Катков Андрей : другие произведения.

Мескалеро

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Оригинал: https://www.proza.ru/2017/10/29/1581

  Мескалеро
  Андрей Катков
   The Mescalero Apaches by C. L. Sonnichsen.
  МЕСКАЛЕРО-АПАЧИ.
  Оглавление.
  1. Спустя четыре столетия.
  2. Племя пустыни: апачи и их образ жизни.
  3. Суровое испытание мужества: апачи против испанцев.
  4. Нет надежд на мир: усиленное поглощение американцами.
  5.Голод и поражение: мескалеро отступают.
  6. Мы мужчины и воины: мескалеро против генерала Карлтона.
  7. Назад в лоно природы: мескалеро выбирают свободу.
  8. Оскорбительный мир: мескалеро поселяются в одном месте.
  9. Кровавая граница: Викторио выходит на тропу войны.
  10. Ответные шаги армии: разоружение мескалеро.
  11. Окончательный мир: Викторио уходит в небытие.
  12. Военнопленные: апачи в ссылке.
  13. В замедленном темпе: пятьдесят лет затруднений.
  14. Лучшие времена: индейцы получают новое обхождение.
  15. Сегодня и завтра: мескалеро, обращённые лицом в будущее.
  
  Мескалеро жили на окраине Апачерии и не были настолько глубоко вовлечены в конфликты с белыми, как апачи Аризоны. Поэтому они удостоились немного внимания от историков. Антропологи в этом плане были более прилежными. Важные исследования их обычаев были проведены Мориссом Оплером и Гарри Хойджером, а также другие исследователи посещали их время от времени. Но всё же самые значительные книги - Кремони, Гудвина, Локвуда, Круса - посвящены западным апачам. "Образ жизни апачей" Оплера имеет отношение к чирикауа. Хроники кампаний против апачей, исходящие от Бурка, Бриттона Дэвиса, генерала Крука и генерала Майлса, немного упоминают о мескалеро. Недавние работы Ив Болл (В дни Викторио) и Дэна Траппа (Завоевание Апачерии), первым делом рассказывают о западных апачах и кампаниях против них. Эта книга является попыткой подробно изложить историю мескалеро.
  
  ГЛАВА 1.СПУСТЯ ЧЕТЫРЕ СТОЛЕТИЯ.
  Лишь немногим более ста лет назад (книга написана в 1977 году) Соединенные Штаты завладели территорией Новая Мексика и сразу же оказались вовлечёнными в "индейскую проблему". Теоретически страна принадлежала людям испанского происхождения, которые содержали овечьи пастбища в течение двух с половиной столетий на ограниченных площадях вблизи рек. Но мексиканцы не в состоянии были занять всю такую огромную, дикую и отдалённую страну, и апачи с навахо рассматривали эти земли исключительно как свои частные владения. Это был их дом, и они готовы были за него сражаться.
  В действительности большая часть этой земли едва ли стоила того, чтобы бороться за неё. Мили выжженной пустыни вперемешку с лесистыми горными областями и плодородными долинами. На востоке, за рекой Пекос, простиралась бескрайняя, негостеприимная долина. На западе, горная глушь Чёрного Хребта, Мимбрес и Могольон, которым бросили вызов лишь несколько закалённых душ, осмелившихся туда проникнуть. Великая река с севера текла вниз прямо посередине, и приливы и отливы коммерции и заселения, как и везде, развивались на её берегах. В 1846 году трудно было представить себе, что любая значимая часть этой страны может принести пользу для цивилизованных людей. Как бы там ни было, но американцы предъявляли на неё претензии так же, как до них испанцы, и потратили множество жизней и много денег в попытке использовать это название (Нью-Мексико) во благо.
  К западу от Рио-Гранде их притязания оспаривали апачи-хила и навахо. С востока, локальные группы хикарийя и мескалеро апачи владели совместно страной. Хикарийя бродили севернее и восточнее Санта-Фе, а мескалеро расходились веером из Сьерра-Бланко на юго-восток, внутрь Техасского Выступа, на юг, в область Биг-Бенд в Техасе, и в Мексику, где вместе со своими родственниками липанами они столетиями совершали набеги на ранчо и деревни с испаноязычным населением.
   Группы мескалеро проживали в горах Сьерра-Бланко, Гваделупе и Дэвис. Они были горными людьми, но также одинаково чувствовали себя как дома в заброшенных и пересохших пустынных пространствах, которыми были окружены. Они свободно по ним передвигались, зимуя у Рио-Гранде или ещё дальше на юг, странствуя по бизоньим равнинам летом, и всегда следуя за солнцем и продовольственными ресурсами. Они не имели ничего и в то же время обладали всем. Они получали удовольствие от своих поступков и не подчинялись никому из людей. Их женщины были целомудренны. Их предводители сдерживали свои обязательства. Они являлись могущественными воинами, зависевшими от успеха в набегах, совершаемых ради богатства и почестей. Их семьи были доброжелательными и приветливыми, однако они могли стать вдруг необычайно жестокими к своим противникам, а также свирепыми и мстительными, когда полагали, что их предали.
  Случилось так, что миссией белых захватчиков, через долговременное воздействие, стало убеждение этих свободных и гордых людей в том, что эта страна им не принадлежит, а также, что их Создатель отвернул своё лицо от своих красных детей и белый человек теперь имеет право насаждать справедливость в отношении них , ну и накладывать свои руки на всё, что он считает своим. Обязанностью индейца стало подчинение жестокости или несправедливости, которые были применены к нему.
  Индеец не мог ни понять, ни принять такого рода точку зрения.
  
  (Горы в Нью-Мексико).
  
  
  (Белые Пески и Сан-Андрес с верхушки Сакраменто).
  Он не воспринимал подчинённое положение и не находил вокруг ни одной веской причины, почему он должен позволить, чтобы его выпихивали? Белый человек при любых обстоятельствах грубо навязывал ему свои крайние решения. Когда какой-либо скваттер дурно относился к аборигену, это представлялось как досадное недоразумение. Если же абориген отплачивал скваттеру, это уже считалось вооружённым мятежом.
  "Когда трое или четверо белых людей останавливают и грабят этап, а может даже и кого-либо убивают", - высказывался на счёт этого один старый индеец, - "вы посылаете шерифа, чтобы тот поймал тех троих или четверых плохих белых людей. Также вы действуете, когда несколько плохих белых людей крадут какое-то количество скота или лошадей, то есть, посылаете одного только шерифа. Но когда трое или четверо плохих инджинов останавливают этап, кого-то убивают, крадут какого-нибудь мерина или корову, вы пытаетесь поймать этих троих или четверых плохих инджинов? Нет! Все белые люди вопят, - инджин нарушил слово, инджин вышел на тропу войны, и вскоре приходят солдаты, чтобы убивать каждого индейца".
  Подобное бедствие не должно было одержать верх и стать привычным. Простодушные, - а краснокожие люди таковыми и являлись, - в самом начале не испытывали злобы. Они не были враждебно настроены в отношении испанцев, но только до тех пор, пока те их не предали. Есть подтверждение тому, что они были дружелюбно настроены и в отношении американцев, пока те их тоже не предали. Как только цикл убийств и мести начался, ситуация всё больше выходила из-под контроля, но этого могло и не произойти, если бы с самого начала все соблюдали законность. Временами хорошие белые люди пытались помогать своим индейским друзьям, относились к ним с уважением и сглаживали тем самым конфликт интересов, но только для того, чтобы впоследствии наблюдать, как те постепенно исчезают под гнетущим прессом голода, принуждения или грубого насилия со стороны белых людей, даже более диких , чем они сами.
  Основной проблемой являлся недостаток понимания. Индейцы, не имея понятия о политических курсах, практической целесообразности и инструкциях из Вашингтона, не могли понять, почему белый человек мог в воскресенье говорить одно, а в понедельник совершенно другое. Поэтому они считали, что все белые люди должны нести ответственность за проступки одного из них.
  "Белоглазые", - как апачи называли американцев, - лицезрели человеческие создания с цветом лица отличного от их собственных, с устоявшимися нравами и обычаями, которые казались им варварскими, и разговаривавшими на языке, который они никак не могли понять. "Безбожники и дикари", - говорили они, - "стоят на пути прогресса. Они должны быть изолированы или уничтожены, и они не имеют права возмущаться тем, что мы совершаем, так как они низшие существа". И они были убеждены, что за то, что совершил один индеец, должны нести ответственность все остальные.
  Пропасть между двумя расами была расширена и углублена, так как они являли собой абсолютные противоположности в своих системах ценностей. Американцы были пунктуальными, склонными к стяжательству и трудолюбивыми людьми. Индейцев мало интересовало время, частная собственность или работа. Белый человек считал, что индейцы лентяи. Индейцы думали о белых, что те сами себя ведут к гибели. Кадете, великий вождь мескалеро, объяснял свои взгляды на этот счёт капитану Кремони, когда его племя гнило в 1860-х в Боске Редондо: "Вы хотите, чтобы наши дети учились по книгам, и уверяете, что поскольку вы так делаете, то способны построить все те большие дома, плавать по морям, разговаривать друг с другом на большом расстоянии и делать много других замечательных вещей. Теперь же разрешите сказать то, что мы думаем. Вы ещё маленькими начинаете тяжело работать, и делаете так до тех пор, пока не становитесь мужчинами, но лишь для того, чтобы браться за новую работу. Вы говорите, что трудитесь упорно в заведённом порядке, чтобы осваивать способы хорошей работы. После того, как вы становитесь взрослыми людьми, то говорите, что теперь только вы начинаете свою жизненную деятельность, и затем, действительно, вы начинаете строить большие дома, большие корабли, большие города и всё остальное соразмерное этому. Затем, когда вы уже имеете это всё, то умираете и оставляете это вслед идущим. Послушайте, но мы называем это рабством. Вы рабы времени, и вы занимаетесь болтовней до самой своей смерти. Мы же никогда не работаем, мексиканцы и другие работают для нас. Наши потребности незначительны и легко удовлетворяемые. Река, лес и обыкновенные плоды, вот и всё в чём мы испытываем необходимость, и мы никогда не будем рабами и не станем посылать своих детей в ваши школы, где они учатся лишь для того, чтобы становиться такими как вы сами".
  Кремони сказал ему в ответ: "Хватит, ты совершенно не желаешь понять благовидный аргумент другой стороны", - а потом добавил, - "и не пытаешься даже это сделать".
  Невозможно привести к согласию точки зрения апачей и белых , но это было бы легче сделать, если бы белый человек лучше понимал свою собственную душу. Каждый раз, когда сменялась администрация в Вашингтоне, каждый раз, когда в резервации появлялся новый агент, соперничество разыгрывалось по новым правилам. Военные настаивали на том, что красных людей нужно цивилизовать, что означало уничтожение сути индейца и что он должен превратиться во второсортного человека после белых людей. Один индейский уполномоченный рекомендовал, чтобы все племена были собраны вместе, как скот в стаде, подальше от поселений, и по возможности под охраной армии. Другой человек из офиса был убеждён, что единственное решение заключается в том, чтобы предоставить каждому смелому по 160 акров земли, при этом ограничивая свободу его передвижений. Джеймс Калхун, уполномоченный по индейским делам, так писал в сообщении от 1-го октября 1849 года: "Подавляющее большинство апачей и команчей в основном живут за счёт ограблений. Они с неуважением смотрят на земледельцев, считая их неполноценными существами, плоды труда которых, на законных основаниях должны принадлежать могучей и крепкой руке, и полагают, что те, кто кропотливо трудится, за исключением военных действий и любовных утех, являются вырожденцами, а человек, который не украл ни одной лошади и не оскальпировал ни одного человека, не достоин даже сравнения с этими лордами лесов".
  Никогда не было стабильности в отношениях. Последовательный курс был за пределами понимания официальных представителей. Все те, кто когда-либо был причастен к этому, были уверены, что индеец является бессмысленным созданием, которое, к счастью, казалось, само себя уничтожит быстро, так как падающая рождаемость способствовала этому. Так или иначе, но он (индеец) вынужден был становиться чем-то другим, по сравнению с тем, чем он являлся до этого, нравилось ему это или нет. Однако индеец не был с этим согласен. Он был доволен собой таким, какой он есть. На самом деле, часто он ставил себя выше любого государственного чиновника, один из которых однажды сдержанно и с неловкостью сказал ему, что надо делать. Он не видел смысла в том, чтобы пытаться переделать себя согласно пожеланиям белого человека, особенно в тех случаях, когда этот самый белый человек неспособен был объяснить ему, когда преобразование было завершено, что же он в конце концов имел ввиду. Кого он предполагал сделать из него: пенсионера, фермера, или мертвеца? Некоторые официальные лица желали, чтобы он стал одним из этих предметов, а некоторые, чтобы другим, а нескольким из них казалось, что он должен соответствовать сразу всему из перечисленного. Индеец же сопротивлялся, как это и должно было делать любое человеческое творение. Он бунтовал, когда был возмущён, он подчинялся, когда что-то получал для себя. На протяжении первых сорока лет американо-индейских контактов на Юго-западе, он голодал и сражался. На протяжении следующих сорока лет, он в основном только голодал. С каждым годом его численность сокращалась, а отчаяние росло. Традиционный образ жизни окончательно ушёл в прошлое. Дичь пропала, а его прежний образ жизни, заключавшийся в совершении набегов и ведении боевых действий, был запрещён. Пока ему ни находилось места в обществе белых, даже в том случае, если он готов был принять его условности. Кажется, что не было никакого выхода.
  Тем не менее, вскоре после первой мировой войны вещи начали меняться. Среди белых стал распространяться прежде незнакомый дух почтительности. В размышлениях о коренном жителе и его проблемах было приложено больше благоразумия и сочувствия. Образование, улучшение санитарных условий и более качественное управление меняли картину. В 1928 году, впервые с момента прибытия американцев, рождаемость среди индейцев сравнялась со смертностью. В 1934 году Билль об Индейских Правах вдохнул в эту расу новую надежду и жизненные силы. Тем не менее, как это случалось и раньше, белый человек оказался не в состоянии разумно воплотить в жизнь собственные задумки. Теперь "маятник" качнулся в другую сторону и "индеанисты" пошли в наступление. Индейская религия быстро стала возвышенно духовной. Индейский образ жизни и обычаи представлялись как достойными восхищения, особенно тем людям, которые никогда и не бывали в резервации. Индейское искусство и ремёсла олицетворяли собой максимально возможную красоту и оригинальность. Вскоре рынок стал перенасыщен рухлядью, сделанной индейцами, которые за долгое время потеряли любого рода потребность развивать искусство предков и следовательно утеряли его. В то же время, антропологи, психологи, журналисты и собиратели племенного фольклора отправились в их типи, и под сенью науки собрали всю сохранившуюся информацию, которую теперь белый человек должен был сам оберегать.
  Каким-то образом индеец выдержал эту новую форму гонений, что является настоящим чудом наших дней. С другой стороны, он закалился за восемьдесят лет капризов и экстравагантных выходок бледнолицых. Он всё это вынес, и до сих пор терпеливо сносит оскорбления в виде одолжения любезностью, подобно тому, когда он противостоял более смертоносному оружию.
  Он понимал, что это ещё не конец, и он не ошибся в этом! В 1950 году были организованы оппозиционные силы. Индеец обходился в значительные денежные суммы. Он забирал слишком много времени на то, чтобы цивилизовать его. И вообще, почему ему нужно уделять так много внимания? Это было то время, которое один автор охарактеризовал как время, "когда индеец в стране был задвинут на задний план", а иные лозунги призывали, чтобы он, хочет того или нет, прокладывал собственный маршрут в мире, в формировании которого он никак не участвовал. Само Индейское Бюро объявило, что теперь его единственной задачей является как можно быстрое отстранение от выполнения своих обязанностей, ликвидация его попечительских функций и выход из госаппарата.
  Мыслящий индеец мог теперь только лишь покачать головой и удивиться: "И что же дальше?".
  Между тем, большинство племён находились далеко за чертой среднего уровня бедности, принятого белыми. Образование было доступно лишь малому количеству из их числа. Интеграция и вливание в белое общество было болезненно замедленным. По-прежнему, в значительной мере преоблодало мнение, что индеец сможет выжить самостоятельно, как в былые времена.
  Две вещи наиболее важные сейчас, - как и всегда, - это взаимопонимание и разделение поровну ответственности. Даже небольшое понимание того, с чего индеец ведёт своё происхождение, и то, куда он хочет дальше двигаться, должно помочь выправлению ситуации.
  Здесь изложено повествование того, как объединение первых американцев под названием мескалеро - подгруппа восточных апачей - народ с продолжительной историей, законспектированной белым человеком, обманувшим индейца, и человеческая общность, окружённая со всех сторон в основном недоброжелательными силами, сумела, в относительном понимании, конечно, сохранить свою традиционную культуру, при этом восприняв взамен и многое из того, что предложил ей белый человек. Племя, довольно малоимущих индейцев, которое упорно стремится развиваться и воздействовать на неизбежный ход событий в мире белого человека. Их история является историей красного человека Америки, местами грустная, но, с другой стороны, обнадёживающая, так как длинная дорога преобразований по-прежнему устремляется вдаль. Дорога, которая могла бы стать более лёгкой, если бы белый брат выказал те или иные признаки понимания и осмысления пути, предназначенного свыше для индейца.
  ГЛАВА 2. ПЛЕМЯ ПУСТЫНИ: АПАЧИ И ИХ ОБРАЗ ЖИЗНИ.
  Апач старого времени был не очень разговорчив. При незнакомцах, и особено посторонних белых людях, он высказывался немного и всегда по существу дела. Его тёмное, неподвижное лицо так же мало чего могло выражать. Без каких-либо судорожных движений на нём, всё же его чёрные глаза выдавали присущую ему настороженность и подозрительность. Белый человек, имевший мало общего с индейцем, мог считать его угрюмым или даже тупым. Но он не являлся ни тем, ни другим, поскольку имел очень хорошие причины для того, чтобы держать свой рот на замке.
  Его сдержанность была той осторожностью, которую необходимо было соблюдать среди потенциальных противников. На протяжении последних четыреста лет и более, едва ли был день, когда кто-либо не строил свои планы по изгнанию его из своей страны и при этом ещё и лишению его жизни. Он всегда должен был сражаться за свой существование, независимо от того, кто являлся ему врагом, - враждебный ли индеец, или чиновник из Вашингтона. Его предки жили риском. И он никогда не видел самого себя вне риска или опасности.Тогда почему же он должен был становиться доверчивым и открытым?
   Бедствие и страдание привели его на американский юго-запад. Его прародители вразнобой спускались столетиями от Полярного круга совместно с другими ответвлениями большой семьи атабаска (атапаска). Они должны были дойти или умереть. За двести-триста, а может и за пятьсот лет до прибытия европейцев, апачи и их родственники навахо спасались от давления жестоких и более многочисленных племён в той суровой стране, где проживают до сегодняшнего дня. С течением времени они сами по себе так успешно влились в новую среду, что даже кактус, или рогатая жаба, или гремучая змея, чувствовали себя не более дома, чем они.
  Испанцы назвали эту область - Апачерия. Она представляла собой огромное пространство песчаных равнин и скалистых гор, раскинувшихся от Калифорнии до Техаса, и от Колорадо до старой Мексики. Большая часть этой местности была бесплодной землёй, можно сказать пустыней, где только очень жизнестойкие творения могли выжить.
  Кое-где в бесконечных пространствах засушливой страны вздымались ввысь горные пики, покрытые соснами, увлажнённые весенними потоками, предоставлявшими гостеприимное убежище оленю и лосю, и обильно сдобренные фруктами и ягодами. Апачи любили эти горные области и оставались там в течение лета. Но зимы на нагорьях были холодны, и покрытие шалаша или наружная обшивка типи, не являлись теми вещами, что создавали уют при нулевой погоде. Пустыня внизу была очень жаркой, что тоже раздражало и вносило дискомфорт. Следовательно, апачи стали кочевниками, находившими кров повсюду. Этот араб Нового Света был особенным умельцем в максимальном использовании скудных водных ресурсов, образовавшихся после небольшого дождя в пустыне. Пустыня была его матерью, а он был её брошенное дитя.
   Школа, в которой он обучался, была очень жёсткой. Растения и животные, рядом с которыми он жил, были вооружены иглами и шипами, клыками и когтями. Все существовали за счёт ближнего, и жизнь каждого была приобретена за счёт другого. Доброта и жалость являлись непозволительной роскошью, которую пустыня не могла себе позволить. В итоге апач стал одним из самых безжалостных человеческих живых существ, которые когда-либо видел этот мир. Его повышенная выносливость, его способность жить за счёт природных ресурсов, его умение по избеганию преследователей и заставание врасплох противников, стали легендарными, и до сих пор скучные страницы истории свидетельствуют об истинности этих легенд.
   Один хроникер писал: "С естественной проницательностью его характера, место его рождения довершило его совершенный образ. Его постоянное суровое существование, его борьба с природой, - из-за сухопарого и жёсткого кулака которой, только самый настойчивый и максимально искусный человек мог с нуля построить свою жизнь, - помогли апачу отточить до предела свой свирепый, упорный характер, что было бы невозможно сделать в любой другой местности. Он приобрёл глаз змеи, ухо кошки, хитрость лисы, свирепую смелость и неутомимость серого волка. По скалистым отрогам его засушливых областей, он мог пройти намного дальше в течение дня, чем чемпион мира в ходьбе на длинные дистанции на гаревой дорожке, и выдерживал это путешествие многие дни. Короче говоря, апач был способен полностью извести и лишить сил своих белых противников. Голод, удваивавший эти мучения, а жажда учетверявшая, являлись наилучшими его союзниками".
  С момента своего происхождения апач нечасто становился большим или грузным. Его рост, возможно, немного не достигал средних стандартов белого человека, но его мускулы обычно выглядели жилистыми. Он был словно выстроен для скорости и выносливости, с хорошими лёгкими и жёсткими мускулами. Его голова казалась большой из-за массивного прямого чёрного волоса, который он лишь иногда сплетал в косички, но обычно оставлял распущенными, в обрамлении повязки, чтобы они не падали на глаза. Он гордился таким своим богатым волосяным убранством, и существовали специальные церемонии для детей, которые предусматривали в дальнейшем их хороший и постоянный рост.
  Его лицо было широким, круглым и довольно плоским. Цвет менялся от светлого загара до насыщенного шоколода. В некоторых случаях его веки свисали над его глазами, придавая, тем самым, эффект капюшона. Белые стандарты немногим превосходили по красоте индейских мужчин, но последние психологически были более устойчивы, а самые важные их мужчины буквально излучали чувство собственного достоинства.
  Молодые женщины большей частью доставляли удовольствие при взгляде на них, но всё же, с течением жизни, они были склонны к увяданию, а их бодрое тело и груди к сморщиванию. Рождение детей, тяжёлая физическая работа и нервное напряжение ненадёжного существования, ускоряли их старение.
  Обычно мескалеро одевались в оленьи шкуры, и до сих пор они это делают во время выполнения каких-либо церемоний. Женщины носили юбки и сарафаны. Мужчины выходили в общество в рубашках и набедренных повязках, и последняя представляла собой длинную полоску материала, свисавшего над ремнём и сзади. Дополняли наряд высокие мокасины, натянутые до колена или завёрнутые вниз. Они сохраняли этот костюм своих прародителей так долго, как только могли. Правительство США не могло вплоть до 1898 года облачить мужчин мескалеро в брюки, да и потом нужно было прилагать настойчивые меры, чтобы сделать это. Теперь все они носят одежду белых людей, привычную в сельской местности, и лишь на официальных государственных приёмах некоторые из них по возможности возвращаются к своему своеобразному стилю в одежде.
  Их жилища были бедными и примитивными, по большей части представлявшими собой обычно шалаши или викиапы, выполненные посредством соединения густооблиственных веток над остовом печной камеры. Контакт с индейцами равнин во времена охоты на бизонов позволил им сделать типи частью своей материальной базы, и они широко использовали его в то время. Когда бизоньи шкуры стали недоступны, они начали использовать холстяную материю белого человека, чтобы покрывать остовы своих жилищ, а иногда, когда возникали трудности с его приобретением, использовали тенты с армейских палаток.
  В те времена, когда они бродили беспрепятственно и в своё удовольствие, подобные убежища были хоть и не роскошны, но вполне удобны. Для получения недостающего тепла, по возможности они перемещались южнее, где повсеместно днём светило горячее солнце. Лейтенант Уитинг сообщал в 1849 году: "Их зимние поселения широко раскинулись по берегам Рио-Гранде, и их весенние и летние пристанища обнаружены в горах, которые простираются от Пресидио до Санта-Фе".
  Не было никаких проблем с жильём, пока не прибыл белый человек со своими понятиями о постоянном местожительстве. Апачи сильно страдали, когда вынуждены были терпеть холодную погоду в своей горной резервации лишь с помощью толщины холстяной материи и одного одеяла между собой и зимним небом.
  В дни свободного передвижения и проблемы санитарии решались намного лучше. Вместо наведения порядка в одном месте, апач время от времени перемещал своё семейство в новое местоположение лагеря. В любом случае он должен был передвигаться в поисках дичи, или идти туда, где росли фрукты и ягоды, или скрываться от враждебных налётчиков. Таким образом он избегал поражения инфекционными болезнями, и в то же время обеспечивал самого себя большим временем для того, чтобы заниматься более интересующими его вещами. Благодаря подобной системе, апач, конечно, никогда так и не узнал бы об изобретении отхожего места, хотя старые люди говорили людям, что они должны уйти на две мили от лагеря, чтобы найти себе удобное место для очищения кишечника. Жалобы на загаженность индейских лагерей редко когда были слышны до того, как аборигены были собраны в ограниченных местах и им было запрещено уходить оттуда.
   С тех пор, когда мескалеро начали строить свою экономику на охоте, собирательстве и совершении набегов, они являлись свободно передвигавшимися пешком людьми, а после того, как испанцы невольно предоставили им лошадей, то расширили протяжённость своих переходов на сотни миль во всех направлениях. Они ежегодно охотились на бизонов, - так долго, пока охота не помогала обеспечить всё племя, совершая при этом четырнадцати или пятнадцатидневную верховую поездку в страну команчей, а затем добывая там шкуры, мясо, жир и сухожилия. Военные партии перемещались далеко вглубь Техаса и Мексики в поисках трофеев и славы. Даже в пределах необозначенных границ своей определённой области обитания, племя постоянно передвигалось, чтобы всегда иметь вдоволь продовольственных припасов. Необходимо было находить новые охотничьи угодья. Фрукты и ягоды, орехи и семена, должны быть убраны по мере их поспевания. В урожайные годы женщины лихорадочно работали, пытаясь убрать весь урожай при его созревании. В плохие годы они так же неистово трудились, чтобы ничего не потерять из того, что выросло.
   В горах проходила большая часть их жизни, и они рассматривали их как свой недвижимый дом. Самая большая их группа, ядро современных мескалеро, бродила по откосам хребта Сьерра-Бланка, самый верхний пик которого устремлялся в небо на двенадцать тысяч футов из своей зелёной мантии в виде сосны и кедра. Также они располагали свой лагерь в горной цепи Сакраменто, расширявшейся на юг по их собственной территории. Другие ответвления мескалеро беззаветно были привязаны к своим любимым местам обитания в горах Гваделупе на границе между Нью-Мексико и Техасом, и в горах Дэвис в области Биг-Бэнд на Рио-Гранде. Все мескалеро сроднились, перемешались, и очень крепко привязались к своему месту жительства в этой горной области, но только группа Сьерра-Бланка продолжила существование на своей унаследованной земле предков.
  "Когда земля была сотворена, то Убийца Врагов предоставил мне право жить здесь возле Белой Горы", - говорит современный мескалеро. Ещё он сказал: "То, что покрывает эту гору, есть земля мескалеро. Убийца Врагов дал мне право на неё. Мы -всё ещё здесь. Всё ещё бедные, но мы идём верным жизненным путём. Бог создал для нас этот путь. Он создал нас из ничего, и мы всё ещё продолжаем идти по этому пути".
  Мескалеро совершали большинство своих путешествий ради того, чтобы собрать мескаль, который являлся их главной пищей, а также стал источником происхождения их имени. Мескалеро означает - "изготовители мескаля".
  Мескаль - это агава, большое пустынное растение, с толстыми и плотными зелёными листьями, которые обрываются у смертоносных, способных разорвать мягкую плоть шипов. Также растёт он в предгорьях и в нижних частях горных откосов, где солнечный свет и тепло, почва и высотные отметки, как раз подходят для необходимого его роста. Из нескольких разновидностей этого растения мескалеро использовали, по крайней мере, два, и иногда в изрядных количествах изготовляли сотел (алкогольный напиток).
  При наступлении времени уборки, обычно в мае или июне, когда огромные красные цветочные стебли начинали свой рост вверх, женские партии сборщиков мескаля, вооружёные топориками и четырехфутовыми палками, обтёсанными и заточенными с одного конца, отправлялись первыми. С самого начала пути, во время которого всегда существовала опасность столкновения с враждебными военными отрядами, некоторые из мужчин сопровождали их, чтобы обеспечить защитой. Кроме этого, обязанностью воинов было прочёсывание местности на значительные расстояния в целях охоты и разведки, и они долго могли не появляться в лагере. В разгар сбора партия сборщиков мескаля уже состояла из двадцати, тридцати человек, включая нескольких мужчин и всех подростков, которых женщины могли заставить идти с ними. Чем взрослее юноша, тем труднее было его убедить в этом.
  Мескаль довольно капризен в выборе места для своего произрастания. Иногда приходилось путешествовать много миль, чтобы заготовить достаточные его запасы, и партия сборщиков могла этим заниматься две или три недели. Для индейских женщин это был труд от рассвета до заката. Они в бешеном темпе исполняли свою трудную обязанность.
  Как только они разбивали лагерь в области произрастания, по возможности ближе к водным источникам и лесу, то работа начиналась. Сначала обрезались большие листья, по возможности как можно ближе к верхушке. Затем женщина апачей должна была использовать свою заострённую сосновую палку как зубило, чтобы разрывать корни, и в конце разрубать их топориком. Когда она заканчивала это занятие, то получала клубень, цветом белой слоновой кости, полностью готовый для жарки.
  Это было по настоящему тяжело, но дальше было ещё трудней. Яма для готовки копалась вручную в иссохшей каменистой почве, и должна была стать достаточно широкой и глубокой, чтобы вместить примерно тонну клубней. Если старая яма была пригодна для этого, то женщины её вычищали, в противном случае они копали новую, размером от четырёх до пятнадцати футов в длину и приблизительно четыре фута в глубину. Дно её выкладывалось камнями.
  Когда всё было готово, то поверх камней они разводили огонь и поддерживали его, прохаживаясь туда-сюда с восхода солнца до полудня, или ещё дольше, если это было необходимо. Затем туда укладывался сырой мескаль, который, в свою очередь, покрывался толстым слоем травы. Сверху всего этого они наваливали сырую землю и камни, чтобы удерживать пар и тепло. Множество отдельных листьев оставлялось торчать сверху покрытия, чтобы по мере процесса приготовления пробовать их. В этой сырой, но работавшей под эффективном давлением загруженной печи, парообразование продолжалось весь день и всю ночь , или пока проба верхних листьев не указывала на то, что продукт готов. Затем начинался праздник мескаля, и каждый становился владельцем липкого, счастливого времени, поглощая за общим столом густое и сладкое кушанье, произведённое на свет с помощью кулинарного искусства. То, что не съедалось, разрезалось на утончённые широкие полосы, высушивалось на плоском камне и переправлялось к родному очагу на хранение. Этот процесс длился веками, и играл важную роль в экономике племени. Во время своих перемещений они несли с собой эти своего рода галеты, а иногда использовали их для обмена, так как это была их единственная вещь, которую они имели на хранении. То есть, продолжительное время это была почти единственная их вещь, которую они могли использовать в торговых целях.
  "В резервации мескаль не был уже столь обилен, но всё ещё готовится для большого праздника в июле, когда каждая девушка принимает участие в обряде половой зрелости, а также для общего праздника, который проходит после этого. Женщины апачей готовят мескаль в большой закрытой кухне, вблизи с местом плясок и около церемониального типи. Засушенный мескаль затем выкладывается на стол на простыни в два фута длиной. Он представляет собой массу волокнистого продукта с некоторой долей жёстковатой, сухой, красноватой мезги, прилипающей к ним. Чтобы употребить это в пищу, вам нужно обрезать часть содержимого ножом и затем долго и энергично жевать. Мескаль на этой стадии готовности имеет вкус похожий на вкус патоки, приятный даже для белого человека, но волокна его настолько жёсткие, что одного куска обычно достаточно даже для подготовленного экспериментатора.
  Из сушёного мескаля, мескалеро также готовят своего рода пуддинг, который выглядит подобно небольшому растаявшему земляничному мороженому, наполненному стружкой. Это имеет резкий запах и привкус, что ещё можно вынести, но по окончании потребления этого, остаётся послевкусие с ощущением горечи" (Вилье Магуш, апач из резервации мескалеро, февраль 1955 года).
  На протяжении последних лет, по мере того, как всё везде перегораживалось заборами и способы добычи средств к существованию изменились, мескаль в любых его разновидностях готовился редко. В 1954 году мистер Вилье Магуш отправился с партией Хупа Ли в западном направлении от ранчо Сакраменто. Они взяли тачку для перевозки дров, принадлежавшую агентству, и получили разрешение проследовать на холмы, где с усердием обрезали около тридцати верхушек. Нужно было перенести сырьё на кухню агентства, но не наблюдалось никакого леса, расположенного рядом с ранчо Ли. Это было серьёзным предприятием, и казалось едва ли стоивши такого усилия. Мистер Магуш не был с этим согласен, но всё же несколько других людей вынуждены были уехать.
  Растение мескаля снабжало напитком, а также едой, но сегодняшние мескалеро не часто используют его по назначению. Тем не менее, в Мексике мескаль до сих пор перебраживают в итоговый продукт отличного качества - бесцветное вещество, представляющее собой горячее, огнедышащее зелье, придающее в результате потребления большую работоспособность, и с меньшими последствиями, чем любые другие мексиканские опьяняющие напитки. Многие старые американцы, живущие сегодня вдоль границы, предпочитают бутылку мескаля кварте виски.
  Ещё одно варево апачи называли тулпаи или тисвин (профессор Дэвид Шнейдер из университета Калифорнии пишет, что тулпаи - слово мескалеро, а тисвин - слово используемое белыми, и по этой причине апачи избегают его), приготовлявшегося из перебродившего проросшего зерна, и вот его они по мере возможности и предпочитали потреблять. Были времена, когда американские индейские агенты выдавали мескалеро переработанное зерно, так как при попадании цельного зерна в руки их старых женщин, сразу начинались проворачиваться делишки с тисвином.
  Растение мескаля имело и много других способов применения. Из его волокна можно было получить нитки и ткань. Сандали и брюки, а в общем, всё то, что предписано уметь делать компетентной индейской домохозяйке, изготовлялось из мескаля. Он был кладезем полезных и необходимых вещей.
  Но мескалеро не зависели только лишь от этого! Вряд ли бы нашлось в их стране хоть какое-то растение или животное, которое они не использовали бы по назначению, и это была посрамляющая и в то же время просвещающая вещь для белого человека, который, узнав об этих предметах, предпринял десяток шагов через пустыню и обратил своё ненавязчивое внимание на растения, чьи имена он едва знает, и которые он будет сохранять в изобилии, если только будет знать, что они принесут ему какую-то пользу.
  Почти всё было годно к применению, и большая часть всего этого было съедобно. Они ели цветы юкки и фруктов, плоды разных кактусов, фасоли мескита, змеевидные фасоли (или торнильос), дикий картофель, жёлуди, ягоды можжевельника, ягоды сумаха, широколистный рогоз и корни перекати-поле, даже внутреннюю часть коры жёлтой сосны. Использование сосны являлось спецификой апачей хикарийя, и покрытые шрамами стволы почтенных деревьев в сегодняшней резервации мескалеро напоминают о времени, когда Вашингтон ошибочно счёл, что эти две группы смогут благоустроиться совместно.
  
  
  
  (Родина мескалеро, взгляд на запад вниз Собачьего каньона (Dog Canyon), в Белых Песках (White Sands).
  Они изготовляли хлеб из семян подсолнечника, джем из ягод сумаха, приправы из множества лиственных сорняков, жевательную резинку из сока волокнистого молочая и сосны. Кажется, что не существовало такого животного или овоща, которое они не пустили бы в употребление. Гладкая гремучая змея в голодное время не избегала этой участи. Некоторые племенные группы отказывались от употребления в пищу рыбы, а подгруппы мескалеро ещё брезговали и самцами кролика, но это были почти единственные вещи, к которым они не прикасались. Как один старый апач заметил любопытствующему белому: "Еда есть везде, если только знаешь, как найти её".
  Описание приготовленного рагу из американского кролика с хлебом из семян подсолнечника, какого-то количества высушенного мескаля, сваренного по случаю и смешанного с земляным орехом или с ягодами можжевельника (в настоящее время они иногда используют арахис), сваренные цветы юкки в виде растительной массы, черёмуховое желе и немного сушёного винограда на десерт. Всё это звучит питательно и даже аппетитно, и всё это имеется в неограниченном количестве и легко доступно!
   Вечная проблема состоит в том, что природа не очень великодушна. Частые гости - мороз и град, пожар и засуха. Дичь могла редко попадаться или вовсе пропасть. С течением времени страна наполнялась, и казалось, что еды становится всё меньше и меньше. Когда прибыли американцы со своими распорядками о резервировании и ограничении, жизнь для апачей стала почти беспросветной. Они имели выбор - остаться в резервации и голодать, или покинуть её и получить вдогонку выстрел. Многие из них решили, что лучше уклоняться от пуль и питаться от случая к случаю.
  Когда приходили хорошие времена и наступал мир, и была еда, то апачи становились счастливыми людьми. Те из нас, кто так много слышал об их жестокости и беспощадности, хитрости и вероломстве, с трудом поверят, что у домашнего очага эти ужасные разрушители были любезны со своими детьми, полны шуток и преданы непростым нормам поведения, что практически каждому действию ежедневного течения жизни они придавали религиозный смысл. Но те белые люди, которые нанесли мескалеро поражение, говорили, что они были открыты и честны перед тем, как "цивилизация" поглотила их полностью.
  Один белый начальник апачских скаутов, семьдесят пять тому назад полагал, что его подчинённые являются самыми весёлыми парнями, которых он когда-либо знал, и вели они себя в лагере подобно группке "шаловливых школьников" в выходной день.
  Пол Блэйзер, выросший в резервации, писал: "Размышления об обозе мескаля вводят меня в печаль. Они должны были нагружать своих лошадей и принуждать их к переходу, замучив уже через полмили или чуть больше, и вы могли бы услышать их приближение по окончанию длинного пути. Они разговаривали и пели, не понижая свои голоса. Они были красивыми и счастливыми людьми в те дни, намного счастливее белых людей. Теперь же нет!"
  Их общественная система очень хорошо отвечала их требованиям. Племя свободно существовало как объединение организованных независимых групп, каждая во главе своего собственного предводителя. Во время бедствий или опасности, эти предводители собирали племенной совет и избирали одного из своего числа, чтобы тот действовал как главный вождь, но в обыденных ситуациях никто не признавал его правопритязаний на самостоятельные действия других, и у мескалеро это было выражено сильней всех. Они являлись образцами "абсолютной демократии, когда каждый воин находил себя превосходным образцом и подчинялся лишь временному руководству со стороны лидера, избранного по какому-либо поводу".
  Этот факт вызывал большое огорчение и неправильное понимание после того, как прибыли американцы. Неоднократно, военные или гражданские официальные представители вели переговоры и заключали какого-либо рода соглашение с предводителем апачей, рассчитывая при этом, что он будет выступать от имени всего своего народа, и совсем не понимая при этом, что он может говорить лишь за свою группу (общину), и только ими уполномочен принимать решение. Индейцы, - те, кто не подписывал никакие обязательства и не ратифицировал никакие соглашения, - не могли понять, почему они должны быть наказаны за нарушение договоров, которые были получены без ознакомления их с ними и согласия.
  Также у них возникала проблема в связи с тем, что американцев коробило от их способов получения средств существования и завоевания авторитета. Совершение набегов являлось их деловым предприятием, и подобно Фальстафу они не считали за грех кропотливый труд в этой профессии. Они тренировались для ведения военных действий подобно тому, как атлеты тренируются для состязаний по бегу. Они развивали в своих мальчиках такой образ мышления, чтобы те научились ловко и удачно воровать. А как ещё можно стать знаменитым воином? Мексиканцы влачили своё жалкое существование лишь для того, чтобы обеспечивать апачей нужными вещами подобно тому, как корова обеспечивала молоком белого человека.
  Все вновь прибывшие, включая белоглазых, были врагами. Свои люди были в почёте, однако любой другой мог быть обманут и ограблен без колебаний и придания этому особого значения, что с точки зрения других рас, включая белую, непонятно и недопустимо.
   Апач не считал, что большой индивидуальный риск и тщеславные показы смелости столь необходимы или желательны в его деловом предприятии. Подобно любому профессиональному солдату всего земного шара, он реально смотрел на вещи, и наиболее успешным считалась личность, которая получала максимально возможную пользу с наименьшим ущербом для себя. Восхищение женщин и похвала его собратьев по оружию адресовались тому человеку, кто доставлял добычу и грабёж, а не являлся мёртвым героем, который не был достаточно умён и покоился теперь где-то далеко.
  Как военный человек, апач храбро встречал опасность, и считал занятие тяжёлым трудом просто ниже своего достоинства, подобно тому, как старорежимный прусский офицер не мог принимать участие в решении скромных задач. Наблюдение и применение оружия, - вот и всё, что общество могло от него ожидать. Заботу об остальных вещах индейцы оставили своим женщинам.
   Женщины соглашались с этим, так как в своей сфере деятельности у них были свои предметы интереса, соответствующие их собственному образу жизни. Мать являлась средоточием семейной жизни. Когда девушка вступала в брак, то её муж переходил жить в её общину, вместе с её сёстрами и их мужьями. Вероятно, её мать находилась где-то рядом, но не в непосредственной близости, так как существовало табу тёщи, и человеку нельзя было не только находиться рядом с матерью жены, но и даже смотреть на неё. Считалось, что такое правило уменьшает число семейных ссор. Это также устраивало и агрессивную бабушку, так как в противном случае, через своё влияние и авторитет, своим недовольством зятем, она могла принести проблемы. Женщины испытывали яркий, счастливый период в своей жизни, когда совместно занимались обустройством лагеря, и не допускалось, чтобы кто-то из них нёс это бремя в одиночку.
  Женщины апачей пытались научить детей жить правильно, и обычно самые юные были почтительны и послушны. "Не употребляйте плохого слова, если не хотите, чтобы его использовали по отношению к вам. Не считайте себя недругом всем окружающим. В играх с детьми помните то, что нельзя что-либо забирать у другого ребёнка. Не воруйте у своих друзей. Не проявляйте неприязнь к вашим товарищам. Если вы доброжелательны сейчас, то когда станете взрослым, то полюбите вашего товарища или мужа, как свою индейскую мать".
  "Когда вы придёте в другой лагерь, то не стойте у входа в жилище. Идите прямо и усаживайтесь подобно выросшему здесь человеку", - говорила она, и затем добавляла, что "не подобает болтаться вокруг во время кушанья, ожидая приглашения присоединиться к нему".
  Мальчики подвергались суровому тренингу, так как их готовили к образу жизни воина. Они обязаны были терпеливо слушать, когда взрослый показывал им, как изготовить стрелу или рассказывал, каким образом они должны научиться пользоваться сигналами или знаками для поддержания связи. Они должны были пройти через тяжёлую физическую подготовку своего тела, и запоминать особый язык, употреблявшийся только на военной тропе.
  Девушки обучались тому, что они должны будут знать и уметь, когда станут женщинами, и получали наставления в том отношении, чтобы их поведение было подобающим и целомудренным. Белые наблюдатели с недовольством констатировали успех апачей в плане обучения девушек.
  "В отношении добродетели и скромности", - писал один из них в 1887 году, -"восточные апачи настроены в высшей степени положительно по сравнению с другими индейцами".
  В июле девушки имели для себя день, имевший особое значение, когда готовые к вступлению в брак, проходили через сложную четырёхдневную церемонию, чтобы приготовиться к предстоящему. Устанавливался священный типи, имевший вход с восточной своей стороны. Девушки выходили, наряженные в красиво отделанные бисером оленьи шкуры, и знахари молились за их долгую и счастливую жизнь:
  "Он держит свою руку, окрашенную лучом солнца.
  Солнце, солнце спустилось. Он спустился на землю. Он вошёл в неё.
   Он хочет закрасить её красной глиной. Долгая жизнь! Его мощь плодородная.
  Он закрасит её белой глиной. Долгая жизнь! Его мощь плодородная".
  Барабаны и песни, священная жёлтая цветочная пыльца на её щеках и лбе, подарки и поздравления от друзей и родственников, угощение и доброжелательное общение, - всё это превращало церемонию половой зрелости для девушки мескалеро в радостное и волнующее событие. Это побуждало её всерьёз размышлять о семейных обязанностях и долге перед обществом, которое не только даёт, но и требует отдачи. Высокие пронзительные песнопения имели отношение к пробуждению в ней красоты окружающего мира, в котором она жила:
  "Солнечные лучи падают прямо на мальчиков утренней зари, в переливающихся жёлтым мокасинах.
  Они танцуют в макушках солнечных лучей, струящихся к ним.
  На востоке повсюду радужно, девицы утренней зари, в переливающихся жёлтым мокасинах и в блузках с желтизной, танцуют перед нами.
   Прекрасный над нами рассвет".
  Всё это являлось частью мифологии, которая давала объяснению всему тому, что случилось до того, как люди возникли из земли. Старые знахари рассказывали и воспевали это. Обычай находил своё отражение в тысяче действий и психологических установок, по мере того как люди что-либо предпринимали по жизни.
  "Вначале был Усен, их Создатель, о котором знали лишь приблизительно. Ближе к душе апачей располагалась Женщина Закрашенная Белым, чьи дети были взяты внушающим ужас великаном, и в итоге она родила Ребёнка Воды. Вот он и уничтожил разрушителя и всех других чудовищ и монстров, которые не давали в начале житья. Под защитой этих двух милосердных божеств, матери и сына, апачи проживали свои жизни.
  Женщина Закрашенная Белым не выталкивала всё то зло, существующее по отношению к нам. Женщина Закрашенная Белым целиком создала и вас самих. Но получилось так, что вы привезли к нам земной пыли, которая находится между землёй и небом. Есть что-то неправильное в этом. И мы всё ещё в этом живём".
   Ближе к людям стояли Горные Духи, жившие в священных горах и иногда проявлявшие себя при какой-нибудь необходимости или во время бедствия. В важных церемониях, мужчины племени в масках и костюмах подражали им, выполняя перед Духами танец, передающийся из поколения в поколение. Плохим знаком, возможно, предрекающим смерть, являлось то, если под маской узнавался друг. Необходимо было следить за смысловым содержанием танца и смыслом слов в песнях:
  "Великий Синий Горный Дух
  Дом создан из синих облаков
  Противоположное создано из призрачной синевы (синего миража)
  Там - вы начали жить. Там - жизнь добродетельная. Я благодарен за созданную здесь доброту".
  Для полезного обучения, мальчики и девочки, в одинаковой мере, слушали цикл историй о Койоте, которые дедушка рассказывал, собравшимся вокруг костра зимой, и в некоторых случаях, это было необходимое наставление, усиленное каким-либо примером. Койот являлся олицетворением антиобщественного образа жизни, обманщиком и подлым парнем, постоянно наживавшим себе трудности и делавшим из себя посмешище, так как он не вёл себя подобно скромному индейцу. Он с воодушевлением укрощал личинок мух, которые являлись первыми хранителями, и нёс их людям, но почти весь сгорал, занимаясь этим. Современные мескалеро по-прежнему говорят о "поведении маленького койота", когда описывают чью-то пронырливость и хитрость.
  Существовала красота и поэтичность в такой религии, и множество церемоний всецело наполняли душу апача точно также, как значительно лишённые естественности обряды наполняют сердца людей других рас. Такие церемонии придавали значимость его существованию на земле и уверяли его в том, что после своей смерти он встретится со своими отцами под землёй,где все живут согласно старым индейским традициям и где больше нет болезней, боли и голода.Он осознавал, что очень хорошо верить в такие вещи, и когда ему по случаю приходилось сравнивать плоды своего вероучения с вероучением белого человека, у него находились веские причины для того, чтобы предпочесть своё.
  Конечно и в его Библии существовали тёмные и зловещие страницы.Он страшно боялся призраков мёртвых.Он должен был постоянно с осторожностью что-то делать и говорить,если не хотел, чтобы за ним следовало невезенье. Знахари обладали некоторым знанием трав и лекарственных растений, но они наверно многих убили по мере излечивания, некоторых из них несомненно доводя до смерти своими дурманищими смесями и фокусами, а другим больным людям фатально вредя при помощи энергичного поверхностного массажа живота.
  Подобно современному учёному, мескалеро знал,что каждый атом природы заключает в себе силу. Это могло истощить или направить в определённое русло, надёжно и с гибельными последствиями. Тот, кто использовал это в плохих целях, являлся колдуном, и простодушный апач смертельно боялся его колдовства. Значительное своё время и энергию он тратил на убеждение, что не может подвергнуться вреду, если будет знать секретное заклинание. С другой стороны, он мог применить собственную мощность и другие способности, если у него случилось правильное богооткровение и он смог освоить ритуал при помощи другого индейца или благодаря каким -либо сверхъестественным силам.
  Мескалеро старого времени был очень занятым и набожным человеком. К сожалению его христианские братья никогда не стремились побольше узнать о его вероучении и обычаяхв те дни, когда он нуждался больше всего в понимании. К 1930 году было собрано много разного рода информации антропологами, лингвистами и историками, но обычным людям по-прежнему, как и сто лет назад, в тягость было знакомиться с индейским образом жизни и их религией. Это невежество постоянно вызывало раздражение у людей, которые хорошо изучили аборигенов.
  "Я испытываю отвращение, когда слышу в беседе между людьми, что они отзываются об апачах, как о дикарях", - писал Пол Блейзер (белый человек), который хранил память о старых временах в резервации. - "Они были такими же мужчинами и женщинами, как и мы. Дикарь прилагался к индейцу, потому что, когда он хотел облегчиться, то шёл в кусты. Но некоторые белые мужчины при этом и не заходят в кусты. Если индеец в этом случае дикарь, то множество белых мужчин, значит, тоже являются дикарями. Посмотрим на генерала Гарланда. Он был как раз дикарём. Тэдди Рузвельт тоже дикарь. Некоторые мескалеро, наподобе Мучачо Негро и некоторых других, являлись дикарями. Но они были ничем не хуже, чем белые люди, которые "стреляли в спину, сидящему в седле". Когда я работал, то они часто приходили за припасами. Я давал им сигареты, и они усаживались в кружок и рассказывали мне народные предания и легенды, в которых заключалась сама красота и поэтичность. Это было время, когда я начал видеть в них людей, похожих на нас".
  Старомодные индейцы, которых Пол Блейзер знал в своём детстве, сейчас почти все ушли. Их потомки имеют значительные успехи на пути по улучшению своей жизни, однако в процессе этого что-то было потеряно. Многое хорошее из старой культуры уже утрачено. Большинство их, из нововведений усвоило примерно половину. Апачи мескалеро застрял в маховике перемен. Он сохраняет часть своих традиционных обычаев, но они теперь не имеют того значения, которое имелось при его отцах.
  Церемония половой зрелости - единственный религиозный фестиваль, им посещаемый - наглядно демонстрирует существующие процессы. Теперь это в большой мере имеет коммерческий уклон. Первые три дня ещё в какой-то мере посвящены таинству священного обряда, но четвёртый день, согласованный так, чтобы он приходился в канун праздника Четвёртого Июля или во время него - это строго для туристов. Посетители занимают трибуны вокруг поля для родео и жуют гамбургеры вокруг танцевальной площадки, пристально и с непониманием разглядывая начало танца Горных Богов, тыкая пальцами в индейским детей и фотографируя всех подряд. Мескалеро прощает эти их плохие манеры, так как они приносят ему прибыль в карман, и по-видимому, не очень-то и сожалеет о разрушении его самого священного ритуала.
  Лишь иногда, какой-либо старый мескалеро скажет хорошее слово в адрес того образа жизни, которому его люди следовали в старые дни, прежде чем пришли белые люди со своими ружьями и Библией для того, чтобы уничтожить Индейский мир: "Вы, белые люди, совсем не понимаете, что даже если наши древние люди и мало знали, они учили своих детей хорошим манерам в своём убогом лагере. Пусть их лагеря повсеместно были бедны и малоимущи, но они в них выражались с помощью хороших слов и хороших мыслей".
  ГЛАВА 3. СУРОВОЕ ИСПЫТАНИЕ МУЖЕСТВА: АПАЧИ ПРОТИВ ИСПАНЦЕВ.
  Первым европейцем, увидевшим восточных апачей, стал дон Франциско Васкес де Коронадо, когда он находился на пути в Канзас в поисках существующей в мифах Гран-Куивира (Гран-Кивира) На Педро де Кастанеда, его историографа, они произвели благоприятное впечатление: "Вызывающие сожаление члены племени немало старались для нашей партии, преследовавшей бизонов, чтобы добыть себе пропитания. Для того, чтобы перемещать самих себя, у них имелись только собственные ноги. Единственным их домашним животным была собака, которую они обычно используют в переходах на дальние расстояния, чтобы перетаскивать тяжёлые грузы. Они живут в покрытых бизоньми шкурами палатках, едят бизонье мясо, вяленое или сырое, и пьют бизонью кровь". Жизнь у них была нелегкая, но, тем не менее, Кастанеда одобрительно отметил, что " они любезные люди, и совсем не свирепые. Они верные друзья".
   Коронадо назвал их "Гуэрехос", слово из языка пуэбло, означающее - "едоки бизона". Исследователи, приходившие позже, охарактеризовывали их, как "Индиос Вагуэрос", или "Индейцы Пастухи", потому что они бродили за бизонами. Онате, колонизатор, прибывший к ним в 1598 году, первым назвал их - "апачи". Имеется много доводов насчёт того, что это слово означает, но есть одна гипотеза, которая устраивает большинство людей, и согласно ей, страдавшие от них зуни огульно назвали своих кочующих соседей этим словом, что означает на их языке - "враг". Несомненно, что это было удачным названием, так как с течением времени их рука поднималась против каждого человека, и рука каждого человека совершала то же самое против них.
  К 1541 году племена апачей уже прочно обосновались в регионе и были расселены даже шире, чем в более поздние времена. Предки западных апачей нашли для себя постоянный дом в девственной местности за Рио-Гранде, а восточные апачи, включавшие некоторых прародителей мескалеро, ночевали в палатке на бизоньих равнинах, а кто-то из них жил далеко на севере, например, в Канзасе. Они раздробились на мешанину из племенных подгрупп, что до сих пор делает тщетными изыскания историков и антропологов.
  Тут были: "карланас", "паломас", "хикарильяс", "фараонес", "липанес", "натахес" , "апачи дель перильо"и "мескалерос", - все эти названия наиболее часто упоминались в испанское время. Некоторые из этих племён были названы в честь их любимых мест обитания, некоторые по именам их вождей, некоторые получили свои имена за свои характерные, только им присущие черты, или за обычаи. Они мигрировали, смешивались, ссорились и раздроблялись. Один исследователь называл их одним именем, а следующий уже другим. Хикарийя, липан и мескалеро передали их обозначения своим потомкам. Остальные исчезли, и мы не знаем, в каком направлении.
  Навахо давно забыли, что апачи являются их родственниками, и даже порой сражались с ними. Но внутри своих обществ апачи поддерживали довольно близкие связи. Испанцы отзывались о "стране апачей" так, как будто бы она была неким политическим образованием. Позже американцы приняли точку зрения, что апачи объединены в союз друг с другом. Правдой же, несомненно, было то, что несмотря на любые противоречия, иногда случавшиеся между разными племенами апачей, все эти люди знали, что кровь более густая, чем вода, и поэтому испанцы не наносили им значительного вреда.
  Когда захватчики появились впервые, то едоки бизонов были больше любопытными, чем враждебными. В принципе, если уж не любить, то они точно могли хотя бы научиться быть терпимыми в отношении бородатых тяжеловооружённых всадников. Однако испанцы, при любой возможности и с самого начала, плохо с ними обращались.
  Например, был такой Гаспар Кастаньо де Соса, кто прибыл в Нью Мексико в 1590 году с несанкционированной разведывательной экспедицией. Группа индиос вагуэрос решилась совершить налёт на его лагерь. В последовавшей рукопашной схватке был убит один дружественный индеец и уведено немного скота. Капитан Кристобаль отправился на поиски, догнал налётчиков, убил некоторых из них и захватил четверых в плен. Один из пленников был повешен, а другие оставлены "служить в качестве переводчиков".
  Несомненно, Кастаньо понимал, что нужно принимать серьёзные меры, но он должен был и учитывать, что подобные действия, это не тот метод, при помощи которого можно дикарей на новой земле сделать друзьями.
   Апачи более осторожно начали после этого относиться к испанцам, и они имели на это основания. Завоеватели смотрели на дикие племена, как на свою законную жертву, которую нужно схватить и послать заниматься тяжёлым трудом, туда, где существовала необходимость в рабах. Торговля человеческим телом была запрещена законом, но это ничего не значило для некоторых испанских управляющих, не останавливавшихся абсолютно ни перед чем в своих попытках обеспечить нуждавшихся в этом сырье и сделать на этом деньги.
  Благочестивые отцы в своих устремлениях спасти души апачей часто ввергались в шок из-за того, что были вынуждены наблюдать. Расстроенный Алонсо де Бенавидес однажды написал о своём отношении к этому в своём же "Меморандуме" от 1630 годак королю Испании Филипу IV. Он почти завершил преобразование (обращение в другую веру) вождя апачей, внимавшего наставлениям "со значительным почитанием", и почти был готов к совершению обряда крещения, когда отряд охотников за рабами напал на племя. Другой вождь был главарём враждебно настроенных , тем не менее, испанский губернатор организовал экспедицию сюда.Произошло сражение, в котором много апачей было убито, и среди них готовый к крещению вождь. В последние мгновения своей жизни, он вытащил наружу чётки перед командиром охотников за рабами, умоляя во имя Божьей Матери пощадить его, однако мольбы были бесполезны. Когда эта захватническая партия возвратилась в Санта-Фе, то обнаружила, что сообщение об их жестокости прибыло туда раньше них. Поднялся такой шум, что управляющий решается на риск, и принимает военную добычу, которую он так дожидался, и в то же время выражает желание повесить тех, кого он сам и же послал. Но его алчность была хорошо распозноваема, что "сподвигло эту провинцию подняться в мятеже, хотя ( с Божьим благословением), мы все же вернули себе утерянное заново, и индейцы теперь знают, кто виноват, а также то, что Бог всех очень любит".
  Этот, и подобные ему эпизоды, полностью повернули красного человека против белого. Испанцы сетовали, что "эти люди не держат своё слово". Индейцы же возмущались существовавшим курсом на угон их людей далеко в неволю, и отплачивали захватом рабов из каких-угодно, без разницы, мексиканцев, которых только могли поймать, в первую очередь предпочитая молодёжь.
  Позже, через триста лет, американцы обратили внимание на этот, теперь уже освящённый веками обычай взаимного ограбления, бытовавший между мексиканцами и апачами. Капитан Джон Поуп так это прокомментировал: "В этом обычае они стараются во всём подражать друг другу, и образчиком этому служат жители Новой Мексики, и очень сомнительно, что в долине Рио-Гранде можно найти хоть одно поселение, где не было бы индейских рабов. Эти несчастные творения проданы и куплены подобно лошадям или мулам, и кажется очень невероятным, что индейцы станут доставлять мексиканских заключённых в распоряжение властей, когда открыто происходит продажа в рабство их соплеменников. Трёхлетний опыт наблюдений в этой стране позволил мне составить мнение, что количество грабежей, кажется, почти равное между низшим сословием новомексиканцев и индейцами, чьи стада крупноголового скота часто пасутся совместно, и что защиту от грабежей, на которую мы тратим так много средств, чтобы обеспечить безопасность первых, можно с подобной же обоснованностью распространить и на индейцев.Трудно сказать, с чьей стороны происходит больше ограблений, но, как бы там ни было, число грабежей, совершаемых индейцами, в десять раз преувеличено, и надлежащим образом сформулировано перед представлением в органы власти".
  Дурная кровь, существующая почти с самого начала между испанцами и восточными апачами, постоянно бурлила на окраинах колонии. Точкой соприкосновения между двумя расами являлась пограничная линия деревень-миссий: Або, Куарак, Чилили, Таксигуи и Хуманос, - тянувшаяся с севера на юг вдоль предгорий горной цепи Манзано, восточнее Альбукерке. Это была дальняя окраина Апачерии, кровавая граница с областью, населённой христианами. Пирос и Томпирос, Танос и Тигуас, - все заботились о яблоневых садах и фасолевых полях в этих пуэбло, являясь мирными фермерами и удобным объектом для голодных апачей, когда у них начинались трудности. Молитв священников, беспокоившихся об их душах, и усилий солдат, посланных для защиты их плоти, было недостаточно для того, чтобы ограждать их от разбоя и гибели.
  Что ещё могло сдерживать враждебные действия в определённых рамках, так это возможность торговли между испанцами и апачами. Одна фактория была основана в Пекос, а другая в Хуманос, самом южном из восточных пуэбло, скорее всего возвышавшегося в Меса-де-Лос-Хуманос, где теперь расположены имеющие духовное значение развалины Гран-Куивира. В этих пунктах происходил натуральный обмен, когда мескалеро и хикарийя проворачивали при помощи бизоньих шкур и мяса торговые сделки, получая за них хлопковую ткань, маис и любые доступные продовольственные товары и украшения. И та, и другая сторона извлекали пользу из торговли, и как следствие этого, ненадёжный мир удерживался до середины семнадцатого века, пока не был разрушен возобновлёнными набегами, засадами, бойнями и ответными действиями.
  Пуэбло Хуманос располагалось ближе всех к месту базирования мескалеро в Сьерра-Бланка, и страдало больше всех. Снова и снова, мескалеро налетали на это место, и, опережая своих преследователей, затем отступали в свои горные убежища. Типичное военная миссия 1639-42 годов была описана в отчёте капитана Хуана Домингеса де Мендоса, возглавшего экспедицию в "Syerra Blanca dar Gerra los enemigos comun de Nuestra Santa Fe catolyca de Nassyon Apaches por aver profanado y robado el Santo Templo de Jumanes , sacando de su poder Beynte y syete mujeres y Nynos, que tenian cautybos con todo lo demas que se abyan llebado, y dejandolos byen castygados, dyo la Buelta, abyendo ganado mucho Reputassyon con Amygos, y enemigos".
  
