Черкиа Елена : другие произведения.

Дай мне...

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Счетчик посещений Counter.CO.KZ - бесплатный счетчик на любой вкус!

  Поезд уходил в странное время - за пять минут до начала суток, и Лете казалось, он спит между временем и, проснувшись, встраивается в жизнь на ходу.
  Ей и самой страшно хотелось спать, перед дорогой были спешно переделаны сто неотложных дел, да еще полста остались незаконченными. Застегивая молнию на толстой сумке, нервно-сонная Лета в очередной раз удивилась: никто от их незавершенности не умер, но все равно, будет еще поездка, и она снова кинется торопливо утрясать и заканчивать, заранее зная - не сумеет успеть всего.
  Купе, темное и прохладное, напоминало новенькую шкатулку, без шелковой обивки, неуютно-деревянную. Как в такой ехать, непонятно. Садясь и придвигаясь к занавесочке, куце отгораживающей пустые соседние рельсы и недреманный высокий фонарь, Лета знала: шкатулочное время коротко. Через десять минут фонарь дернется, колеса застукают, будто они закат или восход, такие же неизменные. Включится мертвенький свет, хмурая проводница проверит билеты и раскидает по кожаным полкам хрустящие пакеты с бельем. Можно будет постелиться и лечь, и вдруг повезет - сразу заснуть, чтоб половину дороги проехать в снах, а после долго-долго пить утренний кофе, продлевая его в белесый зимний день за мутным окном.
  Но вместе с бельем и проводницей придут попутчики, и Лете как всегда стало немного жалко неуютного шкатулочного времени, в котором она невидима, одна и - фонарь-занавеска... А надо будет улыбаться и говорить отмеренные незначащие слова, чтоб не ехать сутки букой, чтоб непринужденно попросить мужчин, например, выйти, пока дамы переоденутся. Или спрашивать - а это мы где? И кивнув, снова утыкаться в книжку.
  Знакомиться Лета умела, но не любила. И садясь в поезд, как делала это по разным причинам, десяток раз в году, вот же Лета-путешественница, уже знала по опыту, хороший попутчик - дело редкое. Но и ехать безмолвно, тихой тенью, не получалось, для этого видимо, нужен совсем другой характер. Так что, бывало всякое...
  Мужчина, что плавно и как-то вдруг весь ввалился в узкие двери, высокий, красивый, забелел ранней сединой на вьющихся волосах, которые хорошо видны, будто он своими шагами и улыбкой включил в купе свет. Но следом за высокой фигурой и светом протиснулась проводница, огляделась хозяйкой, метнув два пакета с бельем на нижние полки, и Лета поняла, совпало. Свет включила эта - фигурой похожая на коробочку.
  Мужчина улыбнулся так, будто Лета ему внезапное, но долгожданное сокровище. И она, конечно, улыбнулась в ответ, стараясь одновременно и сесть попрямее, и досадуя на слишком тесные джинсы, а то могла бы ногу под себя и другую под столик, чтоб не спотыкался.
  Тот пятился, втаскивая сумку на колесах, и уже махал в коридор широкой ладонью, а оттуда празднично шумело, смеялось, нежно вскрикивало, и каблучково стуча, чем-то звенело.
  Тут кончается первое начало рассказа, а вы-то подумали, наверное, будет путешествие Леты с прекрасным незнакомцем... Вот и нет.
  Женщина была так же высока и красива. И такая же плавная, мягко и точно собранная одновременно. Будто бы оба - прекрасно сшитые куклы из страшно дорогих тканей, прикинула Лета, совсем подбирая ноги с занывшими коленками и послушно улыбаясь в ответ на нежные жемчуга в розовом блеске помады.
  Настолько прекрасно сшиты, спохватилась Лета, додумывая мысль, что вдруг ожили и заговорили.
  Женщина была так красива, что ей позволялось все. И она это знала. Посмеялась, морща тонкий носик, провела пальцем по деревянной раме верхней полки, показала мужу, куда ставить сумку, распахнула дубленку, показывая пуховую плавную грудь с золотой цепочкой и медальончиком, нагибаясь, устроила на столике квадратный пакет с продуктами, тут же вынимая из него красную кружку, суя в нее чайную ложку и расстилая клетчатую салфеточку с кружевной оторочкой. И все время что-то говорила, пристукивала каблучками высоких сапожек, покачивала головой, убирая с плеча блестящие темные волосы, блестела зубами.
