Аннотация: Жизнь и приключения самого проклинаемого персонажа в истории - царя Ирода Великого
ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ.
СТРОИТЕЛЬ
Глава первая.
Царь должен жить...
Герод смотрел в небо. Высокая синяя пустота простиралась над ним. Пустота и тишина. Мир умер или исчез. Хотя, скорее, это он, Герод, умер. И это хорошо. Это спокойно. И ничего не болит. Марьямна! Герод вспомнил об утрате. Самой большой и горькой утрате его жизни. Слезы полились из глаз. Он чувствовал, как они ползут по щеке. Чувствовал? Значит, он жив? Или мертвые тоже чувствуют? Боль постепенно приходила в тело. Саднил затылок. Сильно болела рука. На ноге какая-то тяжесть. Он попытался встать. Не вышло. В глазах пошли красные круги, и он со стоном вновь повалился на землю. Жив. Что это было? Камни, ветер, вой собак, падающая башня.
Герод собрался с силами и снова попытался подняться. На этот раз удалось. Рука порезана. Правда неглубоко, да и кровь уже засохла. Нога? Кажется, цела. Осторожно вытянул ее из-под камня. Вроде цела. Ударило сильно. В голове шум, в глазах плывут металлические блестки, нога болит. Герод поднялся и окинул взглядом окрестности. Было похоже, что город только что подвергся жестокому штурму и разграблению. Нет. Даже после самого жестокого штурма такого не бывает. Двор его дворца-крепости был завален огромными камнями, стены почти рухнули. По двору лежит множество тел, оторванных конечностей. Слышны крики еще живых. Несколько воинов растерянно смотрели на творящийся вокруг ад.
Герод перевел дыхание - все же досталось ему изрядно - и подозвал стражников, или кто там они. Те встрепенулись и с готовностью подбежали к нему. Их было меньше десятка.
- Найдите всех, кто уцелел, и приведите их ко мне, - хриплым голосом приказал он.
Воины разбежались, и довольно быстро вокруг Герода стала собираться толпа людей. Воины, слуги, священники и просто горожане. Все бежали на зов царя. Всем было страшно, каждый мечтал, чтобы кто-то взял на себя бремя ответственности и страха.
- Братья мои! - начал Герод. Слова давались с трудом. - Братья мои! У нас беда! Нужно спасти тех, кого еще можно спасти и похоронить и оплакать тех, кто покинул нас.
- Землетрясение - кара Всевышнего! Мы должны покинуть Ерушалаим! - крикнул один из священников, стоящих в толпе.
- Всевышний шлет нам испытание: достойны ли мы называться Его народом? Выдержим ли? Тот, кто считает себя слишком слабым, пусть бежит. Я не буду его удерживать.
Несколько человек подошли к остаткам ворот и стали молча спускаться в нижний город, полностью лежащий в руинах. Остальные остались с царем.
- Братья! Пусть каждый осмотрит жилища, руины, завалы. Вдруг там кто-то остался жив. Женщины пусть найдут воду - омыть раненых, и тряпье, чтобы перевязать их. Всех живых несите во двор. Навеки упокоенных кладите у северной стены - она, кажется, устояла. Не медлите. Если найдете еще уцелевших людей - пусть присоединяются к вам. Ты - он ткнул в ближайшего стоящего перед ним воина - найди любого коня. Не найдешь - иди пешком. Передавай всем встречным: царь Герод призывает всех к себе спасать Ерушалаим. Пусть идут все воины, все, кто не пострадал. Пусть идут врачеватели и священники. Дел хватит всем.