   (Простейший тип жилья. Апачский шалаш из кустарника).
   ( Мескалеро апачи около их жилища. 1893 год).
   (Мескалеро были сильными людьми. Они любили своих детей).
  В описанном случае преследователи забрали своих женщин и детей у противника "со всем другим захваченным там вдали", но всё же подобный успех являлся редким исключением. И несмотря на то, что в этот раз индейцы "были хорошо проучены", они вовсе не собирались отказываться в дальнейшем от захвата ещё большей добычи и ещё большего числа пленников. Ситуация ухудшалась из года в год. Только с постоянной бдительностью и беспрерывными встречными контрударами-набегами, испанцы могли защищать свою целостность в Новой Мексике. При любой возможности апачи воровали лошадей, и вскоре имели большое их количество, а вот их завоеватели остались практически пешими. В 1638 году, францисканский генерал-коммиссар, падре Хуан де Прада, сообщал, что главным занятием "любого из Санта-Фе является борьба с варварскими и жестокими язычниками". Вражда длилась всё время, пока испанская кровь правила в Новой Мексике, и ещё в течение сорока лет после прибытия американцев. Оценив всё происходившее в той горькой эпохе, начиная с 1630-го и по 1886-й годы, можно признать правдивым мнение отца Бенавидеса о сущности апачей: "Этот народ настолько воинственный, что это является суровым испытанием отваги испанцев".
  Апач мог быть таким же утончённым, насколько он был свирепым, и желал заключать союзы и договоры с индейцами миссий, распространяя, тем самым, своё пагубное влияние на их хозяев. Из-за этого своеобразная пятая колонна деятельности диких племён являлась такой же реальной угрозой, как и внезапное нападение, и, возможно, она приносила более значительный ущерб. Каждый раз, когда крещёный индеец становился чем-либо недоволен, то его первой мыслью становился побег к апачам: "полагая", - как сказал отец де Прада, - "что он насладится с теми продолжительным счастьем, так как они существуют, сообразуясь со своими прихотями и в полной свободе".
   Испанцы всё делали для того, чтобы приблизить собственный крах. Они эффективно форсировали неприятности, разделившись на два соперничающих лагеря. На одной стороне гражданские органы власти, а религиозные сановники на другой, ссорились и оскорбляли друг друга, соревнуясь в верховенстве в руководстве. Управляющий и его приспешники полагали, что они обладают высшими полномочиями. Религиозные лидеры, поддерживаемые внушающей страх мощью Инквизиции, были неумолимы и решительны в том, чтобы самим держать поводья. В годы правления Дона Бернардо Лопеса де Мендисабаля, кто был губернатором с 1659 по 1661 годы, вражда стала открытой и скандальной.
   Восточные пуэбло являлись местом преткновения между фракциями, и в связи с растущими издержками на них ,встречные обвинения предъявлялись часто и необдуманно. Лейтенант Мендисабаль, Николас де Агуильяр, капитан Гуэрра, и алькальд - все они обвиняли монахов в получении для себя рабов из числа индейцев, в дурном поведении в отношении аборигенных женщин и в обогащении за счёт своих бедных прихожан. Священники были даже озадачены некоторыми из подобных нападков и приводили собственные доводы. "Агуильяр", - говорили они, - "является человеком, изменившим свои убеждения, и пренебрегая обязанностями христианина, он поощряет их (индейцев), содействуя в проведении ими обряда Качина - самой сверхъествественной и шокирующей языческой церемонии". Индейцы держались в стороне в изумлении, а может и в отвращении от того, как важные люди пререкаются.
  В июне 1660 года жители Хуманос планировали, как и в прошедшие тридцать лет, проведение праздника в честь своего святого покровителя - Сан Буэнавентуры. Принято было приглашать людей из других пуэбло для участия в празднике, и особое приглашение они отправили настоятелю францисканского монастыря в Куарак, находившемся на расстоянии в десять лиг, чтобы тот отпустил некоторых из его прихожан. Двадцать их певцов и чтецов несли свои украшения, и шли они с счастливыми выражениями лиц по пути на верхушку месы. Агуильяр встретил их, возвратил назад в сопровождении полудесятка солдат, и, следовательно, они не спели обедню в честь отца Диего де Сантандера в этот день. Солдаты их связали и выдали каждому по пятьдесят ударов хлыстом. "Они были так потрясены подобным обращением", - сказал отец Николас де Фриетас, когда давал свидетельские показания насчёт этого дела в городе Мехико в 1661 году, - "что бедные создания не рискнули принять участия в любой спетой мессе, посему чудесная служба была значительно затруднена".
  Мендисабаль даже запретил индейцам работать на постройке новой большой церкви, которая воздвигалась во славу Бога и Сан Буэнавентуры, но это уже было слишком, и не могло остановить членов племени в предпринятии чего-либо. Они "продолжали оставаться в великом риске на конструкциях сооружения, поскольку не имели храма".
  Бог не позволил недругам долго находиться во власти. В апреле 1662 года Агуильяр был арестован Инквизицией. Через четыре месяца сам Мендисабаль был взят под стражу, и вскоре они бесследно исчезли в тайных застенках города Мехико, чтобы никогда больше не беспокоить Новую Мексику. После этих событий индейцы пуэбло вновь стали соскальзывать на путь варварства. Апач радовался этому и расширял границы своего влияния.
   Где-то между 1653 и 1656 годами дикие воины обрушились на общество Хуманос в яростном набеге, и увели в неволю более двадцати женщин и детей. Карательная экспедиция устремилась за ними и взяла месть, однако апачи были способны вновь и вновь сыграть в такую игру: они возвращались снова и снова.
  На далёком лесистом севере страны они лежали в ожидании партий заготовщиков дров, и рассказы уверяли, - и им верили (Агуильяр лично об этом сообщал), - что каждого пленника привязали к столбу возле большого костра, а затем апачи танцевали вокруг него, "отрезая части его тела, которые они жарили и кушали до тех пор, пока полностью его не поглощали, разрезая на куски живьём".
   Страна полностью была захвачена. Дорога от поселений на Рио-Гранде до области Соленого озера (Солт-Лейк) была закрыта. "Не найти безопасной дороги", - писал один отец-проповедник, - "все путешествия совершаются с риском для жизни, ведь язычники являются препятствием для всех отважных и смелых, и последние швыряют себя в опасность подобно людям, не имеющим понятия ни о каком Боге, и ни о том, что вообще существует ад".
  Неизбежно следом приходил голод. В 1661 году пищи было так мало, что "как индейцы, так и испанцы поглощают свои посевы прежде чем они созревают, и съедают любую растительную субстанцию, которую могут найти, несмотря даже на то, что некоторые растения и травы довольно опасного признака". Падре Хуан Бернал сообщал в 1669 году, что за последние три года не было собрано ни одного урожая зерна. "За прошлый, 1668 год, огромное множество индейцев погибло от голода, оставаясь лежать мёртвыми вдоль дорог, в оврагах, или в их лачугах. Были такие пуэбло ( например, Хуманос), в которых больше 450 человек умерло от голода. То же бедствие до сих пор распространено из-за недостатка денежных средств. Нет даже фанеги кукурузы или пшеницы в целом королевстве, и в течение последних двух лет, испанцы, - как мужчины, так и женщины, - едят имеющиеся у них шкуры скота, спрятанные в их домах. Чтобы сделать их съедобными, они поджаривают их, а затем кушают. И великое их несчастье заключается в том, что они не могут больше найти немного кожи, чтобы поесть, поскольку их стада исчезли".
  Вслед за большим голодом следовала большая болезнь. Вероятно, болезнью была чёрная оспа, которая свирепствовала в индейских городах, унося немногих индейцев, переживших голод. И наконец, в 1672 году упал завершающий удар: апачи обрушились в самое неподходящее время. Падре Франциско де Айета так сообщал об этом: "В год 1672, враждебные апачи, на тот момент мирные, подняли мятеж и подступили к северу, и вышеуказанная провинция была полностью ограблена и обобрана в результате их атак и бесчинств, особенно в отношении всего скота и овцы, благодаря которым, прежде она была очень производительной".
   Настал полный крах. Люди не могли работать на полях. Охотничьи партии возвращались, уменьшенные численно, и ни с чем. Налётчики вечером подползали к границе пуэбло, и утром на узких улицах плакали новые вдовы. Большая церковь в Хуманос приближалась к завершению, и работы должны были закончиться: "прежде чем лучи солнца коснутся её крыши". Однако пришло распоряжение, что это место должно быть покинуто, и жители переместились в новый дом, прочь от границы. Отцы собирали свои святыни и ризы; индейцы грузили собственными силами всё, что только могли унести, и в один из дней, всё несчастное общество вступило на тропу ниже месы, и на тот момент их было пятьсот семейств. А затем пуэбло Хуманос, или Куивира, впал в милосердие столетий, так как его дети никогда больше не возвратились.
  В течение восьми лет вся испанская предпринимательская деятельность потерпела крах и крушение. Индейцы, голодные, запуганные и утратившие веру из-за долгой вражды посреди оккупантов, решили отделаться от них. Интриганы и заговорщики подстрекались апачами, которые приняли отщепенцев в тёплые объятия и натачивали свои ножи, чтобы стать их преемниками. Красный шторм разразился 10 августа 1680 года, вовсе не согласно какому-либо плану, но, тем не менее, достаточно содержательный .
  Из трёхтысячного белого населения Новой Мексики одна треть была вырезана, и также много лояльных индейцев встретили свою смерть. Волнообразное движение завоевания и обращения в другую веру отступило южнее, в низовья Рио-Гранде, где беженцы основали новые поселения со старыми названиями, такими, например, как Ислета, Сокорро и Сан-Лоренсо. Их потомки до сих пор живут в этих небольших поселениях, и по-прежнему дорожат собственным наследием, несмотря на то, что они стали почти полностью мексиканизированными. Они исчезли с лица земли, как самостоятельные племенные образования, за исключением группы тигуа в Ислета. Тех, кто ушел в восточном направлении от Новой Мексики, ждала подобная участь. Одна группа - хуманос - вероятно, присоединилась далеко на востоке у Ред-Ривер к вичита, и профессор Болтон обнаружил подтверждение тому, что другие объединились со своим давним противником - мескалеро.
  Это был день триумфа восточных апачей. Они ослабили испанцев, переманив индейцев пуэбло на свою сторону, и сделали возможной реконкисту без проведения полномасштабной военной кампании. Ободрённые успехом они преследовали своих жертв в низовья Рио-Гранде, и начали пускать кровь в новых поселениях.
  В январе 1682 года они захватили в Эль-Пасо двести лошадей, принадлежавших Маэстро де Кампо Алонсо Гарсии. Губернатор Крузате выслал экспедицию на поиски, и она превзошла обычно достигавшийся успех. Солдаты убили немного индейцев, захватили ещё двадцать два и смертельно напугали других. После подобного урока мескалеро стало ловить трудней и опасней. В 1694 году они вновь атаковали Эль-Пасо, и снова солдаты пустились на их поиски, но на этот раз безуспешно. Капитан Мадрид "нанёс визит во все места, где они обычно располагали свои ранчерии", однако не обнаружил ни одну.
   Лет через десять испанцы вернулись в Новую Мексику, но покоя от апачей, которые, казалось, находятся повсюду, им не было. Они доставляли неприятности на дороге от Чиуауа до Санта-Фе, прибывая туда через вершину пика Сан-Андрес, или незаметно проникая через Макингбирд-Гэп, чтобы затаиться в засаде в ожидании караванов. Несколько выше будущего местоположения Лас-Крусес, напрямик через Камино-Реал и изгиб реки, дорога проникала вглубь на девяносто миль в безводную пустыню, сокращая этим путь и отыгрывая огромное расстояние, но это стоило многих жизней, так как налётчики имели хорошую возможность затаиться там в засаде, затем внезапно набрасываясь на свои жертвы. Через этот метод было убито так много путешественников, что этот участок пути стал известен как Хорнадо-дель-Муэрто, или "Дневной Переход Мёртвого Человека".
  От Санта-Фе до Чиуауа они совершали набеги, жгли и убивали. Поселения за Эль-Пасо-дель-Норте, простиравшиеся на двадцать миль вниз по реке от пресидио и церкви, где теперь трибуны стадиона Хуарес, являлись всегда слабыми местами, и на протяжении двухсот лет люди жили там в постоянном страхе полуночных мародёров и предрассветного нападения. С того самого времени сохранилась песня, которая начинается строкой - "Ayvienen los Indios porel chaparral" - "Здесь приходят индейцы через заросли". Это - спокойная короткая песня, но было время, когда тишиной являлась умиротворённая безнадёга.
  С точки зрения мескалеро, это было прекрасное время. Однако хорошие времена никогда не длятся очень долго сами по себе, и огромная проблема уже была на подходе. В год 1700, передовой отряд странных индейских людей, таких же несгибаемых как сами апачи, появился на востоке области высоких равнин Пекос. Это были команчи - запоздавшие пришельцы с севера. Почти без промедлений они стали оказывать серьёзное давление на восточных апачей.
  Для мескалеро и их родственников это было чем-то необычным - проиграть противостояние беспощадному и победоносному противнику, и вслед за этим спешно покидать свои жилища и охотничьи земли. Но именно это с ними и случилось. Имеются нечёткие свидетельства об индейском Ватерлоо, сражении, происшедшем в промежутке между 1720 и 1723 годами, когда команчи разбили липан и их союзников апачей в девятидневном сражении где-то восточнее Пекос. В последующие годы разбитые племена оттеснялись всё дальше и дальше на юг. Некоторые из них пересекли Рио-Гранде, и в течение почти столетия их история являлась частью истории Мексики. Эти изгнанники, включавшие некоторые группы мескалеро, благополучно приспособились к бесплодной пустыне и горной местности в Коауиле, где их присутствие создало колоссальные проблемы. Они совершали набеги и грабили в своём новом доме так же, как и прежде в старом. Испанцы постоянно пытались привлечь дополнительных людей и изыскать новые способы по их сдерживанию, но неизменно оказывались побеждёнными.
  Многие, возможно, большинство, из предков современных мескалеро, остались в своей родной стране, несмотря на угрозу команчей. Некоторые из них пересекали Рио-Гранде и присоединились к апачам хила. Рассеянные общины украдкой пробирались в горы Сакраменто, Гваделупе и на склоны Сьерра-Бланка. Известно, что одна группа на некоторое время исчезла в горах Органа. Мы можем сейчас точно определить одну вещь,- как долго они привыкали после своей старой родины к здешнему очень нездоровому климату, так как 1735 году, кто-то из множества мескалеро, или другие, похожие на них, совершали набеги и располагались лагерем возле Салтильо и Монклова, в тысяче миль от прежней своей страны.
   То были плохие и кровавые времена. Испанцы с северо-востока Мексики совершали против апачских иммигрантов вылазки, которые, кажется, являлись не более чем экспедициями по захвату рабов. Апачи отплачивали в своём наилучшем, как они понимали, способе - факелом и ножом. Случались затишья и паузы, когда обе стороны несколько переводили дыхание, например, после того, как предводитель мескалеро Колорадо Кабальос (Красные Волосы) был захвачен в 1737 году и отправлен в город Мехико, чтобы больше о нём не слышали. По-видимому, он был могущественным вождём, так как с этого самого момента его людям понадобилось некоторое время, чтобы прийти в себя от его потери, но мы больше ничего о нём не знаем, даже почему этот вождь апачей присвоил себе имя Красные Волосы.
  Положение дел у племенных групп мескалеро и хикарийя, находившихся севернее, едва ли было лучше. Равнинные апачи были изгнаны со своих охотничьих земель в Канзасе и в северном Техасе - все побеждённые команчами. Постепенно они сгруппировались в районе реки Пекос, смешиваясь с апачами, раньше прибывшими в эту местность. Они отступали дальше, и враги их преследовали дальше. В 1724 году команчи совершили множество нападений на хикарийя, уводя в неволю половину женщин и детей, и уничтожая почти всех мужчин. Оголодавшие и отчаявшиеся апачи увеличили число своих набегов на испанские поселения, и в результате, к 1740 году произошла почти полная депопуляция восточной границы севернее Альбукерке.
  Зараза распространялась. В Чиуауа, в 1748 году официально была объявлена война против апачей, и немного временных интервалов имелось на протяжении следующих пятидесяти лет, когда обе стороны не проводили военные кампании или не вели к ним подготовку. Ненадёжные временные затишья, случавшиеся между проведением апачами военных действий, были охарактеризованы, как сохранение "предательского мира".
  Год от года испанцы всё ближе продвигались к отчаянию. Их ресурсы и их воля к сопротивлению неуклонно уменьшались под постоянным прессом индейских набегов и опустошений. К середине 1760-х годов, всей испанской деятельности в Новой Мексике, Техасе и в северных мексиканских провинциях, угрожал крах. Неспособный управленческий аппарат, недостаточность финансирования и устаревшие методы ведения войны, распахнули дверь перед красной угрозой. Нужно было что-то сейчас решительно предпринимать, пока это не станет слишком поздно потом.
  Тяжёлые жернова официального управленческого механизма начали проворачиваться. Вначале Королевская Комиссия выполнила тщательное исследование текущего положения дел. Это заняло два года, с 1766 по 1768-й. В 1769 году в Хунта де Гуэрра был представлен официальный отчёт. Через три года, в 1772, испанское правительство представило великолепно согласованный план по поддержанию стабильности в регионе. В 1775 году началась великая кампания.
  На протяжении девятилетнего подготовительного этапа, пограничные гарнизоны удерживали линию границы, пользуясь любыми возможностями для ведения хаотичных военных действий против неприятеля. Одна группа мескалеро, сконцентрированная в горах Органа, вблизи места в Новой Мексике, где теперь расположен город Лас-Крусес, была наиболее беспокойной. Их любимой уловкой был приход в Эль-Пасо для проведения мирных переговоров и воровство некоторого количества лошадей перед возвращением в племя. Вновь и вновь они следовали этому своему пути, и солдаты должны были садиться в седло, устремляясь в направление "скалистых выступов" их горных убежищ. Дон Педро Хосе де ла Фуэнте провёл первую успешную кампанию против них в июле 1766 года. В 1769 они отбивают атаку в лице капитана Лопе де Куэльяра.
   На отдалённом юге, генерал Хуго О"Коннор был более удачлив. В 1773 году он решительно двинулся вслед за племенем в безводные бросовые земли в Больсон-де-Мапими, разбил его и выдавил на север за Рио-Гранде. Случайности войны сегодня предрасположены одной направленности, завтра другой, но апачей это, по-видимому, особо не волновало, и они выказывали мало признаков ослабления, поэтому испанцы большую часть времени находились в затруднительном положении. Проблемой даже являлось пропитание верховых лошадей кавалеристов, и периодически высылалась замена тем особям, что своровали дикари. И даже когда трудности признавались относительно приемлемыми, постоянно казалось, что испанцы по существу дела поступают неправильно. Как в шестидесятых годах, например, когда крупное инспектирование положения дел на границе обнаружило, что склонившиеся к миру апачи пришли в Эль-Пасо и были приняты комендантом, капитаном доном Педро Эль Баррио. Баррио вскоре лишился своего поста. Его преемник, дон Антонио Дариоса получил предписание арестовывать любых индейцев, которых он обнаружит в пуэбло. Ему не удалось наложить свои руки на многих из них, но всё же он схватил нескольких женщин, которые "закончили свои несчастные дни на шерстяных фабриках в Энсинильяс". Ясно, что индейцы желали отомстить за это. 1774 году они убили десять человек на ранчо, принадлежавшем Дариосе и там же своровали лошадиный табун.
  В следующем году испанцы, наконец, начали сосредотачивать свои силы по мере того, как в действие приводилась величайшая их индейская кампания. На юге Новой Мексики было собрано больше двух тысяч мужчин, и вся эта рать, согласно хорошо продуманному плану начала перемещаться в страну апачей в покрывавшем широкое пространство, словно заострённом тройном клещевом захвате. Старинные записи в самых общих чертах сообщают об этой кампании, опуская любые подробности, которые мы хотели бы знать. Но имеются некоторые статистические её выкладки. Согласно испанцам, апачи были разбиты в пятнадцати сражениях и потеряли убитыми 138 своих человек, пленными 104, а также 1966 животных. Такая победа стала единственным возможным примером того, как нужно правильно управлять, и в течение следующих пятидесяти лет победители хорошо использовали трюки, которым научились в этой кампании искоренения. По словам Фелипе де Неве, хроникёра триумфов более поздних походов, правильным методом было "подкрадывание тихо и без розжига огня; затем утаивание днём и посылка лазутчиков на поиск следов, изучение любых звуков, и, наконец, неожиданное нападение на врага". Год спустя, в 1776, была приведена в движение следующая эффективная кампания. Войска оттеснили мескалеро с гор Органа к горам Сакраменто и реке Пекос, и даже ещё дальше к реке Колорадо в Техасе. Там отряд команчей сделал за испанцев грязную работу, истребив группу из примерно трехсот апачей.
   Этого было достаточно для бежавших мескалеро. 14 декабря 1777 года в Эль-Пасо приходит индейский эмиссар и предлагает заключить мир от имени всех его людей, находившихся в Сьерра-Бланка, горах Сакраменто и Органа. Он сказал, что его племя имеет проблему хуже, чем испанцы себе представляют, так как команчи захватили их страну и "толкают прямо в дома испанцев". Последним достаточно было просто осмотреться вокруг себя, чтобы понять, что это является правдой. Одна группа апачей сидела на корточках на расстоянии пушечного выстрела от Сан-Элисарио, в двадцати милях от Эль-Пасо, а другая попряталась по норам возле Уэко-Тэнкс, в тридцати милях восточнее. Разумеется, комендант пресидио в Эль-Пасо дал посланнику мескалеро уклончивый ответ. Сейчас переговоры были неуместны, поскольку испанское правительство собиралось предпринимать меры, которые должны были полностью изменить характер жизни в индейской стране. Проведя десятилетнюю подготовительную работу, чиновники Его Величества теперь собирались реорганизовать всю громоздкую структуру пограничного администрирования. В 1776 году земли команчей и апачей были выделены из остальной части Мексики и преобразованы в Генерал-Коммандансе Внутренних Провинций. Но это не должно было становиться отдельной и независимой частью вице-королевства. Уважаемый джентльмен по имени Теодоро де Круа был назначен командующим этого создания. Идея де Круа заключалась в тщательной перекройке военной системы, с полным отказом от имеющихся на данный момент бесполезных постов, возведение других на лучших позициях, организация подразделений легко вооружённых солдат и отрядов милиции; принуждение богатых граждан к содействию для их собственной защиты, и расположение ограниченного количества лошадей в конюшнях вместо содержания на открытых пространствах больших табунов для того, чтобы индейцы их воровали. Ещё одной его задумка заключалась в том, что дипломатия должна была стать такой же полезной в налаживании отношений с красным человеком, как и огнестрельное оружие.
  Он совершил одну вещь, до которой никто до него не догадался - разделение мескалеро и липан, что привело к войне между этими двумя племенами. Оказавшись между команчами и мескалеро, липаны запросили мир. Мескалеро из Чиуауа последовали их примеру, и им было позволено поселиться в заброшенном пуэбло Сан-Франциско, где они опробовали очарование сидячего образа жизни, и были, конечно, обескуражены.
  Де Круа мог сделать больше, если бы ему дали продолжить свои опыты, но его назначают вице-королём Перу. На границе имелись и другие деятельные мужчины. Одним из таких был Джакобо Угарте де Лойола, губернатор Коауилы, который стал в 1786 году военным командующим. В рамках интруссион, опубликованной вице-королём Гальвесом перед его смертью в том же году, Угарте начал претворять в жизнь гибкую политику, которая подразумевала силовое принуждение апачей к миру, а затем заключение с ними соглашения. В 1787 году он укрепил свои силы, создав альянс с команчами, которые ненавидели мескалеро. Тем временем, возникает главный его соперник, Хуан де Увалде, кто был назначен губернатором Техаса и принял военное командование восточными провинциями. Он не доверял индейскому перемирию, и не удостоил своим вниманием усилия Угарте в этом же отношении. Его войска повсеместно атакуют различные группы мескалеро. Угарте выражает протест вице-королю Флоресу, но безрезультатно. В ответ на глубокий рейд мескалеро вглубь Мексики в июле 1786 года, Угалде начинает семимесячную кампанию против вождей Сапато Туэрто, Патуле, Куэрно Верде и их групп, которые попытались жить под перемирием Угарте. Но Угалде выиграл борьбу за власть, и его руки сейчас были развязаны. Однако его жёсткая тактика вызвала мятеж апачей в Коауиле. Группы в Новой Бискайе покинули свою резервацию возле современного Пресидио и скрылись в горах Техаса и Мексики.
  В 1789 году Угалде предпринял против них кампанию, и 9 января 1790 года разбил их у Рио-Фрио недалеко от Сан-Антонио, а затем загнал в горы, расположенные восточнее Эль-Пасо. Затем преемник Флореса на посту вице-короля, граф Ревильягигедо, сместил Увалде с командования, и вновь назначенный на эту должность Угарте воссоздаёт хрупкий мир, который держался на системе выдачи щедрых пайков. Это было частью нового подхода к проблеме, и произошло это с подачи Бернардо де Гальвеса, когда он возглавил Провинсиал Интернас в 1786 году. Он думал, что он сможет ослабить индейцев, удерживая их в мире, развращая алкоголем и обеспечивая плохим огнестрельным оружием, которое не шло ни в какое сравнение с ружьями, имевшимися у солдат.
  Он так писал в своей инструкции, выпущенный для своих подчиненных в свете борьбы с дикими племенами: "Я не верю, что апачи подчинятся добровольно (только господь Бог может сотворить такое чудо), но мы можем применить средства для привлечения различных фракций этого племени, чтобы реализовывать преимущества благоразумной жизни, которая должна доставить им удовольствие".
  Несмотря на серьёзную этому оппозицию со стороны старожилов пограничья, которые считали идеи Гальвеса бредовыми, что-то близкое к провозглашённой им политике претворялось в жизнь на протяжении 1790-х годов, и до известной степени это работало. Голодные апачи были опасными апачами, а изобиловавшие могли быть и безвредными. Как следствие этого, в течение последнего десятилетия 18 века жители Новой Мексики наслаждались мирными отношениями практически со всеми индейцами, но кроме апачей, хотя даже с ними отношение улучшились. Прежде всего, апачей и навахо подтолкнули к войне друг с другом, что несколько облегчило жизнь белых. Договоры, выдача пайков и примиренческая позиция, сделали ещё больше для сохранения равновесия. Обоюдная усталость от войны тоже содействовала воцарению непривычного спокойствия, которое снизошло на Апачерию в ряде лет перед 1800 годом. Обе стороны нуждались в отдыхе от векового кошмара.
  Шаткое перемирие длилось приблизительно двадцать пять лет, и, несомненно, это был самый длинный мирный период, которым регион наслаждался с тех самых пор, когда в него впервые прибыли испанцы. В результате, благосостояние и достаток поселений быстро выросли. Эль-Пасо, например, переживал времена настоящего бума. Земледелие и животноводство процветали. В 1806 году дон Франциско Гарсия имел в собственности 20000 овец и тысячу голов крупнорогатого скота, и всё это паслось за городскими окраинами Пасо-дель-Норте. Поднялась виноградная индустрия, и "Перевал Бренди" приобрёл широкую известность за огненно-красный и крепкий агуардьенте. 21-го марта 1807 года, лейтенант Зебулон Пайк, внимательный и, возможно, добровольный узник на пути в Чиуауа, остановился в "Перевале", и ему лично оказал гостеприимство дон Франциско. Отчёт Пайка был опубликован в США после его возвращения, и это очень заинтересовало предприимчивых американцев. После нескольких неудачных попыток был налажен торговый путь Санта-Фе: от Новой Мексики до поселений на Миссури. Маклеры осмеливались углубляться далеко на юг в Чиуауа и Дуранго. Один из них, Джеймс Уайли Магоффин, в 1828 году поселяется в пограничном регионе на постоянной основе. Коммерческий бум добрался до Эль-Пасо, и город был к этому готов.
  Поселенцы стали перемещаться в плодородные речные долины, которые очень долго были для них закрыты. В 1824 году много мексиканских семей разравняли большие площади в 20 милях выше Эль-Пасо и застроили всё домами, назвав это место - Канутильо. Спустя три года Хуан Понсе де Леон прибыл на место современного Эль-Пасо, разметил 140 акров, вырыл оросительные каналы и наладил бизнес по перевозке грузов по всему пограничью.
  Полстолетия спустя люди вспоминали те времена, как своего рода Золотой Век. Американский индейский агент, относившийся с пониманием к мескалеро и подружившийся с ними, так писал о них в 1863 году: "В течение многих лет перед получением Мексикой независимости, благодаря мудрой политике правительства и неустанной заботе отцов иезуитов, они оставались мирными и многие нашли себе занятие в качестве пастухов, охранявших огромные стада крупнорогатого скота и овец, которые в безопасности паслись возле каждой горы и в каждой долине этой страны. Некоторые из них обучались в миссии Сан-Ксавье возле Тусона, Аризона, а другие в Эль-Пасо-дель-Норте, теперь на нашей территории. Сегодня имеется всего несколько очень старых мескалеро, способные повторить католическую молитву на испанском языке и получающие особое удовольствие, когда рассказывают о том сравнительно счастливом и процветающем времени".
  
  (Деревня мескалеро,1893 год).
  
  (Агентство мескалеро и школа,1892 год).
  Разрозненные обрывки упоминаний о прошлом подтверждают предположение, что испанцы и индейцы неплохо уживались друг с другом в течение нескольких лет после 1800 года. Лейтенант Зебулон Пайк писал, что в 1807 году он провёл несколько часов в Сан-Элисарио, и на Рио-Гранде всё было спокойно: "В окрестностях этого форта находилось много апачей, у которых был договор с испанцами. Казалось, что эти люди вполне независимы в своих поступках, и являются единственными дикарями, которых я видел в испанских доминионах, чей дух не был смирён, чьи шеи не клонились под ярмом их захватчиков".
   Но через двадцать лет добрая воля и согласие были просто воспоминанием. В 1824 году мексиканцы изгнали окончательно испанцев и начали управлять своими делами сами. Сразу же была изменена индейская политика, а вслед за этим возникли различные разногласия и проблемы. Почти сразу пошли мятежи, и красные мужчины не встретили при этом никакого достойного сопротивления. Мескалеро, в частности, были в состоянии снести всё перед собой. В 1830-х и 1840-х годах они сделали жизнь почти невозможной за пределами больших поселений. Каждая дорога была осажена, каждое отдалённое ранчо находилось в постоянной опасности. От Хорнадо-дель-Муэрто до окраин города Чиуауа они забирали всё, что хотели, и творили всё, что им взбредёт в головы.
  Канутильо был покинут почти сразу после своего основания. Ещё не завершилось десятилетие 30-х, а весь регион Эль-Пасо был уже дочиста очищен от домашнего скота, включая 20000 овец дона Франциско Гарсии. В середине 1840-х годов "пасенос" (жители Эль-Пасо) вынуждены были организовать для обороны военную компанию, численностью около 700 человек, так как ста драгун, расквартированных в Сан-Элисарио, было недостаточно. По-видимому, это была та самая компания, которая нанесла единственное в те годы поражение апачам. В 1854 году капитан Поуп так писал: "Примерно 14 лет тому назад эти арабы Новой Мексики, апачи, совершили отчаянный набег на мексиканцев, а затем отступили с награбленным в горы Уэко, в 30 милях восточнее Эль-Пасо. Мексиканцы атаковали внезапно и окружили их, перекрыв им сверху все пути отхода из каменистого оврага, представлявшего собой водосборник на восточной стороне гор. Здесь произошло сражение, в котором индейцы были разгромлены и почти полностью уничтожены, лишь двоим или троим удалось уйти. Говорили, что больше сотни их было убито".
  Но, как правило, мексиканцы не были победоносными. Новое правительство оказалось не в состоянии успешно справиться со всеми навалившимися проблемами, и результатом этого стали разорение и гибель поселенцев в пограничных провинциях. Дон Игнасио Зунига, командующий северными пограничными пресидиями, оценил, что с 1820-го по 1835 годы было убито свыше 5000 мексиканцев, уничтожено свыше сотни поселений и около 4000 поселенцев вынуждены были покинуть регион. За исключением имевших гарнизоны городов Тусон и Тубак, вся остальная северная Сонора стала ранчо "деспобладос" (землёй необитаемых ранчо). К 1848 году, даже такой важный город, как Фронтерас, находился в руках дикарей. В остальных испанских поселениях, фермеры, идя за плугом, несли за спиной оружие. Чтобы привести лес или соль, необходимо было собирать значительные отряды. Ни одна корова и лошадь не находились в безопасности. Изолированное ранчо с паническим страхом ожидало индейцев каждые несколько месяцев. Огромные старые глиняные дома до сих пор стоят в древних испанских городах Ислета, Сан-Элисарио, Сокорро и Сан-Лоренсо, являя собой напоминание о том времени в регионе Эль-Пасо. Они выстроены подобно фортификационным сооружениям, которыми они являлись, с очень толстыми стенами и всего с несколькими окнами. Они окаймляли центральное патио (внутренний двор), иногда их было два, и всё это было окружено высокими глиняными крепостными валами. Вечером в патио загонялся скот и лошади, и даже после этого апачи не всегда оставались без добычи. У них имелась одна маленькая хитрость, заключавшаяся в посылке глубокой ночью через стену одного смелого с одним концом сыромятной верёвки в своих руках. Его сообщник находился с наружней стороны, и вот они вдвоём начинали спиливать глиняный кирпич двумя параллельными линиями. Когда всё было готово, они опускали часть стены на землю и тихо выводили скот. Наутро владелец находил самого себя хоть и бедным, но зато мудрым человеком. Мексиканцы на это придумали свой трюк. Они стали закладывать в формы, когда изготовляли кирпич, кусочки костей и осколки стёкол. Эти элементы можно найти и сегодня в разрушенных стенах старого дома, и, конечно, они были заложены туда, чтобы расстроить хитрость красного человека с его сыромятной верёвкой.
   Ситуация в Новой Мексике была, пожалуй, не такой кошмарной, как в Соноре и Чиуауа, хотя накануне американской оккупации там тоже всё складывалось достаточно скверно. Три века взаимоотношений послужили лишь затвердеванию и обострению вражды между индейцами и мексиканцами, хотя вполне возможно, что практически в любой датированный период тех лет кровопролития и разорения, отношения можно было бы улучшить. Один газетчик из Новой Мексики, по имени Фердинад Эндрюс, так заметил насчёт этого: "Мнения, высказанные ранними индейскими агентами диких племён, весьма поучительны. Эти мнения, вопреки общепризнанной индейской враждебности, допускают, что при мягком обращении и продуманном до мелочей управлении, индейцев можно эффективно укротить и приобщить к цивилизации. Несомненно, что принятие этих взглядов привело бы к положению вещей, совершенно отличающемуся от того, что сложилось сейчас".
  ГЛАВА 4. НЕТ НАДЕЖД НА МИР: УСИЛЕННОЕ ПОГЛОЩЕНИЕ АМЕРИКАНЦАМИ.
  Первым прибыли солдаты. Генерал Карни в 1846 году осуществил мирный захват Новой Мексики, и американский флаг взмыл над губернаторским дворцом в Санта-Фе. Немногим позже, буйные миссурийцы Донифана продвинулись на юг в страну апачей и достигли Северный Перевал в декабре 1847-го. Они уже имели к этому времени столкновение с мескалеро. 2-го ноября отряд налётчиков угнал смешанное стадо быков и лошадей. Подразделение, которое отправилось на их поиски, проехало 75 миль и наткнулось на двадцать заколотых быков. Дальше индейцы путешествовали, имея одних лошадей, и просто растворились в разреженном горном воздухе. Это был обычный образец того, с чем любым американцам предстояло сталкиваться в дальнейшем.
  В начале 1849 года, золотоискатели, следовавшие в Калифорнию, начали прокладывать путь из Техаса в береговые города напрямик через равнины в сторону Эль-Пасо. Их фургоны и лошади являлись постоянным искушением для липан и южных мескалеро, и когда этап, перевозивший почту и пассажиров из Сан-Антонио, начал регулярно курсировать оттуда в Эль-Пасо, то воины почувствовали, что на их долю выпал очередной ниспосланный с небес шанс. Форт Блисс был построен в 1849 году с целью предоставления защиты отважным, но уязвимым душам, которые были готовы бросить вызов пустыне, но не всех из них, к сожалению, можно было сохранить. Обугленный головёшки и скрученное от огня железо их фургонов, являлись немыми свидетелями старой истории внезапного нападения, безысходной обороны и уеденённой смерти. Даже Уоллес Бигфут, стойкий старый истребитель индейцев, обычно приводил свой этап в Эль-Пасо весь утыканный стрелами, и однажды, когда хитрые краснокожие увели его мулов, ему пришлось совершить восьмидесятимильную пешую прогулку до Эль-Пасо.
  Опасности и трудности не имели никакого значения для калифорнийских пилигримов, которые непрерывно перекатывались через Техас подобно приливной волне. Был момент в 1849 году, когда на берегу реки возле Эль-Пасо располагались лагерем 4000 иммигрантов, и многие из них были напичканы историями о последней "индейской панике". Беспрерывно, на всём протяжении Калифорнийского пути, и особенно к западу от Рио-Гранде, апачи совершали массовые убийства. Постоянно приходили сообщения с описаниями ужасных умерщвлений: "трупы людей и животных, фургоны, тюки, оружие и много другое раскидано вдоль дороги на протяжении пяти или шести дней пути". Претеденты на золотоискательство особо ничего и не могли этому противопоставить. Некоторые, услышав разговоры о том, что в Чиуауа предлагают до 200 долларов за каждый апачский скальп, отправлялись на поиски индейских волос, но нет никаких документальных упоминаний о том, заимели ли они на этом какие-нибудь суммы. Зато есть сообщения, имеющие отношение к их незавидной участи. Например, в 1849 году одна такая группа из 50 американцев была атакована мескалеро на дороге из Эль-Пасо в город Чиуауа, и 35 из них были убиты. Примерно в то же время, соизмеримая с этой другая группа американцев была уничтожена мескалеро в горах Гваделупе. Западные апачи, а также группы мескалеро с гор Дэвис и Гваделупе, представляли собой наибольшую проблему. Индейцы Сьерра-Бланка пытались держаться подальше от белого человека и держали его подальше от себя.
   Первый контакт с американской армией, случившийся летом 1850 года, оказался их бескровной победой. 10-го июня лейтенант Эноч Стин проехал с отрядом из поселения Дона-Ана 50 миль на север от Эль-Пасо, чтобы поглядеть, что находится на другой стороне гор Органа и бассейна Тулароса. Перед ними лежала самая дикая на вид местность, и солдаты имели мало представления о том, что им предпринять дальше, и при этом они опасались худшего.
  Стин оставил фургоны и походным маршем углубился на 130 миль в Сьерра-Бланка, а затем повернул на север, чтобы изучить весь регион. Покрыв ещё 60 миль, он встретился с большим отрядом апачей во главе с вождём Сантаной (позже ставший большим другом американцев). Хитрому индейцу удалось напугать армию, и она повернула назад.
  Позже офицер написал в своём рапорте: "Мне сказали, что 2000 воинов находятся в ожидании меня, и моей команды было недостаточно для того, чтобы дать бой такому большому отряду индейцев. Я посчитал, что будет лучшим вернуться в место, куда я прибыл 23 июня". Апачи Сьерра-Бланка (мескалеро Белой Горы, не путать с западными апачами Белой Горы) никогда не имели тысячу человек, включая женщин и детей. У Сантаны, возможно, было 200-300 воинов, но он решил пойти на блеф, и у него получилось.
   Имелись ещё солдаты в регионе, кроме тех, кто нес гарнизонную службу. Одной из обязанностей армии в борьбе с индейцами являлась установка линий связи. С самого начала обсуждалось строительство трансконтинентальной железной дороги, которая неизбежно протянулась бы на дальний запад через Северный Перевал, и офицеры были разосланы во всех направлениях, чтобы провести разведку. Из-за того, что апачи и маршруты предполагаемых дорог - как фургонных, так и железнодорожных - часто находились на одной и той же территории, борьба с индейцами и исследования местности становились одной и той же проблемой.
  Лейтенант Уитинг из Инженерного Корпуса, в феврале 1849 года выехал из Сан-Антонио, чтобы провести разведку на новом предполагаемом маршруте от Сан-Антонио-де-Бехар до Эль-Пасо. Всё складывалось довольно благополучно, пока он не достиг гор Дэвис, которые являлись домом для некоторых бандитских вождей южных мескалеро. Преградой на его пути послужил вождь Гомес -этот "террор Чиуауа" - во главе пяти отдельных отрядов воинов - каждый с собственным предводителем - общей численностью в 200 воинов. Гомес был ожесточён, и наносил оскорбления на протяжении всей встречи. Он потребовал назвать причину вторжения, и когда солдаты выказали своё "хладнокровие и решительность", то обе стороны спешились и приготовились к бою. Но вожди Сигаррито и Чинонеро оказались не столь драчливы, как Гомес, и дальше последовали переговоры. Уитинг раздал всем подарки, за исключением Гомеса, - для более "толерантного расположения духа". Сигаррито после этого даже указал, как американцам пройти к каньону Лимпиа. Гомес отправился за ними, и им пришлось всю ночь ехать безостановочно. Уитинг позже писал: "Каждую минуту мы ожидали крики врагов. Почти беспомощные на нашей открытой позиции, с порывами сильного и холодного ветра, переходившими в разъярённые шквалы, в темноте ночи, с горными пиками за нашими спинами, разукрашенными отсветами костров, - всё это даёт представление о нашем марше, о котором мало кто из нас когда-либо забудет".
  Из-за политики изоляционизма Сантаны и агрессивности Гомеса сложилась очень серьёзная ситуация, о которой отдавали себе отчёт лишь несколько американцев. С ростом и постоянным расширением белого населения - как местного, так и транзитного - проблема обеспечения пищей выросла в разы, и эта проблема становилась всё более актуальной в индейских лагерях. Вашингтон согласился на договор с Мексикой по препятствованию грабежам южнее границы, что ставило в дальнейшем под угрозу апачские способы добывания средств существования.
  Индейское затруднительное положение в 1850 году привлекло внимание бревет-капитана Боуэма, армейского квартирмейстера на тот момент. В своём сообщении от 21 апреля он отмечал, что "много апачей сконцентрировано в горах, и дичи стало мало. Это реальное положение вещей, по крайней мере, в последние два десятилетия. И все эти двадцать лет они обеспечивают своё существование грабежами в Мексике". Вожди так объясняли капитану: "Мы должны воровать у кого-то, и если вы не будете нам разрешать грабить мексиканцев, мы будем воровать у вас и сражаться с вами". Всё обдумав, Боумэн пришёл к выводу, что "американцы должны,- или кормить, или уничтожить индейцев, или заставить их заняться земледелием". Ещё до написания многих глав истории Юго-запада, были испробованы все три метода.
  Мудрые старые вожди хорошо понимали, что у них нет шанса в продолжительной войне с белыми глазами. Большие лидеры Сьерра-Бланка - Барранкуито, Сантана и Хосесито - погрузились в мысли об этой проблеме, и для начала решили выяснить, что нужно сделать, чтобы заполучить твёрдый и приемлемый мир. Они хотели, чтобы соглашение включило всех их индейских соседей, и мир не был нарушен несогласными и окраинными незначительными группами, которые могли создать проблемы для основной части племени. Чтобы сообщить, что случилось дальше, нужен всего лишь клочок бумаги. Он был датирован 10 июня 1850 года и отправлен от реки Пекос к губернатору Нью-Мексико. Там говорилось, что "команчи, хикарийя и мескалеро встретились на совете, созванном с целью получения договора и предложения, что все их пленники должны быть отданы, и все их владения должны быть уступлены Соединенным Штатам". В этом документе фигурировали имена Сантаны и Барранкуито.
   В высшей степени неожиданно для всех, апачи предложили отдать своих пленников, которых можно было бы продать за деньги или использовать в качестве работников. Только настоящий дипломат, всерьёз взявшийся за дело, был способен предложить такую вещь. Сантана был вправе на такой жест, но его "предложение ради мира" не принесло плодов в ближайшем будущем.
  Его южные соплеменники оказались способны на более впечатляющее начало. Ближе к середине сентября 1850 года, одна группа мескалеро с гор Дэвис и Гваделупе в полном составе, во главе с вождями Симоном Мануэлем и Симоном Породе, явилась в Сан-Элисарио, чтобы посмотреть, что же им ждать от американцев. Они получили там еду и удостоились мягкого обращения, а затем отправились в Эль-Пасо, где были приняты столь же любезно. Там они сказали майору Джефферсону Ван Хорну, что они теперь должны отплатить той же монетой, и поэтому возвратятся с остальными своими людьми, чтобы заключить договор. Майор ответил, что он должен отправить сообщение с этим предложением к своим старшим и получить у них на это одобрение. Он так написал: "Я полагаю, что в интересах правительства поощрение дружественных отношений с ними. Чтобы это происходило эффективно, мне необходимы полномочия для выдачи им продовольствия в определённых количествах и небольших презентов их влиятельным мужчинам". Нет записей о том, возвратились или нет индейцы гор Дэвиса, но впоследствии, они и в том, и в другом месте вызывали достаточно проблем для того, чтобы держать военных постоянно настороже. Лишь северные группы мескалеро и хикарийя держались в стороне от сложностей. Хотя вряд ли им стало бы ещё хуже. Один офицер так описал их быт: "Более грязные, чем свиньи, и такие же опасные и непредсказуемые, как волки". Однако вожди делали всё возможное, чтобы держать своих голодных последователей мирными. К примеру, в марте 1851 года лейтенант Холлидэй без проблем посетил лагерь несчастных хикарийя, расположенный в 60 милях юго-восточнее гор Манзано. Франциско Чакон, главный их вождь, отправился в Альбукерке, чтобы подтвердить мирные намерения своего народа. Он рассказал, что навахо возвращались из набега мимо его лагеря, и его люди убили одного из них и привели стадо овец. Губернатор Калхун решил, что у мирных телодвижений Чакона должно быть логическое продолжение, и поэтому объявил во всеуслышание, что он лично нанесёт визит племенам на востоке Нью-Мексико. 16 мая он прибыл в Антон-Чико у Пекоса, имея определённый объём зерна для его распределения среди голодающих членов племени. Он узнал, что туда же приходила группа команчей, чтобы посмотреть на него, но они были спугнуты за два дня до его прибытия "бесчестными людьми", распространявших лживые слухи о том, что американцы придут, чтобы убить всех индейцев, которых найдут здесь. Калхун выслал срочно курьеров, и им удалось привести команчей обратно, но проблема не была исчерпана.
  Калхун так написал: "На следующий день у нас состоялся с ними долгий разговор в присутствии полковника Манро и многих других лиц. Во второй половине дня их вождь Орлиные Перья пришёл прямо ко мне в ставку. Он продал мне пленника, выразил полное своё удовлетворение всем происшедшим здесь, и сказал, что лишь смерть послужит препятствием для его повторного визита ко мне с другими вождями и их людьми, прежде чем пройдет две полных луны. Между двенадцатью и часом дня, 30-го числа, эти индейцы бежали из города, позабыв своих животных, одежды и запасы еды. Узнав про это, я немедленно выслал агентов на их поиск. Только один из них был догнан, и он вернулся и заявил, что около 12 часов ночи их вождь был кем-то вызван, но кем, он не может сказать, и когда тот возвратился, то объявил, что мы немедленно должны бежать, так как нас обманули и на следующий день мы должны быть убиты". Калхун выслал ещё курьеров, имевших с собой имущество команчей, которое те побросали во время бегства. Доверие индейцев восстановилось, и они передали, что могут вернуться, но Калхун решает, что от этого не будет никакой пользы. Он находился в стране неразборчивых в средствах маклеров команчеро, ведущих свои дела с дикими племенами, которым они продавали виски, скупали у них ворованный скот, и в целом, с выгодой для себя пользовались их невежеством и убогостью. Этим людям не нужны были мир и сотрудничество между индейцами и правительством. Это могло лишить их бизнеса.
  Калхун так писал об этом: "До тех пор, пока этим бродячим торговцам будет позволен свободный и неумеренный доступ к диким, кочующим индейцам этой местности, мы очень долго будем обеспокоены как ими, так и их союзниками. Почему эти маклеры не имеют никаких страхов, никакой боязни, - они странствуют в разных направлениях по стране, по которой бродят команчи, апачи, навахо и юта, при этом сохраняя целыми и невредимыми свои личности и свою собственность в то самое время, когда те же индейцы своим поведением выказывают решительную и бесконечную вражду ко всем мексиканцам и другим, кто тихо сидит дома?".
  Трудно подсчитать, в скольких волнах насилия можно обвинить этих белых мужчин, более хищных и диких, чем сами индейцы. Не было такого времени, чтобы кто-либо из них не продвигал ту или иную гнусную схему.
  В таких обстоятельствах, некоторого рода триумфом было уже то,что Калхун подписал 2-го апреля 1851 года настоящий договор с вождём хикарийя Чаконом и с вождями мескалеро Хосесито и Лобо. Контора губернатора в то время взяла на себя дополнительные обязанности, соответствующие должности индейского агента. Очень способный, и к тому же добросовестный человек, Калхун просто горел желанием исправить ситуацию, сложившуюся в лагерях индейцев. Он подумал, что наилучшим решением будет удаление членов племени куда-нибудь подальше от поселений белых, по крайней мере, миль на сто, и приставление к ним агентов и белых солдат, чтобы те управляли и контролировали новую резервацию. У него не было средств, чтобы начать претворять в жизнь эту программу, но он мог и добился от Конгресса выделения денег на оплату четырёх индейских агентов территории. В начале 1852 года они приступили к работе.
  Чарльз Оверман, специальный агент для апачей со штаб-квартирой в Сокорро, прислал ему первое сообщение 10 марта, и оно не было жизнерадостным. Он так писал: "Хорнада-дель-Муэрто навевает воспоминания о родах в муках, со страхом и содроганием, и натянутые нервы почти каждой партии, вступающей туда из примыкающей местности, увеличивают впечатление того, что эта важная транспортная артерия находится почти в тотальной блокаде".
  Обстановка повсеместно казалась критической. В том же году (1852) губернатору Техаса было направлено обращение, в котором Эль-Пасо был представлен, как "беззащитный", и Джон Бартлетт, кто являлся руководителем большой партии, посланной осматривать и маркировать мексиканскую границу, отмечал, что "никто не может осмелиться отъехать от поселения хотя бы на три мили без риска потерять свои волосы".
  Тема не менее, лидеры мескалеро попытались ещё раз выработать приемлемую схему, чтобы "утаить глотки двух рас друг от друга". В 1852 году Калхун умер, и его преемником в качестве индейского агента стал майор Джон Грейнер, ещё один хороший человек, стремившийся к взаимодействию. Нет свидетельств тому, кто сделал первый шаг навстречу, но его эмиссары возвратились, а затем, 28 июня в Санта-Фе прибывает партия из тридцати мескалеро. Индейцы и белые очень хорошо тогда поладили. Потом туда же приехали некоторые хикарийя, чтобы навестить родичей мескалеро и увидеть, что они "ведут себя очень хорошо и вполне довольны". Последовал большой танец и празднование, что стоило правительству 10 долларов. Совсем малого оказалось достаточно для таких счастливых результатов. 1-го июля был подписан договор, и мескалеро отправились домой, очень довольные своими полученными подарками (стоимостью около 25 долларов) и перспективой на будущее.
  Грейнер победоносно отписал своему начальству в Вашингтоне: "В течение последних четырёх месяцев почти не было жалоб в отношении индейских грабежей, и старейший житель страны никогда не слышал о меньшем количестве жалоб за любой равный период времени до этого. Ряд вождей мескалеро, или апачей Белых Гор (Нью-Мексико, а не Аризоны), посетили Санта-Фе, где им был предоставлен договор с полным и достоверным его объяснением, и после некоторых возражений насчёт сохранения мира со старой Мексикой, - как того от них требовалось, - они, в конце концов, на это согласились, и получив подарки, возвратились в свои дома, удовлетворённые своим визитом в Санта-Фе".
  Следующим пунктом он добавил: "Я только что отпустил индейца пуэбло, находившегося среди них, и он заявил, что апачи, с которыми мы заключили мир, должны встретиться с команчами в определённое время следующей луны в Боске-Редондо - приблизительно в шести днях пути отсюда, и они желают, чтобы я их там встретил. Если это выполнимо, то я обязан так сделать".
   Это было первое долгосрочное движение в сторону достижения определённой степени терпимости и согласия между индейцами и американцами, но крайне важный второй шаг так никогда и не был сделан. Люди доброй воли с каждой стороны были побеждены силами, с которыми они не могли совладать. Имея наилучшие мирные намерения, Грейнер не мог гарантировать, что белые люди никогда вновь не вызовут в индейцах ярость и месть. Сантана мог говорить за своих людей, но не за Гомеса с гор Дэвиса и Мангаса Колорадоса из области реки Хила. Подписи на бумаге мало было для того, чтобы предотвратить пришествие красного шторма.
  Он пришёл в виде очень кошмарного несчастья, ставшего известным, как дело Уайта, которое вскрыло ещё свежие раны и сделало реальное понимание невозможным. Эдвард Уайт, из Филадельфии, прибыл на Юго-запад в начале 50-х годов вместе с женой, младенцем и двумя слугами, чтобы занять должность маркитанта в форте Бьюкенен. Согласно майору Грейнеру, прямо перед его приездом отряд солдат из Лас-Вегаса "без какой-либо явной причины или провокации противоположной стороны" обстрелял группу индейцев хикарийя. Возмущённые индейцы "объединились с некоторыми ютами и атаковали проходящий караван, который следовал из Штатов, убивая мистера Уайта и других, а также захватывая его жену и ребёнка. Весь этап был захвачен и все десять его пассажиров убиты. Следствием этого стала война".
  Немедленно была организован отряд волонтеров для поисков индейцев. Когда они их догнали, то убили семерых из них, но миссис Уайт была умерщвлена индейской женщиной, прежде чем избавители смогли до неё добраться. Младенец к этому времени был уже мёртв.
  Доктор Джеймс Беннетт, кто прибыл в 1850 году как рядовой Первых Драгун, был одним из мужчин, "поклявшихся отомстить её гонителям" над мёртвым женским телом.
  Он так изложил дальнейшие события: "После наступления темноты, возле нашего лагеря послышался шум. Сначала мы подумали, что это какое-то животное. Трое или четверо из нас отправились обследовать ивовый кустарник, и обнаружили там индейского ребёнка, которому, как я полагаю, было около восьми месяцев от роду. Он был привязан к доске, как и все индейские дети. Нашёл его я. Подошёл старый, угрюмый солдат, и сказал: "Покажи мне это отродье". Я отдал ему ребёнка. Он поднял тяжёлый камень, привязал его к доске, и бросил всё это вместе с младенцем в воду. Через мгновение от него не осталось и следа. Единственный комментарий от этого солдата был такой: "Ты ещё маленький парень, но можешь стать большим инджином, поэтому до свидания и прощай. Я лишь хочу, чтобы у меня было побольше таких, как ты, чтобы сделать то же самое".
  Благодаря таким действиям был приведён в движение порочный круг убийств и отмщений, и невинные страдали вместе с виновными. Все индейцы для солдат и поселенцев были на одно лицо. Подобным образом, индеец, недовольный или имеющий пустой желудок, забирал всё, что мог у любого белого человека, сюда приезжавшего.
  Белых становилось всё больше и больше. Будущие золотоискатели должны были питаться, и вслед за ними, в Аризону и Калифорнию из Техаса гнали большие стада крупнорогатого скота. Иммигранты ехали на запад в крытых фургонах в поиске мест для добычи средств существования. Газетчики, юристы, порядочные люди, вольные бродяги - все типы и характеры людей спешили через Апачерию, и многие из них сообщали о душераздирающих событиях. Когда Джон Рид в начале 1850-х годов пересекал пустыню, то военный отряд мескалеро из гор Дэвиса настиг его караван в Игл-Спрингс. Всего двое воинов имели винтовки, но остальные были вполне успешны со своими стрелами, имевшими стальные наконечники. Часть животных была убита, и нескольким мужчинам пришлось выдирать стрелы из своих тел, но никто не умер. Возбуждение от боя было просто потрясающим, и Рид выбрался из этой переделки с яркими впечатлениями от зрелища и звуков апачского боя. Каждый раз, когда у какого-либо смелого получался удачный выстрел, он громко выкрикивал: "Буэно!" (Хорошо,-исп.), - и в разгар схватки "их гвалт, гнусавые выкрики, вопли, и всё остальное в совокупности, представлялось просто каким-то неземным шумом".
  Белые едва ли могли в это поверить, но посреди всеобщей войны, мескалеро Сьерра-Бланка всё ещё пытались сохранить мир. 31-го мая 1853 года вождь Хосесито и ещё семь апачей Белой Горы прибыли в Санта-Фе, чтобы сказать Тата (губернатор), что их люди получили хорошие всходы зерновых, и надеются, что губернатор сдержит своё обещание и построит форт в их стране для обоюдной защиты.
  Это был последний визит такого рода, который мескалеро когда-либо наносили. Горе и уничтожения стали их предназначением. Дэвид Мэривезер 22-го мая 1853 года был назначен губернатором Нью-Мексико, и в августе прибыл из Вашингтона в Санта-Фе. Вместе с ним приехало и его убеждение в том, что ему необходимо использовать жёсткие меры в отношении индейцев, отныне находившихся под его опекой. Он видел два варианта: кормить их или наказывать. Он безжалостно высказался насчёт этого: "Первое (кормёжка) являлось политикой моих предшественников. Последнее (наказание) применялось не эффективно".
  Почти незамедлительно у него появилась возможность ввести в действие свою политику железного кулака. Хикарийя, удручённые и находившиеся в замешательстве от враждебных действий военных, раньше уже предпринимали попытку ответного удара, и неудача правительства в обеспечении их обещанным продовольствием лишь больше их подхлестнула. Проблемы начались в начале весны 1854 года, и в марте и апреле в области Таос раздавались пронзительные звуки сражений. В июне мятежи переместились дальше на юг, и один караван за другим подвергались нападениям мескалеро в Игл-Спрингс. Явственно ощущалась необходимость применения дополнительных карательных мер.
  В свете тех материалов, которые нам сейчас известны, кажется определённым, что ограбления на дороге из Сан-Антонио в Эль-Пасо являлись работой вождя Гомеса и его единомышленников-пиратов из области Биг-Бенд, а мескалеро Сьерра-Бланка заслуживают хорошей репутации.
  