  - А вы куда едете? Ох как хорошо, Вадим, ты видишь, какая девочка едет, и прямо в москву, чудесно, чудесно, сюда вот поставь, жаль что против хода поезда, но нет-нет, не жаль, тогда ведь Леточке были бы сквозняки, ну если что, тут можно одеялом прикрыть, я сейчас спрошу у Нади. Надя, да, я уже узнала. Нет, Вадим, спроси ты, тебе она быстрее даст, одеяло еще одно. Ах, наверху есть? Вадим, не ходи, Лета показала, смотри, можно взять сверху. Ах...
  Она всплеснула красивыми руками и замолчала на время одного взгляда, с юмором глядя на Лету и на мужа.
  - Вадим, ты все же пойди, милый, - передумала решительно и мягко, - а то вдруг еще кто сядет, а мы одеяло забрали.
  Дама не сказала, как ее зовут, видимо, пока просто не успела, подумала Лета, послушно улыбаясь в ответ на улыбку, ведь только зашли, а она уже будто тут сто лет живет и будто вокруг нее - настоящий дворец. Надо же, подумала Лета еще, такие оба - скрипачи, чистые душистые интеллигенты, будто картинка из журнала. Попозже придется самой спросить, как зовут, эх. А могла бы и представиться, когда спрашивала имя, ведь сутки вместе ехать.
  - Петя, - вдруг воскликнула дама, мягко смеясь и отступая к самым Летиным коленкам, - ну, наконец-то! Вот твоя полка, Петенька, белье лежит, папа сейчас принесет одеяло, закроешь окно, а вообще ложись головой к двери, понял? Что там смотреть, ночь целая впереди. Это вот Лета, знакомься, полдороги вы будете вместе.
  Петенька оказался таким же высоким, тонким и темноволосым, со светлым хмурым лицом. Лете он кивнул и тут же что-то шепотом возразил матери, которая тоже шепотом увещевала его, иногда поворачиваясь к Лете и извинительно мягко ей улыбаясь.
  - Зубную щетку я тебе положила... - долетали из тихого разговора слова.
  - Да хватит уже...
  - А утром не забудь...
  - Мама...
  Дама мама рассмеялась, и совсем повернувшись к Лете, развела руками, поймала воротник распахнутой дубленки, поправляя.
  - Вот такой уже, большой, слушать не хочет. Вы уж за ним приглядите, Лета, пожалуйста.
  Большой Петя с досадой вздохнул, и Лета, улыбаясь, кивнула:
  - Конечно, не волнуйтесь.
  В дверях с одеялом возник муж Вадим, оказавшийся папой, и трое засуетились, неловко переступая, мешая друг другу. Петя отмахивался от материнского поцелуя и дама, оттолкнув его изящной рукой, вышла в коридор, где топала проводница Надя, хлопая дверями пустых купе. Зимний поезд, почти без пассажиров.
  Петя чуть нагнул красивую голову, когда отец похлопал его по плечу, притягивая к себе. Не стал целовать в щеку, а так же нагнул свою, сверкнув ранней сединой, ласково боднул сына в лоб, оттолкнул как давеча мать и вышел, мягко топая в коридоре сильными мерными шагами.
  Через пару минут фонарь качнулся и уплыл, из-под потолка, скрипуче проснувшись, радио сыграло марш славянки. И слегка ошеломленная Лета вытянула наконец замлевшие ноги. Поглядывая на попутчика, сдвинула занавеску и тактично уставилась на белые полосы снега, расчерченные желтыми фонарями и черными рельсами.
  Петя сел напротив и замолчал. Поезд шел тихо и Лета слышала, как мальчик дышит. Это казалось неправильным, будто она подглядывает за чем-то очень личным. Хрустнул и зашуршал пакет под рукой мальчика. Сколько же ему? Красивой маме, подумалось Лете в первые секунды, лет тридцать пять, и папа старше на два-три года. Но мальчишка такой высокий. На отца похож. А волосы, кажется, мамины у него.
  Фонари кончились, колеса застучали ровнее. Лета вздохнула. Она тут старшая и дама просила ее приглядеть, за ребенком.
  - Так ты до Харькова едешь?
  - Да.
  У Пети был хороший глубокий голос. Не хватало ему отцовской вальяжности, но откуда она у мальчишки, мал еще.