Люди стали расходиться, пытаясь глазами найти то место, с которого они начнут поиск. Женщины стали устраивать ложа для раненых. Герод прошел в то, что еще недавно было самым величественным зданием города, его дворцом. Многие перекрытия рухнули. Через завалы из щебня, обломков мебели, через тела он пробирался в центральный зал. Зал почти не пострадал, только был засыпан штукатуркой и обрывками пергамента. На постаменте лежало тело Марьямны. Лицо ее, как и до всего, было спокойно и недоступно пониманию живых. В этот миг Герод осознал, что ее нет. Он сел на постамент рядом с гробом, стал гладить волосы любимой, засыпанные, как пудрой, мелкими частичками пыли. Горло снова сдавили рыдания.
- Любимая! Свет моих очей! Жизнь без тебя пуста... Человек Герод, сын Антипатра, не может больше жить. Но царь Герод должен жить. Он должен быть опорой людей в зыбком и распадающемся мире. Он должен жить хотя бы для того, чтобы было кого обвинить во всех несчастьях. Прости меня, родная, что не могу сей же миг соединиться с тобой. Я должен жить. Пока должен.
В стороне раздался глухой стон. Герод поднял голову. В углу, придавленный огромным стеллажом, лежал Барух. Герод бросился к другу. Жив. Он похлопал по щекам советника. Тот открыл глаза и зашелся в кашле.
- Люди! Люди! - крикнул Герод. Отклика не последовало. Видимо, в этой части дворца живых не было. Он последний раз остановился возле любимой и поднял Баруха на руки.
Во дворе уже лежало несколько десятков раненых людей. Возле них суетились женщины дворца. Двор, насколько было возможно, был очищен от обломков. У стены лежали тела мертвых. Много тел. Женщины приняли Баруха, напоили его. Похоже, что советник отделался относительно легко.
- Герод, - вдруг позвал Барух. Герод наклонился к нему.
- Герод! В подвалах дворца есть запасы вина, бобов, зерна и масла. Все это нужно вытащить. Иначе все погибнут. Не под развалинами, так от голода и жажды.
- Я услышал тебя, Барух. - ответил Герод. - Ты опять меня спасаешь.
- Воин! - обратился он к пробегавшему мимо юноше. - Найди еще пять человек, и подойдите сюда. Есть очень важное дело. Быстрее.
Юноша умчался, и вскоре пять крепких воинов уже углубились в развалины дворца. Перебираясь через завалы, они смогли раскопать еще несколько тел, но живых среди них не было. Вот и путь в подвалы. Лестница провалилась. Пришлось настилать мостки из обломков. Так. На месте. Подвалы, выбитые в теле скалы, уцелели. Несколько кувшинов сорвались со стеллажей, просыпалась крупа. Это мелочи. Три воина взяли по два мешка с какими-то бобами каждый, один свалил в корзину несколько кувшинов с вином и маслом. Одному их не унести. Пусть несут двое - решил Герод. Сам Герод тоже нагрузился полутушей копченого барана. В обратный путь.
После того, как они вынесли все это во двор, где уже стали скапливаться усталые и голодные люди, Герод приказал развести костры, найти котелки и начать готовить пищу. Сам же с двумя воинами опять вошел во дворец. Гроб с телом царицы был вынесен во двор.
- Пусть священник совершит обряд. Мертвых нужно предать земле.
Высокий и молодой священнослужитель, чем-то похожий на Аристобула, стал читать поминальную молитву. Собравшиеся люди шепотом повторяли за ним. Почти каждый из них потерял кого-то из близких и родных. Герод смотрел на печальный короб, вмещавший тело самого дорого ему человека. Прости, любимая! До встречи там, за порогом!
Затем печальное шествие проследовало за город. Развалины нижнего города были еще страшнее. По дороге Герод видел, как люди сами пытались вытащить и омыть своих раненых и умерших.
Герод остановился, отправив похоронную процессию дальше. Вокруг него стали скапливаться люди. В разорванных одеждах, окровавленные, точно остатки разбитой армии. Они с надеждой взирали на него. Ждали его слова.
