 
происходит по настоящему.   
 Утро он встретил в полном единении с природой - то есть лицом вниз в куче 
кишащего насекомыми тряпья. Когда он зашевелился, многолапчатые и усатые 
разбежались в разные стороны и лишь с пяток самых храбрых еще маршировали по 
испитой Васильевой роже. 
 Судя по тем ощущениям, которые испытывал бывший выпускник районной средней 
школы (с красным дипломом, помните?), тараканы маршировали и внутри его головы. 
 Чахлый свет скрытого облаками солнышка едва пробивался сквозь ширму, 
однако и этого хватило, чтобы глаза Василия обильно заслезились. Он охнул, с 
трудом приподнялся и принял полулежачее положение. Громко чихнул от царящей 
кругом пыли и тут же схватился за голову, чтобы она ненароком не разорвалась. С 
умным видом уставился на ширму став в этот момент неуловимо похожим на брата 
Рамену с той разницей, что вместо просветления Васек находился в абсолютнейшем 
затемнении.
 Что-то ведь было? То, из-за чего он вчера так надрался? 
 Что?
 Потом он вспомнил. Глаза его, доселе бессмысленные, вдруг растерянно 
моргнули, а потом испуганно расширились, когда пришло осознание. 
 -Нет, - сказал Василий сипло, - не было...
 Но это было. Он помнил точно. Он помнил все до последней детали с пугающей 
ясностью. 
 А спустя еще мгновение он понял, что не один. 
 Ощущение это пришло почти незаметно, но вместе с тем явно: так, вы 
чувствуете, что открылась дверь, когда холодный язык сквозняка овивает ваши 
ноги. Вы можете говорить себе сколько угодно, что вам показалось, и никакого 
сквозняка нет, но стоит подойти к двери и она действительно окажется открытой. 
Так и здесь, маленький ледяной червячок внутри - пресловутое шестое чувство 
шевельнулось вдруг, а потом послало в мозг сигнал тревоги. 
 Опасность была рядом. Совсем рядом и потихоньку приближалась к лежке. 
Давила. 
 Самое неприятно заключалось в том, что Василий знал кто находится возле 
контейнера. И приблизительно догадывался, что ему надо. 
 Васек рывком сел, сердце билось как сумасшедшее, кровь стучала в висках, а 
легкие жадно хватали воздух. Похмелье исчезло, захлебнувшись в адреналиновой 
волне. Василия пробила холодная испарина, он напряженно вслушивался. 
 Птичье пение - довольно вялое по причине дождливого дня. Звуки 
автомобильных двигателей с близкой улицы. Шум воды, отдаленно - это с речки. 
 Хруст ветки совсем рядом. Сухая хворостина, их тут много нападало с 
окружающих деревьев. И вот теперь она хрустнула под чьей то незнакомой ногой.
 Полноте, да незнакомой ли?
 Василий прикусил костяшки пальцев, впился в них зубами. Зародившийся было 
страх быстро уступал место паники. 
 Вот еще одна ветка хрустнула, еще ближе. Посетитель ступал неслышно, вот 
только изредка ломкие прутики выдавали его шаг. Стал слышен еще один звук: 
тяжелое надсадное дыхание. Так может дышать курильщик со сорокалетним стажем, с 
хрипами и каким то бульканьем. А может так бы звучали легкие туберкулезного 
больного или человека, который вдруг стал дышать после того как утонул и его 
грудная клетка наполнилась водой.  
 Неприятный звук. Он теперь раздавался за тонкой стальной стенкой 
контейнера, Василий был в этом уверен. А следом донеслось и подтверждение - с 
раздирающим тишину скрежетом неизвестный провел чем-то острым по металлу. 
 "Когтем!" - завопило паникующее сознание - "когтем провел!"
 Тишина. Шум плотины. Может быть это все сон?
 По контейнеру стали постукивать. Легонько, чуть слышно и с каким то 
странным цокающим звуком. Не жив не мертв, Василий слушал как постукивания 
перемещаются вдоль стены, потихоньку приближаясь к задернутой ширме. А когда они 
достигнут ее, неведомый посетитель больше не будет церемониться. Ведь он не для 
того пришел, чтобы с Васьком побрататься. Последний удар по металлу прозвучал в 
опасной близости от входа, и именно он заставил Василия стремительно 
действовать. 
 Ухоронка! Он точно помнил, что никогда не показывал ее Витьку (и только не 
говорите, что это не он скребется за стеной). А значит и то, во что сейчас 
превратился напарник о тайнике знать не должно.
 Васек кубарем скатился в яму, скривился, когда задел спиной за 
изогнувшееся железо. Потом подхватил кипу тряпья и распределил ее над проемом, 
намертво перекрыв путь свету и воздуху. Под ногами что-то пискнуло, 
зашевелилось, но Ваську было плевать, он бы сейчас и в деревенский нужник 
сиганул, лишь бы избежать встречи с кошмарным посетителем. 
 Мягкий, теплый крысиный бок задел его за ногу, голый чешуйчатый хвост 
скользнул по оголившейся щиколотке. Грызун замер там внизу, в полной тьме, а 
потом заспешил по своим крысиным делам. Так уж повелось на лежке: крысы 
совершенно не боялись людей. 
 В ухоронке царила полнейшая тьма. Васек замер, задержал то и дело 
вырывающееся из-под контроля дыхание. Он напряженно вслушивался.
 Резкий звук рвущейся мешковины и в ухоронке появились проблески света - 
это визитер разорвал ширму.
 "Разорвал?" - в панике подумал хозяин лежки.
 Получалось, что так. Уничтожив мешающую ему ширму незваный гость сделал 
тяжелый шаг, гулко отдавшийся по металлическому полу. Он был внутри, в лежке, и 
от спрятавшегося беглеца его отделяло от силы метра полтора. 
 Еще шаг. Но ведь когда он двигался вокруг лежки, то делал это бесшумно! 
Так зачем же...
 Еще шаг, такой, от которого вздрогнул весь массивный контейнер. Если бы 
Василий не начал катастрофически спиваться сразу после школы, он бы наверняка 
сравнил его с поступью каменной статуи в "маленьких трагедиях". Хотя нет, в 
таком состоянии он уже не мог сравнивать, мог только лежать сгорбившись на 
холодном и сыром полу, да беззвучно скулить от страха. 
 Шаг третий, ничуть не легче предыдущего. Оставалось только удивляться, как 
не проваливается пол контейнера. Слабые ростки света, пробивающиеся сквозь 
нагромождение тряпок увяли - гость стоял прямо над ухоронкой. От скорчившегося 
Василия его отделял в лучшем случае метр. 
 Настала тишина, такая напряженная и звенящая. Что, казалось, возможно 
повторить подвиг Будды и услышать как растет трава. Или на худой конец белесые 
отростки корней, если вы сидите в земляной яме на метр ниже уровня почвы. 
 А потом подобно реву медных труб предвещавших начало Страшного суда (по 
крайней мере беглецу так показалось) над самой его головой раздался голос. 
 Кошмарный, исковерканный, какой то булькающий, словно вода по-прежнему 
плещется в сморщенных легких, но вместе с тем по-прежнему узнаваемый:
 -Вассе-е-ек... - протянул его без сомнения мертвый напарник, - Вассе-е-к я 
т-тут...
 Это было уже слишком. Нервная система Василия Мельникова, которого уже 
седьмой год окрестная ребятня знала как бомж Васек, издерганная многолетними 
возлияниями, многолетними же стрессами дала сбой и он отрубился лежа прямо под 
ногами своего бывшего друга, собутыльника, а ныне неизвестно кого - Витька. 
 Надо отдать должное Василию - очутившийся на его месте средний житель 
белых домов Верхнего города отрубился бы гораздо раньше. 
 Очнулся беглец только к вечеру, когда на город стали опускаться первые 
сумерки, а старший экономист Мартиков только покидал двери родного заведения. 
Минут пять, Василий сидел, глядя на жидкий вечерний свет, который снова 
просачивался в тайник. Потом единым движением сгреб барахло и поднялся наверх. 
 Неприятный дождик затекал в зияющий проем. Скомканная, рваная ширма 
тряпкой валялась в натекшей луже. Сквозь дыру было видно машины, с включенными 
габаритами снующими туда сюда вдоль улицы. И никого не было. 
 Когда Василий потерял сознание, незваный гость потерял его самого. А не 
найдя, предпочел удалиться.
 Но Васек знал, это не навсегда. Лежка была засвечена и больше не могла 
считаться убежищем. 
 Втянув голову в плечи, он вышел наружу, под дождь. Осторожно огляделся, а 
потом побежал в сгущающуюся и плачущую холодной влагой тьму. И с каждой секундой 
он бежал все быстрее, пока наконец не помчался во всю мочь.
 Так или иначе, но на бегу у него созрел план, а жертва у которой есть план 
бегства уже с натяжкой может считаться дичью.
 
*  *  *

 Вот так прошел этот день. Первый из череды дней, странных, жутких, но 
вместе с тем удивительных, а для кого-то даже и прекрасных. Во всяком случае 
можно с уверенностью сказать, что скучными эти дни не показались никому. Может 
быть за этот период и случилось слишком много мрачных чудес, но ведь и мрачные 
чудеса по-прежнему остаются чудесами, не так ли? 
 Город знал немало чудес за свою почти столетнюю историю (основан был в 
начале века тотальной индустриализации как поселок для рабочих с первого в 
области машиностроительгного завода), знал и помнил их все до единого. Часть 
упоминаний о них осели в местных архивах. Часть передавалась из уст в уста, от 
городских старожилов к их внукам, которых впрочем мало интересовало нечто 
подобное в наш сорвавшийся с поводка информационный век. Что-то осело мертвым 
грузом в пыльных подшивках местной газеты, запеклось черными буквами на желтой 
ломкой бумаге. 
 Найдись в городе человек, интересующийся всем этим, и он смог бы раскопать 
множество интересных и может быть пугающих фактов о жизни в родном городе. Он 
узнал бы например, как в течение целого месяца в реке Мелочевке пропадали люди. 
Их видели, как они уходили к реке, как пускались вплавь, как взмахнув руками 
исчезали в мутной воде. Они шли летним днем, когда песчаный пляж левого берега 
мелочевки полнился людьми, и они шли дождливой ночью, с блаженным выражением 
лица скрываясь в реке. 
 Их искали, водолазы обшаривали каждый метр тинного дна нехорошей речки от 
верхнего города до плотины. И ничего не находили. Ни трупов, не даже частей 
трупов. Бабки поговаривали, что в реке завелся водяной, который заманивает людей 
в пучину. Но люди здравомыслящие предполагали, что действует некая банда, 
которая по непонятным причинам вылавливает утопленников и куда то их прячет. 
 Был провал на картофельном поле одного из дачником, возникший внезапно и 
за одну ночь достигший обширных размеров, подобно одному знаменитому вулкану. 
Картофельное поле дачника исчезло в нем скрылся и деревянный дом дачника, а 
также и сам дачник. 
 Дом нашли в окружении картофельных клубней. Дачника нет.
 Было двое детей, ушедших смотреть известняковые пещеры. Малышню, как 
известно всегда тянет в подобные места, куда и взрослый то не всегда сунется. 
Два отважных первопроходца прошли штольни насквозь и достигли пещер, где и 
встретили подземное озеро изумительной красоты. Детишки могли бы рассказать, как 
в свете их фонарика озеро вдруг заиграло радугой, как свет преломлялся и 
искажался расцвечивая белесые глыбы сталактитов миллионами цветовых оттенков, 
как призрачных так и прекрасных. Юные сталкеры могли бы поведать, как из этой 
многоцветной феерии, из бурлящей цветом воды вынырнула черная рыбья голова, 
покрытая чешуйчатой броней и совершенно без глаз, напоминая в результате 
наконечник артиллерийского снаряда. Могли бы перебивая друг друга и захлебываясь 
словами прокричать, как вслед за головой показалось антрацитного черной туловище 
с корявыми, но оснащенными десятисантиметровыми когтями, лапами. Как озерная 
тварь безошибочно чуяла их и преследовала километр за километром и отстала от 
своих обессиливших жертв лишь у самых штолен.
 Могли бы... они много чего могли бы рассказать, да вот только не 
расскажут, потому что дойдя до выхода они обнаружили, что завал уничтожил их 
путь на свободу. Если бы они знали про другие входы, то несомненно смогли бы 
выбраться, а так им лишь оставалось тихо умирать от голода следя как становится 
слабее свет их единственного фонарика. 
 Батарейки фонарика угасли первыми. Умерших в полной тьме детей нашли. А 
чуть после районные власти издали указ о захоронении в земле всех входов в 
пещеры, что и было выполнено с присущей провинции безалаберностью.
 Так что пещеры все еще ждут своих первопроходцев и кто знает сколько 
сокровищ скрыто в их глубине. 
 Много тайн у города. Много такого, от чего у людей горит свет за полночь. 
Много того, что вызывает кошмары, и проснувшись от тяжелого и липкого ощущения 
ужаса простые обыватели видят как круглая луна мутным глазом заглядывает им в 
окна, а внизу по улицам скользят какие то тени. Может быть люди, а может 
порожденья кошмара.
 Да, у города бывают и такие дни, напряженные, дикие. Время когда люди 
словно сходят с ума и добропорядочные семьянины вдруг превращаются в 
неуправляемых психопатов, способных на любое зверство. Время, когда аварии на 
дорогах перекрывают любые нормы, когда местный травмпункт переполнен 
искалеченными, а бытовые ссоры бывшие ранее чем-то из ряда вон выходящим 
становятся банальной обыденностью. Единственной светлой чертой в эти жуткие дни 
было пожалуй то, что они в конце концов заканчивались. 
 Всякий ли город может похвастать таким? Вполне возможно, ведь маленькие 
города - это община, микрокосм, где люди сами того не подозревая оказывают друг 
на друга сильное воздействие. А настрой человеческий почти всегда изменяется по 
законам цикличности. Люди печалятся осенью, замирают эмоционально на зиму, 
радуются весне и расцветают летом, когда силы природы полностью пробуждаются ото 
сна. И все это отражается на городской жизни, так что небольшие города вполне 
можно назвать живыми, как не парадоксально это звучит. Двацатипятитысячный 
муравейник людских тел душ и судеб, сплетенных в один клубок распутать который 
не под силу никому. 
 А вот разрубить его можно.

 Впрочем, в этот дождливый вечер первого дня в городке было спокойно. 
Неактивные по причине дождя обыватели, вяло просуществовали от рассвета до 
заката, а теперь вот укладывались спать. Они расстилали кровати, и мысли их были 
заняты своими мелкими делами, мелкими радостями и горестями. Они слушали дождь и 
кому-то он приносил успокоение, кому-то тревогу, а кому-то беспричинную надежду. 
 Жители, заводили будильники, механические и электронные, выставляли 
таймеры на телевизорах и компьютерах, тянули вниз тяжелые гирьки ходиков. Кто-то 
на ночь включал радио и растворялся в музыкальном эфире, кто-то поплотнее 
задергивал шторы, чтобы не мешал шум автомобилей. 
 Городские ложились в постели: в узкие кровати из дсп и в широченные 
кровати из черного дерева, в жесткие железные  койки со скрипящей продавленной 
сеткой и в не менее жесткие раскладные диваны. Кто-то ложился на расхлябанную 
раскладушку и, морщась, вертелся пытаясь устроиться поудобнее, а кому-то 
кроватью служил пропитанный вонючими испарениями и клопами матрас. 
 Они опускались на подушки и натягивали на себя одеяла. Одеяла шелковые и 
теплые, а также из верблюжьей шерсти, или может быть из колючей синтетики. 
Тонкие льняные покрывала или пустые простыни, если в квартире было тепло. 
Некоторые ложились вообще без одеял, а кое-кто прямо в одежде, или даже в 
ботинках, если координация движений уже не позволяла их скинуть. Кто-то, зябко 
поводя плечами, натягивал на себя драное армейское одеяло, кляня последними 
словами дождь и сырость. 
 Потом они закрывали глаза. Синхронно, иногда по несколько человек зараз и 
засыпали, каждый из них со своим настроением. Люди засыпали со счастливой 
полуулыбкой на губах, и с припухшими от слез глазами. Они отходили ко сну с 
озабоченной гримасой и морщинами на челе, а также с маской полной безмятежности. 
 Когда на город опустилась густая дождливая тьма, а плотные  тучи так и не 
дали луне пролить хоть толику света на вымокшую землю, большинство горожан уже 
спали, погруженные в свои путаные и беспорядочные сновидения. Причем даже те, 
кто искренне считал, что никаких сновидений он не видит. По пустым улицам бродил 
дождик, заглядывал в темные окна, шарахался от окон полных света.
 Потому что, как и в каждую ночь в городе оставались еще те, кто не спит. 
Их число все время менялось, их становилось то больше то меньше, но никогда они 
не исчезали полностью и их окошки бесстрашно и одиноко дерзили обступившей 
кругом тьме. 
 
 Не спал маленький Никита Трифонов, жилец квартиры номер семнадцать, что 
находилась сразу под Владовой. Его ночник горел, а сам он косился в окно и все 
ждал, когда туда заглянут тролли. 
 Не спал и сосед Влада справа, он тоскливо смотрел во тьму и пытался что-то 
накарябать в своем дневнике (а утром, увидев и прочитав написанное, он ужаснется 
и поспешно выдерет страницу). Но сейчас он писал с торопливостью одержимого и 
настольная лампа освещала его лицо скаженное и совершенно безумное.
 Степан Приходских, прежде неуязвимый городской сталкер был замечен на 
центральной улице Верхнего города в невменяемом состоянии. Немногочисленные 
свидетели говорили, что шел по центральной линии, что разделяла дорогу на две 
полосы и держа в руках бутылку "Мелочной" хрипло орал в ночное небо, что-то 
вроде: "ГОР!ХОЛ!ГОР!ХОЛ!" - полнейшая вроде бы бессмыслица но звучало это так 
жутко, но все те же немногочисленные свидетели поспешили поплотнее зашторить 
свои окна, словно опасаясь, что буйный алкоголик каким то образом может к ним 
воспарить. 
 На пересечении Зеленовской улицы с улицей Покаянной он наткнулся на 
угрюмый милицейский патруль. На вопрос: "куда?" он ответил таким ядреным матом, 
что бы тут же крепко бит по почкам и отправлен в изящных форм обезьянник - 
дожидаться рассвета.
 Толкач Кобольд, под покровом тьмы пересчитывал вырученные деньги. В его 
обставленной дорогущей мебелью (в противовес пустых квартир его жертв) светила 
только крошечная синюшная лампа, в свете которой лицо драгдиллера и правда 
выглядело словно принадлежало выходцу из старшей Эдды. Кобольд нервно улыбался, 
перетасовывая купюры, а когда порыв ночного ветра распахнул форточку, ощутимо 
вздрогнул. 
 В баре "Кастанеда" растаман Евгений поднял бокал полный апельсинового сока 
и молвил: "Поехали". И пока он пил, его глаза зорко следили за многочисленными 
посетителями. Те, у кого он замечал что-то помимо выпивки покорно платили оброк 
на пользование наркотой. Народ поначалу жался, но концу ночи в баре неизменно 
царил наркотический угар, а его хозяин загребал деньги лопатой вызывая острую 
зависть у свободных драгдиллеров.
 Гражданка Лазарева возвращающаяся от подруги в половине первого ночи 
пришла домой в состоянии острого невроза. По ее сбивчивым рассказам она 
пересекала Моложскую улицу, когда на нее вдруг выскочили две огромные темно-
серые собаки со страшными желтыми горящими глаза и попытались ее загрызть. 
Причем оба действовали совершенно без шума, без лая или хотя бы рычания. Она 
якобы бежала от них и в конце концов нашла спасение в подъезде собственного дома 
(на самом деле на нее никто не нападал, а просто двое холеных крупных зверей 
некоторое время шли справа от нее, косились искристыми умными глазами, а потом 
канули во тьму, оставив дамочку в состоянии тихой истерики, так как она с 
детства боялась и ненавидела собак).
 А вот водителю большегрузного "маза" с грузом хрупкой сантехники очень 
даже хорошо спалось. За рулем. И потому проезжая, через Верхний город он не 
справился с управлением и аккуратно снес целых три столба как раз напротив 
милицейского управления, доставив немало радости тамошним гостям поневоле в том 
числе и Степану Приходских. Груз ценной финской сантехники подвергся тяжелой 
динамической перегрузке в результате которой необратимо деформировался (из 
милицейской сводки). Горе водила был вытащен из легшей на бок машины и после 
оказания первой помощи присоединен к арестантам, где был встречен как свой. 
 Не спалось и псу Руслану массивному (и туповатому) доберману-пинчеру. В 
два часа после полуночи он вытащил своего сонного, квелого и мучительно 
зевающего хозяина на незапланированную ночную прогулку. Но не успели они дойти 
до угла своего дома как повстречали тех же самых серых зверей, что так напугали 
Лазареву. Пару секунд Руслан, его хозяин и звери пялились друг на друга, а потом 
пес взвыл от непритворного ужаса и, вырвав поводок из хозяйской руки убежал в 
темноту. Вой перепуганной псины еще долго звучал где-то на окрестных улицах, а 
звери, постояв две секунды, скрылись прочь. 
 В скромной и неброско обставленной квартире, сидя на жестком, разболтанном 
деревянном стуле, великий и ужасный Просвещенный Ангелайя (в миру Канев Петр 
Васильевич), хозяин своего имени секты, сосредоточенно писал завтрашнюю 
проповедь. При этом он то и дело сверялся с толстыми томами по Зороастризму, 
Манихейству и дзен-буддизму. На носу у него ютились нелепые 
семидесятнические очки в толстой оправе, а за ними прятались рассудительные и 
весьма разумные глаза, те самые, что на проповедях блистали ослепительным светом 
истины и все пытались вылезти из орбит. Петр Васильевич педантично переписывал 
абзацы из книг, периодически сверяясь с развернутой схемой своей религии, чтобы 
случайно не допустить противоречия основных постулатов и не опозориться завтра 
перед паствой. 
 У Петра Васильевича-Ангелайи имелся крупный счет в обоих местных банках и 
в ряде банков далеко за границей, но об этом естественно никто кроме него не 
знал. 
 Вот так, неявная, но вместе с тем видная тому кто хочет заметить (например 
владельцу одиозного дневника) протекала ночная городская жизнь. Была она как и 
прочие ночи насыщенна какими то своими событиями, шуршала тихо под окнами 
спавших в счастливом он ней неведении горожан, и наконец под утро затихла, 
сменившись сонным оцепенелым затишьем. Дождь за ночь перестал, но серые плотные 
массивы туч остались. И потому тонкая розовая линия рассвета была никому не 
видна. Начался новый день, пятница, и, собираясь на работу, проснувшиеся 
обыватели вздыхали расслабленно - скоро выходные. Они покидали двери своих 
квартир: железные, обитые черной кожей и картонные, открывающиеся внутрь, и 
картонные облицованные вагонкой, и решетчатые сетки, и из бронированного 
стального листа, отодвигали пахнущие застарелым жиром ширмы, чтобы пустить хоть 
чуть-чуть чуть свежего воздуха. Они выходили на улицы и вливались в серые и 
сонные потоки своих сограждан. Новый день набирал силу.
 А после пятницы была суббота. Тогда и случилась историческая дискотека в 
Нижнегородском доме культуры, воспоминания о которой еще долго кочевали из уст в 
уста, оседая иногда на отпечатанных далеко отсюда газетных страницах. 

 Они стояли на краю заснеженной крыши. Он и она. И холодный ветер овивал их 
и заставлял бешено трепаться волосы. Они были в одних свитерах, а ноги в летних 
ботинках стояли в глубоком снегу, но это все не имело никакого значения потому 
что они пришли сюда не любоваться видом.
 Под ними было пять этажей пустоты - дурнопахнущего снега и мерзлой тьмы. 
Вроде бы там были и люди, но они не ничем не доказывали факт своего присутствия. 
Просто ледяная тьма и сильный запах фекалий. 
 Он и она держались за руки, как маленькие дети, хотя они давно перестали 
быть детьми, просто их страшило то, что они собирались сейчас совершить.
 Над их головами сверкали зимние звезды. Она очень любила смотреть на 
звезды, а ему было приятно смотреть на нее. Но это  было давно и те звезды были 
теплыми летними угольками. Тогда небесные огни смотрели на бренную землю как 
любящая мать на свое дитя, они вдохновляли поэтов и даже люди практичные и 
приземленные при взгляде на них исполнялись некоего смутного ощущения 
спокойствия и защищенности. Но теперь была зима, и эти звезды над головой могли 
были жесткими и колючими, они могли лишь судить и позже беспристрастно вынести 
свой приговор. 
  Он посмотрел на нее, нежно и с затаенной	тоской. Если бы можно было все 
изменить, если бы можно вернуться назад в тот дождливый июль. Если... но время 
уже ушло, их время скрылось, как последний ночной экспресс. Так бывает.
 Оба стоящих на крыше не говорили не слова. Все что надо было ими уже 
сказано и теперь слова ни к чему. Они лишь смотрели друг на друга сухими 
блестящими глазами, и каждый думал о своем. 
 Потом они чуть заметно кивнули друг другу и крепче сжав сцепленные руки 
шагнули вниз в пустоту. Ледяной ветер принял их тела, обвил незримым колким 
саваном. Они падали молча и лишь перед самой землей она не выдержала и издала 
короткий исполненный запоздалой паники крик. А следом они с глухим стуком 
врезались в мерзлый асфальт. Он и она. 
 Падение с пятого этажа на каменную от мерзлоты землю оказалось для них 
фатальным, но еще пять минут два изломанных тела умирали, чувствуя как их кровь 
отогревает зимнюю твердь и смешивается как самое полное из объятий. Еще через 
три минуты так и не расцепив стиснутых в последнем усилии рук они скончались. 
Сначала он, а потом она. 
 Но любовь не умерла, нет. Любовь никогда не умрет!

                            7.

 Наступившее утро было куда жизнерадостнее предыдущего. Влад поднялся ближе 
к полудню, выглянул в окошко и понаблюдал как веселое солнце то и дело 
прорывается сквозь быстро летящие рваные тучи (ночью циклон, всю последнюю 
неделю клубившийся над областью сместился и свежий бриз стремительно отгонял 
тучевые массивы в сторону от города). При появлении теплого светила все 
окрестные лужи вспыхивали на миг золотистым пламенем, а потом разбивались на 
тысячи солнечных зайчиков. 
 -"...все еще не пойманы. Этой же ночью Щавелев В.А рассказал, как 
вкусившие прелесть свободы звери напали на его добермана пинчера по кличке 
Руслан и сильно его искусали в результате чего Руслан по выражению его хозяина 
получил "тяжелую психическую травму" и боится выходить на улицу. Начальство 
зверинца продолжает клятвенно утверждать, что их звери неспособны нападать на 
человека и не трогают собак". - Сказал радиоприемник, лукаво подмигивая цифровой 
панелью. 
 Подумав миг, Влад храбро расхлебянил форточку и впустил в застоявшийся 
воздух комнаты свежий ветер, принесший с собой целый сонм уличных запахов. 
 Ощутимо пахнуло весной - затяжные дожди вымыли скопившуюся пыль и грязь из 
листьев деревьев, очистили тротуары и потому воздушный эфир кратковременно обрел 
поистине удивительную прозрачность. Народу на улицах прибавилось, люди задирали 
голову и смотрели как в облачных проемах мелькает по весеннему голубое небо, 
щурили глаза от солнца и улыбались чаще обычного. 
 Бодро ткнув в кнопку включения компьютера Владислав просмотрел вчерашнюю 
статью и даже ее несомненная аляповатость не испортила ему настроения. Ах, 
Степан, наколол вчера приятеля, сталкер недоделанный! Вот и рассказывай теперь 
свои истории дружкам забулдыгам. Те к вечеру все равно так набираются, что будут 
бодро ржать и над учебником по страховому маркетингу, доведись таковому попасть 
им в руки.
 Влад работал над статьей до двух часов ночи, слушал как постукивает 
дождик, поправляя и шлифуя свой очерк, по мере сил борясь со все усиливающимся 
желанием написать там что ни будь от себя, задвинуть подальше сухие факты и дать 
волю фантазии. А ну как пройдет? Напишем про громадные карстовые пустоты, что 
растут и ширятся под городом. Пустоты населенные странными мутировавшими от 
излучения местного оборонного завода (угу оборонного, боевые комбайны делал, - 
усмехнулся Влад своим мыслям), безглазые крысы с чешуей вместо шерсти, огромные 
нетопыри целыми колониями облепляющие исполинские сталагмиты, а также люди - 
ушедшие много лет назад во тьму отщепенцы, маньяки и убийцы, которые скрытые от 
посторонних глаз окончательно теряют свой человеческий облик превращаясь в нечто 
ужасное!
 Садясь за компьютер Сергеев состроил кровожадную гримасу проглядывая 
суховатый и корявый текст. Ага! И назвать получившийся опус "дети ночи выходят 
на охоту" с обязательным интервью свидетелей от этих детей пострадавших. Сегодня 
ночью за окном кто-то дико орал (скорее всего это вываливать на волю посетители 
"Кастанеды" всего в квартале от Владова дома), но чем черт не шутит, может быть 
это жуткие порождения подземной тьмы вели охоту на улицах. 
 Сеть сглотнула нынешнюю писанину еще более неохотно, чем вчера, трижды 
затыкалась и не могла перекачать пустяковый в общем оп размерам файл. В конце 
концов мелодичный звонок оповестил об окончании телефонных мучений. Влад 
заглянул в электронный почтовый ящик и - опа - там оказалось письмо. С 
заинтересованной миной Сергеев ткнул в иконку нарисованную в виде конверта и тут 
же недовольно скривился увидев имя отправителя:
 "Уважаемый Влад", - писал главный редактор областного краеведческого 
журнала Кукушкин В.Ф. - "вчера мы получили новый вариант вашей статьи и не можем 
не признать, что он лучше предыдущего. Но все же смею заметить, что он слегка не 
удовлетворяет нормам нашего журнала и содержит массу недостоверных слухов из 
недостоверных же источников. Исходя из этого мы можем порекомендовать сделать 
статью более достоверной и академичной, то есть такой какие любят наши читатели. 
Последовав нашим рекомендациям, Вы можете надеяться на полную выплату указанного 
вами в контракте гонорара. В противном же случае..."
 Гневным тычком мыши Владислав убрал послание с экрана и опять уставился на 
строчки злосчастной статьи. В какой то момент ему захотелось уподобиться Гоголю 
и уничтожить статью целиком, а потом посоветовать Кукушкину В.Ф засунуть свой 
гонорар вместе со своей же придирчивостью в пресловутое затемненное место 
(которое не карстовые пещеры под городом), но потом он совладал с собой и просто 
закрыл текстовый редактор. Глянул в окно. Воробьиная стайка, бодро чирикая, 
осела на проводах. Влаг отключил компьютер и тот со вздохом погасил экран. 
 В этот момент мелодично закурлыкал дверной звонок. Влад прошел сквозь 
комнату, задев по пути ногой неубранную постель, открыл дверь и недоуменно 
уставился на стоявшего за ней тощего очкастого пацана на вид лет шестнадцати от 
силы. Пацан нервно переминался с ноги на ногу и оглядывал Влада исподлобья. Лицо 
его казалось смутно знакомым и порывший секунды две в тайниках памяти Сергеев 
сообразил, что это его сосед по лестничной клетке. Да, из квартиры номер 
двадцать один, что еще оббита таким дешевым, расползающимся от старости 
дерматином. 
 -Здрастье, - вяло поздоровался гость, а Владислав между тем отметил, что 
выглядит тот не очень. Бледен, под глазами круги, а глаза за стеклами очков то 
паническими бегают туда-сюда, то вдруг стекленеют и замирают глядя куда то в 
пространство.
 -Здраствуй, - сказал Влад - ты мой сосед, да? Из двадцать первой квартиры. 
 Парень кивнул, поднял голову и с видимым усилием сфокусировался на 
Сергееве, казалось он присутствует здесь только наполовину. 
 -Ага, оттуда, - сказал он - меня мать послала спросить... у вас горячая 
вода есть? Ну я всех соседей опрашиваю...
 -Сейчас, - произнес Владислав, - ты зайди все-таки, не стой на пороге. 
 Но тот помотал головой. Глаза у него опустели и он уставился куда то в 
сторону. Оба глаза были красны и слезились. Вообще соседушка выглядел явным 
клиентом Кобольда. Странно, а что родители его об этом думают?
 В ванной капал кран. Выдавливал из себя тягучие прозрачные капли, они 
набухали, тяжелели и с четким звуком падали на гладкую керамическую поверхность 
ванной. Холодные капли. На попытку открыть вентиль с красной полоской смеситель 
отреагировал невразумительным хрипом. Горячую воду так и не дали, это уже 
действительно возмутительно. Права пенсионерка-активистка. 
 -Нет воды, видимо весь дом отключили, - сказал Сергеев возвращаясь в 
прихожую. Пацан его нервировал, особенно раздражала его манера смотреть куда то 
в грудь собеседнику медленно выдавливая слова. 
 -А... - сказал он, - ну я тогда пойду... 
 -Прорвало небось где-то, - произнес Владислав.
 -Прорвало? - казалось его собеседник напряженно над этим задумался 
вынырнув из Бог знает каких туманных далей, - а... может быть.
 И он повернулся и зашагал куда то вверх по лестнице, наверное опрашивать 
тамошних жильцов. В высотном панельном доме часто бывало так, что разные воды 
были обеспеченны водой по-разному, а некоторые не обеспеченны вовсе. Особенно 
страдали жильцы верхних этажей, почти сплошь состоящие из переселенных из трущоб 
Нижнего города бабулек. Перебои в подаче горячей воды заставляли их 
ностальгически вздыхать об утраченных ныне газовых колонках. Там лишь бы 
холодная вода была, а тепло приложится. 
 Владислав проводил странного гостя взглядом - все-таки явный маньяк. По 
всей вероятности вечная жертва в школе, озлобленный, одинокий и скрытый садист в 
душе. Может быть пишет стихи. Влад ухмыльнулся и прикрыл дверь, четко щелкнув 
замком - какие только люди не живут на свете. День вовсю разгорелся, солнце, 
наконец, пробило многокилометровую брешь в тучевом массиве и изливало теперь 
свой благодатный свет в неограниченных количествах. На улице чириканье птиц 
смешивалось с щебетанием детей облюбовавших пропеллер-карусель. Двое из них 
повисли на торчащем под углом в сорок пять градусов сиденье и пытались этот 
пропеллер раскрутить. Дело обещало окончиться травмами, но веселья было много.
 Однако надо было возвращаться к статье. Переписывать ее вновь, или 
посылать Кукушкина далеко и надолго. В конце концов он, Владислав Сергеев не 
работает постоянно на его задрипанный региональный журнал. Он свободная птица, 
как те воробьи за окном, пусть такая же необеспеченная материально. 
 Стоило еще раз сходить к Степану, и удостовериться, что его вчерашнее 
утверждение не было последствием неожиданно случившегося делириум тременс. А 
судя по его оторванному от реальности виду тременс явно имел место быть. 
 Статья... опять курлыканье звонка. Здесь сегодня что, дворец съездов? 
Опять малолетний маньяк с причитаниями насчет воды? Подавив глухое раздражение, 
Влад поспешил открывать. 
 Субъект за дверью доверия не внушал абсолютно. Было ему под тридцать, и 
одет он был неприметно, вот только веяло от типа чем-то нехорошим. Некими 
темными эманациями, как и у того парня, только этот случай явно был куда более 
запущен. И глаза у незваного гостя были покрасневшие, словно он долго смотрел на 
экран телевизора или три часа просидел в накуренной комнате.
 Сергеев не без мрачности созерцал пришельца. Тот же отстранено смотрел в 
пол. 
 -Насчет воды? - спросил Влад, не здороваясь. Грубовато, но...
 Гость встрепенулся и посмотрел прямо на хозяина квартиры:
 -Воды? А, воды! Да, воду отключили. Но я не о том. - Голос у него был 
негромкий и вкрадчивый, не без некоторой монотонности, словно его обладатель 
часами произносил какие то только ему одному ведомые речи. - Вы ведь Сергеев 
Владислав Владимирович?
 -Я... - сказал журналист осторожно.
 -Да вы собственно не волнуйтесь, - проговорил посетитель, - я не из 
органов, нет. Я из конфессии Просвещенного Ангелайи, крупнейшей в нашем 
городе... может быть вы слышали...
 Все понятно. Ангелайя, кто ж о нем не слышал, если все бабки на скамейках 
только и судачат о могущественном теневом заправиле секты. Действительно 
крупнейшей в городе, и набирающей все новых и новых членов. Влад напряг память и 
вытащил из клубящегося месива своих воспоминаний все что он знал о секте. А знал 
он, благодаря своей профессии немало. 
 Секта была зверская. Попадая в нее человек быстро терял все до единой 
связи с реальностью (а если не терял, то ему помогали квалифицированные 
промыватели мозгов из числа бывших врачей). Достигая каких то неведомых путей 
познания новоиспеченный адепт добровольно сдавал свое имущество секте, отрешался 
от всего земного (в том числе от родственников и друзей, причем имелись случаи 
убийств как первых так и последних) и присягал на верность Просвещенному гуру. 
Благодаря использующимся в обрядах психотропным препаратам адепт за два месяца 
становился настоящим зомби, у него притуплялась чувствительность, а мыслительные 
процессы обретали вялость и заторможенность. Зато теперь он мог выполнять любые, 
в том числе и самые экстремальные задания. Обычно они включали в себя ограбления 
квартир, и разбойные нападения с целью наживы. Местные бандиты терпеть не могли 
адептов секты, но при этом ничего против них не могли поделать и только скрипели 
зубами встречая в полуночный глухой час угрюмые фигуры со стеклянным взглядом. 
Самого великого Гуру никто не знал в лицо, потому как он появлялся на проповедях 
исключительно в разрисованной рунами маске, скрывая свой истинный облик. Все те 
же говорливые старушки у подъездов, все как одна прихожане первой и единственной 
городской церкви говорили, что под маской у него чешуйчатая красная кожа и 
желтые бесовские глаза и надо ентого ирода поскорее отловить, да сжечь на 
костре, дабы не осквернял, зараза, своим присутствием этот маленький и милый 
городок. 
 Разные слухи ходили про секту, разные.
 -А я тут при чем? - спросил Сергеев, исподтишка оглядывая гостя. Но нет, в 
глазах, хоть и покрасневших вполне разумное выражение. Может, врут про зомби?
 -Да ни при чем, - ответил сектант, - меня зовут брат Рамена и я в числе 
таких же, как я, братьев обходим квартиры, несем наше учение людям. Не хотите 
ознакомиться? - и он извлек из внутреннего кармана стопку цветастых буклетов с 
явственно видным логотипом "Междуреченской областной полиграфии" - крупнейшей и 
опять же единственной типографии города, получившая название из-за своего 
местоположения (на самом краю Нижнего города между рекой мелочевкой и 
протекающей в отдалении речкой-вонючкой Сивкой). Буклеты выглядели дешевыми, да 
так оно и было. Странно, что такая обеспеченная конфессия не может заказать что-
то подороже. 
 -Честно говоря, нет, - произнес Влад, и вздрогнул, когда гость поднял 
голову и посмотрел на него в упор. Со злобой, Владислав мог присягнуть, что со 
злобой.
 К счастью длилось это недолго, и посетитель отвел глаза и натянул на 
исказившееся лицо маску спокойствия:
 -Что ж, - сказал он - в таком случае я пойду в другие квартиры и найду там 
других людей, которые лучше вас видят свет истины. Но все-таки, - он качнул 
головой, - помните крылья Просвещенного Ангелайи распахнуты для всех и если вы 
вдруг почувствуете тягу к истине приходите к нам. Мы определим ваш дальнейший 
путь в жизни, мы... мы найдем вам место, - добавил он с какой то скрытой 
угрозой, - до свидания.
 Рамена повернулся и вышел, а потом не торопясь пошел вниз по ступенькам, 
где-то на площадке третьего этажа он стал насвистывать веселую песенку. Грохнула 
железная дверь подъезда - он не пошел в другие квартиры, а сразу покинул дом. 
 Влад постоял в растерянности на пороге, обдумывая причину этого странного 
визита. Сектант говорил, что они обходят всех, несут свое учение, но... как-то 
это все было не убедительно. Что-то ненатуральное было в словах неприятного 
гостя. Сергеев по долгу службы видел разных одержимых, видел членов десятка 
разных сект. Да, елки-палки, ведь он Владислав Сергеев в свое время работал в 
самой Москве - безумном мегаполисе, полном такого рода образований. 
 Потом он понял. В самом начале визита Рамена назвал его по имени. Да так, 
что Владу сначала показалось, что им заинтересовались властные структуры. 
Сектант вел на него досье? Наверняка он знал куда больше имени и фамилии Влада. 
Но зачем? Вот вопрос, кого может заинтересовать пишущий краеведческие статьи на 
заказ журналист? Может это из-за пещер? Да что в них такого, в этих пещерах?
 Сергеев закрыл дверь. Подумав, защелкнул нижний и верхний замки (хорошо, 
дверь железная, плечом не вышибешь). Некоторое время он бесцельно бродил по 
квартире, и разрозненные мысли так же бесцельно бродили у него в голове. 
 А когда в квартире зазвонил телефон он не смог удержать испуганный крик. 
  
                            8.

 Вечером того же дня брат Рамена больше не созерцал пустоту. Теперь это 
было ненужно. Больше того - это было неприятно и вредно. 
 Неприятности начались этой ночью. Начались неожиданно и, как раз когда он 
не ждал ничего подобного.
 Неприятности - это Череда снов. Ах, почему он, верный адепт Ангелайи не 
внял вчерашнему вечернему предупреждению! Почему он, как только увидел эти 
черные буквы на выцветших обоях, не схватил телефон (а он был, его продавать 
гуру запрещал) и не позвонил своему учителю? Гуру бы наверняка знал что делать, 
наверняка ведь Рамена-нулла не первый с кем такое происходит. Почему...
 А впрочем, уже поздно жалеть, поздно раскаиваться. И гуру теперь не 
поможет, потому что Просвещенный Ангелайя больше не его хозяин.
 Случилось то, что случилось и Череда Снов началась преждевременно и Рамена 
начал свой путь познания Зла как это не печально осознавать с полного в это зло 
погружения. И этой моросящей и дождливой ночью он увидел в мерцающем проеме окна 
черную, размытую фигуру. Силуэт висел в воздухе и предвестник сегодняшнего ветра 
трепал его черные одеяния. Черные лохмотья, а может просто сгустки темного 
тумана. На фоне розового, отраженного ненастным небом электрического света сей 
посланец тьмы выглядел, как кусок ночной темноты, что прячется от фонарей в 
темных подворотнях. Это был ворон, ночной черный ворон. Во всяком случае именно 
так показалось Рамене, хотя силуэт не имел никаких четких форм. И ворон пришел 
за ним. 
 В верней половине чернильной трепещущей кляксы вдруг ярко и остро 
раскрылся багровый глаз, мигнул как уголья костра, а потом рядом вспыхнул 
второй. Ночь обрела взгляд. И пришедшее в ней Зло. Рамена тогда закричал, 
попытался отшатнулся или... нет - он попытался хотя бы отвести взгляд от окна. 
Но не смог - красные глаза ночи навсегда вцепились в него, впились в его 
естество и забрали то, что люди называют душой. А тело его осталось, и было 
пленено став послушной марионеткой в руках темного ворона.
 А когда за спиной тени распахнулись два колышущихся крыла из тьмы до 
распростертого на полу Рамены дошел первый приказ и вместе с тем осознание - 
перед ним хозяин. Его новый хозяин. 
 Всю ночь ворон говорил с ним. Это было, пожалуй самое худшее. Жуткая 
черная тварь упорно втолковывала впавшему в ступор сектанту нечто такое, что 
полностью разрушало его любовно выпестованное гуру Ангелайей мировоззрение. 
Ворон доказывал, что он на самом деле не является злом, во всяком случае не в 
том виде, в каком зло представлялось брату Рамене. Но глядя как колышутся за 
плечами пришельца черные с развивающимися лохмами крылья иначе думать было и 
нельзя. В конце концов Рамена полностью потерял способность связно соображать. 
Их всей речи черного ворона он понял немногое - в первую очередь то, что 
сотканная из тьмы тварь не уйдет с приходом дня. Больше того, она теперь все 
время будет сопровождать бывшего сектанта, незримая, неосязаемая, но имеющая 
возможность влиять на людей и он, брат Рамена теперь не сможет от нее ни 
убежать, не скрыться и пусть лучше он даже не пытается выкинуть что-то подобное. 
Так что ему случше будет выполнять все приказы своего хозяина. 
 Услышав это Рамена-нулла не выдержал и горько заплакал, и спросил ворона, 
какие указания он должен выполнить. 
 "Ты ведь хочешь спать?" - спросил ворон - "этот шарлатан Ангелайа не давал 
тебе закрыть глаза?"
 Рамена кивнул, глотая слезы и размазывая их по щекам как малый ребенок. 
Да, он хотел спать, он очень хотел спать, он недосыпал уже многие сутки, это так 
ужасно, так тяжело...
 "Ну так спи" - произнес ворон, - "спи, а я пока расскажу что ты должен 
совершить завтра".
 Волна немой	благодарности захлестнула брата Рамену полностью вытеснив 
страх и смятение (будь его сознание немного пластичней, а не зацикленное на 
одних и тех же вещах после педагогической деятельности просвещенного Гуру он бы 
наверняка удивился бы такой быстрой смене настроений), на пике воодушевления он 
даже немного приподнялся с пола и вперил преданный взгляд в ворона. Теперь ему 
казалось, что он различает мелкие детали в кружащемся сгустке цвета антрацита - 
вот острый глянцевый коготь выделился на однородном фоне, вот покрытая ровной 
чешуей часть лапы, а вот блеснул на отраженном свете иззубренный клюв, черный и 
гладкий, как покрытый лаком капот дорогой машины. 
 В детстве Дима Пономаренко всегда боялся ворон. Эти жирные, неряшливые 
птицы с их острыми клювами покрытыми какой то засохшей дрянью вызывали у него 
глухое отвращение и страх. Он не мог объяснить, чем же они его так пугали, но 
факт оставался фактом он покрывался холодным потом как только слышал их хриплое 
карканье в кронах деревьев. С годами его страхи переросли в агрессию и, получив 
на шестнадцатилетие духовое ружье он увлеченно отстреливал крылатых вредителей, 
особенно радуясь, когда удавалось завалить птицу с первого выстрела (стрелять 
нужно в голову и только в голову, а иначе легкая пулька застрянет в мощном 
перьевом покрове). Тогда ему казалось, что он победил страхи. 
 Но в итоге победили именно вороны. 
 И, теперь он начинал это осознавать - сие было не так уж плохо. 
 Сон нахлынул на него сладостной и словно состоящей из темной патоки волной 
и унес в дальние неизведанные страны. А пока Рамена Пономаренко спал черный 
сгусток за окном снова принял неопределенные очертания и стал что-то ласково 
вещать ему на ушко.
 Так что проснувшись, брат Рамена уже знал что надо делать. Действуя по 
инструкции он посетил целый ряд абсолютно незнакомых людей. Люли эти были 
совершенно разными, и скорее всего не знали друг друга. Прикрываясь лживым 
учением своей бывшей секты, Рамена внимательно следил за реакцией  респондентов. 
Во всех до единого случаях он был отправлен восвояси, иногда в грубых 
выражениях, иногда почти с мольбой (как у матери одиночки из квартиры 
семнадцать). Последним из тех, кого он посетил, был вольный писака-журналист их 
верхнего города. Выглядел он совершенно неопасным, а напротив растерянным и даже 
испуганным, но Рамена тщательно запомнил его, точно по инструкции.
 После ряда посещений его программа подошла к концу и он с чувством 
выполненного долга вернулся в квартиру, и стал ждать дальнейших указаний. Ему 
дали понять, что указания эти последуют ближе к ночи, но ворон был все еще тут. 
В свете дня его было плохо видно, но тут и там, на фоне неестественно голубого 
неба нет-нет да и мелькал словно выкроенный из черного шифона силуэт. Рамена 
подумал, что быть слугой ворона не так уж и плохо, а после, оглядев свою 
разоренную квартиру впервые испытал к своему бывшему гуру что-то вроде 
раздражения (которое со временем непременно перерастет в ненависть).
 Так, оглядывая пустые и заросшие паутиной углы своей, когда-то уютной, 
квартирки брат Рамена вступил на первую ступень познания зла. 

                             9.

 Утро нового летнего дня Павел Константинович Мартиков встретил сидя на 
крутом правом берегу Мелочевки на самом краю Степиной набережной, что 
протянулась почти через весь город от старого кладбища до заброшенного завода. 
Набережная эта, получила название вовсе не по имени героя-сталкера Степана 
Приходских, как кажется на первый взгляд, а по другому Степану - беспородной, 
блохастой, но очень доброй псине, которая жила на этой набережной много лет. Пес 
Степа серо-коричневой масти, отрада маленький детей, а после их младших братьев, 
а после и их собственных отпрысков он прожил долгую и насыщенную жизнь - 
шестнадцать лет на фоне медленно грязнеющей реки. Шестнадцать лет шума плотины в 
ушах. Годы вкусных подачек, и пинков ногами от злых людей, за эти бесчисленные 
смены сезонов жильцы Верхнего города привыкли видеть точеный силуэт собаки на 
фоне светящего из-за пышных крон деревьев заходящего солнца. Степан всегда 
встречал закат на одном и том же месте на правом берегу речки. Он садился, 
вытягивал шею и нервно нюхал закатный воздух и смотрел всегда куда то на юг, там 
где потихоньку росли и росли этажи Верхнегородских зданий. Казалось, он ждет, 
ждет какой то миг, какого-то вольного ветра, приносящего запах дальних 
странствий. Ждет, чтобы, почуяв его, сорваться с места и навсегда покинуть этот 
город. 
 Может быть вот за эти отсидки, за этот странный собачий наблюдательный 
пост люди и прозвали полоску мутного песчаного берега Степиной набережной. 
Почему бы и нет, ведь пес считал это место своим.
 В конце концов он исчез. Тихо и без помпы, просто не пришел как обычно на 
берег и закатный оранжевый луч высветил лишь пустой песчаный пляж. Собачьи 
останки так и не нашли, и многие склонялись к мысли, что пес нашел свой 
последний приют в реке. Отчасти так оно и было, вот только в тихом омуте под 
кипящей пеной позади плотины вы не найдете обглоданный рыбой собачий скелет. 
Окрестные дети долгие недели проливали слезы над исчезновением собаки (и надо 
сказать, что и некоторые взрослые, вспомнив молодость, украдкой смахнули 
слезинку) и дошло даже до того, что местные власти прониклись детским горем и 
официально присвоили имя песчаному пляжу, так что на всех современных картах вы 
сможете увидеть название "Степина набережная" вытянувшееся вдоль изгибов реки. 
 Одно время тут даже хотели установить памятник псу из бронзы (или хотя бы 
гипса), но до этого руки властьимущих так и не дошли.
 А вот теперь здесь сидел Мартиков слишком испуганный и опустошенный, чтобы 
вспомнить про обретавшегося в этом месте когда-то пса. Старший экономист сидел 
на прохладной земле в странной детской позе, он подтянул ноги к подбородку и 
обхватил руками колени. Мысли буйным вихрем проносились у него в голове.
 Началось все с того, что он прогнал грабителей	. О да, он помнил ту 
одуряющее чувство ярости, что его тогда охватило. Серьезно он покалечил 
налетчиков? Мартиков покачал головой - не вспоминается. После этого он 
отправился домой к жене с твердым намерением переселить ее в мир иной. А 
потом... что случилось потом?  
 Потом ярость спала, исчезло буйное нездоровое веселье и он остановился 
посреди двора в двадцати шагах от подъезда ошеломленный и испуганный и с полным 
беспорядком мыслей в голове. Припадок злости, в котором он напал на налетчиков 
теперь пугал его самого. Пугал до печеночных коликов, до обморока. Это чудовище, 
что только шло через двор с намерением совершить убийство просто не могло быть 
им - старшим экономистом "Паритета" Мартиковым. Откуда столько агрессии, он ведь 
мухи не обижал в детстве? И драться не любил, за что не раз бывал бит. 
 Тупой хруст с которым обломок кирпича втыкается в спину бегущему 
налетчику, теперь он снился Мартикову ночами.
 Вчера он явился домой в полном разброде чувств. Его жена, открыла было рот 
для длительной свары, вдруг заметила его взгляд и в итоге не сказал не слова. 
Мартиков был мрачен как туча, под глазами у него набрякли мешки, а глаза 
покрылись сектой кровеносных сосудов. 
 Ночью он спал плохо, ему снились дурные сны. В них Павел Константинович на 
кого-то охотился. Вроде бы была ночь, сверху светила луна, а он несся, низко 
стелясь над мокрой землей и ловил разлитые кругом запахи - запахи жизни, теплой 
крови, множества мелких полных теплой крови существ. Океан теплых запахов, но 
вот среди них прорезается один, резкий, сильный, бьющий по нервам. Запах добычи. 
Его добычи.
 А дальше сон становился калейдоскопом кровавых кадров. Бег, учащенное 
дыхание, крохотное звериное тельце впереди. Крик, хруст костей, теплая кровь во 
рту.
 В пять утра Мартиков пробудился со слабым задушенным криком. Его била 
дрожь, а во рту стоял жуткий железистый привкус. Рот был полон. Павел 
Константинович перевернулся и выплюнул на пол то, что наполняло его ротовую 
полость. Красная пузырящаяся слюна хлынула на дорогой вощеный паркет, разлилась 
неаккуратной луже. Лужей крови.
 Мартиков тихо заскулил от ужаса, в глазах еще прыгали кадры страшного сна. 
Маленький зверек... кто это был? Мышь, землеройка, заяц? Много меха, он 
набивался в рот, мешал. В какой то момент образ терзаемого зверька наложился на 
фигуры вчерашних налетчиков и... пришелся впору. Все правильно, и животное и 
люди были жертвами. Добычей.
 -Да что же это?! - простонал Павел Константинович и, спустив ноги с 
кровати на пол, сел. Бросил взгляд на закрытую дверь смежной комнаты, где спала 
жена - они уже полтора года спали порознь. Сейчас это было даже на руку. Не 
стоит ей видеть кровавое пятно на паркете. 
 Он посидел так минут пять, глядя в окно. Тучи расходились и день обещал 
быть солнечным. Давно пора. Сквозь рваные окна в облачном массиве смотрели 
утренние звезды. Город сонно гудел, по большей части он еще спал. Но вот шум 
машины на шоссе, где-то залаяла собака. Далекий стук колес электрички отходящей 
от вокзала на краю Верхнего города. И никакого леса, никакой ночной охоты.
 Источник крови он нашел довольно быстро. Рваная рана на нижней губе, 
наверное он сам ее и прикусил пребывая в сновидениях. Сейчас кровь уже не текла, 
а ранка покрылась шероховатой корочкой. 
 -"Ну даешь ты, Павел Константинович, сам себя искусал" - подумал Мартиков 
постепенно успокаиваясь.
 Неслышно как мышь он проскользнул в ванную и, стащив оттуда половую 
тряпку, тщательно затер следы кровавого конфуза. Кровь еще не успела засохнуть и 
потому убиралась довольно легко. Закончив работу он полюбовался на результат - 
паркет, чистый и гладкий. И никакой крови!
 Спать ему больше не хотелось, свет нового дня вселил в него бодрость (а 
еще не хотелось думать о том, что сны могут вернуться стоит лишь закрыть на 
пятнадцать минут глаза), и потому Мартиков решил прогуляться. Ну, пройтись по 
пустынным улицам, глотнуть бодрящего утреннего воздуха. 
 Вы скажете, это безумие, мечтать о прогулке в пять утра, когда на улице 
только что закончился дождь? Но Мартиков в тот момент не был хозяином своей 
судьбы. Потому он бодренько оделся, тщательно застелил кровать, напевая при этом 
некую песенку. А потом, облачившись в испачканный грязью плащ, вышел из дома.
 Его жена так и не проснулась.
 На улице было сыро, промозгло. Солнце только вставало над горизонтом, но 
робкий оранжевый свет зари надежно скрывала серая занавеса туч. Тут и там дорогу 
перегораживали широкие лужи, с такой массой воды, что они выглядели 
минимизированным вариантом Тихого океана. Народу почти не было, еще бы кто 
захочет покинуть теплый уют своей квартиры на эту дождливую сырость. 
 Мартикову подумалось, что неплохо было бы забрать свою машину, что так и 
стола на стоянке у "Паритета". Почему он бросил ее вчера? Ах, да, Долг и Срок - 
теперь они представлялись ему уродливыми кривоногими карликами, сгорбленными, с 
круглыми вытаращенными глазами, похожие друг на друга в своей безобразности.
 Шлепая по лужам, он пересек Верхний город, и под неприветливым взглядом 
ночного сторожа фирмы проследовал на стоянку. Машина у Мартикова была хорошая - 
бутылочного цвета "фольксваген пассат" последней серии. Сейчас она одиноко 
обреталась под окнами фирмы, укоризненно поглядывая на хозяина глазами фарами. 
Павел Константинович улыбнулся с сумасшедшинкой, но тут ему подумалось что 
автомобиль, наверное, тоже придется отдать в счет мерзавца Долга и улыбка его 
приугасла. 
 С застывшим лицом он выехал со стоянки и поехал по Покаянной улице 
бездумно глядя как дворники смахивают со стекла утреннюю морось.
 Когда он повернул с Покаянной на Большую Зеленовскую это случилось снова. 
Большая Зеленовская улица вела в центр города и потому имела более-менее гладкое 
покрытие, то есть это была одна из немногих городских улиц, на которых можно 
было прилично разогнаться, что бывший старший экономист и сделал. 
 На середине трехполосного шоссе он повстречал собаку. Крупную сильную 
восточноевропейскую овчарку чепрачного окраса. Молодой дурной пес выскочил на 
дорогу, не обращая внимания на предостерегающие крики хозяина, и неожиданно 
очутился прямо перед автомобилем Мартикова. Павел Константинович среагировал 
моментально выворачивая руль и прижимая тормоз действуя не раздумывая, как любой 
водитель с многолетним стажем. А потом в его сознании вдруг произошел раскол. 
Раскрылась та вчерашняя трещина и поделила разум водителя на две совершенно 
разные половины.
 Эти две части объединяло лишь общее тело, желания и устремления у них были 
совершенно разные. Одна из них все еще хотела остаться старым Мартиковым, быть 
добрее, человечней и вывернуть резко руль, чтобы обойти замершее в свете фар 
живое создание. Пусть потом случится суд, путь отберут эту машину и он останется 
ни с чем, пускай, зато эта молодая глупая тварь будет по-прежнему радоваться 
жизни. А вместе с ней и ее незадачливый хозяин.
 Нога придавила тормоз и колеса добротно выполненной немецкой иномарки тут 
же откликнулись блокировкой, шины сначала зашуршали по мокрому асфальту, а потом 
нагрелись и, испарив влагу, пронзительно взвизгнули.
 Вторая часть Мартикова с ненавистью смотрела через Большой каньон на 
первую. Она хотела всего одного - давить. Эта была та часть, тот злобный 
двойник, что заставил своего хозяина напасть вчера на грабителей. Это он думал 
об убийстве и ему снились сны с кровавой охотой. Для этой темной сущности не 
было ничего слаще чем ударить пса бампером, так чтобы его подкинуло и отшвырнуло 
метров на десять вперед, а потом поддеть на крыло, превращая собаку в сочащийся 
кровью труп в котором не было не единой непереломаной кости. 
 Мартиков усмехнулся - дико, глаза его вылезали из орбит. Нога в дорогом, 
хотя и измазанном грязью ботинке отпустила тормоз и крепко придавила газ. Колеса 
прекратили скольжение, освобождено крутнулись, разгоняя машину ее быстрее. Пес в 
ужасе замер как раз посередине прерывистой разделительной полосы, свет габаритов 
отразился у него в глазах и зрачки на миг вспыхнули зеленым.  
 Но сидящий за рулем человек вовсе не хотел убивать пса, не хотел, чтобы он 
погибал под колесами. Это было... это было неправильно, как неправильны были 
желания второй половины, что стояла по другую сторону каньона. Мартиков 
попытался снять ногу с газа и не смог - ведь если он сбросит газ, есть шанс не 
зацепить животное, и оно уйдет живым! 
 -Нет, господи, нет! - заорал Павел Константинович, срывая голос.
 Так и не отпустив газ (а он не мог это сделать разрываемый на части двумя 
прямо противоположными желаниями), он изо всех сил крутнул влево руль, сделав 
это в самый	 последний момент, когда до собаки оставалось метра два. 
 Пес спас себя сам, он преодолел столбняк и кинулся вправо к хозяину, что в 
почти истерике выкрикивал раз за разом его кличку.
 Машина по касательной ударила собаку, отшвырнула ее в сторону и пронеслась 
мимо, обдавая животное едкими запахами бензина и горелой резины. Овчарка упала 
на бок, воздушные потоки бешено трепали ее шерсть. Хозяин уже бежал к своему 
питомцу, на его лице было растерянность и зарождающиеся ростки горя. Однако не 
успел он еще пересечь крайнюю правую из полос, как пес встал и довольно бодро 
поковылял ему на встречу. Для него все закончилось благополучно.
 Но не для Мартикова. Для Мартикова все еще, похоже, только начиналось.
 На перекрестке большой Зеленовской с Центральной улицей он чуть не 
врезался в черный блестящий сааб и успел затормозить только в самый последний 
момент, и тормозные колодки его машины еще с полминуты светились нежно розовым 
светом. Проехав полкилометра по Центральной и свернув на Зеленовскую малую, 
Павел Константинович остановился и, бросив машину, пошел к реке. Сознание его 
мутилось, и напоминало широкую воронку водоворота в котором стремительно 
крутились бессвязные обрывки воспоминаний мешаясь с фрагментами ничего не 
значащих мыслей.
 Кошмар, начавшийся вчерашним вечером и не думал исчезать. Наоборот, он 
крепчал, набирал силу, развивался, как развивается в жуткий шторм, зародившийся 
легким бризом циклон. Мартиков миновал мост и вышел к реке - тихой и туманной в 
это утро, источающей слабые ароматы тины и аммиака.
 И вот теперь бывший старший экономист Мартиков сидел на Степиной 
набережной и пытался привести свои мысли в порядок. А редкие жители, выглянувшие 
в этот ранний час из окна, замечали его смутную фигуру на том самом месте, где 
столько раз встречал закат легендарный пес и всматривались повнимательнее - не 
вернулся ли он, всеобщий пушистый любимец? А потом растерянно моргали и 
отворачивались, когда фигур вдруг стало две. И обе человеческие.
 А всхлипывающий и бормочущий что-то себе под нос Мартиков почувствовал, 
как на плечо ему легла чья то рука. 

                             10.

 И была ночь полная мук. Полная страха и боли. Всесжигающей боли, которая, 
казалось, исходила откуда-то из позвоночника, и растекалась жидким пламенем по 
ногам и рукам ломая и круша суставы, скручивая и обжигая связки, кромсая саму 
плоть.
 Во всяком случае так казалось двоим людям, скрючившимся на грязных 
пропитанных мочой матрасов по углам совершенно пустой комнаты. Света не было, и 
только луна иногда проглядывала через облака, являла на миг издевательское 
безносое лицо и вновь исчезало. 
 Хотя боль - начальная стадия наркотической ломки, это еще не самое 
страшное. Видения, что приходят после, куда страшнее. 
 К трем часам ночи боль слегка ослабела, и к Николаю Васютко по прозвищу 
Пиночет стали приходить грезы. Они не были добрыми эти видения, и они так же 
разрушали мозг, как недостаток морфина разрушал и корежил тело. Теперь Пиночет 
больше не был диктатором, скорее безвольной агонизирующей жертвой.
 Ему виделись кошки - разноцветные пушистые твари. Синие, зеленые, крытые 
фиолетовой и оранжевой шерстью. Их глазницы были темны и стеклянисты. Они ходили 
по комнате, задерживались в темных углах и травмировали глаза Пиночету своей 
яркой шерстью. Это еще ничего, но была ведь еще и черная кошка! Крупная тварь с 
агатовым мехом и красными глазами. Этой неинтересно было гулять, она стремилась 
забраться и Пиночету на грудь и спокойно там вздремнуть. И каким то образом, тот 
знал как только ей это удастся его дыхание остановится, и он покинет этот 
окрашенный в два цвета мир. Учитывая его нынешнее состояние это было не так уж 
плохо, но, воля к жизни все еще оставалась в глубинах этого измученного тела, и 
Пиночет раз за разом отгонял от себя бесовскую тварь, марая руки о ее липкий, 
пахнущий мускусом мех. 
 Стрый ворочался где-то рядом, непонятно где, размеры комнаты исказились, 
больше того, они непрестанно менялись то раздуваясь до размеров банкетного зала, 
то оставляя Пиночета запертым с его кошками в тесной пахнущей пылью каморке. 
 -Мама... - стонал Стрый - маамаа... - полускулеж полумяв, но тут и так 
хватает кошек. 
 -Заткнись Стрый! - прошипел Пиночет, - Заткнись, заткнись, заткнись!!! - 
слова выдавливались с трудом, а тут и кошка, выбрав момент проскользнула совсем 
близко и с булькающим мурлыканьем попыталась взобраться на грудь. Пиночет 
завопил, замолотил вяло руками и отогнал мерзкое создание.
 Напарник так и не замолк, он находился в собственно мире, более простом и 
примитивном, нежели у Пиночета, но при этом ничуть не менее страшном. К нему 
пришла его мать. Мать, что так часто наказывала Стрыя в детстве и которая в 
конце выгнала его из дому, за то, что он явился туда под балдой и весело хихикая 
разбил все стекла у единственного в семье Малаховых книжного шкафа. Не стоило 
это делать, ох не стоило, и возмездие не заставило себя ждать. Пусть он даже 
сбежал сюда, к Пиночету, его все равно настигло чувство вины. А вот теперь и 
маманя явилась - как всегда невысокая, сгорбленная с отсвечивающей сталью розгой 
в руке. 
 -Разбил все стекла, - печально сказала она, - все до единого.
 -Нет, - причитал Стрый - не надо, я... я оплачу...
 -Оплатишь? - спросило видение и хищно ухмыльнулось, - да ты же всегда на 
мели. Куда уходят все твои деньги? 
 Стрый заплакал наблюдая как розга поднимается вверх. Закричал надтреснуто, 
когда она опустилась с резким звуком рассекая воздух.
 Сколько продолжался этот жуткий аттракцион боли? Время потеряло свое 
значение еще в самом начале пути. Сейчас ничего не имело значения, кроме 
собственных ощущений, и может быть, морфина. О да, морфин - это единственное, 
что подарило бы сейчас спасение.
 Под утро случилось страшное - кошки смутировали, покрылись колючей и 
дурнопахнущей чешуей, их глаза вытянулись и теперь болтались на тонких прутиках, 
как у насекомых. Зубы стали длиннее. И, соответственно, тварей стало куда 
труднее отпихивать, потому что теперь уже не только черная пыталась забраться 
несчастной жертве недостатка морфина на грудь. Пиночет так увлекся этим 
занятием, что не сразу понял, что Стрый с соседнего матраса разговаривает уже не 
с мамочкой, а с кем-то другим. 
 -Ты кто? - спрашивал он у темного угла, - ты зачем пришел? Зачем пришел?
 -"Дурак ты Стрый", - подумал Пиночет, - "Что там может в углу быть. Здесь 
ведь только я...и кошки".
 А потом он заметил, что угол и вправду не пустой. Там царила тьма, но у 
этой тьмы была своя форма. В углу пустой квартиры Пиночета стоял человек. Отсюда 
даже можно было разглядеть, что он очень высокий, и одет в некое подобие плаща. 
Теперь и Пиночет вытаращил глаза и повторил вопрос напарника:
 -Ты кто такой?
 Человек повел плечами, и сделал шаг вперед. Свет с улицы упал на него и 
стало видно что он действительно одет в плащ - светло бежевый и поношенный. Лица 
у пришельца впрочем, разглядеть не удалось, его скрывала темень. Это показалось 
напарникам очень странным: как же так. Плащ виден, а лицо нет.
 -Так, так, - сказал человек, - страдаете? - он мягко усмехнулся в темноте, 
- как говориться "нет покоя без боли, и проходя через страдание мы обретаем 
спасение". Я бы сказал вам чье это выражение, но вы все равно его не знаете.
 И тут Пиночет понял, что пришелец не глюк. Откуда галлюцинации, плоду, его 
Пиночетова расстроенного мозга знать такие выражения. Этот тип в старом плаще и 
вправду был тут. 
 Стрый тоже это понял, он активней	 заворочался у себя в углу, попытался 
отползти. Сам Васютко вспомнил про кошек и в мгновенной панике огляделся вокруг. 
Но кошки исчезли. Они в отличие от ночного гостя были ненастоящими. 
 -Да ты кто вообще? - выдавил Николай через силу, он попытался приподняться 
над матрасом, но руки его не держали и он упал назад оттирая выступившую на лбу 
обильную испарину. Где же лицо посетителя, почему он его не видит?
 Тот как раз переместился поближе к окну и мутно-оранжевый свет заоконного 
фонаря ломким квадратом упал ему на грудь - сразу стало видно, что плащ 
посетителя не только поношенный, но и испачканный какой то черноватой дрянью, 
напоминающий загустевший мазут. А лицо осталось в тени. Гость усмехнулся там, в 
темноте, и произнес:
 -Избавитель. Ваш избавитель. - Потом он сделал еще шаг и оказался прямо 
над Пиночетом. Гость казался высоким, очень высоким и даже становилось странно, 
как он умудряется с таким ростом стоять прямо и не сгибаясь. Потолки в 
Пиночетовой хрущобе никогда не отличались высотой. - Получай аванс. Да не 
разбей, второго пока не получишь.
 Что-то легкое и гладкое упало Николаю на лицо, скатилось по левой щеке и с 
легким стуком шлепнулось на матрас. Пиночет протянул скорченную от ломки руку и 
зашарил по грязной ткани силясь отыскать подарок. Он не верил, боялся поверить в 
то, чем был этот стеклянный предмет, но безумная надежда уже вовсю полыхала в 
узкой груди опустившегося наркомана. Наконец пальцы ощутили гладкость стекла, 
закругленные формы. Это было она, та самая, вожделенная, за которую отдать жизнь 
так же просто как сделать вдох. 
 Ампула. 
 С морфином, наверняка с ним! Чувствуя как бешено колотится сердце, Пиночет 
приподнял ампулу чтобы на нее упала толика света. Синие латинские буквы на 
стекле: М-О-R-P-H-I... Да, это он, кроткий бог сновидений приносящих покой. 
Николай почувствовал, как слезы начинают капать из глаз (и, хотя он этого не 
заметил, у него началось еще и неконтролируемое слюноотделение, как у собаки 
Павлова по звонку), горячие, едкие. Он пожирал глазами эти синие буквы, не в 
силах поверить в привалившее вдруг счастье. Нет, так не бывает. Это все равно, 
что к страдающему вроде бы запущенным столбняком пациенту вдруг приходит врач и 
виновато сообщает, что на самом деле у того фантомная лихорадка, от которой 
довольно трудно переселиться на небеса. 
 Морфин. Пиночет повернулся на бок и лихорадочно зашарил по полу в поисках 
шприца (он был один, второй, разбил на прошлой неделе дурила Стрый). Он нашел 
его, когда незакрытая иголка впилась ему ладонь. Боли не чувствовалось, вернее 
она потонула в океане других более насыщенных болей. 
 А потом вдруг оказалось что ампулы в его руке больше нет.  
 -Где?! - крикнул Пиночет в панике. Слезы моментально высохли и, казалось, 
застыли на щеках ледяными дорожками, - где она?!
 -У меня есть условие, - произнес посетитель. 
 -Любые условия!! - простонал из угла Стрый. Он, что, тоже получил ампулу? 
- говори, только отдай ее!
 Гость качнул головой - смутное, едва угадываемое движение:
 -Да они, в общем-то, простые. Вам надо пойти в Верхний город. Найти там 
фирму "Паритет" - Это проще некуда, она там целый дворец занимает - и выкрасть 
кое какие документы. Хотя нет, сожгите-ка здание целиком. Канистра бензина, 
славный пожар, все уничтожено! Это здорово! А уже сколько радости для 
недобросовестных сотрудников, правда? Ну что, вы окажете мне эту услугу? 
 Пиночет закивал головой так яростно, словно вознамерился таким образом 
сорвать ее с плеч. Большинство слов гостя прошло мимо его ушей, но Николаю было 
на то наплевать. Время давно уже разделилось у него на до и после - собственно 
до приема сонного зелья, и после него. Так вот то что будет после его совершенно 
не интересовало.
 -Ну, я вижу вы согласны, - сказал посетитель, - и не важно, что вы ничего 
сейчас не поняли. По возвращении из страны грез вас будет ждать подробная 
инструкция. Кстати, Николай, ваша капсула уже у вас. 
 И это было действительно так! Ампула была здесь, у Пиночета в руках, и как 
только он мог ее не заметить?
 Не важно! Сейчас за дело. Не обращая больше внимания на неподвижно 
стоящего гостя, Пиночет зубами отломал тонкую шейку ампулы, и лихорадочно 
принялся наполнять эспресс-поезд, который донесет умиротворяющую влагу внутрь 
вен, шприц, иначе говоря. 
 И уже улетая на мутном сером приходе прочь из сознания, Николай с вялым 
удивлением заметил как гость спокойно уходит прочь, в ободранную стену напротив, 
и как-то сливается с ободранной штукатуркой. Но на это было плевать! На все было 
плевать, потому что морфин уже подхватил свою добровольную жертву на мягкие 
нежные руки, и сначала умерил, а потом и вовсе убрал боль. Чувство облегчения, 
затопившее сознание Николая Васютко по прозвищу Пиночет было воистину огромно, и 
походило может быть на мировой океан, в котором каждая волна дарит сладостное 
забвение.
 Пиночет был счастлив. В эти короткие мгновение перед полной отключкой он 
раз за разом находил ответ на извечный вопрос о смысле жизни - да, вот ради этих 
ласковых серых приходов и стоило продолжать жить!

                             11. 
 Июль. 15ое. 
 Новый день. Точно такой же, как и предыдущий. Хотя нет, сегодня же вышло 
солнце и против воли у меня поднимается настроение. Думаю, как и у всех живых 
существ. А ночью была видна луна - изящный такой полумесяц. Появлялся из-за туч, 
пепельного цвета и словно нарисованный на фоне ночного неба. 
 Днем я люблю дождь. Ночью нет. А этой ночью под окнами кто-то кричал. Да, 
нет, даже орал, словно его резали тупым напильником. Я выглянул посмотреть, но 
увидел лишь пустынную улицу. Улица Школьная, потому что одним торцем она 
упирается в мою бывшую школу - как же я ее ненавидел в свое время! Эти угрюмые 
кирпичные стены, облупившиеся фрески над входом. Кто там был? Я не помню, но 
сейчас они смотрятся как химеры. Каждый раз они мне приходят на ум, эти химеры. 
Как в Кельнском соборе. 
 Окно большой комнаты нашей квартиры выходит на улицу имени Семена 
Стачникова. Не забыть бы спросить кто он такой. Хотя в любом случае, эта грязная 
и убогая улочка на которой никогда не горят фонари и иногда находят мертвых 
кошек. В отличие от Школьной народ по ней не гуляет.  
 Побил рекорд по сну. Да, мне самому противно так долго спать. Первый раз 
проснулся в десять, с больной головой. Вставать не хотелось, но мерзкое солнце 
(ненавижу его, это лыбящееся светило, оно бесцеремонно лезет мне в глаза каждое 
утро, не смотря даже на плотные шторы), не дало залеживаться, а с улицы уже 
вовсю шумели машины. Оживленный перекресток под моим окнами. Уже в пять утра там 
начинаются пробки и непроснувшиеся люди сидят скособочась в своих консервных 
банках на колесах и вяло переругиваются. Машины меня раздражают, а вот водителей 
откровенно жаль - пять утра это не время для жизни. Помню, как-то засиделся до 
пяти, читал всю ночью. Такие странные ощущения. Жизнь за окном набирает обороты, 
но тебе, для которого еще вечер все кажется нереальной розоватой от рассвета 
лубочной картинкой, за которой наблюдаешь отстранено. 
 Горячей воды у нас по-прежнему нет, это раздражает, потому что холодной 
водой я умываться не могу. Елки-палки, человек должен пользоваться теми благами, 
что у него есть. Так ведь. Мать послала меня опросить соседей, насчет нехватки 
воды. Зашел к троим - меня коробило, я терпеть не могу этих ограниченных людей. 
Последним зашел к журналисту из квартиры напротив. Примитивный тип, сухарь, и 
явно совсем без эмоций. Ограниченный человек, зачем он вообще живет на этом 
свете? Как все. Есть, спать да размножаться? Вся эта безликая серая толпа, эти 
люди вокруг и никто не кому не нужен?
 Когда я вижу таких людей мне становится горько. Мы упустили свой золотой 
век, а в веке нынешнем никто никому не нужен. Иногда я думаю, что мне стоило 
родиться лет на двадцать раньше. 
 Сухарь-журналист (ха, писака, ведь наверняка никогда не писал стихи!), 
сказал мне что воды нет и все время смотрел так, будто я собираюсь на него 
наброситься и покусать. Придурок. С такими очень тяжело разговаривать.
 Потом я поднялся наверх и у Зои Павловны, впавшей в полную невменяемость 
(а это что за жизнь, в таком глубоком маразме?), старушки узнал то же самое - 
воды нет, и похоже не будет. Сходили бы в котельную, раз активистами себя 
считают. 
Потом я вернулся домой. Мои родители трогательно пытались меня накормить, 
но мне так рано есть не хочется совершенно. Поэтому я лег спать. Сон - это 
благо. Это единственное счастье, что дается людям. Сон спаситель и благодетель. 
Хотя в последнее время мне почему-то сняться кошмары. Вот самый последний, 
явился мне прошлой ночью. Снилась моя комната (мое гнездо, уютное и закрытое 
почти со всех сторон), свет падал из окна на кровать, а оставшаяся часть 
помещения тонула в густой тьме. А потом я увидел темный силуэт в углу. Тоже 
черный, но он как-то выделялся среди этой тени. Он просто стоял и не двигался, 
но мне было страшно. Люди ведь больше всего бояться неизвестности. 
 Вот он символ людского страха - черный силуэт в углу. Люди боятся людей, 
люди боятся неизведанного, и потому силуэт всегда имеет человеческие очертания. 
Черный человек! Да! Страшный сон, и я думаю если бы тень не была неподвижна, а 
стала бы приближаться ко мне, то я бы закричал. Да, и может быть перебудил весь 
дом. А так...так я просто проснулся, чтобы увидеть занимающийся рассвет.
 Остаток ночи, до пяти утра я смотрел в окно, а потом сон снова сморил 
меня. 
 Второй раз я проснулся уже в четыре - и события утра стали казаться чем-то 
далеким, может быть вчерашним. Не раз наблюдал этот эффект. День прогорел и 
вступил в свою спокойную предвечернюю фазу. До вечера я читал (люблю ужастики, 
очень люблю, в них все серьезно. Другие книги кажутся глупыми), потом смотрел 
как вечер мягкой поступью спускается на землю. Тучи ушли совсем, и теплеет на 
глазах. Ночь не будет промозглой и можно будет посмотреть на луну, помечтать. 
Это хорошо, ведь в конечном итоге живу я именно ночью. Ночь, моя стихия.
 В десять, я накидал пару строчек в своей тетрадке с вытертой обложкой. 
Недурно, а самое главное ничего общего с этой серой действительностью.
 Вот так и закончился этот день. Как обычно, как всегда.
 По дурацки!

                              12.

 Если бы бомж Васек был философом, он бы давно нашел логическое обоснование 
для своего бега. Был бы религиозен - решил, что это Божья кара за грехи. А 
психологом - то точно задумался что ощущает и думает его преследователь, с 
которым он, похоже, теперь скован одно незримой цепью.
 Но Василий не был ни тем ни другим ни третьим. Он просто бежал. Опять. 
Снова. 
 Помнится, весь этот день, он прошатался по городу, справедливо полагая, 
что кошмарный монстр не найдет его в людской толпе. Но к шести часам дня бродягу 
стало клонить в сон, и ему пришлось задуматься о месте для ночлега. На лежку 
возвращаться было нельзя - это Васек понимал. Можно было устроиться в одном из 
подъездов, но во-первых чревато, что оттуда выпрут пекущиеся о чистоте своего 
подъезда жильцы, а во-вторых Васек не хотел оставаться один. Кроме того в 
подъезде всего один вход, по совместительству являющийся выходом. Идеальная 
ловушка.
 Так что путь у Васька был всего один, как это не печально было сознавать - 
обратится за помощью к своим собратьям. Таким же как он городским бомжам, в 
среде которых почти всегда бытует одно правило: "Человек-человеку друг товарищ и 
волк".
 Лежка Жорика - некоронованного короля окрестных бездомных находилась на 
самом краю все той же Степиной набережной, как привилегированная - одна из 
немногих лежек в Верхнем городе (по большей части они обретались в городе 
Нижнем). Совсем неподалеку от лежки - целого конгломерата собранных из подручных 
средств хибар протекала Мелочевка и маленький деревянный мостик через нее. Был 
он узкий и машины по нему не ездили, а за согнутую спину мосток прозвали 
черепашкой. Малая Верхнегородская улица прямым проспектом рассекала многоэтажную 
часть города и вот здесь, у реки вдруг обрывалась, превращаясь в корявую, узкую 
тропку и в таком виде выходила на мостик. С моста отлично виднелась дальнейшая 
цель этой тропинки - городское кладбище, всегда скрытое туманом и вида, потому 
весьма зловещего. В истории были периоды, когда по весеннему половодью река 
выходила из берегов и заливала пологий левый берег, добираясь до кладбища, после 
чего неразговорчивые его клиенты долгие недели пугали прогуливающихся по берегам 
горожан. 
 Так как его собственная лежка была за полгорода оттуда, добирался Васек 
долго, так, что когда впереди замаячил собранный из фанеры, гнилых досок и 
прочего храма городок, солнце уже клонилось к рваной линии горизонта, напоминая 
каждой живой твари - ночь скоро, скоро станет совсем темно. А ночью на охоту 
выходят злобные хищники. 
 Из полузанавешенного брезентом входного проема лился слабоватый свет - 
Жорик вовсю жег керосинку, справедливо пользуясь своей привилегией. Василий 
секунд пять постоял перед входом, потом сгущающаяся тьма подстегнула его и он 
поспешно вошел внутрь. 
 А там вовсю шел развеселый праздник (ну, в той степени каким он может быть 
у людей полностью неимущих). Тяжелый дым стоял коромыслом, витал как тучи под 
потолком, просачивался в многочисленные дыры Жорикова жилища. По земле были в 
беспорядке раскиданы рваные матрасы, потерявшие вид тулупы и прочая мягкая 
требуха, на которых сейчас возлежали участники пиршества, а именно пятеро 
местных бродяг, один приблудный, королева бала - пятидесятилетняя невменяемая 
тетка по кличке Шавка, и наконец, сам хозяин лежки бомж Жорик, возлежащий с 
поистине царской величавостью. Посередине лежки активно коптил костер над 
которым на палках была подвешена истекающая неаппетитными запахами паленого 
собачья тушка. Девять бутылок "Мелочной" и шесть сосудов "Пьяной лавочки" - 
подпольного некачественного портвейна стоявшего сущие гроши возлежали подле 
матрасов. В помещении витал тяжелый алкогольный дурман. 
 На вошедшего Васька уставились с пьяной недоброжелательностью, кто-то даже 
подхватил оставшийся полным сосуд с благостной влагой и поспешил убрать его с 
глаз долго. Потом кто-то сказал разочарованно: "Это ж, Васек..." И тут же был 
заглушен радостным воплем Жорика:
 -Васек!!! Че встал?! - после чего последовал матерный глагол, служивший 
аналогом приглашения войти. 
 Василий согласно склонил голову, и скромно присел на краешек одного из 
матрасов. Снулый, владелец матраса уже пребывал в мире сновидений и потому 
прогнать не мог. Ваську повезло, Жорик сегодня прибывал в хорошем настроении, а 
следовательно мог нормально воспринять рассказ про обратившемся непонятно во что 
Витьке.
 -Васек, не стесняйся! - доверительно сообщил Жорик наклоняясь в сторону 
названного, - у нас седня праздник! Вот ему, - корявый грязный палец атамана 
бездомных указал на Снулого, - вот у него седня юбилей! Ему седня... - он 
мучительно задумался, собрав лоб в поистине кошмарные складки, после чего грубо 
пихнув именинника вопросил, - Слышь, Снулый хрен, тебе скоко седня? 
 Снулый заворочался, замычал что-то невразумительное, но был пихнут опять и 
вынужденно пробурчал требуемое. Сквозь нагромождение глаголов и междометий 
известного свойства явилась истина - Снулому исполнялся полтинник, а теперь 
дайте ему спокойно досмотреть свои именнинческие сны.
 -Во! - С видом величайшего первооткрывателя сказал Жорик, и с видов 
величайшей милости протянул Ваську щербатую эмалированную кружку наполовину 
наполненную "Пьяной лавочкой". - Спрысни...
 Васек спрыснул и минуты на три забыл о цели своего прихода, штука была 
едучая как укус, а мощный запах сивушных масел вышибал непрошеную слезу. Жорик 
благосклонно внимал Василиевым мучениям, глаза его были мутны и отсутствующие, а 
круглая его испитая рожа, то и дело искажалась поистине дзен-буддисткого 
свойства улыбкой. За исключением пожалуй того, что у истинных дзен-буддистов она 
означает наличие потаенного знания, а у Жорика отсутствия знания любого толка. 
 -Жорик... - слабо сказал Васек, еле отдышавшись после приема "Лавочки" - 
Жорик я... 
 В этот самый момент доселе молчавшая Шавка подняла мутные очи горе, и на 
пару с Проигрывателем (местным песняром запевалой), грянула "Ой, мороз, мороз!", 
да так невразумительно, что со стороны казалось, что ее одолели жуткие судороги 
и теперь она исходя криком, помирает. 
 Сморщившись от режущего уши вопля, Василий попытался прокричать требуемое 
Жорику, но был совершенно заглушен. Худой и синюшный бомж Саша между тем полез к 
исходящей соком собаке, но отдернулся, встретив предупредительный взгляд 
атамана. Знал, тот бывает строг, даже жесток. Собаку оставили на потом. 
 Вонючий дым от нее активно коптил крышу лежки, улетучивался в специально 
проделанное отверстие. Со стороны лежка выглядела странной смесью индейского 
вигвама с чукотской юртой и длинный язык беловатого дыма поднимающийся из ее 
макушки только дополнял сходство.
 Внимательно выслушав Васильевы вопли, Жорик кивнул, а потом со всей силы 
заехал Шавке по скуле, оборвав ее душевный напев. Проигрыватель заткнулся сам, 
не дожидаясь кнопки "эджект". Не обращая внимания на Шавкин скулеж, атаман 
внятно сказал Василию:
 -Говори.
 И тот, вдохнув побольше вонючего воздуха, выдал:
 -Витек перекинулся!
 -Ну? - вопросил Жорик, было видно, что Витьков переход в мир иной не 
вызвал у него никаких горестных чувств, скорее наоборот.
 -Не просто перекинулся, - усилил впечатление Васек, - Убили его. Зеркало 
убило! 
 Жорик выразил на лице целую гамму чувств. Тут было и удивление, и легкая 
заинтересованность и снисходительная улыбка адресованная ему, Ваську и много 
чего еще. Впрочем, лицо у Жорика была такого сорта, что зачастую одна эмоция 
истолковывалась как совершенно противоположная. 
 Торопливо и внушительно размахивая перед собой руками Василий начал свой 
рассказ, особо отмечая то, что чудовище бывшее Витьком, каким то образом 
чувствует его, своего бывшего напарника и собутыльника. Беглец так увлекся, что 
не заметил, как остальные участники пирушки сползлись поближе и стали 
заинтересованно слушать. А и правда, что не хватало еще у этого пира - только 
хорошей байки! Бомж Саша снова сунулся к собаке, единственный неувлеченный 
рассказом, но был замечен неусыпно бдящим Жориком и на этот раз не отделался так 
его. Жестокий атаман поймал его за руку и на секунду сунул ее в огонь. Саша не 
орал, только всхлипывал и поддерживал на весу поврежденную конечность. 
 -И он за мной идет! - закончил свое увлекательное повествование Василий - 
он меня ЧУЕТ! Не знаю, как, но чует!
 И он замолк, выжидательно глядя на Жорика. Тот был спокоен. Царственным 
жестом подозвал к себе Шавку, а потом страшно перекосив лицо и воздев над собой 
скрюченные руки произнес что-то вроде: "А глаза - во!" спародировав часть 
рассказа Василия. Шавка залилась смехом, ненатуральным и неестественным, а за 
ней и все остальные. Смеялись громко и с чувством, толкали друг друга локтями и 
выступали обильно выступившие слезы. Даже Саша забыл про обожженную руку и 
присоединился к остальным, зашедшись в тоненьком поскуливающем смехе. Жорик 
смеялся громче всех, и в припадке буйного веселья хлопал себя по коленям, 
покачивался из стороны в сторону и иногда тыкал пальцами в беглеца. 
 -Ну, Васек! - простонал он отсмеявшись, - ну сказанул, а? Чует, да? А 
глазищи - ВО! - и, не выдержав, глава всех городских бездомных снова раскатисто 
захохотал. 
 Народ лежал в лежку от смеха. Бомж Егор тыкал Василия в плечо кулаком, 
хихикал мелко, приговаривая:
 -Совсем ты Васька допился. Из мозгов выжил. Зато как расска-а-азываешь! 
Прям писатель, или поэт хренов!
 В лежке было жарко и дышалось с трудом, тяжелые никотиновые клубы 
заставляли слезиться глаза. Свежий ветерок из-за занавески почти внутрь не 
проникал. 
 -Вы что?! - закричал Васек гневно, закричал прямо в эти раскрасневшиеся от 
хохота и спиртного рожи, - вы не верите, да!?
 Те смеялись только громче, и чем больше бесновался Василий, тем больше 
смеха вызывал он у бродяг. Смеялись так, что невзначай кокнули непочатую бутыль 
"Пьяной лавочки", но даже и не заметили этого. Васек приподнял еще одну бутылку, 
на этот раз пустую, ему хотелось вскочить и засветить этим опустевшим сосудом 
прямо в испитое рыло этому хохмачу Жорику, потому, что тот не знает о чем 
смеется, он не видел, как зеркало в живую ест человека, он не прятался в 
ухоронке от непонятного чудища. Он... да что он понимает, он то ведь не кончал 
школу с красным дипломом! 
 Почему-то этот придурковатый аргумент показался Ваську наиболее 
убедительным. Но все же он предпринял последнюю попытку и заорал, надрывая 
глотку: 
 -Да вы че, не понимаете?! Он ведь за мной придет, сюда!! К вам!!
 -И с глазами! - простонал в восторге Жорик и взмахнул скрюченными руками - 
ВО! 
 Василий без сил опустился на матрас. Ему было на все наплевать, кроме того 
"Пьяная лавочка" уже вовсю действовала и мысли в голове плыли и путались.
 -Собаку не пропустите, - сказал он тихо.
 -О, - встрепенулся Жорик, - дело говоришь! Вот видишь, а ты про глаза!
 Основательно прожарившуюся (но ничуть не ставшую от 
этого вкусней) собаку сняли с огня, и обжигаясь распределили между 
оставшимися в сознании участниками попойки. Снулый, к таковым не относился и 
потому имениннику ничего не досталось. Под это дело уговорили всю "Мелочевку", и 
принялись за остатки "лавочки". Впавший в депрессию Васек налегал на нее 
особенно. И уже минуть через двадцать собственный рассказ стал казаться ему 
абсурдом. Здесь среди людей, собственный утренний бег казался каким то 
жутковатым, но безвредным сном. А может и не было ничего вовсе? Может правда это 
белочка постаралась?
 Потягивая из кружки "Пьяную лавочку" и закусывая удивительно жестким по 
своей консистенции собачьим мясом, Василий успокоился и через некоторое время 
решил, что, пожалуй, сумеет заснуть. Веки отяжелели, и глаза уже с трудом 
различали через дымовую завесу такого же посмурневшего Жорика. Тот как раз 
наклонился и еле ворочая языком выдохнул:
 -А Виттек за...за тобой идет. И глаза... ВО! Хха... а давай его позовем... 
- и Жорик, кое-как приняв вертикальное положение заорал громогласно - Витте-ек!! 
Витте-о-ок!! Иди к нам! Мы тя точно угостим!!
 А Василий тоже пьяно улыбнулся и погрозил Жорику пальцем, и тоже проорал:
 -Я тя не боюсь!! Иди к нам!!!
 И в этот момент в хрупкую стену Жорикова жилища громогласно стукнули чем-
то тяжелым. Словно кувалдой. А потом еще раз. Василий и хозяин дома враз 
онемели, вытаращившись на стену. Удар повторился, совсем рядом с входной ширмой. 
На этот раз хрупкие фанерные панели дали трещину. Такую же трещину дало и 
чувство безопасности Васька.
 -Иду... - хрипло и невнятно раздалось за стеной, а миг спустя третий удар 
проломил стену, явив того, кто пришел последним на пир. 
 В помещение шагнул Витек. Был он грязен и оборван даже сверх своего 
обычного состояния, сильно исхудал и смертельно бледная кожа мертво обтягивала 
скулы. Витек широко и хищно улыбался, являя свету огромные белоснежные зубы. 
Раньше зубов у Витька почти не было, так как гнить и выпадать они начали у него 
еще в тридцатилетнем возрасте. 
 Глаз у него не было. Вместо этого в глазницах плескалось нечто похожее на 
жидкий хром, четко и явно отражая все внутренности задымленной хибары. В глазах 
его было зеркало, да и сам Витек был зеркалом, которое каким то образом 
приобрело человеческий облик. 
 -Я пришшел... - сообщил Витек широко улыбаясь и в каждой зеркальной 
глазнице его отразился испуганный образ Василия.
 -Ты... ты... - промямлил Жорик в шоке - глаза... 
 А Василий Мельников очень хотел жить. Обостренные долгим бегом чувства 
снова вернулись к нему, адреналин бил фонтаном. Поэтому когда атаман завершил 
свой изящный пассаж про глаза, Васек не раздумывая кинулся прочь. Единым скачком 
перепрыгнул он через костер (опалив обе ноги, но даже не заметив этого), миновал 
замершего в столбняке Егора, Сашка и Проигрывателя, а потом кинулся прямо на 
стену, прикрыв уязвимое лицо руками. Он чувствовал, как позади человек-зеркало 
пришел в движение, дернулся вслед за ним, но было поздно.
 Васька спасла хрупкость стен Жориковой лежки. Как и его преследователь он 
пробил хлипкие доски и вывалился наружу в прохладные ночные сумерки. Упал, 
здорово обкорябав обе руки, но тут же поднялся и кинулся прочь. И бежал все 
быстрее и быстрее.
 Витек качнулся в сторону пролома, но потом будто раздумал и со все той же 
улыбкой повернулся к остальным. И не говоря не слова оторвал Жорику голову. 
Убегающий прочь Василий слышал доносившиеся из лежки дикие крики агонии и только 
прибавлял бегу. Инстинкт жертвы верно вел его прочь отсюда. 
 Вот так, город словно вернулся в старые доперестроечные времена. А именно 
в течение одной ночи в нем не осталось не одного бездомного бродяги и проблема 
бомжей, долгие годы раздражающих горожан была решена окончательно и 
бесповоротно. Они исчезли, многочисленные куски кровоточащего мяса разбросанного 
по всей лежке идентификации не подлежали и их по умолчанию стали считать 
остатками еще одной собаки. Горожане только вздохнули свободней и город 
продолжил свои мелочную и разностороннюю жизнь, словно Жорика, некоронованного 
короля бомжей Верхнего и Нижнего городов, в природе никогда не и было. 

                            * * *
 И следом была суббота - день, когда случилась эпическая дискотека в 
полуразрушенном городском доме культуре, ставшего после события уже полностью 
разрушенным. Слухи и легенды еще долго ходили после того как это случилось. 
Причудливо искажались и переплетались друг с другом являя в итоге уже совершенно 
искаженную картину происшедшего. Так, с труднообъяснимой настойчивостью 
анонимные авторы слухов раз за разом увеличивали число людей	принимавших 
участие в междуусобной битве, пока их число не достигло поистине исполинских 
размеров, приличествующих пожалуй лишь великим армиям древности. 
 Так Егор Сергеевич Глушин шестидесяти четырех лет, сразу после дискотеки 
уехавший от греха подальше к родным и через несколько лет с удовольствием 
рассказывал таким же престарелым слушателям о жутком побоище в доме культуры, в 
котором принимало участие никак не менее полутысячи озверелых до состояния 
невменяемости бойцов - что есть явное преувеличение.  А Дарья Тимофеевна 
Навадская примерно тех же лет, с охами и взмахиваниями руками доказывала 
окружающим, что в хрупких стенах созданного якобы для просвещения строения 
сошлось человек триста, что ближе к истине, но опять же чересчур.
 На самом деле больше сотни человек там не было, и это включая милицию, 
ОМОН и сердобольствующих граждан, неожиданно принявших участи в сражении. 
 Но обратимся к прессе. Вот статья из областной газеты "Приволжский 
вестник", маленький заголовок в разделе "всякое":
 "Крупная драка в областном городе".
 "...случилась на исходе субботнего дня. По данным местного отдела милиции 
это произошло на еженедельной дискотеке, устраиваемой в помещении бывшего дворца 
культуры. Более полусотни человек, оказались ввязанными в нелепую драку 
разгоревшуюся из-за пустячного спора. Из-за тесноты зала дома культуры множество 
горожан получили разнообразные увечья. Отряд милиции прибывший на место драки 
быстро локализовал ситуацию и побоище прекратилось. По заявлению местной 
администрации эта дискотека была последней в новейшей	 истории города и во 
избежание повторных инцидентов отныне будет прикрыта". 
 Это область. Заголовок же крупнейшей из трех выпускаемых газет в самом 
городе выписан аршинными буквами по размеру соперничающими с заголовком. 
"Страшное побоище на дискотеке!" - кричит он, а чуть ниже более мелким шрифтом: 
"Потому что в кузнице не было гвоздя? Из-за самоуправства бытовых служб 
физически пострадали люди". Текст статьи язвителен и полон острых выпадов в 
сторону местной власти, что, однако ничуть не скрывает масштабов происшедшего. 
Вот эта статья с минимальными купюрами:
 "Это случилось! Мы уже писали о нездоровой атмосфере витающей на каждой 
субботней дискотеке в Доме культуры, и предупреждали, что в конце-концов 
приходящая на дискотеку молодежь не ограничится танцами до ночи и запугиванием 
Нижнего города до самого утра - см. выпуск нашей газеты от 3.05.00. И вот теперь 
запруда была прорвана - в жуткой драке пострадало более ста человек из которых 
тридцать старше двадцати пяти лет. 
 Трудно восстановить происшедшее по разрозненным фактам, а показания нашей 
милиции почему-то кардинально отличаются от показания простых граждан, 
свидетелей побоища, и его участников. Так или иначе нам стало известно из-за 
чего собственно и произошла эта дичайшая драка. 
 Дискотека началась в 22.00, еще засветло. В 22.30 маленький концертный зал 
нашего клуба был полон так, что как говорится "яблоку негде было упасть". Масса 
людей была такова, что активно двигаться в ней было почти невозможно. Но так 
было всегда, каждую субботу. 
 В 22.45 Валерий Сидорчук, житель Нижнего города и сын известного в 
восьмидесятых ударника городского завода Алексея Петровича Сидорчука, входя в 
помещение клуба случайно толкнул Александра Завадского двадцати пяти лет, 
который пришел на дискотеку с двумя своими друзьями Алексеем Гришиным и Сергеем 
Дворжечкиным. Надо заметить, что Завадский, коренной житель  нашего города всего 
месяц как освободился из мест лишения свободы, где находился за грабеж и 
отличался резкостью характера. Поэтому на случайный толчок со стороны Сидорчука 
он отреагировал агрессивно и толкнул его самого, сопровождая свои действия 
непечатной лексикой. Сидорчук покачнулся и чтобы не упасть был вынужден 
ухватится за куртку Завадского и в результате порвал ее. Это привело 
неуравновешенного Завадского в такую ярость, что он, не обращая внимания на 
толпившийся кругом народ ударил Сидорчука в лицо, а когда тот упал, стал бить 
его ногами. Гришин и Дворжечкин присоединились к своему сообщнику, и тоже стали 
наносить удары ногами, беззащитному Валерию. Позже, экспертиза показал, что все 
трое были пьяны, а Гришин к тому находится под действием наркотиков. 
 Александр Новиков, который находился рядом с местом избиения попытался 
вступиться за парня, и тоже получил свою дозу побоев, ввязавшись в драку с 
осатаневшими недорослями. К тому же обнаружилось, что у Сидорчука в зале были 
друзья, и они, завидев драку поспешили на помощь, силой прорываясь через зал и 
выкрикивая имя Сидорчука. На пол пути они наткнулись на группу веселящейся 
молодежи от шестнадцати до восемнадцати лет, учащихся в местной ПТУ, и вместо 
того, чтобы обойти их, стали двигаться напролом. В результате в середине зала 
возник еще один очаг драки, быстро разрастающийся.
 Между тем, Завадский и компания, избив Сидорчука, попыталась пробиться к 
выходу, грубо расталкивая танцующих, но тут была настигнута друзьями 
потерпевшего и вынуждены были отбиваться. 
 Дальнейшее с трудом поддается объяснению. Вместо того, чтобы затухнуть 
после избиения Завадского, драка стала еще больше разрастаться, захватывая все 
больше и большее количество молодежи. 
 Вот свидетельство вахтерши клуба Екатерины Петровны, которая сейчас 
находиться в городской центральной больнице с переломом ноги и сотрясением 
головного мозга:
 -Я стояла у входа... я всегда там стою, потому что оттуда видна большая 
часть зала и легко контролировать ситуацию. До половины одиннадцатого там все 
было нормально, но потом вдруг возникло какое то шевеление у противоположного 
входа. Я не обратила тогда внимания, вы понимаете, много людей и все двигаются, 
но уже через две минуты это все стало распространяться по залу, и я с ужасом 
заметила, что большая часть молодежи уже не танцует, а бьется друг с другом. То 
есть драка распространилась от того, незаметного очага с потрясающей скоростью. 
Это было... как волны, когда камень падает в воду получаются такие 
концентрические волны. И они распространяются!"
 Отвлечемся здесь от сухого газетного текста. Екатерина Петровна, которую 
стукнули по голове ровно через тридцать секунд после ее феноменального открытия 
очень точно подметила - драка распространилась волнообразно, как концентрические 
круги по воде, все расширяясь и захватывая уже совершенно непричастных к мелкому 
конфликту Завадского и Сидорчука людей. И словно некое боевое безумие охватывало 
тех, кто имел несчастье оказаться в зоне досягаемости этих волн. Люди начинали 
биться друг с другом, биться злобно, остервенело, не щадя не себя не других. 
Когда круги дошли до стены, и оттолкнувшись от нее по всем законам физики 
отравились обратно, в зале уже никто не танцевал. Свирепая схватка поглотила 
всех до единого несчастных посетителей дискотеки. В пылу борьбы невозможно было 
понять кто кого бьет, иногда друг на друга накидывались самые близкие люди. Так, 
Алексей Верещагин, с исказившимся лицом ударил своего старшего брата Станислава 
Верещагина, а когда замер на миг, осознавая что сделал, старший брат вцепился 
ему в горло и повалили на землю, где оба были моментально затоптаны. Друзья шли 
на друзей, женщин били ничуть не с меньшей силой, чем мужчин, а слабый пол не 
оставался в долгу. Все действо происходило под веселенькую танцевальную музыку, 
но лишь до того момента, пока кто-то не своротил со сцены тяжеленную колонку и 
не обрушил ее в толпу. Хрустели ломаясь кости, на пол выплевывались зубы, глаза 
вышибались из орбит, ребра трещали, а упавших наземь незамедлительно и 
безжалостно затаптывали. Но десятой минуте драки в ход пошли поручные средства, 
а именно кастеты, битые бутылки, ножи и самодельные дубинки, и вот тогда в 
тесном помещении клуба и воцарилась настоящая кровавая бойня. 
 Вернемся к газете:
 "В 23.00 Геннадий Степанович Рябцев второй и единственный оставшийся в 
строю вахтер клуба понял, что дело принимает серьезный оборот и вызвал милицию, 
три наряда которой явились через пятнадцать минут, то есть в 23.15. Заглянув в 
зал, доблестные стражи порядка поняли, что им не справится, и потому вызвали в 
подкрепление отряд городского ОМОНА. В это время в зале царил уже абсолютнейший 
хаос. Зверея от тесноты, и скученности люди бились как дикие звери, пуская в ход 
кулаки, ноги и даже собственные зубы!" И это не шутка, на следующий день в 
травматологии насчитали шестеро пострадавших от укусов граждан, и еще двоих в 
морге, горло которых было разорвано не чем иным как зубами. Дикость, но факт. 
Газета: "Пока ждали ОМОН в толпе произошли изменения, и временно остановив драку 
люди потянулись на улицу, устраивая короткие схватки у выхода. Покинув здание 
дома Культуры первые ряды дерущихся сцепились с милицией, которая никак не 
ожидала, что дислокация побоища изменится. Так как разъяренного люда все 
прибывало, стражи порядка уже ничего не могли поделать и включились в драку, 
активно используя резиновые дубинки моментально заражаясь все той же звериной 
яростью. Остается радоваться, что общая скученность не позволяла им использовать 
огнестрельное оружие, потому что в противном случае жертв было бы куда больше. 
Удивляет поведение милиции - не сумев остановить драку они почему-то не покинули 
место сражения, а напротив присоединились к нему".
 Здесь надо заметить, что на следующий же день в изящном здании городского 
изолятора, произошли серьезнейшие чистки личного состава (того, кто остался на 
ногах после битвы) и не менее трети опальных сотрудников было уволено. 
 "На свежем воздухе драка как ни странно не остановилась, а наоборот стала 
набирать обороты, захватывая краем и редких проходящих горожан, которые вместо 
того, чтобы уйти прочь, зачем-то присоединялись к дерущимся. Свидетелей на тот 
момент уже почти не было, потому что тот, кто видел происходящее неминуемо 
присоединялся к драке. Но пенсионер Ивлев Александр Петрович рассказал нашему 
корреспонденту, что со стороны это выглядело как эпизод из старых кинохроник об 
уличных боях во время второй мировой и одновременно как что-то из жизни 
животного мира, потому что дерущиеся уже не напоминали людей исходя какой то 
первобытной яростью". 
 Кстати одной из причин возникновения драки называли тайное распыление в 
стенах клуба некоего психотропного вещества, вызывающего у людей неумеренную 
агрессию и помутнение рассудка. А кто-то грешил на происки американской 
разведки, испытавшей на доме культуры волновое оружие психотропного же свойства. 
Но все эти ярые почитатели желтой прессы были довольно далеки от истины. Далее 
статья:
 "В 23.25 приехал грузовик с ОМОНОМ, и бойцы правильным клином врезались в 
толпу, стремясь разделить ее на две половины и в дальнейшем локализовать драку. 
Но они не учли степень безумия участников побоища и жестоко за это поплатились. 
Не дойдя до здания клуба клин развалился, а часть бойцов была повергнута на 
землю. Оставшиеся пытались отбиваться дубинками, но ничего не могли поделать 
против многих десятков человек".
 На самом деле они не отбивались, а напротив со злым бесшабашным весельем 
били своими дубинками тех до кого могли дотянуться. Получали удары, падали, но 
вставали и словно не заметив продолжали драку. Четверть бойцов городского ОМОНА 
в тот день вышла из строя, из них половина - навсегда. 
 "Апофеозом драки стало опрокидывание четырех легковых милицейских машин, и 
даже грузовичка на котором приехал отряд особого назначения. Словно 
сговорившись, почти незнакомые друг с другом люди единым усилием опрокинули 
тяжелую машину на землю. Бак одной из легковушек был поврежден и через некоторое 
время она взорвалась, выбросив в небо дым черного пламени. Десять человек, 
находившиеся рядом с ней получили серьезные травмы, но почему-то не 
остановились, а напротив продолжили драку. Это показывает, в каком состоянии 
аффекта находились в тот момент дерущиеся люди. Взрывной волной повалило на 
землю бьющихся чуть в отдалении людей и вышибло все до единого стекла в фойе 
дома Культуры. Поняв, что драку обычными методами не остановить власти города 
приняли трудное решение - с помощью пожарных гидрантов разогнать потерявших 
голову горожан, как это делается при уличных беспорядках, был послан запрос в 
одну из городских пожарных частей, и, славящиеся своей точностью и быстротой 
городские пожарные, уже через десять минут были у места битвы. К тому времени 
площадка перед клубом превратилась в жуткое подобие гладиаторской арены или поля 
битвы на котором схлестнулись две насчитывающие многие сотни бойцов 
средневековые армии".
 Это чистая правда. На следующий день, когда подсчитывали хотя бы 
приблизительный ущерб происшедшего, стало видно, что площадь перед домом 
культуры залита кровью, которая засыхает на солнце бурыми пятнами, а иногда 
течет быстрыми ручейками, и скапливается темными лужицами. Кроме того, по 
окровавленному асфальту россыпью валялись выбитые зубы, похожие на маленькие 
белые жемчужины, какие то лохмотья, много битого стекла и погнутого холодного 
оружия. Все это, вкупе с выгоревшим остовом милицейской тачки, лежащей как 
дохлый кит вверх колесами, по словам очевидцев напоминало последствия терракта с 
применением взрывчатых веществ большой силы. Двое или трое уборщиков улиц, 
которым поручили разгребать это месиво не выдержали и расстались с 
полупереваренным завтраком. И никто не стал их винить. Дальше больше:
 "В половине двенадцатого на место битвы прибыли две пожарные машины, ревя 
сиреной и пронзая фарами сгустившуюся ночь. Быстренько подключившись к 
ближайшему канализационному колодцу пожарные направили на толпу медные 
наконечники брандспойтов и по команде присутствовавшего при драке высокого 
милицейского чина" - (ныне уволенного)- "повернули вентили сразу на максимальный 
напор. Но, их ждал неприятный сюрприз - воды в районе клуба не оказалось, потому 
что она буквально в тот же момент была отключена по неизвестной причине. 
Пожарным осталось только бессильно наблюдать за побоищем, остановить которое они 
были не в силах. Вот свидетельство Аксененко Василия Сергеевича, одного из 
пожарных:
 -Брандспойты не стали поливать водой потому что воды не было! Я десять лет 
служу в пожарном управлении но такое на моей памяти первый раз! Ладно толпа, а 
если вправду пожар, что тогда? Поняв, что воды нет, я дал команду поливать из 
собственных запасов, которые находились в цистерне на одной из машины. Но 
цистерна быстра закончилась, и этот холодный душ вместо того чтобы усмирить, 
напротив разозлил толпу. Люди стали кидаться на нас, у одного из нас выдрали 
брандспойт, а сам он вынужден был отбивать. Поняв, что становится опасно, я и 
мои товарищи поспешили отойти в сторону".
 Аксененко лукавит. Отошел он один одинешенек и не в сторону, а как можно 
дальше, он бежал так, что только пятки сверкали да развивалась яркая форменная 
курточка. Остальные же пожарные были втянуты в драку теперь уже с активным 
применением наконечников от брандспойтов. 
 Но факт есть факт, вода в районе (а также и во всем городе) закончилась за 
пять минут до приезда пожарных, полностью перечеркнув их планы. Конечно в тот 
момент все были заняты битвой и потому совсем не обратили на это внимание. 
Обратили позже, но тогда было уже поздно. 
 "Таким образом, руководство города не смогло повлиять на драку и могло 
лишь опустя руки наблюдать за ее развитием, по мере сил стараясь оградить редких 
прохожих от эпицентра людского буйства. 
 В полночь рукоприкладство еще продолжалось, но уже с меньшей силой. 
Участники битвы подустали, и их ряды сильно проредились за счет обеспамятевших, 
искалеченных и мертвых. Но те, что еще остались на ногах продолжали с тупой 
настойчивостью раз за разом поднимать кулаки, и бить в ненавистные им лица, 
которые еще три часа назад были дружескими или даже родными. 
 В 00.25 побоище иссякло".
 Здесь надо сделать небольшую заметку - как только стрелка на часах все еще 
бегущего пожарного Аксененко В.С перескочила с крохотного деления обозначающее 
24 на не менее крохотное 25ое, людское море, доселе дико бурлившее, вдруг 
замерло. И в последующую минуту не было нанесено ни одного удара. Недавние 
бешеные гладиаторы, не знающие жалости поединщики остановились и с изумлением и 
испугом вгляделись в лица соседей. А кто-то с не меньшим удивлением рассматривал 
свои руки - покарябанные, с разбитыми в кровь костяшками. Люди вращали головами, 
почти испуганно осматриваясь и пытаясь понять, как же они очутились здесь на 
окровавленном асфальте площадки. Все до единого участники побоища казались 
заторможенными и одурманенными, они словно только что очнулись от тяжелого, 
полного кошмаров сна. И чувства, испытываемые ими, были сродни чувству лунатика, 
вдруг просыпающегося в незнакомом месте с окровавленном трупом на руках. 
Ошеломление, испуг, откровенный страх - вот с чем недавние вороги смотрели друг 
на друга. Об этом в статье упоминания нет, зато есть статистика:
 "Вот печальный финал этой ночной битвы - восемьдесят человек получили 
ранения, то есть почти никто не остался целым. Из них почти сорок в тяжелом 
состоянии помещены в Центральную Городскую Больницу, в основном с переломами 
различной тяжести, и черепно-мозговыми травмами. 
 Пятнадцать человек мертво. Вдумайтесь, уважаемые сограждане, это итог не 
террористического акта, это финал обычной драки, БЕЗ применения огнестрельного 
оружия! Пятнадцать наших земляков в возрасте от шестнадцати до тридцати лет 
никогда уже не вернутся к родным и близким. Это похоже на сводку из горячей 
точки, но ведь это жертвы драки происшедшей в самом центре Нижнего города! 
Пятнадцать человек из них три женщины, были зверски убиты своими же 
согражданами. Среди убитых были друзья убийц и даже их родные. Это же безумие! 
Что такое охватило людей, заставив их пойти брат на брата, а друг на друга. 
 Считайте эту статью официальным обращением в правоохранительные органы, с 
просьбой разобраться в происшедшем и, если возможно, найти виновных!!"
 Виновных не нашли. Потому, что-то умопомешательство, охватившее 
дискотечников иначе как кознями темных сил объяснить было нельзя. 
 "И еще мы обращаемся к Салину Александру Александровичу, главе 
коммунальных служб города и уведомляем его, что если бы в канализационном 
колодце оказалась вода, то жертв было бы куда меньше!"
 Дальше идет едкая критика городских властей, сопровождаемая стишками про 
гвоздь и кузницу и следует длительное эссе о халатности в работе бытовых служб 
города. Буквально два дня спустя А.А Салин подал прошение об отставке и вскоре 
навсегда покинул свой город, но узнали об этом немногие. 
 С тем субботняя еженедельная дискотека в городском Доме Культуры и отошла 
в историю, волоча за собой длинный шлейф из рассказов и легенд, который еще 
много лет разрастался, подобно перьям павлина становясь год от года все краше и 
увлекательней. Но это было уже не в городе, а далеко за его пределами. В 
городской же черте об этом довольно быстро забыли, потому что у его жителей 
возникли дела поважнее.
 И со временем эти дела и заботы только множились.  
 
 Они выскочили из переулка и теперь не скрываясь мчались по улицам вор весь 
опор. Серая их шерсть весело развивалась вокруг изящных тел пушистым ореолом. 
Они бежали, а свобода, словно длиннокрылая птица летела впереди них. 
 Волков было двое - он и она, оба поджарые сильные звери. Разве что он был 
чуть-чуть массивней и шерсть его была благородного платинового оттенка. Очень 
красивого. Когда-то людям нравилось трогать эту шерсть. Когда-то давно, но 
теперь эти времена давно ушли. 
 В зверинце - их бывшем жилище, волкам дали имя. Старый Васин, был не 
мастак придумывать имена и потому окрестил лежащих перед ним толстолапых 
несмышленышей по-простому. И волка теперь звали Гарик, а его серую пушистую 
подругу - Жучка. Быть может волчица и обиделась бы на такую собачью кличку, 
обладай она разумом схожим с человеческим, но для волка имя, это просто набор 
ничего не значащих звуков. 
 Не сказать, что в зверинце было очень плохо. Их кормили, холили, старый 
Васин каждую неделю расчесывал им шерсть. Люди очень любили их гладить, и волки 
с охотой позволяли им это. Охотно, но до поры, может быть в их плоских, покрытых 
мехом черепных коробках уже тогда зрели мысли о побеге? 
 Сколь волка не корми, а он смотрит в лес? Но эти звери явились в город. 
Что-то влекло их сюда, что-то заставляло подниматься среди ночи и бежать, 
бежать, бежать сюда, в это пристанище дурнопахнущих каменных коробок. Здесь 
пахло людьми, пахло механикой - кислый, удушливо запах, отдающий металлом на 
языке. Волки запомнили его еще со зверинца, когда пышущий жаром и стрекоча, как 
обезумевшая сойка мимо них прокатывался ярко синий трактор, развозящий кормежку. 
Технику волки не боялись, они знали, что не стоит соваться перед самой машиной, 
стоит обходить подальше эти неуклюжие пахнущие металлом и смазкой конструкции. 
Не боялись они и людей, но не было ли здесь что-то еще? 
 Волк самец замедлил бег, в классической стойке поднял морду к сияющим 
звездами небесам (звезд, он, впрочем, все равно не увидел, его зрение было 
слишком слабое, чтобы различать такие мелочи) и возбужденно принюхался. Ноздри 
его ритмично расширялись, собирая крупицы царящего вокруг буйства запахов. 
Запахи были реальные, они казались волку почти материальными и возможно были 
куда более надежными нежели зрение. Зрение может обмануть, а вот запах, никогда. 
 В соседнем дворе выгуливали собаку - маленькая брехливая шавка, 
распространяет вокруг себя острый запах агрессивности, смешанный со страхом. 
Кроме того у нее течка - волчица втянула носом воздух, чихнула и обнажила зубы в 
безмолвном оскале. Волк повел на нее огненным, диким глазом, его не интересовали 
переживания бестолковой псешки.
 Снова внюхался в воздух. Сладкий запах разложения, запах пищи и мелких, 
пахнущих мускусом существ. Помойка, давно не вывезенная, в ней снуют крысы. Тоже 
пища, но не лучшего сорта. 
 Почти в квартале отсюда бежит человек. Он вспотел, ветер доносит 
явственный запах страха. Очень терпкий, но вместе с тем возбуждающий. Человек 
очень боится, запах настоящей паники, адреналин так и бьет у него из пор.
 Волк переступил лапами, нервно взрыкнул. Запах страха заводил, он 
пробуждал в зверях некие скрытые темные инстинкты, дремавшие в них, пока сами 
серые лениво обретались в зверинце, на обильной мясной диете. 
 Вот оно! Едкая горечь пробилась сквозь пахучее многообразие окружающей 
жизни. Мощный, темный дух, он проявился с оглушающей силой, и матерый волк 
попятился, и обнажил клыки в предостерегающем оскале. Он не помнил этого запаха, 
но его темный звериный рассудок рефлекторно чувствовал исходящую от него 
опасность. Запах зла? Нет, запах смерти. Темная, концентрированная горечь, низко 
стелиться над асфальтом и волк, обычно так легко определяющий источник аромата 
на этот раз не мог понять, откуда же изливаются эти темные миазмы.
 Этого нужно бояться? И это же влекло их в город? Волк еще раз понюхал 
воздух, на этот раз ниже к земле. Да, горечь стелется по самому низу, как 
тяжелый отравляющий газ. Волчица нервно мотнула хвостом, а потом попятилась и 
испустила громкий тягостный вой, который тяжелым эхом отдался от силуэтов 
панельных многоэтажек. Где-то далеко забрехали собаки - сначала одна, а потом 
сразу три. В освещенных квадратах окном мелькнул силуэт жильца. 
 Волк принял решение - запах мрачный, но запах может подождать. Его время 
еще не пришло, и волк-самец это чувствовал. Поэтому он развернулся и неторопливо 
потрусил в сторону. Волчица последовала за ним бесшумной серой тенью. Через три 
шага они попали под крону растущего на обочине дерева и совершенно слились с 
темнотой.
 Штора на окне задернулась, хотя силуэт жильца еще секунду был виден за 
ней. Собаки лаяли еще минут пять, перекидывая хриплые голоса через ночную тьму, 
а потом замолкли одна за другой. Где-то работал автомобильный двигатель, и 
слышно было, как из приоткрытой форточки на двенадцатом этаже дома доносится 
тихая музыка. Белесый рыбий глаз луны осел на крыше дома противоположного, 
звезды бесшумно мерцали, плясали и искажались в потоках теплого воздуха. 
 В почти полной тишине едкий черный запах неторопливо стелился по земле, 
разгоняемый ночным ветром, невидимый и незаметный, как самая лучшая из отрав. И 
самая совершенная.    
 
                             13. 
 Неделька выдалась насыщенная. Даже чересчур. Нет, Влад особо не 
протестовал против такого насыщенного событиями времяпровождения, но как-то... 
утомляло это все, что ли?
 Во-первых ему подкинули работы. Впервые за последние две недели в течение 
которых он безвылазно трудился над убогой пещерной статьей. Сразу после 
посещения невменяемого сектанта позвонил главный редактор "Голоса междуречья" - 
одной из трех существующих в городе газет и заказал Владиславу статью о тех 
самых убегнувших из зверинца волках. Особо попросил только не сгущать краски и 
не делать из серых кровожадных хищников. "Голос междуречья" был газетой 
официальной, серьезной и потому сплетен не печатающих. Влад с удовольствием 
согласился, оставив заметку в своем компе. 
 Как только он положил трубку, телефон снова зазвонил, но на этот раз 
никакого страха не вызвал. Все-таки приятно сознавать, что мир состоит не только 
из подвинутых неизвестно чего желающих личностей. Влад ответил на звонок и тут 
же получил работу номер два, на этот раз от "Замочной скважины" второй городской 
газеты, в лице ее главного редактора Пыревского Н.Н. Этот хотел статью о секте, 
и старательно предупредил Сергеева сделать особый акцент на красках, и, может 
быть, добавить что ни будь от себя. 
 -Как с ритуалами? - спросил Влад, - естественно будут кровавыми?
 -На ваше усмотрение, - ответил Пыревский елейно - но... нашим читателям 
ведь не нужно на самом деле знать, что творится там на самом деле. Наша газета 
специализируется на... так сказать горячих и экзотических новостях. 
 На самом деле газета с двусмысленным названием "Замочная скважина" 
специализировалась исключительно на сплетнях и в нее неминуемом попадали те 
горячие новости, что прошли сквозь крупноеячеистое сито серьезности в "Голосе 
Междуречья".
 Третья газета выходящая на тонком бумажном листке носила безотносительное 
название "Плотина" и целиком состояла из рекламных объявлений. Больше прессы в 
городе не наличествовало, исключая только навезенную из Москвы дачниками. 
 -Хорошо, недели через две, - сказал Влад, - я завален разными  заказами, 
вы понимаете...
 -Хоть три, - ответствовал основатель, главредактор и отец родной "Замочной 
скважины", - у нас это пойдет отдельным материалом.
 После этого, он попытался подтолкнуть Влада к написанию статьи о все тех 
же волках (естественно с кровавыми душераздирающими подробностями), но тот 
вежливо отклонил, решив, что две статьи в разных ключах это уже перебор.
 На прощанье Пыревских пожелал удачи в творчестве и пропал из Владиславовой 
трубки, посулив напоследок неплохим гонораром. 
 В тот же день, Сергеев сходил таки проведать Степана, но как ни странно не 
нашел его на обычном месте. Маргинального вида ханурики у ларька, поводя 
желтушными глазами нехотя сказали, что сталкер уже второй день сидит в КПЗ и 
раньше чем через десять дней оттуда не выйдет. На вопрос Влада, за что он туда 
попал, алкаши, подбоченившись выдали страшный секрет - Степан де, проявил 
открытое неповиновение городской власти, за что и был упечен в застенок. 
Порасспросив еще немного, Владислав понял, что Приходских просто шатался пьяным 
по городу, подрался с милицией, за что и получил пятнадцать суток по статье за 
хулиганство. 
 -Он же вроде пить бросил, - сказал удивленно Сергеев.
 Алконавты широко заулыбались показывая округе редкий частокол желто-серых 
зубов, и даже толкнули друг друга локтями, бросая на Влада снисходительные 
взгляды. Наконец один из них смилостивился, и, скривив худую пропитую насквозь 
рожу, произнес:
 -Ага бросил... размахнувшись. А потом снова поднял. Пьет он! 
 Сергеев понял, что ловить ему больше нечего, и покинул сей приют зеленого 
змия.
 На дверях его подъезда вяло колыхалось под теплым ветром свежее 
объявление. Составленное в гневных тонах, оно призывало всех жильцов оторвать, 
наконец задницы от дивана и шумной толпой направится к ЖеКу, и разрешить наконец 
надоевший вопрос с горячей водой. Ведь воду эту отключают уже "третий раз за 
последние три недели". "И каждый раз на три часа" - подумалось Владу, и он 
отсутствующе улыбнулся. Все-таки это не дело. Сейчас лето, и можно обойти без 
горячей воды, но что если такое случиться посреди зимы? 
 Еще одно такое же объявление легкой пушинкой летело вдоль тротуара, иногда 
касаясь теплого асфальта острыми уголками, как лапками. Посередине печатного 
текста обреталось широкое буроватое пятно - кому-то не хватило бумаги и он 
воспользовался объявлением по прямому его назначению. Бумажка имела 
коллективного автора, в лице активистов подъезда - все той же Веры Петровны 
Комовой и старичка ветерана с первого этажа, который страдал от хронической 
мочекаменной болезни и через чур большого количества свободного времени. 
 Не успел Влад взяться за ручку двери, как она сама широко распахнулась, от 
молодецкого пинка с другой стороны, и гулко хрястнула о косяк. Едва успевший 
уберечь нос от перелома Сергеев поспешно посторонился, увидев в темном проеме 
давешнего соседушку сверху - Рябова Федора Борисовича. Был Федор низкоросл, но 
очень широк в плечах и отличался буйным нравом. Лицо у него было обрюзгшим, на 
голове обширная лысина, а оставшиеся волосы торчали дыбом, чем-то напоминая 
рога. И сейчас, выходя из темного подъезда, напоминал Федор Борисович волосатого 
кроманьонца, выглядывающего ясным днем из своей провонявшей гниющей снедью 
пещеры. 
 Влад хотел что-то сказать, но вовремя заметил красноватые искорки 
прыгающие в мутных глаза почтенного отца семейства. Был он с жуткого бодуна и 
посему в очень плохом настроении, и до той необратимой стадии, когда кончается 
всякое трезвомыслие и начинается белое буйство. Потому Сергеев просто сделал шаг 
в сторону, пропуская Рябова мимо, который проходя мощно вздохнул, словно от 
мимолетного разочарования.
 В подъезде гулко раздавались всхлипывания на два голоса, оба женские. 
Периодически один из голосов прекращал всхлипывать и начинал тоненьким голоском 
причитать мешая жалобы с заковыристыми проклятиями. Собственно все было ясно - 
очередной эпизод бесконечной саги о Рябовых, на этот раз в минорном ключе. В 
конце концов наверху хлопнула дверь и все затихло. 
 Надо сказать, что в Жек жильцы собирались идти уже в субботу, но как раз в 
этот день случилась вышеупомянутая дискотека, и это надолго выбило всех из 
колеи. В тот же день поступил срочный заказ от "Замочной скважины" - написать 
про дискотеку, и желательно поподробней. Влад принял это к сведению, подивившись 
в душе количеству свалившейся на него работы. 
 На следующий день, возвращаясь домой Владислав услышал краем уха 
любопытный разговор. Происходил он в группе собачников, ежедневно выводящих 
своих четвероногих блохастых любимцев на променад, в течение которого эти 
любимцы увлеченно загаживали окружающую природу, вызывая лютую ненависть 
старушек на лавочках. Вот и сейчас несколько разнокалиберных собак юлой 
крутились вокруг своих хозяев намертво спутывая поводки.
 -Шел я, значит по Верхнемоложской, с работы, - проникновенно вещал один из 
собачников, в длиннополом, слишком теплом для этого времени года плаще, 
массивная чепрачного окраса овчарка спокойно сидела у его ног, - вечер уже был, 
часов одиннадцать. Помню, задержался. И тут вижу, собаки такие серые, через 
дорогу бегут. Причем похожие, друг на друга, как две капли воды. Только одна 
поменьше. Чешут через дорогу и прямо ко мне! Я человек не пугливый, знаю как с 
собаками обращаться, - тут он слегка дернул поводок своего пса и тот 
вопросительно поднял к нему умную желтоглазую морду - замер, и стою. А эти ко 
мне подходят, останавливаются и смотрят. А в глазницах у них луна отражается, 
знаете, зеленоватые такие зрачки. Встали и стоят. Ну и я не шевелюсь, хотя 
честное слово, неприятно стало как-то, обычно собаки так себя не ведут. А эти 
смотрят, да как смотрят, спокойно и я бы сказал даже... разумно, как не глупо 
это звучит, - тут один из собачников снисходительно улыбнулся, чем и заслужил 
укоряющий взгляд рассказчика. - Ну не смотрят так собаки. Постояли они так, 
поглядели мне в глаза, да и дальше побежали. Мимо меня. Я тогда обернулся на 
них, смотрю, а хвосты то у псов поленом висят. И сами псы низко так стелятся. 
 -Поленом? - переспросил другой собачник, пожилой с роскошными седыми 
усами, хозяин маленького длинноухого сеттера, - эта как у волков что ль?
 -Получается так, - кивнул собачник в плаще, - получается, волки это были.
 -Волки в центре города? Не верится, - отозвался усатый, - чай не лес тут. 
Не чащоба. 
 Говорили судя по всему о тех самых волках, что сбежали из зверинца. Каким 
то чудом их все-таки занесло в город, хотя его от зоопарка отделяло пятьдесят 
километров. Что ни говори, а для волков это было нетипично, идти прямо к людям. 
 Кухонный кран в тот же день смог порадовать Владислава лишь сдавленным 
хрипом, похожим на тихую агонию. Кран с холодной водой. Исчезнув в ночь с 
субботы на воскресенье, вода возвращаться, похоже, не собиралась. Сергеев 
простоял в раздумьях у высохшего потомка римского водопровода. 
 Значит воды больше нет. Авария, где ни будь? Чайник был пуст. Был пуст и 
его маленький заварочный собрат. И даже вычурный керамический унитаз в туалете 
мог спустить воды от силы два раза. Глядя на эту тотальную обезвоженность Влад с 
минуту пофилософствовал о зависимости своременного человека от бытовых удобств, 
потом его врожденная практичность взяла свое и он вышел на улицу обремененный 
двумя пустыми и нещадно гремящими ведрами. Руководствовался он при этом старыми 
воспоминаниями тихонько шептавшими ему что на пересечении Верхнемоложской улицы 
и улицы имени Семена Стачникова вроде бы была сохранившаяся водоколонка.
 Подтверждение этого он заметил еще метров за сто, когда как раз свернул на 
Верхнемоложскую (идущую к городскому кладбищу и потому зовимую обывателями 
"последний путь"), и это четко напомнило ему годы застоя. Из-за угла панельного 
пятиэтажного дома выглядывал хвост эпической по своим масштабам очереди. Была 
она в лучших очередческих традициях в три ряда, и наполнена нещадно толкающимся 
и огрызающимся опять же в лучащих традициях народом. Были тут женщины, старики и 
малые дети, а также малочисленный мужской контингент. И каждый из стоявших 
сжимав в руках объемистые емкости для воды, в числе которых были пятилитровые 
банки, пузатые бутылки из-под импортного лимонада и алюминиевые канистры. 
Людской говор витал над очередью то и дело срываясь на трескучую ругань. 
 Влад в некотором удивлении остановился, созерцая как поток людей медленно, 
но неумолимо движется в сторону колонки. Из-за длины очереди она казалось очень 
маленькой, и, судя по всему, работала непрерывно. Сергеев прошелся вдоль стоящих 
людей, поближе к колонке, чем сразу заслужил несколько нелестных прозвищ из 
толпы и настоятельную просьбу встать в конец очереди, высказанную в лучших 
традициях русской матерной словесностью. Люди раздражались по пустякам, 
толкались локтями, емкости непрерывно гремели и в результате получалось что-то 
вроде бравурного марша, совершенно здесь неуместного. 
 -Совсем ополоумели, нелюди, поганые! - злобно прошипела скрюченная, 
сморщенная лицом и, похоже, разумом, старуха, что стояла в самой серединке этого 
людского потока, - жаждой томить нас вздумали! - в руках, цвета старой 
картофельной кожуры она сжимала пластиковую белоснежную канистру с поцарапанными 
углами. 
 -А что с водой? - спросил Влад, - я думал, это только на Школьной...
 -Щазз, на Школьной! - ответил ему из очереди массивный краснорожий мужик с 
диковатыми глазами, - По всей Верхнемоложской народ без воды сидит! Второй день 
уже, блин! - он встряхнул своей канистрой как в подтверждении своих слов, а 
когда Влад попытался втиснуться рядом, пихнул этой самой канистрой его обратно, 
- куда прешь!! В очередь, в очередь!!
 -О, Владик, привет! - раздалось откуда-то из-за плеча. 
 Владислав обернулся и узрел Виталика Смагина, давнего и хорошего 
знакомого. Был он как всегда всклокочен и оживлен.
 -Руку не подаю, извини! У меня вот! - и он с натугой качнул двумя полными 
до краев ведрами, - не разлить бы!
 -А у тебя что, тоже воды нет? - изумился Сергеев, - ты ж у самой Арены 
живешь!
 Так в городе называли главную Верхнегородскую площадь, уже много лет 
носящую имя Пятидесятилетия Октябрьской Революции. В виду исключительной длины 
оригинального названия, а также за характерную радиальную форму площади 
большинство горожан звали ее Ареной или Колизеем. Именно там располагался центр 
городской власти в лице здания администрации, суда, милиции и неработающего 
кинотеатра "Призма" из которого уже который год грозились сделать элитное 
заведение. 
 -Какая вода! - энергично мотнул головой Виталик, что заменяло ему, видимо, 
сейчас энергичное жестикулирование, - Ты что, второй день никакой нет. Сортир, 
извини, нечем сливать! А у нас, блин, еще новостройки сплошняком, ни одной 
колонки в округе! 
 -А у Нижнегородских? - спросил Влад.
 -А у них полно, - отозвался хмурый субъект из очереди напротив, - и 
колонок, и даже колодцев! Да и вода вроде есть. Тут то все с Верхнего города.
 Очередь глухим гулом выразила согласие. Кто-то визгливо пытался заставить 
кого-то встать в очередь и не протискиваться. Сквозь проемы в тучах проглядывало 
солнце, а завтрашний прогноз обещал двадцатишестиградусную жару. Сергеев с 
досадой отметил, что взял слишком мало пустой тары. 
 -Во как! - крикнул Смагин, и не удержался, качнул таки ведрами в 
результате чего немалая часть воды из них плеснула на землю. Физиономия их 
обладателя при этом выразила почти комическую огорченность, - Разлил, черт, ну, 
не бежать же теперь за новыми. Так что, Владик, приближается великая сушь! - он 
качнул головой в сторону бешено работающей колонки и произнес по слогам - ЗА-СУ-
ХА!
 -Ничего, чай не помрем, - отозвался из очереди все тот же хмурый субъект, 
после чего повернулся к Владу и сказал - а ты, друг, если не хочешь остаться без 
воды ступай, становись в очередь. Чую, к вечеру здесь народу только прибавится. 
Почитай ведь весь Школьный микрорайон без воды остался, и часть Центра. Говорят 
даже в Змеевском ее отключили, на Подорожной и Шоссейной. 
 -Да, поторопись! - сказал Смагин, - а я, может, еще раз сюда добегу. К 
вечеру. Бывай, Влад! - и энергично кивнув в сторону Сергеева, что должно быть 
заменяло не менее энергичное рукопожатие Виталий направился вдоль по Стачникова, 
бросая озабоченные взгляды на нещадно болтающиеся ведра.
 Сергеев проследовал в конец очереди и там остановился, очутившись позади 
худого до невозможности пацана лет семнадцати и необъятный размеров тетки 
средних лет, которая к тому же была вооружена совершенно необъятных размеров 
канистрой, и выглядела готовой к любой, пусть даже очень затяжной битве за 
живительную влагу.
 -Вот наше время, - угрюмо сказал пацан, как только Влад, встал в очередь, 
- Люди теряют людской вид. Их поддерживают только бытовые удобства, вода, еда. 
Лиши их, и они все становятся зверями.
 -Ммм... - Сказал Владислав, не зная, что ответить на подобный пассаж, 
потом пригляделся повнимательней к оратору и узнал его. Ну, конечно, тот самый 
соседушка из квартиры семнадцать. Хрупкий юнец с глазами маньяка.  
 -Вот дискотека, - продолжил между тем тот, - яркий тому пример. Нет, там 
всегда было скотство и зверство, но то, что в последний раз случилось вовсе не 
лезет ни в какие рамки. Вы, понимаете, да? Люди хищны по своей натуре.
 -Ну... - сказал Влад, уже досадуя, что напоролся на этого малолетнего 
шизофреника. 
 -Вы не понимаете, - сказал парень обвиняюще, - ничего не понимаете! Живете 
минутными интересами! Низкими, приземленными интересами! 
 Владислав отодвинулся в сторону, чуть ближе к тетке, бросившей на него 
взгляд, в котором раздражение смешалось с сочувствием. Но несовершеннолетний 
оратор больше не сказал не слова, и даже отвернулся от Влада, решив, видимо, что 
тот недостоин выслушивать его светоносные откровения. 
 Отстояв два мучительных до невозможности часа, в течение которых лишь 
опустившиеся на землю сумерки были чем-то приятным, Сергеев наполнил ведра из 
нещадно брызгающей по сторонам колонки и направился домой, оставляя за спиной 
ничуть не уменьшившуюся, а скорее выросшую в размерах очередь. В городе пахло 
бензином, влагой, и приятным вечерним теплом. 
 Вопрос с водой был решен. Пока решен и Влад, наблюдая многочисленных 
горожан с полными водяными емкостями, очень надеялся, что эта засуха не 
затянется слишком надолго.

                             14.

