В этих ботинках, грязных весенней слякотью, мазутом луж, мокрых от ночного дождя, я пойду по серой горячей пыли мостовой, растворяясь в жарком мареве, поднимающемся над ней. И в этой куртке, которая помнит (помнишь? а ты помнишь?) несколько морозных утренников за чертой города, снег, еще не рассвело, руки мерзнут... и сейчас, значит, на нее будет дуть сухой ветер, пахнущий финиками и инжиром, выдержит ли она? Выдержать ли под этой лавиной воспоминаний?
Он курит, но запаха сигарет не чувствуется, есть множество других запахов: кардамон, кофе, мед, корица, свежесть мокрых листьев, навязчивая кислота прения опавших, пыли нет. Хочется, чтобы осталось единственное ощущение: скорости, когда осознаешь, что что-то перемещает тебя в пространстве, но сам не двигаешься, ощущение потока - времени - изменения - чего угодно, чтобы не забредать случайно в те места, где застоялся майский солнечный ветер, где прерывая дыхание волнует чувство одиночества в его окончании, где я не чувствую ног.
Все разгладилось, как море - простыня, натянутая от одного края неба к другому. Вчера казалось, что любовь и ненависть сосредоточились в каждом предмете, и чем сильней любишь, тем быстрей начинаешь ненавидеть и потом снова пытаешься найти в себе чувство любви, и, конечно, влюбляешься до бешенства. Ненавидеть этот город, пока не настанет момент отъезда, любить этот, пока не увидишь его из иллюминатора и не скажешь про себя: " Черт бы побрал эти убогие домики с черепичными крышами!" Такое уродливое однообразие, они называют это островом любви... и постепенно снова приходит остервенение, возвращается любовь ко всему на свете. Пока не начнет мутнеть в глазах - глянцевые журналы, где то же - полуобнаженные тела, яркие краски, бездеятельная расслабленность и неопределенность рамок. Сидя в постели, перелистывать уже прочитанные страницы и ждать того момента, когда можно заснуть, не успев оживить мысли, которые целый день усилием воли прятались глубоко, чтобы волна чувств не захлестнула так, что перекроет дыхание. Не дать памяти ни минуты.
Тихая бухта с каменистым пляжем, где сладко пахнут нанесенные водой сгнившие водоросли, вдалеке поднимаются холмы из песчаника, которые обнимает розовым светом солнце, и пропадая, оставляет на воде теплые блики. Одиночество, которого нет. Чувство разбитости физической дает иллюзию цельности душевной, нельзя позволить себе расслабиться.
От этих умственных упражнений на третий день окончательно теряешь силы, лежишь, раскинув руки, горячий лоб, холодные пальцы. Видишь, что горы накрыло лиловым газовым платком, который переливается в складках оттенками от розового до ультрамарина, и кажется, что они совсем близко, и там тепло, тихо и отнимается память. Усталое безделие легко можно превратиться во внутреннюю истерику, если вовремя не придумать, куда бы себя повернуть, во что бы бросить, чтобы иметь возможность наслаждаться хотя бы этим предсумеречным временем, когда все сложнее контролировать сознание.
У меня есть два желания: сигареты и ты. Наполовину приблизилась к осуществлению обоих: купила пачку и так ее и не распечатала, набрала один раз твой номер, услышала короткие гудки и не стала перезванивать. Отложила на завтра. И то, и другое. Как будто эти вещи как-то связаны. Но... конечно, связаны: одинаковое чувство отсутствия того и другого приводит к головокружению и постоянной усталости от необходимости постоянно забывать о том и о другом.
Мне не дается третье лицо, потому что "он", это тот, кто стоит за спиной, а "ты", тот, кому смотришь в глаза. Первое давно уже стало вторым и не вернется назад.
Это очень хорошо, что он курит, мужчина и сигаретный дым. Очень успокаивающая фигура, соединяющая и этим обесценивающая эти две навязчивые, не мысли, идеи. Ничего нет, но, кажется, уже не надо. Слишком неустойчивое, минутное состояние, но после начинаешь все заново, приходя снова к пределу усталости.
Сегодня утром на кончиках пальцев я обнаружила твой запах, он был таким же, как хранится в памяти, без изъянов, без изменений, экстракт прошлого. Светлая комната, утреннее солнце, снег.
Я теперь такая же беспомощная и мягкая, как мой мизинец с обрезанным под корень ногтем и светлой родинкой чуть ниже подушечки пальца. Такая же ни к чему не годная, жалкая, жалостливая, безвольная, бесполая, теплая - так неестественно.
Вдоль кромки воды стали ходить раздетые люди по двое, по трое, иногда большими компаниями. Некоторые босиком, некоторые в легких теннисных туфлях или кожаных мокасинах; некоторые посмелее - заходят по колено в воду и подбадривающими возгласами зовут окружающих попробовать тоже. Темные фигуры разрывают ровную линию берега, доставляя какое-то ненужное здесь беспокойство, лишают чувства единоличного обладания этим утром, теплыми лучами гладящими лоб, щеки и открытые плечи.