- Братья мои! Дети Всевышнего! Наступил час испытаний. Скоро в Ерушалаим начнет приходить помощь. Но если мы будем просто ждать ее, то умрем от голода, жажды, болезней. Пусть те из вас, кто в состоянии ходить и носить тяжести, пойдут со мной. Есть ли среди вас старейшины кварталов?
- Да, царь Герод! - вышли вперед два человека.
- Пищи у нас немного, но она есть. Пусть десять человек пойдут со мной и принесут зерно и вино. Еще пять человек пусть начнут искать по домам пищу. Потом, когда беда уйдет, я расплачусь со всеми. Все съестное сносите на площадь возле рынка. Ты, почтенный, - указал он на одного из старост - начни выдавать еду, чтобы люди могли утолить голод. Помни, что еды мало и должно хватить всем. А ты - он указал на второго старосту - проверь, есть ли в городе колодцы с водой. Если есть, нужно организовать водоносов. Без воды пропадем. Вы справитесь, почтенные?
- Да, царь. А скоро ли придет помощь?
- Думаю, что завтра к вечеру начнут подходить люди, продукты, вода. Пока нам нужно выдержать. Вы становитесь правителями нижнего города. Если кто-то начнет грабить, пользуясь общей бедой, то своей властью позволяю вам убивать его на месте. Все грехи не на вас, а на мне. Пусть женщины в уцелевшем доме - самом большом доме - устроят место, куда можно будет свозить больных и раненых. Пусть крепкие мужчины предадут мертвых земле, а священники пусть исполнят над ними правильные ритуалы.
Герод чувствовал, как рождается в душах людей огонек надежды, старался укрепить его, не дать ему погаснуть. Людей собралось уже несколько тысяч человек. Все они хотели поддержки, все они ждали от него слова, ловили его. Они верили ему, Героду, они были его народом, а он - их пастырем.
- Жители священного города Ерушалаима! Всевышний испытывает нас. И каждый из нас должен доказать себе... прежде всего - себе, что он не животное, а человек. Что он достоин Имени Его и Слова Его. Докажем миру и себе самим величие духа нас, людей Ерушалаима!
- Не мне слава, но вам, жители города! Вам поклон!
Герод низко поклонился людям и, подозвав десяток, который определил старейшина, направился в верхний город.
Сколько раз за вечер он совершал переходы из верхнего города в нижний! Помогал разбирать завалы, организовывать раздачу и приготовление еды, воды, помощь раненым. У него много раз возникало ощущение, что следующий шаг будет последним - он просто упадет и не встанет. Но тело продолжало делать то, что давно находилось за пределами человеческих сил. Наконец, убедившись, что поставленные им градоначальники вполне справляются со своими делами, уверившись, что удалось избежать грабежей и насилия, он удалился в верхний город, где уже распоряжался Барух. Он с трудом доковылял до палатки, которую поставили для него во дворе, и рухнул на кучу соломы, заменившей царское ложе. Несколько часов он лежал, не шевелясь, не в силах даже закрыть глаза. Наконец, сон затуманил его сознание.
Проснулся он от шума за стеной палатки. Сквозь неплотную ткань пробивался легкий ветерок. Герод встал. Вышел во двор. Во дворе толпились воины, ослики с поклажей. Кто-то кричал, ругался, кто-то кому-то приказывал. К Героду подошел Барух.
- Господин, прибыл караван из Самарии. Три тысячи воинов, зерно, масло, инструменты, чтобы разбирать завалы. Много работников, врачеватели. С ними прибыл советник Симон. Скоро подойдет помощь из других городов. Мы выдержим, Герод!
- Выдержим! Должны выдержать! Завтра утром в моей палатке собери всех, кто имеет отношение к нашему дому. Пусть соберут все сведения про то, что происходит в городе, чем мы располагаем.
- Хорошо, Герод.