 Брат Рамена тихо ждал свою жертву в сгущающемся мраке. Одетый в 
неприметную одежду бывший преданный слуга Ангелайи обретался в полукруглой арке, 
построенной между двумя многоэтажными домами. Здесь было тепло и разгулявшийся к 
темноте ветер почти не задувал в это укромное место. Еще здесь было довольно 
темно, и к ночи здесь обещала установиться полная непроглядная тьма. 
 Жаль, что жертва пришла еще до заката. 
 Ворон опять говорил с братом Раменой. Говорил в жестких, властных тонах. В 
приказном тоне. Он еще больше оформился и теперь сектант без труда выделял 
черные глянцевые перья на фоне сгустившейся темноты. И глаза. Сегодня днем, 
Рамена специально присматривался ко всем неряшливым птицам, пытаясь обнаружить у 
которой из них глаза будут также отливать красным, но таковой не нашел - птичьи 
глаза были бессмысленны и напоминали круглые агатовые пуговицы. Только у птиц, 
да рептилий глаза такие невыразительные, и в конце концом брата Рамену стало 
воротить от этих вечно суетливых пернатых существ. 
 Но у Ворона, его Ворона в глазницах полыхал жидкий красный огонь, а 
значит, потусторонняя птица была непохожей на других. В отличие от этих роющихся 
в отбросах комков перьев, она была разумной, может быть это был коллективный 
разум всех ворон на земле? Рамена-нулла зябко передернул плечами, стоя в 
полутьме арки. Редкие прохожие, рискнувшие сунуться в искусственный туннель, 
бросали на стоящего острые взгляды, в которых подозрительность мешалась со 
смутным опасением. 
 Рамена все рассчитал правильно, человек, на которого показал Ворон должен 
пройти здесь, чтобы вернуться домой. Вот уже два часа, как он ушел за водой, к 
единственной в округе водоколонке. Сектант видел, как возвращаются оттуда 
жильцы, сгорбившиеся под тяжестью сосудов, вмещающих в себя влагу жизни. 
Выглядели они подуставшими, но странно счастливыми, словно отвоеванная вода, 
стала вдруг занимать для них одно из первых мест в человеческом хитпараде 
ценностей. Вчера Ворон сказал:
 -Смотри, Рамена кто тебя окружает! Люди, твои соседи, твои земляки, они не 
видят истины, они погрязли в мелочных делах и насущных проблемках. Им уже не 
постичь потустороннего, им уже не увидеть истины. Мрака истины, Рамена. Они 
слабы духом и зависят от слишком много количества вещей. Они изнеженны. А когда 
их начинают лишать этих вещей, этих удобств они не возвышаются, а напротив, 
окончательно деградируют. Бойся их судьбы, и смотри, каким бы ты стал, если бы я 
не взял тебя под свое крыло. 
 Экс-сектант помнил, что при этих словах его словно насквозь пронизало 
острое и горячее чувство благодарности, смешенное с ощущением вселенского покоя 
и защищенности. Он действительно был под крылом, и там, под черными глянцевыми 
перьями было тепло и уютно, как под толстым пуховым одеялом. Сладкое чувство 
причастности - такое Дмитрий испытывал только в раннем детстве, когда еще не 
начавшая спиваться мать разрешала ему спать вместе с собой. Материнское тепло, 
оно неожиданно вернулось к Рамене уже в зрелом возрасте, и что еще может 
пожелать в такой ситуации человек?
 А вот теперь он видел, что Ворон был прав. Этот восторг на лицах горожан, 
с боем нацедивших жалкие двадцать литров воды! С боем уже сейчас, а что будет 
дальше? 
 Мимо Рамены неспешно прошествовал давешний журналист, руки его оттягивали 
эмалированные ведра, наполненные почти до краев. Этот даже не покосился, занятый 
какими то своими мыслями, глубокая складка пробороздила его лоб - судя по всему 
думы были невеселыми. Ворон сказал, что в конце-концов придется убить и его, но 
не сейчас, а чуть попозже, когда он начнет становиться по настоящему опасным. 
 Хотя чем этот понурый субъект мог оказаться опасным, брат Рамена, хоть 
убей, не понимал. Как, впрочем, и сегодняшняя жертва - хилый малолетний книжник, 
живущий в одном доме с марателем бумаги. Этот вообще казался неспособным 
раздавить даже муху. Стихоплет, хренов...
 Был еще несколько людей, которых необходимо было устранить. Никогда не 
мечтавший о ремесле киллера Рамена-нулла спокойно и с прохладцей воспринял 
указания Ворона. Теперь, временами, ему вообще казалось, что пестрая смесь 
эмоций, что бывают у каждого человека, вдруг обретает строй и порядок, словно 
стягивается в один ровный жгут, в одну мощное всеохватывающее чувство - чувство 
преданности Ворону. А все то, что осталось за пределами этого могучего ощущения, 
больше не имело никакой цены. 
 Поэтому когда долговязый, нескладный силуэт появился в проеме арки, Рамена 
ни на секунду не задумался о том, что собирается совершить. Надо признать, что 
Просвещенный Ангелайя со всеми его психотропными примбамбасами и думать не мог о 
такой степени послушания. 
 Раменова астеничная жертва волокла две массивные двадцатилитровые 
канистры, и волокла явно из последних сил. Парень что-то цедил себе под нос, и 
на всю арку было слышно его затрудненное дыхание. Когда этот водонос поравнялся 
со слугой Ворона, тот тихонько шепнул:
 -Постой...
 Канистры выпали из рук приговоренного и звучно грянулись оземь. Силуэт 
жертвы ясно был виден на фоне светлого проема арки. Парень попятился, неужели 
что-то заподозрил? 
 -Вам чего? - спросил он, но голос его не дрожал, скорее в нем слышалось 
раздражение и досада. 
 Рамена сделал несколько шагов к своей замершей дичи, на ходу извлекая из 
внутреннего кармана куртки нож. Хороший, длинный нож-финка из прочной стали. Он 
выскользнул из ткани с неприятным металлическим шорохом. Пацан заметил, может 
быть блик от угасавшего солнышка пал на лезвие? Он отшатнулся, закрываясь 
руками, и даже сделал несколько шагов назад, почти попытка убежать, но слуга 
Ворона был уже рядом, и занес нож резким механическим движением. Бить будет в 
живот, а потом перерезать горло для надежности. Нож пошел вниз, со свистящим 
шепотом разрезая воздух на две равные невидимые половины. 
 Похожий свист раздался где-то позади жертвы, а потом арку затопило целое 
море слепящего голубого света. Он ударил в глаза, и это было так неожиданно, что 
Рамена судорожно дернул рукой с зажатым ножом и ткнул острием в бетонную стену 
арки как раз у левой руки парня. 
 А тот не медлил, вот он стоит, а секунду спустя уже бежит прочь бросив 
свои драгоценные канистры. Бежит припадая на обе ноги, но резво, так резво, что 
за ним не угнаться. 
 Со стороны улицы в арку заехала машина. Слишком быстро, так, что водителю 
пришлось резко затормозить, чтобы не сбить две человеческие фигуры. А жертва 
бежит к машине, огибает ее и скрывается за поворотом, явно направляясь в сторону 
Школьной улицы, на которой все еще полно народу. Рамена застонал от досады, и 
несколько раз яростно ткнул финкой в бетон, оставляя на стене глубокие царапины. 
 Дверь машины (обвешанной понтами и тонированными стеклами девятки), резко 
открылась, выпустив на волю звуки гремящей танцевальной музыки и массивный 
быковатый силуэт, который незамедлил проорать:
 -Ну ты че, блин! Стоять долго будешь?!
 Брат Рамена поспешно спрятал финку в карман и, повернувшись, поспешно 
зашагал прочь, во двор. Кроме арки к дому вело еще несколько путей и без всяких 
сомнений беглец уже воспользовался одним из них, ускользнув от собственной 
смерти. Позади громко взревел двигатель, взвизгнули шины, а чуть позже 
последовал грохот, когда авто врезалось в незамеченные у стены канистры. Но 
Рамена-нулла даже не вздрогнул. Мозг его напряженно работал, но ничего нового 
осмыслить уже было нельзя. Тщательно продуманный план сорвался из-за тупорылого 
кретина, одного из многочисленных подчиненных Босха, сдуру решившего заехать во 
двор как раз в самый ответственный момент. 
 Проверка двух оставшихся проходов во двор только подтвердило Раменовы 
мысли - не следа его жертвы. 
 -Но я же не профессионал, - произнес Рамена-нулла вполне трезвомыслящим 
голосом, - он должен это понимать!
 Вот только в душе его не было трезвомыслия, а бился лишь там лишь тупой 
страх, да кислое чувство вины. И почему-то ему все сильнее казалось: 
 Ворон, не поймет!
                         
                              15.

 Это было нереально! Больше того, это было совершенно неестественно в 
условиях нынешнего времени, которое не прощает ошибок. Ты зарвался? Ты сделал 
что-то непоправимое? Что ж, на том свете обдумаешь. 
 Ну или в банкротстве, что ныне для Мартикова было синонимом того света. 
Бывший старший экономист остановился на пологих каменных ступеньках, летнее, 
наливающееся жаром солнце било ему в глаза и играло тысячами зайчиков на 
выщербленном камне. Сбоку, массивный древний вяз весело шелестел пыльными, 
поблекшими до салатового цвета листьями. 
 Позади Павла Константиновича отвесным утесом высился выполненный в 
древнеримском стиле фронтон здания городского суда. Мощные круглые колонны 
придавали здания внушительный вид. Фрески под самой крышей были выполнены в 
стиле соцреализма, и идеально вписывались в картину. Над крышей ослепительным 
темно-синим шатром раскинулось безоблачное летнее небо. Изредка его 
перечеркивала белесая стрела реактивного самолета, да черными росчерками сновали 
ласточки - совсем низко к земле. Знать быть, дождю. 
 А Мартиков все стоял, и смотрел на проходящих внизу людей, на проезжающие 
автомобили, на эту насыщенную и бестолковую вольную жизнь, к которой он и не 
надеялся вернуться. Но факт есть факт - стоящий на верхних ступеньках человек в 
легкой летней одежде был совершенно свободен. 
 Он до сих пор не верил. 
 Срок и Долг - уродливые мартышки слезли с его шеи, а вернее их насильно 
стащили вниз, и били о твердую землю до полного их издыхания. Правосудие дало 
сбой. Ревизорам было не за что зацепиться. Да и не было их, ревизоров. Все до 
единого, они покинул эту скорбную юдоль. И иначе как волшебством, это объяснить 
было нельзя. 
 Тогда на реке, он сидел, терзаясь, тяжкими думами и ему положили руку на 
плечо. Мягко, но когда он попытался обернуться его без усилий вернули обратно. 
Странно, но Мартикову почему-то показалось, что на руке больше пальцев, чем 
должно быть у человека. Шесть, а может даже и семь и чужая конечность напоминала 
в результате теплого многолапого паука, устроившегося на плече у сидящего в 
думах человека. Его тогда передернуло и он снова попытался обернуться.
 -Не стоит... - сказал голос у него над ухом, низкий и без особых 
интонаций, вот только у Мартикова от звука этого голоса по коже поползли 
мурашки.
 Не показалось ли ему, пусть всего лишь на один миг, что стоящий позади ему 
знаком? Смутно и неясно, как какой ни будь дальний родственник, которого ты 
видел когда-то в раннем детстве? А может быть даже как ближний, как брат, с 
которым тебя надолго разлучили. Или еще ближе?
 -"Не придуривайся, Мартиков" - сказал сам себе бывший служащий "Паритета" 
- "Ты прекрасно понял на кого похожим показался тебе обладатель этого голоса. 
Взгляни правде в лицо - тебе ведь показалось, что это твоя вторая половина, злая 
половина очутилась на том пустынном берегу. В тот момент, ты почти поверил в 
это, так?"
 -Ты в безвыходном положении, Павел Константинович? В первый раз за всю 
свою карьеру ты не знаешь что делать? Ты как Сизиф сверзился вниз с горы и 
камень вот-вот свалится тебе на макушку, так? 
 -Откуда... - спросил тогда Мартиков нервно, - откуда вы это знаете?
 -Но это ведь не все, так? - словно не заметив вопроса продолжал 
невыразительный, а рука, рука на плече так и не шевелилась, словно вообще не 
была частью чьего то тела. А Мартикову все сильнее хотелось обернуться, это было 
неестественно сильное желание, тягостное и непереносимое как зуд на спине, там, 
где не можешь почесать. - Не только это тебя гнетет? Основная доля твоих 
тревог... ведь это ты сам?
 -Да, - хрипло вымолвил Мартиков, глядя, как плавно течет мимо, окрашенная 
рассветом в розовые тона, речная вода, - да, это я! Я... я боюсь себя, боюсь 
того, что со мной происходит. Ведь я... никогда не был драчливым. Агрессивным! 
Так откуда взялись эти сны, и почему, почему я полчаса назад чуть не раздавил 
несчастного, выскочившего на дорогу пса?! Ведь я хотел его раздавить, слышите?!
 -Слышу, - чуть слышно сказал стоящий позади, - И вот что Мартиков. Отныне 
твои беды кончатся, я был послан, чтобы помочь тебе.
 -Кто ты? - шепнул бывший старший экономист, глотка болезненно сжалась, на 
лбу выступила испарина. Он жаждал ответа, жаждал до безумия, но вместе с тем и 
боялся этого. 
 Тишина. Павел Константинович вдруг понял, что совершенно не слышит дыхание 
странного гостя. Словно никого нет там, позади. Но рука то, остается на плече. 
 -О своих неприятностях можешь забыть. Их больше нет. В назначенный день, 
спокойно иди в суд, никто тебя уже не зацепит. Отныне ты невиновен.
 -Но как...
 -Мои проблемы, - ответил гость, а потом добавил, - вернее, наши. Ты все 
понял, иди и ничего не бойся. Отныне ты чист. 
 -Если я правильно понял, - сказал, вдруг Мартиков, - должны быть какие то 
условия. Ведь у вас всегда есть условия. Может быть, ценой будет моя душа?
 Сухой смешок. Как-то совсем он не сочетается с низким тембром голоса.
 -Нет, душа твоя мне не нужна. Ты, Мартиков, крупно ошибаешься. Мы не из 
преисподней, мы поближе, и действительно хотим тебе добра. А условия? Их ты 
получишь сразу после суда, когда убедишься в том, что я был прав. Подойдет 
такое?
 -Да, - сказал Мартиков, рука на плече сводила его с ума, хотелось поскорее 
скинуть ее, как маленькое, омерзительное, многоногое чудовище. - Да, я согласен. 
 -Вот и ладушки, - сказал незнакомец, - у здания суда, на Центральной улице 
будет припаркован черный сааб 9-5. Стоять он будет в тени большого такого, 
древнего вяза. Подойдешь туда, и получишь инструкции. Это все.
 Настала тишина. Было слышно, как шумит вода у плотины. И никакого звука 
дыхания, кроме неровных вдохов и выдохов самого Мартикова. 
 -А документ никакой не надо подписывать? - наконец сказал он.
 Его слова повисли в воздухе. Никакого ответа. На том берегу, над дачами 
резко каркали стаи ворон. И тут Павел Константинович не выдержал и оглянулся.
 Позади него никого не было - пустой и голый клочок пляжа. Песок, грязная 
земля, округлая галька. И никаких следов, никакого подтверждения, что здесь 
вообще кто-то был, только глубокие следы с четкой выемкой от каблука - его, 
Мартикова, дорогих кожаных ботинок. 
 Но рука все еще лежала у него на плече. В панике Мартиков тряхнул плечом, 
сбрасывая ее на землю. Посмотрел, со свистом втягивая воздух. На плече было 
пусто, ничто не наблюдалось и на песке, куда по идее должно было свалиться. 
 -Бред... - сказал Мартиков в пустоту, в прозрачную утреннюю тишь, - 
безумие. Никого не было.
 В конце концов, он собрался и отправился домой.
 А вот теперь, стоя на ступеньках у храма Фемиды, вынужден был признать, 
что все это не было чушью. А сам факт разговора с непонятным гостем был реальным 
свершившимся событием. 
 Выискивая черный автомобиль на центральной улице Мартиков укорял сам себя. 
Сейчас в самый разгар жаркого дня, да еще после того, как все благополучно 
завершилось, тот недавний страх на реке казался глупым и надуманным. Вообразить, 
что гость пришел из преисподней, да, конечно, нервы у Павла Константиновича были 
тогда напряжены и натянуты, как струна. Но все же. Раньше он не замечал за собой 
особой тяги к мистике. А если вспомнить, как он предлагал неведомому гостю, без 
всяких сомнений здравомыслящему и деловому человеку, собственную душу - так 
вообще стыдно становилось. Кем бы ни был, этот невидимый пришелец, потусторонней 
тварью он не был.
 -"Секта?" - спросил себя Мартиков - "Тайное общество? Мафия? Какая 
разница, в моем положении примешь помощь от любого".
 И он спустился со ступенек, даже не оглядываясь на старое здание, еще 
недавно снившееся ему в страшных снах. Его, Мартикова, нечистое прошлое сгорело 
в дымном, чадящем пламени, и можно было начинать думать о новой жизни. 
 Новой спокойной жизни. 
 Уехать за город. Встречать рассветы, провожать закаты, ходить на рыбалку. 
Собирать ягоды и грибы.
 Основать новую фирму, зарабатывать деньги. 
 Насвистывая веселую песенку Павел Константинович шел вдоль Центральной 
улицы, с бесшабашным интересом подростка глядя на проезжающие мимо автомобили и 
спешащих куда то озабоченных людей. С таким восторгом жизнь воспринимают лишь 
малые дети, да получившие амнистию смертники. 
 Черный сааб сразу бросился в глаза, хотя и стоял он под раскидистым 
корявым вязом, бросавшим на теплый асфальт густую  тень. Мощный турбированный 
мотор авто был выключен и тихонько пощелкивал, остывая. Мартиков сразу вспомнил 
об условия, и улыбка его слегка угасла. Несмело он подошел к автомобилю и поднял 
руку, чтобы стукнуть в абсолютно непроницаемое тонированное окно. 
 Но не успел, оно само почти бесшумно скользнуло вниз. На ладонь, не 
больше. Мартиков слегка наклонился, намереваясь увидеть собеседника, но в салоне 
царила абсолютная тьма. Хотя нет, мигало там что-то красное, словно включенная 
сигнализация, что без сомнения было полным абсурдом, потому что в машине кто-то 
был. 
 -Я пришел, - сказал Павел Константинович, и с неудовольствием обнаружил, 
что голос его звучит хрипло и даже малость испуганно, как у маленького мальчика, 
к которому обращается на улице страшно выглядящий незнакомец в черном плаще. 
 -Удовлетворен? - спросили из сааба. 
 -В смысле? - замялся Мартиков, - А, насчет суда? Да, удовлетворен. Большое 
спасибо. 
 -Спасибо в карман не положишь. - Ответили ему расхожей поговоркой. - Но 
нас, собственно не интересуют материальные ценности...
 Мартиков мучительно сглотнул. День вокруг потерял изрядную долю своей 
привлекательности. Бывший экономист наклонился к окну и тихо спросил:
 -Вы говорили об условиях. Я готов их выполнить. 
 -Хорошо, - сказал ему знакомый голос их непроглядной черноты салона, а 
потом ровным невыразительным тоном продиктовал свои условия. 
 День подернулся инеем, словно вместо июля на вдруг пришел сизый леденящий 
январь. Мартиков почти физически чувствовал, как примерзает к спине пропотевшая 
от жары рубашка. Он потел крупинками льда, так ему, во всяком случае, казалось. 
Смысл слов был страшен. Он был... противоестественным!
 -Нет, - выдавил из себя Павел Константинович, - нет, я... не могу. - Ноги 
его ослабли, и он против воли прислонился к лакированной крыше машины. 
 В салоне было тихо, потом голос сказал, негромко и с убеждающими 
интонациями:
 -Ну, Мартиков, где же твое честное слово? Ведь ты даже душу хотел 
предложить в залог спасения. А то, что я предлагаю, ей богу, куда меньшее зло. 
 -Нет. - Уже тверже сказал Мартиков, сердце его испуганно колотилось, а 
потом его не секунду пронзила острая боль. Ах, если бы он знал, что цена будет 
так высока, - Я не могу этого выполнить. И вы... вы меня не заставите. 
 Тяжкий вздох из черных недр. Так вздыхают матери, глядя на свое 
неразумное, буйное чадо.
 -Мы не будем тебя заставлять. Поверь мне. Ты сам себя заставишь. Просто, 
вспомни, что суд и долг был лишь одной твоей проблемой. А у тебя их, если не 
ошибаюсь, две. Так я еще раз тебя спрашиваю, ты выполнишь наши условия? 
 Павел Константинович мотнул головой. Отпустил крышу машины и встал прямо. 
В ушах гудело, а перед глазами прыгали черные точки. 
 -Нет, - сказал он, - я не сделаю, потому что...
 Со скользящим свистом тонированное стекло встало на место. Секунду на 
черной глянцевой пленке отражалось лицо самого Мартикова, испуганное и 
потрясенное. Потом мотор машины взревел, и одновременно зажглись ослепительно 
голубые ксеноновые фары. С режущим уши визгом колеса провернулись на асфальте, 
источая сизый резко пахнущий дым. Потом сааб сорвался с место и лихо вырулил на 
улицу, подрезав, оказавшуюся на него пути потрепанную шестерку. Павел 
Константинович успел увидеть, что на заднем стекле иномарки имеется сделанная 
красными буквами, какая то надпись. Две секунды спустя зловещих форм автомобиль 
уже скрылся из виду свернув на малую Зеленовскую.
 Мартиков остался один. Хотя нет, их осталось двое - Павел Константинович 
Мартиков и то злобное существо, что поселилось в нем с недавних пор. 
 Тяжелой походкой он двинулся дальше по Центральной. Груз обещания давил, 
но цена была высока. Видит Бог, она была неподъемной. 
 -Я не дрался! - сказал Мартиков, ковыляя вдоль улицы. Средних лет женщина 
с натугой несущая две тяжелые туго набитые сумки, кинула на него удивленный 
взгляд. - Я никогда этого не любил.
 Удивление на лице женщины сменила отстраненная маска равнодушия, и она 
заспешила прочь от странного, говорящего сам с собой человека. 
 Его автомобиль, верный "фолькс", ждал неподалеку, скромно притулившись у 
бровки. Павел Константинович направился к нему, страстно желая скорее опуститься 
на мягкое сидение, потому что ноги его совсем не держали. И тут он на кого-то 
наткнулся, на так, что чуть не упал на шершавый, разбитый асфальт тротуара. Но 
упасть ему не дали, мощно сгребли за грудки. Мартиков изумленно крутнул головой 
и обнаружил всего в двадцати сантиметрах от своего лица омерзительнейшую харю, 
круглую, одутловатую, и с явной печатью вырождения на лице. Глаза у владельца 
этого лика были мутны, желтушны и диковаты и по разумности своей напоминали 
глазищи быка, как раз перед тем, как она впадет в буйство и начет крушить все 
вокруг, в том числе и ни в чем не повинные кусты и мелкие деревца. Рот этого 
индивидуума расхлебянился и из него, вместе с мощной волной кислого пивного 
запаха, смешанного еще с какой то гадостью, вылетели невнятно слова:  
 -Ты че?! Куда прешь, ка-а-аззел! - вместе последним словом Мартикова 
обдало смесью чесночного аромата и гнилых зубов. 
 Павел Константинович от этого амбре почувствовал сильный, почти неодолимый 
позыв к рвоте. Одновременно с этим, из вязких трясин его сознания, там, куда не 
достигло опустошение и тяжелое осознание сути предложенной ему работы, из этих 
мрачных осадочных топей медленно поднималось глухое раздражение, предвестник 
черной злобы. 
 -"Почему?" - вопросил сам себя Мартиков - "Почему мне именно сейчас, когда 
я только что отклонил такое страшное предложение, мне встретился этот 
дегенерат?!"
 -Отойди... - тихо сказал бывший старший экономист, и тут с ужасом понял, 
что имели в виду типы из "сааба" говоря о второй его проблеме. 
 Проблема. Ярость. Темный двойник, эта мерзкая, начисто лишенная морали 
сущность, уверенно брала в крепкие руки бразды правления Мартиковским сознанием. 
Бирюзовая гладь потемнела, а вольный ветер вздыбил первую, буйную и неистово-
белопенную волну. 
 Держащий Мартикова субъект по рачьи выпучил, мигом налившиеся кровью 
глаза, так, что они едва не вылезли из орбит и заорал дурным надтреснутым 
голосом:
 -Да ты че?!! - и вроде даже попытался приподнять Мартикова выше, держа его 
за обшлага купленного за большие деньги пиджака. Хотел он сказать еще что-то, но 
неожиданные действия бывшего старшего экономиста положили конец всем его 
лингвистическим изысканиям. 
 Мартиков уже не соображал что делает, мир вокруг потемнел и исказился. 
Лица проходящих людей стали странно гротескными и уродливыми. Не сознавая больше 
себя, Павел Константинович сделал быстрое движение головой, как атакующая змея и 
впился зубами в щеку держащего его субъекта.  
 Острые передние резцы (один с коронкой), разорвали обвисшую кожу и 
пропахали длинную обильно заливающуюся кровью борозду на щеке нападающего. 
Кровавая влага брызнула на лоб и щеки Мартикова и тот неосознанно слизнул ее 
языком, там где смог дотянутся. Во рту что-то болталось и Павел Константинович 
выплюнул это на асфальт, без содрогания отметив, что это порядочный кусок кожи. 
 Нападавший разжал руки, и Мартиков отступил на шаг. Мужик стоял, а на лице 
его весенним буйным половодьем разливалось изумление. Одна, похожая на окорок 
рука поднялась и схватилась за разодранную щеку. Глаза субъекта, теперь пустые и 
бессмысленные, лишь с всеобхватывающим, как у едва родившегося младенца, 
изумлением, уставились прямиком в темные глаза Мартикова. 
 И увидели в них черный шторм. И ни капли человечности.
 Так и не отнимая длани от обильно кровящей щеки, мужик стал поспешно 
отступать от Павла Константиновича, смотря на него как на прокаженного в 
финальной стадии болезни. Или как на смертельно опасного хищника. Пройдя шагов 
пять он повернулся и побежал. 
 А Мартиков остался. Он во все глаза смотрел на кровавый ошметок на 
тротуаре, сначала с удовлетворением, а потом со все возрастающей паникой. 
Опальный экономист поднял руку и вытер лоб и щеки, посмотрел на окрашенную 
красным руку, прошептал:
 -Это не я... это... это зверь! 
 Далеко впереди буйный норовом прохожий все еще бежал. 
 Павел Константинович обернулся и посмотрел в другую сторону - туда, куда 
уехал черный "сааб". Ощущая во рту характерный железистый привкус, стоя у своей, 
все еще закрытой машины, и глядя на кровь укушенного им человека Мартиков вдруг 
подумал, что запрошенная неизвестными цена, возможно не так уж высока. 
                              
                              16.

 -Тихо! - сказал Стрый - все ушли. 
 -Хорошо смотрел? - спросил Пиночет.
 Тот покивал. Над его головой стремительно проносились последние дождевые 
облака (следующий день был жарким и безоблачным). Темно фиолетовые, похожие на 
рваные тряпки тучи раз за разом глотали луну, но уже через десять секунд она 
прорывала из брюха - чистая и незапятнанная. 
 Из-за этого свет на Саввином Овражке то появлялся, то начисто исчезал. 
После чего овражек погружался в чернильную тьму - ни одного фонаря, на улице не 
горело.
 Саввиновым овражком именовался рахитичный переулок, в самой старой части 
Верхнего города. Когда-то тут и вправду был крохотный овраг, образовавшийся из-
за извилистого и буйного ручейка, бравшего начало где-то в карстовых пещерах и в 
финале своего пути впадавшего в Мелочевку. В период активного строительства 
панельных многоэтажек ручей загнали в трубу, а овраг засыпали гравием, поверх 
которого проложили асфальт. Но видно что-то от этого веселого чистого (и 
холодного, от него даже в самую жару ломило зубы) ручейка все еще оставалось, 
потому что воздух в переулке славился своей сыростью, а асфальтовое покрытие, 
несмотря на все усилия бытовых служб, с каждой весной приходило в негодность. 
 Вот и выглядел теперь Саввинов переулок как много раз штопаный носок - 
весь в разноцветных заплатах. 
 Стрый и Пиночет прятались в самом начале Овражка, как раз напротив 
двухэтажного покосившегося дома, в начале своей карьеры, вероятно бывшего нежно 
розовым. Теперь он стал серым, как и все окружающие строения. Серый, как 
асфальт. В доме горело одно единственное окно - под самой крышей, но и оно было 
занавешено массивной шторой совершенно кошмарной багровой расцветки. В переулке 
было совершенно пусто, и даже бродячие собаки, эти словно бы находящиеся везде и 
сразу помногу твари, обходили его стороной. 
 В тридцати метров по ходу переулка виднелась Покаянная улица, на которой 
горел примерно один фонарь из трех и иногда ездили машины, медленно и осторожно 
объезжая эпических размеров рытвины. Полночь пробило полчаса назад, и ночная 
жизнь была разгаре.
 Но только не в Саввином Овражке. 
 Если пройти метров двадцать от начала переулка, вдоль Покаянной, то можно 
заметить фасад невысокого двухэтажного особняка, выделяющегося на фоне 
окружающих зданий как новая сверкающая, стальная коронка на фоне частокола 
кривых и пораженных гниением зубов. 
 Здесь и располагается знаменитая фирма "Паритет", сделавшая себе имя на 
сделках с недвижимостью. Тут, за этими веселенькой пастельной раскраски стенами, 
и светонепроницаемыми бронированными окнами день за днем крутятся 
астрономические суммы, во много раз превышающие общегодовой бюджет всего города. 
К фасаду подъезжают дорогие иномарки, жутко шкрябая днищем на колдобинах (только 
площадка перед самым входом нормально заасфальтирована), частым гостем бывает и 
бежевый броневик инкассаторов. С шести утра и до девяти десяти вечера за этими 
тяжелыми железными дверями кипит жизнь, но сейчас, в глухую полуночную пору 
здесь было тихо и пустынно и лишь периодически мигала красноватая лампочка 
сигнализации.
 Где-то там, за темным дверным проемом должен быть сторож, и может быть кто 
ни будь из охраны. Стрый и Пиночет знали это, странный ночной гость, как и 
обещал, оставил на середине комнаты, коричневую папку с подробной инструкцией. 
Ровным, академическим почерком там, по пунктам, с разъяснениями было прописано 
каждое действие для обоих грабителей. В конце бумажного листа их покровитель все 
тем же ровным почерком приписал: "За удачно выполненное задание - похвала и 
вознаграждение", ну прямо как для маленьких детей! Пиночет тогда оскорбился, но 
когда увидел, что еще лежит в папке, его обиды тут же исчезли, расплывшись как 
легкие облачка над пустыней Сахарой.
 В качестве аванса предлагались еще две ампулы с морфином, так что сразу 
можно было понять, о каком вознаграждении идет речь. Покачивая своей капсулой и 
восхищенно глядя, как играет на гладком стекле полуденный свет, Николай Васютко 
решил, что за такое пустяковое дельце это поистине невиданно щедрая награда. 
Особенное если учесть капсулы, причитающиеся им потом. 
 -Похоже мы наткнулись на живой источник, а Стрый? - сфилософствовал 
Пиночет, прибывая в хорошем расположении духа.
 Его напарник что-то невнятно пробурчал, а потом сматерился, когда голой 
пяткой раздавил последний оставшийся шприц и острый осколок впился ему в кожу 
стопы. 
 Но, так или иначе, этой ночью друзья-наркоманы были бодры, веселы и 
жаждали действия.
 -Когда он пойдет? - спросил Стрый, кидая внимательный взгляд в сторону 
"Паритета". 
 -Стой. Жди.
 Пиночет еще раз сверился с инструкцией, и так уже порядком заляпанной. 
Трудно было понять, откуда у давшего ее такие сведения. Откуда вот он, например 
знает, что ровно без пятнадцати минут час, сторож и охранник (или только сторож 
если охранника сегодня нет), выйдет из здания фирмы и направится сюда, в 
Саввинов Овражек? Он всегда так делает, или только в этот раз.
 В переулок блеснуло светом фар, и Пиночет поспешно отступил в тень. Сюда 
или не сюда? Яркий дальний свет лизнул по темным углам, резвой белой ящерицей 
пробежал с одной стороны улицы на другую, высветил на миг обшарпанные стены 
ближнего дома. Вроде нет, разворачивается. 
 Двигатель взвыл на повышенных оборотах, скрипнули шины, на мимо "Паритета" 
пронеслось темный низкий силуэт. Вспыхнули габариты. Так и есть, не сюда. 
Пиночет приподнял левую руку и вгляделся в потресканный циферблат своих старых 
часов. Секундная стрелка двигалась рывками, иногда замирая на месте, как сильно 
покалеченное животное. До часа оставалось около шестнадцати минут. 
 Когда минутная стрелка переползла через широкое деление и принялась 
неторопливо вспахивать градуированное поле четвертой четверти у входа в фирму 
возникло некое шевеление. Отчетливо и на всю улицу лязгнул замок. В мертвенном 
свете ртутного фонаря возникла темная невысокая фигура. Сторож. Рядом с ним 
никого не было и из этого можно было смело заключить, что охранника в эту ночь 
нет. Сторож сделал шаг вперед, остановился и, задрав голову, уставился на луну. 
Потом, даже не прикрыв дверь, он, засунув руки в карманы неспешно стал 
пересекать Покаянную улицу. Было тихо звуки его шагов разносились по всей улице. 
Перейдя своеобразный для себя Рубикон (черту отделяющую Покаянную от начал 
Савинова овражка), Сторож стал что-то насвистывать.
 Пиночет поразился такой неосмотрительности сторожа. Создавалось ощущение, 
что тот просто забыл, кто он и для чего здесь поставлен. Позади уходящего стража 
остались широко и гостеприимно открытые двери внутрь особняка. 
 Сторож запел - тихо, и ужасающе фальшиво. Ногой поддал лежащий на тротуаре 
обломок дерева, и тот покатился, загремел на всю улицу. Лунный свет вспыхивал, 
падал ему на лицо, делал его похожим на какую то застывшую маску, сделанную из 
светлого серебра. А когда страж подошел ближе, Пиночет с ужасом понял, что это в 
некотором роде правда. Лицо подходящего было напрочь лишено какого либо 
выражения. Глаза открыты и сонны. И при этом он напевал!
 Николаю вдруг стало неуютно на этой затемненной, вечно сырой улице, и 
впервые за сегодняшний день к нему в голову закралась мысль о том, куда же он 
ввязался. Как-то раз, в то блаженное время, когда Николай Васютко еще не 
низвергнулся вниз, в пучину одной единственной всепоглощающей страсти, он 
посмотрел фильм, в котором людям прокручивали на экране специальный ролик, как 
бы наложенный на основной видеоряд. И после этого, стоило им сказать кодовую 
фразу, как они превращались в безвольных рабов, спящих на ходу, и выполняющих 
все, что им не прикажут. Вот и сторож теперь так выглядел.
 Прямо как зомби!
 Пиночет бросил быстрый взгляд на Стрыя, но тот был спокоен. Может у него 
мозгов не хватало, чтобы понять, что сторож не в себе. А может просто он не 
смотрел того фильма. Неважно, главное напарник не тушуется, а вон даже 
поигрывает тяжелой монтировкой, шлепает ей по ладони. 
 Сторож теперь пел во весь голос, прямо дрожь брала от этого скрипучего 
пения, особенно в сочетании с неподвижным лицом. Ну словно доблестный страж 
"Паритета" под кайфом! 
 Пиночет стоял теперь спиной к бывшему розоватому дому, напряженно 
вглядывался в подходящего и потому не видел, как в том самом одном единственном 
окошке, отодвинулась багровая штора и появился неясный человеческий силуэт, 
подобно зрителю, сидящему на балконе в театре, созерцавший творящееся внизу 
действо. 
 Все так же, с песней сторож "Паритета" вошел в Саввинов Овражек и миновал 
замерших в тени сообщников, пройдя всего в двух метрах от Пиночета и абсолютно 
не обратив на него внимания. Тот махнул, Стрыю - давай, мол. 
 Двумя широкими шагами нагнав свою жертву, Малахов почти нежно опустил ей 
на голову монтировку. Плашмя, чтобы не убить. В инструкции говорилось, что это 
без надобности.
 Песня оборвалась и сторож повалился на сырой асфальт, напоследок гулко 
приложившись лбом. Все действо происходило почти в полной тьме, и лишь иногда 
проглядывающая луна помогала в ней ориентироваться. Где-то далеко, может у реки 
тоскливо взвыли бродячие псы, а может и не псы, больно уж характерный голосовой 
перелив.  
 Не говоря не слова, напарники подхватили сторожа за ноги и поволокли его в 
маленький палисадник, что имелся перед каждым домом в этом дрянном переулке. Там 
бессознательное тело не заметят, а если и заметят, то решат, что пьяный - алкаши 
частые гости в этом старом квартале. 
 -Все? - спросил неуверенно Стрый.
 Пиночет кивнул, и подтолкнул его в сторону Покаянной. Больше не скрываясь, 
и даже гордо выпрямившись, они прошли к фасаду фирмы. Может, кто за ними и 
следил, но наверняка не заметил ничего предрассудительного.  
 Вход чернел приглашающе. Красная лампочка над ним больше не мигала - 
зомбированный сторож отключил сигнализацию. По гладко штукатуреным стенам 
прыгали и кривлялись неясные тени. Почему же так неуютно? В конце концов Пиночет 
и Стрый не первый раз выходили на ночную охоту? Николай заставил себя думать о 
морфине - только об этих дающих райские ощущения капсулах. Стало легче. 
 Споро миновали вход, остановились на миг в темном вестибюле. Справа 
располагалась дверь в каморку сторожа - там было накурено и работал старенький 
черно-белый телевизор. Кадры быстро сменялись и в комнатке становилось то 
светлее, то темнее, точь-в-точь как от луны на улице. Звук был выключен. 
 -Две двери, - сказал Пиночет - одна в бухгалтерию, другая непосредственно 
в кабинет. Скорее всего, сейф. 
 -А эта? - осторожно спросил Стрый.
 Да, была еще одна дверь - массивная, темная, покрытая прозрачным лаком. В 
инструкции о ней не было ни слова. 
 -Счас, - произнес Васютко - посмотрим. 
 Он неслышно пересек холл (только один раз под его шагами скрипнула старая 
половица), взялся за большую латунную ручку двери. Замер.
 -Ты чего?! - спросил Стрый. В голосе этого болвана явственно слышался 
страх, за что Пиночету сразу же захотелось заехать ему по черепу той же 
монтировкой. Нет, умеет Стрый раздражать, ничего не скажешь.
 Вместо этого Васютко ничего не ответил, вслушиваясь. 
 Где-то тикали часы - наверняка большие, напольные, вон как громко отмеряют 
время. Что-то капало, на пороге слышимости свистел работающий телевизор. 
 Шорох за дверью. За этой самой, массивной. Пиночет вытаращил глаза, в 
инструкции говорилось, что в особняке никого нет.
 Мог, их непонятный работодатель ошибаться? Ладонь на латунной ручке 
ощутимо вспотела и стала мокрой. Нет, мокрым был весь Пиночет, он прямо таки 
купался в собственном поту. В этот миг он вдруг понял, как ему страшно. Даже не 
страх - панический ужас. Но все-таки он не двигался, слушал. 
 За дверью снова зашевелились. А потом из-за нее раздался низкий 
вибрирующий звук, словно там работал какой то огромный и старый двигатель, 
лениво крутящийся сейчас на маленьких оборотах. Васютко не мог определить его 
источник, и лишь когда припомнил случай из своего далекого детства, все стало на 
свои места.
 Маленький Коля Васютко каждое лето бывал в деревне, где жили его немногие 
родственники. Он до сих хорошо помнил черноватую, покосившуюся избушку, 
запущенный огород (времени работать у родичей не было, было лишь на пьянство), 
ряд тонких пирамидальных тополей вдоль дороги. И помнил здоровенного, злющего 
пса, что жил у соседей. Кавказская овчарка, лохматая, огромная, с мутным шальным 
взглядом. Ее всегда держали на цепи, после двух или трех случаев нападения этого 
зверя на людей. Овчарка Колю ненавидела (впрочем, наверное, не больше чем 
остальных), и как только он приближался к забору, разделяющему его и соседский 
участок, издавала низкий полный тщательно сдерживаемой злобы рык. Наверняка, дай 
ей волю, она бы накинулась на мальчика и разодрала ему глотку, наверняка она об 
этом мечтала.
 Так или иначе, это была единственная в округе собака, которую Коля до 
одури боялся. Ночами он строил планы сладкой мести, в которых псина гибла 
удивительно изощренным для семилетнего мальчика способом. После таких мечтаний 
не выросший еще Коля Пиночет с особым удовольствием мучил пойманных им 
беззащитных котят и щенят. С годами собака исчезла, и он уже не помнил, куда. 
 Звук за дверью был тем самым рыком. Не предупреждающим, а, скорее, 
предвкушающим.
 Получается собака вернулась? Пиночет представил себе этого зверя за дверью 
- огромная, (Николай вырос, но и она выросла вместе с ним, приобретя те же 
пропорции), шерсть вечно всклокочена и висит грязными сосульками. А главное 
глаза - гноящиеся, отекшие и полные мутной ненависти и вместе с тем какой то 
потусторонней разумности.
 -Ну чего там? - уже спокойнее спросил Стрый, Пиночета не съели, а значит 
ничего здесь особенного. 
 -Ничего... - сказал пересохшим горлом Васютко, и отпустил ручку двери. На 
ней остались мокрые следы его пальцев. - Пусть прошлое остается за дверью.
 -Чего? - вылупился его напарник, но тут Пиночет глянул на него и злобно 
зашипел:
 -А канистра?! Канистра где, дурило тупорылое?! Ты что, ее забыл там, да?!
 Лицо Стрыя выразило весь спектр раскаяния - от виноватого удивления, до 
мучительного стыда. Он смотрел на свои пустые руки - так и есть, оставил 
канистру в переулке.
 -Быстро за ней! - Прошипел Пиночет и не удержался, сильно толкнул его в 
плечо, - Пошел, пошел, пошел!
 Напарник, поспешно покинул помещение и громко топая побежал за канистрой. 
Николай еще раз посмотрел на неоткрытую дверь, за которой сейчас было тихо - 
потерпи собачка, потерпи еще с полчасика, скоро тут будет много огня. Хватит и 
тебе. 
 У входа Стрый запнулся и чуть не упал, пробормотал под нос проклятие. 
Скоро вернулся назад, пыхтя от натуги и сжимая в руках крашенную зеленой краской 
двадцатилитровую канистру до верху полную чистого девяносто пятого бензина. 
Сейчас он ходуном ходил в канистре, плескал в стальные борта. 
 Оба несгораемых сейфа, в бухгалтерии и у шефа были приоткрыты и в дверцах 
сиротливо торчали оставленные ключи. Пиночет только еще раз подивился тому 
всеобъемлющему приступу склероза, что охватил буквально всех работниках фирмы. 
Тут уже пахло какой то мистикой, чем-то потусторонним. Но сейчас, в час ночи 
мистика казалась чем-то совершенно естественным, и потому мысли обо всех этих 
странностях лишь на миг промелькнули у Пиночета в голове. Его нервировала 
запертая за деревянной дверью собака, и он торопился зажечь здесь в этих 
каменных стенах большой очищающий пожар. 
 В кабинете безвестного руководителя фирмы обретался массивный стол черного 
дерева, прямо таки кричавший о свой дороговизне. Не менее дорогой торшер и 
крохотный сейф под картиной - копией Айвазовского. Ночные тени падали с улицы на 
картину и казалось изображенное там море буйствует и перекатывает тяжелые, с 
желтыми пенными шапками, валы. Сейф тоже был приоткрыт и содержал в себе 
несколько толстых денежных пачек, а также инкрустированную золотом зажигалку 
фирмы "ронсон", с маленьким брильянтов в основании. Деньги Пиночет не глядя 
рассовал по карманам. А зажигалкой некоторое время любовался. Поворачивая то 
так, то этак на свету, а потом тоже взял с собой. 
 Кипы бумаг извлеченных из сейфов неопрятной кучей сложили в самом центре 
холла, притащив для надежности еще тонкий ковер из другой комнаты. В ночной 
полутьме этот натюрморт смотрелся как психоделический Эверест, в котором роль 
снега играли бумаги, а основанием служило ковровое покрытие.
 -Лей! - коротко приказал Пиночет и Стрый, поспешно откупорив канистру, от 
души ливанул на бумажную гору.
 От нее сразу попер удушающий едкий бензиновый запах. Но Стрый не 
останавливался, разливал горючую жидкость вокруг, она текла по доскам пола, 
тяжело в него впитывалась. Пары бензина возносились к потолку призрачным 
маревом. 
 -Готово, - отчеканил Стрый и швырнул пустую канистру в сторону 
бухгалтерии.
 Стоя спиной к закрытой двери, Пиночет открыл позолоченную крышечку дорогой 
зажигалки, но кремневое колесико крутнуть не успел. Одновременно с раздавшимся 
за спиной резким неприятным скрипом в затылок Николаю Васютко уперлось нечто 
холодное и явно стальное.
 Ствол. Оружие. Очень низкий хриплый голос с усилием выдавил над самым 
ухом:
 -Бросай... 
 Но зажигалка и так выпала из ослабевших Пиночетовых пальцев и шлепнулась 
на пропитавшийся бензином пол.
 Пиночет стал оборачивался. Он не хотел этого делать, но осознание, что 
стоящее позади пришло из закрытой комнаты заставляло его посмотреть в глаза 
своему страху. Он не мог не взглянуть. И в первый момент, Николаю действительно 
показалось, что он видит перед собой вставшую на задние лапы косматую овчарку, 
смотрит в ее дикие зверины глаза. Но потом он увидел ствол пистолета, увидел 
камуфляжную форму, обтягивающую вполне человекоподобный силуэт и до него дошло:
 -"Охранник! Все время был здесь, прятался за дверью!!"
 Вот только что-то с охранником было не то, что-то неестественное было в 
том, как он поводил стволом своего оружия. Так, словно рука его дрожала, и он 
никак не мог остановить эту пляску своей конечности. И смотря во все глаза на 
пришельца из-за закрытой дверью, обмерший от страха Пиночет замечал все новые и 
новые неправильные в нем детали. Уши у охранника были чуть заостренны и ощутимо 
дергались, верхняя губа задралась и тоже подергивалась, как от тика. Глаза 
торопливо бегали из стороны в сторону. 
 -Я... - начал было Пиночет, но тут охранник задрал еще выше губу, явив 
полутьме крупные белые зубы, и издал тот самый низкий, горловой рык, который 
Николай раньше приписывал к собаке. 
 -Танцуй, - просипело чудище в камуфляже и в лучших ковбойских традициях 
выстрелило Пиночету под ноги. 
 Но потанцевать Васютко не успел. Первая же выпущенная пуля, наперекор всем 
законам вероятности, угодила не в доски пола, а в лежащую на нем зажигалку 
"ронсон", отчего бензин в ней воспламенился с оглушительным хлопком. Зажигалку 
разорвало, и она плеснула в последнем усилии феерическим огненным дождем, густо 
смешанным с осколками позолоченного металла, которые посекли Пиночету лицо. 
Горящий бензин густо оросил доски пола, соединился со своим еще холодным 
собратом, и тот вспыхнул тоже победным ликующим пламенем, мигом охватившим всю 
комнату.
 На лице звероватого охранника отразилось почти потешное изумление, так 
похожее на недавнее выражение лица Стрыя, что Пиночет чуть не расхохотался в 
голос.
 Засмеяться ему не дали. Схватив за шиворот неудачливых (хотя почему, 
"Паритет" то горит, почти полыхает), поджигателей, тип в камуфляже поволок их 
сквозь огонь к выходу. Силы он был неимоверной, так что даже не бывший ранее 
силачом Стрый не мог ничего с ним поделать. 
 А когда их выволокли из все сильнее разгорающегося здания на свежий 
воздух, Пиночет вдруг понял, что их ждет. И испуганно задергался, пытаясь 
вырваться из стальной хватки. Бесполезно.
 Было очевидно, что охранник не будет сдавать их в милицию, как не будет 
вызывать пожарных. Ему, похоже, глубоко наплевать на сгорающий позади "Паритет". 
У этого невменяемого, видимо есть свои, идущие в разрез с официальными планы. 
 И глядя на подергивающиеся, заостренные уши, на эти белоснежные зубы, со 
слишком уж выступающими клыками, становилось понятно, что эти планы не 
простираются так уж далеко.
 Пиночет начал кричать и кричал еще долго, а когда устал, его сменил Стрый. 
Впрочем, их так никто и не услышал.

 "Паритет" горел ярко и дымно еще четыре часа. Когда наконец, кто-то 
сообразил вызвать пожарных (ежедневно набирающих теперь на колонке воды в 
пожарные баки своих машин), двухэтажный особняк выгорел дотла, и крыша его 
рухнула вниз, погребя под собой весь второй этаж. Павел Константинович Мартиков, 
бывший старший экономист этого заведения мог спать спокойно - все его грехи 
превратились в комья липкого черного пепла. На втором этаже, среди груды 
обгорелой древесины лежала почти не тронутая огнем картина, на которой 
закопченное море приобрело насыщенный черный цвет. 
                     
                              17.

 Июль. 19ое.
 Ставлю даты архаическом стиле - меня это забавляет. Нет, я не любитель 
всей этой средневековой мути, этой замшелой старины. Но иногда становится так 
невыносимо тоскливо, что так бы и сбежал куда ни будь из этих жестоких времен. 
 Сегодня меня чуть не убили. Пишу эти строчки и содрогаюсь - это называется 
шоковое состояние. Может быть просто хотели ограбить? Нет, убить. Уж перед своим 
собственным дневником я могу быть полностью откровенным - этот тип в подворотне, 
он достал нож и почти ударил меня. 
 Странно, что я не сошел с ума. Мы живем в своем замкнутом мирке, у кого-то 
он шире, а у кого-то уже. 
 У кого-то это кокон, раковина. Это дом, это обитель тишины и покоя. Я не 
говорю, что эти хоромы должны быть материальными. По большей части мы носим их в 
себе. Что-то вроде улитки, которая несет на склизкой спине свой твердый домик. 
Идешь по улице и черствые люди обходят тебя, волоча на себе свои собственные 
раковины. Им наплевать на тебя, а тебе на них. 
 И в этом можно найти успокоение, и даже счастье. Может быть чувствуешь 
себя бессмертным?
 Потом что-то случается. Что-то нестандартное, выбивающее из колеи.
 Что-то плохое. Тебя сбивает машиной, твой близкий человек (ха, кто по 
настоящему близок?) покидает сей мир, или вот например, тебя подстерегает в 
подворотне невменяемый маньяк и пытается убить. Хрусь - твою раковину ломает, и 
ее острые осколки впиваются в мягкую плоть, и причиняет ей невыносимую боль. 
Мир, уютный маленький мир переворачивается вверх дном или вовсе исчезает, а тебе 
остается принимать все невзгоды своей тонкой кожей. 
 В данном случае голый розовый слизняк, прячущийся в раковине - это 
человеческое сознание, эта путаная масса желаний, комплексов и амбиций. Без 
брони она не может и стоит раз или два проломить эту жесткую оболочку, как 
здравомыслие начинает давать течи и в конце концов идет ко дну. Острые неврозы, 
умопомешательство. На долгие-долгие дни!
 Меня спасла машина, которая очень вовремя заехала в арку. И я сбежав, еще 
почти час ходил по Школьной, боясь вернуть назад. В конце концов совсем стемнело 
и арка осветилась от ближайшего фонаря. Тогда я рискнул заглянуть в нее и нашел, 
что она совершенно пустая. 
 Мои канистры так никто и не взял - капелька удачи в этом океане страха. 
Вот только одна из них оказалась довольно сильно помята - не тот ли автомобиль 
проехался по ней.
 Дома я ничего не сказал, списав задержку на слишком длинную очередь у 
водоколонки. Тогда я чувствовал себя еще очень ничего - основная тоска 
навалилась сегодняшней ночью. 
 Мне кажется... мое существование словно поделилось на две половины - до 
того, как на меня напали, и после.
 Иногда мне кажется, что меня все-таки убили, и момент нынешний - это 
греза, сон, издевательство. Последний аккорд агонии. Все время вспоминаю этот 
нож - длинный, блестящий, настоящий кинжал.
 Что бы я почувствовал, воткнись он мне в живот. Я читал, раны в живот 
очень болезненны и практически неизлечимы. Просто очень долго умираешь, вот и 
все. Неужели это могло быть со мной?
 Со мной?!
 Ненавижу его, этого неведомого убийцу!! Он не убил меня, но сделал хуже - 
он убил во мне чувство спокойствия. И последнее доверие к людям. 
 Я убил бы его... Вот так, просто написать, если бы у меня был свой нож, я 
не колеблясь вонзил бы ему в глотку. И моя бы рука не дрогнула.
 Убил бы за то, что он сделал...
 Жизнь дерьмо... Нет, не так, подлиннее: Жизнь - поток фекалий в который 
нельзя войти дважды, и каждый раз входя в эти дерьмистые воды, мы получаем новую 
порцию. 
 Вот так, и подчеркнуть! 
  
 P.S.(хотя какой к черту постскриптум в дневнике-то):
 У нас по-прежнему нет воды, никакой. Особенно мерзко сливать в унитазе, 
потому что вода в него поступала из общей сети то же. Теперь там дурно пахнет, 
очень согласуясь с моей последней мыслью. Чем все это закончится, скажите мне на 
милость?

                              18.

 Бомж Васек одиноко сидел на низком пологом левом берегу речки Мелочевки и 
с неимоверной тоской наблюдал за величаво проплывающим мимо мусором. Коричневые, 
мутные воды реки давно уже стали пристанищем для самых разнообразных предметов. 
Лысые шины здесь мирно соседствовали с собачьими трупами, разлапистые коряги с 
испорченными предметами быта. Каждую весну, кучка солдат из ближайшей части 
вычищала оба речных берега, но мусор снова накапливался и остановить этот 
процесс было совершенно невозможно. 
 Вся эта дрянь, уже порядком обросшая вездесущей тиной в конце концов 
достигала плотины и накапливалась там. Отдельным мелким предметам удавалось 
проскочить острые клинья водоломов, но тогда они все равно застревали, уже на 
скользких слизистых камнях позади плотины. Туда регулярно (до последнего 
времени) наведывались бомжи, стремясь присмотреть себе что ни будь полезное. 
 Был еще омут. Там, сразу за волноломами падающая вода вырыла своеобразную 
яму, почти полтора метра глубиной. Иным представителями славной мусорной породы 
удавалось не проскочить над ними и осесть на камнях, а уйти на дно, если хватало 
веса. В этом омуте, надежно скрытом от посторонних глаз желтоватой дурнопахнущей 
пеной можно найти много всего занимательного и интересного, если вас, кончено 
интересуют такого рода находки. Здесь. В мутноватой спокойной водице обретаются 
антикварные бутылки, выкинутые в реку еще в незапамятные времена, печатная 
машинка, насквозь ржавая и заселенная крошечными речными рачками, которые под 
действием химикатов сейчас мутируют со страшной силой. Есть тут давно вышедший 
из моды пиджак, дырявый и похожий на некое потустороннее чудище, вешалки для 
одежды датирующиеся аж 1915 годом (в то время со старого еще моста навернулся 
грузовик перевозящий галантерею), набор пуговиц, фотоаппарат "Зенит" со слепым 
глазком окуляра, и ржавый до невозможности пистолет системы ТТ с тремя 
патронами.
 Есть тут и свои постояльцы - живые и не очень. Помимо рачков здесь живут 
маленькие юркие рыбки (медленно теряющие чешую и способность к воспроизводству), 
лягушки, пятнистый полупрозрачный тритон и пакетик с двухдневными котятами, 
утопленный нерадивой хозяйкой из Нижнего города. От кошек остались лишь чисто 
обглоданные костяки в помутневшем от времени пластике.
 И человек здесь тоже есть - любящий муж и отец двоих детей, бывший рабочий 
со все той же фабрики в далеком семьдесят девятом решивший продемонстрировать 
свои навыки в плавании. Плыл с приятелем, оба были подшофе, оба пошли на дно. 
Приятеля нашли, а вот его самого нет. Его скелет в том же состоянии что и кошки 
(и в красно-черных плавках) вечно смотрит вверх, туда где солнечные лучи иногда 
пробиваются сквозь толщу воды. Годы идут, и речная вода все мутнеет, и все 
меньше у вечного постояльца пенного омута возможности увидеть этот навсегда 
утерянным им свет.
 Бомж Васек всех этих подробностей, конечно не знал. Но глядя на медленно 
текущую воду он потихоньку впадал в некое медитативное состояние, и буквально 
ощущал, как такая же мусорная река протекает где-то внутри него. Где-то в 
сознании. 
 Оторвавшийся от преследователей кролик, мелкая дичь - вот кем он себя 
ощущал. Мышцы ног мучительно ныли, дышалось почему-то до сих пор с трудом, хотя 
бег его окончился больше часа назад (сдает дыхалка, не в его возрасте так 
бегать), в спине ломило, словно какая то садистки настроенная личность 
ковырялась там, увлеченно применяя приспособления для вскрытия сейфов. 
 Хотя прошло уже несколько дней со знаменательного бегства от Жориковой 
лежки, у Васька до сих стоял в ушах омерзительный хруст - словно рвут на части 
грубую мешковину, который он услышал выбегая наружу, во тьму. Кому-то оторвали 
голову. Может быть самому Жорику?
 Василий тихонько завыл, раскачиваясь на берегу туда сюда. Тень его, 
удлиненная и исковерканная качалась рядом. Солнце клонилось к закату, хотя чтобы 
полностью зайти за виднокрай ему понадобится еще часа четыре. С того места, где 
сидел Васек можно было рассмотреть как целеустремленно снуют головастики у самой 
кромки берега. Сидящий чуть было не позавидовал маленьким безмозглым существам, 
с их простой и идущей как по рельсам жизнью. Впрочем он и сам последние семь лет 
прожил как головастик. После того, как в начале девяностых его обставили с 
квартирой (как он не помнил, был в дымину пьян и подписывал все бумаги, что ему 
совали под нос). Помнится он еще пару лет вечерами подходил к своему бывшему 
дому (старой хрущобе в Верхнем городе), и смотрел с немой тоской на окна своей 
бывшей квартиры. Они всегда жизнерадостно светились, эти окна, и кто-то повесил 
на них веселые занавесочки, а через некоторое время наклеил дороги обои на 
потресканный потолок. 
 Там жили другие люди. И возможно счастливо.
 Эти два сияющих желтоватым мягким светом проема, были для Васька чем-то 
вроде Вечного огня - огненные символы его неудавшейся жизни. Глядя на них, 
Василий Мельников иногда раздумывал, а как бы было если бы судьба обошлась с ним 
иначе. Если бы в далекие застойные годы не пристрастился он к пагубному зеленому 
змию? 
 Ваську было за сорок, он не был женат, у него не было детей. По большому 
счету он был никому не нужен. 
 В конце концов, он перестал приходить к этому дому. И уже годы спустя, 
проходя мимо опустившийся бомж Васек даже не бросал на здание ни единого 
взгляда. Прошлое окончательно умерло, похороненное под долгими месяцами дикой, 
волчьей жизни. 
 Тут Васек перестал качаться и замер, вперив стеклянный взгляд в 
неостановимо бегущую воду. Потом глаза его приобрели некоторую разумность, рот 
искривился в безумной усмешке и Васек тоненько захихикал, роняя слюни на влажную 
землю. В конечном итоге, на старости лет и, наверное, под конец этой гнусной не 
сложившейся жизни Василий стал кому-то нужен. Нужен настолько, что оторваться от 
преследователя Ваську уже не суждено. 
 -Витек... - проговорил Мельников почти с теплотой, его время истекало, и 
он это чувствовал, и скоро должен был начаться очередной акт этой эпической, 
апокалиптичной погони. 
 И он не заставил себя ждать. 
 На все том же философском факультете, куда собирался в самом начале своей 
несложившейся жизни семнадцатилетний Вася Мельников, он наверняка бы читал 
изречение одного древнекитайского мыслителя и по совместительству воина  
звучавшее примерно так: "Если ты хочешь победить своего врага, сядь у реки и 
подожди пока его труп проплывет мимо". По иронии судьбы, именно нынешнему 
беглецу предстояло испытать подобный способ на своей шкуре. Пусть и с некоторыми 
нюансами. 
 Когда солнце опустилось к горизонту на расстояние двух своих дисков, со 
стороны запада показался Витек. Он неторопливо плыл по реке ногами вперед и 
грязная водица обтекала голые и бледные как у утопленника пальцы его босых ног. 
На лице у него застыла все та же закостенелая улыбка, и речная влага 
беспрепятственно заливалась к нему в рот, полоскалась там, оставляла между 
зубами клочки тины. Глаза смотрели в небо, а небо отражалось в зеркальных 
глазницах. Витька мягко покачивало, руки его были безмятежно сложены на животе, 
и он не совершал ни единого движения, однако плыл почему-то как раз по 
направлению к левому берегу. Одежда, ранее всегда грязная сейчас была 
относительно чиста, прополощенная в речной воде, то же самое относилось и к 
белым расслабленным пальцам, с длинными, отросшими за это время ногтями (Васек 
помнил, что ногти у Витька, еще живого Витька, всегда были грязны и обломаны под 
корень). Преследователь, враг, выглядел неживым, но Васек прекрасно знал, что 
это не так.
 Когда Витьку до берега оставалось метра три, так что цель его визита была 
ясна и понятна, Василий нехотя поднялся. Подышал, насыщая легкие кислородом. 
Взглянул в серебристые глаза своего бывшего напарника. На душе была тоска, тина 
и гнилая речная вода. Витек, улыбаясь, достиг мелководья, и стал подниматься и 
протягивать вперед скрюченные руки. 
 -Ненавижу! - прошептал Василий стоя на месте, - ненавижу тебя, Витек. 
Ненавижу, предатель! 
 После этого он все-таки повернулся и побежал. На бегу Васек хихикал, 
размахивал руками и бормотал себе что-то под нос. Он очень устал. Сам того не 
сознавая, он уже приблизился к той черте, когда загнанная до полной потери сил 
дичь оборачивается и в последней самоубийственной атаке бросается на 
преследователя. 
 
 Лишенный воды город замер в вечерней тьме. На улицах его практически не 
наблюдалось никаких шевелений, и лишь в точках где работали водоколонки все еще 
копошились сильно укоротившиеся очереди. Воду отключали не в первые, но впервые 
на такой долгий срок и жители Верхнего города, возвращаясь вдоль Мелочевки с 
полными ведрами прозрачной воды, злобно ворчали на своих земляков, удобно 
устроившихся в Нижнем, где вода есть (совсем забыв при этом, как гордились они 
переездом в новые светлые квартиры из Нижнегородских трущоб).
 Правду не знал пока никто. А заключалась она в том, что и в отделенном 
Мелочевкой Нижнем городе воды тоже не было. Но там это переносилось куда легче, 
колонок было больше, а проржавевшие коммуникации все время лопались, поэтому 
местное население приучилось обходиться без воды из-под крана, перейдя на 
подручные использующееся еще с давних времен, методы. 
 Особой засухи не ожидалось, лето было теплым, но влажным и дождик 
регулярно увлажнял землю. Тяжелее всего пришлось, пожалуй дачникам, на грядках 
которых вдруг перестали крутиться модные, цветасто раскрашенные опрыскиватели. В 
теплицах теперь установился пустынный зной, и нежные растения стали удручающе 
быстро вянуть, чем привели не один десяток дачников в состояние маниакальной 
депрессии. Доходило даже до того, что владельцы крохотных земельных участков 
взаимно обвиняли друг друга во вредительстве, и так и не договорившись начинали 
гадить серьезно гадить своим недругам.
 Александр Петрович Каточкин глухой безлунной ночью подсыпал соседскому псу 
Тою крысиной отравы, коварно выполненной в виде шоколадных кубиков. Той, очень 
любивший шоколад, подношение съел, а на утро привел своего хозяина в ужас зрелищ 
своей агонии. Евгений Палин - мирный пенсионер-дачник, не думал ни секунды о 
том, кто мог проделать над Тоем такую гадость, и такая же порция псевдошоколада 
отправилась в мелкоистолченном виде в комбикорм к Каточкинским курам, большая 
часть из которых в тот же день покинула этот не очень гостеприимный мир. 
Каночкин пришел в ярость, и некоторое время скрежеща зубами ходил по своей 
крохотной комнате, иногда кидая дикие взгляды в сторону соседского участка. 
Никто не знал как, но еще более мелко истолченная порция отравы каким то образом 
оказалась у Палина в растворимом супе, который и съел ее с превеликим 
удовольствием (и подумывая, кого бы еще отравить у ненавистного соседа). 
 С этими же мыслями через два часа его увезли на скорой, а Каточкин стоял, 
прислонившись к ограде своего дачного участка и, улыбаясь, махал в след. 
 Иногда кажется, что дачный народ поработав на своем участке проникается 
какими то древними инстинктами, побуждающими их охранять земельный надел до 
последней капли крови, а также подсознательно строить захватнические планы, по 
отношению участка соседнего. 
 В одной из двух городских школ, шестикласснику Васе Манину сильно разбили 
нос, и Вася, весь в слезах побежал в школьный туалет, дабы смыть кровавые пятна 
стремительно расползающиеся по его дорогой куртке. Но перекошенный кран в 
сортире отозвался лишь невразумительным хрипом, так что пришлось Васе идти 
домой, где он до смерти напугал свою мать зрелищем окровавленной одежды.
 Проснувшийся хмурым утром постоянный посетитель бара "Кастанеда" по 
фамилии Хромов испытывал тяжелейшие последствия своей вчерашней наркотической 
гулянки. На четырех конечностях дополз он до кухни и там жадно припал к 
кухонному крану, одновременно вертя оба крана. Ничего нее добившись, Хромов 
взвыл от тоски и вцепился зубами в холодный металл смесителя, здорово обкорябав 
себе губы. Но тут ему в голову пришлась гениальная по силе воздействия мысль, и 
он проковылял на улицу (благо квартира была на первом этаже), где и припал к 
первой попавшейся лужице. 
 Тяжело пришлось пожарникам - эти с мигалками, воем и ревом, разгоняли 
собравшуюся у колонок толпу, чтобы наполнить свои далеко не безразмерные баки 
машин. Из-за этой ограниченности, они уже выпустили из-под контроля два 
серьезных пожара, обречено наблюдая как пламя набирает силу. В обоих случаях 
дома выгорали дотла. 
 А не понимающая этого толпа упорно не хотела подпускать пожарных к 
водопою, и как-то раз даже бравых борцов с огнем крепко избили. 
 В Нижнегородском баре "Вишневый садик" посетителям подали грязную посуду с 
липкими жирными следами чьих то пальцев. Отдуваться за это пришлось бармену, 
который через двадцать минут после инцидента уже валялся под стойкой в 
бесчувственном состоянии, а кружки горой битого стекла громоздились вокруг него. 
 Федор Рябов заявился домой мрачнее тучи, набычившись, и взгляд его, 
казалось, прожигал дырки в предмете на которой он его обращал. Его жена в ужасе 
отступила от него, и прижалась к обшарпанной стене квартиры. На щеке у Рябова 
красовалась теперь рваная рана, с легко угадывающимися следами зубов. 
 -Ой, Федя... - привычным плачущим тоном заголосила жена, - покусал кто.
 -Да. - Твердо сказал Федор и не менее твердо заехал жене в глаз, отчего 
она замолчала и сползла вниз по стене.
 Пятнадцатилетняя дочь Федора, видевшая все это из своей комнаты с плачем 
метнулась к матери, а от нее к раскрытому окну, намереваясь выпрыгнуть наружу. 
По пути она запнулась об ножку стола и сверзилась на пол, вместе с 
приготовленной для него, Федора, снедью.
 Финал был печален. Впрочем, уже через два часа (после похода в 
травмпункт), мир и порядок в семье Рябовых было восстановлен.   
 Тяжелее всего в этой обезвоженности пришлось врачам Центральной городской 
больницы. Пациенты все поступали и поступали, а использующейся для 
многочисленных нужд воды больше не было. Персоналу приходилось бегать на 
колонки, где их встречали куда более дружелюбно, нежели пожарников, и заполнять, 
заполнять тяжеленную тару. А потом бежать обратно в больницу. Из-за этого многие 
молодые врачи так уматывались, что ночевать оставались прямо в больнице. Со 
стерилизацией худо-бедно разобрались, принесенную воду кипятили, и в ней же 
обрабатывали инструменты, а вот с влажной уборкой пришлось повременить и 
оставить больничные коридоры потихоньку зарастать пылью. Отдельные героические 
усилия по уборке помещений со строжайшей экономией воды ничего не дали, да к 
тому же у уборщиц все время вспыхивали ссоры с врачами, которым воды тоже 
катастрофически не хватало. 
 В последние дни в городе дико возрос интерес покупателей к различным видам 
газировок, наших и не наших, чем хитрые продавцы и пользовались, бессовестно 
задирая на них цены. И все равно, очереди в киоски могли поспорить по размерам 
разве что с очередями на водоколонки. Доходило до маразма, отдельные 
состоятельные горожане полностью переходили на минералку, предпочитая даже мыть 
в ней руки.
 Особенно повезло Каменеву В.С исполнительному директору местной фирмы, 
занимающейся поставками этой воды в город. Реквизировав два десятка упаковок с 
прозрачной пузырящейся жидкостью, он вылил половину из них в ванну, и млея от 
удовольствия забрался в нее, впервые за последние три дня, нормально вымывшись.
 Счастье было недолгим, от сидения в холодной воды, Каменев заработал 
сначала простуду, которая будучи не долечена спустя сколько то дней перешла в 
двухстороннее воспаление легких, так что несчастный купальщик очень скоро 
оказался в той же не мытой городской больнице.
 И лишь у ларьков торгующим спиртным ничего не изменилось, и все те же 
помятые личности, с философским спокойствием скупали заветные пузыри, утоляя 
свою вселенскую утреннюю жажду. И они были единственными (потому что других, 
местных бомжей в одночасье не стало), кто потери воды почти не заметил. 
 В конце концов, часть жильцов не выдержала и направилась по своим ЖеКам с 
категорическим требованием вернуть воду. Почти синхронно оттуда были высланы 
сантехники, задачей которых было проверка коммуникаций у дома. Три часа спустя, 
опять же почти одновременно эти ходоки вернулись с донесением, что никаких 
неполадок нет. Все еще осажденные издерганными горожанами районные власти 
послали телефонный запрос на четыре городские насосные станции, располагающиеся 
строго парами по обе стороны Мелочевки. 
 Город стоял на водоносных слоях, и потому две из четырех станций качали 
воду из артезианских скважин, с кристально чистой водой, и потому жильцы из 
обслуживаемых этими станциями домов могли свободно пить сырую воду из-под крана. 
Две другие станции брали воду из Мелочевки, а после она проходила занимающий 
много времени цикл хлорирования, фторирования и фильтрования, после чего 
поступала опять же в дома в почти не пригодном для использования состоянии. 
Причем, станции обслуживали районы вперемешку и, зачастую, получалось так, что в 
доме номер двадцать пять, приписанном к Школьному микрорайону из крана шла 
чистейшая, пахнущая неуловимым свежим запахом вода, а в доме двадцать шесть, что 
через дорогу от двадцать пятого, но зато принадлежит уже к микрорайону 
Шоссейному, жители выходят из-под душа с целым букетов легкоузнаваемых ароматов 
- хлор, метан, бензольные соединения. И бегут после к соседнему дому, где у 
свояков наполняют чайник. 
 Ни одна станция не ответила, и телефонные трубки в разных районах города с 
интервалом в десять минуть огорчили звонивших длинными протяжными гудками. 
Естественно вместе это никто не связал и каждый из звонящих считал, что 
забастовала одна единственная, обслуживающая его район станция. Потому, с тем же 
самым интервалом, из Жеков были высланы мастера сопровожденный некоторым числом 
добровольцев-обывателей, дабы проконтролировать ситуацию на водо-насосных. 
 Спустя четыре часа ни один из них не вернулся. В Жеках грязно ругали 
мастеров, которые наверняка уклонились от навязанного им дела. Жильцы же, устав 
ждать, и решив между делом, что ситуация на насосных требует для разрешения еще 
какое то время, потихоньку разбрелись по домам, и так закончился, толком и не 
разгоревшись этот "водный бунт".
 Когда поздние летние сумерки пали на город, неожиданно появились две 
группы жильцов, ушедших на скважины. Без мастеров. Пришедшие сообщили, что на 
станции встретили совершенно растерянных этой самой станции операторов, которые 
прибывая в некотором (возможно послестрессовом) подпитии, ошеломленно сообщили 
ходокам что скважины закрылись. На естественный вопрос "как такое может быть?", 
они лишь неопределенно улыбались и разводили руками. А заведующий аппаратной 
Степан Сергеевич Лавочкин доверительно сообщил самой ярой активистке из числа 
жильцов (по стечению обстоятельств ей оказалась Вера Петровна Комова), что 
"такое быть вообще не может", потому что эти скважины пробурены давно, и как 
надо укреплены, и чтобы их закрыть, надо сдвинуть весь пласт земли на котором 
стоит собственно станция. 
 Эрудированный жилец тут же поинтересовался, может ли такое произойти из-за 
землетрясения и получил утвердительный ответ, хотя ни одного землетрясения в 
области никто так и не смог припомнить. Это ясно услышал, затесавшийся в группу 
жильцов журналист, и задал несколько наводящих вопросов. После чего, на 
следующий день "Замочная скважина" вышла с аршинным заголовком "Дрожь земли: 
землетрясение оставило город без воды!!!", сопровождаемый фотографиями недавнего 
разрушительного землетрясения в Среднеземноморье. Подобное объяснение очень 
многое объяснило, и потому ушедшие накануне домой горожане не стали продолжать 
волнения вокруг воды, приняв газетные надумки за чистую правду. Соответственно 
обыватели настроились на долгую (пока не восстановят скважины), засуху и покорно 
являлись каждый день к районным колонкам.
 Почему-то никто не вспомнил, что в городе существуют еще и насосные 
станции, берущие воду из реки. А ведь с них так никто и не вернулся. 
Обеспокоенные родственники исчезнувших, на следующий день подали заявления в 
милицию, откуда получили твердое заверение, о том что пропавшие будут найдены. 
После чего все эти дела были успешно похоронены в массе других, поступающих 
девятым валом дел. 
 Как бы то ни было, утка про землетрясение очень быстро распространилась, и 
это как нельзя более устроило городские власти, которые так и не смогли 
докопаться до истинной причины исчезновения воды. 
 Народ притих. Если что и вспомнили теперь вернувшиеся с разведки люди, так 
это то, как омерзительно вели себя посланные вместе с ними мастера. Вместо того, 
чтобы выяснить самолично причину, и может быть, попробовать ее устранить, эти 
работнички уже на пятой минуте визита начали потихоньку выпивать вместе с 
операторами насосной, а когда их нашли уже были в стельку пьяны и ничего не 
соображали. Отклики жильцов были полны справедливого гнева и потому все были 
уволены на следующих день. Впрочем, их так никто и не увидел, после того 
посещения. Они просто исчезли. 
 -"Грядет засуха, братья!" - сказал на следующий день просвещенный Ангелайя 
своей пастве (с утра он прочитал "Замочную скважину" и решил сыграть на узнанном 
материале) - "Это кара! Эту дух зла пытается погубить невинные души! Это тьма, 
что добирается до непосвященных, и поражает их черным варом!! Только избранные, 
только вы будете спасены, только вас ждет в конце избавление!" - он помедлил и 
добавил - "Когда все остальные умрут..."
 Брат Рамена сидел в третьем ряду, и на слове "избранные" скрипнул зубами. 
Его ворон распахнул черные крылья у него за спиной. Когда Ангелайя закончил свою 
проповедь, Рамена-нулла решил, что в числе умерших пожалуй будет и сам Великий 
Гуру. За лжеучение!
 День спустя оказался удивительно жарким - оставшиеся после затяжных дождей 
лужицы высохли, оставив после себя неопрятные сероватые пятна на сухом асфальте. 
Весело пошумев после дождей деревья, поникли всеми своими листьями (а кое какие 
из листьев даже скрутились в трубочку, пожелтели и покинули своих более сильных 
собратьев. 
 В полдень, асфальт раскалился настолько, что стал страстно липнуть к 
колесам автомобилей и подошвам ботинок, распространяя вокруг себя характерный 
запах, который впавший в депрессию несовершеннолетний из семнадцатой квартиры 
назвал "запахом жары".
 Одуревший от высоких температур народ повалил на реку, без разбора прыгая 
в мутную воду. На метеорологической станции в двадцати километрах ниже, 
зафиксировали одномоментный подъем Мелочевки на два, две десятых сантиметра. 
Липкая тина оседала на разгоряченных купальщиках, но те не замечали этого и 
погружались в речную воду с головой. Некоторые остались без волос, но это те, 
кому не повезло.
 Старики в хилой тени прибрежных ив, тягостно предавались воспоминаниям, о 
тех блаженных временах, когда воду из Мелочевки можно было употреблять внутрь, и 
встав на старенький мост можно было увидеть земляное дно. 
 У колонок регулярно вспыхивали драки, и потому власти города вынуждены 
были выставить возле них кордон милиции (из тех, кто остался после драки). Драки 
не утихли, просто теперь участие в них принимали и сами стражи порядка, которые 
по блату не раз и не два пытались разжиться дармовой водичкой.
 Немотивированно упали цены на бензин. Цены на газированную воду, напротив 
сильно его превзошли. 
 Видя глобальные последствия засухи, городские головы, попытались 
обеспечить водой хотя бы центральный район, для чего была расконсервирована 
построенная еще в незапамятные времена водонапорная башня, которую с Божьей 
милостью поддерживали в рабочем состоянии все последнее время. Наполненная 
сравнительно свежей водой, это порядком подржавевшее сооружение могло 
обеспечивать питьем почти весь центр верхнего города, включая, естественно и 
здание администрации. Правда только до седьмого этажа, потому что те времена, 
когда возводили башню, выше семи еще не строили. 
 В тридцати пяти домах, располагающихся вокруг Арены, трубы наполнились 
холодной водой. В двух десятках квартир краны оказались не закрыты и звучно 
харкнули в белый кафель раковин желтоватой, мутной водицей. В шести квартирах, 
это привело к  затоплению соседей, и последующим разбирательствам которые были 
впрочем не слишком эмоциональными на фоне победоносного завершения засухи.
 Ополоумевшие от радости обыватели в течение целых часов использовали 
дармовую воду, заливая ее во все подходящие и не подходящие для этого емкости. 
Кое-кто пил прямо из-под крана, даже не морщась от гниловатого привкуса 
жидкости. 
 Счастье жильцов центра (и острейшая зависть всего остального города) 
продолжалось аккурат до вечера. Сразу после заката, приблизительно в одиннадцать 
часов, башня переломилась пополам в самом тонком своем месте и рухнула на здание 
котельной, что находилось как раз под ней. Это сопровождалось таким грохотом, 
что слышали даже дачники на другом конце города. 
 Оставшаяся вода единовременно выплеснулась из резервуара, и  буйным 
потоком ринулась вниз по центральной, захватывая с собой все, что только можно 
захватить. Двенадцать лавочек, три фонарных столба из дерева, почти два десятка 
урн с соответствующим наполнением проплыло до Старого моста и низверглось в 
Мелочевку. Одновременно с этим шесть личных автомобилей, мягко всплыли на 
подошедшей волне, и снялись с мест стоянки. Но этих не унесло дальше перекрестка 
Центральной и Приречной улицы, где они и остались, сгрудившись в одну кучку, 
ищущие тепла щенята. 
 Людей не захватило не одного, все кто имел несчастье оказаться в пределах 
потока, попрятались в окрестных подъездах, с ужасом наблюдая разворачивающийся 
потоп. 
 Утром горожане из центра сравнялись с остальными, и могли наблюдать лишь 
спазматические подергивания опустевших кранов. Некоторых это вогнало в такую 
депрессию, что они загремели в больницу с различными обострениями хронических 
недугов. Поняв, что сушняк продолжается гражданин Хромов, забрался на пятый этаж 
своего родного дома и прыгнул вниз аки птица. Сломал обе ноги, раскаялся, 
пообещал родным бросить наркотики и с тем был отправлен в стационар. 

 Пенсионер Щавелев встретил новое утро в работе. Еще до восхода он 
наведался на реку и теперь, увлеченно поливал грядки теплой речной водицей. 
Спина его привычно ныла, руки гудели от поднятия тяжестей, но Щавелев не унывал, 
разливая обильно отдающую химикатами воду. Больше того, Щавелев был счастлив, 
глядя как поникшие плети огурцов на глазах обретают упругость, и волю к жизни. У 
Марии Федоровны, соседки овощные культуры уже впали в агонию, а глупая старуха 
не может додуматься натаскать воду из речки. Благо вот она, под боком. 
 Солнце потихоньку поднималось над горизонтом, и в скором времени обещало 
начать жарить. С реки уже неслись возбужденные вопли купальщиков. Щавелев 
опустошил одну лейку, и не торопясь принялся за другую. Два или три головастика 
скользнули в зеленоватой струе и шлепнулись на грядку, дачник не обратил на это 
внимание.
 -Овощи... ну они же как дети, - с чувством произнес старый дачник, 
заканчивая поливать огурцы, и оглядываясь на совершенно сухую, и даже 
потрескавшуюся землю под помидорами. - Своя боль, свои радости. Свое наслаждение 
жизнью. И без тебя они не могут. 
 Огуречные посадки весело махали ему зелеными ладошками. Мутные капли 
срывались с колючих листьев и шмякались на землю в свору свои товарок. Глухо 
хлюпало. 
 Опустела и вторая лейка, и Щавелев, который всегда отличался терпеливостью 
неторопливо побрел за новой порцией. В конце концов созидание - это высшее 
наслаждение, из того, что даруются человеку. 
 Осторожно притворив крошечную калитку, дачник побрел вдоль Нижнемоложской 
улицы, что длинной узкой змеей проскальзывала сквозь все дачные участки, а потом 
круто сворачивала и в районе церкви перекрещивалась с Покаянной. Слева, по ходу 
движения, сквозь жмущие друг к другу дачные домики проглядывал мрачновато 
выглядящий холм, сплошь усеянный крестами - городское кладбище, крупнейшее и 
одно единственное. Ровными рядами могилки спускались к реке, и часть из них 
примостилась на высоком правом берегу, который регулярно подмывало. Из-за этого 
примерно раз в два года неразговорчивые постояльцы этого места оказывались в 
реке и пугали своим видом купающуюся ребятню.
 Справа, над крышами все тех же домиков возвышался потрескавшийся фронтон 
классических очертаний, чем-то похожий на остатки древнегреческого Акрополя - 
дом культуры в котором на прошлой недели случилась безобразная драка.
 Щавелев прошествовал до речки, задержался в том месте, где от 
Нижнемоложской отходила узкая и весело извивающаяся дорожка которую народ 
прозвал Береговой кромкой. Кромка эта, бежала вдоль всего высокого правого 
берега и терялась в траве только возле плотины. Отсюда был виден мост и здания 
верхнего города (по иронии судьбы, город прозываемый Верхним располагался на 
левом, низком берегу Мелочевки, тогда как Нижнегородцы громоздили свои строения 
на обрывистом правом берегу).
 Осторожно, спустившись к реке, Щавелев прошествовал сквозь плотные ряды 
купальщиков, стремясь достигнуть воды. В реке счастливо бултыхались дети - в 
разные стороны летели брызги и звонкие крики. Кто-то из них увидел Щавелева и 
восторженно заорал:
 -О! Пришибленный пришел!! Пустите пришибленного!!!
 Не обращая на них внимания Щавелев, зашел в воду и стал наполнять лейки. 
Две изумрудного цвета лягушки чуть было не попали в сосуды вместе с водой. 
Пляжники с ленивым удивлением наблюдали как мутная вода наполняет пластиковые 
лейки. 
 -"Глупые" - подумал Щавелев, - "не понимают, что овощам все равно..."
 -Дядя! - восторженно и едва сдерживая смех завопил один из детей, - а ты 
ее пить будешь?! 
 -Нет... - Буркнул нехотя Щавелев (в отличие от растений, детей он не 
любил), и, повернувшись, вышел из воды.
 Не понимают. Им то что, на месте не сидят, а растениями каково?
 Наверх, да еще с тяжелыми лейками подниматься было куда труднее, и потому 
достигнув своего участка дачник на минуту остановился, чтобы унять дикое 
сердцебиение. В глазах на миг потемнело, мир пошатнулся, но тут же обрел свою 
целостность. Покачав головой, Щавелев поставил лейки и решил заняться пока 
рыхлением - все-таки куда легче, чем эта поливка. 
 Взяв мотыгу, дачник с десятилетним стажем, Щавелев опустил ее на грядку с 
картошкой. И чуть не упал, потому что мотыга наполовину скрылась в земле, в 
проделанной ей самой узкой ямке. Вытаращив от удивления глаза, Щавелев выпустил 
мотыгу и с нарастающим изумлением наблюдал, как она исчезает целиком, полностью 
уйдя под землю. Осталось только овальное отверстие с неровными краями, и 
неустановленной глубиной. Не веря своим глазам, дачник подошел ближе и заглянул 
отверстие - там было темно, и доносился непонятный еле слышный гул.
 -Как это?! - спросил сам себя Щавелев, и тут это началось.
 Гул резко усилился, земля под ногами тяжело вздрогнула, и испустила 
мучительный нутряной стон. Края отверстия стали обваливаться, исчезая во все 
возрастающей яме. Под землей что-то громыхало, и это было похоже на отдаленный 
июньский гром, вестник далеко идущей грозы. Проем ширился и разрастался на 
глазах и Щавелеву пришел на ум рассказ о японском крестьянине, у которого на 
поле неожиданно возник вулкан. 
 Но это был не вулкан, нет! Просто доселе твердая и надежная земная твердь 
целыми глыбами исчезала в неизвестно какой пропасти. Вот в нее рухнула огуречная 
теплица, а вот и помидорная, еще не политая, разрушаясь на ходу съехала вниз.
 Щавелев поспешно отступал от пропасти, размахивал руками, но тут сердце 
прихватило еще раз, мир съежился и пропитался черной невыносимой болью. Еще раз 
смахнув скрюченными руками, пенсионер Щавелев пошатнулся и полетел в 
настигнувшую его яму. Провал все ширился и рос, мелкая известняковая крошка 
витала в воздухе. Почва обваливалась целыми пластами, и через пять минут с 
начала катаклизма маленький и изящный домик Щавелева рухнул в провал. На крыльце 
его как флаг развивались сушившиеся там рабочие штаны хозяина. С тяжким грохотом 
дом исчез. 
 Разлом полностью поглотил весь участок дачника, последними в его жадной 
пасти исчезли две пластиковые лейки, сиротливо стоявшие около забора. Как только 
вся территория участка была занята провалом, земля перестала рушиться и настала 
тишина. Только через два часа возле этого места стали собираться любопытные, 
которые вытягивали шеи и пытались увидеть дно. Теперь это было просто и 
небольшой надел земли, на котором когда-то размещался домик и ряд теплиц, 
выглядел так, словно в его недра заложили многокилограмой заряд взрывчатки. На 
дне этой удивительной воронки можно было разглядеть какие то не поддающиеся 
определению обломки. Два часа спустя на место провала прибыли милиция, спасатели 
и два смешно оторванных от работы экскаваторов. Не смотря на длительные раскопки 
на дне образовавшейся ямы никаких следов Щавелева так и не нашли. Да и от дома 
его осталось так мало, что впору было думать о том, что большая его часть ушла 
некими путями в глубину тверди земной. 

 Так прожил город еще одну неделю своей долгой-придолгой жизни. И хотя в 
вечерней летней дымке он выглядел умиротворенным и даже красивым со своими 
белыми Верхнегородскими многоэтажками и уютными особнячками Нижнего города, кое-
что изменилось. Словно нарождающийся нарыв, как закрытый перелом, зародилось в 
нем сокрытое от посторонних глаз гниение. Эдакая многокилометровая истекающая 
кровью язва, на которой стояли городские кварталы, язва гнездящаяся в земле и 
может быть в душах людей над ней живущих. И это гниение, этот гибельный распад 
тем летом, только набирал обороты. 
 Древние ведуны, лишь только окинув взглядом панораму засыпающего города 
сразу и без колебаний выдали бы вам окончательный диагноз, звучащий коротко и 
емко:
 Все зло идет из-под земли!

 
 

 
            

















                            Часть 2.
                         Да сгинет свет!
 
                               1.                

 -Холодает, - сказал Дивер, великий колдун, познавший все тайны черной и 
белой магии. 
 -Все к лучшему, - философски ответствовал Влад, поплотнее запахивая куртку 
от неприятного сквозняка, что лишь в первую минуту казался приятным.
 Дивер покивал с умным видом. С его массивной фигурой любые сквозняки были 
в общем то не страшны. Двое людей шагали вдоль Центральной улицы направляясь к 
реке, а оттуда со все возрастающей силой дул неприятный прохладный ветер. Река 
отсюда уже была видна, и отлично можно было разглядеть, что на земляном пляже 
нет ни одного купальщика. Внезапное похолодание загнало всех до единого в свои 
теплые уютные норки-квартиры, откуда можно было без содрогания наблюдать как 
ветер волнуют ставшую вдруг свинцово серой речную воду.
 После двух дней ошеломляющей жары, в небесных сферах наконец что-то 
двинулась и в область пришел новый циклон, несущий с собой прохладу и может быть 
новый дождь. Горожане привычно ругали холодную погоду, точно так же как накануне 
этот несносный жаркий сезон. На улицах убавилось пестроты, зато появилось много 
людей в темных осенних одеждах. Дождя не было и свежий ветер поднимал и гнал 
пыль вдоль улиц. Мельчайшие ее частицы оседали на краске автомобилей, та 
утрачивала свой блеск и сейчас трудно было отличить белую машину от бежевой, или 
кремовую от серебристой. 
 Очереди за водой щетинились поднятыми воротниками и неприязненными 
взглядами, а с утра у стоявших руки покраснели от холодной воды, став похожими 
на одинаковые красной расцветки перчатки. 
 -Может даже дождь пойдет, - сказав Дивер.
 -Может, - сказал Влад, пряча улыбку.
 С Великим колдуном и медиумом Дивером, Влад был знаком уже довольно давно. 
Познакомились они примерно тогда же, когда Сергеев, окончив свой институт, 
вернулся в родной город, чтобы заняться вольным промыслом. Если припомнить, то в 
начале своей карьеры ему приходилось писать исключительно для желтой прессы, 
раздувая и выпячивая до невероятных размеров заурядные в общем то события. 
Естественно, "Замочная скважина" стояла на первом месте в списке заказчиков. 
 Дабы не напрягать через чур фантазию, Влад, автор таких статей, как "Духи 
мертвых зеков тревожат горожан", и "Реванш барабашки", решил найти какого ни 
будь дипломированного колдуна, от которого можно получить интересные сведения.
 И он такого нашел. Дивер, в миру Михаил Васильевич Севрюк, первую половину 
своей жизни провел в вооруженных силах, дослужившись до звания старшего 
лейтенанта. В один не очень прекрасный день он был командирован в Афганистан, 
где в еще более не прекрасный день получил осколочное ранение в голову. После 
локального подвига совершенного бригадой войсковых лекарей Севрюк выжил и вскоре 
был комиссован по причине своего ранения. 
 Оказавшись на гражданке, он образно говоря направил стопы к своим корням, 
то есть вернулся в свой родной город который за время его отсутствия разросся и 
сильно похорошел. Как и всякий бывший военные, оставшись не у дел, Севрюк начал 
пытаться подыскать себе дело. Поработал и ночным сторожем, и грузчиком тары на 
местном вокзале и еще несколькими подобными приработками, после чего натолкнулся 
на Геннадия Скворчука, начинающего дельца, который организовывал свое дело. 
Скворчуку (который был замешан не в одной темной махинации) позарез требовался 
охранник из числа знающих, и потому порядком опустившийся, но не утративший 
воинской сноровки Михаил пришелся как раз ко двору. За немалые по тем временам 
деньги он был поставлен охранять один из офисов фирмы. Работка была спокойная, 
клиенты не нарывались, к тому же работал он среди бела дня, так что со временем 
Севрюк расслабился и наконец ощутил себя нужным.
 Средь бела дня и произошел беспрецедентный по своей наглости налет, 
произведенный кстати говоря подручными бодро взбирающегося по лестнице власти 
Босха. Десять человек преспокойно зашли в заведение через парадную дверь и 
открыли ураганную стрельбу по всем внутри находившимся, в числе которых оказался 
и сам Скворчук, имевший несчастье не сойтись с Босхом во мнениях. Приехавший 
наряд милиции констатировал двенадцать трупов, одним из которых посчитали 
сначала и Севрюка. И только когда он из последний сил приподнялся и сквозь 
залепившую его лицо кровавую маску простонал что-то непристойное, опешившие 
стражи порядка поняли, что в этой мясорубке кто-то остался жив. 
 Севрюка тяжело ранили. В голову. В двух сантиметрах от предыдущего 
ранения. После произнесенных нелестностей в адрес милиционеров Михаил впал в 
кому и не выходил из нее два месяца, несмотря на второй локальный подвиг, 
произведенный на этот раз врачами из Центральной городской больницы. По 
истечении двух месяцев, когда его уже хотели отключить от системы искусственного 
дыхания, Севрюк неожиданно ожил, до смерти испугав молоденькую медсестру. Она 
потом рассказывала матери, что когда этот ни на что ранее не реагирующий больной 
резко сел на кровати и уставился на нее налитыми кровью глазами, ей показалось, 
что перед ней вовсе и не человек. 
 Севрюк ожил, но при этом совсем другим человеком. По его собственному 
утверждению он стал слышать голоса, видеть ауры, и проявил недюжинные 
способности к ясновидению, которые впрочем подтвердить толком не мог. 
 Поняв что это знак, и более не медля, он купил лицензию практикующего 
колдуна, заплатил все причитающееся и после долгих раздумий взял себе имя Дивер, 
которое якобы имеет множество значений на различных мертвых языках. На самом 
деле он выбрал его исключительно потому, что оно хорошо звучало. 
 Дело пошло хорошо, и никогда ранее не питавший склонности к аферам, 
новоиспеченный Дивер вдруг понял, как легко зарабатывать деньги на человеческой 
глупости. Он разжился еще парочкой новых титулов, отпустил бороду для 
солидности, и даже дал объявление в газету. Довольно скоро он стал достаточно 
известен, и к нему валом повалили страждущие. Дивер снимал порчу, рассказывал о 
пропавших людях, и давал практические советы по изгнанию барабашки.
 Видя под боком такое процветание, Севрюком очень заинтересовались 
Босховские бандиты, а также представители Ангелайевой секты, у которых колдун 
отбивал хлеб. Но обладая каким то действительно сверхъестественным чутьем, 
Михаил Васильевич, всегда ускользал буквально за минуту до прихода нежелательных 
визитеров.
 Со временем все утряслось, и Севрюк из снимаемой однокомнатной квартирки 
переехал в маленький кирпичный домки с длинной трубой и резными ставнями. Домик 
этот топился на газе, а во встроенном гараже обреталась теперь его, Дивера, 
машина. 
 Именно в этот период расцвета благосостояния к нему и пришел Влад, с 
необычной, но довольно интересной просьбой. Скорее ради игры, чем серьеза, 
Севрюк начал посвящать Влада в подробности своего ремесла, от души украшая его 
своими фантазиями, а потом заходился от смеха читая свежий выпуск "Замочной 
скважины". Диверовы придумки проходили сквозь лабиринт воображения молодого 
журналиста и там обрастали совершенно невероятными подробностями. В конечном 
итоге оба были довольны, и постепенно Михаил Васильевич так втянулся, что с 
удовольствием посещал вместе с Владом аномальные местечки, дабы обеспечить 
будущую статью особенно душещипательными комментариями. Денег не требовал и 
занимался этим исключительно для души, что не так уж часто встречается в наше 
время. 
 Вот и в этот раз, подумав о вычищенной от крови площадке перед домом 
культуры Сергеев не колеблясь отправился к Диверу. Тот воспринял идею похода с 
обыкновенным своим энтузиазмом. 
 До сих пор Влад Сергеев таки не смог понять, настоящий ли Севрюк медиум, 
или хитро притворяется. Не смотря на частое хождение по якобы аномальным местам, 
тот так и не дал возможности это проверить. Временами бывая у колдуна дома, 
Владислав замечал множество оккультных изданий, неряшливой стопкой громоздящихся 
на письменном столе. И не ясно было, то ли Севрюк читает их для сравнения со 
своими собственными изысканиями, то ли  просто подчерпывает из них умные 
метафизические термины.
 Вполне возможно, что он делал и то и другое. 
 -И похолодает, - сказал Дивер с какой то обреченностью. 
 Они на полминуты остановились возле Старого моста, глядя на открывавшийся 
отсюда вид. Мелочевка текла мимо, и видно было, как она извиваясь и прокладывая 
себе путь через обильно зеленевшие берега, в конце концов разливается широкой 
запрудой возле самой плотины. Высокие белые дома левого берега создавали резкий 
контраст с крошечными избушками дачников, что робко прятались в буйной зелени. 
Где-то там, по слухам случился грандиозный провал, в котором полностью исчез 
дачный участок. В общем то ничего удивительного, если учесть сколько подземных 
пустот находится под городом. Просто одной подземной пещерой стало меньше, 
только и всего. 
 Вон и входы их виднеются, вернее то что осталось от этих пещер - 
желтоватые, похожие на бивни мамонтов известняковые отложения выпирают из темно-
серой земли. Если покопать глубже обнажиться и узкий темноватый ход ведущий 
вниз, в путанный и корявый лабиринт заброшенных штолен. Влад хорошо знал места, 
где входы отрыты неизвестными энтузиастами. Все они находились ниже по реке, 
прячась в лесном массиве. И почти все были на правобережье. 
 Неопрятного вида полоса земли у самой реки - Степина набережная, сейчас 
почти пустовал. Только одна, неопределяемая из-за расстояния фигурка сидела в 
том месте, где серая почва соприкасалась с обильно зеленеющим склоном повыше. 
 Впереди, улица Центральная, ровным проспектом достигала реки, взбиралась 
на мост (попутно теряя две крайние полосы), и сходила с него уже разбитой 
двухполосной дорожкой, сразу круто уходящей вправо и взбирающейся на обрыв. Не 
имевшая официального названия, дорожка эта в народе величалась Береговой 
кромкой. 
 Река текла лениво, не торопясь проходила под мостом, морщилась только 
недовольно от ветра. Одинокий лодочник медленно плыл по самой ее середине. Видно 
было как ветер треплет его одежду. Гребец налегал на весла, возможно в попытке 
согреться. 
 Подняв воротники Влад и Дивер прошли через мост, слушая как ветер гудит в 
дырах бетонного сооружения. Вездесущая пыль была и здесь, носилась вдоль 
дорожного полотна, иногда закручиваясь в сероватые смерчики. Пылевые эти 
призраки возникали ниоткуда, кидались в лицо, но не долетали, рассыпались и 
оседали на дорогу мелкими частицами. В бесцветном небе реяла одинокая речная 
чайка. Лениво взмахивая крыльями она зависла на одном месте, чуть качаясь из 
стороны сторону. Казалось, она отдыхает, распластавшись на гигантском невидимом 
куполе, который заменял собой небеса.
 После моста свернули на береговую кромку. Народа было очень не много, в 
основном дачники, легко узнаваемые по грязной и заношенной рабочей одежде. На 
ногах у этих людей почти всегда были резиновые латаные сапоги, головы их 
прикрывали шляпы или панамы. На грязной обочине притулилась машина - старая 
шестерка, запыленная настолько, что нельзя было познать цвет. А заднем ее 
сидении кучей было свалено какое то старое барахло, белая вата торчала из 
красной вытертой ткани как оголенная кость среди кровавых лохмотьев. Выглядело 
это удручающе - начинало казаться, что в машине лежит труп. 
 Влад встряхнулся, непонимающе огляделся вокруг. С чего это ему лезут в 
голову мысли о мертвецах? Дивер искоса посмотрел на него, потом снова кинул 
взгляд на небо:
 -Все-таки будет дождь...
 -Дивер, к чему ты это?
 -К тому что польет. - Ответил Севрюк и зашагал дальше, лицо у него было 
какое то отсутствующее. 
 Пройдя сто метров по Береговой кромки, свернули на Змейку - узенькую 
улочку, которая пронизывала насквозь весь нижний городи уже там, за его границей 
сливалась с региональным шоссе, по которому день и ночь снуют машины. 
 Дома здесь были старые, наклонившиеся фасадами вперед, а низкие края 
двухскатных крыш придавали им насупленный вид. На улочке царила полутьма, и лишь 
припаркованые там и тут машины не давали поверить, что ты неизвестным образом 
оказался в конце девятнадцатого столетия. В открытой форточке одного из домов 
возлежал роскошный тигровой масти котище, который провожал все проходящих 
внимательными желтыми глазами. Под ним расположилась кадка с цветком, который 
казалось, засох много весен назад. В огороженных со всех сторон домах играли 
дети. Было слышно как они перекликаются. Почти у каждого дома перед окнами 
имелся заросший сорной травой палисадник. 
 Севрюк резко остановился и Влад едва не налетел на него. 
 -Стой, - сказал Дивер, - слышишь?
 Влад послушно прислушался. Дети кричат, за рекой брешут собаки. Двигатель 
машины где-то в квартале отсюда. 
 -Не слышу, - сказал Владислав.
 -Да ясно ж слышно! - возмутился Севрюк, и махнул рукой вдоль улицы, - это 
там!
 Вновь напрягая слух, Сергеев покачал головой, а потом неожиданно услышал. 
Какие то крики. Такое ощущение что кричат много людей одновременно, только... 
очень далеко отсюда. Может быть они находились у самого шоссе, за городом? Как 
галдеж посорившихся птиц, которые гневно и сварливо делят кусок какой то падали. 
Гнев, раздражение, и, кажется, боль. Влад неожиданно понял от чего может 
возникнуть такой ор. 
 -Дерутся где? - спросил Сергеев. 
 -Много людей. Бьются как звери, слышишь?
 Влад покивал, теперь он слышал звуки драки довольно ясно. Словно дерущиеся 
приближались. Столько криков, какая же уйма народа сошлась там в побоище? 
 Дивер быстрыми шагами пошел вдоль улицы, все еще наклонив голову, забавно 
при этом напоминая гончую. Разве что воздух не нюхал. Влад поспешил последовать 
за ним. Звуки драки долетали уже отчетливо, даже слышно было тупые, сильные 
удары. 
 Навстречу Владу и Диверу шагал неприметного вида человек, который кинул на 
Севрюка удивленный взгляд. Влад приостановился, спросил издали:
 -Что там впереди, драка?
 -Какая драка? - удивился неприметный.
 -Ну, дерутся, слышите? 
 Неприметный послушал, покачал головой:
 -Не слышу. - После чего не говоря больше ни слова прошествовал дальше. 
Дивер, в отдалении нетерпеливо махал рукой. 
 Когда они достигли перекрестка Змейки со Звоннической улицей, звуки 
побоища вдруг утихли, сменившись почти полной тишиной от которой заложило уши. 
 -Отвоевались... - прокомментировал Дивер таким тоном, что у Влада мороз 
пошел по коже. 
 Впереди виднелось здание дома культуры, а змейка там, подобно речке 
Мелочевке разливалась широкой асфальтовой площадкой. По площадке ходили ленивые 
голуби, что-то склевывали с гладкого асфальта. Ветер гонял по ней пыль и 
слипшиеся обертки от мороженого.
 -Может дальше дрались? - спросил Влад, - да нам, в общем то наплевать. Ты 
иди, пройдись ее наискось. Потом скажешь, что тут есть. 
 Под ногами у него что-то блестело. Влад наклонился и поднял подернувшийся 
ржавчиной браслет от часов. Без самих часов. На внутренней стороне обильно 
засохла буроватая жидкость. Сергеев поскреб ее пальцем и она легко отшелушилась, 
открыв гладкий металл в котором серебристо отразилось пасмурное небо. 
 -Давай, - повторил Влад, - да пойдем отсюда. 
 Севрюк кивнул, как показалось Владиславу, растерянно. Странное выражение, 
на лице бывшего солдата Влад его видел всего раз или два, за все время их 
знакомства. 
 Совершенно пустая площадь навевала уныние и как-то давила. И даже здание 
Дворца культуры примостившееся на ее краю казалось мелким и незначительным.
 Владислав смотрел как Дивер не торопясь пересекает площадь, внимательно 
глядя себе под ноги. Впереди фасад дворца облупился и тоскливо зиял выбитыми 
стеклами. Через зияющие проломы можно было рассмотреть загаженный вестибюль. 
Цвет стена дворца не угадывался, словно целое здание вдруг покинуло этот цветной 
мир, переселившись в монохромную выцветшую фотографию. Да и все вокруг как-то 
обесцветилось. В тишине четко было слышно как воркуют голуби - без перерыва и с 
какой то пугающей потусторонней силой. Вот захлопали крылья и крупная птица, 
такая же серая как и окружающий пейзаж взвилась в воздух как маленький вертолет. 
Пыль клубилась под ней крошечными вихрями.
 Дивер дошел до середины площади, и остановился. Он выглядел маленьким и 
потерянным на гладком море запыленного асфальта.
 "Какое море!?" - изумился Влад - "площадь то крошечная!"
 Голубиные крылья все хлопали. Уже не одни - двое, трое серых толстых птиц 
описывали над площадью круги. На асфальте неясно обрисовывалось темное пятно. 
Масло пролилось, или еще что. 
 Ощущая неприятный холодок в груди, Владислав решил подойти ближе к Диверу. 
Не выдержав, обернулся, посмотрел на Змейку, прихотливыми изгибами струящуюся к 
реке. Но нет, улица была совершенно пуста, и даже окна в домах глухо зашторены. 
Ну прямо как в чумном городе!
 Когда Влад обернулся, Дивер уже падал. Он как-то смешно и  нелепо дернул 
руками, словно пытаясь поймать что-то одному ему видимое, и тяжело и безвольно 
валился на землю. Упал на живот, раскинув широко руки. 
 Чувствуя нарастающих страх, Владислав побежал (и как потом он себе 
смущенно признался, сделал это не сразу, в какой то момент ему захотелось бежать 
не к распростертому Диверу, а от него, к Змейке, чтобы покинуть поскорее жуткий 
район). Лежащий впереди Дивер дернул ногой, и Сергеев с ужасом подумал, что у 
того мог случиться приступ. Сразу вспомнилась история о его пулевых ранениях. 
 Голуби, почему так громко хлопают крылья? Словно этих летучих тварей уже 
сотни, тысячи! 
 Севрюк лежал лицом вниз, его тело коротко подергивалось, и он издавал 
однообразные хрипы с бульканьем, от которых у Влада шел мороз по коже. Кое-как, 
ухватившись за плечо, Сергеев перевернул массивного медиума на спину. Зрелище 
открылось не из приятных - Дивер был смертельно бледен, на щеках его резко 
проступили мелкие вены, а наполовину открытые глаза пялились в небо сверкающими 
белками. Он все еще вздрагивал, а из полуоткрытого рта выходила беловатая пена. 
Дивер выглядел... да, Владу было знакомо это состояние - он выглядел впавшим в 
транс. Глаза перекатывались под веками, ловили невидимые другим объекты. 
 Пена стекала по щеке Севрюка и тонкими пластами падала на землю, там, где 
засохла еще какая то жидкость. Владислав, да и прочие читатели "Голоса 
Междуречья" очень бы удивился, узнай они, что именно на этом месте отдал концы 
Валера Сидорчук, один из зачинщиков грандиозной драки. Сбитый с ног молодецким 
ударом, он упал, а секунду спустя тяжелый военный ботинок одного из дерущихся 
наступил ему на голову. Череп, содержавший в себе сознание, устремления и целый 
набор незатейливых воспоминаний Валеры треснул, после чего эти самые 
воспоминания и устремления оказались выплеснуты на асфальт. А дерущиеся еще 
долго топтали его бездыханное тело, все сильнее утрачивающее сходство с 
человеком.
 -Ты что, Михаил! Ты что?! - Влад сильно встряхнул колдуна за плечи. В 
мозгу вертелись бессвязные советы по обращению с эпилептиками. Что-то про язык, 
который припадочный может проглотить. Но, Влад был не уверен, что сможет 
уцепиться за покрытый пеной язык Севрюка.
 При очередном встряхивании глаза медиума широко раскрылись, как будто он 
был пластмассовой куклой у которой они открываются даже от легкого-толчка. 
Покрасневшие глаза с выцветшей голубой радужкой уставились прямо в лицо Владу. 
 -Ну наконец то... - сказал тот потрясенно, но тут Севрюк открыл рот и 
молвил:
 -Тьма! - получилось невнятно, из-за пены, и потому он сплюнул ее, глядя на 
Владислава и сквозь нее. 
 Тот отшатнулся, и выпустил Диверово тело из рук. Тот опустился на асфальт, 
голова его откинулась и глухо стукнулась о твердое покрытие площади. Теперь его 
взгляд был направлен строго вверх, в зенит. Туда, где должно быть солнце, не 
скрывай его облачный полог. 
 -Фата! - сказал Севрюк глубоким, полным интонаций голосом - Над! Сверху! 
Накрыта... - и он сделал движение руками, словно расстилал скатерть. - Это мой 
город. Но здесь. Фата.
 -Какая фата, Михаил? - жалобно спросил Влад, - да что ты? 
 -Темная, - ответил тот почти нормальным тоном - Темная вуаль. 
Полупрозрачная, но крепкая как паутина. Сковывает. Липнешь, вырываешься... Но 
кто паук?! 
 После этого заявления, его взгляд вдруг принял осмысленный вид, и он 
рывком поднялся. Сергеев отступил от него шага на два, словно Севрюк мог 
укусить. На лице журналиста было полнейшее смятение.
 -Влад стой! - приказал Дивер, - ты не понимаешь... Это... я это видел!
 -Я понимаю, - произнес Сергеев, делая еще один шаг назад. 
 -Лучше уезжай отсюда! - произнес Севрюк медленно поднимаясь - Не от меня, 
ты не меня должен бояться!
 -Я не боюсь...
 -Боишься, - устало сказал Дивер, с кряхтением принял он вертикальное 
положение, - зря. 
 -Этот голос... - сказал Влад.
 -Что мой голос? Ты ведь никогда не верил по настоящему во всех этих 
медиумов, так? В прорицания? 
 Сергеев мотнул головой. Он не верил... до сего момента. Спросил 
неуверенно:
 -И что ты видел? 
 Севрюк тяжело вздохнул, подошел к Владу и произнес:
 -Было видение. Давно такого не ощущал. Давай сделаем так, сейчас мы идет 
по домам, а потом, дня через три я тебе звоню и рассказываю. Ты, вроде не очень 
готов сейчас воспринимать. 
 Владислав покорно кивнул, и они, не говоря больше ни слова, зашагали в 
сторону Змейки. Когда пересекли границу площади, мощным порывом ветра разогнало 
серую хмарь и впервые за все утро на небе проглянула голубизна. Хлопнула ставня 
одного из домов. Женский голос крикнул:
 -Виктор! Витя! Ключи забыл!
 Шедший по улице затрапезного вида мужичок оглянулся, и заспешил обратно. 
Улицу пересекла стайка детей - ухоженных домашних. На лицах сияли улыбки. Мягко 
прокатилась машина, из полуоткрытого окошка доносились звуки мажорной музыки. 
Солнце ли в том виновато, или еще что, но дома вдруг утратили свою угрюмость, 
показали весело расцвеченные ставни, частица яркой краски на темном дереве. В 
палисадниках пышно росли цветы - ромашки и ноготки, весело качающиеся по ветру. 
Группа ярко одетых людей, может быть туристов, прошла вдоль улицы, громко 
разговаривая. Когда они дошли до пересечения со Звоннической улицей в их рядах 
раздался взрыв хохота. Нижний	 город жил. Жил той своей обычной жизнью, какая 
бывает у провинциальных городков в будни. 
 Потертая бродячая собака, словно целиком состоящая из рыжих лохм ленива 
грелась на проглянувшем солнышке. Глаза у нее были блаженно прикрыто, лапы 
подергивались, нося свою владелицу по призрачной тропе полуденных грез. 
 Ощутимо потеплело. 
 Так и не сказав не единого слова Влад и Дивер добрались до моста, и на 
этот раз с другой его стороны полюбовались на панораму. На коричневатой водной 
глади прыгали веселые солнечные зайчики.
 -Ты заметил? - спросил, наконец, Севрюк.
 -Что я должен был заметить?
 -Не прикидывайся. Когда мы шли туда все было по-другому.
 -Я не заметил, - сказал Влад упрямо.
 Дивер вздохнул, а когда они пересекли мост, повернулся и пошел прочь, 
какой то стариковской шаркающей походкой. Отойдя метров на пятьдесят обернулся и 
крикнул:
 -Мой номер ты знаешь! Звони, если припрет...
 -Не припрет, - пробормотал себе под нос Владислав и посмотрел налево.
 Крошечная фигурка на Степиной набережной все еще сидела. По реке вдоль 
берега плыл какой то предмет, неопределимый из-за расстояния. Коряга, или 
автомобильная шина. Когда предмет поравнялся с сидящим - тот вдруг вскочил и 
кинулся наверх по слону, оскальзываясь и хватаясь для надежности за растущие там 
кусты. 
 Влад только пожал плечами - психов хватает. Потом одинокий голубь 
опустился на дорогу возле него и курлыкнул, отчего Сергеев вздрогнул и с трудом 
подавил желание размазать глупую птицу по асфальту. 
                              
                                2.

 Но Ворон понял. Ворон был добрым, хотя и служил злу. Он
только слегка пожурил брата Рамену за провал его операции. Темная фигура, с 
широкими крыльями ясно дала понять, что у нее слишком мало слуг, чтобы 
разбрасываться ими наказывать их по пустякам. 
 Услышав это, Рамена пал на колени, посередине своей совершенно пустой 
квартиры и простер руки в сторону Ворона. А Ворон вытянул крыло и лица его слуги 
коснулось что-то мягкое, прохладное, как полупрозрачный черный шелк. Рамена 
прикрыл глаза, он был счастлив и потому, когда его хозяин продиктовал следующее 
задание не сразу отреагировал. А потом  все-таки заметил слегка удивленным 
тоном:
 -Но ребенка...
 -Ты даже не представляешь, что может этот ребенок замутить. - Каркнул 
Ворон, и мягкое прикосновение вдруг превратилось в цепкую ледяную хватку. 
Одинокая слеза выкатилась из глаза Рамены. - Его, именное его ты должен 
отправить в нижние миры. Ты понял меня? Понял своего хозяина. 
 Рамена истово закивал. Пускай, пускай ребенок уйдет из этого мира, лишь бы 
отпустили щеку, ведь это так больно...
 Хватка ослабла. Цепкие когти отпустили смятую человеческую плоть. Но 
другая хватка осталась - мертвая хватка красных глазищ Ворона. Брат Рамена 
чувствовал ее эту хватку, она всегда была с ним. С того самого момента, как 
Ворон появился в его жизни. 
 -Сделаю... - молвил Дмитрий Пономаренко. 
 А теперь он шагал по городу, спокойно и отвлеченно глядя перед собой. Вот 
только взгляд его был таков, что случайные прохожие, завидев этого неприметного 
в общем то типа поспешно сворачивали с дороги. А некоторые даже оборачивались и 
смотрели ему в след, не в силах понять, что же так их  напугало в этом человеке. 
 По пути брат Рамена сделал всего одну остановку, возле ларька, где скупил 
двенадцать шоколадных батончиков (очень задешево) и бутылку ядовитого цвета 
газировки (за дикие деньги). Пономаренко стал замечать, что в последнее время 
вопрос еды почти не волнует его, словно он вообще потерял эту самую главную 
человеческую потребность. Ворон сказал, что он меняется, и еды ему будет 
требоваться все меньше и меньше. Но предупредил, что это произойдет через какое 
то время, а пока следует хоть как-то питаться.
 Батончики были жутко сладкими, а питье отдавало какой то эссенцией, словно 
концентрат разводили в водах реки Мелочевки, но Рамене было на это плевать. У 
него была цель, а это главное в чем нуждается человек. 
 Народу на улице было много. Дул сильный ветер, трепал легкую летнюю 
одежду. Издалека различались длинные очереди во все торговые точки, где можно 
было купить питье. Крошечные кафе на открытом воздухе были до отказа забиты 
людьми, которые сосредоточенно запасались живительной влагой. Больше того, почти 
все посетители ничего не ели, отдавая предпочтение лишь стакану с прозрачной, 
исходящей пузырьками, водой. Это был какой то подсознательный комплекс, некое 
неосознанное неудобство, которое побуждало в людях желание запасать как можно 
больше жидкости, чем бы она ни была. Рамене подумалось, что со временем они 
кинуться запасать и съестное, хотя никаких перебоев в поставках пищи не 
предвиделось. 
 -"Они боятся..." - думал Рамена глядя на их серьезные и чем-то озабоченные 
лица, - "боятся погружения во тьму. Чувствуют и им становится страшно".
 Цель его визита находилась на самом краю Верхнего города в Школьно 
микрорайоне. Детский садик "Солнышко" - двухэтажное, покрытое тоскливой желтой 
краской здание. Решетки на нижних окнах, крошечный пятачок перед входом, и чуть 
побольше сзади. Когда-то принадлежащий садику участок был куда больше, Рамена 
это помнил, ему не раз и не два приходилось проходить мимо этого заведения. 
Тогда он шел на работу... кстати где он работал? Рамена не помнил, а может это 
была не работа, а учеба? 
 Плевать, и ни к чему напрягать память, это все прошлое. Факт тот, что со 
временем сад потерял эти участки, и на месте крошечных бревенчатых домиков 
выстроенных для малышни, возникли белоснежные панельные многоэтажки, вознеслись 
на девять и пятнадцать этажей скрыв от гуляющей детей солнце, так что теперь 
садик всегда был в тени, и выглядел крошечным и убогим между двумя высокими 
конгломератами. 
 Именно сюда ходил нынешний Рамены клиент. Видимо из бедной семьи, раз 
обретается в таком задрипанном саду. Все-таки Пономаренко задумался - ну чем, 
чем может навредить Ворону пятилетний ребенок? Или он вырастет и тогда навредит? 
Но ведь черный дух сказал что падение во тьму случится довольно скоро. Нет, он 
совершенно не пони...
 -Рамена... - голос раздался из темного проема между двумя домами. - 
Рамена, ты что, сомневаешься?
 Ворон был там. Сидел на капоте какой то машины - такой черной, что ее 
полностью скрывала густая тень от дома, только поблескивали отдельные детали, 
фары, хром на радиаторной решетке. 
 -Я не сомневаюсь... - произнес Рамена-нулла.
 -Ну тогда не стой, иди, - произнес Ворон, сейчас его темный силуэт обрел 
более антропоморфные очертания. Казалось, это почти человек, который сидит на 
гладком черном металле в позе лотоса. Только глаза остались те же. - Сейчас 
воспитательница выведет группу на прогулку. Твоя задача отозвать ребенка, и 
завести его сюда, ко мне. Не светись, ты не должен попасться. 
 -Никогда, - сказал брат Рамена, - я убью этого маленького паршивца здесь! 
Во тьме!
 Казалось Ворон улыбнулся. А потом исчез с капота машины, словно его и не 
было. Тихо заработал двигатель и автомобиль медленно выполз из проема. Черный 
сааб. 
 Но Рамена на него не смотрел, он быстрым шагом направился ко входу в 
садик. Позади него мрачновато выглядящее авто с визгом вырулило на улицу. Пыль 
вилась за ним столбом, отчего буквы на заднем стекле стали бледно розовыми, 
присыпанными. 
 Низкий покатый заборчик, разноцветная дуга детской лесенки, за ним. 
Звонкие крики откуда-то из-за здания. Ветер треплет пышную крону одинокого вяза 
у самого дома. Брат Рамена не торопясь зашел за оградку, огляделся. Нет, все-
таки один домик тут сохранился. Крохотный, словно для гномов, но очень похожий 
на настоящий. Даже есть одна ставня, выкрашенная давно облупившейся синей 
краской. Почему-то Рамене пришло на ум собственное детство. Не в этом садике и 
даже не в этом городе, но он помнил такие домики, помнил, как интересно было там 
играть среди дня. Как можно прятаться за потемневшими от времени бревнами, как 
можно забраться под крышу на скрещенные стропила. Там, куда ходил в детстве 
Пономаренко была даже двухэтажная колокольня с изящной шатровой крышей. Днем 
было весело, а к вечеру эти дома погружались во мрак и дети населяли их 
разнообразными чудовища. Он помнил это ясно, даже пресловутая Синяя рука в его 
детсаду жила именно в этих избушках. Как все переменчиво. День - ночь, черное - 
белое. Во всяком случае Диме Пономаренко эти избушки давали еще кое-что, что 
наверняка не испытывал ни один из его тогдашних приятелей. Чувство защищенности. 
Только укрывшись за толстыми стенами он находил странный покой и чувство 
полнейшей безмятежности охватывало все его существо. Потом это ушло, потом была 
школа, взрослая жизнь. Большой мир, заселенный переменчивыми людьми, медленно 
отдаляющиеся родные, пропадающие один за другим друзья. Он помнил что, в конце 
концов остался один, и это и стало началом его скатывания с нормальной жизненной 
колеи в некий метафизический кювет. Увлечение эзотерикой, потом секта, теперь 
вот Ворон. Чувство защищенности - вот что все это давало. 
 Рамена слабо улыбнулся, прогоняя воспоминания. Зачем ворошить прошлое? Но 
все же, не удержавшись, заглянул в домик. Пришлось низко наклониться, чтобы 
пройти в крошечный дверной проем. Давно прошли те времена, когда маленький Дима 
проходил в такие с гордо поднятой головой. 
 Рассеянный свет и крошечного окошка освещал грязные, размалеванные 
матерными надписями стены. В середине строения земля уходила вниз, образуя 
глубокую впадину на самом дне которой примостилась свежая кучка фекалий. Дух в 
домике витал неприятный. Улыбка Рамены-нуллы погасла. Нет, не вернуть то забытое 
ощущение покоя среди этих расписанных стен. Все ушло, ушел Дмитрий
	Пономаренко, и остался только Рамена, и только Ворон может дать ему такую 
нужную сейчас среди всеобщего гниения защиту. 
 Человек, вышедший из вросшего в землю деревянного строению уже не мучился 
ни совестью ни глупыми воспоминаниями. Жесткое с резкими чертами лицо, спокойный 
взгляд человека делающего свою работу. Делающего всегда надежно и качественно, 
даже если эта работа ему не нравится.
 Дверь здания детсада распахнулась и поток галдящих детей вырвался наружу в 
восхитительный ветреный полдень. Ярких расцветок курточки, у некоторых не менее 
цветастые рюкзачки с модными наклейками. Дети восхищенно толпились у входа, 
смотрели на белесое небо, на то, как несется через двор пыль, на миг принимая 
очертания фантастического зверя, как грозно шумит старый вяз. 
 На странного человека, замершего возле одного из домиков. Еще раз хлопнула 
дверь и появилась женщина лет сорока, которая сразу что-то стала выговаривать 
детям, что, совершенно глушили их крики. Видимо воспитательница. 
 Жертву Рамена увидел сразу. Вернее нет, это жертва сразу заметила его и 
уставилась прямо в глаза своему грядущему убийце. Маленький мальчик, одетый 
победнее прочих, с удивлением и какой то обреченностью смотрел на Рамену, 
совершенно не обращая внимание на галдящих кругом детей. Узнал что ли? Рамена 
быстренько перебрал в памяти моменты, когда он мог видеть этого мальца. 
Получалось, что никогда, знать и узнать тот его не может.
 Не двигаясь, Рамена ждал. Все той же тесной стайкой дети направились на 
игровую площадку. Туда, где покачивались от ветра двое лишенных сидений качелей, 
да торчал, покосившись, сваренный из металлоконструкций жираф. Краска с него 
слегка осыпалась, особенно на морде и жираф взирал на мир пустыми сероватыми 
глазницами. 
 Море детских криков! Так громко! Рамене они вдруг стали напоминать крики 
дерущихся чаек. Множество белых птиц с грязно-желтыми клювами, которые бьются 
над чужой добычей, какой ни будь полежавшей уже падалью. 
 Внезапно слуга Ворона заметил, что его жертва отделилась от остальных 
детей и идет к нему, медленно и неуверенно. Но все равно создавалось 
впечатление, что делает она это подневольно. Рамена молча следил как маленькая 
фигурка приближается к нему. Дешевые кроссовки ребенка оставляли в пыли детской
	площадки ясные и отчетливые следы.
 Подойдя, мальчик остановился, напряженно глядя в лицо Рамене широко 
открытыми серо-голубыми глазами. Рот у него тоже приоткрылся, выражая удивление 
и испуг. Он казался совсем маленьким, куда меньше стоявшего перед ним убийцы. 
 -Вы это он, да? - неожиданно спросила будущая жертва. 
 -Кто он, малыш? - спросил Рамена почти ласково.
 Ребенок задумался, оторвал взгляд от лица Пономаренко и уставился в землю. 
Потом все-таки решился и сказал еле слышно:
 -Вы тролль, да? Я знаю, мама говорит, что троллей нет, и в книжке они 
выглядят совсем по-другому. Но вы это он? - здесь он поднял голову и снова 
посмотрел Рамене в лицо. Слуга Ворона мог поклясться, в этом взгляде читалось 
тоска и затаенное отчаяние попавшейся дичи. А он, Рамена-нулла был волком! 
 -Нет, я не тролль, - сказал Пономаренко, - я почти такой же человек как и 
ты. Меня зовут Дмитрий. А сейчас пойдем со мной, нам надо поговорить.
 Малец безропотно сунул крохотную холодную ладошку в руку Рамене, обхватил 
ее, как утопающий хватается за соломенку. Сказал между делом: 
 -Вы мне снились.
 -Да? - спросил Рамена, аккуратно уводя его все дальше от основной группы 
детей. 
 -Да, и там вы были другим. - Продолжила его жертва с какой то недетской 
рассудительностью, - у вас были крылья. Черный, как... у вороны. 
 -У Ворона, - поправил Рамена - Ворон с красными глазами.
 -Он ваш хозяин, - продолжи мальчик выходя вслед за Пономаренко за ограду 
детского садика, - Вернее это вы так думаете. А на самом деле его нет. Он мираж, 
фата...
 -Откуда ты это знаешь? - резко спросил Рамена, двое проходящих мимо людей 
кинули на него удивленный взгляд и он поспел понизить тон, - Ворон есть. Он 
очень даже материальный. Он... он властвует. 
 -Властвует не он, - резво перебирая ножками, чтобы успеть за ускорившим 
шаг Раменой - мираж не может властвовать. А настоящий хозяин это...
 -Хватит!!! - рявкнул Рамена и крепко, до боли сжал руку мальчика. Тот 
скривился и одинокая слеза прокатилась у него по щеке, но он не проронил не 
звука.
 Рамену сейчас не интересовало откуда пятилетний ребенок может знать такие 
вещи, и почему ему снится собственный убийца. Кроме того, Дмитрий интуитивно 
чувствовал, что его малолетняя жертва может сказать что-то еще. Что-то темное, 
страшное, от которого не убережет даже Ворон. 
 В молчании они пересекли улицу. Пацан шел, подняв голову, ветер развевал 
его волосы, а на лице была отчаянная решимость. Он что-то шептал одними губами, 
но к счастью это невозможно было понять. Совершенно не сопротивляясь, ребенок 
дал завести себя в проем, где они и остановились. 
 -Ты наверное уже все понял, - сказал вдруг Рамена, - не зря идешь так 
спокойно и не сопротивляешься. 
 Ребенок кивнул, и внезапно у него из глаз покатились крупные слезы. 
 -Тролли, - сказал он, - тролли едят маленьких детей. 
 -Вроде того, - произнес Рамена, - но что б ты знал. Если бы не приказ 
Ворона, я ни за что бы это ни сделал. Но... ты не понимаешь и не поймешь, Ворона 
нельзя ослушаться. Он даже не убьет меня нет, просто лишить своей защиты. А 
это... это страшно. 
 Мягко выговаривая это мальчику, Рамена достал из внутреннего кармана 
финку. Лезвие ее, чуть затупившееся о стену другой, похожей арки, все равно 
грозно поблескивало. Надо было наточить, а то затупилось и теперь будет скорее 
рвать чем резать. Со вздохом слуга Ворона повернул ребенка лицом к стене. Он 
ведь не садист нет, просто скромный вестник новой эпохи. Задрал своей жертве 
голову и приложил лезвия ножа собираясь с духом. 
 -Эй там! - крикнули у входа в проем. 
 Рамена сжал зубы. Ну почему так не вовремя?! Почему все время кто-то 
мешает, кто-то ставит палки в колеса!! Кинул быстрый взгляд на человека 
маячившего у входа. 
 Час от часу не легче! Это одна из целей - давешний журналист из дома на 
Школьной. Секунду слуга Ворона раздумывал, что делать: прикончить пацана и 
бежать, или попытаться убить еще и нежданного спасителя. 
 -Ники-и-та! - донесся неожиданный крик из-за ограды детского сада - 
Трифонов!! Ну где же он!
 Воспитательница. Хватилась воспитанника. 
 А вроде бы окончательно покорившийся мальчик вдруг спутал окончательно все 
планы. Немыслимым образом изогнувшись, он выскользнул из-под лезвия и со всех 
ног побежал к журналисту, который видимо все еще пытался понять что происходит. 
При этом ребенок громко кричал и тянул руку к стоящему. 
 Вне себя от злости Рамена кинулся за ним, но тут к силуэту журналиста 
присоединился еще один, раздался короткий вопрос: 
 -Что происходит?
 Журналист что-то сказал, указал рукой на Рамену. В этот момент дите 
добежало наконец до них и с ревом обхватило руками штанину бездарного писаки. 
При этом маленький ублюдок безостановочно выкрикивал:
 -Тролль!! Тролль!!!
 Все было ясно. Ко второму силуэту присоединился третий, к Рамене уже 
бежали люди и потому слуга Ворона, спрятав нож, кинулся назад во тьму. Переулок 
этот он знал хорошо и где-то через сто метров заскочил в сквозной подъезд, 
который благополучно вывел его в один из проходных дворов. Собственно здесь 
погоня и отстала. 
 На душе было мерзко. Не хотелось возвращаться домой и сообщать 
демонической птице об очередном провале. Ну почему так получается, почему? 
 -Ненавижу... - процедил брат Рамена улице, ветру и небу над головой. Но 
больше свою мысль конкретизировать не стал. 
 Покоя, очень хочется покоя. Может быть, все-таки стоит вернуться в 
деревянный домик и подремать там, невзирая на похабные надписи и дерьмо?
 Но вот эта мысль была абсолютно ненормальной и Дмитрий Пономаренко это 
прекрасно понимал. Поэтому он стиснул зубы и направился домой, выместив по пути 
злобу на стайке ворон роющихся в разворошенном мусорном баке. Подхватив с земли 
половинку кирпича, брат Рамена нелюбимый сын своей матери, со всей дури 
зашвырнул его в самую гущу птиц. Хрипло каркая вороны взметнулись в воздух 
оставив на земле у бака одну свою товарку. Рамена подошел к умирающей птице и 
уставился в ее бессмысленные глаза. 
 Хотя нет, не бессмысленные. У птицы были глаза Ворона, красные уголья 
которых, похоже, теперь будут видится Рамене на каждом шагу. 

                              3. 

 Все случилось так, как ему и предсказывали. На землю пала новая ночь, 
тихая и прохладная, принесшая с собой запах влаги и людских тревог. 
 И эту ночь встретил Павел Константинович Мартиков, бывший старший 
экономист бывшего "Паритета" сидя на крыше пятиэтажного дома из белого кирпича. 
Дом был старый, шиферная его кровля потемнела, а подржавевшие антенны торчали из 
нее, наподобие психоделических кактусов. Еще здесь было много проломов и острые 
шиферные края угрожающе уставились в небо. Из дыр тянуло сыростью. Там 
гнездились голуби, а также мыши, крысы, и прочие мелкие писклявые твари. Вот и с 
того места, где сидел Мартиков была виден один такой пролом в котором четко 
различались белесые хрупкие кости. 
 С наступлением темноты на небо заполз толстый раздувшийся месяц, половинка 
луны. Блеклый и холодный свет его пал на город, и окрасил его в оттенки голубого 
и серого. Некоторые из крыш стали казаться покрытыми снегом, а какие то обрели 
непроглядный черный свет.
 Месяц сразу приковал взгляд Мартикова. Толстый светящийся ломоть сыра, при 
взгляде на него у Павла Константиновича пробуждались какие то скрытые, древние 
рефлексы. Месяц был бледно-желтым, так почему же при взгляде на него Мартикову 
видится багрянец?
 Кровь? После его героического отказа от страшного задания прошло всего 
несколько дней. Но эти изменения кромсающие душу и даже тело происходили все 
быстрее. 
 Тот случай с буйным на улице. Он был не первым, и далеко не последним. 
Каждую ночь приходили сны. Они были однообразны, примитивны и пугающи этой своей 
примитивностью. Каждую ночь, во сне Мартиков охотился. И почти каждый раз 
настигал свою добычу. Хруст костей, запах и вкус горячей крови - все это сводило 
с ума! 
 А теперь вот еще луна, ему все время хочется смотреть на нее, и при этом 
из горла начитанного и просвещенного Павла Константиновича вырывались какие то 
хриплые звуки и он лишь усилием воли не давал им перерасти в заливистый вой. 
 Были изменения и внешние. Мартиков заметил, что у него чрезмерное 
количество волос. Он брился каждый день, с утра, а к вечеру у него уже вырастала 
короткая, но вполне оформившаяся бородка. Причем волосы в ней были жесткие и 
колючие, настоящая шерсть. С каждый новым утром, Павел Константинович замечал, 
что волос становится все больше, и они растут уже и на скулах, там где их 
отродясь не было. Шевелюра его тоже не давала покоя. У начавшего лысеть в 
тридцать пять лет Мартикова она стала вдруг очень густой и с трудом поддавалась 
расческе. Обломав на несчастном инструменте пару зубьев он плюнул на это дело и 
теперь на голове у него были длинные спутавшиеся пряди. 
 А вчера... вчера он повернулся спиной к зеркалу и обнаружил что она тоже 
покрыта этим жестким курчавым ворсом. Мартиков чуть не заплакал, созерцая этот 
шерстистый атавизм. И кроме того, опасения вызывала форма его ушей. Разве они 
всегда были такие заостренные? Он не помнил. Он больше не чистил зубы, они и так 
оставались крепкими и белыми. А как-то раз Павел Константинович выплюнул в 
раковину пару желтоватых коронок, а когда пощупал языком места, где они раньше 
обретались, то обнаружил там зубы - абсолютно целые и здоровые. 
 Может быть только в этом и был плюс всего происходящего. Теперь то 
Мартиков понимал, что типам из сааба совершенно не нужно было заставлять 
исполнить их жуткое поручение силой, достаточно было просто пустить все на 
самотек. Наверняка ведь они наблюдают за ним, ехидно посмеиваются над его 
превращением. Гнусные демонические твари!
 Павел Константинович сжал кулаки с крепкими темными ногтями и глухо 
зарычал. Прозрачная слюна сорвалась с его вывороченных губ и шмякнулась на 
крышу, откуда и потекла вниз, стремясь достигнуть белеющих, словно облитых 
фосфором костей анонимного существа. 
 Двойник, темный двойник! Теперь то Мартиков понимал, что это никакой не 
близнец, а самый настоящий зверь, неведомым образом поселившийся у него в 
сознании и каждым днем обретавший все большую власть. 
 Не в силах скрывать происходящие с ним изменения Мартиков ушел от жены, не 
говоря не слова и взяв с собой минимум вещей. Машиной он теперь не пользовался, 
и потому шел по городу на своих двоих, кидая на прохожих мрачные диковатые 
взгляды. Его сторонились, в нынешнем своем состоянии Мартиков уже не внушал 
доверия. Он снял квартиру в Нижнем городе, очень задешево, и кроме крохотной 
нещадно воняющей комнатушки приобрел еще и соседей - крупных рыжих тараканов и 
раздувшихся от крови прежних жильцов клопов. Впрочем Павла Константиновича они 
не тронули, убоявшись характерного звериного запаха. 
 Что хорошо, в этом доме был выход на крышу, так что теперь каждую ночь 
Мартиков выползал наверх и любовался на ночное светило, тихо поскуливая от 
непонятных, но очень сильных чувств, которые мутным водопадом обрушивались на 
его мельчающее существо. Иногда его порывало кинуться за летающими ночными 
птицами, и хватануть их зубами. 
 Проблема с одой его почти не коснулась. Просто в один прекрасный день 
Мартиков обнаружил, что в кране нет воды. Сколько то времени он терпел, а потом 
вышел на улицу и подобно покойному Хромову припал в грязнющей обширной луже, чем 
поверг шок проходивших мимо горожан. Причем пил он не по-человечески, а по-
собачьи старательно лакая языком. Потом он поднял голову и испуганно оглядел 
прохожих, лицо его было заляпано черной грязью, глаза горели какой то 
нечеловеческой жизнерадостностью. После чего Мартиков поднялся и побежал прочь 
домой, содрогаясь от только что совершенного поступка. А другая част его 
существа - примитивная звериная сущность напротив была удовлетворена, жажду то 
он утолил. 
 Несмотря на грязнейшее, кишащее заразой питье Павел Константинович не 
только не заболел, но и вообще не почувствовал хоть какое то недомогание. Видимо 
и желудок его (с гастритом и нарождающейся язвой) успел перестроиться, и мог 
теперь принимать все что угодно. В один прекрасный день Мартиков зашел на рынок 
и купил себе мяса - сырого, сероватого тухленького оттенка и оттого чрезвычайно 
дешевого. Во время покупки он старательно убеждал себя, что приготовит из него 
гуляш или что ни будь в этом роде. Но в тот же вечер не утерпел, выхватил 
полузамерзший кусок из холодильника и вонзил в него свои новые крепкие зубы. 
Минут пять он млел от острого наслаждения, потом то что осталось от человека 
возмутилось и его вырвало в заляпанную ржавыми потеками раковину. А ночью ему 
снова снилась погоня и сырое мясо - еще чуть живое, дергающееся, и обильно 
разбрызгивающее кровавую влагу из разодранных вен и артерий. Жаренного больше не 
хотелось, больше того, оно теперь вызывало отвращение и какой то панический 
страх (запах дыма, огня, опасности!) То ли дело этот кусок слегка протухшего 
мяса... так аппетитно, так близко к природе. 
 -"Неет!!" - вопила человеческая часть, тот прежний цивилизованный Мартиков 
- "Я не буду есть протухшее мясо, не буду! Не буду!"
 Но, разумеется он ел - как беременная женщина Павел Константинович 
Мартиков больше не имел власти над своими желаниями. Его новая сущность знала, 
что ей надо и каким образом это достать.
 Дальше хуже. Сломалась бритва и бывший старший экономист купил себе 
опасную, длинную и жутковато поблескивающую. Найти ее было трудно, но покупка 
окупила себя - тот толстый ворс, что рос теперь у Мартикова на лице требовал 
что-то посерьезней обычных тоненьких и хлипких бритвенных лезвий. 
 Пару раз порезался, потом стал бриться аккуратней. Иногда вставал перед 
зеркалом и долго глядел себе в глаза, пытаясь убедить себя, что никаких 
изменений в них не произошло. Но это ведь не так, верно? Характерный желтоватый 
цвет радужки - это игра освещения или так и есть? Да и разумный ли этот взгляд? 
Взгляд начитанного и цивилизованного человека. Мартиков жалко улыбался себе, но 
улыбка приоткрывала его новые острые зубы, зубы не травоядного животного. 
 Его перестали любить собаки (а ведь он помнил времена, когда забитые 
беспородные, и холеные домашние питомцы ластились к нему, а злющие бойцовые 
звери дружелюбно лизали Мартикову ладонь). Теперь все было не так, животные при 
виде его впадали в истерику. Они сторонились его, лаяли, выли самым кошмарным и 
тоскливым образом. Самые бойкие пытались кидаться, но не дойдя полметра с 
испуганным взвизгом отскакивали. Видимо пах он теперь немножко иначе. Это кстати 
замечали и в магазинах, куда он иногда заходил купить продукты и теперь 
замечание "мужчина, от вас пахнет как от козла" стало верным спутником его 
жизни, и так раздражало, что он был не уверен, что в один прекрасный момент не 
накинется на говорящую. 
 Самое гнусное было пожалуй то, что подобная мысль больше не казалась 
безумной, а наоборот, было в ней что-то невыразимо привлекательное. 
 А потом случилась эта дикая история с собакой, достойная в лучшем случае 
стать пищей для анекдотов. В худшем - вне всяких сомнений диагнозом в карточке 
врача психбольницы. 
 Мартиков вышел из дома и направился в магазин за сырым мясом. Был 
солнечный яркий день и потому он соображал более менее нормально, прибывая в 
обычном для человеческой свой части состоянии вялотекущей депрессии (звериная 
депрессия не признавала и буйно радовалась жизни). Не успел он отойти на 
полсотни метров от своей дряхлой трущобы, как повстречал собаку, мирно 
выгуливаемую меланхоличным хозяином. Как назло это была овчарка, до омерзения 
похожая на ту, что он чуть не сбил некоторое время назад - светлая, чепрачного 
окраса. Лица хозяина Мартиков так и не заметил, потому что события стали 
развиваться с ужасающей быстротой. 
 Поравнявшись с Павлом Константиновичем псина остановился уперевшись в 
землю все четырьмя, чем вывела своего владельца из состояния легкой 
задумчивости. Глаза животного потрясенно выпучились, и это выглядело бы комично, 
не происходи такое на самом деле. Две секунды овчарка зачарованно смотрела в 
глаза Мартикову, а потом испустила тихий задушенный вой, с трудом прорвавшийся 
через перехваченную собачью глотку. Но эта псина оказалась то ли из храбрых, то 
ли из глупых, а может быть это просто был изнеженный домашний пес, который 
привык что ему не угрожает абсолютно ничего. Она никуда не побежала, а 
уперевшись для надежности лапами в землю оскалила внушительные белые клыки и 
издала низкий предупреждающий рык, который сразу вслед за испуганным взвоем 
прозвучал странновато. 
 -Фу, Норд! - строго сказал хозяин лица которого Мартиков так  и не увидел.
 Норд махнул хвостом и грозно гавкнул, при этом слюни его взвились с морды 
в воздух и частично обрызгали Мартикову брюки. Павел Константинович смотрел в 
собачьи глаза и изо всех сил пытался себя убедить, что собака не является его 
кровным врагом. Тщетно! Зверь, который поселился внутри него считал иначе. И 
против своей воли бывший старший экономист издал низкий глухой рык, чем-то 
похожий на только что выданный собакой. 
 Норд смутился, но зубы не спрятал, наоборот обнажил их еще больше. 
Внушительные клыки, длинные и заостренные. В сознании стоявшего напротив него 
человека в это время происходили кардинальные изменения. Дремавший доселе в 
темном уголке не признающих компромиссов зверь, отпихнул в сторону хлипкую и 
интеллигентную человеческую часть Мартикова и полностью воцарился на рулевом 
мостике его сознания. 
 Овчарка кинула ему вызов? Хорошо. Он покажет, что надо делать с трусливыми 
людскими прихлебателями!
 Изящным и мягким движением Мартиков на четвереньки. Растопыренные пальцы 
рук нежно и чутко соприкасались с асфальтом, верхняя губа задралась и зубы, 
показавшиеся из-под нее почти ни в чем уже не уступали зубам животного. На 
исказившемся лице ярко горели глаза - примитивными и сильными чувствами. 
 -Эй, что... - сказал хозяин собаки, а потом инстинктивным движением 
попытался притянуть животное к себе. 
 Поздно, не думающий и не рассуждающий	больше Мартиков, одним прыжком 
достиг овчарки и вцепился ей в морду.
 Зубами!
 Веером брызнул кровь и осела Мартикову на лицо, он блаженно улыбнулся, и, 
сделав неуловимое движение челюстями раскромсал собаке верхнюю челюсть. 
 Пес взвыл, попытался укусить Мартикова, но тот легко уклонился и, сделав 
головой стремительно атакующее движении впился ей в глотку, рванул, вцепился еще 
раз. Овчарка разразилась паническим визгом. Анонимный хозяин дергал ее за 
поводок, стремясь оттащить от этого безумца. А Мартиков урчал от удовольствия, 
выплевывая целые клочья густого окровавленного меха. 
 На заднем плане сознания человеческая его часть исходила диким воплем 
ничуть не менее громким, чем тот, которым заливалась сейчас убиваемая собака. 
 Владелец животного проследил глаза полет обильно брызгающего кровью клочка 
уха, и понял, что если он не вмешается то его питомца убьют. Изо всех сил дернув 
за поводок (и чуть не сломав при этом животному шею) он сумел расцепить 
кошмарный ревущий и воющий клубок тел. Не останавливаясь, он побежал волоча за 
собой овчарку, которую шатало и бросало на подгибающихся лапах. Кровь локальными 
водопадами лилась с ее морды и шлепалась на асфальт, оставляя длинную темно-
красную дорожку. 
 Павел Константинович на глазах у десятков прохожих гнался за ними еще пол 
квартала, а потом остановился победно и весело взрыкивая, так что все за десять 
метров видно было его мощные окровавленные клыки. Кто-то закричал, стал 
показывать пальцами, но Мартикову было плевать, он упивался победой ровно 
столько, сколько позволили ему угасающие инстинкты зверя. Ровно пять минут. 
 А потом остался только человек, стоящий на четвереньках и тяжело дышащий. 
Глаза его обрели обычный цвет, подернулись пеленой. Губы что-то бормотали и 
роняли на землю розовую пену. 
 -Вам помочь? - спросили рядом.
 -Что? - хрипло выдавил Мартиков.
 -Помочь? - повторил вопрос парень в затемненных очках, этот видимо только 
подошел, не видел предыдущей сцены, - У вас везде кровь... Вас избили? 
 Дичайшая улыбка тронула губы Павла Константиновича:
 -Нет, - сказал он вежливо и богатым обертонам голосом - нет, это не моя 
кровь. Это собаки. Я только что набросился на собаку, овчарку, и сильно покусал. 
Так что это ее кровь. 
 Обладатель очков подался назад, словно Мартиков сообщил ему, что болен 
проказой. Глаз под темными стеклами было не разглядеть, но наверняка они 
испуганно бегали. 
 -А... - сказал он, - ну я тогда пойду...
 -Иди... - ответил Мартиков устало и стал подниматься с асфальта. 
 В магазин он естественно не пошел, а вернулся обратно домой. В квартиру, 
маленькую и затемненную. Тяжело поднимаясь по лестнице он увидел бомжа, сидящего 
на площадке между вторым и третьи этажом. Типичный бомж, грязный и дурнопахнущий 
(новый нюх бывшего старшего экономиста был очень чувствителен и щепетилен), но 
при виде Мартикова он почему-то резко вскочил и прижался спиной к стене, 
изобразив на лице выражение крайнего ужаса. Казалось, он не знал что делать - 
бежать по лестницы вверх или сразу выпрыгнуть в окно. 
 -Ты чего? - миролюбиво спросил его Павел Константинович. 
 Из бродяги словно разом выпустили весь воздух. Он обмяк и разве что не 
съехал по стене вниз. На Мартикова он больше не смотрел. Потом неожиданно 
промолвил:
 -Так... не за того принял, извините. - Ровным и твердым голосом, - а 
потом, держась за стенку прошел мимо Павла Константиновича и стал медленно 
спускать вниз.
 Мартиков не удержался и посмотрел ему вслед. Странный какой то бомж, и 
самое что удивительное даже чуткий звериный нос бывшего экономиста не мог 
уловить не следа спиртного запаха. Бомж был трезв, причем уже несколько дней. 
 Разве такое бывает?
 Впрочем у Мартикова были проблемы посерьезнее, и он поспешил наверх в свою 
квартиру.
 В свое логово. 
 А там он уселся на грязную расшатанную кровать, служившую в последнее 
время постоянным пристанищем дурных снов и тоскливо уставился на желтоватый 
запыленный квадрат окна. Мартиков чувствовал, как от его человеческой сущности 
остается все меньше и меньше и она тает словно запозднившийся кусочек льда на 
жарком майском солнышке. И еще он понимал, что этот процесс будет все ускоряться 
и ускорятся. Что станет конечной станцией в этом безудержном экспрессе 
изменений. Кем он станет - оборотнем из сказок, жалкой отощавшей собакой? 
Неважно, момент когда все то что составляло когда-то его суть испарится, будет 
моментом окончательной смерти. 
 -Оох... - простонал Павел Константинович - но почему я?! Почему именно я. 
 Может быть ему бы стало легче, узнай он, что не один такой в городе? 
Скорее всего нет, для скрытого эгоиста и карьериста Павла Константиновича 
Мартикова всегда самым главным было то что происходит только с его персоной.
 Именно эта черта характера и подвела его той же ночью к твердо 
сформировавшемуся решению. Люди из сааба могут остановить изменения и просят за 
это забрать чужую жизнь? Хорошо он сделает это, он заберет ее, потому что нет на 
свете важнее вещи, чем продление своего, единственного столь прекрасного 
существования. 
 Сидя на крыше дома и купаясь в свете луны Мартиков улыбнулся - его 
звериной половине идея убийства была очень даже по душе. 