  - Стелиться будешь сейчас?
  - Нет.
  Они помолчали. Свет был скучным и падал сверху, серовато-белый. Лета подумала, что дама мама была прекрасна, и в купе стояли еще те, шкатулочные сумерки. Теперь ее нет и нет красивого мужа Вадима, Лете достался этот мертвенький, нелюбимый свет из пластмассовых панелек. А еще в спешке найденная цветная рубашка поверх серой футболки и тесные джинсы, которые давно пора снять, и надеть вместо них тонкие черные штанишки в обтяжку. Трикотажные, в них и спать, укутавшись простыней.
  - Слушай, если ты, тогда давай я, постелюсь и заодно переоденусь, - она отодвинулась от окна, беря в руки пакет.
  Петя кивнул и остался сидеть, разглядывая свои коленки.
  Лета разозлилась немножко.
  - Тогда ты выйди. Я позову.
  Шумно вздохнув, мальчик вскочил и, отворачиваясь, вышел, цепляясь за косяки длинными руками. Лета тихонько повернула на двери защелку. Вот же кролик какой, не понял сразу и после рассердился, что выглядит дураком. А может быть, она это придумала. Может, он и не хотел выходить, а злится просто так, из-за того, что она командует. Не влезай в чужую шкуру, Лета, особенно если путаешь ее со своей.
  Она кинулась поднимать свою полку, подставляя плечо, вывернула шею, возя руками по молнии. Вот дурында, надо было штаны положить в пакет с продуктами. Ага. И тапки сверху. Чтоб на пряниках лежали и на апельсинах. Вытащила одежду, наведя в сумке беспорядок, отодвинулась. Полка хлопнулась на место. Лета неловко и быстро переоделась, дежурно завидуя женщинам, что умеют ездить в поездах. Она всегда им завидовала, когда поезд трогался и набирал скорость. Тогда эти, в непоездной жизни часто совсем невидные дамы, вставали и говорили повелительно:
  - Ну, что, дорогие мужчины, идите в коридор, я буду переодеваться.
  У такой дамы обязательно имелись вышитые тапочки, крупная косметичка, и спортивный костюм - ярко-розовый или оранжевый. Еда такой дамы занимала весь крошечный столик, а на разостланной постели громоздились пудреницы, щетки для волос, шарфики, кошельки и россыпь цветных журналов. Такая дама могла полчаса занимать туалет, а после сидеть на своей полке (обязательно нижней), запрокинув голову и внимательно глядя в зеркальце, долго красить глаз, совершенно не комплексуя, что другой пока ждет - скромный и ненакрашенный. Попутчики носили им кипяток и бегали за пирожками.
  Потом наступал вокзал, такая дама в последний раз выгоняла мужчин, и снова превращалась в обычную серенькую тетку, обвешанную баулами, а локоны, которые она так любовно чесала и навивала, сидя в своем временном нижне-коечном королевстве, упрятывались под страшноватую меховую шапку-норочку. И Лета, идя следом в распахнутой ярко-голубой куртке и спортивных сапожках, переставала завидовать ловким поездным дамам.
  В купе становилось жарче и жарче, а может быть, она слишком торопилась переодеться, снова по своей привычке выскальзывая из себя, чтоб устроиться в чужом сознании, вот он стоит там, уперев лоб в холодное стекло, скучно смотрит в заоконную темноту и ждет, пока она тут возится со своими бебехами.
  Сунув джинсы под подушку, Лета громко щелкнула задвижкой на двери и чуть ее приоткрыла. Чтоб знал, можно входить.
  Петя вернулся не сразу. Или еще постоял, чтоб не кидаться обратно, или ушел в туалет. Ясно, высовывать голову и проверять Лета не стала. Но хорошо бы он там не заснул в коридоре, она уже легла бы и спала, а так надо, наверное, тоже выйти, чтоб он тоже переоделся.
  Почти потеряла терпение, и потому, когда вошел, наконец, диковато покосившись на нее, сказала сразу, радуясь мысленно, что вот она старше и ей можно. И надо же кому-то говорить первому.
  - Тебе надо переодеться? Я выйду.
  - Мне? А... Ну, да. Наверное.
  Она взяла сумку с полотенцем и зубной щеткой и вышла в пустынный качающийся коридор. Хорошо бы туалет уже открыли.