Барух ушел распоряжаться размещением вновь прибывших, а Герод поднялся на одну из уцелевших башен дворца. Было еще темно. По всему городу жгли костры. Люди боялись ночевать в домах. Да и целых домов почти не осталось. Но город жил. Герод чувствовал его дыхание, его боль, его волю. Героду всегда больше по душе была Самария. Но в этот миг он ощущал родство с тем многоликим и шумным существом, которое зовется Город Ерушалаим.
Герод посмотрел дальше. Лунный свет заливал холмы вокруг города, сливающиеся с густой темнотой ночного неба. И со всех сторон огромного мира, простирающегося перед ним, к городу тянулись светящиеся змейки. Это шли люди, откликнувшиеся на призыв царя, шли люди спасать свою столицу, спасать Ерушалаим.
Он потерял за этот год друга, воспитанника, любимую. Его душа выгорела дотла. Как человек он исчез, просто исчез. У него не осталось ни честолюбивых стремлений, ни ярости, ни страсти. Его, раздавленного смертью любимой, убило в землетрясение. Человек умер. Но царь остался. Не потому, что это имя, непонятное и чуждое, было ему нужно, не потому, что он слишком долго шел к этому. Просто он нужен людям и стране, нужен его Иудее. Ему вдруг представилась его Иудея. Не поля, горы и холмы, не города и крепости, и даже не люди, живущие здесь, зовущие его царем, но женщина, чем-то похожая на Марьямну, в старом и ветхом платье, с босыми ногами, усталым взглядом. В ее волосах заметна проседь, а возле глаз, еще ярких и полных жизни, пробивается сетка морщинок.
Она смотрит на него - ее защитника, ее супруга. Она ждет его, она устала от бесконечных бед, обрушивающихся на нее, устала от нищеты. Она хочет не битв и славы, но любви и нежности, красивых платьев и теплой постели. Она хочет иметь дом, ее дом, где уютно и светло, где живут родные и любимые, где долгими вечерами ярко горят светильники, а за столом, уставленным блюдами с самой лучшей едой, собирается семья, ведутся неторопливые беседы, слышен смех. Он даст ей все это. Он - ее супруг, ее любимый, ее господин и ее слуга. Ведь она так похожа на Марьямну, потерянную, любимую, единственную...
***
С первыми лучами солнца к его палатке начали стягиваться люди его дома. Маленькая палатка едва вместила всех, кто был нужен Героду.
- Кто сможет описать положение? Кто будет говорить? - спросил Герод после приветствия.
- Я скажу, царь. - начал Барух. - Если я чего-то упущу, то меня дополнят другие. Дела наши не самые радостные. Нижний город почти разрушен. Уцелели несколько сотен домов, часть стен и башен. Про число погибших точно сказать я не возьмусь, но их многие тысячи. В верхнем городе большая часть домов уцелела, но все нуждаются в ремонте. Треснула восточная стена Храма. Во дворце повреждены башни, разрушено крыльцо. Очень много раненых. Говорят, что едва не половина всех жителей города пострадала. Среди погибших три члена Высокого Синедриона и... твоя теща, Александра. Завалено четыре колодца из восьми.
- Что в других городах страны? - спросил Герод. Известие о смерти Александры почти не тронуло его. Он не любил Александру, перенеся на нее часть своей неприязни к ее подруге Клеопатре.
- Там разрушений меньше. Стихия ударила в Святой город и его окрестности. Смертей почти нет.
- Это хорошо. Что уже сделано и что собираетесь сделать в первую очередь?
И вновь говорил Барух.
- Люди почти закончили разбор завалов в верхнем городе, похоронили погибших, оказали помощь раненным. Сейчас готовится еда. После еды начнем приводить в жилой вид дворец. В нижнем городе хуже. Он впятеро больше, там сильнее разрушения. Пока там еще ищут погребенных под завалами людей. Удалось только организовать питание и подвоз воды. В купеческом доме возле рынка помогают раненым людям. За стенами воины разбили лагерь. После совета начнем выводить туда людей из города.
- Что с Храмом?