                              4.

 -Отпустите... ну отпустите же нас... - вяло и плаксиво канючил Пиночет. 
Канючил ломким тоненьким голосом, как пойманный за руку шкодливый ребенок, что в 
купе с нынешним возрастом Пиночета и измочаленным его лицом смотрелось еще более 
мерзко, - ну что вам стоит, а? Мы не скажем, никому не скажем! Ни властям не 
Босху, ни даже тому в плаще... Вы только выпустите нас, нам плохо...
 Действие происходило в мрачном, с темными кирпичными стенами подвале. На 
сыром бетонном полу, под рахитичным светом одной единственной засиженной мухами 
лампочки лежало два порядком истертых матраса покрытых сомнительными желтоватыми 
пятнами. В матрасах жили клопы и еще уйма каких то насекомых, от клопов видимо 
перенявших жажду человеческой крови. Покрытые плесенью оргалитовые щиты в углу, 
лысая покрышка да дверь составляли остальные предметы обстановки.
 Дверь была закрыта, щиты никогда не сдвигались. Над каждым из матрасов на 
надежно вбитом в щель между кирпичами штыре висело по паре наручников - 
новеньких и весело поблескивающих. Между этими самыми наручниками и матрасами 
находились Стрый и Пиночет, опершиеся спинами о кирпичную кладку. В глазах их 
застыла смертная тоска. 
 Они попались. Попались очень глупым образом, а таинственный заказчик 
уничтожения "Паритета" почему-то не спешил на помощь. 
 Этот охранник... нет, это чудовище почему-то находило удовольствие держать 
их здесь, в это сыром гнусном подвале. Который располагался как раз под гаражом 
их похитителя. Неделю (страшно подумать!) назад схватив за шиворот охранник 
выволок напарников из полыхающего здания. Но не отпустил, а запихнул их в свою 
машину - старенькие Жигули. После чего залез сам и резко тронул машину с места. 
Ехали в Нижний город с максимально возможной скоростью. Машину кидало на ухабах, 
подвеска угрюмо скрипела и жаловалась на судьбу. Когда переезжали мост, Стрый на 
ходу открыл дверь и попытался выброситься наружу, но их пленитель без особых 
усилий поймал его опять же за шиворот и затащил обратно, прошипев сквозь зубы:
 -Тебе это дорого будет стоить, припадочный.
 На взгляд Пиночета Стрый то как раз припадочным не был, не то что этот тип 
в камуфляже. 
 Он привел их сюда. Посадил на эти матрасы и приковал к стене наручниками 
так, что кольца больно врезались в кожу. Потом он остановился у порога и долго и 
оценивающе смотрел на сидящих. И надо сказать, что Пиночету этот взгляд очень и 
очень не понравился. Так, наверное смотрят в магазине на подходящий кусок сырого 
мяса. 
 -Что вам надо? - спросил Васютко в лоб.
 Но охранник только покачал головой и молча покинул помещение.
 С этого и началось их заточение. Некоторое время спустя (по самым общим 
прикидкам часов через десять двенадцать) это тип появился вновь. В руках он 
держал две эмалированные миски с обколотыми краями полные какой то мутной 
баланды. Еще он принес эмалированный же желтый сосуд в котором прикованные 
быстро опознали больничную утку. Увидев утку Пиночет испуганно задергался и 
затараторил:
 -Да что же это... Что... что ты собираешься делать.
 -Я отстегну тебе правую руку, - спокойно молвил охранник.
 Пиночет, содрогаясь, обдумал фразу и не сразу понял, что речь идет о 
наручниках и никто не собирается лишать его конечности.
 -И ты сможешь сделать все свои дела, - продолжил охранник, - но не вздумай 
пытаться достать меня, тебе этого и с двумя руками не удастся. 
 -Я не буду, - пообещал Пиночет.
 -Вот и хорошо. 
 После чего он ушел, оставив на полу возле матрасов обе миски. Косясь на 
Стрыя, Васютко использовал утку, потом подумал и передал ее напарнику. Тот 
пробовал возражать, насчет того, почему не ему первому, но Пиночет злобно 
прошипел ему:
 -Ты чего споришь?! Нам о спасении надо думать, а ты морду отворотил!
 Не смотря больше на притихшего напарника, Пиночет подтянул к себе миску. 
Так и есть - мутный бульон с кусочками сероватого вываренного мяса. Наверное не 
говяжьего. Дух от миски шел омерзительный. Кроме того о ложках их чудовищный 
пленитель не позаботился. А лакать по собачьи? Нет уж!
 Лампочка под потолком горела все время, слепила глаза, а лежать было 
возможно только на спине. Еще можно было сидеть, но тогда кирпичная кладка 
больно врезалась в тело. 
 -Все, - сказал Стрый и ногой отпихнул утку подальше, в центр комнатушки, 
где сложных форм сосуд и остановился как некий монумент с выставки современного 
искусства. От нее поднимался характерный запах, который мешался с миазмами из 
мисок и приобретал еще резкое амбре. 
 -Колян... - спросил Стрый через некоторое время, - как ты думаешь, зачем 
он нас сюда посадил.
 Пиночет не ответил, он был в думах. Кроме того клопы - мерзкие маленькие 
насекомые с черными спинками и блестящими бусинами глаз. Они крошечными слоникам 
передвигались по матрасу, и потихонечку забирались в складки Пиночетовой одежды. 
Об их присутствии он узнал только тогда, когда первый хоботок вонзился ему в 
кожу. К счастью одна рука у него еще была свободна и крошечным кровопийцам 
настал конец. Но только тем, до кого он смог дотянуться. Остальные угнездившись 
преимущественно на спине безнаказанно пускали ему кровь. 
 И потянулись долгие и однообразные часы, заполненные борьбой с насекомыми, 
созерцанием одинокой, но мужественно несущей свет, лампочки, да отвеченными 
думами. Пиночет не верил, до сих пор не мог поверить что они очутились в такой 
глупой ситуации. Да, опасной, и может быть безнадежной, но насколько идиотской! 
Николай даже пару раз хихикнул, представив себя со стороны. Но это смешок тут же 
угас.
 В конце концов Пиночет задремал. 
 А когда очнулся с тяжелой, гудящей головой, то почувствовал, что-то 
изменилось. Свет лампочки стал ярок, он резал глаза и выжимал из них слезы. В 
затылке постукивало, словно там работал маленький но очень активный отбойный 
молото. Тело ныло от неудобной позы, а еще очень чесалось. Да, такой неприятный 
зуб, спрятавшийся под кожей. 
 Пиночет поднял свободную руку и яростно почесался, поминая кусачих 
насекомых недвусмысленными словоформами. А потом рука его потрясенно застыла, 
потому что он понял, что насекомые тут совсем не причем. 
 Чесотка, легкая лихорадка, боль.
 -Ой нет... - простонал Николай со вселенским отчаянием и в голосе его было 
столько тоски и горечи, что он выглядел неким второсортным актером, явно 
переигрывающим на сцене. 
 В отчаянии он яростно драл себя ногтями, но знал - этот зуд никуда не 
пропадет. Он теперь будет с ним, долго, очень долгий период времени.
 Маленький, сделанный из полупрозрачного молочного цвета стекал монстр 
внутри Николая снова пробуждался, и уже готов был начать разрывать его 
внутренности своими острыми игольчатыми когтями. Кумар, ломка, называйте как 
хотите. Совсем забыли про морфин, забыли впервые за сколько? За пол года, верно? 
Это потрясение при поджоге "Паритета", езда на заднем сидении машины этого 
маньяка.
 Пиночет очень сомневался в том, что похититель поделится с ними морфином. 
 -Опять, - простонал Пиночет еле-еле, и, обратив глаза к шероховатому 
потолку, возопил - да за что?
 -Тише, - молвил сидящий рядом Стрый, - тише, у меня голова...
 -Да что твоя голова, что!? Ты хоть знаешь, что нас ждет!?
 -Знаю, - сказал Стрый угрюмо.
 Скрипнула, отворившись, дверь и в проеме показался охранник. Был он во все 
том же пятнистом комбинезоне, только теперь на прочную ткань налипла 
дурнопахнущая грязь и в нескольких местах зияли прорехи. Грубое лицо охранника 
было искаженно широкой ухмылкой, которую он видимо считал дружелюбной. 
Разительная перемена - человек, напавший на них у "Паритета" был перманентно 
мрачен и злобен. 
 -Проснулись? - участливо и (напарники могли в этом поклясться) без 
малейшей издевки сказал охранник, - а что не поели? Вам надо хорошо питаться, 
потому что если вы будете плохо питаться то похудеете...
 -Слышь ты! - сказал Пиночет угрюмо - ты бы лучше не о питании позаботился. 
Нам нужен морфин... понял? Морфин. Мы без него не можем. Без него мы сдохнем. 
Поэтому принеси нам его. А еще лучше отпусти нас, нам нафиг не нужен твой 
"Паритет", мы ничего не скажем, мы о тебе забудем и не вспомним. Пойдет? 
 Лицо охранника выразило легкое огорчение - выглядело это очень гротескно.
 -Вам надо питаться, - повторил он - а от морфина вы худеете. - Он 
наклонился и поднял утку стоящую возле ноги Николая - а худыми вы будете 
невкусными...
 И тут на Пиночета нашло помрачение. Последние безумные слова о его 
питательности все еще обрабатывались где-то на задворках сознании, но на первый 
план, подобно исполинскому черному полотнищу выплыла мысль: "морфина не будет". 
Это мысль сначала парализовала Васютко, а потом привела его в дикую ярость.
 -Тварь!!! - заорал он и со всей силы двинул ногой по утке. 
 Эмалированный сосуд с глухим звуком вылетел из руки их пленителя и 
вознесся к потолку обильно орошая все вокруг продуктами Стрыя-Пиночетовой 
жизнедеятельности. 
 А Николай рванулся вперед, стремясь ухватить свободной рукой охранника за 
горло. Ухватить, раскорябать, придушить! 
 Человек в порванном камуфляже поспешно отступил назад из зоны досягаемости 
рук пленника. Утка оглушительная грянулась оземь. Пиночет рвался вперед, орал 
что-то бессвязное, грязно ругался. Лицо его покраснело, на шее выступили 
сухожилия, изо рта летела слюна пополам с проклятиями. Скрюченные пальцы без 
толку царапали воздух. Охранник стоял у двери и смотрел на беснующегося Васютко 
с некоторым опасением, и с явным сожалением на опустевшую утку. В камере мощно 
воняло. 
 -Убью! Убью! Убью! - в исступлении выкрикивал Николая, он дергал ногами, 
единственная цепочка туго натянулась но вместе с тем прочно удерживала своего 
пленника. 
 В конце концов он устал. Перестал бросаться вперед, и тяжело осел на 
матрас, залившись горючими слезами. Стрый справа, прибывал в полной прострации. 
 Охранник осторожно подошел к плачущему Пиночету и забрал утку. Посмотрел 
укоризненно:
 -Плохие, - сказал он, - я так и знал, вы плохие. 
 Пиночет всхлипнул и сквозь слезы выдавил:
 -Мрфин... ну пжалста... 
 -Нет, - качнул головой охранник, этот главный герой происходящей пьесы 
абсурда, - от него худеют. - Видимо другие минусы морфиновой зависимости его не 
волновали, - Вы плохо себя ведете. А знаете, что бывает с теми кто плохо себя 
ведет? - охранник широко улыбнулся, но глаз его это не коснулось, они были 
бесстрастны и мутноваты - Их наказывают! И вот мое наказание. - Он широко 
взмахнул рукой в воздухе, как конферансье предваряющий чей то выход - Оно 
называется "День без света"!!!
 -Псих, - тихо молвил Стрый - полный псих...
 С все той же, как приклеенной, ухмылкой тиран в камуфляже повернул 
старенький черный выключатель и погрузил комнатушку во мрак. В кромешной тьме 
раздавались всхлипывания Пиночета, да мощное дыхание этого ненормального. Потом 
на миг открылся светлый проем - дверь. Силуэт охранника вырисовался в нем и 
замер:
 -Посидите, - произнес он и в голосе его уже не было смеха, - в темноте все 
черно, но видения там цветные.
 Хлопнула дверь, оставив их в темноте. 
 Васютко еще некоторое время хмыкал, а потом затих, широко открытыми 
глазами глядя во тьму. И действительно, он начинал что-то в ней видеть!
 Демон внутри него уже разволновался не на шутку, требовательно цеплялся 
коготками за позвоночный столб и уверенно лез вверх, к мозгу. Потому что любой 
имеющий дело с наркотиками индивидуум скажет вам - в ломке самое страшное не 
телесные страдания. 
 В тишине и темноте лишенное внешних раздражителей сознание воспринимает 
галлюцинации в десять, нет сто раз сильнее. Шепот из затемненных углов, что-то 
касается мигом вспотевшего лба. Шорох. Что там происходит в лишенной света 
комнате? 
 -Ползут! - простонал Стрый, - они ползут к нам!
 Все встало на свои места - комната была полна пауков! Огромных, с ладонь, 
с толстыми покрытыми густой колючей шерстью лапами. Их маленькие глаза бусины 
отлично видели в наступившем мраке.
 -Аай... - простонал Васютко и задергался, стремясь отползти подальше от 
надвигающегося черного многолапого полчища. 
 Но куда ползти, если позади тебя стена? Пиночет чувствовал как первая 
тварь касается его ноги, забирается на нее и медленно ползет вверх. Ясно что ее 
цель - лицо. Такие твари любят начинать с лица. Холодная, тяжелая тварь, а на 
лапках острые коготки, которые прокалывают штанину и впиваются в тело.
 -Нееет! - заорал дико Пиночет, подняв голову туда где должен быть потолок.
 Но потолка не было. Было черное звездное небо. Мириады острых колючих 
звездочек, которые холодно смотрели с появившегося небесного свода. Вот одна из 
звезд становится ярче, она растет, принимает некую форму - форму птицы, с резко 
очерченными кожистыми крыльями. Глаза полыхают оранжевым, лапы кончаются 
грязными, покрытыми пленкой гниющего мяса когтями. Да и не птица это - демон. 
Страшная потусторонняя тварь. Пиночет закрылся руками и зажмурил глаза да разве 
убережешься таким образом лежа под открытым небом. 
 Почувствовал как демон тяжело опустился на землю рядом. Тяжелый запах 
зверя, вонь мертвечины. Острый, покрытый иззубринами клюв ткнул в безвольно 
лежащую правую руку. Острая боль, Николай закричал, поднес ее к глазам и в 
звездном свете сумел разглядеть что руки больше нет - только распухший багрового 
цвета обрубок. 
 -Съем тебя! - сказал демон чудовищно низким голосом, словно искусственно 
пониженным октавы на две, и снова клюнул, на это раз вторую руку. 
 Так больно, но это не самое страшное. И даже демон это не самое страшное, 
потому что есть еще бездна. Николай только сейчас понял это. Звездное небо - 
никакое не небо, это бездонная пропасть с огоньками на дне. А он лежит на 
отвесной скале, а на ней нельзя лежать, и поэтому он падает, падает, пада...
 Чувствуя как его обвивает обжигающий ветер Пиночет дико заорал, потому что 
понял еще кое-что -  не все пропасти кончаются дном, в некоторых падение 
продолжается вечность.
 И она прошла эта вечность. Потому что как не странно это звучит даже 
вечности в этом мире имеют свойство заканчиваться. Было тяжело. Была боль, и все 
новые и новые галлюцинации как черные стервятники атаковали разлагающуюся плоть 
его мозга. Иногда они отступали, эти птицы с грязными несущими множество 
болезней клювами, и тогда Николай понимал, кто он и где находится. Но чувства 
его были притуплены, глаза ничего не видели. Как-то раз он очнулся и понял что в 
комнате горит свет. Это его совершенно не обрадовало, потому что стало видно что 
над ним стоит охранник, а на лице его на глазах вырастает черная шерсть. Он что-
то говорил и смеялся и Пиночет ему даже что-то ответил, прежде чем скользнуть в 
темноту - на этот раз свою собственную. Перед очередной отключкой он еще с вялой 
иронией подумал, как забавно выглядит охранник с этой  физиономией, которую 
сознание Николая наделило такими волосами.
 -"Да он волколак!" - крикнул он про себя - "Вампир!"
 В его нынешнем мире - мире болезненных грез такие мысли были вполне 
естественными. 
 В глубине души он все еще надеялся, что кто ни будь их спасет и принесет 
морфин. 
 Но чуда не случилось и они прошли через полный цикл мучений. Эдакие 
метафизические девять кругов ада - от полной зависимости до полного физического 
освобождения. Такого не было давно, очень давно, может быть не было вовсе? 
Пиночет не помнил. Трудно что-то вспомнить когда мимо тебя течет 
вечность. 
 На закате пятого дня их пленения все закончилось. Мужественный в отличие 
от сознания организм с упорством камикадзе избавляющийся от накопившегося в 
жилах яда, мог считать себя свободным. Сознание же осталось в плену. 
 Николай очнулся в состоянии только что воскрешенного зомби и некоторое 
время мог только лежать без движения и смотреть в  потолок (свет снова горел). 
Какое то время спустя пленник приподнялся и принял сидячее положение. Состояние 
было аховое, и спроси у Васютко ранее: может ли человек в таком состоянии быть 
живым - тот только бы рассмеялся в лицо. 
 Но правда жизни любит ломать хрупкие иллюзии которые мы так любим 
изобретать для себя. 
 На полу обнаружилась миска с давешним бульоном. Корчась от боли в 
измученном теле Пиночет подтянул ее к себе и, давясь и задыхаясь, выпил емкость 
до дна. Вкуса не почувствовал, зато ясно ощутил как наполняются водой все 
клеточки его тела. Нет, не зомби он себя чувствовал, а возвращенной к жизни 
двухтысячелетней мумией. Рядом лежал без сознания Стрый и его миска, которую 
Пиночет тут же использовал без малейших зазрений совести. К чему ему 
бесчувственному еда?
 Потянулся чтобы поставить миску на пол и тут обнаружил, что левая рука 
больше не прикована. Наручник на ней сохранялся, а вот самодельный штырек вышел 
из крошащейся кладки и теперь болтался на левой руке. Конечность была покрыта 
багровыми ссадинами, так что не было сомнений каким образом штырек был покинул 
стену. Пиночет сам же его и вырвал, метаясь в конвульсиях. 
 Не веря, он поднес руки к глазам. Грязь под ногтями, желтоватая нездоровая 
кожа. Он что, свободен?
 -Свободен... - выдохнул Николай. 
 Посмотрел на Стрыя. Тот бледный, под глазами черные круги, но дышит. 
Пиночет подполз к напарнику (что далось ему с некоторым трудом, так что ему на 
ум пришла вдруг собственная детская фотография на которой он в возрасте шести 
месяцев пытается одолеть ползком необъятную длину старенького дивана), тогда, он 
вероятно прикладывал схожее количество усилий. 
 Ухватился за Стрыев наручник и дернул - ноль эффекта. Никаких сил, ни 
веса. 
 Он отпустил наручник и с сомнением посмотрел на Стрыя. Оставлять его здесь 
как-то не хотелось. Но с другой стороны если он все равно не 
транспортабельный... В конце концов Пиночет нашел компромисс, и убедив себя, что 
он только отправляется на разведку, пополз к двери, отчаянно надеясь, что она не 
заперта (а у него были основания так полагать, потому что он ни разу не слышал, 
чтобы за ней щелкал замок).
 Пиночет навалился всем весом на железную дверь и она вяло и нехотя стала 
открываться. Сверху пал сероватый дневной свет и одуряющий поток свежего 
воздуха. Некоторое время Пиночет так постоял на всех четырех, наслаждаясь 
бытием, а потом пополз вверх по крутым бетонным ступенькам. Насколько он помнил, 
погреб находится под гаражом, а ступеньки кончаются довольно узким лазом. Судя 
по всему сейчас он был открыт. 
 Содрогаясь от усилий Пиночет потащил свое упорно сопротивляющееся тело 
наверх. На середине пути (на шестой из двенадцати ступеньке) его слуха достигло 
немелодичное пение. Низкий рыкающий голос медленно и удивительно фальшиво 
выводил популярную мелодию. Еще звякал металл и что-то еле слышно жужжало. 
 Обдумав своими до сих пор ватными мозгами ситуацию, Васютко решил все-таки 
выглянуть. Когда он наполовину высунул голову из проема ему открылось 
непритязательное, но удивительно неприятное зрелище.
 Помещение гаража было почти пусто. Обе створки ворот открыты и серый свет 
пасмурного дня освещает жирный масляные пятна на полу. За воротами кипит далекая 
городская жизнь, частично перекрываемая ржавым жигулем сторожа, поставленного 
носом к гаражу. Заляпанные грязью фары машины холодно поблескивали. 
 У правой стены гаража стоял в окружении свежих стружек верстак, с него 
свешивался длинный черный провод удлинителя, который змеился по полу и 
заканчивался штепселем воткнутым в белую пластмассовую розетку. Над верстаком 
склонился охранник в своем порванном камуфляже. Вот только с тех пор как Пиночет 
его видел последний раз, комбинезон успел изодраться еще вы нескольких местах, и 
к тому же вся спина сторожа теперь была заляпана бурой засохшей жидкостью 
расходящейся широким веером брызг между лопатками. Вид у охранника был еще тот, 
казалось его комбинезон подобран на ближайшей помойке. Но тут Пиночет заметил 
еще кое-что, что еще более понизило его и так невысокое настроение.
 На верстаке разлеглась электропила с цепным приводом. Ее оранжевый кожух 
был вскрыт и в обнажившихся стальных кишках с увлечением копался охранник. Все 
так же напевая песню, он что-то приладил внутри пилы, потом со щелчком захлопнул 
кожух и приподнял инструмент над верстаком. Придавил кнопку включения и пила 
заработала с веселым энтузиазмом безнадежного маньяка. Острые зубья с шипением 
кромсали воздух.  
 Охранник удовлетворенно кивнул и пару раз провел работающим инструментом в 
воздухе, явно наслаждаясь бешеным мельканием цепи. Потом резко развернулся и 
посмотрел прямо в глаза Пиночету.
 Тот ужаснулся - охранник разительно изменился за те несколько дней	, что 
Николая прибывал в своем демонизированном варианте нирваны. Черты лица его 
укрупнились, и почто полностью поросли густой бурой шерстью. Глаза стали почти 
круглыми, светло-карими, почти желтыми. Нос сплющился и обрел какое то сходство 
с обезьяньим, может быть как у гориллы. А рот превратился в широкую пасть в 
которой вперед выдавались чудовищные клыки. Охранник попытался улыбнуться, но 
видно было, что мышцы его лица уже утратили львиную долю подвижности, поэтому он 
просто задрал верхнюю губу в веселом оскале. 
 -Проснулся? - невнятно рыкнуло это веселящееся чудовище, и широким шагом, 
не опуская пилы, направилось к Пиночету. 
 Тот дернулся было из погреба, но обросший	шерстью охранник уже отрезал все 
пути к бегству.
 -Больше не нужно кормить! - провозгласил он громогласно, но с изрядной 
долей шепелявости, - не нужно убирать! Потому что... пришло время!!!
 Пиночет скатился вниз по лестнице, не замечая, что больно бьется о 
бетонные ступеньки. Все что угодно, только бы быстрей удрать от волосатого 
монстра. В погребе его встретил очнувшийся Стрый, который тут же испуганно 
вытаращил глаза. Позади гулко топали по ступенькам тяжелые лапы. Пила надрывно 
гудела и иногда задевала за стенки узкого тоннельчика и тогда во все стороны 
снопом брызгали буйные искры.
 -Пришло время!! - рявкнул охранник с пафосом, появившись в двери. - Лучшее 
мясо - свежее мясо! Мясо с кровью!!! - он бодро шагал вперед, а шнур от 
удлинителя плясал и извивался позади него, придавая охраннику вид безумного 
робота. 
 Забившись в угол Васютко жалобно заскулил, закрываясь руками от 
надвигающейся пилы. Дикий, животный ужас терзал все его существо. 
 -Нне... надо... - простонал Николай, - ну пожалуйста... не надо... мы не 
скажем... мы промолчим. Даже тому в плаще! Всем!!!
 -Сиди спокойно, - молвил охранник занося пилу. Так говорят в 
парикмахерской малым детям, что вертятся непоседливо в креслах.
 Внезапно погас свет, погрузив все вокруг в абсолютно непроглядную тьму. 
 -От, черт... - сказал охранник и добавил еще пару непечатных выражений. Он 
случайно задел пилой о стены и ворох искр на миг выхватил из тьмы его 
озадаченное лицо с массивными надбровными дугами. 
 Пила тихо выла, останавливаясь. Судя по всему виной исчезновения света 
была не лампочка - отключили электричество. Звякнул металл цепи, потом тяжелыми 
шагами монстр в камуфляже прошествовал к двери и на миг остановился в проеме:
 -Повезло вам, - рыкнул он - света нет. - Дверь с грохотом закрылась, но на 
этот раз в ней со скрежетом провернулся замок. 
 А затем пленивший их бывший охранник пошел наверх, оставляя напарников 
наедине. Стрый что-то напряженно спрашивал, но Пиночет не отвечал, а только 
бессильно привалился к стене. 
 Через некоторое время лампочка замигала и зажглась ровным светом. Васютко 
долго пялился на дверь, ожидая шаги и вой пилы, но так и не дождался. Обратив 
взгляд к потолку он обратился к человеку в плаще. Почему-то ему казалось, что 
тот услышит и все-таки придет на помощь.
 -Забери меня отсюда! - сказал Николай в темноту - забери... 
 
                             5.

 Июль 27ое. 
 Вроде бы ничего не изменилось с той поры, когда жуткий маньяк попытался 
меня убить. Жизнь вошла в колею - если это можно так назвать. Встала на рельсы 
железные и блестящие. Так почему же мне все время кажется будто все вокруг 
входит в пике? Может быть это из-за воды? Я устал ее таскать, полдня стоишь в 
очереди созерцаешь одни и те же гнусные хари, отмеченные печатью примитивизма и 
простой глупости. Но они тоже хотят воду, они тоже хотят пить! 
 На улицах шевеление, много людей, одинаково омерзительных. Как я устал, 
как меня это достало. Ночью теперь кто-то постоянно орет, кто-то воет, словно у 
нас в городе завелась стая диких волколаков. 
 Когда-то я любил читать ужастики, а теперь вот они мне разонравились. Наша 
жизнь в любом случае хуже и страшнее любого ужастика. 
 Вспомнить хотя бы ту драку, полмесяца назад - там же не люди были, звери. 
Психопаты! Город полон ненормальных. Там на этом танцполе вышибали зубы, ломали 
челюсти и выкалывали глаза. АИ во имя чего? Да просто так, просто этим 
Нижнегородским отморозкам захотелось как следует поразвлечься. Куча трупов - ха, 
кого это останавливает. Дикие животные не страдают и не мучаются совестью. У них 
ее нет просто, зато силен инстинкт выживания. 
 А у этих и инстинкта такого не было - чистая жажда убийства
 Иногда мне кажется, что я их понимаю, вот что самое страшное. Хочется 
покинуть дом, свое уютное гнездо, и бить, бить, бить, все равно кого, пусть это 
будут дети, пусть старики, так даже лучше. Потому что даже дети и старики в том 
городе жестоки. 
 В той же очереди. Как не приду, обязательно свары и драки. Позавчера, 
дюжий мужик попытался пролезть без очереди, отпихнул ветхую бабульку. Так что 
сделала бабка? Алюминиевой канистрой приложила его по голове, как раз над правой 
бровью. Мужик сел, прижал руки ко лбу и сидел так, созерцал асфальт. Кровищи 
вокруг собралось - море. Хоть бы кто помог. Так нет, ходили вокруг давали 
дурацкие советы - платочек приложили, чтобы кровь остановилась. А он подняться 
даже не может. Потом совсем упал, только тогда додумались в скорую позвонить. 
Только когда врачи приехали (да сквозь очередь протолкались) было уже поздно - 
жертва канистры отошла в мир иной. Надеюсь там лучше чем здесь.
 Помню где-то вычитал мнение о том, что наш мир и есть Ад. Охотно верю. Во 
всяком случае, мой родной и страстно нелюбимый город. 
 Только ханыгам у ларьков со спиртным на все наплевать. Каждый день вижу 
эти испитые рожи. Они мне улыбаются, представляешь дневничок, наверное, так же 
презирают меня как я их. 
 Тошнит от этого. Сегодня с утра встретил давешнего писаку - моего соседа 
журналиста. Шел с такой рожей, словно обгадился. Да бледный, как будто спиртным 
наливался всю неделю. На меня глянул, так отшатнулся, заторможенный. Не уж то 
боится? Туповат, как и все, но что-то понимает? Не знаю, да и наплевать. Все в 
этом городе сходят с ума.
 Я больше не смотря по ночам в окна. Мне неприятна луна - равнодушное 
светило с лицом мертвеца. Слишком много пакостей освещает она своим бледно-
голубым сиянием. Эти вопли вдалеке. Да припозднившиеся прохожие, как 
ненормальные затевают свары и стычки, стоит им задеть легонько друг друга. Ни 
одна ночь не обходится без мордобоя под моими окнами. Приезжает милиция и 
начинает без жалости бить правых и виноватых.
 Впрочем правых там нет - одни виноватые. Мне интересно, что происходит 
ночами в участке? Куда они сажают задержанных? 
 Иногда мне хочется спуститься и принять участие в драке. Это безумные 
мысли, но они упорно всплывают из каких то темных и полных нечистот глубин 
мозга. Я стараюсь не обращать внимание, и этой ночью даже пробовал писать стихи, 
чего никогда не делал будучи в таком состоянии как сейчас. 
 Написал, потом прочел и разодрал тетрадку в клочья. Всю. Целиком. Эти 
мрачные бредни полны крови и насилия. Но я не из-за этого их уничтожил - мои 
декадентские вирши обладают какой то мрачной притягательной эстетикой. Хочется 
их смаковать. 
 Но нельзя смаковать убийство. 
 Наверное со стихами законченно. Печально это сознавать, рифмуя слова я 
всегда испытывал особое чувство. Некая возвышенность, ощущение дара, твоего 
дара, которого нет у других. Который делает тебя выше и утонченней их. 
 Который дает потрясающее по силе чувство нужности. Смысл жизни в 
созидании? Я согласен. Есть только я, да корявые строчки на бумаге. 
 Тяжело будет от этого отвернуться. Но плодить монстров - не уж, это не для 
меня. Пусть даже мои монстры живут на бумаге. Сон разума порождает чудовищ - 
подпись под химерической гравюрой. 
 Так вот что я хочу сказать. Мы во сне. Весь город во сне и активно плодить 
химер. Тысячи жителей бодрствую и одновременно спять и у каждого есть своя 
химера. Может быть это они бродят ночами и воют на далекую луну.
 Все, пора закруглятся, пока меня не унесло в полную метафизику. Сейчас 
попробую заснуть. Хотя вряд ли это удастся - сон во сне, что может быть глупее?
 Думаю, это не все не может продолжаться вечно. Я очень на это надеюсь.

                              6.

 В попытке спастись Василий наткнулся на Евлампия Хонорова - удивительно 
одиозную личность. И, как и большинство одиозных личностей с потрясающей 
скоростью плодящихся в городе Евлампий был совершенно безумен. Однако с Васьком 
его объединяло всего одно, но всеобъемлющее качество - они оба видели что-то 
выходящее за рамки обычного. 
 Евлампий был бородат, носил очки с толстенными стеклами из-под которых 
смотрели выпученные глаза безумного прорицателя. Лоб его был с обширной 
залысиной, а на затылке редкие рыжие волосы стояли торчком. Все это вместе 
придавало Хонорову такой экстравагантный вид, что прохожие почти всегда обходили 
его стороной, а местные Гопники из числа ветеранов битвы при Доме Культуры не 
упускали момента, чтобы отловить его и навалять по первое число. 
 В тот вечер Василий быстро шагал по улице, бросал подозрительные взгляды 
на проходящих людей, и строил планы на сегодняшнюю ночевку. Как бывалый 
конспиратор Васек теперь каждый раз ночевал на новом месте, а приходя на место 
ночевки первым делом прикидывал пути отхода, и возможности для бегства. Тактика 
себя оправдывала - за последние три дня его кошмарный преследователь так и не 
смог подобраться на расстояние видимости, хотя и кружил где-то недалеко. Может 
быть тот внутренний радар, которым обладал ставший живым зеркалом Витек, и все 
время настроенный на его напарника, дал сбой? Можно было как-то прятаться от 
него? Можно было вообще уйти из зоны его действия?
 Вчера Василий пережил жуткий испуг. Он даже думал, что попался. Ночуя в 
разрушающейся пятиэтажке в Нижнем городе, он вдруг услышал шаги внизу. Кто-то 
поднимался по лестнице и Васек привычно насторожился. Не то, что бы он ожидал 
увидеть преследователя, нет, просто эта безумная новая жизнь, которую он вел, 
обострила все его скрытые инстинкты прячущейся дичи. Он вел себя как кролик, 
услышавший приближение волка, как мышь полевка, дрожащая в норке над которой 
принюхивается лиса. 
 А когда идущий достиг лестничной клетки на которой ночевал Васек то 
последний с трудом сумел сдержать вопль ужаса. Эта сгорбленный тяжелый силуэт, 
эта ненормальная улыбка, обнажающая заостренные зубы. Васек попятился назад, и 
прижался к стене - неужели его догнали? Идущий поднял глаза и мучительную, 
долгую секунду (за которую Васек, казалось, постарел лет на пять) казалось, что 
у него в глазах мерцает и плещется зеркало. Потом это прошло, и Мельников понял, 
что это просто свет из окна отражается в блестящих и лихорадочных глазах 
идущего.
 Чувство облегчения испытанное Мельниковым было мгновенным и острым, 
подобно ощущениям больного диареей человека дорвавшегося до вожделенного 
сортира. 
 Васек пропустил странного типа, и без сил опустился на вымощенный дешевой 
плиткой пол. Только сейчас Мельников почувствовал, как сильно вспотел. Елки-
палки, в этот момент он чувствовал себя почти счастливым - приговоренный к казни 
каким то образом выскользнувший из-под топора палача. Пусть не навсегда, пусть 
не на долго - но жизнь будет продолжаться. 
 Потрясение было так сильно, что этой ночью он так и не заснул. Только под 
утро задремал, и подсознание его щедро подкармливало своего хозяина любовно 
взращенными на благодатной почве кошмарами.
 Погрузившись в тягостные раздумья и бездумно смотревший на сероватый 
асфальт Мельников вдруг на кого-то наткнулся. С трудом удержался на ногах, 
подавил заковыристое проклятье - годы бомжевания приучили его не высказывать 
чересчур свои эмоции на улице. Можно и побоев отгрести. 
 -Ты видел?! - крикнули ему в лицо.
 Мельников посмотрел на встречного, и невольно отшатнулся, но Евлампий 
Хоноров и ухом не повел - он привык к такой реакции окружающих. 
 -Ты ведь видел, да!? - вопросил он, пытливо вглядываясь Василию в лицо. 
 Тот хотел было обойти странного заполошного типа, но тут наткнулся на его 
горящий взгляд и повременил. Что-то знакомое было в лице этого человека, в том, 
как глаза его то бегали беспокойно по сторонам, то замирали стеклянисто. 
Перекошенный безвольный рот, нездоровое лицо - нет, это явно не бездомный, но 
вместе с тем обладает их повадками.
 Впрочем потом он сообразил - Василий не итак уже часто мог посмотреться в 
зеркало, да и с годами он совершенно утратил эту потребность. Но этот тип был 
отражением его самого. Нет, Хоноров был совершенно непохож на Васька, у него был 
другой тип лица, другой цвет глаз - просто на них обоих наложил отпечаток образ 
жизни, который они вели. Так солдаты на войне выглядят почти братьями, 
сроднившимися в обстановке постоянной близости смерти. Одно и то же выражение 
лиц.
 А эти двое были дичью - оба от кого-то бежали, и оба пережили что-то 
страшное. 
 -Что я должен был увидеть? - спросил Васек.
 Встречный назидательно поднял палец, указав им прямо в  вечереющий зенит, 
а потом провозгласил громко:
 -Того, кого ты ужаснулся и в страхе бежал!
 Шедший мимо прохожий - лет двадцати пяти в вытертой кожаной куртке, бросил 
взгляд на говорившего, пробурчал себе под нос: "чертовы психи..." и пошел себе 
дальше. Но Василий его даже не заметил.
 -В страхе бежал... - повторил он, - да, я встретил. Я убежал. Я бегу до 
сих пор. 
 Взгляд встречного потеплел и он положил руку на плечо Мельникова, сделав 
это приличествующим разве что царю жестом.
 -Ты не один. - Тихо и доверительно произнес он. - Евлампий Хоноров. 
 -Кто? - удивился Василий - Я?
 -Да не ты, - сморщился встречный - Евлампий Хоноров, так меня зовут. 
 -А... - произнес Васек - странное какое то имя.
 -Не суть, - сказал Хоноров - важно, что нас таких многих. Тех, кто 
встретил своего монстра. Тех, кому он сел на шею. Пойдем... - и он увлек Василия 
с улицы в полутьму глухого, закрытого со всех сторон двора.
 Здесь было тихо, и даже остатки поломанных каруселей не доламывала 
окрестная ребятня. Только сидел на лавочки возле подъезда древний дед, да 
созерцал пустым взглядом здание напротив. По невозмутимости он явно давно 
сравнялся с индийскими йогами. В ограниченном серыми громадами домов небе 
кружили птицы. 
 Хоноров прошел через двор и сел на вросшее в землю сиденьице некрутящейся 
карусели. Махнул рукой на соседнее:
 -Присаживайся. Не стесняйся.
 Василий сел, он не отрываясь глазел на человека, который верит в 
существование монстров. 
 -Город сходит с ума! - сказал Хоноров слегка раскачивая головой, что 
придавало ему вид окончательно рехнувшегося китайского болванчика. - Может быть 
уже сошел. Но никто этого не видит. Люди которые здесь живут, ты знаешь, они 
пытаются скрыться от происходящего в пучине простых и мелочных дел. Натянуть их 
на голову, как натягивают одеяло малые дети, думая, что это спасет их от ночных 
страшилищ. Эдакое метафизическое одеяло, что прикрывает многочисленные страхи - 
вот только страхов этих становится все больше и больше - они возятся там, под 
одеялом, шебаршат, а мы можем видеть как вспучивается от их тел тонкая ткань и 
это, уже это пугает нас до смерти. Мы сейчас видим не сами страхи - мы видим 
лишь их силуэты!
 -Что-то я не понял... - пробормотал Василий. 
 -Ничего удивительного, - отвлеченно заметил Хоноров, - я ведь все-таки 
кандидат наук, а ты судя по всему до перерождения, бомжевал. 
 -Перерождения? - спросил туповато Василий.
 -Ты же встретил своего монстра. Свой страх. А после этого уже никто не 
остается прежним. Мы меняемся, становимся дичью. Учимся выживать. Слушай, как 
тебя зовут?
 -Василий... Мельников... у меня действительно нет дома. 
 -Так вот Василий! - грозно сказал Евлампий Хоноров - в город пришли 
монстры. Не знаю откуда они появились, да и не очень важно это. Важно, что до 
поры они не подавали о себе никаких вестей. Но теперь... теперь одеяло 
натянулось до предела! - голос Хонорова вдруг опустился на октаву, обрел глубину 
- и когда оно прорвется, а это случится, конец неминуем. Так что я, в некотором 
роде вестник монстров, первый глашатай Апокалипсиса!
 Василий не очень понял о чем была речь. Но его сейчас гораздо больше 
волновал другой вопрос - он больше не был один. А значит, значит появились шансы 
на спасение. Ради этого можно было терпеть рядом этого ненормального и его 
бредни. 
 -Многие люди, - меж тем продолжил первый глашатай Апокалипсиса, - 
встречают монстров. Это не простые монстры, хотя тоже несут зло. Эти монстры 
привязаны к конкретным личностям, подобранны для того чтобы вызывать в своих 
жертвах наибольший страх. Они как будто твои близнецы, твои половины знающие 
тебя досконально. 
 Плохие половины. Знаешь, как при шизофрении - одна половина деструктивна, 
зато другая любит детей и цветы. 
 -Зеркало, - сказал Мельников. 
 -Что? - переспросил удивленно его словоблудствующий собеседник.  
 -Его поглотило зеркало. И если у каждого свой монстр, то почему у меня 
было зеркало?
 -Ты бы рассказал все-таки, - произнес Хоноров. 
 И Василий рассказал историю превращения его напарника в зеркало. На 
середине рассказа он вынужден был остановиться, и перевести дыхание, почему-то 
вспоминать о том чудовище было очень нелегко. Хоноров внимательно слушал, все 
так же раздражающе раскачиваясь на своем сидении. Древний дед у подъезда взирал 
на это с невозмутимостью горных вершин Памира. 
 -У тебя в детстве с этими стекляшками ничего не было связанно? - 
внимательно выслушав рассказ спросил Хоноров, - учти, я тебе не просто так это 
говорю, ты должен вспомнить что именно тебя пугает. Только так можно бороться с 
чудовищем у тебя на шее. 
 Мельников послушно напряг память, рылся в ней, как во все предыдущие годы 
рылся в мусорных баках - среди гниющих отбросов нет-нет да и найдется нечто 
ценное. Но так ничего и не обнаружил. Много было гадостей в его памяти, много 
горя, а вот чего-то хорошего - так на самом донышке. Приняв это, как очередное 
подтверждение своей неудавшейся жизни Васек приуныл. 
 -Не вспоминается? - участливо спросил Евлампий Хоноров. - Это ничего, 
вспомниться. Такое, оно знаешь, всегда где на дне памяти обретается. Копни 
поглубже - обнаружишь его, эдакую черную склизкую корягу. 
 Поводив бездумно глазами по сухой вытоптанной земле вокруг карусели, 
Василий спросил:
 -А у тебя тоже есть монстр. 
 -Есть! - хохотнул Евлампий - только у него кишка тонка меня догнать. Уже 
целый месяц гоняется, а поймать не может. 
 -Какой он?

 Вот тут Хоноров замялся, поправил нервно очки:
 -Ну, знаешь... В общем тебе это не должно быть интересно. В конце концов 
его целью являюсь только я, так ведь? - он порывисто поднялся с сидения, махнул 
Ваську - ну вот теперь ты имеешь определенное представление, так что мы можем 
идти.
 -Постой, - сказал Мельников, - ты говоришь их уже много, таких монстров? 
 -Много. Больше чем ты думаешь. Наверное даже больше, чем я себе 
представляют. Может быть весь этот город состоит из монстров, а? Вон сидит 
старик на крылечке, встречал ли он их? - и этот взбалмошный тип быстро пошел 
прямо к упорно не обращающему на него внимания старику. Василий последовал за 
ним, снедаемый одновременно любопытством и сильным ощущением безумия 
происходящего. Впрочем, дичи вроде бы выбирать не приходится. 
 -Скажите дедушка, вы видели монстров? - спросил Хоноров, подойдя.  
 Старик поднял на него глаза, и с минуту бесстрастно изучал, при этом 
выражение его лица было спокойно и отсутствующе. Однако читалось там и легкое с 
оттенком презрения интерес. Так что даже Мельников понял мнение старика - 
полнейшая клиника. Однако когда тот разомкнул уста и молвил свое мнение - оно 
оказалось прямо противоположным.
 -Видел, - сказал старик - я видел чудовищ, и если бы вы не выглядели 
такими пришибленными я бы никогда вам этого не сказал. 
 -Кто это был? - спросил Хоноров.
 -Если бы родители не воспитали меня в атеистической вере, я бы сказал вам, 
что это был дьявол. Правда. Очень на него похоже. Но так как в нечистого я не 
верю... 
 -Но это было что-то страшное?
 -Да, - сказал старик - и оно убило человека. Вот здесь, под этими окнами. 
Неделю назад я выглянул в окно - я вообще плохо сплю - и увидел как оно убивает. 
Высокий, шерстистый, он убивал женщину. Она даже кричать не могла, чудовище 
первым делом пережало ей горло. 
 -И вы никому не сказали, да?
 Старик улыбнулся снисходительно, сказал:
 -А кто мне поверит, а? Только такие как вы. 
 Евлампий Хоноров повернулся к Мельникову победно улыбаясь:
 -Вот, - сказал он, - они все видят это, но никто об этом не говорит, 
потому что думают, что им не поверят. Эти слепцы до последнего будут закрывать 
глаза на творящиеся у них под носом ужасы. А потом все-таки поверят, но будет 
уже поздно. 
 -Что же делать? - спросил Василий. 
 -Сейчас мы попрощаемся с нашим респондентом и пойдем отсюда. У нас есть 
место для встреч. Для таких как мы, для тех кто не хочет оставлять все на 
самотек.
 -До свидания - попрощался старик - будет хорошо, если вы действительно 
что-то с этим сделаете, а то жилья от них совсем не стало. Вы слышали... говорят 
это из-за них мы сидим без воды. 
 -Очень может быть, - сказал Хоноров и увлек Василия от подъезда, пока 
разговорчивый старикан не вывалил на них очередную тираду. 
 На улице стало темнее - очередной летний вечер на кошачьих лапах вступал в 
город. На востоке небо потемнело до фиолетово-синего удивительно нежного 
оттенка, а потом вдруг эта пастельная благость вдруг ощетинилась колючей и 
пронзительной звездочкой. По улице пробегали смутные тени, порождения сумрака. 
Редкие машины зажгли фары и улицы наполнились вечной битвой тьмы и 
электрического света. 
 Окна домов тоже зажигались одно за одним - желтым светом электрических 
ламп и белым мерцающим ламп газоразрядных. Толстые шторы закрывали эти окна от 
мира и свет, проходя через них преобразовывался в десятки разных оттенков - 
зеленый, синий и багрово-красный. А иногда из-за них на тротуар падали сотни 
маленьких игривых радуг - от люстр с хрустальными лепестками. Одно из окон 
неритмично мерцало синеватым неопределенным цветом - там смотрели телевизор и 
диалоги громко доносились через открытую форточку. 
 Где-то далеко разговаривали люди, спорили, кричали, может быть все та же 
не рассасывающаяся очередь у колонок. Лаяли собаки и на пределе слышимости 
стучали колеса пригородной электрички. 
  -Так куда мы теперь? - спросил Мельников шагая вслед за Хоноровым вдоль 
Покаянной улицы. Дорога здесь была на редкость ухабиста и зачастую радовала 
водителей узкими проломами почти полуметровой глубины, которые, будучи 
наполняемыми водой во время дождя умело притворялись неглубокими лужицами. 
 -Как я уже говорил, нас таких, повстречавших чудовищ не одни и не два. Нас 
много. Часть из них, я в меру сил смог объединить, и мы образовали нечто вроде 
группы, потому что заметили, когда мы рядом, монстры на время оставляют нас в 
покое. Ведь много людей, это сила, Васек. И не только физического плана. - 
Хоноров покосился на поотставшего Василия и быстро заметил - да не боись ты так! 
Мы сейчас пойдем на квартиру, где эти самые пострадавшие собираются. Никакое 
ходячее зеркало до тебя уже не доберется. И потом, я... - и в этот момент над 
головами идущих с резким щелчком включился фонарь. Помигал нежно-розовой точкой, 
а потом этот слабый светляк стал разгораться, крепчать, наливаться своим 
естественным голубоватым светом. 
 Фонари зажглись по всей улице - тоже разноцветные, розовые оранжевые и 
синие, мигом придав обшарпанной Покаянной какой то праздничный и веселый вид. 
Обшарпанные старые стены и пыльные огрызки деревьев отступили в густую тень, 
припрятались до поры. Это было красиво, уходящая вдаль улица расцвеченная 
цепочкой	 разгорающихся фонарей - а над ней светлое закатное небо. 
 Однако на освещенном синим мерцающим светом лице Хонорова была только 
нервозность и озабоченность. Он вздрогнул, когда заработал фонарь, а теперь вот 
оглянулся назад в образовавшуюся густую тень между домами. 
 -"А ведь он боится", - подумал вдруг Мельников - "тоже боится!"
 -Говоришь, город полон чудовищ? - спросил он вслух.
 -Да, - откликнулся его спутник слегка отстранено, - Прибавим шагу. Сейчас 
ночь, а он очень любит темноту. 
 -Кто он? - спросил Василий. 
 Но Хоноров только нервно качнул головой.
 -Смотри на небо! - приказал он резко. 
 Василий поднял голову и вгляделся в закатное небо. Ничего. 
 -Не туда, правее, вон над крышей того дома. Ты видишь его? 
 Приглядевшись внимательнее к указанному строению Мельников различил на его 
крыше какое то шевеление. Он не отрываясь смотрел, как что-то черное ползет по 
крытому шифером скату, а потом вдруг соскальзывает вниз и вместо того, чтобы 
упасть, распахивает широченные слабо обрисованные крылья и взмывает в небо 
стремительным силуэтом. 
 -Кто это? - спросил Мельников. 
 -Откуда я знаю, - пожал плечами его спутник, - чей то страх. Чей то вечный 
спутник. 
 Они быстрым шагом шли дальше и на перекрестке свернули с Покаянной на 
Ратную улицу, еще более запущенную и обшарпанную. Тут даже фонари не помогали, 
да и не было их почти - горел дай бог один из четырех.
 -Они везде, их все больше и больше. Вон смотри, кто там роется в мусорном 
баке? Бомж? Бродяга?
 -Нет, - тихо сказал Мельников - их больше не осталось в городе. 
 -А ну пшла! - рявкнул Хоноров на смутно виднеющуюся в темноте тень.
 Та проворно выскочила на свет, на миг замерла - крупная серая собака. Она 
смерила двоих потревоживших ее зеленоватыми удивительно дикими глазами, а потом 
заскользила легко прочь.
 -Зверь, чудовищный зверь, принявший обличье пса! - провозгласил Хоноров. - 
и двинулся дальше. Василий последовал за ним с некоторым сомнением, ему все 
меньше начинала нравиться эта темная улица. Эти шевеления в густой тени зданий. 
 -Послушай... - сказал, было он, но тут Хоноров остановился. Замер как 
изваяние. Потом обернулся к Мельникову - глаза его растерянно бегали, голова 
смешно наклонена.
 -Ты что ни будь слышишь?
 Ваську стало смешно, смешно до истерики и колик. Этот спаситель рода 
человеческого стоит и прислушивается ко тьме, как малый ребенок, который впервые 
отважился гулять во дворе до темноты. Ничего смешного в их положении в общем то 
не было, особенно если вспомнить Витька - потустороннего следопыта, который 
сейчас рыскал где-то в городе. 
 -Я много чего слышу. - Сказал Василий - я слышу как лают собаки и шумит 
вода у плотины. Еще музыка где-то... далеко. 
 -Нет, - напряженно сказал Хоноров - такие характерные звуки. Хлюпающие...
 Мельникову честно послушал, но ничего подобного не уловил. 
 -Пойдем, пойдем! - торопил Хоноров, - если успеем дойти до квартиры - 
считай спасены. 
 Они ускорили шаг, углубляясь во все более старый район города. Фонари 
здесь не просто не горели, а были вдребезги разбиты и зачастую осколки ламп 
валялись прямо под ними. 
 Впереди на асфальте что-то чернело. Вблизи обнаружилось, что это давешняя 
собака. Вернее труп давешней собаки. Псина лежала свободно вытянувшись, на боку, 
словно прилегла сладко подремать на самой середине дороги. Но пустые, обильно 
кровоточащие глазницы рассеивали иллюзия сна - животное было мертво.
 Как только Хоноров увидел эти кровавые неглубокие ямки, он остановился и 
обхватил голову руками. 
 -Нет! - произнес он, - Эта тварь меня выследила. Она здесь! Она где-то 
рядом!! - он обернулся к Василию и теперь на лице его озабоченность уступила 
место откровенном страху. 
 Оглянулся и Мельников - абсолютно пустая улица уходила во тьму. Только 
сейчас он заметил, что кроме них на ней нет ни одного человека. 
 -Что делать, Мельников?! - закричал Хоноров - Что нам теперь делать!?
 От собственного крика он вздрогнул, прошептал:
 -Я его слышу, ясно слышу как он идет. 
 Вдалеке завыла собака. Василий отступил к одному из фонарных столбов и 
прижался спиной к шершавому бетону. В душе он уже проклинал свою неожиданную 
надежду, из-за которой он доверился этому малодушному типу и дал себя завести в 
трущобы. 
 -Куда ты идешь?! - в панике крикнул Хоноров - он любит глаза, знаешь!? Он 
их обожает!
 Мельников прерывисто вздохнул борясь с желанием побежать. Евлампий Хоноров 
быстро отступал с середины улицы на тротуар - собираясь видимо уйти через одни 
из проходных дворов. 
 Не успел - из чернильной тьмы возле полуразрушенной хрущобы выметнулось 
гибкое фосфоренцирующее щупальце. Полупрозрачное, и обросшее каким то 
шевелящимся и судорожно дергающимся мхом. Было в нем что-то неуловимо 
омерзительное в этой конечности, и Мельникову оно сразу напомнило змею, гибко 
скользящую среди трав. 
 Вырост этот знал свое дело хорошо, потому что стремительно и резко 
вцепился Хонорову в глаза и Василий четко услышал как треснули очки его нелепого 
проводника. На асфальт частым дождем посыпались осколки стекол, а сразу после 
этого забарабанили крупные темно-красные капли. Один из осколков отражал свет 
фонаря и мерцал как диковинный самоцвет.
 Хоноров закричал - тонким, хорошо знакомым криком попавшейся дичи. Он 
попытался руками оторвать щупальце от лица, но тут же отдернул их, словно 
обжегшись. Василий стоял у фонаря не в силах бежать, не в силах оставаться. 
 И тут на свет явился хозяин щупальца - бесформенная, источающая вонь туша. 
Может быть именно ее, столь страшный для жертвы вид придал сил погибающему 
Хонорову? Факт есть факт - тщедушный борец с монстрами, не колеблясь снова 
схватил присосавшуюся к его лицу конечность и с усилием отодрал ее. Вокруг глаз 
у Хонорова теперь были новые очки - сильно кровоточащие обода. Он последний раз 
посмотрел на замершего Мельникова, а потом отшвырнул щупальце в сторону и, 
шатаясь, побежал дальше по Ратной. Щупальце вяло изогнулось вслед за ним и стало 
видно, что на содрогающейся слизистой поверхности остались четкие кровавые 
отпечатки ладоней.
 Туша мощно вздохнула стоя не месте, щупальца ровно колыхались смотря в ту 
сторону, куда убежал Евлампий Хоноров. 
 Затем чудовище медленно двинулось дальше, миновало Василия, обдав того 
целой смесью одинаково омерзительных запахов и скрылось в одном из дворов в 
вечном своем преследовании. 

 Вся битва заняла минут пять от силы. И только на кровь на покореженном 
асфальте напоминала теперь Василию о его кратковременном компаньоне. 
 -Все правильно, - сказал Мельников вслух, - оно не настроено на меня. Оно 
не мое. 
 Откуда-то сзади послышались четкие и уверенные шаги. Оборачиваясь Васек 
уже знал, что он увидит. Витек выходил из полутьмы - высокая и нескладная 
фигура. Вечная улыбка на неживом лице. Его страх, его монстр, его самый верный 
спутник. 
 -Слышишь ты! - закричал Василий, переходя с быстрого шага на бег - я 
теперь знаю, что тебя можно убить! До тебя можно добраться, и я вспомню, черт 
подери, вспомню, что случилось со мной в детстве! Я вспомню о зеркале!
 Но Витек не ответил, ведь зеркала не могут разговаривать. Они лишь могут 
отражать тех кто в них смотрится, приукрашивая или уродуя - каждое в меру своей 
испорченности. 

 В яркой огненной вспышке город лишился газа. Нет, сам газопровод остался в 
целости и сохранности, вот только пропан по нему уже не шел, иссякнув не то на 
входе в город, не то на выходе из земных недр. Но приписали это естественно 
взрыву - людская молва в поселении в последнее время отличалась недюжинной 
пластичностью. 
 В один из ярких и солнечных дней конца июля, Антонина Петровна Крутогорова 
- страдающая лишним весом и сердечным недугом учительница младших классов 
поставила эмалированный чайник веселенькой желтой расцветки на одну из 
закопченных камфорок своей кухонной плиты. Отработанным движением повернула 
ручку плиты и из камфорок обильно извергнулся бесцветный, но обладающий	 
характерным запахом газ, который обтекая сосуд стал возноситься к идеально 
белому потолку кухни Антонины Петровны. 
 Пухлой с расширенными суставами рукой педагог со стажем достала полупустой 
коробок спичек с яркой рекламой и извлекла одну спичку. Затем выверенным и 
четким движением (Антонина Петровна слыла в школе деспотом и обращалась с 
вверенными ей школярами, как злобный сержант какой ни будь пограничной части 
обращается с рядовыми), она подняла спичку, твердо держа ее между большим и 
указательным пальцем. Но опустить ее не успела, потому что старый сердечный 
недуг, давний нелюбимый гость, решил что этот день вполне подходит для того, 
чтобы взяться за хозяйку по настоящему. Резкая боль, возникшая там где сердце, 
помешала педагогу выдавить хотя бы слова о помощи - выпустив из непослушных рук 
спичку Антонина Петровна тяжело упала на пол и спешно покинула этот мир, 
оставшись только в памяти коллег, да в сердцах своего подшефного класса, выходцы 
из которого (те, кто впоследствии покинул город) уже через много лет вспоминали 
о своей бывшей мучительности с грустью и теплотой, показывая приятелям свою 
пятерню, со словами: "Наша первая учительница была строгая, но справедливая. 
Наказывала хоть и линейкой, а всегда за дело. И никогда, слышите, никогда не 
брала взятки!"
 Комфорка шипела как потревоженный джинн, который бесконечно долгое время 
выбирается из своей бутылки, и вскоре комната с наглухо закрытыми окнами 
(Антонине Петровне с ее тонким слухом очень мешал уличный шум. Педагог со стажем 
могла отдыхать только полной тишине) была заполненная резко пахнущей смертью. И 
окажись сейчас в этом помещении кто-то, кто смог бы дышать этой смесью, он бы 
увидел как по комнате гуляет мощное игривое марево, бросающее на белоснежный 
потолок причудливо извивающиеся тени. 
 Соседи Крутогоровой слева были в этот день в отъезде, а справа спал 
мертвым сном алкоголик Сева Иванкин находящийся в глубоком запое с 
позавчерашнего дня, так что никто не мог засечь предательский запах газа. 
 Это продолжалось аккурат до вечера, когда примерно в десять часов в 
квартиру позвонил Костя Слепцов - родной племянник Антонины Петровны, который 
принес давно обещанные дидактические материалы. Не добившись ответа, Костя решил 
что тетки куда то вышла (мысль о том, что одинокой пожилой женщине негоже где-то 
шляться в четверть одиннадцатого вечера просто не пришла Косте в не очень умную 
голову), и открыл дверь своим ключом. Войдя, он споткнулся обо что-то в 
полутемном коридоре и выпустил из рук дидактические пособия, звучно шлепнувшиеся 
на гладкий паркет. Возможно в этот момент он бы и смог учуять предательский 
запах газа, но его подвила природная хлипкость - Костя страдал аллергией, и в 
тот момент нос его был пермаментно заложен. 
 Дальше все прошло как в дешевых боевиках. Костина рука автоматически 
нашарила выключатель из белой пластмассы и нажала на него. 
 Пол секунды спустя скопившийся в квартире газ сдетонировал с оглушительным 
громом, который был слышен за много километров у дачников. В моментной яркой 
вспышке квартира, а также весь лестничный пролет были разрушены. От тетки с 
племянником осталось очень немного, уехавшие соседи остались этим летом на даче, 
пятеро человек из квартир ниже были погребены под развалинами, которые тут же 
начали активно полыхать. Языки пламени из разрушенного подъезда вознеслись 
высоко в небо, создав над местом катастрофы багровое подобие зари, хорошо 
видимое со всех сторон города, и даже его окрестностей. 
 Оперативно сработавшие пожарные были на месте уже спустя пятнадцать минут, 
а потом еще пятнадцать минут медленно продирались сквозь густую толпу, по 
большей части состоящую из потрясенных жильцов соседних подъездов, в головах 
которых наверняка крутилась одна единственная мысль: "Пронесло, а могло ведь..." 
 Баков пожарных машин, а также помощь самих жильцов, бегавших с ведрами на 
недалеко расположенную колонку помогли остановить разгорающееся пламя. Потом 
вода кончилась, но кончился и пожар, остановившийся на границе третьего этажа. В 
этот самый момент где-то на уровне пятого (где и находилась злополучная 
квартира) раздался громкий вибрирующий рык в котором смешалось удивление и 
нарастающая злость. Ошеломленные пожарники, вкупе с не менее ошеломленной толпой 
увидели, как в окне соседней с взорвавшейся квартиры появился нетвердо стоящий 
на ногах силуэт в одни изрядно драных трусах и не менее драной майке, и стал 
обильно жестикулировать мосластыми конечностями. Силуэт этот был настроен весьма 
агрессивно, и когда к нему по приставной лестнице полезли борцы с огнем, 
засуетился и стал поливать подходящих отборными матюгами. 
 Потом он все-таки дал себя скрутить и в городском травмпунке рассказывал 
участливым докторам (не спускавшим однако с него глаз), что его зовут Сева 
Иванкин, и он полчаса назад пробудился от резкого сотрясения, и грохота. Позже 
выяснилось, что в квартире Иванкина осталось целой только одна стена - та самая 
под которой спал на раскладушке невменяемый хозяин. 
 Каким образов он выжил, никто так объяснить и не смог (а ведь на теле 
соседа Крутогоровой не было ни одной царапины). Сам Сева объяснил это не иначе 
как божественным вмешательством, в результате чего завязал пить, а через 
некоторое время покинул город и подвизался в одном из монастырей в Ярославской 
области. Вы и сейчас сможете найти его там - он трогательно рассказывать 
паломникам историю своего счастливого исцеления от алкоголизма, приговаривая: 
"Господь дает нам в этой жизни один шанс исправиться, и горе тем, кто его не 
увидел!"
 В отношении жителей города этот шанс, пожалуй, заключался в мгновенном 
его, города, покидании. Но увидели его не все. Далеко не все. 
 Пожар был потушен, "Замочная скважина" разразилась заголовком: "Огненная 
западня: шестеро человек еще живут под обломками", что конечно полный бред - под 
обломками никто уже не жил. Толпа постояла до часа ночи, наблюдая, как спешно 
вызванные спасатели и ветеран-экскаватор роются в развалинах, а потом потихоньку 
начала рассасываться. К тем часа ушли самые стойкие, и лишь жильцы окрестных 
домов, нет-нет да и выглядывали в окна, чтобы, полюбоваться на панораму работ. 
 То, что газ больше не шипит в камфорках обнаружили только с утра. Но так 
как весть о взрыве быстро разлетелась по городу, то отсутствие огня на плите 
приписали именно ему. Хуже всех пришлось Нижнему городу, где почти все дома 
имели газовые плиты и газовые же колонки (счастливые владельцы этих анахронизмов 
еще недавно свысока поглядывали на Верхнегородцев у которых иссякла горячая 
вода). Тут почти три четверти  домов, построенных в большинстве своем в 
шестидесятые годы остались внезапно без живительного синеватого огня.  
 Это ударило по людям куда сильнее, чем отсутствие воды, к которому в 
последнее время сумели притерпеться. Растерянные горожане крутили ручки своих 
плит, чиркали спичками, и не могли поверить, что им больше не на чем готовить. 
Когда первый шок прошел, а случилось это к полудню следующего дня после взрыва, 
народ стал усиленно решать проблему своего пропитания. В не торгующих почти ни 
чем кроме воды кафешках произошел неожиданно скачкообразный рост посетителей с 
голодными и озабоченными глазами. Скупали все, тратили деньги не глядя, и даже 
древние старушки не скупясь выгребали из крошечных кошельков мятые бумажные 
деньги и возвращались домой тяжело груженые снедью. 
 Одну такую старую бабку, только что отоварившуюся на местном крошечном 
рынке куском сероватой говядины у самого подъезда поджидал Евгений Красенко, 
бывшего, кстати соратника Стрыя и Пиночета, которому с утречка хотелось кушать, 
а вот деньги тратить не хотелось. Бесцеремонно отпихнув бабку в сторону и выдрав 
у нее полиэтиленовый пакет с мясом Евгений бросился бежать. Старушенция что-то 
гневно вопила ему в спину, но удачливому грабителю было на это плевать. С 
четверть часа прослонявшись по трущобам, он заскочил к своему старому приятелю 
Лехе Скопову и они зажарили краденое мясо на принадлежащей Лехе электрической 
плите, а потом под бутылку дешевой водки уговорили награбленное. 
 К ночи обоим стало плохо, а к утрут следующего дня они чуть было не отошли 
не тот свет, и это неминуемо случилось бы, если бы Скопов не догадался из 
последних сил позвонить в "скорую". 
 Приехавшая белая машина с красными крестами забрала неудачливых грабителей 
и отвезла их в реанимацию с тяжелым пищевым отравлением и подозрением на 
заражение глистами. Жадность, она до добра не доводит.
 К концу дня продавщицы в продуктовых магазинах и минимаркетах находились в 
состоянии тяжелейшей усталости и сил их хватало лишь на вялое взрыкивание к по-
прежнему толпящейся массе покупателей. 
 Директор областного хлебзавода увидел, как в Нижнем городе хорошо 
раскупают хлеб и к вечеру выпустил партию батонов в котором мука была тщательно 
перемешена с отрубями. Продавалось, однако, это безобразие по ценам обычного 
хлеба и было сметено с прилавков в один момент. К утру следующего дня 
предприимчивый директор уже вовсю обдумывал идею добавления в муку помимо 
отрубей обычных опилок, но тут толи его остановила совесть, толи (что скорее 
всего) начавшийся резкий спад покупательской способности у горожан.
 Когда первый ажиотаж на продукты сошел и ободранный призрак надвигающегося 
голода перестал маячить на краю сознания социума, люди вернулись в свои квартиры 
и задумались над перспективами. Неожиданно оказалось, что на газе свет клином не 
сошелся и почти закончившийся бум на продукты резко перерос в бешеный спрос на 
портативные плитки. Магазин "Домашний" еще с советских времен торгующий 
электрическими плитками в один присест распродал все имеющиеся у него в наличии 
нагревательные приборы (в том числе и те, что с незапамятных времен пылились на 
складе, и заказал в области новую партию. Счастливые обладатели плиток поспешно 
разбредались по домам дабы насладиться горячей пищей, а их менее удачливые 
земляки еще яростнее продолжали охоту за огнем. Пользуясь случаем некоторые из 
недобросовестных торговцев втюрили неопытным но азартным покупателям 
электрические камины, выдав их за навороченные образцы плиток. И ты с радостными 
гримасами тащили их себе в квартиры, а потом задумчиво морща лбы пытались 
пристроить на них плюющиеся жиром сковородки. У кое-кого от таких экспериментов 
даже выбило пробки, но и это не остановило жаждущих горяченького испытателей. 
 Потом кто-то вспомнил, что помимо электроплит есть такая незаменимая вещь, 
как керосинки, и началось повальное вытрясание пыльных чуланов и заросших 
паутиной антресолей. В старом нижнем городе было найдено рекордное количество 
древних примусов, которых тотчас вернули в рабочее состояние, залив в них за 
неимением керосина, бензин. Примусы дико воняли и не менее дико коптили, но свою 
службу выполняли исправно и скоро во многих домах зажглись эти, казалось 
навсегда утраченные желтоватые огоньки. 
 Как сказал Николай Палин, учащийся в девятом классе Городской средней 
школы номер шесть (и оставшийся этом классе на второй год), когда увидел как его 
бабка жарит на коптящем примусе яичницу с колбасой, а его тринадцатилетняя 
сестра возвращается домой отягощенная двумя оцинкованными ведрами с водой:
 -Ну, блин, как после войны!
 В отношении Нижнего города данное определение подходило как нельзя кстати, 
когда тем же вечером во дворах один за другим взвились сдобренные бензином 
костры, на котором оставшиеся без плиток и примусов горожане попроще пекли 
картошку, сдабривая ее пивом и неспешными разговорами. У этих знаменитых и 
затянувшихся в результате костров, заводились новые знакомства, давние враги 
мирились, а местная молодежь пережила целую полосу влюбленностей, глядя друг на 
друга через пляшущие диковатые языки огня. 
 А когда окончательно темнело, по пропахшему сладковатым дымом Нижнему 
городу разносились протяжные удалые песни, трогательно выводимые горластыми 
песнярами. Кому-то в окрестных домах  может быть это и мешало, но погода была 
теплая, и потому без открытой форточки спать было нельзя. Измаявшиеся от 
бессонницы жильцы выглядывали в окна и нецензурно просили костровых петь потише. 
У костра смеялись и приглашающе махали рукой. И некоторые из отчаявшихся заснуть 
горожан, и вправду покидали свои душные квартиры и присоединялись к этим ночным 
посиделкам. 
 Надо сказать, что незапланированное народное гулянье, спровоцированное 
отсутствием бытовых удобств, по воспоминаниям уехавших за городскую черту, было 
одним из самых ярких событий того лета. Самых ярких положительных моментов. 
 Голь на выдумки хитра. Как-то раз, Василий Петрович Голованов в очередной 
раз завел свою девятку, работающую на газе и отправился на единственную 
приспособленную для таких машин заправку. Глядя как заправщики меняют один 
пузатый красный баллон на другой, Василию Петровичу пришла в голову простая до 
гениальности мысль. В тот же день, уплатив небольшую сумму он перевел свой 
автомобиль обратно на бензин (благо цены на него опускались уже со скоростью 
свободного падения), а пресловутый баллон присоединил к своей опустевшей плите. 
Вечером, счастливая семья Головановых устроила праздничный ужин с жареной 
индейкой и с умилением наблюдала как закипает на вновь работающей плите чайник. 
 К несчастью младшая дочь Василия Петровича проболталась об этом ноу-хау 
своей подружки, а та в свою очередь донесла родной матери, язык которой славился 
на всю восточную часть Нижнего города. Весть распространилась как пожар, и не 
успело солнце очередного дня подняться как следует над горизонтом на газовую 
колонку выстроилась целая очередь автомобилистов (девять десятых автомобилей 
которых работали на бензине).   
 Через два часа, подъехавший за желанной халявой Голованов понуро встал 
позади двадцать девятой по счету машины. 
 После того как имеющиеся на заправке баллоны закончились (а счастливые 
заправщики принимали заказы на завтра), автомобилисты разъехались по домам, и 
плиты в Нижнем городе снова ожили. Трубы резали, пилили по живому и приваривали 
штекеры баллонов. У некоторых это привело к утечке но на этот раз к счастью 
обошлось без ЧП. 
 У совсем неимущих возродились и уверенно заняли свое место на кухнях печки 
буржуйки, гордые владельцы которых теперь добывали топливо на окрестных свалках, 
становясь похожими на канувших в лету местных бомжей. Пламя весело трещало в 
печурках, дети восторженно смотрели как огонь пожирает трухлявые поленья, а 
старики задумчиво следили за полетом вертких искр, так похожих на огненных 
жуков-светляков. 
 Кое-кто конечно возмутился текущим положением дел и посетил все те же 
местные Жеки. Но во-первых в зданиях Жеков никого не оказалось, а во-вторых еще 
свежа была в памяти людей статья о землетрясении, и потому отсутствие газа особо 
не взволновало население.  
 В чем-то прав был Евлампий Хоноров, несчастная жертва глазоядного монстра 
- горожане упорно делали вид, что с ними ничего не происходит, накрывшись с 
головой одеялом повседневных дел. 
 Вот такие перемены сотрясали Нижний город в течение этой недели - 
последней недели уходящего июля. Надо заметить, что Верхний город они абсолютно 
не коснулись, потому что газифицирован там был один дом из пятнадцати. Потому-то 
жители панельных многоэтажек с удивлением взирали из-за реки Мелочевки, как над 
лабиринтом кривых улочек и старых зданий носятся дымы костров и песни 
Нижнегородцев. 
 Кстати современность Верхнего города не позволила заметить его жителям и 
следующую странность - на полуслове оборвалось вещание маленького городского 
радио, студия которого базировалась неподалеку от Арены. Запнувшаяся на выпуске 
новостей радиоточка так и не возобновила вещание, но узнали об этом только те, у 
кого она собственно имелась. А эти решили, что испортился их собственный 
динамик, и благополучно захоронили сию тему. В маленькую студию у Арены никто не 
зашел, и еще три месяца она простояла с приоткрытой дверью. В абсолютно пустой 
комнате на режиссерском пульте одиноко мигала красная лампочка. 
 Недолго мигала. 
 Как бы то ни было, к сентябрю месяцу в бывшем источнике информации 
обреталась только пыль и дохлые мухи. 
 
 В один из этих странных дней они познакомились. Он шел вдоль тенистой 
аллеи, а рядом шумело шоссе, и чующие близость выхлопных газов деревья печально 
роняли на землю сероватые листья. Аллея была покрыта серыми трупиками листьев, 
он хорошо запомнил этот момент, потому что именно тогда увидел ее.
 Она сидела на покрытой облупившейся краской скамейке и читала. Может быть 
именно это заставило его лишний раз взглянуть на свой будущий объект воздыханий. 
Он любил книги, до этой поры они были первой и единственной настоящей страстью. 
 Нет, он не верил в любовь с первого взгляда. Сама эта идея, дурацкие сцены 
в любовных романах, вызывали у него лишь кривую циничную усмешку. Он был снобом. 
У него было мало друзей - людям претила его эмоциональная холодность. И даже 
многогранное его образование и высокий КИ, скорее отталкивали, чем притягивали 
потенциальных приятелей. Он писал стихи - мрачные наполненные жестоким цинизмом, 
и обреченностью строки. Никому их не показывал, и в этом был прав. 
 Она была другой - живее, веселее, общительнее, а самое главное она была 
очень терпелива и в меру практична. Во всяком случае, подняв глаза на задавшего 
ей какой то вопрос человека, она вдруг увидела не неряшливо одетого в темное 
человека с тоскливыми глазами, а пресловутого принца в белоснежных одеждах. 
 А он? Он не умел общаться с женщинами, и потому, как-то само самой 
опустившись на скамейку рядом с ней завел разговор о книгах, да об окружающей 
тоскливой жизни. 
 Ему было плохо в тот день, и в день до этого и на прошлой неделе липкая 
паутина вялотекущей депрессии удерживала его в своих черных пеленах. Он 
рассказывал ей, как выглядит жизнь если смотреть на нее сквозь дымчато серые 
очки, когда яркие краски сглаживаются, а яркие события если и случаются, то 
проходят как мимо тебя. Он говорил, что завидует тем другим - этому пестрому 
люду, что идет мимо по улице, завидует их возможности наслаждаться бытием (ему 
казалось, что большинство из окружавших его людей безмятежно счастливы - обычная 
фантазия таких как он). Проведя руками, вдоль улицы рассказал о той стене, что 
отделяет его от остальных людей, которую может быть и можно разбить, вот только 
для этого нет ни сил не желания. Он говорил много и жарко, сам того не замечая 
все громче. Ему давно хотелось выговориться.
 Она слушала, как я уже говорил, она была терпеливой, и почти не вникала в 
сказанное, а только смотрела на него. Он был похож на большого ребенка. 
 В конце-концов он выговорился и умолк, а потом неожиданно для себя 
предложил ей как ни будь встретиться и поговорить, просто поговорить о чем ни 
будь. Она согласилась - кто знает почему? Чем он вообще ее привлек. 
 Он поднялся со скамейки, и поспешно распрощался, а потом ушел дальше вдоль 
аллеи, и желтые листья летели ветру в след. По дороге он отругал себя за 
излишнюю говорливость. Он убеждал себя, что это дурацкое ни с того ни с сего 
назначенное свидание, принесет только вред. О да, самокопания были его коньком. 
Вот только на этот раз внутренний голос - холодный бесстрастный логик вдруг 
потерял силу и доводы его были неубедительные. 
 Надежда - странная надежда непонятно на что вдруг очнулась от 
летаргического сна в этом уставшем от жизни человеке и зацвела. Он хотел вновь 
настроиться на отстраненный философский лад и не смог. Он укорял себя и называл 
сопливым подростком, у которого чувства главенствуют над разумом, но и это 
казалось таким незначительным. Против воли он вдруг улыбнулся, впервые за многие 
дни, и лицо его, усталое и угрюмое обрело неожиданно некоторую красоту. Он не 
знал этого, но природа не обделила его внешностью и он вполне мог бы стать 
любимцем женщин, если бы был как все. 
 Но он не был. Он уже давно распрощался с мыслью, что может жить также как 
и окружающие его люди. 
 А дома оказалось, что весь тот хрупкий многослойный быт, которым он 
занимал свой досуг перестал иметь всякое значение. Раковина в которую он себя 
заключил - та самая о которой упоминал в дневнике обуреваемый тоской сосед 
Влада, тоже кстати имеющий схожий характер - дала трещину и весь огромный 
цветной мир хлынул сюда, внутрь, и захлестнул его потоком новых ощущений.
 И хотя он дал себе клятвенное обещание, что на свидание не пойдет, он 
разумеется пошел. Был тихий вечер второй половины лета - в садах зрели яблоки, и 
в воздухе витал неуловимый сладкий запах, все вокруг буйно жило, цвело и растило 
плоды. 
 Они встретились у Старого моста, и некоторое время стояли, облокотившись 
на крашенные черной краской чугунные перила и смотрели, как несутся мимо воды 
Мелочевки. Сады на правом ее берегу активно зеленели, и в это время, перед 
наступлением ночи, река обрела даже некую красоту. 
 Двое смотрели, как солнце склоняется к горизонту, облака наливаются 
светом, готовясь одарить город очередным изумительным летним закатом и 
разговаривали о пустяках. У него вдруг обнаружилось чувство юмора - черное и 
циничное, но оно было, и она улыбалась его каламбурам. 
 Вечер завершился стандартно, но так как он еще никогда не переживал ничего 
подобного, то последующие события казались ему дивным сном, которому вроде бы не 
место в окружающей серой действительности. 
 Они гуляли по городу, сначала по Верхнему, а потом пересекли Мелочевку и 
углубились в спутанные узкие улочки Нижнего. Как раз в тот день зажглись впервые 
костры, и абсолютно доселе незнакомый люд стал собираться вокруг них, 
разговаривать за жизнь. И они тоже подсели к одному из костров, и сидели рядом и 
смотрели как пляшет огонь - вечное завораживающее зрелище. Потрескивали 
заботливо принесенные поленья, красные искры прыгали вверх в летнее небо и 
поблескивали оранжевым глаза людей и было что-то в этом неожиданных людских 
сборищах. Ведь в те дни, когда вспыхнули эти костры, нарастающий вал жестокости 
в городе на некоторое время приуменьшил свою буйную силу. Пусть и не надолго.
 Поздно ночью они распрощались на мосту и разошлись в разные стороны. Он 
отправился в район Школьной, где жил, а она к Центру. 
 Совершенно одуревший от нахлынувших на ощущений, бесшабашно топая 
посередине большой Зеленовской улицы, он неожиданно понял что счастлив. Это было 
очень глупо (и совсем не было повода, потому что он считал поводом для счастья 
лишь некое событие вселенского масштаба), это было совсем мелко и примитивно, 
дурацкая игра гормонов и химических реакций. Но, факт остался фактом - он шел 
посреди улицы и вся та грязь, все разложение, что раньше бросалось ему в глаза, 
в чем он купался и что смаковал больше не казалось чем-то значащим. 
 Он любил эту ночь, любил весь мир, и шагал не чуя под собой ног 
отстраненных и возвышенный и одетый в душе в эмпирическое подобие белых одежд. 
 Вот такое, бывает, случается с жесткими циниками, ведь известно - чем 
крепче наружная броня, тем мягче и ранимее то что сидит под ней. И если уж кто-
то добрался до этого розового и восторженного слизняка, тот, считай, получил над 
ни полную власть.

 Но он всего это не знал - он был наивен и восторжен, как пятнадцатилетний 
юнец, хотя он уже довольно давно вышел из подросткового возраста. Чувство в 
существование которого он не верил, вдруг накрыло его как могучий, брызжущий 
пеной прилив, и, казалось, вымыло из души всю грязь и мерзость, и то недоверие к 
людям, что там скопилась. 
 Поэтому он шел, едва касаясь ногами асфальта, а то, в чем он до сих пор не 
смог себе признаться уже вовсю распахнуло крылья и летело над ним и впереди 
него.  

                            7.

 В начале августа Владиславу стало казаться, что-то не так. Что-то 
изменилось и, похоже не в очень хорошую сторону. Что? Он конкретно не знал. Но 
сотни неприятных мелочей, не складываясь в отдельную картину, между тем, давали 
странное ощущение, похожее на струйку холода между лопатками.
 Страх, тревога? Отчего это все.
 Сергеев дописал статью Краеведческому журналу, сопроводил ее гневным 
письмом его главредактору, в котором сказал что посылает окончательный вариант 
своего творения, и если он не подойдет, то он, Владислав порывает с журналом 
всякие отношения, а главредактор пусть подавится своим гонораром. Отбарабанив 
следующее послание, Сергеев гневно грохнул энтером, и заставил модем набирать 
номер местного провайдера. С десятой попытки приобщившись к свету высоких 
технологий, гневным тычком мыши отправил письмо, которое нехотя начало 
выливаться на свободу через тонкий гнилой телефонный провод. 
 На середине оборвалось, и модем погасил две трети своих глаз с резким 
щелчком. Влад подавил гневное восклицание - настроеньице было не очень, если не 
сказать хуже. И день вроде был яркий солнечный, и листва вовсю шумела, только 
вот оставалось ощущение, будто все это как-то запылилось, покрылось тоникой 
серо-черной тканью.
 Фатой. Очень знакомое чувство, он испытал его, когда шел вместе с Дивером 
на место давешнего побоища. Но тогда это хоть как-то можно было объяснить, был 
сумрачный день, обшарпанные дома вокруг, общее гнетущее впечатление. 
 Вздохнув, он стал названивать вновь. Легонько потренькав набором, модем 
вышел на линию. Раздался протяжный длинный гудок, затем еще один. И еще. Влад 
недоверчиво хмыкнул. Третий гудок - брат близнец первых двух. С щелчком модем 
отключился.  
 -"Неправильный номер?" - подумал Сергеев и снова включил дозвон. 
 Эффект был тот же. Вернее сказать, не было никакого эффекта. Там, на 
сервере и не собирались отвечать. И самое странное было то, что больше линия не 
была занята. Хорошо, сервер может зависнуть, но многочисленные его пользователи 
не перестанут звонить в то же мгновение поняв неким метафизическим способом 
бесполезность своих усилий. 
 Только что он звонил. И линия была занята. 
 -Да что же это? - спросил Влад у равнодушно помаргивающего монитора. 
 Полчаса спустя он окончательно понял, что в интернет сегодня не попасть. 
Провайдер, единственный провайдер на весь город перестал работать. 
 Накрывалась статья в журнал и статьи в местные газеты. Влад неожиданно 
почувствовал себя, так словно лишился какой то конечности - эдакой длинной 
загребущей руки, которой можно было в один миг дотянуться до любой точки в 
городе. 
 Сергеев очень надеялся, что связь рухнула не надолго. Перспектива 
достигать пороги редакций на своих двоих его вовсе не радовала. В конце концов 
он решил, что проблема требует неотложного решения, и необходимо посетить 
провайдера лично.
 С тем он и покинул свою пыльную, неприбранную квартиру и вышел в этот 
солнечный, но почему-то не радующий день. У подъезда ворковали голуби, а 
скамейка на которой обретались старые сплетницы была в этот день совершенно 
пуста и поблескивала вытертой до глянцевого блеска чужими задницами спинкой. На 
самой середине полированного дерева четко выделялась вырезанная ножом надпись: 
"Они уже тут", Влад снова хмыкнул, подумав, что это звучит как фраза из 
низкобюджетного фильма ужасов. 
 -Мы уже здесь... - произнес Владислав в пустоту, а потом озадаченно 
замолчал. 
 В голову лезла всякая чушь. Голуби ходили под ногами, нежно ворковали и 
поглядывали на высокого человека то одним, то другим горящим оранжевым глазом. 
Чуть в стороне, у давно не вывезенной помойки птиц собралось великое множество - 
никем не сгонявшиеся, они таскали всякую разлагающуюся дрянь, и пугливо 
разлетались, когда в их тесный кружок приземлялась потрепанная серая ворона. 
Владу почему-то пришло в голову, что мусорный бак не вывозили уже больше недели, 
вон отбросы живописной кучкой лежат вокруг ржавого короба, напоминая 
средневековые укрепления. А уж запах! То-то во дворе никого нет.
 Через узкую арку Владислав вышел на Школьную улицу, а с нее повернул на 
Стачика и позже на Верхнемоложскую. Движение было вялое, машин мало, а на каждом 
углу, напоминая безумной раскраски грибы выросли тенты уличных кафе. Там людей 
было много, столиков не хватало и некоторые принимали пищу стоя, задумчиво глядя 
вдоль улицы. Выглядело это так, словно весь район одновременно поразил тяжелый 
случай голода. Кучка автомобилей стояли нос к носу неподалеку - дверцы раскрыты, 
из нутра, смешиваясь, несется разноплановая музыка. Проехал старенький грузовик, 
душераздирающе скрежетнул передачей. В кузове было полным-полно древнего 
барахла. Пятидверный, дубовый на вскидку, шкаф выделялся среди него как Эверест 
среди остальных Гималаев. Пыль вилась за старой машиной, заставляла прищурить 
глаза. 
 Когда он уже был неподалеку от Центра его окликнули. Влад обернулся, 
зашарил взглядом, пытаясь отыскать среди пестрой толпы позвавшего. Но тот нашел 
его сам:
 -Привет, журналист! - бодро поприветствовал Степан, подходя.
 Выглядел он неплохо, если бы не подживающий синяк под глазом. 
 -Здраствуй, - сказал Влад, а потом, чуть помявшись, добавил - а тебя что, 
уже выпустили? 
 -Выпустили, - произнес Степан - как есть выпустили, - он осторожно 
коснулся фингала и добавил - и печать на прощанье поставили. 
Влад сочуственно покивал, не зная, что сказать, но Приходских позвал его по 
делу:
 -Слушай Влад, - быстро сказал он, - тут помощь нужна. 
 -Моя помощь? Тебе написать что ни будь?
 -Да не! - махнул рукой Приходских - не твоя, в смысле не конкретно твоя. 
Тут любой подойдет. У тебя как со временем? 
 -Обширно, - сказал Владислав. 
 -Ну, пошли, там недолго. - И Степан за рукав увлек Сергеева в сторону 
одного из закрытых дворов. 
 Окруженный со всех сторон бетонными коробами домов, двор этот как две 
капли воды напоминал Владу собственный. Даже горная цепь мусора у баков была 
примерно той же высоты. 
 -А что, и у вас не вывозят? - спросил Влад. 
 -Что? А, да, не вывозят, - и Приходских - да теперь в городе вообще черте-
то твориться! Ну не суть, тут вещи дотащить надо. У меня тетка переезжает, надо 
бы мебель хоть частично погрузить. 
 -Это здесь что ли? - спросил Владислав тыкая пальцем в давешний грузовик, 
что устало пофыркивая примостился перед третьим по счету подъездом. В кузове его 
на этот раз был другой скарб, впрочем не менее древний. 
 -О! - выдал восклицание бывший сталкер - уже подъехали. Ну, нам же проще 
будет.
 У деревянного, крашенного жизнерадостной синей краской борта, Степана 
ждала низенькая, сморщенная до невозможности старушка, которая смотрела на 
подходящих строго и с некоторым раздражением. По долгу службы много общаясь с 
людьми, Сергеев сразу понял, что она сейчас скажет. И вправду, блеснув двумя 
стальными коронками в глубине рта, бабка сварливо высказалась:
 -Долго бегал! - потом взгляд ее переместился на Влада и она добавила - 
этот что ли помощник? Больно хилый. 
 -Покидаете наш город? - спросил Влад, не реагируя на "хилого".
 -Покидаю, - ответствовала бабка - в некотором роде. Да вы не стойте, там 
еще осталось.   
 В этот момент дверь подъезда с грохотом отворилась и из темной его пасти 
появилось двое, волочащие массивный, почерневший от времени комод. Один из его 
ящиком наполовину выдвинулся и из-за этого сей предмет мебели стал похож на 
исполинскую собачью морду с высунутым устало языком. Причудливо изогнутые дверцы 
комода только дополняли сходство. А потом Сергеев увидел, кто тащит этот 
антиквариат, и удивился - потому что тащили его, отчаянно напрягаясь, те 
давешние ханурики, Степановы собутыльники. 
 -"А с виду не скажешь, что могут такое утащить, алкаши заморенные". - 
Подумал Влад. 
 Но и для Степана эти двое стали самой настоящей неожиданностью.
 -И вы здесь? - воскликнул он удивленно, вложив в это высказывание столько 
эмоций, что стал на мгновение похожим на актера в драматической роли. 
 Ханурики, отдуваясь, приземлили комод на землю (ощутимо задев одной из его 
ножек за бетонную ступеньку, отчего она, ножка опасно скрипнула), и один 
снисходительно крикнул Степану:
 -Мы! Ты иди, иди, не стой столбом.
 Были они абсолютно трезвыми, как, кстати, и сам Степан. Влад попытался 
вспомнить, не этих или ударников наемного труда он видел вчера в невменяемом 
состоянии у палатки со спиртным, но так и не пришел к единому мнению - могли 
быть они, а могли и не они, эти алкогольная братия вся на одно лицо. 
 Приходских затопал в темное нутро подъезда, озадаченно озираясь на 
принявшихся грузить шкаф собутыльников. Кажется он ничего не понимал. 
 -И когда она их позвать успела? - сказал он Владу, поднимающемуся позади 
по обшарпанным бетонным ступенькам. В подъезде было пыльно, темно и пахло 
кошачьими экскрементами. 
 -Куда старушка то едет? - спросил Сергеев. 
 -А не знаю, - ответил сталкер, - не говорит. Сказала, все сама сделает. И 
вишь делает! 
 -Разве такое бывает? Ты же ее родственник и не знаешь, куда она едет?
 -Ага, родственник, - ослабился Степан - и причем единственный. И мне! - с 
громогласным пафосом воскликнул он - Единственной родной душе не сказала!
 В крохотной однокомнатной квартирке подняли расшатанный столик с резными 
ножками - единственный оставшийся предмет обстановки предмет и поволокли его 
вниз, то и дело задевая за стены, густо исписанные неандертальским граффити. 
Подъезд был старый, заслуженный.
 У выхода возня с мебелью уже закончилась. С трудом погрузив столик на 
грузовик, Степан взял у бабки ключи от квартиры и побежал наверх. Влад было 
дернулся за ним, но раздумал. Старуха обреталась рядом.
 -Что ж вы Степану не скажете куда уезжаете? Он же должен знать... - 
наконец сказал Сергеев.
 -Ничего он не должен, - оборвала его старуха, - а то сдуру еще за мной 
попрется. А я уже старая, - неожиданно добавила она - мне теперь один путь - в 
землю. Вот туда я считай и собралась. - После этого несколько претензионного 
объявление старая тетка Степана повернулась и неторопливо побрела к кабине 
грузовика. 
 На приступке она остановилась, и добавила с некоторой теплотой:
 -Степану скажи, что б не волновался. Они, знают куда ехать, - и она 
кивнула в сторону снисходительно скалящихся хануриков в кабине (один из них сел 
за руль, хотя раньше Влад был уверен, что эти двое машины отродясь не имели) - 
Довезут.
 Сергеев хотел, было, хоть что-то сказать, чтобы подождала Степана, пока он 
спустится вниз, а потом раздумал. В конце концов проблема здесь была, похоже, 
сугубо личного характера. 
 Грузовик взревел двигателем (клапана которого отчаянно стучали), с треском 
включил передачу и отчалил, производя столько шума, что в окна соседних домов 
один за другим появлялись силуэты озадаченных жильцов. Из подъезда выскочил 
Приходских, все еще с ключами в руке, и ошеломленно проводил взглядом уезжающий 
грузовик.
 -Как это? - тупо спросил он. 
 -Степан, - сказал Влад - это конечно не мое дело, но эта твоя 
родственница, она на учете не состояла у врачей?
 Но Приходских качнул головой. Сказал:

 -Вот оно как обернулось... Знаешь, Влад - он повернулся к Сергееву - Если 
какие соображения будут, ты звони. Тебе телефон продиктовать?
 Владислав качнул головой, он его помнил. 
 -Тогда до скорого. Извини, дела есть. Спасибо что помог. - И Степан 
поспешно зашагал прочь, в сторону, куда только что уехал грузовик. На полпути он 
заметил, что все еще сжимает ключи от бабкиной квартиры, и засунул их в карман. 
 Пожав плечами, Владислав пошел в сторону прямо противоположную. Все 
происходящее заставляло задуматься, что не только Степанова бабка находится на 
учете у психиатра. Возможно, что и у ее племянника с головкой проблемы. Все-таки 
затянувшийся бытовой алкоголизм...
 И эта фраза старухи - мол в землю ей пора. Дурацкое выражение напомнило 
Владиславу его инструктора по вождению, большого мастера изречения 
психоделических истин. Одна из его любимых сентенций звучала так: "К пятидесяти 
годам вас потянет к земле" и имелось в виду вовсе не предчувствие скорой могилы, 
а всего лишь безобидное желание поземледелить, поокучивать грядки. Но тут явно 
речь шла не о грядках. И закапывать собирались совсем не старую проросшую 
картошку.  
 Но оставался еще безвременно ушедший провайдер, а Влад твердо решил с ним 
разобраться. Поэтому он прибавил шага и свернул с Зеленовской на Центральную, а 
оттуда на Овечкину улицу, названную так не потому что здесь выпасали 
тонкорунных, а по названию речки Овечки, притока Мелочевки несправедливо 
загнанной в трубы при строительстве Верхнего города. 
 Здесь стоял уродливый квадратный дом, построенный здесь ориентировочно в 
начале пятидесятых, и наверняка в то время выделялся на фоне многочисленных изб, 
и крохотных особняков составлявших в то время основной жилой массив заречной 
части города. Теперь же он был с трех сторон скрыт многоэтажными домами, двумя 
панельными и одним красным, кирпичным, прозванным в народе элитным, и в его окна 
почти никогда не заглядывало солнце. 
 В этом кубическом уродце с незапамятных времен находилась Верхнегородская 
АТС, а с недавних пор, во флигельке под самой крышей приютился еще и интернет 
сервер. Путь к нему надо было знать, потому что дверь во флигель находилась 
позади здания, хитро маскируясь под дверь подсобки. 
 Влад, впрочем все эти хитрости знал, и потому прошел на задний двор (как 
следует заросший лопухами и лебедой). Потянул на себя обитую крашенным жуткой 
оранжево-коричневой краской железом, дверь и стал подниматься по узеньким 
стертым ступенькам наверх. 
 Тут всегда было грязно, но в этот раз уровень загрязненности превысил все 
мыслимые границы. На крохотной площадке между этажами растеклась белесая и жутко 
воняющая лужа, в которой медленно дрейфовала одинокая шкурка банана, похожая на 
распластавшуюся морскую звезду. Здесь же как уменьшенный вариант подводной лодки 
дрейфовала банка из-под тушенки с бока которой приветливо лыбилась нарисованная 
корова. Зрелище было еще то, и самое омерзительно заключалось в том, что этот 
дурнопахнущий океан занимал собой почти всю площадку, оставляя для прохода 
только крошечный перешеек. 
 Влад брезгливо прошествовал по этой узкой тропинке, и чудом умудрившись не 
влезть в это месиво поспешил наверх. На следующей площадке его поджидало 
мусорное ведро темно-коричневого гнусного оттенка, лежащее на боку и рассыпавшее 
свое содержимое по ступеньками. Здесь же лежала высохшая куча перьев, среди 
которых угадывалось очертания скрюченной тонкой лапки - все что осталось от 
анонимного голубя. Здесь Сергеев остановился и со смешанными чувствами осмотрел 
россыпи мусора. Он не помнил, чтобы такой бардак царил в здании раньше. Чуть 
выше ступени были обшарпанны и с обколотыми ребрами, словно их погрыз какой то 
невменяемый и страдающий жутким голодом зверь. Крашеные темной краской стены 
пестрели занимательным мусорным чтивом. 
 Дверь во флигель находилась на самом верху - как раз напротив однотипной 
двери на крышу, которая всегда была закрыта на замок. А для того, чтобы 
страждущий посетитель их не перепутал, на двери к свету высоких технологий 
помещалась соответствующая табличка, сделанная из выдранного из тетради 
клетчатого листа с надписью ручкой, и скотча. 
 Только на этот раз и листка не было - только следы от липкой ленты, 
похожие на выросшую внезапно плесень указывали, что она здесь была.  
 А потянув на себя эту, никогда не запирающуюся дверь, Владислав испытал 
самый настоящий шок, и в последующие две секунды начала августа этого года, ему 
даже казалось, что все это тяжелый шизофренический бред с многочисленными 
случаями ложной памяти. 
 Нет, там не было сочащихся серой слизью многоглазых монстров, да и 
прекрасных до жути иных миров с бирюзовым небом, которыми так любят забавляться 
фантасты, тоже не было. Там даже не лежала гора кровавых тел и стены не пестрели 
дырками от пуль.

 Самое страшное, что там вообще ничего не было - только пустое светлое 
помещение, без признаков мебели, или хотя бы хоть какого-то жилого духа. Пыль 
вилась в солнечном луче как стая мошек однодневок. На обшарпанных досках пола 
валялся полусгнивший матрас, из расползающихся швов которого выглядывала тонкая 
до полупрозрачности солома. 
 Словно никогда и не было первого и единственного городского провайдера. 
Словно звонки Владислава и еще многих сотен других пользователей достигали этого 
помещения, этой пронизанной светом пустоты, а отсюда отправлялись куда то еще. А 
потом оттуда приходил ответ. 
 Впору было не верить своим глазам. Как там у суровых сектантов - "если 
глаз твой смущает тебя, вырви и брось его от себя". Сознание, тот твердолобый 
логик, что живет в каждом из на, все еще дергался и пытался подогнать видимое 
глазами хоть под какую то материальную базу. 
 -"Они съехали", - думал он, этот вечный поборник устоявшихся правил, и 
нерушимых законов вселенной, - "Сегодня с утра что-то случилось, и они уехали из 
этого помещения и, может быть, города".
 -После того, как я звонил? - сказал Влад в слух, и сказанное отдалось 
слабым эхом как во всех пустых помещениях, - За два часа собрались и уехали?!
 Правда глаза колет? Она ведь лезла со всех сторон эта правда, из каждой 
щели между вытертых досок (раньше был линолеум), плясала с пылинками в солнечном 
свете падающим из окна (были жалюзи), ехидно ухмылялась со стропил (был навесной 
потолок, его то как успели смонтировать?!) И она была одна, бьющая сразу и 
наповал.
 В небольшом помещении под самой крышей кубического дома давно никто не 
жил. Ведь даже при спешном переезде (вернее именно при спешном переезде остается 
множество мелких и крупных следов свершившегося события - рваная упаковочная 
тара, обрывки газет, и канцелярского скарба в незапамятные времена завалившегося 
за отсутствующие ныне шкафы. Следы на полу, обрывки коммуникаций на стенах. 
 Тут же не было ничего - просто чердачное помещение, пустующее уже много 
месяцев, а то и лет. Может быть здесь когда-то ночевали бродяги, судя по 
матрасу. Загаженная до невозможности лестница только подтверждала увиденное. 
Взгляд Влада метался туда-сюда по неприглядной комнате выхватывая все новые и 
новые подтверждения этой незамысловатой правды. 
 Материалистичный безумец на заднем плане сознания еще что-то вещал, но 
голос его приутих и преисполнился неуверенности. 
 -"Может быть это другой дом?" - предположил он и тут же устыдился 
собственной глупости.
 Еще бы, такой дом был один не только на весь район, а и на Верхний город, 
уникальное в своем роде здание. 
 -Нет, - сказал Влад, - такого не бывает. 
 Глаза говорили обратное. Вырывать и бросать их прочь от себя он не 
собирался, и потому прислонившись к не крашенной стене попытался привести свои 
смысли в порядок. Первый вопрос был таков: куда он звонил все это время, если 
тут ничего не было. Второй: если тут что-то было, когда все это исчезло?
 С этим было проще, последний раз Влад посещал флигель месяца три назад, 
когда просрочил с оплатой услуг и вынужден был скрипя зубами заключать новый 
договор. Значит за это время контора куда то переместилась. А номер?
 Отгадка пришла быстро, принеся с собой некоторое облегчение: просто фирма 
переехала, на другое ПМЖ, а номер оставила старый.  
 -"И никого не предупредив?" - спросил логик. 
 -Значит так, - сказал Влад. 
 -"А звонок? Звонок то не проходил сегодня с утра!"
 Где теперь искать исчезнувшего провайдера Влад не знал. Он вообще не очень 
понимал что происходит. Ясно было одно, теперь до редакций надо будет топать 
ножками, сжимая в руках кипу бумаг. 
 Добро пожаловать в прошлый век!
 Громкое курлыканье донеслось от окна. Влад поднял голову и увидел с пяток 
голубей, примостившихся на узком, скольком от помета подоконнике. Птицы дергали 
головами, разглядывая странного пришельца, не могли видно взять в толк, что он 
тут делает. Судя по всему людей они здесь увидеть не ожидали. 
 Сергеев повернулся и зашагал прочь. У двери еще раз оглядел следы от 
скотча - единственное доказательство, что фирма провайдеров здесь все-таки была! 
А потом пошел вниз. Голова была тяжелая, и все время почему-то вспоминалась 
фраза дряхлой Степановой родственницы насчет ухода под землю. 
 А фирма с работниками и дорогостоящей аппаратурой тоже под землю ушла? 
Вернее провалилась...
 На выходе он не удержался, и, обойдя дом, заглянул на АТС, вдруг и там 
пусто. Это было очень глупо и веяло паранойей, но он ничего не мог поделать. Но 
на телефонной станции было людно, в темных закоулках горели лампы дневного 
света, а в машинном зале как целая стая сорок трещали безостановочно реле - 
станция была старая, обслуживала город с незапамятных времен. 
 Персонал, по большей части женский, косился на него заинтересованно, но 
разглядев выражение его лица (напряженное, и недоверчивое), поспешно спешили 
покинуть зону его внимания. 
 Владу ничего не оставалось, как отправиться обратно домой, и там 
попытаться реанимировать старенький черно-белый струйный принтер, которому 
теперь предстояло много работы.
 У одного из кафе, снимающего полуподвальное помещение рядом с обменной 
кассой сегодня было совсем тихо. Обычно здесь людно - народ идет обменивать 
кровно заработанные рубли на валюту и неминуемо наталкиваются на нечистых на 
руку деляг, что снуют в этой толпе, как акулы в косяке трески, и выискивают себе 
жертву. Предлагая обмен на лучших чем в кассе условиях. Но эту ловушку знает 
весь город и потому на удочку ловятся лишь приезжие, обычно остающиеся с пачкой 
фальшивых долларов на руках, после удачной вроде бы сделки. 
 Впрочем причина сегодняшнего затишья была ясна - касса была закрыта, а на 
том месте, где ошивались ловцы удачи, сейчас стоял черный лакированный "сааб" 9-
5, показавшийся Владу смутно знакомым. Пассажирское окошко машины было 
приоткрыто и над ним склонился выглядящий потасканным человек в старом плаще. Он 
внимательно слушал то, что ему говорили из "сааба" и времена истово кивал. Сцена 
была странная - не мудрено, что обменщики побоялись сегодня выйти на точку. 
 На последней фразе из салона авто внимательный слушатель снова кивнул, с 
видом величайшей муки. Покосил глаза куда-то в сторону и Влад мог поклясться, 
пустил скорбную слезу. Зрелище было неприглядным до омерзения. Мотор машины 
взревел, с визгом покрышек она выехала на улицу и влилась в вялый поток 
автотранспорта. А Влад отправился дальше в настроении близком к похоронному. И 
тревога, необъяснимая тревога давала о себе знать, маячила на горизонте так и не 
оформившись во что-то узнаваемое.
 Дня через два позвонил Дивер. До этого звонка, жизнь текла вяло и была 
заполнена мелочными назойливыми делами - отрадой материалиста, который хочет 
спрятаться от выпавших на голову неприятностей. Статья, книжки, статья, поход за 
водой и вечерняя ругань в очереди, статья, поход за едой, очередь у прилавка. 
Упитанные люди со страхом голода в глазах, статья. 
 Потом звонок телефона, и Дивер на проводе. 
 -Что? - спросил Влад.
 -Да я же хотел позвонить. - Произнес Дивер, - рассказать. Ты готов 
слушать, в прошлый раз ты как-то неадекватен был. 
 -Я и сейчас неадекватен. Скажи лучше, это мне одному так кажется, или в 
городе действительно что-то изменилось?
 -Изменилось. - Бесстрастно сказал Дивер, - и не ты один это ощущаешь. 
 -Тревога, да?
 -И она тоже. И люди ведут себя странно. Не замечал ничего такого?
 -Замечал, - сказал Влад, ему вдруг стало холодно, может быть виновата 
открытая форточка, ведь день сегодня выдался пасмурный, совсем, как тогда, когда 
они шли на площадь. 
 -Бойня на дискотеке, это первая ласточка. Теперь все только хуже, - он 
помолчал, а потом спросил резко, - скажи мне Влад, ты действительно веришь в то, 
что я обладаю... ммм... некими способностями?
 -Не знаю, Михаил, - честно ответил Сергеев, - Наверное не верил... раньше. 
 -Раньше все было по другому, - произнес Дивер, и от этой фразы Владу стало 
не по себе, ну просто неделя нехороших предчувствий, да и только. - Слушай меня 
внимательно. Когда мы шли к площади, вокруг была такая мрачная тяжелая 
атмосфера. Ну просто тоска зеленая! Это влияло на настроение. А после... после 
того случая перед домом культуры вышло солнце, и все ожили и защебетали? 
 -Да, это было.
 -На площади у меня случилось видение. Одно, Влад, из первых настоящих 
видений, так, что считая меня шарлатаном ты был прав процентов на восемьдесят. Я 
помню, что упал, ударился головой, а потом как бы воспарил и...
 -Увидел себя со стороны, - Сказал Сергеев, - да?
 -Влад не смейся. Мне снилось, что я птица, и весь город, и Верхний и 
Нижний, со всеми его закоулками подо мной. - Голос Дивера вдруг утратил обычно 
свойственные ему низкие интонации, стал почти мечтательным - Он такой красивый, 
наш город, никогда не видел его сверху. Полный жизни, полный судеб людей - 
красивейший из муравейников! Но он был в дымке, такой плотной серо-черной 
завесе. Это как дым сотни костров в котором горит человеческая плоть! Она была 
плотная, эта завесь. Это была Вуаль - черная вуаль, которая не пропускала 
солнечный свет. И люди, слышишь, Влад, люди ходили под ней, они чувствовали ее, 
но не могли увидеть. И с их лиц сходили сходили улыбки, а дети начинали плакать. 
Они глотали этот дым, понимаешь, глотали и он исчезал у них внутри, он каким то 
образом... усваивался! Слышишь, Влад, это как невидимый яд! 
 Сергеев молчал. Откровения "просвещенного" Дивера походили на полный бред, 
но... все бы хорошо, если бы Владислав так ясно не помнил то ощущение 
навалившейся тоски и черно-белого мира, которые они испытал тогда на площади. Да 
нынешние предчувствия.
 -А еще я видел, - голосом безумного пророка продолжил Севрюк, - как эта 
дымка сгущается, становится фигурами. Не всегда человеческими, и фигуры эти 
бродили по улицам, а потом находя определенных людей набрасывались на них со 
спины и намертво вцеплялись в плоть. А эти несчастные, их жертвы, они не видели 
своих мучителей, только начинали чахнуть день ото дня, а иные наоборот 
преисполнялись злобы и ненависти к самым близким своим людям.
 -Зачем ты мне это рассказываешь? - спросил Влад, - прости Дивер, но это 
похоже на очередной вариант апокалипсиса. 
 -Просто, чтобы ты знал. - Сказал спокойно Дивер, - теперь ты будешь думать 
над этим, и больше обращать внимание на мелочи. Внимание к мелочам - это 
главное. 
 -Я понял тебя.
 -И знаешь что еще, - помедлив, произнес Михаил Севрюк, - если вдруг ты 
почувствуешь, что становиться хуже. Уезжай лучше из города. Бросай все и уезжай. 
А если захочешь остаться и разобраться в том, что тебя гнетет - мой телефон ты 
знаешь.
 -"Сплошные предупреждения. Люди оставляют мне свои телефоны. Они что, 
надеются на меня?" - подумал Влад. Уезжать он, конечно не собирался, всего лишь 
из-за туманных предупреждений раненого в голову пророка. 
 А потом, потом Влад вдруг вспомнил, что помимо этой квартиры на улице 
Школьной у него есть еще крохотная однокомнатная квартирка в одном из спальных 
районов Москвы. И он каждый раз педантично вносил за нее плату. А в Ярославской 
области построен бревенчатый деревенский дом, где сейчас живут его, Влад, 
родители. 
 -"Тебе есть куда отступать", - подумал он, - "так может быть..."
 -Хорошо, если запахнет жареным, я уеду, - сказал Влад. 
 -Только не пропусти, - напутствовал Дивер, - и вот еще, Влад 
 -Ну?
 -Те крики, что мы слышали на Звоннической. Это ведь была та самая драка. 
Это были звуки почти недельной давности. 
 Огорошив все-таки напоследок Владислава, Дивер скоренько распрощался и 
положил трубку, оставив Сергеева в растерянности. Он не знал что и думать, и 
рациональная часть его боролась в смертном бою с частью другой, темной и 
мистической, и отзвуки этой эпической битвы отзывались в голове легкой мигренью. 

 Конца ей пока не предвиделось и поэтому Влад приземлился на просиженный 
диван кое-как прикрытый клетчатым пледом и стал ждать.  
 В конечном итоге ничего другого он сейчас делать просто не мог.

                                8. 

 Ворон поступил просто. Он не стал ругаться и призывать на голову 
нерадивого своего слуги громы и молнии. Он просто лишил его своего 
покровительства. И это было ужасно! Рамена чувствовал себя таким забытым, таким 
беспомощным, так им маленьким! И это ощущения терзали его мозг как десять тысяч 
палачей не смогли бы терзать его плоть. 
 Охватившая его депрессия была глубока как Марианская впадина и черна как 
недавно разлитый вар. Она казалась липкой эта тоска. Брошенный вороном, он мог 
только сидеть в уголочке своей пуст ой квартиры, да пускать слезу за слезой. 
Если все прочие чувства давно оставили его, уступив место лишь логической 
холодности, то всякое нарушение со своим благодетелем - Вороном тьмы, легко 
исторгало из окаменевшего сердца Рамены бурю эмоций.
 К окружающим осталась лишь ненависть - и с каждым новым провалом она 
становилась все сильнее.
 -Прости, - шептал Рамена в полумраке своего убежища, - из меня получился 
плохой убийца, такой плохой...
 Но Ворон не отвечал. Может быть, он покинул его насовсем? Когда пришла эта 
мысль, Дмитрий тихонько завыл. Только не насовсем, нет, не может птица тьмы 
бросить верного своего слугу среди тупых и обреченных на закланье людей! Только 
не сейчас!
 Еще он посылал проклятья судьбе, что с упорством дегенерата ставила на его 
пути препоны. О, если бы он мог добраться до нее, до этой метафизической пряхи. 
О, с каким бы удовольствием он вырвал бы у нее нить своей жизни, и задушил бы 
стерву-судьбу, несколько раз, обмотав нить вокруг ее шеи! 
 Рамена плакал и одновременно скрежетал дико зубами. Со стороны это 
выглядело страшно, но одновременно как-то жалко. В конце концов черный экспресс 
безумия брата Рамены следовал без остановок и уносил его все дальше в серые 
пределы. 
 В конце концов ворон вернулся. Но не просто так, а с новым заданием. Все-
таки последняя неудача разозлила его, потому что мягко паря за окном Дмитриевой 
квартиры он сильно утратил четкие птичьи очертания, временами вовсе превращаясь 
в колышущийся сгусток мрака. Одни только глаза горели как прежде - единственная 
не поддавшаяся изменениям деталь. Темную фигуру словно трепал дикий безумный 
вихрь, хотя Рамена мог в этом поклясться, за окном стояло почти полное 
безветрие. 
 "Следующая цель будет легче" - сказал Ворон - "Так, что даже ты сможешь 
добраться до нее без особых проблем. Этот человек, он отвержен всеми, и даже это 
человеческое глупое стадо изгнало его из своих рядов. У него нет дома, нет семьи 
и друзей. Когда он умрет, о нем никто и не вспомнит".
 Рамена кивнул, соглашаясь - такое его устраивало. Надо сказать, это куда 
лучше, чем отлавливать по детским садам больных шизофренией детей. 
 И он вышел на очередное задание. Забавно, Дмитрий Пономаренко, сказал он 
себе, в конце концов ты стал наемным убийцей. Вот только бы еще были ясны цели 
его потустороннего нанимателя. 
 Очередная жертва была стреляным воробьем. Никогда не ночевала на одном 
месте, все время перемещалась и была на взводе. Видимо кто-то уже успел пощипать 
этому человеку перышки, а заодно раз и навсегда приучил к бдительности. Ворон 
дал направление - пяток мест, где на дичь можно наткнуться скорее всего. Одно из 
таких, старый облупленный дом за рекой, Рамена уже посетил. В подъезде строения 
пахло как в общественном сортире в котором об уборке забыли лет пять назад. 
Лестница была залита непонятной жидкостью и испещрена следами. Но тут спали - 
Рамена нашел на самой верхней площадке ворох старой одежды и мятые газеты. Спали 
в эту или прошлую ночь. Поворошив носком ботинка это подобие кровати, Дмитрий 
скривился от омерзения, от тряпья пер мощный животный запах, словно здесь 
ночевал не одинокий, пусть и не мывшийся давно человек, а прайд африканских 
львов, с тушей задранной антилопы заодно. 
 Неожиданно в гулкой тишине подъезда заскрежетал замок, и на площадке чуть 
ниже приоткрылась одна из дверей - еще старая, картонная, тоскливого коричневого 
цвета. Пожилая женщина выглядящая стопроцентной домохозяйкой с некоторой опаской 
глянула на Рамену, и тут же выдала вопрос:
 -Вам что ни будь тут нужно, молодой человек? 
 -"Следят", - подумал Рамена, - "Боятся..." - Нужно, - сказал он вслух, - Я 
из дератификационной службы, мы тут выясняем очаги антисанитарии. 
 -Из дератифа... это что? - сказала тетка, убавив однако свой напор. Если 
службы, то ее дело проследить, но не вмешиваться. 


 -Крыс выводим, - любезно просветил ее Рамена, - а они, знаете, ли любят 
вот такие скопления мусора. - Он сделал паузу, и спросил как бы между прочим - 
Вы случаем не видели, кто спал в этом тряпье? 
 -Бомж, кто же еще, - презрительно сказала тетка, отразив на грубоватом 
своем лице сколь омерзительны ей эти отбросы общества. 
 Дмитрий покивал сочувственно, внимательно разглядывая груду тряпья, 
спросил:
 -А когда?
 -Вчера, - отрезала тетка, - я еще к Виталию Степановичу ходила на третий 
этаж. Виталий Степанович бывший штангист, он у нас за порядком следит. Хотела 
ему сказать, чтобы он прогнал... этого, но он как назло в тот вечер с 
температурой слег. А сама я подойти, сказать, побоялась.
 -Почему? - удивился Рамена.
 -Так это, - сказала домохозяйка, - он страшный был такой. Огромный, метра 
под два, волосатый как кавказец. Нет, он волосатый был, как горилла, я думала 
люди вообще такими не бывают!
 Вот это уже Рамену удивило. Судя по описаниям Ворона, нынешний клиент хоть 
и был человеком опустившимся и заросшим, но габаритами особыми не отличался. Да 
и шерсти на нем вроде особой не было. 
 -Да вы понюхайте как пахнет то, а?! - разошлась домоуправительница - чисто 
зверь какой лежал! Вы уж доложите своему начальству, чтобы таких отлавливали и в 
отстойник местный свозили! Ну житья же нет!
 -Не он, - сказал Рамена-нулла.
 -Что?! - спросила домохозяйка все еще на повышенных тонах, но слуга Ворона 
уже почти бегом спускался по лестнице. Странно, Птица тьмы говорила, что в 
городе остался всего один бездомный. Может кто из жильцов это был? Перебрал, да 
и не смог доползти до квартиры. 
 Пономаренко особо над этим не раздумывал. Задача усложнилась, но все еще 
была выполнимой. Он посетил еще пару ухоронок своего беглеца, обе в разных краях 
города. Одна, в парующей и туберкулезной канализации была давно оставлена, хотя 
по некоторым признакам можно было определить, что там жили около месяца назад, а 
вторая в заброшенном корпусе бывшей городской больницы была обитаема. Но опять 
не тем. Мощный, выворачивающий наизнанку запах ясно указывал на волосатого, да и 
обретающийся возле вконец опустившийся алкоголик с кривой улыбкой рассказал 
Рамене, что сюда почти каждую ночь заходит снежный человек.
 -Йееттиии... - смачно и с явным удовольствием произнес этот гордый 
представитель рода хомо-абстинентус, и обрисовал руками корявый силуэт якобы 
видимый им ночью. 
 На лежке нового, покрытого шерстью пришельца было удивительно неопрятно, и 
даже слегка скривившись от отвращения Дмитрий нашел в темном углу кучку 
изжеванных до состояния фарша костей с остатками мяса, которое судя по всему 
было уже слегка протухшим еще в начале трапезы. Крысы тут тоже были - висели 
себе в ряд за хвостики на тонкой рыболовной лески. 
 Ищущий общения ханурик, который увязался за Раменой ткнул в висящих 
корявым пятнистым пальцем и заплетающимся языком вымолвил:
 -Вот тебе противно, а некоторые их на закуску едят. 
 Содрогаясь от омерзения и стыда за весь человеческий род брат Рамена 
поспешно покинул это место. 
 Потом он все-таки нашел что искал - сначала в крошечной хибарке на 
насосной станции обнаружилась лежка не принадлежащая волосатому, и еще совсем 
теплая. Клиент успел уйти минут за тридцать, до того, как сюда заявился брат 
Рамена. Здесь же обнаружилась упаковка супа быстрого приготовления и дымящееся 
кострище. Сосуд, в котором готовили суп, видимо уволокли с собой. 
 И уже на подходе к следующему указанному месту, Пономаренко уже чувствовал 
- жертва прячется там. 
 Надо сказать, что беглец был умен, и потому устроил сегодняшнюю ночевку 
очень мудрым образом, обосновавшись на пустующей лодочной станции. В свое время 
здесь, на этом земляном пятачке левого берега было людно. Горожане воскресным 
днем приходили сюда, чтобы взять одну из цветастых ярко-синих лодок, лежащих 
перевернутыми на земле как выкинутые на сушу дельфины, и прокатиться по 
Мелочевке, неторопливо осматривая пологие берега и взмахивая рукой в ответ на 
крики купающихся. Приходили всей семьей, и некоторые вместо лодок брали 
гидроциклы с кислотно-желтыми поплавками и отчаливали на нем, чувствуя себя 
маленьким пароходом. Тогда вода в реке была еще чистой, и из неторопливо 
плывущей вниз по течению лодки можно было увидеть морщинистой песчаное дно, да 
стайку серебристых рыбок в толще воды. 
 Теперь станция захирела, кто знает почему? Сказался ли недостаток 
финансирования, или облезлые спины изношенных лодок уже не привлекали внимания? 
Вытоптанная земля у реки заросла буйной травой, в которой утопала хибара 
сторожа, дырявые остатки лодок печально высовывали свои облезлые костяки из 
сарая, где они хранились, и ветер проносясь сквозь них завывал дико и печально. 
Тут и там валялся гнилой брезент, и весла были выставлены под рахитичный навес 
как частокол ружей. Их никто не брал - за все время исчезло только два или три. 
 В сарае то и обреталась ныне цель. Очень удобно, хлипкое строение открытое 
с двух сторон, и одному все входы уже не перекрыть. А от ветра можно спрятаться 
в одну из лодок, благо их там с десяток. Из одного торца сарая вырывался слабый 
сизый дымок, похожий на очень разреженную версию птицы счастья. 
 -"Там" - подумал Рамена - "Еду печет".
 Главное не вспугнуть. Растерявший июльское тепло ветер лихо вился среди 
остовов лодок, свистел и скрипел в них на все лады. Рамена поднял голову, на 
поблекшем до белесо-серебристого оттенка небе быстро неслись черные лохматые 
облака, каждое из которых напоминало сорвавшегося с поводка черного терьера, вот 
только вряд ли обладало весельем свойственным этой породе.
 Сбоку виднелась хибарка сторожа, дверь ее была закрыта висячим замком, 
толстый слой грязи на котором указывал на то, что не открывали его довольно 
давно, да и вообще вряд ли сейчас можно было его открыть. Однако местные 
маргиналы нашли обходной путь - окна домика зияли пустыми рамами, без единого 
стекла. Не было стекол и на земле перед избушкой, а плотно утоптанная тропинка 
указывала на то, что незваные гости появляются тут достаточно регулярно. От 
сторожки к границе свинцово серой воды спускалась узкая каменная лесенка. На 
последней ступеньке, куда с монотонной регулярностью ударялась низкая рябь - 
убогое подобие волн - валялась расколотая на две одинаковые части бутылка 
"Пьяной лавочки" своей аляповатой этикеткой глядя прямо вы небо. Ветер трепал ее 
и пытался оторвать, но труд его был далек от завершения. 
 Рамена сделал шаг вперед, бесшумно, как призрак, казалось даже одежда его 
не колыхается и остановился от неприятного ощущения. 
 На него кто-то смотрел, смотрел с ненавистью и возможно жаждал его крови. 
Взгляд этот мерзким слизняком ползал по спине, буравил, словно хотел прожечь эту 
тонкую нежную кожу и добраться до внутренностей, до костяка. 
 Секунду назад его не было, в этом Пономаренко мог поклясться. Только 
ветер, тучи, унылый берег, да он Рамена, в ожидании жертвы. Слуга Ворона замер 
неподвижно и сделал вид, что любуется рекой. Было чем любоваться, по ней как раз 
плыл живописный плот, состоящий из густо облепленный ряской шины с яркой 
надписью "goodyear", двух похожих на замороженных червей коряг, да солдатского 
кирзового сапога, всего в белесой плесени. Капитаном этой речной "Куин Мэри" 
была мелкая речная чайка, что с истинно королевским величием восседала поверх 
плывущего мусора. 
 Медленно скользя взглядом по речной глади, Дмитрий стал поворачивать 
голову, так, словно между прочим, чтобы этот непонятный тип со взглядом снайпера 
не понял, что его засекли. Да, Рамена уже знал, где он находится - в хибарке 
сторожа, где же еще. Спрятался там и думает, что получил поощрительный приз в 
олимпиаде кроликов-скрытников. Боец-невидимка. Рамена ухмыльнулся криво и не 
торопясь пошел в сторону берега, поднимаясь все вышел по пляжу. Даже руки в 
карманы засунул для надежности. Прогуливающаяся по набережной немолодая пара без 
интереса скользнула по нему взглядом и пошла себе дальше. 
 Когда Рамена достиг точки, которую из дома увидеть было нельзя, он сбросил 
деланную сонливость и стремительно переместился к сторожке, остановившись у 
стены справа от окна. Чтобы его рассмотреть, любителю поглазеть на занятых людей 
придется высунуть пустую голову из окна. Он замер и прислушался, одновременно 
непроизвольно следя за чайкиным  кораблем - единственным объектом нарушающим 
ровную водную гладь. 
 И еще в доме царила тишина. Выл ветер, потрескивали, качаясь мертвые 
остатки лодок. Затаился? 
 -"Ладно", - сказал про себя Рамена, - "что ты запоешь, когда я сам войду к 
тебе, засранец глазастый!"
 Достал нож и повернул его, ловя солнечные блики. Но бликов сегодня не было 
из-за пасмурной погоды, что впрочем не очень огорчило Рамену, блеск стали его 
завораживал всегда. Пришло детское воспоминание, он в отцовской мастерской точит 
пластину автомобильной рессоры. Кто-то сказал ему, что в рессоре сталь не хуже 
чем была в средневековых мечах, и Дмитрий сразу загорелся идеей выточить себе 
настоящий двуручный кладенец. Полностью конечно не получилось, ему надоело когда 
он остро заточил сантиметров тридцать матовой стальной поверхности. Но как они 
блестели эти без малого пол метра! От его, Дмитрия, меча по всей комнате прыгали 
солнечные зайчики, стоило поймать солнечный луч заточенным лезвием! 
 Смотря, как мягко ходит остро наточенная часть его ножа, Рамена 
нахмурился. Но потом с этим мечом случилась неприятность, так? Он играл с 
соседским парнишкой, своим ровесником. Как его звали? Егор, вот как. Они с ним 
дрались на мечах, он на своем, а Егор на деревянном, который он выточил из 
прямой сосновой ветки. Помниться Дмитрию очень нравилась фехтование - еще бы, 
почти как в фильмах. Он увлекся, слишком сильный замах и он забыл, что в руках 
не игрушка. Меч, сверкающий кладенец (у него даже было имя, только Пономаренко 
забыл какое) перерубил деревянного соперника и распорол Егору рубашку и 
полсантиметра плоти под ней. Было море крови и море же плача, а он Рамена две 
кошмарных секунды чувствовал себя убийцей. Странное ощущение, чувство, что 
сделал что-то непоправимое.
 И одновременно жуткая свобода, неограниченная власть. Так бывает с каждым 
кто перешагивает через моральный барьер. Вот только что ты один из многих - 
крошечный винтик в исполинской людской машине, где каждый похож на другого. А 
вот теперь все иначе - окровавленный труп у твоих ног и теперь ты другой, теперь 
ты хищник, а все вокруг дичь. Это меняет личность, корежит сознание, и вот 
почему так силен запрет на убийство. Это возвращает нас назад, к корням, в 
темноту. 
 Рамена опустил нож, и, ухватившись левой рукой за нижнюю часть рамы одни 
прыжком вознес себя на подоконник. Замер, стальной клык в его руке настороженно 
уставился в полутьму помещения. Он убийца? Да, он сломал эти барьеры не погубив 
не единой души, он освободился, потому что первым, и единственным мертвецом стал 
он сам, вернее тот, кто раньше был им. И пусть это убийство никто не заметил, и 
было оно нематериальным - свой след остался, и странная свобода осталась тоже. 
 Он бы готов встретить внутри домика игравшего в гляделки незнакомца, 
испуганного и изумленного тем, что его увидели. Он даже готов был к тому, что 
незнакомец не испугается, а напротив кинется на него с разновидностью холодного 
оружия наперевес. Но пустая комната - нет, к этому он был не готов. 
 А между тем крошечное помещение, не имеющее окон, кроме того, в которое 
влез Рамена было пустым. Вернее там не было ни одной живой души. Все 
пространство пола крохотного домика занимала большая плоскодонная лодка, лежащая 
вверх днищем. Свет падал на нее через окно, высвечивал каждую потемневшую доску 
на ней, тщательно заделанные дырки от сучков. Лежа в окружении узкого 
канцелярского столика с одной стороны и такой же узкой накрытой тряпьем лежанки, 
лодка неприятным образом смахивала на огромный гроб, благо форма ее почти 
соответствовала классическим его пропорциям. Пахло пылью и увядшими цветами. 
 Рамена настороженно огляделся. Быть того не может, чтобы в этом 
скворешнике никого нет и не было. Слуга ворона спустился с подоконника и 
внимательно осмотрел комнату: лежанка, столик, лодка - некуда спрятаться, негде 
укрыться. 
 Может здесь и никого не было? 
 Рамена с досады двинул несчастное корыто ногой, и то отозвалось глухим 
стуком не сдвинувшись с места. Нервы, это все нервы, чувство приближающегося 
конца. Это оно играет злые свои шутки. Ну естественно здесь никого не было, 
шестое чувство тоже, бывает, обманывает. 
 Не стоило даже отвлекаться, еще сейчас выясниться, что жертва 
насторожилась и сбежала. Дмитрий поспешно покинул дом, мягко приземлившись у 
окна. 
 Но нет, никуда беглец не ушел, все еще тут. Больше не медля Рамена 
проскользнул через территорию лодочной базы и аккуратно заглянул в сарай со 
стороны берега - так не было шансов на то, что жертва увидит его голову на 
светлом фоне реки. Здесь же была полутьма, и потому все внутренности сарая было 
видны как на ладони. Все правильно, костер чуть дымится, а на нем отдыхает 
закопченный до полной потери оригинального цвета, чайник. В одной из стоящих 
более или менее прямо лодке, на груде натасканного тряпья неясная фигура. Спит, 
не слышит. 
 Тихо как тень, Рамена проник внутрь сарая. Его слух уловил громкий стук 
где-то неподалеку, словно уронили тяжелую дубовую лавку, может быть одна из 
лодок упала? Плевать. Слуга Ворона преодолел оставшиеся до жертвы шаги и, взяв 
властно за плечо, ударил ножом. Раз другой - хорошо заточенное лезвие пронзало 
плоть удивительно легко. 
 Слишком легко.
 Скованный мгновенным страхом Рамена отдернул залатанный капюшон своей так 
и не проронившей ни звука жертвы. Пустые голубые глаза глянули на него, сонно 
моргнули, качнувшись на бледно розовом лице, чуть выше начиналась обширная 
лысина. Голова куклы - женской к слову сказать.
 Рамена понял все, он не даром любил смотреть в детстве приключенческие 
фильмы и жестокие боевики позже, и начал оборачиваться к фигуре, что выросла 
неожиданно за ним.
 Поздно, он ощутил сильный удар в плечо - тупой, но с серебряными осколками 
боли в глубине. Которая в следующий момент пронизала его с такой силой, что 
Рамена выпустил из руки нож, и так и держа в другой голову дурацкой куклы 
повалился на пол. Время замерло, а потом продолжило путь конвульсивно 
содрогаясь, вот только Рамена видел лишь обширную лужу собственной крови, как он 
до сих пор помнил третьей группы, резус фактор положительный.  



                               9.

 Одной нежаркой ночью первой декады августа Мартиков задрал собаку. В том 
смысле, что загрыз. Просто взял и загрыз своими новыми большими зубами. Уж как 
она визжала!
 Много раз Мартиков спрашивал себя как он дошел до жизни такой? Ответ был 
один и эта была одна из немногих мыслей, что никуда не девалась со все 
ускоряющимися переменами в его сознании. Он так опустился, почти в прямом смысле 
спустился на несколько ступенек по лестнице эволюции из-за того, что отказал тем 
страшным людям в "саабе". 
 О том, что им тогда руководила гордость и, так называемая цивилизованность 
- смешное слово - он уже почти не помнил. Да и цивилизованности в нем уже не 
осталось. Сейчас самый грязный и тупой бомж, из тех, что обираются (или 
обирались, он уже давно никого из них не видел) на городском вокзале показался 
бы по сравнению с Павлом Константиновичем гигантом мысли с тремя нобелевскими 
премиями. 
 Неторопливо он спускался по лестнице эволюции - уродливое скрюченное 
существо, придерживающееся за стенку узловатыми подобиями пальцев. И больше 
всего Мартиков сейчас боялся, что в конце концов он оступится и рухнет вниз, 
покатится по этой лестнице в темноту, в дикость и огонек сознания, что еще 
блещет в нем потухнет как трепетное пламя одинокой свечи на сквозняке. 
 Он покинул квартиру в которой жил, после того, как плечистый активист из 
квартиры на втором этаже очень вежливо сказал ему, что таким отбросам в их 
подъезде не место. Мартиков очень разозлился, и когда-то толстый, а теперь на 
три четвертых перетертый канат связывающий его с человеческой личностью туго 
натянулся. Но он обуздал естество и покинул дом. Впрочем дом ему был уже не 
слишком нужен, куда больше подошла бы нора. 
 Павел Константинович стал бомжем, хотя его это определение совсем не 
удручало - вольный ветер улиц был ему куда приятней затхлой квартиры. Ночевал 
Мартиков теперь во всяких ухоронках, будь то заброшенный корпус завода, или 
теплая и приятная канализация с полутора-сотней будоражащих запахов, а в 
последнее время он нашел в лесу один из не засыпанных входов в пещеры под 
городом и с удовольствием отсыпался на твердом камне. Здесь было уютно, и очень 
хотелось пойти дальше в глубину, но что-то удерживало Мартикова от этого. 
 Собаки его ненавидели, и при каждой встрече заходились в хриплом 
истерическом лае. Но и Мартиков стал ненавидеть собак и лишь чудовищным усилием 
воли удерживался он, от того, чтобы пасть на четвереньки и кинуться на этих 
мохнатых тварей. О, кровь из их рассеченных артерий показалась бы ему 
божественно вкусной. 
 От таких мыслей Мартиков неизменно вздрагивал и глаза его наливались 
кровью и теряли всякое подобие человеческих. Они и не были человеческими - 
круглые и ярко желтые. Собачьи глаза, хотя нет - волчьи! 
 -Я оборотень! - стонал Мартиков сидя в какой ни будь из своих ухоронок, - 
эта правда, я оборотень. Я волколак, перевертень. Я зверь!
 Вон он и подрался с Медведем. Медведь был вовсе не бурым косолапым, как 
можно подумать из имени, а массивным черным как ночь ротвейлером, бойцовым псом, 
месяца два назад сбежавшего от хозяев, живших в элитном районе Верхнего города. 
С тех пор песик слегка отощал и отнюдь не слегка ожесточился. А может быть он 
таким был всегда, в конце-концов возможно, что он предназначался для собачьих 
боев, существование которых никто не признавал вслух, хотя все знали, что они 
есть. Пес стал рычать на людей, а на некоторых даже набрасывался, кусал, а после 
исчезал как призрак, подобно снайперу сразу меняя район дислокации. Так, что 
жертвы его неожиданных нападений, если и сообщали об укусе, то это все равно не 
имело значения, потому что не раз и не два высланные на поимку собаки отряды не 
находили в районе ни следа агрессивного животного. 
 Что получал пес от этих нападений? Во всяком случае, не еду, и не голод 
двигал им. Вполне возможно, что моральное удовлетворение, если собаки вообще 
могут испытывать нечто подобное. 
 Перебравшись в очередной район, пес сразу стал устанавливать свои порядки. 
Первым делом он разогнал шайку ободранных кабыздохов, с незапамятных времен 
обитающих в районе. Ее главарь - крупный патлатый двортерьер, имевших, наверное, 
в предках овчарок, пытался было возражать, но в скорой схватке лишился уха, 
глаза и чувства собственности, и в результате покинул свой ареал обитания. 
Остальные псы, теперь если и показывались здесь, то только ненадолго и, завидев 
ротвейлера, сразу убегали прочь.
 Эта массивная черная тварь взяла моду нападать на детей, причем хитроумно 
выбирала тот момент, когда никто из взрослых не мог им помочь. Бедные искусанные 
дети в слезах приходили домой в рваной одежде и с рассказами о страшном черном 
как ночь чудовище, что напало на них возле дома. Родители успокаивали своих 
перепуганных чад обычными россказнями о том, что чудовищ не бывает, а день на 
следующий день прибегали домой со слезами на глазах (матери) или в облаке 
матерных слов (отцы). Пес был столь злобен, что совершенно не реагировал на 
агрессивные крики, и размахивания руками. Он появлялся и с хриплым протяжным 
ревом атаковал - кусал, а потом скрывался  в ночи. 
 Среди подвергшихся нападению детей и их более удачливых сверстников стали 
ходить мифы об этом псе, с каждым новым витком все более искажаясь и обрастая 
деталями. В конечном итоге животное обрело статус чуть ли не адского пса, 
пресловутого цербера, и поговаривали, что глаза его как красные уголья и яростно 
пылают на фоне антрацитовой шерсти, а из ноздрей вырываются клубы горячего пара, 
словно где-то внутри собаки работает портативный паровой котел. 
 За надтреснутый боевой рев, с которым пес выходил на свою цель его 
прозвали Медведем, потому что очень этот звук походил на вой проснувшегося среди 
зимы медведя шатуна. Да и детишкам он казался столь огромным, что походил на 
медведя. 
 Почему-то он остался в этом районе надолго и довольно быстро обрел весьма 
дурную славу. Настолько, что покусанные родители покусанных детей через довольно 
короткий промежуток времени вызвали собачников вооруженных ружьями и ловчими 
сетями. Целую ночь, жаркую летнюю ночь, полную будоражащих запахов эта команда 
скиталась по улицам, заглядывая во все подворотни и до смерти пугая запоздалых 
прохожих, но так никого и не нашла. Даже обычные облезлые дворняги покинули эту 
часть города. Усталые и озлобленные, охотники на Медведя вернулись с утра назад, 
к своей машине, а потом оказалось, что ночью кто-то прогрыз в их протекторах 
внушительного размера дыры, и потому еще пол дня собаколовы меняли колеса и 
звонили в контору и только к полудню убрались прочь под горестные завывания 
жильцов. Одно из них сильно покусали тем же вечером. Впору было впадать в 
панику.  
 Естественно Мартиков не знал этого, но в ту ночь он стал спасителем 
живущих в районе горожан, избавив их от терроризирующего район чудовища. 
 Павел Константинович неторопливо брел вдоль стены, а рядом с ним шла его 
тень, сгорбленная и уродливая и если бы кто посмотрел на эту тень, не видя 
самого Мартикова, то сказал бы, что человек этот страдает одновременно сколиозом 
в критической стадии, водянкой и тяжелой формой подагры, если судить по 
качающейся, неустойчивой походке.
 Нос Мартикова ловил ночные запахи, он купался в запахах, и они кружили ему 
голову, начисто отбивая мысли. Кругом жили существа - крохотные создания из 
плоти и крови, убого защищенные сверху тоненьком покровом шерстки. Они вели свою 
маленькую примитивную жизнь, шевелились, принимали пищу и испускали запахи. Это 
еда, и одновременно добыча. Мартиков скрипнул зубами, и почувствовал, как 
буркнул недовольно пустой желудок (с недавних пор ему требовалось все больше 
еды, и уже не жаренной или вареной, а исключительно сырой и с кровью). Дальше 
ароматно благоухала помойка, и не очень ароматно пахло людьми. Один из них был 
совсем рядом, примостился в подъезде. Чего-то боялся, но Мартикову было плевать, 
мысли - купированные обезноженные мысли ползали у него в голове только о пище. 
 Но тут случилось неприятное, запах маленькой суетливой жизни был перебит 
чем-то другим, да так резко, что Павел Константинович на мгновение представил 
себе сверкающий тесак, что врубается в мягкий пахучий матрас. И по типу он был 
похож - острый, резкий, агрессивный. 
 Вызывающий. Втягивая уродливо расширенными ноздрями теплый ночной воздух 
Мартиков почувствовал как густая шерсть у него на холке непроизвольно встает 
дыбом. Агрессия набирала обороты и стремилась вырваться на поверхность. Чужак, 
сильный чужак, а таким не место на его, Мартикова территории.
 Легкими, почти невесомыми (что казалось странным, если учесть насколько 
изменилась масса его тела) он промчался вдоль  улицы, прячась в густой тени, и 
лишь иногда появляясь в свете фонарей и поднимая уродливо изменившуюся морду, 
нюхал воздух. Запахи вели его как самый надежный радар. 
 Он уже знал, где встретится с хозяином этих мест - на бетонном пятачке 
возле высокой кирпичной девятиэтажке, одиноко торчавшей в географическом центре 
района. Стояли там три лавочки, а чуть дальше в обильных зарослях сирени и диких 
кустарников начинался полузаброшенный двор со свежим шрамом от земляных работ. В 
свое время именно здесь водяной бунт достиг таких масштабов, что руководству 
пришлось пойти на крайние меры и, потакая жильцам, осмотреть все близлежащие 
коммуникации (оказавшиеся в полном порядке). Две покосившиеся стальные 
конструкции неприятно напоминающие виселицы предназначались для сушки белья, и 
сейчас под ним земля источала остро пахнущую мылом влагу. 
 Двор был погружен в непроглядную тьму, а напротив, сиял аж четырьмя 
разноцветными фонарями и окнами дом, напоминая сейчас сказочный замок светлых 
сил. В окнах не движения. Дверь в подъезд с кодовым многоглазым замком. 
 Павел Константинович остановился у одной из лавочек и мягко опустился на 
все четыре. Чуть слышно клацнули толстые ногти на руках (день ото дня 
становившиеся все темнее). Мартиков поднял к небесам обросшее волосами лицо и 
мощно рявкнул на плывущие облака. Звук этот был так мощен и так полон 
первобытной агрессии и вызова, что трое маленьких детей в возрасте от двух 
недель до года, проснулись одновременно в своих квартирках и синхронно 
заплакали. 
 На миг воцарилась тишина, а потом откуда-то из ночной тьмы донесся 
вибрирующий рев, словно там, среди густых зарослей скрывалось какое то 
первобытное чудовище - саблезубый тигр, например, или даже пещерный медведь. 
 Рев донесся ближе, почти не уступая по мощи голосу самого Мартикова. А 
потом кусты сирени резко встряхнулись, как будто неведомый великан решил вырвать 
их с корнем и в свете фонаря появился противник. 
 Он шел не торопясь, широко загребая уродливыми лапами, весь раздувшийся от 
сознания собственной мощи. Его вздохи и выдохи звучали как работа большой 
паровой машины, и при каждом выдохе в воздух вздымалось облако теплого пара. 
Глаза ротвейлера были мутноваты, но дики, как очи викинга сразу после приема 
галлюциногенной настойки из мухомора. Пес вовсю нагнетал в себя боевую ярость.
 Не дойдя до Мартикова метров пять, Медведь остановился и саркастически 
приоткрыл пасть - красная, словно весь прошлый день пес полоскал глотку 
фуксином. Между крупноватых даже для этого пса зубов застрял обрывок ткани - 
когда-то раньше принадлежащей штанам кого-то из жильцов. На землю шлепнулась 
крупная капля слюны, тоже красноватая, пузырящаяся. Пес фыркнул и часть этой 
слюны веером взвилась в воздух и обрызгала Мартикова и часть прилежащей 
скамейки. Медведь был уверен в своем превосходстве, ведь до этого никто не смог 
дать ему надлежащий отпор. Даже Бугай, бывший вожак районных собак, а его предки 
восходили к убежавшему из дома мастино неаполитано, пал жертвой этих заостренных 
белых как сахар клыков. 
 Но в этот раз он встретил достойного противника, даже хуже, он встретил 
противника превосходящего его. Он встретил волка. 
 Издав душераздирающий рев, в самом конце смазанный эффектом Доплера 
Медведь рванулся вперед, как потерявший управление дизельным локомотив. Лапы его 
мощно загребали землю, а на асфальте оставляли глубокие борозды. Но Мартиков был 
начеку, когда до прущего как танк пса оставалось около метр, он грациозно 
скакнул в сторону, а зубы его, легонько, как бы невзначай скользнули по 
лоснящемуся боку ротвейлера. Совсем чуть-чуть, вот только на том месте сразу 
раскрылась и заалела широкая рваная рана. 
 Медведь даже не заметил этого, да и не мог он, наверное, затормозить после 
такого разгона. С завыванием пролетев мимо Мартикова он с хрустом вломился в 
кусты. Некоторое время оттуда был слышен озадаченный вой, а потом кусты 
разошлись и пес вновь появился на поле битвы. Яростно подергивая головой, он 
лихо загребал землю передней лапой - это прямо был не пес, а настоящий бык на 
пике берсеркерского буйства. 
 Рванувшись вперед и развив при этом удивительную для такой коротконогой 
твари скорость, Медведь мигом оказался возле Павла Константиновича и всей массой 
ударил его грудью. Почти шестьдесят килограммов звериного буйства опрокинули 
бывшего старшего экономиста и как это не печально бывшего человека на землю, а 
пес навалился сверху и уже вовсю терзал жесткую его шкуру. Чувствуя как чужие 
клыки рвут его собственную плоть, Мартиков потерял остатки соображения, и теперь 
уже по асфальтовой площадке катались, визжа и хрипя, два обросших шерстью клубка 
звериных инстинктов. В воздух летела слюна, кровь и шматы чьей-то разодранный 
шкуры. 
 А потом Медведь завопил. Во всю глотку, не сдерживаясь более и был в этом 
крике лишь тупой ужас, да тоскливое предчувствие скорой встречи со своими 
чистопородными предками. Слушая этот длинный заливистый вопль, и ощущая как 
морду (нет-нет, лицо!) орошает кровавый горячий фонтан, Мартиков ухмыльнулся. А 
клыки его меж тем все глубже и глубже забирались в горло Медведя, кромсали и 
раздирали мощные шейные мышцы, рассекали туги волокна.
 Визг Медведя достиг наивысшей точки, так, что у стоявшего рядом неминуемо 
заложило бы уши, и может быть даже потрескались стекла на наручных часах. Уже и 
нельзя было предположить, что так визжать может собака - скорее всего свинья, 
сразу после трахеотомии произведенной не стерилизованным кухонным ножом. Наконец 
зубы Мартикова добрались до голосовых связок пса и перекусили их, так что крик 
бывшего тирана районных жителей моментально сменился хриплым бульканьем. Только 
тогда, Павел Константинович отпустил своего врага. Освобожденный от фатальных 
крюков на челюстях Мартикова пес тяжело рухнул на асфальт и смог лишь пару раз 
дернуться напоследок. Черная шерсть намокла от крови. Довольно ухмыляясь (а 
смотрелось это до невозможности жутко на почти нечеловеческом его лице), 
Мартиков смотрел на распростертого Медведя и всего утратившего человекоподобие 
работника "Паритета" распирало от гордости. Он поднял голову к небесам и 
громогласно взвыл, испустив напоследок совершенно волчий перелив. 
 Потом он придвинулся к мертвой собаке и стал есть. Мясо было кисловатым и 
жестким, но съесть поверженного было делом чести. 
 Откуда из-за дома донеслось хоровое пение - нестройное, но с энтузиазмом 
выводимое сразу несколькими голосами. Пели про ворона, черного ворона, что, как 
известно, кружится. Голоса полнились пьяной тоской и пьяным же сопереживанием. 
Оторвавшись от туши Мартиков поднял голову и навострил уши. Ветер донес запахи 
сивушных масел, крепкого пота и давно не менявшихся носков. Старый Мартиков 
только бы сморщился о такого аромата, новый же напротив, извлекал из этого амбре 
массу полезной информации. 
 Пение замолкло на полминуты, кто-то истерически заржал, а потом продолжили 
уже совсем рядом, прямо у входа во двор. 
 -Вы... Пждите! - крикнул один из гуляк - Я щас... тока дойду.
 Общий гул голосов выразил согласие и несогласие одновременно, и 
моментально разделившиеся стороны стали ожесточенно спорить, пускать сотоварища 
во двор или нет. На фоне спора кто-то еще пытался тянуть про черную птицу над 
головой. 
 Послышались спотыкающиеся шаги и в кружке света у подъезд обрисовался 
человек в потертой кожаной куртке из-под которой выглядывали дряхлые джинсы с 
немилосердно воняющим желудочным соком подозрительным пятном. Сначала эта жертва 
алкоголя торопливо и потому сравнительно целенаправленно топала к подъезду, а 
потом заторможенное ее сознание уловило что что-то не так, и загулявший 
воззрился на труп Медведя и Мартикова рядом с ним. 
 -Ээй! - крикнул гуляка срывающимся голосом - Тут... челвек в кровище!!
 Из темноты ему ответили в стиле "что ты гонишь, как сивый мерин?" и 
наградили парой нелестных прозвищ, которые адресат, впрочем не заметил. 
 -Ей богу! - сказал стремительно трезвеющий под воздействием увиденного 
гулена - да тут и пес!!
 Но тут Мартиков приподнял голову от туши собаки и свет фонарей пал на его 
измазанную кровищей волосатую морду. Ярко белые клыки сверкали в кошмарной 
улыбке, глаза светились оранжевым. 
 -Франчайзинг! - пролаял Павел Константинович Мартиков в прошлом старший 
экономист с высшим образованием - Квота! Квота! Децентрализация центров! 
Транспортные облигации на паспортные данные!