  В тесном промозглом закуте туалета медлила, водя щеткой по мокрым зубам и одновременно разглядывая себя в узком зеркале. Пусть уж он там постелит и нарядится, чтоб не скакать ей туда и снова в коридор. Волосы от рывков поезда ссыпались на плечо и закрывали скулы, лезли по запястью следом за щеткой. Путаясь в полотенце, Лета сложила все в сумочку. Еще раз оглядела темные глаза, блики на вьющихся волосах. Попудрила нос, чтоб не блестел. А есть она не будет. Яблоко разве что. И спать.
  Петя лежал, закинув под голову руки, острые локти в темноте белели рукавами какой-то трикотажной рубахи. Лете стало немножко смешно, она увидела, как мама неумолимо сует Петеньке пижаму в пакет, и заклинает его обязательно ее надевать, ну и что, что утром уже приедет, надо выспаться... А, может быть, он так вырос, может у них принято так - где бы ни был, вот моя пижама, вот мои тапочки, вот мой дворец моих личных привычек. Ей бы так.
  Она села на свою койку, в самый уголок к окну, вынула наощупь яблоко и, примерившись, откусила, стараясь не хрустеть. Ей стало уютно. И приятно сонно. Мальчик Петя, кажется, заснул. Других пассажиров нет, и вряд ли подсядут ночью. И вдруг началось Летино время, которое только для нее одной. Южный город, засыпанный суровым скудным снежком, остался там, а огромная Москва еще далеко. Вокруг ночь и можно не общаться с попутчиками, не отгораживаться книгой или тетрадкой. Можно вообще ничего не делать, потому что Лету везет поезд, сейчас он решает, когда двинуться и когда остановиться. А она, вдруг, уже не дочь и не мамочка маленького Егора (провожать ночной поезд не получалось, потому попрощалась Лета еще дома и села в такси), но еще и не жена, и будет ею только через сутки.
  Поезд покачивался, пришептывал, топал проводницыными шагами, и где-то далеко хлопал дверями в другой вагон, отчего на пару секунд появлялся внешний обрывистый шум и вдруг исчезал, отрезанный новым хлопком. Покачиваясь, Лета видела, как поезд члененной на вагоны змеей проползает через реальности, созданные из тумана или темного пламени, вдвигается в страшные заросли, полные чего-то прыгающего и ползающего, а ей не страшно, потому что броня крепка и колеса быстры. И жаль, что нет на крыше такого специального прозрачного купола, куда можно подниматься по узкой лесенке в три витка, чтоб после, спустившись, рассказывать тем, кто жует бутерброды, о том, что пропустили...
  - А ты куда едешь?
  Яблоко дернулось в руке, свет скользнул по необкусанному зеленому боку.
  - К мужу, - ее немного покоробило, сразу на ты, но, с другой стороны, тебе ли быть в печали, Лета, мальчик, наверное, решил - почти ровесница? Но вот твой сын Егор, в свои пять лет обращается на вы к посторонним барышням и Лета страшно веселится, видя, как это действует на девушек даже детсадовского возраста. Глупые мужчины, не понимают, как все просто. Хотя... Можно ведь еще проще и все равно они будут в выигрыше.
  - Ты замужем? А лет сколько? - Петя заворочался, обминая простыню вокруг худых боков.
  - Двадцать семь, - честно сказала Лета, убавив себе год. Ну, ладно, почти два.
  - Да, ну! - Петя сел, под простыней обозначились согнутые колени, - я думал, тебе лет двадцать! - подумал и добавил, - вам...
  - Да давай уж на ты будем. Если не против.
  - Давай. А мне... - он немного подумал и решительно закончил, - восемнадцать.
  Лета быстро произвела в уме нехитрые вычисления. Ну, пару лет наверняка прибавил себе. И ладно.
  - Учиться едешь? Или к бабушке?
  В Харьков из Южноморска вечно ехали студенты и студентки. Везли с собой пузатые пакеты, набитые быстрой лапшой и домашними харчами, чтоб не тратить во время сессии деньги на еду. Шумели и смеялись.
  - Я пианист, - сказал Петя и повел перед собой длинными руками, раскидывая в темном воздухе пальцы. Тонкие запястья были чуть темнее белоснежных рукавов, но терялись на фоне белой простыни. Поезд качнуло, пальцы четко обозначились в темноте над полом, - учусь в музыкальном, последний курс.