Холмы, покрытые сухой желтой травой, розовые цветы миндаля на фоне прозрачно-голубого неба, заброшенный дом из серого камня; стулья с плетеными сиденьями под навесом и непонятно откуда доносится такая боль, что хочется броситься на землю и, извиваясь, завязывать себя в узлы, вытягивать и скручивать, ломать. Может дело в отрезанной мочке уха?
Через некоторое время начинает работать инстинкт самосохранения: разрушение себя изнутри останавливается, не дойдя до опасной точки необратимости. Только немного тяжело, потому что все равно постоянно нужно поддерживать эту перегородку: вчера - сегодня и выстраивать еще одну: сегодня - завтра. Потому что время движется к рубежу середины, после которого никогда не знаешь...
... такие же легкие сигареты с ментолом, пуская дым в сторону. После выпитой на обед бутылки вина, прозрачного, как вода, начинают сбиваться на "ты", называть друг друга по имени и трогательно друг о друге заботиться, деля пополам одно авокадо. Потом мороженое, чашка кофе с густым осадком. Солнце заходит и ветер пробегает мурашками по вспотевшей спине. Постепенно каждый уходит снова в молчание, все глубже, почти холодное прощание, ни одного прикосновения, даже случайного, только в голосе немного рассеянной нежности, не успевшей пропасть как все остальное. До следующих выходных.
Каждое новое утро до вечера кажется непреодолимым океаном. Невозможно вспомнить, что было вчера, что раньше, все очень давно - утомительное мелькание картинок перед глазами. Я разговаривала с тобой вчера, или ... Или я вообще ничего о тебе не знаю и тебя нет. Сложно сказать. Сомневаюсь во всем. Динозавры в муниципальном парке? Фонтаны? Дети на самокатах? Англичане в шортах? Горлицы? Занята скамейка? Разрешение курить? По газонам? Стойкий запах? Четыре помидора, пять огурцов, пол кило клубники и сок? Те же самые красные цветы? Бассейн? Солнце уходит за верхушки деревьев? Пушкин? В бронзе или мраморе? В пятницу или в субботу? Телефонный автомат на оживленной улице? Это ты?
Как будто бы там большой город с огнями: оранжевыми и голубыми, светящаяся вывеска, буквы на которой я не могу разобрать, окна домов, огни над автострадами. Просто горы, черные в вязкой сырости ночи, и там вдалеке блуждающие огоньки, светлячки, отблески звезд, драгоценные камни, лежащие в недрах, что-то, чего я не знаю, но не боюсь. То, что снится под утро, когда падаешь так глубоко, что не можешь выбраться, не слышишь звуков извне, увлекаешься счастьем перевоплощения и свободы. Вдруг, как электрический разряд: вздрагиваешь и находишь себя с совершенно открытыми глазами в светлой комнате с ясной головой. Слишком душно и пахнет пылью... очередная красивая фраза в конце...
Маленькая, но жгучая горечь, как будто раскусила черную перчинку из супа, так, что перехватывает дыхание и сердце начинает биться чаще от неожиданности, от мгновенного страха. Пока это не пройдет само - не залить водой, не заесть хлебным мякишем, не забыть. Подождать, пока боль не сожмется в одну точку, где-то чуть выше сердца, и не растворится. Холодный ветер - с гор.
Надо было растягивать дни, когда их количество становится легко охватываемым воображением, когда видишь каждый: завтра, послезавтра, еще через два дня, когда нет никакого сомнения в направлении их движения. Но гораздо сильнее искушение не брать их в расчет, если все так. Я не умею убыстрять и замедлять время, только пережидать его - долго, до тошноты, до ненависти к любому движению, до боли в висках, до холодного оцепенения, до потери чувства себя. Копить себя, нести на вытянутых руках, боятся потревожить. В конце концов это оказывается ненужным. Сейчас я засну и ничего не буду помнить, сегодня закончится, а завтра я уже одной ногой буду стоять ближе к тебе, потом, если это случиться мы будем стоять рядом.
...потом сигаретный дым, смешиваясь с запахом сушеных яблок, сахарных фиников и медового инжира, тоже становится сладким, густым и усыпляющим. Они продолжают свою игру : отдаление - сближение. Жонглирование интонациями и позициями, откровенные взгляды. Последний телефонный звонок похож на сирийскую кухню, где раньше, чем чувствуешь насыщение приходит отвращение к еде; - ничего не успеваешь сказать, но уже молчишь, понимая, что больше не вытянешь из себя ни слова, хотя, может быть, накопилось много мыслей. Как теряет свой смысл пища, так и здесь - видимость общения, которое в этот раз больше разъединяет, чем связывает. К сожалению.
![[]](/img/b/bojarskaja_s_a/poberezhje/mindalx.jpg)