Хотя жителей в Соловом осталось немного, но село не кажется вымершим. Каждое утро я иду одним и тем же маршрутом по главной соловской улице, которая растянулась на три версты.
Мало кто встретится мне по пути, да и машина редкая проедет не из дорогих. И тем не менее- жизнь идет. Я сначала не понимал почему такое создается впечатление. И только возвратившись в город и припомнив замечательные прогулки свои, догадался.
"Гм!- подумал я и улыбнулся. А дело в том, что хотя жителей встречалось немного, но живность самую разнообразную взгляд ловил непрерывно.
Поначалу, когда я только выходил из дома шипели на меня, выпущенные за забор Колюнькины гуси. Около его дома стояла большая лужа, которая так гусей и притягивала.
На минуту я завладевал их вниманием и гуси дружно каркали на меня. Воинственно шипели, вероятно видя во мне соперника, претендующего на их территорию.
Гуси были прожорливыми и ели все подряд. И съедобное и нет. Когда их резали, то в желудках находили много всякой всячины, включая гайки и куски проволоки .
Колюнька мучился, пытаясь их прокормить. И соседи ему всякие отходы любезно таскали.
"Я тебе, Семеныч, гуся зарежу- звал он меня к себе,- только щипать сам будешь. Приходи.
Не дождавшись прихода , как то принес гуся сам. Общипанного уже.
Надя и сварила. Пять часов варила. Мясо было жестковатым, но вкусным.
А потом я выходил уже собственно на центральную улицу и с удовольствием шагал по чистому в любую погоду асфальту( раньше дорога из за черноземной грязи для прогулок не годилась).
Дома стояли не у самой дороги, а на почтенном расстоянии. И это свободное, поросшее травой и иногда кустарником пространство с обеих сторон радовало глаз.
И не только мой глаз.На травке, вольно развалившись, лежали собаки. Мирные и благодушные. Рабочий день у них начинался вечером, когда они облаивали прохожих с истинным рвением. А сейчас никто бы и подумать о них плохо не мог. До того смирны и покойны.
.Дальше по пути кто только мне не попадался. Конечно, куры в первую очередь. Под присмотром огромного петуха они чувствовали себя в безопасности и поклевывали не только у дома своего. Но прохаживали вольно, не придерживаясь никаких дворовых границ.
А еще были козы, лошадь, привязанная к столбу, пасущиеся поодиночке коровы, не столь широко, как собаки, представленные кошки.
Казалось, вся эта живность существует сама по себе, поскольку хозяина можно было увидеть нечасто.
Эта мирная животная жизнь в противовес скрытой человеческой, безусловно красила Соловые. Как будто природа, на молчаливые вопросы типа, всё ли в порядке, уверенно отвечала "Всё о, кей!" И не было оснований ей не верить.
А вечером, возвращаясь домой после вечерней прогулки, я любовался Соловской церковью, которая настолько была в лад с окружающей неброской природой, что ничего более соразмерного я и представить себе не мог. В церкви служил строгий седовласый батюшка, который не всем сельчанам был по нраву, поскольку даже и детей у причастия заставлял читать наизусть хотя бы одну молитву. И не все молитву знали. И сердились.
Им даже думалось, что батюшка и права такого не имеет что-то у них требовать.
Заходя в церковь по случаю, они в глубине души считали батюшку чем-то вроде обслуживающего персонала. И требований никаких не понимали и не признавали.
Батюшка был строг, но в службе истов и ревностен. Будучи незначительного здоровья, он вел службу без сокращений, не давая послабления ни прихожанам, ни самому себе.
Рассказывали, что судьба его была трагической: в автомобильной аварии погибли его жена и сын. Вера его была явной и несомненной и помимо их воли заражала других своей серьезностью. Я видел, как он причащал маленьких детей в инвалидных колясках, которых родители привозили к нему в смутной надежде.
Серьезность его соседствовала с глубоко запрятанным собственным горем и глубоким расположением к больным детям.
Стоя как-то на службе, я поймал себя на мысли о том, что батюшка понимает детей гораздо лучше их родителей. И что есть некая ниточка между детьми и им самим, которую никто не видит. И ниточка эта связывает то, что есть в батюшке и есть в детях, но чего нет совершенно во всех остальных прихожанах, даже и ревностных.
А ревностные, не смотря на строгость, были. Я часто после службы встречал одну пожилую полную женщину в платке, с которой все почтительно здоровались. Надя рассказала мне, что женщина эта была директором их школы и преподавала историю. Но с некоторых пор стала ревностной прихожанкой, постилась в каждый пост и ни одной службы не пропускала.
Прислуживали батюшке два парнишки, одного из которых, как мне объяснили, направили в храм из районного отделения милиции. Вместо пятнадцати суток. При крещении парнишка таскал воду в огромный чан. И подавал по неуловимым движениям, что требовалось.
..От церкви уже и до дома было недалече. Шагалось легко, а дышалось и того легче. Благочестивые мысли сами приходили в голову.
Уже совсем темнело. Замычали коровы и в вечернем воздухе звук этот, печально протяжный, звучал краше музыки.