 С клыка его сорвалась кровавая капля и шмякнулась об асфальт. Лицо гуляки 
горестно сморщилось, искривилось, словно у собирающегося заплакать младенца. Но 
он не заплакал - завопил, перекрыв на миг даже визг покойного Медведя. 
 -ВОЛК!!! - орал этот тип - ОЙМАМАВОЛК!!! АЙВОЛК!!! ВОЛК!!!
 Из темноты к нему уже бежали не на шутку обеспокоенные друзья. Мартиков 
напоследок улыбнулся вопящему и канул во тьму. А позади ночной гуляка все 
заходился переливистым криком, и жизнь его проходила у него перед глазами, и 
вопли он так, пока начисто не сорвал голос, так что последующие две недели мог 
говорить только шепотом. 
 И много после он все еще рассказывал, как повстречался в ночи  с ужасным 
исполинским зверем, что жрал окровавленное тело (со временем как-то незаметно 
труп мертвого пса вдруг стал человеческим телом), а потом отступил под 
требовательными криками случайного свидетеля.
 О фрайнчазинге и иже с ним, герой умолчал, страшась испытать на себе 
чудеса местной психиатрии. Боялся он впрочем зря - хотя почти никто этого не 
знал, городская психбольница была переполнена так, что несчастные пациенты 
сидели друг на друге а медперсонал сбивался с ног стремясь успеть усмотреть за 
всеми. 
 Большая часть новоиспеченных пациентов была абсолютно нормальна, и 
страдала лишь одним недугом - твердолобостью и тяжелой стадии скептичности, что 
не давало им поверить в творящиеся под носом чудеса. 
 А сам Павел Константинович еще с полчаса после боя носился по ночному 
городу в том сладостном упоении, что бывает только у животных да еще у очень 
маленьких детей. Луна освещала его шерсть повисшую кровавыми сосульками, да 
отсвечивала красным в широко раскрытых навстречу тьме глазах. 
 И только когда луна зашла, а малиновый рассвет дал дорогу новому дню, 
Мартиков успокоился и задремал в густых ореховых зарослях на берегу Мелочевки, 
испытывая успокоение и вялое блаженство. 
 От которого не осталось ни следа на следующее утро, когда он проснулся 
снова почти человеком. И ладно бы он не помнил, предыдущей ночи, так нет, все с 
кристальной ясностью отпечаталось в памяти. Глядя на неторопливо текущую мимо 
реку, Мартиков подумал, что возможно это последнее просветление. Последний день 
в образе человека, а потом... потом только дни и ночи вечном беге сквозь лесные 
заросли, азарт охоты и кровь маленьких пушистых зверков. 

 -"Шанс", - сказал его светлая личность, которая впрочем теперь почти 
отчаялась - "Твой последний шанс, не упусти его!"
 Мартиков знал куда идти. Невидимый компас странных инстинктов у него в 
голове безошибочно вел своего хозяина к цели. Было очень тяжело, но Мартиков 
старался двигаться на задних лапах, кутаясь в изодранную одежду. В одном из 
мусорных баков он нашел еще более менее целое пальто и поспешно закутался в 
него, подняв воротник, чтобы не видно было густую шерсть. На другой выудил 
облысевший треух и напялили на голову. Теперь он выглядел ненормально, но это 
уже была почти человеческая ненормальность - его могли принять за старого бомжа, 
страдающего артритом и, может быть, синдромом Дауна. 
 Люди оборачивались, когда он бежал по улице, некоторые кричали вслед что-
то оскорбительное, но все без исключения испытывали при виде его редкостный по 
силе прилив отвращения. Еще бы, ведь перед ним катилась невидимая, но оттого 
ничуть не менее сильная волна, несущая с собой омерзительный тяжелый запах, 
запах зверя, запах хищника. Собаки лаяли на него из подворотни, птицы взмывали в 
небо стоило ему подойти ближе чем на три метра. Стоптанные, некогда дорогие 
ботинки Мартикова уродливо распирали изменившиеся ноги. Острый загнутый коготь 
на мизинце прорвал хорошо выделанный коготь и теперь торчал наружу. 
 Чуть не подвело. "Сааб" нашелся неподалеку от центра, стоял себе, 
припарковавшись в обширной тени от кинотеатра "Призма" - единственного в городе 
официального кинотеатра. Было еще два, появившиеся во времена бума на 
видеосалоны, и после него завершения, выжившие, потому что крутили за низкие 
цены всякую непотребщину. Действительно затейливой призмаподобной формы здание 
ныне прибывало в запустении, и как магнитом в него тянуло всяких маргинальных 
личностей. Показывают ли сейчас там кино, Мартиков не знал. Уже который год, 
городские власти грозились провести в кинозале реконструкцию, и сделать из 
"Призмы" элитный кинотеатр на манер Московских с ценами рассчитанными не на 
бомжей со Степиной набережной, да так ничего и не сделали. С одной стороны 
кинотеатр подпирали многоэтажные леса, закрытые модной зеленоватой сеткой. Работ 
за ней никаких не велось. 
 Автомобиль стоял с заглушенным двигателем, а в салоне мигала красная 
лампочка. Еще в прошлый раз Мартиков обратил на нее внимание, подумав, что это 
может быть сигнализация. Но нет, наверное все-таки что-то другое. Стекло со все 
той же пассажиркой стороны опущено на ладонь. 
 На негнущихся ногах Павел Константинович подошел к окну. Его не 
поприветствовали, но чувствовалось, что таинственные собеседники (или 
собеседник, сколько их там в машине?) ждут. 
 -Я... - выговорил Мартиков и на мгновение с ужасом подумал. Что забыл 
человеческую речь. Но потом нужные слова все же пришли и он добавил - не могу 
так...
 -Айяйяй Мартиков, - укоризненно молвили из машины, - во что ты 
превратился! Полная утрата человечности. Мы думали ты все же придешь раньше.
 -Не... хочу больше, - речь Павла Константиновича звучала так невнятно, 
словно он одновременно был обладателем заячьей губы, треснутого неба, и пустоты 
на месте передних зубов. 
 -Ты готов сделать то, что мы просили?
 Мартиков истово закивал. Мохнатая его шерсть развивалась вокруг него, ее 
трепало ветром. 
 -Я... готов. Я... любого... только не надо зверя...
 -Ну хорошо, - сказали ему - давно бы так. Иди и выполняй. 
 -Но! - возмутился Мартиков - А меня... обратно... человека! 
 Из "сааба" донесся тяжелый вздох, потом стекло с мягким гудением 
опустилось еще чуть-чуть, и на свет показалась бледная узкая рука, впрочем 
вполне человеческая. Она хватанула воздух перед оторопевшим полуволком и 
потащила захваченное на себя. Выглядела пантонима глуповато, а самое главное он 
не чувствовал совершенно никаких изменений. Мысли позли по-прежнему вяло. Словно 
чудом сорвавшиеся с булавки жертвы усердного энтомолога. 
 -Но я не... чувствую!
 -Дождись ночи, - произнес голос и рука убралась. Сразу после этого стекло 
приподнялось, - это не сразу происходит. И вот еще что, после этого к тебе 
вернется возможность думать по человечески, и ты сможешь выполнить задание. Но 
если вдруг тебе захочется избежать этого. Слышишь! Если ты сбежишь - голос вдруг 
обрел металлические злобные интонации - все вернется, и тогда даже мы уже не 
сможем тебя спасти. Ты понял?
 Мартиков кивнул. Особых эмоций он пока не испытывал - волчья его натура 
была простовата и черствовата. 
 Он просто повернулся и ушел, а машина вырулила из тени кинотеатра и 
понеслась по улице, включив фары и нещадно надрывая гудок. Потрепанного вида 
мужичонка поле Мартикова сплюнул и нелестно откоментировал ездока. Тому, впрочем 
было наплевать, он уже скрылся за углом, только шины взвизгнули. 
 А Павел Константинович поплелся в очередное свое убежище - по странному 
совпадению, это была бывшая лежка Василия Мельникова. Там, бывший экономист 
зарылся в пахучее тряпье и неожиданно быстро отрубился, словно и не царило 
вокруг празднично веселое утро. 
 Проснулся он лишь спустя почти двенадцать часов с тяжелой головой и 
тяжелым же желудком, словно накануне он съел что-то нехорошее. Он бы и удивился, 
если бы точно не знал, что теперь может есть все что угодно, и последствий быть 
не должно, как нет их у диких зверей, которые не прочь подкрепиться и 
мертвечинкой. Лишь бы ржавые железяки не глотали, а остальное все переварится.
 И все-таки ощущение было. Минуту Мартиков лениво созерцал одинокую, но 
зато очень яркую звезду, что проглядывала в проломе контейнера, а потом резво 
вскочил, тут же согнувшись пополам от режущей внутренности боли. Мир перед 
глазами подернулся серым, поплыл, острый доселе нюх приказал долго жить. Чтобы 
не упасть, Мартикову пришлось прислониться к стенке контейнера, опереться рукой. 
Наклонившись он давился и содрогался, стремясь выбросить из себя ощетинившуюся 
стальными иглами боль.
 И он ее выбросил, изогнувшись в едином усилии. Только не из искаженного 
рта, а как бы из всего тела, выбросил серую колючую хмарь, что давно уже 
поселилась внутри. И как только она покинула напряженное тело и мятущийся мозг, 
на Павла Константиновича снизошло отдохновение и мягкая благодать. Ноги его 
больше не держали, и он сполз по стенке контейнера, опустившись на прохладную 
землю. 
 Он ощутил себя чистым, а секунду спустя ощутил себя чуть ли не гением, а 
потом понял, что просто вернулся на старый уровень своего мышления. Мозг его 
казался теперь машиной, блестящим двигателем в котором сменили масло, воздушный 
фильтр, тосол в радиаторе, а потом поверх еще совершили тотальный капремонт с 
полной заменой трущихся частей. 
 Зверь покинул тело Мартикова - тупая, но очень конкретная бестия, и было 
это настолько физически ощутимо, что возродившийся старший экономист невольно 
поднял голову, стремясь усмотреть оставившею его тварь.
 И он увидел ее - серое полупрозрачное создание, массивный корпус и шерсть, 
ореолом, вокруг. Зверь, волк, скорее всего сущность всех на свете волков, 
мчалась прочь легкими невесомыми прыжками, беззаботная и лучащаяся жестоким 
весельем. Дух или демон, но это была она - злобный сгусток поселившийся у 
Мартикова в мозгу, а теперь он бежал в ночь, предвкушая свою очередную охоту. 
 Осознав, окончательно, от чего он избавился, Мартиков совсем ослабел и 
закрыл лицо руками.


 -"Теперь все" - говорил он себе - "Больше ЭТО не вернется ко мне. Главное 
сделать, то, что мне сказали, и тогда ОНО больше не вернется".
 Лишь пятнадцать минут спустя, Мартиков смог подняться и неторопливо 
побрести в сторону Верхнего города. По пути он заглянув в обширную лужу, 
растекшуюся под одним из фонарей и внимательно рассмотрел свое лицо. Оно было 
все еще волосатым, и с гротескными звериными чертами, но что-то изменилось. 
Словно там, под этим лицом нечто утратило стальную прямолинейность и потекло, 
размягчаясь. Из лужи на Мартикова смотрел человек, в этом не оставалось 
сомнений. Пусть не выглядящий гигантом мысли, но... плевать, главное не 
внешность. 
 А мыслительную деятельность он сохранит во что бы то ни стало. И если 
ценой будет убийство малоизвестного журналиста - он пойдет и на это. С легкостью 
пойдет.
 Потому что разум - это одна из немногих вещей за которые надо биться до 
последнего. 

                               10.  

 -Нет, ты послушай Стрый. Что ты все напрягаешься и дергаешься? - вещал 
проникновенно Николай Васютко возлежа на облюбованном клопами матрасе. 
 -А ты не напрягаешься? - спросил его напарник плаксиво - если тебя счас 
съедят, напряжешься тут!
 -Да не съест тебя никто, - произнес Пиночет - не съест. Чучело это 
волосатое до тебя не доберется. Потому как если бы могло, давно бы съело. Но ему 
не дают. 
 -Кто, не дает?
 Васютко нахмурился, задвигал бровями - мыслил. Снизошло на него нечто 
такое, на второй неделе заключения. Все пытался построить единую логическую 
систему происходящего, но докатился почему-то до теологии. Вот и сейчас он 
поднял палец, нацелил его точно в зенит и сказал, как выдохнул:
 -ОН!
 -Да кто он? - не меняя тона вопросил Стрый, подозревая, что сейчас ему 
скажут о божественном откровении. Он не такой уж тупой был, этот Шустрый, он 
тоже кое-что понимал. 
 -Тот в плаще, - сказал Пиночет - Из-за которого мы сожгли "Паритет". Он 
сказал, все будет нормально. Он сказал, что спасет нас. 
 -Сказал... сказать он мог все, что угодно. А по мне забыл он нас, и 
правильно, зачем мы ему такие?
 Пиночет только махнул рукой - что с идиотом говорить. Не понимает по 
тупости своей. А вот вера Пиночета в доброго дядю, который умеет проникать в 
пустые квартиры, и знать, на какой минуте охраняемый объект покинет сторож, 
только укрепилась и возросла.  
 Он теперь почему-то знал - так помереть ему не дадут. Не кинут, как 
больную чумкой дворнягу, подыхать в канаве под шум близкой дороги. Вот хотя бы 
свет, выключился же он в тот самый момент, когда волосатый монстр хотел сделать 
пленникам ревизию внутренностей, и может быть удалить что ни будь ненужное? 
Охранник ушел, пообещав сделать апендектомию когда загорится свет, но после 
этого возвращался уже четыре раза и каждый раз без пилы. Зато в корявых, 
изменяющихся лапах была еда, и вода в прозрачной канистре.
 Порядком измучившимся от жажды пленникам это было самое то. Охранник 
застыл, с непонятным выражением лица глядя на лежащих (впрочем оно у него так 
густо поросло мехом, что о выражении лица судить стало трудно), а потом швырнул 
канистру на пол, так что содержимое ее гневно булькнуло. Развернувшись, монстр 
ушел. Стрый потянулся к канистре, но Пиночет огрел его по руке - у него были 
свои планы. Еще часа два, под светом одинокой слабенькой лампочки временно (он 
на это наделся) исполняющей роль его солнца, Николай бил пятикилограммовой 
канистрой по штырю, приковывающему Стрыя. Канистра вся покрылась вмятинами, но 
дело свое сделала, штырь вышел и брякнулся на пол. Стрый только вяло 
порадовался, а потом они распили измятый сосуд, в честь близкого освобождения. 
 Монстр явился еще раз часов через пять. Мрачнее прежнего, и теперь с едой 
в алюминиевой грязноватой миске. Остановился, занеся руку, видно тоже хотел 
швырнуть на пол, но сдержался, аккуратно поставил и вид у него был на удивление 
удрученный. Лохматые уши повисли как у побитой дворняги. Пиночет не разглядел, 
есть ли у их пленителя хвост, но если он был, то наверняка сейчас находился в 
поджатом состоянии. Не глядя на напарников он ушел. 
 Есть впрочем оказалось нельзя - их добрый тюремщик приволок в своей миске 
огромный багрово кровавый кусок мяса с ослепительно белой костью. Кусок был 
больно подозрительный по форме, толи от собаки, толи мохнач добрался уже и до 
представителей хомо сапиенс. Но и приняв такую версию Пиночет не испугался. Он 
верил, их спасут.
 И на протяжении трех дней охранник появлялся два раза, все более поникшим, 
и даже, временами испуганным к вящей радости Пиночета. Никаких больше ухмылок, 
никаких обещание зарезать. Но мохнатую тварь давили сверху, это было понятно.
 -Терпи Стрый, - сказал Николай после последнего посещения, - нам, кажется 
немного осталось. 
 -Что, - мрачно отозвался тот, - съест он нас?
 -Да нет, дурила. Спасемся мы, ты не видишь, что ли сник этот зверь, 
стухся. А все потому что важные мы птицы, и есть нас нельзя. 
 А на следующий день охранник чуть не доказал обратное. Доселе, его визиты 
были более или менее в одно время, в этот же раз он заявился ранним утром, когда 
пленники еще спасли, каждый видя свой сон, из которого их вырвала нещадно 
грохнувшая дверь. Пока они продирала глаза, мохнатый охранник уже вломился в 
комнату. Был он ужасен, старый камуфляж сполз с него и болтался лишь кое-где 
лохмотьями, но он был уже и не нужен - шерсть вполне уже заменяла одежду. Пасть 
зверя была приоткрыла и обильно пускала желтоватую пену, глаза были красны, 
воспалены и безумны. А в руках он снова держал пилу и искал корявым пальцем 
кнопку запуска. Палец дрожал, как и вся мохнатая лапа.
 -АААРГХ!!! - взревел монстр и в замкнутом крохотном помещении это 
прозвучало оглушающе, потом его повело в сторону и он ударился плечом о 
кирпичную кладку. Пасть охранника широко раскрылась и с мощным чихом извергла 
полведра липких слюней. Он ошеломленно распахнул глаза, вытаращившись в пустоту. 
И если бы не абсолютно потусторонняя сущность происходящего. Пиночет мог бы 
поклясться, что зверюгу ломает.
 -Они... - сказал охранник с усилием, - они хотели... чтобы я не трогал... 
Хотели не дать МНЕ!!! Но я... не поддамся. 
 -Стрый, выдирай штырек! - паническим шепотом выдал Николай.
 Стрый выдрал, слишком усердно и во все стороны полетела мелкая цементная 
крошка. 
 -МЕНЯ НИКТО НЕ ЗАСТАВЛЯЕТ!!! - заорал охранник истерически и дико и попал 
все же по кнопке.
 Пила завелась, но криков его заглушить не могла. С видимым усилием подняв 
зубчатый агрегат мохнатый хранитель покоя бывшей фирмы с ревом попер вперед, 
целясь более менее в сторону Пиночета. При этом мутанта так раскачивало, что у 
него явно были шансы не дойти.
 -НИКТО НЕ ЗАСТАВИТ! - вещал этот волколак, а потом гневно заорал, когда 
Николай выскользнул из-под самой пилы и кинулся в сторону.
 Электропила достигла стены и попробовала пройти дальше, движок визжал 
истерически в воздух взвивались обломки кирпича. Чуть в стороне Стрый смотрел на 
творящееся с достойной памятника тупостью на лице. Охранника трясло, трясло и 
пилу, зубья дребезжали и вгрызались в кирпичную кладку. 
 -Туда! Туда! - кричал Пиночет - указывая на открытую дверь, но тут 
мохнатый выдрал свое оружие из стены и в мощном замахе стал разворачиваться, 
стремясь зацепить кричавшего. 
 И почти зацепил, если бы вновь не погас свет. Лампочка под потолком 
отчетливо щелкнула, это было слышно даже сквозь царившую в подвальчике какофонию 
звука. По нити накаливая прошла судорога и она на секунду зажглась вновь - 
слабенько, вполсилы, но и этого хватило Пиночету, чтобы увидеть оранжевый корпус 
пилы совсем рядом со своим номом. Зубья над головой бешено крутились, двигло 
выдавало уже совершенно самолетные децибелы. От бешено крутящегося механизма по 
подвальчику гулял ветер, развевал волосы, и это тоже было похоже на аэродром.
 Николай бывал на аэродромах. В детстве он очень любил смотреть, как 
взлетают и садятся самолеты. 
 Думая о самолетах, он уже в снова наступившей тьме ухватился за корпус 
пилы и мощно толкнул от себя, не отпуская рук, навалился всем тело. В почти 
полной темноте, невидимое лезвие пилы утратило сорокопятиградусный наклон, 
приняло вертикальное положение, а затем в том же темпе стало склоняться на 
другую сторону. 
 Где-то на пол дороге к горизонтали оно и встретило мягкую и податливую 
плоть охранника. Бодрый свист зубьев сменился не менее бодрым его чавканьем. 
Николая словно обрызгали из краскопульта - на лице густо осела тепловатая 
жидкость. Вопли охранника не изменились, разве что стали громче. 
 Рядом Стрый истерически раз за разом выкрикивал Пиночетово имя, потом 
нащупал его в темноте и дернул за руку. Чавканье умолкло, и невидимая пила 
всколыхнула воздух, пролетев совсем рядом с Николаем, и ворохом искр отметила 
мест своего падения. Там она и завозилась словно раненное животное. Крутящееся 
лезвие не давало ей лежать спокойно, и пила ерзала и крутилась, а затем 
совершила акт самоуничтожения перепилив собственный провод и затихла.
 Стало много тише и Николай услышал, как топает Стрый взбираясь по лесенки 
на свободу. Пиночет под аккомпанемент звучных стонов невидимого пока охранника 
последовал за напарником. Гараж наверху оказался закрыт и почти все его 
пространство занимал ныне побитый жигуль хозяина. Тут царил полумрак, только 
одна лампочка, близняшка той, сгоревшей внизу пыталась хоть как-то разогнать 
темноту. 
 Пиночет подскочил к дверям, сильно их толкнул, но только отбил руки. Двери 
были заперты. Запертой оказалась и крошечная калитка в одной из створок.
Васютко прислонился к двери, припал к ней всем телом. Через неровные стыки 
внутри проникал свет и свежий воздух. Воздух свободы. Где-то там, за этой убогой 
преградой горели фонари, и ездили машины. Там была одна из последних теплых 
летних ночей.
 Он застонал от досады и разочарования, и принялся колотить - Да что же 
это? - вырвалось у Николая - в последний момент.
 Охранник в погребе громко застонал и беглецы испуганно повернулись. Если 
вылезет наверх, наверняка раздерет на части. Разрешили ему это или нет. 
руками по бугристому металлу не чувствуя боли:
 -Вы-пус-ти! Вы-пуст-ти! Вы-пус-ти!
 И тут снаружи теплый вечерний свет застила чья-то тень. Загромыхал ржавый 
старый замок и их выпустили. Отворилась створка и напарники чуть ли не бегом 
выскочили наружу, оставляя позади затхлое нутро гаража и ненавистный погреб.
 Да, здесь, на улице и вправду было хорошо, дул легкий ветерок, гонял 
пестрые обертки вдоль тротуара. Город жил, как обычно, по крупному, яростно, 
многогранно, шумел как потревоженный улей, может быть чуть нервозно. Из-за 
массива ближайшего дома вставала теплая желтая луна, какой она бывает только 
когда поднимется не так уж далеко от горизонта. А когда дойдет до зенита, 
утратит теплоту, засверкает неприятной белизной мертвый лик, взглянет 
безразлично на копошащуюся внизу людскую суетливую жизнь.
 Только спустя какое то время Николай понял, что рядом кто-то стоит. Нет, 
смешно, совсем забыл о своем спасителе, залюбовался ночной улицей. Только когда 
менее восприимчивый Стрый осторожно потянул за рукав, Николай вспомнил, кому 
обязан своему спасению. А он был тут как тут, и луна, как ни старалась, не могла 
высветить его лица. Поношенный плащ вяло колыхался на ночном ветру. Человек был 
высок и массивен, таким самое место где ни будь в охране или у Босха под крылом. 
 Но Пиночет конечно его узнал, и весь исполнился дикой горячей 
благодарности, удивившей его самого.
 -Ты все-таки пришел, - молвил Николай Васютко не сознавая, что только что 
выдал типичную фразу потенциальной героини каких ни будь "алых парусов". - Ты 
нас спас. 
 -Ах, Николай, Николай, - с упреком, впрочем вполне добрым, - молвил 
спасший их, зябко кутаясь в свой плащ, - ну неужели ты думал, что я брошу вас? 
Брошу после того, как на вас пал выбор? 
 -Выбор? - пролепетал Пиночет - мы выбраны? Кем?
 -Ты узнаешь. Чуть позже. Сейчас скажу лишь, что ты не один такой. И 
напарник твой, это далеко не все, кто уже ощутил на своем плече твердую руку 
избранности, - он на секунду замолчал, вслушиваясь в вопли охранника, тот все 
еще не мог покинуть подвал, - но не все подчинились этой руке, как это не 
печально. 
 -Так он... - спросил вдруг Стрый, - он тоже?
 -Теперь уже нет, - сказал одетый в плащ человек с неопределяемой 
внешностью, - с ним все кончено. Но нам он не важен. Слушай меня внимательно 
Николай Васютко по прозвищу Пиночет, и ты тоже Евгений Малахов который был 
вполне Шустрый, пока не сторчался. Имейте в виду, ваша старая жизнь закончилась. 
Вы были отбросами, никчемными наркоманами, жить которым оставалось не так уж 
долго. Вы пали так низко, что для выполнения первого задания мне понадобился 
кнут и пряник в одном лице. Морфин, без него вы бы не стали ничего делать. Но 
нам не нужны высохшие ходячие растения с гноем вместо мозгов. Чтобы пойти со 
мной дальше, вам надо было избавиться от смертельной привычки. Потому что 
избранные, такие как вы, должны жить долго, и уметь достигать поставленные перед 
ними цели на одном желании. На одной преданности и энтузиазме.
 -Постой! - сказал Николай, он потихоньку начинал догадываться, - так ты 
потому не спасал нас так долго? Из-за этого нас почти две недели держал в 
заточении этот отмороженный волосатый урод?! 
 Тип в плаще кивнул, спокойно и даже слегка изящно:
 -Вам надо было избавить от морфина, но не только. Вам надо было избавиться 
от собственной слабости, закалиться, проявить характер - тот самый, что у вас 
стал подгнивать и покрываться плесенью. И вы его проявили, даже больше, чем я 
думал. Бедный охранник теперь получил дополнительную извилину в своих 
мутировавших мозгах.
 -Но... - сказал Пиночет, и тут перед ним возникло ясный и четкий образ 
гладких стеклянных капсул с водянистой жидкостью. Теперь обходить без них? Да 
как такое может быть. Да, пусть физической зависимости больше нет, но 
психическая то осталась! Она есть - это агатовый червячок, что вызывает 
болезненный зуд в мозгу! 
 Пиночет уцепился за собственный локоть и стал остервенело его расчесывать, 
как всегда делал, когда испытывал стресс. 
 -Я не могу! - заявил Николай, - нет, я не могу без него! Как же так!
 -Сможешь. - Сказал его скрывающийся в тени собеседник - ты ведь уже 
чувствуешь руку выбора у себя на плече?
 -Руку? Да я... - но в этот момент, собирающийся сказать нечто резкое и 
может быть даже непечатное, Пиночет, и вправду на секунду ощутил что-то тяжелое 
на своем правом плече. С тихой паникой скосил глаза, ничего не увидел, и заорал 
испуганно - Да кто ты вообще такой?! 
 -Тот кто тебя спас. - Ответили ему - И тот, кто отучил тебя о  зелья, так, 
что можно сказать спас еще раз. Я твой работодатель, твой наставник и твой 
хозяин, Николай. Вот кто я такой. А кто стоит надо мной... я тебе скажу со 
временем. И вот что еще, в данный момент вы свободны, но как только я позову, 
как только дам вам задание - вы должны будете его выполнить. У нас пока не 
хватает нужных людей, таких как вы. А ведь скоро Исход.
 -Что за исход?
 -Просто Исход. И не что, а куда. Его время придет, очень-очень скоро. Я 
надеюсь, вы успеете подготовиться к нему. 
 -Исход? - тонким голосом спросил стоящий рядом Стрый, - А это не смерть? 
 -Нет, - усмехнулся их спаситель, - Ничего общего. - А после повернулся и 
неторопливо зашагал прочь, оставляя ошеломленных напарников за спиной. 
 Те молча следили как он идет по улице, как его мягко и почти бесшумно 
нагоняет черный иностранный автомобиль, притирается совсем рядом, как верная 
собака подходит к ноге хозяина. Как идущий останавливается, открывает дверь и 
садится в машину, которая почти сразу же трогается с места. Задние фонари авто 
горели демоническим рубиновым светом. 
 Стрый испуганно покосился в сторону гаража - вопли пораненного пилой 
охранника затихли. То ли понял, то ли... Ключ торчал в замке и Малахов осторожно 
притворил створку двери, а потом и закрыл ее. 
 -Пусть посидит. - Сказал он тихо, - как мы там сидели. 
 Не разговаривая, напарники двинулись вниз по улице по направлению к 
собственному дому. Шагали по треснутому асфальту, дышали свежим после подвала 
воздухом, смотрели по сторонам. 
 Что-то изменилось, за те без малого две недели, что они провели в 
подземном карцере. Неуловимо, но все-таки это чувствовалось. Да, Николай не зря 
сравнил город с муравейником, вот только раньше этот муравейник был спокоен, а 
теперь кто-то пришел и разворошил его паркой, вскрыл подземные галереи и может 
быть добрался даже до толстой, белесой матки с нежной тонкой кожицей. И забурлил 
муравейник, заполнился черными блестящими телами его обитателей, что мельтешили 
как безумные, создавая видимость хаоса, но при этом выполняя сотни и тысячи 
мелких важных дел. 
 Слишком много народу на улицах. Слишком много даже для лета. Тут и там 
напарникам попадались подозрительные одиночки - пьяные и шатающиеся, а также 
совершенно трезвые и с острым горячечным взглядом, одетые в неприметную одежду и 
потому почти сливаясь с ночными тенями. А иногда целые группы, плотной группой 
продвигались уверенными быстрыми шагами, и внимательно присматривались к 
окружающим зданиям. Одинокие прохожие, завидя этих людей, которые кстати все как 
один были крепки и подтянуты, поспешно сворачивали с улицы и стремились как 
можно скорее слиться с темнотой. В одном из темных дворов  кого-то били, и 
ядреный мат заглушал крики жертвы. 
 А через квартал, в другом дворе, под ярким оранжевым светом возле карусели 
возились дети и их звонкие крики были слышным метров за сто. Николай глянул на 
часы, понял, что они давно стоят и на вскидку определил что сейчас 
приблизительно час ночи. А дети играли, и непонятно было куда смотрят их 
родители, потому что совсем рядом обреталась дорогая серебристая иномарка и 
подозрительный народ ссорился и кричал возле нее, и ссора грозила перерасти в 
серьезную драку.
 Над улицами витал неторопливый говор, шаркающие звуки шагов и взрыкивание 
автомобильный двигателей. Тут и там завывали сирены, неясно только милицейские 
или "скорой". В домах горели окна, вспыхивали и гасли синеватые огни от 
телевизора. На ступеньках одного из подъездов сидела многочисленная гоп 
компания, светила в темноте огоньками сигарет. Кто-то звучно сплевывал. Этих 
Стрый с Пиночетом обошли как можно дальше. Все-таки, им, Избранным, не пристало 
больше водиться с подобным людским мусором. 
 Было что-то еще. Вяло переругивались в очереди за водой, колонка шумела, 
потом резко замолкала и снова высмаркивала с клокочущим звуком поток свежей 
ледяной влаги. Потом раздался глухой удар и следом пустое дребезжание с 
горестным воплем:
 -Ай! Разлила! Разлила, люди, добрые! Ну пустите обратно я снова налью. 
 -Твои проблемы, бабка, - откликнулся скрипучий голос, - раз руки кривые. 
Становись в очередь.
 Николай вспомнил, на что именно похоже творящееся кругом. Это было давно, 
еще до ухода в наркотический дурман, но он помнил. В городе словно случился 
крупный праздник, словно какой то карнавал продолжался весь день. В свое время 
вот так же до утра шатался народ после дня города. Гуляния затягивались до 
поздна, и народ бродил по улицам пел песни встревал в драки. И Пиночет тоже там 
был. Неплохое было время, ничего не скажешь. Но что за праздник сейчас? 
 На территории Нижнего города то и дело натыкались на костры, с удивлением 
смотрели на сидящих, силились понять, что подвигло горожан их запалить. Обрывки 
песен долетали от сидящих вокруг жильцов - бессвязные, но душевные, искры громко 
трещали в летнем воздухе. Из одного двора неслись звуки баяна, баянист слегка 
фальшивил, но раскачивающейся в такт публики было на это дело плевать. Громкий 
хор женских голосов то и дело вплетался в мелодию. 
 -Да что же тут происходит? - спросил потрясенно Стрый - что случилось, 
пока мы сидели в погребе? 
 -Я не знаю, Стрый, - сказал Пиночет, - я думаю это из-за того, что скоро 
Исход. - И он замолчал, потому что собственные его слова вдруг прозвучали 
странно и исполнены были какого скрытого зловещего смысла. 
 Так в молчании и добрались они до дома. В глубине двора тоже пылал костер 
- огромный, жаркий. А чуть в стороне еще один, на нем что-то жарилось и ветер 
доносил аппетитные запахи. Тут же вертелось полдесятка бродячих псов, надеялись 
видно на подачку. Многие окна в доме были широко раскрыты. Поднявшись в 
квартиру, пыльную и пустую, напарники первым делом попытались отыскать заветные 
капсулы, что запрятали две недели назад и не нашли. 
 -Это Знак, - сказал Николай, - мы будем жить по-другому. 
 Потом обнаружилось, что в квартире совсем нет воды, в холодильнике еды, а 
в плите газа. Так что делать тут было нечего, и остаток ночи напарники провели у 
все того же костра. 
 В чем-то это было даже не плохо. Во всяком случае впервые за последние два 
года это можно было назвать жизнью, а не банальным собачьим существованием. 

                               11.

 Август 5ое.
 Меня все достало! Пишу без задних мыслей, меня достал этот город, меня 
достали тупорылый народ вокруг. Меня от них тошнит, меня тошнит от нынешнего 
время провождения. Хочется выть и скрежетать зубами, ну да, как волк на луну. 
Какие-то отморозки так и делают - ну каждую ночь кто ни будь да воет. Волчары. 
Полный город оборотней, эй кто ни будь, продайте мне чеснока и сто грамм 
серебра. Совсем помешались. Впрочем людская порода, она никогда и не отличалась 
крепким рассудком. В чем мы как были обезьянами так и остались. Живем на тупых, 
примитивных эмоциях! Чувства - закамуфлированные инстинкты. Облысевшие обезьяны 
с мозгом весом триста грамм - вот кто гуляет ночью под окнами. Песни поют, 
костры жгут. Идиоты! Вспомнили молодость, устроили посиделки! Хорошо хоть у нас 
в Верхнем такого нету, у нас электричество.
 Как я устал мотаться за водой. Эти ряхи в очередях, скоро я использую 
стальные канистры не по назначению, подниму и обрушу кому ни будь на голову.
 А что? Это плохо? Да ему с такой внешностью только лучше будет, если он 
отойдет в мир иной! И всему городу кстати тоже. Город отражает своих жителей - 
грязный, захламленный, местная речка просто помои! И меня угораздило здесь 
родиться. В этой дыре!
 Я не говорил, что вполне мог родиться в Москве, нет? Ну да, не говорил. 
Это все родственники виноваты (ну как, как скажите мне у таких бездарностей мог 
появиться я, а?), захотелось им в глубинку, подальше от цивилизации. Ну и 
получили теперь - сидим без воды, без газа (хотя нам то наплевать), созерцаем 
алкашню у подъезда. 
 Ты слышал мой дневник, что случилось в одном баре на Верхнемоложской? Нет? 
Там кто-то вылил дизентерийный экстракт в бочонок с пивом. Дорогим кстати. 
Откуда взяли экстракт? Да из местной же больницы (недавно читал в "Голосе 
Междуречья" о том какого там внутри. Это Дантов ад, никак не меньше!)
 Трое скончались на месте (вещица была ядреной), еще двадцать два устроили 
битву в дверях туалета, причем в процессе бойни еще двоих задавили, а пятерым 
сломали ребра. Те же кто прорвался... Это было дурнопахнуще. 
 Хороший способ отказаться от спиртного, вы не находите? Ха!
 Но самое главное, ты знаешь, чем это все закончилось? Этот замечательный 
сортир, стал одной из достопримечательностей нашего не менее замечательного 
города! Вот так и весь следующий день у дверей бара толпился народ с бараньими 
лицами, заглядывающий в нутро бара. Нашли что смотреть. Впрочем по людям и 
развлечение.
 Так и напрашивается реклама: "Посетите наш прекрасный город! В нем вы 
сможете полюбоваться на ветхие памятники старины за рекой, на ветхие же 
панельные многоэтажки пришедшие к нам из далеких семидесятых. Сможете постоять 
над рекой на дряхлом памятнике архитектуры, который вот-вот рухнет и насладиться 
изысканным видом слива из вендиспансера. И главное, забудьте посетить 
историческое место, бар на Верхнемоложской улице, где в одну эпохальную ночь 
обделалось (вы не поверите!) одновременно двадцать два человека! Все-таки не 
верите своим ушам? Там понюхайте носом, сразу убедитесь, что это правда.
 Гадость! Здесь полно собак в нашем районе. Откуда они взялись, облезлые 
дворняги, ведь раньше их не было совсем. Кабыздохи с выделяющимися ребрами и 
гноящимися глазами. Они подражают горожанам, то есть ненавидят всех и каждого. 
На меня уже пробовали напасть, когда я вчера шел за водой. 
 Облезлая стая - голов в десять, когда я еще шел на колонку они обретались 
неподалеку у помойки. Возились там над чем-то дрались и лаяли визгливыми 
голосами. И нехорошо косились на всех проходящих, благо их было предостаточно. 
Отстоял я у колонки почти два часа, устал кошмарно и с полными ведрами пошлепал 
домой.
 И на обратном пути они меня то и заловили. Не знаю чем я приглянулся, 
может быть потому, что смотрелся слабее большинства из прохожих, или они 
чувствовали, что я чем-то отличаюсь от остальных. Не знаю. Вожак этой стаи, 
здоровенный пес с рыжими подпалинами и кудлатой мордой. С одним, но явно 
ястребиным глазом (иначе как он меня приметил среди стольких людей?). Эта 
зверюга засекла меня с другой стороны улицы и рванулась наперерез, оглашая район 
свои срывающимся лаем. А за ним устремились все его блохастые подданные. Гам 
поднялся - до небес. Народ шарахнулся в стороны с пути одичавших собак. 
 Нет, меня даже не покусали, что в общем то странно, но и того, что они 
сделали, хватило чтобы стать мотивом для моего сегодняшнего поступка. 
 Псы обступили меня со всех сторон, стали кидаться мне в ноги, клацать 
челюстями и брызгать слюной. Они пытались испугать меня, вывести из равновесия и 
им это удалось. В очередной раз я отшатнулся, и не удержался на ногах. 
 И упал, и два моих ведра упали вместе со мной, расплескав воду, которую я 
ждал битых два часа. А псы мигом прекратили лай и встали кружком и их клыкастые 
морды сардонически мне ухмылялись. Как разумные. А пуще всех лыбился кудлатый 
вожак. В тот момент мне показалось... не скажу, что так и есть на самом деле, но 
мне показалось, что это пес специально хотел, чтобы я упал.
 Хотел, чтобы я разлил воду. 
 Мелкая такая пакость. Трудно в это поверить. Но эта ухмылка... Потом 
животные повернулись и оставили меня в покое, добившись чего хотели. А люди, 
собратья мои по виду, все это время обходили кружок собак, испуганно косясь на 
меня как на чумного! Словно это я был виноват, в том, что псы выбрали жертвой 
именно меня! 
 Вот так. Не знаю, кого я ненавидел больше - тупых (ой, ли?) животных или 
разумных вроде бы людей. Хотя разумные вроде бы люди, уже месяц как ведут себя 
все более дико. Я вернулся назад и отстоял еще два часа, потом что сразу к 
колонке меня естественно не пустили. 
 Так вот. Что я сделал сегодня. Не знаю, стоит ли об этом писать, но я все 
же надеюсь, что эти записи никто не найдет и потому все же обрисую ситуацию.
 Всю ночь я думал о псе. Вспоминал его глумливую ухмылку, острые белые 
клыки с капельками слюны, круглый издевательский глаз в обрамлении рыжих жестких 
завитков. Псина надо мной издевалась. Ведь так? Следующим утром я ее подловил. 
Подождал, пока рядом не окажется ее свиты. Пес рылся в помойке и судя по всему 
ничего не замечал. А я просто поднял с земли острый осколок кирпича и швырнул 
его в эту скотину. Со всей силы. 
 В голову. 
 И попал куда целил. Оказывается звук от попадания в живую плоть такой 
глухой. Пса шатнуло и на стенке мусорного контейнера веером разбрызгалась кровь. 
Вожак местных собачьих стай повернулся ко мне, скаля клыки, и даже сделал шаг в 
мою сторону, но тут я швырнул второй обломок и снова попал прямо в морду. В 
зубы, большие белые зубы, и после этого их на один стало меньше. Кровищи на этот 
раз было куда больше. Пес взвыл, и уставился на меня своим единственным глазом 
на это раз с откровенным страхом. Хвост его, доселе вытянутый как палка 
горизонтально неудержимо стал проявлять тенденцию к поджиманию. Животное 
попятилось, все неотрывно глядя на меня. Я снова кинул камень - на этот раз не 
осколок, почти целый кирпич. Он взрезался в собаку с хрустом и на этот раз она 
завизжала, повернулась и бросилась бежать. Но я не собирался давать ей уйти. 
Ведь этот пес издевался надо мной, не так ли? 
 Вопя как свинья, которую режут на бойне, вожак несся через двор, а я бежал 
за ним, подбирал с земли камни, ржавые железки и швырял в свою жертву.
 Думаю со стороны это выглядело весьма экзотично. Может быть найдись этому 
действу зрители, они бы сказали, что я ненормальный. Но мне плевать. Весь город 
ненормален, весь мир ненормален. 
 Метким выстрелом я сломал псу лапу и он упал. Тут же вскочил и попробовал 
уйти на трех, но скорость была уже не та. Следующим ударом я перебил ему заднюю 
и он окончательно потерял мобильность. Вожак лежал на земле, извивался как 
потолстевший рыжий уж, кудлатая морда окрасилась кровью, лапы судорожно 
дергались. Карий глаз безумно вращался в орбите. 
 Я остановился возле него, и поднял с земли ржавую погнутую арматуру. 
Посмотрел на бьющееся на земле животное. Кровь пятнала землю, впитывалась.
 -Значит разлил мне воду? - спросил я, и против воли на лицо мне стала 
выползать какая то жуткая, кривая усмешка, - значит хотел поиздеваться? Ну а 
теперь тебе весело?! - крикнул я и приложил пса арматурой и у того в боку что-то 
отчетливо хрустнуло - ВЕСЕЛО!? - и я ударил еще раз и еще. 
 Вожак заорал, тут была и боль и ненависть и какая то смертная тоска. 
Арматура заалела, красные капли срывались с ржавого металла. А я все бил и бил, 
со всей силы, выкрикивая всякую несуразицу, и псина дергалась под моими ударами 
все слабее и слабее. 
 Я вошел во вкус. И наверняка бы прибил эту зловредную, но такую жалкую 
теперь тварь, но тут дверь одного из подъездов открылась и на свет явился 
обрюзгший, но тем не менее очень еще здоровый мужик. Один вид то его был мне 
противен - на его расплывшейся багровой роже интеллект и не ночевал. Думаю, у 
избиваемого пса его было куда больше. А уж когда этот кроманьонец, открыл 
широкую пасть с тремя зубами цвета серы и заорал:
 -Ты! Ты што делаешь!?  - мне стало совсем противно. 
 Я бросил арматуру на дрожащего мелкой дрожью пса и побежал прочь. 
Глыбастый анацефал позади что-то вопил и сделал даже попытку догнать, но с его 
весом это явно было невыполнимо.
 Вот так я расправился с собакой. Скажете - мелочность. Скажете, нервы не в 
порядке? А я скажу вот что - мне понравилось бить прутом живое существо. И у 
меня нет угрызений совести, и наверное уже не будет. Оставим совесть другим, к 
тому же я не уверен, что такое понятие как совесть вообще существует. 
 Жалко, все-таки, что мне не дали довершить дело до конца. 
 Сегодня какой то маньяк скинул с седьмого этажа нашего дома старый 
телевизор с деревянным корпусом. Ему мешал шум - там под конами стояла машина и 
громкая музыка среди ночи могла достать любого. У авто напрочь смялась крыша, и 
двое сидевшие в ней с контузиями попали в больницу. Когда одного из них увозили, 
он на весь двор клялся расправиться с метальщиком телевизоров.
 Кажется, я все-таки не один такой раздражительный. 
 Вот еще что (у меня уже болит рука, но надо дописать), сегодня вечером со 
мной разговаривали. Какие то типы, я даже не разглядел их лиц, потому что они 
говорили со мной из салона дорогой иномарки. Они были в курсе всех моих проблем. 
Да, я даже не знал, что такое бывает. Эти странные люди - они не тупые и не 
ограниченные. Они предложили мне...
 Предложили...
 Мой дневник, наверное это моя последняя в тебе запись. Завтра я разожгу 
костер в нашем дворе и пламя примет тебя в свои жаркие (ха!) объятия. Прощай 
верный спутник моей серой и бессмысленной жизни, полный сосуд горьких и 
безысходных мыслей. Старая жизнь кончилась, вернее закончится этой ночью, а 
после начнется новая, яркая и не отягощенная никакими глупыми рамками.
 Да. Мне понравилось бить собаку ржавой арматурой. 
 Интересно, какого проделать это с человеком? 
 Они сказали, что я смогу это узнать. 
 Убогий журналист напротив - он особенно меня раздражает.
 А, черт, свет погас! Но у меня здесь есть фонарик, китайский хлипкий, надо 
дописать. Уже и свет отключают, сволочи! Что дальше? Будем жить в кромешной 
тьме, как дикие звери?! Нет, только не я. Не я! 
 Что я там про журналиста? А! Вот достойный кандидат на бессмысленное 
звериное существование. Заячье. 
 С него и начнем!

                             12. 

 Васек достал заточку. Какое никакое, а все-таки оружие. Он давно уже хотел 
отыскать нечто подобное. Может быть нож. А может быть увесистую фомку с 
обмотанной изолентой ручкой. Судьба ему улыбнулась - роясь в груде отбросов на 
территории заброшенного завода, он нашел нечто подходящее.
 Вообще на завод ему идти не хотелось. В городской среде место это издавна 
считалось нехорошим. Где-то в центре заводской территории, за километрами 
облезлых металлоконструкций и стальных изогнутых рельс скрывались поблекшие 
серебристо-седые купола безымянного монастыря, что монастырем перестал быть еще 
в незапамятные времена. Не монастырь - настоящий скит, отрезанный от цивилизации 
глухой белокаменной стеной с глубокими трещинами. За ней массивное белое жилое 
здание с узкими бойницами и невысокий собор с деревянными главами. Жили в 
монастыре сектанты - то ли старообрядцы, то ли хлысты или скопцы, которые там в 
тишине и уединении подвергали себя жесточайшим самобичеваниям. Временами слухи 
об этих обрядах просачивались сквозь толстые стены и приводили будущих горожан в 
состояние тихого ужаса. За все время существования из монастыря не сбежал никто, 
порядки там были строгие, охрана первоклассная. Некоторые из послушников 
попадали туда не по своей воли, и было в ските масса бывших каторжников, да 
политических ссыльных, которые надеялись там обрести безопасное убежище.
 Тщетно. У монастыря было свое кладбище, которое с годами все росло и росло 
за счет ослушинков и отступников. Святые братья были суровы и нравами не 
уступали коллегам из европы времен расцвета инквизиции.
 Но и на них нашлась управа, когда грянула революция. Долго не церемонясь 
монастырь тогда быстренько расформировали, часть монахов со счастливыми криками 
ушли в мир, часть осталась защищать твердыню и была поставлена к стенке. 
Остальные ушли  в леса, и там вроде бы основали новое поселение.
 Но это уже домыслы. Долго решали что делать с опустевшими зданиями и в 
конце концов устроили там дом инвалидов, благо после многочисленных войн их было 
предостаточно. И в аскетичные монашеские кельи въехали новые обитатели - жалкие, 
заморенные голодом и вшами отходы прошедшей войны. К слову сказать, комфорта в 
кельях так и не прибавилось, да и кормили новых постояльцев много хуже, из-за 
чего за последующее буйное десятилетие на кладбище появилось с десяток новых 
жильцов. 
 Дом инвалидов просуществовал аккурат до тридцатых, когда подходящее дело 
для этих угрюмых каменных хором все-таки нашлось, и в бывшем монастыре основали 
зону. Инвалидов при этом быстренько повымели и временно поселили в городе, что 
тогда был просто селом, откуда они и расползлись постепенно кто куда. 
 Белокаменные стены оплели колючей проволкой, а год спустя вокруг встал еще 
и внешний периметр, из бетонных плит, а по углам, как грибы, подняли крытые 
досками головы, пулеметные вышки. Внешний периметр занял площадь, как раз равную 
в последствии заводской территории. 
 Что творилось за оплетенной проволокой оградой не знал никто, пока в город 
не явились трое изможденных, одетых в обноски людей с горящими взорами, так явно 
напоминающие давешних беглых хлыстов, что местные старейшины увидев их 
ужаснулись, и поспешили закрыть ставни вещая что-то про апокалипсис. Эти беглые 
обосновались в одном из домов, и там отъедались, перед новым рывком за черту 
города. Между делом рассказали они и о порядках в лагере, что заставило 
вспомнить все тех же хлыстов, причем с некоторой ностальгией, потому что теперь 
там  творился уже полный беспредел.  
 Нет нужды говорить, что за время существования зоны, местное кладбище 
переполнилось настолько, что очередных клиентов просто некуда стало класть и их 
тихонько хоронили в лесу. На эти безымянные, скрытые от посторонних глаз могилки 
можно наткнутся и сейчас - молчаливые памятники ушедшей эпохи. А в пятидесятые 
никого не удивлял вид ребятишек, таскающих с собой человеческий череп. Много 
было костей, много. 
 В начале шестидесятых зону расформировали, и услышав весть об это, 
горожане вздохнули с облегчением и с энтузиазмом приняли весть о строительстве 
на месте бывшего лагеря огромного производственного гиганта - 
машиностроительного завода, гордости всего района и двух соседних областей.
 Стройка затянулась на семь лет, и на нее съехались люди со всех концов 
страны - молодые, полные трудового энтузиазма. На месте угрюмых бараков выросли 
огромные железобетонные корпуса, взвилась в небо дымовая труда и загорелись на 
ней два красных глаза - сигнальных огня. Обширное, полное безымянных могил 
кладбище, закатали в асфальт и возвели на нем еще один цех. С ним то и случилась 
оказия, почти под завершение строительства. 
 Без видимых причин высокий и стройный железобетонный шатер над 
недостроенным корпусом рухнул, в миг превратившись в груду колотого камня, щедро 
присыпанного сверху цементной пылью и скалящийся гнилыми зубами ржавой арматуры. 
Похоронил он под собой двадцать пять человек из числа строителей, троих 
прорабов, четверых водителей вместе с их железными конями. Похоронил глубоко и 
крепко прижал к слою асфальта над старым нечестивым кладбищем. Прижал и частично 
перемешал старые кости с новыми, явив собой одну из непреложных истин бытия - 
кладбище всегда останется кладбищем, пусть даже его и не видно. 
 Скрытую с глаз человеческих бетонных завалом братскую могилу разбирали три 
дня. Место это тут же стало пользоваться среди рабочих дурной славой, хотя люди 
они были воспитания атеистического и несуеверными. А уж когда при раскопке 
завала погибло трое рабочих (одного из которых нанизало на прут арматуры), так и 
вовсе пошли нехорошие слухи, и часть работяг отказалась выходить на работу. 
 Естественно, это все грозило крупным скандалом, и потому во избежание 
кривотолков стройку закрыли и свежепоставленный у ворот наряд с автоматами 
ограничил проезд на территорию автотранспорта, и если оказывалось, что едет кто 
из селян, тут же заворачивали этот транспорт обратно. 
  Нечего и говорить, как тут пригодились увенчанные проволокой стены. Целых 
две недели после обвала стройка напоминала свою предтечу - областную зону, и 
даже на лица строителей нет-нет, да и набегала некая, почти зэковская, 
безысходная тень. 
 А потом все утряслось. Дурная молва осталась, потому как тварь она живучая 
и не спешит исчезать при смене поколений. И если не считать нескольких 
подозрительных несчастных случаев в свежеотстроенном корпусе, ничем она не 
подтверждалась на протяжении десятилетий. Но ведь случаи, они и есть случаи - 
бывали и в других цехах. А не любили только один. Настолько не любили, что 
тамошние работники уходили в увольнения, или переводились в соседние цеха, пусть 
даже на более низкую должность, стоило лишь случиться в их корпусе малейшей 
аварии-нестыковки. 
 Номер корпуса был тринадцать, что естественно здорово подстегивало 
страшные слухи. 
 Васек заблаговременно обошел проклятый корпус стороной, отплевываясь и 
делая пальцами рогульку (в последнее время он стал замечать что становится 
суеверен), потому что если где и прятаться охватившему город злу, и его эмиссару 
Витьку, то только тут. И он бы не удивился, если бы оказалось, что у человека-
зеркала здесь гнездо. Или нора. Воображение упорно подсовывало Мельникову только 
эти неприглядные обиталища - гнезда, норы и пещеры, словно его преследователь 
был дикой неразумной тварью, вроде серого шерстистого волка, или что скорее 
поджарой гиеной. И улыбка такая же. 
 Заточку он отыскал во внутреннем периметре в укрытии толстых крепостных 
стен. Острый поблескивающий на вялом солнышке металлический предмет с обмотанной 
синей изолентой ручкой. Кто его оставил здесь в подсобном цехе с провалившейся, 
как беззубый рот ржавой крышей? Подсобный цех, бывшей дом, где жили монахи, а 
потом держали буйных заключенных (дом специально не отапливали и в крохотных 
каморках, посаженый чувствовал себя снедью в холодильнике). Очень старый дом, 
так могла ли сохраниться заточка еще со времен лагеря? Кому она принадлежала, и 
скольких людей ей убили (и не надейтесь, что такого не случилось, такие вещи как 
этот нож без дела не лежат)? Васек этого не знал и знать не хотел, но заточку 
взял, рассудив, что такая вещица, возможно не единожды пятнанная кровью поможет 
в убийстве демонической твари из зеркала. 
 Да и сама она просилась в руки, эта синяя рукоятка, за многие годы не 
утерявшая своего яркого цвета. 
 Найдя оружие Мельников уверился в собственной правоте. Нет, он теперь не 
дичь. Что решит волк, когда нагоняемый им заяц вдруг отрастит себе ядовитый 
изогнутый клык? Что он почувствует когда этот истекающий желтоватым ядом клык 
вцепится ему в мохнатую лапу? Боль, недоумение, и может быть уязвленную 
гордость? 
 Эти мысли неспешной чередой текли в голове Мельникова, когда он держа 
заточку в левой руке (он обнаружил что она идеально ложится именно в левую руку, 
видимо создавший ее аноним был левшой), возвращался назад в город. Оставалось 
только: затаиться и ждать. Раз-два, был зайчик, а стал капкан в форме зайчика! 
Только сунь свою лапу. 
 Засаду он устроил на лодочной станции, среди дряхлых остовов прогулочных 
лодок и одного седого от древности рыбацкого плоскодонного баркаса. Дивясь 
собственной хитрости обустроил очередную лежку (она впрочем была почти готова, 
ей пользовались уже давно, задолго до полного исчезновения городского бездомного 
племени). Запалил костерок и некоторое время задумчиво смотрел как живой, 
трескучий огонь пожирает выбеленное рекой дерево. Тогда то и пришла идея с 
подставой. Когда-то давно Вася Мельников любил фильмы про шпионов. В одном из 
этих изъеденных молью черно-белых лент и подсмотрел он трюк с фальшивым телом в 
постели. Кукольную голову он нашел здесь же - бывшая кукла Даша, по которой 
возможно сильно убивалась какая ни будь маленькая девочка. Тело исчезло в 
потолке времени, а на округлой из грубой непробиваемой пластмассы голове вылезли 
все до единого фиолетовые волосы, сделав куклу похожей на жертву радиационного 
облучения. И лишь голубые глаза на этом обезображенном личике пялились все так 
же - стеклянисто и бессмысленно. 
 Налюбовавшись на свою находку, Васек быстренько соорудил голема, 
состоящего из истекающего ватой картуза, вытертых до небесной белизны джинсов с 
кошмарными зелеными потеками краски, да высоких кирзачей-дерьмодавов, один из 
которых к тому же был напрочь лишен подошвы. Внутрь он напихал совсем уж 
неприглядного тряпья, да прибавил для жестокости обломок старого весла, с 
облезшей до полной бесцветности пластиковой ластой. Поворочал свое создание из 
стороны в сторону любуясь (хотя любоваться то в общем было нечем - творение 
Васька было далеко за границами эстетических канонов, собственно именно таким 
маленькие дети и представляют бабая). Потом бережно уложил в лодку, и 
приспособил сверху лысую кукольную голову. Для надежности повернул ее лицом вниз 
и укрыл бесформенной шапкой-треухом. 
 Результатом он остался доволен - розовый пластик, выглядывающий из-под 
корявой шапки смотрелся точь-в-точь, как живая плоть человека, пусть и 
страдающего тяжелой формой гипертонии. Обрадовавшись, Василий даже стал 
насвистывать бодрую песенку времен своей молодости, иногда прерываясь и бурча 
себе под нос что-то вроде:
 -Тебе, Витек. Все тебе, не жалко. Хорош, подарочек... 
 После подбавил еще плавника в костер и удалился в давно присмотренный 
домик сторожа - идеальное место для засады. Час ожидания прошел нервно. Василий 
тискал в руках заточку, пугливо водил глазами из стороны в сторону, то и дело 
выглядывал осторожно в окно. Бывало так, что его потусторонний преследователь не 
являлся дня по два, позволял спокойно спать и даже если Василий не менял место 
ночевок почему-то не являл свою жуткую персону. Но в этот раз он должен был 
придти. Мельников не знал, откуда возникло это предчувствие, но был уверен - 
Витек не заставит себя долго ждать.
 И беглец оказался прав, человек-зеркало явился к сумеркам. 
 Шел он крадучись, осторожно, но сырой песок поскрипывал под его шагами и 
выдавал местоположение попавшегося в ловушку охотника.
 Скрип-скрип-скрип - вальс сырых песчинок на берегу грязной реки. Все ближе 
и ближе. Прав я все-таки, решил Мельников, эта тварь остро чувствует где я 
нахожусь, словно нас связывает невидимый но очень прочный и туго натянутый 
поводок. И малейшее шевеление на одном его конце, моментально отзывается дрожью 
на другом. Как там сказал сгинувший	невесть куда Евлампий Хоноров? У каждого из 
нас есть свой монстр, что предан нам больше чем друзья, больше чем родные. Он 
единственный, кто всегда будет рядом с нами. 
 -Ну уж нет, -  прошипел Василий сквозь зубы - лень раньше меня родилась, 
раньше и помрет. Вот и ты, тварь, не будешь за мной до конца жизни валандаться!
 И тут звук шагов затих. То ли услышал Мельникова преследователь, то ли 
ощутил, что его нет в лодочном сарае. Через некоторое время скрип возобновился, 
и теперь они раздавались пугающе близко от окна домика. Почуял! Васек в панике 
огляделся, взгляд его обшаривал абсолютно пустую, если не считать идиотских, как 
в купейных вагонах, лавок. И еще лодка на полу - лежащий кверху выскобленным 
пузом гроб, да и только. Мысль о големе, лежащем в лодке, побудила Мельникова к 
действию. Он с натугой приподнял плоскодонку и поднырнул под нее, успев 
напоследок подсунуть между ее толстым бортом и досками полу своего бушлата, 
чтобы не грохнула от души. 
 Здесь, как и положено в гробу было очень темно, и невыносимо пахло 
трухлявым деревом. Какая та мелкая взвесь сыпалась Ваську на голову, шевелилась, 
там копошилась многочисленными лапками. Чуть-чуть света проникало только через 
пол, да и то это был скорее печальный высохший призрак настоящего солнечного 
света - эдакий постаревший и полысевший солнечный зайчик. 
 Надо полагать, преследователь сейчас лезет в окно. Точно, глухой удар и 
пол слегка содрогнулся. Тяжелые шаги прошлись воль борта лодки сначала в одну 
сторону, потом в другую. Мельников замер, стараясь не дышать. Звучащий из-за 
толстого дерева глухо, голос неразборчиво произнес ругательство, а затем на борт 
плоскодонки обрушился мощный удар, так потрясший спрятавшегося под ней Василия, 
что он и сумел только выдавить мышиный писк, вместо заливистого вопля. 
 Это его и спасло, потому что шаги неровным дробным стуком проследовали к 
окну, а затем через пол передался мощный толчок - это Витек покинул сторожку 
одним длинным прыжком.
 Мельников перевел дух, что удалось ему с трудом. Пот градом катился с 
него, загривок дико чесался, а по спине ползали оснащенные колючими лапками 
мурашки. Но Васька не учуяли! 
 Больше он не медлил. Сильным толчком опрокинул лодку, которая все-таки 
внушительно грохнула, но он и не обратил это внимания. Перелез через подоконник 
и разом охватил взглядом сарай для лодок. Темная высокая фигура как раз входила 
в один из открытых торцев хибары. Сжав заточку в левой руке, Мельников побежал к 
сараю, правая рука сжималась и разжималась вновь. Дальнейшее случилось быстро и 
последующая скорая смена гаммы чувств, вызвала в крови пятидесятилетнего бродяги 
целую бурю адреналина и полное расстройство нервов. 
 Витек склонился над фальшивкой нервно поводя длинным и зловеще выглядящим 
ножом. Странно, раньше он не пользовался оружием. Может он учится? В последний 
момент пришелец заподозрил все же неладное, стал оборачиваться, но Мельников был 
рядом и последний метр преодолел почти тигриным прыжком, одновременно выбросив 
вперед руку с зажатой заточкой. 
 -НА! - завопил Васек втыкая заточку в тело своего монстра, своего кровного 
врага, который всегда будет с ним - НА СЪЕШЬ!!! НА СЪЕШЬ!!!
 Враг вздрогнул всем телом от первого же удара, качнулся назад и вырвал 
заточку из ослабевшей враз руки Василия.
 Потому что пред ним был не Витек. Мельников вообще не знал этого человека 
с непримечательным лицом и такой же непримечательной одежде. Он и теперь казался 
непримечательным, хотя лицо его искажала гримаса боли, а куртка обильно 
пропитывалась кровь. Просто раненный ножом непримечательный человек. Заточка так 
и осталась в ране, болтала своей замотанной в изоленту рукояткой. 
 -Вор... - сказал непримечательный закатывая глаза. 
 -Кто вор? - спросил Мельников, он не знал что делать. В его мышеловку 
попал не хищник. Ну, во всяком случае НЕ ТОТ хищник.
 -Ррон... - выдохнул непримечательный и сполз на землю скрючившись там, 
обхватив рану руками. 
 -Да что же это?! - вопросил Василий слезливо. 
 Он не знал что делать. Он бы в отчаянии и черная вуаль безысходности 
окутала его плотным непроницаемым для света облаком. И потому, когда он услышал 
новые шаги, тоже совсем рядом с сараем, то уже не удивился. Он ведь знал, что 
Витек придет, так ведь?
 И тут вошел в лодочный сарай, сияя окостенелой своей улыбкой и сразу 
отрезал Мельникова от тела его нечаянной жертвы, а значит и от заговоренного 
оружия. 
 Василий бежал. В конце концов это было единственное, что он научился 
делать мастерски. И в сгущающихся сумерках потусторонняя тварь преследовала его, 
и не давала не передохнуть не остановиться. И почти нагнала Васька, на 
перекрестке Центральной и большой Верхнегородской, но в этот момент в городе 
выключили свет.
 Высокий, сияющий синим фонарь, к которому прислонился отдышаться 
несчастный беглец, вдруг погас с резким щелком и следом за своими разноцветными 
собратьями погрузил перекресток во тьму. 
 И в этой тьме хищник прошел мимо, а Василий слышал его шаги совсем рядом, 
слышал как они удаляются дальше по улице. Химеры тоже могут ошибаться? Стоя в 
густой чернильной мгле, которая пока была спасением, Мельников подумал, что 
зеркало на то и зеркало, чтобы отражать не только все достоинства своего 
хозяина, но и все его недостатки с пугающей, бескомпромиссной резкостью.
 А в темноте, по счастью, Василий видел очень и очень плохо. 

 В непроглядной черноте город сиял как бесчисленное скопище маленьких 
желтых светлячков. С одной стороны они кучковались так плотно что временами 
сливались в целые пятна желтоватого света. С другой их было поменьше и любили 
они индивидуальность и было так, что за несколько сот метров не было больше 
светляка, способного разогнать тьму.
 Тьма это знала и ночью город заливало темным потоком, в котором тонуло 
почти все, кроме проспектов Верхнего города.

 Вот они виднеются - тонкие солнечные артерии по которым бегают искорки 
поменьше, тянутся, бегут сквозь колонию светляков, а потом вырываются на волю, в 
первозданную темноту области и устремляются в разные стороны - кто на Москву, 
кто на Астрахань, кто в Сибирь. 
 Жирная черная змея, проходящая по самой середине светлячковой колонии это 
река мелочевка. На ней света не бывает, река нее судоходна. Размытым желтоватым 
пятном выделяется центр, поблескивает красными глазами труба завода, да мигает 
одинокий печальный светляк местного ретранслятора, установленного на самом 
высоком месте правого берега, а у подножия его разместилось пустынное кладбище, 
которого совсем не видно. Его клиентам, впрочем свет уже не нужен. То ли дело 
живые. 
 Совсем редкий конгломерат чахлых огоньков - дачи, тут всегда экономили на 
освещении. Да и на всем остальном тоже. Напрасно глава садоводческого хозяйства 
просил вовремя платить взносы, и говорил, что может организовать подсветку, тем 
более, что нужная вещь, вон во тьме сколько обворовали дач. Напрасно. Люди 
создания вроде бы коллективные, а все равно пытаются обособиться, выделиться 
как-то, да другого за себя платить заставить. 
 Мерцающие, слабенькие, но при том очень теплые и живые искры в Нижнем 
городе - это костры, все еще горят, хотя толпа вокруг них и сильно поредела. 
Теперь, когда истерия спала, судя приходят уже только по старой памяти, или 
чтобы обновить завязавшиеся знакомства. 
 Вдоль черной змеи мелочевки тоже что-то мерцает, один единственный 
слабенький огонек, то и дело прерывается, исчезает под натиском тьмы. Нет, не 
гаснет, просто маленький костерок почти не видно с такой высоты. А у костра 
сидит Василий Мельников, который смотрит вверх, на небо, звездное небо, которое 
полно мерцающими огнями, как будто гигантское зеркало зависло над городом, и в 
голове беглеца ворочаются тяжелые мысли. На мысли о зеркале он вздрагивает, 
отводит глаза и пугливо смотрит в костер, а рука непроизвольно сжимается, чтобы 
ухватить за рукоятку утерянное оружие. 
 Поблескивает сиреневая виноградная искорка, ярко уверенно. При ближайшем 
рассмотрении окажется, что она освещает пол улицы. Бар "Кастанеда" полон 
посетителей, и торговля нелегальными препаратами идет вовсю. А жильцы из дома 
напротив, привычно ворчат и закрывают поглуше шторы от сиреневой неоновой 
напасти. Плюс от нее один, когда тут гаснет очередной фонарь, вывеска работает 
за него, и еще за пару других. Но все равно, больное режущий от нее свет. 
 Вот так каждую ночь перемигивался город тысячью разноцветных глаз, пока не 
настал этот день первой половины августа. 
 Тьма, что укрывала город каждую ночь непрозрачной вуалью умела ждать. 
Каждый раз, больно опалившись о лучистый фонарный свет, уползала она в глушь, 
злобно поскуливая, и обещала и проклинала свет на сотни неслышимых голосов, что 
звучали все вместе подобно шелесту ветра в кронах деревьев. Что могла говорить 
тьма? Она говорила, что время ее наступит, и в один прекрасный день ненавистные 
искры умрут и ничто не сможет помешать ее воцариться на этой земле на веки 
вечные, приходя с закатом и уходя лишь когда солнце поднимет заспанное лицо с 
мятой перины горизонта. 
 Но никто не слышал ее бестелесного голоса, кроме больных местной 
психиатрической лечебницы, что каждую ночь плотно зашторивали окна, и сбивались 
как овцы в одну, исходящую крупной дрожью, стаю и не реагировали на ласково 
увесистые увещевания санитаров. А жаль, что не слышали. Может быть умей люди 
вслушиваться в это исполненное злобы шептание все и повернулось бы по другому.
 В эту ночь тьма дождалась. Как мутные морские волны, что под светом луны 
медленно, но неотвратимо заливают опустевшие пляжи, так и тьма, зародившись на 
окраине Верхнего города начала свое наступление. 
 В половине двенадцатого ночи в городе зародился темный прилив. Как уже 
говорилось, появился он на окраине города Верхнего, совсем рядом с шоссе и уже 
оттуда стал распространяться концентрическими, все увеличивающимися кругами. И 
там где проходили темные волны свет гас. И если бы человек компетентный, 
посмотрел этой ночью на город с высоты птичьего полета, то не поверил бы своим 
глазам и наверняка сказал бы что это невозможно. 
 "Нет", - сказал бы он вам, глядя как гаснут захваченные приливом фонари, 
как друг за другом лишаются света многоэтажные глыбы Верхнегородских домов - 
"Этого не бывает! Свет выключается раз и навсегда, и во всем городе, когда 
выходит из строя электростанция"!
 А потом прагматическая его натура взяла бы верх, и он бы стал нести себе 
успокоительную чушь, про подстанции, что вырубаются друг за другой находящими в 
сговоре людьми, про волны землетрясения, что повреждает кабели один за другим - 
все то, что пытаемся мы объяснить себе, абсолютно при том ничего не понимая в 
происходящем. Это не были подстанции, не было землетрясение, не было другой 
ерунды. Была только дождавшаяся своего тьма. Был темный прилив. И подобно всем 
приливам, он мечтал скрыть под собой абсолютно все оголившиеся утесы.
 Тихо угасли лампы на площади Центра, погасли в фойе кинотеатра "Призма". 
Обесточились десятки крошечных бутиков вдоль Центральной улицы и погрузились во 
тьму витрины больших магазинов, сразу сделав стоящие на них манекены похожими на 
одетых в дорогие меха призраков. 
 Все дальше и дальше распространялся прилив и сотни, а потом тысячи людей 
недоуменно вскидывали голову в наступившей неожиданно тьме. Лишь некоторые из 
них выглядывали в окно, и успевали увидеть, как гаснет стоящий в соседнем 
квартале дом - еще один полный людей лайнер, затонувший в океане тьмы. С резким 
щелчком погасла вывеска "Кастанеды" и полной темноте, объятые неожиданным (хотя 
и порядком спровоцированным наркотиками) страхом, клиенты заведения ломанулись к 
выходу, ступая по ногам и головам сотрапезников. 
 Единым стадом выскочили они на улицу, где затуманенные взоры их обратились 
вдоль Последнего пути к одиноко стоящему на окраине глыбастому дому номер 
тринадцать, что сиял величаво над Мелочевкой. И они даже рванулись туда, в какой 
то слепой жажде спасения, как двадцать пять капитанов затерянных в тумане 
кораблей, что со слепой надеждой направляет корабль к одинокому огоньку, молясь, 
чтобы это оказался маяк. Но в тот же момент прилив достиг Мелочевки и дом погас 
моментально слившись с окружающей тьмой. Кастанедовцы остановились и некоторые 
из них горько заплакали. А потом один из них показал на возникший в небе красный 
огонь и трубно возвестил, что начался Апокалипсис. После чего вся группа замерла 
в тупом изумлении. 
 Семилетняя девочка в кресле 12А во втором ряду головного салона самолета, 
тормошила свою задремавшую мать. 
 -Мама! Проснись! Да проснись же!
 Мать открыла глаза - усталые, покрасневшие.
 -Мама, смотри! Город исчезает. - И дочь дернула ее за рукав, привлекая к 
иллюминатору. 
 Там только тьма, да яркая луна в небесах и россыпь огней внизу, которая 
становится все меньше, словно исполинский ластик стирает намалеванные золотой 
краской на черном, огоньки. Упругая темная волна съедает их один за другим. 
Город исчезает у нее на глазах. Секунду женщина неверяще смотрела на пропадающие 
во тьме огни, и мысль об апокалипсисе невольно промелькнула у нее в голове, как 
и у кучки людей внизу, что смотрели на огни ее самолета. 
 А потом пришла отгадка и все стало на свои места.
 -Тсс! Тихо! - сказала она дочери, что широко открытыми глазами смотрела то 
на нее то в темный иллюминатор, - он никуда не исчезает. Просто это туча нашла 
на небо. А мы летим высоко, выше тучи. Вот она и скрывает от нас город. 
 -Тууча, - сказала дочь, вглядываясь вниз. 
 -Конечно туча, просто она сама темная, и ночью ее не видно. - Догадка 
казалась матери простой и логичной.
 А внизу, под совершенно безоблачным небом, в городе продолжали гаснуть 
огни. Темный прилив дошел до водораздела реки, пересек мост, погасив его разом, 
как ребенок задувает свечку и двинулся дальше вверх по правому берегу, гася 
одиночные островки света на крылечках дач. Там этого никто не заметил - 
умаявшиеся за день ударного труда дачники мирно почивали в своих постелях и 
видели уже третий сон. 
 Единомоментно погас жуткий синий фонарь над воротами кладбища, и теперь 
только такой же холодный свет луны освещал ровные рядки надгробий - чернушное 
подобие самого города со своими жильцами и постояльцами.
 Погасли лампы перед домом культуры и в темноте порушенное здание с 
выбитыми стеклами стало выглядеть еще более мрачным. Как одна, слаженно завыли 
во всем городе собаки, и два волка замерев на секунду, вскоре присоединились к 
ним жутким замогильным воем, от которого душу выворачивало наизнанку. 
 Проснувшиеся в разных районах старики и старухи, молча лежали в своих 
постелях и слушали этот мрачноватый концерт от которого несло тяжкой 
безысходностью. 
 -К покойнику, - шептали старухи обступившей тьме и мелко крестились. И 
невдомек им было, что воют псы как здесь, так и на противоположной стороне 
поселения. 
 Моргнули сонно два розовых глаза пожарной трубы. Моргнули и погасли 
совсем. Труба осталась - ждала того самолета, что отважится пролететь слишком 
низко. 
 Вдоль Покаянной шел прилив, и старые дома лишались света один за другим. А 
потом докатился он до шоссе номер два, на самой южной точки города и потушил 
цепь новых мощных фонарей вдоль дороги. Как корова языком слизала. И с тем он 
кончился.
 То есть может быть и шла эта неведомая полоса черноты дальше, да вот 
только за шоссе начинались дремучие заповедные леса и огней там как не было, так 
и нет. 
 Светлого пятна больше не было. Пролети над поселением еще один самолет, 
подумали бы, что внизу один лес. Бурелом, да дикие непроходимые чащобы, которыми 
до сих пор богата Россия.  Погруженные во тьму улицы замерли. Замерли деревья, 
не колыхались под ветром, замерли дома с темными вымершими окнами. А в каждом 
доме остались в неподвижности люди. Те, кого прилив застал бодрствующими, и те, 
кого он случайно разбудил. Изумленно вскинули голову те, перед которыми вдруг 
погас экран телевизора, и те, кого оглушила наступившая тишина после 
скоропостижной смерти радио. У кого заткнулась на полуслове дорогая стиральная 
машина, и издал утихающий свист разогревающийся на электроплите чайник. 
 По всему городу в единую минуту умирали фены, щипцы для волос в руках у 
хозяйки, электрокамины гасили свои рубиновые спирали, а электроплитки приказали 
долго жить, вызвав у своих владельцев новый приступ истерики.
 Перестали показывать время электронные часы и компьютеры с треском гасили 
экраны вызывая фатальное повреждение собственных программных оболочек. Миксеры 
прекращали молоть, мясорубки перемалывать фарш, принтеры прекращали печать 
оставляя на бумаге разноцветные разводы. 
 Устало отключились машины в городских типографиях, прекратив печатать 
свежие выпуски газет. Погас свет в больнице, а следом за ним отключились системы 
жизнеобеспечения, отправив шестерых пациентов на небеса. Всхрипнув, напоследок 
умолк тонометр.
 Автомобили на улицах синхронно зажгли фары. 
 Содрогнувшись, отключился холодильник, и тепло медленно, но верно стало 
пробивать себе дорогу в его ледяное нутро. На пониженных тонах взвыли пылесосы и 
дорогие джакузи в последний раз пустили пузыри. 
 Электричество - то, что за последний век стало нужнее чем вода, и может 
быть даже чем воздух, ушло. 
 Люди остались, ошеломленные и испуганные наступившей тишиной. Нет больше 
гула бытовых приборов - незаметного, но вместе с тем постоянного шума, который 
сопровождает жизнь любого горожанина. Тихо слишком тихо. 
 И прошло почти четыре с половиной	 минуты после прилива, когда зазвонил 
первый телефон. Издал мелодичное треньканье, до смерти напугав своего хозяина. 
 -У нас... у нас отключили свет! А у вас как?
 -Тоже отключили! Совсем в темноте сидим!
 -Вода... теперь электричество...
 Все новые и новые руки хватаются за разноцветные трубки телефонов. 
Разводят руками те, у кого он подключен к розетке. Звонят мобилы, тщетно посылая 
к вышкам кодированные волны - вышки не работают после того, как оборвалось их 
питание. А люди все говорят и говорят. И телефонные станции уже клинит, от 
потока испуганных и разгневанных голосов:
 -Что вода! У нас газ после нее отключили, а теперь вот свет! Как в 
пещерный век!
 -А мы не знали... мы думали у вас и вода есть!
 -Думали! Все думали! Только кто-то город решил извести. Что дальше то? 
 -...совсем темно, не видно ничего совершенно! Под окнами только что авто в 
столб вкололось - гнал быстро, а без фар, и когда света не стало не успел 
включить... что? Едут? Да куда они приедут, так и помрет здесь под окнами. 
 -...достали меня!! Они! Достали! Как жить будем без света!?
 -...и не говорите! Может быть это власти? А? Нет, да не верю я в это 
землетрясение. Бред собачий, ваше землетрясение.
 -...а я не могу! Не могу здесь в темноте! Я боюсь, я всегда спал с 
ночником. Приезжай! Приезжай, а! А то я не знаю... сколько еще продержусь. 
 -...говорю, слышь! Тачку бери и давай ко мне. Что-что, грузить... пока 
темно. 
 -...а мы уже решили! Прямо счас с соседкой на площадь пойдем. Скажем им. 
 -...в морды плевал я таким бытовым службам. Да! Плевал и... 
 -...на улицу! Нет! Прямо сейчас пойдем!
 -...из города. У нас все готово? Уезжать, говорю, отсюда надо. Пока 
возможность есть. Да при чем здесь поезда? Виталий Филипыч машину обещал дать. 
Ну давай!
 Человеческая речь, море человеческой речи льется по телефонным проводам 
бурным потоком. Шумное многоголосье - женские, мужские, захлебывающиеся от 
восторга и страха голоса детские. Скрипуче вещают в засаленные трубки старушечьи 
голоса - запруда сплетен прорвалась и несутся слухи и кривотолки по городу, 
обгоняя редкие автомобили. 
 И среди этого телефонного гама, медленно меняющего свои тона с удивленно-
испуганного на возмущенно-злобный, постепенно выкристаллизовалась единая мысль, 
воплотившая в себя чаяния и надежды многих тысяч горожан:
 ДОКОЛЕ?!
 Они отключили воду, сначала горячую. А потом холодную, и мы подумали, что 
это ненадолго, что это землетрясение, что это скоро изменится. Потом исчез газ и 
мы зажгли во дворах костры, как в средневековье. Пропал интернет и мы лишились 
высоких технологий и радиоточка, слышите, которая вещала с тридцатых годов 
подавилась собственной речью. Мы терпели, мы не замечали, мы думали, что так и 
должно быть. Но так было до сегодняшней ночи, ночи, когда отключили свет. Так 
доколе мы будем это терпеть? 
 ДОКОЛЕ?!
 Люди переставали говорить и клали телефонные трубки. Кто-то мягко, нежно, 
кто-то с грохотом, все в зависимости от темперамента. Голоса обрывались один за 
другим. Кто-то в ярости сметал телефон с ночного столика, кто-то выдергивал шнур 
из розетки. 
 Клали трубки, а потом выходили на улицу. Из старых домов Нижнего города, 
из панельных Верхнего, из убогих халуп дачников, из темных баров и крохотных 
забегаловок. Горожане выходили из подъездов и шли вдоль улицы - узкие людские 
ручейки, что как и положено ручьям когда ни будь сольются вместе и станут ручьем 
побольше. 
 Так и случилось, люди все прибывали и прибывали - маленькими группами и по 
одному, потом целыми подъездами, вежливо здороваясь с соседями и спрашивая: "вы 
то же идете" и удовлетворенно кивали, получив утвердительный ответ.  
 К четверти первого на улицах возникла толпа со своими законами, и 
охваченная единым мнением. А народ все шел и шел из темноты дворов - совсем 
разный. Были тут и вездесущие пенсионерки со сморщенными желчными лицами, и их 
затюканные мужья с палочками и в древних пиджаках. Были здесь пахнущие перегаром 
бывшие рабочие закрывшегося завода, а также пахнущие спиртным и несущие в 
карманах кастеты дети бывших рабочих с завода. Были здесь их несовершеннолетние 
сестры с шальным огнем в глазах и совсем маленькие младшие братья туповато 
озирающие столпотворения. А рядом шагали служащие крупных фирм в дорогих куртках 
и уже порядком полинявшие бывшие работники "Паритета". И мрачные охранники в 
камуфляжи, и безработные пожарники в фирменных комбинезонах, и бледные 
отрешенные юнцы - паста Просвещенного Ангелайи, и глыбастая дружина Босха, 
повылазившая из дорогих автомобилей.
 Совсем немного времени спустя по Центральной улице города уже текла 
полноводная людская река, над которой как воронье витали мрачные ее намерения. 
Тут и там вспыхивали ручные фонари, болтались керосинки, катящиеся по тротуарам 
машины подсвечивали фарами. А потом кто-то из Нижнего города достал головню из 
костра и в рядах людей вспыхнул факел. А затем еще один и еще, их обливали 
бензином, обматывали тряпками деревянное древко. Факела чадили но хорошо 
освещали путь. Глаза идущих были стеклянисты, а в глубине их затаилось мутное 
возбуждение. Неслышимый клич "доколе" витал над ними словно черный ворон. 
 А люди все выходили и выходили, потому что знали - так больше нельзя, 
потому что скатываемся непонятно куда, и непонятно что ждет впереди. 
 Все знали куда идти, никто не сворачивал и не терялся. Сплоченной массой 
толпа прошагала по улицам и скоро головные ее отряды вылились на Арену - 
центральную городскую площадь. 
 То был бунт. Последний бунт в этом городе, самый пожалуй сильный их всех 
предыдущих - водяных, хлебных и газовых. И как и все предыдущие он окончился 
пшиком. 
 Глухой ропот витал над толпой, когда она разветвляясь на мелкие 
составляющие, ведомые, выделившимися по всем законам людского столпотворения 
самозванными лидерами, направилась одновременно к зданию администрации, 
воздушных форм УВД, и угрюмому древнему зданию суда. 
 Темные, массивные дома казались одинокими утесами посреди волнующегося 
людского моря. Основная масса людей застыла. Факела чадили в безоблачное небо, а 
часть ходоков между тем проникала во все три строения. Люди ждали известий. 
 Самозваные парламентарии, подогреваемые криками из толпы, почти бегом 
проникли в здания суда и в милицию. У двери в администрацию города их ждал 
сюрприз - дверь была заперта. В толпе заорали, чтобы начали ее ломать и на 
подмогу выделили еще человек пятнадцать. Под общим натиском хлипкие створки 
открылись, а одна снялась с петель и гулко ухнуло в вестибюль. С руганью, сразу 
человек двадцать ломанулось проем, а там разделившись по двое по трое, 
рассредоточились по этажам. А вот тут их ждал сюрприз номер два - всем сюрпризам 
сюрприз. Люди шагали по темным этажам и везде встречали одно и то же.
 Пустоту. Запустение. В администрации, или как ее по традиции звали, белом 
доме, никого не было. На полу широко распахнутых кабинетов белыми гигантскими 
снежинками валялись бумаги. Дверцы сейфов были широко растворены и напоминали 
улыбку идиота. На некоторых столах стояла чашки с остывшим черным кофе. Красные 
ковровые дорожки в коридорах обильно пятнали чьи то грязные следы. 
 И никого. Ошарашенные ходоки, прочесав дом снизу до верху, возвращались 
назад, предоставляя народу вместо зарвавшихся властей, которые должны ответить 
за совершенное, и возможно быть вздернутыми на ближайшем фонарном столбе, лишь 
свои пустые руки. И парламентарии выходили на широкие мраморные ступеньки и 
видели через площадь крошечные фигурки своих собратьев, так же выходящих из суда 
и милиции. 
 Толпа думала долго, но и до этого многоглавого организма наконец дошло 
очевидное - городская власть спаковала манатки и сбежала, бросив своих 
подопечных на произвол судьбы. 
 Реакция была разная, на голову бежавших властей обрушивалось столько 
заковыристых проклятий, что если бы слова могли ранить, от отцов города остался 
бы да не скелет - один прах. Кто-то падал без сил на холодный асфальт и 
заливался слезами, кто-то матерился в голос, кто-то потрясенно молчал.
 Единодушно порешили, что беглецы и есть виновники всех отключений. Новость 
эта ничуть не обрадовала горожан. Некоторые из них, забравшись на фонарь, дабы 
возвыситься над людской массой призывали созвать новый городской совет, и 
учредить собственное правительство. Другие вопили, насчет того, что власти не 
могли далеко убежать и наверняка прячутся где-то в городе, что было уже 
совершеннейшим маразмом, потому что даже младшие браться сыновей работников 
заводы было понятно, что обладая личным автотранспортом, эти душегубы уже давно 
за чертой поселения, а то и за чертой области.
 Резкий женский голос вопил надрывно: "А милиция где?! Их к ответу 
призовем!!!" И тут обнаружилось, что рядовые стражи порядка тоже здесь в толпе, 
по большей части принимали участие в шествии, и знать не знают, куда подевалось 
все их начальство. Некоторым из них, правда, по инерции все-таки набили лицевую 
часть, но и эти потасовки быстро сошли на нет в виду явной бесполезности. 
 Толпа постояла так, минут пятнадцать между пустыми темными зданиями, 
которые раньше были сердцем города, и стала потихоньку расходится. Один, другой, 
люди с целеустремленными внимательными лицами. Нет, они не собирались 
организовывать свое управление городом, да и искать никого не хотели. 
 Эти собирались бежать. 
 И чем быстрее, тем лучше. Еще десять минут и на месте грозной массы людей, 
объединенных ненавистью к властям теперь было несколько тысяч бегущих с корабля 
крыс. Больше никто не выкрикивал лозунгов, напротив, было очень тихо. Люди 
уходили с площади с разу направлялись к себе домой - паковать вещи. 
 Еще через четверть часа на площади не осталось не единого человека. 
Одинокие факела дотлевали на асфальте обреченными костерками. Разрозненное 
людское скопище, с каждым мигом становящееся все более редким, поползло вниз по 
Центральной, временами испуская тоненькие ручейки людей, что сворачивали в свои 
дворы. 
 Вот так бесславно и закончился последний городской бунт. Бунт 
электрический. Позади уходящей толпы темные личности, коеих всегда хватает при 
любых людских беспокойствах, споро начали бить витрины дорогих магазинов и 
взламывать двери закрытых по случаю темноты ларьков. Но это быстро прекратили 
опомнившиеся стражи порядка, решившие в отсутствии начальства продолжать нести 
свою службу. На перекрестке Центральной с малой Зеленовской у них случилась 
крупная перестрелка с грабителями, потрошившими элитный магазин кожи в ходе 
которой четверо бандитов были застрелены, а один получил три пули в спину и 
удрал, подвывая. Свидетели, заикаясь, рассказывают, что из-под кожанки у него 
торчали длинные черные уши, в окружении жесткой щетины.
 К трем ночи город ошеломленно замер. Ранее бывшего многолюдья не было и в 
помине. По абсолютно вымершим улицам шатались, растущими на глазах стаями, 
бродячие собаки, гавкались у помоек и наводили страх на тех, кто все-таки 
решился высунуть нос на улицу. 
 Уже первые лучи утренней зари пали на новое столпотворение. Доверху 
груженые вещами, горожане бежали прочь. Везло тем, у кого были машины - 
прогибающиеся до земли от нагруженного автомобили мигом заполонили Центральную 
улицу, образовав непроезжею жуткую пробку, в которой гудели, ревели двигателями 
и осыпали утренний воздух матами беглецы. Впередиидущим автолюбителям удалось 
вырваться на шоссе и они поспешно гнали прочь, благодаря судьбу за оказанное им 
доверие. После вчерашней мутной ночи, над людьми витала уже не тревога, а самый 
настоящий страх. 
 К тому же оказалось, что все до единой городские бензоколонки лишены 
бензина, полностью перейдя на поставку газа. Удивленные их служащие (те, которые 
не бежали), только разводили руками, обозревая километровую очередь лишенных 
горючего механических коней. Понявшие, что покинуть на колесах родимый край не 
смогут, жильцы впали в отчаяние, и некоторые прямо так и бросали свои машины, и 
нагруженные тюками и многочисленной родней направляли стопы в сторону вокзала. 
 Надо сказать, что и тем, кто заправленный пол завязку из старых запасов, 
пересек городскую черту, далеко уйти не удалось. Через три километра вниз по 
шоссе обнаружился грандиозный бревенчатый завал, из-за которого неизвестные 
личности временами открывали огонь и охотничьих ружей. Перед этой устрашающей 
баррикадой уже занималось игривым пламенем трое подбитых автомобилей. Так как с 
внешней стороны, прижимать бандитов никто не спешил, спешно вызвали оставшиеся 
силы городской милиции (которых оказалось ровно двадцать два, из них половина 
оказалась среди беглецов). Разразилась новая перестрелка, после которой 
прячущиеся за баррикадами решили, что жизнь их все же бесценна и поспешили 
покинуть свою крепость. Окинув взглядом завал, оставшиеся стражи авторитетно 
высказались в том смысле, что растащить его быстро не удастся и если мы все же 
хотим покинуть земли отцов, то ехать надо в обратную сторону. Пока разворачивали 
многоголовое автостадо, прошло часа два, и три десятка машин легко и сильно 
оказались побитыми. 
 Вспотевшие, взмыленные и уставшие беглецы совсем не удивились, обнаружив 
точно такой же завал, через шесть километров. Оттуда никто не стрелял, но и 
авторы баррикад оказались анонимами. 
 После этого самые отчаянные горожане кинули машины и, перейдя завал пошли 
дальше пешком, проклиная всех и вся. Те кто поспокойнее и помудрее разворачивали 
машины обратно в город, памятую о поездах.
 А некоторые сказали "хорошо ли мы подумали, оставляя наш город. А может, 
тут еще все обойдется?"
 Авось не помрем. Эти, рассудительные, поворачивали машины назад в город, а 
там уже неспешно разгружались у собственных домов, и даже снисходительно стали 
поглядывать на мятущихся беглецов. Центральные улицы враз покрылись слоем 
мусора, словно прошедшую ночь здесь только и делали, что переворачивали мусорные 
баки. 
 Билетов в кассах вокзала не оказалось. А сами кассы были наглухо закрыты, 
и ощетинились не внушающими надежды табличками. На узкий городской перрон 
набилась многотысячная толпа народа и кого-то и дело скидывали на рельсы, а уж 
оттуда он с возмущенной	руганью лез обратно. Там где не было людей был багаж, 
возвышающийся среди бегущих горожан как масштабированные утесы с квадратными 
гранями. От броских этикеток рябило в глазах. 
 В глазах людей застыло отчаяние и приглушенный огонь стоиков. Они 
собирались дождаться поезда, а потом сесть в него, неважно какой ценой. 
 В взволнованной людской толпе то и дело кого-то обкрадывали, и жертва 
догадывалась об этом лишь много часов спустя. 
 К полудню оказалось, что кассы были закрыты не зря - поезда не ходили, так 
как иссякло питающее локомотивы электричество. По слухам, этой ночью где-то в 
пригороде остановился скорый экспресс доверху напичканный пассажирами, полностью 
закупорив восточное направление. Помощь к обездвиженному поезду не пришла, и 
несчастные его пассажирам в конце концов пришлось добираться до города пешком. А 
когда в область придет новый поезд никто не знал - транзитные тут бывали крайне 
редко, а пригородные линии были все обесточены. 
 В два дня мимо истомившейся, издерганной толпы полным ходом пронесся ярко 
желтый с черными полосами дизельный локомотив, сразу указавший путь к спасению. 
Ведом тепловоз был неизвестно кем, и хотя отчаянные горячие головы из ожидающих 
попытались на своих двоих догнать убегающий перекатчик, пользы это не принесло - 
подсесть не смог никто. 
 Мигом выделившиеся из толпы активисты предложили сформировать собственный 
состав, и начали поиск ведающих в вагоновождении среди толпы. Таковой нашелся 
всего один - Николай Поликарпович Смайлин, семидесяти шести лет от роду, 
страдающий подагрой и сильной тугоухостью. Долго вникая в предложенное, Николай 
Поликарпович наконец согласился повести состав и даже научить молодое поколение. 
Тем более что наука эта, по его словам, немудреная. 
 Бережно поддерживаемый активистами под руки, дряхлый вагоновожатый 
удалился в сторону депо вместе с немалой кучкой сочувствующих и любопытных. В 
депо их ждало сильнейшее разочарование - единственным оставшимся на ходу 
тепловозом был тот самый, что самое малое время назад пронесся мимо перрона и 
скрылся в неведомых далях. Народ пару раз нелестно выразился по поводу 
неизвестных извергов, лишивших город последней надежды и пошли назад, нести 
унылую весть ждущим. 
 Реакция последних почти точно копировала поведение своих же земляков у 
шоссейных завалов (а тем, кто был только что оттуда, пришлось проделать все по 
второму разу) - кто-то пал на колени и стал выдирать у себя волосы, кто-то 
нагрузившись многокиллограмовым скарбом спустился с перрона и зашагал по шпалам, 
ну а большинство с тяжким вздохом поворотили вожжи в сторону покинутого дома. 
 К шести вечера перрон опустел, и лишь редкие, неясных занятий, личности 
шатались по нему, роясь в брошенном и потерянном в сутолоке чужом багаже. 
 К восьми неконтролируемый всплеск эмиграции благополучно завершился, 
людской поток схлынул, оставив на улицах кучу всяческого хлама - неизбежного 
спутника переезда. 
 После такого, казалось масштабного бегства, город потерял всего ничего - 
девять с половиной процентов от изначального своего числа населения, то есть 
бежало меньше двух с половиной тысяч человек. 
 И лишь считанные единицы из оставшихся позвонили родне за пределами 
города, та и то ограничились лишь самыми общими фразами. Остальные молчали, 
уподобившись самым великим молчунам животного мира - рыбам. Почему так? Многие 
тысячи людей, только что вроде бежавшие, словно спасающие свою жизнь, вместо 
того, чтобы воспользоваться телефоном и послать весть о катастрофическом 
положении дел (а именно таким оно и стало) в городе, успокоив себя немудреным 
"авось пронесет", стали думать, как жить без электричества. И думы эти были уже 
чисто практического свойства. 
 Мгновенное помутнение умов? Пресловутая черная вуаль, что заставляла 
горожан желать вид, что ничего особенного не происходит? 
 В десять часов, когда солнце уже приравнивалось к горизонту по улицам 
возобновилось шебаршение и гулянья. Машин сильно уменьшилось, и зачастую они 
упирались в чужих брошенных железных коней, которые были оставлены в самых 
неподходящих для этого местах. Брошенные вещи были собраны, мусор кое-как 
разметен и уже ничего больше не напоминало ни о ночном факельном шествии, не об 
утреннем всегородском переезде. 
 Жить без электричества оказалось просто. Куда проще, чем все думали. 
Нижний город почти не изменил своего уложившегося за последние недели распорядка 
- здесь пищу давно готовили на примусах и газе, так что вместо безвременно 
угасшей лампочки возникла очередная гостья из прошлого, керосиновая же лампа. С 
телевизором получилось сложнее, и лишенный зрелищ народ потянулся на улицу - 
совершать полуночный моцион и нагуливать сенсорные впечатления, так что на 
улицах уже в полной мере возникла та самая уже упоминавшаяся праздничная 
атмосфера.
 Праздничная атмосфера без праздника. 
 Верхнему городу пришлось хуже. Одновременно со светом они лишились 
возможности готовить пищу и среди жильцов высоких белых конгломератов возникло 
волнение - копия тревог их заречных собратьев. И потому, именно из Верхнего 
города было большинство людей навсегда покинувших поселение. Керосинки примусы, 
а некоторое время спустя и примитивные буржуйки расходились на ура. Во дворах 
вспыхнули костры, но случившийся на следующую ночь мелкий холодный дождь быстро 
положил конец этим посиделкам. 
 И увидев как из форточки элитного дома столбом валит черный дым, никто уже 
не бежал с криком "пожар". Все знали, это просто хозяева готовят пищу, как это 
делали их предки, а до этого предки их предков. Естественно реальных пожаров от 
этого меньше не стало и пожарная бригада сбивалась с ног. Проявляя прямо таки 
чудеса героизма, навострившись тушить красного петуха ограниченным баком машины 
объемом воды. Какое то время спустя им стало казаться, что это нормально, словно 
город никогда и не был подключен к центральному водопроводу. 
 В двух городских типографиях не долго созерцали остановившиеся машины. В 
подвале повернули рукоятку древнего дизель-генератора и с его хриплым рыком к 
газетчикам вернулись блага цивилизации, так что корректоры, редакторы, 
верстальщики, наборщики и прочая журналисткая братия зачастую стала засиживаться 
на работе допоздна, дабы не возвращаться в освещенной керосинками дом. Так или 
иначе, но уже к вечеру эмиграционного дня были готовы свежие выпуски обоих 
городских газет. Одна грозила апокалипсисом и содержала открытое воззвание 
Просвещенного Ангелайи к землякам, а вторая уверяла, что ничего особенного не 
происходит и призывала сохранять олимпийское спокойствие. При этом там 
печаталось интервью с одним из глав города, в котором он сообщал, что отлучился 
по требующему безотлагательного решения делу, и скоро вернется в вверенную ему 
вотчину. Но это уже был явные бред, потому что даже клиенты местной психатрии 
понимали - не вернется он уже никогда. А если и вернется, то значит он враг 
себе, и ему же соответственно хуже. 
 Обе газеты были расхватаны в рекордные сроки и горожане взахлеб читали их, 
как остросюжетное бульварное чтиво, и живо при этом обсуждали. 
 Еще одни генератор завели в больнице. Так что там все ограничилось 
четырьмя покойниками отошедшими при выключении света. Был вопрос с соляркой, 
который быстро разрешили, нагрянув в то же депо и в осиротевшем тепловозном 
стойле отыскали массивный бак с НЗ топливом, который успели уже подворовать, но 
только на половину. Топливо это, потом полдня возили в канистрах на машинах с 
красными крестами, оглашая округу воем сирены для убедительности. Убедившись, 
что не останутся света в ближайшее время люди в белых халатах вздохнули 
облегченно и вернулись к своим обязанностям - лечить, оперировать, таскать воду 
от ближайшей колонки. Работа эта, далась им легче, чем обычно - странно, но 
количество пациентов за последнее время сильно уменьшилось, словно люди 
предпочитали переносить тяжелые болезни на дому, и не лезть в относительную 
санитарию больничных палат. Или просто стали меньше болеть. 
 Через три дня после темного прилива тяжелыми тракторами все-таки растащили 
шоссейные завалы с обеих сторон, и были очень удивленны не найдя за ними крупной 
автомобильной пробки. Ни даже запрещающих проезд знаков. Видимо приезжие, 
упираясь в исполинскую баррикаду без лишних слов разворачивались и ехали назад, 
до ближайшего разветвления. 
 -И что, никому не сказали? - вопросил Василий Кружин, водитель тяжелой 
техники, - совсем что ли никому?
 А коллеги его по работе только чесали в затылках да оглядывали уходящее 
черной глянцевой лентой за деревья, шоссе. 
 По мелочи: Потомственный житель Нижнего города Ванин Егор Федорович 
глубоким вечером посетил редакцию газеты "Голос междуречья" и там пристав к 
вышедшему подышать свежим воздухом главному редактору этого издания, долго и на 
повышенных тонах пытался доказать, что видел в огне одного из Нижнегородских 
костров маленькую красную змейку. Редактор вяло отбивался, и заявлял, что газета 
у них приличная и с такими новостями  Егору Федоровичу следует направить стопы в 
"Замочную скважину". Ванин горячо запротестовал, раскачиваясь массивной, хотя и 
порядком обрюзгшей фигурой на узкоплечими редактором и обдавая того мощным 
запахом перегара. Мол, знает он, что такое эта "Скважина", а у него вести свои 
надежные - увиденные собственными глазами. 
 А редактор сказал, что, возможно Егор Федорович был подшофе (а так оно и 
было), и наговорил еще уйму всяческих отповедей, и с порядочно упавшим 
настроением поплелся к себе в кабинет. Еще бы, разъясняя старику про то, что его 
змейка была последствием долгих возлияний, редактор все время невольно вспоминал 
свою собственную змейку, увиденную в тонком огоньке примуса. 
 Стрый и Пиночет весь день отъездов мотались по городу, вливались в 
тоненькие ручейки беглецов и следовали с ними до вокзала и обратно, преодолевая 
буйные пороги, и выскакивая иногда на тихие заводи. Оба мучительно пытались 
понять, не это ли долгожданный Исход. И так до самого вечера ничего и не узнали, 
зато были чуть не покусаны одичавшими псами, чувствующими себя хозяевами если не 
на центральных проспектах, то в узких переулках точно. 
 У драгдиллера Кобольда в пакете с  димедролом завелись жучки, о чем он 
узнал только через некоторое время, когда насекомые уже подросли и стали 
напоминать о себе надоедливым шуршанием. Кобольд с удивлением рассматривал новых 
жильцов, которые отличались блестящими жесткими надкрыльями, нежно голубого 
цвета и словно сделанных из пластика. Твари ползали по пакету, откладывали 
похожие на желатиновые капсулы яйца и азартно пожирали беленькие таблетки, 
словно не было для них лучшей снеди. Однако когда заинтригованный до 
невозможности Кобольд сунул в пакет корявый палец, чтобы подцепить одного 
жесткокрылого, то мерзкое насекомое бросило димедрол и вцепилось в палец 
драгдиллера, и висело так, пока извопившийся Кобольд не размазал его с хрустом о 
поверхность стола. 
 Пятнадцатилетняя нервная дочь Федора Рябова, встав в два часа ночи со 
своей измятой постели, и проследовав в туалет, обнаружила своего папаню сидящим 
верхом на табурете посреди абсолютно темной кухни и смотрящего на луну. При этом 
папаша Рябов что-то невнятно бормотал, и все трогал волосатой рукой уродливый 
шрам, образовавшийся у него на месте рваной зубами раны. Заслышав шаги дочурки, 
отец немедленно повернулся и кинул на дитя свое такой огненно-тяжелый взгляд, 
что дочь поняла - если переживет эту ночь, завтра соберет вещи и поскорей 
покинет отчий дом. 
 Ну и наконец псы. С животными что-то происходило, потому что они вместо 
привычных стаек по три-четыре собаки, стали вдруг сбиваться в исполинские 
пестрящие клыками и когтями орды, которые ничего не боялись и нападали на людей 
уже средь бела дня. Дошло до того, что обнаглевшие псы в три часа пополудни 
нагрянули в продуктовый магазин, где запугав до невозможности молоденьких 
продавщиц, устроили натуральный разгром, порвав и утащив все, до чего могли 
дотянуться, в том числе и двенадцать пакетов с детским питанием, которое как 
известно считают съедобным только младенцы. 
 Когда гордо шагающая армия, числом никак не менее пятидесяти голов, ранним 
вечером прошествовала по Центральной улице, словно представители новой городской 
власти, горожане решили - надо что-то делать. С помощью телефонов и печатного (а 
иногда и непечатного слова), были найдены и мобилизированны все 
зарегистрированные охотники города вкупе с собаколовами. Привлекли также милицию 
с их штатным оружием и, в первый и последний раз - городских же бандитов, 
которым сейчас приходилось тяжело, по причине крупной передели собственности. 
Говорят сам Босх отрядил для спасения города от собак часть своей охраны с Ак-
47. Группа набралась приличная, такой вполне можно было штурмовать средних 
размеров город. Стрелки все время грызлись между собой, но общее благое дело но 
давало им сцепиться по серьезному. 
 И вот, неделю спустя после воцарения тьмы, опять же после заката началась 
Большая Охота на отбившихся от рук собак, эхо от которой гремело еще дней пять, 
а гильзы - картонные с рисованной уткой, латунные с красным ободком и вытянутые 
автоматные находили уже много позже, как немое свидетельство некой прошедшей 
войны. Волки настороженно остановились, чутко нюхая влажными носами воздух. За 
последнее время звери исхудали, и благородная длинная шерсть матерого самца 
теперь висела слипшимися лохмами. Да и огонька в глазах поубавилось - теперь они 
иногда вовсе напоминали дешевые желтые стекляшки, сияющие пустым идиотизмом, как 
у мягкой игрушки в магазине. Голод подводил волчье брюхо, но поесть теперь 
удавалось редко. Помойки. Верные, хотя и неблагородные источники пищи, теперь 
были закрыты и находились под неусыпным контролем кодлы псов, которые словно 
считали теперь их своими официальными кормушками, и безоговорочно пропускали 
только жильцов с полными ведрами отбросов. 
 И воздух пах неспокойно - горькая тревога словно навеки поселилась там, не 
давала ни минуты покоя и отдыха. Звери давно бы сбежали из города, но что-то 
держало их тут, в этой вотчине бетонных домов и прямых улиц, в этом тесном 
муравейнике людских судеб, намертво переплетенных какими то загадочными узлами. 
 А сегодня было особенно гадко. Черная вуаль так сгустилась, что волки 
почти видели ее, пусть не глазами, а своим чутким носом.
 Сегодня что-то случится. Очередной пункт в выбранной неизвестно кем 
программе, очередная чумная станция, на пути двадцати трехтысячного экспресса. 
Черная ширма в небесах колыхалась, и пахла смертью.
 Так и есть, в отдалении залаяли псы - дружно, слаженно, они все теперь 
делали вместе. Брех их был не агрессивный, скорее отвлекающий. Волчица нервно 
взрыкнула, и переступила лапами, глаза ее отразили луну - два желто-зеленых 
пустых круга. 
 И она вздрогнула, когда ветер донес звук выстрела. Залп, а после этого 
секундную тишину нарушил уже не отвлекающий, истерический собачий лая. Какая то 
псина дико визжала, как визжат только смертельно раненые. Грохнуло еще раз, 
раскатисто, гулко, не меньше десяти стволов. Волк слушал, склонив лобастую 
голову на бок. Слабый ветерок пролетел вдоль улицы кружа за собой мертвые ломкие 
листья. Ветер принес резкий запах пороха, адреналина и отчетливый медный - 
крови. От этого медного духа волг оскалил клыки и зарычал. Примитивного его 
звериное сознание медленно решало - бежать, или остаться. Вроде бы стреляют 
далеко... 
 От угла старого кирпичного дома отделилась тень и выплыв на середину улицы 
в лунный свет, оказалась человеком в поношенном бесцветном плаще. Его шатало, а 
пах он резко, сивушными маслами. Взгляд его был еще бессмысленнее, чем у зверей, 
расфокусированные зрачки плавали, а потом сосредоточились на волках.
 -А! - сказал пьяный, - собачки... серые собачки, шатаетесь тут. Штоб вы 
передохли все... А впрочем... - он запнулся, словно потеряв нить, а потом поднял 
голову и довершил все же, - впрочем вас и так сегодня стрельнут. Пшли отсюда... 
Пшли!
 Он махнул руками и волки поспешно бросились прочь - месяцы проведенные в 
городе научили их быть осторожными людьми. 
 Не успели серые свернуть на Покаянную и пройти вдоль нее метров сто вниз к 
речке, как совсем рядом, на параллельной улице грянул залп. Так рядом, и так 
громко, что у волков разом вздыбилась шерсть, а клыки обнажились в беззвучном 
оскале. 
 На перекресток выскочило две собаки, такие облезлые и запаршивейшие, что 
казались совершенно одинаковыми, несмотря на явно разные породы. Псы неслись во 
весь опор, хвосты поджаты, с клыков капает пена. Громыхнуло еще раз, потом 
раздались частые одиночные выстрелы. Псы перекувырнулись через головы и 
грянулись на асфальт, где и застыли неподвижно. Лохматые шкуры были все в 
дырках, кровь широким веером окропила дорожное покрытие. 
 Плеснуло светом, и возле псов появились люди. Фонари в их руках испускали 
яркий белый свет, лучи хищно шарили по темным углам. Секунда, и один луч упал на 
замерших волков.
 -Э!!! - крикнул кто-то из охотников, - тут еще псы! Двое! - и без паузы 
вскинул к плечу дробовик.
 Громыхнуло. Асфальт перед волками вздыбился и плюнул в небо острой 
крошкой. Звери кинулись прочь. В окнах домов затеплился свет - слабенький, от 
керосинок или свечей. С грохотом отворилось окно. Сварливый женский голос 
крикнул на всю улицу:
 -Что творите? В кого стреляете, А!?
 На его фоне еще один голос, причитал слезливо:
 -Мама! Мама, ну отойди от окна! Какое нам дело кто в кого стреляет. 
 -Да в собак мы стреляем! - завопил один из охотников, - не в людей! Уйдите 
от окна!
 -Семеныч! - крикнул кто-то позади, - они на Граненную свернули, там еще 
десяток!!
 -Окружал по Моложской, а то к реке прорвутся!!!
 -Да вот еще! Вот! - выстрел, еще один, потом очередь из АК, гулкая и 
раскатистая. - Трех завалили, один ушел. 
 Волки неслись не чуя лап, косились вправо - там в проемах между думами 
мелькал свет, а на его фоне силуэты вооруженных людей. На очередном перекрестке 
в них чуть не попали - тут выстроила редкая цепь из десяти человек. Едва завидев 
две серые молнии, что несутся через улицы, они тут открыли огонь. Пули 
пробороздили асфальт, звонко грохнула неработающая лампа в фонаре. Зазвенело 
стекло.
 -Ушли, кабыздохи! 
 -Стекло зря разбили, может там жил кто?
 -Да плевать, все равно не спросят. В темноте лиц не разглядеть. 
 Тут и там шли охотники, рассредоточивались по районам мелкими группами, 
грамотно окружали мятущихся псов и безжалостно их отстреливали. Трупы не собирал 
никто - их было слишком много и грязную эту работу оставили на завтра, так что с 
утра горожане могли полюбоваться на истерзанные туши своих хвостатых мучителей 
лежащих почти на всех главных перекрестках города. От некоторых животных 
осталось не много - стреляли из охотничьих ружей, в том числе и из таких 
калибров, с какими ходят разве что на медведей, а то и на слонов. 
 В городе словно разразилась неистовая гроза - гремело почти без перерыва, 
иногда залпами, иногда очередями, но чаще одиночными - сухо, трескуче. Обыватели 
высовывали любопытные головы в окно, силясь разглядеть хоть что-то в мельтешении 
света и гротескных теней, но когда громыхать начинало подозрительно рядом с 
ними, поспешно убирали ценное свое достояние из проема. 
 Странно, как в эту ночь никого не убили. Охотники были везде и стреляли на 
вскидку, на шевеление, зачастую проверяя в кого попали уже после выстрела. Их 
крики, команды и смачная ругань далеко разносилась по опустевшим улицам. 
 Так, чуть не застрелили банду мелких воришек, что под шумок обчищали 
квартиру на первом этаже старой хрущобы. Вылезая через разбитое окно и 
ориентируясь в почти полной тьме они привлекли внимание охотников. На 
предупредительные крики воры естественно не ответили и только ускорили эвакуацию 
из ограбленной квартиры. Тут по ним и открыли огонь. Пули выщипали кирпич вокруг 
окна, растрескались деревянные рамы а один из грабителей получил свинцовый 
клевок ниже поясницы и заорал так, как ни одна собака заорать не может. Увидев 
группы вооруженных людей справа и слева от себя воры побросали награбленное 
(среди которого был модерновый телевизор, звучно разбившийся при падении) и 
поспешили сдаться на милость пленителей. Грабителей под конвоем отправили в 
милицию, где они и просидели до утра в абсолютно пустом темном помещении, так 
что часа через четыре уже были готовы завыть, как хвостатые жертвы ночной бойни.
  Два десятка бабуль осиротели в эту ночь, потому что под пули попали их 
любимцы - кошки, большие и маленькие, которые несмотря на все попытки убраться 
лини огня, часто принимались за собак и подвергались безжалостному расстрелу. 
Кошачьи трупики всегда лежали отдельно - черные и белые, рыжие и полосатые. 
 Летящие по произвольным траекториям шальные пули иногда втыкались в личный 
автотранспорт, припаркованый у подъездов. Срабатывала сигнализация и раненые 
машины выли на весь район, добавляя звуковому буйству новые обертоны. Хозяева 
ругались уже после, с утра, оглядывая аккуратные пулевые отверстия в 
полированных боках своего авто. Одна машина так и сгорела, когда ретивые стрелки 
целясь в бегущего пса продырявили бензобак. Авто мощно рвануло, на миг осветив 
весь район и небеса над ним и в этом пламени сгиб и несчастный пес. 
 Брякнули в такт стекла во всем районе, и это уже подняло с кроватей тех, 
кого не смог поднять раздававшийся доселе грохот. 
 -Да что там, война, что ли? - вопросил у родни Семен Георгевич Пашин, 
заслуженный, хотя и порядком выживший из ума ветеран. 
 Родня не нашлась с ответом, а только сбилась в кучку и вздрагивала с 
каждым новым выстрелом. А Иван, внук Семена Георгевича, еле слышно вымолвил 
"Исход", и наотрез отказался смысл этого термина объяснить. 
 На Верхнемоложской волки попали в западню. Их заметили медленно идущие 
вниз по улице стрелки, а путь назад был отрезан точно такой же группой 
вооруженных людей, направляющихся им навстречу, так что казалось, словно 
посередине улицы появилось исполинское зеркало, отражающее все и вся. Зверей 
заметили, стали показывать пальцами, быстро переговариваться, стрелять не 
стреляли, боясь попасть друг в друга и просто продолжали идти навстречу, и 
свободного пространства между ними оставалось все меньше и меньше. 
 Волки заметались между двумя людскими цепочками. На самца пал свет одного 
из фонариков и зверь на секунду застыл - напряженная поза, торчащая клочьями 
шерсть, красная пасть с белоснежными оскаленными клыками и две полные луны 
вместо глаз. Грохнул выстрел, но волк уже ускользнул от луча. 
 -Кто стрелял?! Кто стрелял, говорю!?
 Молчание в ответ, стрелки не сознаются, хотя руки чешутся у всех, охота - 
древнее развлечение, будоражит кровь. 
 Свет снова отловил зверей и спасаясь от него - предвестника скорой 
свинцовой смерти, волки выскочили на тротуар, а затем кинулись в темный проем 
одного из дворов. 
 Цепочки сошлись, смешались:
 -Теперь не уйдут, закрытый двор.
 -Так это те самые? Изворотливые твари!
 -На другом выходе кто дежурит, Ресницын? 
 -Кто стрелял, спрашиваю? Руки чешутся, да, по людям пострелять?! 
 В темном колодце двора, волки первым делом кинулись к противоположному 
выходу, но тут же учуяли специфический запах охоты - пот, горелый порох, 
смазанная сталь. Выход был перекрыт, а с Моложской уже быстро шагали 
преследователи. Ловушка, этот двор большой волчий капкан. Люди умнее хищников, и 
даже из ружей стараются стрелять загнав жертву в глухой тупик, откуда нет 
выхода. 
 Волк завыл - длинно тоскливо. Волчица скалила зубы, грозно рычала, да вот 
только толку от этой грозности не было никакого. Позади скрипнула дверь 
подъезда. Звери моментально обернулись, оскалившись на нового врага. Из душной, 
пропахшей нечистотами пещеры подъезда выплыло морщинистое старушечье лицо, 
освещенное неровным светом керосиновой лампы глаза бабки бессмысленно шарили по 
двору, а потом остановились на волках:
 -Оох, - протянула расслабленно бабуля - песики... Вас стреляют, да!? 
Ружьями стреляют?!
 Тон ее был добрый и волчьи оскалы слегка поубавились. Бабка суматошно 
заморгала глазами и поманила зверей рукой:
 -А я вас не дам... Не дам этим душегубам, таких красивых песиков. Ну иди 
судя, иди. И ты большой, тоже иди, у меня не стреляют. 
 Во двор уже входили охотники и лучи их фонарей шарили по громадам 
многоэтажек, высвечивали пустые темные окна. Волки хорошо знали что их ждет, 
если они не последуют за старухой, и потому проскочили в подъезд, на свет 
керосинки. Поднимаясь на пятый этаж, где у нее была квартира в окружении двух 
огромных серых волков, старуха бормотала себе под нос:
 -Я животных люблю. И песиков и кошечек, и прочую живую тварь. У меня их 
раньше много было, да вот соседи, изверги, в суд подали. Говорили мол, житья от 
них нет, от вашей оравы. А сами то, сами! Да мои кошечки по сравнению с ними - 
милейшие животные. Добрые такие, никого не трогали... да просто кровью сердце 
обливалось, когда отдавала их!
 Бабка достигла пятого этажа и поманила волков:
 -Сюда, лохматые. Здесь и живу.
 Крохотная однокомнатная квартира мощно провоняла животными. У окна 
притулился старенький письменный стол на котором горела еще одна лампа. Когда 
волки вошли в комнату, в углу, у древнего платяного шкафа зашевелились. Звери 
настороженно подняли верхнюю губу, вздыбили шерсть, но тут подошла старуха и 
положила им на загривки мягкие теплые ладони:
 -Не бойтесь, милые. Это Кудлач, тоже из городских песик. Его кто-то избил 
в нашем дворе. Арматурой, чуть ли не до смерти. Хорошо, я вовремя нашла, а то бы 
так и помер. Но теперь не помрет. Выходила. 
 Серые волки, воспитанные людьми, сразу почуяли в этой квартире запах дома. 
Тепло, добро, и еда в срок, они помнили такие места, помнили как хорошо жилось у 
Васина в зверинце. И когда старушка, их спасительница прикрыла дверь и 
защелкнула на два замка, канонада, все еще раздававшаяся за окном, словно 
поблекла и стала совсем не страшной. 
 Покружив по квартире волки примостились под столом, вместе, подпирая друг 
друга отощавшими боками. Красные их языки вывесились наружу, желтые глаза 
сощурились. 
 А пятнадцать минут спустя волки уже спали. Спали под выстрелы и визги 
принимавших мучинечискую смерть собак. 
 В отличие от вечно озабоченных чем-то людей, дикие звери никогда долго не 
испытывают стресс. И забывают об опасности, стоит им лишь очутиться в 
спасительном укрывище. И в отличие от горожан, волки в эту буйную ночь, 
действительно спали.

 Утром собирали собачьи трупы, и прикидывали как жить дальше. Но бежать уже 
никто не пробовал. Жизнь, мутная река с твердым каменным дном несла горожан 
вперед, в какие то темные, туманные дали, и впрыгнуть из этого все ускоряющегося 
потомка не было никакой возможности. 
 И положившиеся на авось, горожане продолжали свои мелкие суетливые дела, а 
черная вуаль колыхалась над ними, и сквозь темные ее крыла иногда не были видны 
звезды.  
 Но разве не в том есть одна из лучших человеческих черт - способность 
верить, надеяться и до последнего утешать себя красивыми сказками? 
 Город, бывалый сказочник, ждал, и, может быть усмехался над суетой своих 
жителей. Но то не видел никто, даже ночная птица воспарившая в начинающую терять 
тепло темноту. 








                         Часть третья. 
                       То, что не тонет.

                               1. 

 -Шел я домой. Нормально так шел, спокойно, никого не трогал - 
проникновенно вещал Саня Голубев, очевидец и пострадавший в одном лице. - Темно 
еще было. Ну не так как сейчас, когда без света, но тоже темно. 
 Влад внимательно слушал респондента, удерживая при этом соответствующее 
моменту выражение лица - заинтересованность, участие, легкое снисхождение. 
Голубев, коротко стриженый детина с лицом отсталого школьника чуял, что настал 
его звездный час и потому разливался соловьем:
 -Луна еще такая светила. Круглая... такая.
 -Откуда шли то? - спросил Влад.
 -Как откуда? - удивился Саня, а потом до него дошел смысл вопроса и он 
пояснил - С гулянки шел. У Костяна день рождения был. Ему стукнуло... 
стукнуло... а ладно! Короче оттуда шел. И вот захожу я значит в свой двор, а 
Леха мне кричит, мол куда пошел...
 -Так вы не один шли.  
 -А... - сказал Голубев, - ну кончено не один. Я с пацанами шел. И они мне 
говорят, ты куда пошел. А я им, мол мне на квартиру  зайти, забрать кой че надо. 
А они мне...
 -А во дворе?
 -Ну вот вхожу я во двор, и смотрю перед подъездом че то черное валяется. А 
над ним вроде человек склонился. Я сначала подумал, может, замочили кого. 
Подхожу, смотрю, а труп то не человечий. Пес такой здоровый, ротвейлер вроде. А 
над ним... - Саня замялся, глянул на Влада и тот покивал ему, продолжай мол, - а 
над ним оборотень.
 -Оборотень?
 -Что я их не видел что ли? - обиделся Саня, - Я фильмы про них знаешь 
сколько смотрел.
 -А почему именно оборотень? - спросил Владислав, - может это просто 
большой волк был?
 -Да не бывает таких волков! - почти крикнул Голубев, да вот с голосом у 
него были проблемы, после того как визжал на весь город в ту памятную ночь. - Да 
и глаз у них не таких нет. Знаешь он как смотрел, - Голубев поводил глазами, - 
пронизывающе! Влад покивал. Ему было скучно, его раздражал этот Саня, который 
судя по всему решил прославиться, попасть в газету любой ценой. 
  -"Будет потом хвалиться перед корешами, вот я де герой, про меня даже в 
газете писали!" - подумал Влад, статья, впрочем пойдет в "Замочную скважину", а 
значит весь этот бред про оборотня был как нельзя кстати. 
 -И вот смотрим мы друг на друга, - говорил Голубев, - а потом как я 
закричу, пшел, мол вон! Да громко так, начисто голос сорвал. Тварь голоса моего 
испугалась, собаку бросила и в кусты. Знала, что с человеком лучше не 
связываться. Человек, он царь природы. Так, что я получается легко отделался, 
подумаешь голо сорвал.
 Тут Саня приврал. После встрече с волколаком отделался он не легко, а 
тяжело, и не отделался, а обделался. Но об этом никто не знал, и тайну эту 
Голубев собирался унести с собой в могилу. 
 -Понятно, - сказал Сергеев, - а вы раз с праздника возвращались, наверное 
нетрезвый были. 
 Саня подозрительно зыркнул на Влада:
 -Ну, пили конечно. Но я как этого живоглота увидел, так сразу весь хмель 
сняло. Или... думаешь мне приглючилось? 
 -Ну... - произнес Влад, - тут из зверинца сбежала пара волков. Может быть 
это был один из них?
 -Что ты, что ты!! - прохрипел Саня - да ты бы видел, что от пса осталось! 
Кровищи - море. А там еще кишки по всей площадке раскинуты! И этот... волк, он 
же их жрал. Где это видано чтобы волки собак жрали!?
 -Ну ясно.
 С тем и распрощались. Влад возвратился домой, где дописал статью про 
волков. Голова у него побаливала. Ноги гудели. За последние дни, особенно после 
выключения света, свободного времени почти не оставалось. Приходилось носить 
воду, если ты хочешь пить. Приходилось бежать на другой конец города к заправке, 
и там за дикие деньги закупать газ. Одноконфорочную газовую плитку он прикупил 
еще позавчера вчера и ему сильно повезло - взял одну из последних. Керосиновую 
лампу ему одолжили в Нижнем городе, где жил один из давних приятелей и теперь 
она болталась на стеклянной люстре, олицетворяя возврат к истокам. Когда Влад 
зажигал сей анахронизм по комнате неизменно начинали прыгать красноватые, дикие 
световые зайчики, и квартира журналиста начинала походить на пещеру безумного 
колдуна. 
 С потерей электричества сдох компьютер и вместе с ним отпала надобность в 
провайдере. Скрипнув зубами, Сергеев извлек из пыльных глубин антресоли закрытую 
чехлом печатную машинку "Ортех", каковая возрастом была едва ли в половину 
младше самого Влада. На этом доисторическом собрате керосинового фонаря и 
печатал Сергеев ныне свои сочиненья. 
 У него болели и руки - кончики пальцев за время работы на мягкой 
клавитатуре совсем забыли каково шлепать литерами на механическом агрегате. 
Владислав стал больше читать, потому что телевизор был недоступен и радио больше 
не баловало своего хозяина музыкой. Вечерами он пялился на погруженный во тьму 
город и размышлял. Ему даже пришло в голову, что в крестьянском тяжелом труде 
что-то есть - после напряженного трудового дня обыкновеннейший отдых, да собрат 
его покой казались чуть ли не пресловутым смыслом жизни, особенно если к нему 
прибавлялось удовлетворение от сделанного.
 Через день после отключение свет позвонил Дивер. Случилось это вечером, 
когда Влад предавался заслуженному отдыху, перемежающемуся с приготовлением 
ужина. За окном вяло светила большая желтая луна - только-только поднялась над 
крышами домов и достойной замены погасшим фонарям из нее пока не получалось. 
 -Ты здесь? - спросил Дивер из телефонной трубки, и продолжил, - а я уже 
подумал, что ты сбежал. Покинул наш славный городок. 
 -Я был занят, - сказал Влад.
 -То-то у тебя телефон не отвечал. Телефон то не отключили, надо же. 
 Влад молчал. Он смотрел на луну, какая она сегодня - поджаристый блин с 
угольками морей и впадин. 
 -Влад, надумал что ни будь?
 -Что я должен был надумать?
 -Ну... - сказал Севрюк и запнулся, а потом произнес полушепотом. - Обо 
всем этом! Ну, колыхается вуаль, вьется...
 -Михаил, - сказал Влад, - я устал. Я сегодня целый день обеспечиваю себе 
приемлемую жизнь. Отстоял в трех очередях, и мне еще писать статью. Воды 
наносил, газа закупил, ужин приготовил. Что там еще полагается - рожь накосить, 
скотину покормить? Но к счастью единственная скотина, которую надо кормить в 
этом доме это я сам!
  -А, - сказали из трубки, - ну ладно, извини. 
 И Дивер отключился,  канул в дебрях своих каких то проблем, вряд ли сильно 
отличающихся от проблем самого Влада. 
 Еще он видел Степана. И едва его узнал - бывший алкоголик и бывший же 
сталкер разительно переменился. Одет был опрятно, и жуткая черная его щетина 
приказала долго жить. И шел он не сгорбившись и шаркая ногами, а быстро и 
целеустремленно. Владислав видел его издалека, хотел окликнуть, но раздумал - 
спешил в магазин за крупой, а там целыми стуками обреталась поражающая совей 
длиной очередь. Да, тяжкая примета середины августа - очереди были за всем, хотя 
недостатка в продуктах и сырье пока не ощущалось. Психология же горожан 
заставляла их скупать все подряд - спички, соль, муку и сахар. Все это 
захламливало квартиры, путалось под ногами и зачастую сгнивало, пораженное 
неведомыми паразитами. А жильцы снова и снова и снова тащили мешки с 
продовольствием к себе в однокомнатки, и холодильники ломились от мороженого 
мяса, и их движки начинали давать сбои из-за перегруза. 
 Ходили тяжкие слухи о грядущем голоде. Ничем не подтвержденные, они все 
равно нагоняли тоску и дурные предчувствия. И хотя выдавались еще чудные и 
полные света летние деньки, улыбок на улицах изрядно поубавилось. 
 Вот и сегодня до самого вечера провозился Влад. Когда солнце миновало 
зенит и стало все быстрее склоняться к востоку, Сергеев упаковал в коричневую 
потертую папку машинописную статью про волков, и направился в редакцию "замочной 
скважины", где был принят с почестями. 
 -Творится не пойми что, - сказал редактор, - семь лет пашу редактором 
желтой газеты, и вот впервые такое вижу. Такое ощущение, что весь этот бред, все 
эти сказки, которыми мы газету пичкаем, со страниц бежит и по городу 
расползается. 
 Влад не знал что ответить, как-то не ожидал таких откровений. 
 -А плевать, - молвил отец вдохновитель "Замочной скважины" - наше дело 
деньги зарабатывать. И на чудесах, если получится. 
 Получив как нельзя кстати пришедшийся гонорар (цены в городе все ползли и 
ползли вверх, как столбик термометра в июле), Владислав покинул редакцию, даже 
не подозревая, что посетил это сияющее огнями здание в последний раз.
 Прошел по Верхнемоложской, и через некоторое время включил фонарик с 
досадой отметив ослабевший желтоватый его свет - батарейки взяли себе дурную 
моду иссякать, а новые скоро догонят по цене аккумуляторы. То и дело навстречу 
попадали с темные людские фигуры с фонарной фарой перед собой. Лиц разглядеть 
было нельзя. Некоторые тащили с собой факелы, и света от них было больше чем от 
всех фонарей вместе взятых. 
 Машины ездили совсем редко - бензин стал дорог, да и завозов новых не было 
уже три дня. Говорили, что где-то в окрестностях сгинула целая колонна 
бензовозов вызванных из райцентра, и никто даже их не хватился. Но это слухи, 
без подтверждения. 
 Тепловозную цистерну дограбили полностью, несмотря на все усилия 
самозваной охраны, так что большая часть автотранспорта разъезжавшего сейчас по 
городу была дизельной. Без приключений Влад добрался до Школьной, и с затаенным 
облегчением вошел в дверь подъезда (с недавних пор пребывание на улице после 
заката стало его нервировать). 
 Тут то на него и обрушился удар. Ошеломленному Владиславу даже сначала 
показалось что ударила его сама темнота, но донесшееся из тьмы многоступенчатое 
нецензурное выражение, сказанное неумело, но со старанием, быстро поставило все 
на свои места. Луч фонаря бил куда то за спину, над ухом проскрежетало сталью по 
кирпичу. Да еще и нож у него! Сергеева пробило холодным потом, стало трудно 
дышать. Зарежут ведь! В собственном подъезде выпустят кишки! Что делать - орать, 
бежать? 
 Он ударил фонарем, попал, а потом фонарик был вырван из рук и грянулся об 
пол. С хрустом стекло наискось прорезала трещина, но лампочка продолжал светить, 
ничуть не помогая побоищу, и лишь высвечивая на исписанной нецензурщиной стене 
жутковатый театр теней. 
 Положившись на волю Божью, Влад кинулся вперед, толкнул убийцу и тот 
завалился назад, на спину, прямо в свет фонаря. Нож он потерял и оружие 
зазвенело вниз по ступенькам, прямо к ногам Сергеева. Там он и замер - изящное 
изделие с лезвием замысловатой формы, и отделанной перламутром рукояткой. 
Настоящий антиквариат. 
 Но Влад смотрел не на нож, а на распластавшегося на ступеньках и 
кривящегося от боли убийцу. Тот падая, ударился спиной о выступающее бетонное 
ребро. Сергеев его знал, и одновременно меньше всего ожидал увидеть здесь. 
 -Ты чего? - спросил туповато Владислав, а что он еще мог спросить в такой 
ситуации!
 -Козел!!! - крикнул пацан из семнадцатой квартиры, его сосед, - тварь ты 
тварь! Отморозок тупой!
 Ругаться он не умел, но в данной ситуации улыбку это не вызывало. Не 
мудрено, что так легко полетел от Владова удара - тонкий, дохлый, типичный 
книжник. Но все же сумей он дотянуться в первый же момент ножом... А ведь сам 
виноват, хотел подстеречь, да не подумал, что сам в темноте не попадет. 
 Сосед продолжал изрыгать ругань, колеблющуюся от ядреной нецензурщины до 
тех слов, что мы использовали в детском саду, чтобы оскорбить собеседника. 
Выложив очередной плохо скомпонованный пакет ругательств, он замолк, чтобы 
перевести дух.
 -Так, - сказал Владислав, - начнем с начала. Зачем на меня напал? Или не 
на меня хотел? 