  - Надо же. В первый раз вижу живого пианиста.
  Мальчик хмыкнул. Лета откусила от яблока, небольшой кусочек, чтоб прожевать быстро. Она едет в ночном поезде, в одном купе с пианистом. И, похоже, в вагоне кроме них - только круглобокая проводница Надя. И та наверняка спит. Во всем этом было немножко сказки.
  - Расскажешь?
  - А? Что рассказать?
  Она села напротив так же, как сидел он - скрестив под простыней ноги и откинувшись на прохладный пластик стены.
  - А все. Как это - быть пианистом? Тебе нравится?
  - Ну. Да, нравится. Раньше тоскливо было, когда был мелким, а сейчас так, кайфово. У меня руки хорошие, видишь, пальцы какие?
  - Вижу...
  В полумраке белело красивое лицо, именно так подумала Лета, и должен выглядеть пианист, с тонким лицом под темными густыми волосами. И глаза темные, глубокие, с тайным в них блеском.
  - Это называется "широкая ладонь", когда рано начинаешь играть, с детства, то при такой длине пальцев, ладонь кажется шире, чем она есть. Мне легко играть, все достаю, но постоянно нужно упражняться, чтоб гибкость не терять. Так что, фифти-фифти, иногда прям ненавижу всю эту механику. А потом, когда уже все влет, сажусь и просто играю. И знаешь, вот тогда это отлично. Играю, конечно, Шопена, мне нравится, прозрачная такая у него музыка и очень хороша для рук. Ноктюрн до-диез люблю, ну многое. Еще джазовые играю композиции. А ты любишь джаз?
  Лета кивнула. Вынула из пакета яблоко, протянула Пете и он, тоже кивнув, подхватил его в ладонь. Вертел, подставлял свету, рассказывал, сам увлекаясь, и иногда вдруг останавливался и взглядывал на нее, требуя подтверждения тому, о чем говорил. И она кивала в ответ. Тогда он хрустел, жевал, и снова говорил.
  Лета слушала, иногда уплывая в дремоту и, просыпалась, когда мальчик, смеясь, окликал, чуть обиженно:
  - Ты не слушаешь, да?
  - Слушаю. Устала просто очень, две ночи не спала, перед поездкой.
  - Почему?
  - У нас почти не платят, в музее. Я реставратором работаю. Так что я дома шью на заказ. А тут ехать надо, значит, нужно все вещи доделать, а то вернусь, получается, через месяц. Вот и трудилась ударно.
  - Тебя там муж ждет, да?
  Светлое лицо накрывала тень и уползала, потом по скулам чертились серые линии - тени от занавески, и тоже уползали. Лета кивнула.
  - Ждет. Я скоро, наверное, уеду к нему совсем. Немного страшно, потому что тут живу все время. Работа, все привычное. А там все заново надо.
  - Ну, он же любит тебя. Да?
  Лете стало легко. Будто поезд уже не ехал, а тоже летел и она с ним.
  - Да. И я его люблю.
  - Ну видишь, тогда вам не страшно будет. А мне вот нравится, когда все новое. Мы пару раз в год ездим, фестивали, конкурсы.
  Лета подумала о мягких, уверенных, красивых родителях. Оба как теплые дубленки, вокруг своего мальчика. Конечно, ему хочется, чтоб сам.
  - У тебя получается?
  - Да-а-а... Я вот думаю, ну кто я был бы? - он снова вытянула руки и пошевелил длинными пальцами, блеснули ровные зубы в улыбке, - я музыкант, это вот мое.
  - Замечательно. Ты молодец.
  - И зря говорят, что если не композитор, значит фигня, - улыбка исчезла, в голосе прозвучала обида, - хороший исполнитель значит очень много. Ты чего веселишься?
  - Я никогда бы не подумала, что идет такое деление - композитор, исполнитель. Мне кажется, композиторов изначально меньше и всегда будет меньше, чем тех, кто их музыку играет. Ну смотри, ты живой. И пианино, ну, фортепиано, да? Оно настоящее. Не запись. И это совершенно прекрасно. Я бы хотела послушать тебя.
  - А я тебе сыграю. Вот вернемся в Южноморск, договоримся, придешь к нам в гости. Хочешь? Сыграю. Выберу для тебя специально.