- В основном, он цел. Во дворе Израиля уже наводят порядок. Священники убирают внутренние помещения, не нарушая их чистоты.
- И самое главное: чем мы располагаем на сегодня? Что еще можем привлечь?
На этот раз говорил Симон:
- Царь, из Самарии пришли семь тысяч воинов. Две тысячи пришли из Идумеи и Галилеи. Остальных мы побоялись снимать. Но пришло великое множество простых людей. Все они откликнулись на твой призыв о помощи. Еще пригнали десять тысяч рабов, которые прокладывали дороги. Мы решили, что город сейчас важнее.
- Вы сделали правильный выбор. Даниил, сколько воинов у нас на границах?
- В восточных крепостях до трех тысяч. Еще две тысячи воинов осталось в Самарии, две тысячи на юге и две тысячи охраняют караванные пути.
- Хорошо. Еще две тысячи можно отправить отсюда, но не сразу. Пусть сначала закончат с постройкой лагеря. А что с деньгами?
- Государь, мы перенесли из подвала твоего дворца царскую казну, хранящуюся в Ерушалаиме, - опять заговорил Симон. - За мирные годы там скопилось десять тысяч талантов серебра. Она в палатке рядом. Охрану мы приставили.
- Это хорошо. Но нужно будет намного больше. Пока будем расходовать это, вы все подумаете, где и сколько мы можем брать еще.
- Зачем, господин? - возразил Симон - Этого хватит, чтобы восстановить город.
Герод замолчал, словно обдумывая, как сказать словами то, что он чувствовал так четко и ясно. Наконец, он произнес:
- Мы будем не восстанавливать его, а строить. Это будет новый и прекрасный Ерушалаим. Пусть жители города, которые будут его расчищать, получают жалование. А потом, после того, как эту работу они закончат, каждый из них получит деньги и все необходимое для того, чтобы построить новый дом. Из Антиохии и Александрии мы выпишем лучших архитекторов, чтобы они построили нам портики и галереи, площади и стены. Я хочу, чтобы жители гордились своим городом, а иноземцы восхищались им. Пока же нужно наладить подвоз продуктов, приготовление пищи. Рабы пусть тоже работают. Если они будут работать хорошо, то пообещайте им свободу. Даниил - на тебе лагерь, где будут жить ерушалаимцы. Симон - ты обеспечишь еду и строительные материалы. Барух будет распоряжаться деньгами и искать архитекторов, каменотесов, строителей. Давайте попробуем воплотить не город, а сказку, о которой будут рассказывать в самых далеких землях.
Все было сказано. Соратники отправились по делам, а Герод погрузился в свое видение. Огромный город из золотого камня, высокие стены и мощные башни. Широко распахнутые ворота, украшенные резьбой, барельефами, диковинными животными. Прямые и широкие улицы, вымощенные камнем, входят на обширную площадь. По ее краям выстроена галерея, где учителя и знатоки Книги делятся своей мудростью. В центре - колонна. Не в честь воинских побед (устала уже страна от бесконечных войн), а в честь нее, Иудеи. А рядом бьет фонтан чистой воды, высоко вздымаясь вверх и с шумом опадая в большой бассейн с украшенными узорами бортами.
Рядом - огромный рынок, где торгуют товарами со всех концов света. С юга идут хлеб и хлопок, с востока - овцы и буйволы. С севера - дерево для строительства, металлы, рыба и мед, оружие и инструменты, с запада - вино и золото, тонкие шерстяные ткани и стеклянная посуда. Много местных товаров: финики и оливы, виноград и бобы, изделия гончаров и ювелиров. Люди мирно торгуют, разговаривают. Пусть даже и не совсем мирно - торга без того не бывает. Но порядок соблюдают. Вон показалась стража в сверкающих доспехах. Их не боятся. Они не грабители, а защитники.