 -На тебя! - агрессивно сказал парень, и стал подниматься со ступенек, лицо 
его при этом болезненное кривилось и все норовило сморщиться в слезливую 
гримасу. 
 -Хорошо, - Сергеев быстро наклонился и поднял нож, но не убрал, а напротив 
стал им водить из стороны в сторону - Тогда вопрос второй. А зачем?!
 -А не все ли равно?! - заорал него несовершеннолетний сосед, и пролился 
все же слезами, крупными и злыми как у пятилетнего ребенка, - Тебя! Не тебя! 
Ублюдков тупорылых этих в очереди! Психопата с ножом во дворе! Да вы все 
одинаковы! Все отупели, все погрязли во тьме! Зарыли рожи в землю, уши землей 
забили! Да зачем вам вообще жить!?
 -"Маньяк", - подумал Влад, глядя на заливающегося горючими слезами убийцу, 
руки у того тряслись, ноги не держали, - "Или скорее нет, просто слаб он, 
ожесточен и запуган до неприличия".
 -Зовут тебя как? - спросил Сергеев, убрав нож. Парень теперь напоминал ему 
дворового пса, агрессивного и пугливого, не доверяющего людям. 
 -Что? - спросил сосед, содрогаясь, гонор из него вышел весь, - Зовут? 
Александр. Бе-белоспицын. 
 -Знаешь, что, Бе-белоспицын? - произнес Владислав, подходя ближе, - я тут 
вижу у тебя проблемы. И ладно бы только твои, но вот кажется мне, что к ним и 
глобальные проблемки цепляются. А поэтому мы сейчас поднимемся с эти ступеней и 
пойдем наверх. В мою квартиру, где за чашкой чая ты мне все расскажешь. 
 Сосед неистово замотал головой - нет, он не пойдет к кретину журналисту в 
квартиру, пусть он по тупости своей и оказался сильнее. Да вот только по тупости 
ли?
 -А ты... - сказал парень тихо, - А вы знаете, что кругом что-то не так? 
 -Знаю, Саня, - проникновенно молвил Влад, - кругом все не так. Пошли. 
 Подождал пока Белоспицын поднимется (пускать его позади себя было явно 
преждевременно), и кивнул - иди мол, мученик. Александр поплелся наверх, тяжко 
шаркая ногами, а рядом, в свете подобранного фонарика жутко и гротескно качалась 
его искаженная тень. 
 -А они не видят ничего! Совсем, словно слепые! Все вокруг, да они тупели 
на глазах! Тупели и зверели, только шерстью осталось обрасти! Животные! - вещал 
он же, час спустя сидя за чашкой остывшего крепкого чая в котором сахару и 
лимона было столько, что по мозгам било с первого же глотка, - Не поверишь! 
Целый город потомственных кретинов! Как они меня раздражали! Все! До единого! В 
последние дни я вовсе перестал надеяться, что есть еще кто-то, кто понимает!
 -Ты потому решил всех резать?! - спросил Сергеев, сидя напротив.
 -Все одно ничего не изменишь! Свобода настала. Но на самом деле резать я 
решил не из-за этого. Точнее не совсем из-за этого.
 -Ну, - подтолкнул Влад, чувствуя неприятный холодок внутри. И вроде бы все 
понятно, довела парня одинокая жизнь полная непонимания. А тут еще эти 
катастрофы, все вот и тронулся мозгами. Но было ли что-то еще? Что он понимал, а 
не мог выразить. И почему Владиславу все время кажется, что в руках у него 
сейчас самый кончик длинной и извилистой нити, что болтается в пустоте, уходя в 
какую то неведомую даль. Вот и снова Белоспицын выдал откровение:
 -Подействовало на меня!
 -Что подействовало? - вздрогнул Сергеев. 
 -Ну, это, что на всех действует. Из-за этого и на дискотеке бойня была, и 
в очередях народ грызется. Как что-то в воздухе разлито. Мы этим воздухом дышим 
и нам мутит мозги, и ведем себя не как люди. Это как... облако. 
 Сергеев медленно кивнул, на теплой кухне словно вдруг похолодало градусов 
на десять, появилась настойчивая потребность натянуть теплый свитер. И тут же 
всплыли слова самозванного медиума Дивера - "Вуаль. Черная вуаль над городом!" И 
это ощущение подавленности, тусклого черно-белого восприятия, накинутого на 
солнечный яркий денек. 
 -Вуаль... - сам того не замечая сказал Владислав. 
 Белоспицын настороженно смотрел на него:
 -Ну и еще было... два дня назад со мной разговаривали из машины. Черной 
такой иномарки. Они говорили... говорили, что теперь все изменилось, и больше не 
нужно сдерживать себя рамками морали. Что мораль, это пережиток, а когда все 
вокруг живут как волки, то и ты должен им следовать, а то не будет радости в 
жизни. Радость, счастье, это когда ты в потоке. Когда со всеми. 
 -Ну, отморозков то всегда хватало... А они и рады сбить с дороги слабых 
духом. Рады небось, что ты ими науськанный где-то ходишь и кого попало режешь, 
да еще и удовольствие получаешь от процесса. 
 -Это не все, - помотал головой Александр - Они ведь мне на тебя указали...

 -Что?! - Не сдержавшись, воскликнул Владислав.
 -На тебя. Спрашивали, раздражаешь ли ты меня. А ты меня тогда сильно 
раздражал. Вот и говорят, начни, мол с него. Все одно ему жить бесполезно. 
 -Так и сказали?
 -Да. 
 Перед внутренним взором Владислава Сергеева всплыло мрачное темное лицо 
давешнего сектанта. Как там его? Рамена, вот! Рамена-нулла! Не от имени ли 
Просвещенного Ангелайи действовали те типы в машине? 
 Свежеузнанные новости легли на душу тяжким грузом, целой грудой камней, 
один другого чернее. А потревоженная нить дрожала и колыхалась в студенистой 
пустоте, и кто знает, кого она пробудит там, на противоположном конце.  
 Ножик с изящным, поблескивающим лезвием лежал на столе, мерцал себе в 
свете керосинки. 
 -Нож тоже они дали?
 -Они, - кивнул Белоспицын, - смотри какие узоры. 
 И провел пальцем по вытравленным на металле черным колючим спиралям, до 
того изощренным и перепутанным, что с трудом воспринимались глазом. Нет, не 
ошибся Влад - вещица не просто дорогая, а очень дорогая. 
 Сосед смотрел на Владислава - не ненавидяще, как раньше, а с горячей 
надеждой. Что ни говори, а нервы у него были слабенькие, кидало из одной эмоции 
в другую. За окном бархатным океаном шевелился город, вздыхал в мягкой тьме, 
жил, несмотря ни на что. 
 -Вот что, - произнес наконец Влад, - не мы одни заподозрили неладное. 
Наверняка, таких много - город большой. Из тех кого я знаю, есть один. Считает 
себя колдуном, а уж как на самом деле не знаю. Впрочем я сейчас вполне верю в 
то, что у него есть какие то способности. В конце-концов он первый, кто обратил 
внимание на происходящее. 
 Александр кивнул, потеребил нож на столе - опасный подарок от неизвестных 
доброжелателей. 
 -Мы ему позвоним. Завтра. Ты все расскажешь. Можешь даже подробней, чем 
мне, а там уже решим, что будем делать. - Владислав помолчал, потом глянул в 
упор на Белоспицына, - А сейчас иди-ка к себе. Убивать меня ты наверное уже не 
будешь, а родители заждались. 
 В ответ - мотание головой. Белоспицын сразу погрустнел и кажется опять 
собрался пустить слезу. 
 -Не пойду.
 -Почему? Поругался, или как и меня попытался порешить?
 -Нет, - Ответил Саня, - просто их нет. 
 -Так они что...
 -Нет, нет! Они не умерли. Они просто... исчезли! - Белоспицын неожиданно 
скорчил гримасу, и брякнул кулаком по столу, - Слышишь?! Свалили они, и вещички 
все за собой угребли! Пусто у меня в квартире, пусто! Я не говорил про это, да?! 
 Влад ошеломленно помотал головой.
 -А вот скажу! Сегодня вечером возвращаюсь с колонки, с ведрами, чтоб их! А 
дверь приоткрыта. Захожу, а там пусто. Голые стены, пыльно - ничего нет, словно 
я тут никогда и не жил. Меня бросили, а сами, небось уже за городской чертой. А 
все потому, что люди такие - когда жареным запахнет, на других наплевать, 
главное себя спасти. 
 И он откинулся на стуле, тяжело дыша. 
 -Что совсем никого? - спросил Владислав, - вот теперь я, кажется, понял, 
отчего ты с ножом на людей начал бросаться. 
 Может и врал, пацан, стоило сходить проверить, благо квартира рядом, но 
что-то подсказывало Владиславу, что он увидит там пустоту, без признаков жилья. 
Некстати всплыло и встало перед глазами воспоминание - опустевшая чердачная 
комната над городской АТС. "Словно и не жили тут никогда" - ключевая фраза.
 -Надо позвонить Диверу, - сказал Влад, - а раз у тебя никого нет, то 
ночевать можешь здесь. У меня есть раскладушка, и кухня, как отдельная спальня. 
 Сосед кивнул с явным облегчением. Видимо проблема жилья его особенно 
беспокоила. 
 -В тягость не буду, - сказал Александр Белоспицын, отхлебывая остывший 
чай, - я... тихий. 
 -Стихи писал, на луну глядел? 
 Сосед мигом подобрался, глянул подозрительно:
 -А ты откуда знаешь?
 -Со временем, Саня, начинаешь понимать, что люди все одинаковы. Пусть даже 
и некоторые мня себя личностями. 
 -Так то, люди... - молвил Белоспицын и тем заронил в комнате буйно 
заколосившееся напряженное молчание. 

                              2.

 А все же тьма могла быть холодной и колючей. Она могла быть и цветной - 
полной красной изматывающей боли, что обвивала тело, как рубиновая змея, у 
которой каждая чешуйка заканчивала изогнутым шипом с капелькой разрушающего 
клетки яда. И змея эта содрогалась и пульсировала, и сжимала каждый раз новый 
участок оплетенного ею тела.
 Три дня и три ночи провел брат Рамена в этом черно-красном аду. Последнее 
воспоминание за которое он теперь все время цеплялся - была голова куклы. Лысая, 
ободранная, словно покрытая стригущим лишаем голова с небесно голубыми глазами. 
Она напоминала ему самого себя - такое же измученное, битое судьбой подобие 
человека.
 Его ведь ударили ножом! Собственная жертва ударила ножом, подловив на 
дешевый, наверняка подсмотренный в фильмах трюк. Кролик показал когти. Рамена 
думал, что умрет, и может тогда этот горячечный океан сменится покойной черной 
прохладой. И он ждал этого, он так надеялся, что змея распустит свои объятия. 
Или хотя бы вцепится ему в глотку своим изогнутым ядовитым зубом. 
 На третий день он почувствовал, что больше не один в этой болезненной 
бездне, словно взятой откуда-то из средневекового ада. Черное пятно явившееся 
словно ниоткуда, колыхалось неподалеку под невидимым и неощутимым неистовым 
вихрем. Он кого-то напоминал, этот сгусток тьмы. Багровые глаза блекли на фоне 
красной пропасти, фигура потеряла всякое сходство с птицей, но суть, темная 
крылатая сущность осталась. Рамена ее чувствовал, и он узнал пришельца. 
 -В...ворон... - изронил Дмитрий и тьма всколыхнулась, словно кивнула 
головой. 
 Широкое темное крыло двинулось ему навстречу и застыло в приглашающем 
жесте. У ворона не было рук, но если бы были, то Рамена бы увидел протянутую 
ладонь. 
 -Пойдем, - сказал Ворон, и умирающий, но по-прежнему верный его слуга 
протянул бестелесную свою руку. Ухватился.
 И тут же почувствовал, как змея расслабила свои тугие болезненные объятья, 
а мигом позже, безжизненной шелухой, спала со своей жертвы. Ворон сказал:
 -Держись, - и увлек Дмитрия за собой, сквозь ставшую почти родной 
кровоточающую вселенную. 
 И они летели - бестелесный темный дух и бестелесный же человек. И на 
глазах Рамены кровавые краски стали исчезать из небосвода, а на место им 
приходила призрачная звенящая пустота. Это было лучше багрянца, много лучше. 
Здесь можно было существовать. Пусто внизу и вверху, блеск где-то далеко впереди 
- как будто солнце играет на горном хрустале. Он слепил глаза этот блеск, но и 
притягивал одновременно. Было очень странное ощущение, что Дмитрий находится 
внутри исполинского многогранного алмаза - тот же холодный льдистый отблеск. Он 
не пугал нет, но вызывал чувство подавленности, и незначительности своей. 
 Поэтому Рамена был рад, когда он вслед за Вороном нырнул в густой 
подсвеченный сине-зеленым, почти бирюзовым светом, туман. Здесь было царство 
пастельных цветом и клубящихся расплывчатых теней. Тени эти, словно жили своей 
собственной жизнью, то подходили все ближе, так, что в какой то момент почти 
можно было узнать лицо, и тут же с тихим смешком отшатывались и исчезали в 
тумане. Шорохи, смешки и звонкий шепот, перекатывался в этом туман.
 Рамена и Ворон спускались вниз сквозь клубящуюся мглу, и Дмитрий уже знал, 
что увидит под облаками. Вдруг навалилось ощущение закрытого пространства - 
разом, словно захлопнулась над головой какой то громадный непрозрачный колпак. И 
это было хорошо, потому, что колпак давал то, чего не было в прозрачной пустоте 
- такое желанное чувство защищенности, чувство крыши над головой. Да, Рамена уже 
испытывал такое, под крылом у своего Ворона. Поэтому, когда они прорвали 
последний облачный слой, и взору их предстала удивительно близкая земля, Рамена 
прошептал зачарованно:
 -Гнездовье... 
 А Ворон, казалось, молчаливо кивнул в ответ. 
 Широкая и бескрайняя, полная мрачноватых скал и дикой темно-зеленой 
зелени, под низким сводом зеленовато-лазурных туч лежала эта земля. Тут и там, 
из-под седых утесов вырывались пенные водопады, и неслись неистовой буйной 
стихией вниз, к горным подножиям, где и замирали тихими стеклянистыми омутами в 
которых не было дна. Ровные плешки полей приютились на крутых вспученных холмах, 
поросшим кривым ельником вперемешку со стройными, хотя и низкорослыми соснами. В 
иных местах горы вздымались так высоко, а туман опускался так низко, что 
верхушки сосен скрывались в зеленовато-голубом кружении, плыли сквозь него как 
мачты неведомых кораблей. 
 Тут все дышало свежестью, какой то дикой, полной сил первозданностью, что 
виднелась в каждой черте этого странного края. Могучие скалы угрюмо пронзали 
небеса, острые грани напоминали мощные загнутые клыки, которыми земля эта грызла 
мягкое подбрюшье близких небес. 
 Рамена летел над диковатым ландшафтом, иногда опускался ниже. Иногда 
взвивался вверх, к самым облакам, слушал их шорох и шепот. Тут и пахло по своему 
- остро свежо, непривычно. Запах влаги, хвои и чего-то еще, трудно определимого 
для выросшего в городе человека. Может быть так пах туман? Зеленоватая мята, 
легкий холодок. Интересно, если из этих туч идет дождь, пахнет ли он мятой. 
 А летящему как птица, как мы в своих снах, Дмитрию, вдруг пришло озарение. 
Мощное, и всепоглощающее, бескрайнее, как эта земля, и уютное как домашний 
клетчатый плед. 
 Это был дом. Впервые за почти тридцать лет своей непутевой жизни Дмитрий 
Пономаренко, оказался дома. Вернее нет, он вернулся домой. Словно из какого-то 
дальнего одиночного похода, из плена, в котором он совсем позабыл лица родных. 
Он не родился на этой угрюмой, но безумно красивой земле, но все равно это был 
дом. 
 Ворон снизился, и мягко приземлил Рамену на плоскую расчищенную площадку, 
что венчала собой вершину высокого, поросшего хвойным лесом, холма. От ног 
Дмитрия брал разбег крутой, поросший	короткой и мягкой травкой склон, а 
потом резко обрывался маленькой пропастью на дне которой шумела и пенилась 
быстрая стремнина.
 Рамена стоял на травке, а над ним плыли удивительные зеленоватые облака, 
которые так и хотелось подпрыгнув, ухватить рукой, пощупать - какие они. Он 
вдыхал воздух полной грудью и мимоходом подумал, что тут, на склоне должно быть 
довольно свежо. Но странно - он совсем не чувствовал холода. Не чувствовал и 
тепла, словно действительно оказался здесь во сне. Дмитрий повернул голову и 
увидел Ворона - тот сидел на крупном, полном ощетинившихся острых граней, 
валуне. Птица сильно изменилась, теперь это была действительно птица, очень 
крупный агатовый ворон, прочно вцепившийся в неподатливый камень загнутыми 
когтями. Все правильно, здесь в Гнездовье не нужно было скрывать свою истинную 
форму. Ворон распушил перья, стал чиститься клювом, искоса кидая взгляд на 
Рамену. Красноватые искры в глазах птицы остались, лишь чуть приугасли.  
 -Я... я не весь, - сказал Рамена. - Я здесь лишь частично. 
 Ворон кивнул, посмотрел один глазом, другим. 
 -Я хочу остаться здесь, - выдохнул Дмитрий - Целиком!
 -Многие хотят, - молвил ворон на камне, - Но место здесь дается не всем. 
Если ты хочешь остаться в этом краю ты должен выполнять мои задания. Выполнять 
без ошибок, и задержек. Только тогда тебе гарантирован вход в эту обитель. 
 -Я не... 
 -Ты не полностью, да. Тело твое осталось там, в городе. Здесь ты дух. Но 
не думай, что и это место ненастоящее. Очень даже материальное. Это Гнездовье, 
как ты сказал - место для жизни многих людей. Большинства. Обернись.
 Рамена обернулся, и взору его предстала вершина холма, одинокий гранитный 
зубец таранил низкие облака. У его подножия приютилась крошечная деревенька из 
трех домиков. Бревенчатые, сверкающие свежей древесиной избушки были обжиты, из 
каменной кладки труб ленивыми ручейками выползал сизый дым, задумчиво замирал 
над крытой досками крышей, и уносился вверх, где сливался с облаками. Между двух 
избушек была натянута бельевая нить и на ней колыхалось свежевыстиранное белье - 
чистая ткань исходила морщинами. 
 -И ты сюда попадешь, - сказал Ворон, - только не делай больше ошибок. 
 Рамене хотелось остаться, хотелось бросить все, и поселиться в одной из 
этих уютных избушек, от которых так вкусно пахнет дымом и счастливой жизнью. То, 
что счастливой, Дмитрий не сомневался - несчастья и невзгоды остались позади, в 
тесной, полной отбросов клетке города, где кидались друг на друга озверевшие 
людские стаи. 
 Ворон оттолкнулся лапами от камня и неторопливо взмыл в напоенный 
странными ароматами воздух, а за ним устремился и Рамена, легкий и прозрачный, 
как пух одуванчика - куда дунет ветер, туда и лечу. 
 Надвинулись плотные облака, за которыми скрывалась невидимая, но вместе с 
тем ощутимая крыша - кровля, над кровлей. А затем сквозь туман и мельтешение 
теней проступили резкие, как высеченные ударами скальпеля, черты, образующие 
неровный прямоугольник. В середине его обретался грушевидный предмет, кидающий в 
стороны туманные блики. Дмитрий не сразу сообразил, что широко открытыми глазами 
пялится в потолок собственной квартиры. Не дома нет, он теперь точно знал, где 
его дом. А это так - временное пристанище, короткая остановка перед конечной 
станцией. 
 Навалилось ощущение собственного тела - тяжелая неповоротливая плоть, 
которая уж точно не полетит, сколько не дуй. Дико болело плечо и отдавало в 
правый бок, словно там присосался маленький, но зубастый и злобный демон, может 
быть достойный отпрыск давешней змеи. Голова кружилась, и тоже побаливала. 
Рамена скосил глаза на окно и увидел там ворона, снова утерявшего четкие 
очертания. 
 -Как я сюда попал?
 -Сам дошел. Пока дух твой странствовал по тропам Гнездовья. 
 Рамена покачал головой, не верил. Посмотрел влево и обнаружил там 
уродливый керосиновый примус на корявых чугунных ножках, стоящий бок о бок с 
туго набитой сумкой. При ближайшем осмотрении, оказалось, что она полна дешевой, 
быстрого приготовления снеди. 
 Еще два дня Дмитрий Пономаренко отъедался и восстанавливал силы. 
Головокружение сошло к вечеру, потихоньку растаяла дергающая боль. Он 
почувствовал себя почти здоровым. 
 -Тебя ударили заговоренным ножом. - Сказал ему Ворон, - вот почему ты чуть 
отошел в нижний мир. Внемли, лишь мое участие помогло тебе удержаться среди 
живых.
 Дмитрий внемлил, внемлил больше и искреннее, чем раньше. 
 -Тот последний оборванец, - сказал он, - Может он знает о нас. 
 -Если так, - ответила птица, - То тем быстрее его надо спровадить с этого 
света. Он слишком хорош, чтобы на нем водились такие как этот бездомный. 
 -Слишком хорош? Да он полон мерзости этот мир! Вот Гнездовье...
 Но Ворон ничего больше не сказал, чем посеял в душе Рамены некоторое 
смятение. 
 А еще через день случился форс-мажор. Вдруг ожил и припадочно закурлыкал 
дверной звонок, молчавший уже года два. И Рамена пошел открывать, не задумываясь 
о последствиях, потому что совсем другие мысли занимали его голову. Поэтому, 
когда из-за открытой двери появились двое и живо оттеснили в комнату, он испытал 
потрясение. Отойдя на пару шагов в глубь квартиры, Дмитрий замер, непонимающе 
глядя на вошедших.
 Одеты они были оба неприметно, держались спокойно и очень расслабленно, но 
что-то странное было в выражении их безмятежных глаз, в которых овечья кротость 
мешалась с лютостью медведя-шатуна. 
 -Ну что же ты, Рамена? - спросил один из гостей, и тут Дмитрий узнал их. 
 Неприметная внешность, странноватые глаза - ну конечно, это же его бывшие 
собраться по секте. Верная паства Просвещенного Ангелайи. Рамена даже знал их, 
одного звали брат Накима, и он прежде чем попасть в цепкие объятия гуру, отсидел 
порядочный срок за совращение малолетних, а второго брат Ханна, и он прибыл в 
секту прямиком из окрестной психиатрической лечебницы. 
 Оба были ярыми исполнителями воли гуру, и даже в самой секте про них 
ходили нехорошие слухи, исходя из которых эту парочку Ангелайя посылал на самые 
ответственные задания, которые обычно были с применением грубой силы, ломанием 
пальцев и примитивным мордобоем. Ангелайя свято верил, что сила кулака есть 
продолжение силы слова, и потому большинство последних слов оставалось именно за 
ним. 

 -Гуру интересовался тобой, Рамена, - сказал брат Ханна, - Спрашивал, 
почему не появляешься на проповедях? 
 -Я... был болен.
 Нездорово поблескивающие глаза Ханны пробежались по комнате:
 -А где же лекарства, где священные настои? 
 -Я постигал тьму и свет, я думал таким образом излечусь от телесной хвори. 
Так и получилось. - В глотке у Рамены пересохло, глаза забегали, один раз он 
покосился на окно, стремясь увидеть Ворона, но не увидел.  
 -Похвально, если так, - ласково подал голос брат Накима, сложив ритуально 
руки, отчего под вытертой его кожаной курткой обрисовался подозрительно похожий 
на кобуру, предмет, - но теперь то ты здоров? 
 -Здоров.
 -Святой Ангелайя хочет тебя видеть. Сумеешь дойти до него своими ногами? 
 Оба сектанта смотрели ласково, с легкой укоризной, но вот истинных чувств 
на лице их видно не было, как не видно их на карнавальных масках. 
 -"Попал!" - подумал Рамена - "гуру хочет видеть, ведь это же..."
 Любой член Ангелайевой секты: от самого захудалого двоюродного, что только 
что вступил в секту, до имеющего почти неограниченные возможности Адепта Третьей 
ступени, знал - гуру никогда не зовет к себе напрасно, никогда ничего не 
прощает, и ненавидит отступников. А он, Рамена, если не сумеет оправдаться, 
попадет именно в их число. Станет ренегатом. 
 -Ну так как, брат? - вопросил Ханна - ты пойдешь своими ногами, или братья 
поведут тебя под руки? 
 Рамена сделал шаг назад, лихорадочно соображая. Будут ли пытать? Наверно 
да. Ох не стоило выпускать из поля зрения Ангелайю, не стоило.
 Видя, что отринувший каноны брат, испуганно пятится назад в комнату, Ханна 
и Накима больше не медлили. Рассудив поведение Рамены, как несогласие, они 
двинулись на него. А потом коротким тычком опрокинули на, лишенный ковра, пол. 
Действовали они при этом со сноровкой бывалых санитаров, которым по десять раз 
на дню приходится утихомиривать буйных. С на запястьях Дмитрия защелкнулись 
наручники - новенькие, блестящие, выписанные на нужды милиции и быстренько 
прикарманенные проворным Гуру. 
 Скованный Рамена задергался, и не в силах больше себя сдерживать, заорал 
во все горло:
 -Пустите! Пустите!! Ворон! Во-о-ро-о-н!!!
 -Ишь надрывается... - флегматично молвил Ханна, привычный к стонам 
пытаемых. - Ворона какого-то зовет. Как есть отрекся! 
 -В Гнездо! В Гнездо твое хочу!! - надрывался Рамена, когда собратья 
волокли его к двери. - К реке шумливой! К избам!
 -А может он того? - поинтересовался Накима. 
 -Да нет, - ответил Ханна, большой дока в психиатрических делах - 
Отмазаться хочет. 
 И вытащили его за дверь. Дергаясь на руках мучителей, Дмитрий успел 
напоследок увидеть окно, на светлом фоне которого парил Ворон и смотрел ему в 
след. Помочь он, видно не мог, мог только вдохновлять, и обещать. 
 На улице его запихнули в машину - потрепанную волгу, и повезли через мост 
в нижний город, где в обширном подвале под одним из домов находилась одна из 
твердынь секта. Где точно - знали лишь единицы. Сектанты скрывались, слишком 
много было охотников порешить с могущественной организацией одним единственным 
взрывом. 
 Всю дорогу Рамена стонал и звал Ворона, а периодически начинал лопотать 
что-то насчет гнездовья. "Не отмазывается" - решил брат Ханна - "Съехал на 
пернатой почве".
 А потом переставшего стонать и начавшего грязно ругаться, ренегата провели 
вниз и представили пред светлые очи Просвещенного гуру, что познал свет и тьму, 
добро и зло. И приобрел при этом власть над умами и душами своей смиреной 
паствы. 
 Ангелайя принял Рамену, во внутренних покоях, куда заходили лишь 
избранные. Поняв, куда его ведут, Дмитрий внутренне содрогнулся. На то была 
причина, если ведут внутрь, значит выпускать не собираются. 
 Миновали длинный коридор с сырыми бетонными стенами. Подвал был глубокий, 
и по слухам, соединялся с пресловутыми поземными катакомбами, откуда ход шел 
прямо в пещеры. Сбоку выстроился одинаковый ряд дверей с грозными, полустертыми 
от времени надписями. С некоторых дверей на проходящих грозно скалился череп: 
"не влезай - убьет".
 Рамене доподлинно было известно, что за какой то из этих дверей находится 
пыточная. Он не знал точно за какой, но от мысли, что скоро, возможно, придется 
проверить это на собственной шкуре становилось дурно.
 -Гнездовье... гнездовье... дом... - шептал Пономаренко.
 В конце коридора и находились личные покои Самого. 
 Ангелайя - высокий, статный, в нежно желтой сутане, выглядящей жуткой 
помесью буддистких одеяний и католических риз. В глазах огонь знания, недлинная 
борода цвета вороного цвета, такие же волосы плотно зачесаны назад. Гуру умел 
производить впечатление. Кто бы только знал, в кого превратится со временем Петр 
Васильевич Канев, скромный школьный учитель, лысеющий, с козлиной бородкой, и 
бегающим взглядом за стеклами очков. Он помнил, что дети смеялись над ним, да и 
учителя тоже - нелепый, нескладный учитель истории. 
 Часть тех детей теперь у него в пастве. И если надо, умрут ха него. 
 Бороду Ангелайя красил, на самом деле она была рыжая. Каждое утро 
тщательно клеил парик. Пастве нужен был символ, икона. И эти ограниченные люди 
не понимали, что важна не внешность, а то, что внутри. А внутри у Петра 
Васильевича была сталь. 
 Плавным движением гуру пригласил Рамену сесть, и тот опустился в широкое и 
мягкое кожаное кресло, в котором, впрочем так и не смог удобно расположиться по 
причине защелкнутых на запястьях, наручниках. Ханна и Накима остались стоять 
позади кресла, как два немногословных, но убийственно опасных истукана. 
 -Ты не посещал три последних медитации, - сказал Ангелайя негромко. - 
Почему?
 -Был болен. 
 -Да не было он! - тут же громко сказал Ханна, - все дорогу орал что-то про 
птиц. Ренегат! 
 Ангелайя помолчал, потом спросил:
 -Это так?
 -Наговор, - ответил Дмитрий. 
 Ханна наклонился и взял Рамену за плечо, вроде бы аккуратно но при этом 
сдавив болевую точку. Сказал ласково:
 -Это ты зря, брат. 
 -Брат Ханна сказал, что ты кричал про птиц. Не может же он врать. 
 -Говорил, говорил, - подтвердил Накима - все Ворона какого-то звал. 
 -Ворон - идолище, - добавил Ханна, - Брат Рамена отрекся от истины. 
 Рамена знал, почему усердствуют братья. Не потому, что им так важно не 
выпускать никого из секты (хотя и это было), и не потому, что у них была к 
Дмитрию личная неприязнь. Просто если Рамену оговорят, то гуру скорее всего 
пошлет его на пытки. А пытки - это была общая страсть Накима и Ханны, из-за 
которой они регулярно присутствовали за железными дверями с предупредительными 
надписями, наблюдая за процессом, а иногда и сами были не прочь поорудовать 
плоскогубцами и газовой горелкой. 
 -Что за ворон? Идол твой? - спросил Ангелайя с напускной строгостью. 
 Рамена мотнул головой. Ни сказал больше не слова. Позади, Ханна встал, и 
закрыл дверь на два оборота. 
 -Рамена, - произнес гуру, - если ты признаешься, то облегчишь себе участь. 
Поверь мне, в нашей конфессии бывали ренегаты, которые потом вернулись назад, к 
свету тайного знания и были прощены. Я умею прощать, Рамена! Кто такой Ворон? 
 Дмитрий молчал. Сказать о Вороне предводителю такой могущественной секты? 
Сказать про Исход? Никогда! Пусть пытает, вот только жаль, что больше не увидишь 
темные холмы Гнездовья. 
 Гуру покачал головой. Вроде бы печально, и Рамена понял, что сейчас он 
отдаст приказ о пытках. Но не это его интересовало в данный момент - как 
завороженный, Дмитрий пялился на обширный плакат над креслом Ангелайи. Только 
что там был сам гуру - улыбающийся, несущий	пастве свет и доброту. Ладони 
его больших рук были широко разведены, словно он обнимал всех и каждого, кто 
решится посмотреть на постер. Всего минуту назад он был здесь, а вот теперь 
исчез, и вместо него с плаката на Рамену смотрел Ворон. Черная красноглазая 
птица пришла, чтобы спасти своего верного слугу. А Ангелайя что-то говорил, не 
замечая исчезновения своего портрета. 
 А потом начавшие затекать руки Рамены что-то нащупали на кожаной обивке 
кресла. Гладкая ручка, холод металла. Это был нож, и остальные его не видели, 
потому что рамена закрывал его своим телом. Дмитрий моментально взмок, надежда - 
слабая рахитичная искорка вспыхнула жарким пламенем. Ворон с плаката смотрел 
подбадривающе.
 -Иди и пройди Череду мук, дщерь моя - окончил свою речь Ангелайя и тут 
бывший его послушник рванулся вперед и упал лицом вниз. Он успел едва-едва. 
Накима и Ханна, бывалые палачи реагировали без промедлений. Ханна моментом 
обогнул сверху, и упав на колени потянулся к шее Рамены. Нож, который Дмитрий 
держал в сцепленных руках лезвием кверху он не увидел, да и правильно, не должно 
было здесь никакого ножа. Поэтому когда плененный дико изогнулся и ударил 
чудесно обретенным оружием это стало для брата Ханны пренеприятным сюрпризом. 
 С отчетливым чавканьем нож вонзился в правую глазницу палача. 


 -А! - сказал брат Ханна и поспешно вскочил, безумно озирая другим глазом 
комнатушку. Позади него брат Хакима растопырив, как медведь, руки мчался к 
Рамене. 
 -А! - еще раз произнес Ханна и отшатнулся назад. Как раз под бегущего 
Накиму, тот налетел на него и сбил на пол. 
 Выражение безмерного удивления на лице Ангелайи стоило того, чтобы 
запомнить его на всю жизнь. Прозрев ситуацию, пророк кинулся вправо, но 
скользнувший ужом по полу Рамена преградил ему путь. Ангелайя споткнулся и 
грузно полетел на пол. 
 -Аааа! - протяжно вопил Ханна - Ааааа... - рев его мешался с матерной 
руганью Накимы, который пытался выпутаться из отчаянно дергающихся конечностей 
раненого соратника. 
 Рамена задрал ноги, и пропустил их через кольцо сцепленных рук, так что 
скованные кисти оказались спереди. Ими он и приложил поднимающегося гуру по 
хребтине, от чего тот звучно грянулся о бетонный пол, разбив себе нос и губы. 
 Накима, наконец выпутался, оттолкнул Ханну и вскочил, но напарник испортил 
ему все окончательно. Он тоже поднялся, подвывая, как целое стадо диких вепрей, 
со страдальческим воплем вырвал нож из изуродованной глазницы и стал махать им 
из стороны в сторону, видимо стремясь зацепить обидчика. Но зацепил только брата 
Накиму, всадив ему в основание шеи лезвие, отчего тот рухнул как подкошенный, не 
издав не единого вопля. Рамена еще раз ударил наставника, и скользнул к Накиме, 
поднырнув под бесцельно месящие воздух кулаки потерявшего последние соображение 
Ханны.
 Выдрав торчащий из шеи мертвого палача нож, Рамена обратил его в сторону 
Ханны и не медля ударил его в живот. Сделать это было легко - просвещенный брат 
практически ничего не видел. Ударил дважды, а потом с окровавленным ножом 
обернулся к гуру. 
 Ворон с плаката смотрел одобряюще. 
 Позади, Ханна убавил громкость своих воплей до тихого сипа и кулем сполз 
на пол. Пахло кровью и еще каким то смрадом. Оскалившись, Дмитрий подошел к 
гуру, и перевернул его на спину. Жестокий основатель, жестокой секты должен 
видеть был видеть свою смерть. 
 Но Рамена опоздал. Глаза Ангелайи на испачканном кровью лице были пусты и 
стеклянисты, и смотрели уже не на Дмитрия - в вечность. Пока Рамена дрался с 
Ханной, лежащий на бетонном полу лицом вниз Просвещенный Ангелайя, отец и бог 
одноименной секты, наводившей страх на весь город успел тихо скончаться. 
 Что это было? Инфаркт, инсульт, аневризма? Петр Васильевич был пожилым 
человеком. 

 Возле двери брат Ханна тяжело и мучительно испускал дух, одной рукой 
держась за отсутствующий глаз, а другой подхватывая вываливающие из живота 
кишки. Ключи от наручников Рамена нашел в кармане бездыханного Накимы и с 
облегчением скинул оковы. К этому времени Ханна совсем притих, а в комнате пахло 
как на бойне в разгар трудовых будней. 
 Бросив быстрый взгляд на дверь, Дмитрий подошел к Ангелайе, и стащил с 
него сутану, под которой оказалась давно не глаженная клетчатая рубашка и 
грязные джинсы. Труп гуру остался лежать под вновь возникшим на плакате его 
портретом, где он по-прежнему улыбался, теперь с того света. 
 Накинув сутану, с объемистым капюшоном, взяв из кармана, мелко 
подрагивающего руками, брата Ханны ключ от двери и покинул вотчину Просвещенного 
Гуру, тщательно заперев ее за собой. С накинутым капюшоном Рамена быстро прошел 
вдоль коридора, важно кивая в ответ на приветствия редких послушников. На входе, 
два охранника открыли было рты, дабы что-то спросить, но увидели цвет сутаны и 
предпочли промолчать. 
 Оставаясь в их видимости, Дмитрий спокойно шел, а когда завернул за угол - 
побежал, на ходу избавляясь от пропахшей смертью сутаны. 
 Труп Ангелайи и двух его верных псов обнаружили лишь к вечеру, когда 
робкий двоюродный младший послушник, поскребся в дверь, с сообщением о 
прохладительных напитках Великому гуру. Когда гуру не отозвался. Возникал 
мгновенная паника, так что дверь вышибало уже человек пятнадцать, ругаясь и 
мешая друг другу. И из этих пятнадцати только трое потенциальных ренегатов 
устояли на ногах, увидев открывшуюся картину. 
 Как вели Рамену, почти никто не видел, и потому лишенная главы секта стала 
лихорадочно подыскивать авторов этого, без всяких сомнений заказного убийства. 
Мигом всплыли фамилии трех известных городских колдунов, работников спецслужб, и 
главаря Босха. 
Устроив скорбный плач для всех, без исключения, послушников, на сборном 
совете осиротевшие Ангелайевцы порешили, что только кровная месть может удержать 
секту от распада. И весь следующий день из подвалов извлекалось и освобождалось 
от смазки оружие, а под парадную цветастую одежду застегивались бронежилеты. 
 На второй день воины Просвещенного Ангелайи (без промедления 
произведенного в бессмертные небожители) выступили в свой крестовый поход против 
всех сразу.   

                            3. 

 Замерший в глубокой тьме Мартиков напряженно нюхал ночной влажный воздух. 
Уходящая вдоль улица напоминала сейчас лунный пейзаж и словно целиком состояла 
из резкий очерченных теней. Сама луна, круглым фонарем висела на небе, 
потихоньку ползла, карабкалась в зенит и свету ее не мешали легкий серебристые 
облачка, которые тоже словно светились. 
 Мохнатая звероватая глыба, которая когда-то была полнеющим приближающимся 
к пятидесяти годам старшим экономистом, выражала легкое удивление и 
недовольство. В воздухе неприятно пахло этой ночью, да где-то вдалеке лаяли 
яростно собаки, словно кто-то поставил себе целью умертвить четвероногих, доведя 
до их припадка от ярости. 
 Но мозг, сознание под этим шишковатым и приплюснутым черепом были теперь 
человеческими, и работал этот мозг хорошо, как никогда раньше. Тело к бывшему 
состоянию так и не вернулось, но не это волновало теперь Павла Константиновича. 
Все равно оно идеально подходило для поставленной задачи - ловкое, неутомимое. 
 Он любовался пейзажем, а чуткие уши ловили сонмище различных звуков - 
тихих и громких, нейтральных, привлекательных и угрожающих. Громыхал 
автомобильный дизель, где-то совсем вдалеке вроде бы гремел гром. В воздухе 
витало напряжение, так что вполне возможно, что скоро ливанет. Сверху мягко 
светили звезды, теплые и мерцающие этой ночью конца лета. 
 Мартиков мог любоваться звездами, смотреть на луну с тихим очарованием, 
без дремучих инстинктов то и дело захлестывающих сознание. Было так хорошо - 
просто любоваться звездами. И он собирался продолжать это делать. Сегодня, и 
завтра ночью, и послезавтра. А днем внимать зелени лугов, встречать и провожать 
светило. Ради этого, ради сохранения в себе человека, он бы готов на все. 
 Нынче он загрызет собрата по разуму. Живого, думающего, может быть не 
утратившего чувства прекрасного, человека. Не впервой, если вдуматься. Той серой 
тени, что выскочила из Мартикова несколько дней назад это казалось нормальным, 
ей это даже нравилось. Но как сделать подобное самому? Он даже в школе не любил 
драться, умудряясь уходить от конфликтов. Не подставлять собственное лицо под 
удары - таким было его жизненное кредо. 
 С ненавистью вспомнил своих работодателей, те так и не показали лицо. 
Боялись показать или... не имели его. Такой странный запах в последние дни. У 
волчьей половины он вызывал лишь смутную тревогу, а вот Мартиков пытался 
анализировать. Запах чувствовался везде, из чего можно было заключить, что нечто 
разлито в воздухе. Как газ, как испарения. Очень тонкий аромат, и только 
наделенные звериным нюхом чуют его. 
 Ну вот, опять гром. И зарниц не видно, наверное еще за чертой города, или 
даже дальше - у шоссе. Неудачно. Впрочем, может еще повезет, главное чтобы дичь 
явилась вовремя. 
  По улице прошаркали шаги, мелькнул свет фонаря. Нет, не тот. Шли сразу 
человек пять, все с фонарями. Переговаривались тихо, вполголоса. В последнее 
время оживленного говора и даже песен почти не стало, и даже к костру 
спускались, чтобы разогреть пищу, после чего сразу убирались угрюмо к себе в 
квартиры. И отправляясь на улицу, почти все брали с собой оружие. Кастеты, фомки 
и гаечные ключи оттягивали карманы своих робких хозяев, и пробираясь в темноте с 
работы домой, горожане при каждом подозрительном звуке хватались за средства 
самообороны. 
 Не зря. В кромешной тьме активно плодились воры и грабители, а также 
маньяки всех мастей. Их ловили, сажали, но они как ниоткуда появлялись снова и 
снова. Мартиков вжался в тень, и без того удивительно черную, и пропустил 
идущих. Лучи фонарей шарили из стороны в сторону.
 -Что там гремит?
 -Стреляют, может? 
 Завернули во двор на той стороне улицы. Рядом загавкали собаки, раздалась 
заковыристая ругань и в лунный свет выскочили сразу штук пять бездомных псов. 
Слаженно двигаясь, побежали вниз по улице, удивительно похожие один на другого. 
 Громыхнуло ближе. Резко, как сухая ветка хрустнула. Нет, не гром это. 
Может, ловят бандитов? Вдоль Школьной проехалась машина с включенным дальним 
светом. Лучи фар ополоснули грязный пыльный тротуар, сгорбленные деревья. Плохо 
видно, но кажется машина полна людей - вон как просела на рессорах. Прокатилась 
мимо, тарахтя двигателем. 
 А потом нюх донес важную весть - шла дичь. Мартиков уже дважды прослеживал 
маршруты этого человека, и накрепко запомнил его запах - характерный, 
индивидуальный, и неповторимый, как лицо или отпечатки пальцев. Так что о 
приближении Влада Сергеева он знал еще до того, как тот миновал "Кастанеду" 
расположенного в двух кварталах от дома журналиста. 
 Что же так лают собаки? И эти пятеро, куда они стремились, не на подмогу 
ли? 
 Шарканье шагов смертника - ближе, ближе и ближе. Жаль его, в общем то. Не 
его бы грызть, а тех, из сааба. Вот и свет его фонарика боязливо обшаривает 
особенно темные углы. Мартиков присел, напружинился и в широком оскале обнажил 
четырехсантиметровые клыки, от вида которых обычный волк удавился бы от стыда. 
 Темная фигура с ярким глазом фонарика поравнялась со входом во двор - 
подворотней не пошел, хотя там ближе. Все так, как и предполагал Павел 
Константинович. 
 От идущего исходил легкий запах тревоги и зарождающегося страха. Неуютно 
ему было на этой темной улице. Сделав еще с десяток шагов и светя фонарем прямо 
пред собой, чтобы обойти изрытый колдобинами асфальт, Сергеев поравнялся с 
замершим Мартиковым. А потом что-то почувствовав, повернулся и посветил прямо на 
него.  
 В луче света Павел Константинович окаменел. Окаменел и Влад, пялясь на 
пригвожденного фонарем к земле мохнатого желтоглазого оборотня. И только 
крутилось в голове, как заевшая пластинка возвращаясь все время на одно и то же 
место, воспоминание о рассказе Сани Голубева. А Влад ему не поверил. Говорил, 
что это сбежавшие волки. Но теперь то все встало на свои места, да? ЭТО - не 
может быть простым волком!
 Опомнившийся быстрее Павел Константинович оттолкнулся мощными задними 
лапами и начал совершать грандиозный красивый прыжок в финале которого Влад 
должен был упасть, сбитый массивным телом полуволка. Зрачки его дико отсвечивали 
зеленым. 
 Грохнуло! Да так близко, словно стреляли в самого Мартикова. Инстинктивно 
он шарахнулся в сторону и изящный прыжок завершился безобразным падением на бок. 
 Перепуганный до невозможности стрельбой и видом чудовища Влад наконец 
опомнился и заорал, точь-в-точь повторяя крик своего недавнего респондента:
 -ВОЛК!! ЗДЕСЬ ВОЛК!!!
 С улицы бежали какие то люди - свет фонарей наплевал девятым валом, 
дергался, хаотически высвечивая похожие на причудливых химер фрагменты детской 
площадки. 
 -Здесь! Здесь!! - вопил журналист. 
 -Ты! - заорали из тьмы - в сторону! Счас я его шлепну!! 
 Сергеев шарахнулся подальше от поднимающегося Мартикова и тут же ночь 
разорвала беспорядочная стрельба. Увлекшиеся охотники палили вовсю, не заботясь 
даже о том, что могут зацепить спасаемого. Одна пуля просвистела в 
подозрительной близости от уха Влада, вибрируя как разогнанный до сверзвуковой 
скорости шмель. Две другие скользнули по спине оборотня и срезали шерсть, 
оставив две аккуратные чисто выбритые дорожки. Все еще заполошно крича Влад 
кинулся на землю, и зажмурил глаза, а когда открыл, оборотень стоял прямо над 
ним. 
 И смотрел. Желтые его звериные глаза светились отнюдь не звериным умом и 
сообразительностью. И тоской тоже. Кого же они так явно напоминают - горящие 
решимостью и обреченностью, когда терять уже нечего, и идти можно лишь вперед, к 
гибели или спасению, это уж как получится. Длинные изогнутые клыки, как острие 
ножа причудливой формы. 
 Нож! Эта мохнатая тварь ничуть не напоминала внешне Белоспицына, но 
ситуация, в которую она попала вне всяких сомнений была сходной. Оборотню не 
хотелось нападать, но он ничего не мог поделать. Внутренне это сходство до того 
поразило Сергеева, что он приподнялся на локте и глядя прямо в лицо мохнатой 
волкоподобной твари крикнул:
 -Ты... тоже? 
 "Что, тоже"? - подумал Мартиков и даже открыл уродливую пасть дабы что-то 
сказать, но тут одна из пуль пробила навылет корявую переднюю лапу оборотня. 
 -Попал в него! Попал! - заорали среди стрелков. Влад опять лежал лицом 
вниз и вжимался в холодный асфальт. Его не волновало кто в кого стреляет, 
хотелось лишь поскорей обраться из зоны огня. 
 Павел Константинович протяжно завыл от резкой боли и на трех лапах 
припустил вниз по улице, спасая свою мохнатую шкуру. С пораненной лапы срывались 
крупные капли темно-красной крови и обильно орошали асфальт. Стрелки что-то 
орали, наводили, приказывали, но все это тонуло в громогласной канонаде. 
 На первые трупы собак он наткнулся уже квартал спустя. Команда, 
зачистившая улицу сейчас выкуривала оставшихся в живых псов из соседнего двора. 
Животные выли на разные голоса и смысл этих воплей был предельно ясен: "Пощады, 
пощады"! Но четвероногих в плен не брали - с грохотом выстрелов оборвались жизни 
ищущих спасения мохнатых беглецов. 
 Позднее Владимир Белый, один из участников отстрела (имеющий ружье и 
состоящий в охотническом товариществе) опорожняя на пару со своим соседом 
Семеновым бутылку "Пьяной лавочки", жаловался:
 -Как вспомню, так дрожь берет! Ружье на них наведешь, а эти хвостатые так 
на тебя смотрят, и у них, ей-Богу, слезы из глаз катятся? Где ты видел, чтобы 
собаки плакали?
 Семенов выразил свое авторитетное мнение в том смысле, что собаки плакать 
не могут - нет у них слезных желез. 
 -Дак и я знаю что нет, а они в три ручья! И на них таких ружье наводить и 
в кровь... Не поверишь, мне эти псы иногда по ночам снятся. И запах, ну, на 
следующее утро, когда их сжигали. Шашлыки с тех вообще не ем. 
 -Это зря, - сказал Семенов - отличная закуска. 
 Охотники запрудили весь город, то и дело Мартиков напарывался на группы 
стрелков, и те видя крупную мохнатую тварь тут же открывали огонь. Спасаясь о 
них, он бежал все дальше и дальше, все сильнее забирая к востоку. Была мысль 
прорваться к речке и схорониться там в прибрежных зарослях, но он ее тут же 
отмел как явно неудачную. Заросли эти были любимым пребывания дворовых собак. 
 И в этом он был прав - этой же ночью заросли сожгли, обильно окропив 
бензином и запалив с одного конца. Не прошло и пятнадцати минут, как с 
противоположного края зарослей выскочила задыхающаяся собачья стая голов в 
пятнадцать, и попыталась штурмом прорваться на Верхнемоложскую. Их было так 
много, что попытка штурма почти увенчалась успехом и трое были серьезно 
покусаны. Одного из них вдобавок ранил собственный потерявший голову напарник, 
целившийся в кидающихся на людей псов. 
 Можно было пересечь "черепашку" и найти убежище в Нижнем городе, где не 
было этих открытых всем ветрам строгих и прямых проспектов. Но на черепашке 
стоял патруль, выглядящий на этом бревенчатом, словно взятом из сказок, мостике 
подобно многоногому, ощетинившемуся сотней шипов и клыков, дракону. Глаза - 
фонари шарили по мутной воде и ловили случайные цели на берегу. Тут же лежало 
трое собак издырявленные до состояния "решето" - патрулю явно было скучно. Из-за 
реки доносилась отдаленная канонада и ветер приносил запах горелого пороха. 
 Мартиков развернулся и побежал обратно, по малой Верхнемоложской. На трех 
лапах бежалось медленно и он стиснув челюсти опустил четвертую и ступал на нее, 
вздрагивая от резких уколов боли. 
 Стрельба слегка отдалилась, здесь по улице охотники уже прошли, оставив за 
собой стрелянные, остро пахнущие гарью гильзы и расстрелянных животных, 
некоторые из которых были еще живы, лежали на боку и дышали все реже и реже. На 
перекрестке со Статной улицей Мартиков вдруг столкнулся с еще живыми собаками. 
Замер, уставившись на них. Двое, крупные, серые псы. Они тоже замерли, 
напряженно глядя на Мартикова. Зубы не скалили, и оборотень вдруг понял, что это 
вовсе не собаки. Это волки и они чувствовали собрата в Павле Константиновиче.
 -"Но нет!" - подумал он - "Не теперь. Раньше я мог быть вам, собратом. А 
теперь я человек!"
 -Челвек! - рявкнул он. Волки вздрогнули и припустили вверх по улице, а 
Мартиков следом, памятуя о том, что если животные выжили на этой улице, то 
значит у них есть своя ухоронка. 
 Но тут он ошибся, на все том же перекрестке Школьной со Стачникова он 
нарвался на патруль. К счастью сначала они увидали волков и стали стрелять по 
ним. Животные заметались, а потом кинулись в один из дворов. Позади тоже начали 
стрелять, на этот раз уже в самого Павла Константиновича. Передние помедлили, 
кто то крикнул:
 -Вон еще один, здоровый!
 Сам того не зная, Павел Мартиков спас волков от верной гибели. Именно из-
за него охотники помедлили при входе во двор и дали сердобольной бабке время, 
чтобы спасти зверей. 
 Задыхаясь, на подкашивающихся лапах полуволк кинулся в противоположный 
двор, где не мешкая заскочил в один из темных подъездов. Четверо стрелков 
осторожно вошли на прилегающую к подъезду площадку. Фонари цепко шарили вокруг, 
высвечивали отдельные предметы с потусторонней ясностью, как на фотовспышке. 
 -Где он? - спросил один из загонщиков. - Двор глухой.
 -В подъезд не мог заскочить? 
 -Не, это ж собаки... Стой, там и вправду кто-то есть.
 Луч света поднялся от земли и уставился в темное ободранное нутро 
подъезда, что в этом освещении выглядело на редкость непривлекательно. Унылое 
матерное граффити на стенах казалось древнеперсидскими фресками, а сам коридор 
на удивление зловещей гробницей. В глубине, где затаился Мартиков свет не 
проникал. Охотник осторожно подошел к дверям подъезда, подумав, крикнул:
 -Эй, тут кто есть? 
 Мартиков напрягся и придя во временно согласие с губами и языком, с 
усилием выдавил:
 -Я... 
 -А, черт! Да это бомж какой-то! - донеслось снизу. - Лыка не вяжет. 
 Снаружи закричали в том смысле, что раз так, то пора выходить из двора и 
заниматься насущными делами, благо еще много по городу бегает мохнатых-
блохастых, не отстрелянных.
 Ушли. До самого утра Павел Константинович Мартиков просидел там где нашел 
спасение - на лестничной клетке. С первыми лучам зари, дверь площадкой выше 
открылась и из нее появилась древняя сморщенная бабка с неизменными 
оцинкованными ведрами - как и многие в городе собралась спозаранку за водой. 
Увидев полуволка глухо вскрикнула, но Мартиков тут же осадил ее, глухо рыкнув:
 -Иди... куда шла. 

 Бабка проворно поковыляла вниз по ступеням и лишь на втором этаже начала 
монолог о том, до какой степени может довести алкоголь и аморальный образ жизни. 
Павел Константинович в сием спиче именовался не иначе как "дегенерат". 
 Вниз он не пошел, а направился по обыкновению вверх, так что восход он 
встречал уже на крыше. Впору было впасть в черную тоску, выть в преддверии 
утраты личности, ведь задание он провалил. Но Мартиков почему-то не грустил, да 
и вообще почти не думал о серой зверовидной половинке, что ждет не дождется 
чтобы вернуться назад. Вспоминался давешний журналист. "Ты тоже", так он сказал? 
Что тоже? Тоже превращаешься или то же знаешь как спастись? 
 Спасение, спасение - как белоснежный круг, для тонущего в океане 
непонятного и непознанного. 
 -Он что-то знает, - сказал Мартиков солнцу.
 От этой мысли, отпечатавшейся в сознании подобно тяжелому серому камню 
вели две дороги: можно было довершить начатое и все-таки умертвить журналиста, и 
может быть тогда типы из черной иномарки пощадят нерасторопного слугу и спустят 
с него звериное проклятие. Второй путь, куда менее кровавый: опять же найти 
журналист и... расспросить. 
 -"В конечном итоге ведь никто не мешает убить его после, если выясниться, 
что знаний при том нет никаких".
 Но он совсем не учел того, что журналист может быть не один. 

                               4.

 -Смотри! Это же он! - крикнул Стрый, тыкая пальцем в направлении 
перекрестка Покаянной с Большой Зеленовской.
 -Кто? - спросил меланхолично Пиночет. 
 Действием происходило как раз напротив очереди за водой, которая по 
непонятным, пока причинам утратила свою многолюдность и длительность. Оставшийся 
обрубок, человек в пятнадцать, вид имел мечтательный и завороженный и даже 
сыпавшийся с небес мелкий колкий дождик не пробуждал в них тоски. Стояли и чего-
то ждали.
 В лужах отражалось свинцовое небо. Каркали вороны, а вот собаки больше не 
гавкали и отсутствие не прекращающегося в последние дни лая казалось странным. 
 В разоренном дворе справа выгружали вещи, несли их обливаясь потом и 
холодным дождиком, после чего устанавливали их в кузове обветшалой "Газели". 
Такую же картину можно было наблюдать и в противоположном дворе. Даже "газель" 
была там похожа. Народ бежал. Николай не раз заглядывал в лица этим беглецам, 
дивился - слишком уж странное у них было выражение: радость, новая надежда, 
словно едут эти люди не за границу умирающего города, в цивилизованную помойку 
районного центра, а куда то дальше, где их ждут пальмы, песок и узкий серпик 
луны над отдыхающим океаном. 
 А может быть еще дальше - куда то в область детских розовых грез. 
 Васютко не понимал этих людей. По его понятиям беженцы должны выглядеть 
совсем по-другому. С печатью страдания на лице и тоской от насильственной 
разлуки с родимым домом. Ведь тянет домой, и даже уезжая из-под бомбежек люди 
нет-нет да и оглянутся на оставшееся разоренное гнездо. 
 -Да очнись ты! - рявкнул Стрый, в последнее время он что-то стал наглеть, 
и то и дело позволял повышать голос на признанного лидера их тандема, - Это же 
он! Тот волосатый урод, что держал нас в погребе!
 -Да ты что? - удивился Пиночет и поспешно стал выискивать в толпе знакомый 
силуэт.
 И нашел его. Руки охранника свисали чуть ли не до земли, а плечи так жутко 
горбились, что он теперь напоминал скорее не волка, а гориллу переростка. Люди 
его обходили стороной. На широких плечах идущего обреталась защитного цвета 
брезентовка. 
 -Пошли! - сказал Стрый - вломим ему!  
 -Да ты что! Он же нас отпустил!
 -Отпустил?! - вскинулся Малахов - А перед этим неделю на цепи  держал, как 
пса? Тебе что, понравилось? А баланду эту хлебать   
 -вотруби!? 
 -Плащевик не велел. 
 -Да он не слова не сказал про мохнача! Отпустил и ладно. А это наше дело, 
личное. 
 Плащевиком Николай окрестил их нанимателя, так как имени тот назвать не 
соблагоизволил, а приметами, кроме плаща, не отличался. 
 -Я помню, как он на меня пилой замахивался, - злобно сказал Пиночет, а 
ноги уже несли его по направлению к перекрестку. 
 Плечом к плечу они двинулись вслед за Мохначем, не теряя его из вида, 
благо толпа была редкая. Вломить кулаками такой твари конечно не получится, но 
оба напарника держали в кармане по ножу с изящным лезвием. Очень острым - 
Малахов как-то уронил на клинок грубую тряпицу и та распалась на две ровные 
половинки. Он думал такое бывает только в кино. 
 Нож дал Плащевик, заявившись два дня назад к ним на квартиру. Без особых 
напутствий, буркнул только:
 -Так будет легче. 
 Предупредил также, что возможно к концу недели появится возможность 
заиметь огнестрельное оружие. Ситуация мол такая, что доставать его все легче и 
легче. 
 Бывший охранник дошел до Центральной, не подозревая, что за ним следят. 
Руки он держал в карманах, сильно горбился. У дома номер пятнадцать по 
Центральной он остановился и, задрав голову, вгляделся в вереницу одинаковых 
окон. На крыше панельной многоэтажки, как диковинные громкоговорители, ворковали 
голуби. Курлыканье разносилось на всю улицу. Дождь капал по белым, к явной 
тенденцией к потемнению, плитам, стекал вниз крохотными водопадиками. 
 Во дворе, у бетонного подъезда трое жильцов грузили крупногабаритный скарб 
в утлый объем "москвича" - каблучка. Скарб не лез, жильцы тяжело отдувались, но 
не ругались, словно выполняли тяжелую, но любимую все душой работу. Рессоры 
"москвича" просели до земли, сделав его похожим на пришедший из кошмарных снов 
хот-род. 
 -Куда едем? Далеко? - спросил Пиночет проходя.
 Один из жильцов, грузный мужик далеко перешагнувший сорокалетний рубеж, 
оторвался от процесса погрузки и безмятежно заулыбавшись, сказал:
 -В новую жизнь! Близко!
 -И что, там лучше, чем в старой? 
 Оттирая трудовой пот со лба, этот бывший Пиночетов земляк кивнул и 
произнес:
 -Она, парень, завсегда лучше, чем старая. 
 -Эй! - сказал Стрый, провожая взглядом охранника - да это же Кобольда, 
дом!
 -Он, что же, получается, к Кобольду идет? - удивился Пиночет, - может еще 
к кому?
 -Подъезд его. Что я не помню, что ли? Сколько раз заходили, брали морфин. 
 При воспоминании о морфине Стрый слегка сник. Грузчики затолкали все же 
багаж в тесное нутро "каблучка" и теперь занялись вторым насущным делом - 
заталкивали себя в тесную же кабину. Напарники прошли мимо них, и проследовали 
за охранником в подъезд. 
 Исписанные маркером и варварски иссеченные колюще-режущими предметами 
стены. Почти всегда заходя сюда, напарники находились в состоянии ломки, и 
тесный этот коридор казался длинным, словно туннель метростроя и таким же 
безобразным. Жуткие хари кропоптливо выписанные на стене казалось, корчились и 
жили какой то своей потусторонней жизнью. Трудный путь на пятый этаж, а дальше 
Кобольд с неизменной улыбкой на лице дегенерата, с протянутой волосатой лапой, 
которая обладала удивительным свойством - любые положенные туда деньги 
моментально исчезали, словно их там и не было. 
 -А может, попутно и с Кобольдом разберемся? - предложил Николай. 
 -Можно и с ним. Чтоб не гадил больше... Все одно скоро исход. 
 И они поднялись наверх. Кстати подъезд как подъезд, хорошо все же смотреть 
на мир своими не затуманенными глазами. 
 Стрый не ошибся. Массивная стальная дверь Кобольдовой квартиры была 
открыта и из нее неслись визгливые завывания хозяина, временами перекрываемые 
низким рыком охранника. 
 -...не сегодня, только не сегодня, потому что...
 -Где?!
 -Да есть, есть, но ты завтра приходи. Сегодня нельзя, гости будут, 
серьезные люди, но что будет, если они тебя увидят?
 -Говорю... где?!  
 -Но мне вести надо. А нельзя, время уже! Слышь, но ты хоть попозже приди, 
ну хоть часа через два, ну увидят же, тебе наваляют, мне заодно, а то и вовсе 
пришьют! Тебе что, жизнь не мила... волосатый.
 -Как... ты... сказал?
 -Ничего, ничего, ты иди, иди, потом вернешься, все будет путем. 
 -Где... мое? 
 Стрый и Пиночет замерли на площадке этажом ниже, отсюда было хорошо слышно 
все перепитии диалога, тон которого, как вольная птица потихоньку взмывал все 
выше и выше. 
 -Ну нельзя, понимаешь, нельзя!!!
 -МОЕ?!
 -Да твое, твое!! - плаксиво прокричал Кобольд, отпихиваемый с порогам 
корявой лапой охранника, - только когда эти придут чур на тебя все свалю. 
 -Дай... 
 Напарники поднялись на площадку выше - расхлебяненная дверь открывала вид 
на прихожую Кобольда, нарочито убогую и бедную. Чуть дальше виднелся золотой 
отблеск и часть обшивки дорогого кожаного кресла, что здорово портило 
впечатление от коридора. Что-что, а квартира у драгдиллера бедной не была. 
Кобольд и охранник глухо бубнили где-то в глубине элитного жилища. Потом что-то 
грохнуло, зазвенела. Кобольд запричитал. Звуки этого свинячьего подвывания 
маслом ложились на сердца двух бывших наркоманов. 

 Внизу грохнула дверь подъезда и кто-то, стал не торопясь подниматься 
наверх. Охранник и Кобольд все еще спорили. Посетитель ступал все ближе и ближе 
- сюда. Стрый махнул рукой в сторону верхней площадки и без лишнего шума пошел 
по ступеням. Николай последовал за ним. Особо не шуметь можно было не стараться, 
визгливая сора разносилась по всему подъезду. В две напротив Кобальтовой 
квартиры отчетливо щелкнул замок и моргнул свет в глазке - хозяева следили за 
дармовым спектаклем. 
 Топанье шагов смолкло и пришедший остановился возле открытой двери. 
Николай представил как он там сейчас чувствует, осознав, что мероприятие может 
быть провалено. Пришелец переминался с ноги на ногу, слушая, как собачатся 
Кобольд с мохначом, потом, тяжело вздохнув все же переступил порог квартиры. 
Выглянувший из-за перил Пиночет успел увидеть только вытертую кожаную куртку из-
под которой выглядывал лоскут малиновой материи. 
 -"Ого, да они даже не скрываются!" - подумалось Николаю.
 Всякая маргинальная личность города знала этот цвет, и знала что 
представляют собой форменные балахоны членов секты Просвещенного Ангелайи. 
Малиновый, почти бордовый - цвет войны, и его носили послушники рангом не ниже 
адептов, которых посылали на самые ответственные операции. Бордовая сутана была 
последней, что видели в своей жизни те несчастные, которые тем или иным не 
угодили Просвещенному гуру. 
 Другое дело, что во всех остальных случаях эти ритуально-боевые одежды 
тщательно скрывали от посторонних глаз. А тут торчит из-под одежды, как флаг, 
как лозунг "служу свету истины"! Пиночет потрясенно моргнул. Стрый ритуальную 
одежку не заметил, пялился бесстрастно. 
 Сектант прошагал внутрь квартиры и при его появлении спорщики тут же 
замолкли и в подъезде возникла гулкая тишина, которую вскоре разорвало неясное, 
но определенно непечатное выражение пришедшего в котором удивление мешалось с 
раздражением и явно слышался вопрос. 
 Кобольд визгливо запричитал, уговаривая страшного гостя войти в его 
положение, потому что он, Кобольд всего лишь мелкий служащий	, и не его 
вина в том, что это чудовище явилось не вовремя, и все чего-то требует, но оно 
будет вести себя тихо, и, разумеется, даст провести встречу и потом никому не 
расскажет, потому что ему все до лампочки, он и разговаривать почти не умеет.


 -Да ты хоть понимаешь, что на себя берешь? - спросил адепт, зашуршала 
ткань, отчетливо щелкнула сталь - сегодня будет не просто встреча, ты, тупой 
анацефал!
 Глухо бухнуло - кажется Кобольд рухнул на колени. Плаксивые нотки в его 
голосе были готовы уступить место истерике. 
 -Молчать... - шипел сектант, - шлепнул бы этого мохнача, да ходок кровь 
увидит и уйдет! А все из-за тебя, мертвечина ходячая. 
 Нет, Кобольд не ходячая мертвечина, он смиренный пленник обстоятельств, 
которые, к тому же, измываются над ним, как хотят. 
 -Ты! - это уже к охраннику, - кончай там рыться, иди в угол и чтоб не 
звука. Сорвете мероприятие - обоим не жить. Убивать буду медленно во славу гуру, 
блаженного небожителя. Ты понял?!
 Охранник что-то рыкнул, впрочем вполне миролюбиво, и адепт расценил это 
как согласия. Повисла напряженная тишина, про раскрытую дверь так никто не 
вспомнил. 
 -Вставай! - на приглушенных злобных тонах молвил Ангелайев послушник. - 
Встань тварь!
 Кобольд вскочил. Внизу, в подъезде хлопнула дверь. Где-то снаружи бормотал 
автомобильный двигатель. По ступеням затопали быстрые шаги. Еще один. Николай 
уже не сомневался, что тоже сюда. 
 -Что-то будет, - шепнул он Стрыю. 
 Стрый изобразил пальцами идущего человечка, намекал на то, что возможно 
стоит отсюда уйти. Пиночет мотнул головой, его разбирал интерес. 
 Плотный, неприятного вида тип, бодро вбежал по ступенькам и так же 
заторможено размер у распахнутой двери.
 -Это че!? - вопросил он, но тут на пороге появился Кобольд и чуть ли не 
расстилаясь перед ним по полу, пригласил в комнату. Николай стал медленно 
спускаться вниз по ступеням и поспел как раз вовремя, когда мелкий торгаш 
прикрывал дверь. Аккуратно подставленная на край порожка нога, и вот дверь 
прикрылась, а замок не щелкнул. Детские игры для того, кому не раз и не два 
приходилось обчищать чужие квартиры, чтобы наскрести денег на очередной улет. 
 Поманил Стрыя, а потом медленно приоткрыл дверь. В появившуюся щель видно 
было немного, но зато поле зрения охватывало самый центр большой комнаты, сейчас 
залитой сероватым дневным светом. На лестнице же царила полутьма, так что 
находившиеся в светлой квартире не видели, что дверь их открыта. 
 У них, впрочем были дела поважнее, потому что с каждой минутой среди 
присутствующих разрастался и наливался черной буйной силой зародившийся с первой 
секунды прихода второго ходока, конфликт. 
 -Кто это? - спросил пришедший грубо. Без сомнения имелся в виду охранник. 
 -Ты от Босха? - спросил адепт неприязненно.
 -Тут не должны быть посторонние... - гнул посетитель свою линию. 
 -Я спросил! - повторил посланник Ангелайи - а ты должен знать, что когда я 
и мои братья спрашивают, то любой должен отвечать. Включая самого Босха, тебе 
ясно? 
 -Зарываешься... - с угрозой сказал плотный. 
 Кобольд встрял в разговор, разбавив черную жижу неприязни патокой 
медоточивых увещеваний. Плотный что-то буркнул. Адепт громко потребовал 
повторить. 
 -От Босха... - рыкнул пришедший не хуже волкоподобного охранника.
 -Доверенное лицо своего погрязшего в мерзости шефа, да?! - спросил адепт.
 -Говори дело! - рявкнул ходок от Босха. 
 -И скажу, скажу... - пропел сектант, - скажу, что довольно вам топтать 
светлую землю нашего города, довольно ходить некоронованными королями и 
совращать горожан, сиречь смиренных овец наших с пути истинного! 
 -Что лопочешь?! - спросил пришедший грозно, но с нотками неуверенности в 
голосе. 
 -А то! - жестко произнес посланник Ангелайи - Ваше последнее деяние 
разрушило все договоры, все бывшие компромиссы. Отныне никаких правил, понял, 
ты, тупое бревно! Это война! Ты понял?! Вызов! Мы будем преследовать вас везде, 
до тех пор, пока никого из вашей поганой банды не останется в этом городе и 
вообще в этом мире!! 
 -Стой, стой... - ошеломленно сказал подручный Босха - ты че, какая война, 
вы там охренели совсем, что ли?! 
 Напористый его голос вдруг разом поблек, позорно повысился и стал 
напоминать Кобольдов - визгливо панический. Плотный понял, что дело пахнет 
керосином. Нет, не ожидал он, что ему вот так в лоб объявят о начале 
безжалостной войны на уничтожение. 
 -Нам может, это... миром? - говорил посланец Босха.
 -Не будет вам мира! Никогда не будет мира!! До последнего!!!
 -Да вы что?! Что!? - закричал Кобольд, - Это что же творится?!
 Глухо бухнуло - это мелкокостный драгдиллер полетел на роскошный 
многоцветный ковер, устилающий пол его квартиры. В поле зрения появилась голова 
Кобольда с расквашенными губами. По закону подлости кровь капала на лоскут нежно 
голубого цвета, хотя совсем рядом был темно-багровый. 
 -Так и передашь своему Босху! - буркнул адепт, - И знай, ходок, ты уходишь 
отсюда живым только потому, что должен донести до него эту весть. 
 Плотный промолчал, не знал видно, что сказать. Кобольд поднимался с ковра, 
тупо глядел на красно-голубую его расцветку. Ходок от Босха покидать квартиру не 
спешил, что-то думал. 
 Тишину нарушил охранник, на которого по ходу гневной перепалки совсем 
перестали обращать внимание. Тяжелой походкой он появился в поле зрения Стрыя и 
Пиночета и принялся рыться в пакете из небесно-голубого пластика, что стоял на 
низеньком, поблескивающим полированной крышкой, столике.
 -Да здесь, это, здесь, - сказал ему Кобольд, наверное просто затем, чтобы 
забить тишину. 
 Охранник заглянул в пакет, а потом, довольно сопя, запихнул туда корявую 
волосатую лапу и стал шуровать на дне, что-то отыскивая. И нашел, потому что 
неожиданно дернулся и завыл. Рука его оставалась в пакете и он силился оттуда ее 
вытащить. Глаза его постепенно вытаращивались, буквально вылезали из орбит, и 
вопил охранник как оглашенный, как сирена скорой помощи. Со стороны это 
выглядело так, словно на дне пластикового пакета скрывалась заряженная 
мышеловка, которая и поймала лапу полуволка в свой стальной прикус. 
 Плотный испуганно уставился на орущего оборотня, рука с оружием нервно 
плясала. Кобольд пятился к двери, уверовав, что только таким способом он спасет 
свою шкуру. 
 -Ай! - четко выдал охранник и все же выдернул руку из пакета. С 
указательного пальца капала темная кровь и падала как раз на пятно оставленное 
Кобольдом, голубые краски на лоскуте меркли. А на самом пальце... На нем 
болталось что-то похожее на кошмарный гибрид жабы с раком, шевелило 
множественными члениками, и хищно выгибало украшенный иззубренным жалом, Хвост. 
Жвалами оно держалось за конечность охранника и как натасканный бульдог 
перебирало ими, потихоньку перебираясь все выше и выше. 
 Всхлипывающий полуволк шатнулся назад, и исчез из вида. Оружие плотного 
бессмысленно шарило по комнате, находя ему одному видимые цели. 
 -НЕТ! - визгливо крикнул сектант - УБЕРИ ЕГО, УБЕРИ!!!
 Задыхающийся от ужаса драгдиллер добрался до коридора и на выходе попался 
в цепкие руки своих бывших клиентов. 
 -Тссс... - пригрозил Николай, -  с тобой потом. 
 В квартире загромыхали выстрелы, охранник взвыл громче. Пушка плотного 
наконец перестала качаться и нашла себе мишень. Грохнул выстрел - мощно, словно 
из дробовика, комната затуманилась пороховым дымом. Посланец Босха ругнулся и 
выстрелил еще раз, и стоя вполоборота к двери, успел еще довольно улыбнуться, 
прежде чем ответный выстрел пробил ему шею. Пистолет выпал из разжавшихся 
пальцев и брякнулся на пол. Плотный тяжело заваливался на спину, уперся в 
дверной кося и медленно сполз по нему. Пальцами одной руки он щупал себе под 
подбородком, хмуро и сосредоточенно, как больно с ангиной в начальной стадии 
проверяет, не опухли ли гланды. Вторая рука при этом пыталась дотянуться до 
пистолета, но попытка эта была обречена на явную неудачу. Из глубины комнаты 
больше не стреляли и царила там кладбищенская тишь. Рука плотного отпустила 
горло и как дохлый краб шлепнулась на ковер, открыв взору зрителей кошмарного 
вида дыру, как раз на месте одной из искомых гланд. 
 -Все. - Сказал Стрый, - отстрелялись. 
 -Пойти, посмотреть? 
 Стрый мотнул головой, нет, он не хочет лезть под пули и клыки их недавнего 
пленителя. 
 -Да мертвы там уже все! - сказал Николай, - а, впрочем... Кобольд, пошел 
туда! 
 Тот замотал головой, точь-в-точь как Стрый. Васютко вынул нож и показал 
его Кобольду. Диковатые руны на лезвии страшно мерцали. Драгдиллер сглотнул и на 
подгибающихся ногах зашагал вглубь собственного дома, который, как известно, 
крепость. Только в данном случае эта крепость была захваченная врагом. На пороге 
большой комнаты Кобольд остановился и жалобно оглянулся на напарников. Лицо его 
было белее мела, и выглядел он до того жалко, что напомнил Николаю начинающего 
детсадовца, брошенного родителями в коридоре садика. В глазах вопрос - не ужели 
мне идти туда, в эту кричащую жесткую детскую стаю, куда меня наверняка не 
примут, и где скорее всего сразу же навешают тумаков. 
 -Иди-иди! - сказал Стрый. 
 И Кобольд вошел. Лицо его, обращенное в комнату было лицом человека 
решившегося на единственный и последний в своей жизни геройский поступок. С 
таким лицом заслоняют собой амбразуры и кидаются под танки. Постояв, он решил, 
что наверное все же лучше быть живой дворняжкой, чем мертвым львом, и махнул 
рукой, заходите, мол. 
 В квартире находилось три трупа. Сектант полусидел, привалившись к двери в 
соседнюю комнату. Пистолет он держал в одной руке, а другую нежно, с виду, 
держал охранник, скорчившийся рядом. Очень мягкая хватка, если бы не струйки 
крови, все еще капавшие с запястья. В голове полуволка имелись три дырки, 
которые начисто стерли с лица убитого всякое выражение. Права лапа охранника 
цеплялась за спинку кожаного кресла и была наполовину отъедена. Ковер почти 
полностью утратил жизнерадостную голубизну и теперь представлял собой фантазию в 
багровых тонах. Николай осмотрел руку, спросил Кобольда:
 -Где... это?
 Тот пожал плечами - откуда, мол, знаю.
 -А что это за тварь, вообще? 
 -Да не знаю я! - сказал драгдиллер, - Откуда! В димедроле завелась, жрала 
его, росла на глазах. Я ее уж выкинуть собрался, но тут этого нелегкая принесла, 
- он покосился на полуволка. 
 Николай поднял пистолет плотного - длинный, блестящий, судя по всему 
"Дезерт игл", ничего удивительного, что так громыхал. Стрый взял оружие сектанта 
- обычный ПМ. Пороховая гарь потихоньку выметалась сквозняком в коридор. 
Внутреннее стекло в окне была расколото и осколки его, слюдянистыми лужицами, 
лежали на ковре. Посвистывал неприятный ветерок. 
 Кобольд стоял в стороне, косился то на трупы, то на стоящих рядом 
напарников. Ругал себя за то, что не сообразил сразу взять пистолет - против 
огнестрела что бы они поделали? 
 -Что же получается? - спросил Стрый - и вправду сектанты на бандитов 
накинутся? Так это ж бойня будет!
 -Не наше дело... - откликнулся Николай - все равно скоро Исход. Просто они 
раньше других покинут этот мир.
 -Ты думаешь... - ужаснулся Стрый, - но Плащевик же сказал...
 -Ты Стрый, Апокалипсис не читал по тупости своей. 
 -Будто ты читал!
 -Я, по крайней мере, знаю, что там. Будет Исход, будет. Для всего города, 
а уж кто там дальше спасется - кто знает? Может и никто. 
 Стрый ошеломленно покачал головой. Не эта ли мысль много раз приходила ему 
в голову, являлась бессонными ночами, теребила, наводила тоску. Ведь то, что 
творится в городе, это же какой то узаконенный вялый хаос! Тихая последняя 
смута! А потом Исход! Всех до единого!
 -Как же так!? - спросил тихо Малахов.
 -А никак. С Кобольдом что делать будем?
 -С Кобольдом?! - сказал Стрый и кинул злобный взгляд на драгдиллера - 
скольким он еще зелье толкнул? Скольких довел до раннего... исхода? Агитировал, 
тварь! А сам то хоть знал, на что толкает молодежь зеленую? Осведомителей навел, 
каждому из старых клиентов условия ставил, чтобы его, Кобольдову, отраву 
рекламировали перед новичками.
 Кобольд пал на колени, да так истово, словно занимался этим двадцать лет 
кряду. Лицо его снова побелело, челюсть отвисла. Драгдиллер дорожил своей 
жизнью, ох как дорожил!
 -Ребята! - проникновенно сказал он, и у Николая мелькнула безумная мысль, 
что толкач сейчас добавит "Давайте жить дружно", но тот ограничился другой 
банальностью - Ребята, не губите!
 -Вот ведь! - молвил Васютко, глядя на просветленное раскаянием лицо 
коленопреклоненного - не зря его Кобольдом прозвали! Как есть кобольд - мелкий, 
мерзкий, подленький. Грохнем его, а Стрый? 
 Лицо драгдиллера выразило почти высшую степень раскаяния, которая сделала 
бы честь драматическому актеру Большого Театра. Именно с таким лицом выходят из 
тюрьмы закоренелые маньяки, на которых висит три десятка убиенных душ. Выходят, 
чтобы продолжить прерванную свою кровавую жатву. 
 Николай глядел на коленопреклоненного Кобольда с омерзением, и 
брезгливостью. Начал оттягивать затвор пистолета, но, передумав, сказал Стрыю:
 -Патрона жалко на тварь. Ты его ножичком ковырни... Хороший ножичек. 
 При мысли о том, что его сейчас пырнут хорошим ножичком (что абсолютно 
ничем не лучше чем удар ножичком плохим) толкач стал выглядеть так, словно вот-
вот свалится в обморок. Так подумал и Стрый, который расслабленно пошел к нему, 
и Пиночет засунувший нежданное оружие за пояс джинсов, на западный манер. 
 Не учли они того, что такие как Кобольд в обморок грохнуться в принципе не 
способны. Они лучше другого туда загонят, а то и вовсе со света сживут. Как и их 
мифологические прообразы - прямоходящие шакалы. 
 Вот только что он стоял в молитвенной позе, ожидая и неистово прося 
пощады. А вот он уже вскочил и как безумный несется к окну, и мягкие его 
домашние тапки пятнает чужая кровь.
 -ДЕРЖИ!!! - заорал Пиночет. 
 Стрый кинулся следом на ходу выдирая из кармана ПМ, но Кобольд уже достиг 
своего. Не останавливаясь он кинулся головой вперед в оставшееся стекло, 
прикрывшись для надежности руками, рассудив наверное, что если он убьется там 
внизу, то это будет куда менее позорным, чем если его прирежут два озлобленных 
бывших клиента. 
 С тонким поросячьим визгом он пробил непрочную преграду и полетел вниз. 
Стрый все еще бежал к окну. Как только Малахов достиг подоконника, снизу донесся 
треск сучьев и глухой удар. Визг прекратился. 
 Николай тоже подскочил к разбитому окну, и мощный порыв ветра дунул ему в 
лицо, подхватил злополучный синий пакет и понес его прочь, трепал одежду 
мертвецов. 
 Кобольд выжил. Изломанные растрепанные ветви ближнего дерева отмечали его 
путь. Часть из них лежала внизу на газоне, вместе с виновником разрушений. На 
глазах напарников беспомощно барахтающийся на месте драгдиллер, шатаясь, 
поднялся и, причитая в голос, поковылял прочь. Одна нога его волочилась следом и 
он не сколько шел, сколько прыгал. Правую руку он бережно придерживал левой. Но 
как быстро он скрылся из виду! Словно и вправду у него были предки из жестокого 
звериного народца, нежити, что, как известно, нечеловечески вынослива. 
 -Ушел... - сказал Стрый, - наверное стрелять надо было... 
 -Ладно, все одно он свое получит. Шлепнут его - не мы, так сектанты или 
сам Босх. А выживет все одно спасения нет - скоро Исход.
 -Исход... - повторил Стрый - он как волна. Вот ты был, а вот покинул 
город. 
 -Надейся Стрый, - произнес Николай - Плащевик сказал... что избранные 
спасутся. Ищи в этом хорошие стороны - смотри, какие теперь у нас пистолеты. 
 Стрый благодарно кивнул. Он с Пиночетом, и он всей душой за Плащевика. Вот 
только почему в последнее так хочется бросить все и бежать, бежать, бежать?

                            5.

 Никите Трифонову снились сны. Не то, чтобы это было очень странным, пусть 
даже их содержание зачастую было пугающим. Нам часто снятся кошмары, возросшие и 
набравшие силу из обыденных и зачастую даже совсем не страшных ситуаций. Хотя 
как раз на почве обыденности и растут наилучшие из ночных страхов. Томится и 
терзается та эмоционально-иррациональная часть внутри нас, о которой мы не 
знаем, но подспудно догадываемся и потому стремимся задавить и уничтожить любой 
ценой, ибо она угрожает другой половине - цивилизованной, интеллектуальной, 
выпестованной долгими годами учебы, а после работы. Эта человеческая часть 
человека, если можно так выразиться. Ее оружие логика и отточенный в обращении с 
ней мозг. Она сильна, эта половина, она побуждает своих хозяев двигать прогресс 
и постигать мир вокруг. Но в логике же ее слабость, потому, что зачастую, 
встретив что-то заведомо нелогичное, нечто, выпадающее за построенные этой 
цивилизованной личностью рамки, она попросту не выдерживает, перегорает, как 
сложный и логичный компьютер которого вместо мягкого и вкусного питания в двести 
двадцать вольт вдруг посадили на кислотную диету из трехсот восьмидесяти. 
 Море дыма и электрическая агония кремниевых нейронов. Так и человеком, 
пусть не столь эффектно. Личность иррациональная при этом выживает и, с 
молодецким гиком берет в руки вожжи управления телом. А общество берет это самое 
тело, увлеченно повествующее о занимательной жизни эльфов и демонов, да и 
упрятывает его в соотвествующее заведение, где больной, без сомнения находит 
единомышленников. 
 Их боятся, их ненавидят, и не оттого ли, что нормальные люди 
подсознательно чувствуют долю правды в утверждениях безумца. И... боятся! 
Страшатся взглянуть на мир другими глазами. 
 Серая пелена будней - спасение. Но только не ночью. 
 Так у Мартикова - у которого произошел раскол двух изначально обретающихся 
в нем половин. А потом одна из них, волей людей из "сааба" оказалась вовсе 
изгнана и серым бесплотным волком отправилась странствовать по свету. А лишенный 
ее оборотень даже и не заметил, как изменилось его поведение, ведь раньше не 
горел он желанием творить разумное, доброе, вечное. Именно эта, взявшая 
полноценный контроль человечность и не дала ему убить Влада. 
 Есть исключения - помимо тех же безумцев, что живут в Сумеречной зоне, 
есть медиумы, люди творческие, которых "нормальное" общество окрестило "не от 
мира сего", и было как нельзя в этом право. Эти не живут постоянно в мире грез, 
но... одним глазом нет-нет да и заглянут в эту страну чудес. А потом творят, в 
тщетных усилиях пытаясь изобразить то, что человеческая половина с ее логикой 
воспринять не в состоянии. И наживают себе новые ярлыки. 
 И есть еще дети. У них с логикой трудно, потому что она вырабатывается со 
временем и они воспринимают мир без серо-дымчатых очков рутины, удивленными, 
широко открытыми глазами глядя на то, что взрослые оставляют за бортом своего 
восприятия. Как кошки, что по слухам, живут во всех измерении сразу, так и дети 
видят окружающее таким, какое оно есть на самом деле. У маленьких детей сны 
почти не отличаются от реальности - и то и то полно ярких, цветастых 
впечатлений, удивительных и порой пугающих, но без сомнений требующих познания. 
 Сны Никиты и были такими - очень яркими, контрастными. Они приходили с 
неприятным пугающим постоянством, и та суетливая, бьющая потоком жизнь в них 
казалось действительно где-то существует. 
 Но откуда иначе, скажите, появятся такие сюжетные завороты в голове 
пятилетнего детсадовца, рожденного и возросшего  городе, где вместо деревьев 
тебе по утрам шумят автомобильные двигатели, а роли скал выполняют бетонные 
многоэтажные жилые комплексы? 
 Сниться все это начало довольно давно. Никита уже забыл когда - даты 
плоховато держались в его полной детских фантазий голове. Что он помнил хорошо - 
началось все после того, как мать прочитала ему сказку про троллей. Он и сказку 
хорошо помнил, больно уж страшная! Зрелище широкой уродливой троллиной хари в 
окне избушки преследовало его еще долгие недели, являясь по ночам во всей своей 
полной угрозы, красе. А вот после того, как страшный черный незнакомец попытался 
увести Никиту из детского сада, страхи эти, как ножом отрезало. Странно, но 
никаких неврозов после встречи с убийцей пятилетний Трифонов не нажил, словно и 
не было ничего. И маме ни слова не сказал, хотя отлично помнил темные 
расплывчатые крылья, колыхающиеся за плечами похитителя. Никита и в момент 
похищения ощущал лишь вялую слепую покорность - как овца на бойне. И мысли у 
него были в тот момент странные. Зачем бороться, зачем убегать если скоро...
 -Исход... - шепнул он в тот день за ужином, меланхолично размазывая по 
тарелке картофельное пюре. В результате получался замысловатый желтый ландшафт, 
странным образом похожий на тот, из снов. 
 -Что? - спросила мать - какой исход? 
 -Не исход, - поправил Никита - Исход. Скоро! -  и тут же без паузы - я не 
хочу есть. Я пойду. 
 И под удивленным взглядом матери сполз с табуретки и пошел в свою комнату. 
Она только проводила его взглядом, привыкла к вот таким вот скачкам настроения и 
таинственным фразам, сказанным как бы между прочим. Иногда мать думала, что 
стоит показать Никиту психиатру. Да, это будет означать, что она окончательно не 
понимает своего сына! Но... он иногда бывает таким странным! 
 И это притом, что она еще не знала про сны. Их Никита тщательно скрывал. 
 Угрюмый сине-зеленый ландшафт, не имеющая ни конца ни края земля являлась 
почти каждую ночь. Страна эта была густо заселена, и множество видов животных 
водилось в ней, странных и непохожих на обычных живых зверей. Были там и люди. 
Они словно появлялись откуда-то из дальних стран, останавливались здесь, между 
крутобоких заросших лесом холмов и принимались строить жилье. Люди эти выглядели 
веселыми и мужественными, как покорители дикого запада. Они были сильными и не 
отступали ни от опасностей, ни от тягостей лишенной удобств жизни.   
 Они были жестокими людьми с бледной кожей и тонкими изнеженными руками. И 
улыбка их почти никогда не касалась глаз. Что ж, Никита редко видел поселенцев 
вблизи. Прихотливое сновидение всегда заставляло его наблюдать за жизнь 
крошечных лесных созданий - мелких хищников и мелких же травоядных. Он бы не 
против - это было даже интереснее, чем наблюдать за людьми. И звери были добрей, 
ведь они не пришил завоевывать эту землю, они просто здесь жили. 
 Кроме людей был кто-то еще. Тот, кого Трифонов не видел, но чувствовал, 
что он есть. Как чувствовал крышу за зеленоватыми туманными облаками. Но этот 
кто-то показываться не собирался.
 Во всяком случае, пока.
 Иногда здесь лили дожди, а иногда разражались грозы и красноватые молнии 
били в острые верхушки холмов. А туман спускался совсем низко, клубился и что-то 
бормотал на одном ему понятном языке. Тени метались там, как будто молнии 
притягивали их не с неодолимой силой, и казалось эти неясные призраки вот-вот 
покинут свое туманное обиталище и спустятся вниз, покажут свое истинное обличье. 
Но такого ни разу не случалось. 
 Прозрачные, полные вкусной железистой воды, ручьи спускались по склонам 
холмов, образовывали веселые бойкие речушки, что попетляв у подножий, пару раз 
проскочив звенящей стремниной, вдруг скрывались в темных пещерах. Куда они 
стремились, и где завершался их звонкий путь? Никита надеялся что когда ни будь 
ему доведется побывать здесь рыбой. Тогда-то он и узнает. 
 А какого цвета радуги висели здесь над крошечными, пенными водопадиками? 
Фиолет, ультрамарин - синеватые смещенные оттенки, любой физик бы сказал, что 
такого просто не может быть. Но Трифонов не был логиком, он просто по детски 
радовался всему, что здесь видит.
 Красивая в этих снах была земля. И все же что-то с ней было не так. Что-то 
пришло, непонятное, чуждое, и... испоганило это землю, подмяв ее под себя и 
перестроив под свои нужды. Неясная эта сила вписывалась в чудный туманный мир 
так же изящно как тракторная, выпирающая мокрой глиной, колея в цветущий 
васильково - клеверный луг.
 И это давило. И куда сильнее невидимой крыши над головой. 
 Вот, что снилось Никите Трифонову пятилетнему сыну своей матери. И даже ей 
не мог он поведать о том, что его гнетет. Мог лишь плакать по ночам и просить не 
выключать лампу. Только она - трепещущая световая бабочка, совсем слабая, 
защищала его от окружающей тьмы. 
 Тот, похититель, он был посланец захватившей туманный незримой силы. 
Никита был в этом уверен, и больше всего на свете боялся, что сила эта, каким то 
образом сумеет прорваться сюда, в город. И вот тогда наступит Исход. 
 И тогда никто не спасется. 

                             6.

 Васек набрал воздуха в грудь и заорал:
 -Доберусь до тебя!!!
 Нервное эхо пугливо шарахнулось на тот берег и обратно, округа взвыла:
 -Тебя... тебя... тебя... - словно это до него Васька она должна теперь 
добраться.
 Мельников помолчал, потом рявкнул:
 -И убью! Слышь! Совсем убью!!!
 -Ую... ую... - ответили с реки. 
 Сама же Мелочевка, равнодушная к крикам, лениво текла под мостом. По ней 
плыл разный мусор - отбросы, гости с дальних стран. Хлам путешественник. Он 
вплыл в поселение, пересек городскую черту, и также выплывет, если повезет ему 
не застрять у плотины. 
 Васек был не гордый, уподобился бы и мусору, лишь бы удалось сбежать из 
города. Да вот не получалось это, пробовал Василий. Речка сегодня была темная, 
мрачная, даже на взгляд очень холодная. Воды ее были темно свинцовые, отбивавшие 
всякое желание искупаться. 
 Начинало смеркаться - сумерки наступали все раньше и раньше, по мере того, 
как август, не слишком побаловавший горожан теплом, увядал. Скоро осень, 
говорило все вокруг, и лето дышит на ладан. 
 Вот и сегодня погодка была уже скорее осенняя, чем летняя - низкие 
лохматые, раздувшиеся от ледяной влаги тучи скребли обвисшим брюхом по 
заводской, старой трубе, скрывая погасшие после темного прилива глаза-фонари. 
Вот-вот вот прорвется туча об острую трубу и хлынет вниз, на притихшую землю, 
поток холодной воды. Затопит все кругом, как тогда, когда в центре обрушилась 
водонапорная башня. Уплывут вниз по течению собачьи трупы и пустые канистры, 
оставшийся после переезда мусор и картонные стреляные гильзы. 
 Чья то мохнатая шерсть и замершие от нехватки топлива автомобили. 
Достигнет это все реки и поплывет дальше, к плотине, где они и соберутся в кучу, 
в причудливейший аляповатый коллаж.
 Но нет, крепкие тучи, прочны. Не обрушат водяной поток - будут потихоньку 
цедить на головы горожанам. 
 С реки дул резкий порывистый ветер, что делал мелкий дождь еще более 
противным. Васек промозг и тщетно кутался в изодранный ватник.
 -Я ведь знаю, ты где-то здесь, тварь!!! - крикнул он - хватит прятаться, 
ты же хищник!
 А хищник молчал - он, как и положено хищникам, никак не проявлял себя. Как 
лев, вскакивающий из высокой травы совсем рядом с беспечной антилопой. 
 А Мельников все вопил свои проклятия в сырой, вечер. А река принимала их и 
уносила вниз по течению. Ветер стремился забраться под куртку, высосать 
скопившееся там тепло, так чтобы это буйное, кричащее существо уравнялось с 
окружающими предметами - холодными, мокрыми деревьями, холодной мокрой мостовой 
и низким сизым небом. 
 Крики одинокого человека на мосту никто не слышал. Ни здесь, ни на 
Центральной и примыкающей к ней Верхнемоложской, ни на Степиной набережной, 
идущей вдоль пологого левого берега не было ни человека. Мокрые желтые листья на 
сыром асфальте вяло колыхались, тяжелые, намокшие и полететь, как ни старались, 
уже не могли. 
 В конце-концов Василий охрип, и понуро побрел прочь с моста. В конечном 
итоге преследователь всегда оказывался выносливее и спокойней своей издерганной 
жертвы. Он давал время ей отвопиться, отбегаться, давал время на постройку 
грандиозных планов. А потом приходил, когда Мельников усталый от долгого бега 
валился с ног, и с легкостью сводил эти планы к нулю. Может быть у него было 
своеобразное чувство юмора, у этой зеркальной твари. Черный юмор, конечно.
 Так или иначе, Витек появился из-за густых прибрежных зарослей, стоило 
Мельникову сойти с моста на мокрую городскую землю. Василий почувствовал его 
приближение, и обернулся. С ненавистью вгляделся в это ставшее почти родным 
лицо, в широкую безмятежную улыбку и ослепительные, словно из рекламы зубной 
пасты, зубы. Витек не смотрел на свою жертву, он вообще ни на что не смотрел - в 
его глазах отражался сумрачный вечерний мир. Отражался и Мельников - два 
Мельникова с одинаковой отчаянной яростью на лицах. Двое, близнецы. А не было ли 
их больше?
 Василий не думал. Из внутреннего кармана он извлек нож, не тот, что был у 
него в лодочной станции - тот так и пропал вместе с нечаянной свой жертвой. Но и 
этот, найденный в одном из подъездов, тоже был не плох. Пятнадцатисантиметровое 
серебристое лезвие было отточено до бритвенной остроты. Сжав нож в руке, 
Мельников кинулся навстречу вечному своему врагу, и, в три шага покрыв 
расстояние между ними, с размаху вонзил лезвие ему в живот. А потом еще раз, и 
еще.
 Мгновение сладкой мести было недолгим. На четвертом ударе  Васек понял, 
что не видит ни крови, ни вообще никаких следов повреждений. Не последовало 
реакции и со стороны Витька. 
 Заорав как бешеный, Василий ударил снова, он бил еще раз и еще, со всей 
силой всаживая нож в плоть своего монстра. 
 Но уже понимал, что из этого не выйдет ровным счетом ничего. Наши страхи 
не убить простым оружием, и лишь остро отточенное мышление может вспороть живот 
ночному кошмару. 
 Лезвие свирепо свистело, но, по сути, было беззубым и неспособным 
причинить вред существу, плоть которого оно пыталось кромсать. Рожденный 
человеком Витек теперь был недоступен для физического воздействия, словно 
состоял из сгущенного тумана (зеленоватого, населенного бормочущими тенями над 
сизыми холмами и речушками у их подножий) или был хитрой голограммой - дитя 
пропущенного через линзы света. 
 Отражения Мельникова, маленькие его двойники бесились и кривлялись в 
глазах человека-зеркала, превращая яростную гримасу уставшей от бегства жертвы в 
потешное кривляние изнывающей от бездействия обезьяны. 
 Поняв, что ничего не добьется, опять ничего, Василий со сдавленным кликом 
швырнул ножик в отмеченное печатью отстранненности лицо Витька. Лезвие ударилось 
в него и отскочило, звонко цокнув по одному из белых крупных зубов. Потом ножик 
брякнулся в грязь у ног Васька. Тот ни миг замер, яростно глядя на своих 
крошечных двойников. 
 Да, он знал, что из этой затеи ничего не выйдет. Подсознательно 
чувствовал, хотя и не находил сил себе в этом признаться. Возможно предыдущая 
заточка и смогла чем-то помочь - неведомый ее создатель наделил свое оружие 
какой то силой. Но, увы и ах! Оно сгинуло вместе с тем, подвернувшимся не так не 
вовремя человеком. 
 Но так ли уж не вовремя? Как раз вовремя, очень вовремя, чтобы принять в 
себя лезвие предназначающееся для Витька? Разрядить опасную ситуацию и дать 
возможность человеку-зеркалу продолжать играть свою роль в этом творящемся 
вокруг театре абсурда? Ложная мишень, как солдатская каска на дуле ружья, 
поднимающаяся из окопа, отвлекающий маневр!
 И впервые за время его долго, кажется уже бесконечно долгого бега, Ваську 
пришла в голову мысль, что возможно за зеркальным монстром стоит кто-то еще. 
Грозная и могучая сила, а Витек, лишь ее орудие. От мысли этой Мельникову стало 
слегка нехорошо. Даже очень нехорошо. Мнился ему многоглазый и многолапый черный 
спрут, щупальца которого тянулись на бесконечную длину, и каждое из этих 
бесчисленных щупалец, цеплялось за чью то жизнь, за чью то судьбу. И как верную 
собачку на поводке вела за собой сонм чудовищ и химер, и у каждого это чудовище 
было свое. 
 Нет, нет, такого монстра не победить обычным оружием! И если бы Мельников 
вместо ножа использовал базуку, то все равно бы ничего не изменилось. Надо 
вспомнить, только вспомнить!
 Зеркала. Что-то связанное с зеркалами! Случилось это очень давно. Двойники 
из глаз Витька смотрят выжидающе, похожие друг на друга как две капли воды. 
Зеркала и двойники. Он был не один, впервые был не один, так ведь?!
 Он не помнил. Воспоминания серым туманом клубились где-то на задворках 
сознания, на своеобразной свалке старых и не имеющих ценности знаний, где они, 
эти знания, свалены как попало и торчат в красноватое, всепоглощающее небо, 
острыми ржавыми огарками былых впечатлений. 
 Хотелось плакать от тоски. Хотелось злиться на себя из-за слабой, солидно 
прореженной годами потребления спиртного, памяти. Но сейчас было не того - надо 
было убегать. Человек зеркало сделал шаг вперед и широко распахнул руки, словно 
собирался обнять Мельникова, как обнимают ближайшего и нежно любимого 
родственника. Но они ведь и были родственниками, разве не так? Эти двое в глазах 
Витька ведь были самим Василием, его отражением?
 И Василий Мельников убежал. Как убегал два дня назад, и еще день, назад, и 
так бесчисленное количество раз.
 А Витек продолжил преследование. Неторопливо и с педантичной неумолимостью 
часового механизма. Ему спешить было некуда - жертва попадет к нему в руки когда 
придет срок. А раньше это случить или позже, Витька не волновало. Марионетка, 
одна из многих, прицепленная к щупальцу черного спрута лишь выполняла то, что ей 
повелят.
 Ночью Мельников думал. Поворачивал так и сяк разрозненные воспоминания, 
пытаясь сложить из них хоть чуть-чуть более целостную картину. Не один он был. И 
не два. Был какой то туннель. Страшный, потому что бесконечный. И такой туннель 
был     позади, и было бы очень страшно здесь находиться, если бы не...
 А днем он встретил сумасшедшего старика, последователя Евлампия Хонорова, 
за которым волочилось только ему одному доставшееся чудовище. От долгой погони 
мозги старика совсем разболтались и у него уже началась деградация. После долгих 
расспросов о том, есть ли в городе такой клуб, в котором собираются бегущие 
жертвы, старый маразматик выдал информацию о нечто подобном в Школьном 
микрорайоне и даже назвал дом. Присовокупив, правда, что сам там никогда не был, 
но слухи мол идут. После чего доверительно подмигнул Василию и резво поплелся 
вдоль улицы. Мельников лишь проводил его взглядом. 
 А ночью он опять бежал от Витька. Как бывалый солдат он теперь моментально 
переходил из состояния сна в состояние бодрствования. 

 Через неделю после ночного побоища собак в городе снова зазвучали 
выстрелы. На этот раз стреляли в людей и почти никто не пытался бежать.
 Три отряда, источающие боевой дух приличествующий целой, пусть и небольшой 
армии сошлись не на жизнь, а насмерть, и когда кончались патроны, в ход шли 
штыки, кулаки, ногти и зубы. 
 Одна армия возглавлялась вождем, одна его была лишена, а третья была 
лишена и того и другого, и вообще сражалась во имя непонятно каких идеалов. 
Скорее всего она просто пыталась удержать расползающийся как старая мешковина 
старый порядок. Что ей впрочем не удалось. 
 Время и место было оговорено заранее. Когда нашли труп Кабана - ближайшего 
подручного Босха, лежащего чуть ли не в обнимку с сектантом и непонятным 
волосатым монстром, главарь был в ярости. Он рвал и метал и в запале пустил в 
расход трех богатых заложников, с которых ожидался немалый выкуп. Когда он 
осознал, что этим он слегка пресек свой же собственный денежный ручеек, Босх 
пришел в еще большую ярость и публично воззвал к вендетте.
 Были спешно мобилизованы все члены единственной городской преступной 
группировки, которые могли держать оружие. Те которые держать не могли, были 
мобилизованы тоже и им готовилась почетная должность пушечного мяса. В числе 
этих оказалось трое дезертиров, мечтавших о честной жизни, пятеро сторчавшихся 
до состояния больных синдромом Дауна, наркоманов, двое больных туберкулезом 
последней стадии, готовившихся к битве, как берсеркеры перед заведомо 
проигрышным боем, и один пациент психиатрической больницы, взявшийся обеспечить 
полевую связь с высшим разумом. 
 Из глубоких подвалов были извлечено самое различное оружие, с него стерли 
пыль и спешно смазали. Во имя начавшейся войны не скупились ни на что, и потому 
в арсенале Босха оказалось три станковых пулемета советского производства, два 
автомата ППШ, снайперская винтовка СВД (притом, что снайперов у Босха не было), 
гранатомет "муха", противотанковое ружье времен Великой отечественной, и легкая 
войсковая зенитка, стыренная из почившей районной армейской части. Зенитку 
погрузили в кузов джипа-пикапа, убитого Кабана отчего машина приобрела невиданно 
агрессивный дизайн. 
 Босх бил в там-тамы и призывал во-первых к мщению, а во-вторых к 
справедливости, высказываясь в том смысле, что в сила в городе должна быть одна, 
а значит эти мерзкие стукнутые на голову сектанты должны все до единого 
присоединится к своему гуру. В поры вдохновения он вспомнил хлыстов и привел 
пример их изгнания советской властью, хотя хлысты то, никакого отношения к секте 
Ангелайи не имели. 
 Мобилизовавшись по полной программе, непогожим вечером, воины Босха 
выступили в свой крестовый поход. Кожаные куртки раздувались от прятавшихся под 
ними бронежилетов, а у кого их не было, те в скором порядке нашивали на майки 
стальные ложки, которые звякали на разные голоса стоило сделать хоть один в шаг 
в таком броннике. Из-за этих самодельных кольчуг (одна из которых была заказана 
у плетущего кольца день и ночь фаната ролевичника), идущая в ночь армия бандитов 
казалась неким фантосмагоричным средневековых воинством. Торчащие в небо стволы 
зенитки только дополняли картину.
 Выглядело это столь грозно, что выглянувшие из окна на ночь глядя две 
восьмидесятилетние бабушки, в ужасе отшатнулись, поминая поочередно первую и 
вторую мировую. 

 А пятнадцатилетний Костя Шапошников, большой поклонник средневековых 
рыцарей и ролевик со стажем, восхищенно оглядел идущее воинство и выдохнул:
 -Вот это да! Армия тьмы!
 После чего поспешно потушил свет, плотно зашторил окно, залез подл 
кровать, и пролежал там всю ночь, зажав уши руками, а на следующий день спустил 
в мусоропровод все свои любимые книжки про мечи и колдовство и более никогда 
больше не возвращался к этой теме. Вот так мечты расходятся с реальностью. 
 Лучи мощных фонарей бесцеремонно обшаривали темные углы, и если кто-то 
попадался на пути грозного воинства, то был тут же схвачен и пущен впереди как 
живой щит. Когда армия Босха прошагала три квартала до центра, этих страдальцев 
оказалось аж пятнадцать штук. Слух о том, что творят бандиты очень быстро 
распространился по городу и потому все население спешно попряталось. 
 Позади шагающей армии катился подвижной состав сплошь состоящий из дорогих 
иномарок и подсвечивал дорогу фарами. Шли молча и угрюмо и лишь изредка 
награждали крепким словцом ополоумевших сектантов и их почившего предводителя. 
Почему основная доля проклятий доставалось именно ему, наверное из-за того, что 
в отличие от его паствы Ангелайя уже был недоступен для любого вида карательных 
мер. 
 А сектанты шли с песнями, облачившись в боевые, ярко малиновые одежды и 
над головами идущих вились кислотной расцветки стяги. Паства Ангелайи несла над 
собою фанерные доски с ликом гуру, который ободряюще улыбался с них. В эти то 
доски, чуть позже, бандиты стреляли с особенным ожесточением. 
 На следующее утро в одной из досок насчитали дюжину дырок, почти все из 
которых пришлись в правый глаз гуру и лишь одна в подбородок, точно в 
находившуюся там родинку. 
 Ангелайя был убит, но дело его жило. Сектанты горели священной яростью и 
безумной одержимостью. Смысл их жизни был утерян и лишь месть имела теперь 
значение. Тоже отлично вооруженная, армия просвещенного Ангелайи не надела 
никакой брони, с голой грудью выступая против пуль. Ярость была для них защитой, 
и тараном одновременно. 
 Кроме того, их было ощутимо больше.
 Воздух над марширующими звенел от гавкающих боевых мантр, мантр войны, 
которые до сей поры не разу не были произнесенный в слух. От слаженного, 
пронизанного священной яростью, голоса сектантов, мороз шел по коже. Вслед за 
выступающим войском волочилась небольшая толпа плачущих и причитающих 
родственников сектантов, состоящая преимущественно и мам и бабушек, что слезливо 
умоляли свои зомбированные чада, вернуться назад в семью и бросить это дело, 
пока не стало поздно. Плач их мешался с боевым пением и создавал при этом 
особенно жуткое впечатление. Так что с пути этой армии люди убирались сами, и 
как можно поспешней. Надо сказать, что когда разразилась битва, мамы и бабушки 
сообразили что спасать надо, в общем-то, себя и покинули Ангелайевых солдат, 
оставшись на порядочном расстоянии, куда не долетали пули, где и столпились 
наподобие встрепанных наемных баньши.
 В первых рядах сектантского воинства шагал адепт первой ступени Прана, 
родной брат убиенного Ханны. В руках он сжимал тяжеленный станковый пулемет, с 
которым обращался, словно оружие было целиком сделано из пластика. Холодный 
ночной дождь капал на его широкие плечи и как будто кипел и превращался в пар от 
кипевшей в Пране ярости. 
 Они несли безумно чадящие факелы, от которых в темные небеса взмывали 
серые дымовые змеи, словно по городским улицам следует стадо маленьких 
паровозов. 
 Некоторым воинам Ангелайи не досталось огнестрельное оружие и они несли 
вилы, топоры и антикварные шашки, походя на безумную версию народного ополчения. 
 -Победа будет за нами! - рявкнул он перед сраженьем на боевой сходке - Мы 
очистим наш город от мерзкого бандитского отродья!! От поганых нелюдей не 
видящих света истины! Смерть им! В нижний мир их!
 -В НИЖНИЙ МИР!! - откликнулась экзальтированная толпа - РВИ-ЖГИ-КАЛЕЧЬ-
УБИВАЙ!!! - так начиналась одна из боевых мантр. 
 Проорав еще пару одиозных лозунгов брат Прана утратил связную речь и 
огласил округу воплем самца орангутанга вызывающего соперника на бой. 
 -РВИ-ЖГИ-БЕЙ-КАЛЕЧЬ!!! - надрывалась толпа, а потом над ней взвились 
многочисленные лики мертвого гуру. И сектанты пошли.
 И теперь вот не растеряв почти боевого пыла быстро приближались к точке 
встречи с обиженной братвой. По дороги они пением боевых мантр довели себя до 
такого состояния, что многие совсем перестали соображать и только пускали пену 
из уголков губ, а у одного от перепада чувств случился сердечный приступ. Нет 
нужды говорить, что стимуляторы разливались по этой толпе рекой, придавая сил 
воинам мертвого гуру, так что каждый из них стал стоит по меньшей мере троих. 
 Третьей силой была городская милиция и остатки городского же ОМОНА, все 
двенадцать. С самого начала они попытались вести политику невмешательства за что 
и поплатились, потому что на них накинулись и та и другая враждующие стороны. 
После этого то и стало понятно, что порядка в городе больше нет и никогда не 
будет. 
 Проследовав через половину города обе армии встретились на Центральной 
улице, которой и предстояло стать полем для будущей битвы. Сначала вышли боевики 
Босха, а чуть позже подоспели и воины Ангелайи. 
 Замерли. Цепочка людей со стороны Арены, эффектно подсвеченная 
автомобильными фарами, бросающая длинные искаженные тени на мокрый асфальт, и 
угрюмая держащаяся плечом к плечу маленькая толпа с чадящими факелами со стороны 
реки. Сектанты смотрели на бандитов, бандиты смотрели на сектантов, и казалось 
воздух между двумя напружинившимися группами одержимых людей вот-вот накалится 
от ненавидящих взглядов. У Босха было двадцать пять человек, и еще пятнадцать 
тех, что поймали по дороге. Эти стояли в первом ряду с лицами гладиаторов 
обреченных сражаться без доспехов с хорошо вооруженной конницей. В спины им 
упирались стволы, красноречиво говорящие о том, что будет, если жертвы 
попытаются сбежать. Так что эти, безвинные в общем то горожане, при столкновении 
проявили себя ничуть не хуже впавших в боевое безумие, сектантов и стали героями 
все до единого.  
 Сектантов было почти полсотни, они стояли плотной толпой, очень удачной 
мишенью для автоматического оружия. Просвещенный Ангелайя добродушно пялился на 
вражеские рати с десятка плакатов. 
 Взревел мотор и позади группы бандитов притормозила дорогая, 
поблескивающая иномарка (с дизельным двигателем). Хлопнула дверь, и на свет 
появился сам Босх - глыбастый, неандертальского вида, амбал, чертами лица схожий 
с почившим в бозе охранником, притом, что в оборотня Босх превращаться не 
собирался, а таким лицом его наградила природа. Впрочем внешностью его 
обманываться не стоило, потому что в маленьких черных глазках в густой тени, под 
нависающими надбровными дугами скрывался недюжинный ум. А уж хитрости у главаря 
хватило бы на троих обычных людей. Будучи человеком одаренным (и имеющим 
множество умственных патологий), Босх обожал заниматься созиданием и часто 
рисовал химерические картины, удивительно схожие с творчеством его 
средневекового тезки.
 Скрываясь, за спинами своих боевиков Босх заорал: 
 -Вы там!!! Даю вам последний шанс!! Если вы сейчас повернетесь и уйдете, я 
обещаю! Слышите, обещаю! Обещаю отозвать своих и больше об этом не вспоминать!!! 

 -А Босх-то в коленках слаб, - сказал кто-то из пушечного мяса - За спинами 
прячется... - и тут же получил по голове рукоятью Пм, после чего прилег без 
сознания на асфальт. По иронии судьбы он один из всех горе рекрутов и остался в 
живых, пролежав на земле всю стычку и очнувшийся лишь утром, в окружении трупов.
 -НУ?! - рыкнул Босх, - Я ЖДУ!!!
 Ряды сектантов раздались и вперед вышел брат Прана. Голову он повязал 
малиновой повязкой (передранной покойным гуру у самураев), а в руках держал 
станковый пулемет из которого свисали и волочились по земле пулеметные ленты. 
Брат Прана был мертвенно спокоен. Боевых мантр больше не пели. 
 Прана раскрыл рот и рявкнул:
 -СМЕРД!!! - от его голоса качнулись ряды противников, и даже слегка 
попятились, - ЗА ГУРУ ТРУСЛИВЫЙ СМЕРД ТЫ ПРИМЕШЬ СМЕРТЬ, И ДА УЗРИТЕ ВЫ ВСЕ СВЕТ 
ИСТИНЫ!!!
 После чего надавил на спуск пулемета, и надо понимать огонь из его дула и 
был пресловутым светом истины. 
 С этого все и началось. 
 Большая часть пушечного мяса полностью оправдала свое название и приняла 
пули предназначающиеся солдатам Босха. С диким звериным криком толпа сектантов 
рванула вперед, одновременно открыв огонь из всех имеющихся огнестрельных 
единиц. 
 -ЗА АНГЕЛАЙЮ!!! - орал брат Прана, сотрясаясь от отдачи пулемета.
 Испуганные и попятившиеся Босховцы открыли пальбу в ответ. Уже полторы 
секунды спустя воздух на улице был до того густо насыщен свинцом, что, казалось, 
обрел вес. Пули цокали об асфальт, с тупым звуком вонзались в борта дорогих 
машин и с характерным чавканьем в людские тела. Рои маленьких свинцовых 
насекомых со злобным гулом проносились над головами во вспышке оранжевых искр 
находили свою цель. 
 Грохот стоял такой, что недавняя собачья охота казалось безобидным детским 
развлечением с участием хлопушек. Пули вонзались в дорожное покрытие, с хрустом 
выбивая из него асфальтовую крошку. С грохотом разлетелись окна нижних этажей у 
всех ближайшим домов, а потом, не выдержав ударной волны, потекли сверкающим 
колюще-режущим серебристым дождем осколков, все остальные. В пострадавших 
квартирах кто-то орал, но его совершенно не было слышно. 
 Панельные стены многоэтажек были мгновенно украшены затейливой вязью 
оставшихся от пуль выщерблин. В мгновенных вспышках ослепли фары всех до единой 
машин, а секундой позже сами четырехколесные друзья человека грузно осели на 
лопнувших шинах. Грохнула лампа в неработающем фонаре и поблескивающим снегом 
спланировала на головы сражающихся. Свинцовые болванки азартно косили вялую 
листву, с треском выбивали щепу из стволов. 
 Фары погасли, лучи фонарей в дрожащих руках светили куда угодно только не 
туда, куда нужно, и ополоумевшие от страха пополам с боевой яростью стрелки 
лупили наугад, зачастую попадая в своих же. Пляшущий свет ламп и 
стробоскопические вспышки выстрелов придавали улице вид какой то апокалиптичной 
дискотеки. 
 -ЗА АНГЕЛАЙЮ!!! - орали сектанты, вражеские пули попадали в них, они 
падали, и зачастую поднимались вновь, не обращая внимания на развороченный живот 
снова начинали стрелять.
 Руки окостенело давили на крючки и автоматическое оружие стреляло не 
переставая, выстреливая смертельные свинцовые подарки широким веером, косившим 
все и вся. 
 Знамена сектантов повисли изодранными лохмами, и то и дело тонули в толпе. 
Улыбающийся гуру ловил пулю одну за другой, но мрачнее от этого не становился. 
 -Мочи их всех, мочи!!! - заорал Григорий Кривников, по кличке Кривой, 
разряжая помповый дробовик раз за разом в беснующуюся толпу. Одна пуля ударила 
его в плечо, а после целая очередь пересекла грудь, вгрызаясь в бронежилет. Со 
звериным воплем Кривой рванулся вперед, но тот некстати свистнувший стеклянный 
осколок вонзился ему в правый глаз, после чего он и вправду окривел. 
 В этот момент сектанты, наконец, добежали до рати своих противников и 
сошлись в рукопашную. В ход пошли ножи, вилы, и вообще все, что могло резать и 
колоть. Стреляли теперь в упор, глядя в безумное лицо ворога, били короткие 
очереди, кровь брызгала на искаженные яростью лица. Бранные крики и крики боли и 
ярости смешались в одну визгливую какофонию, прерываемую грохотом оружия. 
 В беснующейся толпе тут и там мелькали серые милицейские мундиры - лица их 
обладателей были наполнены паническим ужасом, и единственное о чем мечтали 
теперь стражи порядка, это только живым выбраться из этой мясорубки. Напрасно. 
Озверевшие супротивники обрушивались на них со всех сторон и били беспощадно, с 
короткого расстояния. 
 Шествующий посередине побоища и раздвигая его, как ледокол раздвигает 
паковые льды, брат Прана зычно проповедовал истину, не забывая просвещать из 
пулемета подвернувшихся еретиков. Пули свистели вокруг него, и кровь сочилась из 
двух десятков ссадин на могучем теле Праны, но ни одна не ударила его по 
настоящему, и казалось вовсе нет такой силы, чтобы остановить его величавое 
продвижение. 
 -И узри, смерд! - говорил он и всаживал короткую очередь в зверского вида 
бандита со шрамом на скуле. Того отшвыривало в толпу, где он раненый, с 
проломленным бронежилетом быстро затаптывался ногами дерущихся, - Свет истины! - 
продолжал Прана приголубивая следующего прикладом по голове. Кровь расходилась 
веером, покрывая лицо сектанта красной боевой раскраской.
 Уже через три с половиной минуты после начала сражения нельзя было понять, 
кто в кого стреляет. Больше того, в этом хаосе мечущихся лучей, вспышек 
выстрелов и сдавленных воплей невозможно различить ни побеждающих, не 
проигрывающих, да и не было таковых. Битва шла на уничтожение, и как в 
глобальной ядерной войне победителей здесь быть не могло.
 Хрупкий пятнадцатилетний сектант с обезумевшим взором всадил разболтанные 
ржавые вилы в горло дюжему бандиту с натугой волочащий один из трех Босховых 
пулеметов. Тот повалился назад, а оружие в его руках завелось длинной очередью, 
нашинковав свинцом сектанта, а также еще трех, имевших несчастье оказаться 
позади него. А потом владелец упал, и теперь пулемет бил в темное небо, как 
последний салют и его ровная дробь выделялась на фоне остальной канонады. 
 -Свет истины!!! - вопила истеричная послушница Ангелайи, ударяя 
подвернувшихся плакатом своего обожаемого гуру. Когда об очередного врага плакат 
треснул и слетел с шеста, она горько заплакала и присела на дорогу, не замечая 
золотистых гильз от грохотавшего над ухом пулемета. 
 Жильцы двух ближайших домов как один лежали на полу своих квартир, прикрыв 
голову руками от сыплющихся осколков, и с содроганием слушали как пули вонзаются 
в потолок комнаты и крошат в щепки подоконник. Безобидные комнатные растения 
ловили смертельные подарки и эффектно разрывались в облаке земли из цветочного 
горшка. Керамические осколки с пением рассекали воздух и разили не хуже, чем 
если бы были от осколочной гранаты. 
 Алексей Крушенко, которому доверили гранатомет "Муха" уже в десятый раз по 
счету чудом избегал смерти. Пули буравили воздух перед его лицом, с визгом 
вспарывали одежду и в обширных рукавах его кашемирового пальто зияли две 
аккуратные дырочки калибра 7.62, опаленные по краям. Основная неприятность 
Крушенко заключалась в том, что помимо гранатомета никакого другого оружия ему 
выдано не было, а стрелять из этой пушки в густой толпе было откровенным 
безумием. Поэтому он, тяжко ухая, бил начиненным тротилом снарядом по головам 
каждого встречного, и скоро гранатомет густо заляпан чужой кровью, так что от 
вида размахивающего взрывоопасной дубиной нового неандертальца отшатывались даже 
почти не чувствующие страха сектанты. 
 Тучный и низкорослый Босхов подручный по кличке Краб первым почуял, что 
выиграть в этой битве не удастся и решил перевести ход битвы в свою пользу. 
Пригибаясь под пулями и всаживая в загораживающих ему путь по три заряда из 
западного, предназначающегося для спецназа, автомата он добрался до одиноко 
возвышающейся на краю битвы зенитки. Дорогой джип покойного Кабана повторил 
судьбу своего владельца - вдохнуть жизнь в его изрешеченную до состояния 
дуршлага шкуру не смогла бы уже и бригада автомехаников. Топливо вытекало из 
пробитого в десяти местах бака и широкой парящей лужей растекалось по асфальту, 
пятная ноги дерущихся. Но зенитка была в порядке. 
 Тарахтение пулемета смолкло, когда иссякли патроны и теперь обезголосевшее 
оружие торчало в небеса эдаким вороненым погребальным памятником. 
 -В тебя, в тебя, в тебя!!! - орал кто-то и тут же оглушительно грохотал 
крупнокалиберный дробовик. 
 Бешеная пляска лучей замедлялась, один за другим они гасли, или замирали, 
кода фонарь выпадал из мертвой руки владельца. Факелы по большей части валялись 
на асфальте, где недовольно шипели и парили. Где-то их пустили вход как 
последнее средство обороны, шпаря по выныривающим из тьмы лицам супротивников. 
Лупили теперь в основном на вспышки выстрелов, на мелькающие тени. Люди то и 
дело спотыкались о мертвые тела, падали, поднимались, стреляли с колена, 
выкрикивая в мерцающую тьму одним им слышные проклятия. 
 В оранжевой вспышке воспламенилось топливо в одной из машин, а следом за 
ним и еще две, в ореоле пылающего дизельного топлива прыгнули в моросящие дождем 
небеса. Поле битвы на миг осветило, сражающиеся замерли, щуря воспаленные от 
едкого дыма глаза на возникшее пожарище, а потом когда, когда яростное зарево 
сменилось на тусклый тлеющий закат, продолжили с новой силой. Число воюющих 
сильно уменьшилось, большая часть теперь пригибалась, а то и вовсе лежа посылала 
грохочущую смерть в окружающих.  
 Краб добрался до издырявленного джипа, и припадочно бормоча себе под нос, 
полез в его кузов, благо борт теперь был низок. Шалый световой луч вдруг 
высветил его приземистую фигуру, нелепо карабкающуюся на машину, а следом пришел 
пакет из десятка разнокалиберных пуль, ни одна из которых, впрочем, не задела 
удачливого подручного Босха. 
 Сам Босх, пригибаясь, по-пластунски полз в сторону Центра, испуганно 
вздрагивая, когда шальная пуля буравила воздух совсем рядом с ним. Глава 
городской преступной группировки одни единственный сообразил, чем закончится 
сражение. Слаб в коленках? Ну и пусть, зато шкура цела. 
 На миг он обернулся и заметил Краба, возящегося у зенитки. 
 -Идиот... - шепнул Босх, - каков идиот, там же наши еще...
 Впрочем, там им быть оставалось не долго, а у Босха была своя цель - его 
бронированное по пятому разряду авто, все во вмятинах и несквозных дырках от 
пуль смирно дожидалось хозяина. Оставалось до этого чуда заказной технологии 
метров пять.
 Краб забрался к зенитке. Прямо над ним в небо торчали жутковатые спаренные 
стволы, как причудливая вороненая стела. Потными ладонями, он схватился за ручки 
и ожесточенно крутя, стал опускать прицел, направляя его приблизительно в 
сторону сражающихся. Воздух вокруг него пел от пуль, но Краб чувствовал упоение. 
Он был наверху, был царь горы и в руках у него были сдвоенные молнии разящие, 
которыми он, конечно, переломит ход сражения. С широкой улыбкой маленького 
ребенка дорвавшегося до заветной игрушки, он придавил спуск. 
 Громогласное тарахтение зенитки сменило умолкший пулемет, а в ряды 
бьющихся словно врезалась огненная все и вся срубающая коса, портативная 
извивающаяся молния. От близких разрывов закладывало уши. Сам того не зная, 
первой же очередью Краб уничтожил половину собственных сотоварищей, из-за чего 
сектанты получили моментальный численный перевес. 
 В нос шибал мощный запах пороха, зенитка в руках пела, неся смерть врагам, 
а Краб ощущал себя грозным и жестоким богом войны, как на крыльях парящим над 
беснующейся толпой. 
 Босх дополз до машины и стал открывать водительскую дверь, и в тот же 
момент острый иззубренный осколок пробил ему мякоть ноги и звонко звякнул об 
оголившийся колесный диск. Со сдавленным причитанием Босх сполз обратно на 
землю. Что-то подсказывало ему, что отсюда надо убираться немедленно, пока еще 
есть время. Дергаясь, как обезножевшая мокрица всесильный (после Ангелайи) глава 
городских бандитов, забрался в кабину своей машины. Руки его дрожали, когда он 
пытался вставить хитрый цифровой ключ в замок зажигания. 
 Посередине шумной, неиствующей, как на картинах седьмого круга Дантова 
ада, исполненных мастером гравюр Босхом, битвы, случайно встретились двое. 
Работающий как заклинивший автомат своей дубиной Крушенко, и флагман сектантов 
брат Прана, из которого жизнь уходила вместе с двумя десятками огнестрельных 
ранений. Последняя пулеметная лента волочилась за его жутким оружием и 
сражающиеся то и дело наступали на нее, вызывая у обладателя гневный 
раздраженный рык. Ствол пулемета раскалился докрасна и теперь тлел в ночном 
воздухе как исполинская сигара. Брат Прана был страшен и покрыт кровью. На лице 
его блуждала кривая ухмылка хищника, и один вид его внушал страх даже соратникам 
по секте. Хлещущая огненная плеть зенитной снарядом обошла его стороной, словно 
он и вправду был заговорен. 
 Босх завел отлично отрегулированный двигатель своей дорогой непробиваемой 
машины и звеня и искря дисками, сорвался с места побоища, с содроганием слушая, 
как чужие, девятимиллиметровые и не только, подарки глухо стучат по кузову 
вслед. 
 Он успел как раз вовремя. 
 Увидевший перед собой окровавленного дикаря с чудовищным пулеметом в 
руках, Крушенко окончательно потерял контроль над собой. Ему пришлось пробивать 
через толпу со стальной дубиной в руках, он видел, как трескались черепа тех, 
кто имел несчастье попасть под это орудие убийства. Он был с головы до ног 
покрыт чужой, страшно пахнущей кровью. А где-то впереди заходилась смертной 
дробью кошмарный авиационный агрегат. И совсем рядом оскалившийся антропоморфный 
силуэт с пулеметом в руках и лишь миг отделяет тебя от смерти.
 Брат Прана вытолкнул из пересохшей глотки отрывок из проповеди. Громко 
кричать уже не получалось - голос сорвал, да и силы убывали на глазах. 
Скрюченное человеческое существо с покрытым гарью и кровью лицом, на котором 
горячечно блестели белки - это был враг и его надо было отправить в нижний мир, 
следом за предыдущими. Пулемет в руках весил, казалось, тонну, он тоже охрип, и 
его стальная глотка раскалилась и светилась нежно розовым светом. Покачиваясь, 
сектант сделал шаг и, не замечая того, наступил на брошенный плакат Ангелайи.
 Нервы у Крушенко не выдержали. Он знал, стоящего рядом исполина не 
завалить ударом дубины, ему нужно что-то мощнее, сильнее, ему нужен... 
 И он вскинул к плечу гранатомет, и взвел его заученным движением. Брат 
Прана все еще нацеливал пулемет. В замкнувшем накоротко мозгу Крушенко вспыхнула 
короткая злая радость, а потом гранатомет коротко рявкнул, и дернулся у него в 
руках, посылая снаряд мимо плеча сектанта, а дальше в насыщенную пальбой ночь. 
Прана даже не заметил этого, пулемет в его руках плюнул короткой злой очередью и 
навеки оборвал земной путь Алексея Крушенко. 
 Когда автомобиль Босха отдалился на двадцать пять метров от побоища, 
хищной фурией просвистевший через всю улицу снаряд ударил в зенитку и частично в 
Краба. Хлопнул взрыв, синеватой огненной пленкой покрылся разлитый бензин, а 
потом оглушительно сдетонировали оставшиеся в обойме зенитки снаряды. 
 Взрыв был грандиозным, титаническим. В единой мощной огненной вспышке 
потонула вся Центральная улица, а суетящиеся на ней люди высветились мгновенно 
резкими черными силуэтами. Исполинский огненный язык на месте джипа Кабана 
рванулся вверх и лизнул сморщившиеся небеса. На тридцать секунд на Центральной 
улице перестал идти дождь весь обратившийся в пар. Исковерканные до полной 
неузнаваемости стальные осколки вперемешку с горящим порохом и бензином смертной 
шрапнелью прошлись по улице, круша и корежа все на своем пути. Несущая пламя 
ударная волна подхватила оставшихся участников побоища и как пушинки понесла их 
вдоль улицы. Кто-то упал на землю, объятым пламенем, в окружающих домах разом 
вспыхнуло два десятка пожаров, да во всем квартале оконные рамы заплакали 
серебристыми стеклянными осколками. 
 Режущий глаза яркий вулкан на месте сгинувшей машины поутих, разошелся 
красноватым насыщенным багровыми всполохами грибом. А потом с небес пошел 
стальной дождь из маленьких и больших железных осколков, рваной ткани, стекла и 
обгорелых частей человеческих тел. В наступившей после разрыва тишине печально 
стучал этот дождь, гремел железяками и предметами людского обихода. Брякнулась и 
задребежала по асфальту хромированная надпись "Додж" - все, что осталось от 
машины убиенного ходока. 
 Финалом к этой боргильдовой битве послужил мягкий шлепок растрепанной 
тушки голубя, подбитого шальным осколком где высоко в дождливом небе. 
 Побитая машина Босха, треща по своим усиленным бронированием швам, 
скрылась за поворотом, роняя на землю тлеющие яркими светляками осколки чего-то 
неопределимого, то ли металла, то ли чьей то сгоревшей одежки.
 В глухой ватной тишине прошла дождливая ночь, и уступила место у 
вселенского руля, такому же дождливому сероватому дню. Первые его слабенькие 
робкие лучи коснулись вымокшей земли и осветили картину побоища. А еще через 
некоторое время стали собираться горожане - такие же робкие, притихшие, они 
вполголоса перекидывались впечатлениями. Чуть в стороне рыдала команда 
плакальщиц, состоящая в основном из родных и близких убиенных. Эти вопить начали 
еще до зари, и собрались продолжать и весь следующий день.
 Кто-то в стороне подбивал итоги. 
 -Я ж такое только в Сталинграде видал, вот те крест! - говорили в толпе, - 
но прям война!
 -Стены то, стены гляньте! Дыры везде!
 -Будто бомбили здесь... 
 -Черт, и колонку своротили! Где теперь воду брать?!
 -Аа-ай сердешные вы мои, и што вас в секту несло, за каким резоном, а?!
 Жирное черное пятно перегородило Центральную зияя немалой воронкой 
посередине. Сверху оно выглядело как исполинская уродливая печать, навсегда 
оттиснутая на угрюмом лике города, печать под приговором, моментально 
разделившая бывших земляков на живых и мертвым. Рваные перекрученные осколки 
металла усеивали округу, странным образом обнаруживались в самых неожиданных 
местах, посверкивая из стен домов и посеченных стволов деревьев. 
 И кругом лежали трупы, обгорелые, изуродованные до полной неузнаваемости, 
многие скрючились, а у некоторых оружие частично вплавилось в тело. Жар был 
нешуточный. Руки, ноги, головы, почерневшие части бывшие когда-то целыми 
людскими телами. Почерневшие остовы машин лежали друг подле друга, как костяки 
вымерших доисторических животных. 
 В небо печально глядело полурасплавленное противотанковое ружье, которое 
по-прежнему прижимал к груди обратившийся в головешку владелец. 
 -Ну прям как напалм... слышь Санек, когда напалм, то точно так обгорают. 
 Тут и там, между тел валялись флагштоки оставшиеся от сгоревших знамен и 
закопченные плакаты с Просвещенным гуру. 
 Сморщенная старушка подошла к сохранившемуся целиком телу, поверх которого 
лежал один из плакатов. Гневно плюнула на лицо Ангелайи:
 -Что натворил, ирод, мертвый! Сколько детей на смерть повел?!
 И в ужасе отшатнулась, когда плакат вдруг шевельнулся. Потом она 
рассказывала, что ей показалось, будто сам Ангелайя попытался вылезти из 
плаката. Обгорелая, истыканная пулями фанера сползла и открыла удивленное до 
крайности лицо того самого тела, что оказалось живым и почти не пострадавшим. 
Это и был тот дерзкий представить пушечного мяса, всю бойню пролежавший под 
надежно укрывшим его плакатом. Удивление его было большим и всеобъемлющим, как 
Енисей в пору разлива.
 Любители подбивать итоги уяснили одно - последняя власть покинула город. В 
огненной мясорубке сгинули лихие вояки Босха, держащие в своих руках все 
торговые точки, погибли все до единого послушники Просвещенного Ангелайи и никто 
уже не заплачет над уходом единственного ребенка в страшную секту. Сгинули и 
остатки бежавшей официальной городской управы - семеро милиционеров и пятеро 
ОМОНовцев, тела их ровным слоем перемешались с бандитами и сектантами, слившись 
в последнем
всепроникающем объятии.
На душе у горожан было странно и пусто, пахнущий гарью ветер свободы не 
кружил им головы, а лишь навевал еще большее уныние. 
 -Теперь все... - сказал кто-то, и все поняли, что да, город и все его 
жители вступили на какую то финишную прямую. Долгий их путь почти завершен и 
теперь нет пути назад. 
 В окружающих домах по-прежнему горели пожары, беспрепятственно выжигая 
одну квартиру за другой - их никто не тушил. Насмотревшие горожане побрели 
прочь, по домам. Мимо них с чемоданами, забитыми до отказа, спешили те, кому 
жить было уже невмоготу. Они уезжали. Куда? Хоть бы одни сказал, но они лишь 
отстранено улыбались и спешили прочь к своему непонятному  светлому будущему. 
 День выдался удивительно холодный, и таким же был следующий. А с утра 
ударил заморозок. 
 Когда отключились телефоны, никто уже и не удивился. По ночам город стал 
напоминать Ленинград в годы блокады - тихий, холодный, пустой. Нет больше 
костров, нет веселых песен и быстрых знакомств. Только прошмыгнет иногда 
пугливый прохожий со стилем в кармане. Тень Исхода, безносым обличьем маячила в 
сознании, не уходила и уходить не собиралась. 
 Вместо звонков стали ходить друг к другу в гости и говорить лицом к лицу. 
У богатеев стало высшим шиком содержать десяток курьеров, которые как можно 
быстрее переносили сообщения. Причем чем больше был штат разносчиков, тем лучше. 
На заправленных дизтопливом автомобилях, вооруженные подобранным скорострельным 
оружием, разъезжали они по городу, и простые горожане испуганно шарахались, 
стоило им увидеть эти быстро несущиеся дилижансы. 
 Но люди жили, продолжали жить, и находили в этой жизни свои маленькие 
радости, и маленькие горести. Ссорились и ругались, дружили и влюблялись, 
расходились и сходились вновь. Просто потому, что люди всегда остаются людьми, в 
какую бы ситуацию их не поставит судьба. 
 Вот только людей этих, с каждым днем становилось все меньше и меньше. 
 
                     *      *      *

 Любовь, что бабочка: во-первых в неволе долго не живет, а во-вторых с ней 
происходит все то же самое что и с этим насекомым только наоборот - она имеет 
свойство закукливаться и некоторое время спустя из куколки вылезает нечто ничуть 
не похожее на исходный объект, и к тому же весьма неприятное, умеющее жрать, 
гадить и ничего больше. 
 Так бывает. Еще корабль любви часто бьется о быт, почти всегда бьется о 
быт, что лишний раз доказывает - происхождение сего чувства явно потустороннего 
характера. Не потому ли рутина так часто заедает, даже самые вдохновленные и 
романтичные натуры.
 Проходит год, два, три и, посмотрите - где тот полет мысли и буря чувств?! 
Где нежные охи-вздохи и предложения притащить щербатую луну с небес? Где те 
милые, слезоточивые и словно вытянутые из пошленькой мелодрамы посиделки над 
рекой и чтение тут же забывающихся стишков вслух? 
 Спросите у Александра Белоспицына - большого знатока данного предмета, 
которого за всю его несчастную и беспокойную жизнь не приголубила ни одна особа 
женского пола, исключая, разве что, его собственную мать. Разочаровавшийся во 
всем и вся скажет он вам - нетути! Сгинули, пропали, растворились, как уходит 
утренний вязкий туман, разгоняемый лучами набирающему силу солнышка, которое и 
высвечивает все с беспощадной, отрезвляющей ясностью. И килограмм макияжа на 
приевшемся лице любимой, и рыхлый животик бывшего поэта, а ныне здорового 
прагматика, потягивающего пиво у телевизора. 
 И так бывает. Так есть почти везде, скажет вам Белоспицын, еще тот 
Белоспицын, которого судьба еще не свела с врачевателем душ человеческих Владом 
Сергеевым. Хотя если поискать, если хорошо поискать, можно и опровергнуть его 
подростковое неуверенное суждение. 
 Но это если поискать.
 Сколько то дней минуло с тех пор как он встретил ее на той скамеечке в 
парке? Да он не помнил, знал, что было это в середине лета, и вокруг было совсем 
не так уныло как сейчас. Они поняли, что друг без друга жить не смогут, у них 
было сильное и красивое чувство, так что про эти пылающие отношения можно было 
снять фильм - ту самую пошленькую, но слезливую мелодраму. 
 Он дарил ей цветы. Читал стихи, которыми естественно увлекался с 
отрочества (но никому не показывал, считая эту плохо срифмованную банальщину 
криком души, с кровью выдавленным из сердца), даже втайне от возлюбленной 
нарисовал ее портрет на толстом бумажном листе, увлеченно орудуя пером и черной 
тушью. Получилось не очень, но он решил, что это замечательный портрет - о да, 
он считал себя очень талантливым, талантливым во всем, он разрывался на части 
пытаясь следовать этим талантам. Нарисованный портрет он сложил вчетверо, а 
потом еще в два раза и носил в своем бумажнике, иногда трепетно проводя по 
шероховатой бумаге рукой. Некоторое время спустя он достал портрет, развернул 
его, и с досадой обнаружил, что лицо подруги жизни теперь испещрено прямимы и 
широкими, как панамский канал морщинами, там где бумага слежалась на сгибах, из-
за этого изображенная выглядела словно ее рисовали на кирпичной, солидно 
порушенной стене.
 Но сил выкинуть картинку он так и не нашел. 
 Он пел ей песни, думая, что обладает хорошим голосом (ночами он обожал 
петь сам себе, приходя от собственных неблагозвучных голосовых переливов в 
полный восторг). Песен он знал много, и даже умел подыгрывать себе на гитаре, 
так же фальшиво, как и пел.
 Но в умении преподнести себя зачастую играет главную роль даже не талант, 
а пустой гонор и возвышенное самомнение, да еще может быть умение изрекать 
прописные истины с глубокомысленным видом. 
 А что она? Она принимала все это как должное. Хлопала в ладоши и плакала 
тайком, когда ей приносили цветы (ярко красные розы, а плакала после того, когда 
их оказалось четное число, как для покойника - оказалось он не знал сколько 
полагается дарить). Ей очень нравились его стихи, они завораживали ее и она 
уносилась куда то вдаль, в широко раскинутые лазурные выси своих фантазий. Потом 
она говорила ему, что эти стихотворные строки прекрасны и он наверняка в будущем 
станет известным поэтом, и все его будут почитать, и он будет зарабатывать много 
денег - да, денежный вопрос был для нее если не на первом, то точно на втором 
месте. 
 На самом деле смысла в читаемых стихах она не улавливала, а завораживало 
ее в основном от тембра его голоса. То же казалось и песен, хотя фальш зачастую 
резала ее слух. 
 Он считал ее богиней, он говорил, что она отлично разбирается в исскустве, 
он приносил ей умные книги и она забирала их, и долго читала, находя их нудными 
и неинтересными, но все же читала, чтобы доставит удовольствие любимому. И на 
частых свиданьях с ним говорила про то, как ей понравились эти заплесневелые 
сонные труды.
 Она вела себя как нормальная женщина - в меру чувственно, в меру 
расчетливо с житейской хитринкой. Она и была нормальной. 
 Была обыкновенной.  
 Какое то время они еще гуляли по ночам, хотя в последнее время городские 
темные улицы, припорошенные дождем, обладали всем очарованием дохлой змеи. 
Смотрели на темные массивы домов, на проглядывающую сквозь тучи мутную луну. 
Смотрели и почти не замечали окружающей разрухи, увлеченные друг другом. Все 
последние городские потрясения прошли мимо них, едва задержавшись на краю 
сознания. 
 В середине августа он переехал к ней домой. Она не могла - у нее была 
больная мать, страдающая параличом телесным и одновременно параличом сознания, 
преждевременно уйдя в ту чудесную страну, где каждый день все новое, которая и 
называется маразмом. 
 Он принял все с покорностью, он понимал, все понимал. Тем более, что 
квартира была трехкомнатная и до третьей комнаты не доносились стоны сбрендившей 
бабки. С той же покорностью (и огненным энтузиазмом в сердце) он каждый день 
ходил за водой, а, как-то раз, приволок печку буржуйку, отхватив ее перед самым 
носом жадных скупщиков. Он наконец чувствовал себя человеком, чувствовал 
сильным. Черные шоры спали с его глаз и открыли этот прекрасный, медленно 
ветшающий мир во всей его мрачной красе. Он упивался этим. 
 Вот только... почему в последнее время на глаза стали наползать другие 
шоры - серые? 
 Сколько же прошло времени с момента их встречи? 
 Почему ему кажется что много... так много?

                               7. 