  На квадратном столике лежал обкусанный огрызок, подрагивал, незаметно сползая к металлическому бортику. И с Летиной стороны - хвостик от ее съеденного яблока.
  - А девочка у тебя есть?
  Петя помолчал, размышляя. Он снова лег, поднятой к потолку рукой водил, что-то там чертя пальцем. Потом кивнул, обращая к Лете прекрасное лицо ангела, под шапкой темных вьющихся волос.
  - В Харькове. Она скрипачка.
  - Жалко, что в Харькове. А то познакомил бы.
  - Я тебе сыграю Рахманинова. А еще одну песенку Дюка. Мою любимую.
  - Эллингтона?
  - Знаешь да?
  - Еще бы!
  Они снова завозились, каждый на своей полке, разминая уставшие от лежания спины. Лета лежала на боку, кинув поперек хвост простыни и ей было весело и покойно. Такой славный мальчишка, да и неудивительно, вон какие мама-папа, надо же, бывают такие. Веселые красавцы, и мягкие, добрые. Да, наверняка, умницы. Давно так здорово не ехалось ей.
  Ночь текла за окном, повиливая черным хвостом, в золотых и бледных перьях света. Уркала под столиком печка, набирая тепла. Лета легла навзничь и тихо засмеялась. И умолкла, услышав посторонний скрипучий голос, от которого по спине мурашки и сразу глаза скосились на все так же плотно закрытую дверь купе.
  - Может, хватит уже? Спать давно надо.
  Она повернулась. Петя лежал, глядя в потолок, вытянув руки вдоль боков, упакованный в простыню, как свежая мумия. По хмурому лицу ползли полосы света. И тени. И снова свет.
  Лета подавила глупое желание спросить - а ты слышал, это кто тут еще с нами? Было ясно, сказал он, этот вот ангел, пять минут тому выбирающий, чего бы ей сыграть, чтоб была ее - Летина сердечная музыка.
  - Да, конечно.
  Она помолчала, прислушиваясь и тоже глядя в свой собственный потолок. Не услышала ничего и добавила:
  - Спокойной ночи.
  Петя молчал. И она отвернулась к стене, закрывая глаза и теряясь, а что случилось-то. Перебрала в памяти последние сказанные ею слова, да ничего вроде и не сказала обидного, разве что по незнанию. Или просто - устал мальчишечка, вон как дама-мама за него волновалась. Ну, будем считать, Лета-путешественница, что ее просьбу ты выполнила, приглядела за ребенком. Утром уже Харьков...
  Прислушалась к себе, проверяя, не придется ли сбегать в туалет, чтоб не ворочаться остаток ночи. Успокоилась. И внезапно ужасно захотела есть. В пакете, что притулился на краешке столика, сложены были бутерброды с ветчиной, мама еще нажарила курятины, как всегда, но Лета, как всегда, от нее отказалась, чтоб не грызть неудобные, пачкающие пальцы жиром куски. Но вот ветчина. Она представила, как зашуршит сейчас пакетом и вытащит, станет жевать под простыней, и все купе наполнится мясным пряным запахом. Ей стало смешно и немножко сердито. И она строго вспомнила, что джинсы неприятно сюрпризно стали тесны, а вот хватит, Лета, кушать, вот тебе повод слегка поголодать.
  И опять успокоившись, укрылась и смежила веки, придумывая, что бы увидеть во сне.
  - Ты спишь?
  Глаза резко открылись сами, руки натянули простыню к подбородку.
  В смутном сумраке прямо над ней висело бледное лицо под темными взлохмаченными волосами. Темнели глаза без блеска. Раскрылся рот и снова этот напряженный, чуть поскрипывающий голос.
  - Совсем, что ли, спишь?
  "Я что, сплю? Нет..."
  - Нет. Не сплю. Тебе чего?
  Снизу поднялась бледная рука, с длинными пальцами, качнувшись, ушла к виску и прошлась по темным волосам. Широкая ладонь, вспомнила Лета, лежа неподвижно, это называется "широкая ладонь" у них, у пианистов.
  - Как это чего мне? Не понимаешь, что ли?
  Лицо висело, бледной луной в темных пятнах кратеров. И Лета, разглядывая, увидела вдруг, как плывут красивые черты, перетекая с места на место, и смигиваясь, изменяются.
  Вздохнула.
  - Петя, ложись спать. Сам захотел. Спи.