  (Современная резервация мескалеро).
  Но генерал Гарланд так сообщал в штаб-квартиру в Санта-Фе: "Предполагаемые грабители мескалеро-апачи из Сьерра-Бланка. Эта группа насчитывает около 250 воинов и занимает местность между Белыми Горами и рекой Пекос. Я собираюсь послать туда пять компаний в текущем месяце". В последний день июня он информирует, что "180 человек под командованием лейтенант-полковника (подполковник) Чандлера уже находятся в экспедиции на севере территории мескалеро. Эта группа индейцев наводняет дорогу от Эль-Пасо до Сан-Антонио, совершая вдоль неё убийства и ограбления. Меры, принятые мной, думаю положат конец ограблениям в том месте". Если до этого казалось вероятным, что удастся избежать неприятностей, и вожди мескалеро делали для этого всё возможное, то теперь они должны были чувствовать полную безнадёгу. Но даже на то время, с солдатами находившимися в их стране, нет ни одного письменного упоминания о столкновениях. Все новости приходили исключительно с юга. В октябре произошла энергичная перестрелка, когда отряд апачей атаковал караван фургонов в Игл-Спрингс. При этом стоит отметить,что воины убрались на юг, а не в сторону Белых Гор Нью-Мексико. Войска их перехватили, и убили предводителя с шестью его воинами. Это не остановило ограбления. Группы южных мескалеро и липан скрылись в старой Мексике, и жили в Коауиле и Чиуауа, находясь на безопасной дистанции от преследований американцев и в удобно расположенной позиции для отсчёта набегов на дорогу Сан-Антонио. Возможно, кто-то из членов группы Белой Горы и принимал участие в проделках своих более жёстких южных соплеменников. Дикая природа некоторых из них на уровне инстинкта требовала грабежа, и они ускользали, чтобы присоединяться к Гомесу или совершать собственные незначительные рейды. Как бы там ни было, но некоторым предприимчивым воинам с севера было чем заняться, и они совершали мелкие ограбления, держась в стороне от больших неприятностей. Они крали лошадей в окрестностях своей страны и перегоняли их в лагеря своих родичей хикарийя. Там они их обменивали на других животных, которых можно было содержать или продавать без лишних вопросов. Весь 1854 год происходила такая "бойкая торговля". Они так делали, потому что получали от этого удовольствие, а также они должны были поддерживать свой уровень жизни, который неуклонно падал. Агет Грэйвс так охарактеризовал сложившееся положение вещей: "Этим индейцам нужно как-то существовать, и когда горы и лес уже больше не обеспечивают их необходимой пищей, то, разумеется, они начинают искать еду у тех, кто её имеет. И если это не получается забрать мирным путём, то они применяют силу. Никакое живое создание, - неважно, цивилизованное оно или нет, - не станет помирать от недостатка еды, если она находится в пределах досягаемости".
  Как и многие американцы того времени, Грэйвс не считал индейцев серьёзной угрозой. Он высказал мнение, что скоро они все перемрут от голода, и совсем не ощущал дискомфорта от этой своей мысли. Он так её сформулировал: "Этой расе предстоит быстрое и конечное угасание, согласно закону сильного, действующего в настоящее время, или мирскому или божественному, или обоим сразу, и, кажется, это не вызывает никаких сомнений, и в равной степени находится совершенно вне зависимости от контроля за этим или администрирования со стороны любого гуманитарного агентства. Всё, чем может помочь просвещённоё христианское правительство, такое, например, как наше, так это постепенный и смягчённый переход к их финальному уходу со сцены человеческого бытия".
  Этот год (1854) стал поворотным для мескалеро. Под влиянием губернатора Мэривезера правительство стало глухим и враждебным. Преследуемые армией, голодные и разочарованные апачи больше не надеялись на мир, и прежде чем год закончился, они приступили к настоящим боевым действиям. Губернатор обвинял их в "открытой враждебности, грабежах и убийстве наших граждан". Сначала пошли жалобы на воровство скота и дальнейший его перегон к Пекосу. В январе 1855 года отряд из десяти налётчиков мескалеро атаковал ранчо всего в нескольких милях от Санта-Фе. Они были быстро настигнуты и истреблены ротой солдат под командованием лейтенанта Стёрджиса. Но теперь военное командование не собиралось удовлетворяться просто карательными экспедициями. Было приведено в движение полномасштабное вторжение в страну мескалеро.
  ГЛАВА 5. ГОЛОД И ПОРАЖЕНИЕ: МЕСКАЛЕРО ОТСТУПАЮТ.
  Через четыре дня должно было наступить первое января 1856 года, но восемьдесят нижних чинов и офицеров Первых Драгун хорошо понимали, что Новый Год станет для них всего лишь ещё одним обычным днём. Форт Торн, новый пограничный пост на западном берегу Рио-Гранде, на юге Нью-Мексико, был достаточно изолирован от внешнего мира, но он всё равно являлся гораздо более комфортабельным местом, чем та дикая индейская страна, куда они направлялись. Суровый долг был их жребием, при этом удовольствий там было наперечёт, и смерть могла застигнуть их в любой момент на другой стороне следующей горы. Никто из них не роптал во время сбора на плацу. Приказ есть приказ, и они были обязаны выступать.
  Подразделением командовал капитан Юэлл, лысый, с орлиным носом, страдавший расстройством пищеварения Дик Юэлл, кто через определённое время стал одним из самых надёжных полководцев Роберта Ли. Люди посмеивались между собой над причудами Юэлла, но его выпученные глаза и высокий голос не делали его менее квалифицированным любого другого офицера, и они это знали. Из людей, его сопровождавших и выстрадавших наравне с ним этот зимний поход, всего один человек дополнил свидетельством то, что мы знаем из официального рапорта Дика Юэлла. Это был Джеймс Огастас Беннетт, двадцатитрёхлетний рядовой, завербованный в штате Нью-Йорк. Он вступил в армию, потому что думал, что это поможет ему оказаться в Калифорнии. После пяти лет суровой жизни в постоянных экспедициях, он стал стойким проффесиональным солдатом с настороженными глазами, а также с замком, установленным на его рот. Несмотря на свой внешний вид несгибаемого человека, он сохранил тонкие нити сентиментальности и, возможно, являлся единственным на посту, кто имел достаточно развитое мышление для того, чтобы удостаивать вниманием ведение дневника.
  Капитан Юэлл оглядел всадников и вьючных животных, выстроенных в ряд, а затем пропищал команду и энергично поехал вперёд к переправе через стремительную реку и к закутанным в снежные одеяла, видневшимся вдали горам.
  Апачи мескалеро, согласно сообщениям, воровали скот в области Пекос в двухстах милях восточнее форта. Капитан выступил на соединение с подразделениями из других постов, чтобы потом всем вместе, согласно приказам, отправиться вести боевые действия с индейцами в их собственной стране. Сейчас было плохое время года для выполнения подобных маневров на территории, которая по-прежнему значилась на картах, как "неисследованная", но генерал Джон Гарланд из штаб-квартиры в Санта-Фе, по-видимому, считал, что неудобства зимней кампании больше повлияют на апачей, чем на солдат. И он оказался полностью прав.
  Трудности начались ещё до того, как войска исчезли с поля зрения своего поста. В конце первого дня марша рядовой Беннетт сделал мрачную запись в своём дневнике: "28 декабря. Нас 80 человек под командованием капитана Ричарда Юэлла, оставивших форт. Вчера вечером мы расположились лагерем в горах, проехав 30 миль. Во время пересечения брода на Рио-Гранде мы потеряли трёх лошадей и двух мулов, которые утонули. Также мы потеряли два ящика беприпасов и некоторое количество провизии. Мы разбили лагерь в низменности возле небольшого солёного озера. Для приготовления пищи пришлось использовать лёд, а не воду. Здесь очень холодно и мало дров".
  Через три дня уставшая и жалкая на вид команда прибыла в Антон-Чико, у Пекоса. Но даже от удобств этого затхлого мексиканского городка им пришлось отказаться. Там их встретил курьер с депешами, ставившими в известность, что мародёрствующие мескалеро бежали в южном направлении. Теперь необходимо было отправиться вниз вдоль Пекос, а затем подняться по Бонито к Капитанс, чтобы встретить там капитана Стэнтона и лейтенантов Уолкера и Даниэля с 29 драгунами и 50 пехотинцами. Затем объединенные силы должны выдвигаться в горы на поиски любых индейцев для их наказания. Капитан Юэлл выругался в своих уже привычных высоких тонах и повёл своих людей на юг от города.
  К 17 января объединенная команда переместилась ещё южнее, на восточные склоны горной цепи Сакраменто, и направилась в Пенаско, - местность, на которую никогда не распространялась гражданская власть. Бурная, шумная речка извививалась по долине, соседствовавшей с холмами, покрытыми можжевельником. Высокие сосны красовались обилием зелени, подступая вплотную к высоким откосам. Достигнув их подножья, люди начали углубляться в горы. Разведчики мескалеро отслеживали каждый их шаг. Это было второе вторжение белых людей в их страну, всегда им принадлежавшую, и несмотря на то, что они, несомненно, были здорово напуганы, они направили все свои помыслы на то, чтобы сдержать захватчиков, навязывая им бой на каждом дюйме их пути. Первую попытку, когда солдаты подошли к месту своего привала, они осуществили в сумерках, пуская стрелы и стреляя из имевшихся ружей, а также прилагая старания, правда безуспешные, к тому, чтобы выжечь отряд, поджигая сухую траву.
  Весь следующий день войска двигались вверх по Пенаско, отбивая беспрерывные атаки.
  После того, как всё было кончено, капитан Юэлл написал: " Местность здесь разбита на высокие холмы с глубокими оврагами, пересекающими линию нашего марша. Лейтенант Мур с солдатами, на выбранных лучших лошадях погнался за индейцами, как только мы оказались на ровной поверхности, но зимний 450-мильный марш слишком вымотал наших лошадей, чтобы ещё ловить индейцев, находящихся на свежих животных. Индейцы впечатлили своей смелостью, а также тем, что они пытаются держать нас на расстоянии от своих семей и навязать нам рукопашный бой, поэтому мы по возможности продвигаемся как можно быстрей.
   В течение дня около пятнадцати из них были выбиты пулями со своих лошадей и унесены их товарищами, оставив землю, на которую они упали, отмеченной пятнами крови. Затем, после потери своих самых смелых, они собрались на холме и провели оплакивание, а потом возникли в ещё более дерзкой своей атаке".
  В три часа дня, 18-го января, капитан Юэлл наткнулся на убогие жилища, которые апачи и пытались защитить. Это была группа брошенных и пустых типи, раскиданных на открытом склоне, опудренном известняковой пылью. Небольшая долина справа давала приют ещё для некоторого количества хижин. Юэлл скомандовал расположиться здесь на ночь, и назначил капитана Генри Уитинга Стэнтона, этого отличного солдата и всеми любимого командира, исследовать вторую группу типи и узнать что-либо о сбежавших владельцах. Официальный рапорт Юэлла включил описание того, что случилось дальше: "Офицер, после достижения означенного места, атаковал некоторое количество индейцев, которых увидел перед собой, и в пылу погони по крутым склонам оторвался вперёд от своих людей, очень медленно продвигавшихся верхом к нему после того ,как он просигнализировал сбор. Когда подошли, наконец, десять из его людей, он отправился осматривать долину, а затем, поняв, что индейцев там нет, повернул лошадей обратно. Через три четверти мили долина суживалась, и кое-где по бокам росли деревья. Там он попал в засаду и подвергся обстрелу, во время которого первым залпом был убит один из его людей. Он приказал своей команде захватить индейскую позицию за деревьями, но тех было слишком много, поэтому он скомандовал отступление, а сам остался прикрывать сзади своих людей, выстреливая из своего карабина Шарпса. Он получил выстрел в голову, и сразу скончался. Один из его людей, рядовой Дьюджен, из роты В, Первых Драгун, спешился в начале атаки, был окружён и пронзён пикой, но всё же успел застрелить одного индейца. Как только я понял, что капитан Стэнтон подвергся нападению, то приказал лейтенанту Муру во главе сильного отряда в пешем порядке атаковать индейцев, и это помогло их рассеять. Он доставил тела капитана Стэнтона и ещё двоих убитых мужчин, а также лошадь и винтовку убитого Дьюдженом индейца.
  После рассеивания индейцев, мои проводники оказались совершенно не способны отследить их, и 20-го числа, пройдя выше источников Пенаско, я повернул назад с лошадьми настолько уставшими, что их пришлось вести на пост в поводу. В непосредственной близости от места боя, в пределах пяти миль от моего лагеря, находилось около трехсот только что покинутых хижин. Пехота была бесполезна, и постоянно плелась за драгунами. Индейцы ничего не знали о дальности мушкетной стрельбы, пока сполна не заплатили за свой опыт.
  Дымовой сигнал, исходивший от индейцев во время моего возвращения, дал мне понять, что они ушли в нижнюю часть гор Гваделупе".
  Преследование Юэллом индейцев вознесло его на высоту 9000 футов. Там не было места ни для человека, ни для зверей, поэтому, переночевав здесь, он отправился назад по пути, по которому пришёл. Рядовой Беннетт написал своё резюме: "21 января. Идём вверх по реке. Прошлой ночью разбили лагерь в её истоке. Животные мрут от голода, по 8-12 в день. Никто из нас никогда раньше не был в этой местности. Здесь ничего нет, кроме снега и льда. Мы прошли меньше четырех миль и вновь остановились. Потребовалось два дня, чтобы добраться до нижнего лагеря, где нас ждало ужасное зрелище. Придя к месту, где мы похоронили капитана Стэнтона и двоих других наших людей, мы обнаружили их тела вырванными из могил и наполовину объеденными волками, их одеяла были похищены, а глаза выклеваны воронами. Их кости были обглоданы воронами и грифами-индейками. Отвратительное зрелище. Мы сложили большой штабель из сосновых брёвен, положили на него их тела и подожгли. Кости затем мы забрали с собой".
  Апачи пытались сжечь отряд, пока он не покинул Пенаско, но солдаты выжгли растительность вокруг своего лагеря и выбрались оттуда. Это была тоскливая и утомительная экспедиция, которая упорно продвигалась по направлению к Бонито и современным Линкольну и Карризо, а затем повернула на север в сторону гор Манзано. Перевалив через горы, войска пересекли долину Рио-Гранде и направились на юг, к своему родному посту.
  Но предстояло сделать ещё одно дело, прежде чем считать кампанию завершённой. Кости капитана Стэнтона нужно было отвезти в форт Филмор, где он проходил службу. Рядовой Беннетт был членом группы сопровождения. Ночь он провёл в Дона-Ане, где вечером прошёл большой танцевальный вечер, а наутро отправился в Филмор. То, что он там увидел, глубоко его тронуло: "Мы держали путь в форт. Миссис Стэнтон, жена капитана, стояла в двери, дожидаясь своего мужа. Если у человека и была хоть капля жалости, он должен был отдать её здесь. Бедная женщина! Она спросила о своём муже. Ответ был уклончивый. Прошёл час. Улыбка сбежала с её лица. Её радостный смех сменился вздохами и слёзами, обагрявшими её щёки. Она любила его, и никогда больше не будет им любоваться".
  Мескалеро тоже находились в трауре в своих неуютных лагерях, но никого не нашлось, чтобы описать их горе. Кампания стала страшным ударом по апачам. Впервые в самое сердце их страны проникла враждебная сила такого размера и эффективности. Никогда раньше всё племя не изгонялось из своих типи и не оказывалось в дикой местности без еды и пристанища. Никогда до этого они не подвергались такой резне, в то время как враг ушёл почти невредимым. Их самолюбие было настолько уязвлено, что небольшая группа самых неустрашимых из них решила ещё раз испытать свою удачу. Пятнадцать из их сопровождали Юэлла с гор и на протяжении всего обратного пути к его месту дислокации. В ночь на 23 февраля, через несколько дней после возвращения измученных драгун в форт, в 25 милях от поста они атаковали пастбищный лагерь, в котором четверо мужчин охраняли лошадиный табун. Мескалеро отступили после яростной схватки, и каждый из охранников был ранен, по крайней мере, четыре раза. Солдаты из форта Торн продвинулись по следам убегавших индейцев почти до гор Гваделупе, где войска из форта Блисс присоединились к поискам, но смелые уже рассеялись и исчезли. После этого последнего шквала, мескалеро решили больше не сопротивляться, и при этом они имели счастье избежать наказания. Генерал Гарланд был готов атаковать вновь, и выслал триста солдат под командованием полковника Майлса, но тут вмешался доктор Майкл Стек, новый индейский агент для мескалеро. Апачи срочно прибыли к нему с заявлением о готовности заключить мир, и он сообщает Гарланду и губернатору Мэривезеру, что пообещал им защиту, пока идут переговоры. Майлс заметил, что "это возымело немалую досаду в тот момент, когда мы уже собирались нанести удар, а его рука приостановила действие". Мескалеро поплелись к форту Торн, чтобы встретиться там с губернатором и попросить положить конец их проблеме. Коренные преобразование в их образе жизни были результатом этого. Чтобы держать их всё время под контролем, у слияния Руидозо и Бонито был построен форт Стэнтон, названный так в честь погибшего офицера. Вожди подписали договор, который предписывал им жить в пределах резервации, ставшей теперь их домом. Она включила в себя полосу земли южнее форта Стэнтон в 27 миль шириной и (в то время) в длину от гор Пекос до реки Пекос. Этот договор так и не был ратифицирован Конгрессом, при этом никто не удосужился объяснить индейцам, что ратификация договора является необходимым условием для вступления его в силу.
  Они были разбиты и лишены средств существования, и в целом настолько несчастны, что даже губернатор Мэривезер проникся их бедственным положением: "Когда я встретился с мескалеро в форте Торн с целью ведения переговоров для заключения мирного договора, то нашёл этих индейцев в бедности, - в наиболее крайней её степени, которую только можно мысленно вообразить. Я оказал помощь для удовлетворения их безотлагательных потребностей, и распорядился, чтобы агент Стек выдал им лимитированный объём продовольствия, но только после того, как они подадут прошение для получения облегчения и удовлетворения их нужд, и если он сам будет видеть в этом необходимость".
  Но Мэривезер не сделал, и скорей всего и не мог сделать, что-либо действительно стоящее, чтобы разрешить сложную ситуацию. Если бы там было достаточно денег на содержание этих бедных индейцев в добром здравии, если бы только там имелось место, которое им на самом деле принадлежало, если бы они имели склонность и знания для того, чтобы заняться фермерством, тогда он смог бы им помочь. Но суть предмета состояла в том, что неоткуда было взяться заботе о них, и не было возможности для них заботиться о себе самим. Они были голодными и стояли перед выбором - украсть или голодать. Вот почему они крали.
  Майклу Стеку, квалифицированному врачу из Пенсильвании, ставшему теперь ответственным за них, несколько раз сообщали об их грабежах, и, наконец, он говорит им, чтобы они больше не обращались к нему за содействием, пока не вернут весь украденный скот. Но они этого никак не могли сделать, так как большая часть такой добычи была уже съедена, причём практически сразу. Когда агент Стек повернулся к ним спиной, им ничего не оставалось делать, кроме как вернуться в свои горы. Они собрали своё имущество, которое оставили в агентстве Дона-Ана, и отправились обратно в Сьерра-Бланка. Там они провели несколько месяцев, в течение которых всё время голодали, и, в конце концов, начали приходить в форт Стэнтон в надежде приобрести хотя бы какие-нибудь пищевые отбросы. Командир поста майор Ван Хорн отмечал, что они "с жадностью поглотили мёртвого мула и охотно съели собачьи объедки".
  Лидия Спенсер Лэйн, жена одного из офицеров форта Стэнтон, как раз находилась там, когда они ели мула .То был экземпляр с покрытой болячками спиной, который подох прямо в коррале. Она вспоминала: "Они разрезали его на куски, отправили мясо в свой лагерь и съели всё это полностью, кроме копыт и костей. Мёртвый мул не останется презренным, когда умираешь с голода". Насыщение от этого лакомого кусочка очень быстро прошло, и индейцы вскоре вернулись на пост, надеясь получить ещё что-нибудь съедобное. Майор Ван Хорн сказал им, что они должны пойти к своему агенту, и им пришлось в отчаянии это сделать. Стек повторил своё решение: "Нет продовольствия, пока не будет возвращена вся украденная собственность". Позже Стек так высказался насчёт этого: "Результатом этого действия по отношению к ним стало то, что в течение следующих двух месяцев они доставили командиру в форте Стэнтон и агенту около четырех десятков лошадей, имевшихся у них, и на которые заявили права их владельцы". Исполняя распоряжение губернаторской канцелярии (где отказ Стека иметь дело с апачами, пока они не отдадут лошадей, подвергся резкой критики), он в ноябре 1856 года принимает группу мескалеро в форте Стэнтон, и выдаёт им одеяла, рубашки, ножи, табак и продовольствие, а также объявляет, что после такого их поведения, он будет выделять для них пять волов и тридцать фанег зерна каждую полную луну. Почти через год он мог похвалиться, что с начала этого его соглашения с апачами: "ни одно ограбление на территории не было отнесено к группе Белой Горы мескалеро".
  Стек стал первым агентом, предпринявшим практические действия, чтобы помочь индейцам самим научиться добывать средства существования. Весной 1856 года он нанял шесть человек, чтобы те отправились с индейцами в каньон Ла-Лус у подножья гор Сакраменто, что означало начало претворения в жизнь земледельческой программы. Овощами и кукурузой было засеяно семьдесят акров, и все казались счастливыми и дружественными. Отчасти дружелюбие обуславливалось смертью старого вождя Барранкуито, который, похоже, был среди индейцев кем-то вроде баламута. Его сын Кадете (или Ши-акс-нат-тса), ставший теперь выразителем чаяний большей части племени, сказал белым людям, что он решительно настроен в будущем не допускать совершение грабежей. Он стал великим апачем, и впрямь добившимся успеха в удержании большей части своего народа подальше от этой проблемы. Но даже величайший вождь не смог бы спасти своих людей от голода в том скудном времени, а значит, не мог предотвратить случавшиеся время от времени мелки кражи и воровство. Тем не менее, он делал всё возможное для того, чтобы этого не происходило. В августе он доставил десять лошадей и сказал Ван Хорну, что его люди забрали их у индейских воров. Ван Хорн так это прокомментировал: "Эти люди всё время выказывают дружеское расположение, и делают всё от них зависящее, чтобы помешать другим мескалеро совершать ограбления".
  Наконец, стала вырисовываться истина в отношении тех грабежей, в которых мескалеро Белой Горы так часто обвинялись, и за которые они были так сурово наказаны. Когда майор Томас Холмс заступил на командование фортом Стэнтон, то услышал привычное обвинение, что они якобы ответственны за нападения на дороге Сан-Антонио. 15-го февраля 1857 года он написал генералу Гарланду: "После ознакомления с вопросом и пристального его изучения, я убеждён, что индейцы этой области никоим образом не связаны с этим. Эту их воздержанность, в этой части, нужно полностью отнести к благотворному влиянию, осуществляемому через энергичную деятельность небольшого продовольственного магазина, который открыт в этом форте с разрешения, выданного доктором Стеком".
  Стек был уверен, что твёрдость и доброжелательность в управлении, в сочетании с достаточным питанием, помогут индейцам обеспечивать себя самим. Это было единственно возможное направление, по которому следовало идти. Он хотел переместить всех апачей в новую резервацию у реки Хила, но вовремя осознал, что такое перемещение на тот момент неблагоразумно, так как в племени произошёл раскол. Белые бутлегеры (торговцы спиртным) вели активную деятельность в окрестностях резервации, и пять или шесть индейцев были убиты в пьяных драках. В результате, одна половина мескалеро не хотела иметь никаких дел с другой.
  
  (Терпеливая и смирившаяся женщина. Индеанка Мэри, хорошо известная белым поселенцам).
  
  (Мужчины, жившие охотой и набегами).
  
  (Горные Духи возникли в великом церемониале).
  Стек решил, что лучшей политикой в подобных обстоятельствах станет вспашка больших площадей плодородных земель в каньоне Аламо, рядом с современным Аламогордо, и он убедил всех вождей, кроме двоих, переместиться туда весной 1858 года и приступить к работе. Вожди Матео и Верансия, возглавлявшие группу, известную, как Агуас Нуэвас, сказали, что они не присоединятся к своим соплеменникам из-за последних убийств, и кроме того, у них имелись свои фермы у Пенаско на той стороне гор.
  Но самой большой проблемой Стека в 1858 году был "чересчур дружелюбный" дух вождя Гомеса и его воинов с гор Дэвиса. Они являлись источником "постоянной проблемы", пытаясь смешиваться со своими кузенами из группы Белой Горы в надежде получить мясо. Стек прогонял их, хорошо понимая, что их мародёрские наклонности могут передаться молодым мужчинам, занятым теперь на закладке урожая на выходе из каньона Аламо.
   Непоколебимость и предусмотрительность Стека стабилизировали ситуацию на протяжении следующих двух лет. Апачи продолжали заниматься земледелием на своих небольшого размера полях и вели себя неплохо. Но становилось очевидным, что главным их искушением было пьянство, и что они зависят в этом отношении от подлых белых людей, которые, наживаясь на этой слабости индейца, толкались вокруг его скромной собственности и окончательно втаптывали в землю его гордость и достоинство. Жертвы жаждали отравы, которую распространяли бутлегеры, и поэтому они сами покровительствовали им. В течение следующих двадцати лет почти невозможно было привлечь к ответственности торговцев виски. Подвыпивший индеец, когда его спрашивали, где он взял алкоголь, торжественно отвечал: "Я нашёл источник".
   У апачей не было защиты от предательских вторжений других типов. Вряд ли виновные отважились бы на такое вблизи поселения. В феврале 1858 года группа мирных членов племени разбила лагерь возле штаб-квартиры доктора Стека в деревне Дона-Ана. В мексиканском обществе Месилья, в нескольких милях оттуда, отряд милиционеров решил, что этот индейский лагерь создаёт нестерпимую обстановку, и исправление этого является их прерогативой. Они неожиданно атаковали ничего не подозревавших мескалеро. Лейтенант Алэй, из форта Филмор, лишь константировал: "Гвардия Месильи" убила восемь или девять индейцев, включая нескольких женщин, а затем они прибыли в посёлок в полупьяном состоянии, преследуя женщин и детей, убегавших туда в поисках защиты". Через день или два, в Дона-Ану приезжает сотня воинов во главе с Гомесом (наш друг с гор Дэвис) с намерением отомстить жителям Месильи. Стек убедил их уйти и позволить ему самому заняться этим делом, но прежде чем он смог что-либо в этом отношении предпринять, прибывает армия. Командир из форта Филмор передал горожанам своё предложение, что если местной милиции так хочется самим решать индейскую проблему, то армия остаётся в стороне. Это мгновенно привело в чувство жителей Месильи, и 24-го марта 1858 года, 634 из них подписывают петицию, в которой содержится просьба о продолжении функционировании поста и о присылке туда ещё солдат. Генерал Гарланд ответил им, что там имеется достаточно солдат, и кроме того предупредил, что "те из жителей, кто совершает насилие и возмущения, лишаются права на защиту военных властей, и не получат её ни в каком виде". Очевидно, "Гвардия Месильи" пришла к выводу после двух месяцев такого сорта словесных выпадов, что безобидное порицание так и останется их наказанием за убийство индейцев. И 10-го апреля они предприняли ещё одну попытку этого. Перед самым рассветом их отряд атаковал лагерь мескалеро возле форта Торн, беспорядочно стреляя в мужчин, женщин и детей. Солдаты тут же предприняли ответные меры. Лейтенант Вуд арестовал Хуана Ортегу, лидера "гвардейцев", и тридцать шесть его людей. Они были отданы в форте под военный трибунал, что вызвало яростные протесты сограждан. Даже были отправлены письма военному министру с жалобой, что этот арест является "наиболее грубым нарушением закона, совершённым офицером, командиром форта Торн". Мексиканцы писали, что за последние 6-8 месяцев они потеряли двести голов лошадей и крупнорогатого скота. Офицеры же настаивали, что апачи "последние четыре или пять месяцев находятся в мире и дружественных отношениях со всеми в своей окрестности. Они ежедневно отмечаются в гарнизоне, спокойно и хорошо ведут себя, и до сих пор не дали ни одного повода для совершения столь малодушного произвола". Нет ни одной записи об наказании милиционеров Месильи за те преступления, которые они совершили. Никто из них никогда не был наказан за убийство индейца. Согласно "Mesilla Miner", отряд апачей в июне 1860 года атаковал город Сан-Томас, второй по численности населения после Месильи в том районе, а затем напал на ранчо Хосе Монтойи. Все были убиты, кроме одного, захваченного в плен ребёнка, и одного пеона, который просто лишился чувств. Корреспондент газеты вопил: "Сколько! Сколько мы будем терпеть эти поругания? Когда же Конгресс даст нам защиту?".
  Если этот набег был настолько плох, как "Mesilla Miner" пыталась это представить (что вызывает сомнения), то преступниками, пожалуй, были апачи-хиленьо. Мескалеро на тот момент не хотели, да и не были способны нанести столь значительный ущерб. Они голодали, и война находилась далеко за пределами их помыслов. Белый человек был безуспешен в своих потугах уничтожить их, но его болезни и виски делали своё дело. Они могли за это благодарить Конгресс. Заключённый с ними договор не был ратифицирован, и поэтому кодексы взаимодействия на них не распространялись. Правительство немногим могло защитить их от человеческих стервятников, за ними охотившихся
   Мыслящему индейцу казалось в 1861 году, что положение его племени уже не будет хуже. Уполномоченный Уильям Доул так прокомментировал это: "Не удивляет, что очень многие из них, видя безнадёжность своих перспектив на будущее, не могут оставить свои пагубные и бесполезные привычки". И всё же, если бы этот мыслящий индеец имел способность предвитеть то, что было предназначено его племени в следующие четыре года, то он должен был бы молиться Женщине Закрашенной Белым и Ребёнку Воду, чтобы сегодняшнее положение вещей осталось неизменным.
  ГЛАВА 6. МЫ МУЖЧИНЫ И ВОИНЫ: МЕСКАЛЕРО ПРОТИВ ГЕНЕРАЛА КАРЛТОНА.
  Звук орудия форта Самнер слабыми отзвуками отозвался в горах и пустынях Нью-Мексико. Это означало наступление тяжёлых времён для людей в гарнизонах, рассеянных по этой обширной и уеденённой земле. Офицеры с юга, раздираемые противоречивыми интересами, не спали ночами, пытаясь определить для себя, что предпринимать в свете распространяющихся слухов о предстоящих переменах. Новости с востока шли неделями, но, наконец, стало очевидным, что идёт война и нужно принимать решения.
  Некоторые из лояльных властям офицеров остались там, где они были дислоцированы, а другие отправились на север. Симпатизировавшие югу волновались о том, как более удобно и безболезненно примкнуть к своей стороне. Для некоторых из них эта проблема была решена, когда небольшая армия промаршировала на запад из Сан-Антонио, а затем повернула на север, сметая всё на своём пути. Форт Блисс в Эль-Пасо и форт Филмор возле Лас-Крусес стали передними форпостами конфедератов после позорной сдачи сил Союза под командованием майора Линде, и техасцы походным маршем продвинулись на север, чтобы торжествовать в Валверде и попасть, в итоге, в безвыходное положение в Глориете.
  Капитан Робертс, командир форта Стэнтон, ничего не придпринимал, пока не узнал, что майор Линде сдался конфедератам Бэйлора. Тогда при первой возможности он возглавил две роты в направление Альбукерке и поджёг свой пост. К сожалению, его планам не суждено было сбыться из-за ливневого дождя, пошедшего вскоре после поджога и выступления. Несмотря на кое-какой нанесенный ущерб, на складах сохранилось много полезных вещей, которые стали как манна небесная для мексиканцев и апачей, всегда готовых приступить к мародерству. Когда лейтенант Джон Пуллиам прибыл туда из Дона-Аны, чтобы поднять Конфедеративный флаг, он нашёл лишь руины и индейскую проблему. Почти сразу началась борьба между войсками Юга и мескалеро.
  Существует некоторое сомнение в отношении того, что произошло дальше. Согласно сообщениям приверженцев Севера в Санта-Фе, индейцы обиделись на некие действия или приказ, исходивший от отряда конфедератов, и открыли по ним огонь. Суперинтендант Джеймс Коллинс так это охарактеризовал: "Они вовлеклись в ссору с техасцами, затем переросшую в сражение, в котором несколько индейцев и техасцев были убиты".
  Согласно конфедератам, зачинщиками были индейцы. Четыре человека по приказу Пуллиама выехали на разведку сил Союза в том районе, и направились к горам Гальинас, находящиеся сразу за северными отрогами Сьерра-Бланка. Неопытные и самоуверенные, они разбили лагерь возле источника, находясь в совершенно беззащитной позиции, и индейцы утром убили троих из них. Один уцелевший "слетел галопом с почти перпендикулярного склона", и, опередив апачей в десятимильной погоне, прискакал в поселение Пласитас (позже переименованное в Линкольн), куда ему на выручку прибыл Пуллиам со своими техасцами. В итоге, пять индейцев были убиты, а лейтенант двинулся обратно в разрушенный форт под проливным дождём, настолько приведшим его в уныние, что он решает наутро отправиться в Дона-Ану. Мексиканцы, жившие в окрестностях форта, узнав, что он его оставил, быстро, как только могли, тоже переместились оттуда, бросив всё, чем они владели, включая неубранные поля. Мескалеро были оставлены хоть и не для продолжительного, но полного и бесспорного владения регионом. Это было похоже на старые времена. На многие, многие мили вокруг не было ни американца, ни мексиканца, и многие из апачей предположили - как и другие индейцы Юго-запада - что белые люди слишком увлеклись уничтожением друг друга, чтобы ещё мешать красным людям жить по своему. Отряды воинов немедля выехали в направление поселений-ранчо, разводивших овец в области Пекос, к своему традиционному месту засад в Пойнт-Рокс, в Хорнадо-дель-Муэрто, а также к незащищённым ранчо и поселениям в долине Рио-Гранде. Вновь наступили счастливые дни. Там было вдосталь и лошадей и грабежа, и, в конце концов, просто еды.
  Правдой на тот момент, как впрочем и всегда, были слова мудрых голов среди индейцев в отношении того, что белый человек в итоге накажет всё племя за грехи наиболее жестоких его членов. Но не было времени на обсуждение умеренности своих порывов, так как молодые люди чувствовали, что их час настал, и они хотели использовать это по максимуму.
  И опять же, то были не мескалеро Белой Горы, кто совершал по настоящему серьёзные набеги. Снова это были группы с гор Гваделупе и Дэвис. Это они нанесли самый большой ущерб, атакуя дилижансы, сжигая караваны фургонов и вселяя ужас во всех белых людей, проходивших через их страну. Они серьёзно угрожали линии связи между Эль-Пасо и Сан-Антонио, которую силы конфедератов пытались сохранить функционирующей. В итоге командование решило, что необходимо что- то предпринимать в отношении южных групп мескалеро, устроивших охоту на этой уеденённой и пыльной дороге. Офицеры приходят к выводу, что нужно начинать искать пути для заключения с ними мира. В то время в окрестностях гор Дэвис было два очень жёстких предводителя -Николас и Антонио - лейтенанты или военные капитаны ещё большего лидера по имени Эспехо. Кажется, что как раз Николас, главным образом, находился на авансцене событий, прилежно занимаясь грабежами ранчо, когда ему сообщили, что вожди белых хотели бы с ним поговорить. Говорили, что идея того, что произошло дальше, родилась в хитрой голове Николаса. Другие обвиняют полковника Маккарти из форта Дэвис, или Джеймса Магоффина, одного из представителей конфедератов в Эль-Пасо. В любом случае, после проведения в форте Дэвис соответствующих переговоров, там же состоялось торжественное заседание Маккарти с Николасом, которое завершилось тостами и клятвами в вечной дружбе. Маккарти сказал Николасу, что комиссионеры конфедератов хотят его видеть в Эль-Пасо. Они хотели тоже заключить с ним мир и попросить о помощи. Он мог бы отправиться туда с этапом уже на следующий день. Николас сделал это. Он сел в этап, и оказался, очевидно, единственным мескалеро, кто когда-либо проехал 200 миль в таком приспособлении. Конечно, он решился на такую поездку просто из чистой бравады, и ему доставлял удовольствие скептицизм воинов в отношении того, что он собирался предпринять. Магоффин и компания подготовили в честь него впечатляющую вечеринку, с самим Магоффином в качестве хозяина и переводчика. Полковник Джордж Бэйлор, который командовал войсками конфедератов и ненавидел апачей больше, чем он ненавидел грех, также там присутствовал, и позже любил рассказывать об этом.
   Маккарти выступил с речью. Бэйлор выступил с речью. Наконец, поднялся Николас, высокий красивый индеец, чтобы ответить им: "Я доволен, что пришёл. Моё сердце наполнено любовью к моим бледнолицым братьям. Они не говорят раздвоенными языками. Мы заключили договор о мире и дружбе. Когда я лягу ночью, договор будет в моём сердце, и когда я встану утром, он всё ещё будет там. И я буду доволен моим миром с моими бледнолицыми братьями. Я сказал". Сразу вслед за этим встал Магоффин и предложил тост: "За нашего друга, Николаса".
  Полностью уверенный в том, что всё в порядке, Магоффин договорился о выдаче пайков и одеял своим новым конфедеративным разведчикам, а затем проводил Николаса на этап, готовый к отправке на восток. Насмешливо-иронично Николас предложил ему дружбу навеки. Но в Баррель-Спрингс, в более чем 20 милях от форта Дэвис, он выхватил пистолет из кобуры Маккарти, выпрыгнул из кареты и исчез в кустарнике, прежде чем изумленные белые вскочили со своих мест. На следующий день его люди атаковали охранников стада крупнорогатого скота, принадлежавшего форту, убили двоих из них и забрали животных. Это был способ Николаса "сообщить техасцам, что он на самом деле думает о них и их договоре". Затем у него и его воинов появился шанс сделать свою точку зрения более выразительной, когда лейтенант Мэйс с пятнадцатью кавалеристами бросился их преследовать. Его солдаты "были всего лишь молодыми техасцами, в основном из округа Лавака, и все еще ощущали возбуждение от своего добровольного поступления на службу, и, казалось, были готовы сражаться без посторонней помощи". Они догнали апачей 10 августа 1861 года и отобрали у них без боя сотню лошадей. Это повысило их воинственный пыл, и они поехали по следам с удвоенной энергией. Когда они их вновь нагнали, то индейцы уже приготовили для встречи свою любимую позицию, с лежавшими воинами по сторонам узкого каньона, где было вдоволь укрытий и только одна дорога на входе и выходе. Проводник знал, что их там ждёт. Он сказал Мэйсу: "Если мы пойдём туда, то ни один из нас не выйдет живым".
  Мэйс ответил: "Ладно, мы туда не пойдём". Но это не понравилось мальчикам из Техаса, и они запротестовали: "Мы не трусы. Давайте пойдём туда и надерём их вонючие задницы". Отбросив здравый смысл, Мэйс дал команду на выдвижение вперёд. Его люди вытянули свой жребий и следующие почти десять минут умело расставленная сотня индейцев палила в них без остановки. Спасательный отряд, отправленный на выручку по прибытии отказавшегося идти в каньон мексиканского пастуха, даже не смог забрать их тела.
  Молодые воины из группы Сьерра-Бланка не были столь успешны, как их южные родичи. Они проиграли схватку возле Месильи 25 июля 1861 года, за два дня перед сдачей майора Линде, и с того времени ограничивали свою деятельность горными районами, где всё же нанесли значительный ущерб. Конфедераты были слишком заняты, чтобы ещё и их усмирять. Представители США не могли до них добраться, так как техасцы контролировали южную половину штата. Суперинтендант Коллинз делал всё возможное, чтобы найти агента для мескалеро. Им стал Лоренцо Лабади, возможно, самый лучший друг, которого апачи когда-либо имели. Сегодня он почти забыт, но в то время он являлся выдающимся жителем Нью-Мексико. Через брак он был связан с семьями Чавес и Бака, и с самой своей молодости имел хорошую репутацию и был честен. Когда он умер в Пуэрто-де-Луна в 1904 году, в возрасте 80 лет, он поминался, как "человек многих благородных качеств". В 1862 году он был в своих сороковых годах и обладал огромной энергией и упорством, и в то же время глубоко сопереживал обиженным и обездоленным. Со временем он всё больше и больше проникался защитой своих "бедных индейцев", хотя первое его сообщение из его штаб-квартиры в Антон-Чико в долине Пекос, от 25 сентября 1862 года, было чем-то меньшим, чем даже заурядное питание надежд в отношении них: "Группа мескалеро, которая находится под моей ответственностью в течение почти года, всё это время пребывает в состоянии непрерывной враждебности и совершает тяжкие ограбления на людях, которым они наносят вред без какого-либо противодействия со стороны военных. Только во второй половине августа они убили около сорока взрослых и шестерых детей, а также множество детей забрали в неволю. Некоторые из них, после содержания в горах в течение нескольких дней, были раздеты и отпущены на волю, добираться самостоятельно до поселений.. Награбленная собственность состоит из лошадей, мулов, ослов и крупнорогатого скота, и это не считая овец. Во второй половине прошлого года я получил приказ от губернатора изучить местность, где живёт мародёрствующая группа. Тогда я выступил туда в сопровождении солдат, и несмотря на то, что я находился значительное время в области, где обычно встречаются эти индейцы, я не видел ни одного из них, показавшегося на горах или перемещавшегося на юг на мексиканскую территорию. При возвращении в агентство, я наткнулся на партию из шести индейцев, имевших при себе тридцать три головы крупнорогатого скота, украденного ими. Мы забрали этих животных, а индейцы скрылись в горах. В течение последнего июля, группа из восьмидесяти мексиканцев находилась в экспедиции в области этих индейцев в поисках украденной собственности. Они возвратились с четырьмя индейскими детьми, захваченными в плен, и окола сорока мулами и лошадьми, среди которых были семь голов, принадлежавших когда-то им самим. Детей я забрал и передал их военному коменданту форта Юнион, где они до сих пор и находятся. Примерно два месяца назад эти индейцы сообщили через мексиканцев, что они хотят заключить мир, и с того времени они находятся поблизости, как я и рекомендовал, чтобы не компрометировать себя любыми ограблениями. Но мой опыт общения с этой группой подсказывает мне, что к таким их предложениям относиться нужно очень осторожно. Может быть не безопасным доверять им, пока они не получат наказание за прошлые преступления. Наши великолепные и квалифицированные военные командиры полны решимости это выполнить, и в качестве первого шага в этом направлении необходимо вновь занять форт Стэнтон. В настоящий момент войска перемещаются с этой целью".
  Войска, о которых говорил Лабади, были солдатами Союза. Короткий триумфальный час конфедератов истёк, и они покинули страну. Перелом в войне обратился против них в Глориете. Они безутешно протащились вниз по Рио-Гранде, оставили своих раненых в Эль-Пасо в распоряжение янки, и скрылись в направлении Сан-Антонио. В июле 1862 года передовые разъезды калифорнийских волонтеров вышли к реке, но это случилось слишком поздно для того, чтобы хотя бы вступить в бой с арьергардом сил Юга.
   Территория Нью-Мексико вернулась в состав Союза, но вид она имела жалкий. Разодранная противостоянием враждебных сил и поражённая индейскими мятежами, она нуждалась в твёрдой руке, которая смогла бы восстановить в ней законность и порядок. Генерал Джеймс Карлтон, командующий Калифорнийской колонной, предпринял срочные меры для того, чтобы это осуществить.
  
  Карлтон представлял собой очень компетентного и агрессивного офицера, в любой ситуации контролировавшего самого себя и своих людей. Он был сторонником жёсткой дисциплины, человеком без слабостей или сострадания. Он стал полновластным правителем Нью-Мексико на следующие четыре года.
   (Семья мескалеро. Эндрю Гуд,его жёны Атли и Мэри,и дети Белле и Том. 1893 год).
   (Эндрю Атчисон. Суперинтендант школы мескалеро.1892-1894 годы).
  