 -Ну так что? - спросил Влад, - Все?!
 -Что, все? - в голос ответил ему Дивер.
 -Все тут?
 -Дык это, тут вроде больше никого быть и не должно, - молвил из угла 
Степан Приходских. 
 Крошечная единственная комнатка Владовой квартиры вдруг оказалась плотно 
забита людьми, так что для их обустройства уже не хватало диван-кровати и 
пришлось в срочном порядке транспортировать из кухни две разболтанные табуретки. 
На них и устроились гости. Сам Влад занял кресло перед умолкшим навсегда 
компьютером, Севрюк вальяжно развалился на диване, а на табуретках устроились 
сталкер, да примолкший Саня Белоспицын, под глазами которого пролегли темные 
нездорового вида, круги. За окном моросил дождь. 
 Массивный Дивер, под килограммами которого диван жалобно поскрипывал и 
жаловался на свою тяжелую диванью судьбу, повел головой, недовольно шмыгнул 
носом:
 -Амбре у тебя тут...
 -Так что делать то, - произнес Влад, - с тех пор, как слив забился такая 
жизнь началась, что хоть за город, хоть на тот свет. Правда, Сань?
 Белоспицын кивнул с видом мученика.
 -Ну у меня, положим, так же, - сказал Степан, - сортир больше не фурычит, 
а то и пытается все обратно извергнуть. Заткнул я слив гаду фарфоровому. Но 
вонь, то вонь! - тут он удивленно полуобернулся к Диверу - а у тебя, что, не 
так?
 Дивер вздохнул барственно, перекинул ногу на ногу, и, глядя в потолок, 
молвил:
 -У меня не так. - И предупреждая вопросы быстро добавил - скворешник у 
меня во дворе... по типу дырка. 
 -А... - протянул Белоспицын и посмотрел на Севрюка с откровенной завистью. 
 -Что вздыхаешь, накрылся прогресс, - сказал Сергеев, - словно и не было 
последних ста лет. Даже хуже стало. У кого скворешников нет, те на улицу бегают, 
ночами под деревьями пристраиваются. 
 -А слышали? - вскинулся сталкер. - Говорят, в Верхнем банда орудует, 
специализируются как раз на таких. Человеку невмоготу, выйдет ночью из дома по 
нужде, ключи с собой возьмет. Присядет, а тут эти, сзади набрасываются. Ключи 
отбирают в миг, а без штанов, как с ними повоюешь! Квартиры полностью вычищают. 
 -А ловить их не пробовали? - спросил Саня. 
 На него поглядели снисходительно, как на давшего неправильный ответ на 
задачу по арифметике, но все же старательного, ребенка - и вправду, кто же будет 
ловить, если властей не осталось? В городе царила полная анархия и каждый был 
сам за себя.  
 -Мне интересно другое, - сказал Дивер, - кому они натасканное толкнули?
 -Был бы товар, а идиоты всегда найдутся. Деньги то еще в ходу?
 -А как же, без разбору берут рубли и валюту, меняют по произвольному 
курсу. Причем у каждого менялы курс свой. Гонять то их некому. Только убивают их 
иногда, но это, небось, сами обманутые счеты сводят. Кто поумнее, тот золото 
скупает, но вот беда, в ювелирных лотках бижутерия вся ушла. Что не дограбили, 
то скупили. Народ кубышки роет в огородах, прячет на черный день. 
 -А счас что, белый? - спросил Саня Белоспицын.
 -Счас, Санька, такой день, - молвил Степан - что и не поймешь какого 
цвета. Серо-буро-малиновый с пупырышками. 
 -Как поняли, что золота нетути, равно как и других драгметаллов, включая 
медь, - продолжил Севрюк - бросились скупать недвижимость. Ореховых итальянских 
гарнитуров смели сколько - жуть. Некоторые по три штуки брали - одинаковых. 
Машины пытались продавать, а все никто не брал. А еще квартиры покупают... или 
попросту забирают, у больных да увечных. Стариков, почитай, всех на улицу 
вытряхнули, в дождь.
 -Да, стариков, это неправильно... - протянул Приходских - не собаки же 
они, в конце-концов. 
 -Один нувориш, как раз вчера к вечеру совсем головку потерял. Скупил пять 
типовых квартир в трущобе в Нижнем городе. Сам - один как перст, не жены не 
детей. Но купил - капиталы боялся потерять! И что же, сегодня с утра в этом доме 
пожар! Все пять клетушек выгорели просто дотла - тушить то некому! 
 -А он что?
 -А этот поплакал, волосы на голове порвал да и сгинул прочь из города. 
Куда? Да туда куда и все остальные? 
 -Знать бы куда они уходят! - произнес Влад - но ведь сами то знают, с 
такими лицами уезжают словно им прямая дорога на Гавайи. Белоспицын покивал - 
сам имел четь наблюдать. 
 -Совсем ополоумел народ. - Добавил Дивер - впрочем, причина на это есть...
 -Ага, когда сортиры не работают, - ухмыльнулся Степан - это тебе не какой 
то там свет или газ. Это, брат, насущное. Лиши человека сортира и он уже, 
получается и не человек вовсе, а дикое животное. 
 -Вы это бросьте, про сортиры, - хмуро сказал Владислав, - не про сортиры 
ведь собрались говорить. Рассказывайте, давайте, что с кем случилось. Не первый 
же раз собираемся. 
 -Меня убить пытались, - просто сказал Саня. 
 Все удивленно повернулись к нему, Дивер сбросил с себя вальяжность, 
потерянно мигнул. 
 -Тот же?
 -Нет, не тот. Этих двое было. Лица тупые, злобные. Гопота! Встретили у 
площади, прижали, думал не уйду. Но... вывернулся как-то. Мне ж не привыкать. 
Бежали за мной, почти до Школьной, только потом потеряли. 
 Степан ошарашено покачал головой, сказал:
 -Значит не зря мы это... набрали? - и кивнул в сторону оружейной 
пирамидки, устроенной из единственного в комнате стула. Арсенал впечатлял. 
Россыпь из почти десятка пистолетов разных конструкций (превалировали в ней в 
основном ПМ и ТТ но были настоящие раритеты), помповый вороненый дробовик без 
ручки, два АК-47 с облизанными до черноты пламенем, прикладами, именной 
хромированный револьвер с инициалами А.К.Р в прошлой жизни принадлежащий 
Кривому, хотя об этом никто не знал, старый обрез с четырьмя жизнерадостно-
зелеными картонными патронами, да новенький, блестящий, свежей смазкой и 
инвентарным номером "ингрем" с двумя запасными обоймами. Это последний выглядел 
в окружении Владовой убогой квартиры особенно дико, словно здесь снимают фильм о 
трудовых буднях западных наркоторговцев. 
 Подобрано все это было возле центра на следующий после тамошнего побоища, 
день. Трупы никто не убирал, за исключением сомнительных счастливчиков из числа 
родственников погибших, которые отыскали в кровавом месиве останки своих павших 
за правду чад. Такие были все вытащены и самолично захоронены на городском 
кладбище. Многочисленные уцелевшие стрелковые единицы, лежавшие посреди 
оставшихся неопознанными постепенно растащили прижимистые граждане, большая 
часть которых до этого дела с оружием не имела.
 Влада и Белоспицына вид этого угрюмого арсенала нервировал, Дивера - нет. 
Напротив, он взирал на оружие чуть ли не лаской, напоминая, что были времена 
когда он воевал не только в астрале и не только с силами абстрактного зла. 
 -Так может это простые были... грабители? - спросил Дивер, - Мало ли их 
теперь развелось, людей вон режут только так.
 -Ага, простые! - возмутился Белоспицын - Ножики, то у них были - во! - и 
он махнул рукой в сторону Влада и компьютера, возле которого валялось 
антикварное орудие убийства, опасно поблескивая отточенным лезвием. 
 -Табельные, что ли, у них ножи получаются! - сказал Севрюк - да сколько их 
вообще?
 -Знают про тебя? - спросил Владислав, - знают, что ты отказался от их 
задания?
 Саня только пожал плечами и поник. Сказал:
 -Знают не знают, - в одиночку на улицу я теперь не ходок, даже с этим! - 
он покосился на грозный арсенал. 
 -Никто не пойдет! - Севрюк завозился на диване, устраиваясь удобнее, 
бедная мебель поскрипывала в такт его движениям, - теперь будем держаться в 
месте, а то вон сколько одиозного народа набралось! Давече на улице ко мне 
пристал один - сам маленький бородатый, а глаза, как у бешеного таракана. 
Подошел ко мне, проникновенно так глянул и говорит "Что, не дает покоя тебе 
химера твоя?" Я мол, какая химера? А он мне: "да не скрытничай ты, по глазам же 
видно - что-то знаешь!" А что я знаю, только видение было мутное! Ни про химеры, 
не про что там - ни сном ни духом. 
 -Стой! - вдруг сказал Степан - да ведь мне он тоже встречался Гном такой 
бородатый! Он в очках был? 
 -Без, но глаза щурил близоруко. Меня видел явно с трудом. И назвался еще 
как-то заковыристо, старое такое имя, из моды вышло. 
 -Евлампий, да? - спросил Степан.
 Дивер кивнул, посмотрел заинтересованно. 
 -Евлампий Хоноров, - произнес Приходских - знаю я его. Он же тоже в пещеры 
лазил, искал какую то муть. В книжках про нее вычитал, и загорелось у него. На 
голову стукнутый был уже тогда, в такую глубь залазил, откуда гарантированно 
живыми не возвращаются. 
 -А там есть и такие? - спросил Белоспицын. 
 Степан адресовал ему еще один снисходительный взгляд матерого специалиста 
зеленому лопоухому новичку:
 -Там, паря, такие места есть - близко даже не подходи! Вот "бойня", 
например: с виду труба, как труба, а кто туда залезет, тот мигом в кашу, кожа, 
не поверишь, как живая с телес сползает! Кровищи - море, да только она в трубе 
не задерживает, потому как под наклоном она, и назад течет, к нам то есть. Как 
прости-прощай, последнее. Колебания там, какие то. 
 -А этот?
 -Что этот? Он вылазил всегда, говорю ж. Может, хранило его что? Не знаю... 
Не мудрено, что трехнулся он. 
 -А я оборотня видел... - вдруг тихо сказал Влад.
 -Эк, удивил! - усмехнулся Белоспицын - Оборотня он видел. Ну и что?
 -Как ну и что? 
 -Чего такого, его многие видели, оборотня твоего. Да сам же в "скважину", 
в помойный этот листок, тиснул статейку.
 -Так то в "скважину"! Туда по штату положено бред всякий гнать! - почти 
крикнул Влад, - а этот живой был. И... думающий. 
 Дивер вздохнул, поднял ладони:
 -Тише, Славик, тише! Действительно, что такого в этом оборотне. Не съел же 
он тебя, в конце концов? Да я и сам на что-то подобное наталкивался. Ха, да у 
меня в подполе какая то тварь живет. Типа крота, только больше, и глазищи 
красные, умные. Страшный, но мирный!
 -Это ты слюнявчика себе завел, - повеселев, сказал Степан - они под 
городом давно живут. То ли от крыс, толи от ежей произошли! Ласковые! Мы их 
подкармливали... вот если б не слюнявили так... 
 Влад бешено замотал головой, Белоспицын совсем съежился на своей 
табуретке, так что стал похож на отощавшего кочета, неудобно устроившегося на 
жердышке. 
 За окошком капал холодный дождик - печальный вестник надвигающейся осени, 
каковая, без всяких сомнений, ожидалась в этом году ранняя. Было тихо, и слышен 
лишь шум деревьев, словно дело происходит не в городе, а загородом, посреди 
буйных шумливых дубрав.  
 -Тихо то как...
 -Как в лесу.
 -Вот помню выезжали на Волгу, рыбачить... Так там же бор, то же самое, по 
вечерам тишь, как будто затычки в ушах.  Сердце бьется и то, за метр слышно!
 -А заметили, народу как мало на улицах. Куда делись - в спячку, что ли 
впали? 
 -Может вуаль на них действует? 
 -Какая вуаль? Просто из города сбежали. Кишка тонка оказалась. 
 -А у нас? 
 -Стойте! - сказал Влад, - подождите. Мы ведь не зря тут собрались, так 
ведь? Хотели решить, что делать дальше.
 -А что тут решать, Владик. У нас два пути: один, это оставить все как 
есть, и жить дальше...
 -Это я не смогу, - молвил Белоспицын с тяжкой печалью - не доживу, небось.
 -...а второй... второй это бросить все к слюнявчиковой матери и линять 
прочь из города. Как остальные.  
 -Линять? - спросил Владислав - Куда? 
 -Туда где нам не будут угрожать вспороть живот ритуальным ножом, - 
произнес Дивер - по-моему вполне весомый повод, чтобы поскорее покинуть город. В 
конце-концов я уже давно это предложил. 
 -Город сошел с ума. Целый город сошел с ума...
 -Не тушуйся ты так, Саня, ни к чему это.
 -Вот выберемся, на Волгу тебя свожу. Там такие сомы - во! Не поверишь. 
 -...собачьим эти подземелья. Выберусь, капусту буду разводить, как 
дачники.
 -Кстати что с дачниками?
 -Их провал напугал, - сказал Севрюк - по ночам оттуда какая то гнусь 
полезла. Стала дачи громить, на хозяев нападать. Говорят кого-то уволокли. Так, 
что нет там почти дачников. Все у нас, в верхнем городе. Некоторые даже бомжуют.
 -А я тут одного видел! - добавил Степан - в зипунке, в треухе, драном, в 
башмаках каких то столетних - и бежит! Представьте себе, бежит вдоль улицы все 
дальше, дальше и словно усталости не чует. Ну, прям бегун-марафонец! Так и 
скрылся с глаз бегом! Вот оно как бывает...
 Влад обхватил голову руками, слушая излияния соратников. Те просто не 
закрывали рта, подробности городской жизни, иногда смешные, иногда безумные, 
чаще абсолютно безумные били из них мутным фонтаном. При том сами гости вещали 
азартно. Помогая себе жестикуляцией, словно пересказывали горячие подробности 
недавно виденного модного кино, а не реальные, имеющие под собой почву, слухи. 
Нет, не это ожидал Владислав, совсем не это. Глядя на этот любительский 
спектакль состоящий из четырех буйных монологов, как-то не возникала уверенность 
в завтрашнем дне. Да и будет ли он? 
 -А Босх то, Босх. Собрал армию, по улицам протопал аки Саня Македонский, а 
потом загубил всех до единого.
 -А сам?
 -Ну и сам значить сгибнул, да только и сектантов всех за собой уволок. 
Плюс на плюс, значить, замыкание короткое будет.
 -Скорее минус на минус, все одно без них всех легче. 
 -Стоп, - произнес Влад - я грешным делом думал, что угрожают нам именно 
сектанты. Но ведь, тебя преследовали уже после бойни, да Сашка? 
 -После... Да и не из секты они были. Во всяком случае, не из той. Это все 
те, из "сааба", их затея. 
 -Да кто они такие, эти в "саабе"?! - воскликнул Дивер - только и слышу, 
"сааб", "сааб"!
 -А ведь я с ним тоже повстречался, - сказал Влад, - черное тонированное 
авто. Они меня чуть не сбили совсем рядом отсюда - на выходе из двора. 
 -И до тебя тоже пытались добраться?
 -И чуть не добрались. А второй... - Произнес Владислав медленно, словно 
припоминая что-то. Белоспицын резко поднял голову и уставился на Влада. Похоже, 
он уже проклинал тот день, когда сдуру принял нож из лап неведомых убийц. 
Впрочем, если бы даже не принял, судьбы бы его от этого не изменилась. Как 
маленькая щепка в канализационном коллекторе Александр Белоспицын уже давно не 
рулил собой и плыл по воле дурнопахнущих волн. 
 -Второй раз, когда какой том маньяк хотел похитить ребенка из детсада. Я 
успел вовремя. И да, у того типа был с собой нож. - И Сергеев вновь уставился на 
опасную, покрытую рунами вещицу. - Это как символ. 
 -Что? - переспросил Дивер.
 -Как символ. Коготь. У оборотня не было ножа, потому что у него были свои 
когти. Понимаете?
 -Нет, - сказал Степан, а Белоспицын уставил на Сергеева с откровенным 
страхом, - Ребенок то какой?
 -Что какой? Да это ж сосед мой, Никита. С матерью подо мной живет. Его то 
за что, не пойму...
 -Жертвоприношение? - предположил Дивер. 
 -Может быть. В этом городе теперь все может быть. 
 -Кстати, что написано на заднем стекле черной иномарки?
 -А разве там что-то написано?
 -Готика. Все одно я не знаю немецкого. 
 -Про Трондесхайм. Кто ни будь, знает что это такое? 
 -Похоже на имя. Какого нить злого создания. Тролля например - Страшный 
тролль Трондесхайм! Буу! Детишек пугать.
 -Не пори ерунды. Трондесхайм - это город в Швеции.
 -А при чем здесь город? Да еще в Швеции.
 -Кто ни будь помнит где производят "саабы"?
 -Рюссельхайм? Смотри, тоже хайм.
 -Да там сплошной хайм. Куда не плюнь, всюду хайм. 
 -Стойте!!! Плевать я хотел на черную иномарку и все хаймы вместе взятые!! 
Мы собрались, чтобы решить. Решить, что делать дальше!
 -Влад, успокойся!
 -Не, ну пахнет здесь все-таки... - сказал Дивер шумно отдуваясь, - как в 
казенном сортире в день халявной раздачи пива. Как тут живете, не знаю, а это я 
намекаю на то, что жить тут нельзя. А если жить нельзя, надо уходить. И знаете, 
что, вот если вы сейчас даже скажете мне, что все как один остаетесь на родине, 
и будете ждать Судного Дня, или это пресловутый Исход которого никто не видел, 
но при этом все боятся, я все равно снимусь и уйду. Я не для того под пули в 
азии лез, чтобы тут сгнить вместе с городом. 
 Вновь повисло молчание. Белоспицын и Сергеев уныло склонили головы и 
вперили взгляд в истоптанный пол. Степан молча глядел в окно, что-то прикидывая. 
Дивер смотрел выжидательно. 
 -Да, Михаил, ты прав, - сказал Сергеев со вздохом - Надо попытаться уйти. 
Если бы у нас была конкретная цель, живая, дышущая, которую можно было убить вот 
из этого арсенала. Но... мы не можем воевать с вуалью, не можем стрелять в дым. 
Не можем убить безумие, постигшее людей.
 -И почему-то не постигшее нас... - добавил Александр. 
 -А к черту все! - выдал тут Степан - Сил моих нет больше в этой помойке 
оставаться. Уйдем. К едреной фене, али к черту на кулички, но лишь бы подальше. 
 -Вот! - произнес Михаил Севрюк громко, - вижу в человеке глаголет разум. 
 -А когда... уходить? - спросил Саня. 
 -А у тебя есть что терять? Или посидеть хочешь на дорожку. Так вот, сидим, 
мебель протираем. 
 Белоспицын кивнул, заелозил на табуретке. 
 -А все свое ношу с собой, - сказал Дивер и вытащил на унылый дневной свет 
туго набитое портмоне. 
 -А книги по оккультным наукам? А хрустальный шар, карты таро и прочую 
муть? - съязвил Влад, - А деньги, наконец. 
 Дивер спрятал портмоне, посмотрел на Владислава взглядом, словно говорящим 
"Ох уж эти дети!"
 -Слава, - проникновенно сказал он - Ты же журналист, ты же должен 
понимать! Ну представь сколько народу меня хочет... вернее хотело отправить в 
лучший мир? Да ты бы сам на моем месте первым делом позаботился, чтобы из родной 
околутолки можно было сбежать с минимальными потерями. Деньги... они все не 
здесь.
 -Значит бежим? - спросил Владислав - задвинем все: работу, дом, и сбежим?
 -Опомнись, какая работа? Да кто тебе теперь будет давать заказы. Газеты то 
выходят еще?
 -Выходят. - Сказал Степан, - но их никто не покупает. Не верят печатному 
слову. 
 -И то... - произнес Дивер и тем положил дискуссии конец.
 Собирались не долго. Степан-бесребреник сходив на пару с Севрюком до дома 
вернулся с потертым брезентовым рюкзаком - настоящим кошмаром туристкого 
снаряжения, который как среднестатистический танк, был уродлив и вместе с тем 
почти бессмертен. Все немудреное добро бывшего сталкера находилось тут. Дивер 
ограничился кожаной барсеткой, так, что Влад ему мог только позавидовать. 
Белоспицын же вовсе был теперь иждивенцем, из-за чего Владислав ему поручил 
тащить часть своего багажа - мол отрабатывай. 
 Самому ему было тяжело. Сердце кровью обливалось, когда на глаза 
попадались ценные, но слишком тяжелые, чтобы их унести предметы быта. И все 
никак не верилось, что он вот-вот, так сразу покинет квартиру в которой жил 
столько лет. Хотя нет, где-то в глубине души он сознавал - решение бежать пришло 
не просто так, на пустом месте, а выросло, созрело, оформившись из смутных 
тревог и страхов. 
 Скрипя сердцем, вытащил винчестер из серой тушки компьютера, упаковал 
помягче, искренне надеясь, что в пути его не слишком растрясет. Хотелось взять и 
сам комп - стоящий хорошие деньги скоростной образец хай-тека. Но тяжел, слишком 
тяжел.
 Нажитый годами нелегкого умственного труда скарб уместился в два черных 
баула с застежками-молниями. На боку одного было латиницей написано "Нижний-
новгород", а второй имел рекламу импортного спорт инвентаря. Обе сумки 
смотрелись как необходимый атрибут челнока, и вызывали чувство сродни тому, что 
испытывают беженцы, бегущие с такими вот баулами из мест ведения боевых 
действий. Особенно угнетал тот факт, что на новом месте придется обходиться ими 
и только ими. 
 -Что, Влад, приуныл? - спросил Дивер - ниче, как говорили у нас во взводе 
- нет таких крепостей, чтобы мы не взяли... Или не сбежали. 
 Обвешались оружием - кто сколько мог, и сразу стали похожи на сбрендивших 
коммандос. Саня пыхтел под тяжестью одной из сумок. 
 На выходе Владислав оглянулся на квартиру, и подивился ее обжитому, 
уютному виду. Нет, так даже в отпуск не уезжают! Квартиры так выглядят, когда в 
них собираются вернуться не 
позже вечера этого дня. 
-Пошли, Влад! - поманил с лестничной клетки Степан, и пока Сергеев возился 
с замком, затянул: - Эх, прощай родимая сторонушка! Возвернусь теперь едва ли!
 -Век воли не видать! - подыграл Дивер, топая вниз.
 -Врагу не сдается наш гордый Варяг! - допел Саня тонким голосом - Пощады 
никто не желает!
 Они веселились. Может быть потому, что время пассивного бездействия 
закончилось и вместо страшного кино пришла не менее страшная, но вместе с тем 
интерактивная игра? Человеку свойственно действовать - это отвлекает от ненужных 
дум и зачастую позволяет забыть про то, что ты дичь. Может быть даже поверить, 
что способен многое изменить. 
 Крашенные мутной краской и изрисованные наскальной живопись троглодитов 
двадцать первого века стены плыл перед глазами. И не было чувства близкой 
дороги, была лишь тоска и непонятная усталость. "Ингрем" оттягивал левое плечо, 
сумка - правое. Заткнутый за пояс "глок-17" то и дело пытался провалиться 
дальше, и возможно, сбежать, спустившись по одной из штанин. Маленький Пм 
болтался во внутреннем кармане куртки  периодически больно ударял по телу. 
 Когда вышли на Школьную, то сразу подивились наступившим сумеркам. Дивер 
посмотрел на часы и возвестил о наступлении трех часов пополудни, следственно о 
вечере думать еще рано. 
 -Облака, - сказал Степан, - осень скоро.
 -Кстати, кто знает, какое сегодня число? - спросил Белоспицын.
 -Сегодня четверг, да? - сказал Влад - Значит вторник был двадцать 
восьмое... или двадцать седьмое...
 -Сегодня тридцатое, - сказал Севрюк - у меня в часах календарь. Четверг, 
Август, тридцатое. 
 -Погода подводит. Да где это видано, чтобы в конце августа такие дожди?
 -Это что! - произнес Приходских, поплотнее запахивая брезентовку, - 
Сегодня с утра шел, так ведь ледок был, заморозок! Иней на траве - ну чисто 
Новый год!
 -Не рано? - спросил Влад.
 -Чай не юг у нас...
Двинулись прочь, вниз по Школьной, а оттуда свернули на пустую Стачникова. 
Неприятный ветер гнал вдоль тротуара мертвые листья. Те летели с неохотой - 
сильно намокли. Дождик моросил вяло, на последнем издыхании. Лето выдалось 
неплохое - теплое, но без жары и засухи, в меру дождей, в меру ослепительных 
июньских деньков и благоуханных ночей. Но в конечном итоге за все приходится 
расплачиваться вот такими вот серыми моросящими сумерками. А дождик сыплет так 
медленно и сонно, что вот-вот замерзнет на ходу и оберется колким мелким снегом. 
 -Вы заметили? - спросил Белоспицын - как мало народу на улицах?
 -Да их совсем нет! - сказал Степан, - может они все того... изошли?
 Шедший впереди Дивер процедил с неохотой:
 -Не, просто прячутся. По квартирам сидят, и в одиночку на улицу не ходят. 
Боятся вот таких как мы. 
 Впрочем, скоро наткнулись на первый островок жизни - полтора десятка 
человек, стоящих гуськом друг за другом. Крошечный огрызок, казалось вечной 
очереди за водой. Стоящие совсем промокли, замерзли, выражение их лиц было 
страдальческим, а у некоторых, дошедших до крайней стадии, напоминало гримасу 
подвергшихся химическому отравлению. При появлении вооруженных людей, очередь 
подобралась и бессознательно сплотилась в более тесную группу. Кто-то вынул из 
кармана нехорошо блеснувший огнестрел, у остальных замелькали в руках ножи. 
Смотрели выжидающе и подозрительно. Дряхлая бабка с искаженной, безумной 
гримасой прижимала к себе канистру с водой - главное достояние, не обращая 
внимания на ту же воду, что кругом сыпалась с мрачных небес. Сморщенные губы 
шептали неслышимые ругательства, обращенные без сомнения к проходящим. 
 Влад нервно дергал плечом, отягощенным "ингремом", ему не нравился, как 
выглядит родной город. Замечал ли он такое раньше? Ведь выходи же из дома в 
последнюю неделю?
 И замечал и не замечал одновременно. Отягощенный бытом, поисками воды и 
пропитания, зарабатыванием денег, этими бесчисленными жизненно необходимыми 
мелочами он видел нарастающую кругом разруху, но считал ее само собой 
разумеющимся. Может быть, он надеялся, что со временем все придет в норму, 
успокоится, и снова наступит ровная гладь размеренного бытия? 
 И вот не наступила. Напротив, некий черный шторм только набирает силу, 
хотя и смел уже десятки, а то и сотни людских судеб. 
 Или нет, тут даже не шторм, тут скорее мазутное пятно, что расползается 
медленно, но верно, подминая под себя все новые километры пресловутой ровной 
глади. Она и остается ровной, но теперь уже мертвая. 
 На тротуаре, наискосок уперевшись покореженным носом в кирпичную стену 
дома стоял автомобиль. Бодрое оранжевое пламя вырывалось из его нутра и огненным 
джином возносилось вверх. Кирпичи дома уже успели почернеть от копоти. Слышно 
было как потрескивает, сгорая, краска на корпусе. Несколько угрюмых личностей, 
бомжеватого вида (возможно те самые беглые дачники) грели руки над этим 
своеобразным костром. Задних шин у машины не было, остались лишь культяпки 
дисков. Кто и как умудрился снять колеса с горевшего автомобиля осталось 
загадкой. 
 Дивер неодобрительно покосился на побитую машину. Авто было из дорогих и 
все испещренно дырками от пуль. Мерзко воняло жженой резиной. 
 На перекрестке с Шоссейной Влада и компанию ждали. Сам Владислав, 
Белоспицын и Степан шли впереди, а Дивер чуть приотстал, заглядывая в один из 
смежных дворов. 
 Откуда-то сбоку вышли трое, все как один в кожаных, мокро поблескивающих 
куртках. У двоих через плечо перекинуты брезентовые ремни с АКСУ, у третьего 
старая, с рябым от времени стволом двустволка. 
 Лица у всех троих были невыразительными, и неприметными, так что их вполне 
можно было принять за остатки воинства Ангелайи, если бы любой человек в городе 
не знал точно - этих самых остатков не осталось. Все сгибли в последнем, 
разрушительном взрыве.
 -Стойте! - коротко сказал один, наставляя короткий ствол автомата на 
Владислава, - руки от оружия убрали! Документы!
 -Что? - спросил Сергеев. 
 Невыразительное лицо автоматчика перекосило гримаса раздражения:
 -Документы, говорю, есть? - процедил он, 
 -Да вы кто, собственно? - спросил Белоспицын. 
 -Городское самоуправление. Командированы на патрулирование города. Так 
документы есть или нет? 
 -Ничего не слышал про самоуправление. - Сказал Степан.  
 -Это твои проблемы, - произнес тот, что с ружьем, - всех лиц без 
документов приказано сопровождать в изолятор, и держать там до полного выяснения 
личности. 
 -У меня билет есть читательский... - сказал Саня Белоспицын, - може он 
подойдет?
 Автоматчики передернули затворы, явственно щелкнуло.
 -Какой к черту, билет? - спросил первый - Паспорта собой?! Разрешение на 
оружие есть?!
 -Есть, все есть! И пачпорта с семью печатями и гербом, и вымпел с флагом! 
- Неожиданно сказали рядом, патрульные повернулись, но лишь затем, чтобы узреть 
ствол автомата, уставленный на них. 
 Из тени растущего справа дерева вышел Севрюк. Оружие он держал небрежно, 
но с недюжинной сноровкой. Раструб подствольного гранатомета внушал уважение. 
 Патрульные несколько нервозно переглянулись, но тут Влад стряхнул с плеча 
"ингрем" и уставил автомат на них. 
 -Что-то еще? - спросил Сергеев, - раньше времени в Исход, хотим?
 -Да ты! - задохнулся один из тройки, - Ты меня Исходом то не пугай, 
пуганный уже! Нагребли, блин, оружие, считают им теперь все можно!! Так и знай, 
все главе самоуправления доложим! Выловят вас, паразитов!
 -Зубы не заговаривай, - произнес Севрюк и качнул стволом автомата, - своим 
самоуправлением. Оружие на землю.
 Автоматчики, ругаясь сквозь зубы, швырнули огнестрелы на мокрый асфальт. 
Тот, что с ружьем, медлил. Степан, со вздохом потащил длинноствольный револьвер 
из-за пояса джинсов. 
 -А! - с досадой и раздражением крикнул патрульный и кинул свое ружье, 
которой с шумным плеском упало в лужу. В воздух взметнулись мутные брызги. 
Так больше ничего и не сказав, кожаная троица повернулась и побрела прочь. 
Отойдя метров на полсотни они затеяли яростный визгливый спор, удивительно 
похожий свары, ныне покойных собачьих стай. 
 -Что-то я не слышал ни про какое самоуправление, - сказал Белоспицын, - 
неужто и правда доложат?
 -Ага, щаз, доложат! - раздраженно произнес Дивер закидывая оружие обратно 
на плечо, - нет никакого самоуправления. Да и какое оно может быть, если все по 
углам сидят-прячутся. Хаос. 
 -А эти?
 -Обыкновенные бандиты. Нашли легкий способ поживы. Народ испуган, он 
тянется к любой упорядоченности, к любой иллюзии власти, и с радостью 
подчиняется лидерам. А эти пользуются, - и понизив тон, он добавил угрюмо - а 
вообще... пристрелить их надо было, а то ведь других заловят, охотнички. 
 И они пошли дальше, сквозь медленно сгущающиеся сероватые сумерки. Пахло 
влагой, по улицам гулял неприятный холодный ветерок, которой как изголодавшийся 
вампир, высасывал любой намек на тепло. 
 Справа миновали кафешку на открытом воздухе. Сейчас совершенно пустую. 
Пестрые зонтики обвисли как вянущие цветы, ветер отрывал от непрочной ткани 
цветастые лоскуты и уносил вслед за листьями. Из мебели в кафе уцелел только 
металлический, окрашенный в белый цвет столик, в самой середине которого была 
привинчена стальная же пепельница, полная размокших от времени окурков. Дверь 
магазина напротив была заколочена крест на крест досками взятыми без сомнения из 
ближайшего забора.
 Из форточки на третьем этаже торчала почти пароходных размеров труба и 
сосредоточенно дымила. Окно этажом ниже было почт полностью заляпано сажей, но 
не похоже, чтобы в той квартире кто-то жил. 
 Еще один островок цивилизации встретился им через десять минут уже на 
самом краю города. Невысокое кирпичное здание славно и уютно светило 
электрическим светом. Абсолютно целый автомобиль был припаркован у дверей. 
Сквозь дождливые сумерки дом со своими светящимися окнами напоминал некрупный, 
но все же океанский, лайнер, упрямо пытающийся плыть против течения 
обстоятельств. И ему это удавалось, судя по кипучей деятельности внутри здания. 
 Редакция "Замочной скважины" была полна людей, которые по мере сил 
создавали видимость бурной работы. После того, как жизнь в городе сдвинулась в 
сторону иррационального, рейтинг желтой газеты упал до нуля, и вполне возможно, 
что даже ушел в минусовую сторону. Но люди все равно шли, просто для того, чтобы 
хоть ненадолго, но почувствовать себя в лоне цивилизации. Кстати по тем же 
причинам городская больница стала стремительно наполнятся симулянтами и мелкими 
членовредителями, которые не вынеся утери бытовых удобств (а в первую очередь 
отказавшуюся работать канализацию), спешили перебраться на теплое казенное 
местечко. 
 Дошло до того, что эскулапами был составлен список неотложных болезней 
требующих немедленной госпитализации, и все индивидуумы под этот самый список не 
попадающие неизбежно заворачивались на входе, иногда вежливо, иногда нет. Но все 
равно, в конечном итоге все до единой койки оказались заняты тяжелыми 
пациентами, и больница вовсе перестала кого-либо принимать. Обслуживающий 
персонал стал потихоньку ворчать на отсутствие зарплаты, которую не выплачивали 
вот уже два месяца. Но народ здесь был привычный, которому не раз и не два 
задерживали выплату кровно заработанных, и потому дальше ворчания дело не пошло.
 Впрочем в конечном итоге больница закрылась, только чуть попозже.
 -Нет, вы посмотрите, а! - сказал Степан, - может там горит что?
 Из-за вычурного пятидесятнического дома неторопливо выплывали густые 
влажные комки белесого дыма. Были они похожи на сахарную вату, которая вдруг 
каким то образом научилась летать, попутно вырастая до исполинских размеров. 
Вата даже на первый взгляд выглядела влажной.
 -Нет, - произнес Дивер медленно, - это туман. Густой туман, у нас на 
Ладоге такие сплошь и рядом. Видишь, какой плотный, и к земле льнет.
 -Так ведь... - сказал Влад, - у нас вроде как не Ладога.
 -Фонарь кто ни будь взял? - вместо ответа спросил Севрюк.
 -Так не ночь же! - сказал было Саня Белоспицын и нервно потер матерчатую 
лямку, висящей через плечо сумки. 
 Туман двигался плавно, стелясь над землей, как вышедшая на охоту кошка, и 
вместе с тем удивительно быстро.
 -Шоссе в полукилометре, - сказал Севрюк, - заплутать не успеем. 
 У Влада на языке крутился вопрос - безопасно ли входить в этот туман, 
но... он так и не задал его. Безопасно не было нигде. Во всяком случае, пока они 
не пересекли городскую черту. 
 В наплывающей ватной мгле видимость сразу упала до пяти метров, а звуки 
шагов вдруг обрели странную четкость и даже музыкальность - дробь маленьких 
звонких барабанчиков, отбивающих затейливый сложный ритм. Дом все еще был виден 
- уходящий в небеса серый утес, без видимых деталей. Идущие бессознательно 
сдвинулись ближе, шли теперь плотной группой, ствол автомата в руках Дивера 
ходил из стороны в сторону, ловя одному ему кажущиеся цели. 
 И тут было холодно. Туманная среда была насыщенная влагой, эдакая 
разреженная раза в четыре вода, отнюдь не теплая - мелкая ледяная взвесь, словно 
только что из январской полыньи, как только не застывает? 
 Влад застегнул куртку, поднял воротник, рассеянно смотрел, как на 
вороненом металле "ингрема" конденсируются крошечные блестящие капельки. 
 -Стойте! - сказал Дивер громко, ясно, и вместе с тем как-то безжизненно, 
так что от тона его у всех присутсвующих прошел мороз по коже. 
 -Что? - спросил Белоспицын стараясь, чтобы в голосе его звучал интерес, но 
тщетно - там был лишь страх, и желание убежать домой к маме. 
 -Это не наш туман...
 -Да ты чо?! - вскинулся Степан, тоже изрядно напуганный, - А чей он, 
общественный?! Да он свой собственный, туман твой!
 -Туман на Ладоге, но это не то... - все так же негромко продолжил Севрюк-
Дивер, - вы посмотрите вокруг. Он же зеленый!
 Степан высказал свое мнение насчет Дивер, Ладоги и ее тумана. Но Сергеев 
понял, что имел в виду экс колдун - туман и вправду обрел зеленоватый оттенок, 
схожий	с тем, который имеет трава в конце весны. Кроме того, эта мутная 
взвесь пласталась, и каждый ее пласт отличался по цвету от предыдущего, 
варьируясь от салатного, до светло-болотного. И пахло здесь странно, 
экзотические резкие ароматы щекотали нос - можно было разобрать валерьянку, 
календулу, некие травяные настои. 
 -Ну? - спросил Владислав. 
 В немудреном этом междометии имелось сразу несколько вопросов, и главный 
из них звучал, как "что делать"?
 -Идем! - решил Дивер, после короткой заминки.
 Пошли. Мрачный утес дома проплыл справа из них, блеснув на недосягаемой 
высоте двумя-тремя окнами - видимо там если и не светило солнце, то, во всяком 
случае, не было этой туманной мглы. Всяческие ориентиры пропали. Впереди, метрах 
в шести-семи возникал мокрый влажный асфальт, проплывал под ногами, звонко 
отзываясь в такт шагам, и исчезал позади, скрываясь словно его и не было. 
Дорожное покрытие выглядело как спина какого-то исполинского морского зверя - 
шероховатое и влажно поблескивающее. Всплыл кит из неведомых темных пучин, 
вынырнул в этот туманный мир, чтобы глотнуть пахнущего травами воздуха, и сейчас 
нырнет обратно, в вечно волнующуюся океанскую воду. 
 -Нет... - сказал Саня, - не сейчас...
 -Что не сейчас?
 -Не пойду... нет!
 -Дивер стой! - громко сказал Влад, - остановись!
 Группа снова замерла. Степан крутил головой, обшаривая взглядом туман. 
Владислав взял Белоспицына за плечи и развернул к себе, чтобы видеть его лицо. 
Глаза Александра были пусты, смотрели поверх Владова плеча в туман.
 -Алекс, - твердо произнес Сергеев, - Что происходит.
 Лицо Белоспицына страдальчески скривилось, руки беспрестанно мяли ремень 
сумки:
 -Они говорят, чтобы я пошел с ними. Но я... я не хочу!
 -Да кто говорит?!
 -Тс! Слушайте!
 Вслушались. Туман слабо бормотал, как это делает утомленное море при почти 
полном штиле - черта свойственная всем туманам. Звуки здесь гаснут, искажаются 
до неузнаваемости, сливаются друг с другом, и в конце концом остается лишь 
однотонный неясный гул, похожий на шумы из поднесенной к уху морской раковины. 
 Дивер оглянулся на Влада, и того неприятно поразило выражение его глаз. 
Бывший солдат, прошедший войну, а потом дикие условия жизни здесь в городе, был 
напуган. Больше того, к нему подступала паника, накапливалась как вешние воды за 
непрочной плотиной здравого смысла. Автомат дрожал, палец дергался на спусковом 
крючке. 
 Как мало нам надо чтобы потерять над собой контроль. Как мало и как много 
одновременно, бывает, кремень-человек. Ничего его не берет, сквозь все жизненные 
невзгоды проходит как танк через чахлый подлесник. Не мотает его буря чувств, он 
спокоен, выдержан и хладнокровен. Но потом случается что-то. Убогая малость, 
которая кого другого, пусть даже с характером пугливой полевой мыши, особо и не 
заденет. Но вот этому человеку-глыбе, непоколебимому колоссу, эта малость вдруг 
попадет в уязвимое место - в пятку, в ахиллесово сухожилие, в висок. Это место 
только у него уязвимое. И раз - пошли трещины, и железный характер сыпется 
ржавой крошкой, а то что остается, это все та же полевая мышь, которая очень 
хочет жить и потому боится даже собственной тени. 
 Люди называют это фобиями, хотя это и не самое четкое определение. 
 -Саня, кто тебя зовет? - спросил Влад, искоса глянув на Дивера, а ну как 
начнет палить.
 -Они... все. Отец, мать. Те из очереди. Мои соседи снизу. Хулиганы, что в 
всегда ловили меня у школы. Они все там... почему они все там?
 -Исход... - выдохнул тихо, как нежный вечерний бриз, Приходских.
 У Владислава сдали нервы. Он порывисто схватил Белоспицына за рукав и 
силой поволок его вперед сквозь туман. По дороге бросил Диверу:
 -Не стоим! Идем!
 Дивер кивнул, казалось с облегчением уступая Сергееву место лидера. 
Несмотря на холодную погоду на лбу Севрюка выступил крупный пот.
 -Идем спокойно, ни на что не реагируем, - добавил Влад, - не стреляем по 
пустякам. 
 И они шли. Туман бормотал им смутные сказания, притчи и легенды. Невидимое 
море вздыхало и шумело, Белоспицын напряженно прислушивался к слышимым ему 
одному голосам и иногда что-то бормотал в ответ. Владиславу и самому временами 
казалось, что он слышит неясные, но вместе с тем такие знакомые голоса, задающие 
ему бесконечные, требующие ответа вопросы. Самым неприятным было то, что вопросы 
не имели ответа, как и все им подобные изыскание о смысле жизни. Но не отвечать 
голосам было глупо. Больше того, это было неправильно. 
 Он кажется даже пару раз что-то ответил им, то что было ему по силам, и 
даже попытался развить свой ответ дальше, но тут из тумана вынырнул серый остов 
непонятного здания и это вернуло Сергеева к реальности.
 Их путешествие закончилось как раз тогда, когда начало приобретать 
явственный привкус кошмара. 
 Не успели они миновать дом, как туман начал рассеиваться, а вместе с дымом 
уносилось и назойливое невнятное бормотание. Зеленоватые клубы съеживались, 
уплывали прочь, назад, откуда появились, в мировое гнездо всех туманов на свете.
 Зрелище, которое они открывали глазу беглецов было одновременно радующим 
глаз и вгоняющим в отчаяние. Свежий ветер дул им в лица, нес с собой мокрую 
водяную взвесь, похожую на брызги штормящего моря, и улетал дальше по улицам, 
трепля теряющие листья деревья, и залихватски посвистывая в пустых рамах 
некоторых окон.
 Эпическое здание с колоннадой, возникшее впереди не было ни греческим 
Парфеноном, ни сказочным дворцом из страны магов и чудовищ. Не было это даже 
фронтоном Большого Театра, как стоящий рядом футуристических очертаний дом не 
являлся выходцем из высоко бюджетного фантастического фильма.
 Это соответственно были здания суда и милицейский участок родного города 
Влада Сергеева. И стояли они вовсе не на окраине, напротив скоростного шоссе 
Москва-Ярославль, а там где им и полагалось - напротив друг друга на разных 
краях Арены, Центральной площади города. 
 Дома были на месте. Следовательно не на месте были сами беглецы. 
 -Что за... - выдохнул идущий позади Степан, - Это же...
 -Куда мы шли?! - резко спросил Дивер, обычная уверенность вернулась к 
нему, несмотря на то, что ситуация напротив с пугающей скоростью сдвигались в 
сторону станции "безумие".
 -К шоссе, на северо-запад от площади, - сказал Влад, - другое дело, что в 
тумане мы могли заплутать и ходить кругами. Но даже тогда...
 -Что тогда?
 -Просто не успели бы дойти до Арены. Сколько мы шли? Двадцать минут, 
тридцать, час?
 -Это все туман! - мрачно сказал Дивер - Он нас задурил. В нем был какой то 
наркотик, все ведь чувствовали запах, да? 
 При упоминании тумана, Сергеев резко обернулся, но увидел только уходящую 
в даль Центральную улицу. Проспект был широк и почти не изгибался, так что 
напрягши зрения можно было разглядеть горбик Старого моста над Мелочевкой. 
Загадка на загадке, ведь уходили они вверх по Школьной, с каждым шагом удаляясь 
от городского центра. Влад представил размеры круга, который они должны были 
сделать и содрогнулся. Даже при хорошем пешем ходе на это ушло часа три-четыре. 
Город все-таки был не маленький. 
 -Что происходит! - почти вскрикнул Белоспицын - Это же... не может быть.
 Сергеева так и подмывало спросить у него насчет голосов. Сам Александр 
судя по всему начисто о них забыл. 
 Совсем рядом затарахтел двигатель, грянул гудок, и группа поспешно 
шарахнулась в сторону. С одной из боковых улиц вырулил кортеж из двух, 
сверкающих темно-синей лакированной краской, импортных автомобилей. Двигатели их 
работали во всю мочь, глушитель стрелял и испускал едкие сизые облака от 
некачественной солярки. За тонированными окнами смутно угадывались человеческие 
силуэты.
 -Курьеры... - сказал Дивер, - вон как навострились!
 -Собственно говоря, что, - произнес Сергеев, - нам дали понять, что выбора 
мы никакого и не имели. Мы хотели либо остаться, либо покинуть город. Так вот, 
мы остаемся и пробуем тут жить. 
 Дивер гневно шаркнул ногой. Белоспицын тоскливо уставился в нависающее 
небо. Степан хранил поистине буддисткое спокойствие.
 -Это же кладбище! - сказал Севрюк глухо, - как можно учиться жить на 
кладбище?
 -Спроси у меня. - Произнес Степан Приходских.
 На этом грандиозное бегство из города четырех сообщников и завершилось. 
 На пути домой зашли в продуктовый магазин - пространственные выверты это 
конечно хорошо, а вот есть по-прежнему надо. Угрюмые небритые стражи с трофейным 
оружием, представившиеся наемной охраной магазина обыскали горе путешественников 
и временно конфисковали все огнестрельные единицы. На вопрос, завозят ли в город 
продовольствие охранка ответила отрицательно, а один из небритых добавил в 
утешение:
 -Ниче, да Исхода хватит.
 С тем их и пропустили. Обозревая свою все так же уютно-обжитую комнату, 
Влад неохотно признался сам себе, что ни капельки не верил в благополучный исход 
побега.  

                               8.

 -...я сказал! И плевать между делом я хотел на твоего Плащевика!!!
 -Что ты сказал? - спросил Босх. Вкрадчиво так спросил. 
 Кобольд съежился и замолк, нервно вцепившись волосатыми лапками в 
подлокотники своего кресла. Восемь пар глаз уставились на него с холодным 
осуждением, к которому к тому же примешивалось подозрение, а кое-где и 
откровенная злость. 
 Он не знал, каким дурным ветром его занесло в эту компанию, где за одним 
столом собрались два его бывших недруга, от которых он кстати прыгал с пятого 
этажа, бывший же босс, которого он боялся больше всяких врагов, да полоумный 
сектант, каким то образом уцелевший в битве титанов на улице Центральной. Да 
этот Плащевик! Если бы Кобольд не был уверен, что только так можно пережить 
надвигающуюся гибель, ноги бы его тут не было. 
 -Ты не прав, Кобольд. - Мягко и интеллигентно сказал Босх, это была 
обычная манера говорить бывшего главаря бывшей преступной группировки. Однако в 
сочетании с его гориллообразной внешностью, это производило эффект прямо 
противоположный, а именно устрашающий. Особенно для тех, кто знал, что таким же 
вот елейно покровительственным тоном он отправил на смерть не один десяток 
врагов, причем над некоторыми расправился лично, проведя перед этим 
воспитательную беседу. 
 -Да как он может быть прав, тварь дрожащая! - бросил Пиночет, что сидел 
как раз напротив Кобольда и все время поглядывал на того ничего хорошего не 
обещающим взглядом. 
 Босх коротко глянул на Васютко и тот тут же примолк. Плащевик - 
Плащевиком, но кто спасет его, Николая, ежели бывший бандит вдруг разбушуется. 
 Однако попал же тот в список спасенных. Ну чем он спрашивается это 
заслужил, жестокостью? А если бы Ангелайя остался в живых, тоже был бы здесь, за 
этим столом. 
 Комната, в которой велась эта столь красноречивая беседа была довольно 
обширна, и формой - пропорциями очень сильно напоминала обыкновенный гроб, если 
бы этот утлый предмет увеличили раз так в двадцать пять. Потолок был каменный, 
неровный и бугристый, в затейливых извилистых трещинах. Сквозь трещины 
просачивалась влага и капала на пол, так похожий на потолок, словно комната 
стояла на исполинском зеркале. Дальше воде впитываться было некуда и она 
застаивалась вонючими лужицами. Стены кто-то в незапамятные времена обшил 
толстой кровельной доской, а позже задрапировал богатыми тканями, подбив ее 
трехгранными коваными гвоздями. С тех времен миновало столько лет, что от ткани 
остались лишь одни романтические воспоминания да цветные разводы на посеревших 
от воды досках. Тех в постоянной сырости перекрючило и изогнуло самым 
замысловатым образом, так что гвозди выпятились наружу как у больного водянкой 
ежа. В прогнившем дереве суетливо извивались белесые червеобразные создания, 
изредка показывая на свет свою белую тупую морду с двумя черными точками глаз. 
 Пахло здесь не очень, а от застоявшейся воды в воздух неторопливо 
вздымались тягучие испарения. 
 Голая стоваттная лампочка, висящая на мокром от влаги шнуре успешно 
проигрывала бой с полумраком. 
 Однако Плащевик, когда пригласил их сюда, сказал, что эта убогое помещение 
всего лишь прихожая, или, если вам хочется лишнего пафоса - преддверие, перед 
чем-то большим. 
 -Мне сказали что это коридор, - сказал Босх, входя, - но я то знаю, что 
это Чистилище. 
 -А дальше ад? - спросил Стрый с дальнего конца стола. 
 -Для кого ад, а для кого и рай, все зависит от того какую сторону ты 
держишь. 
 И никто не прокомментировал это заявление однофамильца средневекового 
автора химерических гравюр. 
 А безумный сектант при разговорах о чистилище помалкивал, да улыбался лишь 
про себя, иногда. Может быть он знал больше других? На него косились даже больше 
чем на Босха, так, что в конце-концов встреча стала напоминать высокую 
дипломатическую миссию по обмену шпионами, когда кажется что от неосторожного 
слова вот-вот вспыхнет воздух между сидящими. 
 Уродливый антикварный стол стоял точно в центре комнаты и мрачно 
поблескивал своей полированной поверхностью. На нем лежало пять серебристых, 
отточенных до бритвенной остроты изящных ножей, все остриями к центру стола. 
Каждый из ножей лежал подле своего владельца и диковато отсвечивал от тусклой 
лампочки. 
 -Плащевик, он все знает. - Произнес с фанатичной уверенностью Николай. - 
Видели бы вы его.
 -Да видел я его! - громко сказал Босх - Ну и что. Ханурик какой-то в 
плаще. Лица не видать. 
 Плащевика Босх встретил сразу после бегства с места гибели своей армии, 
просто вороной "сааб" неожиданно подрезал его, вынудив резко оттормозится. От 
антрацитово - черной машины веяло чем-то таким нездешним и угрожающим, тем более 
что она была как новая и явно работала на бензине, что даже крутой норовом глава 
битой армии, не высказал никакого недовольства. Напротив, он внутренне 
содрогаясь, вышел из своего дырявого  сразу в десяти местах броневика и на 
подгибающихся ногах подошел к замершему автомобилю, щуря глаза и пытаясь 
разглядеть хоть что-то за глухими тонированными стеклами. Тщетно, в полной 
безфонарной тьме, черной авто казалось порождением самой ночи, из темноты 
сотканное и состоящее. Только что-то красное помигивало в салоне, да остро пахло 
продуктам сгорания бензина, доказывая, что черный автомобиль не сон. Фары 
"сааба" тускло светились, освещая от силы два метра впереди автомобиля. 
 С тихим, но неприятным, как шелест крыльев летучей мыши, шорохом 
скользнуло вниз стекло передней правой двери. За ним таилась тьма, из которой 
выскользнули негромкие слова:
 -Ну что же ты, Леша?
 -А? - спросил Босх, совершенно растерявшись. 
 -Ты бежал, оставил всех верных тебе людей, умирать. Сбежал, спасая свою 
драгоценную шкуру. А они ведь погибли, все до единого мертвы. 
 -Я... нет... - Пролепетал испуганно Босх - они... победят! 
 За стеклом свистяще вздохнули, словно невидимый собеседник страдал астмой 
или экземой легких:
 -Леша-Леша, ты же прекрасно знаешь, что они не победят, как не победят 
сектанты. И ты знал это, отправляя своих людей в эту битву. 
 Босх потрясенно отшатнулся, ему одновременно хотелось бежать, и остаться 
здесь, выслушивая страшные откровения. И это трогательное обращение, 
заставляющее его, всесильного Босха, вновь почувствовать себя семилетним 
мальчиком Лешей Каночкиным, который так боялся чужих людей:
 "Леша, где твой брат?"
 "Он... он на улице"
 "Как на улице? Ты что оставил его?!"
 "Я... не хотел... там подошли большие мальчики... они... напугали меня!!!"
 "И ты бросил своего пятилетнего брата?! Который меньше и слабее тебя?"
 "Аааа! Я не хотел, мама, не хотел!!!"
 "Маленький трус! Ты никогда не станешь храбрым! Потому что маленький трус 
всегда превращается в большого труса!!!"
 "Мааамааа, нееет!!"
  В одном мать оказалась не права, большим трусом он не стал, приобретя 
вместо трусости запредельную жестокость, то и дело самоутверждаясь за счет 
других, как это свойственно тем, у кого страх перерастает в агрессию. Эти 
качества и позволили ему занять место главы городской бандитской группировки, до 
которого он дошел буквально по головам. Он и сам забыл, сколько народу 
собственноручно отправил в страну вечной охоты. Да и не нужно это было, к тому 
же ночными кошмарами Босх не мучился.  
 Одного он, правда, так и не обрел, а именно нести ответственность за 
вверенных ему людей. И он снова кинул их, не так ли?
 А теперь этот странный тип из не менее странной шведской машины отчитывает 
его как в глубоком детстве отчитывала мать. Но, как ни странно, это не вызывало 
агрессии, нет, скорее хотелось заплакать. 
 Босх чуть так и не сделал, отступив на шаг от машины и закрыв лицо руками. 
 -Ну-ну, - шепнули из "сааба", - не все так плохо. Знаешь, нам нужны люди 
вроде тебя. Люди без принципов, которые в любом случае уцелеют, и спасут самого 
себя. Поэтому тебе очень повезло, Леша, тебя выбрали для ответственной миссии. И 
нормальное ее выполнение позволит тебе остаться в живых после Исхода. 
 -Исхода? - спросил Босх ошеломленно, не укладывалось сказанное у него в 
голове. Позади в ярких дымных взрывах гибли последние его соратники. 
 -Да, Исхода. Потому что Исход переживут лишь немногие. Избранные. Большая 
часть их, - за окном что-то шевельнулось, может быть невидимый собеседник 
указала в сторону красочной	 канонады. - Не пережила бы. 
 Босх молчал, позади небо окрасилось в дымно оранжевый цвет, свойственный 
закатам накануне больших потрясений. 
 -Даже так, Леша. Так как, ты согласен выполнить условие. Это ведь даже не 
условие, так - условность... Тем более, что подобную работу ты только и выполнял 
последние десять лет. 
 -Постой-постой, - в голове Алексея Каночкина все смешалось: какой то 
Исход, пламя и смерть брошенных на гибель людей, ненавистный, хоть и мертвый 
Ангелайя, эта страшная машина с багровым огнем внутри (почему-то представилось 
что внутренности у нее оббиты красным бархатом, по цвету так похожим на кровь).
 Босх встряхнул головой, тяжело глянул на черное глянцевое стекло, похожее 
на нефтяную пленку над речной водой. 
 -Условие, гришь?! - спросил Босх, злобно - А ты кто такой, чтобы ставить 
мне условия?! Засел в тачке, как в танке!  Выйди, покажи морду свою!
 -Ты напрасно хорохоришься, - ответили ему усталым тоном опытного 
воспитателя капризному пятилетнему ребенку, - Проблема ведь очень проста и выбор 
твой не велик. Соглашаешься - живешь, нет - до встречи по ту сторону. Но если ты 
настаиваешь, я покажусь. 
 Блестящий, отражающий алое зарево, борт машины рассекла длинная ровная 
трещина - открылась передняя дверь, и стала распахиваться дальше с режущим уши 
ржавым скрипом, абсолютно не приличествующим дорогостоящей с виду машине. Босх 
попятился еще дальше, неотрывно глядя в темное нутро открывающегося проема. На 
лбу бывшего главаря выступил пот, крупные капли текли по лицу, и казалось, что 
Каночкин плачем. 
 Он не понимал, не мог понять, почему так боится этих ночных пришельцев, но 
страх был, темные суеверный страх, родом прямиком из детства, когда вполне 
верится, что в темной комнате тебя ждет монстр, а под лестницей бледной 
костистое создание только и ждет, чтобы ухватить тебя за ногу. 
 Потом из тьмы вышел человек. Алексей Каночкин так и не заметил, как он 
поднялся с сидения машины. Вот только что была распахнутая дверь за которой 
царит темнота, а вот перед ним кто-то стоит. Тип этот сделал еще шаг и до 
половины оказался освещен фарами своей машины, так что стало видно, что одет он 
в поношенный плащ, тоскливого бежевого цвета, с ясно видимой заплатой. Плащ к 
тому же был заляпан сероватой подсохшей грязью, что образовывала на ткани 
уродливые, похожие на грибок разводы. 
 Голова так и осталась в непроглядной тьме, что наверное, даже зоркие 
кошачьи глаза не смогли бы разглядеть черты его лица. 
 -Ну? - спросил обладатель плаща, - легче стало?
 -Кто ты?
 -Они зовут меня Плащевик, хотя и не все. Можешь звать так же. 
 -Из-за плаща?
 В темноте усмехнулись:
 -Может быть. Важно совсем не это, тут вопрос идет скорее о жизни и смерти. 
Твоей, Леша жизни и смерти, чтобы ты не обольщался. Это место скоро кардинально 
измениться и не таким 
как ты его спасать. Да и не нужно это, скорее вредно.
 -Кто это "они"?
 -Твои соратники, Босх, - Плащевик впервые назвал Алексея приобретенной со 
временем кличкой, - Ты ведь привык руководить? Я дам тебе эту возможность, если 
ты, конечно согласишься.
 Это и решило все колебания осторожного Босха. Привыкший к неограниченной 
власти, сродни пожалуй той, что обладали в свое время монархи, он с трудом 
представлял, что будет делать дальше. А тут, пожалуйте, сразу новые, взамен 
сгибших, поданные.
 -Я согласен, - сказал Алексей Каночкин, - Согласен с тобой. 
 Стоящий подле машины снова усмехнулся, красное зарево потихоньку сходило 
на нет, пропорционально утихающему буйству пламени подле Арены. Полностью оно 
так и не исчезло - десяток квартир полыхали всю ночь, и даже на бледном дневной 
небе пытались отметиться розовые сполохи. 
 А потом Босх услышал адрес и день, в который стоило этот адрес навестить. 
То, что место сие находится на территории медленно ветшающего завода его совсем 
не удивило. Потустороннему - потустороннее, так ведь. Да он не удивился бы, 
назвать Плащевик встречу на городском кладбище, или в 
жутком провале на территории дачного хозяйства. 
 В руки ему вручили толстый, хрустящий лист качественной бумаги, после чего 
чрево "сааба" раскрылось, и впустило в себя    человека в плаще. Босх все стоял, 
сжимая листок в руках. 
 Тихо работающий двигатель иномарки, вдруг взревел на истерических 
повышенных тонах, фары вспыхнули во всю мощь, высветив улицу вплоть до ее 
пересечения с Большой Зеленовской С визгом шин и в облаке стремительно 
испаряющейся влаги "сааб" пролетел мимо Алексея и рванул вниз по улице. Из 
хромированной выхлопной трубы стелился удушливый высокооктановый выхлоп, который 
жутко наложился на запах пороха и горелого доносящийся с площади.  
 Босх закашлялся, замахал руками, и прибывал в ошеломленно - подавленном 
состоянии вплоть до нынешнего визита, когда они начал хорохорится, высказываясь 
перед новоявленными слугами. 
 -И плащ у него в дерьмище каком-то! - высказал он очередное мнение, 
покоробившее Николая - Пиночета до глубины души. Но он теперь ничего и не 
сказал, понимая, что Босх, не Кобольд, с этим спорить бесполезно. 
 Стрый поигрывал табельным ножичком. Вещица казалась ему угрожающей и 
потенциально опасной, как неразорвавшийся фугас, так что носить с собой его не 
хотелось, но... Плащевик не поймет, чем-то дороги ему эти ножи. 
 Зато высказался сектант:
 -А я вообще не пойму, о каком Плащевике вы треплетесь, - сказал Рамена с 
ленцой, после резни в укрывище Ангелайи он сильно себя зауважал, - Он что, слуга 
Ворона? 
 -Какого еще ворона? - спросил Николай - Почему Плащевик должен быть слугой 
какой то птицы.
 -Не просто птицы, а Птицы Тьмы, - назидательно сказал Пономаренко - Ворон 
он всегда с нами. Да вон же он, смотрит на нас! - и уверенно ткнул пальцем в 
верхний правый угол комнаты, откуда на него пялились красные глаза Священной 
Птицы. 
 -Где? - нервно обернулся Кобольд, и вперившись в указанный	 угол с 
облегчение заметил, - Да нет там ничего, пустой, даже паутины нет... - и добавил 
еле слышно, - чертовы сектанты... 
 Босх снова кинул на него мрачный взгляд, он то хорошо помнил, где погиб 
его собственный ходок. 
 -Ну там действительно ничего нет, - произнес Николай - а ты не бредишь, 
случаем, а, брат сектант?
 -То что вы не видите Ворона, - надменно сказал брат Рамена, - лишний раз 
доказывает, что вы не достойны его увидеть. Может быть вы и Избранные, но явно 
Избранные младшего ранга, - помолчав он добавил, - вполне возможно, что вам не 
увидеть Гнездовья. 
 -Да иди ты со своим Гнездовьем! - начал на повышенных тонах Кобольд, - 
психопат! 
 -Молчать!! - рявкнул Босх, - Кобольд, еще раз пасть свою откроешь, не 
посмотрю, что Избранный, заткну!!
 Бывший драгдиллер сверкнул глазами и заткнул пасть. Сам он попал сюда 
очень прозаическим образом и никакого Плащевика в глаза не видел. 
 -А почему он про какого-то ворона речь ведет, а? - сказал он 
тихо, - никто никакого ворона в глаза не видел. Я и Плащевика то не видел. 
Может и нет его. 
 -Но "сааб" то ты видел? - спросил Николай. 
 -Видел... - признал Кобольд, - черный, как уголь, и ездит словно у него 
табун под капотом. 
 С ним не церемонились, с Кобольдом то. Он даже еще не успел залечить 
боевые раны, полученные в прыжке с пятого этажа собственного дома (одна рука 
оказалась сломана, плюс гнусное растяжение связок на левой ноге), как напасти 
продолжились. Два дня спустя, когда он шел с бидоном воды в одну из пустых 
квартир, которую использовал теперь как дом, его сбил все тот же "сааб", не убил 
и даже не покалечил. Речь из нутра машины была краткой и жесткой и напоминала 
ультиматум. Ты, Кобольд, избран, а если не хочешь быть Избранным, то жизненный 
путь твой закончится здесь, на сыром асфальте.
 С малых лет обладающий недюжинной волей к жизни и повышенным чувством 
самосохранения Кобольд тут же согласился, и получил адрес первой явки, куда и 
пришел. И вот теперь, сидя в этом каменном склепе, он до сих пор не был 
полностью уверен, что все происходящее не есть гнусный спектакль, разыгранный 
для собственного удовольствия всесильным Босхом, который отличался очень 
своеобразным чувством юмора. 
 Это ли не садизм: поместить беднягу в компанию двух его злейших врагов, 
чокнутого сектанта и страдающего садизмом бандитского лидера. 
 -Ладно, - сказал упомянутый лидер, - Замолкли. Теперь о деле. Все в сборе.
 -Да кто еще то? - спросил Пиночет, - я, Стрый, Рамена, Кобольд-паршивец - 
все. 
 -Ну был еще один, или даже два... - вставил Стрый - Плащевик говорил... 
 -Это тот, который полуволк? - произнес Рамена-нулла, - Ворон говорил... 
его звали... Мартиков, да? 
 -Плащевик сказал что он наш и придет, но он не пришел...
 -Полуволки... отродья. Жаль, Стрый, мы своего не замочили.
 -Плевать что полуволк. Кто сказал, что полуволк не может быть Избран?
 -Чтоб его Исход взял, блохастого! Значит переметнулся. 
 -Переметнулся... куда?
 -У меня список, - молвил Босх, - И он вплотную нас касается, потому что 
нам все дали понять, что не выполнив задания, мы не переживем Исход. И... не 
попадем туда, - он кивнул в сторону закрытой двери, которая в отличие от выхода, 
судя по всему вела куда то в вечность.
 -Ну я бы не стал зарекаться! - сказал Рамена, - я знаю тут есть такие, кто 
не раз и не два провалил данным им задания. Так ведь? Читай дальше.
 Босх смерил сектанта тяжелым, доброжелательным как каток взглядом, но тот 
был надежно упакован в заботу своего Ворона, а вернее просто находился под 
внушением и свято верил в потустороннюю защиту. 
 -Задача простая. Тут есть список людей, которые мешают Плащевику, а значит 
нам. Их надо убить. 
 Он выдержал паузу, и увидел, как Избранные скучающе кивнули. Стрый изучал 
потолок, Кобольд - стол, брат Рамена - угол, в котором ему виделся Ворон.
 -Тут фамилии, - добавил Босх менее уверенно, его новые подопечные, 
отреагировали на известие со спокойствием киллеров со стажем. Что ж, в принципе, 
так даже лучше, решил новоявленный глава Избранных, меньше проблем, меньше 
колебаний.
 И зачитал фамилии, благо их было немного. 
 -Стоп! - заорал Пиночет, - Это же нам уже предлагалось! Стрый, журналиста 
же мы уже пытались мочить!
 Стрый кинул нож, который загрохотал по столу, отчего все вздрогнули:
 -И малолетка с ними, что ж он, выжил, получается?
 -Бить надо было точнее, - ответил ему Николай, злобно.
 -Журналист? - спросил Рамена, оторвавшись от созерцания угла, - Тот, что 
на Школьной живет?
 -Да он, вообще, тут один похоже!
 -Смотрите-ка, Мельников! Тот самый, гад бомжующий. Он меня убить пытался, 
живучий как кот дворовый! А этот, сопляк, я ж его тоже прирезать хотел, только 
он вывернулся!
 -Что и ты тоже? - спросил Николай. 
 Избранные уставились друг на друга. 
 Тишину нарушил Босх, сказавший елейным тоном:
 -Ба, знакомые все лица... Это ж, тут и Севрюк есть, колдунишко! 
 -Что же, получается, - сказал Николай Васютко - мы все за одними и теми же 
гонялись, что ли?
 -И не одного не убили, заметьте, - произнес Рамена, - даже пацан 
пятилетний, и тот ускользнул. А спас его кто? Журналист. 
 Босх грохнул ладонями по столу, дабы восстановить пошатнувшуюся тишину. 
Скуку с сидящих как ветром сдуло, и на смену ему пришла нездоровая оживленность.
 -Так вот что я думаю, - негромко сказал Каночкин, оглядывая своих солдат, 
- Вас тут собрали для того, чтобы вы, проштрафившиеся, вместе могли справится с 
теми, с кем не справились по одиночке. Умно, умно поступил Плащевик. Я не знаю 
чем эти, - он похлопал по списку для наглядности, - ему подгадили, да только 
убить их, видно, не так просто. 
 -Чистые демоны! - сказал Рамена громко, - У одного нож был заговорен, чуть 
меня раньше времени в Исход не спровадил. 
 -Ладно, - произнес Босх, - жить хотят все, потому откладывать не будем. 
Оружие я вам дам, бронники тоже. Проблем не возникнет. 
 Четверо Избранных протянули руки к столу и каждый взял свой нож, замерев 
на секунду, любуясь блестящим, испещренным рунами лезвием. С этими ножами, они 
как будто утратили индивидуальную внешность и действительно казались солдатами, 
одинаковыми рядовыми исполнителями чужой, сокрушительно мощной воли. 
 -Я знал, - тихо и плаксиво проскулили Кобольд, держа свой нож так, словно 
он был ядовитой змеей, обращаться с которой полагается крайне осторожно, - Эта 
секта, новая секта...
 -И хорошо, если только у нас, - молвил брат Рамена-нулла. 

                             9. 
 
 -Это я, - сказал Мартиков - Да собственно вы меня знаете.
 Трое человек изумленно - испуганно уставились на него. Один из них, 
плотный здоровяк, потянулся к автомату, обыденно висящему на спинке стула. 
 -Незачем! - поспешно сказал Мартиков - больше не будет никаких сцен с 
кровавой резней. Во всяком случае, пока. 
 -Это же он! - крикнул журналист, - Тот оборотень.
 -Тот, не тот, - бросил плотный, похожий на отставного военного, - чего ж 
он сюда приперся? 
 Третий - субтильный бледный юнец медленно пятился вглубь комнаты. Увидев 
это, журналист недовольно процедил:
 -А говорил, "ну оборотень, ну и что"...
 Парень только качнул головой неопределенно.
 -Послушайте, - произнес Мартиков по возможности вежливо, прекрасно вместе 
с тем сознавая, что с его новым голосом вежливо говорить невозможно, он скорее 
лаял, низко, грубо, - Вам лучше сразу оставить ваши страхи, я понимаю, что мой 
нынешний вид не внушает доверия но... я был когда-то совсем другим. 
 -Что он там лепечет? - резко спросил бывший солдат, - ну и паскудная 
тварь...
 Журналист смотрел на Мартикова со смесью брезгливости и нервозности, но в 
руках себя держал. 
 Полуволк вздохнул, утробно, переступил массивными лапами, безжалостно 
пятная грязью линолеум пола Владовой квартиры. 
 -Может не будем так, на пороге?
 -Как у него получается говорить, с такой челюстью? - спросил юнец из 
дальнего конца комнаты. 
 -Постоишь, - бросил Владислав, - не каждый день, знаешь ли, принимаешь в 
гости оборотня, тем более всего в такой грязище. 
 Мартиков снова испустил вздох. Испачкан он и вправду был отменно, начиная 
с дурнопахнущей осенней грязи на холке, от которой густая шерсть свисала 
сосульками, до правой ноги, всей в густом липком масле, похожем на отработанный 
солидол, запах которого стремительно разносился по крохотной однокомнатке. 
 Что поделать, в городе стало слишком мало мест в которых можно было как 
следует вымыться, да и надо признать, что новая натура Павла Константиновича 
Мартикова не слишком то тяготела к воде. Осенняя вязкая грязь, тяжелыми пластами 
липла к лапам, сажа, горелое автомобильное масло, оставшееся после 
многочисленных локальных автокатастроф, словно семейка крохотных блох стремилась 
зацепиться за все, что движется. Бытовой мусор сошел на нет, и на смену ему 
пришел вестник разрухи - техногенные, изуродованные до полной неузнаваемости, 
отбросы. И вот уже в самым неожиданных местах можно было встретить детскую куклу 
с отломанной ручкой, или серебряное зеркальце в изящной оправе и со слепым, 
лишенным стекла оком - остатки былых спешных переездов. Куда? Мартиков не знал, 
хотя и догадывался. 
 Ночью он снова стал охотиться - естественно, он был почти уверен, что это 
былые работодатели вновь наложили свое проклятие. Мартиков не помнил, чтобы волк 
возвращался, но теперь знал, он уже внутри, и скоро, слишком скоро снова возьмет 
в свои корявые лапы вожжи управления исстрадавшимся сознанием Павла 
Константиновича.
 Ночные охоты - зловещий симптом. Но отвлекало то, что происходили они 
теперь в некоем странном, и вместе с тем узнаваемом месте. 
 Где-то он видел эти крутые холмы, поросшие синеватой жесткой 
растительностью, эти круглосуточные туманы и дурманящий запах трав. Безлунными 
ночами, когда мозги более или менее связно соображали, он мучительно пытался 
вспомнить когда же бывал в этих краях. Не мог, память отказывалась выдавать 
более или менее ясную картину. Может быть в одно из его редких посещений Кавказа 
лет пятнадцать назад? 
 Может быть, хотя он больше склонялся к мысли, что нет.
 Сны эти, хотя он по-прежнему догонял и умертвлял мелкую суетливую добычу, 
успокоения не проносили. Как раз напротив, доводили до неистовства. 
 И не подозревал он, что совсем неподалеку так же мучился еще один человек, 
еще один вечных беглец от своей половины, своего собственного монстра. Мучится, 
напрягая пустую память, а некий расплывчатый образ пляшет на границе сознания, 
вертится и дразнится, раздражает и никогда не подходит ближе. 
 Выход был всего один. На поклон к Плащевику Мартиков идти не мог, и потому 
оставалось лишь отыскать ту группу, в состав которой входил и чудом оставшийся в 
живых журналист. Что ж, он ожидал такую реакцию с их стороны, и как они себя 
поведут. Когда узнают, что со временем он начнет утрачивать человеческие черты.
 Сделав три шага вперед, Павел Константинович оказался в тесном коридоре 
квартиры.
 -Я же видел вас тогда той ночью, - горячо сказал он Владу,  вы что-то 
знаете, вы все что-то знаете!
 -О чем?
 -Да обо всем! - рявкнул он, и Белоспицын у окна вздрогнул, - О том чем 
пахнет воздух, и что за сны мне сняться, и куда все подевались, о типе в черном 
"саабе", наконец!
 -Стоп! - сказал Влад, - опять "сааб". Тут ты не ошибся... и вообще, 
наверное, не ошибся, заходи, и устраивайся там, на табурете. Извини, что не 
предложил тебе диван, но больно ты грязен.
 -Простите, в городе туго с водой. 
 -Ничего, - утешил Дивер, - У нас все равно забита канализация, так что 
наше обоняние урона не понесет. 
 -Не увидь я тебя тогда, при расстреле собак, ни за что бы не поверил, что 
такое как ты может быть на этом свете.  
 -Эххе... - усмехнулся Мартиков, - на этом свете теперь может быть все, что 
угодно. В том числе и тот свет, извини за каламбур.
 Позади, на лестничной клетке затопали шаги, потом входная дверь 
распахнулась и явила Степана Приходских, который, увидев оборотня, замер на 
пороге:
 -Эка... - сказал он и замолк. Дивер махнул рукой, заходи, мол. Степан 
зашел и сел на диван, косясь на Мартикова.
 -Все интереснее и интереснее.
 -Меня зовут Мартиков Павел Константинович. - Представительно произнес 
волосатый уродливый получеловек, от которого разило тяжелой смесью псины, 
бензина, и подгнившего мяса. - В общем то во всем происшедшем виноват я сам, и 
моя основная вина в том, что я не сообразил убраться из этого паршивого городка. 
А теперь вот поздно, я попался, увяз по уши, и ей богу, это заставило меня 
пересмотреть жизненные идеалы. Не каждому это дается. 
 -Мы тут все как следует увязли, ты давай рассказывай, каким образом таким 
стал, - сказал Дивер.
 И под тихий шелест начавшегося дождя за окном Павел Константинович 
Мартиков поведал немудреную свою историю, перемежая ее лающими восклицаниями, от 
которых слушатели вздрагивали. 
 Про "Паритет" они помнили, пожар был крупный, и еще было слишком много 
народу, чтобы такое событие не прошло незамеченным. При упоминании двоих 
налетчиков в подворотне, еще в самом начале (а кажется больше года назад), Влад 
с Белоспициным переглянулись. Черный же "сааб" вызвал бурную дискуссию, причем 
основные вопросы сыпались опять же на Александра, как на единственного, 
вступавшего в контакт с этим адским авто. 
 -Мир тесен, да? - сказал Владислав. 
 При упоминании ночных бдений на крышах, Белоспицын оживился и припомнил 
несколько случаев звериного воя, слышанного им лунными полуночами. Убийство 
Медведя вызвало шок пополам с омерзением, после чего слушатели Мартикова вновь 
стали относиться к нему с подозрением. 
 -Так ведь это тебя Голубев видел! - произнес Сергеев, - ты ж его пугнул до 
смерти. 
 -Я не помню, - сказал Мартиков, - и вполне возможно, что уже не вспомню. 
Дайте мне дорассказать. 
 И он поведал про волю владельцев черного "сааба", после чего в комнате 
повисла тишина. Ранние сумерки быстро наплывали на город, укутывали в мокрое 
свинцово-серое покрывало.
 -Все же я, да? - спросил Сергеев - тебе ясно дали понять, что убить надо 
меня. 
 -Не сомневайся, - произнес Белоспицын, - мне они тоже указали без 
обиняков. Как заказное убийство.
 -И что ты? - спросил Дивер, обращаясь к Мартикову. 
 Павел Константинович качнул лобастой массивной головой в сторону Сергеева:
 -Ну он же жив. 
 -Значит... ты нарушил данное им обязательство и теперь волк вернется, так?
 -Да, - через силу сказал Мартиков - по чести сказать, он уже близко. 
 И ты пришел к нам, - продолжил Дивер, - зная, что вот-вот потеряешь 
остатки соображения, и начнешь кидаться на все что движется. Так ведь?
 Мартиков сник, на его уродливой морде проступила тоска, эдакая молчаливая 
мольба о помощи. Он скривился и заплакал бы, если бы мог, увы, у волков нет 
слезных желез. 
 -Я думал... - сказал он, - думал вы сможете помочь...
 -Но как, Мартиков? - воскликнул Дивер, - Ты хоть понимаешь, кто мы? Мы 
совсем не понимаем, что творится вокруг. Мы не контролируем ситуацию, а плывем 
по течению. И не наша вина, в том, что вместо того, чтобы увлеченными быстрым 
потоком, ухнуть в бездну, зацепились за выступающий из воды камень и потому 
сохранили себя! Может быть поэтому нас и хотят убить те отморозки из "сааба"!
 -Ты знаешь! Я видел! - отрывисто сказал Павел Константинович Владу, 
отказываясь верить услышанному, - тогда, в расстрельную ночь, я видел.  
 -Тогда я понимал еще меньше, чем сейчас, - произнес Владислав тихо. 
 -Вы не понимаете! - крикнул Мартиков, - вот я сейчас сижу перед вами! Да я 
страшный, да я урод, хотя было время, когда на меня засматривались женщины! Но я 
человек! Я думаю, анализирую, чувствую!
 -Тише, тише, мы, конечно понимаем, но... - начал Дивер.
 -Вы не понимаете!!! - рявкнул Мартиков, поднимаясь во весь свой немалый 
рост, собеседники его тоже поднялись, Дивер протянул руку к оружию, - ВЫ НИЧЕГО 
НЕ ПОНИМАЕТЕ! Вы не знаете, что значит терять себя. Вот я пока с вами, но скоро, 
слышите, скоро тут, - он прикоснулся к своей голове - тут никого не останется. 
Не будет Мартикова, ни будет никого, будет тупой лесной зверь, который только и 
знает, как задирать добычу, как пить из нее кровь. Это хищник... это... - он 
оглядел людей, который сдвинулись друг к другу у самого окна и смотрели с 
откровенным страхом, - впрочем, вам все равно... вас не унес поток.
 Они ведь боялись его. Боялись и не верили, что у такой жуткой твари может 
быть душа и сознание человека. Он напугал их, стоило повысить голос. Да что там, 
эта крохотная группа людей и вправду была подневольной событиями. Как 
справедливо выразился бывший вояка, они зацепились за камень, на пути к смерти, 
просто рыбы, чудом минувшие хитроумной сети. 
 -"Ошибка, снова ошибка!" - подумал про себя Мартиков.
 Шанс еще был, можно было попытаться прыгнуть сейчас вперед, в надежде, что 
они не успеют схватить оружие, и если ему повезет, крыли и когти помогут 
расправиться с этими хилыми выжившими. А потом пойти, найти черную иномарку, 
рассказать...
 Нет! Напасть сейчас, это значит снова предать самого себя. Больше он этого 
не допустит. Будет держаться до последнего, пусть зверь много сильнее его 
самого. А эти люди и так приговорены к смерти, а в действенности методов 
Плащевика и компании Мартиков не сомневался. 
 Павел Константинович повернулся и пошел прочь. Выход должен быть, как 
говорит популярное присловье: из каждой ситуации есть по крайней мере два 
выхода...
 Но ведь он есть, так ведь. И лежит он на поверхности. Мыло, пеньковая 
веревка, или прыжок с пятнадцатиэтажки в центре, если пенька не сможет 
передавить мощные шейные мышцы. Есть еще Мелочевка с ее омутами и коварными 
течение подле моста. 
 И никакого зверя, никакого Мартикова. Все. Смерть, Исход, называйте как 
хотите. 
 Он прожил больше сорока лет, многое повидал, многое пережил, и жаль лишь 
только, что большую часть жизни провел в погоне за миражом. Достаток, власть - 
миражи, цветное порождение быта, красивые конфеты с отравленной начинкой. 
Суррогат для тех, кто не хочет видеть настоящих чудес! Не жаль, ничего не жаль.
 -Постой! - окликнул его Сергеев.
 Мартиков обернулся, стоя в дверях. Они больше не стояли в дальнем углу, 
как испуганные грозой овцы. Напротив подошли ближе и смотрели на него, никто не 
тянулся к оружию. 
 -Мы действительно не знаем как снять с тебя проклятье, - продолжил 
Владислав Сергеев - Но, черт побери, ты же сам сказал, что в этом городе 
возможно все! А мы... мы не можем сейчас терять нужных нам людей. 
 И никто ему не возразил, принимая мохнатое, желтоглазое чудовище в их 
группу.
 Мартиков обернулся, ощущая как деформированная его звериная пасть силиться 
широко улыбнуться, обнажая блестящие пятисантиметровые клыки. Но никто из 
стоящих перед Павлом Константиновичем при виде этого больше не вздрогнул. Даже 
Белоспицын.  

                              10.

 Сны Никиты обладали некоторой прихотливостью. Например, в них он никогда 
не ходил по туманному миру на своих двоих, да и вообще не был человеком. Кем же 
он был? Он и сам не знал, крошечные пушистые зверьки были его вотчиной, но даже 
увидь он себя со стороны (а однажды так и случилось, когда он глянул в покрытую 
глянцевой антрацитовой пленкой гладь лесного пруда и увидел там шуструю бурую 
лисичку), все равно не смог бы определить. В конце концов он был всего лишь 
пятилетним мальчиком, пусть и достаточно развитым для своих лет. Да и зверьки 
были не типичны, лишь напоминая тех, что водятся здесь в этом реальном, точнее 
бывшим реальным миром. 
 Вот и в этот раз спящий Никита вселился в пугливое маленькое сознание, 
покрытое нежнейшей, с неуловимым розовым оттенком шерстью. Маленький розовый 
нос, что смешно морщился, 
когда втягивал воздух, глаза бусины - зрачок во весь глаз, бархатная тьма. 
Кролик - решил Никита, и был не прав. Зверюшка лишь походила на кролика, да и то 
лишь, на игрушечного, что лишен зубов и когтей, а в задних лапках нет и намека 
на мощные мышцы. Идеал мягкой игрушки, это создание и вправду было не 
агрессивным, год за годом своей короткой жизни пережевывающее синеватую травку. 
Такой горький привкус, он ему нравился, ведь это была пища определенная 
природой. 
 Вот так, Никита Трифонов вертелся в своей короткой детской кроватке, 
керосиновый ночник разгонял тьму в пустеющем городе, а, тот кого он призван 
охранять видел себя крошечным розоватым кроликом, и улыбался во сне. Детские сны 
- апофеоз беспечности. 
 Крошечное розоватое создание начало этот день так же как и предыдущий, как 
и день до этого. Вечное прыганье, горький вкус травы, запах тумана. Сегодня он 
вышел на луг, перед сильно разросшимся поселением и некоторое время наблюдал за 
суетящимися людьми. Люди что-то возводили, чуть дальше на самой вершине холма, 
что вздымался почти под самый свод и вершина его частично была скрыта туманом. 
Там, наверху уже вырисовывались контуры массивного строения, назначение которого 
оставалось для Никиты загадкой. Люди торопились, они таскали камни наверх, а 
назад возвращались не вполне здоровыми (по выражением Трифонова), одежда их была 
изодранна, а на спинах проступали рубцы. Кто и за что бил поселенцев было 
неясно. 
 Кролик смотрел за людской суетой, нервно принюхивался к незнакомому и 
пугающему запаху дыма, доносящегося от жилья, а потом кинулся обратно в лес, 
завидев как из тумана спускается коршун. Птица была слепа, у нее вообще не было 
глаз, и в закрытых дымкой небесах она ориентировалась какими то другими органами 
чувств. Но добычу чуяла отменно.
 В лесу было спокойно. Здесь было укрытие, и широкие крылья коршуна не 
позволят ему проникнуть сквозь туго переплетающиеся кроны деревьев. 
 Здесь были свои опасности, которые делились в сознании зверька на две 
категории: знакомые и пришлые. Последние были хуже всего. 
 Знакомые по крайней мере можно было избежать. 
 Ветер донес резкий запах - чужого азарта, чужой разумной жизни, запах 
дыма. Но это не те, из деревни, поселенцы боятся леса. Там по их разумению 
водятся дикие, страшные звери. Кролик знал, что такие есть, но самого его 
никогда не трогали - слишком уж мелок. Но не раз и не два вырывали его из мутной 
ночной дремоты тяжелые шаги чего-то массивного, от которого сотрясалась земля. 
Земля эта была дикой и хороша в своей первозданной свежести.
 Вот если бы не те, кто скрывается на вершине холма. Они были чуждыми, но 
при этом вели себя как хозяева.
 Кролик замер у корней исполинского, в два обхвата, дерева со скрученным, 
изуродованным наплывами стволом. Ветвями этот древесный монстр достигал тумана, 
и потому листва на его вершине имела совсем другой цвет нежели в глубине. Дерево 
глухо и жутко лопотало, но зверька пугал вовсе не этот звук, от чего он 
прижимался к земле и мелко подрагивал. 
 Отдаленный лай. Вернее нечто похожее на лай, пополам с воплями 
собакоголовых обезьян - резкий и неприятный звук, несущий угрозу. Собаки, если 
их можно было назвать собаками - это всего лишь слуги, тех кто вышел сегодня на 
охоту. 
 Охота! Опять охота. В маленьком примитивном мозгу кролика не было 
соответствующих понятий, и этот лай он слышал впервые, но для Никиты Трифонова 
он был знаком. Не раз и не два он переживал охоту, которая как изощренное 
наказание посещала каждый из его снов.
 И всякий раз охотились именно за ним. 
 Во сне, Никита заворочался и застонал. В комнате царил запах затхлости и 
неработающей канализации. Мать была на кухне, как всегда в состоянии прострации, 
и не подумала даже придти на стон сына. 
 Никита понял, что спасти его могут лишь быстрые ноги. Иногда это 
удавалось, и тогда сон заканчивался хорошо. Ни разу провидение не позволяло 
возникнуть здесь в образе могучего хищника, который будет не прятаться, а 
напротив, нападать. Ни разу, хотя иногда так хотелось. Как вот в этом случае. 
 Лай в районе деревни. Можно представить, что сейчас там твориться. 
Поселяне до смерти боятся своих хозяев и когда охота приходит в деревню, все до 
единого прячутся в своих хибары. Это сильные и смелые люди, однако они никогда 
не поднимут голос против охотников, потому что были случаи, когда дичью 
становились не только лесные звери. Охотники любят кровавые забавы, они любят 
охотиться на думающую дичь. И здесь, и в городе, не так ли? Может быть поэтому 
они безошибочно выделяют в массе лесных созданий именно то, в котором прячется 
бодрствующее сознание спящего Никиты.
 Так страшно здесь в лесу, хочется зарыться в землю, укрыться от охотничьих 
псов. Да бесполезно - все равно мощными когтями выроют из-под земли, а глубже не 
вкопаешься - пойдет однородный базальтовый слой. Скала. Именно по этому крупные 
лесные животные и не роют нор.
 Однако все ближе, кролик стал ощущать запах охотничьих псов - тяжкая 
звериная вонь, и которая мешается с запахом редкоземельного металла, такого 
чужеродного, что все до единой твари в лесу содрогаются от подкатившего страха.
 Кролик бросился прочь. Вот он только что сидел в каменной неподвижности, 
только нос смешно морщился ловя опасные ароматы, а вот уже никого нет, только 
тень мелькнула - зверек очень быстр. 
 Шум в ушах, он легко несется сквозь низкие лесные травы. Проползает под 
корягами в такие крохотные проемы, что зверю крупнее никогда не пробраться, 
пересекает звонкие быстро текучие ручейки.
 Один раз он резко замирает и вжимается в прелые желтоватые листья, что 
укрывают землю под раскидистым деревом. Мимо, совсем рядом, быстро проходит 
крупный зверь. Чудно скроенное копыто с легким сотрясением почвы раскидывает 
листья в полуметре от Никиты. Он не боится - это исполинская туша всего лишь 
лось, тупое копытное, питающееся травой. Лось тоже испуган - несмотря на размеры 
он тоже дичь.
 Но где же охота? Лай стих, не слышно пение охотничьего рога. Неужели 
оторвался?
 Никита шумно вздохнул, завозил ногами по скомканной простыне. Маленький 
розовый кролик, ожившая плюшевая игрушка, переступил с лапки на лапку. Лось 
ушел, и зверек неторопливо стал спускаться в неглубокий овражек, по дну которого 
бежал родник с ледяной водой. Настоящий подземный ключ, он нес в себе столько 
железа, что галька на дне густо покрылась слоем ржавчины, из-за чего казалось, 
что дно ручья вымощено чистым золотом. 
 Здесь был водопой и оба бережка у ручья были вытоптаны лесными жителями до 
полного отсутствия растительности. Четко видные звериные тропы спускались по 
склонам оврага тут и там, прихотливо изгибаясь. Воду любили все. Важные лесные 
птицы бродили здесь по своеобразной набережной, склевывали мелкую ползучую 
живность, а в неглубокой запруде с теплой водой, что находилась ниже по течению 
резвились мальки и головастики. 
Кролик тоже хотел пить, сейчас после пережитого страха и гонки по лесу. В 
два прыжка он покрыл половину расстояния до ручья и в этот момент трое 
цветастых, причудливо раскрашенных в черно-бело-синей полосы, птиц, с визгливой 
руганью на своем птичьем языке шарахнулись прочь, а секундой позже взвились в 
воздух. 
 Из зарослей растений с широкими резными листьями, очень похожих на 
папоротник, хотя не были папоротниками, появилась голова зверя. Была она лобаста 
и уродлива, мощные челюсти бугрились в самых неожиданных местах, словно для 
создания их применялись методы неряшливой газовой сварки. Темные губы отвисли, и 
тут и там мелькали криво растущие клыки, с которых на лесную почву капала мутная 
вязкая слюна.
 Помесь овчарки с бульдозером - сказал бы острый на язык Белоспицын. 
 Шерсть у твари росла пучками, и была между тем густая и длинная, и даже на 
вид жесткая. Под мощными нависающими надбровными дугами газ было не видать, но 
когда создание сделало шаг вперед и поймало зрачками свет, они тут же вспыхнули 
красным, придав зверю окончательно демонический вид. Уши стояли торчком. На 
массивной шее был туго затянут тонкой ковки металлический ошейник по всей длине 
которого шли холодно поблескивающие шипы, в основании которых причудливо 
извивались непонятны руны.
 Пес приподнял голову и с шумом втянул в себя воздух. Красные глаза 
диковато блестели. Кролик был совсем рядом, слишком испуганный, чтобы бежать. 
Тварь полностью вышла на свет, отталкивающе совершенная в своем уродстве. Мощное 
тело было создано для долго бега, вывороченные ноздри безостановочно ловили 
воздух. Пес замер у ручейка и принялся шумно лакать.
 Неподалеку взвыл рог, визгливо, как умирающее маленькое животное. 
Охотничий пес вскинул морду, а потом развернувшись пошел прямо на кролика. Он не 
видел его и не чувствовал, просто посчитал, что этим путем проще всего покинуть 
овраг. Слепая судьба в очередной раз сыграла против Никиты. Хотя... все чаще ему 
начинало казаться, что за этим, прокручивающимся каждую ночь действом кто-то 
есть. Какой то опытный режиссер, всю жизнь занимавшийся тем, что ставил драмы.
 Кролику ничего больше не оставалось. Как вскочить с места и ринуться вверх 
по склону во всю мощь своих маленьких лапок. Охотничий рог взвыл прямо над ухом, 
и когда зверей выскочил из овражка его уже ждало трое псов - оскаленные мощные 
звери, красные глаза горят азартом хищников! И какая то темная фигура в 
отдалении, уж не охотник ли?
 Трифонов не размышлял, отчаянный страх вытеснил все до единой мысли. Он 
увернулся от псов, что кинулись на него синхронным движением, словно были 
пародией на сиамских близнецов, и рванулся в густые заросли. Все тело зверька 
содрогалось от отчаянных усилий,  крохотное сердце билось все быстрее. Так, что 
отдельные удары сливались в истеричную дробь. 
 Псы мчались позади, азартно выли, слюна срывалась с оскаленных клыков 
цвета серы. Справа и слева затрубили рога, послышался собачий лай - охота 
почуяла дичь и все новые и новые ее участники присоединялись к 
разворачивающемуся действу.
 Спящий Никита дергал ногами, лежа в кровати, судорожно хватал ртом воздух, 
глаза бешено метались под веками.
 Слишком коротки лапы, слишком малы усилия. Он выкладывался как мог. Листья 
жесткой травы больно хлестали его, когда он прорывался сквозь заросли, а 
преследователи и не думали отставать. Он чувствовал их позади. Чувствовал 
горячее, отдающее гнилью дыхание. 
 На крошечной, покрытой мякенькой, вроде клевера травкой, кролику пришлось 
резко свернуть, потому на встречу ему выскочило еще два пса - оба в ошейниках. 
Позади кто-то бессвязно вопил и трубил в рог. Страшно, так страшно, и лес 
перестал быть спасением, и каждый куст таит в себе неведомую опасность.
 Его загнали. Легкие отказывались забирать воздух, лапы подкашивались, 
розоватая шерсть обвисла мокрыми лохмами, на которых налипла жухлая трава и 
грязь. Глаза кролика вылезали из орбит, а под смешным носиком пузырилась 
желтоватая пена. Лес впереди редел, почва стала топкой и ненадежной. Инстинкт 
вел зверька вглубь, дальше, в последней попытке оторваться, и в конце концов 
занес его в настоящее болото. Трава дальше не росла, глянцевая неподвижная жижа 
источала тяжелые испарения. И чуть впереди виднелась кочка, с тремя-четырьмя 
пучками жухлой травы. 
 Кролик остановился, крупно дрожа, обернулся глазами-бусинами на 
преследователей. Те в болото сигать не стали. С десяток красноглазых псов 
бесновались на берегу, а еще трое аккуратными шажками подбирались поближе к 
жертве. Багровые зрачки смотрели неотрывно, дико.
 Кролик решился. Он прыгнул вперед, ведь кочка была так близко, а за ней 
виднеется еще одна, больше первой. Прыгнул в мощном усилии, выложившись без 
остатка.
 И не долетел. Черная вода, вперемешку с илом, цепко схватила  зверька и он 
стремительно ушел на дно, успев лишь судорожно дернуться напоследок. Псы 
остановились, глядя, как казалось, со звериным недоумением. 
 Последнее что увидел Никита Трифонов глазами кролика, это серебристые 
воздушные пузыри, уходящие сквозь мутную воду куда то вверх - к свету. 
 Потом он проснулся в своей неуютной, освещенной керосинкой комнате, 
задыхаясь от слез. Сел, и некоторое время сидел, обнявши руками колени, 
оплакивая судьбу погибшего зверька. Снова погоня, и снова он не смог уйти. 
 Снова. Опять. Как всегда. 

                            11.

 В единый миг долгий и изматывающий бег Василия Мельникова по прозвищу бомж 
Васек подошел к концу. Случилось это так быстро, что недавняя жертва еще много 
дней после события не могла прийти в себя и просыпалась ночами от собственных 
воплей. 
 Пять пар глаз уставились на него в немом изумлении.
 -О! - произнес хилый юнец - Еще один. У нас тут прямо гостиница. 
 -Люди к нам тянутся, - в тон ему сказал массивный детина с военной 
выправкой. 
 А жуткий волосатый недочеловек, что сидел чуть в отдалении ничего не 
сказал, и лишь осклабился понимающе, отчего вид его потерял последнюю 
цивилизованность и стал чисто звериный. Василий содрогнулся, но отступать было 
некуда, последние мосты сожжены, за неимением Рубикона полсотни раз была 
перейдена Мелочевка. 
 -Я так понял, ты из знающих? - произнес еще один из обитателей этой 
квартиры, человек со смутно знакомым лицом. Где-то Васек его уже видел, причем 
судя по всему в очереди за водой. 
 -Знающих? - удивился Василий, - это смотря, что знать. А знаю я, что у вас 
тут типа клуба, что ли. Те, которые несут своего монстра, здесь собираются, - 
при этом он неосознанно кивнул в сторону волосатого, подразумевая, что это и 
есть один из оседланных монстров. 
 Смутно знакомый повернулся к военному, спросил:
 -Монстра? Несут?
 -Первый раз слышу, - сказал волосатый, чем несказанно удивил Мельникова. 
 -Ну, монстры! Беглецы! Дичь! - добавил Василий, сомневаясь уже, что пришел 
по адресу. - Да меня Хоноров послал! Евлампий Хоноров. 
 -Опять этот шизофреник! - резко сказал военный, - чего он к нам людей 
шлет? - он обратил взор на Мельникова, спросил - ну а сам то ты кто такой? В 
армии не служил? 
 Васек покачал головой.
 -Странно, - продолжил тот, - Глядя на тебя, я бы сказал, что ты служил в 
спецназе.
 -Да что вы! - воскликнул Мельников, - какой спецназ, бомж я, Васьком 
кличут!
 И заморгал растерянно, потому, что все сидящие уставились на него дружно 
разинув рты. Первым опомнился юнец, который видимо от удивления выдал грубовато:
 -Бомж? Да ты на себя посмотри, бомж. Я думал с таким лицом только киллеры 
ходят. 
 -Ну, Саня, - наклонившись к нему сказал военный, - тут ты загнул. 
 -А что... с моим лицом?
 -Саня, - сказал смутно знакомый, - принеси человеку зеркало. Пусть 
посмотрит. Я, впрочем, ему верю, в этом тронутом городе и не такое бывает. Все 
ведь с ног на голову.
 Сказанное слегка успокоило Василия, все-таки они понимают. Все понимают. 
Бледный юнец вернулся с небольшим зеркалом, все в брызгах мыльной пены - явно из 
ванной. Подсунул под нос Ваську, довольно невежливо, но тот совсем этого не 
заметил, был поглощен собственным отражением. 
 Когда он последний раз смотрелся в зеркало? Давно, очень давно, в те 
золотые времена, когда масса вещей, мелких бытовых радостей, была доступна ему 
как и всем нормальным людям. Чистая постель, теплая квартира, телевизор и радио, 
деньги не только на водку, и зеркало. Он постепенно утратил все это, жизнь 
стремительно сужала свои горизонты, в момент окончания школы казавшиеся 
необхватными, и в конце концов зациклилась на одном двух интересующих его вещах. 
Как туннель, незаметный для окружающих но тем не менее присутствующий: сначала 
алкоголь, потом бег. Один его почти сгубил, а другой... 
 Кто был этот человек, что смотрел на него из зеркала - из безопасного 
портативного зеркальца, что не будет нападать на человека, а после поглощать 
его. Просто бритвенное зеркальце оно между тем оказалось способно творить 
чудеса.
 Василий себя не узнавал. Худое, скуластое лицо принадлежало явно не ему. 
Ну откуда, откуда у обрюзгшего пропойцы эти резкие, ястребиные черты? Куда 
подевались массивные уродливые мешки под глазами, да и сами глаза... Бледно-
голубые, они смотрели цепко и остро, словно беря на прицел каждого, кто попадал 
в поле их зрения. Где нездоровая желтизна и муть, сетка кровеносных сосудов на 
роговице? Ничего нет, и пристальный жестокий взгляд. К человеку с такими глазами 
Васек ни за что бы не рискнул подойти на улице,  эти то глаза принадлежали ему! 
Прав был хилый - это глаза снайпера, наемного убийцы, воина со стажем. 
 Рот был плотно сжат, и подле него залегли глубокие тяжелые складки. В 
бороде было полно седины. Кто он теперь, бомж Василий? С этой бородой похож на 
странствующего пророка, что пришел в веру прямиком из солдат удачи. 
 Васек отодвинул от себя зеркало, он не верил, никак не мог поверить, хотя 
полая мыслишка ор том, что произошло уже болталась где-то на краю сознания, 
настойчиво давала о себе знать. 
 Это что, бег? Это он сделал его таким? Когда Мельников последний раз 
смотрелся в зеркало много лет назад - в стекле отражался одутловатый стареющий 
мужик, с мутным взглядом и безвольно приоткрытым ртом. А ведь тогда Васек еще не 
достиг дна! Может ли дичь закалиться в бегу? Может ли она перестать дичью? 
Вечное преследование из слабых сделает сильных? Всех или не всех!
 -Так... - неверяще помотал головой Васек - так не бывает!
 -Ну почему же, - сразу возразил смутно знакомый, - Я уже говорил: в этом 
городе бывает все! Мы уже поняли, что ты удивлен переменой внешности. Поверь, у 
тебя все еще не так плохо, а могло ведь стать как с ним - и он кивнул мохначу, 
тот сразу поник. - Кстати меня зовут Влад, раз уж ты решил присоединиться к 
нашей компании. Мы ни от кого не бежим, но похоже все бегут к нам.
 Васек кивнул. Сказал:
 -Я в общем-то не просто так. Просто так получилось, что вы моя последняя 
надежда. Я устал. Очень устал бежать. 
 -Ты смотри! - произнес еще один из собравшихся, доселе молчавший тип чем-
то напоминающий самого Василия, в его нынешнем виде, - и у этого проблемы. Ты 
только не говори, что ночью начнешь обрастать шерстью! У нас один уже есть.
 Мельников непонимающе уставился на говорившего, бросил искоса взгляд на 
мохнача. Шутят или нет, с другой стороны есть же здесь этот волосатый.
 Мохнач шумно вздохнул. В этот момент Василий увидел склад оружия на одном 
из стульев. Стволы были не новые, заляпанные грязью и еще чем-то, с вытертой 
краской - уже не раз были  в работе. 
 -Ну что у тебя? - спросил военный, - только не надо про магию и "сааб", 
тошнит уже, ей-богу!
 -Не знаю никакого "сааба" - сказал Мельников, - У меня другое. Знаете, у 
меня был друг... Витек его звали и он... 
 -Умер?
 -Ну в общем да, в некотором роде он умер. Его съели. Как в джунглях, 
только вместо хищника было зеркало!
-Час от часу не легче! - сказал юнец, - теперь еще и зеркала на охоту 
отправились. Может нам на улицу теперь вовсе не выходить? 
 -А не загнул ты, друже? - спросил обретающийся на диване тип с неясным 
прошлым, - ну в слюнявчиков я еще поверю, сам видел, но вот чтоб зеркала кого-то 
жрали... это уж, брат, чересчур. 
 -Это не все, - продолжил Васек, - Оно, зеркало, осталось, и теперь в виде 
Витька идет за мной!
 -Вот это я, понимаю, крепкая дружба! - высказался военный, - водой не 
разольешь. И что дальше.
 -А я от него бежал... до сих пор бегу. Вот  только он меня каждый раз 
находит. Мой монстр. Хоноров сказал, что у многих здесь есть свой монстр, страх, 
который предназначен только для него. Он человек и... зеркало одновременно!
 -Кто, Хоноров?
 -Да нет! - крикнул Мельников - Витек! У него в глазах зеркало, и я каждый 
раз вижу себя там, только меня не один, а двое. 
 -Стоп-стоп-стоп! - вмешался смутно знакомый, которого звали Влад, - давай 
во избежание внесения в наши умы дальнейшей сумятицы помедленнее и поподробней. 
 Васек понял, что стоять столбом посреди комнаты нету смысла и приземлился 
на табуретку у самой стены. Открыл рот и рассказал свою историю, удивляясь 
параллельно как дико, она, история звучит. В сущности она казалась горячечным 
бредом постоянного клиента местной психиатрии, помешавшегося на собственном 
отражении. 
 -Вот так, - сказал Мельников, - я очень устал бегать, кроме того, я 
косвенно являюсь соучастником все этих убийств. Васек, зеркало, он убил уже 
многих в погоне за мной. Не знаю зачем он это делает, может для удовольствия, а 
может это тот, спрут с тысячью рук заставляет его убивать!
 -Значит спрут? - спросил Влад, и добавил непонятно, - черная вуаль, "сааб" 
еще варианты? 
 -Это все? - спросил военный, которого остальные звали непонятным именем 
Дивер. 
 -Да, - ответил Мельников, - вернее нет. Витек всегда идет за мной, и не 
разу еще не ошибался, он как служебная собака взявшая след, так что через 
некоторое время, он скорее всего явиться сюда...
 Все так и подскочили, Дивер неосознанно потянулся к оружейной пирамиде, 
юнец нервозно оглянулся, и вид его был такой, словно он с удовольствием 
выпорхнул бы отсюда через окно, надели его природа таким полезным свойством как 
умение летать. 
 -Что?! - заорал Севрюк, - ты, марафонец хренов! Ты, что притащил за собой 
еще и монстра?! Как его, зеркало твое?!
 -Это не я! - попытался оправдаться Мельников - он сам...
 -Как же, сам! Не приди ты сюда, и тварь твоя зеркальная следом не 
заявилась!
 -Что делать то будем? - резко спросил Влад.
 -Вытолкать, пока не поздно!
 -Поздно... - осипшим голосом выговорил Василий Мельников, - я и так 
слишком долго нахожусь с вами. Он убьет всех, а потом все равно пойдет по следу. 
 -Ах, урод! - простонал Дивер.
 -Веселая неделька выдалась, а? - сказал Владислав.
 -И похуже бывали, - сказал тот, то на диване.
 -Шлепнуть его, может гадина со следа сорвется! - кричал Севрюк. Саня 
Белоспицын уже вовсю балансировал на грани паники. 
 -Нет! - крикнул Сергеев, - никаких убийств! Он сам пришел, за помощью. 
 -Да он нас всех за собой утащить пришел!!! Камикадзе! 
 -Нет! - закричал Мельников вставая - не хотел я, не хотел! Мне Хоноров 
сказал, вы поможете...
 -...твоего Хонорова!!! - отчетливо произнес Дивер.
 -Хоноров! - крикнул Влад, - Давай, быстро повторяй то, что он тебе сказал. 
Как эту тварюгу завалить!
 -Нельзя... только я! Я не помню! - тут взгляд Василия упал на лежащее на 
стуле подле дивана зеркальце, тип в зазеркалье утратил большую часть своей 
мужественности и выглядел напуганным до крайности. 
 -Зеркало! - воскликнул Васек. 
 -Нашел время смотреться!!! - заорал Михаил Севрюк и сдернув все же со 
стула автомат, с хрустом поставил его на боевой взвод, - не я его щаз убью, пока 
он нас в могилу за собой не потащил. 
 Васек понял, что его сейчас и вправду убьют. Не подумав, пришел, ой не 
подумав, но кто ж знал, что они такие беспомощные. 
 -Хоноров сказал, что победить своего монстра я смогу только если вспомню 
отчего он внушает мне такой страх. Я вспомнил... зеркала!
 -Рожа твоя уродская такая страшная была?! - возмутился Севрюк, но оружие 
опустил. Все посидельщики нервно и испуганно переглядывались и бросали косые 
взгляды на дверь. 
 А Мельников не ответил, не чувствуя плотным маревом повисшее в комнате 
напряжение он снова смотрел в зеркало - крохотный кусочек стекла, таящий в себе 
микровселенную и несколько граммов амальгамы. Сейчас зеркальце отражало самого 
Василия, и дверь со стеклянными вставками позади, в которой соответственно 
отражалось само зеркало, которое отражало Василия и дверь, которые...
 Вот теперь все встало на свои места. Словно память ждала, что он придет в 
подходящее место, чтобы разом вскрыть все потайные тайники, на которых к тому же 
написано: "не вскрывать, совершенно секретно!" Раз, и из смутных обрывков 
воспоминаний возник образ, четкий и ясный, как будто кто невидимый повернул 
ручку настройки.
 Вот оно - тьма позади двери, слабенькое отражение, вы котором все сидящие 
выглядят как призраки. Но стоит лишь поднести зеркальце к глазам, как все 
становиться на свои места: возникает туннель. Нет, тут он очень слабенький, но в 
итоге картина та же. 
 Знойный летний денек много-много лет назад, полдень. А Мельников 
оказывается неплохо помнит это время. Ему самому было тогда лет пять, так ведь, 
и он ходил в коротких штанишках, которые современные дети сочли бы полным 
идиотизмом. Но тогда, почти пятьдесят лет назад, они были вполне нормальны.
 Как нормален был парк аттракционов, куда маленький Вася Мельников вместе с 
родителями, еще дружными, не ругающимися по пустякам, отправился субботним днем. 
Музыка из смешных доисторических репродукторов, которые немилосердно хрипели, 
обшарпанные конструкции аттракционов, примитивные чудеса вроде комнаты смеха. 
 Но для Василия тот мир был еще полон чудес, и потому он шагал между 
родителями, разинув от удивления рот, и впитывая каждый звук, каждый запах 
каждую ноту этого чудесного дня. Маленьким детям немного нужно для счастья. 
Он засмотрелся на карусель, вот, что с ним случилось, а его родители 
засмотрелись на что-то еще, потому что не заметили, как их ребенок отстал. Пошли 
дальше сквозь сумятицу звуков и запахов, сквозь жаркий, погребенный ныне под 
спудом годов, полдень. 
 Красивая карусель, вот ты садишься на крохотное, подвешенное на цепях 
сидение, и начинаешь кружиться, все быстрее и быстрее, так, что в конце концов 
начинает казаться, что твои ноги смотрят куда то в голубое безоблачное небо. 
Ветер шумит в шах, голова кружится, ручонки судорожно хватаются за цепи но все 
это здорово, так здорово!
 А когда он отвернулся от карусели, то понял, что остался один. Не то чтобы 
он сразу испугался. Просто возникла в груди какая то пустота, да мир вокруг 
вдруг тоже стал пустым, словно и не было сонмища веселящихся людей. Василий не 
заплакал, мать учила его не плакать. Он, насупив брови, медленно побрел куда то 
вглубь ярмарки. Чудесный мир словно поблек, стал вульгарным громким и 
угрожающим. Солнце немилосердно палило сверху. 
 Спасаясь от него, Василий зашел в неработающий павильон - прохладный и 
утопающий в полутьме. Здесь было пыльно, но спокойно, а это именно то, что нужно 
потерявшемуся ребенку. Тут ничего не пугало, во всяком случае на первых порах. 
Клочья древней как мир паутины в углах, битые бутылки, пыль на зеркалах. Вот 
зеркала то его и привлекли. Не стоило это делать, ох не стоило, вполне возможно 
вот этим то неразумным поступком он и испортил себе дальнейшую жизнь. Иногда 
удивляешься - какая малость, мимолетная слабость, способна изуродовать долгую-
долгую череду последующих лет, так что к настоящему моменту получается нечто 
совершенно отличное оттого, что могло бы быть.
 Но маленькому Василию было еще далеко до таких умозаключений (и вообще 
величайшее чудо, что они его все-таки посетили), его вело простое детское 
любопытство. 
 Толстый Васька, большеголовый Васька, Васька с короткими ногами - для 
ребенка незнакомого с телевизором и компьютером чудеса просто удивительны! Разве 
такое бывает?
 А потом простой трюк - два зеркала поставленные друг напротив друга. 
Получается полутемный туннель, уходящий в пыльную бесконечность. Закольцованный 
кусок реального мира много раз повторенный в Зазеркалье. И подойдя к зеркалам, 
Василий Мельников пяти лет отроду и никогда не читавший Кэролла, попал туда!
 Раз - он остановился глядя в темное мутное стекло (точь-в-точь, как у того 
зеркала, что много лет спустя вытащили он с Витьком из нещадно воняющего сора). 
Из-за стекла на него смотрел он сам, и еще один он сам, и еще... Бесконечная 
вереница его двойников вынырнула из пыльных глубин и уставилась на Мельникова 
выпученными глазами глубоководных рыб. 
 Он испустил крик, попятился, в панике обернулся через плечо и там тоже 
были они - такая же бесконечность маленьких мальчиков в стареньких шортах.
 И тут Василий ощутил что теряется. Словно растекается среди этих 
бесконечных двойников, без битвы отдает им право быть Василием Мельниковым. Он 
больше не был один, вот только ничего хорошего в этом уже не было. 
 Кто из них настоящий, кто всего лишь отражение? Захотелось уйти, закрыться 
от этих взглядов, его собственных взглядов, и он упал на колени и закрыл голову 
руками и все равно чувствовал как они смотрят-смотрят-смотрят и нет им конца и 
края. Мельников всегда отличался впечатлительн6остью, до этого самого момента. А 
после - разительно изменился.
 Сколько так продолжалось, это жуткое слияние бесконечных повторяющихся 
отражений? Он лежал на земле, плакал, но все равно то и дело смотрел в 
зеркальный туннель. Он потерялся в этом тоннеле.
 Мельникова нашли спустя два часа - свернувшись клубочком он в прострации 
лежал между двумя старыми зеркалами и широко открытыми глазами смотрел сквозь 
стекло. Дома, изнервничавшиеся родители задали ему взбучку, и прострация 
отступила, теперь он плакал и просил прощения. А уже через два дня это снова был 
жизнерадостный любознательный малыш. Вот только это был другой малыш. Старый так 
и остался между зеркал, слившись воедино со своими двойниками. С этого то дня и 
пошла под откос жизнь Василия Мельникова, который хоть и пытался стать 
нормальным членом социума но не мог, давняя психотравма давала о себе знать. В 
детстве он не отдавал себе отчета о происшедшем, в юности задумывался об этом и 
даже ощущал себя каким то неполноценным, отчего стал прикладываться к спиртному 
все глубже погружаясь в алкогольный угар. Иногда ночью ему снилось, что он идет 
сквозь бесконечный туннель и пытается найти там себя, еще того, пятилетнего, но 
не может найти. 
 Со временем сны прекратились, и мутный поток повседневного быта вымыл 
остатки старой тайны, надолго похоронив под вязким илом ненужной памяти. И так 
получилось, что, только бег смог поднять эти захороненные окаменелости. Как 
глупо, как примитивно, дурацкие детские страхи! Это ведь...
 -Стекла! - крикнул Васек - Я испугался дурацких стекол!
 -Я понял, - сказал юнец - он все-таки ненормальный. К нам никто не придет. 
 -Из-за двух дурацких зеркал весь этот кошмар!
 -Что? - спросил военный, - все-таки рожа?!
 -Кстати о рожах! - почти крикнул Васек, не сознавая, что разговаривает с 
кем-то еще кроме себя, море воспоминания поглотило его и вовлекло в темные 
пучины подспудной памяти, - а как он отреагирует на свое отражение?!

 -Ты что-то придумал? - воскликнул Влад, - тогда давай исполняй. 
 В подъезде отчетливо грохнула стальная дверь. Затопали шаги - неторопливо 
но неотвратимо. Кто-то поднимался по лестнице. 
 -Зеркало! - тоном опытного хирурга потребовал Мельников.
 Народ в комнате засуетился. Массивное зеркало без оправы сдернули со 
стены, поднесли к Ваську. Тот скривился, путано стал объяснять, что с зеркалом 
делать. Вытащили из-под волосатого стул, и установили на него стекло, так, что в 
нем теперь отражался темный вход.
 -Закройте! - крикнул Васек, и Влад поспешно накинул сдернутое с дивана 
цветастое покрывало. Отошел, полюбоваться своим творением: вместе с зеркалом 
обстановка в комнате напоминала декорации дешевого фокусника.
 Пол лестнице взбирались все выше, топая так, что стекла звенели. Васек 
направил указательный палец в сторону двери и молвил вполголоса:
 -ОН!
 Дивер взвел автомат и сунул еще один в руки Степану. Белоспицын нервно 
улыбался. Все поспешно отступили от коридора.
 -Ну если только это все не сработает... - сказал Дивер тихо и направил 
ствол автомата на Мельникова. 
 -Кто ни будь, знает молитвы? - спросил Белоспицын. 
 С грохотом входная дверь отворилась и звучно шмякнула по косяку. Слабый 
дневной свет пал на фигуру Витька, знакомую как свои пять пальцев. Вид своего 
монстра вызвал у Василия Мельникова чувство схожее с тошнотой. 
 Витек улыбался. Улыбался как полный кретин, как манекен которому зачем-то 
растянули уголки рта. Глаза отражали комнату и собравшихся шестерых людей. 
 -А вот на!!! - заорал Дивер и открыл огонь с пяти метров, и что-то 
выкрикивающий Белоспицын присоединился к нему. Все остальные звуки мигом забил 
грохот автоматной стрельбы, сизый дым вознесся к потолкам и резал глаза. Осколки 
штукатурки с треском откалывались от стен и отправлялись в свободный полет. 
Васек что-то орал и махал руками, но только это никто не видел. Мохнач вжался в 
угол и прикрыл голову лапами. 
 А Витек стоял, ждал когда им надоест. И не царапинки, не пылинки не 
слетело с его головы, и даже поношенная, грязная униформа бомжа вовсе не 
пострадала. 
 Первыми патроны закончились у Севрюка, а секунды две спустя, у Сани 
Белоспицына. Финальным аккордом беспорядочной стрельбы стал мощный бросок 
бывшего спецназовца пустым автоматом в фигуру пришельца. Деревянный приклад АКА 
звучно врезал Витьку оп белоснежным зубам, с хрустом выбив деревянную щепу, 
после чего оружие брякнулось на пол.
 Витек улыбался. 
 После мгновения подавленной тишины, Василий Мельников, бывший друг и 
соратник незваного гостя, с воплем "Да достал!!!", ринулся вперед и сорвал ткань 
с зеркала явив Витьку его собственное отражение.
 Витек уставился в зеркало. Зеркало отразило Витька, глаза Витька отразили 
зеркало, которое отразило Витька с его глазами, которые в свою очередь отражали 
все то же зеркало.
 Зеркальный туннель возник вновь, но не было никого, кого он мог испугать. 
Улыбка Витька поблекла, глаза выпучились и наверное это выглядело потешно со 
стороны. А разрастающиеся глазницы все отражали и отражали. Отражали отражение. 
 Витек завыл. Он больше не улыбался, белые зубы утратили цвет, стали желтые 
и подгнившие, половина их вовсе исчезла. Исполинские серебристые глазницы 
выпячивались вперед, но не могли больше отразить кого-то еще кроме себя. На 
другом конце комнаты
 Василий, наблюдая эти метаморфозы сжал кулаки и заорал 
бешено:
 -Мерзко, да?! Да посмотри на себя, как я на тебя нагляделся!!!
 Глаза плошки лопнули с удивительно нежным, чарующе-мелодичным звоном. Так 
бьется дорогой хрусталь. С последним полувоем-полувсхлипом, Витек воздел руки в 
нелепом патетическом жесте и рухнул лицом вперед, стремясь расколоть ненавистное 
стекло. Не долетел.
 Звон повторился, только на этот раз он был таким нежным - просто звон 
бьющегося стекла. Тяжело бухнула об пол витиеватая рама, острые осколки 
разлетелись по ковру живописным веером. Все еще сжимая кулаки Васек рухнул на 
колени и стал стучать руками об пол, не зная, что сделать от охватившего его 
чувства победы. О! Оно было необъятным, это чувство! С весь город, а то и 
больше. 
 Перед ним, совсем рядом со своим неживым собратом, лежало старое пыльное 
зеркало, то самое что подстерегало свои жертвы в мусоре на городской свалке. Но 
теперь оно было безвредным - слепым оком, без сверкающей роговицы 
амальгированного стекла. 
 А подле зеркала лежало бездыханное человеческое тело. Васек заметил его, 
пересек комнату и наклонился над мертвецом. Оплывшее лицо покойника было густо 
покрытое засохшими кровоподтеками и было искаженно страхом и болью, да так и 
закостенело.
 -Витек! - сказал Мельников, беря в ладони руку напарника, - оно все-таки 
отпустило тебя. 
 Потому что тот Витек, что лежал сейчас на ковре был просто человеком, 
несчастной жертвой зеркала, им в сущности был не в чем не виноват. Закрытые 
глаза, перекошенный беззубый рот - неужели и сам Василий раньше выглядел так же? 
 Все также сжимая руку мертвого Витька, Василий закрыл глаза - на смену 
победному торжеству пришло чувство успокоения. Отдых, наконец то отдых! А Витька 
было жаль.
 -Его надо похоронить как человека, - сказал Василий ни к кому не 
обращаясь.
 -Так сколько же их было? - подал голос Дивер - двое? 
 -Не  знаю как у тебя это получилось, - сказал Саня Белоспицын тонким 
дрожащим голосом, - но это было круто.
 А Влад Сергеев ничего, ничего не сказал - он приходил в себя. 
 И из всех них, только Василий Мельников в тот удивительный момент не думал 
о будущем.

                        *      *      *

 Можно сравнить город с муравейником. А можно пойти еще дальше и сравнить 
его с человеческим мозгом, ну да, люди не муравьи, а мельче - синапсы. Если 
кажется, что синапсов слишком много, можно сравнить город с мозгом собаки или 
кошки-мышки, или даже рептилии. Важна не форма а функция, синапсы передают 
информацию, но не всю, а лишь ее малую часть. Но все-таки передают, а значит ею 
владеют. Крошечной частью большой информации. Так и люди - всего лишь думающие 
синапсы большого города.
 Город знал правду. Знал, про вуаль над ним, и что такое Исход, и куда 
подевалось дизтопливо из баков на вокзале, и был ли гением ныне покойный 
предводитель шайки дворовых собак, и как бороться с излишним оволосением и 
клыкоростом, знал, что случилось в городской больнице, и почему драгдиллер 
Кобольд не сломал, а только вывихнул ногу, отчего сквозь ночь временами светят 
огни на высокой заводской трубе, хотя по идее погаснуть они должны в ночь 
темного прилива.
 Много он знал - всеведущий, и кажется, бессмертный организм с двадцатью 
пятью тысячами душ. И найдись среди его жителей один одаренный, который мог бы 
пообщаться с этим сверхорганизмом, все возможно стало бы по другому.
 Увы, слабые и глупые люди-синапсы не способны общаться, они, хранители 
маленьких кусочков правды и истины даже не знают, что она, у них есть - 
крошечная цепочка разрозненных знаний, которую воедино можно собрать лишь если 
опросить многих и многих горожан. Из тех, кто остался.
 Самые умные из них, те, кто больше не прячется в отупляющий серый туман 
быта, уже догадываются о чем-то, суетливо и суматошно пытаются связать отдельный 
звенья с другими. Получается плохо, и им порой кажется, что они бьются головой о 
гладкую черную стенку, без входа и выхода, за которой и скрывается вожделенное 
знание вкупе с Ответом На Все Вопросы. Город не отпускает их, беглецов поневоле, 
и думается им, что они заперты в исполинской, все время меняющейся головоломке, 
которую обязательно надо сложить, чтобы, сложившись из абстрактных 
геометрических фигур, вдруг возник долгожданный выход. 
 Трудный путь, и лишь немногие избирают его. Единицы. Большая же часть 
безвольно плывет по течению, стукается о камни форс-мажора, а потом обрушивается 
в кипящем водопаде... Куда? 
 Вниз. 
 Есть еще те, что ищут свою правду поневоле. Они бы тоже плыли, но вот, 
буйный поток выкинул их на отмель, или на гладкий, скользкий камень, где они и 
остались, как-то сумев сообразить, что выплыли всего в двух шагах от грохочущей 
пучины. Можно считать их везунчиками, а можно наоборот, ведь они просто такие 
же, как и прошлые две категории заложники судьбы.
 Своей, или города. Так бывает.
 Заморозки по утрам стали обычным делом. Куцый хвост очереди за водой, по 
утру злобно ругался, и пар вылетал у них из ноздрей, а в выплевываемой колонкой 
воде плавали серебристые льдышки. Траву прохватил седой иней, она стала ломкая и 
хрустящая, ближе к полудню плачущая невиданной красоты прозрачными каплями. 
 В городской больнице наплыв посетителей сошел на нет, после того, как 
умерла надежда всего учреждения - дизельный генератор. Издав последний дизельный 
чих, машина отправилась на свои чугунные небеса, чуть было не прихватив с собой 
трех пациентов из реанимации. После победоносного завершения эры электричества, 
отключились все до единого отопители, и стерилизаторы с автоклавами, и банальные 
кипятильники больше не собирались радовать хозяев свеженьким кипятком. После 
этого то из больницы и начался сезон миграции. Многие ходячие пациенты тихонько 
собирали вещички и покидали оскудевший оазис цивилизации, а лежачих умыкали 
ночами собственные родственники (если таковые оставались). После того, как 
больницу покинул последний сгорбленный и морщащий от канализационной вони нос, 
пациент, главный врач расписался в собственном бессилии и объявил госпиталь 
закрытым, сам в тот же день отправившись домой. 
 Естественно, тут же как грибы после дождя возникло почти три десятка 
самостийных целителей с лицензией на туалетной бумаге, к которым обращались 
подхватившие тяжелые заболевания страдальцы. Целители исцеляли (за деньги), а 
особо тяжелых по мере сил утешали, мол все одно Исход скоро. Часть из этих горе 
лекарей, правда отреклась от своего занятия, после того, как их навестили 
родственники больных с тяжелыми предметами и горящими священной местью глазами.
 Иная ситуация сложилась в другом медучреждении города - психиатрической 
лечебнице, пациенты которой вне всяких сомнений были самыми осведомленными 
жителями города. Мучимые пророческими кошмарами психи терроризировали персонал, 
а скоро все как один заболели неизвестной болезнью, попутно создав Лунный культ. 
Теперь, во время всякого полнолуния больные собирались в кружок и глядя на 
ночное светило тихо подвывали изобретаемые на ходу мантры. Очень скоро среди них 
выделился духовный лидер, который взял на себя тяжкое бремя руководства, и стал 
руководить каждой службой. Сильнодействующие успокаивающие и карцеры не помогали 
и Священные тексты не заставили себя ждать. Согласно нововозникшему пророку 
конечная цель любого горожанина, это своими ногами уйти на луну, что и является 
по сути Исходом. На луне всех ждет нирвана и много вкусной еды, но чтобы попасть 
на желтый спутник земли, необходимо, чтобы он был в фазе полнолуния, ибо иначе 
попадешь на месяц - его антиподу и тогда ничего хорошего не жди.
 Врачи сбивались с ног, а когда закончились ампулы с затормаживающим дело 
стало совсем плохо. Кончилось все тем, что в одну лунную ясную ночку, 
окончательно распоясавшиеся пациенты расшвыряли санитаров, и выломав могучую 
чугунную решетку в окне, вышли на свободу. Персоналу только и оставалось, что 
проводить взглядом кучку людей в зеленых пижамах, бредущую гуськом за своим 
облаченным в простыню мессией. 
 Больные ушли и, как ни странно, больше их никто не видел, только один из 
бывших постояльцев "Кастанеды" рассказывал, что как раз в ту ночь наблюдал 
печальный клин журавлей, куда то летящих на фоне лунного диска. Но кто ж поверит 
"Кастанедовцу"?
 Дикий запад: пенсионер-любитель Евгений Сергеевич Тященко, ни в какую не 
хотел оставлять непосильным своим трудом заработанный дачный участок, и бежав 
после странных событий последовавших вслед за провалом, вскоре вернулся. А так 
как человеком он был волевым и властным, то вместе с ним вернулась вся его семья 
состоящая из жены его Марии Николавны, издерганной бытом дочери Александры и 
сильно пьющего зятя Николая. Имелось также двое внуков женского и мужеского 
полу, которые воспитавшись в тяжелых семейных условиях, предвкушали возвращение 
в опасную зону, как поездку на дорогостоящий курорт с всевозможными 
развлечениями на любой вкус. 
 Лодырей и лоботрясов Евгений Сергеевич не любил, а любил он очень капусту, 
множественные кочаны которых с июня зрели на грядках. Первый день прошел в 
коллективном труде, от которого не взвыл разве что Николай с утра пребывающий в 
алкогольном подобии нирваны. Когда той же ночью семью разбудили невнятные хрипы 
где-то в стороне участка, бравый пенсионер не растерялся, а выставил оборону, 
вручив каждому члену семейства соотвествующее холодное оружие и даже пальнув в 
ночь из старенькой тульской двустволки.
 На следующий день, не сомкнувшие глаз потомки Евгения Сергеевича снова 
были выгнаны на работу, несмотря на утверждения младшенького внука Игоря, что 
вороны на том конце грядки никакие вовсе не вороны. 
 Ночью скрипы и шум повторился. Спали урывками все кроме зятя. Очередной 
день был полону труда, и приходящих соратников по дачному ремеслу, которые в 
один голос убеждали его одуматься и пожалеть родню. Но капуста зрела и 
наливалась ядреной зеленью, так что пенсионер оставить ее уже не мог.
 Этим же вечером она стала разговаривать с Евгением Сергеевичем, ласково 
вещая, что де вот, вырастет она, могучая и высокая и будет у дачника самый 
настоящее растение рекордсмен. Слушая подобные речи пенсионер умиленно улыбался, 
а родня за спиной переговаривалась и бросала друг на друга косые взгляды. 
 Едва стемнело, совершенно лысая, обезумевшая собака проломивши ставни 
оказалась внутри, и, так как спать никто не пытался, попала под град ударов, 
отчего и испустила дух. От мгновенного семейного бунта при виде этой твари 
Евгения Сергеевича спасла только продолжающаяся глубокая ночь. 
 А утром Николай стал жертвой капусты. На рассвете выбрался он сдуру из 
дачного домика и отправился через капустную грядку к калитке. Проснувшиеся двумя 
часами позже домашние обнаружили только ноги своего беспутного родственника в 
растоптанных кроссовках, торчащие из самого большого кочана.
 Полчаса спустя, качан был подвергнут мучительной казни через сожжение, А 
Евгения Сергеевича озверевшая родня взашей вытолкала с территории дач, и сама 
убралась следом, после чего дачный поселок окончательно опустел. 
 Кочан догорел, а ранним утром черные обгорелые конечности непутевого зятя 
покрылись сверкающим серебристым инеем. 
 Последний запой: компания бывших студентов областного вуза, разом ставших 
невыездными по причине невозможности покинуть город, мрачно праздновала в баре 
"Кастанеда". В виду доступности для попойки использовались в основном 
поллитровые емкости с "Пьяной лавочкой", счет которым уже перевалили через один 
десяток и уверенно добирался до второго. Кроме того, лишенные света знания 
друзья использовали кое-что из запрещенно-разрешенного ассортимента бара, отчего 
к полуночи пришли в совершенно невменяемое состояние, так что даже нынешняя 
жизнь стала казаться им прекрасной и удивительной. Веселые, вышли они на 
Школьную улицу и бодро вдыхая морозный воздух двинулись вниз по улице, нарушая 
тишину всеми мыслимыми и немыслимыми способами и постепенно их силуэты скрылись 
в ночной мгле. 
 В два часа ночи один из них внезапно очнулся, лежа лицом вниз на самом 
краешке Степиной набережной и холодная речная вода лизала носки его ботинок. Из 
одежды на нем была лишь драная майка и неизвестно откуда взявшиеся пижамные 
штаны. Оторвавшись от хранившего отпечаток его тела песка, эта жертва алкоголя 
взглянула вверх и еще минуты три зачарованно глядела на ледяную звездную 
россыпь, что засеяла угольно черный небосклон. При этом гуляка ощутил себя 
настолько маленьким и незначительным на этом пустом и холодном берегу, что будь 
он поэтом, то обязательно бы сочинил "оду одиночеству".
 Ну а так, как поэтом он не был, единственной мыслью в пустой голове 
сидящего была мысль об еще одной бутылке "Лавочки" которая вроде бы была с ним 
по выходе из "Кастанеды".
 Помимо одежды и сосуда со священной влагой у страдальца пропали деньги, 
модные японские часы с музыкой и дорогой мобильник, который впрочем все равно не 
работал. Еще одну подробность он обнаружил уже дома, после того как два часа 
подряд шел трехкилометровый отрезок от реки до своей обители, шатаясь и пугая 
случайных прохожих своим встрепанным видом. Под левой ключицей у него 
обнаружилась надпись, сделанная методом скарификации с хирургической точностью. 
Надпись с обилием завитков и запекшейся крови гласила: "Ищите да обрящете!"
 Что это значило студент так и не понял, хотя не раз напрягал голову, а 
потом рассудив, что это знамение, пить все-таки бросил. 
 Анатолия Рябова настигла компрессионная белая горячка. Всю неделю перед 
эти он нещадно пил, во время редких просветлений рыком отсылал жену и дочь за 
горячительным. На восьмой день принятия градусов, Рябов схватил со стола 
деревянный молоток, которым обычно кололи орехи и набросился на домашних. Те, 
видя такое дело, стали звать на помощь, но помощь не пришла по той простой 
причине, что в соседних квартирах уже никто не жил. Получив несколько 
чувствительных ударов по разным частям тела жена Рябова прыгнула из окна и 
осталась жива и невредима, что вполне можно считать чудом. Любимая же дочь 
невменяемого хозяина квартиры с размаху опустила на папину лысеющую голову одну 
из обретавшихся на кухне табуреток, после чего отец семейства на некоторое время 
успокоился, а страдающая неврозами, депрессией и жуткими комплексами дочь 
впервые в жизни почувствовала себя личностью. Все к лучшему. 
 Очнувшийся ближе к ночи Рябов, разрываемый надвое апокалиптичным 
похмельным синдромом и сотрясением мозга, с трудом выполз на темную улицу и 
некоторое время шаркал по ней в направлении центра являя собой почти полное 
сходство с давешнем студентом-выпивохой. На перекрестке с Малой Зеленовской его 
повстречал черный "сааб", вручив ему адрес места встречи и дружеское напутствие. 
Выслушав сказанное, Рябов весело оскалился и сжимая в руках окровавленный 
молоток клятвенно пообещал, что обязательно доберется до своих домашних, от 
которых по его разумению и пошло все мировое зло. Пассажир "сааба" его 
разубеждать в этом не стал и жуткая человекообразная фигура бывшего рабочего 
бывшего завода отправилась дальше, сквозь подмораживающую ночь. 
 Последний печатный орган города, газета "Замочная скважина" разродилась 
свежим номером, который вышел в совершенно неурочное время, но между тем почему-
то очутился в почтовых ящиках всех без исключений квартир. Рискнувший взять 
почитать, этот отпечатанный на дорогой финской бумаге листок, обыватель 
неизбежно испытывал нечто вроде культурного шока, а потом ему в голову 
начинались закрадываться разные мысли, самой яркой из которых была такая: 
коллективным автором нынешнего выпуска были пациенты местной психиатрии. Никто и 
не знал, что психбольница уже второй день стоит пустая и с распахнутыми настежь 
решетчатыми дверями.
 Под сделанным вычурным шрифтом надписью "Замочная скважина" была 
изображена одна из гравюр Босха, причем все репродукция была измазана 
фломастером, так что и без того омерзительные химеры обзавелись еще полным 
наборов всего, что может пририсовать к фотографии пятилетний ребенок дай ему в 
руки фломастер. Две рогатые-усатые, в дурацких круглых очках химеры вели диалог, 
буквы которого выплывали у них из пастей наподобие комикса. "Вы куда?" - 
вопрошала одна, на что вторая отвечала с глумливой ухмылкой: "вниз!", что для 
наглядности иллюстрировалось корявой стрелкой.
 Исполинским граненым шрифтом под иллюстрацией был набран заголовок, 
гласивший коротко и непреклонно: Туковать!
 После чего следовала такая сентенция: "Кто тукует в граде темном? На этот 
вопрос и решила ответить сегодня наша редколлегия в шипастых ошейниках. Вопрос 
про туман временно снят, по причине дурнопахнущих ассоциаций, и числом голосов в 
две дюжины! А кролик утонул! И больше не всплывет! Кто виноват, спрашивает 
респондент. Кто мешает нашему спокойному Исходу и дальнейшему проживанию в 
стране где нет восходов и закатов? Может быть..." - далее следовала затейливая 
вязь из арабских символов, которые местный ученый востоковед получивший как и 
все газету в подарок перевел как "Абдул Аль Хазред". - "Нет совсем нет! Один-
два-три семь. Красный глаз глядит с небес. Семь. Семь. Семь. - Говорят дачники 
лишенного честного труда среди крутых холмов. Семь! Число силы. Семь! Число 
удачи. А теперь, по заказу наших слушателей звуки нового мира! Только для 
читателей замочной скважины! Не пропускайте и не бойтесь, ищите да обрящете, 
только для вас, только от нас, только здесь, в "Замочной скважине!" Оставшиеся 
пять полноразмерных страниц популярного желтого дайджеста заполняла срифмованная 
бессмыслица наподобие: "буль-буль, фьють, буль-фьуют, чирик, граах! Шквор-шквор-
шквор-шквор, взииии, пшшш, быль-быль, а-йа" и так далее. И только на самой 
последней странице, крошечными буквами, какими обычно пишут "оффсетная печать" 
было несколько раз выведено: "все зло из-под земли". Немудрено что у 
прочитавшего сие глаза лезли на лоб. Так и произошло с одним из работников 
газетной редакции, что по болезни не присутствовал там последние два дня. Шок от 
прочитанного был столь силен, что журналист пересилил недуг и кое-как добрался 
до стен родимой редакции. Удивление его переросло в панику, когда оказалось, что 
здание абсолютно пусто, лишено мебели, и всякого намека, что здесь жили люди. 
Типографское оборудование, весом многие тонны, тоже исчезло, причем невозможно 
даже было определить где оно стояло. Потрясенный работник сгинувшей газеты 
постоял в середине комнаты, а потом достал свою трудовую книжку и уронил в 
районе своего бывшего рабочего места, дав этим понять, что со второй властью в 
городе покончено полностью и бесповоротно. 

 Волчьи глаза плохо видели в темноте. Слабый разреженный свет, проникающий 
сюда, в эту подземную каверну не мог полностью высветить все ее темные углы. 
Впрочем, изрядно отощавшим и одичавшим зверям он были не нужен - нюх заменял 
собой зрение. Человек же здесь, скорее всего потерялся. 
 Тем более, что светло было лишь у самого входа, где сквозь многочисленные 
трещины в своде попадал сюда свет вечно скрытого за тучами солнышка, да у 
выхода, откуда падал зеленоватый разреженный блик подземелья. Источника у него 
не было, однако света этого хватало, чтобы осветить многие и многие километры 
этой странной земли. 
 Волки ушли сюда, когда на поверхности стало нечем питаться. Благоуханные 
помойки, полные подгнившей, но вполне съедобной снеди почему-то больше не 
пополнялись. А вроде бы наступила такая благодать с тех как был уничтожен 
последний дворовый пес. От людей волки шарахались, слишком хорошо они изучили 
переменчивый недобрый нрав царя зверей. У волчицы на голове до сих пор остался 
белесый шрам, от удара арматуриной, которая она получила от пьяного Босховца 
незадолго до их всеобщей гибели. А волк прихрамывал на одну лапу - результат 
удачного броска камнем, который швырнул десятилетний ребенок. 
 Звери пытались охотиться в окрестных лесах, но и тут потерпели неудачу: 
чуя холода, местная живность спешно зарывалась в норы или отбрасывала копыта, 
потому что ранняя осень явилась причиной редкостного неурожая лесного провианта. 
Вызревшие плоды схватывало заморозком и налившиеся соком ягоды становились чем-
то вроде скульптуры - красивые и совершенно несъедобные, хранящиеся под 
прозрачным покровом тонкого льда. По утрам ветер качал эти ледяные цветастые 
комочки и они мелодично звенели, наполняя пустынный лес тихим, берущим за душу 
перезвоном. Жаль, слишком мало осталось людей, способных оценить эту дикую и 
прекрасную лесную музыку. А волки были к ней равнодушны. Не сумев прокормиться, 
с выпирающими ребрами, звери возвратились в город и обнаружили, что на улицах 
стало куда безопасней. Скользящие в ночной тьме серыми тенями хищники почти не 
встречали ни одной живой души. Изредка сверкая фарами и надрывно ревя мотором 
проносилась дорогая машина битком набитая подозрительным вооруженным народом - 
курьерами, посланниками и без того маленьких, но все время дробящихся общин - 
эдакими подобиями коммун, куда вступали по убеждениям, одинаковым взглядам, и 
просто так, чтобы спастись от надвигающегося безлюдия, тень которого страшила 
даже самого закаленного человеконенавистника.
 И все же они оставались, эти общины, крошечные подобия государства со 
своими лидерами, убеждениями и армией. Владислав и шестеро примкнувших к нему 
людей являлись именно подобной общиной, хотя и не подозревали об этом. Впрочем, 
никто кроме них такт и не озаботился проблемами глобальными, в основном ставя 
перед собой близко лежащие цели - выжить, сохранить семью и родных. Пережить 
Исход. 
 Куда исчезают люди никто не знал, это принимали как данность, как судьбу. 
Оставшиеся горожане упорно делали вид, что не замечают этого тихого, незаметного 
исчезновения. Но все же завидя идущего впереди переселенца, нагруженного 
немудреным своим добром и с улыбкой зомби на губах, испуганно шарахались. Как от 
прокаженного, ругались и плевали вслед. А потом бывало, уходили сами. 
 Мозг зверя прост и примитивен, но вместе с тем обладает огромным 
потенциалом выживания, и потому, не скованные предрассудками волки ушли в 
пещеры, вниз. Они не слышали страшных рассказов об этих известняковых кавернах, 
не читали ныне отдавшую швартовы "Замочную скважину", и не были знакомы с 
любящими попугать слушателей сталкерами. Волки ушли вниз и нашли, что в пещерах 
очень даже неплохо. Живность тут водилась в изобилии, особенно возле выхода. А 
то, что она странно и непонятно пахла, и имела необычный вкус ни в коей мере не 
колебало волчьего спокойствия. Она годилась в пищу, и после нее не наступали 
желудочные колики, и значит все эти зверьки являлись потенциальной добычей. 
Жертвами оголодавших зверей стали даже несколько гигантских, многолапых мокриц, 
что уже долгие годы существовали в подземном озерке, скрытом под покровом 
абсолютной тьмы. Мясо этих лишенных зрения тварей было холодным и склизким, но 
при этом чрезвычайно питательным. 
 Здесь было хорошо, в пещерах, пусть тот неуловимый наверху медный пугающий 
запах пронизывал здесь каждую частичку прохладного воздуха. 
 Постепенно волки стали делать вылазки в сторону подземелья. Низко стелясь, 
проносились они в зарослях высоких луговых трав, перехватывали суетную мелкую 
добычу, и останавливались, когда запах меди становился удушающим. Звери смутно 
догадывались о его источники - он был скрыт на холме, и подойти туда не решался 
ни один из волков, тем более, что стражи холма в источающих железную вонь 
шипастых ошейниках дважды чуть не перехватили их у самого входа в пещеры. 
 Так или иначе волки постепенно стали забывать о городе оставшемся наверху, 
и забыли бы совсем, если бы поселение не напомнило о себе самым радикальным 
способом. 