А там, в верхнем городе, высится его дворец из белого камня - огромный, как завещал великий царь Шломо, Храм со сверкающим куполом. А над всем этим высится башня. Ее башня. Башня Марьямны. И несется над чудесным городом дивная песня - не песня героя, но ее песня, Песнь Иудеи. Да. Это будет не завтра. Но обязательно будет.
Герод вышел из палатки. Еще вчера между грудами камней шли растерянные, испуганные люди, пытающиеся в царе - таком же растерянном и испуганном, покрытом пылью и кровью - обрести опору в качающемся мире. Сегодня все изменилось. Те же люди - да и многие другие - двигались осознанно, понимая, что и зачем они делают. Вот эти продолжают искать в завалах, надеясь найти еще живых людей. Но их немного; надежды уже почти нет. А эти разбирают завалы, вывозят мусор, оставляют то, что потом можно будет использовать в строительстве. На городской площади люди готовят еду для работников, водоносы подносят огромные кувшины с чистой водой. Все заняты делом. А скоро из каменоломен начнут поступать камни для огромной стройки, подойдут тысячи строителей и... город оживет. Для этого царь должен жить.
***
Минуло полтора года. На холме, возвышающемся над Ерушалаимом, по обе стороны от мужчины в алом плаще с золотым венцом на голове стояла группа всадников. Стройка еще продолжалась, но город уже жил. Вдоль улиц теснились дома. Лачуг почти не было. Царь выдавал всем жителям достаточно средств, чтобы дома были достойны столицы. Уже видна была окаймленная колоннадой главная улица, выходящая на широкую, мощеную камнем площадь. По ее краям строители доделывали портик, придающий центру торжественности, да и просто укрывающий в жару. Двойная стена вновь окружила Святой город, а через распахнутые ворота лился людской поток.
- Царь, - сказал один из ближних людей, обращаясь к венценосцу. - Город спасен. Не просто спасен. Город расцветает. Хвала Всевышнему, мы смогли сделать это.
- Мы только начали наше дело, Барух. Иудея - это не только Ерушалаим. Это юг и север. Это прибрежная полоса, которая, наконец, стала нашей. Мы сделали много, но нужно сделать намного, намного больше. Наша работа только начинается.
- Только денег для этого в казне почти нет, - печально произнес другой всадник, помоложе, в скромном сером одеянии.
- Ты прав, Симон, нужно делать передышку. Но каждый из нас пусть помнит, что, сколько бы он не сделал, он сделал мало. И надо сделать больше.
Глава вторая.
Агриппа
Симон разбирал письма. Сколько их приходит со всех концов страны? А сколько из представительств, находящихся за недели и месяцы пути до Иудеи? И каждое нужно прочесть, понять, что в нем - прибыль или убыток, внести в соответствующую книгу. Дел много. А царь только и знает, что требует денег. Перестроил весь Ерушалаим. Красиво, конечно. Колоннады, фонтаны. Только после всех этих дел в казне вместо денег только мыши водились. И начнешь ему говорить, что, мол, нет денег, поменьше бы тратить. А он только одно твердит: вкладывать нужно в свою страну. Оно, дескать, всегда сторицей окупится. Что-то и правда окупалось. Вот поддержал Герод купцов, которые решили из местных фиников вино делать. И хорошо вышло. Вино это продают и в Антиохии, и в Афинах, и даже в Риме. Купцы богатеют, пошлины растут. А деньги, что купцам некогда дали, давно уже в казне лежат. Или с оливковым маслом тоже хорошая идея вышла. Помог царь тем, кто оливковые рощи по Иудее стал высаживать да масло жать. Так теперь иудейское масло ценится не меньше, чем греческое. Опять же казне доход. Это правильно. Тут он царя понимает. Но часто Герод выделывает вещи, совсем ему не понятные.