  - Ну, захотел... А сейчас вот...
  Лете захотелось сесть, дернуть из-за головы тощую поездную подушку и треснуть изо всех сил по темной голове. Но побоялась, что садясь, треснется сперва сама, об это вот, что меняется, перетекая.
  - Петя. Я еду к мужу. Я его люблю. Когда у тебя будет жена, и она будет ехать в поезде, к тебе... Ты будешь знать, что она...
  Смешалась, подыскивая слова. Слишком напыщенно звучало то, что должен бы он понять. Что он будет встречать ее, свою женщину, ловить когда та спрыгнет с подножки и кинется его целовать. И следом выйдет попутчик, раскланяется и канет в неизвестность. И он, бывший мальчик Петя, должен знать тогда, что бывает так - ее просили, а она не согласилась. Несмотря на то, что купе и в нем двое, и далеко от них каменным сном спит проводница, и никто ведь не узнает. Он должен знать, что даже так - и не было ничего! Может быть это - та самая девочка, скрипачка из Харькова, которую Лета никогда не увидит. А скорее всего, будет другая. Но все равно. И все равно, тогда уже, как сейчас прозвучат ее слова.
  - Ты будешь знать, что ей можно верить. Понимаешь?
  Голова молча покачивалась над ней, будто он змей, встал и качается, ожидая, давит темными пятнами глаз. Нет, не понимает. Но поймет потом.
  - Нет. Иди спать.
  Она отвернулась и закрыла глаза, ставя между своими лопатками и немигающим взглядом прочную стену из нынешней злости на него, и спокойного знания будущего - его будущего.
  "Это мой кирпич в твое мироздание, мальчик-змей"
  Она заснула, не услышав, как он, еще подождав, сел на свою постель, потер коленки широкими ладонями. И тоже лег, согнувшись, сунул руки между колен, собрав складками измятую простыню.
  
  Утром был Харьков, Петя проснулся позже, к удовольствию Леты, она успела сходить в туалет, умыться и почистить зубы. Расчесалась, заколола волосы на темени, так что падали красиво. И заварив себе кофе в кружке, съела, наконец, бутерброд с ветчиной, который ей умудрился дважды присниться.
  Мальчик нахмурился на ее "доброе утро" и разговаривать не стал. Молча собрал вещи и постель, вышел, зашел, теперь вышла Лета, качаясь, рассматривала бегущие в окне серые дома и всякие столбы. Вернулась и подвинула Пете раскрытый пакет:
  - Есть не хочешь?
  - Нет.
  Он упорно отворачивался, и видно было - откровенно злится. Потом, когда в коридоре затопали и стали перекрикиваться, потащили сумки, звякающие ручками и колесиками, вывернул из-под койки свою, тяжелую, неповоротливую. Оглянулся растерянно, пытаясь сообразить, как управиться с вещами.
  - Тебя не встречают?
  - Нет.
  Лета встала и накинула куртку.
  - Пойдем, я внизу посторожу, а ты вернешься за второй.
  Молча вышли, так же молча он ушел снова в купе, а Лета стояла, пожимаясь от холода и уже ругая себя за излишнюю заботу. Ну и тащил бы сам, скажите какой цаца. Мороз, оказывается, вполне себе кусачий тут, в купеческом городе Харькове.
  Петя спрыгнул, перекашиваясь от второй сумки на плече. Подошел, все так же делая кислое лицо. Лета улыбнулась, и взял его за рукав, встала на цыпочки, чмокнула в щеку, а он, прикусывая губу, с совершено детской злостью дернулся, уворачиваясь.
  - Счастливо, - сказала.
  В купе уже топтались супруги, в одинаковых серых дутых куртках, мужик-медведь, и жена его - серая медведица. Пыхтя, закидывали сумки на багажную полку, пахли жареным луком. Вытерев пот, скинули куртки, дружно сели на полку пианиста Пети, дружно посмотрели на Лету.
  - Вы до Москвы едити? - вежливо осведомилась медведица, поправляя покосившийся берет козьего пуха, из которого сбоку торчал уголок белой косынки - для пышности подложена, значит.
  Медведь в это время раскатывал на столике газетный сверток, ловя убегающие вареные яйца и загоняя их за палку копченой колбасы.
  - До Москвы, - кивнула Лета.
  И выложила на столик апельсины и яблоки.
  - Угощайтесь.
 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"