  (Миссис Эндрю Атчисон, мать семейства и учитель.1892-1894 годы).
  Он был провинциальным восточным янки из Мэна, сорока восьми лет на тот момент, худым и жилистым, эдаким солдафоном, всё время державшимся навытяжку в своей синем армейском мундире. Его взгляд прожигал насквозь, его густые волосы, вот-вот готовые встать дыбом, его широкий рот, увенчанный усами в окружении тяжёлых бакенбард, спускающихся в уголках плотно сжатых губ: такой его вид, в дополнении к сложенным рукам и чуть откинутой назад голове, представлял собой воплощение неукротимой самонадеянности. Он обладал сердцем, которое легко можно было затронуть, и совестью, которая никогда не спала. Он был христианином и джентльменом. У него имелись друзья, и он обожал свою семью. Если бы он никогда не появился в Нью-Мексико, то никогда не стал бы Богом в истерзанной войной, обезумевшей стране, и его решимость и организаторские способности может быть нашли бы лучшее применение. Он обладал умом и даром предвидения, а также бьющей через край энергией, что, в совокупности, помогало ему преуспевать. Эти его качества уже помогли ему выделиться на поле боя и привели к руководству калифорнийскими войсками в звании генерал-майора, а также возвысили его имя над всеми другими в Нью-Мексико. Но его проблема заключалась в том, что, не имея права на ошибку, он не мог изменить своё решение или отступить на шаг назад. Человек меньшего масштаба мог бы спустить паруса и переждать шторм. Но Карлтон плыл прямо в водоворот, который закрутил не только его самого, но и практически всех индейцев Нью-Мексико.
  Первая, стоявшая перед ним задача - это содержание своих солдат в занятости и довольстве. Когда те обнаружили, что конфедераты бежали, начались ворчания, которые зазвучали громче, когда Карлтон отправил их охранять и наводить порядок в поселениях вдоль Рио-Гранде. Регулярные войска должны были теперь принять эту ситуацию, как часть военной работы. Волонтеры уже поднимались против командования, когда ещё находились в Калифорнии, и могли повторить это. Карлтон просто был обязан их чем-то занять.
  Индейцы! Это было то, что нужно! Все племена были возбуждены и совершали много ограблений. Полномасштабная кампания против этих мародёров должна была принести славу калифорнийцам и завоевать благодарности местного населения. Карлтон немедля начал отпускать распоряжения и сочинять письма - любимое его занятие. Он грамотно писал в довольно напыщенной манере, и потребление чернил и бумаг в его канцелярии было просто огромным. Вначале должны быть унижены мескалеро, потом навахо. С помощью губернатора Конелли, он убедил полковника Кита Карсона сосредоточить войска и возглавить атаку лично со своими милиционерами из Нью- Мексико. Карсон не желал это делать. Он знал индейцев, и не испытывал никакого удовлетворения от мыслей об их резне. Он понимал также, что они могут смириться и без насилия в отношении них, без борьбы до победного конца, и, разумеется, он был прав, но всё же поддался давлению.
   (Генерал Джеймс Генри Карлтон).
   (Ещё фото Карлтона).
  Приказ Карлтона, касавшийся мескалеро,был датирован 27 сентября 1862 года: "Форт Стэнтон, у реки Бонито в стране мескалеро-апачей, должен быть вновь занят пятью ротами полка волонтеров Нью-Мексико под командованием полковника Кристофера Карсона".
  На пути в форт, Карсон получил финальные инструкции: "Все индейские мужчины племени должны уничтожаться всегда ,где бы вы их не обнаружили. Женщинам и детям не вредить, но отправлять в качестве заключённых в форт Стэнтон и кормить, пока не получите дальнейших инструкций насчёт них. Если индейцы поднимут флаг и пожелают обсудить мир, говорите им, что когда жители Нью-Мексико были атакованы техасцами, мескалеро нарушили мирный договор и убивали невиновных людей, забирая их скот; что теперь ваши руки не связаны и вы посланы наказывать их за их предательства и преступления; что у вас нет полномочий для заключения мира и вы должны убивать их, где только не обнаружите; что если они просят мир, то их вожди и двадцать их первых заместителей должны прийти в Санта-Фе и разговаривать там".
  Абсолютная жестокость этого приказа шокировала и привела в замешательство Кита Карсона, но он не вправе был ничего предпринимать, только исполнять приказы. У индейцев беда была похуже - они понятие не имели, какого рода варварство им предстоит испытать. И поскольку они вели себя хорошо и просили перемирия, то совсем не были готовы к тому, что должно было за этим последовать. Они также не были готовы к такому настрою солдат, которые, как говорится, просто "рвались в бой". Этим солдатам не было дела до того, что эти индейцы бедны и доведены до отчаяния, голодные и усталые, а также вооружены в основном луками и стрелами. Капитан Пишон, калифорниец, обнаруживший девять брошенных лагерей в горах Гваделупе и никаких индейцев, сообщил своему офицеру, что "все люди разочарованы, хотя никто из них не имел раньше такого количества драк с индейцами, как у меня".
  Капитан Джеймс Грэйдон был более удачлив, чем Пишон. В конце октября он отправился в разведку из вновь занятого форта Стэнтон, и вскоре наткнулся на группу мескалеро, включавшую мужчин, женщин и детей. Вождём у них был старый Мануэлито, который вышел вперёд с поднятой рукой в знак того, что он хочет говорить о мире. Но капитан Грэйдон должен был подчиняться приказам. Без предупреждения его люди открыли по индейцам огонь, и в результате такой суровой экзекуции Мануэлито был убит.Также погибли его заместитель Хосе Ларго и ещё четыре воина и одна женщина. В последовавшей за этим погоне погибло ещё пять индейцев и многие были ранены. Грэйдон вернулся на пост с семнадцатью захваченными лошадьми и мулами, и, несомненно, очень довольный проделанной работой. Нет свидетельств тому, что он почувствовал, когда узнал, что Мануэлито находился на пути в Санта-Фе, чтобы просить о мире.
  Карсон был потрясён, и даже у Карлтона возникли некоторые сомнения по поводу такой "победы", особенно когда кто-то из его окружения сказал ему, что, по крайней мере, один гражданский белый сделал деньги на этой бойне.
  Он написал Карсону: "Если вы убеждены, что атака Грэйдона на Мануэлито и его людей была не правомерной и жёсткой, проследите, чтобы все мулы и лошади, включая тех двух, находящихся сейчас у мистера Бича из Манзано, были возвращены уцелевшим из группы Мануэлито".
   После этого в действие была введена всеохватывающая кампания против напуганных мескалеро. Майор Уильям Маклив во главе двух рот калифорнийцев вступил в страну мескалеро по Собачьему каньону прямо в горы Сакраменто. Капитан Томас Робертс с ещё двумя ротами волонтеров, через Уэко-Тэнкс проник на юг. Карсон действовал из форта Стэнтон. Таким образом, видно, что солдаты действовали с трёх направлений, оставив оченьмало шансов индейцам на побег.
  Капитан Маклив вошёл с ними в первый контакт на выходе из Собачьего каньона, в месте, хорошо обеспеченном водными источниками и являвшимся основной магистралью для индейцев в их перемещениях в горы и обратно. В начале ноября он привёл своих людей в это любимое индейское убежище и подобрался никем не обнаруженный в пределы досягаемости обстрела лагеря из 500 человек: явление уникальное для апачской войны. Без лишних промедлений он начал действовать. Изумленные индейцы оказали наилучшее сопротивление, которое только могли оказать в той ситуации, но при этом они казались более заинтересованными в побеге, чем в нанесении поражения нападавшим. Затем они сделали очень разумную вещь: отказались от попыток отбить лагерь и своё имущество, и пешком переместились к форту Стэнтон под защиту Карсона.
  Это ввело Карсона в ещё большее замешательство. Как солдат, он должен был подчиняться приказам, но как человек, он просто не мог стрелять в кучу напуганных до смерти людей, просивших у него убежища, и индейцы это понимали. В ноябре он отправляет пятерых из них в Санта-Фе в сопровождении военной охраны и их агента Лоренцо Лабади. Вождь Кадете выступал от них, и слова его речи, представленные в переводе на английский по прошествии многих лет, всё ещё глубоко проникают в душу: "Вы сильнее, чем мы. Мы сражались с вами, пока имели порох, но ваше оружие лучше нашего. Дайте нам такое же оружие и верните нам свободу, и мы сразимся с вами снова. Теперь мы усталые и у нас нет больше сердца. Наши водные источники заняты или находятся под наблюдением ваших молодых людей. У нас нет еды и ничего другого необходимого для жизни. Ваши солдаты везде. Вы выгнали нас из нашей последней и лучшей крепости, и у нас больше нет сердца. Делайте с нами то, что может для вас казаться хорошим, но не забывайте, что мы мужчины и воины".
  Несгибаемый Карлтон не позволил себе расчувствоваться над словами Кадете. Он уже всё для себя решил и отказывался обсуждать любую альтернативу. В то же время, группа офицеров, следуя приказам от 4 ноября, прибыла в область реки Пекос, чтобы выбрать место для полевого лагеря, куда должны были сгонять индейцев. Новый пост, позже названный форт Самнер, был заложен возле любимого места отдыха апачей, известного, как Боске-Редондо - окруженный тополями участок земли в широкой излучине реки Пекос. Все мескалеро, которые желали сотрудничать, должны были отправиться туда на поселение. Они должны были получать питание, пока будут вести себя в соответствии с представлениями генерала. Малейшее уклонение от свода правил, - и убийство без лишних разговоров и проволочек. Кадете мог вернуться и сказать своим людям, что когда все соберутся в Боске, то тогда и наступит время для разговора о мире.
  Это был приказ, и он не подлежал обсуждению. Индейцам не хотелось идти в неволю. Жители Нью-Мексико, в течение поколений пасшие свой скот вдоль Пекоса, не собирались отступаться от их земли. Но сейчас территория Нью-Мексико находилась на военном положении и должна была пребывать в таком состоянии столько времени, сколько Карлтону удастся сохранить свои полномочия. Первый фургонный обоз из форта Юнион в горную область вёз указание, согласно которому все сдавшиеся мескалеро должны были отправиться в свой новый дом. Один за одним, младшие вожди и их группы прибывали к Карсону и присоединялись к своим соплеменникам. В начале марта 1863 года, более 400 мужчин, женщин и детей уже получали пайки на новом месте. Менее сотни из них бежали за Рио-Гранде, чтобы присоединиться к своим дальним родственникам апачам реки Хила, против которых солдаты вели другую кампанию искоренения. В середине лета 1863 года колония в Боске -Редондо уже энергично эксплуатировалась. Поля были распаханы и засеяны, и каждая личность - прежде всего апачская - надеялась, что лучшие времена не за горами.
  За пределами колонии продолжались сражения и убийства. Калифорнийцы, удерживающие форты, расположенные вдоль Рио-Гранде, и посты западнее реки, были вынуждены вступать в многочисленные стычки и огневые контакты, и не подлежит сомнению, что некоторые несгибаемые мескалеро были замешаны в убийствах и набегах. Атакам подвергались все - фермеры, фургонные обозы и солдаты. Форт Стэнтон был избавлен от лошадей. Капитан Пфейфер 20 июня 1863 года потерял свою жену и девушку-служанку, когда они купались в горячих источниках возле форта Макрэй. Рядовой Николас Куинтана выехал из форта Стэнтон в Санта-Фе, и через несколько дней пути был убит, и, судя по всему, он был сожжён на костре живьем. Никто не знал, каких индейцев обвинять, хотя некоторые подобные вещи происходили в стране мескалеро.Тем не менее, то время, когда основная масса племени была, по сути, заперта на замок в форте Самнер, было, пожалуй, единственным эпизодом в их истории, когда за грехи нескольких не были предъявлены обвинения многим другим.
  Схема Карлтона была не нова. С тех самых пор, когда американцы вступили на Юго-запад, гражданские, военные, и даже чиновники из Вашингтона настаивали на применении здесь резервационной системы. Индейцы должны были перемещаться, и по возможности подальше от поселений, в место, где за ними можно было бы постоянно наблюдать, а также учить, чтобы они стали в итоге самостоятельными фермерами на американский манер. Майкл Стек ещё до гражданской войны опробовал это на апачах Хила, и у него получилось довольно хорошо. Мескалеро тоже немного занимались земледелием под его контролем. Сейчас казалось, что мечта может быть полностью и на постоянной основе воплощена в жизнь, и в официальных кругах по этому поводу имела место значительная эйфория. Даже сами индейцы с охотой включились в эксперимент, и, возможно, они с успехом преодолели бы все свои проблемы, если бы не бестолковость и нечестность белого человека.
  Первая ошибка была совершена в сентябре 1863 года, когда колония у Пекоса была расширена прибытием первой волны навахо. Они там оказались в результате успешной кампании против них полковника Карсона и его солдат. В конце концов, 9000 навахо было переселено на эту землю, и соседствовать с таким их количеством было выше сил мескалеро. Два племени совершенно не ладили друг с другом. Мескалеро разочаровались, потому что они думали, что Боске предназначено только для них. Несмотря на то, что своим чередом шла копка оросительных канав, выполнялись кузнечные и плотницкие работы, а также валка леса, мескалеро всё больше негодовали по поводу присутствия навахо. Но деятельность не должна была прекращаться, и солдаты с индейцами, внося в это одинаковую лепту, добились многих положительных результатов. Они построили бойню для скота, перегородили ручьи, провели воду на поля. Они посадили деревья. Они делали всё, о чём распоряжался Карлтон. Никто не мог сказать, что новые поселенцы бездельники, но все их усилия оказались напрасными, так как затем их поразила удивительная серия неудач и недоразумений: в сельском хозяйстве был полный провал; каждый год происходили нашествия гусениц и тли; растения поражались болезнями и наводнения сменялись засухой! В 1863 году у апачей получилась неплохая жатва. Но после того, как появились навахо, урожай исчез. К немочи и страданиям индейцев, собранных в большую кучу, примешались болезни белых людей. Даже самые здоровые жаловались на щелочную воду Пекоса, которая расстраивала их пищеварение. Они жили в хижинах и лачугах, которые не были приспособлены к холодной погоде. Большую часть времени они были практически нагими. Санитарной организации не существовало как таковой, и в любом случае, даже самые необходимые её нормы не соблюдались в достаточной мере людьми, раньше не знакомыми с подобными вещами, или они не испытывали в них необходимости. Поэтому, когда их поражал грипп и менингит, лекарства были абсолютно бесполезны.
  Доктор Хилари, армейский хирург, так описал состояние дел, которое он обнаружил в Боске в 1865 году: "Постройки полностью обветшали. Даже дождь течёт через крышу. Я могу сказать откровенно, что это место пригодно только для содержания свиней. Вы можете узнать из моего доклада об огромном превосходстве там сифилиса над любой другой болезнью, что на самом деле соответствует действительности, так как многие солдаты были искушены из-за того, что индейские женщины не имеют ни капли достоинства, они покупаются и продаются собственными мужчинами подобно скоту".
  Доктор говорил не об апачах, когда сообщал это. Женщины мескалеро всегда были известны за их благоразумное поведение. Джон Кремони, кто был там, знал их язык и знал их самих, и также, как и любой другой белый человек, не важно в какое время, заметил: "Случаи супружеской неверности крайне редки у них, и их девушки необычайно горды в соблюдении своей чистоты. А вот навахо в крайней степени распущены".
  Плохая вода, болезни и неурожаи - конец этому не был виден. Поиск обыкновенных дров для приготовления пищи являлся с каждым разом всё более увеличивающейся проблемой, и некоторые индейцы уходили на расстояние в 18 миль, чтобы найти какой-нибудь горючий материал и притащить его домой на своих спинах. Апачи не брезговали в выборе пищи, но то, что выдавалось в пайках, они вряд ли были в состоянии потребить. В 1865 году агент Лабади сообщал своему начальству, что его индейцы питаются мясом крупнорогатого скота, умершего от болезней. Они смогли бы разнообразить и увеличить свой продовольственный рацион, но пределы резервации покидать было нельзя. Через пять дней после прибытия в лагерь первых мескалеро, они совсем оголадали и попросили Лабади отпустить их на охоту. Но капитан Эйпдграфф отказал им. Вмешался капитан Кремони, который дал им разрешение, а также сообщил, что он выступит с индейцами через 48 часов. Кремони сдержал свое обещание, и охотники возвратились после забоя восьмидесяти семи антилоп. Когда Карлтон узнал про это,то сказал, чтобы больше такое не повторялось, а также, что он не хочет даже слушать просьбы индейцев об уходе из резервации для сбора мескаля. Он так написал майору Смиту, командиру форта Стэнтон: "Ни один мескалеро не имеет права даже с паспортом возвращаться в свою страну из форта Самнер для сбора мескаля. Вы должны убивать любого мескалеро, которого обнаружите без паспорта".
  Когда Стек в 1863 году стал уполномоченным для индейцев Нью-Мексико, то посетил колонию Боске-Редондо, и, видимо, согласовал с Лабади посылку одной или двух партий мескалеро на сбор мескаля, что должно было несколько сократить их проблему с питанием. Карлтон узнал об этих чрезвычайных мерах, и решил, что так это оставлять нельзя. Через несколько месяцев он написал командующему военного департамента: "По прошествии года с момента назначения доктора Стека управляющим индейскими делами для Нью-Мексико, он приехал в Боске-Редондо и стал причиной брожений среди местных апачей, когда сказал им, что они могут отправиться в свою страну собирать мескаль. Если он продолжит этот свой курс во время его следующего визита, или будет вести переговоры с навахо в такой форме, чтобы сделать их несчастными или недовольными, ему будет указано немедленно покинуть резервацию".
   А затем настала очередь проблемы с навахо. Хотя, конфликт начался с момента первого вступления навахо в место, которое апачи считали своей частной резервацией: земля была отведена и предназначена только им, а теперь эти земли были отняты и переуступлены. Лабади обжаловал это: "Я предъявляю претензию командиру этого поста за отъём земли и вторичную разбивку границ. Это неправильно. Навахо обрабатывают землю, являющуюся частью земель, отведенных апачам. Это угнетает и раздражает апачей, и они не хотят жить рядом с навахо. Когда у апачей созревает урожай, то навахо его воруют. Летом оба племени сталкиваются с большими трудностями - апачи в сохранении своих полей и садов, а навахо в совершении попыток по расстройству их усилий. Командир поста делает всё, чтобы помешать этим злоупотреблениям, но безрезультатно. Дело доходит до драки, и тогда навахо запираются в арестантскую; охрана время от времени стреляет по ним, но всё это не останавливает их от воровства у апачей. Фактически, некоторые их поля полностью разорены, и кроме того, ситуация ещё более усугубляется, когда во время поспевания кукурузы червь уничтожает большие её площади. После индейцев навахо и насекомых, апачам остаётся совсем мало урожая".
  Когда у апачей был шанс дать бой навахо, они использовали его по полной. И время от времени такие шансы предоставлялись. Многочисленные навахо не помещались в резервацию, и порой они проводили довольно впечатляющие набеги по области Пекос. Первый такой произошёл в ноябре 1863 года, когда навахо проследовали вблизи от форта с двадцатитысячным стадом овец, двенадцатью мексиканскими пленниками и различным грабежом. Капитан Кремони и Лоренцо Лабади возглавили двадцать солдат и сорок апачей в их преследовании. Налётчики находились уже на расстоянии в 60 миль, и поэтому спокойно скрылись, а усталые преследователи повернули назад.
  В следующем месяце ренегаты вновь прибыли к Пекос и попытались убраться с ещё одной тысячей овец, но на этот раз апачи были бдительны. Под руководством Лабади, двадцать из них бросились в погоню, догнали навахо на 26-й миле и приступили к работе. По завершению четырёхчасовой яростной схватки, навахо бежали, оставив на поле боя двенадцать своих мёртвых. Один мескалеро был смертельно ранен. Армейское подразделение, посланное в подкрепление апачам, прибыло слишком поздно, чтобы внести в победу свой вклад. Но генерал Карлтон торжествовал, хваля "энтузиазм и рвение солдат", не оказавшихся там вовремя, и обратил внимание генерал-адъютанта в Вашингтоне на "поведение господина Лоренцо Лабади, индейского агента, а также блестящего капеллана форта Самнер, его Преподобие мистера Фиалона. Два этих джентльмена, во главе тридцати индейцев мескалеро-апачей из форта Самнер (тех самых апачей, которые год назад были нашими смертельными врагами), сделали большую часть работы, когда добились успеха, первыми догнав навахо".
  Как апачам, так и навахо, мало было одного столкновения. Меньше, чем через месяц, навахо возвратились для того же самого, только в большем масштабе. Лабади сообщил, что произошло: "4 января этого года навахо вновь возвратились, на этот раз отомстить своему ущербу. Имея преимущество ввиду сгущающихся сумерек, они приблизились в пределы мили от поста и украли лошадей, принадлежащих апачам и военному подразделению. В пять часов утра, при холодном шквальном ветре, мне пришлось опять отправиться в погоню вместе с шестьюдесятью апачами, а также лейтенантом Ньюболдом и его отделением из пятнадцати кавалеристов. Через девять миль мы догнали врагов, которые явно нас дожидались, сосредоточившись в небольшой долине, чтобы дать нам бой. Мы с ходу их атаковали и сражались с 11-00 до заката, в результате отбив всех имевшихся с ними ворованных лошадей, кроме двадцати семи, которые были угнаны в другом направлении. Перед началом схватки насчитывалось сто двадцать навахо, а по ее завершению пятьдесят два из них лежали мёртвыми на поле боя. Остальные были ранены и под покровом темноты бежали. Мескалеро всегда готовы служить правительству, и когда они получают работу, то жизнерадостны и послушны, - как и обычные регулярные солдаты. По-моему, никакое другое племя на территории не ведёт себя так же пристойно, как мескалеро в резервации. Они миролюбивы и покорны всем правилам, предписанным для их контроля и управления".
   Генерал Карлтон не испытывал значительного энтузиазма в отношение мескалеро. Он скупо заметил в своём письме на имя генерал-адъютанта: "Новый управляющий по индейским делам доктор Стек, назначенный из Вашингтона, кажется, верит в честность этой банды известных душегубов, которые не оказывают мне гостеприимства". Но даже у Карлтона были моменты, когда его замороженное сердце немного оттаивало при виде страданий и бедствий его подопечных. Когда в Боске прибыли навахо, он отметил: "Многие женщины и дети навахо, которых мы захватили, совсем нагие, и они страдают, особенно дети, от экстремального холода. Тяжело смотреть, как они погибают. Может военный департамент уполномочит здешнее квартимейстерство на покупку некоторого количества дешёвых одеял для перемещённых детей и на замену изношенной одежды этим индейцам, а то они могут уйти из Боске-Редондо добывать её самим?". Дело в том, что этот суровый новоангличанин превратил свой индейский проект в единоличный крестовый поход. Он назвал его: "этой великой работой", - и заставил самого себя поверить в то, что "индейцы в резервации самые счастливые люди, которых я когда-либо видел". Этот план должен был стать успешным. Он не видел никакого другого пути, и его негодование не знало границ, когда кто-либо ему противоречил или сомневался в его идее. Он дотошно разрабатывал каждый её элемент и издавал подробные инструкции в отношении действий, которые должны были неукоснительно выполняться. Он прислал своего адъютанта с небольшим мешком абрикосовых косточек, "которые майор должен посадить в первую очередь". Он послал в Сент-Луис за тысячефунтовым колоколом, чтобы "использовать его, как сигнал, отмеряющий индейцам часы работы и отдыха". Стоимость его предполагалось покрыть за счёт продажи индейцами соломы и фуража на нужды кавалерии. Он волновался о посылке индейских пленников на работы по сбору разбросанного зерна, чтобы затем использовать его в качестве посевного материала, год за годом не дававшего урожая. Он так приписал к наиболее ничтожному своему пакету инструкций, касавшихся постройки дома: "Вы должны извинить меня за предложение всех этих деталей, но моё беспокойство так же велико в отношении того, чтобы сделать мощной нацию, которая нам сдалась, как и в отношении того, чтобы сделать их счастливыми, а также питающими любовь, по возможности, конечно, при всех тех неблагоприятных обстоятельствах, которые нас окружают, и также поэтому, любую идею, направленную на эти цели и приходящую мне на ум, я пересылаю вам, глубоко веря в то, что вы проникнетесь духом, который стимулирует меня во их благо".
   (Агентство в Блэйзер-Миллс. Начало 1880-х годов).
  Не было ничего, к чему он не прилагал бы свои мысли, и всё, что ему приходило на ум, он помнил и отстаивал с присущим ему упорством и применяя свои мощные властные полномочия. Индейцы должны получать религиозное обучение, и он использовал все свои связи, пока не добился назначения капеллана в гарнизон форта Самнер. Затем он отправляет письмо епископу Лами: "Выражаю почтение и прошу, чтобы вы выбрали какого-нибудь энергичного священника, обладающего такими качествами, как терпение, добрый нрав, прилежание и интерес к дисциплине, так необходимой тому, кто хочет обучать детей в форте Самнер не только зачаткам просвещения, но и основополагающим принципам и истинам христианства". Преосвященный епископ ответил, что он пришлёт отца Фиалона, который в ближайшее время должен возвратиться из Франции.
   Вскоре Карлтон спорил с министром внутренних дел по поводу необходимости постройки в резервации школы. Ответа он не получил, и поэтому вновь пошёл в атаку в 1865 году, упирая на то, что на данный момент в резервации находятся 3000 детей, которые растут частично в природных условиях, что его не радовало: "Просвещение этих детей является фундаментальной идеей, на которой должны базироваться все наши надежды в превращении навахо в цивилизованный и христианский народ". Обуславливалось ли рвение Карлтона присущим ему стремлением идти своей дорогой, или он действительно заботился об индейцах, - это неразрешимый вопрос. Его письма демонстрировали набирающий силу взгляд на навахо и апачей, как на страдающих человеческих сущностей, а не как враждебных дикарей, и он искренне взывал к своему начальству в Вашингтоне: "Умоляю вас. Если не имеется каких-либо других соображений, давайте, как и подобает великой нации, рассматривать отныне индейцев по их заслугам, чтобы облагораживать их. Приведение их к порядку станет вознаграждением за это, - как нам, так и им. Они довольно долго храбро сражались с нами, а затем сложили своё оружие, и как смелые люди, пришедшие к нам с верой в наше великодушие, они имеют право на наше восхищение и уважение".
  Но через три дня после написания этих строк, когда доктор Стек вновь обратился к нему с предложением вернуть навахо в их собственную страну, он вспыхнул и продолжал уже в ином тоне: "Это категорически недопустимо с моей стороны. Навахо никогда не должны покидать Боске, и этого никогда не случится, пока я способен это предотвратить". Он упорно твердил: "То, что просят навахо, совершенно не имеет значения. Они могут только ждать наших решений".
  Когда в 1865 году вожди навахо Ганадо Бланко и Барбончито с десятком лидеров меньшей величины попытались покинуть резервацию, Карлтон скомандовал всем в агентстве отправиться на их поиски, а также привлёк гражданских солдат, да и в целом так сильно возбудился, как будто всё племя взялось за оружие. Никто не мог советовать или возражать человеку, настолько обидчивому и властному, как генерал Карлтон, и Индейское Бюро было с ним не в ладах с самого начала. Суперинтендант Коллинз, смелый и квалифицированный человек, сохранял спокойствие, давая генералу возможность идти своей дорогой (Карлтон должен был бы назвать это сотрудничеством). Но когда в 1863 году Коллинз отъехал, и доктор Майкл Стек стал исполнять его обязанности, градус накала в отношениях возрос незамедлительно. Стек уже давно работал с индейцами, и он обладал своим мнением и способами его выражения. Он противоречил Карлтону в принципиальных вопросах, и говорил, что думал.
  Он вообще никогда не приветствовал идею размещения индейцев в Боске-Редондо, и ещё больше эта резервация ему стала не нравиться, когда Карлтон переместил туда навахо. Стек понимал, что там недостаточно пахотных земель, чтобы поддерживать в достаточной мере продовольственный рацион девяти тысяч человек, находящихся в Боске, к тому же он знал о враждебности между навахо и апачами. Ему казалось, что если Карлтон испытывает к этому предмету повышенный интерес, то он сам справится с проблемой. Индейское Бюро выдало ему немного денег на закупку продовольствия, и он не видел причин, почему он не должен кормить индейцев, хотя Карлтон и утверждал, что в обязанности армии не входит содержание в резервации индейского магазина. Они посылали осуждающие письма в Вашингтон, в которых ругали друг друга, и натянутые отношения между ними выплыли наружу.
  Человеком, оказавшимся в середине этого, был Лоренцо Лабади, который впустую говорил о "печальном положении моих индейцев" и "хорошем поведении, наблюдаемом за ними в течение всего времени, когда они живут в резервации". До Карлтона дошёл слух о мошенничестве в поставках пленникам мяса. Под подозрение попали Лоренцо Лабади и капитан Мортон из гарнизона поста. Мортон предстал перед судом и был оправдан, а вот Лабади не смог отделаться так легко.
   Карлтон так написал: "Я чувствую своим долгом сделать запрос в отношении того, что мистеру Лоренцо Лабади, индейскому агенту для мескалеро-апачей, необходимо покинуть резервацию в Боске-Редондо. Вне всякого сомнения, именно он занимается покупкой крупноголового рогатого скота, который поставляется в форт Самнер для обеспечения индейцев. Капитан Мортон не был обвинён в перечне, предъявленном ему в связи с присылкой государственного скота в стадо Лабади. Но по мнению генерала Крокера, и также по-моему собственному мнению, едва ли можно сомневаться, что Лабади и он были заинтересованы в обмане правительства. Я прошу, со всем уважением, военного министра попросить министра внутренних дел удалить мистера Лабади с должности индейского агента. Он не подходит для того, чтобы занимать управленческий пост".
   В марте 1865 года Лабади был препровождён из резервации и уехал на своё ранчо к северу от неё. Он писал: "Моя отправка вызвала большое волнение среди навахо и апачей, так как эти племена с самого начала питали ко мне любовь, доверие и уважение - чувства, которые редко какой агент удостаивается от индейцев". Согласно записи следующего года, Лабади был освобождён от должности, когда в резервации уже не было апачей, но в 1868 году он вновь возникает, как индейский агент. Он утверждал, что его увольнение явилось результатом его возмущения качеством мяса, приобретаемого для индейцев. Хотелось бы ему верить. Его беспокойство за его "бедных индейцев" и его вера в их хорошие качества должны исходить из души только честного человека.
  На всём протяжении военных лет, Стек, Лабади и другие чиновники ничего не могли противопоставить всесильному Карлтону и его войскам. Их предложения, когда они чувствовали, что они должны что-либо предпринять, отклонялись или просто игнорировались. Если генерала не устраивало их поведение, то они подвергались риску быть удалёнными из тех учреждений, которыми собирались управлять. Такая ситуация вылилась в публичный скандал, и долго это продолжаться не могло. К 1864 году Карлтон приобрёл впечатляющий список соперников, требовавших его отставки. Они отмечали, что территория больше не входит в театр военных действий, и что в военном положении, имевшим место продолжительное время, нет необходимости. Судья Джозеф Кнапп из Месильи горько возмущался тем, что Карлтон требовал, чтобы все гражданские лица совершали перемещения лишь после получения пропуска от военных. Как судья, Кнапп понимал, что его функции должны осуществляться независимо от того, одобряет их армия или нет, и поэтому он направил в Вашингтон несколько жалоб. Доктор Стек тоже жаловался тем высшим чиновникам, которые соглашались его выслушать. Все эти протесты сводились к просьбе об отставке Карлтона.
  Между тем, пресса Нью-Мексико вступила в перебранку, и "New Mexican" из Санта-Фе громче всех кричала против военного управления. Карлтон мало внимания обращал на критику. На его взгляд, люди, которые противоречили ему, были слабо информированы или просто безумны. Но даже его толстая кожа была, наконец, пробита, и 16 декабря 1864 года он едет в Лас-Крусес, чтобы выступить там с речью в защиту своей деятельности. Эту речь он напечатал в виде брошюры и распространил в тех местах,где она могла принести наибольшую пользу. Судья Кнапп вступил в драку с пылающим ответом на аргументы Карлтона, и скоро Нью-Мексико стояла перед выбором, "за" или "против" генерала, и большинство было "против". Законодательное собрание штата подало петицию президенту с требованием прислать более сговорчивого офицера, а некоторые бывшие калифорнийский волонтеры выразили публичное недоверие своему бывшему командиру. Карлтон твёрдо стоял на своей позиции и проводил свою политику ещё два года (он был освобождён с занимаемой должности 19 сентября 1866 года), но его империя неуклонно разрушалась. Мескалеро из Боске-Редондо начали уходить оттуда, не выдержав длительного соперничества с голодом и отчаянием. В марте 1864 года вождь Охо Бланко покинул резервацию во главе сорока двух своих людей. Под влиянием Лоренцо Лабади он вернулся через несколько месяцев, но его молодые воины ускользали, и с каждым разом таковых становилось больше. Ещё через несколько месяцев была проведена перепись населения, показавшая, что девятьсот апачей и навахо отсутствуют в лагере. Карлтон решил ввести более строгую систему пропусков и отменить свой же приказ, согласно которому любой индеец, пойманный за пределами резервации, должен быть убит. Несмотря на это, исход продолжался, и вновь лилась кровь в стране мескалеро. В 1864 году произошло множество небольших набегов: в мае с фермы у Бонито украли двух лошадей; в августе был ограблен фургонный караван ниже гор Гальянас (Гальинас), а в конце того же месяца отряд солдат попал в засаду в горах Сакраменто. Некоторые из навахо поймали часть таких налётчиков прямо во время их работы и попытались отомстить за два предыдущих поражения от их рук. В начале августа 1864 года предводитель навахо Дельгадито Чикито обнаружил рейдеров возле Аламогордо с большим количеством ворованного скота.Что Дельгадито Чикито делал за пределами резервации? Мы не знаем, но он послал курьера в форт Стэнтон за солдатами, а сам приготовился к бою. С прибытием солдат, сражение началось, и навахо не повезло. Один из них был убит и трое ранено. Мескалеро бросили 500 овец и 13 осликов, но все воины благополучно бежали невредимыми.
  Несчастья, сопровождавшие подобные вещи, наконец, получили известность в Конгрессе. В июне 1864 года было выделено 100 000 долларов на покупку для Боске-Редондо продовольствия, одежды и сельскохозяйственных инструментов. Несмотря на то, что эта мера была запоздалой, она могла бы выправить ситуацию, если сочеталась бы с честным и эффективным администрированием. К сожалению, политиканы увидели в этом шанс лишь для совершений мошенничеств. Со значительной задержкой, но товары, наконец, прибыли на Пекос под самое Рождество, и индейцев вновь обманули.
  Доктор Джордж Гвитер, кто был свидетелем этому, всё ещё очень негодовал, когда в 1873 году писал эти строки: "Нет выражений, чтобы оценить по заслугам ту изобретательность, с которой некоторые лица избавились от своих залежей ржавых, устаревших, сломанных и не подлежащих продаже плугов; изготовленных из сырого железа лопат, граблей, мотыг, ножей и топоров; грубых, слишком ярких ситцевых и муслиновых тканей, а также неплотной и непрочной шодди-одежды и одеял. Особо мне вспоминаются одеяла, после того, как я взял два из них и положил навесы. Весили они по 4 с половиной фунта, и поскольку правительственное одеяло, отправляемое в войска, весит 5 с половиной фунтов, то получается разница в 4 с половиной доллара, следовательно, читатель может получить представление о честности накладных, которые начисляли издержки в 22 доллара на каждый парный комплект подобных товаров".
  Запах скандала настолько ощущался в Нью-Мексико, что Конгрессу пришлось опять вмешиваться. В январе 1865 года совместной резолюцией было предложено провести полномаштабное исследование положения индейских племён. Подкомитет прибыл в Санта-Фе, и 4 июля приступил к слушаниям под председательством Джеймса Дуллита, сенатора от Висконсина. Карлтон упредил представителей противной стороны, завершив к этой дате военное управление в Нью-Мексико, но он не мог оправдать или объяснить голод, страдания и бесхозяйственность, довлевшие над опекаемыми индейцами с 1863 года. В общем-то он и не пытался это сделать. Он упёрся просто в присущие только ему утверждения, из которых следовало, что индейцы вызывают много проблем, что в отношении них что-то необходимо срочно предпринять, и что армия больше подходит для решения проблемы, чем агентство. Если Индейское бюро хочет в этом участвовать, то оно должно следовать распоряжениям военного департамента.
  Другие свидетельства дополняли картину, и она была мрачной для него. Но всё же не все они были направлены против Карлтона. Сам Кит Карсон прислал в комитет письмо, в котором выражал согласие со взглядами генерала. Некоторые из сведущих лиц полностью противоречили друг другу. Один из них, например, уверял, что резервация Боске-Редондо опасна и вредна как для людей, так и для животных. Другой (армейский врач) говорил, что он считает её "самым полезным для здоровья местом, в котором он когда-либо жил".
  Разбирательство шло своим чередом. И когда все свидетельства были запротоколированы, комиссия собрала все свои бумаги, вернулась в Вашингтон и сдала доклад в архив. Мескалеро остались там, где и были,в бездействии и безнадёге, в однообразии сменяющихся дней, окидывая взглядами свои разорённые поля. Они вели длинные разговоры с капитаном Кремони о таких вещах, о которых белый человек мог говорить искренне, например, что земля круглая, и Кремони делал всё в своих силах, чтобы удовлетворить их любопытство. Но их терпение было уже на исходе. Стало очевидным, что смерть гораздо лучше, чем угасание в этом отвратительном, некрасивом месте, в окружении врагов и с грубым обращением со стороны солдат.
  В 1865 году кризис достиг критической стадии. В этот год случилось самое плохое лето в Нью-Мексико за последнее десятилетие. Мороз, град, засуха, нашествия насекомых-вредителей -всё сплелось в течение этого конкретного периода. Провизия давно кончилась, и из-за военного положения на Востоке нечего было надеяться на её получение. Карлтон приказал урезать хлебный рацион до трёх четвертей фунта в день на человека, а мяса до одной четверти. Он предостерёг: "Необходимо заботливо экономить каждую унцию пищи. Голод в этом году смотрит прямо в лицо людям этой территории".
  Немногим позже он вынужден был ещё урезать пайки. Этого могло хватать только на поддержание человеческого существования, и индейцы стали очень неспокойными. Но всё же, в течение ещё некоторого времени главные люди советовали сохранять терпение. Если несколько человек покинут резервацию, то их будут преследовать и, в конце концов, убьют. Но если уйти всем сразу, то племя может скрыться. На тайных совещаниях разрабатывался план побега. Ни один белый не знал ничего про это и не догадывался. В преддверии зимы 1865 года они были полностью готовы. В течение ночи, 3 ноября, все апачи, которые могли передвигаться, снимались с мест и исчезали. К утру остались только больные и увечные, но в следующие нескольких дней ушли и они. Никто их не преследовал. Как могли солдаты преследовать всё племя, и в разных направлениях?
  Навахо видели сложившееся положение вещей и с каждым годом засаживали полей всё меньше и меньше. В июне 1868 года их отправили домой, оставляя обнажённые остовы общества Боске-Редондо в качестве монумента жадности и глупости белого человека.
  ГЛАВА 7. НАЗАД В ЛОНО ПРИРОДЫ: МЕСКАЛЕРО ВЫБИРАЮТ СВОБОДУ.
  Когда мескалеро массово покидали Боске-Редондо, они хорошо знали о последствиях и были готовы платить. Не было ни отдыха, ни мира, и никакой помощи от кого-либо со стороны. Но любая участь на воле была лучше постепенной стагнации в неволе. Казалось даже, что лучше умереть, чем так жить. Они не могли заранее знать, что им в итоге предназначено, но одна вещь была очевидна - они никогда не вернутся в Боске-Редондо.
  Кадете сообщил военным властям, что его люди ушли, и не сказал куда, но заверил, что немедленно возвратятся, когда им будет предоставлена резервация, где они могли бы жить в более подобающих условиях. Познакомившись с жадностью, нерешительностью и с коррупцией правительства белого человека, он хорошо понимал, что этого придётся ждать долго, но оставил дверь открытой.
  Они применили старую апачскую уловку рассеивания, чтобы сбить с толку преследователей. Некоторые из них отправились в свои родовые земли в Сьерра-Бланка, а другие в область Мимбрес или на юг в горы Дэвис, где их соплеменники лежали в ожидании путешественников вдоль дороги Сан-Антонио. Уияльм Эдгар, в частности, упоминал, что он в течение четырёх дней, в 1866 году, был осажен в каньоне Лимпиа южными мескалеро, липан и индейцами из Боске-Редондо.
  Большая часть племени перешла вброд Пекос и помчалась в неисследованные, безбрежные равнины Техаса, прямо в сердце страны своих старейших врагов команчей. Есть подтверждения мнению, что некоторые из них и в самом деле присоединились к военным отрядам команчей. Но что произошло с основной массой племени? где они разбили свой лагерь? как жили и возвращались ли на свою родину в Сьерра-Бланка? - это вопросы, ответов на которые нет, так как нет письменных свидетельств, упоминавших их в те годы. Мескалеро практически исчезли примерно на семь лет. Их постоянно обвиняли в совершении ограблений на их родной земле, но если грабителями и были мескалеро, то, по-видимому, это был лишь осколок, далеко удалённый от основной части племени.
  В окрестностях поселений, вдоль фургонных дорог и по всей их заброшенной стране время от времени происходили набеги и убийства. Только один человек в Нью-Мексико мог быть уверен, что ни один индеец никогда его не тронет. Это Лоренце Лабади, изгнанный из Боске-Редондо в 1865 году перед самым исходом оттуда мескалеро, и через короткое время вернувшийся к своей бесполезной работе в агентство хикарийя Симмарон. Он так в 1868 году описывал сложившуюся там ситуацию: "Это агентство расположено в Агуа-Негра, Нью-Мексико, и в общем количестве индейцев, приписанных к нему, числятся 525 мескалеро. Они ни разу ещё не посетили агентство и с 3 ноября 1865 года постоянно находятся в состоянии войны с правительством. Поэтому контроль над ними неосуществим". В следующем году Лабади (последний раз перед окончательным уходом со службы в Индейском бюро) оставил упоминание, согласно которому, он так и не наблюдал никаких изменений: "Имею честь сообщить вам, что в течение всего времени со дня отсылки моего последнего годового отчёта, апачи мескалеро, находящиеся под моей ответственностью, так ни разу и не посетили агетство". Далее Лабади продолжал умолять, - и как оказалось, в последний раз, - применить какой-либо разумный подход к решению проблемы апачей: "За продолжительное последнее время я очень часто рекомендовал департаменту поместить этих индейцев в резервацию в их собственную страну".
  К сожалению, голос Лабади был "гласом вопиющего в пустыне". Пройдут годы, прежде чем мескалеро получат достойное для себя место. Ещё больше лет понадобится на то, чтобы они избавились от голода и страха внезапной и преждевременной кончины, и многие десятилетия, чтобы они, наконец, смогли поднять головы и посмотреть в будущее с надеждой. Между ними и контролирующими их белыми людьми зияла глубочайшая пропасть. Вряд ли хотя бы один из уполномоченных Вашингтоном служащих агентства, имел какое-нибудь понятие о традиционном образе жизни индейца или отягощал себя помыслами или долготерпением в отношении него. Он был лишь грязным, вероломным дикарём, который за одну ночь должен стать цивилизованным, а иначе будет отвечать за последствия. Если бы Вашингтон был готов к пониманию или вкладыванию средств, или к последовательной политике, возможность прогресса не была бы упущена. Но в течение многих лет деньги находились только для того, чтобы платить солдатам за их стрельбу по индейцам. Не было никакого интереса в оказании им помощи, найти себя в новых условиях жизни. И не существовало никакой программы, которая предусматривала бы их развитие.
  Обманутые нечестными торговцами и грубыми поселенцами, раздражённые невыполняемыми обещаниями и озадаченные переменами в политике, голодные и возмущённые - не удивительно, что индейцы выбрали методы, которые были им хорошо известны. Но даже в самые плохие времена, великие лидеры мескалеро пытались терпеливо сносить страдания и по-возможности держать своих людей в стороне от проблем.
  Вождь Сантана был тем самым стариной Сантаной, кто в 1867 году предпринимал такие попытки. Ещё в 1850 году он выступал за взаимопонимание (его имя стояло под Мирными Предложениями в адрес нового губернатора, заступившего на пост в том же году), и скорей всего, он продолжал следовать этому курсу, пока сохранялась хоть какая-то надежда на успех. Когда все усилия по достижению стабильного мира провалились и белые солдаты вторглись на его родину в зимней кампании 1855 года, он поднял своё оружие, как и любой человек в такой ситуации, сражаясь настолько усердно, насколько только мог. Офицерам были хорошо известны такие его способности, и они испытали чувство огромного облегчения, когда получили сообщение, что он убит в перестрелке. Разумеется, сообщение оказалось ошибочным.
  Сантана являлся лидером, пользовавшимся среди мескалеро большим авторитетом, начиная примерно с 1830 года, и его значение ещё более возросло после смерти Барранкуито в 1857 году. Он старался удерживать своих людей и самого себя подальше от белых людей, по возможности, конечно, и при этом никогда не имел, или вернее, никогда не питал интерес к большой известности за пределами своего племени. Он мог уйти в Боске-Редондо со своим племенем, но его имя не фигурирует в сообщениях или в письменных источниках, касающихся резервации, и если бы он находился там среди остальных вождей, то капитан Кремони обязательно упомянул бы его в своей индейской книге. Сейчас уже невозможно установить истину в этом вопросе, так как после смерти апача, его соплеменники считают дурным тоном называть имя умершего, что очень мешает передачи истории из поколения в поколение. Может, он вообще никогда не был в Боске. В 1867 году, по прошествии двух лет после того, как племя сбежало и отправилось в дебри, он неизменно жил в своём лагере в долинах в глубине Сьерра-Бланка и старался держаться подальше от всех. Но как раз в то время, когда Сантана уже оставил все надежды на улучшение отношений между красными и белыми людьми, ему предоставляется ещё один шанс. Это нашло своё выражение в прибытии доктора Блейзера, кто выглядел представительным человеком недюжинных талантов, так же, как и Сантана. Отношения, которые созрели со временем между этими двумя храбрыми господами, достаточное подтверждение тому, что вместо вражды и кровопролития, в Апачерии могли пышно цвести дружба и терпение.
   Блейзер не был рождён на Юго-западе, и ни разу не видел индейца почти до 40 лет своей жизни. Родившийся в Пенсильвании в 1828 году, он рос и взрослел на ферме в Иллинойсе, затем изучал стоматологию в Сент-Луисе и, наконец, присоединился к кавалерийскому полку из Айовы во время гражданской войны. После тяжёлого ранения он был комиссован по инвалидности и занял должность маркитанта в своём полку. В 1865 году он был освобождён от обязанностей в Шривпорте. Деятельность в сфере поставок провизии, которую он вёл, находясь на должности маркитанта, сделала его владельцем значительного имущества, в том числе четырёх фургонов, каждый рассчитанный на упряжь из шести мулов. Он организовал целый караван, упаковал его разными материальными ценностями и отправился в торговую поездку в Эль-Пасо. Прибыв туда благополучно, он с выгодой избавился от своих товаров, и весной 1867 года вновь находился в пути, на этот раз с грузом кукурузы из Чиуауа для военных постов в Нью-Мексико.
  То, что он увидел в этой поездке, пробудило у него мечту, которая преследует любого человека, лелеющего надежды устроиться в каких-либо удалённых, благодатных местах, до сих пор нетронутых цивилизацией. На одно такое место он положил свой глаз. Это была лесопилка возле реки Туларосы, в сердце страны мескалеро, и она была удобно расположена рядом с дорогой из Пекоса на Рио-Гранде - главной артерии ещё девственных земель. Это предприятие уже довольно долго функционировало, поставляя лес в испанские, а затем в мексиканские поселения по всему региону.
   Раньше известное, как Ла-Макуина, или "Машина", теперь это место получило название Блейзер-Миллс, где солдаты и поселенцы могли приобрести сосновые пиломатериалы из окружающего леса, подобно тому, как священники и падре приобретали свои двери и вигас (стропила) в предыдущее столетие. Когда солдаты ушли в 1861 году, там образовалось небольшое поселение, и Блейзер с несколькими партнёрами наладили производство, нашли владельцев и выкупили предприятие полностью. В итоге он стал единственным владельцем, - единственным из нескольких собственников или управляющих, кто мог вести бизнес и выплачивать денежное содержание. На этой территории он был другом всех людей, которому можно было доверять и полагаться на него в трудные минуты. Он не брал ничью сторону в войне и вражде, волновавших его соседей, но держал свой дом открытым для путешественников, перевозил почту и действовал как агент по доставке фуража военным, а также являлся лицензированным индейским торговцем. Рослый, синеглазый, твёрдо стоявший на ногах человек, который говорил медленно и никогда не лгал, он был одним из нескольких белых людей, кому мескалеро верили и воспринимали его как друга.
  
  (Отпускной день в лавке.1890-е годы).
   (Дом Блейзера в Мескалеро, 1890 год. На верхнем этаже, сломанные снегом, соскользнувшим с крыши, стойки ограждения).
  Как доктор говорил своему сыну (который всю жизнь прожил и умер в резервации апачей, и результатом его общения с индейцами стала книга "Сантана - военный вождь мескалеро-апачей"), он повстречал Сантану вскоре после того, как поселился на лесопилке. Вождю, в его тайнике где-то в горах, рассказали о странном белом человеке, поселившимся в Ла-Макуина, и которого все уважали. Тогда он решил побольше разузнать об этом феномене, но сам не пошёл туда. Он посылает на лесопилку одну из своих женщин, чтобы она всё разузнала, а потом ему доложила. Когда та вернулась, он подробно расспросил её о Блейзере. Она так рассказала: "Он такой же высокий, как и ты. И такой же крепкий. Он выглядит старым, так как его борода и волосы белые. Но на самом деле, он не стар, его глаза живые, и где нет бороды, кожа лица свежая. Он проворно и легко ходит, совсем как молодой человек. Разговаривает он медленно, но думает быстро, и другие люди считают его очень мудрым. Его ноги и руки длинные, и когда он сидит, то выглядит низкорослым, но когда встаёт, видно, что он высокий".
  Сантана: "Он искренне говорит?".
   Женщина: "Да, я думаю, он говорит одним языком".
  Тогда Сантана решил посмотреть на доктора, и они встретились. Блейзер был впечатлен вождём, который был необычайно высок для апача, имел хорошую мускулатуру, широкое и спокойное лицо, и держался он с большим достоинством. Сантана одинаково был впечатлен, и с этого момента они стали большими друзьями. Вскоре и другие племенные лидеры начали доверять и полагаться на Блейзера, почти настолько же, насколько и сам Сантана.
  В то время наиболее значительными мужчинами среди мескалеро были Сантана, Кадете и Роман - сыновья или племянники вспыльчивого, старого Барранкуито, скончавшегося в 1857 году. В тот год Кадете упоминался современниками, как сын и преемник Барранкуито. Другие, возможно, были его братьями по отцу или двоюродными братьями (по апачской родственной градации все двоюродные братья считаются родными братьями).
  Каждый из этой троицы оставил свой след на страницах истории. Сантана, возможно, был наиболее могущественным, но, как мы уже знаем, он избегал всеобщего внимания. Кадете больше всех общался с белыми, и поэтому считался ими главным лидером племени. Он был общительным и компанейским человеком среди своих людей (говорили, что у него было семь жён), и имел дар дипломата и переговорщика. Разумеется, он был проницательным и вкрадчивым. Кремони писал, что "он не был настолько храбр, чтобы считаться выдающимся воином, но зато был самым ловким вором". Также он был своего рода индейским философом, и именно он в разговоре с Кремони, упоминавшемся в введении в эту книгу, дал ему исчёрпывающий ответ на тему, почему индейские дети не должны обучаться в школах белых.
  Роман, третий член правящей тройки, время от времени упоминался в сообщениях и депешах послевоенного периода. По-видимому, он был совсем неплохим военным младшим вождём, но при этом всё же не ровней Сантане и Кадете.
  Все эти три лидера, казалось, были готовы, и даже, возможно, стремились ужиться с американцами, но с другой стороны, они являлись амбициозными и вспыльчивыми апачами, совсем не собиравшимися стоять навытяжку. Всё больше и больше белых людей проникали в странув виде изыскателей, трапперов, бандитов и разного рода странников и проходимцев. Ренегаты племени получали наслаждение и прибыль, когда грабили и убивали их. Со временем налётчики начали расширять поле своей деятельности, и весной 1868 года они открыли серию крупномасштабных набегов в области Тулароса. 11 марта военный отряд промчался по стране, убивая по пути 11 мужчин, двух женщин и угоняя 2000 овец и других животных. Кавалерийское подразделение организовывалось целых три дня для их поисков, а затем взяло след и отправилось в горы Гваделупе. Известно, что они даже не увидели ни одного индейца. Месяцем позже произошла так называемая битва Раунд-Маунтин, которая, возможно, сохранила небольшой город Тулароса от полного уничтожения. Это мексиканское общество пустило корни на хорошо обеспеченной водой равнине, в миле от выхода из каньона Тулароса. Первые поселенцы прибыли туда в 1861 году, когда поселение Колорадо у Рио-Гранде было буквально смыто наводнением. Эти беженцы, вместе с некоторыми другими мексиканскими семьями, собрались в Месилье и переместили свою колонию в страну мескалеро. Плодородная почва и обилие воды, казалось, стоили того риска, на который решились Дюранс, Карильос и другие семейства. Их первое поселение недалеко от предгорий было очень уязвимо перед лицом индейской атаки, и поэтому они переселились на место современной Туларосы. Порой они платили кровью за свою самоуверенность, но всё же держались. На протяжении двадцати лет с момента их появления там, их мужчины, работавшие на полях и в садах, неизменно имели при себе ружья. Индейцы, которые были больше любопытны, чем враждебны, постоянно их донимали. Один дородный храбрец как-то попытался пролезть в окно, чтобы, видимо, помочь женщинам испечь хлеб. Он получил себе в лицо банку горячего растопленного сала, и его вопли распугали всех апачей в пределах слышимости.
   17 апреля 1868 года из форта Стэнтон в направлении форта Селден у Рио-Гранде, выехали четыре фургона с провизией, запряжённые мулами. Его сопровождали шесть солдат под командованием сержанта Гласса. В пяти милях за Туларосой, они расслабились, посчитав, очевидно, что уже находятся в безопасности. Возле одиноко возвышающегося пика, известного, как Раунд-Маунтин, в 10 милях от города вверх по ущелью, они столкнулись с отрядом индейцев, и бой начался. Один из солдат поскакал обратно в город за помощью. Другие успели укрыться в старинном укреплении в миле от пика, и держались в надежде, что помощь скоро придёт. Мексиканцы не заставили себя долго ждать. Двадцать шесть из них вскоре примчались на помощь, и схватка вокруг старого форта растянулась на несколько часов. Джонни Паттон, участник того столкновения, летом всегда возвращавшийся в страну мескалеро, а зиму проводивший в Калифорнии в доме престарелых для солдат, часто рассказывал о былых днях. Он сказал, что мексиканцы завели лошадей в огороженное место, повалили их на землю и хорошо связали, чтобы им не был нанесён вред. Но апачи посылали стрелы поверх стен таким образом, что они падали внутри форта, и вскоре были убиты все животные. Но из людей ранение получил только один. Его звали Ниевес, и он был настолько худощав по сравнению с остальными, что, казалось бы, в него трудней всего попасть, тем не менее, стрела пробила ему запястье насквозь. Когда сражение достигло высшей точки кипения, огромной старый апач, вооружённый одним копьём, вскочил на верх стены и, возможно, спрыгнул бы в гущу осаждённых, если бы не получил несколько унций свинца, и немедленно потерял свой скальп. Никто не мог выдвинуть даже предположения, почему этот апач совершил столь безрассудный поступок? Возможно, он хотел вдохновить более молодых воинов на более решительные действия.
  Наконец настал момент, когда осаждённые стали нуждаться в воде, и во время небольшого перерыва в стрельбе, шестнадцатилетний мальчик ползком пробрался к реке Тулароса, находившейся в стороне, всего в нескольких ярдах. Индейцы не заметили, как он полз к воде, но зато увидели, как он спешит обратно к своим друзьям. Вероятно, они подумали, что это был авангард подкреплений. После непродолжительного шквала жестов и дебатов, всё кончилось. Индейцы просто исчезли. Мексиканцы отправились домой, вполне уверенные в том, что спасли свой город от массированной атаки.
   Рассказ апачей об этом событии совершенно отличается. Всё началось с женщины по имени Ха-нан-гу (Кларенс Энхади её внук). Она была женщиной-знахарем, и находилась в тесном контакте со сверхъестественными силами. Ей приснился сон, в котором ей сказали, что она должна пойти в пещеру в горах. Она добиралась туда четыре дня. Там она увидела танцующие закрашенные фигуры Горных Духов. На второй день она выбрала нескольких из пришедших с ней, и сказала им дожидаться у входа в пещеру какого-нибудь знака. Во время ожидания мимо прошёл медведь, очень близко от них. Один из мужчин поднялся камень, чтобы бросить в него. Другие сказали, чтобы он не делал этого, но тот не послушался и бросил камень точно в медведя. Зверь обернулся, посмотрел на него, и пошёл дальше. Затем подошла знахарка и спросила, видели ли они кого-нибудь? Те рассказали ей о медведе. Тогда она так сказала: "Это был человек, который приходил, чтобы дать вам знак".
   Это было плохое предзнаменование, но женщина продолжала ходить в пещеру, и совершала как бы заблаговременные приготовления к чему-то, обмывая себя, расчёсывая свои волосы и покрываясь благовониями из известных ей растений. Эти растения смешивались с костным мозгом, вынутым из оленьего скелета, и аромат держался довольно долго. На четвёртый день, она возникла вся покрытая жёлтой пыльцой, и выдавила из себя сообщение от Горных Духов. Эти сверхъестественные существа желали заключение мира. Если это их пожелание будет выполнено, то всё будет хорошо. Они должны с двумя танцовщиками и двумя певцами отправиться в Туларосу. Там в них выстрелят четыре раза, и если они не испугаются и не побегут, то всё будет нормально. Человек, бросивший в медведя камень, должен отстраниться от участия в этом деле, иначе всё для него закончится плохо.
  Они пошли вниз в долину и вскоре прибыли в Туларосу. Как и было предсказано, в них стреляли четыре раза, но они стояли твёрдо на земле, кроме одного танцовщика. Он испугался и побежал. Теперь всё было бесполезно, поэтому они отправились обратно. Как раз в этот момент они и встретили фургоны. Солдаты начали стрелять по ним и скрылись в форте. Все апачи побежали прочь, но один из них упал и был втащен на стену. Когда они начали выяснять, кто был потерян, то единственным оказался тот самый человек, который бросил камень в медведя. Не было никакого боя. Все просто наговаривали об их враждебности.
   Какими бы не были обстоятельства этого дела, мексиканцы считали, что они победили и с триумфом возвратились в свои дома. Ночью состоялся большой танец со скальпом мёртвого индейца мескалеро, заметно украсившим веселье. Более здравомыслящие жители решили, что в благодарность за своё спасение они должны построить церковь. Эта молельня сегодня находится на главной улицы Туларосы, в глубине пышных фруктовых деревьев и кустарников, высаженных в тот же год, а имена борцов с индейцами в качестве напоминания прихожанам выгравированы на её задней стене.
  Группа, участвовавшая в битве Раунд-Маунтин, насчитывала, возможно, двести мужчин, женщин и детей. Основная часть племени по всей видимости находилась во главе с Кадете на бизоньих равнинах, откуда она вернулись спустя три года.
   Не прошло и месяца, как налётчики вновь вышли на работу. В начале мая они из засады атаковали фургонный караван в проходе Сан-Августин в горах Органа, но неудачно. Убив всего двоих солдат, они потеряли пятерых. В августе они ещё раз покусились, и опять на том же месте, теперь навязав бой кавалерийскому отряду. Подробности этого дела неизвестны. Осенью 1869 года войска три раза оказывались не у дел, когда настигали враждебные отряды. Убитые и раненые были с обеих сторон, но основные силы индейцев неизменно скрывались со всей своей добычей.
   Время от времени ущерб наносили команчи. Военный отряд этого племени проследовал через страну в декабре 1869 года и сжёг Блейзер-Миллс. Нападение произошло ранним утром, когда все люди уже проснулись и находились возле домов, поэтому никто не был убит. Но весь скот Блейзера был угнан, и он вынужден был строить новую мельницу.
  Осенью 1870 года ренегаты-апачи по-прежнему были активны. Набеги происходили в июне, октябре, в ноябре, с последующими преследованиями враждебных в горы Гваделупе, и согласно имеющимся сообщениям, происходило это по уже хорошо знакомой схеме: яростная перестрелка и успешный отход индейцев.
   В те нелёгкие времена Блейзер-Миллс был единственным безопасным местом в стране мескалеро. Доктор Блейзер доверял Сантане. Именно он держал диких апачей на расстоянии, и сурово наказывал отряды налётчиков, слишком близко подходивших к этому заповеднику спокойствия. Хотя, его имя упоминалось в 1873 году, когда группа граждан оставила письменное свидетельство случаям воровства лошадей со стороны мескалеро. Губернатор Эдвин Дадли, кто как раз находился в форте Стэнтон, сообщил об этом деле генералу Прайсу. Тот немедленно "арестовал Санта Ану, а также Романа, младшего брата главного вождя". И подобно тому, как Сантана поддерживал своих белых друзей, те тоже делали всё в своих силах, чтобы сберечь его. Но зимой 1876 года во время повальной эпидемии вождь заразился чёрной оспой и уеденился в своём типи с двумя своими жёнами. Женщины были напуганы, и хотели его покинуть, но он удерживал их под дулом пистолета, так как считал, что они его собственность. Они дождались, когда он заснул, а потом побежали так быстро, как только могли, к доктору Блейзеру, который в итоге привёл Сантану к себе и уложил в постель в собственном доме. Так он и его выходил от этой самой опасной болезни, но когда кризис прошёл и вождь пошёл на поправку, что-то позвало Блейзера в дорогу. Тогда Сантана покинул постель и отправился в свою лачугу, где подхватил пневмонию и скончался. Он был последним истинным вождём мескалеро.
   Кроме этого, Блейзер рассказывал, что братья Сантаны, Кадете и Роман, которые всегда находились с ним в дружественных отношениях и следовали его примеру, после его смерти стали соперничать за лидерство в племени. Согласно племенной традиции, они должны были теперь сразиться в так называемом поединке "уловки". Их доставили к двум рощицам, отстоящим друг от друга на расстоянии примерно в 15 миль, и каждому было дано оружие, еда и вода. Им было дано четыре дня на то, чтобы найти друг друга и сражаться до смерти. Ни один из них так никогда и не вернулся. Роман был найден мёртвым возле места, где они его оставили. Кадете, раненый, привязал себя к своей лошади и в таком виде добрался до каньона Фреснал, где на него наткнулись изыскатели. Это, конечно, хорошая история, и наверное, кто-то пожелает, чтобы это было правдой, но после смерти Сантаны в 1876 году, Кадете и Роман не могли драться друг с другом. Кадете был убит в 1872 году. Перси Бигмаут сообщил, что он ездил в Месилью, чтобы увидеть полковника Фаунтина, и возвращался со своим переводчиком, когда был убит при невыясненных обстоятельствах. Переводчик и его лошадь исчезли бесследно. Суперинтендант Дадли отметил в своём сообщении от 1873 года, что смерть Кадете отнесли на счёт мексиканцев, против которых он свидетельствовал недавно на суде по случаю продажи ими виски индейцам. "Santa Fe" написала 25 ноября 1872 года, что Кадете погиб при загадочных обстоятельствах в каньоне Ла-Лус.
  Роман пережил и Кадете, и Сантану. Доктор Говард Томпсон, кто посетил резервацию в 1885 году, посоветовал индейцам держаться подальше от поселений белых, в которых на тот момент свирепствовала эпидемия, но некоторые из них не вняли ему, и в итоге умерли. Роман был одним из них. Бигмаут и большая группа мескалеро в лютый мороз отправились в горы Сакраменто. Было настолько холодно, что "лошади не могли даже мочиться, так как моча замерзала в их мошонках". Там они и спаслись.
  Вернёмся в 1860-е годы. В то время как внутри племени происходили все эти подвижки, в новом ритме начали вращаться тяжеловесные колёса правительственного управления. Генерал Грант искренне хотел решить навсегда индейскую проблему, и когда он стал президентом, то начались многочисленные исследования, отчёты и рекомендации. Объединенная специальная комиссия, назначенная в 1865 году, завершила свою миссию "расследования положения индейских племён". Индейская Мирная Комиссия занималась проблемой дальше вплоть до 1868 года. 10 апреля этого года Конгресс подготовил почву для присвоения 2 миллионов долларов в целях умиротворения индейских племён и наставления их на путь экономической самостоятельности. Из надёжных и патриотически-настроенных граждан был сформирован Совет Индейских Уполномоченных, чтобы контролировать расходы и наблюдать за состоянием дел в резервациях. Хотя его члены и имели реальную власть, их серьёзные меры не были достаточно продуктивными, но до 1933 года, когда Совет был упразднён, они делали всё, что могли.
  Одной из ярких идей, рождённой этими смешанными мозгами, было то, что лучшие индейские агенты могли иметь своё мнение, если только церковь предоставляла им право голоса в выработке каких-то позиций. Просьба в присылке рекомендаций насчёт этого была отправлена в Общество Друзей Индейцев. Уже летом 1869 года квакеры действовали в шестнадцати индейских агентствах по всей стране. В 1870 году и другие религиозные группы были приглашены к участию в этой сфере деятельности, при этом учитывалось количество индейских миссий, в которых они уже были задействованы.
  Но пока подобные изменения ещё мало касались мескалеро, и армия продолжала осуществлять контроль за индейскими поселениями в Нью-Мексико. Лейтенанту Хеннесси было поручено наблюдать за апачами Сьерра-Бланка. Он активно включился в работу, и осмысленно предложил своему начальству восстановить резервацию форт Стэнтон, и, как это ни удивительно, далеко продвинулся в переговорном процессе с некоторыми из индейских лидеров об их приходе и обустройстве в ней.
  В октябре 1869 года, Чамберс Маккибин, начальник гарнизона в форте Стэнтон, захватил двух женщин мескалеро, к которым доброжелательно отнеслись и отправили домой, чтобы они передали приглашение своим соплеменникам прийти в форт. Через четыре месяца, в феврале 1870-го, незначительный лидер по имени Хосе Ла Пас привёл туда свою небольшую группу, но прохладно отнёсся к уже застарелой идее заняться сельским хозяйством.
  А. Блейзер, сын доктора Блейзера, похвалил Сантану: "В 1870 году Сантана добился успеха, в известной мере, конечно, в своих потугах наставить соплеменников на цивилизованный путь. Были выращены некоторые культуры, в основном через воздействие со стороны армии, когда индейцев принудительно заставляли сопровождать солдат, и работали они при этом мало. Собранный урожай кукурузы был закуплен для армии по завышенным ценам, чтобы стимулировать интерес индейцев к фермерству, и к огромному облегчению Сантаны, совсем незначительный её объём был пущен на изготовление тисвина".
  Хеннесси продолжил свои попытки по привлечению в резервацию как можно большего количества апачей. Он посылает Хосе Ла Паса в страну команчей, чтобы разыскать и собрать вместе кого-либо из членов племени, сбежавших туда из Боске. Тот вернулся 12 апреля с тридцатью беженцами и сообщением от Кадете, что он и его люди желают заключения мира и придут, когда трава будет достаточно высокой для того, чтобы её хватало на прокорм их животных во время пересечения Стейкт-Плейнс. Хеннесси отправился в Вашингтон, и провёл там какое-то время, пытаясь убедить чиновников, выделить хоть что-нибудь для возвращавшихся изгнанников. Он так написал в своём обращении: "Если индейцев удерживать в резервации, то влияние плохих людей (в которых нет недостатка в этой стране) будет в значительной степени подорвано, также индейцам нужно предоставлять больше свободы в отношении охоты. Сейчас их вынуждают почти полностью зависеть от пищи, выделяемой Департаментом, так как они опасаются встречи с разведывательными патрулями за пределами ближайших окрестностей своих лагерей. Индейцы, которые на данный момент получают питание из Департамента, кажется, в равной мере, как удовлетворены, так и вполне обоснованно рассчитывают в сложившихся обстоятельствах на получение дневной нормы продуктов лишь в полфунта кукурузы и полфунта свежей говядины на каждого индейца".
  К сожалению, лейтенанту не хватило времени, чтобы далеко продвинуть любую из своих схем в плане улучшения жизни индейцев. В начале 1870 года армия вновь была отодвинута от резервационного бизнеса, так как священнослужители были уже готовы их сменить. Роберт Кларк был назначен агентом к мескалеро, но что-то охладило его пыл ещё до того, как он увидел апачей. Кёртис, представитель религиозной группы унитариев, получил его место, и 10 июня 1870 года он прибыл в форт Стэнтон вместе с главным управляющим Натаниэлем Поупом. Два этих мужчины вступили на совершенно нетронутое поле деятельности. Кёртис так об этом написал: "Я не обнаружил ни протоколов, ни построек, ни вообще какой-либо собственности, принадлежащей агентству". Он нашёл лишь нескольких индейцев и перспективу прихода большего их числа.
   Пятого июля ему сообщили, что Кадете и его люди прибыли к Пекосу и разбили лагерь возле Семи Рек. Кёртис решил, что жест гостеприимства сейчас вполне уместен, и немедленно отправился туда с проводником, переводчиком и фургоном, загруженным едой и подарками. Через неделю он нашёл покинутый лагерь и направлявшегося в форт Кадете, не перестававшего удивляться, как белый не попал по пути в ловушку или засаду. Затем был проведён совет, с речами и положительными решениями, а также с преобладающей радостной обстановкой вокруг. Кадете "призвал небо и землю в свидетели", что они желают прочного мира. Кёртис написал, что было дальше: "Затем я заключил договор на следующих условиях - правительство должно их защищать и обеспечивать, они должны иметь школу для своих детей, а также землю для занятия сельским хозяйством. Им будет разрешено иметь собственный домашний скот и имущество, но они должны оставаться в резервации и жить мирно. Кадете, как лидер племени, выразил своё согласие, сказав, что это справедливо, и призвал опять небо и землю в свидетели, что они отныне мирные и такими и останутся".
   Осколки племени по-прежнему были рассеяны между землями западных апачей и мимбре, а также находились в стране команчей на Стейкт-Плейнс, но Кадете заверил, что все они придут следующей осенью. Теперь у них была своя резервация, и все они, наконец, собирались стать дружественными и мирными.
  Мечта Кадете могла воплотиться в жизнь, ведь Вашингтон усердно трудился в этом направлении как никогда прежде. Мистер Винсент Кольер, квакер и пылкий защитник оскорблённых туземцев, добился посылки президентской комиссии на Юго-запад, чтобы посетить индейцев всех племён и учредить для них резервации, о которых так долго велись разговоры.
   (Викторио, великий военный вождь).
  