 Случайный путник, какими-то судьбами попавший в город к середине сентября, 
счел бы его покинутым. Будь он образованным, этот путник, он бы, пройдясь ночью 
от Старого моста до Арены, через пустынную и широкую Центральную улицу, через 
перекрестки с Верхнемоложской, большой и малой Зеленовскими, мимо впустую 
источающими влагу колонок и домов с пустыми глазницами окном в которых не горел 
ни одни огонек неизменно вынес бы свой вердикт: тут случилась какая-то 
катастрофа. Может быть нейтронная бомба, может быть смертельный вирус неочумы, 
или секретный реактор летней ночью плюнул в небо источающую радиацию отравленную 
тучу. Или, если он мистик, чем черт не шутит, все отправились в астральных телах 
на комету Галлея, или все до единого переселились в параллельный мир, 
воспользовавшись тарелочками вовремя прилетевших братьев по разуму.
 Так или иначе, уразумев это, путешественник постарается поскорее покинуть 
город-призрак, внушающих страх, похожий на исполинский летучий голландец, что 
несется сквозь время без рулей и ветрил. И будет этот путник не прав. 
 Здесь, на пустынных улицах, за, глухо закрытыми одеялами, окнами, под 
обледенелой утренней скорлупой каменных домов, еще теплилась, а кое-где даже 
била ключом скрытая, подспудная жизнь, которая согласно расхожему выражению, все 
еще, по-прежнему - продолжалась. 
 













                     Часть четвертая.
                        Ой, мороз...
                   (Все зло из-под земли).

                            1.

 -Ну, - спросил Дивер, - что скажешь хорошего?
 -Ничего, - ответил Мельников, - хорошего ничего. Разве что, видел я его. 
 -Ты уверен? Тот самый, черный, лакированный?
 -Он! На заднем стекле надпись. 
 Дивер согласно кивнул. На этот раз все собрались в квартире Сани 
Белоспицына. Большая комната здесь оправдывала свое название, к тому же при 
полном отсутствии мебели становилась чуть ли не залом. Четверо стульев и 
неказистые кухонные табуретки казались на этом пыльном просторе произведением 
концепт арта, сделанным художником с явным уклоном в сторону минимализма. Угрюмо 
поблескивающие стволы в углу завершали картину жирной вороненой точкой. 
 -И где же?
 -Наткнулся возле самого завода. Дважды он въезжал на территорию и 
оставался там минут тридцать не меньше. Третий раз выехал в город, и может быть 
вернулся - мне досмотреть не удалось, курьеры подъехали. 
 -А он?
 -Ну он то раньше уехал. 
 -Что он там забыл на этой свалке? - спросил Влад, - к чему они, эти 
заброшенные корпуса?
 -А вы слышали байки про этот завод? - спросил Степан.
 -Да кто их не слышал? Хлысты... Зэки... шантрапа. Там ведь уже с десяток 
лет ничего не работает.
 -Зона. - Сказал Степан со вкусом. 
 Дивер скривился, глянул на него с неодобрением. Вздохнув, произнес:
 -Ну а вообще как?
  Василий Мельников, бомж Василий присел на оставшийся свободным табурет. 
Одежда пришедшего была заляпана грязью и кое где сиротливо зияла не штопаными 
дырами. После зеркального эпизода Мельников стал безрассудно храбр, как и бывает 
у зайцев, которым вдруг посчастливилось зубами завалить волка. Так, что 
неудивительно, что именно его послали в этот день на разведку. 
 Это была уже не первая вылазка в город. После бурной дискуссии, 
последовавшей после возвращение Витька, стало ясно, что свобода действий у них 
колеблется между двумя пунктами: ничего не делать, и сидя сложа ручки ждать 
Исхода, или попытаться что-то изменить. Как выяснилось в дальнейшем, 
единственное, до чего у них могли дотянуться руки, был черный "сааб" - колесный 
символ царящий в городе разрухи. 
 И тяготеющий к командованию Дивер в скором времени развернул настоящую 
полевую разведку, с целью выследить скрывающийся автомобиль. Никого убеждать не 
пришлось - у всех были свои счеты с черной машиной, так, что Севрюку, бывало, 
становилось слегка не по себе, когда он видел с каким огнем в глазах вещает об 
объекте их охоты его собственная община. Особенно сильно он тушевался, когда 
видел в такие моменты Мартикова - бывший старший экономист, гуманитарий с двумя 
высшими образованиями в гневе совершенно утрачивал человеческий облик, становясь 
похожим на бешеного зверя. 
 "Сааб" засекли, но каждый раз на ходу, когда он на высокой скорости с 
включенными фарами и сигналя как иерихонская труба проносился вдоль улицы 
центральной. О месте его гнездования так и не смогли узнать, и лишь сегодня 
Мельников принес весть о месте вероятной локализации. 
 -Вообще? - спросил герой разведчик, - колонки опустели. Ни одного 
человека. Я не пойму, им что, пить больше не хочется? Сгорела пятиэтажэка на 
Покаянной, с низу до верху выгорела. А по крыше бегал какой то жилец в пижаме и 
орал. Он, похоже, там вообще один жил. 
 -И что? Сгорел?
 -Нет, прыгнул. На клумбу. Ногу сломал и память отшибло. 
 -Ну хоть живой...
 -Не знаю. Когда этого парашютиста в соседний дом вели, чтобы ногу 
полечить, к нему его личный монстр пришел. Огненный такой урод. Так прыгун с 
трамплина как огневика этого заметил, вырвался из держащих его рук и на одной 
ноге ускакал. Как кузнечик прыгал, ей-богу. 
 -А я вот опять слышал как внизу плачет ребенок... - сказал Влад, - вот 
думаю, может сходить, посмотреть.
 -Ну, Славик! - возмутился Дивер - никуда ты не пойдешь. Я ж тебе говорил, 
не ребенок это никакой. Так, манок. Раскинули сети, и ждут пока какой нить 
дурень вроде тебя на плач попрется. Сентиментальных то развелось счас... 
 -Да ты то откуда знаешь?
 -Он дело говорит, - поддержал Дивера Степан, - манок это. В пещерах их 
знаешь сколько?
 -Ну, в пещерах! Там уж сто лет всякая гнусь водится. Еще небось когда 
монастырь тут был, она на шахтеров нападала. 
 -Я тоже слышал! - сказал Мартиков - плачет ребенок. Лет пять ему не 
больше. Никто не слышал?
 -Мы в ту ночь ничего не слушали, все на тебя косились. - Произнес 
Белоспицын. 
 -Так луна ж была!
 -А что луна. Я уже Диверу хотел кричать, чтобы он веревки тащил, - сказал 
Степан, - а Василий еще бред нес, мол одолел тебя твой монстр.
 Мартиков вздохнул, устремил взгляд в пол. Сегодня он сидел в отдалении от 
остальных, в самом углу. Тусклый взгляд слезящихся глаз - если бы не кошмарная 
внешность, типичный тяжело больной человек. И радовался бы жизни, да не 
получается. И на глаза старается не показываться, кто знает сколько ему 
осталось. 
 -Дай бог, следующую ночь не повториться. - Произнес он, - луна на спад 
идет. Теперь еще месяц.
 -Управимся, - произнес Дивер, хотя никто не знал с чем и каким образом 
будет управляться. 
 -Этих с ножами никто не видел? - спросил Владислав, помолчав. 
 Народ покачал головами. Белоспицын робко заметил:
 -Затихли. Может, Изошли все? 
 -Вряд ли... А я еще видел сегодня пса! Живого, настоящего пса, избитого 
только очень. Сколько недель расстрела прошло, ни одной псины - даже хозяйские 
подевались куда-то! 
 -Ясно... - сказал Дивер, - Василий, нам бы печурку достать, ну, буржуйку! 
Холодает день за днем. 
 -Сегодня с утра снегом пахло. Я думал все, будет снег, - Мельников глянул 
в окно, на серые свинцовые тучи, что с нежностью гидравлического пресса 
стремились прижаться в остывшей земле. - А буржуйку достанем. У Жорика в лежке 
буржуйка была, если не утащили. А это вряд ли, Жорик все еще там лежит, 
охраняет. 
 -Вот что я не пойму с этими монстрами. - Молвил Сергеев, на манер 
Мартикова созерцая пол, - если зеркало это было настроено только на тебя, и даже 
принадлежало тебе, то каким же образом оно умудрялось убивать всех твоих 
знакомых? Они-то не боялись зеркал?
 -А его это волновало? - спросил Мельников - считай его цепным псом. 
Натравили на меня, но плакать будет каждый, кто попадется ему на пути. Еще 
Хоноров...
 -Кстати о Хонорове, - вклинился Дивер, - никто его не видел? Покачали 
головой. Нет, не видели, да и, признаться, как-то позабыли о Евлампии Хонорове 
среди этого вороха насущных и глобальных проблем, вроде этой живой мины с 
заведенным таймером, что понуро сидит сейчас в уголке Саниной квартиры, где в 
свое время стоял любимый сервант его матери, сгинувший вместе с ней в пыльную 
неизвестность. Четыре четких круглых отпечатка все еще имели место быть - 
слишком долго простоял здесь сервант, чтобы вот так сразу стереться из памяти 
старых много раз крашенных досок пола. И все же Саня заметил - с каждым новым 
днем отпечатки бледнеют, словно выцветают, и наверняка скоро квартира приобретет 
абсолютную безликость, какая была у нее в золотые годы постройки этого дома. 
Много-много лет назад.
 Если только не придут люди и снова не заставят квартирные пределы 
громоздкой и уродливой мебелью. 
 А поселиться здесь решили надолго. До упора.
 -С кормежкой проблем не будет, - сказал им Дивер, общепризнанный лидер 
группы, - я договорился с одним из магазинов. Они теперь заказы только по 
договоренности выполняют. Денег не берут, только золото и драгоценности. 
 -А ты что? - спросил Влад, на которого взвалили тяжкую обязанность 
мозгового центра, которую он, впрочем выполнял через пень колоду. 
 -Ну я им подкинул. У меня в загашнике кое-что было. Кроме того орлы эти 
ихние, из охраны, налетели на ближнюю военную часть. Говорят, нет там никого. 
Набрали сухпаек армейский да пошли. И я у них часть скупил. Так, что не помрем. 
 И вправду, не померли, и даже несъедобный для всех, кроме Васька, сухпаек 
еще не употребили, оставив его своеобразным НЗ.
 Еще два дня спустя после первой результативной разведки наконец то 
обнаружили вероятное место гнездование черной иномарки. Как и предполагалось, 
больше всего "сааб" ошивался подле заброшенного завода, а часто, и главное 
регулярно, бывал и внутри периметра. 
 Никто и не удивился, узнав, что там он трется в основном за стенами 
древнего монастыря. Здесь, склонный к показному мистицизму Влад процитировал 
строки одного автора из жанра хорор, насчет мест, которым свойственно 
притягивать к себе всякое зло, после чего их посиделки стали неуловимо 
напоминать полуночный разговор детишек младшей группы в пионерлагере. Мурашки, 
впрочем, от него по спине ползли ничуть не меньше, чем у пресловутых детишек. 
 -Сколько там всего народу сгубили? - спросил Белоспицын.
 -С тех пор как закопали старое кладбище, уже не понять, - ответил Степан, 
старожил и знаток местных легенд, - старики еще помнили, да вот только Изошли 
все до единого. 
 В пустеющем городе с пугающей быстротой развивалась новая система 
терминов, которой пользовались абсолютно все, независимо от уровня образования и 
социальных различий и - понимали друг друга с полуслова. Самым модным словечком 
стал пресловутый "исход", у которого имелось сразу несколько значений. Эдакий 
совмещенный в одном слове апокалипсис, судьба и рок. Под ним подразумевалась как 
недалекая всеобщая гибель, так и банальная бытовая смерть. Теперь говорили не 
умер - Изошел. 
 Счастливых людей идущих прочь с тяжелой поклажей называли беженцами, хотя 
некоторые острые на язык горожане дали им кличку "чумные", которая вполне 
соответствовала действительности - народ шарахался от этих переселенцев, как от 
пораженных черных мором. Синонимом богатства, солидности и вообще "крутизны" 
стало словечко "курьер", и виноваты в этом были сами курьеры, которые с 
посланиями от своих богатых, держащихся тесной группкой со слугами и охраной 
господ, катались из одного конца города в другой. Простой народ, борющийся за 
выживание, глядел на их дорогие машины с ревом двигателей и всяческой 
иллюминацией пролетающие по вымершим улицам и делал соответствующие выводы. 
Выражение "живешь как курьер" стало синонимом красивой жизни. Отсюда пошли такие 
завороты как: "ну ты курьер!", как выражение восхищения, и "курьерить" с 
ударением на последнем слоге, что означало вызывающее экспрессивно-пижонское 
поведение, дальним предком которого было слово "понты". 
 Еще через два дня стало ясно, что визиты "сааба" отличаются регулярностью. 
Очередная разведка группой из трех человек - Мельников, Дивер, Степан, 
соответственно - выявила еще кое-что. А именно: вероятное место прибытия 
"чумных". Эти шли на территорию завода и никогда не возвращались. Как раз во 
время этого похода, группу чуть не застукали. Сначала из-за ворот выбежал 
человек одетый в простую домотканую рубаху. Рот его был разинут в немом крике, 
глаза были вытаращены и разум в них не угадывался. Не успел этот беглец добежать 
до ближайшего перекрестка, как несколько метких выстрелов отправили его в Исход. 
Стреляли с территории завода, а после появились и сами стрелки - несколько 
вооруженных людей, облаченных в подобие грубых свитеров без рукавов. При ходьбе 
кольца на свитере отчетливо звенели, так что становилось ясно, что сие облачение 
ничто иное как стальные кольчуги. Двое из пришедших подхватили беженца за ноги и 
потащили обратно на завод. А третий повернулся и стал внимательно оглядывать 
тонущую в дождливых сумерках улицу. Казалось он углядел, замершую в густой тени 
группу, но в этот момент с диким воем подкатил черный "сааб" и стрелок поспешно 
удалился внутрь периметра, пару раз панически обернувшись на демоническое авто. 
Больше за ворота никто не выбегал, так что беглеца во власянице можно было 
считать исключением. 
 А вот "чумные" все шли. Еще через день стала сама собой напрашиваться 
мысль, что они все идут туда, все до единого, а значит за исключением первой 
волны эмиграции, тех что прорвались через кордоны еще до закрытия города, ни 
единый из его многочисленных жителей не покинул поселение. От догадки этой 
становилось не по себе, и разум не мог представить, куда на заводе можно 
упрятать по меньшей мере двадцать тысяч человек. Мысль о горе мертвых тел за 
внутреннем периметром приходила незваной, и уходить, несмотря на все доводы 
рассудка не собиралась. 
 В середине сентября, в этом странном ледяном затишье, что неожиданно 
возникло в самом начале месяца, Дивер сказал, что ждать не имеет смысла. 
Возможно его подвигнула на действие весть об исчезновении того самого магазина с 
его охраной, разведчиками, бытовыми службами и лидерами. Пустое помещение там, 
где был магазин ни в коей мере не говорило о том, что здесь вообще кто-то жил. 
Кафельные плитки, которыми были облицованы стены, сияли первозданной, 
хирургической чистотой, хотя на памяти Севрюка они были все иссечены сколами и 
царапинами.
 -Я не понимаю! - только и сказал Михаил Севрюк, возвратившись с этой 
печальной экскурсии. 
 -Кант сказал, что мир не такой, каким мы его видим, - произнес Владислав. 
 -Кант был бы рад... увидев это.
 Они были уверенны, что против автоматического оружия черный автомобиль не 
сдюжит, даже если он вдруг окажется бронированным.
 -Главное не дать вырваться... Если уйдет, все.
 -Не уйдет, - сказал Мартиков, - если будет на чем догнать.
 -А будет?
  И Мартиков скрипя сердцем, сообщил общине, что в его личном гараже до сих 
пор стоит его же личный автомобиль, его отрада и гордость, на котором он не 
ездил уже несколько месяцев, и который между тем в рабочем состоянии, и 
заправленный под завязку самым настоящим девяносто пятым доисходным бензином. 
Курьеры с их дизельными трещотками обзавидуются. 
 -А не вскрыли его, твой гараж? - спросил Дивер. 
 -Мой, - усмехнулся Мартиков, - не вскрыли. 
 И вправду, не вскрыли. А вот стоящий рядом элитный гараж попросту исчез, 
оставив на месте себя быстро сужающуюся воронку. Не взрыв, скорее провал. 
 Ранним утром шестнадцатого сентября, пятеро человек втиснулись в 
"фольксваген" Павла Константиновича. За руль посадили Дивера с его опытом 
вождения. На переднем сидении разместился хозяин авто (отчасти потому, что 
находиться слишком близко от его мохнатого тела до сих пор никто не решался), 
позади - Влад, Степан, Мельников. Все с оружием. 
 -Эка мы! - высказал общее мнение Степан, садясь в машину, - ну прям как 
курьеры! 
 Без проблем доехали до завода с включенными фарами продираясь сквозь 
утренний туман. Припарковали машину в тени пятиэтажного сталинского дома с 
угрюмым обрюзгшим от времени фасадом. Вышли. Было холодно и лужи на асфальте 
подернулись тонким белесым ледком, под которым серебристыми пузырями 
перекатывался воздух. А при дыхании изо рта вылетали легкие, сверкающие в свете 
фар облачка пара. 
 -Когда он? - спросил Дивер, еще более массивный в осенне-зимней одежде. 
 -Десять тридцать, плюс минус. - Ответил Мельников, в отличие от остальных 
он не ежился, за долгие годы выработал стойкость. 
 -Когда подъедет, притормозит перед вон той рытвиной перед самым входом. 
Стреляем дружно, кучно... гранат бы еще... ну да ладно. Уйти не должен, на 
пробитых колесах далеко не уедешь. Но, если все же прорвется, то только вперед, 
назад сдать не успеет. Тогда закрываем ворота! И все. 
 Кивнули. Дивер оглядел команду - горе бойцы все до единого. Журналист 
книжник, безумный сталкер, бомж еще... разве что Мартиков с его звериным 
обличьем пугнуть сможет. Хотя...
 -Едет! - шепнул Павел Константинович, - Уже едет... - и через секунду - 
Фары! Фары гасите!!
 Со щелчком погасили раритетные электрические светильники и крашеная в 
темно-зеленый цвет машина почти полностью потерялась в тени. Что ни говори, а 
были свои плюсы в этих ранних сумерках. 
 Заливистое мощное завывание. Какой знакомый звук. Да, это он, черный 
"сааб", и его хозяева, наверное, единственные в городе чувствуют себя вольготно. 
Свет фар мощно плеснул вдоль улицы, омыл стойки заводских ворот, высветил ту 
саму рытвину. С визгом шин из Покаянной улицы вывернул давешний "сааб". Воющий 
рев движка эхом отлетал от окрестных домов, многократно дробясь и множась. 
 Черный как ночь, словно целиком вороненый, с ослепительным светом фар он 
несся к своей каждодневной цели, низкопрофильные шины мощно сглатывали 
оставшиеся метры до ворот. Дивер махнул рукой - не проспите мол. Влад вытер 
вспотевший лоб - минус на улице, а гляди-ка, горячий пот.  
 С душераздирающим визгом, от которого заныло в челюстях, как будто кто-то 
провел пилкой по стеклу, авто резко оттормозилось метрах в десяти от ворот, 
которые в свете его фар приобрели неуместно величественный вид, контрастно роняя 
на заводскую землю черную рубленую тень. Рваные клочья тумана проплывали в этих 
желто-белых лучах, делали их видимыми. 
 Дальше автомобиль не поехал. Стоял и чего-то ждал. Четко было видно 
багровое мерцание за стеклом. 
 -Все! - выдохнул Дивер, - почуял!
 -Но как... - начал Мартиков, а бывший солдат его не слышал, вышел на 
дорогу и открыл торопливый непрерывный огонь по стоящей машине. Влад и 
Приходских бежали к нему, поливая "сааб" из своих автоматов. Суматошный стрекот 
автоматического оружия заполнил пустынную улицу: грохот выстрелов, звяканье 
гильз - недавно родившийся день жадно впитывал в себя любые звуки. Влад Щурил 
слезящиеся глаза, "ингрем" плясал в руке как одержимый, посылая пули куда 
угодно, но только не в их неподвижную цель.
 Асфальт подле "сааба" вздыбился, плюнул в небо антрацитовой крошкой, пули 
высекали карнавальные искры из старого фонарного столба с чугунным основанием, 
расцвел белой, пышной, состоящей из осколков стекла, астрой, чудом уцелевший 
плафон, да стены дома неподалеку обзавелись причудливыми марсианскими фресками. 
А на "саабе" не было ни царапины.
 -Что за черт?! - заорал Дивер, хрипло, - что за...!
 Бывший старший экономист "Паритета" Павел Константинович Мартиков, 
корявой, деформированной рукой взвел курок своего автомата, а потом выйдя на 
середину дороги, короткой очередью выстрелил в район агатово - черного стекла. 
 Взвизгнули шины - теперь "сааб" поспешно сдавал назад, нещадно сжигая 
резину, но в его лобовом стекле одним за другим образовывались идеально круглые 
пулевые отверстия. Пули с хрустом врывались в нутро машины. "Сааб" стал лихо 
разворачиваться, но на самом завершении маневра его вдруг пьяно качнуло, и он 
чиркнул передним бампером все по тому же столбу. Мартиков больше не стрелял - 
иссяк магазин.
 -Ты подранил его! - орал где-то рядом Мельников, - Он подранок!!!
 Рядом тормознул "пассат", Дивер махал рукой, зазывая внутрь. 
 -Как ты сумел? - спросил он, с визгом резины срываясь с места. На заднем 
сидении остальные поспешно перезаряжали оружие. Глаза Влада блестели от азарта - 
видать понравилось воевать. 
 -Он единственный попал! - гаркнул сзади Приходских, - стрелять наверное 
лучше умеет! 
 -Не умеет, - сказал Дивер.
 -Может быть дело в том, - произнес Мартиков, - что я чуть не стал одним из 
них.
 -Одним из кого? - спросил Влад, и тут же крикнул: - смотри!
 "Сааб" круто вильнул на Звонническую улицу, с ревом понесся по ней. Дивер 
придавил газ и вписался в поворот следом, хотя край одного из украшенных 
палисадниками домов проплыл в опасной близости от борта машины. Улица неслась 
навстречу, красные катафоты на багажнике преследуемого автомобиля, на секунду 
вспыхивали багровыми жуткими искрами, поймав свет фар, над крышами домов 
размытым неряшливым пятном неслась половинка луны. 
 -Как он гонит! - прошептал Севрюк, - он что...
 Звонническая закончилась, и "сааб", не снижая оборотов начал выруливать на 
Змейку. Обе оси машины сорвало в дикий затяжной занос, шины бешено скребли 
асфальт, сгорающая резина оборачивалась сизым дымом. Багажник авто величаво 
выцелил фасад здания дома культуры, но водитель черной машины был ас из асов, 
выведя "сааб" из гибельного скольжения в полуметре  от очередного фонарного 
столба. С резким хлопком покрышки оттолкнулись боковинами от высокого бордюра и 
автомобиль, завывая как обезумевшая баньши унесся вверх по улице.
 Ругаясь на чем свет стоит, Дивер вдавил тормоза и их машину стало 
разворачивать поперек улицы, бросил тормоз, вдавил газ, Мартиков страдальчески 
поморщился, когда "Пассат" подпрыгнул на все том же бордюре. Черная иномарка уже 
скрывалась за близким поворотом Змейки.
 -Как он водит! - крикнул Дивер - как он так водит?!
 И кинул машину вдоль извилистой улицы с предельным ускорением. Стрелка 
тахометра метнулась к шестерке, замерла на секунду, а после уверенно стала 
штурмовать красную зону. В двигатели появились визгливые нотки.
 -Дивер!- крикнул Владислав, - Дивер, ты бы поосторожней!
 Но то не слушал. Катафоты "Сааба" снова маячили впереди - он убегал, он 
сегодня сам стал дичью. Сизый дым вырывался из сдвоенной выхлопной трубы. 
Узенькая двухполосная улица, разбитый асфальт, но эта черная колесница делала по 
ней сто, сто десять, сто двадцать километров в час. Ее швыряло то к одной стене, 
то к другой, лакированный борт проносился в десятках сантиметрах от старых 
домов. Вой отдавался от стен. 
 -Сколько ты едешь?! - заорал Приходских с заднего сидения. 
 Дивер не ответил, стене домов слились за стеклами в сплошное мелькание, и 
иногда подступали совсем близко. И по этой старой извилистой улице, по этому 
рукотворном каньону они продолжали разгоняться. Истерично визжал мотор их 
"фолькса", стрелка спидометра подползала к ста двадцати. 
 -Как... - начал Дивер, но его оборвал Мартиков, рыкнув:
 -На дорогу смотри!!!
 Впереди черный "сааб" повстречал еще один образчик четырехколесного 
племени, мирно догнивающий на обочине, лишенный освещения, и потому замеченный 
слишком поздно. Распахнулись во всю ширь багровые глаза стоп сигналов. Шины не 
завизжали, нет, они заорали, мокрый асфальт моментально высох, а влага в облаке 
сердитого пара вознеслась в сумрачный воздух. 
 Но было ясно, что черный автомобиль не успеет. Но он успел, просто вдруг 
перестал тормозить и вильнул в сторону, двигаясь поперек улицы в облаке пара и 
бензинового выхлопа. Заднее крыло иномарки встретилось с радиатором стоящей 
машины с отчетливым грохотом, прорвавшимся даже через завывания двигателя. 
"Сааб" откинуло, и развернуло на сто восемьдесят, после чего он приложил 
припаркованное авто еще и передним крылом. Дивер этого уже не видел - он 
оттормаживал автомобиль Мартикова со ста двадцати километров в час, отчего 
пассажиры его испытывали поистине космические перегрузки. 
 Оставив за собой длинные черные полосы, "фолькс" остановился как раз перед 
"саабом", как раз за тем, чтобы увидеть как он срывая колеса в пробуксовку 
уезжает. Странно, вмятина на крыле была совсем небольшая, совсем не то, что 
ждешь от такого удара. Мелькнул измятый багажник, а потом снова перегрузки, авто 
стремительно миновало разбитую вдребезги припаркованную машину. 
 -Тварь! - орал Дивер исступленно, - Стой ты! Стой!
 Напрасно, красные катафоты уже отдалялись, и демонический автомобиль снова 
как бешенный мчался по Змейке.
 В конечном итоге все решили курьеры. В том месте, где улица Змейка 
соединяется с Береговой Кромкой, есть перекресток с парой светофоров, которые 
перестали работать примерно в год постройки Старого моста и теперь в основном 
пугали прохожих своими пустыми лишенными стекол глазницами. Не доезжая до 
перекрестка можно было заметить еще одну улочку, вернее переулочек, узкий и 
дистрофичный, загаженный на удивление из выходивших туда черных ходов десятка 
старых домов. Ночью здесь кошки справляли свадьбы, а иногда их гоняли бродячие 
псы, роясь в объедках в поисках пищи. Здесь же к стенам были заботливо 
пристроены витиевато изогнутые велосипедные рамы, продавленные кроватные сетки 
без спинок, лысые как самый центр Арены покрышки, мешки с закаменевшим цементом, 
слипшиеся рулоны обоев и эпический остов старого пианино - весь тот бытовой 
мусор, что зачастую гнездится в коридорах коммунальных квартир, вызывая 
нескончаемые прения жильцов. А наверху раньше жили голуби, ворковали день и 
ночь, а теперь не стало ни голубей, ни кошек, ни собак.
 Была здесь еще одна достопримечательность, во много раз более полезная: 
улочка имела название Голубиный тупик, и полностью ему соответствуя, 
оканчивалась тупиком - массивной в три кирпича каменной стеной, что отделяла 
переулок от двора трехэтажного жилого дома. 
 Набравший запредельные обороты "сааб" нацелился уже выскочить на 
перекресток (и никто почему-то уже не сомневался, что он и в этот раз удержит 
дорогу), когда ему на выезде дорогу перегородила машина. Низкая серая "БМВ", с 
битым передним крылом выскочила на перекресток с Береговой кромки с включенными 
фарами и переливчатым сигналом клаксона. Авто так просело, что не оставляло 
сомнений - машина полна людей. Волею судьбы эта тоже летевшая на всех парах 
машина (а что тормозить? Спросили бы курьеры внутри - улица совершенно пуста) 
оказалась на перекрестке как раз в тот момент, когда его почти достиг убегающий 
"сааба".
 -Что счас буде-е-ет!! - заорал Дивер увидев приземистую серую тень на 
перекрестке.
 "Сааб" снова затормозил, машину стало разворачивать поперек улицы, в 
тонированных стеклах отразились фары "БМВ" испуганные лица курьеров. В следующий 
момент черный автомобиль с ворохом искр преодолел бордюр, чудом вписавшись между 
двумя фонарными столбами и зарулил в Голубиный тупик. На перекрестке панически 
тормозила машина курьеров, их вполне можно было понять - смерть заглянула в 
салон их автомобиля своими желтыми глазами фарами. 
 Дивер сбавил скорость - выросший в Нижнем городе, он знал -переулок 
кончается тупиком.
 Мягко, "пассат" заехал в улочку. 
 -Мартиков, готовься! - приказал Севрюк, - если попытается прорваться 
назад, стреляй!
 По переулку словно пронесся смерч - бытовые и строительные отходы были 
живописно разбросаны, часть повисла на крыльцах черного хода. Гнутая 
велосипедная рама чинно стояла на самой середине дороги, раскорячив лишенные 
колес рулевые тяги, там, где приземлилась, отлетев от некрашеной кирпичной 
стены. 
 А впереди черный, заляпанный грязью "сааб" судорожно, стукаясь о стены 
передним и задним бамперами, пытался развернуться. 
 -Что он делает? - спросил с заднего сидения Мельников. 
 -Попытается вытолкнуть. - Сказал Дивер, - и у него может получиться. 
 Загнанный в тупик, но вместе с тем не утративший воли к свободе "сааб", 
чем-то напоминал опасного хищника, попавшего в примитивную дикарскую ловушку. 
Нет, он уже никуда отсюда не уйдет, но при этом и не подпустит к себе охотника. 
Он в ярости, и все еще надеется выбраться. 
 И у него начинало удаваться. Казалось, невозможно развернуть автомобиль в 
таком узком проулке, казалось... но он разворачивался, обдирая борта и бамперы, 
но все равно разворачивался. Двигатель алчно и яростно выл, сизый выхлопной дым 
смешивался с утренним туманом. Колеса скребли грязную землю. Вот мелькнул на 
миг, вспыхнул белым огнем глаз-фара - дикий, бешенный, мельком осветил их 
остановившийся "фолькс".
 -Михаил, - осипшим голосом вымолвил Степан, - он вырвется! Он сейчас 
вырвется!
 Дивер вздохнул, прикрыл глаза, что-то лихорадочно прикидывая. Покачал 
головой, сказал:
 -Мартиков, прости...
 И прежде, чем тот успел спросить, за что площадь, их водитель включил 
первую передачу, и придавил глаз. С шипением покрышек "пассат" преодолел 
последние метры, позади заорали, Мартиков вдруг вспомнил, что он не пристегнут, 
а полусекундой позже их "фолькс" мощно боднул дергающийся черный автомобиль. Со 
скрежетом взгорбился капот, нежно звякнув, покинули свое обиталище фары, по 
стеклу побежали серебристые змейки трещин. Оторвавшийся дворник медленно 
вращаясь, пролетел над крышей "сааба" как маленькая летающая тарелка, держащая 
курс в сторону двора. 
 Черный автомобиль сдвинуло с места и потащило назад к стене. Он еще вращал 
своими покрышками, злобно ревел двигателем, но его левый борт находился в 
жесткой сцепке с изуродованным радиатором "пассата". С отчетливым звоном Дивер 
припечатал "сааб" к тупиковой стене, на землю темным потоком пролились 
тонированные стекла, рассыпались под истекающим маслом днищем. Звучно хлопнули 
левые покрышки: сначала передняя, потом задняя, пластиковое зеркало оторвалось и 
упало на искореженный капот "фольксвагена". 
 И все затихло. Умолк кашлянув, двигатель черного автомобиля, плюнув 
напоследок клубом темного масляного дыма. Минуту приходили в себя. Потом на 
заднем сидении зашевелились и открыв дверцу в холодный утренний воздух вывалился 
Влад, а за ним все пассажиры заднего сидения. Туман потихоньку сдувало обратно к 
реке.
 -Дивер... - сказал Степан громко, - Севрюк! Предупреждать надо, когда 
таранить собираешься. 
 -Живой и ладно! - произнес Дивер выбираясь с водительского места. 
 -Живой! А то что морду обкорябал об сидение, это не считается, да?
 -Морду... - процедил Мартиков, появляясь на свежий воздух, вот ему 
досталось больше других, темные густые волосы, которые уже вполне можно было 
считать шерстью окрасились красным, спутались, - вот машина моя...
 -Я же сказал, прости... Глядите что делается!
 Свет фар припечатанного "сааба" медленно тускнел, словно кто-то невидимый 
плавно поворачивал ручку настройки яркости. Свет сильно сбавил интенсивность, 
пока не остался только крошечный светящейся уголек - спираль в лампе 
накаливания. Потом потух и он.
 -А что! Аккумулятор раскололи, вот и все! - сказал Степан. 
 Дивер махнул рукой:
 -Мартиков, держи его на прицеле.
 Тот кивнул. Остальные стали медленно подходить стреноженной черной машины. 
Слышно было как в холодном воздухе потрескивает, остывая, мотор.
 Вот он, черный "сааб", странная пришедшая непонятно откуда машина, символ 
и вестник Исхода, одновременно. Смятые колесные диски напоминали перебитые лапы. 
 -Мы что-то можем... - сказал Влад.
 Дивер кивнул, жестом опытного серпентолога взялся за хромированную ручку. 
Щелкнуло и дверь растворилась с режущим уши скрипом. Пахнуло пылью, старой, 
ветхой тканью. Свет наступившего дня был куда как слаб, но и в его сумеречном 
мерцании можно было бы увидеть внутренности машины и того, кто находился в ней. 
 Но в ней никого не было. Дивер отпустил ручку, и попятился на несколько 
шагов:
 -Как это...?! 
 Влад наполовину залез в салон "сааба": абсолютно пустой салон. Сейчас, 
когда никто не загораживал дверной проем все стало видно получше - ветхую 
матерчатую обивку сидений со множеством шрамов от штопки, царапины и вмятины на 
торпеде, замасленную и примотанную изолентой ручку коробки передач, замызганный 
коврик под ногами. Салон выглядел... такой мог быть в машине, которая давно 
отметила свой двадцатилетний юбилей - много дней беспрерывного использования не 
очень аккуратным хозяином. Грязь и потеки на деталях интерьера, пивные пятна на 
сидениях, он не был аккуратистом, это владелец "сааба". Спидометр пересекала 
извилистая трещина, а сам прибор, прилежно пояснял, что автомобиль не так давно 
миновал трехсоттысячный километр.
 Владислав ошарашено качнул головой. Снаружи "сааб" был абсолютно новый, 9-
3 последняя модель.  
 -Я не понимаю, - сказал Сергеев. 
 -Влад, - позвали снаружи, - слушай, мы кода его ловили, он был новый? Не 
подержанный?
 -Новье, - ответил Владислав, - с иголочки. 
 Позади, там куда ударил их "фолькс" салон машины деформировался. Заднее 
сидение, покрытое страдающей лишаем ковровой дорожкой гротескно выпятилось. На 
нем, кто-то забыл бежевый длинный плащ, такой же старый и штопанный как и обивка 
машины. На полах плаща засохла серая грязь. 
 -Я что гонялся за пустой машиной?! - кричал снаружи Дивер, - за каркасом?!
 -Спокойно Михаил, ты же мистик! - говорил ему Степан, Мартиков чуть дальше 
что-то бормотал, осматривая свой разбитый автомобиль.
 Влад потянул на себя крышку бардачка и та легко открылась. Из проема 
потянуло какой то засохшей плесневой гадостью. Тут когда-то рассыпали арахис, 
который высох и достиг за эти годы каменной твердости. Еще здесь лежал сложенный 
надвое лист бумаги, связка ключей, бумажка с пятизначным шифром, и серебристый, 
очень знакомый ножик. Сергеев вынул лист и передал его Диверу. Тот развернул, 
присвистнул:
 -Ого! Да мы тут все есть! 
 К связке ключей был прицеплен кожаный брелок с вытесненной гнусной 
нечеловеческой харей. Химера! Чье это?
 Под издырявленным пулями лобовым стеклом на сидении имелись пятна, не от 
пива или другого напитка. Здесь была кровь, причем свежая. 
 -Поздравляю, Мартиков! - сказал Влад, выбираясь и вручая ключи нож и шифр 
все тому же Севрюку, - похоже, что это именно ты подле завода его подранил. 
 Обернулся к машине. А она уже была не той, и теперь полностью 
соответствовала своему внутреннему убранству. Просто очень старый "сааб", 
произведенный на свет в ранних семидесятых, если судить по граненому корпусу. 
Очень старый, и проживший не легкую жизнь. Судя по виду, эта машина никак не 
могла развивать больше восьмидесяти километров в час. Жалкое зрелище, черная 
шкура его была тускла, мутна и изъедена ржавчиной. 
 -Тут больше ничего нет, пойдемте! - сказал Владислав Сергеев. 
 -А он, - кивнул на машину Мельников, - не вырвется. 
 -Взгляните на него. Он уже никуда не поедет.
 Это было правдой, которую к тому же очень трудно было оспорить. Логика 
здесь не работала, и оставалось лишь прислушиваться к ощущениям. А ты говорили, 
что "сааб" стал просто "саабом", ржавой кучей железа, когда странная сила 
свившая себе внутри него гнездо, ушла. 
 Потолкавшись возле изувеченных машин, они побрели прочь.
 -Это все? - спрашивал Мартиков.
 -Все! Разве ты не видишь, тут больше нечего делать. 
 -Но как же так. Отгадки! Ответы на вопросы.
 -Вот они! - и Дивер покачал перед собой ключи, - знать бы к чему они 
подходят. 
 -Куда лучше ключи без замка, чем замок без ключей.
 Через заметно посветлевший день они проследовали до Старого моста. 
 -О! - сказал Мельников, - глядите, пес!
 -Да здоровый какой. Я думал они все повымерли...
 Серая желтоглазая собака, неподвижно замерла в отдалении, красный язык 
свесился чуть ли не до земли. Из пасти животного вылетали облачка пара. Мартиков 
изогнулся и упал на колени, так что идущие рядом Влад со Степаном испуганно 
шарахнулись в сторону. 
 -А... - вымолвил Павел Константинович, а потом словно раздвоился. На 
потрясенных его сообщников уставилось сразу две личины - одна человеческая, 
безволосая, с кротким взглядом, и мохнатая звериная морда, точь-в-точь похожая 
на встреченную собаку. Морда мерзко гримасничала, глаза вращались, а похожий на 
гротескного сиамского близнеца Мартиков молча содрогался, стоя коленями на 
земле. Потом звериная морда потянулась вперед, словно стремилась встретиться со 
стоящей собакой. Та вздрогнула, и метнулась прочь, растворившись за линией 
берегового обрыва. 
 Мартиков поднялся на ноги. Такой же, как прежде:
 -Что это было?
 -Это у тебя надо спросить, - ответил после паузы Севрюк, - Полегчало? 
Пойдем.
 -Я не знаю, что это было... - тихо сказал Павел Константинович, и пошел 
вслед за другими. 
 -Не важно, - сказал ему Влад, - главное чтобы не повторялось. Потому что 
мне сейчас хочется, в основном спокойно дойти до дома. Многовато знаешь ли, уже 
для одного дня. 
 Но видимо многовато еще не было, потому что следующее событие не замедлило 
свалиться им на головы уже через четверть часа. 

                               2. 

 -Веди! - приказал Босх.
 -Сей момент! - расплылся в улыбке Кобольд и ушел куда то вглубь каменных, 
сыроватых хором. Там, за двумя стальными  дверями располагался карцер.
 -Все готовы, да?
 -Да без проблем! - ответил Николай Васютко, - Стрый ты готов?
 -Готов, но...
 -Хандрит наш Стрый.
 -Пусть хандрит, главное чтобы стрелял хорошо. 
 -Я не знаю, - медленно произнес Стрый, - не знаю. Кто ни будь видел 
Плащевика?
 -Я видел, - сказал Босх, - и дату назначил... сегодня. Не поймай бы этого, 
неизвестно что бы случилось.
 -Что там говорят про чумных? Вправду к замку каждый день уходят?
 Босх помолчал, поиграл компактным десантным автоматом, лежащим на столе 
перед ним:
 -Что нам до этого? Они же не Избранные, они чумные... так, погань. Как 
были так и остались.
 Рамена молчал, зато обросший, невыносимо воняющий потом и еще какой то 
дрянью Рябов на другом конце ствола, разинул немилосердно разящую свою пасть и 
заорал громогласно:
 -Как есть, Босх! Падаль одна, мочить гнусь паршивую! Всех их всех, под 
корень их! До восьмого колена!!!
 Грохнула ржавая дверь с неразборчивыми полустертыми угрозами, и в комнату 
вошел Кобольд, тянувший за собой на цепи человека, как тянут упрямую скотину. 
Свет пал приведенному на лицо и оно заиграло всеми цветами радуги от 
наложившихся друг на друга побоев. Нижняя челюсть пленника отвисла и явила 
редкий кровоточащий частокол зубов, один глаз полностью заплыл. Кобольд дернул 
цепь и человек упал на колени.
 Это был Евлампий Хоноров.
 Близоруко вылупив бледно голубые замутненные глаза и оглядев присутсвующих 
он привычно скривился, так что стало ясно - приводили его сюда уже не в первый 
раз, и о дальнейшем никаких иллюзий Евлампий не питал.
 -Ну что? - негромко спросил Босх, - оклемался?
 -Живой он, живой! - с готовность отозвался Кобольд, - ну, может пару ребер 
сломано, - и он снова дернул за цепь вызвав у Хонорова сдавленный стон. 
 -Доведешь? - спросил Каночкин. 
 Хоноров кивнул, с рассеченного его лба на холодный бетон шмякнулась капля 
темной крови.
 -В Сусанина играть не будешь?
 Помотал головой, пробурчал что-то невнятное. 
 -Смотри Босх! - сказал Пиночет, - какого я вам полезного проводника 
достал!
 -Как достал-то?
 -Да сам пришел! - осклабился Николай, при этих словах Хоноров забился в 
цепях и тоскливо замычал, - Иду по улице, тут подбегает этот, глазки слепошарые 
свои щурит и мне заявляет: "ты, мол, знаешь!" "Знаю, говорю, вот только что?" А 
он: "Ты же из этих, которые от монстра бегут! По глазам вижу!" Ну я его 
спрашиваю: "А что еще есть?" Ну он мне про общину ихнюю и выболтал. А ведь сам 
то туда не пошел, в стороне болтался. 
 -Выходит, рассмотрел он твою избранность? - сказал Босх. 
 -Выходит так...
 -А что потом? - спросил вдруг Малахов.
 -Стрый, ты мне действуешь на нервы! - тут же отозвался Васютко, - потом 
все будет хорошо, понял! Потом будет рай!
 -А как же "чумные"? Что они делают с ними? Если те бегут - стреляют, а 
когда остаются...
 -Вот ты чумной! На самом деле чумной!!!
 -Все! - сказал Босх, - идем! Тридцать минут и нирвана. Исход уже скоро!
 -Но Плащевик обещал прийти! - сказал Николай. 
 -К "чумным" Плащевика. Просрочил уже на полчаса. Идем. 
 -Может быть лучше переждать?! - спросил Стрый и голос его дрогнул. 
Евлампий поднял окровавленную голову, удивленно в него всмотрелся и проронил:
 -Чую, уже скоро!
 -Ни чего ты не чуешь, шиз слепошарый!!! - заорал Кобольд, и сильно толкнул 
Евлампия, тот покатился по полу, тихо причитая. 
 Встали, взяли оружие - все новенькое, современное, Босх не скупился. Рябов 
с наивным детским интересом, изучил массивный пулемет Калашникова, прежде чем 
подвесить его себе на шею. 
 -Этого пустим впереди! - шепнул Босх Кобольду, большой знаток теоретики 
пушечного мяса. 
 -Ну, пошли...
 Подле выхода из пещер на вечной стоянке примостился броневик Босха - 
надежная машина, на которой и следовало бы выезжать на охоту за людьми. Увы, 
шальной осколок пробил бак. Еще тогда, и от него не защитила даже броня, раньше 
времени приковав средство передвижения к крошечной площадке на территории 
внутреннего периметра.
 Здесь было тихо и сумрачно. Чуть в стороне возвышался белокаменные, 
исчерченный трещинами дом - здесь когда-то были кельи монахов. Над головой 
угрюмой, краснокирпичной стелой возвышалась заводская труба, скоблила копченой 
верхушкой низкие облака. Уходящие вниз "чумные" говорили, что по ночам там 
зажигают красные огни, как встарь, но никто из нового отряда Босха сам это не 
наблюдал. Место здесь было неуютное и мрачноватое, но по иронии судьбы именно 
здесь было безопаснее всего во всем городе. Только здесь можно было пережить 
близкий Исход. 
 -Стрый? - вдруг спросил Васютко, - Стрый ты чего?
 Названый стоял в дверях ведущего в катакомбы хода. Автомат на шее, во 
взгляде растерянность. Но когда на него стали оборачиваться, поднял голову и 
даже посмотрел на них с вызовом.
 -Нельзя идти! - сказал он.
 -Как нельзя?! Ты сдурел что ль...
 Стрый взмахнул руками, автомат подкинуло, он стукнул его по груди, и 
Малахов болезненно скривился:
 -Это... - сказал страдальческим тоном, - это... неправильно!!!
 -Да что неправильно, Стрый?
 -Все!!! - заорал тот, - И он! - ткнул рукой в Хонорова, который 
безразлично стоял со своей цепью, живо иллюстрируя проблему рабства, - И 
"чумные"! И замок! И Плащевик тоже!!! Я не хочу! Не хочу ради него лезть под 
пули!
 -Я понял Стрый! - сказал Босх и кивнул Рябову.
 Тот, весело осклабившись (улыбка его со временем по бессмысленности все 
больше напоминала оскал человека-зеркала Витька), вскинул пулемет и выцелил 
Стрыя. Малахов испуганно подался назад. В пять шагов преодолев расстояние между 
ними, Рябов больно ткнул Евгения стволом в живот. Буйный отец семейства 
наслаждался ситуацией.
 -Хочешь ты этого или нет, - тоном образцового родителя читающего нотации 
непутевому отпрыску, произнес Босх, - но ты уже под пулями Стрый. Тебе только 
надо выбрать под чьими именно. В тебя попадут ОНИ, наша дичь, или тебя 
пристрелим мы. А это позорно так умереть, Стрый. Позорно. Ты, пусти его вперед.
 И Стрый получил пинок, который продвинул его в передовой отряд. Итого, 
впереди, эдаким живыми щитом шли уже трое - Рябов, который был блажен в своем 
безумии, Стрый, который напротив отчаянно боялся и Евлампий Хоноров, который 
соображал очень плохо и потому все пытался идти вперед, натягивая свою цепь, как 
не в меру ретивый молодой пес только что выскочивший на прогулку с хозяином.
 На выходе с заводской территории их поджидала батальная картина, без самой 
собственно баталии - золотистая россыпь гильз, словно перерытый бульдозером 
асфальт, росчерки пуль на стенах. Все было довольно свежим.
 -Это что? - спросил Рамена, - воевали что ли?
 -Курьеры разбираются. - Ответил Босх, - эх, кабы не Исход, ходили бы они 
все подо мной. Да что там, поздно теперь.
 -Чую! Чую! Чую! - страстно молвил Хоноров в дневную прохладу. 
 -Чуешь? Веди.
 И они пошли - угрюмая собранная группа, от которой шарахались редкие 
прохожие. Рябов впереди, в припадке идиотизма скалил гнилые зубы, вращал 
безумными своими очами и нежно гладил сверкающий смазкой пулемет. Рамена был 
спокоен - он видел птицу тьмы, что летела над ними провозглашая и возвещая их 
приход. 
 Их приход? Что за мысли лезут в голову. Не показалось ли на миг, что эти 
они... были не группой Босха-Плащевика? Другие они!
 -"Брось!" - сказал сам себе Пономаренко - "Есть только Ворон, и его 
Гнездовье".
 Стрый медленно бледнел, под глазами обозначились темные круги. Он кажется, 
начал понимать, что за роль отвел ему начальник. Пиночет нервно поглядывал на 
товарища, тот не выглядел так плохо с тех пор как они перестали закидываться 
морфином. Да еще мучила совесть, ну, не то, чтобы мучила, а так шевелилась где-
то в селезенке. Все-таки Стрый - напарник верный, с детства дружили. 
 Разом пришло воспоминание: он и Малахов, еще совсем мальцы, лет по девять 
пугают соседских голубей. У соседа были хорошие голуби, породистые, вот над ним 
и решили подшутить, выпустив птичек без ведома хозяина. Голуби шарахаются, 
хлопают крыльями, а вокруг замечательный летний денек, все в зелени, откуда-то 
издалека доносится музыка. 
 Николай даже приостановился, зябко передернул плечами в утреннем сумраке. 
Когда он последний раз видел солнце? Давно, не вылезали совсем из пещер, вон 
бледные все, как покойники.
 А вот птицы взлетают одна за другой в ослепительно-голубое, с несколькими 
точеными облачками, небо. Хлопаю крылья, и Стрый, тогда еще Жека Шустрый 
довольно хлопает в ладоши - совершенно детский жест, а ведь они уже не дети. Они 
взрослые. Стрыя надо окоротить, вернуть ему серьезность, а то ведь не солидно. И 
Николай ловит одного голубя и говорит: "Эй, Шустрый!" Стрый оборачивается и 
улыбка его гаснет. Он понимает, что собирается делать его друг. Понимает и 
пугается. Трус, Стрый, трус, и всегда таким был. Птица бьется в руке, но только 
первое мгновение - ее шея слишком тонка и хрупка, так что даже детская рука 
может переломать в ней все кости. Что Николай и делает, и даже слышит глухой 
щелчок, словно сломалась сухая ветка. Он улыбается. А Стрый не улыбается, он 
плачет, ему обидно и жалко голубя одновременно. "Злой ты, Колька" - говорит 
будущий напарник, - "Злой, как Пиночет". И уходит в слезах, а Николай Васютко 
остается с мертвым голубем в руках. А тут и сосед прибежал и пытался поймать 
Стрыя, а Николай слез с голубятни и криками отвлек внимание на себя. А потом они 
бежали огородами, тут же помирившись. 
 Да, так оно и было. Легкая улыбка тронула губы Николая, взгляд невидяще 
смотрел вдоль мрачной, замусоренной улицы. Рядом шагал Босх - лицо каменного 
истукана и глаза такие же, глянет - раздавит. И Кобольд, мерзкий чернявый 
коротышка - шакал двуногий.
 -"Что я здесь делаю!" - вдруг подумал Васютко, пред внутренним взором 
которого все еще стояла картинка того теплого, сгинувшего много лет назад дня. 
Тогда все было так хорошо, так просто и ясно, и не было этой липкой трясины, 
собачьей жизни, что привела его и Стрыя в ряды этой крошечной апокалиптичной 
армии идущей убивать других людей. Убивать потому, что так сказал человек в 
плаще. Человек, который как все яснее становилось Николаю, скорее всего вовсе и 
не был человеком. А Стрый идет впереди в качестве живого щита - Босх не привык 
ценить людей. Ему наплевать на чужие жизни, пусть это даже жизни близких ему 
людей. Ничего не скажешь, знал Плащевик, кого набирать в свою команду. 
 И Николай ускорил шаг, обогнал Босха и Кобольда и стал  шагать подле 
Стрый. Тот полуобернулся к нему, и как показалось, глянул благодарно. 
 А эти шли сзади - люди сплоченные Исходом, люди с исковерканной психикой и 
неясными идеалами. И все равно, люди-кремни. Почему они стали казаться ему столь 
омерзительными. Следующая мысль была простой и ясной:
 -"Нас что, всех послали на смерть?!" - он не знал, почему это пришло в 
голову, но тяжкое осознание того, что это правда упорно не оставляло его. Он на 
секунду замедли шаг, и в голове мелькнула следующая мысль - "Я что, прозрел?"
 Он посмотрел на Стрыя, да, тот тоже ощущал нечто подобное. И Николай 
Васютко по прозвищу Пиночет, которому оставалось жить двадцать две минуты и 
сорок секунд, нервно втянул в себя холодный пахнущий зимой воздух и стремительно 
подбивал итоги своей подходящей к концу жизни.
 Неподалеку Рябов стал хрипло орать какой кошмарный боевой марш. Ствол его 
пулемета выписывал в воздухе сложные фигуры. 
 Босх и компания приближались к школьному микрорайону по Верхнемоложской 
улице, не подозревая, что чуть более многочисленная группа их потенциальных 
жертв движется параллельно им по Последнему пути, название которого на глазах 
обретало зловещий смысл. 
 И в отличие от своих убийц группа Дивера сейчас была настроена лишь на 
спокойный отдых, после ловли "сааба". Евлампий Хоноров натягивал свою цепь, губы 
его отвисали в угрюмом оскале, мутные слюни текли по подбородку - как и 
служебного ротвейлера, взявшего след.
 -Вы хорошо видите? - спросил Евлампий у Кобольда.
 Тот моргнул, ответил слегка растерянно:
 -Ну да...
 -Это хорошо, - сказал Хоноров и звучно сглотнул слюну - Оно любит когда 
хорошо видят. Почему-то ему нравятся глаза не страдающие близорукостью. Но и 
слепых оно тоже ест. Все же лучше, чем ничего, правда? - и он хохотнул 
добродушно, словно находился в хорошей компании и только что рассказал веселый 
анекдот, приведший аудиторию в экстаз. 
 -Заткни его! - приказал Босх спокойно. 
 До места, где двум отрядам было суждено столкнуться оставалось совсем 
немножко - два пустых, ледяных, продуваемых всеми ветрами кварталов. Скрюченная 
чьим-то автонаездом водяная колонка на перекрестке улицы Стачникова и Последнего 
пути была как проржавевшая веха на пути тринадцати идущих к ней людей. 
Тринадцать - несчастливое число и кто знает, как бы развивалось все дальше, если 
бы их на краткий миг не стало четырнадцать.  

                              3.
 
  Страшные сны, замучили Никиту Трифонова. Собственная кровать перестала 
казаться ему надежным и покойным убежищем, напротив, он теперь смотрел на нее, 
как на липкую черную паутину, только и ждущую, чтобы схватить зазевавшуюся 
жертву в свои пахнущие пылью объятия. Трифонов стал спать на полу, но легче не 
стало, ему мнились змеи - разные, длинные и короткие, зеленые - серые - черные, 
пестрой кислотной расцветки. Спастись от них можно было лишь на кровати. А там, 
все начиналось сначала. 
 Мать ушла и больше не вернулась. Он провел много времени, выговаривая 
себе, что с ней все в порядке, просто она устала и слишком испугалась. Просто 
ушла из города, оставив его Никиту. Это не так уж плохо, он ее ни в коем случае 
не винил, главное чтобы с ней самой было все в порядке.
 А правда нахально пряталась в голове, скрываясь до времени за ширмой 
лживых самоуспокоений, а потом, в самый темный и сумрачный час (а их, к 
сожалению становилось все больше и больше), выползала на свету во всей своей 
ужасающей красе. Мать не просто ушла, - говорила она, эта похожая на изумрудную 
змею правда - она Изошла, и ты это прекрасно знаешь. И еще ты знаешь, что Исход 
не тоже самое, что просто исход, или побег. 
 То, что матери больше нет, он понял лишь заглянув с утра в ее комнату - 
пустую, чисто выбеленную комнату с пылью по углам. Исчезла вся мебель, цветастые 
занавески с окон, ее любимая ваза, которая, впрочем, уже почти два года 
обходилась без цветов. И даже пятно канцелярского клея, который она разлила 
подле окна много лет назад, и которое не стиралось никаким порошком и то 
пропало, наглядно демонстрирую прописную истину - Исход лучший растворитель. Это 
Никита и так знал. Исходящие не оставляли за спиной ничего, с маниакальной 
скрупулезностью сжигая за собой все до единого мосты. Вернее за них это делала 
мрачная, оккупировавшая сила, та что пришла снизу. 
 Сколько Никита стоял на пороге пусто комнаты, прежде чем до него через 
боль от потери докатилась очередная горькая истина? Он не знал, да и не хотел 
знать.
 Никита Трифонов остался совсем один в этом холодном неуютном мире. Только 
он, город, и шумные соседи сверху. Но туда он пойти боялся, мать учила не 
доверяться посторонним. Впрочем сегодня все изменилось. 
 Он ничего не ел третий день и от этого в теле возникали странные ощущения, 
какая то воздушная легкость. Соображалось с трудом. Сны становились все ярче, и 
начинало казаться, что скоро они станут ярче яви и что тогда случиться, Никита 
не знал, но все равно боялся этого. 
 Кое какие сновидения умудрились все же прорваться сюда. Те же змеи, или 
темная тварь, что прилетает каждую ночь и тихонько стучит матовым клювом в 
оконное стекло. Мол ничего, подожди, придет время и эта непрочная преграда 
рухнет и я доберусь до тебя. И ты Изойдешь. 
 Никита представил комнату после своего Исхода (пустота, пыль) и заплакал. 
Он боялся ворон, как и маленький Дмитрий Пономаренко. 
 Вот и сейчас какая-то птица кружила лениво над двором. Огромная, покрытая 
блестящими синими перьями с круглыми, синеватыми же глазами. Она была не похожа 
на ту, темную, когтистую. Она была доброй, пришла из доброго сна. Где-то Никита 
ее видел, где-то про нее слышал. Птица перестала наматывать круги и зависла 
перед самым окном Трифонова. Теперь он узнал ее и робко улыбнулся. Еще бы, ведь 
к нему пришла Птица Счастья. Синяя птица, похожая на изящных пропорций голубя. 
Она нежно и успокаивающе ворковала, лениво взмахивала широченными. Похожими на 
махровые полотенца крыльями.
 -Что ты хочешь? - спросил Никита.
 Птица клекотнула, а потом в два мощных взмаха взлетела на этаж выше. 
Никита выскочил на балкон, свесился через него глядя наверх, и успел заметить 
как Птица Счастья влетает в окно соседей сверху. Тех там сейчас не было, Никита 
слышал, как они выходили. "Вот не повезло людям. К ним прилетала птица счастья, 
а их не было дома!" - подумал Трифонов, а следом за этой мыслью явилась другая: 
"надо пойти к ним и рассказать!"
 Эта мысль была уже не просто мыслью - она вполне смахивала на цель. А 
цель, как известно, это ни что иное как тот гибкий стальной стержень, что 
поддерживает существование каждого человека. Если хотите, это что-то вроде 
скелета духа, который, подобно скелету телесному поддерживает мышление и 
сознание, спасая его от распада. 
 Поэтому голодный и ослабший Трифонов буквально летел вниз по ступенькам, 
целиком и полностью захваченный одной мыслью - донести хорошую весть до соседей. 
 Плохих людей он увидел сразу, и ничуть не удивился сразу получив о них 
полную информацию. С ним такое бывало. Вот когда Рамена пытался его ловить, 
Никита сразу распознал его злую сущность. И к тому же он... постойте, и этот 
страшный убийца тоже здесь, идет посередине маленького, но грозного отряда. Вот 
и прибавилась плохая весть.
 И Трифонов со всех ног помчался вниз по Последнему Пути, отчего то отлично 
зная, что встретит Влада и сотоварищей там. И он не ошибся. 
 Никита Трифонов вообще никогда не ошибался, хотя даже и не догадывался о 
своем странном даре.  

                              4.

 -До десятого колена! - проорал Рябов, картинно взмахнул пулеметом, словно 
дирижер палочкой. Смурный свет нового дня пал на его обезображенное рваным 
шрамом лицо, придав ему очертания гротескной маски.
 Николай шел подле Стрый и с каждым шагом ощущал, как ему холодно. День был 
отвратителен - апофеоз всех серых дождливых дней. Почему-то казалось, что и все 
последующие дни будут такими. До самого Исхода. 
 Рамена с отрешенной ухмылкой наблюдал за небесными виражами своего Ворона. 
Вещая птица звала на бой и сулила им победу. 
 Понурый Евлампий шагал и сверлил мутными своими очами покрывшуюся ледком 
землю. Он теперь тоже улыбался - похожей на Раменову отрешенной улыбкой, слабый 
отсвет веселья у отринувшего прошлую жизнь камикадзе. Если бы Босх, тонкий 
психолог и организатор (очень полезные качества, если ты хочешь управлять 
большим количеством людей), увидел бы сейчас его лицо, то неминуемо остановил бы 
процессию и переправил Евлампия в арьергард, а то и вовсе стрельнул прямо тут, 
благо цель их похода уже была видна невооруженным глазом. Просто потому, что 
люди вот с таким вот лицом как правило трудно поддаются управлению и в священном 
своем безумии способны развалить даже очень хорошо спланированный план. Но Босх 
не видел, потому, что шел позади и мог наблюдать лишь всклокоченный затылок 
Евлампия. 
  А тот тем временем тяжело поднял голову и уставился куда то в сторону 
перекрестка Школьной со Стачникова. Глаза его, доселе пустые и бессмысленные, 
глаза животного ведомого на бойню, вдруг обрели некоторую ясность и цепко 
поймали какой то не видным другим объект. Хоноров пожевал губами, внимательно 
всматриваясь. Без очков он видел плохо, но что-то подсказывало ему, что вон то 
серое пятно в густой тени под декоративным деревом с обрезанной верхушкой - это 
прячущийся человек.
 Надежда полудохлой птицей трепыхнулась у него в груди, и это и был тот 
своеобразный запал, который привел бездеятельного доселе Евлампия Хонорова в 
состояние действия. Сделав немудреный выбор между пассивной гибелью и рисковой 
свободой он рванулся вперед, испустив хриплый крик:
 -Спа-а-са-а-йте!!!
 Рывок его был столь силен, что не ожидавший этого Кобольд не удержался на 
ногах и повалился вслед за своим ручным человеком на землю. Это и спасло его от 
насыщенного свинцового града, что со свистом пронизал воздух в том месте, где 
только что была его голова. 
 Стреляли плотно, сразу с нескольких позиций, давя неожиданностью нападения 
и тем, что самих стрелков почти не было видно за стволами деревьев. 
 Николай Васютко услышал вопль Хонорова, первый, похожий на глухой щелчок 
выстрел, стал поворачиваться, увидел лицо Стрыя - еще не испуганное, 
непонимающее, тот еще не мог уяснить, что происходит. Стрый стоял столбом, а из-
за деревьев уже стреляли вовсю, длинными очередями и не экономя патроны. Били на 
поражение, по самым видным целям. Снова вспомнился мертвый голубь, ах Стрый, ты 
даже не мог убежать от разгневанного соседа, ты всегда был слишком медлительным, 
и тебе в насмешку дали прозвище Шустрый. Ты слишком долго думаешь, а может быть 
глупо и наивно надеешься, что в последний момент рука провидение отведет от тебя 
быструю свинцовую смерть.
 Нет, Стрый, не отведет.
 Николай действовал быстро. Он шагнул вправо, заслоняя собой Стрыя, толкнул 
его плечом, одновременно закричав:
 -Ложись, Стрый, ложись!!!
 Тот понял, бросился на землю, но медленно, слишком медленно. А Николай все 
еще думал о голубе, и о том, как холоден осенний воздух, когда что-то тупо 
ударило его в живот и грудь, и после мгновения холодной пустоты, вспыхнуло 
жаркой, обжигающей болью. 
 -Колька, Колька!!! - орал Стрый и тянул его за собой на землю, но Николай 
и так уже падал, не способный стоять на враз размягчившихся вдруг ногах. Какие 
глаза были у того голубя - черные бессмысленные, с белыми кружками вокруг 
угольно черных зрачков. 
 И Пиночет упал, на спину, ударившись затылком о холодную землю, но даже не 
почувствовав это. Наверху клубились облака - серые, холодные, вечные.
 -Ты как? - в панике шептал Малахов, судорожно передергивая затвор своего 
оружия, - В порядке?
 "В порядке", - хотел ответить Николай	, но почему-то не смог. Смешное 
чувство, словно из него выпустили весь воздух, как из проколотого мячика. В 
детстве он любил играть в мяч, у него был такой старый, футбольный с заплатой на 
пузатом боку. 
 Кобольд отпустил цепь Хонорова и по пластунски пополз в сторону близких 
деревьев. Руки подгибались, сердце заполошно колотилось, глаза заливал мигом 
выделившийся пот. Бывший драгдиллер искоса глянул направо и встретился с глазами 
Босха, что полз в ту же сторону. Губы того шевельнулись и произнесли несколько 
неслышных слов, адресованных тем, кто стрелял из-за деревьев, Стрыю, Рамене и 
лично ему, Кобольду. Босх призывал поднять оружие и стрелять. Кобольд 
притворился, что не слышит, и полностью поглощен перемещением себя в сторону 
укрытия.
 В суматошную дробь выстрелов вмешалась новая раскатистая трель. Драгдиллер 
повернул голову и даже на миг замер. Совсем рядом от него, Рябов стоял во весь 
рост и давил на гашетку своего пулемета ведя плотный заградительный огонь. 
Пронесшийся по улице свинцовый шторм ни оставил на нем ни царапины, да и теперь, 
уже явно нацеленные точно пули каким то образом миновали отлично видимую 
массивную мишень. Рябов по-доброму улыбался, водя стволом пулемета из стороны в 
сторону, золотистые гильзы взмывали в холодный воздух, а упав на землю, катились 
к Кобольду. Рябов был как утес, как огневая башня, асфальт вокруг него исходил 
крошкой, пули свистели в сантиметре от кожи, а ему было все равно. 
 Брат Рамена возился с затвором автомата, резко вздрагивая, когда 
девятиграммовая болванка врезалась в землю слишком близко от него. Потом оружие 
все же соблаговолило встать на боевой взвод и он стал посылать короткие 
прицельные очереди. Его усилия увенчались успехом -  в стане врага зашевелились, 
а потом на дорогу упало дергающееся тело, рот раскрыт в немом крике, глаза 
широко открыты навстречу смерти. Рябов среагировал моментом и перенес огонь на 
возникшую мишень, из-за укрытия выскочил еще один человек и резко дернул 
раненого назад, но не успел короткая очередь из трех пуль, накрыла упавшего. В 
следующий момент его вдернули за издырявленный древесный ствол.
 Огонь резко убавил в интенсивности. Тихо ругаясь про себя, Босх высунулся 
из-за своей ухоронки и стал стрелять из новенького вороненого десантного 
автомата. Две пули нашли свое убежище в стволе дерева над его головой, 
посыпалась древесная крошка а острая щепка больно кольнула в шею. Было неуютно. 
Да, давно Босх не был сам под огнем, всегда было кем прикрыться. 
 -...Ворона!!! - крикнул Рамена, это у Рябова кончились патроны, и сразу 
стало много тише. Со вражеской стороны стреляли двое или трое.
 Бывший отец семейства так и не залег на землю, словно полагал себя 
бессмертным. Отточенным движением он вынул новый магазин, вставил его, а старый 
упал ему под ноги, после чего она из пуль настигла его, поддела и отбросила на 
Рамену. Тот сжал зубы и стал потихоньку отползать к деревьям. В его автомате 
тоже кончились патроны. Под деревьями, Босх свирепо пнул Кобольда, прошипев:
 -Стрел-ляй, гад!
 И Кобольд тоже открыл огонь. Хоноров закрыв голову руками так и лежал на 
асфальте, а чуть в стороне, за телом Николая, словно за бруствером отстреливался 
Стрый, не замечая, как под напарником скапливает темно-красная лужа. 
 Следует признать, что в той быстротечной битве нормально умели стрелять 
только Босх, с его выучкой, да Дивер, с ней же. Остальные посылали пули из 
дергающегося и ходящего автомата куда попало, что впрочем заставляло противника 
не подниматься от асфальта. 
 Рябов задорно качнул головой, встряхнув редкими волосами, ствол пулемета 
на миг вознесся к небесам в патетическом салюте, но тут же скорректировался и 
снова занял горизонтальное положение. Улыбка Рябова стала щербатой - чужая пуля 
попала ему в рот, выбила два зуба и вышла из щеки оставив рваную дыру. Кровь 
окропила десны, и словно он только что закончил кровавую трапезу. Еще одна 
свинцовая подачка глубоко пропахала бицепс правой руки почтенного отца 
семейства. 
 -Левее, левее! - орали во вражеском стане. 
 Рамена решил, что он кого-то зацепил, во всяком случае неясное шевеление и 
прекратившаяся стрельба об этом свидетельствовала. А потом что-то клюнуло его в 
плечо, Дмитрий поднял голову, думая увидеть разгневанного Ворона, но того там не 
было, только вспарываемый пулями воздух. Следующий выстрел угадил точно в 
автомат бывшего сектанта, и тот звучно сдетонировал, разом подорвав все 
оставшиеся патроны в магазине расшвыряв в стороны тучу мелких стальных осколков, 
большая часть которых осела на лице брата Рамены-нуллы. Чувствуя как кровь 
заливает глаза, Рамена уронил голову на асфальт. Черные блестящие крупинки 
покрытия казались бездонным, полным сгоревших звезд космосом. 
 У Босха закончились патроны, Кобольд возился с затвором, а те, на той 
стороне улицы испытывали такие же проблемы. На несколько секунд возникла пауза в 
течении которой кто-то громко, на всю улицу, стонал. На уровне пятого этажа 
распахнулось окно и звонкий женский голос прокричал:
 -Мань, закончилось все?
 -Да не, передыхают, - отозвались из соседнего дома, - Возьми их Исход!
 Рябов мучил несчастное оружие силясь отыскать причину прекращения им 
стрельбы - в пулеметах он не разбирался, и потому не знал, что от беспрерывной 
стрельбы у пушки заклинило ствол. Кобольд снова стал стрелять силясь накрыть 
очередью как можно большее пространство улицы. Естественно, толку это не 
приносило. Босх грязно ругался, подрагивающими руками перезаряжая автомат.
 С крепким словцом Рябов швырнул пулемет на землю и собрался, было залечь, 
как в стане противника звучно хлопнуло, и быстролетящий предмет размером с 
яблоко вонзился ему в живот. Рябов вытаращил глаза, открыл было окровавленный 
рот для новой порции брани, как предмет вдруг разорвался с оглушительным 
грохотом, от которого у всех заложило уши. Кобольд выронил автомат, Босх застыл 
с раскрытым ртом. Стрый лежал носом в асфальт и держался за уши. 
 -Ну это право чересчур, - отчетливо сказали среди невидимых врагов. 
 -КОЗЛЫ!!! - заорал Босх, высовываясь из-за дерева и поливая из автомата 
смутные тени под деревьями, - Козлы все!!! 
 Кобольд бросил оружие и бочком стал покидать место битвы. Со стороны 
деревьев снова стреляли. Босх захлебнулся фраз, и упал на колени.
 -Я сдаюсь!!! - вопил Стрый, - не стреляйте!! Я сдаюсь!!! - он поднялся с 
земли с поднятыми руками.
 Босх пробулькал что-то невнятное и выстрелил в Стрыя, но промахнулся. 
Кобольд бежал во всю мочь, смешно качаясь на сбитых ногах. Стрый сделал 
движение, словно собирался кинуться за ним, но запнулся об Пиночета, и упал на 
землю. Поднялся, изумленно вгляделся тому в лицо.
 -Колян? - спросил он, а потом поднял руки и увидел какой алый оттенок они 
приобрели, - Колян, ты что?
 Но он уже понял. Сразу понял, не так ли? Кровь на руках, не его Стрыя 
кровь. Никогда больше не гонять голубей Николаю Васютко, и не просить униженно 
больше добавочную порцию зелья у драгдиллера Кобольда. Это притом, что сам этот 
барыга сейчас спешно бежит, вместо того, чтобы прикрыть их огнем. 
 -Кобольд, тварь! - прошептал Стрый и поднял автомат. Со стороны деревьев 
заметили это и снова стали стрелять. Две пули вонзились в асфальт совсем рядом 
от него, но Малахов даже и не заметил этого, он смотрел через мушку на фигуру 
бегущего человека, а потом придавил спуск. Автомат коротко рявкнул, выплюнув 
пяток пуль, а за тем со щелчком объявил, что магазин пуст. Но этого хватило: 
Кобольд споткнулся, широко раскрыл руки, словно хотел обнять весь этот холодный 
туманный город, да и упал ничком. 
 -Я не понял, ты там сдаешься или нет?! - крикнули из-за деревьев. 
 Стрый кинул автомат и подполз к Николаю. Красная влага под его телом 
медленно смешивалась оттаявшей, холодной водой. Глаза Васютко были открыты, и 
сумрачно поблескивали.
 -Колька! - шепнул Малахов, - ты жив, да?
 Тот полуоткрыл рот, как будто хотел ответить: "да, жив, мы еще погоняем 
голубей с тобой, друг", да так и замер. Со лба Стрыя сорвалась крупная капля 
пота смешанного с чужой кровью, и упала прямо в глаз Николаю. Тот не моргнул, и 
от зрелища розовой влаги расплывающейся по мутнеющей роговице у Малахова прошел 
мороз по коже. Он всхлипнул, провел ладонью по лицу Пиночета и попытался закрыть 
ему глаза, но те снова открылись - темные, обвиняющие. 
 -"Я теперь вечный должник", - подумал Стрый - "Ты меня спас, а отплатить я 
тебе не успел. Теперь уже никогда не успею.
 Из глаз Николая Васютко смотрела вечность, и Стрый не мог вынести ее 
взгляда. К ним шли люди - другие люди, которые вместо того, чтобы стать жертвой 
вдруг превратились в хитрых и жестоких хищников, устроивших засаду возомнившим 
себя избранными Босху и его людям. Так глупо. 
 Их было семеро, шесть мужских высоких силуэтов, и маленькая детская 
фигурка. Семь человек, семь оживших фамилий из списка. Стрыю было плевать, он 
поднял голову Николая и положил себе на колени. Не верилось, не хотелось верить, 
что тот умер. Слезы хлынули сами собой. В двух шагах, хрипя прощался с жизнью 
Босх, но его не было жаль. Так же как и изуродованного Рамену и раскидавшего 
дурнопахнущие кишки по всей	 улице маньяка Рябова. Было жаль лишь напарника, с 
которым сроднился больше, чем сам полагал. 
 Евлампий Хоноров оторвался от земли и близоруко вгляделся в лицо 
неторопливо идущего Дивера. 
 -Все? - спросил он. 
 -Да, все, - кивнул тот, - можешь вставать, из них почти никто не выжил.
 -Нет! - с маниакальной уверенностью произнес Евлампий воздевая в небо 
хмурое небо указующий перст, - еще не все! Не все.
 -О чем ты... - начал Дивер, и тут самый младший из них, Никита Трифонов, 
пронзительно закричал:
 -Назад! Идите назад!!!
 Дивер отшатнулся. А потом повернувшись, неуклюже побежал к огневой 
позиции. Было от чего, со стороны Последнего пути наплывал бесформенный 
хлюпающий ужас, который из всех присутсвующих узнали только Василий и сам 
Хоноров. Последний вскрикнул и, вскочив, шатаясь побежал.
 -Нет! - крикнул Мельников - не беги! Ты должен бороться! Вспомни почему ты 
его боишься! Вспомни об этом!!!
 Хоноров приостановился, обернулся, но тут бесформенный кошмар нагнал его и 
вдавил дико воняющей тушей в асфальт. Заячий крик первого теоретика исхода 
потонул в громогласном реве чудовища. Ноги Евлампия дергались и брыкали воздух.
 -Вспомни! - кричал Мельников, но уже без особой надежды.
 Рев прекратился, и полупрозрачная туша слезла с замершего беглеца, а потом 
стала таять и растворяться в воздухе, как медуза, которую в разгар пляжного 
сезона положили на раскаленный камень. Евлампий неуверенно поднялся и глянул на 
стоящих в отдалении людей.
 Пустыми глазницами. 
 -О! - сказал Белоспицын, - это же дурдом! 
 -Что же ты, Колян? - молвил Малахов, глядя в лицо навеки 
упокоившегося друга детства, - как же так получилось, а?
 -Монстр исчез, - сказал Васек, - значит вот как еще можно избавиться от 
своего страха: просто дать произойти самому худшему.
 -Он, что боялся ослепнуть? - спросил Дивер.
 -Выходит, что так.
 Глядя вдоль улицы страшными, полными запекшейся крови глазницами Хоноров 
вопросил:
 -Он ушел, да? Монстр ушел? Да снимите вы с меня эту повязку. 
 -Спокойно! - крикнул Дивер, - спокойно Евлампий, все по порядку. 
 -Он был очень хорошим! - дрогнувшим голосом сказал Стрый подошедшим, - Его 
все считали жестоким. Даже дали дурацкое прозвище, да. А он притворялся, 
понимаете, он просто притворялся! 
 -А все же из гранатомета было лишним, - сказал Степан, - ей богу, как на 
бойне. 
 -Кесареву, кесарево, - прошептал юный Никита, и поворошил ногой оторванную 
пряжку ремня отца семейства. 
 Любопытные глядели сверху, на четверо трупов, на сидящего на асфальте 
плачущего человека, на подходящих тут и там победителей, на одинокого слепца, 
который расставив руки что-то спрашивал тонким, вздрагивающим от ужасной догадки 
голосом. И насмотревшись, отворачивались от окна, с философским замечанием: чего 
только в жизни не бывает! 
 Маленькая локальная трагедия, бесплатный театр для страдающих безразличием 
окружающих, воспоминания о которой будут уже после завтра смыты потомком серого 
быта. 
 Но возвращаясь домой в этот странный и страшный день, один из стрелков по 
имени Влад Сергеев вдруг подумал: некоторые люди прилагают дикие усилия, чтобы 
вырваться из дурманящего плена серого быта. А он, наверное будет первым 
человеком, который столь же страстно хотел бы в него вернуться. И не он один.
 Перееханный локомотивом чудес маленький отряд многое бы, отдал, чтобы 
нырнуть в этот приземленный быт с головой.
 Это называется - ностальгия по старым добрым денькам. 

                           8.

 -Бред! - сказал Мартиков, три дня спустя, - театр.
 -Колдовство! - сказал Белоспицын. 
 А Никита Трифонов грустно кивнул, соглашаясь и с тем и другим. Странным он 
был ребенком - мрачным, неулыбчивым, не по детски вдумчивым, и верящим всему, 
что попадалось ему на глаза. Влад сказал, что это его поведение - следствие 
психической травмы, случившейся при исходе матери, и хорошо, что это вообще не 
закончилось полным аутизмом. Еще Трифонов что-то знал, и периодически удивлял 
взрослых своими странными откровениями, и вопросами на которые у остальных не 
находились ответы, даже у эрудированного Влада. 
 Однако поймать волков предложил именно Никита.
 -Да откуда ты знаешь, что они еще в городе? - спросил Влад.
 -Они не могут уйти. Они ждут, как и мы.


 -Выходит, и тварь бессловесная тоже мучается, - произнес Степан 
Приходских, - хотя их то за что. 
 В этот день с утра прошел первый снег. Кружился, падал мелкими колкими 
снежинками на притихшую землю. Покрыл улицы тонким белесым налетом, и вот уже 
время к трем дня, а он все не собирался таять. И это в конце сентября. Ломающий 
голову над капризами погоды Владислав, в конце концов не выдержал и обратился к 
Никите, ощущая при этом жуткое смущение: это ведь Трифонову полагается 
спрашивать почему вода мокрая, а снег холодный, а не ему - окончившему с красным 
дипломом солидный институт в далекой Москве. Но когда логика пасует, начинается 
суеверия и фантазии, и страшные сны пятилетнего ребенка кажутся полными мрачных 
и неопровержимых пророчеств. 
 -Они любят тепло. - Просто сказал Никита. 
 -Тепло? Так какое же тепло, снег вон сыпет.
 -Они любят тепло и поэтому утянули его к себе. Теперь у них весна, а у нас 
холод. 
 -Да кто Они?
 Но Никита только покачал головой. Короткий и ясный ответ крутился у него 
на языке, но говорить он его не мог: мать говорила, что никто не поверит 
вычитанным из детской книжки глупым страхам, а он ей верил. Даже после того, как 
она сама ушла к ним. 
 Влад только головой качал. Не вопросы надо было задавать - действовать. 
Тем более, что события в городе явно входили в пике, этого не было видно, но 
явственно чувствовалось. Людей на улицах уже практически не встречалось. Двери 
магазинов были либо забиты крест накрест досками, либо гостеприимно открыты в 
совершенно пустые помещения. И от этой пустоты становилось страшнее всего, 
страшнее чем от вида десятка изувеченных трупов, что поджидал группу в одной из 
продовольственных точек. Встретили ли эти тела, тогда еще вполне живые, свои 
страхи, или просто наткнулись на предприимчивую группу мародеров, оставалось 
загадкой. Да и не интересовало это никого, тем более что продуктов не осталось. 
Призрак голода на горизонте так и не замаячил, но гурманам осталось лишь 
вздыхать - в ход пошли солдатские рационы. Не кривясь, их поглощали только 
Дивер, Мельников да все тот же Никита, которому похоже все равно было что 
поглощать, лишь быть питать свое исхудавшее тело. Степан как-то признался, что 
ему приходилось есть и кошачий корм, но происходило это все в таком жутком 
запое, что корм воспринимался вполне нормально и даже радовал вкусным 
похрустыванием. 
 Как питались остальные горожане? Да также, перехватывая еду друг у друга, 
совершая дерзкие налеты на соседние общины, всегда со стрельбой и большой 
кровью. В каждой из общин выделился лидер, который контролировал набеги, 
рождаемость и смертность, и за этой взымал десятину. Неосознанно, эти сплоченные 
группы людей вели себя подобно средневековым феодальным общинам, с некоей 
примесью коммуны. По упорно ползущим по опустевшим улицам слухам, кое-где даже 
практиковался давно забытый обычай первой брачной ночи. Но народ не роптал, не 
возмущался, поддаваясь стадному чувству он знал - вместе легче. Вместе можно 
выжить. Как следствие этой тесной сплоченности, количество Исходящих из этих 
угрюмых общин приблизилось к нулю. Это были крупные золотые слитки, которые 
остались на вселенском сите тогда, когда вся остальная мелочь уже провалилась 
вниз. Напряженно борясь за жизнь эти группы раз за разом пытались покинуть город 
и у них ничего не получалось, но настойчивость их была такова, что преодоление 
туманного барьера оставалось делом времени. В своих безуспешных попытках эти 
люди достигли уже упорство потока воды, что год за годом стачивает в пыль 
несокрушимые гранитные скалы.
 Влад не хотел бежать, он чувствовал след, некую связь событий и людей, 
которая выстраивалась, стоило напрячь мозговые извилины. Все слишком туманно и 
неявно, но оно было.
 Разобраться с этим в ближайшие дни помешала история с Мартиковым, 
окончившая большой городской охотой. 
 На следующий день после очередного побоища на Школьной улице Павел 
Константинович Мартиков очнулся стоя посередине пустой комнаты в квартире 
Александра Белоспицына с широко разведенными руками и скрюченными в суставах 
пальцами. Пока сквозь царивший в голове разброд он пытался понять, что 
происходит, глаза уже фиксировали окружающее. От стены к стене ходил, совершая в 
воздухе руками круговые пассы, ослепший Евлампий Хоноров испуганно выкрикивая 
что-то вроде: "что случилось! Что происходит?!", а остальные пятеро сгрудились в 
дверях, и с откровенным страхом смотрели на Мартикова. Дивер сжимал автомат, 
дуло которого смотрело прямо в лицо бывшему старшему экономисту. Позади через 
окно пялилась мутная луна, бросая мертвенный световой квадрат на стену. 
 -Что?! - выдохнул Мартиков, но тут Евлампий шагнул вперед и наткнулся на 
стену, прямо на лунный отсвет и загремел на пол. Белоспицын поспешно подскочил к 
нему, поддерживая под локоть помог подняться. 
 -Он успокоился? - спросил кто-то из стоящих с сомнением. 
 -Что произошло? - спросил Павел Константинович и очнувшаяся память 
услужливо подкинула ему воспоминание: он один в пустой, освещенный чарующим 
лунным светом комнате, а из соседней пахнет духом человеческих тел - сонная 
беззащитная добыча. Куски мяса.
 -Он больше не будет? - направив лицо к луне вопросил Хоноров, - скажите, 
чтобы он перестал. Я же не вижу...
 -Угомоните его, кто ни будь! - нервно сказал Владислав, - в два часа ночи 
такой бедлам! А ты Мартиков, сейчас в себе?
 -В себе...
 -Что с ним делать? - вопросил Дивер, - это уже... да, это третий уже 
случай. Он нас сожрет когда ни будь.
 -Что я сделал?!
 -Успокойся, - сказал Мельников, - Порычал и немного погонялся за 
Хоноровым... чуть не догнал...
 Они переглянулись. Сейчас в них боролась совесть с инстинктом 
самосохранения, все-таки жить вместе с Мартиковым, все равно что содержать в 
домашней квартире любовно выращенного тигра. С одной стороны он вроде бы 
ластиться к тебе и требует ласки, с другой... кто знает, что у него на уме.
 Мартиков и сам понимал это, понимал отчего на него бросаются косые 
настороженные взгляды, когда время начинает клониться к вечеру, а луна все 
прибывает и прибывает, медленно полнея на один бок.
 Никита Трифонов, у которого сна не было ни в одном глазу (за ночь трижды 
просыпался с криками), протиснулся сквозь плотный строй взрослых и подошел к 
Павлу Константиновичу. Осторожно коснулся длинной звериной шерсти.
 -Волчок... - тихо сказал он, - но ему скучно одному...
 -Уберите этого юного прорицателя! - взорвался Дивер, - с глаз моих долой. 
Ночь же, черт!
 Трифонова увели, а ночью так никто и не спал, зато наутро Влад выдал 
безумную идею, отдающую суевериями и просто безумием, но в нынешней обстановке 
смахивающую на вполне действенную. Мартиков увидел собаку, там возле реки, и его 
лицо переменилось, явив на свет сразу обе полярные сущности. И так, звериная, 
дикоглазая, потянулась к собрату по виду. Да, правильно, это ведь не собака, 
наверное, была. А волк, один из тех, что сбежал когда-то из зверинца. 
 -Может быть волчья половина хочет быть с кем-то еще, кроме нашего собрата 
по несчастью? - спросил Влад.
 -Только волка придется удержать, - сказал Белоспицын.
 -И он что, потянется к ним, и выйдет из нашего мохнача? - притопнул ногой 
Севрюк, - Это безумие!
 -Как раз достаточное, чтобы быть истиной. - Произнес Влад и поставил на 
это в дискуссии точку.
 Днем ловили волков. Затея эта была обречена на очевидную неудачу, если бы 
не Никита Трифонов. Этот, ведомый непонятным чутьем, твердо заявил, что зверей 
можно найти подле завода, с территории которого они иногда выходят в город.
 -Опять завод! - удивился Сергеев, - везде он, этот завод!
 -Просто там вход, - доверительно сказал ему Трифонов, но наотрез отказался 
объяснять куда, только скривился болезненно, да пустил слезу из края глаза. 
 Внемля младенцу, отправились на завод и целый день прокараулили с 
рыболовной сетью в руках, которую стащили с лодочной станции, той самой на 
которой произошла стычка брата Рамены с бомжом Василием. Видели трех "чумных", 
один из которых оказался полуубежденным и, завидя ловцов испуганно повернул 
назад, к вечеру начали угрюмо переругиваться, потому что волки все не шли. 
Мартиков мечтательно стал засматриваться на встающую луну, и пришлось его 
одернуть, а после вовсе под конвоем отправить домой.
 Один раз мимо ворот пронеслись курьеры сигналя во всю мочь, а потом из 
ворот выскочили две тени: почти одинаковые, серые в вечерних сумерках, одна чуть 
меньше другой. Блеснул на свету зеленые диковатый глаз, и тут очнувшиеся от 
навалившейся в результате долгого ожидания сонливости ловцы накинули сверху 
сеть.
 Волки сопротивлялись, они били лапами, вопили, визжали, как десять 
разъяренных фурий, клацали клыками и пускали белую пену. Они узнали, что такое 
свобода и не собирались так просто от нее отказываться. Более сильный волк сумел 
почти вырваться и дотянуться до Дивера правой лапой, мазнув двухсантиметровыми 
черными когтями ему по руке. Севрюк с проклятием отпрянул, прижимая к себе 
развивающую лохмотьями драной ткани руку. Волк почуяв волю рванулся еще раз, 
тащя за собой сеть и плюющегося ругательствами Степана, но потом Влад с 
Мельниковым перехватили болтающийся спутанный конец сети и оттащили бунтующее 
животное назад. Волчица же вовсе погрязла где-то в сплетении веревочных ячеек и 
только горестно выла оттуда. Спеленатых, как новорожденных младенцев, животных 
осторожно и с опаской дотащили до улицы Школьной, а от нее непосредственно до 
заведения, давшего улице название - единственной городской средней школы, 
которая ныне, как и два частных элитных колледжа в верхнем городе, прекратила 
свое существование, вместе с последним жаждущим знаний	 школяром. 
Запыленная и заброшенная спортивная площадка при школе, пугающая по ночам 
перекособоченными баскетбольными щитами, что в лунном свете неприятно напоминали 
готовые к работе виселицы, должна была служить полигоном для новоявленных 
магических испытаний, в которые тайком не верил даже Дивер-Севрюк. Напротив 
здание школы пялилось на проходящих высокими, с намеком на стрельчатость, 
окнами, в которых безошибочно угадывалась ностальгия по готике. Построенное из 
красного кирпича в начале двадцатого века оно стоически пережило десяток 
поколений орущих и буянящих учеников, хотя и приобрело в результате мрачность и 
строгую угрюмость бывалого и закаленного в годах завуча предпенсионного 
возраста. Так что семилетний первоклашки, первый раз посещая эту обитель знаний 
всегда испытывали понятную робость и моральную подавленность. 
 Так было. В начале этого лета школа выпустила последний свой старший 
класс, и первого сентября некому было вновь наполнить опустевшие комнаты, в 
которых неожиданно, всего за одну ночь исчезли все до единой парты некоторое из 
которых были построены еще в довоенную эпоху. Опустев, дом ссутулился еще 
больше, и окончательно приобрел вид классического "дурного места" так что 
немногочисленные городские жители предпочитали обходить его стороной. Мест 
таких, как правило, становилось все больше и больше, так что впору уже было 
составлять справочник справочник-сопроводитель "по темным и опасным местам 
города", с обязательным посещением Кладбища, Завода, полной мертвых бомжей лежки 
и прочих достопримечательностей. Для самых азартных и любящих риск незабываемая 
поездка по пустым улицам с вооруженными курьерами! (за дополнительную плату). 
 Сюда, в облупившийся от времени нарисованных белой краской круг, 
означающий центр поля и принесли волков. К этому времени окончательно стемнело, 
но луна спасла положение - крутобокая ночная царица то и дело прорывалась сквозь 
густые облака и роняла свой серебристый, так завораживающий адептов Лунного 
культа, свет. 
 От мешка с волками ("волк в мешке", - усмехался Белоспицын), протянулась 
длинная густая тень, самый край которой робко лизнул покосившееся деревянное 
ограждение площадки, на котором из года в год упражнялись мастера наскальной 
живописи. Гротескные, перемежающиеся с неизысканными ругательствами, рисунки в 
лунном отсвете приобрели вид зловещих кабалистических символов. 
 -Все! - сказал громко Дивер и взмахнул перебинтованной рукой, - Эти в 
центре. Кто скомандует на старт?
 Через пять минут привели Мартикова. Он плохо себя чувствовал и вяло 
отталкивал держащих его Мельникова и Стрыя. 
 -В районе Стачникова курьеры подрались. Зрелище - во! Пол улицы собралось 
- аж человек пять! 
 Молчаливый и собранный подошел Никита Трифонов, занял позицию в стороне от 
всех. Оглянулся на школу, в которую ему уже не суждено пойти. 
 -Все готовы? - спросил Севрюк, - а то смотрите. 
 -Да, давай уж... - махнул рукой Влад.
 Поддерживаемый с двух стороны Мартиков медленно побрел к сети с волками. 
Те, почуяв его, утробно и тоскливо завыли, что как нельзя лучше наложилось на 
общее впечатление от этого пустынного места. На полпути Мартиков уперся, но 
объединенными усилиями Мельникова, Степана и Дивера его удалось подтолкнуть 
ближе, после чего последний быстро отскочил, тряся в воздухе поврежденной рукой:
 -Когтями не маши! - заорал он.
 Но Мартиков его не услышал, или не захотел реагировать, а глаза его стали 
приобретать подозрительно желтый оттенок. Волки дико забились в своей сети, и 
сумей они преодолеть земное притяжение своей волей, уже бы наверняка летели бы 
отсюда на всех парах.
 -Место выбрали правильное. Зрителей лишних не принесет. - Сказал Степан.
 Павел Константинович плотоядно клацнул челюстями. Луна глядела ему в глаза 
- такая же желтая, дикая. Силуэт его еще больше сгорбился, шерсть вроде бы стала 
гуще. Волки орали так, словно пришел их последний час. Дивер отослал двоих к 
выходу из спортплощадки - на случай если на вой кто ни будь явиться. 
 Потом полуволк сделал шаг вперед, и внезапно согнулся, словно его ударили 
в живот, выдавив при этом невнятный утробный звук. Приходских и Мельников 
поспешно отошли от него, как будто Павел Константинович стал неуправляемым 
фугасом, который к тому же вот-вот должен взорваться. Влад нервно притоптывал 
ногой. Волки замолкли.
 В наступившей тишине полуволк звучно вздохнул, и вскинул лицо к луне. 
Вернее два лица, как и тогда. Волчья морда была полна дикой необузданной силы, 
человеческое лицо напротив слабо и запуганно. Выглядело это так странно, что 
даже Трифонов поспешил отступить на пару шагов: а ну как броситься? 
 Гротескная фигура изогнулась, резко качнула головой, как это делает 
человек, которого вдруг одолел богатырский чих, только на этот раз все 
происходило беззвучно. Даже волки молчали, во все глаза наблюдая за творящимся.
 Мартиков снова дернулся и снова качнул головой, при этом чуть не упав. 
Человеческое лицо исказилось от боли, сжало зубы. А волчья морда выдалась 
вперед, стала видна толстая, покрытая шерстью шея. Нос зверя напряженно 
принюхивался. Впереди были сородичи - такие же серые и мохнатые, тоже, как и он 
полюбившие свободу. Зверь дернулся, и еще сантиметров на двадцать вышел из 
дергающейся своей жертвы, в которую он оказался посажен. Тут Мартиков заорал, и 
скрюченными пальцами попытался запихать звериную морду обратно, только пальцы 
его прошли насквозь, не встретив никакого сопротивления.
 -Помогите! - глухо сказал полуволк и упал на колени.
 Присутствующие переглянулись. Зверь дергался и извивался, но судя по всему 
он застрял, выйдя наполовину из своего хозяина-жертвы. Мартиков глухо стонал и 
раскачивался из стороны в сторону. Выглядело это все настолько неприятно, что 
Саня Белоспицын закрыл лицо руками.
 Это была пародия на рождение, болезненный выход звериной сущности. И судя 
по всему проходил он совсем не гладко. Полуволк стонал и выл, стоя на коленях 
посреди своего круга, а люди вокруг замерли от страха, не зная что и 
предпринять. 
 -Больно! - звонко выкрикнул Мартиков, и мохнатая волчья морда, вырастающая 
у него из плеча тошнотворно качнулась.
 Белоспицын почувствовал, что близок к обмороку. Трифонов тоже не выдержал 
и отвернулся. 
 Зверь снова рванулся, и вышел еще на пять сантиметров, вызвал совершенно 
чудовищные муки у Мартикова, волчьи клыки влажно блестели. И снова застрял. 
 -Я так не могу! - внятно вымолвил полуволк, - я так не могу долго, я... - 
изо рта человеческой головы потекла кровь, красные капли срывались и с кончиков 
пальцев.
 -Да он же помирает! - крикнул Степан, но ему никто не ответил. Все судя по 
всему боролись с желанием бросить все и бежать прочь.
 Волчица заскулила, призывно. Она смотрела прямо на зверя и уже без страха. 
Оранжевые злые глаза того нашарили ее взгляд, зеленоватый и бессмысленный, и 
животное рванулись сильнее, еще сильнее, на свет явились мощные лапы с загнутыми 
агатовыми когтями, Мартиков болезненно орал, кровь капала на холодную землю 
площадки. Последовал еще рывок и тело Павла Константиновича рухнуло на землю 
лицом вниз, щедро разливая кровь. Белоспицын согнулся и его вырвало. Остальные в 
шоке глядели на лежащее тело, и серебристый мощный силуэт, что неторопливо шел к 
сети с волками. Это тоже был волк - очень большой, с длинной замечательной, 
отдающей серебром шерстью, он двигался мягко, чуть стелясь над землей. Вот 
только избитый асфальт был виден сквозь него - создание было полупрозрачным. И 
даже, кажется слегка светилось, а может быть отражала свет ночного солнца. 
 Зверь подошел к сетке, наклонился, мощные челюсти сомкнулись, раз, два, а 
потом из нее поднялась волчица. Грациозно выгнулась, разминая затекшие лапы. 
Поднялся и волк, этот сразу глянул в сторону людей и грозно оскалили клыки. 
Перекушенная сеть осталась лежать как рваная паутина паука неудачника. 
 Призрачный волк оглянулся на миг, блеснул желтым глазом, може прощался? А 
потом неторопливо затрусил к загородке. Волки последовали за ним, как члены стаи 
за своим вожаком. Легкими высокими прыжками новоявленная стая перемахнула через 
забор, и скрылась из виду. 
 А в середине площадки с трудом поднимался совершенно незнакомый человек, 
вида весьма представительного, который не портили даже разодранные лохмотья 
одежды в которые он был обряжен. Человек обернул свое измазанное кровью лицо и 
широко улыбнувшись сказал приятным, звучным голосом:
 -Ну что встали! Это я! 
 -Вот оно как... - сказал неуверенно Степан - оказывается и у проклятий 
есть свои приоритеты. 
 -Человечья блоха с удовольствием живет на человеке, а вот кошачья только 
когда рядом нет кошки, - произнес Влад, - если бы каждый получил то, что он 
хочет, на земле бы настал золотой век. 
 -Что вы там болтаете! - кричал незнакомый Мартиков, шагая к ним - все 
получилось! Малец, ты гений! Вундеркинд! Я снова я! Больше никаких волос и снов 
про кровь!!! Да, ради этого стоит жить!
 -Ты все правильно предугадал, Никита, - сказал Владислав, - зверю 
действительно комфортнее находиться среди своих, чем в людском теле.
 -Нет, это не зверю, - ответил Трифонов, вяло улыбаясь идущему к ним 
Мартикову - Это ему. Им не повезло, они в нем ошиблись. Он оказался для них 
слишком добрый. И у них получился никудышный зверь. 
 -Ты опять говоришь загадками. Кто Они? Те, из "сааба".
 -И они тоже, - вздохнул Никита. 
 А Павел Константинович Мартиков шагающий к своим собратьям по виду, 
впервые в жизни был полностью и безоговорочно счастлив, и старая, черно-белая 
жизнь сползала с него, как отслуживая свое ненужная шелуха. Как мало надо 
человеку для счастья, иногда столько же сколько и неразумному зверю. 
 -Я человек! - крикнул Мартиков в ночь, - и я живу!!!
 А откуда-то издалека ему откликнулся волчий вой, напоминавший ему: у 
каждого, свое счастье.
 Так закончилась эпопея со звериным проклятьем, и сгинувшие без следа 
чародеи из "сааба" могли бы признать свое поражение: вместо того, чтобы стать 
одержимым злобой чудовищем, Мартиков остался человеком, к тому же полностью 
изменившим взгляды на жизнь.
 Буйный океан в его сознании мелел, и открывал доселе скрытые, зеленые 
острова новых чувств, новых устремлений, и перед тем, как исчезнуть полностью, 
волнение на нем сменилось гладким и спокойным штилем. 
 Вот так, посреди всеобщей деградации и разрушения у человека началась 
новая жизнь. Пусть день для этого был не самый 
подходящий - пятница. 

 Мелкие городские общины не выдержали конкуренции и либо вымерли (изошли), 
либо слились в более крупные, так что групп числом менее десяти человек больше 
не осталось. Были еще одиночки - безумные, потерявшие человеческий облик, и 
человеческое же сознание. Эти жили под открытым небом (причем некоторые вовсе 
становились невосприимчивы к холоду, кутались в лохмотья и питались отбросами, а 
также мелкой лесной живностью, за которой, бывало заходили даже в пещеры. Полные 
неудачники, они были не нужны никому, даже скрытым до времени владетелям Исхода, 
и потому словно призраки зачастую обнаруживались в самых опасных местах города, 
где находили себе приют и спокойствие. Большинство из них было блаженными, и 
часто приходя под окна жилых домов, поднимая свои звериные, пустоглазые лица они 
пророчествовали - несли непонятный шизофренический бред, которые сбившимися в 
общины обывателями почему-то воспринимался как откровения. Впрочем, время было 
такое, что впору было верить во все - границы разумного рухнули, погребя под 
собой массу прагматиков, и вряд ли уже когда встанут прежними несокрушимыми 
бастионами. Те, кто выжил после их крушения все до единого стали религиозны, 
мистичны и суеверны.
 Так как отдельные квартиры перестали вмещать в себя всех до единого членов 
общин, а также из-за того, что расселившись по отдельным жилплощадям общинники 
то и дело не досчитывались собратьев исчезнувших непонятным образом, ими было 
решено переселиться во что-то более подходящее по размерам. Так, сплоченные 
угрюмые группы людей перебрались соответственно в фойе кинотеатра "Призма", в 
опустевшую редакцию "Голоса междуречья", что помещалась в старом каменном доме, 
больше похожем на массивную крепость, в полуподвальное складское помещение на 
Верхнемоложской, в одно из зарезервированных бомбоубежищ оставшихся с 
пятидесятых годов, и, наконец, в бар "Кастанеда", который, благодаря своей 
сортирной компоновке, был идеальным местом для отражения вражеского налета. 
Новоприбывшие размещались прямо на полу, где стелили принесенные с собой матрасы 
и организовывали некое подобие собственной территории, очень при этом напоминая 
первых хиппи. Вождю общины полагалась отдельная комната, где он и находился под 
неусыпной охраной. 
 Помещения моментально приобрели вид лагеря беженцев, где ни будь сразу 
после масштабной катастрофы - матрасы, грязное белье на веревках под потолком, 
угрюмые лица и детский плач. Картину дополняли добровольная военная дружина с 
разномастным трофейным оружием. Цепляясь до последнего за устоявшиеся порядки 
общины стремились обрядить своих воинов в подобие формы, но так как камуфляж и 
любое облачение цвета хаки давно были разобраны, вояки нацепляли на себя все, 
что выглядело достаточно однотипно. Так, в общинах появились солдаты в рабочих 
синих спецовках с самодельными нашивками, в тренировочных костюмах "найк", 
которые были в количестве трех десятков были унесены из разграбленного дешевого 
бутика, и даже, как верх маразма, в форме городской футбольной команды 
"Междуреченский рабочий" соответственно с цифрами на спине. Как и всякая форма, 
одежда эта очень быстро стала предметом гордости ее обладателя, и страшнейшим 
оскорблением в среде разбившихся на общины горожан стало надругательство и 
оскорбление чужой формы, из-за которого зачастую вспыхивали не то что отдельные 
битвы - даже локальные войны. 
 Большинство из этих стрелков несли дозор на родных рубежах (как правило не 
выходя за пределы своего квартала), а самые отличившиеся становились курьерами, 
которые из простых мальчиков на побегушках у богатых горожан, превратились в 
реальных гонцов, не обделенных полномочиями и недюжинной властью. Они были и 
разведчиками и дипломатами в одном лице, и община всегда давала им самое лучшее. 
 Это было опасная, но прибыльная работа. 
 В этот день Алексей Барышев получил ответственное задание, вместе с 
консультацией у самого главы общины, который до такого снисходил крайне редко и 
вообще неохотно. "Катакомбники" опять шалили, и даже перехватили его, Алексея, 
общинников на подходе к складу с гречневой крупой забрав все себе, а это, 
понятное дело, вполне могло грозить "кастанедовцам" голодом.  
 Общины назывались просто - по месту проживания. Были теперь и "призмовики" 
которых еще презрительно звали киношниками, и Газетчики и вот "катакомбники", 
которые к катакомбной церкви не имели не малейшего отношения, а получили 
название за то, что спрятались в законсервированной бомбоубежище. 
Глава общины трогательно пожал Алексею руку, и даже слегка прослезился, 
пообещав немалую награду за выполнение задания. 
 А полагалось ему навестить гнусных, спрятавшихся под землю чуждых 
общинников, и спросить с них украденную гречку, так как обнаружили ее раньше все 
же "кастанденовцы". Задание сие обещало быть опасным и никто не гарантировал, 
что глава "катакомбников" не поступит с посланцами так, как поступали с ними за 
века до этого - а именно, лишит головы (слухи ходили, что в глубоком подвале 
бомбоубежища практикуется варварский обычай декапитации через беспрерывно 
работающий вентилятор, о чем непременно рассказывали на ночь детям, чтобы тех 
случайно не понесло во вражескую сторону). Напоследок глава напутствовал бойца, 
и сказал ему чтобы избегал любых контактов с вражескими курьерами, в течение 
всей поездки, и выразил надежду что конфликт еще можно разрешить дипломатическим 
способом. 
 -Если только эти подземные крысы не ополоумели окончательно, возьми их 
Исход! - молвил глава "кастанедовцев", который до того как ощутил в себе талант 
лидера работал сторожем в месте их нынешней дислокации.
 Барышев сдержанно кивнул в ответ на напутствие и покинул помещение бара 
пройдя через нагромождения спящих тел (была глубокая ночь). До начавшихся 
изменений он учился - собирался стать сварщиком, только-только отслужив в армии. 
У него было большое и светлое будущее, друзья, невеста и планов громадье. Вот 
только куда это все пропало? В последнее время глава упорно утверждал, что 
"катакомбники" освоили темное колдовство и пытаются напустить порчу на все живые 
души в городе. Верилось ему не очень, но с другой стороны, если не эти подземные 
крысы, то кто?
 Поднявшись на четыре ступеньки, Алексей вышел на улицу где его ждала 
машина - серебристый низкий "мерседес" с дизельным двигателем, битым задом и 
передом - в свое время пришлось прорываться через заслон и машин. Уцелели тогда 
чудом, и вспоминать не хочется.
 В салоне сидел четверо - все проверенные, тертые бойцы. За рулем Коготь, 
как всегда молчаливый с угрюмым неподвижным взглядом. Больной, конечно, но водит 
как ас. В свое время бежал из психиатрии, а до этого угонял машины, бывало 
вместе с хозяевами. 
 Барышев коротко обрисовал суть задания. Бойцы поморщились, стиснули зубы - 
идти прямо в лапы к "катакомникам"! Очумел этот глава, что ли? Элиту как простых 
гонцов посылать. 
 Но приказ есть приказ. Алексей кивнул Когтю, и тот завел двигатель, 
включил габариты, фары, противотуманки и аварийную сигнализацию, после чего 
"мерседес" стал похож на новогоднюю елку. Так полагалось по правилам, дабы 
отличить курьера одной общины от другой. Не ограничившись световой атакой, 
водитель вставил диск в дорогую японскую магнитолу и округу огласила гремящая 
музыка. Ехать, так с понтом - сказал бы безвестный владелец этой машины. 
 Завывая двигателем, автомобиль отчалил от "кастанеды", пронзая ночь светом 
ксеноновых фар и с бешеной скоростью помчался вниз по Последнему пути. Ехать 
решили в обход, вдоль Степиной набережной, чтобы случайно не нарваться на 
вражеских курьеров. Дорога здесь была битая, и потому "мерседес" припадочно 
вилял. Резко оттормаживаясь перед казавшимися бездонными ямами. Длинная и узкая 
Верхнегородская улица никогда не отличалась хорошим покрытием и давно уже 
требовала ремонта, и вполне возможно, дождалась бы его этим летом. Но лето 
перевернуло все планы с ног на голову. 
 Один раз видели одиночку - одетая в рванье человекообразная фигура 
поспешно рванула прочь из луча света, словно он был безмерно губителен для нее. 
Глава, впрочем, утверждал, что эти ночные создание уже давно не люди.
 -Надо было его шлепнуть! - крикнул один из бойцов. 
 -Сиди! - сказал Алексей, - не до этих сейчас. 
 Потом встретили пару "чумных", глупо улыбнувшихся при виде машины. Этих, 
напротив объехали как можно дальше, словно боясь заразиться. Коготь уверенно вел 
машину. Подле Старого Моста они свернут налево и там будет рукой подать до 
бомбоубежища. 
 Впереди, среди всеобъемлющей ночной темноты появилась светлая точка, 
похожая чем-то на самолет, каким мы его видим в ночном небе. Только эта 
двигалась по земле. Увидав ее, Алексей похолодел. Нет, они не должны были...
 -Крысы!!! - крикнул Коготь, отчаянно тормозя. 
 Впереди, в свете фар разворачивалась жемчужная "БМВ", тоже вся сияющая 
разноцветными огнями и полная людей. Чужие курьеры. Курьеры "катакомбников". Их 
что, тоже послали донести весть и они тоже поехали в объезд?
 Бойцы лихорадочно заряжали оружие.
 -Спокойно! - крикнул Барышников, ощущая тяжелый холод в груди, - спокойно. 
Они не будут стрелять. Они нас пропустят...
 Из "БМВ" лихорадочно выскакивал народ. Грохнул выстрел, и первая же пуля, 
пробив лобовое стекло угодила в лицо Когтю. Алексей выпрыгнул наружу, в гремящую 
от выстрелов ночь - "Кастанедовцы" не жалели патронов.
 -"Они не должны были! Не должны!" - вертелось в голове у Алексея 
Барышникова, потому что если они первыми открыли огонь, это значит...
 Со стороны "БМВ" в воздух взвился темный предмет размером с яблоко, и свет 
фар на миг высветил на нем рубленые грани. Барышников один успел увидеть его, и 
прижимая оружие к груди кинулся вправо, к реке. Там кусты, там можно будет 
отсидеться. 
 За спиной раскатисто громыхнуло, бежать стало легче, а потом оказалось что 
он уже не бежит, а летит, обдирая лицо и руки о жесткие, скидывающие листья 
ветки. "Мерседес", позади, исходил желтым пламенем.
 Алексей тяжело упал на землю, но тут же вскочил и побежал вдоль реки, 
безумными глазами глядя на болезненно желтую луну, что отражалась в 
незамерзающих водах Мелочевки. 
 Добежать до "Кастанеды", рассказать главе, что они начали стрелять 
первыми, а это значит война. До полного истребления, после которой только одна 
община останется под этим вечно закрытым солнцем. Как не вовремя, как все это 
тяжело...
 Все время уменьшаясь в численности, люди города меж тем по-прежнему 
увлекались своими вечными игрушками - войной, насилием, грабежом. Словно это 
могло спасти их от Исхода. Словно убийство соседа могло сделать их бессмертными. 
 
 А эти двое жили друг другом. Так бывает, когда новообразовавшаяся семья 
успешно сопротивляется неприятностям, приходящим извне, черпая уверенность и 
силы у второй половины. Иначе как объяснить, что они так и не примкнули ни к 
какой общине, образовав свою, крохотную. Вот только черпать силы становилось все 
труднее и труднее. 
 Он познал что такое быт. Он узнал, какого быть добытчиком, опорой и 
надеждой.
 Ему не понравилось. 
 Ему тяжко было бремя ответственности, он хотел стихов и красивых высоких 
слов. Он хотел красивых закатов и прогулок одуряюще пахнущими летними ночами.
 А она уже не хотела, потому что нашла свое женское счастье. Ей было 
спокойно и она совсем не замечала, что мир кругом рушится. 
 Он сбивался с ног, ходил за водой, доставал пропитание и дрова для их 
убогой печурки, хотя делать это становилось все труднее и труднее. Ему было 
противно, и вечерами, глядя на свои руки, бывший поэт и мечтатель с тягостным 
чувством замечал, как они огрубели. Трудно кормить семью человеку, который до 
недавнего времени с трудом управлял собой. 
 А теперь у него на шее было двое. Жена, и, как уродливый требовательный 
младенец ее старая мать. Совершенно помешавшаяся старая бестия твердо решили 
довести его до ручки. Не вставая со своей дурнопахнущей лежанки дотягивалась до 
домашних единственной оставшейся у нее конечностью - речью. Вернее ором, воем. 
Могла поднять всех в два часа ночи с сакраментальным требованием воды. Он сжимал 
зубы и выполнял требования старухи с поелику возможной безропотностью, но внутри 
все переворачивался. А старая карга, страдая затаенной к нему ненавистью не 
упускала возможности подколоть нежданно появившегося зятька, и хотя давно уже 
выжила из ума, прекрасно знала - он это ненавидит. 
 На фоне вот этих бесконечных надрывных воплей и проходила их семейная 
жизнь. Он совсем перестал писать стихи - просто не успевал, была бездна работы, 
а если даже и выдавалась свободная минутка, сама атмосфера не давала возможности 
нормально сосредоточиться. У него не было своего угла в этой пропахшей 
экскрементами двухкомнатной квартире. А покинув это смрадное гнездышко он 
начинал видеть все остальное. То, что пропустил, пребывая в мечтах теплыми 
вечерами прошедшего лета - неприглядность опустевших улиц, пустые темные дома 
обезлюдевших домов, холод и все тот же запах фекалий, последствия неработающей 
канализации. 
 Жена его не поддерживала. Ее можно было понять, как никак на ее хрупких 
плечах тоже висела чугунная ноша семейного быта, и ненамного меньше, чем у 
супруга. Но ладно быт. Его можно было перетерпеть. Но вот сама она, эта хрупкая, 
умеющая слушать особа, вдруг переменилась, и не в лучшую сторону. Ее тупая 
практичность выводила его из себя, и не раз и не два уже закрадывалась в голову 
бывшему холодному моралисту неприятная, тягостная мыслишка - а что, если его 
любовь, его идеал на самом деле вот такая и есть? И это ее нормальное состояние. 
Он не хотел верить, но что если она действительно была зеркалом? Он увидел в ней 
отражение своих привычек и решил, что нашел родственную душу? Ему хотелось 
говорить о высоком, ее волновали насущные проблемы.
 Она была права, так как только сосредоточившись на быте можно было выжить 
в нынешнем городе.
 Но как это раздражало!
 Они стали сориться. Как обычно бывает, по пустякам - плохо приготовленная 
еда, неубранная постель, бабке не вынесли горшок. Жена кричала, он уходил в 
себя, замыкался и отвечал однословными фразами. Наивный, он полагал, что мужчина 
не должен кричать. Впрочем, пришло время, когда и эти мечты были растоптаны 
грубой кирзой повседневности. Он озлобился, ему все надоело. Но вот так, бросить 
все и уйти он уже не мог, впервые в жизни познав что-то отличное от своего 
обычного одиночества, он решил оставаться до последнего.
 Боялся снова остаться один. Большой страх для тех, кому есть с чем 
сравнить.
 В конце-концов он стал язвить в ответ на выкрики супруги. Получалось 
хорошо - он всегда был остер на язык. А она утратила веселье и стала плакать 
ночами. Днем же была как фурия - требовательная, мелочная, вся в мать. 
 Потом и он стал орать, и понял, что это дает какую то разрядку, и стал 
делать это регулярно. Она отступала к стене и кричала в ответ: "Ты что, ударить 
меня хочешь. Ну ударь!"
 Ему хотелось, но он никогда не бил женщин. 
 Тягостная атмосфера города давила, но дома было куда хуже. Может быть это 
и есть маленький ад, - подумалось как-то ему, - персональный ад, для таких вот 
идеалистов, и все подобралось так, как меньше всего нравилось ему. 
 Это было тяжко, как какой то груз на спине, что трудно нести но нельзя 
бросить, потому что он прирос. Жизнь на глазах утрачивала краски, фантазия 
гасла, мечты тускнели. Жить только собой уже не получалось, а иначе...
 Черно-белая фотография за окном, жизнь, похожая на пятно на обоях здесь, в 
квартире. На кухне ночью хозяйничают тараканы, ветер воет в щелях оконной рамы и 
давно не было видно солнца. И только и оставалось нашедшему свое счастье 
бедняге, возвращаться назад, всего на несколько месяцев назад, а кажется на 
целую вечность и вспоминать. Вспоминать то ядреное прошедшее лето с его 
солнечным теплом, нагретым асфальтом и толпами спешащих людей. Вспоминать 
тенистую прохладу бульваров, прогретую воду реки мелочевки в которой целый день 
купался народ, а вечером, сидя на Степиной набережной провожал закат. А 
некоторые после этого еще и встречали рассвет. Кажется это было давно, кажется 
не с ним и не в этом городе. 
 Вспоминались костры, и лица людей сквозь игривое пламя, задушевные 
разговоры и полуночные песни. Тогда он жил, может быть впервые с тех пор как 
отпраздновал свое двеннадцатилетие. Так несправедливо, так жестоко обошлась с 
ним судьба - жалкие два месяца полнокровной жизни. Кто знает, кем бы он стал не 
прервись все таким страшным образом. Счастье излечивает людей, меняет характер и 
заставляет забыть старые свои привычки. Вот только оно само редко живет долго. 
 Тягостная жизнь же, в противовес счастливой, может тянуться долго, очень 
долго, но в данном случае, посреди всеобщего медленно но неотвратимого ветшания 
чересчур длительно она продолжаться не могла. Возможно, если бы он знал об этом, 
то страдал бы намного меньше. Но он не знал. Он считал, что теперь так будет 
всегда, упустив из виду тот непреложный факт, что ничего вечного не бывает. 
 И тогда, в немой тоске перебирая вещи второй половины, он еще не знал, что 
стоит на пороге. Желтый квадратик из плотной бумаги, надпись неразборчивым 
почерком. Что это? Он внимательно читал, и с прочитанной фразой его заполнила 
одновременно горечь и чувство душевного освобождения, что испытывают все, 
переходящие Рубикон и сжигающие позади мосты. Терять было нечего, совсем нечего. 
И пусть практики скажут иначе, они скажут, что главное сама жизнь, он, идеалист, 
твердо знал - это все. 
 Неприятный диагноз, который скрывала его единственная любовь, и который 
теперь был и у него. Если жизнь и могла подкинуть, что-то хуже, то могла не 
стараться. Того что есть, хватило, чаща переполнилась.
 Этим же вечером он поговорил с женой. Громко с криками и руганью. Можно 
было и тише, но он не хотел. Он чувствовал, что перешел грань за которой можно 
все. Он знал, чем закончиться скандал, и знал, что если уладит дело миром, то 
все вернется на круги своя. Кто сказал, что на женщин нельзя кричать. Можно, они 
же кричат.
 Он кинул ей злосчастный диагноз, присовокупив с десяток беспочвенных, но 
очень обидных обвинений. Он заплакала, но ярости своей не утратила, подняла 
диагноз и швырнула ему в лицо, обозвав ничтожеством.
 Это он стерпеть не мог. Его эгоистичная слабохарактерная натура жаждала 
каждодневного воспевания и беспрекословного подчинения. И в запале оказалась 
куда легче сделать то, что нельзя было совершить на холодную голову.
 Он ударил ее по лицу и сломал нос. 
 А после этого, в ужасе от того что совершил (впервые всегда страшно, потом 
привычно, а потом некоторым даже начинает нравиться - известная черта слабых 
духом личностей), выскочил из дома, и два часа ходил по холодным пустым улицам. 
Дважды он убегал от чьих то кошмаров, что шли в вечном поиске своей жертвы, один 
раз его чуть не сбили курьеры, несущиеся с бешеной скоростью и высокой миссией. 
Мороз (настоящий мороз, ночь была в минусе, по промороженному асфальту белой 
змеей ходила поземка), остудил ему голову, ледяной ветер прочистил мозги. Колкие 
яркие звезды холодно и бесстрастно смотрели на него с небес. Сначала он ругал 
себя, потом говорил что нужно быть спокойным и бесстрастным, ну хотя бы как вот 
эти звезды. Ночной ветер, как шалый беспокойный пес легонько кусал за ноги, 
пытаясь сквозь толстую ткань добраться до кожи. Ветер был вампиром, только сосал 
не кровь, а тепло. 
 На одном из перекрестков несчастная жертва идеализма столкнулась с 
потерявшим всякую человечность одиночкой. Существо это, секунды две стояло, 
глядя на него тусклыми глазами травоядного животного, а потом, что-то глухо 
пробормотав, кинулось прочь, ступая по заледеневшей мостовой босыми, сизыми 
ногами. Холода этот отверженный, похоже не ощущал. 
 Ушедший из лона семьи знал, кто такие эти отверженные, опустившиеся на 
самое дно даже не людского общества, а скорее по эволюционной лестнице, это были 
те самые ханурики, что летом всегда ошивались поле ларьков со спиртным, да 
некоторая часть из оставшихся после исхода лунного культа сумасшедших. В условия 
близости Исхода все подспудные их отрицательные черты взяли верх и низвели их до 
уровня дегенератов. Иногда они бормотали пророчества, которые никогда не 
сбывались, но которым все верили. 
 Он же, тонкий мечтатель и моралист, ни в коей мере не утративший 
интеллекта (в отличие от жажды жить) в тот миг ощущал себя кем-то вроде 
отверженных. Они тоже перешли грань. И тоже окончательно.
 Самое забавное что он еще любил ее, и никак не меньше, чем раньше, хотя на 
прежнее чувство стала накладываться и тонкая ненависть. Буря чувств разрывала 
его, раньше всегда мертвенно спокойного, на части. Это было больно, почти 
физически. 
 Три часа спустя, дико замерзнув и слегка отморозив себе щеки и нос он 
вернулся в ненавистный дом, и тут же был встречен жуткими завываниями старухи, 
перемежающимися с заковыристыми проклятиями. Слушая эту брань он прикрыл на миг 
глаза, и представил бабку на улице, в роли одной из отверженных. Получилось 
очень подходяще, пожалуй даже со своим темпераментом теща стала бы вожаком всех 
этих нелюдей, никак не меньше. 
 После его скоротечного ухода его любовь и встреченный идеал наглоталась 
успокаивающих таблеток в несколько раз превысив летальную дозу и через три часа 
уже окончательно потеряла сознание. Глядя на ее некрасиво распростертое на 
вытертом ковре тело, он, вдруг с ледяным спокойствием понял, что один выход все-
таки есть (как и все пессимисты он считал что выхода нет, не подозревая, что их 
минимум несколько, и в тяжелый миг ухватился за самый легкий, тот, что требует 
наименьших усилий).
 Он переволок ее тело в ванную, где, надавив на живот возвратил к жизни, от 
которой она пыталась бежать. Она очнулась, и два часа спустя, глядя на 
мертвенную луну в угрюмых небесах над пустынным городом,  он предложил ей выход. 
А она, подумав, согласилась. В конце концов она уже чуть не попала туда. За 
окном начал сыпать снег, и через два часа окончательно скрыл собой заледенелый 
асфальт.  
 Матерящуюся старуху заперли в комнате, и впервые за последние два месяца 
они провели спокойный счастливый вечер. А то, что последний, наверное все же 
невысокая цена за истинное счастье. 
                              
                              9.

 -Это здесь. - Сказал Стрый.
 -Ты уверен? - спросил Владислав, глядя на скособоченное приземистое здание 
крайне захудалого вида. 
 -Уверен, оружие брали здесь.
 Снежок сверху сыпал прямо Новогодний. Нежный, таинственно посверкивающий, 
разливающий по округе смутное белое сияние и настраивающий на умиротворенно 
радостный лад, что как нельзя более контрастно действовало с видом городских 
улиц, живо воскрешающих воспоминания о блокадном Ленинграде. Трупы на улицах не 
валялись, но знание об истинной судьбе почти всех жителей поселения действовало 
на нервы сильнее всяких мертвых тел. Компания Влада с керосиновыми фонарями, 
бросающими на свежий снег красивые красно-желтые праздничные блики выглядела то 
ли группой добрых волшебников, толи кучкой идеализированных гробокопателей. 
 Был поздний вечер в конце сентября. А то, что погода была скорее 
декабрьская, то претензии следовало предъявлять вовсе не к синоптикам. Скорее к 
шахтерам и диггерам. 
 Закутанный в чужой длиннополый бушлат, Никита Трифонов стоял в отдалении и 
отвлеченно смотрел на падающие снежинки. Потом высунул язык и поймал одну на 
язык, после чего светло, совсем по-детски улыбнулся.
 Остальные остались непробиваемо мрачными. Хотя снег мог порадовать - 
вечный зимний волшебник, скрывающий с глаз долой всю раскисшую мерзость осени. 
Прячущий до весны мятые обертки, недокуренные бычки, дохлых собак и продукты 
жизнедеятельности собак живых. 
 Теперь, впрочем, он скрывал более или менее чистые улицы - людей, вечного 
источника всяческого мусора, стало совсем мало. Чистое белое полотно, 
застелившее Арену и Центральную улицу, большую и малую Верхнемоложскую, 
Последний путь и Саввинов овражек, пересекалось лишь редкими, по-заячьи робкими 
цепочками следов. 
 Луна подсвечивала холодный ландшафт, а выдыхаемый пар искрился как стайка 
сверкающих крошечных брильянтов. 
 Со дня побоища прошла неделя. Может быть больше. Владислав Сергеев, не 
разу уже и не два раза, всматривался в настенный свой календарь с изображением 
зимнего Старого моста, морщил лоб, пытаясь вычислить какое сегодня число. Не 
получалось, видно сбился со счета он уже довольно давно. Да и трудно стало 
отличать день и ночь. Брежжущий серый рассвет вяло тонул в синих зимних 
сумерках, и в шесть часов вечера уже открывали внимательные серебристые глаза 
первые звезды. А потом часы встали, словно разладившись, и сколько Сергеев не 
пытался их завести, не тряс в надежде оживить, уже никуда не пошли.
 Казалось и само время остановилось.
 Стрый долго не хотел идти с ними, а самые ретивые из группы (Дивер), не 
хотели брать его с собой, аргументируя, что шпиона Плащевика, к тому предавшего 
своих и лживо раскаявшегося надо не то что держать подальше от себя, а поскорее 
шлепнуть, чтобы гадостей не наделал. 
 Влад возразил, сказав, что этот "шпион" пребывает в состоянии глубочайшей 
депрессии, и вообще, возможно ему просто заморочили голову, наставив на путь 
зла. Кроме того, сказал Влад, рассудительный и логичный как всегда, даже сейчас 
когда логика отмерла, став чем-то архаическим, вроде средневековых трактатов по 
магии, есть такое понятие как "язык". Раз уж "сааб" оказался пустым, а все 
остальные его воины безнадежно мертвыми, глупо не воспользоваться знаниями этого 
впавшего в горестный ступор исхудавшего детины, с лицом бывшего культуриста. 
 Сначала казалось, что Малахов вовсе помешался, сидя с головой мертвого 
товарища на коленях, сошел с ума наподобие Хонорова, что добавляя нервозности 
шатался вдоль Центральной, размахивая скрюченными страшными конечностями и 
дрожащим голосом спрашивающий куда подевался свет. Но нет, Стрый аккуратно 
положил голову Николая на мокрый асфальт, прямо в лужу его же засыхающей кровью 
и глядя прямо на Влада, сказал:
 -Я иду с вами. Но только после того, как похороним его. Он был добрый... и 
мы всегда с ним дружили. 
 -Я понимаю. Видел. - Сказал подошедший Малахов, и Стрый удивленно поднял 
на него глаза, нет, не признав в этом страхолюдном волосатом страшилище 
добропорядочного обеспеченного гражданина, что он с Николаем грабил когда-то 
давно в подворотне, изнывая в преддверии наркотической ломки. 
 Позади громко жаловался Саня Белоспицын, которого вражья пуля слегка 
зацепила, и молча страдал Мельников, получивший три пули, и все в разные 
конечности. Это удручало, пожалуй больше всего и казалось каким-то садисткой 
игрой судьбы. Мол, жить будете, но ой как хреново.
 Дивер, припомнив армейские годы, наскоро перетягивал обе руки и ногу 
Васька подручным перевязочным материалом, а Василий, поскрипывая зубами еще и 
утешал его:
 -Ничего, ничего, Михаил, зарастет, как на собаке зарастет. Даже лучше. 
Чтоб нас бомжей завалить, это ж в лоб надо целить. 
 -Ты сиди, - мрачно вещал Севрюк, зубами затягивая импровизированный жгут, 
- не возись, а то загноится все, и придется тебе клешни твои рубить к чертовой 
матери!
 -А что, приходилось? - осторожно спросил Мельников.
 -Рубить? А то... Да что ноги-руки, вот баранов резали в азии... десятками. 
Вот там была бойня! Все течет, кровищей пахнет. А туши эти все дергаются. 
 -Похороните, хоть где ни будь, негоже ему под дождем гнить! - сказал 
Стрый.
 -Не боись, - ответил Дивер и только тогда Малахов встал.
 Босх шкребанул ботинками по асфальту и затих в уродливой скрюченной позе. 
Оружие живописно было разбросано вдоль улицы, золотистые гильзы тускло 
поблескивали. Хоноров ходил и размахивал руками. На лице его застыл тоскливый 
вопрос: как же так, а? Почему я?
 Николая похоронили тем же вечером, оставив дома раненых и без того 
травмированного душевно Никиту, который всю стрельбу просидел на корточках, 
зажав уши ладонями, а теперь вот стал таким каким есть - спокойным и 
отстраненным. 
 На кладбище ехать было далеко, да и не решился бы на это никто из группы, 
особенно сейчас, когда в дождливых сумерках умирал этот перенасыщенный событиями 
день. Тело Васютко перетащили в соседний старый дворик, в котором сохранилась 
еще порыжевшая травка под изогнутыми конструкциями детской площадки. Стрый топал 
позади короткой процессии с каменным лицом. Дождик капал на тело, оставался там 
жемчужно поблескивающими каплями. Под раскидистой старой рябиной, с вырезанными 
много лет назад на стволе чьими то инициалами выкопали могилу, куда и опустили 
окончившего свой путь Николая Васютко. Постояли минут пять, склонив голову и 
искоса бросая взгляды на Стрыя. Еще бы, для них это был чужой человек, непонятно 
почему выделенный перебежчиком из остальных убитых. А Стрый не смотрел на 
могилу, он смотрел в глубь двора, где над двумя крашенными серебрянкой гаражами 
возвышался разрушенный, чернеющий гнутыми трубами остов голубятни. Проржавевшая 
сетка-рабица свисала вниз наподобие кольчужной юбки, доски настила исчезли много 
лет назад. Голубятню давно забросили, наверное тогда, когда стала уходить мода 
на них, но один голубь тут был, сизый дворовый, нахохлившийся и выглядевший 
больным он сидел на самом верху, как неряшливый флюгер и косился на церемонию то 
одним, то другим желтым глазом. 
 -А голуби все живы, - сказал Стрый, - хотя он не любил голубей. Одного 
даже убил. Но все равно, лазить туда было весело. 
 -У меня когда-то были голуби, - сказал Степан, - порода дутышей. Знаешь, с 
такими здоровыми зобами, что даже головы им приходилось вверх задирать. 
 -И у меня, - сказал звероподобный Мартиков, - только не здесь, а в 
деревне. 
 На него покосились с недоверием. Как же, говорили их взгляды, да с таким 
оскалом тебе только голубей разводить. Враз от них только перья останутся!
 Голубь решил, что насмотрелся, снялся с шеста и полетел заполошно хлопая 
перьями, в сторон улицы. Где он добывает пропитание думать не хотелось, но птица 
не выглядела очень уж худой. 
 Могилу Николая Васютко забросали землей, а сверху водрузили деревянную 
лавочку, взятую неподалеку. Имя Стрый вырезал на рябине, как раз под древними 
инициалами, проставил даты, на секунду замявшись на числе. Подумав, ограничился 
месяцем.  
 Постояли еще, а потом ушли прочь, оставив позади верного слугу Плащевика, 
который впрочем оказался верен еще и настоящей дружбе - качество, редко 
встречающееся в наши дни. Остальных убитых оставили валяться под открытым небом. 
Сочувствия не было ни в ком. 
 -Стойте! - сказал Дивер, приостановившись, - это все?
 На него взглянули с удивлением. 
 -Одного из них не хватает. Вон там он лежал!
 -Дивер, брось! - сказал Степан, - даже если не убили кого, на улице холод, 
дождь, вот-вот снег пойдет. Все одно перекинутся от окочурки. 
 Дивер только мотнул головой.
 Известие о гибели Плащевика Стрый воспринял спокойно, сказав, что он 
предчувствовал нечто подобное. Зато остальные с интересом выслушали его 
похождения, этой непонятной твари из плененного "сааба".
 -Что-то у него не вышло, - сказал Мартиков, - его армию разбили, он сам 
покинул город. 
 -Он сильно рассчитывал на тебя, - произнес Стрый. 
 Мартиков только качнул головой. О буре, творящейся у него в душе, он 
никому не рассказывал. Ни к чему им знать, как легко потерять человечность. 
 Когда уже окончательно стемнело и наступила ночь - темная и морозная, а в 
печурке-буржуйке растопили огонь, который вяло пытался разгонять тьму, Дивер 
принес найденные в "саабе" вещи   и показал их Стрыю. 
 -Я знаю, - сказал Стрый, - откуда это.
 Нож он взял, немного подержал в руках, поднес к дверце печурки, чтобы на 
лезвии заиграли багровые блики. Тени прыгали по металлу, руны извивались словно 
дюжина крошечных змей. 
 -Это наше табельное оружие, - произнес Малахов, - но не только. Еще это 
символ. Когти.
 -Когти? Но зачем, - спросил Влад.
 Стрый качнул головой, пожал плечами, а из дальнего угла пустой комнаты 
ответил Никита, который до этого времени прибывал в некотором подобии транса:
 -Потому. У них когти. Значит и у их слуг тоже должны быть когти. 
 Влад глянул на нож неприязненно, как на мертвую змею, что уже не может 
укусить, но гадостна одним своим видом.
 -А это... - Стрый покачал ключами с химерой, - Это ключи от одного из 
складов Босха. Это в районе Покаянной... секретка, мы там брали оружие. А на 
этой бумажке шифр от кодового его замка. 
 -А что на складе?
 -Оружие, бронники, дизтопливо, да там много чего есть...
 -Ясно, - сказал Дивер, - завтра идем. 
 Все пожали плечами - завтра, так завтра.
 Всю ночь Владу снился Евлампий Хоноров, запертый в вечной тьме и отчаянно 
пытающийся найти оттуда дорогу в цветущий, играющий красками мир. 
 Назавтра похода не получилось, потому что той же ночью началась история с 
Мартиковым, за решением которой и прошли два последующих дня. В результате город 
обзавелся еще одним волком, от призрачного вида которого шарахались даже 
бывалые, закаленные в боях за правду курьеры, а Влад и спутники получили нового 
Мартикова, который во всех отношениях был лучше чем прежний. Павел 
Константинович и сам почувствовал перемену в отношениях - больше от него никто 
не шарахался, и лунными ночами больше никто не нес безмолвную вахту над его 
постелью, готовый при малейшем всхрипе бежать бить тревогу - Мартиков снова 
озверел, того и гляди всех покусает!
 На третий день пошел снег, и словно отмерил начало новой эпохи. Народ с 
улиц пропал совсем и даже отверженные забились в какие то свои норы. Город впал 
в спячку, которую некоторые могли назвать комой. Жизнь наверху замерла.
 Укутавшись в зимнюю тяжелую одежду (как в сказке - сказал Белоспицын, - не 
успел оглянуться, и зима. Снег идет!) побрели через пол города к Покаянной, где 
с трудом отыскали упомянутый склад, который хитро прятался между заслуженным 
гаражным кооперативом и доисторическим зданием краеведческого музея, которое, 
без всяких сомнений, тоже могло сойти за один из экспонатов. Собранный из 
жестяных листов склад напомнил Ваську давнишнюю лежку Жорика. Если бы складское 
помещение стало вдруг лежкой, то это была бы несомненно королева всех лежек - 
просторная, теплая и с неизгладимой печатью профнепригодности ее строивших. 
 Малахов возился с замком, пока остальная группа нервно озиралась по 
сторонам, как шайка несовершеннолетних взломщиков. Дважды щелкнул ключ. Стрый 
ругнулся сквозь зубы - метал замка покрылся инеем и слегка замерз. Открыл крышку 
справа от двери и отстучал код. Глухо загудело, и дверь с чуть слышным щелчком 
подалась вперед.
 -Босх не дурак был, - произнес Стрый, жестом прося передать ему лампу, - 
дверной замок на автономное питание поставил.
 Ухватил сваренную из арматуры дверную ручку, с натугой потянул на себя, 
сминая образовавшийся за день слой снега. Поднял лампу и светом плеснуло вглубь 
склада. По стенам запрыгали причудливые тени. Малахов вошел внутрь, а следом за 
ним Дивер и Степан, оба с фонарями. Сразу стало светлее, из тьмы выделились 
пыльные углы помещения, отблески запрыгали-заиграли на черном металле. 
 -Ого... - сказал Белоспицын.
 -Много нагреб, да? - с усмешкой бросил Стрый, ставя фонарь на верхушку 
сбитого из неошкуренных досок ящика. Позади, заходили в помещение остальные. 
Влад недоуменно оглядывался, Мартиков был жизнерадостен, а Никита напротив 
мрачен. Рядом они составляли почти комическую пару. 
 Оружия тут и вправду было много, даже чересчур. Пирамидки в центре, 
частокол у стен, целый лес на стенах. Создавалось ощущение, что Босх хотел 
вооружить целую маленькую армию - все стволы были относительно новыми, с 
армейскими клеймами. Автоматы, пулеметы, гранатометы подствольные и обычные, 
противотанковые ружья, гранаты, в глубине еще одно зенитное орудие, заботливо 
прикрытое брезентом. 
 -И это после того, как он вооружил всех своих полегших бойцов, - сказал 
Стрый, - он сам говорил, что большинство огнестрелов натырил с военной части 
неподалеку. Есть тут такая, знаете небось.
 -Знаем, - сказал Степан, - только накрылась она.
 -Часть накрылась, оружие осталось. Здесь десантные автоматы, "ингремы", 
"хеклеры", "аграны", стоит диких денег, но для своих не жалко. Контрабанда все 
до единого.
 -Постой, - сказал вдруг Дивер, продвигаясь вперед и отодвигая Стрыя.
 Еще одно полотнище брезента обреталось в середине помещения, накрывая 
собой что-то очень массивное и высотой, почти до низкого, нависающего потолка. 
 -Что у них там, танк что ли? - произнес Белоспицын. 
 -С него станется... нет, ну сейчас по городу лучшее средство передвижения, 
без дураков! - Степан подтолкнул ногой аккуратно прислоненные к стене 
огнестрелы. 
 -Нет, - медленно произнес Севрюк, - не танк...
 Потянул брезент на себя, и полотнище сползло на грязный истоптанный чужими 
ногами пол. Очередной набор ящиков никому ничего не говорил, за исключением 
самого Дивера. А он вскрыв, один из ящиков, отступил на шаг и оглядел пирамиду в 
целом.
 -Пластид, - произнес он.
 -Что? - не понял Белоспицын.
 -Пластид. Пластиковая взрывчатка. Модная, с детонаторами.
 -Да ты что... - Влад подошел, глянул на темные, похожие на некачественное 
мыло бруски, они выглядели так... безобидно. 
 -Куда мощнее тротила, - сказал Дивер, - и их тут до черта. Полтонны, не 
меньше!
 -Да этим же можно полгорода подкинуть! - сказал Степан уважительно. 
 Дивер наклонился, взял сталкера за плечи, сказал доверительно:
 -Не пол... Весь город.
 -Вот Босх! Да зачем ему столько!? - сказал Владислав, ощутив вдруг что 
близость такого количества взрывчатки его нервирует, - Что он собирался 
взрывать!?
 -Это неважно! - сказал Дивер с каким те непонятным воодушевлением, снова 
подходя к полной взрывчатки пирамиде, - Босх мертв. Я сам его шлепнул, так что 
теперь это наше. А вот зачем нам...
 -Михаил, ты чего, себе что ли ее захотел? - спросил Сергеев, - целая куча 
взрывчатки, что ты с ней будешь делать? 
 Севрюк помотал головой, медленно словно во сне. Слова Влада вряд ли 
добрели до буйной головы бывшего солдата. 
 -И вправду, Севрюк, к чему тебе этот пластид. Жрать его все равно нельзя. 
Тут другое. - Качнул головой Степан.
 -Нет! - сказал Дивер, - не другое. Экая здесь силища! Только и ждет, чтобы 
ее применили. Босх психопат, а какое сокровище припас. Взорву я этот город, 
ясно, совсем взорву! 
 -Ну и куда это сокровище заложишь? На Арену в центр? В КПЗ по старой 
памяти, или на Степину набережную, за собачку отомстить, - ядовито спросил Влад, 
- чтобы еще Мелочевка из берегов вышла. Большой бум, да?
 -Я знаю куда... - вдруг сказал Никита Трифонов.
 Все повернулись к нему.
 -Изрек... наш маленький оракул, - пробормотал Мельников, а Дивер уставился 
на Трифонова с немой надеждой. В глазах Севрюка прыгали нехорошие искры. 
 -Пироман... - вполголоса шепнул Влад. 
 -Все это надо вниз, - продолжи Никита, казавшийся совсем маленьким возле 
смертоносной пирамиды, - там пещеры, много пещер. Вся земля изъедена пещерами 
как сыр! Все прогнило, источилось и упадет, если сделать большой взрыв! Тут, - 
он погладил один из ящиков, - много. А под пещерами живут они. Если взорвет 
то... и они пропадут!
 Рот Дивера расползся в кривую уродливую усмешку. 
 -Ну смотри пацан, - сказал он - никто тебя за язык не тянул!
 Под молчание окружающих, он стянул пару ящиков с самой вершины, из одного 
извлек футуристического вида приборы на тонкой грибовидной ножке, и что-то вроде 
переносных раций. 
 -Это, - Севрюк качнул "рацией" - микроволновый передатчик. А это, - в свою 
очередь псевдогриб, - сам детонатор. Втыкаем его сюда, в пластид, и с 
километрового расстояния подрываем его. Сказка!
 Остальные переглянулись, видимо не находили это сказкой. 
 -Втыкаем сюда, сюда и сюда, - три бруска приняли в себя детонаторы, после 
чего отправились обратно в ящики, - подрываются эти, а все остальное детонирует. 
Почти атомная бомба! - закончил он, глядя на Влада глазами счастливого ребенка. 
- Вот, подержи.
 И он передал Сергееву "рацию". Тот подержал в руках холодный пластиковый 
корпус, с одной единственной кнопкой, под прозрачным щитком. Не верилось, что 
одно лишь нажатие этой кнопки может отправить в преждевременный Исход все в 
районе пяти километров от места подрыва, да еще как следует потрепать тех, кто 
имел счастье оказаться дальше. 
 -Дивер, - сказал Влад, глядя на Севрюка в упор, - ты мне лучше скажи, ты 
действительно хочешь пустить это в ход? Пойти в пещеры?
 -И пойду! - запальчиво ответил тот, отбирая передатчик, он поднял голову и 
запальчиво обозрел притихших соратников, - а что, есть возражающие?
 Все молчали.
 -Что есть те, кто хотят ничего не менять. Хотят дождаться конца, сдохнуть 
здесь, разложиться еще при жизни, а? Вы что не видите!? Тут же все 
разваливается, расползается по швам! 
 -Он прав, - поддержал его Никита и на него тут же посмотрели с 
неодобрением.
 -Это сметет, всю плесень! - крикнул Севрюк в запале, - и достанет ИХ! 
 -Троллей... - тихо сказал Хоноров, и все посмотрели на него с суеверным 
ужасом. 
 Большую часть ночи разбирали взрывчатку устанавливали детонаторы. С 
уважением смотрели за споро работающим Севрюком, что активировал запалы, 
настраивая их на одну волну, дабы можно было взорвать с одного единственного 
пульта. Ребром поднялся вопрос о пещерах, и Степан, помявших сказал, что может 
послужить проводником, А Трифонов предложил указать место, где установить 
пластид. На вопрос, откуда он знает про пещеры, маленький прорицатель просто 
ответил:
 -Приснилось. 
 -Мне бы твои сны, парень! - вздохнул Степан. 
 -Нет, - серьезно сказал Трифонов - лучше не надо.
 -Вход в пещеры знаешь? - спросил Дивер у Приходских.
 Тот кивнул, но Никита снова перебил. Он явно был самым осведомленным в их 
группе:
 -Он теперь только один. На заводе. В центре монастыря. 
 -Я знал, - вздохнул Василий Мельников, - я так и знал. 
 -Знал, знал, - буркнул Степан, - скажи уж, знали...
 И все посмотрели друг на друга. И вправду знали, только признаться никто 
не мог. 