  
   (Нана, преемник Викторио).
   (Нотзил, лидер перед 1900 годом).
   (Сан Хуан, лидер перед 1900 годом).
  
   Он приехал на Юго-запад весной 1871 года, выполнил свою миссию и по прибытии обратно доложил о сделанных им выводах. Он считал, что индейские дела находятся в бедственном состоянии и без колебаний обвинил в этом тех, кого считал нужным: "Этот доклад чётко указывает, что, согласно письменным свидетельствам Индейского Департамента, индейцы апачи были друзьями американцев, когда впервые их встретили, и они всегда хотели мира, были трудолюбивы, понятливы и гигантскими шагами продвигались на пути к цивилизации; что их недоброжелательство и постоянная война с мексиканцами проистекали из того, что мексиканцы отказывали им в притязаниях на землю, как исконным жителям, и вели против них войну на искоренение; что мирные отношения апачей с американцами продолжались, пока последние не последовали мексиканской теории "искоренения", и действия бесчеловечной жестокости не сделали из них непримиримых противников. Эта политика привела к войне в течение последних десяти лет, стоившей нам тысячи жизней и свыше сорока миллионов долларов, но страна сейчас находится в такой же степени умиротворения, а индейцы так же близки к искоренению, как и на момент Покупки Гадсден. Идущая сейчас война в итоге будет стоить народу Соединенных Штатов от трёх до четырёх миллионов долларов ежегодно, и эти же самые индейцы по-прежнему просят мира, и все они могут помещены в резервации и обеспечиваться питанием из расчёта полмиллиона долларов в год, без убытка жизней".
  Для солдат и многих гражданских, Кольер был просто мечтателем-идеалистом, понятия не имеющем о том, о чём он говорит. Ещё до его прибытия, некоторые из пионеров этой территории в штыки восприняли сообщение, что Кольер собирается кормить и защищать апачей. 30 июня, Дик Хадсон, являвшийся судьёй по наследственным делам в округе Грант и позже разработавший актуальное исследование, сегодня известное, как Фэйвуд, переслал набор решений Натаниэлю Поупу, главному управляющему по индейским делам в Нью-Мексико. Эти решения были приняты группой граждан области Мимбрес на всеобщем митинге, проведённом 19 июля 1871 года. Среди прочего, там говорилось следующее: "Принято решение, согласно которому, жители округа Грант, Нью-Мексико, должны организовываться в отряды и следовать на поиски своего скота куда только возможно, и при обнаружении забирать его насильно, даже если ради этого придётся пожертвовать каждым индейским мужчиной, женщиной или ребёнком племени.
  Принято решение, согласно которому, если возникнет сопротивление со стороны индейцев или их сообщников, будь-то индейские агенты, индейские торговцы или офицеры армии, мы будем рассматривать их как своих самых худших врагов и общих врагов Нью-Мексико, и поступать с ними будем соответственно".
  В таком духе Кольера воспринимало немало граждан Нью-Мексико и Аризоны, и офицеры армии почти в такой же мере были возмущены его миссией. Как главнокомандующий Аризоны, генерал Крук был готов к началу полномасштабной кампании против апачей на их земле, и он очень был недоволен, когда ему пришлось остановить отдачу команд. Он так написал в своей автобиографии: "Я узнал, что Винсент Кольер послан "Индейским Кругом", чтобы создать мне помехи своими действиями, а также, что он собирается заключить мир с апачами милостью Божьей".
  Генерал Поуп тоже выразил своё негодование по поводу того, что визит Кольера рушит его планы по проведению кампании против апачей Нью-Мексико. Он довольно сердито сообщал: "Я предложил провести этим летом кое-какую разведку против них. Но прибытие Винсента Кольера вынудило меня приостановить любые военные действия".
  Индейцы в целом были рады, что хоть что-то для них будет сделано, и поэтому охотно и быстро собрались в большинстве отведённых для них мест, когда пустынный телеграф передал им сообщение. Апачи Хила из области Мимбрес сильно разволновались из-за угроз Дика Хадсона, и понадобилось много времени, чтобы собрать их вместе в резервации, подальше от владений Дика. Но, наконец, и они пришли.
  Кольер совсем не обратил внимания на мескалеро, лишь отметил, что они уже долгое время находятся в мире, а также разрешил образовать для них резервацию в их давней стране возле форта Стэнтон.
  Но лишь спустя два года, 29 мая 1873 года, Вашингтон сделал резервацию для мескалеро реальностью. Тем не менее, если не де-юре, то де-факто, но у них была родина. У них был агент, который присматривал за ними. Им регулярно отпускались пайки. Армия, которая там располагалась, сохраняла мир. Что ещё большинство апачей могло бы пожелать?
   На поверку оказалось, что апачам, как всегда, в значительной степени угрожают голод и опасность.
  ГЛАВА 8. МЕСКАЛЕРО ПОСЕЛЯЮТСЯ В ОДНОМ МЕСТЕ.
   Кадете так пророчествовал: "У нас будет своя резервация в горах, и это будет хорошо". Он оказался плохим пророком.
  Первая трудность заключалась в том, что мескалеро не знали в какой степени они являются собственниками и являются ли ими вообще. Резервация была образована согласно правительственному распоряжению, а не являлась следствием договора. Конгресс так никогда и не ратифицировал соглашение, и никто не знал, будет эта договорённость долгосрочной или нет. Правительственные распоряжения могли и не приниматься во внимание, что уже происходило раньше. Кроме этого, не было проведено исследования по определению границ резервации. Этот факт тревожил чиновников, которые вечно жаловались, что индейцы "не поселены в определённую резервацию, прикреплённую за ними". Индейцев это тревожило ещё больше, так как они могли попасть под обстрел, если окажутся за пределами собственной территории.
  Ситуацию ещё больше усложняло то, что белые скваттеры овладели участками пахотной земли в то время как апачи были заперты в Боске-Редондо, а потом в течение ряда лет блуждали где-то. По закону эти люди могли требовать государственную землю, чтобы извлекать из неё прибыль. Когда их претензии вступали в противоречие с желаниями индейцев, то для разрешения ситуация привлекались вышестоящие органы. Что означало, - кроме неприятностей, - потраченные впустую время и деньги.
  Белые люди, заполонившие резервацию, при таких обстоятельствах имели возможность проводить достаточно жёсткие опыты. Некоторые из них торговали вразнос виски, или тем, что они называли виски, и в обмен под чистую обирали индейцев. Другие прошлись по их домам с азартными играми и забрали то немногое, что ещё оставалось у членов племени. Агенты не могли никак исправить ситуацию, так как их властные полномочия теряли силу на скваттерской границе. Один возмущённый глава агентства так жаловался: "Прямо здесь, под самым носом, индеец проигрывает своё имущество, и когда агент пытается помешать этому и защитить индейца, то его уведомляют, что он (поселенец) находится на своей земле, а не в резервации".
  Со временем от этих скваттеров удалось избавиться путём подкупа, запугивания или иным способом, однако в течение ряда лет они являлись причиной значительной головной боли агентов. Апач так никогда и не понял, каким образом белый человек мог законно проживать на территории его резервации. Они пересекали его землю, когда им это было необходимо, да и просто по желанию, и считали себя вправе предпринимать такие действия.
   Была в то время и ещё одна проблема у агента, которую нужно было решать. Типичное сообщение в Вашингтон в 70-х годах указывало, что индейцы получают столько ущерба, сколько и наносят. Это звучало примерно так: "Я получил жалобу от фермера, что индейские лошади зашли на его поля и причинили кое-какой вред, и отправившись туда верхом, чтобы изучить обстоятельства дела, я обнаружил его скот пирующим в индейском саду". Но у скваттеров было одно преимущество: их всегда поддерживали окрестные белые поселенцы, которые никогда не переставали обвинять индейцев в убийствах, воровстве, и при этом советовали переместить их на Индейскую Территорию или в другое место, одинаково далеко удалённое. Они крали у индейцев и убивали их без каких-либо угрызений совести и при первой же возможности, а порой совершали набеги на индейские лагеря с свирепостью, превосходившей даже апачскую. С момента окончания гражданской войны и до 1879 года происходило достаточно вещей подобного сорта, и удивительно то, что индейцы не отплачивали в большинстве случаев и не покидали резервацию в направлении Мексики, хотя порой это всё же происходило.
  С полным желудком и тёплым одеялом, апач мог стоически сносить своё бедственное положение, но он был лишён даже этих вещей. Коммиссионер Уолкер так говорил в 1874 году: "Эти индейцы имеют договор с Соединенными Штатами, но совсем не получают ежегодной ренты, хотя и существуют частично за счёт правительства и получают ограниченное количество одежды, когда это необходимо". Это со всей очевидностью показывало, что Соединенные Штаты как обычно были скупы на все расходы, кроме тех, что считались необходимыми для наказания и убийства исконных людей. Апачам не давалось достаточно еды, чтобы не голодать, или достаточно одежды, чтобы находиться в тепле. Они вынужден были охотиться или воровать, чтобы выжить, и территории резервации не хватало для успешного поиска.
   20 октября 1875 года, ввиду сложившейся ситуации, ещё одним правительственным распоряжением резервация была расширена до гор Сакраменто на юге, что немного помогло в решении проблем.
  Грубые белые люди и скудные рационы были теми самыми рисками, которые мескалеро вынужден был видеть и ощущать. Но он был в большей опасности от того, что находилось за пределами его понимания, а именно - бесчестность и коррупция среди ответственных лиц, которые были обязаны обеспечивать его минимальные потребности. Даже ещё до возвращения племени из своего продолжительного изгнания в Техас, хитрый белый человек уже вынашивал свои гнусные планы.
  В 1871 году майор Мерфи и капитан Эмиль Фритц, бывшие участники калифорнийской колонны, позиционировали себя как маклеры поста в форте Стэнтон. Оба стали широкоизвестны в войне округа Линкольн (где главным действующим лицом был Билли Кид). Мерфи, как лидер, субсидирующий группу скотоводов, которая противопоставила себя Джону Чизуму и его друзьям, а Фритц, как человек, написавший завещание, которое дало развитие этому делу. Эти господа знали, что они могли хорошо поживиться на индейских контрактах, и поэтому включили всё своё обояние перед управляющим Поупом и агентом Кёртисом, прибывшим в форт в 1872 году, чтобы организовывать там агентство для мескалеро.
  Поуп и Кёртис проглотили наживку. Сообщения, которые они отсылали в Вашингтон, пылали восхищениями маклерами форта Стэнтон. Поуп писал: "Воцарение мира произошло только благодаря действиям со стороны командующего офицера этого поста и постоянным усилиям со стороны Льюиса Мерфи и майора Эмиля Фритца, жителей округа Линкольн. Индейцы какое-то время обеспечиваются мясом и кукурузой по договорной цене, согласно положению о предметах торговли на этом посту".
  Кёртис поклонился таким великим людям ещё ниже: "Они неоднократно на собственные средства посылали одежду и другие подарки с курьерами, поддерживающими связь с племенем, а в одном случае послали группу и фургон, загруженный подношениями тем, кто находился в стране команчей, чтобы по возможности склонить их прийти и заключить мир. В конце концов, эти меры увенчались успехом, и не только правительство, но также и большинство жителей округа очень должны этим господам за важные результаты, полученные в результате их усилий".
  Первым таким результатом дипломатии Мерфи и Фритца стало умножение числа индейцев, которые кормились и одевались (согласно договорным расценкам) в форте. Управляющий Поуп сообщил осенью 1872 года, что пришло от 500 до 600 мескалеро, а год спустя это число подскочило до 830, и резко повысилось за счёт прибытия 440 Агуэс Нуэвас (подгруппа мескалеро), 350 липан и 310 южных апачей. Все последующие приходы в форт предполагались из страны Мимбрес, так как тамошние апачи привлекались туда щедрым правительством для получения рационов.
  Поуп писал в Вашингтон, что индейцы форта Стэнтон насчитывают "свыше 1800 человек, больше примерно на 1500 с даты моего последнего годового отчёта". Агент Кёртис заметил позже, что "счёт превысил 2679 человек, и такой стремительный рост оставляет в тени кроликов, крыс и мышей".
  Насколько эти двое отдавали себе отчёт в таких цифрах, или они были включены в тёмные сделки, мы сейчас не знаем. Но ещё до завершения 1872 года, Эдвин Дадли посетил контору управляющего в Санта-Фе, когда Бьюснел был ответственным за мескалеро. В конце декабря Дадли нанёс визит в резервацию и был шокирован тем, что там увидел. Он нашёл, что Мерфи и Фритц "полностью завладели индейскими делами форта Стэнтон. Агент представляет собой просто наёмного работника их торгового дома, не имеющего права возразить тому, что они ему предлагают, и не принимающего никакого участия в деле, кроме утверждения письменных свидетельств, которые ему подсовывают эти люди". Конечно, индейцами полностью пренебрегали. Не было школы для индейских детей, хотя Кадете просил о ней, когда прибыл с равнин. Не было сельскохозяйственных инструментов и семян, и поэтому земледелие находилось в тупике, хотя вожди выражали готовность приступить к работам. Шестьсот или семьсот апачей разлагались в праздности, не в состоянии исправить ситуацию, и боящиеся покинуть окрестности форта из страха насилия со стороны белых скваттеров и партий разведки. Это был тот самый "лучший день", о котором так мечтали Кадете и его люди.
  Дадли делал всё, что мог, чтобы выправить их положение, но ему потребовался год, чтобы просто сдвинуть это с мёртвой точки. Агент Бьюснел прибыл в форт Стэнтон в марте 1873 года и нашёл там Мёрфи и Фритца чересчур, по его мнению, перегруженными заботами. Он купил у них для себя постройку, но не смог в неё вселиться. Это произошло лишь после второго, сентябрьского визита Дадли, когда он посодействовал тому, чтобы агент заимел собственные комнаты, а затем Дадли пригрозил лично всё вынести оттуда, если в течение двадцати четырёх часов постройка не будет освобождена. Сжав свою челюсть, следующим делом он взялся за мясной вопрос, как основную статью мошшеничества в резервации. Нововведением стала регулярная еженедельная выдача говядины. В этот день индейцы собирались все вместе в коррале и показывали карточки, дававшие право на получение пайков. Дадли заметил на этот счёт: "Таким методамия надеюсь предохранить от жульничества и оградить правительство от выплат за пайки, которые не поставляются посредниками, а значит, не доходят до индейцев". Разумеется, новая система стала помехой теневому бизнесу Мерфи и Фритца, и поэтому вскоре они покидают пост. Мерфи открыл магазин в Линкольне, но продолжал разрабатывать свой индейский бизнес и получать с этого барыши. Его преемник в качестве маклера поста, капитан Пол Даулин, продолжил его дело. Он владел лицензией на продажу алкоголя индейцам, и те продолжали его потреблять. Агент Кротерс подозревал, что между маклером и индейцами существует какая-то связь. Когда он нашёл, что не может удалить Даулина с поста, то взял и удалил сам себя, переместив своё агентство в первое ранчо Коуплэнда, в 8 милях от поста, а затем к Саут-Форк, в 40 милях, со штаб-квартирой в Блейзер-Миллс.. Это стало точкой отправления современной штаб-квартиры мескалеро.
  Бросив вызов банде Мерфи, Клотерс теперь должен был пожинать последствия этого. Эти люди имели влияние в судах, и самым простым путём для них в нанесении по нему ответного удара, стало применение правовых норм. Клотерс мгновенно оказывался перед окружным судом, как только они могли придумать какое-нибудь обвинение против него. Они говорили, что он отпускал больше пайков, чем было индейцев, а также использовал государственную собственность под отель. Он и на самом деле брал плату за гостиничные услуги, не имея на это лицензии, но окружной прокурор не пожелал предъявлять ему за это обвинение. Наконец, отзвуки рассерженных голосов достигли Вашингтона, и конгрессмен Джон Макналта был послан в агентство изучать дело. Его выводы благоприятствовали агенту, но весной 1876 года Клотерс подал в отставку.
  Создаётся впечатление, что индейские агенты того периода были слабовольными или просто непорядочными людьми. Индейский управляющий Смит, комментируя отставку Клотерса, сказал, что "имеет место большая нужда в квалифицированных агентах".
  Если учитывать, что такие люди должны были отправляться далеко в малоосвоенные земли, изолировать себя от цивилизации, со всеми её удобствами и очарованием; лишать своих детей преимуществ образования; жить жизнью, наполненной тревогами, и усиленно трудиться, имея при себе долговую расписку на большую сумму денег; порой нести ответственность за расход сотен тысяч долларов в год и подвергать себя постоянному подозрению, злословию и клевете, и всё это взамен за зарплату меньшую, чем у третьеразрядного клерка в Вашингтоне, или у деревенского почтальона, то становится ясным, что способные, честные и высококвалифицированные специалисты сомневались и отказывались в итоге от должности индейского агента.
   Почти в том же понимании, как и к индейцам, к агентам можно было применить слова, что они должны были голодать или воровать.
  Преемник Клотерса, Фрэд Годфрой, снабдил нас хорошей иллюстрацией того, как упускать ситуацию из-под контроля. Он был способным человеком, взявшимся за свою работу энергично и с энтузиазмом. Пытаясь побольше узнать о своих индейских подопечных, он ежедневно посещал их лагеря и призывал заняться какой-нибудь полезной работой, чтобы хоть что-то сделать для самих себя. Он выражал сильное недовольство в отношении бутлеггеров и скваттеров. Он сетовал на то, что приходилось арендовать постройки у доктора Блейзера, а также на недостаток денежных средств. Но при этом он охотно верил, что индейцам можно помочь, что они искренни "в большом желании угодить" и имеют "желание трудиться".
  К сожалению, он вновь допустил к агентству Мерфи, а также его делового партнёра Долана, и второй имел контракт на поставку мяса и муки для агентства. Вскоре на Годфроя был навешен ярлык "пресвитерианского мошенника", и кроме того, ему вменялось повышение издержек на индейцев в пользу его "друзей". Инспектор, который приехал посмотреть на этот беспорядок, сделал вывод, что Годфрой хороший администратор, но при этом он использует сомнительные методы. В 1879 году он был снят с должности.
  Происходили вещи, подобные той, о которой писала газета "LasCruses": "Утром, в воскресенье, доктор Вудворт изъял в Месилье пятнадцать тюков (около 2000 фунтов) контрабандных мексиканских одеял. Они предназначались для индейского агента Парроя (Годфрой?) из форта Стэнтон, но были обнаружены во владении мистера Бонда, который сказал, что он ничего о них не знает".
  Имелось подозрение, что Годфрой был партнёром Пэта Коглана, этого "короля Туларосы", скупавшего краденый скот у Билли Кида и продававшего его правительству. Что могли индейцы противопоставить такого рода вещам?
  Но всё же больше апачи страдали от двух других категорий белых людей: солдаты и десперадос (головорезы). С 1872 года, и до апачского мятежа 1879-го, они находились под постоянной угрозой от тех или других, а иногда и от обеих групп одновременно.
   Солдаты по-прежнему считали, что индеец существуют только для того, чтобы воевать с ним и убивать его. Для большинства офицеров просто невозможно было рассматривать индейца иначе, чем "враждебный", и думать о нём лишь как об объекте злоупотребления и как о невежественном человеке. Они искренне считали, что сила является единственной вещью, которую индеец способен понять, а также, что он обязательно должен понести наказание, заключающееся в убийстве любого из членов племени, которого можно было обнаружить всякий раз, когда совершалось ограбление или приходило о нём сообщение.
  Лейтенант Хеннесси, агент мескалеро в 1869-70 годах, назвал своих подопечных "самыми плохими индейцами страны", и заявил, что "переговорные соглашения и обещания ничего не значат для этих вероломных и подозрительных существ". Генерал Поуп, командующий дивизионом Миссури, годом позже добавил красок, когда заявил, что он считает апачей "убогой, трусливой расой, разделённой на бесчисленные небольшие группы, не признающие никаких авторитетов. Подлежит значительному сомнению из-за характера и обычаев этих индейцев, смогут ли они жить в резервации вообще, если не будут иметь всего того, чего взалкали". Он хотел вовсе закрыть форт Стэнтон и переместить мескалеро в какое-нибудь отдалённое место: "подальше от железонодорожной линии и речных навигаций, где они могли бы блаженствовать в своём варварстве без ущерба любым окружающим, кроме самих себя".
   Конечно, солдаты являлись храбрыми и добросовестными людьми , и многие из них были готовы жертвовать своими жизнями ради исполнения служебного долга. Но сейчас, оглядываясь назад по прошествии шестидесяти или семидесяти лет, мы видим, что их жёсткость не всегда была необходима, так же как и мотив для неё не всегда был справедлив.
  Генерал Поуп и сам не гордился репутацией армии. В 1875 году он вполне имел право написать вот это: "С тягостным нежеланием военные силы начинают боевые действия против индейцев, которые оставляют резервацию лишь из-за того, что голодают там и вынуждены охотиться за едой для самих себя и своих семей, или в противном случае наблюдать, как они погибают от голода. Любому человеческому существу тяжело лицезреть такие вещи, и очень тяжело указывать военной партии совершать насилие на таких отчаявшихся индейцах, которые лишь по необходимости делают то, что любой человек будет делать в схожих обстоятельствах".
  Тяжело или нет, но такие вещи приходилось делать неоднократно. Примером этого служит случай, когда управляющий Дадли осенью 1873 года нанёс свой второй визит к мескалеро. Прибыв в форт Стэнтон, он увидел готовую к выступлению группу вооружённых верховых людей, предположительно состоящую из шести взводов кавалерии под командованием майора Прайса. Майор получил, по его словам, клятвенные заверения от "множества" граждан, что мескалеро украли их лошадей, и он принял решение возвращать животных и наказывать индейцев, и немедленно желает приступить к работе. Дадли возразил ему, сказав, что индейцы не знают границ своей территории, так как эти границы не были определены, и поэтому они искренне полагают, что белые поселенцы иногда должны их одаривать подобной данью; что проблему полностью можно уладить, просто объяснив индейцам некоторые вещи, и предупредить их, что они должны оставаться в пределах своих границ (там, где эти границы были определены).
  Прайс возразил, сказав, что он проделал длинный путь, чтобы выполнить свою работу, и поэтому не собирается отступать. Тогда Дадли сдался и в письменной форме выдал ему "карт-бланш" на действия, которые он посчитает нужными, чтобы вернуть украденную собственность граждан и предупредить дальнейшие ограбления. Под уведомлением стояла дата - 3 сентября, 1873 года.
  Прайс отправился исполнять свой долг. Сначала он арестовал Сантану и Романа, и объявил им, что они будут удерживаться в качестве заложников, пока их люди не вернут ворованных лошадей. Вслед за этим в индейском лагере началось великое волнение, и двести мескалеро снялись с места в неизвестном направлении. Дадли слышал, что кто-то из них возвратился к команчам, а кто-то отправился в старую Мексику (во второй половине 70-х годов, когда кампании против равнинных индейцев достигли своего апогея, мескалеро всё ещё находились у команчей). Но и достаточно их осталось в окрестностях для того, чтобы майор Прайс сделал то, за чем он сюда явился.
   Он так доложил о своей деятельности: "Один офицер, командир окола шестидесяти кавалеристов, через несколько дней преуспел в нападении на одинокую ранчерию и убийстве всех её жителей -семь лиц - мужчины, женщины и дети. Ввиду особой напряжённости, остро ощущаемой на этой Территории, такой результат можно считать важным военным достижением". Прайс не нашёл больше никаких индейцев, а то его военные достижения, несомненно, были бы выше.
  Ещё хуже приходилось в те моменты, когда солдаты объединялись со скваттерами и поселенцами, чтобы изводить своих красных братьев. Белые люди из окрестностей резервации постоянно обвиняли мескалеро в краже лошадей. Центр их активности, скорей всего, находился возле реки Пекос, но сообщения шли со всех сторон. Агент Клотерс поразмышлял над этими обвинениями, и пришёл к выводу, что большинство из них беспочвенны. Несмотря на это, пропагандистская кампания против апачей оставалась на прежнем уровне. Не принималось даже во внимание то, что индейские табуны тоже систематически обкрадывались. Ни один белый вор не был наказан, но зато все мескалеро должны были страдать за грехи нескольких своих людей.
  Воздействие на них приняло форму агрессивно настроенной толпы. Осенью 1874 года банда белых отморозков подкралась к лагерю мескалеро и сделала по нему залп, убивая нескольких женщин и детей. Апачи, шокированные неожиданностью и почти безоружные, не в состоянии были сопротивляться. Они даже не бросились в погоню, когда налётчики угоняли их лошадей, и поэтому лишились своих животных.
  "Граждане" проделали это вновь через несколько месяцев, в январе 1875-го. Индейцы были совершенно запуганы и сбиты с толку. Невозможность возвращения украденных лошадей или привлечения белых воров к отвественности по закону, вынудила майора Кленденина, командира гарнизона в форте Стэнтон, разрешить племени расположить свои палатки в пределах досягаемости выстрела из поста, чтобы он мог предоставлять им защиту. Но освободить их от страхов и дурных предчувствий он был не в состоянии.
   До них дошёл слух, что убийцы возвращаются. Вожди спросили у Клотерса, что им делать. Он ответил им, что они должны оставаться в своём лагере, с солдатами за их спинами, и держать при себе своих лошадей и другую собственность. Затем делегация спросила, могут ли они провести ночь в горах, а наутро вернуться. Клотерс дал согласие, даже не подозревая, какое иступлённое бегство за этим последует. В пределах получаса все индейцы исчезли с поля зрения. Они были совершенно затерриризированы.
  Они не вернулись наутро, и на следующее тоже. Офицеры посчитали, что они покинулы резервацию, и поэтому должны быть наказаны. Через десять дней, после того, как капитан Фешет был послан за ними, ему улыбнулась удача. Промаршировав несколько часов, он наткнулся в каньоне на лагерь мескалеро. К удивлению и ужасу апачей, от их защитников теперь исходила более опасная угроза, чем от гонителей. Капитан Фешет приказал солдатам стрелять в них. Не было никакого боя. Индейцы разбежались и скрылись в разных направлениях, побросав всё, что они имели: одежду, одеяла и палатки. Фешет сжёг всё, кроме лошадей. Принадлежавших индейцам пятьдесят животных, он продал на открытых торгах, как и приказал его командир, примерно по семь долларов за голову.
  В отчёте об этом инциденте агент Клотерс оставил такой комментарий, надо полагать без преднамеренной иронии: "Там был был ребёнок, около восьми месяцев от роду, оставленный на земле. Он был взят капитаном Фешетом и любезно им ухожен".
  Клотерс послал служащего агентства и "двоих граждан", чтобы найти рассеянные части племени. После двухнедельного поиска, они нашли их почти умирающими от голода. "Когда они возвратились", -писал Клотерс, - "то просто больно было смотреть на этот сорт человеческих существ, лишённых предметов первой необходимости. Многие из них были почти нагие и имели на своём теле все признаки людей, подвергшихся насилию. На совете вожди извинились за то, что они покинули резервацию, так как сказали перед уходом, что придут наутро, но вечером того дня они забрались высоко в горы, их женщины и дети были сильно напуганы, и предполагая, что налётчики могут их преследовать, они всю ночь шли пешком. Еще они сказали, что не собирались никого грабить, и ушли только из-за того, чтобы спасти жизни женщин и детей; что чувствовали себя обиженными, так как были изгнаны из своих домов в собственной резервации; что "Великий Отец" не хочет отплатить или отомстить за нанесённые им обиды, и не любит их".
   Из-за страха за свои жизни, две многочисленные группы мескалеро после этой резни продолжили своё бегство, не оставливаясь даже для того, чтобы перевести дыхание, пока не оказались по ту сторону мексиканской границы (согласно более поздним сообщениям, вероятно, это были группы Нотзила и Пиноли). Клотерс послал к ним курьеров, чтобы те позвали их обратно, но мескалеро, не доверявшие уже никому, оставались на воле, пока в августе 1876 года Лусеро из Лас-Крусеса не уговорил их вернуться. Он заявил властям, что за эту его услугу правительство должно ему выплатить по полтора доллара из расчёта каждой апачской головы. Но ещё задолго до того, как племя вновь соединилось, конгрессмен Макналта досконально изучил обстановку в резервации и сделал вывод, что индейцы "совсем не виноваты в происшедшем".
  Скудная собственность мескалеро продолжала подвергаться ограблениям. В 1876 году агент пересчитал их животных (единственное их богатство) и нашёл, к своему удивлению, что табун состоит всего из 597 лошадей и 122 мулов. Он так это прокомментировал: "Это следствие постоянных налетов на них со стороны мексиканцев, многие из которых больше нуждаются в резервации и военном управлении, чтобы их сдерживать, чем эти индейцы".
  Больше всего проблем исходило от группы лошадиных воров из мексиканского города Богуилья, в 70 милях от резервации, так как они сделали захват любых животных, включая принадлежащих мескалеро, своим бизнесом, и каждый раз громко вопили - "апачи", чтобы прикрыть собственные грабежи. Клотерс, при помощи отряда солдат вернул часть сворованных животных, а граждане города изгнали из него грабителей. Но те перебрались в Пуэрто-де-Луна, чуть подальше Богуильи.
  В июле 1876 года банда вновь принялась за старое, и жители Пуэрто-де-Луны уведомили Клотерса, что он может прийти и получить некоторых лошадей мескалеро, отобранные ими у воров. Морисс Бернштейн, служащий агентства, верхом, вместе с четырьмя индейцами отправился за украденной собственностью, и трое других апачей, которые лишились своих лошадей ещё в прошлом месяце, присоединились к ним по дороге. Командир форта Стэнтон отказался дать им военное сопровождение, но они всё равно поехали, несмотря на понимание того, что территория, по которой им предстоит путешествовать, очень опасна для них.
  Возможно, это произошло из-за того, что апачи впервые в своей истории столкнулись с группой граждан, готовых поступить с ними справедливо. В Пуэрто-де-Луна было созвано общественное собрание, и несмотря на то, что кроме двух лошадей и двух мулов, все остальные затребованные животные были возвращены, отдаётся распоряжение привести всех имеющихся в городе лошадей, чтобы и их проверить. Когда приказ был исполнен, десять участников собрания и индейцы вместе с Бернштейном пошли посмотреть на животных. Лошадей привели "со всех сторон". Апачи сказали, что десять из них принадлежат им, и семь голов были им переданы, когда они предъявили в отношении них веские доказательства. Ещё за одной лошадью пришлось заехать в форт Самнер, и, возможно, что путешествие туда по обходному маршруту спасло Бернштейна и его компанию, так как позже они узнали, что конокрады устроили на них засаду на основной дороге, чтобы напасть и вновь забрать животных.
   Факт того, что Лоренцо Лабади, кто одно время был агентом и близким другом апачей, а теперь жил в Пуэрто-де-Луна и принимал значительное участие в беспрецендентной попытке помочь им, поможет объяснить, почему вообще такая вещь оказалась возможной.
  В следующем, 1877 году, грабители и им подобные вернулись в резервацию. Агент называл их "техасцами", и многие из них, вероятно, ими и являлись, но в то время в Нью- Мексико почти все необузданные белые являлись "тейано".
   20 июля 1877 года они с бесстрастными выражениями лиц подъехали к Годфрою и попросили разрешения просмотреть индейский табун на предмет обнаружения своих тавро. Агент позволил им, и они, проверив животных, с предусмотрительной вежливостью отбыли прочь, сказав что они не нашли ни одной лошади, принадлежащей им. Следующей ночью они окружили самый маленький индейский лагерь, обстреляли его, никого не задев (индейцам необычайно повезло), и удрали с тринадцатью лошадьми. Ничто не было предпринято в ответ, хотя, если бы налётчиками были индейцы, то солдаты сразу же начали их преследовать.
   11 августа, по-видимому, окрылённые прошлым своим успехом, техасцы вновь испытали свою удачу прямо перед наступлением темноты, и убрались прочь с значительной частью табуна, принадлежащего индейцам агентства, в том числе и с двумя правительственными мулами. Годфрой не имел ни достаточного влияния, ни прав, чтобы организовывать экспедицию преследования, но с рассветом, кавалерийское подразделение из форта Стэнтон отправилось на поиски воров. Они оказались бесплодными, так как проливные дожди смыли все следы. Этим дело и закончилось.
  Регион стал ещё более беспокойным ближе к концу 70-х. Соперничающие группировки, занимавшиеся партизанщиной друг против друга на протяжении войны Линкольна, рыскали повсюду в поисках любого, на кого они могли бы излить свою досаду. Белые люди из агентства были запуганы как никогда. В августе 1878 года был убит служащий агентства, уже упоминавшийся Бернштейн, и подполковник Дадли шестого августа предложил Годфрою прислать оружие и дать убежище жёнам служащих агентства. Прежде чем плохое время закончилось, умерло много индейцев и было потеряно большинство лошадей.
   Внутри самих мескалеро возникли некоторые трудности. В 1876 году они угрожали вылиться в продолжительную войну между ними самими. Всё началось с пяти апачей Хила, которые женились на женщинах мескалеро, а значит, стали членами племени. Они вполне уживались со своими хозяевами до вечера первого августа, когда в основном лагере был выпит большой объём тисвина и произошла драка с обычными последствиями. Двое из новичков что-то не поделили с мескалеро, один из которых в итоге был убит, а ещё двое получили тяжёлые ножевые ранения. Посчитав, что теперь предпочтительней убраться отсюда, двое хила украли какое-то количество лошадей и поспешно бежали. На следующий день, шестеро мужчин мескалеро, родственники убитого, попросили разрешения у агента съездить в резервацию хила в Охо-Кальенте. Годфрой, конечно, знал, что они собираются сделать, и отказал в просьбе, но они всё равно уехали, а остальные трое хила, ещё остававшиеся с мескалеро, поняли, к чему идёт дело, и исчезли вслед за своими собратьями. Годфрой сообщил о происшедшем агенту Шоу из Охо-Кальенте, и порекомендовал, что необходимо задерживать любого мескалеро, которого тот обнаружит в своём агентстве, так как "раскол толкнёт всё племя в войну". Ни один мескалеро не был арестован.
  Спустя несколько месяцев резервацию накрыла страшная эпидемия оспы. Много индейцев умерло - от вождя Сантаны до совсем крохотных младенцев. Годфрой попытался изолировать часть детей в однокомнатной школе, но болезнь забрала всех, кроме всего нескольких учеников. Он попытался справиться с эпидемией путем рассеивания индейцев по всей территории резервации, и это в какой-то степени помогло, но мескалеро к тому времени потеряли много своих людей. Весной, после того, как эпидемия ослабла, Годфрой попытался начать засеивать поля, надеясь что хоть в этом будет успех. Нотзил, могущественный на тот момент лидер, и при этом являвшийся жёстким налётчиком, пришедшим в агентство всего год назад, начал культивировать поля в Твин-Спрингс, в горах Сакраменто. В своём ежегодном августовском отчёте Годфрой писал, что он предполагает хороший урожай картофеля.
   Но в следующим году пришлось вновь отменить все работы. Мескалеро были беспокойными и встревоженными. Вражда в округе Линкольн вылилась в открытые военные действия, и апачи разделили участь всех непричастных сторонних людей. Кто-то из них лишился своих лошадей, а кто-то и жизней. Годфрой так писал в то время: "Две группы, во главе с Эстрелья и Песо, покинули агентство, и приходят обратно, лишь когда им становится совсем невтерпеж от голода и нужды. Я сделал всё, чтобы избавить их от страхов, и когда уже казалось, что я достиг успеха, армия и скауты-навахо их атаковали, убивая нескольких из них и захватывая одного ребёнка".
  Мескалеро в то время казалось, что верить вообще никому нельзя, и поэтому они были замкнутыми и подозрительными. Когда специальный агент Фрэнк Уорнер Энжел приступил к официальному подсчёту членов племени, то многие апачи отказались в этом участвовать. Одна их группа расположилась в полумиле от штаб-квартиры агентства и известила, что если мистер Энжел хочет их сосчитать, то должен прийти в их лагерь. Разумеется, он не пошёл к ним, и никакой подсчёт не был произведён.
  Всё это происходило в преддверии трудностей 1879 года, когда апачский мир рухнул. По-прежнему случались набеги, но всё же большинство сообщений о грабежах приходило с юга. Шесть боестолкновений с участием мескалеро зарегистрированы в 1877 году и пять в 1878. Вожди мескалеро делали всё, что могли, чтобы держать своих людей в мире, и мирились с гораздо большим числом гонений и преследований, чем нанесли сами. Между 1872 и 1879 годами они многократно изгонялись из своих домов, многие из них были хладнокровно умерщвлены, и большинство обвинялось за грехи, которые они не совершали. Поэтому среди индейцев преобладали страх и постоянное чувство опасности, и не было этому ни конца, ни края.
  ГЛАВА 9. КРОВАВАЯ ГРАНИЦА: ВИКТОРИО ВЫХОДИТ НА ТРОПУ ВОЙНЫ.
  Пришёл черёд Викторио, великого военного вождя со свирепым выражением лица, длинноволосого воина выдающихся способностей, перенявшего тактические приёмы у самого Мангаса Колорадоса. По иронии судьбы, Викторио, возможно, вовсе не был апачем по рождению. На севере Мексики, приграничной её полосе, до сих пор существует преданье, что он был мексиканским пленником, который попал в племя ещё маленьким мальчиком и поднялся на самый верх благодаря своим неординарным личностным характеристикам и воинским способностям. Согласно старым жителям Чиуауа, возможно, он был мексиканцем, захваченным в детстве в Ранчо-дель-Кармен, которое принадлежало дону Луису Террасасу. Руфино Падилья, проведший в апачском плену четыре года, вспоминал потом, что Викторио был очень внешне похож на отца украденного ребёнка. Старые мескалеро тоже слышали, что Викторио был мексиканцем. Так или иначе, но он являлся мимбреньо, или апачи-хила из группы уорм-спрингс, или чихенне-чирикауа. Их люди были его людьми, и их боги были его богами.
  Со времени посещения их Кольером в 1871 году, Викторио и его племя находились в постоянной суматохе. Кольер отвёл для них резервацию в долине Тулароса, которая им совсем не нравилась. Согласно самому Кольеру, климат, продовольственные ресурсы, вода и всё другое необходимое для жизни, - ничего им там не нравилось. Они были несговорчивыми, независимыми и ленивыми, что создавало большую напряжённость между ними и офицерами армии, которых посылали держать их в узде. Вскоре после образования их новой резервации, они ушли из неё в резервацию чоконен-чирикауа в Аризоне. Там они и оставались, несмотря на все уговоры и угрозы, пока правительство не выделило им другое место под резервацию в центре Нью-Мексико, в Охо-Кальенте, или Уорм-Спрингс, в долине, по-другому называемой Каньяда-Аламоса. Эту местность они считали своим настоящим домом, куда они стремились и хотели там жить, - и теперь они были счастливы.
  Если бы им разрешили здесь остаться навсегда, то всё было бы хорошо. Но нет же! Вашингтон решает о введении политики "концентрации" (индейцы так никогда и не поняли, что это означало), и апачам из Уорм-Спрингс объявили, что они должны переселиться на запад, в резервацию западных апачей Сан-Карлос, Аризона. Официально заявленной причиной для этого, со стороны уполномоченного по индейским делам, было то, что группа Уорм-Спрингс пособничает мятежным чоконен-чирикауа, чья резервация была упразднена в 1876 году. По-видимому, без лишних сомнений и размышлений о последствиях этого шага, власти из Вашингтона вернули землям Уорм-Спрингса общественный статус и известили тамошних апачей, что теперь они могут рассматривать Сан-Карлос в качестве своего будущего дома.
  В течение мая 1877 года, 453 из них были переселены в сопровождении армейского эскорта в Сан-Карлос. С самого начала этого процесса они выражали крайнее недовольство. Сухой ландшафт был противен и неприятен этому горному народу. Они не любили индейцев, живущих там, и тосковали по свободе. Второго сентября этого же года около трехсот из них снялись с места, и ушли на волю. Их приводили обратно, или они сами приходили, когда нужда в еде пересиливала тягу к свободе, но они оставались настолько безутешны и беспокойны, что чиновники решили отменить свои прежние распоряжения. Костяк группы в 260 человек получил разрешение вернуться в Уорм-Спрингс.
  Но их счастье от этого переселения было непродолжительным. Вновь пришёл другой приказ, и прежде чем они обжились в своём старом доме, прибыли войска, чтобы опять сопроводить их в Сан-Карлос. Случилось это в августе 1878 года. Викторио, их лидер, решил про себя, что больше не будет мириться с такой вопиющей нерешительностью. Во главе восьмидесяти своих людей он сбегает в горы.
  По-видимому, группа разделилась. В декабре старый Нана появился в Мескалеро с шестьдесят тремя своими голодными, замёрзшими людьми, боящимися наказания. Викторио ушёл в Мексику с остальными беглецами, но в феврале он возникает в Уорм-Спрингс. Он спросил у воинов, ушедших к мескалеро, лучше ли им стало, и при этом не скрывал своего желания присоединиться к ним. На этот раз представители власти готовы были с ним согласиться, лишь бы он успокоился. Но когда пришёл приказ о его перемещении в Туларосу, он запаниковал и вновь устремился в горы. Он не давал о себе знать до 30 июня, когда прибыл в Мескалеро с тринадцатью своими бойцами. Алмар Блейзер, сын доктора, увидел их во время охотничьей поездки около горного озерца, и следовал за ними до самого агентства. Когда он туда прибыл, они уже высказывали свои пожелания агенту Расселу. Первым делом они хотели бы поселиться вместе с мескалеро и получать пайки наравне с ними. Рассел, хороший человек, но очень нерешительный, ответил, что он не может дать на это согласие без разрешения из Вашингтона, и поэтому они должны ждать.
  В течение нескольких дней они болтались в окрестностях агентства, становясь всё более голодными и воинственными, и занимаясь пропагандой среди диких мескалеро. Они и не скрывали, что думают захватить правительственные товары и выйти на тропу войны.
  Наконец, вождь Сан Хуан, который не очень эффективно управлял племенем со времени смерти Сантаны, подвёл Викторио и его последователей к доктору Блейзеру и сказал, что что-то нужно делать. Доктор уже знал, что именно. Он выдал новичкам из собственных запасов говяжий жир, муку, сахар и кофе, чтобы они немного смирились. Неделя прошла спокойно. Затем кто-то привёз тисвин и случилась большая пьянка, закончившаяся убийством одного мескалеро. Посторонние апачи были обвинены в попойке и в убийстве, и вещи приобрели в Мескалеро очень тревожный оттенок.
  Дальнейшее осложнение явилось в виде группы белых людей из Силвер-Сити, якобы, находившейся в окрестностях резервации в охотничьей поездке. В этой группе были судья и государственный обвинитель округа Грант, и Викторио, обвинявшийся в убийствах в пределах этого округа, стал очень нервным. Согласно Алмару Блейзеру, всё кончилось дёрганьем бороды Рассела и угрозой забрать всё, что ему нужно из лавки.
  Один старый мескалеро помнит, что случилось дальше. Солон Сомбреро так рассказал: "Они потребовали выдать им пайки, но мужчины продолжали им говорить, что нужно ещё подождать. Викторио через некоторое время прервал их. Он посчитал, что они готовят нечто особенное в отношении него. Он оглядел их. Затем разорвал свой паспорт и швырнул клочки в Рассела. Он сказал: "Есть некоторые другие вещи, кроме пайков. Я проживу. Через три дня мы уйдём". Его люди варили в это время тисвин. Ещё он сказал отдать ему все припасы, которые они хранят для мескалеро, чтобы устроить праздник".
  Рассел был напуган демонстрацией Викторио своих злобных чувств, и послал в форт Стэнтон курьера за солдатами. Отряд передвигался настолько быстро, как только мог, и когда достиг лесопилки, то горнист протрубил сигнал. Викторио и его люди услышали это в своём лагере, находившимся недалеко от агентства. Через несколько минут они уже находились в дороге. Совсем малого хватило на то, чтобы началась шестилетняя дикая война.
  Доктор Блейзер собирался выехать за сеном для лошадей кавалеристов, которые, - он уже знал это, - находились на пути из форта. Викторио подъехал к нему и сказал, что они не могут больше здесь оставаться, и на прощание торжественно пожал ему руку. Это была последняя белая рука, которую он пожал в те несколько месяцев, оставшихся ему.
  Текущая Вода и Манчито, оба мескалеро, точно были с ним, когда он бежал, может ещё кто-нибудь. Они стали первыми из множества храбрецов мескалеро, присоединившихся позже к группе Викторио. Несмотря на то, что племя полностью не было вовлечено в события ближайших нескольких лет, некоторые из необузданных воинов не смогли устоять перед соблазном последовать за успешным лидером в стародавней модели рейдерства. И как случалось всегда, те мирные, которые остались дома и вели себя послушно, должны были платить за преступления своих собратьев.
  Викторио начал свою кампанию смерти и уничтожений ещё до того, как удалился на почтительное расстояние от резервации Мескалеро. В каньоне Темпорал, у подножья гор, его люди убили двоих пастухов овец и забрали их лошадей. Затем они направились на запад, и через перевал Сан-Андрес проникли в область Хила, убивая и сжигая всё на своём пути, пока солдаты седлали своих лошадей и с грохотом отправлялись в погоню.
  О кампании против Викторио написано много книг, поэтому здесь можно поверхностно её коснуться. Викторио отклонился на юго-запад, пересекая Нью-Мексико вместе с кавалерией, идущей по его пятам. Он перебрался в Мексику ниже Эль-Пасо и возвратился в Штаты через область Биг-Бенд, где объединился с группой мескалеро во главе со старым вождём Кабальеро (в марте 1880 года Кабальеро предложил разойтись и склонял Викторио к сдаче, в чём не снискал успеха и был убит). Сколько их пришло туда из резервации форт Стэнтон, сейчас невозможно определить, хотя оптимальная оценка равна трём сотням, и многие из них, по-видимому, всё-таки принадлежали группе Алсате с гор Дэвис.
  Викторио в тот раз недолго пробыл в Соединенных Штатах. Десятый кавалерийский полк и техасские рейнджеры Бэйлора рыскали в его поисках, и он вновь скрылся в Мексике. 4 сентября 1879 года он неожиданно появился в Нью-Мексико возле Охо-Кальенте, своего традиционного места проживания, где сейчас располагался кавалерийский пост. Восемь рядовых охраняли в тот день табун. После восемнадцати месяцев засухи травы было немного, стояла жара, и люди потеряли бдительность. Викторио во главе шестидесяти воинов неожиданно их атаковал. Через пять минут все сторожа лежали мёртвые, а в следующее мгновение индейцы скрылись в облаке пыли вместе с сорока шестью лошадьми.
   (Луэллин, агент апачей).
   (Агент Джеймс Кэрролл).
  
  (Девушки мескалеро апачей: Ора Негро, Мадия Чонеска, Элси Чонеска, Лили Мансито Смит, Джанет Кальерито, Лола Тео Долан).
  Пост практически остался без лошадей, но майор Морроу собрал всё, что оставалось, и начал преследование. Несколько раз, с расстояния, он обменялся залпами с налётчиками, но так и не смог навязать им ближний бой. В дальнейшем они разделились на небольшие группы, и жили за счёт мексиканских пастухов, разбросанных по всему региону, посмеиваясь при этом над преследователями. Морроу пришлось повернуть назад, так как силы его команды были на исходе. В феврале, полковник Эдвард Хатч из штаба в Санта-Фе, в попытке оправдать неудачно складывавшийся ход событий сообщил, что подразделение Морроу "полностью выбыло из строя из-за гибели лошадей, воздействия жары и нехватки фуража".
  Однажды кавалеристы нашли Викторио, но потом они горько пожалели об этом. Полковник Дадли догнал его 18 сентября. Индейцы заняли позиции за скалами и кактусами. Дадли не смог их выбить оттуда, и при этом потерял убитыми восемь солдат и 38 кавалерийских лошадей. Затем, словно тени, индейцы исчезли.
   Сразу после этого, 150 человек из Хиллсборо и области Блэк-Рэндж пустились по следу, страстно желая положить конец бойне их соседей. Викторио немножко задержался, чтобы застрелить восемнадцать из них, а затем опять прибавил ходу.
  Жители Месильи и небольших мексиканских обществ в соседней долине узнали об этой резне и, собрав команду из двадцати добровольцев, помчались на помощь. 13 октября, уже хорошо углубившись в Блэк-Рэндж, они заметили у дороги трёх лошадей и поспешили к ним. Это была засада. Ещё до того, как они это смогли бы понять, индейцы дали залп из своих укрытий, убивая пятерых мексиканских добровольцев и американца по имени Джонс. Остальные милиционеры отступили к ближайшему ранчо и послали за помощью. Апачи дали курьерам пройти, всё своё внимание обратив к двум обозам, скрипевшим, ни о чём не подозревая, к ранчо Мэйсона. Одиннадцать мужчин были убиты и одна женщина с ребёнком захвачены. Когда к добровольцам прибыло подкрепление, воины уже скрылись в сторону гор Флорида, и вскоре пересекли мексиканскую границу.
  Во время всего этого в агентстве мескалеро ощущалось подобие паники. Рассел был уверен, что Викторио вернётся. 9 ноября лейтенант Смит так написал адъютанту поста в форте Стэнтон: "Я боюсь, что существует опасность возвращения людей Викторио. С запада нет ничего, внушающего доверия". Рассел начал неистово просить ещё больше войск для защиты поста. Подполковник Свейн так ему ответил: "Я не могу исполнить вашу просьбу в присылке вам подразделения для защиты жизней и собственности в агентстве. Все боеспособные силы под моим командованием отвлечены на борьбу с индейцами, которые покинули вашу резервацию".
  Волна ужаса захлестнула находившихся в ожидании граждан, когда 25 ноября, лейтенант Смит из Туларосы, Нью-Мексико, разослал во все общества телеграмму такого содержания: "Группа мескалеро-апачей вчера оставила резервацию, и после убийства вола и пятнадцати овец, они навьючили всё мясо на шесть лошадей, которых украли, и отправились на юг. Ввиду того, что добытое мясо намного превышает их потребности, я полагаю, что эта пища предназначена для гораздо большего их количества, которое дождётся отпуска им сегодняшних пайков (день выдачи), а потом присоединится к ним, чтобы направиться прямо в старую Мексику".
  Подозрение в том, что Викторио вернулся, переросло в уверенность, когда Свейн получил телеграмму из форта Байярд, датированную первым декабря 1879 года. Согласно ей, шахтёры Фред Асбекс и Уильям Манн, 5 ноября спаслись бегством от Викторио и объединенного военного отряда апачей, команчей и липан. "Манн хорошо знает Викторио, и видел его лично", - так гласила телеграмма.
  Скальпы зашевелились на многих головах, когда пришло это сообщение, страх породил споры между военными и гражданскими. Армия всегда обвиняла агентов в том, что они чересчур обманывают апачей, а те наоборот, всегда жаловались, что войска не эффективны и твердолобы в своих заблуждениях. Сейчас страсти вспыхнули по-новому, и между агентом Расселлом и некоторыми офицерами начали взад-вперёд курсировать письма. Лейтенант Смит, например, так написал: "Расположение роты "Н", кавалерия США, Тулероса, 2 декабря 1879.
  Для мистера S.A. Рассела, американского индейского агента в агентстве индейцев мескалеро-апачей.
   Я имею честь подтвердить получение вашего письма, и в ответ на ваше замечание, что вы высоко цените предложенную вам помощь (мою)по возвращению индейцев, покинувших вашу резервацию для совершения краж и убийств. Я хочу быть ясно понятым, что упомянутое предложение, которое я неоднократно вам делал, остаётся в силе в любое время, и вы можете на меня при необходимости положиться.
  Вы спрашиваете, что не будет ли лучшим последовать за индейцами незамедлительно. Конечно, я несу ответственность, и был бы рад исполнить это незамедлительно, если смог бы отправиться за ними в интервале от 12 до 24 часов после их ухода из резервации, что давало бы мне реальный шанс на то, чтобы догнать их. Нет ни одного вождя в вашей резервации, кто не знал бы, когда группа ваших убийц оставит её, а также, где она соберётся и всё остальное про это, и если вожди испытывали бы что-нибудь другое, кроме своих самых предательских чувств по отношению к вам, я могу с уверенностью вам сказать, что они сообщили бы, когда эти воры-убийцы собираются уйти, и вы смогли бы быстро уведомить меня, и тогда для офицера предоставился бы немного больший шанс в том, чтобы останавливать их, как вы того сейчас желаете. Но вы можете быть совершенно уверены, что арест означал бы пули 45-го калибра, и что даже судебное распоряжение, изданное моим очень уважаемым другом, судьёй Бристолем, не смогло бы предотвратить это.
  Если бы вы познавали индейца из седла, а не с качалки, то узнали бы, что его перемещения, стеснённые (как вы полагаете)дополнительными лошадьми, наоборот для него упрощаются и форсируются за счёт дополнительно украденных лошадей. Этот разговор о "задержании" и "наказании" грубых апачей, чьи руки уже пропахли кровью благородных людей, преданных женщин и невинных, прекрасных детей Нью-Мексико, является просто фатальной глупостью, и вам следовало бы понять это, и в следующем отправлении, в котором вскоре, по-видимому, возникнет необходимость, и если вы прибудете сюда, я возьму вас в поездку в сторону старой Мексики, и задолго до её завершения вы убедитесь, что разговоры - это одно, а работа - это другое, когда вы имеете дело с демонами в безудержном возбуждённом состоянии, которых вы, якобы, удерживали в воображаемом контроле и состоянии спокойствия, и в то же самое время выдавали им пайки и одежду, а они всё это обменивали на оружие и боеприпасы, чтобы убивать мирных граждан. Я предупреждал вас о грозящей вам опасности, и могу лишь повторить это предупреждение - вы можете верить только мёртвому апачу, но только Бог сможет вам помочь, если вы поверите однажды живому. Я приду на помощь беспомощным людям, - как это мне и предписано, - если мне придётся ползти на локтях и коленях, чтобы это сделать. Выполните свой долг, скажите мне прийти, и я буду в пути.
   Со всем моим почтением, ваш G.W. Смит. Командующий лейтенант".
  В итоге паника улеглась, когда пришло сообщение, что Викторио на самом деле переводит дыхание в Мексике. Но обвинения и возражения продолжили летать взад-вперёд в попытке отыскать виновного за то, что произошло. "Mesilla News" в пух и прах раскритиковала генерала Хатча и майора Морроу, обвинив их в ведении индейской войны в "гостиной комнате", а также за потери в жизнях, так как они никак не предупредили об опасности гражданское население.
  Майор Морроу попытался опротестовать обвинение в колонках "Santa Fe" New Mexican", заявив 22 ноября, что он дважды навязал борьбу Викторио в Блэк-Рэндж, и "хорошо его потрепав, прогнал из страны". Газеты страны ответили на это редакционным свистом, и приписали уход Викторио в старую Мексику нажиму со стороны волонтеров из Лас-Крусес и Месильи.
  Пока всё это происходило за его спиной, Викторио находился в горах Канделариа в Чиуауа, недалеко от дороги на Эль-Пасо, откуда мог наблюдать за тем, что происходит на равнине ниже, и где имелся природный водный накопитель, имевший всегда свежую воду. И вот туда явились пятнадцать мексиканцев, чтобы убедить его убраться куда-нибудь подальше. Он устроил им засаду в узком ущелье и всех убил. Произошло это 7 ноября 1879 года.
  Когда эти люди не вернулись, группа их друзей и соседей отправилась посмотреть, что произошло. Викторио уничтожил эту вторую группу в том же месте.
  От отчаяния мексиканцы посылают сигнал "SOS" в Пасо-дель-Норте. Десять рейнджеров из команды Бэйлора, расквартированные в Ислета, получили разрешение войти в Мексику и оказать помощь. Индейцы уже исчезли, когда мексиканцы и рейнджеры прибыли на место двойной бойни, но история этого легко читаема.
  В январе 1880 года Викторио уже находился в Нью-Мексико, западнее Рио-Гранде, держа на почтительном расстоянии войска быстрым и шквалистым огнём во время перехода, останавливая свои силы для очень хорошей взбучки и легко отрываясь от преследователей через местность настолько суровую, что кавалеристы и лошади выбивались из сил через несколько дней поисков.
  Снова дым стелился над мёртвыми людьми, лежащими на земле. Джеймс Хастингс был ещё подростком, живущим в горной шахтёрской деревушке Хлорид, когда происходили все эти события. Он так потом писал: "Самое печальное зрелище, которое я когда-либо видел, случилось в воскресное утро, когда два солдата вступили на улицу нашего города, ведя в поводу двух выбившихся из сил лошадей, впряжённых в нашпигованную пулевыми отверстиями и покрытую человеческой кровью почтовую карету. Апачи атаковали этап на восходе солнца возле форта Каммингс, поста шестой роты. Индейцы спрятались за высокими стволами юкки и убили всех. На нашей почте, извлечённой на следующий день из почтовых мешков, было много крови".
  Служба обеспечения Викторио продовольствием и всем другим необходимым была очень хорошо организована, и солдаты никак не могли нанести ему поражение. Его люди позволяли себе загнать своих лошадей насмерть, перерезать им горло, съесть их, если на это было время, а затем найти им замену в ближайшем ранчо. Мексиканские пастухи, с которыми они наладили хорошее взаимопонимание, покупали для них оружие и боеприпасы, и обеспечивали бараниной.
  Говорили, что апачи не имеют реального шанса, так как представляют собой каменный век в плане потивостояния пороху. Но они оказались способны вложить полностью свои души в происходящее, и поэтому эти воины каменного века (при помощи своих небольших запасов пороха) наносили поражения кавалерии США и всем остальным, осмеливавшимся идти за ними.
  Всё это плохо сказывалось на моральном состоянии мескалеро в агентстве. Приходившие новости всегда имели некоторые упоминания проявления Викторио высшего военного мастерства, и многие надёжные, казалось бы, индейцы, погружались в глубокие раздумья о проходившей мимо них добыче и славе. Ещё до наступления зимы, немало амбициозных воинов присоединились к преступникам, возможно, больше шестидесяти человек. Это были самые непослушные и дикие. В то время как такие индейцы покидали агентство, другие, наоборот, возвращались домой. Среди тех, кто оставил резервацию в 1875 году, когда "техасцы" обстреливали их лагеря, был и Полонио, брат вождя Сан Хуана. В феврале 1879 года, зять Полонио, по имени Хосе Мария, выпросил у агента Годфроя разрешение на охоту. Пять месяцев спустя он прибыл вместе с Полонио, двумя женщинами и тремя детьми. Тогда уже агентом был Расселл. Не зная ничего о разрешении, он арестовывает всю эту группу. Когда обратились за разъяснениями к Годфрою, тот сказал, что знает Полонио, но при этом заявил, что было сделано всё возможное, чтобы привлечь его обратно в агентство, когда он его покинул. Обиженные такой нечестностью индейцы призвали к себе на пом, и поднял затем столько пыли, сколько только мог, угрожая при этом, что привлечёт агента Рассела к федеральному суду, "если факты в отношении их ареста и тюремного заключения нельзя будет опровергнуть другим способом". Тогда вмешался уполномоченный по индейским делам. Он отдал письменное распоряжение Расселлу освободить индейцев, если они действительно говорят правду.
   Реальные племенные лидеры оставались дома. Сэм Чино, в уважении проживавший в Мескалеро до своей недавней смерти в 102 года, являлся разумно мыслящим человеком. Он вступил в индейское полицейское подразделение, образованное в начале 1880-х годов, и потратил всю свою жизнь на наставление своих людей на правильный путь. Нотзил, этот "образцовый индеец и настоящий друг правительства", удерживал своих молодых дома возле себя и не собирался обольщаться блеском успехов Викторио. Хорошее поведение этих мужчин не очень трогало офицеров, которые были так безуспешны в подавлении Викторио и его ренегатов. Они думали, что все мескалеро пособничают преступникам, и поэтому все мескалеро должны быть наказаны. Расселл писал, что на 1 апреля 1880 года с Викторио находилось 250 мескалеро, включая женщин и детей. Весной 1880 года они разработали план по ослаблению всего племени. План, о котором несколько белых людей до сих пор вспоминают со стыдом.
  ГЛАВА 10.ОТВЕТНЫЕ ШАГИ АРМИИ: РАЗОРУЖЕНИЕ МЕСКАЛЕРО.
  Исходя из теории, что индеец без винтовки или лошади должен стать хорошим индейцем, военные начали думать над тем, как спешить и разоружить мескалеро. Они решают собрать все ружья и пони резервации. Это, конечно, обещало стать щекотливой работой. С большой долей вероятности пришлось бы прибегнуть к насилию, поэтому необходимо было переместить к агентству большое количество солдат. Надо было также держать план в строжайшей секретности, так как, даже если хотя бы один индеец заподозрил, что их хотят сделать пешими, всё рухнуло бы. По прошествии шести месяцев офицеры уладили большинство трудностей и завершили подготовительные работы (24 февраля 1880 года помощник адъютант-генерала написал из Ливенворта, что получено согласие на "спешивание и разоружение индейцев мескалеро"). Мескалеро должны были стать центром широко разветвлённой тактической схемы, согласно которой, со всех направлений туда должны были стягиваться войска подобно спицам в ступице колеса. В форты вдоль Рио-Гранде и даже далее на запад, были разосланы секретные приказы. Негритянским солдатам из 10 кавалерийского полка было доведено до сведения, что они должны выступить из своих постов в Техасе. Встреча в общем месте сбора была назначена на 12 апреля 1880 года.
  Для уверенности в том, что индейцы тоже там соберутся, загодя были отправлены соответствующие инструкции агенту, но при этом он ничего не должен был знать. Полковник Хатч написал письмо Расселлу 23 марта 1880 года, в котором просил его собрать 12 апреля в одном месте всех индейцев со всеми их животными. Он указал, что войска из Техаса находятся в пути, но не указал цель этого. Хатч так завершил своё послание: "Я должен получить подкрепления, так как считаю всех индейцев агентства враждебными".
  Расселл сделал всё, как ему было сказано, и к 10 апреля расположил всех апачей лагерем в пределах часа езды от своей штаб-квартиры. Тем временем, большой охват, - с солдатами, сходящимися со всех направлений, - был задействован. Так как посты негритянских кавалеристов из Техаса располагались дальше всех, то три их роты находились в пути уже к первому апреля. Они следовали тремя отдельными маршрутами, прочёсывая при этом горы Гваделупе и Сакраменто, и каждое из этих подразделений имело стычки с группами апачей, разбросанных по этой дикой холмистой местности.
   На долю роты "К" выпала особая удача. Проезжая через горы Гваделупе и по восточному склону Сакраменто, они добились успеха в месте, называемом Шейкхэнд-Спрингс. В рапорте так было написано: "Девятого апреля атаковали небольшой лагерь мескалеро в Шейкхэнд-Спрингс. Убили одного воина, захватили четырёх скво и одного ребёнка. Освободили из неволи одиннадцатилетнего мексиканского мальчика (Гаэтано Сегура). Захватили двадцать одну лошадь и мулов, и уничтожили их лагерь. Расстояние, пройдённое до него - 417 с половиной миль".
   Важным обстоятельством в этой "удаче" стало обнаружение в индейском лагере большого количества правительственных поставок, и это послужило доказательством для офицеров, что индейцы используют свои пайки во время ведения войны против Соединенных Штатов. Трудно проследить логику в этом выводе, так как апачи находились в собственной стране, имели право на получение пайков и не приносили никакой проблемы. Не они атаковали солдат, а солдаты их. Но для военных властей это был финальный аккорд в их доводах, необходимых для оправдания разоружения мескалеро.
   В то время как войска из Техаса были заняты по-своему, отряды кавалерии, усиленные индейскими скаутами из Аризоны, перекрыли все подходы с запада. Индейцы ничего даже не подозревали о готовящемся, пока не получили распоряжение Расселла собраться в одном месте в агентстве. Этого было достаточно для того, чтобы понять, что что-то затевается.
   Между тем, большая группа враждебных воинов сконцентрировалась в диком и трудностопном месте в горах Сан-Андрес, известное, как каньон Эмбрильо. Возможно, сам Викторио имел в том районе штаб-квартиру, хотя говорят, что лидером всё же был Нана (Хатч считал, что главным был Викторио, но пресса юго-запада решила после боя, что таковым являлся Нана). Вскоре они оказались вовлечены в необычного характера военные действия, которые так и не получили подробного описания у историков индейских войн.
  Зная о присутствии Викторио в каньоне Эмбрильо, полковник Хатч направил своих солдат с обратной стороны пути, по которому туда пришли мескалеро, надеясь захватить и уничтожить всю группу. Он был уверен, что "почти все воины мескалеро там". Необходимо было заранее всё спланировать: "Майор Морроу со своей командой прибыл в Паломас и встретил там обоз с сапогами, ботинками, одеждой и продовольствием, в чём он очень нуждался. Маклеллан прибыл в ту же точку с гор Сан-Матео, где он проводил разведку. Хукер, из 9 кавалерийского полка, во главе сотни людей был послан через проход в самой северной оконечности Сан-Андрес на восточный склон этих гор. Кэрроллу, тоже из 9-го полка, со скаутами и сотней кавалеристов было приказано выступить из форта Стэнтон в каньон Эмбрильо, чтобы атаковать, когда он услышит звуки главной атаки, которую я произведу с западного склона гор. И с этой целью я отправил четвертого апреля команду Морроу к Алеман". Это был хороший план. Алеман - станция в глубине Хорнадо-дель-Муэрто, как раз у подножья западного склона Сан-Андрес. Перевалив через пик, генерал должен был наткнуться прямо на апачей. Войска, подходящие с востока и севера, должны были обрезать им пути отступления. Какая жалость, но что-то не сработало в самый неподходящий момент.
  Хатч продолжил: "К сожалению, вода в том месте (Алеман), поднимается на поверхность из скважины большой глубины при помощи ручного насоса, который как раз был сломан. Зная, что мы не нашли воду для животных в миле от каньона Эмбрильо, - а это было очень важно, ведь их необходимо было обмыть и напоить, - и также о недостаточных пайках, Маклеллан с его индейскими скаутами ушёл в ночь, чтобы в течение ночи и утра добыть воду, и так быстро, как только он мог, доставить её ротам. Маклеллан прибыл утром 8 апреля со своими индейцами, командой из 6 кавалерийского полка и отрядом 9 полка. Миновав первую горную гряду, он обнаружил, что капитан Кэрролл отбивается от индейцев, расположившихся полукругом на холмах выше него. Враждебные расположили свои винтовки в стрелковых ячейках поверх гребня, на три четверти окружающего команду Кэрролла, в месте, в котором природа не предоставила им защиты. Они оставили свои стрелковые позиции и перемещались по оврагам, несомненно, с намерением уничтожить Кэрролла. Нельзя было терять ни минуты, и Маклеллан, поняв это, сразу же устремился в атаку всеми своими силами, тем самым, застигнув враждебных врасплох, изгоняя их и поддерживая шквальный огонь по мере их отступления по каньонам. Капитан Кэрролл, тяжело раненый, передал командование лейтенанту Кьюсаку из 9-й кавалерии, кто незамедлительно атаковал противника вместе со своей командой, и он утверждает, что он нанёс индейцам большие потери. В течение дня команда возвратилась. До наступления темноты индейцы были изгнаны на верх горной гряды, а потом за её пределы, когда команда двинулась вперёд, отправив скаутов вслед убегавшим. Затем команда вернулась к лошадям и отправилась к выходу из каньона Эмбрильо. Почти в сумерках следы были не очень хорошо различимы, но было установлено, что враждебных много и почти все они направляются к агентству мескалеро. Команда промаршировала до 2-30 часов утра по выступающим на поверхность залежам гипса, известным, как Уайт-Сэндс, и уже при дневном свете вышла к водному источнику возле Туларосы". Хатч сообщил, что апачи насчитывали 300 воинов, и что тридцать из них были убиты. Фаунтин и другие высмеяли его в колонках "Las Cruses", сказав, что там было всего 54 индейца и только один из них был убит.
  Местность в ту ночь оживилась. Джордж Слайг был в то время мальчиком, проживавшим в Уайт-Оукс. Со своим отцом он проходил через Сан-Августин-Пасс, когда сражение начиналось в тридцати милях севернее. Они управляли повозкой с виски и пивом из Эль-Пасо, собираясь продавать алкоголь солдатам в Туларосе, и всё ещё находились в пути, когда спустилась ночь. Тут они заметили колеблющие огни впереди от себя, а затем начали слышать голоса. Они съехали с дороги, привязали лошадей к фургонным колесам и залегли в кустарнике, молясь, чтобы животные не выдали их. Свет переместился дальше. Это были индейцы, следовавшие в Собачий каньон и использовавшие факелы, чтобы не потеряться в темноте.
  На следующий день, уже в Туларосе, Слайг получил возможность понаблюдать за вызывавшими отвращение негритянскими солдатами Кэрролла и подслушать их разговор о прошедшем бое. Некоторые из них вымачивали свои ноги в поливной канаве, по которой вода с гор поступала в деревню, и один из них так говорил: "Я никогда больше не войду ни в один каньон, ни с одним офицером. Если они разрешать мне сражаться с ними индейским способом, я буду сражаться, но я никогда больше не пойду в каньоны".
  Несмотря на заминку в каньоне Эмбрильо, армейский график работ не был нарушен. Войска выдвигались со всех направлений для разоружения мескалеро "в назначенный час", - как отмечал Хатч. Индейцы были готовы к встрече некоторого количества солдат, но что делать с более чем тысячей их, на этот счёт у них не было идеи, - это для них было уже слишком. Практически мгновенно все они исчезли из окрестностей агентства, и укрылись настолько надёжно, что Расселл не мог никого из них найти, кроме одного лагеря его близкого индейского друга Нотзила. От него Расселл узнал, что по племени прошёл слух, что их, якобы, собираются отправить в Сан-Карлос. Нотзил и сам был так напуган, что согласился прийти в агентство для разговора с полковником Хатчем, но при условии, что Расселл будет сопровождать его повсюду, пока он не окажется в своём лагере. Расселл обещал, что так и будет, и Нотзил пришёл, чтобы убедиться, что полковник не собирается нанести никакого вреда ни ему, ни любому другому апачу. В тот же вечер Расселл узнал, что армия вошла в резервацию, и возмутился по этому поводу. Он сказал Хатчу: "Если индейцы узнают про это, то сюда они не придут. Они доверяют мне, как своему другу, и пришли с радостью и быстро, когда я их попросил об этом. У них нет причин, чтобы ожидать чего-то подобного рода, и я не буду участвовать в этом обмане".
   "В таком случае", - парировал Хатч, - "я натравлю на них своих индейцев".
  Они поспорили, и Хатч, наконец, согласился с предложением Расселла, что тот попытается собрать оружие и лошадей, принадлежащие индейцам, с условием, что потом, когда будет восстановлен мир, всё должно быть возвращено. Хатч как-то "легко согласился" на это предложение. В свете того, что за этим последовало, трудно поверить в то, что он имел намерение сдержать своё обещание, но это его согласие успокоило Расселла. Хатч лишь сделал оговорку, что апачи должны близко расположиться от штаб-квартиры агентства, в месте, которое выберет он. Расселл, в своей наивности, а скорее от беспомощности, согласился. Произошло это 12 апреля.
  В резервации находилось около 400 индейцев, в основном женщин и детей. Нотзил и Сан Хуан, при поддержке младших вождей Гриего и Романа, 14 апреля возглавили движение этой массы людей. Дата их разоружения была отодвинута на 16 апреля.
  Индейцы становились всё больше и больше встревоженными, и у них была причина для этого. Полковник Гриерсон, проезжавший 14 апреля через горы Сакраменто, наткнулся в Туларосе на индейский лагерь, окружил его и изготовился к атаке. Курьер от Расселла прибыл как раз вовремя, чтобы предотвратить бойню. Ни о чём не подозревающие апачи, в большинстве своём находящиеся ещё под одеялами, оказались там согласно разрешению агента провести охотничью экспедицию. Эта группа избежала трупного гниения, но двое её членов не были столь удачливы. Сразу вслед за восходом солнца, 16 апреля, возле агентства послышалась стрельба. Индейцы были близки к панике, когда узнали, что лейтенант Чарльз Гейтвуд убил двоих апачей, которые "сгоняли скот". Они очень разволновались по этому поводу. Одним из убитых апачей был отец Нотзила. Он и его компаньон были посланы Расселлом, чтобы привести животных, заблудившихся за пределами резервации.
  Расселл въехал в лагерь и успокоил индейцев как только мог, но некоторые из воинов ушли, и больше не вернулись. Поэтому, когда началось разоружение, на месте оказалось всего шестьдесят пять мужчин боеспособного возраста.
  Когда Хатч сообщил Расселлу о своей готовности, агент, вместе с капитаном Стиллхаммером и переводчиком возглавили роту солдат в направлении индейского лагеря. Расселл созвал вокруг себя воинов и сказал им, что они должны быть разоружены и спешены, но они могут сдать свои винтовки и лошадей ему на хранение, а потом, когда проблемы будут улажены, он всё им вернёт. Несколько из них вышли и отдали свои винтовки. Другие с края образовавшегося круга начали понемногу уходить.
  Позже Расселл вспоминал: "Капитан Стиллхаммер и я сказали им, чтобы они не уходили. Нотзил, главный вождь, вышел вперёд и попытался уговорить их вернуться. Очень скоро стало очевидно, что те, которые уходят, не собираются возвращаться, и поэтому войска открыли по ним огонь".
  Первые выстрелы были просто предупредительными. Хатч послал отряд своих солдат на некоторое расстояние за пределы резервации, чтобы останавливать беглецов. Между ним и полковником Гриерсоном была договорённость, что в случае крайней необходимости, три выстрела станут сигналом для резервов вступить в агентство. Наблюдая, как некоторые предполагаемые жертвы уходят, Хатч начал ощущать потребность в большем количестве солдат. Как и договаривались, был подан сигнал выстрелами, и этого оказалось достаточно, чтобы апачи бросились в панику. Они побежали к лесистому холму севернее агентства. Солдаты вяло постреливали, пока бегущие мужчины не оторвались от женщин и детей, а потом огонь повёлся всерьёз. Четырнадцать индейцев были убиты (согласно Расселлу, согласно военным было десять убитых индейцев). Двадцать пять продолжали бежать. Остальных привели уже как пленников.
  Рапорт Расселла проливает свет на то, что произошло дальше: "Индейский лагерь находился почти на треть мили за пределами агентства. После происшедшего, полковник Хатч приказал собрать всех индейцев в агентстве, и вскоре после прибытия они были спешены, помещены под охрану, обысканы на предмет обнаружения оружия и боеприпасов, и их лошади были загнаны в корраль. В этом своём поспешном бегстве, и в последующей погоне со стороны солдат, индейцы потеряли очень многое, что было ценным для них и не являлось контрабандой. Наутро, индейские лошади, в количестве двухсот голов, были отправлены в форт Стэнтон, а индейцы помещены в корраль, где слежавшийся старый навоз пропитал почву на 3-5 дюймов в глубину. Это вызвало так много болезней среди них, что вскоре их пришлось переместить оттуда. Но произошло это только после многократных заверений со стороны капитана Стиллхаммера и меня, что те, которые останутся верными, получат достойное обращение и их лошади будут переданы в мои руки. Дополнительно к тем животным, которых перегнали в форт Стэнтон, военными было конфисковано много хороших лошадей. Я имею достоверные сведения, что из лошадей, переданных в форт Стэнтон, сорок две отбились от табуна, другие умерли, были застрелены или на них предъявили права граждане".
   Бежавшие мескалеро на тот момент были уязвимы в игре, в которую забавлялись солдаты. Они подверглись преследованию, и некоторым из них не удалось уйти.
  Вот выписка из рапорта роты L , 10-й кавалерии: "Выступили из агентства 20 апреля по свежему следу в направлении Силвер-Спрингс. В полдень того же дня догнали группу из четырёх или пяти индейцев, убили одного из них и захватили пять лошадей".
   Другое подразделение оказалось ещё более удачливым: "Между истоком Рио-Фреснал и Рио-Аламо, лейтенант Миллс со своими индейцами атаковал небольшую группу мескалеро, убил их всех и захватил двадцать с небольшим голов животных. Действие лейтенанта Миллса достойно внимания".
  Агент Расселл просто кипел от негодования, так как считал, что по прошествии четырёх месяцев после разоружения, это была уже ненужная и непростительная жестокость: "Полковник Хатч заявил, что индейцы лишились его доверия после своего побега, и, тем самым, оправдывает свои последующие действия. Действительно, часть из них бежала из страха. Но можно ли этим оправдать грубое обращение с ними? Несколько бежавших индейцев потом добровольно возвратились. И до сих пор они содержатся как заключённые вместе с теми, кто не бежал. Уже прошло четыре месяца с того момента, как они были помещены под охрану. Они часто спрашивают: "Почему нас содержат как пленников? Сколько ещё нас будут удерживать за то, что другие поступили неправильно? Нам будет заплачено за наших лошадей?".
  Это были вопросы, на которые только современные индейцы могут ответить исходя из своего прошлого опыта. Но всё же они никогда не теряли надежду. Белые люди так много говорили о соблюдении законов и хранении обещаний со стороны индейцев, что, возможно, когда-нибудь они станут хранить свои собственные.
  Бедный, измотанный Расселл, наверное, казался им единственным белым, кто ещё интересовался, живы ли они или умерли. Хотя справедливости ради нужно сказать, что многие жители Нью-Мексико были шокированы тем, что случилось в связи с их разоружением. Ньюман, корреспондент "Las Cruses", посетил агентство 23 июня, и его газета впоследствии напечатала ряд резолюций, обвинявших армию в её методах рещения индейской проблемы, а также требования освобождения Хатча от должности. Публикации следующего года, от 2 апреля и 5 мая, несут дополнительную информацию о разоружении.
  
  (Лица мескалеро: Гарольд Дик, Джо Бехедда, Шанта Бой, Ишпиа.1925 год).
  К моменту разоружения Рассел уже фактически возвёл школьное здание на двадцать пять маленьких апачей, хотя никто из апачей-родителей не был в восторге от того, что их дети будут получать образование. Тем временем, взрослые находились под охраной, когда сеяли зерновые, а Расселл и служащие агентства следили за тем, чтобы они вовремя выполняли положенные им рабочие нормы и занимались собственным совершенствованием.
  Солдаты на постоянной основе расположились лагерем в резервации и индейцы не рисковали сделать лишний шаг в сторону без страха наказания. 21 августа они обратились к Хатчу с просьбой дать им больше свободы. Ответ полковника, датированный третьим сентября 1880 года, выглядел так: "Просьба о превышении пределов благосклонно принята во внимание. Индейцы должны присутствовать, как они обещают, каждые семь дней. Пехотная рота должна всё время находиться в агентстве, а 9 рота кавалерии, под командованием лейтенанта Кьюсака, должна патрулировать резервацию и прилегающие к ней район". Следующие инструкции особо указывали на то, что индейцы могут покидать пределы резервации на восемь миль, но при этом не должны приближаться к ранчо белых людей и должны держаться подальше от дорог.
  Лишь в январе 1881 года, по истечению девяти месяцев со дня шокирующего разоружения, наконец, был издан приказ об уходе армии из агентства. Старые индейцы не забыли и никогда не забудут ужасное время. В тихой печали они вспоминают убийства, заключения и разрушение семей.
  Старый Крукнек, 99 лет, говорил, что его отец и мать бежали в Мексику, и надолго там задержались. И особо в его памяти засела мысль о лошадином загоне, где его народ проводил день за днём на шести дюймах навоза.
  
  (Апачские девочки и устроители обряда половой зрелости).
  ГЛАВА 11. ОКОНЧАТЕЛЬНЫЙ МИР: ВИКТОРИО УХОДИТ В НЕБЫТИЕ.
  Понадобилось одна тысяча солдат, чтобы подчинить вдвое меньше более или менее мирных мескалеро. Две тысячи кавалеристов, плюс рейнджеры, милиционеры и негодующие ранчеро, не могли поймать Викторио. После боя в каньоне Эмбрильо, он направился в горы за Рио-Гранде, преследуемый солдатами, которые были осторожны в том, чтобы не слишком близко к нему приближаться. Показателен в этом отношении рапорт полковника Хатча: "Перед наступлением утра я послал капитана Перрингтона во главе трёх рот на Рио-Гранде, чтобы высматривать людей Викторио и, следовательно, проследить их сбор в большую партию. Он сообщил, что вошёл в поле зрения индейцев на реке, но ничем не смог объяснить, почему он не последовал за ними и не атаковал, и почему счёл нужным отправиться вниз по реке к Паломас, где находился его обоз. Капитан Перрингтон сказал лишь, что так сделал из-за того, что не имел вьючных мулов и продовольствия".
  Вернувшись в свои старые насиженные места, Викторио вскоре стал причиной переполоха по всему региону.
   В течение последних нескольких дней апреля, тринадцать пастухов были умерщвлены и 100 000 овец рассеялись по горам Могольон. Шахтёрский лагерь Куни, расположенный в той же области, был атакован 29 апреля. Напуганные граждане послали аппеляцию отчаяния к губернатору, жалуясь на "terribiles incurciones que los Barbaros Apaches han cometidos desde Mediado del mes de abril sobre los pastorias de ganados menores mayores y Caballadas' (страшные ограбления, которые дикие апачи совершили с середины апреля на пастухах, больших и не очень стад овец и лошадей". Солдаты незамедлительно взяли след, но Викторио всё время держался впереди. Никто из военных вообще его не видел до 24 мая, когда капитан Паркер, командир индейских скаутов, обнаружил укрытие враждебных в Блэк-Рэндж Ночью, 23-го числа, Паркер и его аризонские индейцы окружили лагерь Викторио. Паркер так написал: "Мы подползали к нему всю ночь, и рассвет застал нас всего в пятидесяти ярдах от лагеря. Тридцать скаутов открыли огонь на задней стороне лагеря, застрелив нескольких мужчин, женщин и детей". Бой продолжался весь день. После первой паники, воины Викторио залегли там же, где стояли. Паркер был шокирован, когда десять их женщин выступили вперёд и подставили себя под огонь, пока их мужчины зарывались в землю. У него было шестьдесят стрелков против тридцати со стороны Викторио, плюс неординарное для этой войны преимущество внезапного нападения. Паркер считал, что он убил около тридцати мужчин, женщин и детей перед тем, как отступить из-за нехватки воды. Кроме нанесения людских потерь, он забрал семьдесят четыре апачские лошади.
  Территориальная пресса захлебнулась в восторге от этой победы. Армия не снискала популярности в Нью-Мексико, и полковник Хатч был любимой целью для злословия и нападок, начиная с 1879 года. После победы Паркера пришло сообщение из Вашингтона, что подкрепления уже находятся на пути к команде Хатча. Одна газета в связи с этим посоветовала правительству: "Рысьте войска назад. Миллион солдат под его (Хатча) командованием не покарает Викторио. В то же время, общеизвестно, что Паркер и шестьдесят один скаут-апач под его началом почти уничтожили всё племя. Хатч и его солдаты пускай лучше уйдут на свои летние квартиры, и оставят Паркера самому разбираться с Викторио".
   Вполне обоснованным было мнение большинства жителей Нью-Мексико, что солдаты никогда и ничего не смогут поделать с Викторио, и единственный способ с ним покончить, это просто дать скаутам-апачам самим с ним разобраться.
  Викторио не стал дожидаться, пока газеты выложат все свои аргументы. Он отправился в Мексику, где набрал пополнение в людях и лошадях, и к концу июля снова находился в Техасе.
  С этого момента был дан отсчёт величайшей охоте на человека, которую пограничные области когда-либо видели. В Чиуауа были приведены в движение мексиканские войска. По крайней мере, 2000 солдат армии США были развёрнуты на юге Нью-Мексико и на западе Техаса. Техасские рейнджеры, локальные роты милиции и толпы граждан находились во всеоружии и были готовы действовать. Викторио, имея при себе меньше двухсот воинов, наталкивался на ружейный огонь везде, где бы он ни появлялся. 31 го июля он был выдавлен за реку, но через четыре дня вернулся, уклонился от двух войсковых колонн и помчался к горам Гваделупе. На этот раз войска предугадали его действия и приготовили засаду. Он въехал прямо в неё, вырвался, но лишь для того, чтобы нарваться на другую. Каждое боестолкновение стоило ему нескольких воинов. Давление на него стало слишком большим, и в середине августа он вновь повернул в Мексику. Но теперь американцы и мексиканцы сделали то, что должны были сделать давно. Они договорились об объединении своих сил и координировании наступательных действий. Согласно тщательно выверенному плану, несколько колонн американских войск, начиная примерно с 10 сентября втягивались в Мексику. Был приведён в действие большой механизм, и петля всё туже и туже стягивалась вокруг затравленных апачей. Казалось, вот-вот будет одержана победа, но эта индейская кампания стала кампанией, в которой американской армии не суждено было победить.
  В то время как Викторио отступил далеко южнее Эль-Пасо, в горы Трес-Кастильос, и когда все дороги и проезды были помещены под наблюдение, полковник Террасас, командующий мексиканскими силами, присылает сообщение, что "для его правительства нежелательно продвижение американских войск вглубь его страны". Разочарованным американским офицерам показалось тогда очевидным, что Террасас считает, что он взял ситуацию под свой контроль и не желает делиться славой.
  Когда 20 октября армия США повернула обратно, с Викторио было уже покончено. Девятого октября мексиканские войска окружили его и устроили побоище. Мексиканские отчётности сообщают о том, что Викторио был сражён наповал сверхъестественным снайперским выстрелом стрелка тараумара. Апачи говорят, что он умер от собственной руки. Восьмедесят шесть воинов умерли вместе с ним. Восемьдесят девять женщин и детей были захвачены. Немногим апачам удалось спастись. Самая большая группа выживших входила в разведывательную партию во главе с Наной, которая ушла ещё до начала боя. Восемь месяцев спустя, в июле 1882 года, этот остаток небольшой армии Викторио пустился в свой последний, кровавый налёт - апачский убийственный налёт, который был равен, и, возможно, затмил деяния Викторио. Нана являлся последним великим вождём племени Уорм-Спрингс. Несмотря на то, что в то время ему было семьдесят три года, он женился на дочери Викторио, и накопил уже достаточно умения и опыта, чтобы шагать мокасинами своего свёкра. Правда он был полуслепой и страшно изуродован ревматизмом. Лейтенант Гейтвуд назвал его "ослабшим, престарелым и дряхлым вождём, кто едва в состоянии был поспевать в своих набегах за скво и детьми". Но стоило ему оказаться в седле, он мог покрывать в день по 70 миль и больше, и подобно Викторио, он был непревзойдённым стратегом.
  В те времена, когда апачи Уорм-Спрингс боролись за то, чтобы остаться в своей резервации, каждый раз срываясь в горы, когда предпринимались попытки отправить их в Сан-Карлос и удерживать там, Нана ушёл к мескалеро, и жил с ними на тот момент, когда Викторио на короткое время очутился в их агентстве. Возможно, это он консультировал Викторио во время набегов 1879 года, по крайней мере, некоторые офицеры так думали. Нет сомнений в том, что часть 1880 года он находился с Викторио, и покинул его перед самой развязкой в Трес-Кастильос.
  По-видимому, Нана и его тридцать воинов провели ту зиму в Мексике. Но в июне 1881 гда они уже жили в своём лагере в горах Нью-Мексико, не очень далеко от агентства мескалеро. Пол Веллман допускает, что они по-прежнему жаждали сражаться с белыми людьми, и этот безмолвный промежуток времени готовились к вступлению на следующую тропу войны. Хотя, есть свидетельство тому, что кое-кто из них хотел сдаться, но им не позволили это сделать.
   На то время агентом у мескалеро был Уильям Луэллин. В отчёте за свой первый год пребывания в этой должности, он отметил, что к тем воинам, которым такая жизнь, в конце концов, надоела, была применена бесцеремонная тактика: "Кажется, прошло несколько месяцев с тех пор, как лейтенант армии США, дислоцированной в этом месте, дал письменное разрешение трем индейцам этого агентства отправиться в старую Мексику и привести сюда группу своих друзей, которые, как они утверждали, находились там на момент проблем с Викторио. Им надлежало вернуться три недели назад, и они постарались уложиться вовремя и пришли, но подверглись преследованию и были загнаны в горы в тридцати милях южнее агентства. С тех пор, по утверждению одного из погонщиков мулов для скаутов, который сейчас находится тяжелораненым в агентстве, они совершили три безуспешных попытки попасть сюда, но каждый раз им мешали это сделать солдаты и скауты. Обнаружив, что они не могут вернуться в агентство, они вновь вступили на тропу войны. Я знаю из достоверного источника, что эта группа враждебных насчитывает около семидесяти индейцев".
  Увеличение числа воинов Наны от тридцати до семидесяти произошло за счёт добровольцев из мескалеро. Согласно свидетельствам того времени, силы Викторио включали команчей и навахо, но группа Наны, кажется, полностью состояла из апачей. Солдаты, которые всегда были начеку насчёт подобных вещей, знали, что мужчины мескалеро присоединились к Нане, и были уверены, что его лагерь находится где-то в ближних горах. Песо и Комеско, известные мескалеро, отправились с солдатами в качестве скаутов, но не решились, а может, не смогли обнаружить расположение враждебного лагеря. Один белый человек оказался очень близок к своему упокоению. Это был Том Куни, старый пионер, владевший фермой в горах за современным Аламогордо. Джон Мидоуз, ещё одна дерзкая личность, находился в то время со скаутами в поисках укрытия ренегатов, и через много лет рассказал о происшествии. Однажы в полдень, он увидел, как Куни идёт в Туларосу со свёрнутой в рулон постелью за своей спиной. Это была веская причина для удивления, так как Куни был известен своей нелюбовью к любому роду физического напряжения. Мидоуз поинтересовался, как у него дела.
  "Нормально Джон", - ответил Куни. - "Ты знаешь место, где шахта на верхушке холма? Я пошёл туда сегодня утром, чтобы обследовать её, и подумал, что надо остаться там на несколько дней, поэтому отправил мальчика с упряжью и фургоном обратно в Ла-Лус. Потом стал приводить в порядок хижину, и заметил тень у входа в неё. Это оказался старый Комеско. Я уже много дружен с ним, поэтому мы пожали руки, и я приготовил обед для нас обоих. Потом мы курили и разговаривали. Я спросил у него, где сейчас ренегаты индженс? Комеско ответил, что "он только сегодня утром ушёл из их лагеря". Я ему сказал: "Комеско мы уже давно дружны с тобой" .
  Комеско: "Да, мы давно друзья, и останемся ими".
  Куни: "Комеско, если диким людям придёт на ум спуститься сюда и убить твоего друга, что ты будешь делать?".
  Комеско: "Я не позволю твоему врагу убить тебя. Они никогда тебя не тронут".
  Куни: "Что ты сделаешь, чтобы удержать их от моего убийства?".
  Комеско: "Зачем мне спускаться сюда и убивать тебя самому, и не хотеть дать возможность сделать это твоим врагам".
  "Джон", - обратился Куни к Мидоузу, после того, как до того дошёл смысл сказанного. - "Насколько я понял, он не собирался мне помогать, правильно? Я скрутил свою постель, выбросил продукты и как можно быстрей свалил оттуда".
  По всей видимости, ренегаты к тому времени уже созрели для проблемы, и Куни могло не хватить времени, чтобы спастись. Они готовы были сражаться, когда 17 июля вышли из своего горного лагеря по древней индейской тропе и спустились через Собачий каньон в нижнюю долину. Вблизи входа в каньон Аламо они залегли в засаду и обстреляли двоих солдат, ранив одного из них и захватив трёх мулов. Через два дня лейтенант Гилфойл и взвод 9-й кавалерии едва не настигли их недалеко от Уайт-Сэндс, сразу после того, как они убили троих мексиканцев. Солдаты вычислили, что примерно тринадцать индейцев участвовали в этой бойне, и, следовательно, основные силы Наны находились на тот момент где- нибудь в другом месте. Войска упорно пробирались через пустыню по следу налётчиков. 25-го июля, где-то в горах Сан-Андрес, они, наконец, настигли их и завязалась перестрелка. Командир потом ликующе доложил, что он "захватил двух лошадей, двенадцать мулов, много одеял и всю индейскую провизию; двое враждебных были поражены выстрелами и, возможно, убиты. Остальные пересекли Рио-Гранде в шести милях ниже Сан-Хосе, по пути убив двоих шахтёров и мексиканца".
   Оказавшись на другом берегу реки, отряд принялся за старый зигзагообразный танец, убивая всех по пути. Весь июль и август, старый налётчик и его группа были недосягаемы, покрывая по 70 миль в день, давая по необходимости аръергардные бои и всегда беря в них верх.
  Кровавые сценки разматывались прямо как в фильме ужасов: четыре мексиканца убиты в предгорьях Сан-Матео; тридцать шесть индейцев блуждали по горам Сан-Матео, когда работники ранчо обедали в тех же горах в Красном каньоне. Неожиданно наткнувшись на них, они рассеяли их огнём (при этом убивая одного человека, семерых раня и забирая всех лошадей). Ещё один мексиканец был убит, когда апачи на полном скаку покидали каньон!
   3 августа - войска догнали их в Моника-Спрингс, захватили одиннадцать лошадей и ранили двоих индейцев.
  11 августа - два мексиканца убиты в Ла-Себолья и две женщины захвачены.
   12 августа - капитан Паркер и девятнадцать негритянских солдат вновь догнали их в 25 милях западнее Сабинал. Итог: один солдат убит, трое ранено и один пропал без вести. Паркер считал, что индейцы понесли такие же потери, но его взвод, "обремененный нашими ранеными, не в состоянии был их преследовать".
   13 августа - более значительное столкновение произошло возле Кучильо-Негро. Войска снова понесли потери. Лейтенант Барнетт был ранен, двое рядовых и шесть лошадей убиты. По словам офицера, враждебные потеряли несколько своих убитыми".
  18 августа - ещё одна схватка в пятнадцати милях от ранчо Макэверса в районе Хилсборо. "Лейтенант Смит из 9-й кавалерии, со взводом в двадцать кавалеристов атаковал враждебных. Индейцы рассеяны после тяжёлого боя, в котором лейтенат Смит и четверо его людей убиты. Группа гражданских во главе с Джорджем Дали участвовала в бое вместе с лейтенантом Смитом, и Дали погиб".
  Дали умер по собственной вине. Солдаты и гражданские уже почти догнали Нану, когда хитрый индейский генерал скрылся со своими смелыми в каньоне Гавилан. Лейтенант Смит приказал остановиться, но шахтёры его не послушались, и Смит не мог им запретить. Первым залпом было покончено со Смитом и Дали. Остальные поскакали назад. Смит был тем самым офицером, кто написал негодующее письмо агенту Расселу за два года до побега Викторио.
  Страна теперь кишела солдатами, и Нана решил, что настало время отступления. Ближе к концу августа он ускользнул через границу в Мексику, и на этом сведения об этой войне обрываются. Один историк суммировал его достижения: "За менее чем два месяца, Нана, этот инвалид по возрасту и физическим возможностям, провёл горсточку своих смелых по тысяче миль враждебной территории , обеспечивая самого себя и своих последователей по мере продвиженияпо стране. Он провёл девять боёв с американскими войсками и во всех вышел победителем; убил от тридцати до пятидесяти противников и ранил намного больше; захватил двух женщин и не меньше двухсот лошадей и мулов; ушёл от преследования более чем 1000 солдат, не считая 300-400 гражданских. И совершил всё это с силами, которые насчитывали лишь пятнадцать воинов в самом начале, и никогда не превышали сорока храбрецов".
  Генерал Поуп, командующий военным округом Миссури, с неохотой отдал почести искусству апачского генерала: "Препятствия на местности, посреди почти непроходимых гор этого региона, были очень великими, и индейцы таким образом рассеивались, - когда к ним вплотную приближались, - что возникала необходимость охоты на них почти в индивидуальном порядке по пересечённой и труднопроходимой местности южнее и западнее форта Крэйг. Но можно с уверенностью сказать, что войска сделали всё возможное, и давили на индейцев настолько плотно и настойчиво, что у них не оставалось времени на отдых, и в итоге они были изгнаны за мексиканскую границу. Так как индейцы пересаживались на украденных лошадей везде, где только могли их найти, и рассеивались по горам по двое или по трое, чтобы затем вновь объединиться в точке, хорошо им известной, для продолжения их преследования существовала необходимость в значительном разделении войск, и каждый раз, когда солдаты встречали индейцев, силы оказывались, как правило, неравными, и, соответственно, боестолкновение было жёстким и потери на обеих сторонах чрезмерно большими". В конце он многозначительно приписал: "Невелика проблема в их обработке, когда они обнаружены. Трудность в том, что их ещё надо найти".
  Сложно определить действительное число мескалеро, замешанных в этом деле. Агент Луэллин заявлял, что никто из его индейцев не покидал агентства, но генерал Поуп почти не сомневался, что многие из них были с Наной.
  Нана и его люди не собирались возвращаться, чтобы разрешать подобные споры. Они всё ещё находились в Мексике, когда в 1883 году генерал Крук убедил многих индейских ссыльных прийти в Сан-Карлос и окончательно там устроиться. Нана отправился туда с теми, кто желал мира. Он продолжал выполнять кое-какие руководящие функции, обычно пытаясь держать мятежников по струнке, но в 1885 году он внёс собственный вклад в звёздный час Джеронимо, и совершил свою последнюю сдачу в январе 1886 года, когда передал свою группу лейтенанту Маусу в Мексике.
  Между тем, уцелевшие из "армии" Викторио постоянно преследовались и уничтожались при малейшей возможности. Последнее индейское сражение в Техасе ликвидировало их остатки.
  Как раз накануне вечером, перед тем, как Викторио вступил в свой последний бой, двенадцать из его смелых со своими женщинами и детьми скользнули в сгущающиеся сумерки и начали свою небольшую войну. Они установили свою штаб-квартиру в их цитадели в горах Дэвис, и несколько месяцев терзали солдат, пастухов и путешественников, и ни разу не были за это наказаны. Наконец, в январе 1881 года они напали в каньоне Куитмен на этап из Сан-Антонио, и убежали оттуда, прихватив погонщика и одного пассажира, проффесионального игрока по имени Гриншоу. Отряд рейнджеров, во главе с Джорджем Бэйлором, пустился по их следу. Другая команда рейнджеров, во главе с лейтенантом Невиллом,присоединилась к Бэйлору возле Игл-Спрингс, и они прошли по отметинам, которые оставили индейцы, в горы Дьябло, южнее пика Гваделупе. Там они оказались на высоком плато, в очень неровной местности, и погода была настолько холодной, что содержимое фляжек замерзало и разрывало металл. Утром, 29 января, перед самым рассветом, отряд рейнджеров забрался на самый верх пика, откуда рассмотрел находившийся ниже спящий лагерь. Он состоял из двух типи, и женщины только приступили к готовке завтрака. Бэйлор выстрелил, и индейцы в панике бросились бежать. Все мескалеро были завёрнуты в одеяла, и трудно было различить, где мужчины, а где женщины, хотя, рейнджерам было всё равно. Позже Байлор заметил по этому поводу, что "правило, которому придерживается пограничный батальон, не подразумевает различия".
  Четыре воина, три женщины и двое детей были убиты сразу, а остальные позже скончались от ран. Было захвачено шестнадцать лошадей и мулов. Рейнджеры полностью вкусили радость своей победы, и с хорошим аппетитом набросились на "брошенный апачами завтрак", любуясь окрестными пейзажами: "Кто-то из нас нашёл довольно сносную конину, другие оленину и жареный мескаль. С нашего стола открывался безграничный вид к северу от Большого Старого Кафедрального Пика гор Гваделупе - на западе виднелись горы Сан-Антонио, Корнадас, Лас-Аламас и Сьерра-Альто, возвышавшиеся над Уэко-Тэнкс всего в 24 милях от нашей штаб-квартиры в Ислета; восточнее виднелись Эль-Муэрто и южнее проглядывали Игл-Маунтинс". Только эту красоту портила жестокость человека к человеку, и похожие на приведения очертания мёртвых тел вокруг.
  Это действие избавило от большей части мятежной крови ещё остававшейся у мескалеро, но кампании Викторио и Наны будут обсуждаться ровно столько, пока люди будут помнить время индейских войн. Кровавые, как и должно было быть, эти кампании были ещё и фантастически впечатляющими действами.
  Группа Викторио никогда не включала в себя больше трёхсот бойцов, но эти свирепые воины убили около двухсот американцев и, по крайней мере, столько же мексиканцев. Две армии не могли их захватить. Никто не знает, сколько ещё Викторио продержался бы, если бы он питал к этому интерес. Но он просто устал от всего, а армия - есть армия, она должна проявлять настойчивость в достижении своей цели. Его люди уже начали расходиться согласно его же распоряжению, когда он сам, и те, кто не успел уйти, оказались в безвыходном положении.
  Военные стратеги и тактики сравнивают его кампанию с самыми умелыми военными действия всех времён. Как ему это удавалось? Ответ на этот вопрос лежит в пустыне, которая вскормила этих несокрушимых воинов. Сотни миль в седле были для них всего лишь полезной долговременной ездой. Пара дней без воды являлась просто частью общего дела. Пища из фасолей мескита держала их в строю, пока не появлялось что-нибудь лучшее. Всё различие между ними и их преследователями видно в одной детали: когда полковник Бьюэлл вошёл в Мексику по следам Викторио, он мог лишь мысленно скользнуть взглядом по четырёхсотгаллонной водной цистерне. А индейцы, когда они имели возможность набрать где-либо любой воды, перевозили её в лошадиных кишках тридцатифунтовой длины, кое-как очищенных и до отказа наполненных, и завёрнутых вокруг шеи и тела вьючной лошади. Они могли не иметь воды в достаточном количестве, но зато использовали её очень эффективно.
  ГЛАВА 12. ВОЕННОПЛЕННЫЕ: АПАЧИ В ССЫЛКЕ.
   Индейские войны в Аризоне достигли кульминации в 1886 году, когда там было собрано 5000 солдат, чтобы остановить Джеронимо и Найче с их небольшой группой смертоносных ренегатов. Эта глава завершилась отправкой во Флориду всех апачей чирикауа и Уорм-Спрингс. В наших летописях не было более позорного проявления черствости и недобросовестности, и американцы до сих пор вспоминают об этом со стыдом и сожалением.
   Немногие мескалеро приняли непосредственное участие в финальной фазе войны, но когда остатки изгнанников окончательно переехали в Нью-Мексико, почти через тридцать лет после того, как их предали, весь трагический эпизод стал частью истории мескалеро.
  27 марта 1886 года Джеронимо сдался генералу Круку в Мексике. Но после большой попойки, он поменял своё решение и на следующий день возвратился на тропу войны. Не все его последователи пожелали вернуться в жизнь беглецов, наполненную страхами. Семьдесят семь из них предпочли принять предложение Крука, уехать из страны на два года. Крук сказал так же, что Нана может остаться, так как он был "семидесятилетним инвалидом".
  Когда Крук уже разъяснил детали заключённой между ними сделки, пришла телеграмма из Вашингтона на имя генерала Шеридана, в которой говорилось, что президент не соглашается ни на какие условия, кроме безоговорочной капитуляции. Ещё больше телеграмм полетели туда-сюда, во многих из которых граждане Аризоны требовали удаления всех апачей, и тогда Шеридан подумал, что ему лучше подчиниться. Он распорядился, чтобы воинов, вновь ушедших с Джеронимо, выслали во Флориду навсегда, не взирая на обещания, данные им Круком.
  Крук пользовался огромным уважением среди индейцев, как человек держащий своё слово, и теперь он был очень смущён таким поворот дел. Он сообщил Шеридану, что он не может сказать индейцам о том, что им предназначено, из-за опасения, что Джеронимо, услышав про это, откажется от ведения любых переговоров, и поэтому подаёт в отставку. Не прошло и суток, как его должность занял генерал Нельсон Майлс. Седьмого апреля, семьдесят семь бывших враждебных были отправлены под охраной в форт Мэрион, Флорида. Они никогда не вернулись.
  Тем не менее, генерал Майлс не был удовлетворён. Почти четыреста апачей жили в нищете и в мире в окрестностях форта Апачи. Они прилежно держались в стороне от проблем, добровольно приходя для поголовного подсчёта каждый раз, когда происходил новый набег, лишь бы солдаты были уверены в их непричастности. Но для Майлса они оставались "буйным, отчаянным и непорядочным племенем", поэтому он решил (следуя предложению Шеридана) выслать и их страны.
  Изначальной его идеей была их передача на Индейскую Территорию, но пришло уведомление из Вашингтона, что для этого нет никакой юридической основы. Вторая мысль, пришедшая в его голову, заключалась в том, чтобы получить одобрение от некоторых их лидеров на это перемещение, а потом и остальные должны были с лёгкостью согласится. Чато (по-испански Приплюснутый Нос), был тем апачем, кого он выбрал для совместной работы. Этот чирикауа был очень деятельным враждебным вплоть до 1883 года, но затем стал в такой же степени деятельным на стороне белых в кампаниях против Джеронимо. Лейтенант Бриттон Дэвис, кто на тот момент был кем-то вроде руководителя военной разведки, доверял ему, как никакому другому индейцу, и считал, что он полностью заслуживает своего сержантского звания в индейских вспомогательных силах. В продолжение своей примерной линии поведения, Чато построил собственными руками себе дом в Сан-Карлосе и скопил хороший табун лошадей и мулов на принадлежащих ему четырнадцати акрах земли. Он даже как-то спас жизнь генералу Круку. Чато являлся индейцем, с которым необходимо было считаться, и Майлс это знал. Именно поэтому он поставил его во главе делегации из четырнадцати апачей, - все те, кто готов были служить правительству, - и отправил его в Вашингтон. Там их пожаловали всеми почестями на встрече с президентом и вручили медали от имени военного министра. Но когда им было предложено возглавить пропагандистскую кампанию по перемещению своего народа из Аризоны, их реакция была резко отрицательной. Поскольку они не согласились с планом переселения, было решено заставить их силой. Когда индейцев усадили в поезд для обратной поездки, они были уверены, что сойдут в Аризоне, - в точке, близко расположенной от их домов. Но вместо этого их высадили в форте Ливенворт, и удерживали там, пока чиновники обсуждали, что с ними делать дальше. Чем дольше апачи находились в Канзасе, тем больше они становились встревоженными, и из-за их растущего их недовольства, люди, облечённые властными полномочиями, всё больше не желали отправлять их в свою резервацию. Наконец, 12 сентября 1886 года вышел приказ об отправлении их в форт Мэрион во Флориде: "наиболее прямым и быстрым маршрутом".
  В конце концов, Джеронимо пришёл во второй раз, и тоже, с последними из уклонистов, отправился по своему пути во Флориду. Решив под метёлку вымести все проблематичные группы чирикауа и уорм-спрингс ( прошел слух о ложном набеге), Майлс добился разрешения собрать их всех вместе и переместить в том же направлении. Истории о том, как индейцы сманеврировали в позицию, где сопротивление уже было невозможно, отличаются друг от друга, но дело было сделано. Группа из 379 апачей пешком добралась в Холбрук, в сотне миль от резервации, и была загружена в поезд на Флориду, чтобы никогда не увидеть вновь Аризону. Среди них были мужчины, которые оказали неоценимые услуги правительству, и при этом рисковали своими жизнями. Гаут-Клил, Толканни и Исилган были скаутами при Круке. Датчи находился с капитаном Эмметом Кроуфордом, когда тот был сражён предательским выстрелом в Мексике, и являлся тем самым человеком, кто убил его убийцу. Ноче был командиром скаутов Кроуфорда. Мартин и Ка-е-та рисковали своими жизнями, когда направились в лагерь Джеронимо в глуши Сьерра-Мадре, чтобы убедить его подумать о сдаче. Вместо награды, которую они заслужили и она была им обещана, они были обречены на жалкое существование на чужой земле вместе с ренегатами, которых они помогли подчинить.
  Некоторые из офицеров оправдывали такое возмутительное деяние, как можно больше принижая заслуги апачей в качестве разведчиков, намекая на то, что они на самом деле замышляли собственный мятеж в момент сдачи, но основная масса свидетельств показывает, что ссыльные совсем не заслужили такого к себе отношения. Сам Крук поехал посмотреть на Чато в его неволе, и затем рассказал, что его индейский друг показал медаль, выданную ему президентом Кливлендом, спросив при этом: "Почему я буду стареть в караулке? Я подумал, что меня ожидает что-то хорошее, когда они дали мне её. Но с тех пор, я нахожусь в заключении".
  Крук так добавил к своему пересказу разговора с Чато: "Значительно большая часть племени оставалась верной правительству до начала 1885 года. За эту свою верность их всех наградили одинаково - пленом на чужой земле".
  Может получилось так, что вся эта трагедия произошла из-за рассеяности президента. Кливленд так телеграфировал со своей летней резиденции в Адирондаке генералу Друму, военному министру в 1886 году: "Всех враждебных следует надёжно поместить в заключение как военнопленных, пока их не осудят за преступления или не рассмотрят их дела в ином ракурсе". Вот эта телеграмма и держала их в неволе в течение тридцати лет. Капитан Джон Бурк принял участие в заседании кабинета министров, на котором материалы дела были обсуждены и был сделан вывод, что президент, кажется, "путается в двух группах, Джеронимо и Чато". Это их ощущение было так необходимо для того, чтобы индейцы не получили незаслуженного наказания, но в Вашингтоне рассудили иначе.
  Большинство военнопленных разместили в старом Испанском форте в Сент-Августине, Джеронимо и шестнадцать его людей отправили в форт Пикенс, на западный берег Флориды. Они расположились палаточным лагерем на крепостных валах, и готовили себе еду на кострах. Водосток и канализация совсем не отвечали требованиям. Одежды была мало. Иногда их под охраной водили в город, и некоторые горожане проявляли к ним жалость, видя, как они трясутся в холодную погоду. Три великодушных дамы организовали для детей английский класс, и сёстры из Сент-Джозефа приступили к преподованию. Но мужчины и женщины сидели без дела, лишь поглощали свои скромные пайки, состоящие из мяса, хлеба, сахара, кофе и фасоли, и прозябали в безделье. Жизнь в ограждении и влажный климат были невыносимы для этих ястребов пустыни, и смерть для некоторых из них становилась единственным решением проблемы. В 1886 году они насчитывали 502 человека, а в 1887 уже оставалось 447: в форте Мэрион умерли шесть женщин, один мужчина и пятнадцать детей. Из восьмидесяти двух остававшихся мужчин, не более тридцати были виновны в любых последних преступлениях, совершённых в Аризоне.
  Что-то нужно было делать, но всё предложенное оказалось неосуществимо по той или иной причине. Жители Аризоны подняли вой, когда им сказали, что индейцев могут вернуть в их родные пустыни. Пресса и собственно Индейское Бюро тоже отнеслись к этому резко отрицательно. В результате, в 1887 году их переселили в казармы Маунт-Вернон, Алабама, а некоторых детей отправили в Индейскую Школу в Карлайл, Пенсильвания, где тридцать из них умерли.
  Единственными заключёнными, избежавшими дальнейшего ограждения, стала небольшая группа мескалеро, состоявшая из пяти семей во главе с Чарли Алабама, которым весной 1889 года разрешено было вернуться в Нью-Мексико. Они ушли, а четырнадцать их соплеменников остались. Почему одной группе позволили вернуться, а другой нет, так и остается загадкой по сей день. Агент Джозеф Беннетт доложил своему начальству ,что эти четырнадцать вполне могут уехать: "Они не совершали никаких преступлений. И поэтому я считаю, что было бы целесообразным, гуманным и экономичным, их возвращение".
  Несмотря на естественное в таких условиях негодование и глубочайшее недовольство, апачские пленники прилагали определённые усилия в возведении домов на юге. Из-за этого в 1894 году они вновь вверглись в уныние, когда пришёл неожиданный приказ о перемещении их в форт Силл, Оклахома. Они не просили этого, но другие люди, очевидно, уже давно так делали за них. Еще в 1890 году к президенту пошли протесты от жителей Нью-Мексико по поводу этого переселения. Суть этих воззваний заключалась в том, что индейцы, оказавшись в форте Силл располагались бы слишком близко к своим старым убежищам. До Нью-Мексико оттуда было шестьсот миль, а значит, эта территория снова подвергалась бы опасности.
  Несмотря на все эти перипетии, осенью 1894 года, - чуть ли не под самую зиму, - 407 оставшихся в живых индейцев были выгружены в открытом пространстве военной резервации в форте Силл. Армия привезла им из форта Саппли, - с расстояния в 50 миль, - много выброшенных материалов, включая упряжи и старые фургоны, и они под охраной приступили к возведению своих временных лачуг, покрытых кустарником и брезентом. Некоторые из них увидели это в другом, более ярком свете, и посчитали, что теперь у них есть надежда наконец-то обрести собственные дома. По крайней мере, они находились в открытой местности, более похожей на их родину, и они желали чего-то подобного, как ничего другого, начиная с 1886 года. Также впервые в истории были предприняты реальные шаги в отношении того, чтобы сделать племя экономически самостоятельным. Капитан Хуг Скотт, кто прибыл вместе с ними из Маунт-Вернон, являлся "человеком неограниченной энергии и здравого смысла, с энтузиазмом и страстностью отстаивавший любые возможности по цивилизации индейцев". Под его неусыпным контролем был сделан первый шаг в отношении благоустройства индейцев на новом месте и их самостоятельности. Правительство выделило команчам и кайова почти 30 000 акров земли с условием, что часть из этого они отдадут апачам. Форт Силл покидался, и его окрестности были добавлены к резервации. Эти дополнительные 23 000 акров дали бы возможность каждому индейцу обзавестись собственными 160 акрами земли, а излишек передался бы в общеплемённое пользование. Изгнанники надеялись и работали, но с началом испано-американской войны, форт был восстановлен, а процесс распределения земли заглох.
  Время шло, и ничего не менялось. Даже наиболее оптимистически настроенные апачи постепенно теряли надежду. В 1911 году Конгресс принял законопроект, который фактически лишал их резервации и делал бездомными ещё раз. Форту Силл требовалось больше земли, и где её ещё взять, как не у индейских пленников. Это выглядело так, как будто старая игра, под названием "обстриги красного", начиналась снова. Но теперь апачи считали, что у них есть, что сказать по этому поводу, и они начали активную кампанию по поиску места, где они могли бы осесть окончательно и освободиться от страха очередного переселения. Правительство прислушалось к ним. В октябре 1911 года племени разрешили вернуться в Нью-Мексико, чтобы найти там для себя постоянный дом. После некоторых споров и неразберихи, они выбрали для этого резервацию мескалеро. Но не все оклахомские апачи хотели туда уйти. Более молодые и прогрессивные мужчины, те, которые выучились и накопили кое-какую собственность, не собирались переселяться. Когда обсуждения остались позади, менее ста из них остались. Остальные 187 членов племени, 13 апреля 1913 года были загружены в товарные вагоны и доставлены в Нью-Мексико.
  Мескалеро из резервации доброжелательно их встретили, несмотря на то, что всего несколько переселенцев были из их племени, и согласились сделать их полными пайщиками всего того, что они имели в своей собственности. Такая щедрость была не совсем бескорыстной, так как белые люди в этот момент как раз покушались на индейские земли, и мескалеро полагали, что большее количество членов резервации придаст ей большую защиту от посягательств.
  В 1912 году, и вторично в 1915, сенатор от Нью-Мексико Альберт Фолл, чьё ранчо примыкалок Фри-Риверс, району на западе резервации, пытался протолкнуть законопроект, придававший землям мескалеро статус национального парка. Эти предложения особо никто и не поддерживал, но Фолл продолжал упорствовать, пока обсуждения по его биллю окончательно не были закрыты в 1922 году. В течение всех этих долгих лет апачи жили в страхе и были рады нести бремя забот об чирикауа. Этим объясняется, почему сейчас "племя мескалеро" является смесью мескалеро с чирикауа, а также с некоторыми липанами на заднем плане и несколькими носителями команчской и мексиканской крови. Переселенцы из Оклахомы поселились большей частью в посёлке Уайт-Тэйл. Теперь они имеют много потомков в резервации и вне её. Сейчас вы никогда уже не узнаете, когда вы видите современного мескалеро, смотрите ли вы на потомка группы группы Белой Горы вождя Сантаны или на близких родственников свирепых бойцов из 1886 года.
  Джеронимо и Нана умерли в Оклахоме, но Найче, кто в действительности был вождём и отдавал приказы Джеронимо, дожил до глубокой старости с мескалеро, пытаясь, хоть и натужно, быть хорошим христианином. Его дети и внуки по-прежнему живут там. Роберт Джеронимо, одарённый и образованный индейский скотовод, - это сын Джеронимо. Аса (Эйс) Даклюджи, скончавшийся в 1955 году, был сыном Ху, а его жена - это дочь Чиуауа. Старые скауты, предательство в отношении которых пробудило так много протестов, провели последние свои годы в мире в резервации мескалеро. Ноче ушёл первым в 1914 году. Чато и Ка-е-та умерли в 1934. Мартин и Толканни прожили на несколько лет дольше, постоянно задаваясь вопросом - почему произошло именно так?
  ГЛАВА 13. В ЗАМЕДЛЕННОМ ТЕМПЕ: ПЯТЬДЕСЯТ ЛЕТ ЗАТРУДНЕНИЙ.
  После 1880 года мескалеро наконец-то вышли из тени внезапной смерти и бессмысленного уничтожения, но, к сожалению, не к солнечному свету прогресса и процветания. В следующие пятьдесят лет они двигались вперёд, но так медленно, что нужно охватить описанием большой временной промежуток, чтобы увидеть реальные плоды любого изменения. Такая вялость, частично была следствием того, что совсем немного белых людей считали, что у мескалеро есть шанс на выживание.
  Генерал Поуп, в частности, так выразился насчёт окультуривания мескалеро: "Только время тратить попусту. Они дикари чистой воды, и с местностью, которую они занимают, стимулирующей их к совершению налётов, а также с сегодняшним управлением племенем, просто безнравственно настолько наивно полагать, что они когда-нибудь к этому придут или исправятся". Согласно Поупу, красный человек был четвёртым человеческим подвидом: "Индейская раса, конечно, очень отстаёт от белых людей по интеллектуальным способностям". Ни один белый не в состоянии был предвидеть то время, когда индейцы будут заниматься в колледже, обучаться профессиям, и, в конце концов, примут участие в общественно-полезном труде. Самое значительное, что удалось когда-либо предсказать, это момент, когда они стали способны сами заниматься земледелием, и, таким образом, сокращать издержки правительства.
  Оливер Ля Фарж подвёл итог подобным измышлениям: "Белые американцы в 1880-х годах были совершенно уверены в том, что только их образ действий, мыслей, потребления пищи, облачения в одежды и поклонения, является единственно верным путём, при этом сомневаясь в том, что индейцы с их способностями смогут достичь наивысших гуманных высот и встать вровень с ними, и считая, что в лучшем случае, они способны лишь на какую-либо жалкую имитацию".
  По-видимому, чтобы повысить индейцев из четвёртой разновидности граждан, нужно было присылать им белых людей такого же четвёртого сорта. Это была ещё одна причина медленного и скачкообразного развития индейского общества. Продажные политиканы, изворотливые мошенники и запятнанные родственники влиятельных людей продолжали посылаться в резервации. При этом зарплаты были маленькими, а условия работы невыносимыми.
  Внимательные наблюдатели с изумлением отмечали, что правительство много денег и усилий тратит на убийство индейца, и мало на то, чтобы сохранить ему жизнь. Винсент Кольер оценил в 1872 году, что "индейская война в последние десять лет стоила нам тысячи жизней и свыше сорока миллионов долларов". Можно представить себе ту итоговую астрономическую цифру, которая установилась к концу войн апачей. И те жалкие гроши, которые выдавались людям, - и ожидалось, что это наставит апачей на путь мира, - были слишком несущественными, чтобы привлечь кого-либо ещё, кто мог бы сделать лучше.
  Удачей для мескалеро стало то, что один из нескольких, действительно стоящих агентов, назначенных к ним в те времена, появился в агентстве 16 июня 1881 года. Это был Уильям Луэллин, пограничный авантюрист, прибывший на Юго-запад недавно из Небраски. Люди научились пропускать мимо ушей его россказни о своих подвигах, но его идеи насчёт индейского управления несли в себе здравый смысл. Он был вежливым и разговаривал в спокойной, обходительной манере. Он заботился о благополучии своих подопечных, ходил с ними на охоту, учил их порядку и дисциплине, и, таким образом, добился их уважения. Они назвали его "Тата Кривой Нос".
  В ночь его прибытия происходило сожжение ведьмы. В следующем месяце Нана начал свои знаменитые налёты в области Тулароса. Миссис Луэллин по счастливой случайности разминулась с ним, когда ехала к своему мужу в агентство. Возле Уайт-Сэндс она проехала мимо крытого фургона с мужской рукой, болтавшейся из-под парусины. Вырезанная мексиканская семья в полном составе кучно лежала внутри. В одном из своих первых решений, Луэллин вынужден был применить твёрдость, когда индейская семья принесла к нему двоих новорожденных близнецов. У апачей был обычай: когда рождаются близнецы, то одного нужно убить, и они хотели, чтобы "Тата Кривой Нос" решил, кого из них. Оба ребёнка остались жить, и Луэллин больше не имел подобных проблем. Как только у него появилась возможность после прибытия, он сразу организовал полицейское подразделение из пятнадцати мужчин под командованием капитана Томаса Бранигана из Лас-Крусес. Это действие сделало больше для стабилизации обстановки в агентстве, чем что-либо другое до этого. Он отправил некоторых апачей охранять скот, а других определил на работы с лопатами, мотыгами и топорами. Он подготовил к вспашке пятьдесят акров земли в дополнение к шестидесяти шести уже культивируемым. "Занимайте их различными видами работ, и по-человечески, с заботой относитесь к ним. И тогда, по моему мнению, они быстрее будут приведены в лоно цивилизации, и через несколько лет станут самостоятельными", - предсказывал Луэллин. Оптимист по натуре своей, новый агент, тем не менее, не пытался преуменьшить серьёзность сложившейся ситуации. Он так писал: "Школа в течение пяти прошлых месяцев содержалась с безразличием к успеху. В этом виноваты неумелые учителя. Нет никакого прогресса также и в религиозном обучении, так как до сих пор ни один миссионер не посетил это агентство". В довершение всего, среди мужчин племени свирепствовала месть, когда в результате пьяной драки, случившейся осенью прошлого года, были убиты Хосе Манзанито и трое его сыновей. Луэллин попросил полковника Хатча прислать офицера, чтобы тот помогал поддерживать порядок в резервации.
   Прошёл год, и он по-прежнему пользовался доверием, и без лишней попмы докладывал о прогрессе: ещё семьдесят акров отдано под культивацию; к персоналу агентства добавился доктор; школа работала по полной программе; за всё время существования резервации впервые дети мескалеро отправлены в школу в Альбукерке; и, наконец, построены два бревенчатых дома, что дало старт деятельности по улучшению жилищных условий. Этот, 1882 год, стал не только годом больших изменений в лучшую сторону и наращивания произведственного потенциала. Одновременно со всем этим, имела место одна серьёзная проблема: скваттеры оставались головной болью для агента, и в дополнение к ним, резервацию наводнили полубезумные изыскатели, которые надеялись найти здесь золото. В то время был распространён рассказ, который сохранился в неизменном виде до наших дней, смысл которого в том, что апачи знают, где имеются сказочные его залежи, но отказываются указать место. Если один из них подавал знаки, что готов говорить, то вскоре исчезал бесследно. Так или иначе, но изыскатели продолжали свои упорные поиски, и, наконец, удача им улыбнулась в окрестностях горы Ногал, на севере резервации. То, что там были владения индейцев, не остановило этих жёстких людей, и они обратились за помощью к армии. Немедленно в Вашингтон понеслись прошения и рекомендации в отношении того, что граница резервации должна быть изменена, чтобы отдать золотоносные районы в общественное пользование. Уполномоченный по индейским делам выбрал разменную тактику уступок, сформулировав её таким образом: "Исходя из надлежащего представления фактов их агентом, кажется, что индейцы приняли во внимание ситуацию и окончательно убеждены, что в их интересах было бы пойти на уступку справедливым требованиям шахтёров. Вместе с тем, они согласны на то, что полоса земли должна быть добавлена к их резервации на востоке, что позволит им получить прибавку в пастбищах". Мескалеро хорошо понимали, что их резервация будет находится в целости и сохранности, пока белые люди не пожелают отрезать от неё какой-нибудь кусок земли, и поэтому не видели особого смысла в сопротивлении этим "справедливым требованиям". Они совсем не возражали, когда в начале 1882 года были пересмотрены границы их резервации. Полоса земли в девять миль шириной и в двадцать одну милю длиной была добавлена им на востоке, и шахтёры вновь предъявили претензии. Уполномоченный Прайс на полном серьёзе отметил, что изменения удалили из состава резервации без малого два участка занятых скваттерами, что, безусловно, является конструктивным шагом.
  Между тем, хулиганствующие элементы среди белых продолжали доставлять индейцам неприятности в той или иной форме. Воровство лошадей стало их любимым занятием в свободное время. 15 июня 1882 года они забрали шесть животных у Нотзила и "неоднократно возвращались за большим". Кроме тех проблем, которые им приносили белые, мескалеро сами разжигали страсти. Дикий апач, по имени, приблизительно звучащее, как Дай Мне Лошадь, сбежал из-под стражи в форте Юнион в начале зимы 1882 года и направился домой. Проходя через долину Пенаско, он своровал шесть лошадей. Индейская полиция, чья численность недавно была доведена до двадцати человек, схватила его и проследила, чтобы он возвратил лошадей владельцам. Это не утолило желания пограбить в груди Дай Мне Лошади, и он присоединился к небольшой группе отщепенцев, которая вторглась на територию резервации в середине июня. Они нашли убежище в лагере Нотзила, который в то время был самым могущественным человеком среди мескалеро и считался главным вождём. Судя по газетным репортажам тех дней, Луэллин к этому времени уже заручился согласием властей в Вашингтоне по замене Нотзила, так как, по его словам: "он защищает преступников". Несомненно, там произошло больше событий, чем сейчас известно, но, как бы там ни было, Дай Мне Лошадь и его пособники находились в лагере Нотзила, когда Луэллин и его полицейские отправились дать им бой. Трое из бандитов, включая Дай Мне Лошадь, были убиты. Луэллин получил два ранения в руку. Он похвалил полицейских за спасение его собственной жизни, а также жизней доктора Джексона и клерка агентства по имени Истон.
  Через два месяца, 12 августа, проблема вновь заявила о себе, на этот раз в виде человека по имени Хо-нес-ко (Конеско), прежнего бойца в рядах Викторио и Нана. На него вдруг снизошла ностальгия о прошлых героических днях, и он попытался убедить некоторых молодых мужчин отправиться с ним в налёт. Пришлось вновь вмешаться полиции, которая разоружила его, привела к Луэллину и встретила с одобрением решение агента доставить этого человека к военным властям.
  По прошествии года жизни в резервации, Луэллин начал немного разбираться в индейском складе ума. Он отмечал, что его подопечные проводят свои тайные религиозные обряды с "большой торжественностью", и, казалось, остро воспринимал, что "их религия, подобно другим, производит на свет добрые плоды, обосновывая свои доводы с индейской точки зрения". Он считал, что очень хорошо было бы основать в самой резервации школу-интернат, где некоторые из индейских матерей могли бы получить работу. Проблематично было отделить индейского ребёнка от своего дома из-за "их своеобразного представления в отношении женщин и их обычая оставлять всех детей женского пола исключительно под опёкой их матерей или других женских родственников, что, по-видимому, было зафиксировано и закреплено в общепринятом среди них правиле, проистекавшем, несомненно, из их строгих обычаев в отношении женского целомудрия".
  Школа-интернат, достаточно большая для того, чтобы разместить в ней тридцать учеников, была построена в следующем году, и кроме того, имелись и другие признаки прогресса. Ещё больше земли было пущено под плуг; индейская полиция продолжала ловить своих заблудших братьев и почти положила конец варению тисвина, налетая на изготовителей, как только появлялся дымок из какого-нибудь изолированного каньона; падре Самбрано стал первым миссионером, кто посетил мескалеро, чтобы перекрестить их в католическую веру; постройки агентства были отремонтированы и индейцы во время работ вынесли основную тяжесть.
  Тем не менее, конец проблемам не был виден. Осенью 1883 года в Мескалеро прибыли хикарийя, следовавшие прошлогоднему распоряжению об их переселении (по-началу рассматривалось наоборот, переселение мескалеро к хикарийя, но Вашингтон решил иначе). Луэллин лично руководил перемещением, которое началось 20 августа из Амарго. Понадобилось сорок семь дней, чтобы покрыть 502 мили между двумя агентствами. По дороге их накрыла оспа, и шесть человек умерло. Хикарийя совсем были не в настроении, когда прибыли и расселились в трёх лагерях: в Туларосе, в Фри-Риверс и в Кариззо-Крик. Со временем их недовольство только росло. Луэллин имел теперь 462 мескалеро и 721 хикарийя, чтобы вести "полноохватное наблюдение за индейцами". Он делал для них всё возможное. Когда школ-интернат в Мескалеро заполнилась, он приступил в Фри-Риверс к постройке другой. Затем перекинулся на животноводческий проект. Он закупил пятьсот голов крупнорогатого скота, который был распределён среди мескалеро и хикарийя, а также выбил для них членство в Ассоциации Производителей крупноголового рогатого скота от округа Линкольн, а затем откинулся на спинку кресла, чтобы наблюдать, как увеличивается поголовье. Вскоре его постигло разочарование. Он нашёл, что наиболее ценной собственностью для апачей является лошадь (хикарийя имели 1000 голов, а мескалеро 500), а корова была лишь ходячей едой. Он жаловался, что некоторые из них проигрывали свой скот при первой же возможности, а победитель немедленно превращал свой приз в мясную тушу.
   Тем не менее, в 1884 году - последний год пребывания Луэллина в агентстве - он по-прежнему быд бодр. Он сообщал, что через форт Стэнтон прошла телеграфная линия, и что вождь Сан Хуан получил наставление от жены доброжелателя апачей, юриста из Месильи полковника Фаунтина, в части принятия крещения в католическую веру.
  18 ноября 1885 года Флэтчер Коварт прибыл в Мескалеро, чтобы приступить к исполнению обязанностей агента. И отныне пошли совсем другие записки. Там, где Луэллин видел пробивающийся луч надежды, Коварт не различал ничего, кроме мрака и уныния. По его словам, индейцы не выходили на работы в поля, пока он не обеспечивал их рационами. Каждый апачский отец был "полностью противопоставлен" отправке его детей в школу, и поэтому прятал их или посылал в горы, куда полиция вынуждена была идти за ними. Они все играли в азартные игры, даже мальчики в школах, игравшие в монте на пуговицы, срезанные со своей одежды. Маленькие девочки предназначались для полигамных браков, а женщины средних лет были в тягость своим холодным мужьям, которые предпочитали молодую кровь. Но основной трудностью являлась боязнь ведьм, державшая апачей в постоянной напряжённости. Коварт вынужден был использовать решительные меры, когда два знахаря, которые присматривали за вождём Сан Хуаном во время его последней болезни, обвинили двоих липан в наведении порчи на их пациента. Он пригрозил заковать обвинителей в кандалы, если они и дальше продолжат свои речи. "Я сделаю правилом высмеивание и порицание этих глупых убеждений", - говорил он с величественным самодовольством. Но его насмешки не остановили деятельность знахарей, и они по-прежнему продолжали разбрасывать пыльцу и разминать желудки больных. "В результате, особенно по отношению к детям, это почти всегда заканчивается смертью", - подытожил Коварт.
   Но самое большее разочарование он получил от своей затеи с Судом Индейских Правонарушений, который был организован в 1886 году в качестве вспомогательного средства в работе индейской полиции. Он был укомплектован тремя наиболее "влиятельными и важными" индейцами и предполагался как инструмент эффективного взаимодействия. К сожалению, старт оказался неудачным: "Типичный случай на этот раз был представлен двумя полицейскими, которые однажды ночью заявились в агентство с бутылкой виски, и при этом очень счастливые и очень буйные. Они были арестованы, и в надлежащем порядке вызваны в суд. Обычный приговор в таких случаях - это неделя в кутузке. Но взглянув на полную бутылку алкоголя, которая служила доказательством вины, несколько расстроенный судья в спешке отложил судебное заседание, отозвал начальника полиции в сторону и попросил отдать ему бутылку в качестве дара. Когда ему было отказано, то он предложил запереть его в тюрьму на неделю вместе с виновными, если ему разрешат выпить прямо сейчас эту бутылку. Это даёт ясное представление о важности, беспристрастности и чести суда индейских правонарушений". Подводя итог своего каталога грехов и злоупотреблений, Коварт заметил, что "величайшие их преступления - это аборты и убийства новорождённых. Есть предположение, что две этих кошмарных практики имеют широкое хождение, особенно среди незамужних женщин".
  Проблемы Коварта усугубились удалением хикарийя в 1887 году: двести хикарилья самовольно покинули резервацию в 1886 году, расположились лагерем возле Санта-Фе и отказались возвращаться. Тогда им была предоставлена новая резервация, существующая до сей поры. Беспокойные с самого начала,они наконец-то оставили мескалеро в покое. С их уходом в резервации осталось всего 438 апачей, а количество школьников уменьшилось вдвое. Агент вынужден был посылать полицию, чтобы набрать достаточное число учащихся, но на этот раз полицейские выказали своё сердечное сочувствие возмущённым родителям. Трое из них немедленно были уволены после того, как отказались сотрудничать. Некоторые отцы искушали Коварта любовницами, лишь бы только оставить своих детей при себе. Другие платили бедным членам племени, чтобы они посылали собственных детей.
  Трудно понять, чем занимался Коварт в течение трёхлетнего своего пребывания в Мескалеро, но всё же он работал, и прежде чем он покинул резервацию, обнаружились некоторые признаки прогресса. В 1899 году в школе обучались три четверти от всех детей школьного возраста. Методистская церковь ежемесячно проводила службы в школе-интернате. Отдельные индейцы занялись собственными грузоперевозками, и имелись семьи, поселившиеся за пределами резервации. Несколько апачей стали практиковаться даже в доении коров: "вещь, до недавних пор им совсем неизвестная".
  Шли годы, и прогресс среди мескалеро не превышал того, что уже было достигнуто. Улучшения происходили крайне медленно, и каждое продвижение казалось временным и разорительным. Вера Луэллина принесла намного больше пользы, чем полное неверие Коварта. Джозеф Беннет, принявший временное назначение в 1889 году, хоть немного, но сдвинул дела с мёртвой точки. Он обратил внимание на то, что все соседствующие с резервацией скотоводы совершенно бесплатно пасут своих животных на территории резервации. Также он оценил, что 8000 голов животных были в это вовлечены, и выписал соответствующие предписания их владельцам, в которых указывалось, что они нарушают закон. Но спустя три года, в 1891, агент по-прежнему жаловался, что, когда он изгоняет бычьих браконьеров из одного места, они неизменно возникают в другом. Хотя, хорошо уже, что было признано само существование проблемы.
  В августе 1889 года агент сообщал о четырнадцати бревенчатых домах, занятых индейскими семьями, и о почти завершённом строительстве здания новой школы. Воскресная школа функционировала как обычно. Шестеро индейцев имели на своих кухнях кухонные плиты. Возле агентства было заложено кладбище, и два ребёнка школьного возраста, умершие от чёрной оспы, были удостоены чести быть захороненными там первыми. Наконец, Суд Индейских Правонарушений, с Нотзилом и Хосе Торресом во главе, начал своё функционирование, в основном решая в арбитражном порядке различные разногласия. К сожалению, отчёты Беннета не совсем вызывают доверия, так как, возможно, что он непринуждённо преувеличивал достижения от своей работы, чтобы произвести хорошее впечатление. Подобное являлось проффесиональной болезнью среди агентов, поскольку их благополучие зависело от убеждения своего начальства в том, что в резервации всё в порядке. В одном Беннет точно переигрывал, когда заверял своего руководителя из Вашингтона, что "апачи с одинаковой добротой относятся как к своим жёнам, так и к своим детям". Из той же серии: "Имеются всего несколько случаев моногамных браков в этом племени, пьянство - дело редкого случая", а также, что каждый из его служащих "здравомыслящ, усерден, добросовестен и расторопен". Ни один человек не выказал когда-либо в отношении индейца значительной веры, если только он не был лжецом или глупцом. Представляется, что Беннет был ставленником пользововашегося дурной славой "Ринга Санта-Фе", который проворачивал на территории Нью-Мексико различные делишки ради собственной выгоды. Но свидетельства в отношении него и его личные качества были таковы, что даже могущественные покровители и друзья не смогли удержать его на должности, и в 1890 году он отбыл из резервации.
  Полковник Хинмен Родос, отец крупного западного литератора Юджина Мэнлава Родоса, заменил Беннета. Первое же сообщение полковника показало, насколько Беннет искажал действительность. Оказывается, между ним и директором школы Краусом возникла ссора, которая переросла до рукоприкладства. Тогда Беннет лишил права Крауса посещать школу, но потом, обнаружив, что он не может назначить ему преемника в соответствии с действующим законодательством, разнёс школьное образование в клочья. Когда Родос прибыл ему на замену, ни один индейский ребёнок не посещал школу.
  Краус ненамного пересидел Беннета. Его место в течение года поменяло двоих соискателей. Наконец, Эндрю Аткинсон заступил на должность первого февраля 1892 года, и Родосу показалось, что школьные показатели начали расти. Первый отчёт Аткинсона о проделанной им работе показал, что имеется некоторое движение вперёд, несмотря на трудности. Он упоминал, что в 1883 году всего пять мескалеро умели читать, а в 1892 уже тридцать пять из них "могли довольно хорошо читать и писать". Тридцать один мальчик и одиннадцать девочек посещали школу.
  Аткинсон указал на одно больное место, когда писал: "И мальчики, и девочки слишком много времени заняты непосредственно на различных работах, и поэтому у них остаётся мало времени на игры". Маленькие индейцы сами чинили свою одежду, ухаживали за школьными постройками и заботились о школьной ферме. Порой оставалось всего несколько часов на учёбу после того, как они выполнили все рабочие задания.
  Печальную правду о молодых апачах, которых посылали в школу, отмечал Ричард Хадсон, политический ставленник из Силвер-Сити, кто сменил Родоса летом 1892 года. Согласно Хадсону, по крайней мере, двадцать молодых мужчин и женщин возвратились в Нью-Мексико из школ в Колорадо, и "менее чем через десять дней, после их возвращения в эту резервацию, они уже носили набедренные повязки и другую одежду, взятую у индейцев агентства, и никто из них не разговаривал по-английски с кем-либо, за исключением случаев, когда их вынуждали это делать чуть ли не насильственно".
  Агенты приходили и уходили, и каждый из них находил больше поводов для сожалений, чем для одобрений. Капитан Леви Барнетт, который прибыл туда в 1893 году, являлся первым плодом новой политики назначения офицеров на должность агентов в индейские резервации по мере их высвобождения. Он отмечал, что вдовам и сиротам не хватает питания; что трудно удерживать детей в школе; что пьяные драки по-прежнему имеют место. Флэтчер Коварт также сообщал в 1888 году о крупной драке, в которой были застрелены Сакате, его сын Том, полицейский, две женщины и ребёнок. Была ещё одна знаменитая драка в 1892 году, произошедшая в Триас-Спрингс, когда были убиты Чарли Вайт и Патос Чикито.В 1936 году было сообщение о драке между индейцами мескалеро и липан. Еще Барнетт выявил, что стадо, принадлежавшего мескалеро крупноголового рогатого скота, имевшее при Луэллине 250 голов, сократилось до 124. Он сообщил, что никто не желает работать, а в школе "наблюдается большая нехватка исполнительности и усердия, аналогичные тем, которые присутствуют во внешкольных делах". Но всё же он видел надежду на будущее в том, что "вновь назначенная матрона наденет на своё лицо выражение решительной силы. Несомненно, эта сфера деятельности для женщины".
   Разводы и заключения повторных браков были каким-то попутным делом, и многие мужчины и женщины имели по три или четыре бывших сожителей. Барнетт проявил особый интерес к семейной жизни мескалеро, и записал некоторые интересные факты: "Порой муж злобно обращается со своей женой, и она убегает к родителям. Они часто так делают, а потом опять сходятся. Несколько случаев имели место в прошлом году, когда родители уговаривали мужчину жениться на своих дочерях в возрасте не более 13 или 14 лет, с единственной целью, держать их подальше от школы. Как правило, такие партии скоро расходятся, и девушка возвращается к своим родителям, часто против воли своего мужа. В какой-то степени практикуется полигамия. Двенадцать индейцев имеют по две жены каждый, а один даже трёх. Я выступаю против этих всех случаев, но им не нравится, когда кто-либо из людей вмешивается в такие вещи".
  Что индейцам нравилось или не нравилось, вовсе не волновало человека, сменившего капитана Барнетта. Лейтенант Стоттлер прибыл в агентство 11 декабря 1895 года, и подобные вещи изменились для мескалеро бесповоротно. Стоттлер был высококультурным человеком. Он хорошо и внятно излагал свои мысли письменно и любил рассказывать о своих переживаниях. При этом в его характере было что-то такое от прусского офицера. Он никогда не сомневался в правильности своего решения и был безжалостен в достижении своей цели. Он искренне полагал, что мескалеро можно цивилизовать насильственно.
  При близком рассмотрении ситуации, с которой ему пришлось столкнуться, он пришёл к выводу, что пожилые женщины племени -бабушки и тёщи - являются источником большинства проблем. Он решил, что это как раз они "упорно возражают против посещения девочками школы и продвигают их продажу в замужество в совсем юном возрасте от 8 до 12 лет". По его мнению, мужчины страдали наравне с детьми. Он так писал насчёт этого: "Несмотря на свободу в расторжении брака, мужчины этого племени настолько подкаблучники, насколько это можно только себе представить. Старая женщина, а не молодая, царствует в этой резервации. Простодушное суеверие этих людей зачастую является камнем преткновения во многих делах. Почему, например, индеец не может смотреть на свою тёщу, ни один из них так и не сумел толком мне объяснить. Если она входит в его типи, то он должен выйти. Если он входит, и она там, то он немедленно вылетает оттуда. Он не может находиться в присутствии её августейшества. Если его жена и он поссорились, то приходит тёща и руководит всеми внутрисемейными делами, как ей вздумается, пока он находится в вынужденном отстутствии. Она может забрать его жену в свой типи, куда он не осмелится прийти.
  