                            10.

 Анатолий Скреблов был "чумным". Он покинул родные пенаты в пятнадцатых 
числах сентября, оставив позади рыдающую жену и двоих детей, а так же пустую, 
покрытую пылью комнату. Его звал ветер перемен, приятно дующий в лицо и 
освежающий голову. 
 А в конце сентября на Анатолия пал выбор и это было очень, очень 
неприятно.
 Еще вчера, когда он работал на страде, к нему подошел Семен Поддувало, 
бывший горький пьяница и вообще антиобщественный элемент и страшно кривя 
пропитую свою рожу сказал Анатолию страшным шепотом:
 -Слышь, а грят завтра на Выборе-то, тебя выберут.
 -Окстнись! - рявкнул Скреблов, отталкивая дурного вестника, - типун тебе 
на язык, ворон черный!
 Поддувало от толчка чуть не упал, но ухмылки своей не утратил, сказал:
 -Крепись, Толян, труба зовет, - и заковылял прочь, вниз по покрытому 
синеватой растительностью холму. 
 Анатолий смотрел ему вслед, и думал, когда ж его приберут, прорицателя 
мерзкого? Поддувало, скособочась топал вниз, к деревеньке, что сейчас в самом 
начале страды выглядела идиллически. Светились желтым свежие бревна, из труб 
курился сизый дымок, который быстро смешивался с вездесущим туманом. Было жарко, 
так что от интенсивной работы вышибало пот. Хотя никакого солнца в этой стране 
вечного сумерка не было. Туман что ли тепло излучает? Скреблов не знал, хотя по 
виду эта зеленоватая, напевающая отважившимся послушать странные бормочущие 
сказки, хмарь выглядела холодной и мокрой. 
 Анатолий вздохнул тяжело и принялся сеять. Взбороненное поле уходило вниз, 
к подножию холма, где шумел бурный горный поток с изумительно вкусной водой. 
Синеватые злаки буйно колосились справа и слева от поля, то и дело стремились 
заронить свои семена, итак что раз в неделю их приходилось выпалывать, а они 
снова росли как на дрожжах, здесь все так росло.
 Тяжелый крестьянский труд, такая она страда. Но зато и урожай снимаешь раз 
в месяц, наверху такого даже в Африке нету. 
 -Да как ты можешь знать, - бормотал себе под нос Скреблов, широким 
движением рассыпая синие граненые, чем-то похожие на кристаллы медного купороса 
семена грюквы (не дай бог как вкусно, но зато питательно и клетчатки много), - 
Это ж все по закону! По пра-а-авилам! А не абы как.
 Анатолий Скреблов был простым рабочим с накрывшего городского завода. 
Последнюю пятилетку своей жизни проводил без работы, потихоньку пьянствуя, 
подворовывая драгметаллы с места старой работы, да и вообще все, что плохо 
лежит. Еще он сдавал бутылки, втайне мечтая уехать прочь их города, забрав с 
собой семью и осесть где ни будь под Рязанью, где построить своими руками 
маленький домик, и зарабатывать на жизнь простым крестьянским трудом. Такая 
жизнь казалась ему сказкой, в которую не верилось, никак не верилось, когда он в 
ночной темноте выдирал из асфальта медный, лишенный напряжения электрический 
кабель.
 Но она осуществилась эта мечта. Пусть семью забрать не удалось... Исход их 
возьми! Почему изошел только он, почему один оказался достоин? Зато в основном 
все было хорошо - пашешь, сеешь, убираешь, грюква эта растет, вот если бы не 
Выбор.
 Тут Скреблов остановился и передернул плечами, и взгляд его. Против воли 
устремился наверх, туда, где на самом высоком холме черным пауком расположилось 
ИХ обиталище, вечно скрытое в зеленоватом тумане. Попасть туда считалось большой 
честью, вот только... никто не спешил.
 Спал он плохо, ворочался, пялил глаза в низкий закопченный потолок и 
слушал, как бормочет туман. Тот опустился совсем низко, как это часто бывало 
перед Выбором. А Выбор, увы проходил каждую неделю.
 Утренний полумрак не резал глаза, но воспоминание о том, что сегодня 
предстоит подняло Скреблова с его узкой лежанки, лучше, чем лучи уже несколько 
позабытого солнца. В дверь настойчиво барабанили. Анатолий, глянул в окно, 
спросил "кто?" внезапно перехваченным горлом.
 -Толян, вставай! Выбор сегодня! - это Коромыслин со товарищи, очень он 
любит созывать всех. Жил бы наверху, точно бы курьером сделался. 
 Между двумя крутыми холмами притаилась площадь, довольно обширная, 
выровненная - вытоптанная бесчисленным сонмищем ног. Сегодня тут было полно 
народа: из их деревни, из деревни соседней, и той, что через речку. Зареченские 
были угрюмы, держались обособленными - весь последний месяц жребий выпадал 
почему-то на них, да и по ночам пропадало народу куда больше чем у остальных. 
Впору было замыслить подтасовку, вот и смотрят они, выглядывают, не мухлюет ли 
кто с Выборным мешком.  
 Деревень было много, тут и там они были разбросаны, в полукилометре друг 
от друга. Люди приходили сверху, устраивались, начинали ставить хозяйство. А 
потом, бывало, получали свой выбор и уходили наверх, к замку. Или просто 
исчезали ночами, и тут уже нельзя было никак защитится. Все надеялись, что это 
произойдет не с ними. 
 Выборная площадь располагалась точно под Ареной, но об этом догадывались 
единицы. Сегодня тут собралось человек двести народ, все волнуются, смотрят друг 
на друга - да, быть выбранным это конечно честь, но нам бы лучше тут, 
потихонечку жизнь проводить. 
 Народ зашевелился, замахал руками и раздался в стороны. Шел дед Арсений с 
полным мешком свежий древесных чурок, похожий на слегка раздавшиеся шашки. Все 
они были пилены из недавно срубленной древесины и изумительно пахли, а две 
искупаны в Черном ручье, из-за чего стали глубокого агатового оттенка. За основу 
выбора взяли старую игру "лото", только ставкой здесь было нечто большее, чем 
просто незакрытая клетка в карточке. Играли всерьез.
 -Ну, согра-а-аждане! - хриплым высоким голосом провозгласил Арсений, - 
Время пришло! Выбирай!
 -Выбор! Выбор! - кричали дети, - чур я первый Выбираю!
 С лукавой улыбкой дедок пропустил детей, им было можно - почти никогда 
Выбор не падал на тех, кто младше пятнадцати. Так случилось и в этот раз. Все 
три десятка детей взяли по белой чурке, и тут же затеяли соревнование, кто 
дальше метнет свою Выборку. Самым почетным считалось, если чурка опускалась на 
камни противоположного берега, удавалось это немногим - почему-то оказавшись над 
водой деревяшки резко теряли в высоте и падали как подстреленные птицы. Из-за 
этого странного свойства в реке никто купаться не рисковал.
 К поставленному наземь Выборному мешку пошли взрослые. Кто-то надменно 
улыбается, показывает, что мол наплевать ему на весь этот Выбор, кто-то 
откровенно нервничает, моргает, а рука, лезущая в мешок - дрожит. 
 Впрочем лучше уж получить черную Выборку, чем исчезнуть из своей избы 
однажды ночью, или вовсе превратиться. Стать Обращенным. Вот это было страшно - 
непонятно от чего, ты вдруг начинаешь меняться, кожа твоя утрачивает 
эластичность, становиться жесткой. А потом приходит день и ты уходишь из деревни 
сам, наверх. А что происходит там сказать никто не мог, назад не вернулся ни 
один Обращенный. 
 И, что неприятно, Обращенный становилось все больше и больше. Может быть 
воздух сказывался?
 В этот раз Выбор бы долгий. Прошло часа три прежде чем Леша Крапилов 
вытянул черную плашку. Взглянул на нее вытаращенными глазами, отступил от мешка, 
скривился испуганно.
 -Что же это?! - спросил он срывающимся голосом, - как же так?!
 -Это значит ты теперь у нас в почете. - Бодро сказал ему дед Арсений, - 
Оставляешь ты нас, чтобы в почестях прибывая, жить наверху, да благости вкушать.
 -Но не хочу! - крикнул Леша, которому недавно сровнялся девятнадцатый год, 
- Не хочу благостей!!!
 Двое дюжих поселян заученно взяли его под локотки, скрутили и повели 
прочь, в главную избу, обряжаться в лучше шмотки в деревне - к НИМ нельзя было 
идти в рубище, а то могут обидится, да и сделать Выбор вместо раза в неделю, раз 
в день.
 Дошла очередь и до самого Анатолия. С волнением опустил он руку в мешок, а 
когда нащупал плашку-выборку сразу успокоился. Выборка была такая теплая, чуть 
липкая от смолы, не может такая плашка быть черной, никак не может. Со слабой 
улыбкой он вытащил плашку на свет и секунду в ледяном ступоре любовался ее 
агатовым проблеском. Народ зашумел - облегченно.
 -Толян попал! - зашептали где-то в толпе. 
 -Все, - провозгласил Арсений, - на сегодня все. Толян, ты иди в избу, по 
правилам избранных больше десяти часов разделять должно. 
 Анатолий мотнул головой. Поймал хитрый взгляд Поддувалы - накаркал все же, 
ворон паскудны! Двое дюжих молодев были уже тут как тут, заломили руки и повели 
в избу. Там, усадили на жесткую лавку, под окнами, что выходили на площадь - 
смотреть.
 Там выводили Крапилова, обряженного в стильную рубашку, джинсы с мировой 
известности лейблом, да кожаный плащ поверху. Леша отродясь не носил ничего 
подобного, но вот радости от обновок у него не было. Те же двое активистов 
(бывшие вышибалы из бара, кстати), слегка утратив бравый напор повели его вверх 
по холму. Толпа в полном составе провожала его взглядами, женщины плакали и 
махали ему вслед платочками, дети подбадривали задорными выкриками, словно 
уходил Леша Крапилов на войну, где должен был бить врага до последней капли 
крови. На середине подъема у несчастной жертвы отказали ноги и его поволокли 
силой. Ступни Крапилова в дорогих ботинках от Гуччи проминали ароматно пахнущую 
траву, оставляя две неровные колеи.
 Когда до клубящегося тумана осталось с полсотни метров, провожающие 
отпустили избранного, и посадив его на траву поспешно стали отходить вниз. Лица 
их выражали суеверный страх, и они старались не оглядываться.
 Анатолий затаил дыхание - сейчас начиналось самое главное. 
 Крапилов сидел на склоне, сжав голову руками и раскачивался из стороны в 
сторону. Может быть плакал, но с такого расстояния было не разобрать. 
Многоликая, пестрая толпа бывших горожан собралась внизу, не без дрожи наблюдая 
за ним.
 В тумане возникло шевеление, пастельные его слои заклубились и слегка 
разошлись, на миг явив очертания замка. Вернее так, Замка. В котором жили 
Хозяева. 
 Туман всколыхнулся и из него сплошным потоком хлынули псы - суровые, 
свирепые звери с уродливыми мордами и мощными челюстями. Мощные чеканные 
ошейники с шипами охватывали толстые шеи. Свинячьи глазки псов поблескивали 
красным. Говор в толпе затих - все боялись этих гончих, которые обладали тонким 
нюхом, и определяли беглецов еще за две версты от них.
 Леша вскочил, слабости в ногах как не бывало и попытался, он повернулся и 
побежал вниз по склону, но псы тут же догнали его, и повалили на землю. Вслед за 
псами волочился туман, завивался вокруг уродливых тел, постепенно затмевая свет, 
так что с трудом уже можно было различить машущую руками фигуру Крапилова.
 Тут то и появились ОНИ - смутные глыбастые тени, что пришли вслед за 
псами. Туман скрывал их лица и детали строения, но силуэты выглядели 
внушительно. Двое бережно подняли брыкающегося и извивающегося Крапилова, и 
понесли дальше, в туман. Звери устремились за ними, вверх. Дымка начала 
стаивать. Толпа вздохнула как единый человек и живо начала обсуждать увиденное, 
а Анатолия Скреблова пробил холодный пот.
 До вечера он был сам не свой. Ходил из угла в угол, или напротив сидел, 
сжавши руками голову точь-в-точь, как вкушающий ныне благости в замке Крапилов. 
Не верилось ему, что все уже закончилось, было страшно и одиноко. Пусть он 
станет героем, пусть на деревенской доске почета (смахивающей на мемориальную) 
появиться его имя, идти наверх он не хотел. Наплевать на почести, не о такой 
судьбе он мечтал, покидая замерзающий город. 
 Незадолго до часа икс он решил бежать. Подергал дверь - заперта. Выглянул 
в окно, но никого не увидел, большая удача. Активисты отошли, ненадолго, но 
этого хватит вполне. С натугой подняв тяжеленную деревянную лавку, швырнул ее в 
окно, высадив стекла вместе с рамами. С бешено колотящимся сердцем вылез в  
образовавшийся проем. И, спрыгнув, на землю побежал прочь из деревни, в сторону 
дремучего леса.
 Только там спасение, может быть еще удастся найти выход в 
пещеры, может быть еще получится...
 -Эээй! - гикнул позади звонкий детский голос, - Скреблов убегает!!!
 За ним гнались до самой кромки леса, а потом отступили - лес был полон 
неведомых страшилищ, без ружья на которых выходить было бессмысленно. Беглеца 
ждала гибель, если только он не наткнется на один из входов в пещеры.
 А он все бежал, запинаясь о древесные корни, теряя равновесие, ветки 
хлестали его по лицу. Он должен найти пещеры, должен найти... 
 Бежал он долго. Один раз заметил маленького розового кролика, что следовал 
параллельным курсом, чуть повернув голову, словно следя за бегом большого 
человека. Он шикнул на зверька и крол поспешно скрылся в синеватых жестколистных 
зарослях.
 Где-то далеко взвыл рог. Скреблов прикусил губу, заставляя ноги работать 
быстрее. Он надеялся, что Хозяева плюнут на жертву, благо их еще пара сотен в 
деревне. Но нет, не плюнули, организовали охоту. 
 Залаяли псы - маленькие кровожадные чудища. Они обожали охоту. Любили 
всякое ее проявление, но на людей больше всего. Анатолий несся как ветер, ноги 
уже подкашивались, бока резало, в уголках рта пузырилась пена. Сквозь красную 
пелену в глазах едва успевал следить, чтобы не запнуться о корень, не упасть. 
 Ближе воют псы, ближе, вот кажется совсем рядом. 
 И потерявший от ужаса и усталости равновесие Скреблов налетел на толстый, 
изборожденный морщинами ствол старого дерева. 
 Когда он очнулся, то первым делом увидел массивный силуэт, что возвышался 
над ним. Гротескная гуманоидная фигура что-то смутно напоминала Анатолию, что-то 
давнишнее, из детства. Псы тоже были здесь - смрадно дышали в лицо. А потом 
сильные, с жесткой грубой кожей руки подняли его, легко оторвали от земли, и так 
и потащили. Рассеянный свет пал на лица его пленителей, и Скреблов заорал, 
потому что узнал их.
 Он вопил, пока не сорвал себе голос. Они шли вверх, поднимаясь на холм, до 
того момента как впереди заклубился зеленоватый туман. Анатолий дернулся 
последний раз, и обвис, тяжело втягивая пропитанный запахом трав, воздух. 
 Два гротескных высоких, почти до трех метров высотой, фигуры шли в 
окружении мятущихся псов, пока не скрылись в тумане. С легким вздохом дымка 
приняла их.
 Распростертого между пленителями человека хватило лишь на еще один хриплый 
птичий крик. После этого настала тишина. 
 Анатолий Скреблов Изошел. 
 Не он первый, не он последний.

                              11.

 -Что же это?! - ошарашено повторил Дивер слова Изошедшего Крапилова, хотя 
и не догадывался об этом, - как же так?!
 -Это все вуаль, все она виновата, - глубокомысленно сказал Влад, ежась от 
холода.
 -Да нет никакой вуали, - сказал Никита Трифонов, - это все из-под земли. 
 -Да молчи ты, провидец хренов!!! - заорал Дивер и в сердцах грохнул 
кулаком по жестяной стенке склада, так что строение отозвалось глухим шумом. 
Который нехорошо повторился эхом. Было, впрочем от чего. 
 Влад привалился плечом к косяку, глаза его рассеянно обозревали 
открывшуюся картину.
 А она вполне могла шокировать, обладая замысловатой безумностью картин 
Дали и угрожающей нестандартностью гравюр Босха. 
 Пол в складе исчез. Его заменила обширная, квадратных очертаний яма, с 
гладкими, посверкивающими слюдой стенами, с садисткой раздражающей точностью 
уходящими вниз на недосягаемую глубину. Само здание склада теперь было чем-то 
вроде навеса над шахтой, словно специально построенного, чтобы препятствовать 
попаданию внутрь дождя. Над самым центром этого грандиозного провала одиноко 
свисала неработающая лампа в жестяном абажуре. Восходящие из глубин земных 
потоки заставляли ее лениво покачиваться. 
 Все что было на полу - оружие, груз, взрывчатка, все исчезло, кануло в 
глубину, дна которой было не видать. 
 Поверить, что эта яма может быть продуктом деятельности слепой природы не 
представлялось возможным. Нет, тут угадывался чей-то замысел, причем выдумавший 
ее обладал весьма специфическим чувством юмора, очень близким к мелкому 
пакостничеству. 
 -Вот тебе и большой бум, - протянул Степан, - а Дивер. Судьба-злодейка 
против нас.
 -Поднесите фонарь! - рявкнул Дивер.
 Влад поднес фонарь, аккуратно перегнулся через край пропасти. Оттуда 
пахнуло теплым воздухом, перемешанным со странными запахами, почему-то сразу 
вспомнилось метро - тот же черный тоннель, только положенный горизонтально, 
шелест вентиляции, пахнущий резиной бриз за несколько секунд до того, как поезд 
появится из-за поворота.
 В глубине тоннеля что-то блеснуло, заиграло желтоватыми и искрами, и 
Сергееву, на миг утратившему чувство реальности, 
вдруг показалось, что и вправду головные огни приближающегося поезда. Тихий 
глухой шум, отдающий эхом, вот, кажется, различается стук колес. Влад опасно 
накренился над пропастью и Степан поспешил ухватить его за руку.
 -Ты поаккуратней.
 -Я понял, - сказал Владислав, глядя на мелькающие блики - там поток. Вода.
 Он уже слышал его - очень слабенько, поток был очень глубоко и судя по 
всему абсолютно черен. Потому и отражал свет их фонаря. 
 -Пропасть земная, бездна... - Белоспицын в свою очередь заглянул вниз, 
плотный ком слежавшегося снега пополам с грязью от его движения сорвался с края, 
и полетел в пропасть. Глухой плеск донесся ой как не скоро, - сколько ж тут 
метров?
 -Не очень много, метров сто. - Сказал Влад, - но нам хватит. - И 
повернувшись, он с вызовом глянул прямо на Дивера, - лезть мы туда все равно не 
собираемся, так ведь?
 Дивер качнул головой. Грандиозные его планы рушились как особенно высокий 
карточный домик - эффектно и с грудой прямоугольных обломков. 
 Подошел Никита, глянул вниз без особого интереса, сказал:
 -Почти к ним, совсем немного не хватило. Глубокая яма.
 На улице подул ветер, гнал серебристые снежинки, которые прыгали и 
танцевали в заснеженном воздухе.
 -Никита, - вкрадчиво спросил Дивер, - все ведь теперь внизу в пещерах? Не 
в аду, не в центре земли, так?
 Трифонов кинул, настороженно глядя на Севрюка. 
 -А пещеры, они обширные, а своды у них тонкие, да Никита?
 Тот кивнул. Дивер тоже кивнул, лицо его утрачивало столь несвойственное 
бывшему военному выражение отчаяния, глаза снова заблестели. Весь во власти 
идеи, какой бы безумной она не была.
 Остальные хмуро смотрели на Никитин допрос. Ни надежды на лицах, ни даже 
воодушевления. Белоспицын тер бледные щеки - отморозил. Термометр сегодня упал 
почти на пять градусов ниже нуля, неслыханная погода для сентября. 
 -Мы же сами хотели пойти в пещеры! - провозгласил Михаил Севрюк, 
поворачиваясь к соратникам, те смотрели на него, - провал все сделал для нас! Он 
доставил ВСЮ взрывчатку до места назначения. 
 Они смотрели. Тоскливо. Даже новообретенный сангвиник Мартиков и тот 
приуныл. 
 -А детонаторы? - спросил Мельников.
 -Дойти, найти и активировать, - отрезал Севрюк. 
 -В пещеры? - уточнил Степан, - а ты знаешь, где теперь твоя взрывчатка.
 -Я знаю! - сказал Никита.
 -Да ты то откуда знаешь? - спросил устало Владислав.
 -Я там был. - Ответил Трифонов, - только это был не я.
 -О! - отозвался Степан, - вундеркинд! Откуда ты на нашу голову?
 Дивер глядел ожидающе. Щеки бывшего солдата и бывшего же колдуна заливал 
нездоровый румянец, глаза горели. Действовать, действовать - только это спасет в 
мире, в городе где все замирает, умирает и останавливается! 
 -Нет, - качнул головой Владислав, - я не пойду. Вниз - он качнул головой в 
сторону бездны - не пойду. 
 -И я, - сказал вдруг Мельников, - я не для того от тварюги стеклянной 
столько бегал, чтобы внизу меня что нить похуже сожрало!
 -Я с Владом! - сказал Белоспицын, - ненавижу пещеры. 
 -Согласен, - произнес Павел Константинович, - у меня уже есть два дня 
рождения. К чему ж переться на верную смерть.
 Дивер скрипнул зубами, глянул уничижающе, поднял глаза на Приходских.
 -Ну а ты Степан? Ты же сталкер.
 Тот замялся, подошел к провалу, наклонился глядя на бешено несущуюся воду. 
Поток выглядел гнусно, куда там Мелочевке в разгар рабочего сезона. Вполне 
возможно, что такого цвета был Стикс. 
 -Видишь ли Михаил, - вымолвил наконец Приходских, - вот именно потому что 
я сталкер, я бы и не пошел в пещеры. Я, как ты помнишь, еще в июле туда перестал 
ходить. Опасно, посуди сам, туда ушли все "чумные" и хоть один назад 
возвратился? Там "сааб" гнездовался, и эти - он кивнул на Стрыя, - тоже там 
собирались. И ведь ладно пещеры... но там ведь еще и ОНИ.
 -Тролли, - шепнул Никита.
 -Да, тролли...
 -Да нет никаких троллей! - крикнул, надсаживаясь Дивер, - Нету их! Сказки 
одни, бред!!! - и замолк, когда эхо от его крика загуляло по черному колодцу. 
Неубедительный вышел крик, эдакий вопль малого капризного  ребенка, который 
думает, что одним своим желанием можно преодолеть законы мироздания. 
 -Стрый? - резко спросил Дивер. 
 -Я пойду. - Неожиданно сказал тот, - и Евлампий тоже пойдет. И Трифонов, 
да Никита?
 Маленький оракул кивнул, слабо улыбнулся.
 -Черт с вами! - крикнул Севрюк остальным, плотной группой стоявших у 
распахнутых дверей склада, ветер трепал их зимнюю одежду, кидал горсти снега в 
лица, - Мы сами дойдем, и подорвем все тут к такой то матери! 
 -Дивер... - тихо сказал Влад.
 -А ты гляди не обделайся!!! - заорал Михаил, - Пошли, Стрый!
 -Дивер, куда и с кем ты собрался? - молвил Мельников, - с одним 
напарником, сумасшедшим слепцом и ребенком в роли проводника? Туда, к НИМ? 
 Севрюк выругался, схватил Никиту за руку и пошел прочь, волоча его за 
собой. Стрый постоял немного, потом неуверенно потащился за ним. Оставшиеся 
молча смотрели ему вслед. 
 -Что это с Дивером? Как пацан сопливый завелся... - сказал Степан.
 -Может на него вуаль действует? - Влад хмуро глянул на кружащиеся снегом 
сумрачные небеса.
 -Никита же сказал, не никакой вуали. Это все те, подземные и тепло тянут и 
людей мутят.
 -Севрюк ведь и вправду пойдет. Я его давно знаю, отступать не привык. 
Сгинет там?
 -Сгинет, - со вздохом кивнул Приходских.
 -А что будем делать мы? - и Владислав повернулся к оставшимся. 
 Они смотрели на него. Смотрели, словно ждали от него ответа. 
 Но что мог ответить Владислав Сергеев который на самом деле никогда не 
верил в чертовщину. 

 Снег падал на город, тихий, спокойный, умиротворяющий, ранний. И 
скрывались под этим белым пушистым покрывалом все грязные и уродливые следы 
прошедшей краткой осени. Пропадали колдобины и улицы становились совершенно 
гладкими, исчезал надоедливый мусор - спутник переездов, скрывались под 
белоснежным покровом стрелянные гиль, опаленные пятна и человеческие тела. И 
скоро уже, глядя на серебристо сверкающие под лунным светом улицы, никто не мог 
сказать, что они пережила столь много. Казалось, город просто спит в глухой 
ночной час, квартиры полны людьми, тоже мирно спящими и видящими свои простые 
обывательские сны. Улицы даже стали нарядными - как полярная лиса, что сменила 
облезлую неказистую летнюю шубку на шикарную зимнюю опушку. И даже не горящие 
фонари не могли сделать город угрюмым. Тучи отошли от земли, поднялись выше, 
став белесо-седыми и с этой промороженной выси сыпали мелким колким снежком, 
который тут же подхватывала игривая поземка. 
 Трудно было поверить, да и скажи кому из горожан что такое может быть - 
усмехнуться лишь в ответ, но за чертой города, совсем недалеко, и пяти 
километров не будет вовсю цвело бабье лето, и жаркое солнце щедро роняло на 
взрастившую урожая землю последнюю доброту, лазурная осенняя вода прогрелась до 
двадцати пяти градусов и народ еще вовсю купался, визжали от восторга дети, 
разбрасывая в воздух прозрачные брызги, которые вспыхивали на солнце яростным 
алмазным блеском. Лес сменил окрас с зеленого на безумное буйство желто-алых 
оттенков, пошли грибы, один больше другого, приближался сезон охоты, а в Москве 
еще маялись от нежданной жары. 
 Совсем недалеко, каких то пять километров. 
 Максим Тихонов об этом и не догадывался. Он вообще не о чем не 
догадывался. Потому что мыслительные процессы в его бедной голове снизились до 
рекордно малых величин и успешно стремились к нулю. Кардинальные, происшедшие в 
последние два месяца перемены надломили его не очень растяжимую психику, и 
Максим очень быстро стал представителем касты Отверженных. 
 День за днем он шатался по улицам потому, что забыл где его дом. Носил 
обноски и зябко в них кутался, потому, что не догадывался найти себе что ни будь 
потеплее. 
 Еще он был голоден. Желудок постоянно сводило от нехватки пищи. Иногда там 
начиналась такая сильная резь, что он мог только лежать, тихонько скуля и 
подвывая. Поначалу пищу удавалось достать в отбросах, или выпросить у кого ни 
будь из охранников из магазина, но теперь помойки опустели, исчезли охранники и 
сами магазины. Он просто не нашел их на прежнем месте и некоторое время 
удивленно стоял, глядя на пустое пыльное помещение. Куда все подевались Тихонов 
понять не мог, не вмещал его нынешний мозг таких сложных раздумий.
 И еще холодало, с каждым днем становилось все холоднее, а его ботинки 
развалились и босые ноги совсем замерзли ступать по снегу. Впрочем, почему-то не 
отмораживались, как не отмораживались у диких животных, всю зиму ступающих по 
ледяному насту нежными подушечками на лапах. 
 Движимый голодом и холодом - эдакими подобиями вечных двигателей издревле 
владеющими свойством подвигать цивилизацию на великие свершения, Максим сунулся 
было к пещерам, и целый вечер провел в блаженстве. Тут было сухо, из глубины 
тянуло теплом, а в мелком пресноводном водоеме он наловил удивительно вкусных 
рачков и тут же съел их довольно подвывая. Мельком увидел свое отражение в 
поблескивающей глади воды, испуганно отпрянул, ему показалось, что из водных 
глубин к нему лезет какое то волосатое чудище. 
 А ночью к нему и вправду пришли чудища. Такие страшные, покрытые 
зеленоватой чешуей и с прозрачными рыбьими глазами. Кажется они тоже хотели 
есть, и ему пришлось убегать как можно быстрее - обратно в негостеприимное 
вымершее поселение. 
 Теперь он шел куда глаза глядят, глухо воя себе под нос. Лишь очень 
одаренный и чувствительный человек обнаружил бы в этом однотонном вое кусок 
популярной мелодии, который повторялся раз за разом, как унылая мантра. 
 Так он и напоролся на курьеров. Они вырулили из-за угла, и по снежной 
целине мигом запрыгали разноцветные праздничные блики, рев мотора и сирены 
жутковато дробились и отлетали от стен домов. Двигло машины мерно ворчало, но 
когда свет фар пал на отверженного, вдруг взревело на максимальных оборотах. 
Сквозь вой двигателя донеслись азартные вопли и пара выстрелов. Пули пронизали 
эфир не так далеко от головы Тихонова и он поспешил бросить прочь. Почему за ним 
охотятся он не понимал, как не понимали это отстрелянные одной летней ночью 
бродячие псы. 
 Впрочем догнать его было не так просто - автомобиль курьеров бешено 
завращал задними колесами, но слишком большой момент на колесах сделал своде 
дело и машину развернуло поперек улицы. Курьеры заорали от досады. Кто-то 
высунулся из окна машины и открыл огонь по убегающему. 
 Властители поверхности, курьеры, у них было не так много развлечений. Одно 
из них - охота на отверженных, благо те самостоятельно выделили себя из рядом 
здравомыслящего человечества.
 Авто наконец сдвинулось с места и мягко стало разгоняться, то и дело 
зарываясь сложной формы передним бампером в особо высокие сугробы. В это снежное 
время, особенно крутыми гонцами стали считать тех, кому удалось перехватить 
джип, и соответственно община имевшая такую машину признавалась распоряжающейся 
всеми делами в округе. Ранги да звания - что еще оставалось быстро 
уменьшающемуся число горожан поверхности. 
 Обозленные донельзя курьеры гнали свою жертву вплоть до пустующей редакции 
"Замочной скважины", а потом качество дорожного полотна еще больше ухудшилось и 
их автомобиль угодил в широкую рытвину, доверху засыпанную мокрым снегом. Капот 
авто зарылся вглубь, фары торчали за снежной массы едва ли наполовину. В ставшим 
очень чистым воздух поднимались сизые струйки сгоревшего дизтоплива, мешаясь с 
белесым паром. 
 Отверженный бежал дальше, потом перешел на шаг, заковылял, тяжело дыша. 
Шел куда глаза глядят. Уже через четверть часа он позабыл, как здесь оказался и 
от кого убегал, и только чувство голода осталось - неизменное, постоянное, с 
которым он почти сроднился. Становилось все темнее, а тут и луна - один 
единственный оставшийся на весь город фонарь, предательски забежала за тучу, 
погрузив обезлюдевшие районы в средневековую тьму, которую лишь в трех четырех 
местах разгоняли слабые рахитичные искорки керосинок. Впрочем, сверху на это 
глядеть было некому - авиационный маршруты все как один проходили в стороне от 
города. 
 Откуда-то спереди наползала липкая черная мгла, такая густая, что, 
казалось, имела вес и форму. Отверженный на это не прореагировал, все так же 
безмятежно шел вперед, только чуть дернулся, когда дымка накрыла его с головой. 
Странные запахи кружили голову и ему на миг показалось, что пахнет чем-то 
съестным. Пустой желудок яростно заурчал, просыпаясь от многодневного 
летаргического сна. 
 Под ногами стала хлюпать дурнопахнущая влага, впрочем, она была лучше, чем 
колкий холодный снег с острыми лезвиями льдышек. Вода под ногами подобралась до 
колен, а потом неожиданно схлынула и он ощутил что идет по мягкой земле.
 Теплой земле. 
 Подняв голову, Тихонов увидел крупную звезду, что хитро подмигивала ему с 
бархатного неба. Пройдя еще полкилометра он понял, что тьмы больше нет. Впереди 
вдаль уходило шоссе - черная матовая лента приходящая из ниоткуда, и уходящая в 
никуда. Белая разделительная полоса посередине слабо светилась, отражая звездный 
блеск. Чуть дальше шумел хвойный лес.
 Тихонов понял - это путь. Его путь, его дорога по которой он будет идти 
вечно. Вечный путь под звездами. Осознание этого заставило его широко 
улыбнуться. Всегда шагать под звездами - что может быть лучше?
 Широко раскинув руки, он зашагал прямо по белой полосе - белый путь в 
черном пути. Было тепло и где-то трещали кузнечики.
 Так он и шел, пока следующий со стороны Ярославля автомобиль гудком не 
согнал его с дороги. 
 -Псих! - донеслось из окошка машины, а отверженный удивленно 
приостановился. Как же так, это же получается не только его путь. 
 Еще через четверть часа сердобольный водитель на старом "уазике" - буханке 
подобрал его, и довез до города, сначала морщась от вони издаваемой ночным 
пассажиром, а потом уже от его рассуждений. Так, что довезя дурнопахнущего 
беглеца до ближайшего населенного пункта, он не поленился позвонить по 
соответствующему номеру, и утро Максим Тихонов встречал уже в теплой и сухой 
палате, с горячим, вкусным завтраком и заботливым персоналом в окружной 
психиатрической больнице.
 Он немало порадовал врачей своими рассказами о реалиях жизни в покинутом 
им городе, так, что те, единодушно премировали его повышенной пайкой и отдельной 
палатой. Больно уж интересно и  подробно рассказывал, и даже сам завотделением 
бывало приходил к нему, и выслушав очередную байку по дружески хлопал Тихонова 
по плечу, приговаривая:
 -Ну ты, Максимка даешь! Прям писатель!
 На что отверженный, в которого больше никто не пробовал стрелять глупо, но 
безмятежно улыбался.
 А в городе, в котором никто так и не узнал, что нашелся человек сумевший 
его покинуть, люди продолжали мерзнуть, и кое-где уже пустили на растопку 
собственную мебель. Зима крепчала. 

                              12.

 Ночью Никита спал плохо. Ворочался с бока на бок, слушая мощный ровный 
храп Дивера, через который пробивалось вялое шуршание снега за окном. Звук этот 
не успокаивал, скорее пугал. Пустая квартира, еще одна, находившаяся сразу над 
комнатой Сергеева поражала своей неубранностью и запустением. Клубки пыли 
собирались в гулах, липли друг в друга, образовывая каких химерических 
многолапых чудовищ. Никита смотрел на них во все глаза и иногда ему казалось, 
что пыльные эти твари вот-вот оживут, да поползут к нему. Он даже звук придумал, 
с каким они будут двигаться - тихое шуршание-шипение, вот как у снега.  
 Еще его пугал Евлампий Хоноров, что вот уже пятый час сидел неподвижно 
привалившись к стене и уставившись в пространство черной, замызганной тряпкой, 
что теперь заменяла ему глаза. Губы его шептали загадочные слова и иногда 
расходились в теплой сердечной улыбке, от которой тем не менее мороз драл по 
коже. Самое страшное, что Евлампий и вправду начинал что-то видеть, что-то 
реальное, и зрение это было в чем-то схожим с тем, что посещала иногда самого 
Никиту. Схожим, и одновременно совершенно ему противоположным. Будь здесь Влад, 
умный взрослый Влад, который прочитал много книг, он возможно бы сказал, что у 
слепых иногда открывается подобное зрение, уже тогда когда они лишаться своих 
реальных глаз. Что-то вроде внутреннего ока, которое видит куда больше, чем 
утраченное физическое зрение. Рассказал бы и об идущих из седой древности 
истории о тайных ритуалах, проводимых черными колдунами - те сами жертвовали 
своими глазами, дабы видеть только внутренним зрением. 
 Но Влада не было, а Никита был еще слишком мал, чтобы рассуждать. Поэтому 
он только чувствовал, и боялся.  
 -Ты здесь, малыш? - ласково спросил Хоноров, и Никита весь сжался от 
страха, - я слышу те не спишь.
 Никита не отвечал.
 -Это была большая земля, - продолжил тем временем слепец, - и она вся 
принадлежала ИМ. Они - хозяева. Понимаешь, меня. 
 -Нет, - тихо сказал Никита.
 -Поймешь. Вырастешь и поймешь. Впрочем ты не вырастешь, ты...
 -Ну что еще? - очнулся от тяжелого сна Дивер, - Хоноров, ты опять бузишь?! 
Молчи, не смущай мальца!
 Евлампий послушно замолк и стал руками выводить в ночной темноте 
замысловатые фигуры, исполненные, как ему казалось высшего смысла. 
 В конце-концов Никита заснул, детский организм его взял свое, погрузив 
Трифонова в полное путаных кошмаров сновидение. А потом ему приснился сон, 
который впрочем не был сном, а скорее смахивал на видение. Очередной, безумно 
яркий и достоверный. Никита даже застонал от навалившейся тоски. Снова бежать, 
крупная слеза выползла из уголка глаза спящего ребенка и капнула на матрас. Во 
сне же он не плакал. 
 Потому что птицы не плачут. 
 Судьба на этот раз закинула не в хилое тельце розового кролика, и даже не 
в мощную тушу лесного вепря, всего обросшего роговыми колючками, не стал он и 
человеком, превратившись в мелкую суетливую пичугу с безумной красоты розово-
золотым оперением. Впрочем, оперения он не видел, так как воспринимал цвета 
немного иначе чем люди. Смотреть поочередно правым и левым глазом было не 
удобно, но потом он привык. 
 Сорвался с древесной ветви и полетел. Это тоже далось легко - мы часто 
летаем во сне. Крылья несли его к дерене, вот она раскинулась меж двух холмов, 
на берегу говорливой речушки. На площади масса народа. Да, опять Выбор. Никите 
он был знаком по десятку своих ранних ипостасей, и не раз он наблюдал зоркими 
звериными глазами, как очередного несчастного уводят вверх, в зеленый туман.
 Вот и сейчас глуповатого вида поселянин вытащил черную плашку. Смотрит, 
словно она заключает в себе все тайны вселенной. А остальные подбадривают его на 
расстоянии - подойти к выбранному никто не решался. 
 Внезапный порыв захватил его с головой. Ему дали крылья, значит надо 
лететь наверх, в замок, и увидеть наконец ИХ воочию, понять, что свершают они 
над Выбранными жертвами. Что же представляет из себя Исход. 
 Дождавшись, пока Выбранного поведут наверх по холму, Никита снова воспарил 
в воздух и стелой понесся к близкой кромке переливающегося тумана, туда, где его 
острое птичье зрение различало пятно неприятной, режущий глаз черноты. 
 В тумане ориентироваться стало сложнее, но какой то инстинкт безошибочно 
вел его, так что разноцветная птаха влетела в главный покой замка как раз в тот 
момент, когда пленника довели до его входных ворот.
 Мягко приземлился Никита на выступ причудливой резьбы под самым потолком, 
отсюда хорошо был весь зал. 
 Здесь запах трав был силен, экзотические благовония поднимались к потолку 
разноцветным дымом, пахло резко и оглушающе, так что пленник, выведенный из 
высокой стрельчатой арки остановился и ошарашено заморгал.
 Зал был черен, и покрыт золотой и белой резьбой, что создавало очень 
резкий контраст, и резьба, казалось, светилась, играла яркими своими красками. 
Тут и там выделялись агатовые фрески, изображающие кошмарных многоногих и 
многоглазых химер. В глазницы каменных тварей были вставленные огненные рубины, 
красные как артериальная кровь. Камни эти мягко светились, играли изнутри живым 
огнем, так что казалось будто глаза тварей сонно мигают. Пол бы выстлан 
полированным черным камнем с сахарной белизны прожилками, а на полу...
 Два десятка существ, нелюдей с зеленой, покрытой жесткой чешуей кожей, они 
толпились на сверкающих плитах, бешено размахивали искривленными конечностями, 
тряслись крупной дрожью и воздымали уродливые свои головы к потолку, под которым 
плавал туман смешиваясь с курящимися смолами. Ор стоял оглушительный - вой, 
визги, кваканье! Чешуйчатые вращали свои пустыми рыбьими глазами с почти белой 
радужкой, разевали широкие, полные мелких зубов пасти. 
 Стоило появиться пленнику, как они все отпрянули, обнажив начертанный на 
полу странный, причудливый знак, полный резких углов и пересечений. Линии его 
вились прихотливо, соединяясь в некотором подобии рун, и снова расплетаясь, 
расходились веером. Знак тоже был черным, вот только почему-то очень хорошо 
виден на полу. Может быть, потому что бы матовым.  Визжащая толпа, отпрянувшая 
при виде пришедшего, сорвалась с места и подскочив к Выбранному скопом 
навалились на него, скрутив руки, потащили его к символу. Выбранный кричал, 
вырывался, но крики его тонули в гвалте чешуйчатых. 
 А потом вошли Хозяева, сразу из всех входов, что присутствовали здесь во 
множестве. И гвалт затих, лишь Выбранный тихо стонал, раз за разом выговаривая 
странные слова:
 -Своих да?! Своих?!
 При виде Хозяев из глаз спящего Никиты капнули еще две слезы. О да, 
знакомые массивные силуэты. Он хорошо их помнил, пусть в той книжке они были 
сильно стилизованны и изменены. Но сомневаться не приходилось, это были они. 
 Выбранный, абсолютно один, остался стоять на коленях посередине зала, 
встать он не мог - был прикован к широким стальным кольцам посередине знака. При 
виде Хозяев он дернулся всем телом, чуть не упал, пытался отползти, но цепи 
держали, не пускали, как две вороненые стальные змеи. 
 -Исход! - заорал кто-то из чешуйчатых, пока тролли приближались к 
Выбранному, - Исход!!! - подхватил другой и вот уже весь зал содрогался от 
визгливых криков: - Исход! Исход! Исход!
 Никита смотрел. Не закрыл глаз, когда Хозяева подошли в Выбранному. Не 
закрыл их и потом, досмотрев церемонию до конца. И понял, в чем заключается 
Исход. Не тот, когда покидаешь дом и родных, оставляя лишь пыль, и запустение - 
словно ты никогда здесь и не жил, не тот, когда тебя выбирают и ты уходишь из 
деревни. А настоящий Исход, которым вполне можно было пугать детей. 
 Теперь Трифонов понял, почему не остается ничего после того, как очередной 
"чумной" покинет город, поверхность. Ведь если ушел, это все равно, что...
 "Так просто?" - спросил бы Влад, увидь он картину Исхода очередного 
бывшего горожанина. 
 Но Никита мог лишь бояться. И потому со слезами проснулся. Занимался 
рассвет, солнце нехотя поднималось над горизонтом, чтобы через несколько часов 
снова погрузить замерзающий город во мрак. 
 А внизу, напротив, будет тепло и светло. 
 Никита вдруг ощутил, что злиться. Странное чувство для ребенка, который 
умел лишь бояться. 

                             13.
  Утром они пришли. Они были бледные, а кое-кто казался откровенно 
испуганным, но никто не пожелал остаться дома. Здесь были все: Влад и Мельников, 
Степан и Саня Белоспицын, и 
и Мартиков тоже был здесь, тоскливо смотрел в пол. 
 -Мы решили, что идти вам одним, это верная гибель. - Сказал Влад. 
 -А с вами разве не верная? - спросил Дивер, не сумев однако сдержать 
благодарной улыбки.
 -С нами посмотрим, в конце-концов у нас ведь есть верный проводник. А с 
верным проводником откуда верная смерть?
 Дивер снова улыбнулся. Оглядел пришедших. Одеты тепло, вооружены по полной 
программе. Бойцы! Все до единого найденные трофеи решили пустить в ход. Взяли 
три раритетных электрических фонаря на батарейках, не забыли и две керосиновые 
"летучие мыши". За окном падал приятный утренний снежок, засыпал подоконник 
толстым слоем белоснежного, совсем не городского снега. Через девственно гладкую 
поверхность быстрой стежкой проходили птичьи следы. Маленькая пичуга побывала 
здесь ночью, постучалась в стекло, а потом улетела. Может быть она была розово-
золотая, как во сне?
 -Хорошо что вы пришли, - сказал Никита Трифонов, выходя из близлежащей 
комнаты. - Нам надо идти, если вы не хотите, чтобы с вами сделали то, что бывает 
с людьми после Исхода. 
 -Эка испугал! - произнес Влад, входя, - Исход! Отбоялись мы твоего исхода. 
Да и разве не видно, над нами он не властен.
 -Он властен над всеми, - тихо сказал Трифонов, - только одни приходят 
сами, а других, ловят, и...
 -Да что ОНИ с ними делают! Что ОНИ вообще могут сделать?! - тут Влад 
осекся и глянул Никите в глаза. Тот смотрел горестно. 
 -Что... - хриплым голосом выговорил Сергеев, - неужели едят?
 Трифонов не сказал ни да ни нет, но почему-то всем стало ясно - так оно и 
есть. 
 -Хонорова берем? - спросил Степан.
 -Не оставлять же его здесь. - Дивер спешно одевался, напяливал видавшую 
виды летную куртку, теплую и крепкую, - кому-то придется его вести, прикрывать.
 -Я поведу, - кивнул Мельников, - как никак я его первым встретил. 
 -Вот так прозаично, - сказал Влад в пустоту, - разве так и бывает?
 -Только так и бывает, - Севрюк подтолкнул замершего Владислава, не стой 
мол столбом, - Жизнь вообще прозаична. Давайте, облачайте Хонорова, да пойдем. 
 Евлампий что-то забормотал, да стал вяло отбиваться бледными верхними 
конечностями, но его силой подняли, начали напяливать зимнюю одежду.
 -Не хочу быть мясом!!! - испуганно-тонким голосом завопил Хоноров.
 -Молчи, мясо, - угрюмо сказал Стрый, - ты уже один раз им послужил, больше 
не будешь. 
 -Вы не понимаете! - очень ясным голосом продолжил бывший беглец, - Мясо, 
это все, что у меня осталось! 
 -Именно мясо. Без мозгов, - вздохнул Дивер, и, окинув взглядом группу, 
спросил бодро - Ну что, присядем на дорожку? 
 -Шутник ты Дивер, - сказал Влад, - пошли что ли.
 И они покинули абсолютно пустую комнату, в которой не то, что присесть, 
прилечь удалось бы только троим. Не прошло и получаса после их ухода, как 
грязные матрасы, на которых изволил ночевать Михаил Севрюк исчезли, не оставив 
на пыльном полу даже квадратного следа своего существования. А наверху, в единый 
миг не стало вещей Владислава Сергеева, и квартира его, не так давно столь 
уютная теперь поражала пустотой и запустением. Когда человек уходит к троллям, 
вниз, в пещеры, на поверхности не остается ничего, что могло бы напомнить о его 
существовании. И даже сообрази кто ни будь перерыть городской архив, буде он еще 
существовал, то и тогда не нашлось бы подтверждения, что человек по имени 
Сергеев Владислав Васильевич вообще существовал. 
 "Чумными" становятся по разному. Кто по собственной воле, кто по 
необходимости. Но как в средневековом городе - став "чумным" ты уже не можешь 
повернуть назад. 
 Они вышли из дома на холодную, продуваемую лезущим в самую душу ветром, 
улицу и зашагали к реке. Трифонов недвусмысленно дал понять - вход есть только в 
районе завода. За периметром.
 Город был пуст, никто не шарахался от быстро идущей группы, никто не 
грозил проклятиями и не призывал посмотреть из окна. Пусто, совсем никого. Со 
Стачика они свернули на Верхнемоложскую, с нее на малую Зеленовскую а оттуда уже 
на Центральную. Никто из них не смог удержаться от того, чтобы не взглянуть в 
сторону Арены, туда, где сошлись две многочисленные рати одурманенных злобными 
подземными эманациями людей. Те, подземные, они мастерки уничтожали силы, 
который могли бы помешать всеобщему И сходу, убирали тех, кто мог собрать 
мятущихся горожан воедино, придать хоть какое то подобие порядка. Подземным 
нужен был хаос, и для его воцарения они приложили все силы. Живущим в городе 
людям не за что стало держаться, у них убрали вождей, наставников, даже мелких 
лидеров, и потому они предприняли Исход. И уходили с радостью.
 Смертное поле - квадратный километр асфальта где отдало Богу души более 
полутора сотен человек было густо засыпано снегом, и никаких следов не 
пересекало этот белоснежный арктический простор. Остались ли еще там под снегом 
трупы павших за неправое дело определить уже было нельзя. 
 Влад и компания зашагали вниз, увязая в глубоком снегу. Непроизвольно 
вытянулись цепочкой, шагая друг за другом. Ледяной ветер кусал за лица, 
стремился забраться под одежду и высосать все тепло. На воздухе царил настоящий 
мороз, без всяких скидок и преувеличений - минус пятнадцать минимум, словно 
сейчас был конец декабря, Крещенские морозы. 
 Евлампий Хоноров шел в середине, привязанный толстым солдатским ремнем за 
поясницу. Он широко улыбался, подставляя лицо морозному ветру и вглядываясь во 
что-то свое, остальным недоступное. Несмотря на всю тяжесть положения ослепшего, 
Влад невольно ему позавидовал - вот оказывается каково, пережить свой страх. 
Больше ничего не боишься и ничто тебя не колеблет. Выводили из квартиры, 
Евлампий дергался, зато сейчас ему хоть бы хны. 
 -"Мы уже шли вот так..." - подумал Сергеев уныло бредя вниз по центральной 
улице, которая выглядела теперь как какая ни будь аллея призраков в жутковатом 
древнем некрополе. - "И ничего не добились. Так на что же надеемся теперь?"
 Но он чувствовал - теперь все изменилось. Распад вступил в финальную свою 
стадию, крупный город обезлюдел, но никто не гарантирует, что разложение 
закончиться вот так, тихо мирно, окончательным угасанием. Вполне возможно, что и 
огненной вспышкой, огненным очищающим буйством. 
 Пересекли Верхнегородскую улицу, добрались до Степиной набережной, где 
несколько месяцев, а кажется годы и годы, назад сидела одинокая добрая дворняга, 
которую любил весь город, а чуть позже выгнанный с работы Мартиков, которого не 
любил никто. Ненадолго остановились на Старом мосту, каждый припоминал свое. 
Много всего было связанно с мостом - горбатым пришельцем из замшелых тридцатых - 
хорошего и плохого. Дивер напряженно вглядывался сквозь завесу снега вперед. 
 -Вы видите? - спросил он.
 -Что же не видеть, горят огоньки... - сказал Степан, - электричества нет, 
а они все равно горят. Счас плохо видно, но как стемнеет, издалека различим. 
 Два красных огня на вершине заводской дымовой трубы, которые по всей 
логике гореть не должны были, пронизывали кружащую метель своим багровым 
сигнальным светом. Что они сигнализировали сейчас? Опасность, или напротив, 
призыв? 
 Молча Дивер пошагал через мост, а остальные цепочкой потянулись за ним. 
Рассеянный свет потихоньку угасал - продержался он от силы полтора часа, как во 
время полярной ночи. 
 С моста на Береговую Кромку, с нее на Змейку - дружно покосились налево, в 
глухой, заснеженный сверх всякой меры переулок. Но нет, один раз побитый, морок 
уже не мог восстать вновь - два сугроба виднелись в конце переулка, 
"фольксваген" Мартикова все так же надежно прижимал к стене убитый "сааб" как 
бойцовый пес, что даже после смерти так и не разжав челюстей, удерживает 
противника. Наверняка обоих уже как следует разъела ржа.
 По Змейке идти стало трудно, ветра здесь совсем не было, и потому снег 
лежал глубокими рыхлыми сугробами, в которые при некотором невезении можно было 
провалиться почти по пояс. Здесь было тихо и угрюмо - старые дома холодно и 
тускло взирали на идущих черными своими, покрытыми бельмом изморози, окнами. 
Снег шелестел, сыпал, шуршал, как исполинская стая белых тропических бабочек. То 
колкий и мелкий, он вдруг превращался в мягкие разлапистые перья, что упав на 
ладонь растекались исполинской, пахнущей талой водой, каплей. 
 Со Змейки на Звонническую, оставив справа массивное здание Дома Культуры, 
что и сейчас возвышается над остальными строениями, низкое и приземистое, как 
прижавшаяся к земле жаба, и такое же уродливое. Здесь был первый бой, и первый 
звонок людской одержимости, и зря, как зря не последовал Влад тогдашнему совету 
Дивера, не покинул превращающийся в заледенелую ловушку свой родной город. Хотя 
тогда, жарким солнечным летом иногда казалось, что зимы не настанет вовсе - 
чувство свойственное по большей части лишь детям.
 Вверх по Покаянной, и сквозь старые трущобные районы к заводу. Их никто не 
задержал, никто не встал на пути, и даже вездесущие группы курьеров, похоже, 
приказали долго жить. Скорее всего их дорогие машины уже просто не пробивались 
сквозь наметенные сугробы снега. 
 Наконец то в городе стало безопасно. Исчезли люди, исчезли ловцы удачи, 
что следуют как акулы за каждым общественным потрясением, пропали чудища и 
монстры, после того как ушли те, кого они должны были настигнуть и чьим 
воображением были порождены. Испарились собаки и не могущие прожить без людей 
кошки, городские птицы, привыкшие находить корм в мусорных баках исчезли тоже. 
Повинуясь жесткому естественному отбору. Лишь крысы да тараканы остались в этих 
угрюмых многоэтажных коробках, существую и питаясь непонятно чем.
 И лишь луна осталась та же - вновь почти круглая, яркая как все городские 
фонари. Мартиков смотрел на нее и просто любовался. Впервые без пробуждающихся 
диких звериных инстинктов. 
 Впереди замаячил внешний периметр, ворота перед которыми сторожили "сааб", 
все пустынное и заброшенное.
 -Нас будут ждать, Никита, - спросил Влад.
 Тот мотнул головой:
 -Нас никто не ждет. Они нас не чуют, понимаете, только догадываются что мы 
есть. Может быть будет капкан. 
 Влад только головой покачал, представив себе исполинскую, блестящую хромом 
стальную ловушку. На кого капкан? На них, а почему тогда пружина такова, что 
может захватить даже слона?
 -Идем медленно, смотрим. - Коротко сказал Дивер. 
 Они миновали внешний периметр, остановились, внимательно осматривая 
открывшийся вид заснеженных корпусов. Тут ветер гулял вовсю, подхватывал 
падающий снег и нес его параллельно земле, наметая на ней закругленные дюны с 
острыми гребнями. Справа виднелись массивные строения цехов, похожие сейчас на 
квадратных очертаний сизые скалы. 
 -Цеха один и два, - сказал Мельников, - проклятого номер шесть отсюда не 
видно, он позади. 
 -Нам туда не надо, - произнес Трифонов.
 И уверенно пошел вперед через заснеженный двор, где тут и там торчали 
футуристического вида причудливые металлические конструкции, похожие 
одновременно на обратившиеся в ржавую сталь растения, и скрюченные в последнем 
усилии нечеловеческие конечности. 
 Продвигались медленно, ветер бросал в лица снег, слепил глаза, а 
приходилось тащить за собой Хонорова, и сильно хромающего Мельникова. Наверное 
со стороны они выглядели как запаршивевшие и опустившиеся солдаты битой армии, 
нестройно бредущие в плен. Не хватало лишь конвоя с автоматами
 Ближе к середине завода наткнулись на маленький дизельный локомотив, 
вырастающий из-под снега наподобие концептуальной, крашенной в желто-черный цвет 
скульптуры. Рельс было не видать, но там под снегом они наверняка уходили прямо 
в широко распахнутые двери цеха номер один. Проходя мимо, Влад заглянул  внутрь. 
Но там царила непроглядная тьма, лишь изредка нарушаемая стальными проблесками, 
природу которых невозможно было определить при всем желании.
 -Быстрее! - сказал Никита, - смотрят.
 -Да кто смотрит? - возмутил Степан, - безлюдье же!
 -Это не люди. Тут слишком близко ко входу. 
 За вторым цехом замаячил печально известный внутренний периметр, с еще 
сохранившейся на белокаменной стене ржавой свитой кольцами колючкой. Ворота 
внутрь были прикрыты и до полвины завалены снегом, зато широко распахнута дверь 
проходного пункта. Железная створка тихо поскрипывала на ветру и на наружной 
плоскости была покрыта белесой изморозью. 
 Никита уверенно поднялся на три ступени внутрь проходной, заглянул внутрь.
 На него кто-то кинулся из темноты. Визжащая надрывно волосатая тварь 
возникла из помещения, бешено скаля зубы. Трифонов с криком отпрянул, запнулся и 
повалился в снег. Дивер в панике придавил курок и автомат плюнул короткой 
очередью, разукрасив входную дверь цепочкой идеально круглых пулевых отверстий. 
Евлампий громко кричал что-то бессвязно и крутил головой.
 Вырвавшийся из проходной меж тем нападать не стал, по крутой дуге обогнул 
шокированную группу и бросился бежать прочь невнятно подвывая. Севрюк с гримасой 
ярости уже целился ему в спину. Влад подошел придавил ствол автомата к земле. 
 -Нет, не стреляй. Разве не видишь - это отверженный. 
 -Дегенерат! - выдохнул Дивер, провожая взглядом убегающую фигуру. 
 -Почему стреляли? - визгливо вопрошал Хоноров, вызывая острое желание 
ткнуть его лицом в снег, - почему выстрелы. 
 Белоспицын трясущимися руками помогал подняться Никите, тот плакал 
взахлеб, щеки раскраснелись, руками утирал глаза. 
 -Надо было шлепнуть дауна, - озлобленно заметил Севрюк, - напугал мальца 
до смерти. 
 -Он и нас напугал до колик. Идем что ли?
 Ощетинившись стволами вошли в проходную. Вспыхнул голубоватый, тщательно 
пестуемый до этого времени фонарь. Сторожка была пуста, за стеклянной конторкой 
собиралась пыль, сторож Изошел. По всей видимости одним из первых. 
 Влад твердо держал Никиту за руку, не утешал: пацан сам осознает тяжесть 
ситуации. Возможно даже лучше, чем все остальные. И вправду, вызванные резким 
стрессом слезы быстро затихли, Трифонов остался сумрачно мрачен, но отстранив 
Сергеева снова вышел вперед, в авангард. 
 За проходной открылся внутренний дворик, который был полон мертвых собак - 
окоченевшие, полуразложившиеся псины валялись здесь буквально друг на друге, 
мешанина лап, хвостов и оскалившихся пастей. Казалось, тут были все недолгие 
герои ночного расстрела. 
 -Зачем?! - спросил Влад.
 -Они пробовали собак, - ответил Трифонов, - но собаки не подошли. 
 Совсем рядом сквозь снегопад просматривалось закопченное кирпичное 
основание дымовой трубы, а над головой ярко горели два красных глаза - 
сигнальные лампы, хорошо видные даже через падающий снег.
 -Тут и кошки есть! - заметил Степан, - кошек, они получается тоже не 
любили.
 Дворик ограничивал приземистый двухэтажный дом, ранее беленый, но сейчас 
пугающий уродливой краснокирпичной кладкой. Узкие окошки бойницы - здесь были 
кельи для монахов, потом убогие квартирки инвалидов, а потом комнаты для 
допросов и пыточные. 
 -А здесь я нашел заточку. И ей пырнул того, сектанта, которого вы убили, - 
сказал Мельников. - Хорошая была заточка.
 -Нам направо, - Трифонов свернул в указанную им сторону, обходя дом 
стороной, и, петляя, между мертвых собак остановился у массивной двери, ведущей 
куда то в полуподвал.
 -Погреб? - спросил Мартиков. 
 -Нет, не погреб, - сказал Степан, - бункер. Он довольно глубокий и в 
пещеры проход имеет. 
 Трифонов кивнул на проем:
 -Нам сюда. Вниз. 
 -Да вниз, - добавил Стрый, - здесь мы... собирались.
 -Ведь в самое гнездо прем, - покачал головой Владислав Сергеев, и 
высвечивая впереди себя фонарем пошагал вниз. Никиту он вперед не пустил.
 Цепочкой спустились они вниз, в длинной бетонное помещение со столом в 
середине, то, которое так хорошо знал Стрый. Здесь было темно и холодно, по 
углам намерз лед.
 Еще их тут ждали.
 Влад остановился, разинув рот, в глазах читался немой вопрос. Позади него 
Дивер чертыхнулся. 
 Босх встал из дальнего от входа кресла, из соседнего поднялся Кобольд, 
вскочил легко, словно и не прыгал никогда из окошка. Совсем рядом с ухмылкой 
поднялся Рябов, весь в засохшей крови и... тут был Николай Васютко с сумрачно 
серьезным лицом. 
 Они все были здесь. Как будто никто и не убивал их, и не оставил лежать их 
на улице Школьная. Хотя нет, здесь не было Стрыя, и брата Рамены. Рябов безумно 
ухмылялся, в руках у вернувшихся блестели те самые ножи. 
 Стрый потрясенно глядел на Николая, тот посмотрел в ответ, ухмыльнулся.
 -Колька... - вымолвил Стрый, - ты? 
 -Я! - прошелестел Пиночет и мягким скользящим движением рванулся вперед. 
Нож в его руках целил в горло бывшему напарнику. Босх, Кобольд, Рябов, все они 
бросились на замерших своих убийц. Они двигались быстро, слишком быстро для 
человека, приходилось это признать.
 Дивер с руганью оттолкнул оторопевшего Стрыя и всадил очередь в 
подбежавшего Николая. Того отшвырнуло назад, он сбил Кобольда и они оба мешками 
повались на пол. Влад начал стрелять, целя в Босха, ощущая чудовищное дежавю. 
 Николая поднялся. Судя по виду, особо хуже ему не стало.
 -Они мертвые!!! - заорал Стрый, - Мертвые!!!
 Автомат в его руках отозвался трескучей очередью - с десяток пуль 
вонзилось в лицо Рябову. От того полетели... нет не кровь, и даже не куски 
охладевшей человеческой плоти, какие ты обрывки, ткани, пыль. Рябов упал, 
зашевелился словно раздавленный паук, силясь подняться. 
 -В сторону! - орал Дивер, - выстраивайтесь в цепочку!
 Топтавшиеся позади Степан и Мартиков наконец пробились вперед, стали 
беспорядочно стрелять в корчившихся врагов. Те поднимались, снова падали, пули 
кромсали их. Помещение быстро наполнялось сизым пороховым дымом и пахнущей 
пряностями пылью что исходила от вновь оживших последователей Плащевика. У Влада 
кончились патроны и поднырнувший под выстрелы Кобольд оказался совсем рядом, 
ножом он орудовал так, что позавидовал бы и спецназовец со стажем. Дивер 
неуловимым движением сместил стол правее и ниже, и выстрелил в упор. Частицы 
горящего пороха осели мертвом драгдиллере и тот неожиданно... заполыхал. Яркое 
жаркое пламя моментально объяло его, и Кобольд с низким стоном отшатнулся назад, 
осел исполинской полыхающей куклой. Под плотным огнем у Рябова отделилась голова 
и он тоже упал, конечности дергались, как у вышедшей из-под контроля марионетки.
 Босх и Николай все еще пытались добраться до вошедших, но попытки эти уже 
были бесполезны. Не прошло и минуты, как оба прилегли на пол, Босх уже частям.
 Влад выронил автомат и он загромыхал по бетону.
 -Это как это...
 Мельников отстранил его и прохромав вперед пнул ногой тело Босха.
 -Смотрите! Морок! Это морок!
 -Какой еще... - начал было Дивер, но вглядевшись повнимательнее замолк. 
Там где только что лежали тела их уже раз убитых врагов теперь валялись груды 
грязного дурнопахнущего тряпья. Влад подошел, всмотрелся. 
 Это были куклы - грубые подобия человека в натуральную величину, собранные 
из откровенного мусора. Здесь была дрянная, разорванная одежда, какие то тряпки, 
битое стекло и мятая жесть. Костяные пуговицы на уродливых головах изображали 
глаза. Чуть ниже, там где полагается быть рту, шла прихотливая вязь букв. На той 
кукле, к которой наклонился Влад было филигранно выписано - "Босх". Чуть дальше 
лежал "Пиночет" и на оторванном от туловища рваном мешке без глаз с трудом 
читалось надпись "Рябов". Не оставалось сомнений, что на полыхающем сейчас 
жарким пламенем чучеле неизвестные вывели "Кобольд". 
 -Куклы, чучела!
 -Это морок. Сделали чучела и придали им подобия убитых, - сказал Дивер, - 
я теперь понял. Вот только как они...
 -Гляньте-ка! - позвал Владислав.
 Он наклонился и аккуратно двумя пальцами подцепил что-то с уродливо 
искривившейся шеи чучела Босха. В свете фонаря ярко блеснуло - золотая цепь, 
инициалы А.П.К.
 -Стрый не знаешь, кем был Босх по отчеству. - Спросил Влад. 
 -Вроде Петрович... ну да, Петрович.
 -Его вещица. 
 -Так и должно быть, - сказал Дивер, - чтобы оживить им надо было вручить 
чучелам что ни будь из вещей покойников. Давайте-ка посмотрим.
 Поворошили немилосердно воняющие гнильем куклы: у Рябова обнаружили 
бумажник из дешевого кожзаменителя, внутри фотография - два женских лица, оба 
улыбаются. Весело и беззаботно. Давний снимок.
 -Жена и дочь, - сказал Влад, взглянув, -  я их знаю. Чудо, что он их не 
убил. 
 -Так что же, этот бумажник был ему дорог? - Дивер удивленно качнул 
найденной вещицей. 
 -Любовь! - едко сказал Влад, - временами принимает такие формы...
 У Николая нашли старинные позолоченные часы, с промятой крышкой. Влад 
приложил к уху, потряс, сказал:
 -Не работают.
 -Конечно не работают, - тихо произнес Стрый, забирая часы и глядя на 
инициалы на внутренней стороне крышки - Н.В и Е.М - прочитал он, - это мы. Когда 
нам было лет по десять, он стащил эти часы. У старого такого деда, нашего с ним 
соседа. Этим часа наверное лет сто, но уже двадцать лет как они не ходят. 
Николай... очень гордился этими часами, что он смог ими завладеть. И... мы тогда 
друзья были, не разлей вода, вот и выцарапали на крышке свои инициалы. В знак 
вечной дружбы, - он горько ухмыльнулся, - Я думал он их продал, когда... когда 
начался тот морфиновый угар. Он все продал, даже мебель. А часы, получается, 
сохранил. Ценил. Помнил... - Стрый неожиданно моргнул, накатило на него, а потом 
вдруг резко вскинул голову - А эти взяли их!! Чтобы начинить ими куклу и 
заставить меня убить Кольку еще раз. Твари! Твари!!! - он сжал часы в руке, - 
доберусь до вас!!! - заорал Стрый, - доберусь, твари, и тогда...
 -Тихо, Стрый, - Дивер встряхнул Малахова за плечо, - не время месть 
кровную устраивать. Отомстишь, если дело выгорит. 
 Стрый только головой качнул, и сунул часы во внутренний карман, поближе к 
сердцу. 
 А через пять минут стало понятно, отчего так воняет догорающее чучело 
Кобольда. Просто среди ветхой ткани горел еще пластиковый пакетик с димедролом - 
капсулы шипели и плавились, распространяя вокруг евший глаза смрад. 
 -Вот что у тебя самое дорогое, - мрачно сказал Стрый, - вот что у тебя 
было за душей, Кобольд. Горстка таблеток - единственно, что ты любил. Шакал! - 
внезапно свистяще выговорил он и сильно пнул чадящее чучело. То поднялось в 
воздух и глухо ударило о противоположную стену. Пакет с димедролом выпал и 
остался дотлевать на бетоне. 
 -Вот так бывает, - сказал Владислав, - Аж сердце захолонуло. Как их 
увидел. Всегда мертвяков, да духов боялся. Вы ж гляньте, им тут самое место.
 -Успокойся, Владик, - произнес Дивер, - это наверное капкан был. Тот, про 
который Никита рассказывал.
 Ножи тоже были настоящими - каждое мертвое чучело имело при себе давешнее 
лезвие, все покрытое рунами.
 -Могли убить? - спросил Дивер и у замершего в дверях Никиты.
 Трифонов медленно кивнул:
 -Дальше будет страшнее.
 -А нам не привыкать, - бодро сказал Дивер, шок его уже оставил, в отличие 
от остальных, - дальше идем.
 -А этот где? - спросил Владислав, - сектант.
 -Рамена? - Стрый еще раз легонько пнул подделку под Кобольда, - Его, как 
видишь, нет. 
 -Ну ты жив, Стрый, ты с нами. А он то...
 Дивер стоял у противоположной двери, ведущей в катакомбы, махал рукой. 
Победа здорово подняла его настроение - Севрюк так и рвался в бой. 
 -Все равно мы никогда не узнаем, - мрачно сказал Евгений Малахов, и 
зашагал к Диверу. 
  Влад остался, глядя на разбросанные, издырявленные куклы. Такого ведь не 
бывает, не так ли? Чучела набрасываются на людей только в низкобюджетных 
ужастиках?
 -Столько загадок... - прошептал Влад и пошел к дверям.
 -Они был здесь, - четко сказал Хоноров, стоило Сергееву подойти, - ты 
почувствовал?
 -Да Евлампий, почувствовал. Они меня чуть не убили. 
 -Плохо быть мясом, - продолжила жертва своего страха, - все стараются 
тебя... съесть.
 Влад сжал зубы и потащил Хонорова за собой в темноту подземелья. Впереди 
шел Дивер и Никита - луч их фонаря дико плясал, пытаясь охватить светом все 
помещение. 
 Широкий коридор уходил куда-то во тьму. Вытертый до полного обесцвечивания 
линолеум на полу. Лампы в жестяных абажурах через каждый пять метров. Стальные 
двери по обеим сторонам. Здесь было теплее, чем на поверхности - стены плакали 
прозрачной холодной влагой и она прокладывала дорожки в бугристом бетоне.
 -Пыточные, - выдохнул Стрый, - здесь держали Евлампия. 
 Дивер обернулся на Хонорова, но то не реагировал. Не чувствовал, полностью 
уйдя в свои полные черноты грезы. Справа дверь была наполовину открыта, видно 
было ее толщину, отнюдь не малую. Севрюк подошел, посветил внутрь. В луч света 
попал порядком подржавевший хирургический стол, какие то инструменты вокруг, 
пыль. Видимо этой зловещей механикой давно не пользовались. Луч фонаря скользил 
дальше, по угрюмым бетонным стенам, крытому все тем же линолеумом полу. У 
дальней стены обнаружился скелет, старый, снежной белизны остов, который однако 
и сейчас выглядел странно - у костяка были ненормально длинные ноги, с чудовищно 
деформировавшимися ступнями, и короткие обрубки ручек с детскими пальчиками. В 
пустых глазницах собиралась влага с потолка, так что когда свет попал на череп, 
они сразу зажглись желтыми мерцающими огоньками. 
 -Он любил играть... - сказал вдруг Никита Трифонов, и ощутимо вздрогнувший 
Дивер поспешил закрыть камеру, так и не спросив, кому выпала незавидная судьба 
встретить там смерть.
 Быстро миновали катакомбы - пустые, темные, и множащие звуки шагов 
негромким эхом, словно где-то далеко-далеко резвится стая птиц. 
 Ход в пещеры был неприметен, и выглядел как еще одна дверь. Не будь с ними 
Никиты, они без сомнения прошли бы мимо этой неприметной, покрытой лишаем 
ржавчины створки. Но Трифонов уверенно сказал:
 -Здесь. 
 Севрюк подергал ручку - заперта. С отвращением вытер руку от налепившейся 
пушистой, как кроличья шерсть плесени. Спросил:
 -Дальше что?
 Стрый вынул ключи Босха, увесистую связку, и выбрав наиболее массивный и 
покрытый ржой, вставил в замочную скважину. Провернул, глухо щелкнуло и дверь 
слегка отошла от косяка. Посыпалась ржа.
 -Запасливый был Босх, пусть ему вертел кой куда воткнут, там где он сейчас 
оказался. - Произнес Степан. 
 -Все для людей делал, - сказал с усмешкой Стрый, толкнул дверь и она 
растворилась в узкую штольню с выложенными известняком стенами. Потолок был 
низок. 
 Через штольни шли долго, узкие однообразные коридоры, столь похожие друг 
на друга, что даже Степан, признанный знаток этих мест, зачастую путался и 
уступал место проводника Никите, который шел уверенно, руководствуясь непонятным 
своим чутьем, и не разу не ошибся. Они не попали не в тупики, не в природные 
ловушки-давилки, появляющиеся, когда потолок штольни уже достаточно обветшал, и 
при малейшем шуме и шорохе готов обвалиться на голову неосторожным. В штольнях 
было тихо, и прохладно, и только где-то в глубине породы нет-нет, да и скрипело 
что-то, сдвигались пласты земли. А однажды на полу нашли пустую ржавую склянку - 
шахтерский прообраз керосинок, древний как Нижний город. 
 И с каждым новым шагом в глубь земную, становилось теплее.
 -Ты знаешь, - сказал Владислав Диверу, - эта история с похищенным 
теплом... Получается как в сказке про проглоченное солнце. 
 Дивер усмехнулся, спросил:
 -Думаешь тепло еще будет?
 -Будет жарко... если доберемся. 
 -Тише... - прошептал Никита, - там впереди кто-то...
 Сбавили шаг, напряженно вслушивались, но звуки их марша все равно 
заглушали все остальные. Хромающий Мельников, и физически не могущий	ступать 
тихо Евлампий - топот их так называемой разведки разносился далеко и, наверняка, 
служил для всех обитающих в штольнях отличной вестью, что в их обиталище 
вторгнулись посторонние. 
 Прошли еще два десятка метров, и впереди замаячил перекресток - четыре 
хода, под острыми углами соединялись друг с другом. На полу валялся технический 
мусор, пришедший откуда-то из древних времен, когда пытались разрабатывать эти 
штольни.
 На перекрестке замерли серые звери, глаза их в свете фонаря припадочно 
горели зеленым. С белоснежных клыков капала слюна. 
 Низкий горловой рык разнесся по штольням, стал многократно дробиться и 
искажаться, словно в подземелье собрались два десятка маленьких чудовищ.
 Дивер прицелился, но теперь уже Мартиков хлопнул по оружию ладонью, отводя 
ствол:
 -Ты что? Это те волки... вон как скалятся, значит одичали совсем. 
 Звери сверили их зелеными глазами, а потом из глубин шахты появился еще 
один - полупрозрачный и источающий бледно голубой свет. Тоже оскалили клыки 
глядя Мартикову прямо в глаза, мол может мы больше не вместе, но не подходи, а 
то не ровен час, вернусь.
 -Все равно здесь нельзя стрелять, - сказал Степан Приходских, - Крепь 
дряхлая, в позапрошлом веке делалась. Пальнешь, на голову рухнет.
 -Ножики те зря не взяли, - произнес Дивер.
 -Вот бы сам и взял, а я к этой погани больше не притронусь, - заметил 
Стрый, глядя, как волки медленно отходят назад, во тьму. Звери были холеные, 
откормленные. 
 Дождавшись, пока звери исчезнут в соседнем туннеле, Никита Трифонов 
уверенно вышел на перекресток, как обычно не сомневаясь, выбрал центральную 
штольню, там, где на полу просматривались ржавые остатки рельс.  
 -Здесь они! - сказал вдруг Хоноров.
 -Кто?
 -Они залезли сюда уже давно. Долго скитались, хотели есть, но выхода так и 
не нашли. Их же никто не вел.
 -Да кто это? - спросил Степан.
 -Наверное те двое детей, из-за которых закрыли штольни. 
 -Они здесь, - сказал Евлампий и был прав.
 За следующим поворотом обнаружились два людских костяка. Кости побелели от 
старости, а одежда истлела в прах, но размер говорил за себя, это были детские 
скелеты. 
 Уже много лет, эти безмолвные стражи охраняли входы в пещеры. Дети были на 
верном пути, и уже почти смогли выйти из пещер. Благоволи им судьба, они бы 
смогли пройти лабиринты штолен и выйти на территорию завода, тогда еще 
работающего, и не промышляющего о крахе. Но не благоволила, сила составила 
ребятишек как раз на этой границе между пещерами природными и пещерами 
рукотворными - вечное предупреждение отважившимся зайти сюда сталкерам. Подле 
одного из скелетов блеклой горсткой угадывались остатки цветов.
 -Традиция есть, - пояснил Степан, - эта как веха, что ли...
 И группа оставила скелеты позади. Стены разошлись в стороны, потолок 
поднялся, пещеры были высоки и обширны, но пройти по ним долго не удалось. 
 Никита Трифонов, неслышно шедший впереди споткнулся на ровном месте и упал 
бы, если бы Севрюк не подхватил его за шиворот. Лицо ребенка было искаженно, 
глаза закрыты. Он был не здесь - душой. 
 -Мясо... мясо... - заволновался позади Хоноров.
 -Да что происходит? - вскрикнул Влад. 
 -Они чуят... - мертвенным голосом произнес Трифонов, губы его едва 
шевелились, как у опытного чревовещателя, - Почуяли нас... скоро будут здесь.
 -Да кто, Никита? - крикнул Влад, - чумные, псы, тролли? 
 -Все... и не только. 
 Дивер кинул быстрый взгляд на группу, глаза его были дикие, Никита 
болтался в руке бывшего солдата, как неудачно сделанная кукла марионетка.
 -Нет! - крикнул Влад, - не успеем!
 -Не успеем, говоришь?! - заорал Севрюк, отбрасывая всякую маскировку, - а 
ну ПОШЛИИ!!!
 -Куда, псих?! - крикнул Мартиков, но их вояка уже бежал вперед, волоча за 
собой Трифонова, - Мальца та, куда потащил.
 -Нет, мясо, мясо, нет... - завыл буйно Хоноров.
 Влад уже бежал следом за впавшем в неистовство от крушения собственных 
планов, Дивером. Да, это был человек идеи, который поставив цель идет до 
последнего - выполняет или гибнет. И странно, на Владислава Сергеева, тихого 
книжника, тоже стала находить какое то безумное воодушевление, воинствующий 
пофигизм, когда наплевать на все, даже на собственную смерть. Да что там, в 
такие минуты кажешься себе бессмертным. Дивер заражал своим настроением, и вот 
уже Влад бежит следом за ним, чтобы успеть, добежать, и перехватить взрывчатку, 
пока те, подземные не успели дотянуть свои изуродованные изменением руко-лапы. И 
на бегу Сергеев завопил, сдергивая с плеча оружие.
 Бежать так бежать!!!

                              14.

 Если бы летучая мышь, тварь мерзкая и бессловесная, равно как и без 
зачатка разума залетела бы сейчас в гнездовье, страну синих холмов и звенящих 
рек, покинув бы родные пещеры, она бы увидела странное зрелища, которое может 
быть напугало кожистую тварь, обладая она хоть каким то страхом. 
 Если бы червь безмозглый, выполз бы на поверхность и узрел это, он бы 
забился в судорогах, да и уполз поскорее во глубь земную, спасая свою никчемную 
жизнь. 
 Если бы пещерная мокрица, обитатель мутных тинистых водоемов вынырнула на 
поверхность и сие предстало перед ее глазами, она бы постаралась тут же 
занырнуть поглубже, туда, куда никогда не доходи свет.
 Если бы рядовой "чумной", житель деревеньки у подножия холма, обратил свой 
непритязательный взор на эту картину, то с  криком бы бежал, спасая свою жизнь, 
а может, если бы был поумнее, то забрался на самый верх самой высокой скалы. Да 
и прыгнул бы с нее в пахучий эфир, ненадолго чувствуя вольной птицей. 
 Но они не видели. Просто потому, что ни мышь, ни червь с многоногой 
мокрицей не имеют зрения проводя дни в вечной тьме, а человек, бывший горожанин, 
"чумной", жертва Исхода, поселянин сейчас шагал по своей новой земле, и взгляд 
его был стеклянист, и мутен, а шаги напоминали дергающуюся походку сломанной 
куклы.
 И из каждой деревеньки, из маленьких поселений и одиноких хуторов в лесах, 
из пещер отшельников и черных замков, из густых буреломов выходили они, разные 
обличьем, с разным прошлым, а некоторые вовсе без оного, но роднящиеся одним: 
они все были воинами собирающейся сейчас Армии Исхода. Над быстро полнящимися 
полками, что неосознанно начинали идти в ногу, как единый многосоставной 
организм, витал клич, выражение воли кучки хозяев, властителей и повелителей 
этого подземного мира - Враги близко!!! Совсем рядом и пытаются совершить 
непоправимое!!! Скорей, скорей! У кого есть ноги, крылья или лапы!!! Догнать, 
перехватить, не допустить!!!
 И если кто-то и шагал в этом воинстве не по своей воле, так это были его 
собственные проблемы.
 Могучие псы в шипастых ошейниках, продукт черного колдовства над трупами 
расстрелянных памятной ночью собак, мчались впереди растущего войска. Город был 
здесь. Настоящий город, не тот, что наверху. Город троллей. 

                              15.

 В военных тактиках есть так называемый "прорыв на опережение", немудреный 
прием для самых отчаянных. И если это было не то, что сейчас проделывал отряд 
Дивера, то тогда и вовсе не было этому способу названия. Разве что атака 
камикадзе. 
 Дивер несся впереди как ураган, что-то вопил, Никиту тащил на руках. 
Владислав едва поспевал, зараженный тем же диким азартом и буйством. Он уже не 
боялся схватки, теперь он ее жаждал, разом разломав все заперты, презрев страх 
плоти перед ранением.
 Мельников отстал, с раненой ногой он не мог развить нужной скорости, 
Евлампий остался возле него выкрикивая про мясо и кровавые жертвы. Остальные 
бежали сзади, подбадривая себя криками. Влада догнал Белоспицын - бледный, 
волосы всклокочены, глаза горят совсем как тогда, когда он, науськанный троллями 
пытался убить Сергеева в подъезде его собственного дома. 
 На полном ходу вылетели они в обширную пещеру с высоким, куполообразным 
сводом, как две капли воды похожим на уменьшенную копию Парфенона, только вместо 
округлого проема свисал длинный, корявый сталактит, по которому капельками 
спускалась вода. Пол был ровный, словно отшлифованный, а в дальнем конце зала 
струился тот самый черный поток, вернее уже не поток, целая антрацитовая река, 
жирные воды вяло текли, скользили по полу, и в результате долгой их деятельности 
в камне образовалось некое подобие пляжа, выложенного нанесенным за многие годы 
сероватым песком. На этом то сумрачном пляже и обреталась потерянная взрывчатка 
- десятки ящиков, разбросанных тут и там, смотрелись подле черной реки более чем 
дико.  
 Они почти успели, не хватило секунд десять, не больше. Дивер еще успел 
крикнуть что-то воодушевляющее, но совершенно не разборчивое, успели мол, как из 
противоположного туннеля появились первые ряды воинства троллей. Арьергард, шли 
они так плотно, что крайние задевали плечами за стены туннеля. Все до единого 
воины были не людьми - зеленокожими, чешуйчатыми тварями с плоскими, ничего не 
выражающими глазами.  Вооружены они были кто чем - топоры, рогатины, какие то 
примитивные копья, при ближнем взгляде на которые оказалось, что это просто 
ржавые арматурины с заточенными концами. Врагов было много, а шли они таким 
плотным потоком, что казалось, словно и  вправду зеленая буйная вода стремиться 
прорваться в пещеру, и в яростной схватке слиться с черной рекой. Позади 
чешуйчатых виднелись и вовсе невообразимые твари, и все это бесновалось, орало, 
курлыкало и посылало проклятья, в зависимости от уровня интеллекта.
 Как никогда более похожий на буйного вождя каких то средневековых 
викингов, Дивер, открыл рот и закричал приличествующее случаю:
 -Мочи их!!!! МОЧИ!!!
 И Влад, умный тихий Влад, с радостью откликнулся на призыв, открыв огонь в 
сторону чешуйчатых. Дивер тоже стрелял - длинной очередью, без перерыва, он 
знал, только так можно остановить идущих плотным потоком врагов. Позади 
раскатисто загрохотали автоматы Степана, Мартикова и Стрыя. 
 Бегущие твари, споткнулись, добрый десяток следующий в арьергарде 
повалился на пол в корчах, идущие позади запнулись о них, а там в туннеле все 
шли и шли вперед, не в силах остановиться, движимые злым чародейством. Кровь 
брызнула на пол, две секунды спустя уже текла ручьями, твари валились одна на 
другую, руки-лапы дергались, челюсти бессильно щелкали, боевые выкрики сменились 
стонами раненных и умирающих. На выходе из туннеля образовалась дергающая и 
трепыхающаяся свалка, казалось это огромный многолапый зеленый спрут лежит там с 
десятками глаз и пастей - неродившийся кошмар клиента психбольницы.
 -Так их, так! - орал Дивер, надрывая глотку.
 Это была не битва - избиение, бойня, мясорубка. Кровь забрызгала стены, по 
полу лились уже не ручьи - реки, стекали по наклонной стремясь достигнуть черных 
вод. Вопли и стоны оглушали, сливались в однородный пульсирующий вопль, как 
будто здесь, в этом узком ограниченном пространстве пещеры резвится целая стая 
мелких птиц. Никита пал на колени и зажал уши руками. По лицу его текли слезы.
 В воздухе пахло дымом, паленой плотью, кровь и содержимым внутренностей 
умирающих чудовищ. 
 С визгом выскочили вперед и тут же пали трое псов, пули выбирали целые 
клочья их вороной шкуры и подбрасывали в воздух. Взлетел, кувыркаясь в облачке 
слюны, белоснежный заостренный клык. Капли крови розовым туманом реяли за ним. 
Смешивались со слюной, а пес, бывший их обладатель, медленно издыхал на груде 
своих собратьев. 
 От стен туннеля отскакивала каменная крошка, твари шли в облаке мелкой 
пыли, она ела им глаза, чешуйчатые руки бессильно терли веки, но остановиться 
бывшие горожане уже не могли - сзади все напирали и напирали новые полки.  
 Хозяева были бездарными полководцами и потому свято следовали главному 
правилу всех бездарных полководцев - не получается тактикой? Возьмем силой.
 И они брали. Потому что стреляли лишь пятеро, а на приступ шли тысячи. 
Гибли, их разрывало на части плотным огнем, отрывало им лапы, они падали но 
сзади шли все новые и новые полки, и не было им конца. Шли бывшие горожане, 
которые еще два месяца назад были обычными людьми - друзьями, родственниками, 
любящими мужьями и женами, отцами и детьми со своими мелкими проблемами, мелкими 
радостями и горестями, что все вместе зачастую и составляет то пресловутое 
неуловимое некоторыми счастье. 
 А теперь они шли и гибли под пулями, не рассуждая, не противясь приказу. 
 Патроны в оружии Дивера закончились, но вместо того, чтобы спешно его 
перезарядить, бывший солдат, крикнул:
 -Прикрывайте меня! - и пригнувшись, чтобы не попасть под огонь своих же, 
рванулся к взрывчатке.
 Никита лежал на полу ничком. В двух метрах от него застыл в уродливой позе 
один из прорвавшихся слишком близко псов.  
 Патронов было мало, нападающих, напротив много, и не надо было обладать 
даром предвидения, чтобы понять - что армия троллей была куда многочисленнее, 
чем оставшиеся у общины Влада патроны. Тут наверное не помогла и вся ныне 
сгинувшая армада Босха с ее пулеметами, гранатометами и зениткой в ретивых руках 
бойцов. 
 Сергеев понял это, и бегущий прямо к реке Дивер понял тоже, а остальные не 
замечали, опьяненные бесшабашной стрельбой. Улыбки на лицах, замолчал автомат, 
не беда, запасной магазин из кармана и оружие снова поливает ненавистных тварей 
свинцом.
 Чешуйчатые кончились - уродливыми трупами все до единого распростерлись 
они на холодном гранитном полу, не меньше двух сотен сложило здесь голову, 
образовав перед выходом в подземный мир почти полутораметровый вал изуродованных 
тел. Кровь лилась потоками, скапливалась в углублениях багровыми лужицами. Алые 
ручейки несли ошметки чужой плоти - куски кожи, оторванный палец с изогнутым 
агатовым когтем, белесый рыбий глаз с тупым удивлением уставившийся в потолок 
пещеры. 
 Люди, теперь уже просто люди, еще не превратившиеся, но с пустыми 
оболваненными лицами карабкались теперь на вал, и попав под огонь падали, не 
меняя удивленно растерянной гримасы.  
 Дивер достиг взрывчатки и вскрыл один из ящиков. Руки его действовали 
стремительно и с завидным автоматизмом. Вставил детонатор, активировал, вскрыл 
другой ящик, поставив взрыватель, вскрыл третий...
 Кровь дотекла до Черной реки и смешалась, пустила алую, очень яркую струю. 
 С трубным ревом на вал вскарабкался массивный. Покрытый жестким черным 
мехом монстр - не то кабан исполинских размеров, не то ставшим вдруг хищником 
лось. Черные глаза грозно сверкали. Своей тушей копытное чудовище на долгих три 
минуты загородило проход, и держало то драгоценное время пока Дивер 
устанавливали детонаторы, а потом пало с громом, разрушив вал и пустив вперед 
свежие силы подземных.
 Не вовремя - у общины кончились патроны, слишком быстро, но иначе и не 
могло быть, слишком длинные были очереди, слишком рьяно стреляли, словно в 
запасе у них вся амуниция Босха.
 Бойцы Дивера застыли, удивленно глядя на замолчавшее вдруг оружие. Они 
увлеклись, они забыли что патроны имеют свойство кончаться.
 Монстры и люди прорвались сквозь трупы своих сородичей и теперь уверенно 
бежали навстречу. Влад опомнился, бросил автомат и побежал прочь. 
 На выходе он чуть не столкнулся с Мельниковым, тот отчаянно спешил, но 
раненая нога никак не хотела бежать. По бледному лицу Сергеева Васек понял, что 
дело пахнет жаренным и выйдя в пещеру поспешил открыть стрельбу. Вовремя. Волна 
наступающих захлебнулась. Полтора десятка упало на пол и покатилась по нему, 
обильно пятная камень собственной кровью. Дивер оставил взрывчатку, и швырнул 
автомат в стройные ряды накатывающихся монстров - тут снова пошли чешуйчатые, 
знакомые полуволки - жертвы проклятья, какие то студенистые бледные твари, се 
порождения подземелья были здесь.
 Севрюк подхватил уродливую секиру из рук подохшего под пулями 
студенистого, и стал отмахиваться от наседающей толпы. Поучалось плохо, его 
оттеснили назад, и чуть не свалили на пол, и не сдобровать Михаилу Севрюку, если 
бы свинцовый град из автомата Мельникова не дошел до его оппонентов и не сразил 
большую часть их. 
 Дивер побежал.
 Мартиков кинулся вперед, под самый нос тварей, и успел выхватить 
пребывающего в стране светлых грез Никиту - малец лежал неподвижно, а чужая 
кровь натекла вокруг него, словно Никита стал жертвой кровавого и брутального 
убийства. 
 Выбегая последним, Дивер обернулся, взгляд его навсегда запечатлел общую 
картину, которая вполне могла стать наглядной иллюстрацией к девятому кругу 
Дантова ада - низкие, увенчанные сталактитами своды, кровавая река на полу, и 
еще одна, словно вся состоящая из расплавленного вара. И толпы орущих и 
беснующихся монстров, сплетающихся в один сплошной, источающий вопли ярости 
девятый вал. Босх, давно умерший живописец, ты не просто так писал свои гравюры, 
ты наверняка видел что-то подобное.
  А потом вслед за своим воинством стали появляться они - тролли, и их 
массивные силуэты, было последнее что увидел Михаил Севрюк прежде чем пещера 
скрылась из виду.
 -Севрюк!!! - заорал Владислав на бегу, - взрыватель где?!!
 Тот улыбнулся усмешкой безумца, вздернул левую руку, в которой была зажата 
пластиковая коробочка взрывателя. 
 -Пошли, пошли, пошли!!! - орал где-то впереди Мартиков, - Хонорова не 
забудьте. Оставите - сожрут!!!
 Влад бежал и теперь его вместо боевой ярости переполняло чувство гордости, 
чувство выполненного долга. Они сделали, они смогли, несмотря на все препоны и 
ловушки! Они провернули колесо судьбы в свою сторону. О, это был миг абсолютного 
счастья, гордости собой и теми кто рядом! 
 Хоноров беспомощно кричал посередине туннеля. Его подхватили, поволокли за 
собой - скорости не снижать.
 Но их догнали. Твари были быстрее, а их маленький отряд из-за хромающего 
Мельникова не мог бежать с прежней скоростью. Дивера настигли, и он вынужден был 
обернуться, начать отбиваться свой секирой, снова бежать. Счастье в том, что 
идущие плотной волной монстры не могли встать в коридоре больше чем трое в ряд. 
Они мешали друг другу, некоторые падали и их тут же затаптывали. 
 -Ааа!! - заорал вдруг Дивер, пробравшаяся низами четвероногая тварь 
впилась ему в ногу, пытаясь перекусить кость, Севрюк выл, как оглашенный.
 Влад приотстал, ударил ногой пса по голове, целя каблуком по глазам. Псина 
на миг разжала челюсти, и Дивер вырвался, тут же перерубив ей спинной хребет 
своим страшным оружием. 
 Иногда от победы до поражения один шаг, и никогда не следует полностью 
отдаваться ложному чувству всемогущества. 
 Дивер махал секирой, сталь звенела и сыпала искрами, в воздух взлетали 
кровавые капли и оседали на необработанных стенах пещер. Озверелый чешуйчатый 
вырвался из толпы и в изящном прыжке достиг Севрюка и впился ему в руку. Тот 
замешкался, и еще двое так же вцепились в него оглушающе вереща. Дивер кричал, 
кричал в панике. Влад заорал, привлекая внимание к Севрюку. Тот шатался, на него 
наседали, а взмахи секиры становились все реже. В воплях военного вдруг 
прорезалась агония.
 Влад и Степан подскочили к Диверу, стали охаживать тянущиеся лапы 
прикладами автоматов, Сергеев дернул на себя дико орущего бывшего колдуна, и 
выдернул из толпы обезумевших тварей. Все  лицо Михаила Севрюка было в крови, 
кровь сочилась из рваных ран по всему телу, одежда изорвана. Дивер что-то 
кричал, но Приходских и Влад потащили его прочь, отбиваясь от наседающих 
подземных. 
 -Что?! - крикнул Приходских.
 -Взрыватель!!! - орал Дивер, - Там выронил!!!
 Влад оглянулся - сплошное орущее месиво гадов, чешуйчатые руки, руки 
белесые с тонкой кожей, человеческие грубые с мозолями, косы, топоры. Не 
пробраться. Сергеева словно окатило ледяной волной, как будто взяли декалитр 
снега с поверхности, да и опустил на него разгоряченного битвой. Он падал, падал 
сейчас с воображаемого пьедестала. Надежды рухнули, жизнь осталась и Влад, 
движимый сейчас исключительно чувством самосохранения побежал прочь. Дивер, 
похоже плакал, и все порывался вернуться. Остальные бежали впереди, окрыленные 
своей уже не существующей победой. 
 Их гнали долго - семерых измученных человек. Они бежали по коридорам, а на 
пятки наседала галдящая, орущая и немилосердно воняющая толпа. В них летели 
палки, камни и грубые подобия копей. Дивер бежал на подгибающихся ногах, дышал с 
хрипом, Мельников до боли стискивал зубы - рана на ноге разошлась и стала ронять 
на холодный пол темно-красные капли, Хонорова тащили чуть ли не на себе, 
утомился и Мартиков, волочащий на себе весьма тяжелое тело пятилетнего медиума. 
Жалкое зрелище - воинство инвалидов. Они бросили оружие, потому что тяжелое, 
выкинули прочь отвоеванную секиру - мешала бежать.
 В штольнях стало полегче, узкие стены не позволяли толпе как следует 
развернуться, от силы трое в ряд, кто-то из нападавших падал, и его безжалостно 
затаптывали, а по содрогающемуся телу шли новые и новые лапы, так что в конце 
оставалось лишь густо перемазанное кровью месиво, в котором не определить уже 
было - человек тут упал, тварь чешуйчатая или еще кто. Крупные монстры в штольню 
не пошли - мешали размеры. 
 Бежали наугад, Никиты, верного проводника теперь не было и Мартиков 
опасался как бы он теперь не искал пути в страну мертвых - лицо Трифонова 
побледнело, а в сочетании с чужой кровью это давало страшный эффект недавно 
умершего насильственной смертью. 
 Как они не попали в ловушку или тупик, осталось загадкой, может быть вел 
кто-то, а может, проявилось в экстремальной ситуации пресловутое шестое чувство, 
но через пол часа такого бега они ненадолго оторвались от погони. А впереди 
замаячила дверь в бункер. Следующий впереди всех Белоспицын проскочил в дверь, 
приостановился пропуская остальных, мельком вгляделся в лица - перекошены, глаза 
широко открыты, но ничего не замечают. Стрыя схватил за плечо, толкнул на дверь:
 -Запирай!!!
 Стрый тупо смотрел на дверь, потом в глазах мелькнуло понимание и он 
кивнул. Задвинул железную створку, и с клацаньем провернул замок ключами Босха. 
Их он так и оставил висеть в замке - на случай, если попытаются открыть изнутри.  
 Но преследователи не пытались - слишком разгорячены и нерассуждающи они 
были. Уже когда беглецы поднимались через бункер к выходу, на запертую дверь 
обрушился таранный удар, который наполовину сорвал ее с петель, изогнув, словно 
смятый бумажный лист. Второй удар вынес ее всю и отшвырнул в коридор. Подземные 
хлынули потоком.
 Погоня не отстала и на поверхности, преследуемые вопящей ордой людей и 
нелюдей, кучка, отважившаяся бросить вызов самим троллям горожан, ведомые теперь 
обретшим второе дыхание Дивером бежала сквозь заснеженные улицы. Но не обратно в 
город, опять к Арене, Центральной, Школьной, к мосту и Мелочевке, к Степиной 
набережной с опустевшей лодочной станцией. Бежала на север. Вниз по Покаянной, а 
потом вверх, на одним из холмов, внизу которого проходило одно из двух 
связывающих город с цивилизацией шоссе. 
 -"Бежать?!" - подумал Влад, - "Но ведь..."
 А потом взглянул в лицо хромающего рядом Дивера и понял, что желание того 
уже давно не диктуемы логикой. Кровь сочилась из десятка жутко выглядевших 
укусов, лицо Севрюка побледнело, рот безвольно открылся. Бежал только на силе 
воли. 
 Твари бесновались позади, вздымали снег костистыми лапами, но чем дальше 
они отдалялись от выхода из подземелья, тем меньше было у них гонору. Воздух 
поверхности плохо действовал на них, взращенных под скрытыми туманом сводами. 
Они начинали сбавлять темп, агрессивность слетала с них, словно мертвый лист в 
листопад, и все чаще, безумные преследователи останавливались, и терли глаза. 
Кто-то упал в снег, да так и остался лежать. Люди, бывшие горожане один за 
другим замирали на месте, испуганно оглядываясь, словно все как один заполучили 
тяжелую форму Агорафобии. Город страшил их. И воинство встало, тоскливо 
поглядело вслед удаляющимся беглецам, глухо выло угрозы и неразличимые 
проклятия. Снег сыпал сверху - такой нежный, пушистый и когда они падал на 
чешуйчатые плечи подземных они содрогались, и начинали трястись мелкой дрожью. 
Белесые глаза мутнели, морщинистые веки щурились. 
 Злобно повыв, и потряся оружием подземное воинство повернуло назад. В 
конце-концов свою функцию они выполнили - оборонили родной Гнездовье от наглых 
пришельцев. А те, замерев испуганно глядели как удаляются их многочисленные 
преследователи. Уходящие не людские силуэты на заснеженных улицах казались 
эпизодом полуночного кошмара. Луна прорывалась сквозь тучи и серебрила чешуйки. 
 Дивер качнул головой и потащился наверх - на холм. Идти здесь было трудно, 
толстый слой снега связывал ноги, то и дело грозил уронить, и тогда покатишься 
вниз в облаке мелких слипшихся снежинок, и будешь катиться пока не достигнешь 
подножия. 
 Тем не менее они забрались. Замерил на вершине, продуваемой всеми ветрами. 
Впереди лежал город -темный и почти полностью скрытый снежной пеленой. И нельзя 
было сказать, что за этим кружащимся пологом скрываются километры улиц, высокие 
панельные дома, замерзшая речка, перекрестки, тупички, фонарные столбы, лавочки 
у подъездов и замерзшие палисадники под окнами, игровые площадки и вмерзшие в 
лед карусели, засыпанные по крышу гаражи, почти все со своими четырехколесными 
постояльцами, бензоколонки, вокзал, больница и газетные редакции, котельные, Дом 
Культуры, кладбище и дачные участки. Все, что было построено сгинувшими людьми 
за века существования города. Бездна труда, и бездна энтузиазма строителей, 
полагавших, что они первопоселенцы, и даже тот факт, что для основания города 
пришлось изгнать финно-угоров, не смущал этих сильных и жаждущих экспансии 
людей. 
 Но они не были первыми. Это была их главная ошибка. И даже финно-угоры не 
были первыми. И сейчас, стоя на заснеженном, поднимающимся над городом холме, 
Влад отлично это понимал. Товарищи его по несчастью тоже смотрели вниз, ждали и 
лица их светились надеждой. А Сергеев должен был объяснить им, что все пропало, 
но не мог подобрать слов.

                             16.

 Ночью глава "кастанедовцев" Виктор Петрович Лемехов почувствовал зов. Он 
происходил издалека, но вместе с тем с легкостью проникал сквозь толстые 
кирпичные стены. Не то чтобы руководитель, содержатель, и вообще отец родной 
общины, ютящейся в "Кастанеде" очень испугался - житье-бытье опротивело ему, он 
устал, и жаждал покоя. Кроме того он чувствовал - его час близок. И вот сладкий 
зов, томительно волнующий, полный смутных обещаний новой красивой и сказочной 
жизни. Лемехов прислушался - зов звучал из-под земли, как они и думал.
 Осторожно, глава общины поднялся со своей узкой (но вместе с тем 
привилегированной, остальные то спали на полу) кушетки, и проследовал к двери. 
Натянул теплую одежду. Оглянулся на свою комнату - бывший кабинет самого 
владельца бара, с некоторой грустью. Но впрочем не особой - впереди его ждала 
новая жизнь, полнящаяся событиями и морем чувств. Лемехов почувствовал, как рот 
его расползается в блаженной улыбке - визитной карточки "чумных" и запоздалый 
страх встрепенулся у него в груди. Виктор поспешно спрятал ухмылку. В конечном 
итоге уже все равно - Лемехов уже старый человек и бремя власти, даже на кучкой 
обездоленных беженцев ему не по плечу. Лучше уйти, и пусть его место займут 
достойные.
 Он вышел из кабинета, тепло улыбнулся Иванкину - не спавшему, стоящему на 
страже у дверей. Молодец, охраняет своего главу. Иванкин хотел что-то спросить, 
но Виктор Петрович приложил палец к губам - тише мол, все в порядке, и пошел к 
выходу, бесшумно обходя спящие тела. Последних заметно поубавилось - шла 
затяжная война с "катакомбниками", в ход пошли последние резервы и уже женщины и 
дети короткими тусклыми днями учились стрелять. Виктор Петрович, глядя на это 
понимал, победы не будет, не у той не у другой стороны.
 Тихо прошагал он через спящих общинников и, открыв дверь вышел в кружащую 
ночь. И больше общинники никогда не видели своего главу Виктора Петровича 
Лемехова.
 Этим же днем Алексей Барышев обнаружил кабинет главы пустым и полным 
столетней пыли, и в ужасе побежал доносить сию весь до соплеменников. По пути он 
остановился, глядя пустыми глазами в потолок бара, а потом двинулся дальше, уже 
куда более целеустремленно. 
 -Исход!!! - крикнул он перед собравшимся народом, - глава наш Лемехов 
покинул нас, и более никогда не вернется. Исход забрал его!!!
 Женщины отметили это заявление заученным горестным воем, они теперь так 
реагировали почти на любое известие, благо хороших среди них было немного.
 -НО! - крикнул Барышев через этот плач, - Мы не погибнем!!! Мне было 
видение!!
 Толпа ахнула, как один человек, кто-то упал на колени, кто-то в обморок.
 -Да, видение, - уже тише сказал Алексей, - пришел ко мне дух светоносный и 
молвил: что де сдохнем мы все, ежели как сейчас будем червями под землей 
хорониться!!!
 На него смотрели как на мессию. Буйные суеверия, разросшиеся в среде 
общинников теперь не ставили под сомнение слова даже явного шарлатана. А Барышев 
им не был.
 -Мы уйдем отсюда. Покинем город, это гнездо полное плесени и черных крыс! 
Оставим подвалы!! 
 -ОСТАВИМ!!! - крикнули "кастанедовцы", - НА ВОЛЮ, К СОЛНЦУ, К СВЕТУ!!!
 Кто-то орал еще "бей катакомбников", но его не слышали. 
 -К черту Исход!!! - заорал Алексей, надсаживаясь. 
 Народ заревел, закричал, зааплодировал. И уже через час, плотная, 
закутанная в тряпье община "кастанедовцев" покинула давший им название бар и 
устремилась на улицу. Барышев шагал впереди, спешно назначенный новым главой. 
 Позади, старые матрасы, пустые консервные банки, керосиновые лампы, драная 
одежда и грязное белье - все эти приметы дешевого быта распались, оставив 
помещение "Кастанеды" девственно пустым.
 А общинники шли через город, уверенно, несмотря на идущий снег и сильный 
мороз. Алексей вел своих соплеменников на волю. И пусть уже десять раз пытались 
отсюда уйти, на этот раз всем почему-то казалось - у них получится. Тонкий 
девичий голос взвился песней, десяток голосов подхватил и скоро пели уже все, а 
ветер подхватывал песенные слова и бросал их на оледенелые стены домов. 
 На перекрестке с Верхнегородской общинники увидели впереди людей и 
остановились, настороженно глядя вперед. Такая же толпа, может быть чуть 
побольше - тут и там знакомые лица. "Катакомбники" стояли и тоже молча смотрели 
на оппонентов. Бывшие друзья и соседи, нынешние враги.
 От отряда "катакомбников" вперед вышел человек. Глава. Но не тот, не 
старый, с которым ругался еще Лемехов другой. И Барышев узнал его - это был его 
старый друг, Владимир Кедрачев, с детства знакомый. И он тоже стоял, неуверенно 
и растерянно глядя на Алексея. Сверху сыпал снежок, и две группы людей (по сути 
единственные оставшиеся в городе общины, хотя не та ни другая это не знали), 
казались крохотными и незначительными посередине широкой улицы.  
 Алексей сделал шаг вперед и улыбнулся. Общинники потянулись за ним, а 
навстречу уже шел Кедрачев, и растерянность у него на лице давала место улыбки. 
Две группы людей, каждая по двадцать-двадцать пять человек, не больше шла за 
своими лидерами и друг другу навстречу. Потом Барышев и Кедрачев пожали друг 
другу руки и пошли вдоль Центральной плечом к плечу, а позади них бывшие 
непримиримые группировки смешивались одна с другой, и скоро уже нельзя было 
понять, кто из которой общины. Люди здоровались, пожимали друг друга руки, 
встречались знакомые и друзья, имевшие несчастье жить в разных районах.
 И ведомые двумя главами люди пошли дальше. И не стало ни "кастанедовцев" 
ни "катакомбников", а были здесь просто горожане, чудом избежавшие Исхода. И 
теперь они уходили прочь, последние оставшиеся на поверхности люди. 
 Шли они через город Верхний, потом через мост и город Нижний и 
остановились, только когда поднялись на холм, за которым скрывалось шоссе. Здесь 
были еще люди, и снова обретшие целостность горожане приветствовали их криками и 
шутливыми возгласами, а те только смотрели на них круглыми удивленными глазами. 
Расположившись на холме, люди замерли, повернувшись лицом к оставленному ими 
городу. Они что-то ждали. 

                            17.

 В глубине земли, куда не могли проникнуть смятенные и потрясенные 
переменами их взоры, было тихо. Сеть-череда туннелей: штольни, пещеры, узкие 
ходы, и широкие подземные магистрали, высокие каверны с дивной красоты озерами в 
середине, и крошечные ниши - родной дом для десятков странных существ. Вся земля 
под городом была изъедена пещерами - рукотворными и природными, теми что 
проложила вода, и мгновенное возмущение в земной коре. Много-много пещер, 
зачастую отделенные одна от другой филигранно тонкой каменной стенкой. Как 
дорогой сыр, и странно было, что этот лабиринт, этот конгломерат пещер и каверн 
давно не обрушил свои хрупкие известняковые своды, да и город в придачу в бездны 
земные. 
 Войско троллей ушло. Удалилось в свою холмистую вотчину, а там разбрелась 
кто куда - люди работать, тролли - править и иногда требовать этих людей к себе 
в замки. Надо сказать, что осталось их не так много - странные процессы 
изменения, вызванные магией владельцев замков с пугающей стремительностью 
набирали ход. 
 Коридор, по которому бежали дерзкие пришельцы был пуст - здесь уже не было 
мертвецов, как в зале с черной рекой, валялся только пустой автомат, да три 
сломанных грубых копья. 
 Волк поднял мохнатую благородную голову и принюхался. Тихо, только 
поскрипывает в стенах порода, разбуженная грохотом выстрелов и воплями 
нападающих. Волк не боялся, он не знал, что означает это скрип и ворчание. Он 
искал пищу. И она была рядом - много, много обездвиженной, недавно убитой
	дичи. Зверь коротко фыркнул. Волчица покосилась на него желтым глазом, и 
обнюхала лежащую на истоптанной тысячами ног и лап, черную коробочку, 
прямоугольную с выростом антенны. Стеклянный ограничитель разбит, черная кнопка 
торчит над гладкой поверхностью пластика. 
 Сзади зашевелилось, появилось тусклое сероватое свечение и возник еще один 
волк. Он тоже чуял пищу, пусть и не пользуясь как другие звери нюхом. Призрачный 
собрат рыкнул и затрусил в сторону большой пещеры. Сорвалась с места и волчица, 
которую перестала интересовать неприятно пахнущая пластиком и резиной, коробка.
 Последовал и волк, аккуратно ступая лапами по холодному полу. Передняя 
задняя, передняя...
 Широкая и пушистая, когтистая задняя лапа взрослого волка наступила на 
взрыватель, придавив до упора черную блестящую кнопку. Призрачный собрат 
взрыкнул, мигом подавшись назад.
 Забавные шутки иногда подкидывает нам судьба. 
 Волк-призрак уже мчался назад, глаза горели диким огнем.
 А в глубине земной как будто что-то мощно вздохнуло. 

                              18.

 Никита Трифонов лежал на мокром снегу, на лицо его падал снег, но 
маленький оракул не чувствовал его ледяных касаний - он сидел сон. Глаза так и 
бегали под закрытыми веками.
 Очередной сон. Новый сон.
 Последний сон.
 Он не знал откуда они появились, да и не важно это. Они уже здесь были - 
вот что главное. Это была их земля, земля по праву, бескрайние владения, 
простирающие от моря и до моря, сверху накрытые голубым сияющим куполом неба. 
Это было привольное житье, и никто не мог помешать этим созданиям строить свое 
государство. И они строили, одна за другой вырастали их деревни - пусть 
небольшие, не блещущие красотой, пусть просто набор грубых каменных хижин, - но 
это были их хижины, в которых они прятали свои массивные неуклюжие тела от 
непогоды, и гроз. 
 Ну разве людишки, хилые человеки едва перешагнувшие из каменного в 
бронзовые век -  слабые червячки, что звали их троллями, могли быть помехой? 
Люди селились под боком, в своих убогих деревянных и скоро тролли поняли, что их 
можно использовать в своих целях. Ритуальная магия была подвластна троллям и 
скоро уже с каждой человеческой деревни собиралась жуткая дань. Взрослые, 
женщины, дети, вот дети особенно интересовали существ, которые довольно скоро 
стали называть себя Хозяевами. 
 Но ведь они и были Хозяевами, разве не так? 
 Сила их росла, и с каждым новым пройденным веком, они все больше 
переселялись из северных областей, где зародилась их цивилизация в области 
южные, плодородные, полные людей - крепких и здоровых, а люди, люди и были 
залогом силы троллей. 
 В ту цветущую эпоху, которая для нас погребена под спудом тысячелетий, 
когда еще не зародилась великая цивилизация Египта, а Греции и Этрускам еще 
предстоял трудный поход в гору познания, государство троллей достигло своего 
апогея, став величественной державой, слухи о мощи которой доходили даже до 
самых отдаленных земель. Пожалуй никто на тогдашней земле не мог противостоять 
их совокупной мощи во многом подпитываемой магией, разве что Атлантида, которая 
впрочем тогда еще только набирала силу, и знать не знала о предстоящем огненном 
шторме. 
 В это-то легендарное время и был построен здесь, на этой богатой южной 
земле, город. Исполинский мегаполис, столица государства троллей, сосредоточие 
силы и магии их народа. Город, которые многочисленные рабы из числа людей, а 
также их  оставшиеся свободными соплеменники, назвали Логово Троллей, или, на 
одном мертвом языке - Тролльхеттен. 
 Могуч был город этот, простерший на многие версты щупальца районов и 
кварталов, пытливо тычущий небеса шпилями своих строений. Велик и могуч, и 
всякий путник, которому довелось увидеть эту евразийскую жемчужину, неизменно 
падали на колени, пораженные его великолепием. 
 Сильны были тролли, сильна их империя, но как всякая цивилизация, у нее 
было свое начало и свой конец. Никогда уже не узнать, что именно произошло с эти 
странным народом - все свидетели мертвы, и сгинули в хаосе прошедших лет. И 
многочисленные рабы сгинули вместе со своими Хозяевами. 
 Троллей настигло проклятие. Кто проклял, и за что - тайна, и останется ею 
навсегда. Они стали бояться солнечного света, сначала бояться, потом болеть, а 
потом умирать, обращаясь в грубые каменные статуи. За неполные десять лет число 
их сократилось до совсем малого количества, а те, что остались в живым, страдали 
добрым десятком страшных болезней. Они вымирали, вымирали на глазах. 
 Другие бы сгинули. Сколько цивилизаций вот так пало во прах, не оставив 
после себя даже легенд и сказок. Другие, но не тролли. Сильные маги, они не 
вымерли, они... ушли. Все до единого, те кто еще оставался в живых. Уход их 
сопровождался грандиозным жертвоприношением, которое должно было открыть дверь 
отсюда. 
 Куда они ушли? Далеко, может быть в иной мир, может быть дальше. Кто 
знает... После них остались смутные легенды, которые передавались людьми из 
поколение в поколение, пока не превратились в сказания, а после вовсе сказки - 
страшилки для маленьких детей, и город Тролльхеттен, опустевший, превратившийся 
в некрополь, и суеверные люди боялись подходить ближе чем на десяток километров 
к вымершему мегаполису.
 Минули годы, века, тысячелетия. Сказки оказались прочнее каменных стен, и 
все так же непослушным детям рассказывали про страшных ночных троллей, хотя сами 
при этом уже ни капли не верили в их существование. А город исчез - ушел под 
землю скрытый пролетевшим над ним сонмом веков. 
 Люди забыли. И уже не так давно основали на месте ушедшего в землю 
Тролльхеттена свое поселение, что со временем разрослось, расширилось, взметнуло 
в небо громады панельных домов, корпуса завода с подпирающей облака дымовой 
трубой. И люди размножились, ощущая себя хозяевами здешней земли они как-то раз 
даже выдвинули идею, что кроме них никого нет. Глупые люди с короткой памятью. 
Двадцать пять тысяч человек над похороненной в земле чужеродной святыней... 
 Но кто же знал, что когда ни будь тролли вернутся?  
 А они вернулись. Вернулись из непонятых туманных далей, преодолев бездну 
веков и расстояний. И нашли на месте своей великой Столицы людской муравейник, 
который к тому же по размеров в два раза превышал их Тролльхеттен. 
 Вернулись не все. Далеко не все, но проклятие отстало от них, болезни 
отступили, и лишь солнечный свет был для них смертелен. Тролли были в ярости, 
как же так, их истинных хозяев этой страны задвинули под землю жалкие людишки, 
корм для их псов и сырье для ритуалов! Но что могли теперь сделать тролли, если 
выбирались на поверхность исключительно по ночам. К тому же обнаружилось, что 
наверху им стремительно становиться хуже, и старые болезни снова поднимают 
голову. 
 Тролли остались внизу, в пещерах, на обломках своего Чудо града и стали 
думать. Решение пришло быстро - если нельзя приспособиться к Поверхности, надо 
поверхность приспособить к себе.
 В ту ночь начала лета и было совершенно темное чародейство: оно не прошло 
даром, почти трети троллей пришлось отдать свои жизни ради воплощения 
колдовства. Они не колебались, все до единого пошли под жертвенный нож. И 
потекла наверх древняя темная сила, из каждой щели в породе, из водяных скважин 
и колодцев, вверх-вверх, как ядовитый газ, пока не собралась в небе над городом 
Черная Вуаль. Невидимая, не ощутимая, но вместе с тем влияющая на судьбы людей. 
С тех пор и пошло ветшание города и одновременное возрождения твердыни троллей - 
Тролльхеттена. Вуаль эта, странно действовала на людей, изменяя и коверкая их 
разум и тело, а также стала причиной появлений совсем новых существ 
предназначение которых было не ясно. Когда пошли первые люди, стало проще - они 
использовались для колдовства, насыщали его, и все больше и больше 
распространялась эта зараза, и все больше людей попадало под ее действие. 
 Больше, да не все. Часть почему-то упорно не желала под землю. Почему, 
тролли не могли понять, и в конце концов оставили их в покое, закрыв для 
надежности границы.
 И недолог уже был тот час, когда поверхность окончательно трансформируются 
и легионы измененных людей, а также немногочисленные оставшиеся Хозяева 
поднимутся наверх, чтобы окончательно вступить в права владельцев этой земли. 
 По праву истинных Хозяев, и града их вечного и неразрушимого - 
Тролльхеттена. 
 Никита моргнул и открыл глаза, некоторое время слепо глядел вверх, 
потрясенный открывшимся ему видением. С трудом разомкнул высохшие губы и тихо 
промолвил:
 -Мама все-таки была не права...
 В глазах его отражалось синее небо...

                              19.

 Они стояли на крыше, он и она, взявшись за руки, а их любовь вилась над 
ними бескрылой птицей. Внизу под ними лежал город - мертвый, холодный, и вместе 
с тем готовый к возрождению. Сверху падал снег - нежный, мягкий, очень красивый, 
он посверкивал, игриво серебрился и, кажется, улыбался двоим, что стояли на 
самом краю обледенелой крыши, посередине медленной, кружащейся в темпе вальса 
метели. 
 Сначала они молчали - все слова уже были сказаны, решение принято и 
осталось лишь решиться и сделать шаг. Пять этажей пустых заледенелых квартир. 
Они одни. Ну и пусть.
 Она улыбнулась. Впервые за долгое время. И он тоже, неумело, чувствуя 
какое то глупое воодушевление, словно впереди была не смерть, а долгая и 
счастливая жизнь.
 Сбросившие оковы, разбившие барьеры, отринувшие рамки - они стояли и по 
детски радовались кружащему снегу. 
 Ее губы разомкнулись и она прошептала, совсем еле слышно:
 -Мы как Ромео и Джульетта...
 А он крепко сжал ее руку. Глубоко вздохнув морозный,
пахнущий фекалиями воздух они сделали шаг - с крыши, и из жизни, сделали со 
счастливыми улыбками на лицах.
 Падали молча, и лишь у самой земли, повинуясь дремучему инстинкту 
самосохранения она коротко крикнула, и тут же это последний всплеск жизни 
оборвался глухим ударом. 
 Еще пять минут они жили, лежа в изломанных неестественных позах на 
заледенелом асфальте, смотрели как кровь их смешивается вместе в последнем, 
всепроникающем объятии. Лед таял под теплотой крови. 
 Потом они ушли - сначала он, а потом она. Полторы секунды их разбитые тела 
неподвижно лежали, и снег уже начал припорашивать их холодным сверкающим 
саваном...
 Через две секунды земля содрогнулась, тяжкая судорога прошла по всему 
городу от Школьной до Покаянной, прокатилась, отмечая свой	 путь серебристым 
звонам лопающихся стекол. Потом, в нарастающем победном грохоте последовал удар 
- дикий, всеразрушающий коллапс, еще одна встряска, которую уже совершенно не 
было слышно в нарастающем громе и земля в районе городской свалки вспучилась.
 Ударивший вверх фонтан битого камня, вперемешку с испаряющимся белесым 
паром, снегом лишь предварял дело. Три миллисекунды спустя на месте свалки 
разверзлось огненное, всепожирающее жерло, в котором бесследно сгинула сама 
свалка. Вместе с километрами литой ограды, часть близлежащих улиц и половина 
старого трехэтажного дома, враз потерявшего весь фасад. 
 В ореоле белого пламени, в который искусно вплетались мазки всех цветов 
алого и желтого, в окружении смоляного дыма, и раскаленных багровым обломков 
плавящейся на глазах мостовой, вознесся в темные небеса исполинский огненный 
шар, смотреть на который было не возможно, и который бросил на весь город адский 
пламенный отсвет, словно не с того не с сего начался грандиозный рассвет.
 Шар этот, принимающей форму гриба возносился все выше и выше, волоча за 
собой остатки Нижнемоложской улицы, меняя цвет с ослепительно белого на буйно 
оранжевый с черными, резкими мазками - самый грандиозный из всех огненных 
фонтанов. Тяжелый артиллерийский грохот разнесся по округе, взрывная волна, 
несущая куски расплавленной породы и металла прошлась по близлежащим улицам 
сметая все и вся. Снег мигом испарялся, шипяще белым паром окутывал улицы на 
которых одним за другим вспыхивали пожары. И над всем этим, грибовидное багровое 
облако летело все выше и выше, словно поставило задачу добраться до неба, и 
навсегда воцариться там. 
 Сверху пошел огненный дождь, состоящий из обломков плавленой породы, 
горящего металла, стекла, ткани и пластика - все то, что уволок с собой со 
свалки взрыв. 
 Всходила огненная заря и это было феерическое зрелище. Вытянутый гриб 
достиг облаков, все еще пылая и переливая светом как десять тысяч не догоревших 
углей, и... тучи ринулись прочь с его дороги, разгоняемые колоссальным потоком 
раскаленного воздуха. Широким кольцом расходились они, и самые крайние из-за 
резкого скачка температур начинали плакать теплым мутным дождем. 
 Грохот стал глуше, теперь рокотало, словно где-то далеко шла сильная 
гроза, гром ворчал, басовито и низко. Дождь лил потоком, небеса плакали водой и 
дымящимися осколками пластика. 
 Изувеченный город еще тащился за взрывом, но уже по инерции, нехотя - 
идеально прямую автостраду Центрально пересекло множественными извилистыми 
трещинами. 
 Грохот не смолкал, но теперь стало понять, что это уже не раскат взрыва - 
это бунтуют недра, смертельно раненные грубым, иззубренным скальпелем 
кумулятивной детонации. 
 Черный столб, жирного, немилосердно воняющего дыма возносился из разлома 
посередине Нижнемоложской, и видно было, как  ходят, содрогаясь в огнем земные 
пласты, что столь долгое время держали на себе город. 
 Заря померкла - в образованный огненным грибом разрыв заглянуло синее 
небо. Было четыре часа пополудни. Багровый отсвет не угас до конца, кое-где все 
еще падал снег, а потом, сквозь проем на город взглянуло солнце, создав 
невообразимо странный эффект, который вполне мог стать готовой картиной к 
апокалипсису. Кое-кто из стоящих на холме людей, в истерики пал на колени. 
 И не дожидаясь, пока черное облако поднимется еще выше город стал 
проваливаться. Земля уже не держала, и там в глубине ее, сейчас рушились один за 
другим хрупкие своды, источенных от времени пещер. Схлопываются каверны, 
исчезают проходы, пропадают пещеры в неистовой камнепаде. 
 Первой просела Арена. В центре площади вдруг образовалась широкая, с 
рваными краями трещина, в которую стало съезжать плитовое покрытие, волоча за 
собой здания. Не выдержав нагрузки, рухнуло изящное здание КПЗ, угрюмый 
массивный фронтон здания суда, откуда Мартиков выходил когда-то с радостью от 
удачно избегнутого наказания, сопротивлялся дольше но и он пустил трещину по 
всему правому боку, а потом колонны подогнулись одна за другой и дом рухнул в 
облаке едкой пыли. 
 На Центральной улице один за другим стали падать фонарные столбы, как 
поставленные на попа домино в популярной забаве. Некоторые из них, при падении 
ломались как спички, показывая железобетонные внутренности. 
 Резкие трещина бежали по городу, змеясь и извиваясь, и некоторые вдруг 
открывались иззубренной пастью, которая расходилась все шире и шире, поглощая 
все и вся до чего могла дотянуться. В одну из таких пропастей попала бывшая 
редакция "Замочной скважины" которая сгинула в открывшемся проема без следа, не 
оставив даже намека, что здесь когда-то был дом. 
 Сотрясаясь, провалилась школьная спортплощадка, на которой состоялось 
освобождение Павла Константиновича, патетично описав круг в воздухе сгинули 
баскетбольные щиты, да и сама школа не заставила себя долго ждать, разделилась 
на две половины и рухнула в глубины земные.
 В рушащемся городе стоял пушечная канонада от которой закладывало уши.
 Старый мост через реку Мелочевку, вдруг стал вспучиваться самым 
невообразимым образом, горбатая спина изгибалась все круче и круге, а котом это 
величественное сооружение, похожее больше на безумную стелу разом низверглось 
вниз, в облаке пара и пламени. В образовавшийся пролом хлынула Мелочевка, и 
водопад этот на первых парах затмил бы собой легендарную Ниагару. 
 С треском сползла в воду лодочная станция на которой Мельников дрался с 
братом Раменой, некоторое время плыла по течению, а потом водопад подхватил ее и 
швырнул вслед за мостом, где она и сгинула, болтая рваными сетями и 
разламывающимися на ходу лодками. 
 Кинотеатр "Призма", неожиданно стал треугольников, а потом и вовсе 
разделился на пять частей, обваливающихся по отдельности.
 Сверху хлестал горячий ливень, мешался со снегом и каменной крошкой. 
 С нутряным стоном разошлась на две половины улицы Школьная. На одной, 
споро отъезжающей стороне остался дом Влада, на другой бар "Кастанеда" так 
удачно оставленный жильцами. Потом землю вспучило, раздался глухой взрыв и бар 
исчез, сменившись месивом каменным обломков, часть из которых были украшены 
неприличными надписями.
 Так и не расцепив крепких своих объятий канули в пропасть "Фольксваген" и 
черный "сааб", лишь блеснули в красноватом отсвете задние фонари. 
 Многочисленные дачные домики начали взрываться с резкими, кашляющими 
хлопками, потом давешний провал на месте дома бдительного пенсионера разверзся и 
поглотил половину дачного поселка. Земля на близлежащем кладбище зашевелилась, 
как в дешевом фильме ужасов об оживших мертвецах, но вместо того, чтобы 
исторгнуть зомби, провалилась сама, обеспечив клиентам заведения саму надежную 
из могил. 
 Старые дома на Покаянной улице поднялись волной, а потом рухнули, 
разваливаясь на мелкие составляющие, в которых сгиб и печально известный 
"Паритет" вкупе с Саввиным овражком, который теперь можно было переименовать в 
Саввинову бездну. 
 Мост Черепашка над высохшим руслом потерял ноги, а потом разломился на три 
куска и утоп в покрывающем дно реки иле. 
 Степина набережная на миг стала Степиной высотой, а потом сразу без 
перерыва Степиным провалом.
 Канонада не смолкала, наоборот, ширилась, росла! Это был феерический 
апокалиптический салют в многие сотни тяжелых орудий. 
 Как смертельно раненное животное осел Дом Культуры, стены его ломались с 
пушечным треском. Потом земля разверзлась и приняла в себя уродливый образчик 
архитектуры, который ушел в глубину, волоча за собой все исходящую трещинами 
пропасть.
 В воздух взлетали измочаленные бревна, куски кирпичной кладки и 
разодранной жести.
 Мягко сложилась и исчезла в земле лежка Жорика, отчетливо звякнула 
спрятанная про запас бутылка "пьяной лавочки". А чуть после и давно забытая 
лежка самого Васька тоже изогнулась, а потом ее толстые железные стены смялись 
как фольга. 
 Буйная стихия разрушения правила сейчас в городе - разрушения всего и вся, 
подлинный Локальный Апокалипсис. 
 Сломались ребра у плотины, поменялись местами, сразу следом сухое русло 
разверзлось и вся стальная конструкция беспрестанно ломаясь во всех своих 
сочинениях провалилось, за миг до этого превратившись в уже что совершенно 
авангардное. 
 В один миг исчезли обе городские больницы - простая и психиатрическая, и 
Братство Луны могло только порадоваться прозорливости своего гуру. 
 Тут и там проваливалась земля, изменяя геометрию улицу, прихотливо уродую 
ландшафт, создавая что-то уже совершенное новой. Так в болотистой низине Нижнего 
города вдруг вспучился уродливым горбом новый холм, с которого каменным селем 
потекли все находящиеся на нем дома. Улицы срывались с насиженных мест, и ровным 
полосами ползли вниз, и только потом дробились на мелкие и мельчайшие части, 
целиком окутанные асфальтовой крошкой.
 Черное облако, жирно блистая на солнце зависло в синих небесах как чей-то 
полуденный кошмар. 
 Дома проваливались - богатые многоэтажки Верхнего города, и бедные хибары 
города Нижнего, стихия не делала различий. Исчез дом Степановой родственницы - 
одной из первых жертв Исхода, сгинули дома Мартикова и Стрыя, на месте могилы 
Николая Васютко исходил огнем широкий пролом. Наклонилась и съехала в него 
порушенная голубятня. Рухнул с грохотом и дом самого Влада, Белоспицына и 
Трифонова - блеснули напоследок пустые рамы окон и все. 
 Завязались морским узлом рельсы на вокзале. Стоящие на приколе вагоны 
покатились под уклон и все еще набирая скорость уехали прямиком в Геенну. 
Дрогнув. Распалось здание самого вокзала, а бетонный перрон отплыл прочь, мягко 
покачиваясь.
 В бункере покойного Ангелайи сошли пол и потолок  лишь глухо бухнули 
напоследок разорвавшиеся боеприпасы. 
 Редкие автомобили сваливались в бездну и пропадали в мятущемся камнепаде. 
 Это был пир разрушения. 
 Но даже такие катаклизмы когда ни будь заканчиваются. Закончился и этот. 
Последним аккордом в неистовой симфонии уничтожения стало падение большой 
дымовой трубы. Сверкнули напоследок негаснущие красные огни, изрядно правда 
поблекшие на свету, и кирпичный исполин, перекрутившись вокруг своей оси 
громогласно осел на землю внутреннего периметра. А через миг не стало не 
Внутреннего не Внешнего периметра и лишь обломок бетонный стены торчал из 
перепаханной почвы. 
 Настала тишина, которая после предшествующего грохота казалась почти 
оглушающей. 
 Кучка людей на незатронутом катаклизмом холме в безмолвном оцепенении 
смотрели вниз, на нежащийся под лучами проглянувшего солнца Тролльхеттен - 
надежду всего народа подземных троллей.
 Города больше не было - черная пологая воронка, над которой серым туманом 
висела мелкая цементная пыль. Остатки каких то строений выглядывали из почвы, 
словно стертые зубы. Ни дорог, ни коммуникаций, ничего.
 На склон холма спикировал с голубеющих небес по какой то странной прихоти 
взрыва рекламный щит. Желтые буквы на красном фоне: "550 - поздравляем родной 
город!" Оставшиеся в живых жители "родного города" потрясенно смотрели на это 
клочок прежнем жизни. Смотрели и не могли вымолвить не слова.  
 Никита Трифонов приподнялся и с улыбкой подставил ладошки солнцу. Дивер 
поймал его взгляд, улыбнулся тоже - как малый ребенок. Эти двое явно нашли друг 
друга.

                        *    *    *

 Спустя час народ повернулся спиной к уничтоженному поселению и потянулся 
вниз с холма. Позади, солнце проходя сквозь призму висящей в воздухе пыли роняло 
на немногочисленные руины багровый отсвет, который почему-то не казался 
тягостным. Вверх, тугой играющей струей уходило тепло, разгоняло серые облака. 
Дождь прекратился, а снег таял на глазах, являя собой ускоренное таинство весны. 
Казалось, вот-вот проглянут в пожелтевшей траве подснежники, да какая ни будь 
пичуга пропоет свое весеннею песенку жизни. Но пичуги молчали - испуганны были 
взрывом. 
 Люди шагали вниз, сначала медленно, словно во сне, а потом все быстрее и 
быстрее, и в конце некоторые уже бежали с радостными криками. Бежали с 
раскинутыми во вселенском объятии руками, любящие весь этот мир, его небо, 
зеленую траву и пьянящий свободный воздух. Кто-то пел, кто-то смеялся как 
сумасшедший - энергия била ключом, требовала выхода.
 Люди бежали, в нелепой среди зеленой травы зимней одеждой. Но ее срывали, 
сбрасывали с себя, чтобы легче бежалось, чтобы грудь легче наполнялась бьющим в 
лицо бризом, ветер, который нес хорошую вещь - заточение кончилось!
 И они были счастливы! Счастливы, как узники смертного блока, сумевшие 
бежать на свободу. Потому что счастье - это почти всегда свобода. 
 Они все шли и шли, с шутками, и песнями, с радостными выкриками, пока, 
ступая по замечательной мягкой траве, оставив позади разноцветное буйство 
осенних лесов, под ярко синим сентябрьским небом, не вышли к шоссе, что 
соединяло Москву и Ярославль. Как всегда оно было полно машин, и они проносились 
мимо остановившихся горожан, такие разные, сверкающий и разноцветные. Их было 
так много и они ехали оттуда и туда, из больших, полных жизни городов, и Москвы 
и Ярославля, Вологды и Твери. Много-много людей, которые не знают, что на свете 
есть тролли. 
 А водители, что проезжали мимо, иногда притормаживали, удивленно 
оглядывали этих странных, открыто радующихся людей, оборванных и грязных, 
похожих на беженцев из какой-то горячей точки, с глазами с затаенной тоской и 
явным весельем. Притормаживали, а потом ехали себе дальше, и ни один не рискнул 
притормозить, кого ни будь подобрать.
 -Живем!!! - закричал Дивер, оборачиваясь, а за его спиной автомобильный 
поток все так же неостановимо бежал в обе стороны, символизируя собой вечной и 
неостановимо движение жизни, - Слышишь Влад, мы живем!!!
 Никита держался за его руку и сиял безмятежной детской улыбкой, в которой 
еще нет ни тени грусти.  
 -Жить в мире, где есть тролли? - спросил Влад. 
 -Нет, - ответил ему Никита Трифонов, - Жить в мире, где троллей нет!
 И снова засмеялся. Далеко позади них, в ярком солнечном свете, исходила 
каменной пылью последняя надежда древнего народа. 
 Не оправдавшаяся. 























                            Эпилог.

 Брат Рамена-Нулла разлепил покрытые коркой засохшей крови глаза. В них 
плавал туман. Через некоторое время Рамена понял, что туман не в них, а в 
воздухе. Странно пахнущий зеленоватый туман.
 Чем-то знакомый. Рамена не помнил, как он здесь очутился, ее помнил, как 
полз, исходя кровью через полгорода, затратив на четыре отделяющих его от цели 
километров поистине бездну усилий, как походкой несвежего зомби ковылял через 
пещеры. 
 Но он дошел, ни так ли? Дошел куда так стремился? Голова болела адски, 
иначе и не скажешь. 
 Он со стоном поднялся и огляделся. Рамена сидел на склоне крутого, 
поросшего сине-зеленой травой, холма. Чуть дальше виднелся еще один холм, и 
уходящая в небеса серая, морщинистая стена - пещера, совсем не большая пещера. 
Подле стены виднелись обширные каменные россыпи - след недавнего завала. На 
холме громоздились черные остатки какого массивного строения, даже в разрушенном 
виде пугающие своей чужеродностью. 
 За спиной хрипло каркнуло и Пономаренко обернулся. Большая черная птица с 
антрацитовыми глазами и нечищеным клювом. Глазки смотрят прямо но Дмитрия - то 
один, то другой. Птица выглядела запаршивевшей. В глазах Рамены вспыхнул тусклый 
огонь, он протянул к птице руку и сумел хрипло выговорить:
 -Ворон...
 Птица негодующе каркнула и больно клюнула его в руку, заставив 
отдернуться. Потом отскочила в сторону и с шумом взвилась в воздух мигом пропав 
в тумане.
 Низкие своды успокаивали, давали чувство защищенности. Рамена кое-как 
поднялся и заковылял вниз, посмотреть, что там за развалины. У подножия холма 
стояла деревенька, красивая как игрушка и совершенно пустая. Рамена шагал ней, 
всем телом ощущая покой и защищенность. Он наконец то был счастлив, и достиг 
того, что хотел. 
 Он был один, совершенно один. Никто не будет больше мешать ему. Он один. 
Навсегда. С пещерой, Вороном и Троллями. Здесь. Среди крутых синих холмов. 


 
                           КОНЕЦ.


 


 

                   




 

 

 
 
 
 




 
 
 
                             

 

 
 
 
 



 

 
 

 

 

 


 
 
 
 

 

 





 

 
 
 
  
 



 




 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 



 
 
 
 
 
 




 
 
 
 


 
 




















 
 
 
 

   


 
 
 
 

 
 
 
 






 

 

 
 
 

 
 
 
 
 
 
  
 
 








 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 











































 
 

 


 

 
 

 


 
 
 
 
 
 












 
 
 
 
 
 
 



 

 




 
 
 
 

 
 
 

 
 

 

 
 
 
 


 
 
 
 
 
 
 













 
 
 
 
 

 

 
 

 
 
 
 
 
 
 
 
 

 
 
 

 

 

 
 

 
 
 
 

 

 

 

 
 
 
 
 
 

 
 
 
 
 
 
 
 



 
 





 
  
 

 
 
  
 
 
 
 
 
 
 

 
 

 
 
 
 
 
  
 

 
 
 

 

 
 
  
 
 
 
 
 
  
 
 
 

 

 
 
 
 

 






 
 
 
 
 
 
 
 
 


 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 

 
 
 
 

 


 
 

 
 
 
 

 
 





 
 

 
 

 
 

 
 


 
 
 
 
 
   
 
 
 

 
 
 


  

 


 

  
 
 
 
 

 
  
  
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 

 

 

 
 
 


 
 
 
 
 
 
  
 
 
 
 
 



                           
 


 
 
 

 
 
  


 
 
 
 
 
 












 

 

 

  
 
 
 
 
 

 



  
 
 
  









 
 
 
 
 
 
 
 
 

 
 
 
 
 
  
 
  
 
 
 



 


 


 
 
 
  
 

  
 
 
 

 

 

 

 

 
 
 
 

 

 


 

 
 

 
 
 


 
 
 
 

 
 

 
 

 
 
 
 
 
 
 

 
 
 
 
 
 
 

 
 
 

 
 
 

  
 
 
 
 














 
 


 
 
 
 
 
 
 

 
 
 
 

 
 
 
  
 
 
 
 
 
 
 

 
 
  
 
 


 
 

 
 
 
 
  
 


 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
  
 
 
 
 
  

 
 
 
 
 

 
 
 
 
 
 
 
 
 
                         
 
 

  

 




 
                                 

 
 
 
 
 

 
 
 


 

 

 
 
  

  

 
 
 
 
 

 
 

 
 
 
 
 
 
 

 
 

 
 
 
 
 
 


 
  


 
 
 
 

 
 
 
 


                              

                               

                               
 
 
 
 
 
 

 
 
 
 
 
 
  
 
 
 
 



 
 
 
 
 

  
 
  

 
                          
  


 
 
 
 
 
  
 
 

 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
  
 
 
 
 

 


1


1