  (Кадинчин после поимки).
  Или он приходит к соглашению, или - развод. Собирается ли агент отправить ребёнка в школу, или глава семьи берёт землю и пытается начать её обрабатывать, тёща, если она враждебна, обычно сразу выходит на сцену и глава семьи отправляется на охоту в лес. Вид нескольких крепких молодых парней, выглядывающих из-за дверей или бочонков, и шаги сморщенной скво, появивившейся на зрении - зрелище, которое может казаться очень смешным, если бы оно не имело далеко идущие последствий. Человек с практикой многожёнца должен иметь право на некоторую симпатию в отношении него, если учесть, что кошмары увеличиваются с появлением новых жён. Если агент столкнётся с злой волей этих женщин, то неизбежным результатом станут возникновение у него проблем. Простая угроза посещения тёщи будет сдерживать индейца от выполнение работы, которую ему поручил агент. Если она приходит и начинает копаться в его мирских владениях, то он рискует в один момент из изобилия впасть в крайнюю нужду". Судя по этому сообщению, агент практически во всём винил тёщ.
  
  (Пожарные Красные Шляпы за работой).
  Стоттлер полагал, что он нашёл решение этой проблемы. Когда дети избегали посещения школы, он помещал бабушку в тюрьму и прекращал выдачу пайков родителям. Всё же нельзя не чувствовать немного сочувствия к индейским бабушкам, если учесть их нынешнее положение. Всё, чем они так дорожили, в настоящее время вырвано с корнем и погублено. Когда они имели силу и бодрость духа для противостояния, то не получали похвалы за свой героический стоицизм, а лишь признавались мятежными, за что и должны были подвергаться неизбежным наказаниям. "Из-за невнимания к предрассудкам и причудам их старообразных отношений", - писал Стоттлер, -"в течение ряда лет, проталкиваемые Соединенными Штатами законопроектами лишь поддерживают их в праздности, грязи, аморальности и варварстве, и какую политику не принимай в их благо, они не желают её воспринимать".
  Стоттлер не стал увязывать свою работу с существующими политическими соображениями в отношении индейцев, а с успехом приступил к прокладке собственного курса по "подавлению и принуждению (как он любил это называть), как ему этого хотелось. За три с половиной года, проведённых им на должности, он достиг многого, но хороши ли были его методы в общем, стратегическом плане, это ещё тот вопрос. "На контрасте к определённому виду политических агентов, которые обычно представляли собой бедствие для службы", - писал в 1910 году бывший уполномоченный по индейским делам Фрэнсис Леупп, - "военный человек был просто божьим даром, но несмотря на его наилучшее воздействие на индейцев, племена по-прежнему существуют в том же отсталом состоянии". Возможно, Леупп имел ввиду Стоттлера, когда делал это утверждение.
  Первым своим решительным приказом, Стоттлер запретил ношение мужчинами резервации длинных волос: "Как и в случае с Самсоном из давних времён, дикость индейцев происходит из их длинных волос, что возвращает грамотным индейцам вид, который, как они хвастают, делает их дикими". Вся его энергия, направленная на то, чтобы заставить взрослых мужчин стричь коротко свои волосы и вводить в обиход ношение цивилизованного наряда, тратилась впустую. Даже полиция отказывалась носить положенную ей униформу. Предложение постричь волосы, исходившее от прежнего агента, закончилось бунтом. Для полицейских нормы пайков были увеличены вдвое, чтобы они подумали дважды, прежде чем уволиться со службы. Два сотрудника школы были уволены за ношение длинных волос. Один старик оказал особую любезность и постриг волосы, но это стоило мне пять долларов. Его жена за это сделала ему жизнь в тягость, и он, в свою очередь, обратился ко мне, чтобы я поторопился с остальными. Используя пайки и другие выдачи в качестве рычага давления, я вынудил нескольких из них постричься, а затем указал постричься полицейским, иначе - увольнение со службы. Они нехотя согласились, и как только сделали это, то слишком рьяно взялись за остальных, и исполняя приказ, доставили ко мне каждого грамотного индейца резервации. Всего их оказалось двадцать человек, все великолепно раскрашенные, в перьях, с длинными волосами, в набедренных повязках и одеялах. По моей просьбе индейский департамент издал приказ об их пострижении и переодевании в цивилизованный костюм. В течение шести недель после его издания, каждый индейский мужчина был преобразован по подобию добропорядочного человека, с предупреждением, что любого отступника ждёт тяжёлый каторжный труд. Они сразу сникли, и задача по перемещению их к цивилизации была резко облегчена с момента укрощения ножницами их дикости".
  Чтобы ускорить продвижение индейцев к цивилизации, Стоттлер применил ещё один убойный метод: "Не работаешь, нет пайков!". Каждый человек должен был трудиться на рытье двухмильного оросительного канала для школьной фермы. Тот, кто отказывался работать,еду не получал. Проект казался апачам просто неразумным, но голод заставлял их подчиняться. "Лишь после того, как проточная вода в котловане воочию продемонстрировала, что разлившись она может дойти до верха холма", - писал Стоттлер, - "они начали мне доверять". Затем он занялся племенным правительством. Главные мужчины из чётырёх основных групп заполнили вакансии судьи, начальника полиции и руководителя сельскохозяйственных работ, за что им были положены денежные оклады и дополнительные подарки. Эти люди говорили всегда от своего народа, и, по-видимому, постоянно действовали бывшим агентам на нервы, пытаясь добиться от них сотрудничества. Стоттлер прекратил подобную практику, и объявил, что отныне каждый индеец должен говорить только за себя. Тот, кто не говорил за себя, превращался теперь в пустое место, поэтому такому человеку некуда было деваться, и ему приходилось подавать собственный голос.
  Следующий приказ гласил, что каждый индейский мужчина должен выбрать для себя кусок земли и огородить его. И пока ограждение не будет завершено, не разрешался ни в каких объёмах отпуск пайков. Через шесть месяцев, четырнадцать миль дубовых столбов стояли в отверстиях, вырытых ножами и с лежащей рядом кучей вынутой оттуда вручную землёй.
   Даже женщины получили тычок от Стоттлера. В декабре 1895 года он привёз в резервацию множество навахо, чтобы они научили апачей ткать одеяла. Уже через несколько месяцев он пишет, что "некоторые из них стали такие же мастера, как и их учителя навахо".
  Для такого человека, как Стоттлер, индейские церемониалы являлись, конечно, варварскими обрядами, которые необходимо было подавить, и он подавил их. "Эти их танцы в основном предназначаются для рекламы подросших девочек, чтобы потом продать их по более высокой цене", - писал он в своём невежестве. Вместе с красками, перьями и длинными волосами, ушли и их Горные Боги.
  То же самое ждало и изготовителей тисвина. Раньше, полиция под руководством белых служащих, при обнаружении разгоняла лагеря, где варился тисвин, но дальше этого они не шли. Стоттлер стал тем самым человеком, кто сделал кампанию против тисвина эффективной. "За шесть последних месяцев был накрыт всего один лагерь по варке тисвина. Это стало возможным благодаря вольному использованию караульного помещения и обязательному сожжению сырья на виду у всех, а также заключению в тюрьму правонарушителей на несколько месяцев и использование их в течение всего срока на тяжёлых работах".
  Теперь, когда мескалеро стали стриженными, усердными в труде, воздержанными и послушными, настало время для нового приказа, согласно которому, все они должны были жить в домах. Каждый человек должен был напилить брёвна и перевезти их на лесопилку. Когда дома были построены, Стоттлер озаботился, чтобы каждый из них был укомплектован кухонной плитой и кухонной утварью. Он также принял меры, чтобы в них не было дымоходов и каминов: "так как это будет побуждать к старомодной длительной готовке пищи".
   Когда в июне 1898 года Стоттлер уходил в отставку, он мог похвастаться, что индейцы резервации имеют восемьдесят шесть бревенчатых домов; что их здоровье в целом стало неплохим несмотря на то, что "племя медленно сокращается"; что все дети школьного возраста "еженедельно принимают с мылом ванну, наполнённую тёплой водой"; что апачи полностью "отвергли знахарей" (бесспорная иллюзия со стороны доктора Латрелла, врача агентства); и что все дети пятилетнего возраста и выше посещают школу.
  Жители и правительственные чиновники разделили со Стоттлером чувство его триумфа, когда он уехал: на всеобщем обозрении находился бак для воды ёмкостью в 30 000 галлонов, школа была заполнена детьми, мужчины поголовно носили короткие волосы, повсеместно виднелись новые бревенчатые дома, и всё население резервации трудилось, простимулированное курсом Стоттлера на постепенное увеличение пайков. Начальство департамента в Вашингтоне было довольно такой "чудесной трансформацией", и считало, что вместо "ленивых, грязных дикарей, раскрашенных красной краской и носящих набедренные повязки", апачи стали "рассудительными, работающими человеческими существами, питающими интерес к завтрашнему дню и желающими становиться полезными гражданами". Из этих чиновников никому не пришло в голову спросить, как отобразились на затравленных членах племени эти 30 000 галлонов воды и 500 гектаров сельскохозяйственных угодий? Тем не менее, племенная история следующих тридцати лет показала, как в действительности работает такой подход. Стоило железному кулаку Стоттлера скрыться за горизонтом, состояние дел вернулось в своё почти первоначальное состояние. Если бы там применялся действительно разумный подход к обучению мальчиков и девочек, то такого рода рецидив не произошёл бы, но из всех департаментов, которые ставили своей целью улучшение жизни индейца, школьная система была наиболее невежественной и консервативной. Она упорно основывалась на том, что красный человек является примитивным существом, и что его обучение поможет ему занять место лишь в низших слоях общества, стать чем-то типа дровосеков или водовозов. На первом месте стояло обучение индустриальным и сельскохозяйственным проффесиям. Университетские дисциплины были предназначенны для ребёнка из Новой Англии и Нью-Йорка. Индейский ребёнок должен был порвать со всей своей прошлой жизнью, чтобы чего-то добиться. И если он растерялся в этой своей новой жизни и затосковал по дому, проявляя желание вернуться, то его могли запереть, чтобы доказать ошибочность его мышления. Школьные тюрьмы в резервациях не были упразднены до 1927 года.
  Курс обучения, утверждённый и пущенный в ход Индейским Оффисом в 1901 году, со всей очевидностью доказал свою ошибочность. К нему прилагались фотографии больших и маленьких индейских детей в действии: мальчики, одетые в униформу похожую на униформу периода гражданской войны, с военными фуражками, кителями и суживающимися к низу брюками; девочки в ужасных платьях от матушки Хаббард. Программа была распределена по годам, и предметы указывались в алфавитном порядке: арифметика, сельское хозяйство, плетение корзин, пошив одежды, правописание и хлебопечение. Все учителя должны были проводить мероприятия, указанные в разделе "Вечерний Час": "Суперинтендант должен вечером собирать всех служащих школы, чтобы всем вместе проводить приятные и благотворные заседания. Это наиболее подходящее время для занятия вокалом и музыкой. Каждый вечер какое-то время должно быть посвящено чтению, многоголосому пению и хоровому пению в целом. В каждой школе должны быть разучены патриотические песни.
  Один вечер в неделю должен быть посвящён общественным отношениям, когда ученики должны беседовать, шествовать торжественно попарно под руководством учителей, которые должны ожидать от своих учеников поведения, подобное поведению послушных сыновей и дочерей в хорошо управляемом доме под присмотром матери.
  Каждый вечер также должно какое-то время уделяться художественной гимнастике, когда ученики выполняют дыхательные упражнения, отрабатывают правильное положение в стойке, а также практикуются в упражнениях с использованием различных мышц. Целью этой работы является улучшение здоровья и изящества в движениях. Некоторые упражнения должны проводиться под музыку, чтобы добавить к ним дополнительный интерес".
   Если человек сможет представить себе то недоумение, с каким индейские дети пытаются выучить слова из "Звёздного Знамени" и занимаются дыхательными упражнениями, то он лучше поймёт чаяния их матерей и бабушек в отношении того, чтобы как можно дальше отсрочить тот день, когда все мескалеро пройдут через "Вечерний Час".
  "В давние времена они жили бедно, но индейские женщины учили своих детей хорошо", - говорил мудрец из мескалеро. - "Моего ребёнка никто не ругал. Никто его не ненавидел. Никто не поступал с ним дурно. Никто не смеялся над ним".
  Какой белый человек в былые дни мог поверить в то, что индеец может осознавать или выражать такие высоконравственные чувства? Уполномоченный Джонс не мог, и не верил в подобное, когда писал следующее в 1903 году: "Это очевидная правда, что большинство наших диких индейцев не имеют врождённых наклонностей к морали и целомудрию просвещённых стандартов. Целомудрие и мораль среди них должна насаждаться образованием и равняться на лучшие образцы белого общества. Индейская девушка, которая возвращается домой, не имеет тех же ограничений, которые окружают её белую ровесницу. Следовательно, управляющие, учителя и другие служащие в индейских резервационных школах получают мало поддержки от диких индейских родителей, которые не в состоянии высоко оценить тревогу белой матери в бдении за своим потомством. Должно быть принято во внимание в работе с таким животрепещущим вопросом индейской цивилизации, что за одно поколение трудно будет привить наши стандарты нравственности, развившиеся в течение столетий христианства, этим детям леса, которые из поколения в поколение следуют природным инстинктам".
   Такое глубокое отрицание любой индейской точки зрения, проявившееся в политике "подавления и принуждения" Стоттлера, могло лишь оттолкнуть мескалеро и ожесточить их в своей решимости противостоять принудительным новвоведениям белого человека. Управляющий Джеймс Кэрролл признался в этом, сам того не осознавая, в своём сообщении от 1904 года: "Прогресс этих людей в целом недостаточен, и хвалиться тут нечем. Факт, что очень многие члены племени, в частности, старые женщины, решили, что они никогда не откажутся от своих кочевых привычек; что они родились дикарями, живут в дикости и в ней же и умрут. Они изо всех сил цепляются за свои старые обычаи, культивируют ненависть к белому человеку, которая является врождённой, и прикладывают всё своё влияние, чтобы помешать молодым людям адаптироваться к цивилизованной жизни, и вообще представляют собой камень на шее племени, который младшие его члены постоянно пытаются сбросить".
   (Земля мескалеро в 1880-х годах).
  
  Понадобились десятилетия для того, чтобы выйти из тупика, образованного благодаря внедрению правил белого человека и стойкости правил красного человека, хотя колёса эволюции медленно, но вращались всё это время. В 1902 году мескалеро уже были способны кое-как, но обеспечивать себя сами, и поэтому пайки были в основном упразднены. Теперь ими обеспечивались только старые люди и инвалиды. Овечья отара и козы, которых Стоттлер навязал им в 1897 году, приросли в числе и приносили им дополнительный доход. В 1902 году правительство решило, что мескалеро уже можно доверять оплачиваемую деятельность, и поэтому приняло законопроект, согласно которому, человек должен получать в день за свою работу доллар и двадцать пять центов, а человек, имеющий лошадиную упряжь для перевозки грузов, должен получать два с половиной доллара в день. Чтобы средства не тратились впустую, была создана система бумажных купонов, которыми оплачивались несколько дней работы апача, и на них он мог приобрести необходимые товары без привлечения денег.
  В 1903 году были проданы очень дорогие сердцу мескалеро 500 пони, чтобы закупить рабочих лошадей-тяжеловозов. Эта была битва белых за то, чтобы вынудить индейцев отказаться от бесполезных животных, но в итоге они сдались.
  Так, медленно, но верно, приходили улучшения, однако часто казалось, что племя на самом деле движется в обратном направлении. В 1903 году, и повторно в 1904, случились неурожаи. Смертность по-прежнему была высокой, главным образом, из-за туберкулёза. С каждым годом численность мескалеро сокращалась: в 1885 году их было 464; в 1895 уже 453. В 1905 году прибыли тридцать пять липан, многие из которых породнились через брак с семьями мескалеро, и им было разрешено переселиться в резервацию из Мексики, где они жили уже больше двадцати пяти лет. К этому моменту мескалеро оставалось 425 человек. И вот именно сейчас, когда казалось, что хуже уже быть не может, мескалеро вновь услышали лозунг, который впервые был выдвинут в 1860-е годы и неоднократно повторялся вплоть до сегодняшнего дня: " Завешить федеральную опеку! Дать индейцу свободу, чтобы он шёл собственной дорогой!". Уполномоченный Фрэнсис Леупп перефразировал это таким образом: "Вся моя работа направлена на подготовку индейского учреждения к прекращению его деятельности, как хозяйственного субъекта, в не очень отдалённом времени". Именно он основал агентство по найму, которое стало предшественником известной сегодняшней Программы Перемещения, и ненавязчиво способствовало отъезду индейцев из резервации и дальнейшему содействию тому, что сейчас известно как "интеграция". Во главе агентства был поставлен образованный индеец пеория по имени Чарльз Дагнетт. Работа была временной и оплачивалась поденно, в основном индейский труд использовался на железной дороге и в отдельных ирригационных и строительных проектах. Программа была не очень успешна, так как индейцы не любили надолго отлучаться из дома, и никак не могли приспособиться к распорядку трудового дня, чётко обозначенного временными рамками.
   В отношении мескалеро, мечты уполномоченного, конечно, были преждевременны. Племя по-прежнему находилось в стагнации, зависнув между старым, отмиравшим образом жизни, и новым, который никак не мог разродиться. Суперинтендант Джеймс Кэрролл, хороший человек, кто в период с 1902 по 1912 годы пытался честно хоть чего-то добиться, но даже ему немногое удалось в плане ускорения эволюционного процесса.
   Насколько сильно старая традиция всё ещё занимала умы апачей, можно проследить по 1908 году, когда Кадинчин лишился жизни из-за любви к чужой говядине. Кадинчин - мескалеро средних лет, ничем не примечательный, если не считать того, что он был глухим и одноглазым. Минни, его жена, в основном видела за него и полностью заменяла ему уши. Непосредственно перед происшествием, он трудился в бригаде дорожных строителей, которая работала в каньоне Тулароса южнее агентства, и зарекомендовал себя с хорошей стороны. В тот год, "Флайнг Эйч" -скотопромышленная компания - арендовала в резервации большое пастбище, с Роем Маклэйном в качестве управляющего. В один прохладный январьский день, проезжая вдоль ограждения, он увидел следы скота, ведущие в резервацию через ворота, которые кто-то оставил раскрытыми. У него не было времени на то, чтобы проследить, куда повели скот, но на следующий день,12 января 1908 года, он посылает своего восемнадцатилетнего брата Дона, чтобы проделать эту работу. Дон к утру прибыл из Элк в Мескалеро, ненадолго остановился в магазине, а затем спустился по шоссе к Туларосе. По пути он повстречал Пола Блейзера, и они поговорили. Пол сказал, что он видел четырех или пятерых крупных бычков, которых кто-то гнал через долину. Он указал Дону направление, и юноша поехал искать следы. Домой ночевать он не приехал. На следующий день, в понедельник, его брат Рой поехал искать его в Мескалеро. Во вторник он призывает на помощь двух индейских проводников. В среду вдоль тропы в направлении Фри-Риверс была найдена лошадь Дона, и поисковая группа поехала туда. На горном хребте, в шести милях западнее агентства, в нескольких сотнях метров от тропы они нашли останки скота, принадлежащего компании. Рядом с ними лежало уже окоченевшее тело Дона. Он был убит выстрелом в голову. Индейцы определили, что Дон ехал по следам и, вероятно, застал врасплох человека, который как раз разделывал туши. Не теряя даром времени, вор произвёл фатальный выстрел, привязал коня мальчика в стороне в кустах, чтобы его никто не заметил, и поспешно убрался с места преступления. Когда животное достаточно проголодалось и настрадалось от жажды, то сорвало свою привязь и ускакало.
  Управляющий Кэрролл предпринял следующий шаг. Он призвал трёх старших мужчин - Песо, Магуша и Санс Пьера - и уже с их помощью начал выяснять, где каждый член племени провёл прошедшее воскресенье. Не опрошенными остались Кадинчин и его жена Минни. Их совсем не было в резервации. Тем временем, стало понятно, как произошло убийство. Дон ехал с той стороны, откуда индеец не мог его видеть из-за отсутствия одного глаза. Застанный врасплох по этой причине, и ещё, конечно, из-за глухоты, индеец схватил свою винтовку и выстрелил. Весь следующий день, он как обычно провёл в рабочем дорожном лагере, а затем исчез вместе с Минни в гористой местности, где только другой индеец мог его выследить. Мескалеро к этому времени были уже привычны к оперированию собственных правонарушителей, включая убийц, и знали, что делать. Двадцать из них сформировали группу преследователей. В неё вошли: Санс Пьер и его брат Крукнек, Сэм Чино, Элмер Вилсон, Вилли Команч, Антонио Джозеф и Мучачо Негро. Заместитель белого шерифа и федеральный полицейский отправились с ними. Рой Маклэйн обеспечил группу продовольствием. Четыре дня они пробирались через труднопроходимые, крутые каньоны на западных склонах Сакраменто. Они нашли место, где Кадинчин убил свою лошадь, съел некоторое количество мяса и сделал мокасины из свежей шкуры. С утра до вечера, каждый день индейские проводники отслеживали тропинку. Вечером они устраивались на ночлег под открытым небом на лежанках из сосновых игл, пока белые мужчины подыскивали для себя какое-нибудь укрытие или дрожали над слабо тлеющими углями. Наконец, появились свежие следы. И тут апачи как бы потеряли интерес к происходящему. Они пошарили по сторонам, но как-то вяло, а потом и вовсе уселись, и ничего не делали. Белые спросили, в чём дело, но ответа не получили. Наконец, группа разделилась. Одна половина направилась к долине Тулароса, а вторая осталась там, где находилась. Трое белых, жаждавших действия, присоединились к уходившим к подножью горы, но потом они вдруг поняли, что их уводят подальше от места основного действия. На следующий день Рой Маклэйн поднялся обратно и обнаружил там то, что уже подозревал - Кадинчин был мёртв. Его старые друзья позаботились о нём по своему где-то в каньоне Грэйпвайн. Они просто не хотели, чтобы белый человек присутствовал во время этого действия.
  Маклэйн сопроводил их всех в Аламогордо и накормил их там. Они провели эту ночь на полу в здании суда, а наутро, Эллис Вард, владелец "Флайнг Эйч", наградил каждого индейца двадцатидолларовой золотой монетой. Возможно, что для многих из них такая сумма была самой большой, которую они вообще когда-либо видели.
  В 1908 году мескалеро по-прежнему пребывали в крайней нищете. С их обширными земельными владениями и лесом, они не имели почти никакого дохода, хотя, в то же время и с того же самого природного богатства, множество белых извлекали выгоду. В 1904 году их доход от выпаса составил 8000 долларов, из которых лишь половина была распределена среди членов племени. В 1914 году доход был абсолютно таким же. Как раз в это время, суперинтендант Джеффрис решил продать часть леса, чтобы закупить для резервации скот и оттянуть доходы из карманов белых, которые там скапливались в течение более чем десяти лет. Но как и большинству его предшественников, ему недалеко удалось продвинуться. Он организовал лесопилку, и начал воплощать в жизнь программу жилищного строительства. Но вскоре, так же, как и другие в прошлом, стокнулся с барьером из полного безразличия и проволочек.
  Когда Мэтьюз Сниффен, ставленник Ассоциации Индейских Прав, в 1918 году прибыл в резервацию, то не нашёл там ни одного признака прогресса. Апачи ютились "в самых жалких условиях" в укрытиях из кустарника и брезента. Чиновник объяснил ему, что "бессмысленно строить им дома, так как они не станут в них жить. В прошлые годы им уже строили дома, но они не захотели туда идти".
  "Когда я увидел эти хижины позже, то стал винить индейцев", -писал Сниффен. - "Видимо, здесь существует какое-то мощное лобби, не дающее этим индейцам развиваться". Предположительно, он имел ввиду сенатора Фолла, чей законопроект по превращению земель мескалеро в национальный парк, уже много лет вносился на рассмотрение в Конгресс.
  Сниффен смог совершить только один шаг вперёд, когда в 1918 году организовал бизнес-комитет по управлению делами племени. С тех пор этот комитет и является руководящим органом в резервации. Его президент представляет собой что-то наподобе главного вождя мескалеро.
  В течение пятнадцати лет после Первой Мировой Войны, племя по-прежнему топталось на месте. Маленькие доходы компенсировались большими разочарованиями. Шаг вперёд, а потом всегда следовал шаг назад. То, что произошло в 1920 году, было типичным явлением. Новый суперинтендант, капитан Эрнст Стикер, поддержал предложение бизнес-комитета просить Конгресс о разрешении торговать лесом в течение десяти лет. Половина от предполагаемого дохода, примерно 500 000 долларов, должны были инвестироваться в херефордов - порода коров. Остальные деньги предназначались на строительство "настоящих домов". Предполагалось, что Конгресс субсидирует всю сумму запланированного дохода, а продажи от леса покроют займ.
  На какое-то время в Мескалеро поселилась надежда. Влиятельный апач написал Сниффену о своих чувствах по поводу предлагаемого шага: "Впервые в нашей жизни будущее десятилетие освещено для нас. Наш план представляется вполне выполнимым и благоразумным. Мы желаем работать и делать всё возможное со своей стороны".
  Вероятно, что идея сама по себе была хороша, но, как и все другие схемы, задуманные для улучшения условий жизни мескалеро, она засохла на корню. Почему это произошло, мы не знаем. Неизвестно, по какой причине, но Вашингтон с апатией отнёсся к предложению из резервации, и мескалеро продолжили своё топтание на месте и пребывание в привычных нищете и бедности.
  Каждый год случались какие-то достижения, но они были очень незначительными. В 1922 году Конгресс официально закрепил название "Мескалеро" за их резервацией. В 1923 году в их владении находилось 6000 голов скота. К этому времени, как Реформаторская, так и Римско-Католическая церкви, имели в резервации свои миссии и активно работали по спасению апачских душ. Реформаторская церковь возникла там в 1907 году, а Римско-Католическая в 1911. Между 450 и 500 мескалеро являлись номинальными христианами в начале 1920-х. Школа успешно функционировали несмотря на то, что была переполнена. Всего её посещало 113 детей, и для начальных классов имелся всего один учитель, который преподовал сразу семидесяти младшим ученикам в одной тесной комнате. В 1924 году мескалеро стали, по крайней мере, на бумаге, гражданами США, и экономические виды на будущее в племени улучшились, когда в рамках пятилетней программы каждая личность получила 10 овец и 20 коз, расписавшись при этом за каждую голову, и, таким образом, впервые за много лет они получили хорошую возможность пополнить свои карманы наличными деньгами.
  Но люди по-прежнему были недовольны и унылы, не желая прилагать более-менее стоящих усилий, чтобы помочь самим себе. Член Совета Индейской Комиссии, прибывший к мескалеро в 1932 году с инспекционным осмотром, во всём обвинил апачей. Он оглядел их убогие лачуги рядом с агентством, резко контрастировавшие со зрелищем их прекрасной, необитаемой резервации, и вынес решение: "Развлечения и посиделки в промежутке между конторой агентства и магазином торговца, взрослому апачу значительно ближе, чем внимание к собственному здоровью и хозяйственной жизни. Его душевное состояние настолько поглощено этим, что попечительство, кажется, представляет собой комбинацию самонадеянности и назойливости, которая по своей сути сострадательна и создаёт помехи в продвижении".
  Уполномоченный Сеймур мог бы упомянуть то, что 1932 год стал годом испытаний для каждого, и пришлось много потрудиться, чтобы ликвидировать его последствия. Засуха, неурожай и трудные времена дополнились тяжёлой бурей, случившейся в конце осени и начале зимы. Повсюду лежал глубокий снег, и всему Юго-западу требовалась помощь извне. Индейцы, работавшие за пределами резервации, вынуждены были вернуться, поскольку податься им больше было некуда, тем самым, добавив забот своим родителям.
  Подобно населению остальной части страны, мескалеро в какой-то мере помогли полумеры, созданного в 1933 году Гражданского Корпуса по сохранению окружающей среды, но всё равно, жизнь по-прежнему была очень трудна накануне нового дня, который наступил в 1934 году. Долги и болезни, нищета и уныние, были хозяевами в бедных домах и примитивных укрытиях апачей. Они почти полностью были зависимы и не видели просвета в своих проблемах, и всё больше и больше времени проводили, как выразился один наблюдатель: "в торчании вокруг агентства, подобно голодным воробьям, в надежде на корку хлеба".
  ГЛАВА 14. ИНДЕЙЦЫ ПОЛУЧАЮТ НОВОЕ ОБХОЖДЕНИЕ.
   Казалось, что серьёзная реформа 1934 года вызовет взрыв настоящих революционных улучшений. Но ничего подобного не произошло. Она послужила началом длинной серии ошибочных мер.
   Время от времени, считай три четверти этого столетия правительство пыталось отмежеваться от индейцев, возможно, из-за непподельного беспокойства за благосостояние красного человека, а возможно, из-за вселенской скуки перед лицом неразрешимой задачи. Год за годом, доброжелательные люди, в том числе и некоторые индейские уполномоченные, упорно настаивали на том, чтобы разрешить индейцу делать со своей землёй всё, что он пожелает, заставить его заниматься сельским хозяйством и оставить наедине с успехом или неудачей, согласующихся с его способностями и трудолюбием.
  "Пусть законы, которым подчиняются белые люди, распространятся и на индейца", - говорил один уполномоченный. - "И если он собирается жить и процветать в этой стране, то должен выучить английский язык и научиться работать".
  "Мы лишь должны относиться к индейцам по-человечески, так же ,как к себе", - утверждал другой ранний комментатор.
  В 1887 году эти люди получили то, чего они желали и о чём рассуждали: был принят Закон Дэвиса. Этот закон об аллотментах, одобренный президентом, санкционировал раздел резервационных земель и распределение участков среди членов племён. Ни один выделенный участок не должен был превышать 160 акров; никакая выделенная земля не подлежала продаже в течение 25 лет; любой, кто пожелает отделиться, должен дать обещание о принятии гражданства. Предполагалось, что индеец, получивший собственный надел, сразу станет цивилизованным и ответственным гражданином, и перестанет причинять беспокойства белым людям.
  Но результаты были обескураживающими. Самое главное это то, что наделы оказались слишком маленькими для занятия животноводством, и большинство из них были непригодны для земледелия, даже если предположить, что индейский владелец имел бы для успешного возделывания своих акров инструменты, технику и знания. Всё, что он мог, это сдать землю в аренду белым. А те уже расхватали излишки резерваций после выделений по два с половиной доллара за акр, и жаждали арендовать остальное. Так или иначе, но с голодом, сжимающим его желудок, индеец решался на продажу. Он не спрашивал на это одобрения, хотя, конечно, принцип "согласие управляющего" присутствовал в какой-то мере.
   С 1890 по 1900 годы одна треть племенных земель в США была потеряна. Даже самый равнодушный конгрессмен понимал, что это очень плохо, и чтобы как-то замедлить процесс, в 1906 году был принят Закон Берка. Этот закон не разрешал передавать индейцу землю в полную собственность и предоставлять ему гражданство, пока он не докажет свою компетентность в управлении своими делами.
   Таким образом, насилие продолжалось. К 1934 году две трети индейских земель от того, что было в 1887 году, то есть, 19 миллионов акров, исчезли бесследно.
  Рейдеры, налетавшие со всех сторон, представляли многие интересы. В 1891 году, например, был принят закон, который позволял сдавать белым в аренду индейские пастбища. Его действие было основлено больше, чем через сорок лет, и все эти годы мескалеро страдали от недоедания, пока белые люди накапливали свои денежные ресурсы.
  Альберт Бэкон Фолл во время своего пребывания в качестве сенатора США и министра внутренних дел всегда пытался найти уловки, чтобы лишить туземца его собственности. Он наложил вето на право собственности навахо, когда на их землях была найдена нефть. Он отстаивал Законопроект Барсум, который лишал индейцев пуэбло федерального надзора и ставил их под контроль властей округа, что было бы подобно смертному приговору для них. Это он стал отцом-основателем законопроекта "Индиан Омнибус" (законопроект по разным вопросам), который предполагал расширение прав и возможностей правительства в выкупе доли каждого резервационного индейца, участвующего в общеплеменных капиталовложениях, то есть, можно было скупать индейскую собственность открыто и на законных основаниях. Все эти попытки были неудачными, но они показали ту высокую степень опасности, которой по-прежнему подвергались первые американцы.
   Мескалеро повезло, так как они никогда не подвергались прессу индивидуализации их земель. Их землю просто неудобно было делить, так как большая её часть представляла собой горно-лесистую местность. Существовали разные способы лишения индейца его собственности, но и он уже был научен, и поэтому особо и не терялся, когда кто-либо пытался один из таких способов применить в отношении него. Ещё с тех времён, когда генерал Поуп и его преемники требовали перемещения апачей на Индейскую Территорию и в другие нежелательные места, они не верили в любые схемы, которые им предлагали военные или гражданские представители, и поэтому продолжали следовать старому бездеятельному методу, не проявляя при этом особой заинтересованности в усилиях, которые белые прилагали, пытаясь им помочь.
  Тем не менее, в 1920-х и 30-х годах эти усилия стали более напряжёнными и эффективными, а критика Индейской Службы и её программы становилась всё громче. Министр внутренних дел Хуберт Ворк, наконец, решил, что он должен что-то предпринять, и в качестве предварительного шага провёл обследование условий жизни среди индейцев по всем Соединенным Штатам. Главный инспектор Люьис Мериам подготовил доклад комиссии по проверке, который в 1928 году был опубликован под названием "Доклад Мериама". Он положил начало тотальной реорганизации индейского управления, осуществлявшейся в течение всего следующего десятилетия. Доклад рекомендовал образование Службы Планирования и Развития, выделения более крупных денежных средств на медицину, в фонд зарплаты клерков Индейской Службы, а также создание более высокооплачиваемых рабочих мест для бедных членов племени и большее привлечение индейцев к управлению их собственными делами.
  Сенат США принял к сведению сигнал от министра, и отправил своих членов на экскурсию с целью сбора информации для сенатского комитета по индейским делам. Между 1928 и 1933 годами сенаторы и их помощники проводили слушания и исследования по всей индейской стране. 4 мая 1931 года они прибыли к мескалеро и узнали, что дела в резервации находятся в страшном беспорядке. Все провалы и обиды, которые нагнаивались внутри недовольного общества, теперь пузырились на поверхности. Те некоторые индейцы, которых опрашивали как свидетелей, ругали всё, что было для них сделано и чего не было: не было никаких прав, ни один человек не имел тавро на крупный рогатый скот, всем заправляли несведущие в делах матроны, слишком много белых людей пользовались племенными пастбищами, не хватало воды, владельцы овец платили пастухам за "неограниченный прогон". Сэм Кенои и некоторые его друзья подали петицию на удаление агента Питера Даниэлсона и большей части сотрудников агентства.
  Сенатор Бартон Уилер, руководитель комиссии, слушал и задавал вопросы, и, в конце концов, ухватил суть предмета: мескалеро сами не очень стремятся к улучшению своего положения. Например, они наняли мексиканцев, чтобы те заботились об их овцах и крупном рогатом скоте.
  "Что же они сами-то делают?", - поинтересовался сенатор.
  "Сидят здесь в агентстве чего-то выжидая", - ответил Даниэлсон.
  "Мне кажется", - сказал сенатор, - "эта резервация самая богатая из всех, где мы побывали в Нью-Мексико. Здесь самые лучшие возможности для выпаса скота и самый хороший лес, и они всего этого имеют на душу населения больше, чем любые из индейцев, которых мы посетили".
   Солон Сомбреро, мудрый апач из Элк-Спрингс, объясни, почему мескалеро перестали бороться. "Мы всегда в долгах", - сказал он. - "В сумме больше 250 000 долларов. Из них 190 000 за дороги, 26 000 долларов должны за племенное стадо, а ещё есть долг торговцу. Все свои дела мы делаем в кредит". Затем он рассказал, что деньги, вырученные за лес, должны были пойти на оплату за их скот, а были направлены на поддержку агентства, тем самым, лишив каждого апача сотни долларов. Все изымаемые поступления от сбыта шерсти,мохера,овощей,овец, крупного рогатого скота и тому подобного,находящегося в частном владении,шли в казначейство Соеденённых Штатов и затем возвращались в виде ассигнаций на нужды агентства и в племенной накопительный фонд. Из него, дважды в год каждому индейцу выплачивались определённые суммы,и мистер Пруч,торговец, всё остальное время отпускал товары в долг. Справедливости ради нужно сказать, что Пруч свидетельствовал, что большинство мескалеро являлись честными людьми,исправно платяпо долгам,когда имели наличные. Солону,как и остальным индейцам, казалось неправильным,что их деньги отправлялись в казначейство и что они должны были их зарабатывать повторно на прокладке дорог и на работах в других проэктах.Когда было получено полное изображение,то стало ясно,что племя безнадёжно погрязло в долгах и способа погасить их не было.
  "Как ты думаешь, индейцы выплатят когда- нибудь деньги правительству?", - спросил сенатор Томас у агента. Даниэлсон ответил, что в племенном фонде имеется 103 000 долларов, которые он собирается использовать на то, чтобы поставить индейцев на ноги. В итоге этот агент так ничего конструктивного и не предпринял.
  "Прямо сейчас всё племя голодает", - свидетельствовал Сэм Чинно. -"Старикам нужны дома".
  Сенатское исследование со всей очевидностью выявило, что мескалеро опустились на предельно низкий уровень жизни. Они обладали достаточной живучестью, что им тоже ставили в упрёк за их плачевное состояние. Джон Кольер, большой друг индейцев, суммировал это более поэтичными выражениями, чем те, что обычно исходили от правительственных чиновников: "Обречённые на смерть. Отняли их военный образ жизни, и мескалеро регрессировали, а затем тихо замуровали сами себя в своё уныние".
  Когда Кольер в 1933 году стал уполномоченным, он поспешил сделать первое усилие для того, чтобы поставить мескалеро на ноги. Как нельзя кстати оказалась Великая Депрессия, которая, в какой-то мере, была словно благословление для индейцев. Были приняты точечные меры по оказанию помощи нуждающимся. Долги, которые никогда бы не погасились, были отменены. Был организован Гражданский Корпус Спасения с отдельным филиалом для индейцев. Эти меры помогли выбраться из тупика, в котором апачи так долго пребывали - как будто в параличе. Но переломить негативные тенденции последних пятидесяти лет удалось лишь с принятием в 1934 году Индейского Реорганизационного Акта, который стал следствием почти десятилетних исследований и планирований.
  Прежде всего, это действие остановило раздел индейских земель и создало благоприятные условия для выкупа потерянных площадей. Ещё более значительным явлением стало то, что официальное отношение к индейской жизни и культуре было, наконец, переориентировано. Индейская Служба отныне становилась вдохновенно про-индейской. Больше не было красного человека-варвара, чей образ жизни должен быть искоренён и заменён белой моделью. Теперь он являлся человеком, имевшим интересное наследие, которое необходимо сохранять и развивать; в его религию нельзя вмешиваться; его язык должен уважаться; его народное творчество должно реконструироваться и культивироваться. Впервые в истории были задействованы антропологи для изучения культурного наследия индейца и помощи в его сохранении.
  Это была самая настоящая революция, в которую ни один человек Юго-запада, начиная с дней Викторио и Наны, никогда бы не поверил. Но это было ещё не всё. Наконец, были присвоены хорошие наличные, чтобы проплачивать Новый Индейский Курс. Был организован "оборотный фонд", доступный для каждого племени, пожелавшего получить некоторые суммы для продвижения каких-либо проектов. Компетентные государственные мужи готовы были показать членам племен, как можно сохранять их ресурсы и воссоздавать почвы и лес.
  Индейцы не должны были в обязательном порядке принимать эту помощь. То есть, предоставление помощи не означало, что её будут с силой запихивать в горло. Если они не хотят - ну и ладно. Семьдесят три племени, включая навахо, проголосовали за отклонение закона. Кольер считал, что отказ явился следствием "энергичных кампаний по искажению истинных намерений, которые осуществлялись в угоду крупным предпринимателям, боящимся потерять свои позиции, дающие им преимущества в бизнесе, и поэтому они распространяют чрезмерную невероятную ложь относительно намерений акта".
  Делегация мескалеро посетила в 1934 году в Санто-Доминго межплемённое собрание, посвящённое обсуждению законопроекта. "В скептическом настроении они отправились домой", - писал Кольер, - "с мыслями о своём старом пути, не понимая, что новый день уже настал". Пришло время, и племя проголосовало за программу, приняв при этом племенную конституцию и устав, а затем получило 163 000 долларов займа на строительство домов, покупки скота и орудий труда, и просто на улучшение условий жизни в резервации. Теперь у мескалеро, наконец, был собственный бизнес, и правительство ждало от них, что они будут учиться, работать и исправлять свои ошибки.
  Бизнес-комитет стал руководящей силой в резервации -силой, уполномоченной выделять и отбирать дома и земельные участки, заключать контракты и решать племенные споры. Второе место занимал племенной суд, который разбирал все случаи, не подпадавшие под юрисдикцию федеральных властей. Наконец, была организована Ассоциация Производителей крупноголового рогатого скота, возглавляемая исполнительным комитетом, чтобы продвигать животноводческую программу в резервации. Это был образец самоуправления, и суперинтендант из диктатора превратился в консультанта.
  И в сфере образования, благодаря идеям Кольера, произошли значительные подвижки. Система школ-интернатов, направленная на то, чтобы ограждать детей от неблагоприятных воздействий дома, устарела. Общественные дневные школы со специально подготовленными учителями пришли ей на смену, а также, для индейских детей открылись двери общественных школ для белых. Специальная образовательная программа для резерваций была реорганизована, и теперь включала обучение взрослых, возведение школьных построек для любых целей, а также общественных центров.
   Индейская Служба активизировала свои программы в области здравоохранения, особое внимание обращая при этом на туберкулёз и трахому. Также был сделан первый шаг на пути к окончательному урегулированию индейских претензий к правительству, когда была организована Индейская Комиссия по рассмотрению претензий, куда приглашались члены каждого племени, чтобы в назначенное время высказывать свои жалобы в судебном порядке.
   Из всех племён на Юго-западе, да и в целом по стране, мескалеро получили наибольшую пользу от Нового Курса. Были достигнуты такие значительные успехи, что один из комментаторов заявил: "Складывается впечатление, что Индейская Служба использует это маленькое агентство в качестве испытательного полигона или опытной станции, чтобы показать, чего можно достичь при новом порядке". Кольер и его сподвижники, разумеется, великолепно раскрасили картину меняющихся условий розовыми цветами первоначального энтузиазма: "Мескалеро оставили свои лагерные трущобы и сами переселились туда, где земледелие и животноводство могли бы гармонично дополнять друг друга. Их чистый доход от животноводства в течение трёх лет подпрыгнул с 18000 долларов до 101000. Они закрыли все договора об аренде с белыми, и теперь полностью сами хозяйничают в своей области, наращивая потребление пастбищ и сельскохолзяйственных угодий в процессе их использования. Производство продуктов земледелия в валовом показателе у них умножилось за последние три года в восемь раз. И это показатели лишь того, что видно на поверхостный взгляд. Долгосрочное планирование сейчас нечто само собой разумеющееся в работе с мескалеро. Их внутреняя сила быстро нарастает. Они вновь находятся в своём военном пути, сражаясь за превосходство в нескончаемой универсальной войне, в которой природа является одновременно и антагонистом и компаньоном".
  Но любой тесный контакт с индейцами приводил к скептическим выводам в отношении лирических отступлений Кольера. Внутренняя сила мескалеро, насколько это было известно их близким друзьям, вовсе не "нарастала". Слишком много десятилетий они апатично внимали планам, которым так и не суждено было сбыться, и принимали подачки, для которых не было запланировано никакого возмещения или расчёта. По-прежнему скептическим, находящимся в какой-то бездеятельной прострации, им был необходим кто-то, кто мог бы переключить рычаг и повернуть штурвал в другую сторону. Такой личностью стал Эдвард Макрэй, занимавший должность суперинтенданта с 1935 года по 1938.
  Мескалеро до сих пор помнят Макрэя как человека, который никогда и ни перед чем не сдавался и не останавливался. Он претворил в жизнь пункты закона Уилларда-Ховарда от 1934 года, чем здорово подтолкнул племя в сторону улучшения их жизненных условий. Его методом была комбинация железного кулака и открытой руки. Это как раз он позаботился о постройке настоящих бревенчатых домов и о том, чтобы индейцы, наконец, в них поселились и приступили к работе на земле.
   Чирикауа-апачи, в 1913 году прибывшие сюда из Оклахомы, были поселены в Уайт-Тэйл, и ещё несколько других их семей жили в разных местах резервации. Но Макрэй не признавал никаких половинчатых решений. Он не собирался никому давать шанса на безделье в Мескалеро, и понуждал к переселению в другие места. Аккуратные, четырёхкомнатные дома с крышами, покрытыми оцинкованным железом, ставились там, где земельный участок в нижней части обрамлённого деревьями каньона был пригоден для фермерского хозяйствования. К 1937 году этот "Общественный Проект" переселил большинство апачей из их типи и кустарниковых укрытий. В 1942 году году каждая семья имела собственный дом. Имелась одна значительная проблема: слишком много апачей сгрудилось в местах, где имелось недостаточно пахотной земли. Двадцать семь семей располагались недалеко от школы в Карризо, где для нормального ведения хозяйства ресурсов хватало только для двух семей.
   Примерно так обстояли дела, когда был разбомблен Пёрл-Харбор, а вслед за этим началась новая революция. Многие апачи ушли воевать. Много других были вовлечены в промышленность, работающую на военные нужды. Как и в других резервациях, в Мескалеро тоже произошёл большой отток людей. Доходы повысились. Они посмотрели другим взглядом на внешний мир. Появились новые знания и новые желания. Когда война закончилась, и все возвратились в резервацию, то обнаружилось, что их здесь почти ничего не удерживает. Никогда, даже при Кольере, они не имели больше минимального уровня для обычного выживания. Теперь их стало больше, но резервация осталась прежней. Следовательно, для каждого в отдельности человека места там стало меньше. Стало очевидно, что Индейского Реорганизационного Акта, в своё время поспособствовавшего колоссальным подвижкам в лучшую сторону, теперь не достаточно.
  Уильям Брофи, сменивший Кольера в 1945 году, чётко обозначил проблему: "Даже при наиболее эффективном использовании, индейские ресурсы в некоторых областях далеки от того, чтобы обеспечивать получение достаточных средств существования для всех индейцев. Так как индейские ресурсы не могут поддерживать быстро растущее индейское население, много тысяч индейцев нуждаются в решительной помощи по поиску экономических возможностей и вливания в национальную экономику в целом". В 1946 году Брофи отметил, что резервационные индейцы очень бедны, что каждая третья их семья имеет доход в менее чем 500 долларов в год, а остальные менее 1000 долларов. Такие наблюдения и выкладки привели в итоге к Программе Перемещения, которая начала своё действие в 1952 году, и до сих пор остается предметом горячих обсуждений.
  С восстановлением теории, что индейцы должны научиться преуспевать за пределами резерваций, в жизнь возвратилось другое старое убеждение, что правительство должно как можно скорее прекратить опекать индейцев. Сам Кольер в 1944 году просил выделения более крупных денежных сумм на то, чтобы "ускорить процесс ликвидации Индейского Бюро", а его преемники, Броф и Николс, делали, каждый в своё время, официальное заявление, что целью их администрации является отказ от попечительства и передача своих функций "квалифицированным и ответственным людям".
  Чтобы выказать серьёзность своих намерений, Николс распорядился прекратить контроль Индейского Бюро за "некоторыми племенными делами" у сагинав-чиппева и стокбридж-манси. В следующие годы Бюро продолжило свои эффективные попытки аннулирования положений Реорганизационного Акта от 1934 года - этой "Великой Хартии" индейских вольностей. Первым делом была приостановлена кредитная политика. После выделения 12 миллионов долларов в индейские корпорации из фонда оборотных средств с необыкновенно выгодными процентами погашения, министерство внутренних дел в 1952 году прекратило выдачу займов из остававшихся в фонде шести миллионов долларов. В следующем году восемьдесят третий Конгресс принял так называемую сто восьмую резолюцию, где заявлял о своём желании и намерении "как можно быстрее прекратить государственный надзор за племенами", и обязал министерству внутренних дел выработать законопроект, который выполнил бы это прекращение.
  В 1953 году Конгресс принимает Закон о Правах Штата под номером 280, который уполномачивал штаты распространять собственные гражданские и уголовные юрисдикции в резервациях в пределах своих границ, не спрашивая согласия на это у племён. С одной стороны, кажется, что удаление государства из индейских дел и передача его функции штатным властям вполне оправданно и даже похвально, но здесь следует помнить, что различным политическим и бизнес группам значительно легче использовать в своих интересах власти штатов, чем манипулировать федеральным правительством. Президент Эйзенхауэр понимал это, и выразил своё недовольство, когда ему подали закон на подпись, но, тем не менее, подписал его.
  Сразу пошла сильная волна общественных возмущений. Джон Кольер, когда увидел, как всё то, чего он добивался за годы работы, было поставлено на край пропасти, попросил президента подумать ещё раз, удалить уполномоченного Майера и назначить кого-то с "глубоким пониманием основы американской идеи в соблюдении законности, относящегося с уважением к человеческим различиям, а также осведомлённого, и с сочувствием относящегося к собственно индейской жизни". Следуя примеру Кольера, десятки влиятельных людей, повсеместно в Соединенных Штатах, подали свои голоса протеста. Выкрики достигли ушей Конгресса. В 1954 году только шесть из десятка терминационных законопроектов были приняты на рассмотрение, а это указывало на то, что законодатели тщательно взвешивали всё, прежде чем предпринять конкретные действия. Тем не менее, 26 мая 1955 годау полномоченный издал директиву, согласно которой, "выделенные" индейские земли должны быть запатентованы и сделаны доступными для продажи".
  Эта директива, конечно, полностью противоречила духу Реорганизационного Акта, а значит, удостоилась многочисленных ожесточённых порицаний и послужила источником для возмущённых резолюций со стороны различных заинтересованных групп населения, - как белого так и индейского. Даже племена с Юго-запада, чьих земель терминация не сильно коснулась, подняли свои голоса, так как они хорошо понимали, что может произойти. И произошло. Кламаты в Орегоне и меномини в Висконсине -владельцы богатых лесистых местностей, которых возжелал белый человек - столкнулись с крушением и распадом своих племён, благодаря разделу их земель. Индейцы Невады были лишены федеральной опеки, и согласно Закону о Правах Штата 280, они были переданы под управление штатных властей. С ними никто не проводил консультаций, а значит, они не имели возможности выразить свою волю в этом вопросе. Ещё полдесятка терминационных законопроектов были поданы на обсуждение в Конгресс, в частности Закон о Дееспособности и Закон Батлера-Мэлоуна, которые были направлены на полное лишения племён прав собственности на землю. Все они были настолько очевидны в своей установке на захват индейских территорий, что все лица, заинтересованные в улучшении благосостояния коренных народов, вскоре кричали о справедливости. Прошло всего десять дней со дня издания директивы уполномоченного в отношении терминации индейских земель, как четыре самых значительных организации, работающих в пользу индейцев - Ассоциация по делам американских индейцев; Ассоциация Индейских прав; Комитет Сторонников в Законодательстве; и Национальный Конгресс Американских Индейцев - налетели на уполномоченного Эммонса словно рой диких пчёл. Он несколько смягчил позицию, но всё же реального отступления не было.
  В этот момент, Оливер Ля Фарж, президент Ассоциации по делам американских индейцев, решил, что настал момент для решительной атаки. Он пишет первое открытое письмо президенту Эйзенхауэру, прося его о том, чтобы пункт 4 программы по восстановлению депрессивных районов в разных частях страны, распространился и "на наших индейцев". Президент сказал, что депрессивные районы США имеют такие же права на получение помощи, как и любая чужая земля. Поэтому Ля Фаржу показалось, что программа не должна обходить стороной резервации, - как "в какой-то мере хронически депрессивные группы страны".
   (ЗАСЕВ ПОЖАРИЩА С ВЕРТОЛЁТА В ЭЛК-СИЛВЕР. РЕЗЕРВАЦИЯ МЕСКАЛЕРО). (КЛЕЙМЕНИЕ СКОТА В МЕСКАЛЕРО).
  
   В целом, пресса страны одобрила предложения Ля Фаржа, но само Индейское Бюро продолжало пытаться "окончательно пустить в расход" индейцев, "отказывая им в самоуправлении собственными обществами, блокируя выдачу кредитов индейскому бизнесу и готовя такой законопроект по терминации племён, через который можно было бы полностью лишить индейцев их земельной собственности". Друзьям индейцев казалось, что возродилась старая война на искоренение индейцев, но только теперь она была замаскирована под программу, которая уравнивала их в правах с белыми. Появилась надежда в тот момент, когда Пункт 4 был передан на рассмотрение в Сенат, но её пришлось отложить, так как этот законопроект сенатора Мюррея не прошел. Но всё же протокол 84-го Конгресса указывает на то, что движение по терминации индейских земель несколько замедлилось. Были приняты три терминационных билля, но они касались лишь племён, которые имели все основания считать себя независимыми. Кроме этого, получил одобрение ряд полезных мер, включая присвоения 3,5 миллионов долларов ежегодно на взрослое индейское образование. Казалось, что основные причины для беспокойства о будущем индейских землевладений устранены. Но в начале 1958 года шайены Монтаны и омаха Небраски были отчуждены от своей земельной недвижимости, и защитники красного человека снова в полный голос заявили о себе.
  Тем временем, Индейское Бюро разработало новую схему по сокращению резервационного населения. Всё началось с предложения, что если члены племени не могут зарабатывать на жизнь дома, значит, пускай делают это в другом месте. Тем более, производство в больших городах предлагало массу вакансий для неквалифицированного труда. И почему бы не создать бюро по трудоустройству для тех, кто был способен интегрироваться в белое общество?
  Сама по себе идея была хорошая. Даже друзья индейцев из различных организаций согласились, что это может и должно привести к успеху. Но на практике оказалось, что перемещение не работает так, как планировалось. Некоторые индейцы готовы были влиться в мир белого человаека, но многие другие - нет. Многие из уехавших, возвращались разочарованные. Друзьям индейцев казалось, что зачастую тех, кого переселяли, попросту вводили в заблуждение; что о них недостаточно заботятся и помогают советами после прибытия на новое место; что, в конце концов, это какой-то глубоко замаскированный заговор с целью всё того же избавления от индейцев.
   Те люди, которые, кто по-прежнему верили в программу, отчаянно её защищали. Миссис Мэри Нэн Гэймбл из Офиса Перемещения в Лос-Анжелесе, - самом большом релокационном центре, - считала в 1955 году, что программа оказалась очень хорошей. Она работала в тесном взаимодействии с Калифорнийской Службой Занятости и имела при себе длинный список из нескольких сотен фирм, которые желали принять её подопечных. Одна швейная фабрика была настолько доброжелательна к ним, что 90 процентов её работников состояли из индейцев. "Никто из тех, кто приходил к нам и действительно хотел работать, не нуждался в более чем одной вакансии", - сказала она.
  Но миссис Стиви Стоящий Медведь из Индейского Центра в Лос-Анжелесе, очень компетентная индейская женщина из племени понка, не была этим убеждена: "Слишком много индейцев приезжают. Они видят фотографии переселившихся индейцев, живущих в прекрасных домах, и думают, что это именно то самое и есть, что они получают. Они приезжают без денег и без достаточного количества необходимых в быту вещей. Их дети должны пойти в школу, но у них нет нормальной одежды, а затем они находят, что они просто не готовы к таким внезапным переменам. Они не имеют понятия о бюджете, и просто не в состоянии уловить такое понятие, как арендная плата. Поэтому они вынуждены жить в районах трущоб. Довольно скоро они становятся одинокими и опускаются до Торч Бара, где полно гомосексуалистов и наркоманов, надеясь встретить там кого-нибудь, кого они знают. И это происходит. В конце каждой недели мы ездим по тюрьмам, чтобы помочь любым индейцам, которых там находим. Бедолаги опускаются".
   Если уж люди, тесно взаимодействовующие с программой, придерживаются настолько противоположных взглядов, то нам остаётся только гадать, - где-же лежит истина в отношении перемещения. И шквал статей в журналах, отстаивающих те же противоположные точки зрения, лишь увеличивают наши сомнения. К сожалению, время показало, что пессимисты были правы.
  В Мескалеро очень вначале надеялись, что Программа Перемещения будет полезной. Много семей поставили свои подписи и подались в Сан-Франциско и Лос-Анжелес. Вскоре все они возвратились. Энтони Триас прибыл в Лос-Анжелес летом 1955 года и получил там работу на заводе листовой стали. Он и его жена говорили на хорошем английском, и были лучше подготовлены к "внедрению", чем большинство других, но их всё время не покидало беспокойство. Миссис Триас просто возненавидела поток снующих от двери к двери торговцев, которые донимали её каждый день. Она возненавидела ежемесячные семьдесят долларов арендной платы. Энтони чувствовал конкурентную недоброжелательность к себе со стороны белых работников завода, которые проработали на нём много лет и были опытней. Оба страдали от невозможности заполнить чем-нибудь полезным своё свободное время. "Здесь нечем заняться", - сказал Энтони мне. - "Мне нужны кое-какие инструменты, чтобы делать пряжки для ремней. Я знаю, как их делать. Телевизор? Я думал об этом, но моя жена уговорила меня купить стиральную машину". Каждый раз, когда предоставлялась возможность, Триасы ездили в резервацию, и, наконец, они вернулись в нее окончательно. То же самое произошло со всеми остальными жителями резервации, которые пробовали жить в новой системе. Сомнительно, что такие попытки способствовали энтузиазму у кого-либо ещё.
  Ввиду таких серьёзных действий по выталкиванию индейцев в основной поток американской жизни, необходимо ответить на один вопрос : Что могло бы произойти, если бы правительство и на самом деле отказалось от опёки индейцев, и если бы Бюро по индейским делам разделило резервацию и предоставило право мескалеро самим беспокоиться о собственном сохранении? На тот момент управляющий Уолтер Олсон оценил, что если всё распродать по текущим ценам, то на каждого индейца придётся по 8000 долларов. Некоторые из них могли продать свои владения, полагающиеся им по праву первородства, за такую сумму, что вполне можно было бы организовать где-нибудь бизнес, и при этом очень преуспевать. Но что делать старым людям, не говорящим по-английски, мужчинам и женщинам, никогда не покидавшим пределы резервации, вдовам и сиротам, больным и слепым? Сомнительно, что они долго протянули бы с наличными в руках, не имея ничего для защиты. Большинство из них скорей всего скоро отправились бы к праотцам.
  Никто не хотел, чтобы это произошло. Резервация предоставляла мескалеро всевозможную безопасность, и раса, которая задолжала им в управлении и защите, должна была это осуществлять и дальше, пока они не станут готовыми для того, чтобы принимать собственные адекватные решения. Лучший день, который только-только забрезжил над Мескалеро, не должен был погаснуть.
  ГЛАВА 15. СЕГОДНЯ И ЗАВТРА: МЕСКАЛЕРО, ОБРАЩЁННЫЕ ЛИЦОМ В БУДУЩЕЕ.
   Скоро исполнится сто лет с тех пор, как мескалеро была дана резервация и шанс извлечь пользу и приспособиться (книга написана в 1977 году). Чего они достигли за это столетие? Каковы их шансы на будущее? Насколько динамично их развитие?
   В каких-то вопросах прогресс был грандиозным, в других - крайне медленным. Но мескалеро имеют все основания для веры. У них энергичное руководство, ну и прежде всего нужно сказать о том, что они владеют самой лучшей резервацией в стране. Её территория включает более пол-миллиона акров. Около четырех тысяч из них пригодны для земледелия, но, к сожалению, не все члены племени питают страсть к сельскому хозяйству. Ещё 409602 акра отнесены к пастбищам и 186947 составляют лесные угодья. С учётом всего этого, мескалеро не должны мёрзнуть и голодать, и близится время, когда каждый член племени, насчитывающего сейчас 1700 человек, будет иметь надлежащее жильё, будет одет и накормлен, и его дети будут получать такое же образование, как и дети его белых соседей.
  Один из аспектов наследия племени едва ли можно передать словами - это просто абсолютная красота. Очень тяжело найти соответствие этому миру безмолвных, уеденённых долин, где бродят олени, медведи и стада вновь внедрённых лосей; где слышится журчание чистых, холодных потоков, а увенчанная снегом крона величественной Сьерра-Бланка взмывает в безоблачный синий небосвод. Не удивительно, что каждый мескалеро, который покидает свою родину, хочет вернуться и хочет сохранить этот земной рай для своих детей.
  Столицей является городок Мескалеро - расположенная в три яруса деревня, которая взбирается на холм на севере горной долины в двадцати милях от железной дороги. Шоссе 70 огибает его широкой дугой на пути к Руидозо и к восточным населённым пунктам. Само поселение не претерпело значительных изменений за последние двадцать пять лет. Реформаторская церковь, общественный магазин и детская площадка возле старой школы занимают большую часть второго яруса над шоссе. На верхнем уровне находятся резиденции государственных служащих, великолепная новая кирпичная больница, построенная в 1967 году, и старое здание агентства в восточном конце улицы, где свои кабинеты по-прежнему имеют управляющий и его помощники. На отдельно возвышающемся холме через шоссе на юг, находится прекрасный католический собор Отца Альфреда Брауна, почти тридцать лет возводившийся из окрестных камней самим Его Преподобием с помощью местных прихожан. За поселением, зеленый склон горы взвивается ввысь, а на юге возвышается другой зелёный бастион возвышенностей, окаймляя этот индейский оазис и поглощая шумы и спешку мира белого человека.
  Основные события в Мескалеро происходят на окраинах поселения. Новое жилищное строительство для индейцев развивается на возвышенности в миле на запад, по дороге на Туларосу. Ближе к деревне и южнее шоссе расположена штаб-квартира племени, построенная в 1968 году. Это современное и дорогое офисное здание. Здесь находится президент племени со своими помощниками, секретарями и офисным оборудованием. Он управляет делами резервации, находясь при этом на связи с Вашингтоном, а также принимает посетителей. К заднему фасаду штаб-квартиры пристроено здание общественного центра, а уже за ним - школа Мескалеро. На восточной стороне городской территории находится место проведения родео и площадь, где ежегодно проходит праздник - церемония половой зрелости девочек - последний из больших церемониалов, выживший в мире танцевальных групп и фильмов. Здесь же сохраняются последние остатки типи и кустарниковых укрытий - трущобы мескалеро, занятые индейцами, которые отказываются жить в доме или не могут себе этого позволить. Двадцать пять лет тому назад это общество ещё было густо заполнено. Сейчас осталось лишь несколько признаков этой деревни на открытом воздухе, да и те скоро исчезнут с завершением новой жилищной программы.
  Целью племенного совета является поселение к 1975 году каждого индейца в современном жилье. Этот честолюбивый замысел был обратной стороной "Общественного Проекта" Макрэя сорокалетней давности, или реакцией на введение этого проекта. Те семьи, которые поселились в окраинных обществах, прожили там недолго после начала продвижения проекта. Школы в Уайт-Тэйл, Карризо, Фри-Риверс и Элк-Силвер были закрыты в 1949 году из-за нехватки детей. Те дети, которые остались в резервации, отныне ездили на школьном автобусе в Мескалеро, Туларосу или Руидозо. В 1970 году общество Элк-Силвер было покинуто; всего три семьи оставалось в Уайт-Тэйл; три во Фри-Риверс и ещё две или три в разных местах поблизости. Вдоль дороги на Руидозо, в месте называемом Виндмилл, на небольших фермах живёт, возможно, ещё сотня людей, но имеет место тенденция концентрации населения возле Мескалеро или в самом городке.
  Дороги и тропы из деревни тянутся через лесистые склоны и укромные долины в коровьи лагеря и охотничьи угодья. На северный откос Сьерра-Бланка, где процветает лыжная база, можно попасть через Руидозо. Общество Шанта, на западном склоне, можно достичь через Туларосу и Фри-Риверс.
  С 1902 года, с того момента, когда были упразднены пайки, эти горные районы обеспечивают существование большинства мескалеро, чирикауа, уорм-спрингс и липан апачей, которые там живут. Доходы от продажи скота, леса и других видов деятельности, представляют собой наличные деньги, необходимые на повседневные нужды. В сороковых и в начале пятидесятых годов племена достаточно хорошо уживались. Отделение Земельных Операций в агентстве оценило в 1800 долларов средний доход на семью с 1946 по 1956 годы. К этой сумме нужно добавить сэкономленные деньги для каждой личности ввиду предоставления правительством медицинских и образовательных бесплатных услуг, и сумма увеличится. По сравнению с остальными индейцами в США, мескалеро действительно были успешны на тот момент.
  Но в середине 1950-х ситуация начала ухудшаться. В ноябре 1956 года управляющий предупредил, что доходы из Ассоциации производителей крупноголового рогатого скота не пойдут на заборы, колодцы, загоны и солончаки, а значит, снижалась способность населения в приобретении самого необходимого. Племя получило настоящий удар. Популяция животных в резервации составляла около 6000 голов крупнорогатого скота, 1000 лошадей и немного овец и коз. Практически каждая семья имела молочный скот, и кроме животных в индивидуальной собственности, было ещё племенное стадо и стадо принадлежащее Ассоциации производителей крупноголового рогатого скота. В хорошие годы область поставляла от 7000 до 10000 голов скота, что в денежном выражении приносило доход больше 340000 долларов. Из-за продолжительной засухи пришлось сократить размер стада, но даже это не спасло пастбища от нанесения им серьёзного урона. В 1956 году племя потеряло 13000 долларов на инвестициях в устранении последствий этого. В итоге все неудачи в совокупности привели к тому, что под нож пошло племенное стадо и индивидуальный скот, кром, возможно, нескольких голов, которые забрала Ассоциация. Это действие позволило уменьшить расходы и сделать в дальнейшем работу более продуктивной, но до сих пор в верхних каньонах полно ковыля, что является следствием перевыпаса в засушливые годы и отказа от сельскохозяйственных нижних земель.
  Лесное производство, такое же важное для племени, как и скотоводство, в пятидесятых годах причиняло индейцам ещё больше беспокойства. Под руководством лесничего и его сотрудников был собран научный материал для лесозаготовительных компаний, были заключены контракты, и всё шло хорошо до тех пор, пока не обнаружилось, что различные виды карликовых омел (древесное грибковое заболевание) атаковали древостои жёлтой сосны и пихты Дугласа. Тогда лесозаготовки пошли с удвоенной скоростью, чтобы успеть убрать лес, пока он не повредился окончательно паразитами. Появление жучка-короеда ещё больше усложнило ситуацию, а большие пожары в апреле 1968 года и в мае 1971-го погубили много деревьев и произвели значительные опустошения, что повлекло к ухудшению ситуации с доходами, не говоря о программах по восстановлению леса и лугов. Последствия этого ощущаются до сих пор. Форсированные вырубки и выкорчёвки лесных отходов будут продолжаться ещё лет десять, следовательно, производство и дальше будет неуклонно падать. В конце 50-х годов производство в животноводческой и в деревообрабатывающей промышленностях достигло критической отметки, и ситуация в резервации угрожала перерасти в катастрофичекую. Газеты на Юго-западе пестрели мрачными изображениями голода и нищеты в Мескалеро. Это время и на самом деле было суровым, но апачи не опустили руки и выискивали способы как самим избавиться от проблем. В дополнение ко всему, яблоком раздора стали деньги, получаемые от увеличения вырубок. Понятно, что отчаявшиеся члены племени хотели использовать их для пополнения своих улетучивающихся бюджетов. Бизнес-комитет хотел вложить эти наличные в предприятия, которые должны были приносить доходы позже. Члены комитета изыскивали каждую возможность для вложений и находили много идей. Именно в этой чрезвычайной ситуации было положено начало туристическому и развлекательному бизнесу мескалеро. При помощи займа, взятого из Оборотного Фонда, они купили лыжную трассу, которая была оборудована без учёта индейских интересов на северном склоне Сьерра-Бланка. С годами, с ростом доходов разрослось и предприятие.
   (ПРЕЗИДЕНТ ПЛЕМЕНИ ВЕНДЕЛЛ ЧИНО - ГЛАВА КОНГРЕСА АМЕРИКАНСКИХ ИНДЕЙЦЕВ).
   (ЛЫЖНАЯ БАЗА . ЗДАНИЕ И СПУСК НА ЗАДНЕМ ПЛАНЕ).
   Иначе было с планом по строительству летнего туристического центра на высоте в 8000 футов - в верхней точке ущелья, отделяющего Мескалеро и дачный курорт Руидозо. После десяти лет споров и проволочек, племя, наконец, получило 200000 долларов из своих фондов в казначействе Соединенных Штатов - деньги, полученные от сдачи некоторых аллотментов частным лицам под пашню и положенный на счёт. Они наняли Уоллеса Хайэтта - бывшего энергичного ранчеро, механика, учителя, инженера и журналиста - чтобы развивать летний центр и другие племенные предприятия.В сентябре 1956 года состоялось публичное открытие саммита "Апачи" на высшем уровне - с барбекю, экскурсиями по резервации и концертом индейской группы из школы в Альбукерке. В то время надежды на успех летнего туристического центра были очень благоприятными. Это должно были принести хороший доход, а также должно было обеспечить рынок сбыта индейских ремесленных поделок, предметов искусства, и создать новые рабочие места для членов племени. Но результаты оказались обескураживающими. Мескалеро ещё не были готовы к постоянной, напряжённой работе по сохранению функционирования предприятия на должном уровне. Их традиционные жизненные устои не включали в себя урегулированность рабочего ритма, - то есть, подъём и уход на сон в одни и те же часы, и сверхурочные работы. Очень нелегко оказалось удерживать себя на рабочем месте, особенно, если что-то интересное затевалось в деревне Мескалеро. Предприятие в 1966 году было отдано в аренду частнику, а он начал продавать алкоголь и сэндвичи в качестве закуски к нему.
  Были и другие начинания, и порой успешные. В 1965 году в племени был организован рыбный питомник, который вскоре производил около 275000 молоди радужной форели ежегодно для зарыбления водоёмов резервации и рек Техаса и Аризоны. В том же году возле дороги на Клаудкрофт была организована Служба по обучению и повышению квалификации. Она просуществовал пять лет, и в 1970 году её логическим завершением стала компания Каннэн Крафт, которая производила деревянные ставни и давала рабочие места нескольким индейцам. Борьба за власть в руководстве положила в прах это начинание в 1971 году, но одной из причин этого были упомянуты прогулы индейских рабочих. Вскоре это место заняла "Марвел Инжинеринг", которая в 1972 году начала выпускать промышленные фильтры.
  Имелись и другие ,в основном временные предпиятия по зарабатыванию денег. В самый канун праздников хорошую прибыль приносила продажа рождественских ёлок. В резервации круглый год набирались рабочие бригады для строительства дамб, корралей, рытья канав и прокладки дорог. Технически подготовленные кадры были необходимы для поддержки в рабочем состоянии зданий и оборудования. Вырубался лес для продажи на сторону и для использования в самой резервации. Только из индейцев набирались полицейские и пожарные. Всё, что включало открытую деятельность без хронометража времени, обнаруживало интерес среднего жителя Мескалеро. Всё, что ограничивало его в часах или удаляло от дома и семьи, делало его холодным и безучастным.
  Любовью апачей к эмоциальным возбуждениям и деятельности вне дома можно объяснить успех Красных Шляп - полностью индейской пожарной службы, которая пользовалась громкой известностью в 60-х и была задействована повсеместно на Западе. Её начало было положено организацией в 1948 году группы пожарников, когда служба лесных рейнджеров и начальник пожарной службы округа по имени Шилдс обратились в резервацию за добровольцами. Девятнадцать мужчин, в основном ветераны второй мировой войны, откликнулись и приступили к тренировкам под зорким оком Руфуса Лестера, апача по происхождению. В итоге в службу было зачислено более двухсот мужчин, которые были разделены на группы по 24 человека. Каждый из Красных Шляп знал свои обязанности, и работающая быстро и слаженно группа так же быстро могла сделать разделительную полосу от огня, как человек проходил такое же расстояние шагом. Когда звучала сирена, то они хватали свои характерные ярко-красные стальные каски, покидали спешно дома и уезжали автобусом или летели самолётом туда, где люди нуждались в их смелости и умении. Их заметные успехи по борьбе с пожарами в Нью-Мексико принесли им вызов в Калифорнию в 1951 году, а в 1952 они боролись с огнём далеко на тихоокеанском Северо-Западе. Вновь и вновь они откликались на сирены, возвращаясь затем с приличными деньгами и новым приобретённым опытом. У них даже был свой лозунг: "Присоеденяйся к Красным Шляпам и посмотри на мир".
  Но время шло, и Красные Шляпы уходили в прошлое, как и некоторые другие хорошие вещи. Постепенно моральный дух внутри команды падал. Молодые мужчины не очень были заинтересованы в смене своих старших товарищей. По необходимости можно было собрать сотни пожарников в Мескалеро, но Красные Шляпы как организация больше не существовали.
   Наряду с этими экспериментами, мескалеро были успешны на двух фундаментальных направлениях. Один из этих успехов касался претензий к США. 13 августа 1946 года Индейская комиссия по урегулированию претензий открыла дорогу для окончательного урегулирования всех индейских претензий, разрешив каждому племени подавать жалобы в выделенный специально для него день. "Нация апачей" (куда входили и мескалеро) немедленно подала иск. В кратком резюме утверждалось, что среди прочего, договор, заключенный 1-го июля 1852 года и ратифицированный в Сенате 23-го марта 1853 года, предназначался для "определения, урегулирования и улаживания" территориальных границ апачей. Но вместо выполнения этого обещания, Соединенные Штаты распространили "экслюзивное право собственности на все земли истца, тем самым, нанеся ему большой ущерб".
  Восточные апачи (хикарийя и мескалеро) заявили о правах на большой кусок Юго-запада: территорию, примерно по ширине от Рио-Гранде на восток к Пекосу и по длине от южной границы Колорадо до области Биг-Бенд в Техасе. В 1846 году, когда американцы заняли эту территорию, апачи считали эти земли своим домом. Независимо от того, действительно ли это земля была их или нет, но вопрос нужно было решать. Соединенные Штаты уже договорились о выплате ютам 32 миллионов долларов, и это вселяло оптимизм в мескалеро. Специалисты из университета Нью-Мексико взяли на себя изучение всех обстоятельств этого дела, а мескалеро наняли в Вашингтоне хорошую адвокатскую контору, чтобы она представляла их в суде. Результат был положительным. В 1967 году мескалеро было выплачено 8,5 миллиона долларов. Некоторая часть этой суммы была распределена среди членов племени (по 1000 долларов на каждого). Другая пошла в фонд племени. Остальные деньги, примерно 80 процентов, были инвестированы. Но не все претензии апачей были удовлетворены, а значит, можно было ожидать еще присвоения денег.
  Второй путь включал модернизацию экономики мескалеро через создание рекреационных зон, а попросту мест для отдыха и развлечений в резервации. Племя сделало ставку в будущем на привлечение туристов, отпускников и охотников-рыболовов в резервацию и создания им условий для отдыха. Правительственные учреждения всячески сотрудничали с мескалеро. За счёт них были произведены все исследования, начиная от определения типа почв до подсчета популяции оленей (в 1969 году их насчитали 21800 голов). Были разработаны водоотводы для рыболовства, а охотники поделились своим опытом.
  Две вещи привели к этим обязательствам. Во-первых, новый вид взаимоотношений между Бюро по индейским делам и племенным правительством. С 1930-х годов Бюро пыталось сделать индейцев самостоятельными. Полное возмещение и перемещение стали неудачными шагами в этом направлении. В 1966 году правительство совершило ещё одну попытку. Уполномоченный Роберт Беннетт, представлявший министра внутренних дел Стюарта Идлла и президента Линдона Джонсона, заявил, что Бюро должно выполнять функции "координационного и консультативного агентства", а не последней инстанции в вынесении решении, как это всегда было. До 1970 года мескалеро ещё не совсем ощущали эффект от этого изменения, но затем Бюро ряд своих функций передало племени. Теперь управляющий не участвовал в совете племени. Племя принимало решение, советуясь с управляющим лишь по необходимости. Вся система перевернулась вверх дном. Вместе с этой независимостью индейский гражданин получил доступ к финансовой помощи от удивительного множества субсидирующих организаций. К займам из старого Обротного Фонда добавились средства Управления Содействия Правоприменению Внутреннего Рекреационного Департамента, Региональной Комиссии Четырёх Углов, Индейского Фонда Делового Сотрудничества, Управления Делами Содействия Жилищному Строительству и ряда других фондов. Вслед за принятием закона Джонсона-О"Мэйли о начальном и среднем образования, появились более качественные школьные программы. Бюро по индейским делам разработало стипендиальную программу, программу обучения взрослых, программу "Хорошее Начало" и ряд других проектов. Совсем недавно индеец мог едва ли наскрести доллар, чтобы кое-как свести концы с концами, а теперь он стоял перед диллемой выбора между учреждениями, спешащими ему на помощь. Даже Национальная Ассоциация по защите прав цветного населения вносила в свои планы оказание индейцу помощи. Так много дверей готовы были для него открыться, что вскоре в агентстве была введена штатная должность для человека, который точно знал, что находится за этими дверями, и как действовать, чтобы они преждевременно не захлопывались.
  Свой первый шаг племенной совет сделал в 1953 году, когда приобрёл лыжный курорт на северном склоне Сьерра-Бланка, в 16 милях от Руидозо, где зимой собирались сотни лыжников. В 1956 году настала очередь летнего рекреационного центра Саммит-Энтерпрайз. Самое крупное их предприятие - курортный проект Сиенегита - стоимостью семь миллионов долларов, был готов к вводу в 1972 году, и включал отель, площадку для гольфа, два искусственных озера и все необходимые принадлежности.
  Правительство США публично одобрило ориентированность племени на развитие туристического бизнеса 28-го января 1972 года, когда министр внутренних дел Роджерс Мортон и губернатор Нью-Мексико Брюс Кинг совершили короткий визит в Мескалеро с целью вручения племени субсидий на нужды резервации в более чем 300000 долларов.
  Президент племени мескалеро на сегодня ( переизбранный уже на тринадцатый срок) и ключевая фигура на переговорах с Вашингтоном - Венделл Чино. Наполовину мескалеро и наполовину чирикауа, Чино вырос в резервации, но затем закончил Западную Духовную Семинарию в Холланде, Мичиган, и был рукоположен как священник Реформаторской церкви. Вскоре он оставил проповедование, и посвятил себя организации племенного бизнеса, а после реорганизации в 60-х годах племенного совета возникает как решительный и властный администратор племени. Два срока, с 1966 по 1970 годы, он являлся президентом Национального Конгресса Американских Индейцев, а затем, в 1971 году, представлял мескалеро на первом Национальном Индейском Совете по Безопасности и председательствовал на бесчисленных консультативных советах. Очень амбициозный и энергичный человек, он держит резервацию под строгим контролем. Ничего там так сильно не боятся, как его неодобрения.
   С новой милостью, существование среднего мескалеро, конечно, улучшилось, но не всё обстоит так радужно. Племенной совет и президент, несмотря на крупные финансовые вливания в резервацию, не увеличили долю частных ассигнований, даже под любой большой процент. Они понимали, что используя собственные фонды для повышения экономического потенциала резервации, они закладывают фундамент под её будущие благополучие и стабильность. Или, говоря по-другому, они хотели начать преобразование с верха, а не с низа, ожидая, что денежные вливания, таким образом, окажут намного более благотворное влияние на все стороны жизни резервации. Наиболее спорное их решение касается строительства в 1968 году новой штаб-квартиры племени в долине за пределами старого поселения. Она предполагалась как современное здание, подобное тем, которые красуются в Альбукерке, с офисным оборудованием, секретарями и хорошо меблированными кабинетами. Все переговоры, контракты и племенные дела теперь ведутся и заключаются в таком окружающем антураже, что племенные лидеры прошлых поколений, вероятно, были бы здорово потрясены.
  Но не все мескалеро одобряют такую показуху и расточительное потребление. Не все мескалеро довольны открытием их священного уеденения для белых курортников, охотников и рыболовов. Тем не менее, никто в открытую не выступает против этого. Скептики полагали, что для общего блага нужно поддерживать начинания племенного совета и надеяться на то, что большие мечты сбудутся.
  Кроме взятия на себя долгосрочных обязательств, племя решило попутно заменить всех белых специалистов в резервации на обученных индейских работников. Но для новых проектов необходимы люди с высокой технической подготовкой и опытом. И пока большинство таковых являются белыми, хотя придёт, конечно, время, когда под рукой будет больше индейцев, имеющих необходимые рабочие навыки.
  Как уже было сказано в начале этой главы, мескалеро имеют всё необходимое: богатую резервацию, помощь государства и энергичное руководство. Но лишь сообщение об этом отображает лучшую часть рассказа, а там имеются и много трудностей. Ещё очень многое нужно сделать для улучшения качества жизни мескалеро, и изменения в этом плане происходят очень медленно. Здесь важно то, что каждая новая администрация в Вашингтоне таким образом заявляет о своём намерении решить проблемы индейцев, как будто предыдущая власть вообще ничего не делала для этого. Например, президент Никсон в своём послании к Конгрессу от 8-го июля 1970 года высказал необходимость в разработке "новой индейской доктрины", и так же,как и президент Джонсон перед ним, рассуждал о "столетиях несправедливостей, плачевном состоянии федеральных программ, подавленных и огрубевших людях в резервациях, неэффективности и безрезультатности федеральных программ в прошлом". "Новой целью должно стать достижение самоопределения без терминации", - заявил он.
   Почему такие намерения на самом высоком уровне высказываются снова и снова, и вновь реорганизуется чиновничий аппарат и выбиваются из казначейства всё большие суммы? Ответ лежит в той плоскости, что людей не преобразуешь реорганизацией правительственных учреждений и растратой государственных фондов. Короче говоря, темп индейского развития после этого, как правило, падал, соответственно, снижалась скорость общего эволюционного процесса, и мескалеро надо было это всё преодолевать. Пропасть между старой жизнью и новой невозможно преодолеть за десять или пятьдесят, или даже за сотню лет. Мескалеро это отчётливо понимали, и пытались серьёзно анализировать свою ситуацию, но решения всегда давались с трудом, даже когда суть проблем была ясна. Основная проблема до сих пор - языковая. Многие апачи по-прежнему плохо владеют английским. Многие дети, приходя в школу, совсем не знают английского. Программа "Хорошее Начало", принятая в 1965 году и осуществляемая через "Общественный Центр", помогает, конечно, детям при их поступлении в общественную школу при резервации, но необходима двуязычная программа. Элейн Кларк разработал алфавит апачей, что стало первым шагом в этом направлении, но ещё многое предстоит сделать. Сегодня дела обстоят так, что необходимо повышать уровень грамотности апачей и общий уровень их знаний. Но возможно, что наиболее важной является необходимость пробудить у этих детей гордость за своё наследие. Всё меньше и меньше девочек проходят через церемонию полового созревания в большом июльском празднике (их родители не могут позволить себе этого), и кажется, что всё меньше и меньше этот ритуал занимает место в сознании молодых людей. Когда Отец Камиллус из церкви Святого Джозефа заключает брак апачской пары, то даёт им копию "В дни Викторио" Джеймса Кайвайкла и заставляет читать, чтобы они узнали некоторые аспекты истории апачей. У него нет уверенности в том, что это помогает. Очень важным является то, что среднестатитистический апач находится как бы посередине традиционной жизни и жадного к материальным накоплениям американского общества. Он не знает, что такое бюджет или трата денег с осторожностью. Также, он не уверен, что образование, которое предлагается его детям американскими школьными программами, действительно пригодится ему в жизни. Немногие молодые люди имеют желание или возможности для получения высшего образования. Весной 1972 года в колледже обучалось всего девятнадцать молодых людей, что недостаточно для племени в 1700 человек. Но всё же это лучше, чем пять человек в далёком 1957 году.
  На руководящие роли в племени должны выдвигаться молодые апачи, и только образование может этому помочь. В племени это хорошо осознают, как и в Бюро по индейским делам. Много средств заложено на выплаты стипендий и вознаграждений любым мальчикам и девочкам, желающим учиться, и уже есть кое-какие достижения. Несколько представительных, чётко формулирующих свои мысли молодых людей, - как среди индейцев дома, так и в мире белых людей, - уже работают в племенной администрации. Это Фрэд Песо, помощник управляющего; Питер Кэц, директор Общественной Программы Действий; Самсон Миллер, руководитель Отделения Земельных Операций и вице-президент племенного совета; Реджинальд Тортилла, инспектор племени по жилищному хозяйству; Арилис Кансия и Вернон Скотт, инспектора племени по вопросам окружающей среды. Со временем их будет больше.
  Если бы апач был более плотно укоренён в собственную религию, он чувствовал бы себя более защищённым и питающим надежды, но и в этом отношении он застрял посередине между старым миром и новым. Его древние верования прекрасны и величавы. Понятие природной силы, к которой человек может прикоснуться и использовать её, вера в дружественное божество, убившее ряд монстров, чтобы люди могли жить на земле и быть счастливы, наличие Горных Духов, которые могли, а иногда и помогали сынам человеческим; обряды, наполненные поэзией, и вера в такие вещи, складывали для апача тот прочный фундамент, на котором он мог выстраивать свою жизнь. Его религия имела свои табу; его страх перед колдовством, тёмными местами - всё это работало на него. Затем пришли миссионеры с их утверждением, что это всё суеверия. Поэтому мескалеро сейчас не имеют единой веры. Несколько сот из них состоят в римско-католической церкви, но некоторые из них лишь номинально там числятся. У Реформаторской церкви есть группа верных индейских прихожан, но она очень небольшая. В 1954 году "Мормоны и Божья Ассамблея" основала среди индейцев свои миссии и привлекла в них небольшие общины. В 1970 году была организована группа Ба-хаи. Но мескалеро, аналогично своим многим белым братьям, находят, что религия это не то, чему следует посвящать свою жизнь.
  В одном важнейшем аспекте в ходе переходного периода, апачи выказали свою беспомощность - проблема алкоголизма. На данный момент юридически закреплена продажа виски в резервации, и в Мескалеро есть бар. Это является источником больших неприятностей. Во время рождественнских праздников в 1971 году трое мужчин погибли в автомобильной аварии в туннеле Мескалеро. Ещё один человек замёрз до смерти. День похорон стал днём траура во всём племени.
   В таких случаях на первый план должно выходить глубокое неудовольствие и возмущённое движение, чтобы не создавалось ощущение безнадеги. Сколько нужно времени, чтобы вылечить это зло, никто не может сказать. Можно лишь надеяться на прогресс, а значит, и на приближение нового дня.
  Те белые люди, которые хорошо знакомы с индейцами и готовы посвятить им свои жизни, открывают им двери в окружающий мир пошире. Один из таких людей, это брат Камиллус - францисканец, перебравшийся в церковь Святого Джозефа после тридцатилетнего пребывания в резервации папаго. Он основал хор из своих юных прихожан. Одну из комнат, в своём двухкомнатном доме, он держит для мальчиков, нуждающихся в помощи. Свободное время он посвящает беседам с посетителями.Он так сказал: "Когда я вступлю в царствие небесное, то хочу оказаться в индейской его части". Вероятно, когда он туда попадёт, то найдёт, что царствие небесное очень похоже на резервацию мескалеро со всеми решёнными проблемами.
  БИБЛИОГРАФИЯ.
  
  
  
  Allen, John. Interview at Mescalero, January 17, 1972.
  
  
  
  
  Baldonado, Mrs. Fleta. Interviews at Mescalero, September 15, 1948; November 29, 1956.
  
  
  
  
  Ball, Mrs. Eve. Interview at Ruidoso, January 10, 1972
  
  
  
  
  Bigmouth, Percy. Interviews at Mescalero, October 2, 1954; September 8, 1955; July 28, 1956.
  
  
  
  
  Blazer, A. N. Interview at Mescalero, December 30, 1946.
  
  
  
  
  Blazer, Paul. Interviews at Mescalero, October 2, 1954; September 7, 8, 1955; July 28, November 30, 1956.
  
  
  
  
  Britton, N. E. Interview at Mescalero, January 10, 1972.
  
  
  
   Burma, Clarence. Interview at Mescale
 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"