Мало того, что весь год кормил и поил жителей Ерушалаима бесплатно, так еще и деньги им дал, чтоб дома строили, от налогов освободил. Это же какие убытки? Конечно, люди славили царя. Радовались новым домам. Но казна почти год пуста была. Из доходов дома, из купеческих отчислений за пряности и ткани из далеких стран приходилось оплачивать и воинов, и чиновников, да и все другое. Теперь новое дело царь затеял. Решил по странам проехать, где живут иудеи. Александрия, Антиохия, Эфес, Византий, Рим. Зачем? Симон любил, когда в конце месяца или года поступления и затраты явно показывали прибыль. При этом, лучше, чтобы затрат было поменьше, а доходов побольше. Только никак это не выходит с беспокойным царем. Пытался Симон говорить об этом и с самим царем. Только тот, как безумный: у нас одна мать - Иудея. Для нее нельзя жалеть.
Говорил он и со старым Барухом бен Моше, который в делах дома значил не меньше, а может и больше, чем сам господин. Старый Барух долго жевал бороду, а потом сказал: поверь мне, то, что делает господин - это правильно. Просто хорошо служи ему.
Симон не может служить, если не понимает, зачем он делает так, а не иначе. Почему нужно так делать. Он выбрал момент, когда царь после вечерней трапезы пребывал в благодушном настроении и спросил:
- Господин, а в чем смысл поездки к нашим единоверцам? Какую выгоду она несет? Ответь мне, глупому. Не могу понять.
- Тут все просто, дорогой Симон, - весело ответил царь. - Нам нужно починить Храм. Правильно?
- Так, господин.
- А денег у нас на это нет. Так?
- Так, господин.
- Наши единоверцы в разных городах державы молятся Всевышнему, а главный Храм Его стоит в нашем городе, и восстанавливать его мы собираемся сами. Разве это справедливо?
- Несправедливо, господин, но что сделаешь?
- А сделаю я так, чтобы деньги на восстановление Храма дали наши соплеменники из разных стран и городов.
- Как же такого можно добиться? - недоумевал Симон.
- Можно. По крайней мере, мы попробуем.
Все правильно сказал царь, но понятнее не стало. Хотя, говорят, что царя Герода любит Всевышний. Из всех бед он выходит в новой силе и славе. Может и сейчас у него все получится. Симон сокрушенно покачал головой и опять углубился в свои бумаги.
- Так, из Тира поступило пять тысяч денариев...
***
Иудея постепенно приходила в себя после страшных потрясений, голода и засухи, землетрясения и мора на овец. Постепенно жизнь входила в привычную колею. Опять пастухи пасли свои стада, землепашцы возделывали свои поля и сады. Караваны шли из бесконечной дали в столь же далекое "куда-то". Успокаивался и верхний город в Ерушалаиме. Советы царя и Синедрион заседали, решая что-то вполне важное и не очень понятное для жизни простых людей. Простые же люди просто радовались миру и синему небу, доброму урожаю и отсутствию бед. По крайней мере, больших бед. А небольшие? Что ж, небо везде с тучками.
Приходили в порядок и дела Герода. По крайней мере, дела его казны. Несмотря на все затраты, серебро и золото вновь стали оседать в подвалах дворца Ерушалаима. Их еще было мало для тех гигантских замыслов, которые теснились в голове монарха; их еще было мало для его Иудеи. Но Герод знал: средства найдутся, если есть мечта и цель, если есть рядом люди, которые верят в эту мечту.
Тишину и покой, наконец, опустившиеся на многострадальную Иудею и окрестные земли, всколыхнуло известие: наместником в Сирию назначен не кто-нибудь, а разящий меч императора Октавиана, которого теперь называли Августом - Марк Випсаний Агриппа. Именно Агриппе Август обязан своими главными победами.
Услышав новость, Герод задумался о том, что это значит для его царства, и что это назначение значит для Агриппы. Волею судьбы Герод вынужден был не просто "прислушиваться" к вестям из Рима, но часто и бывать в Вечном городе, и принимать гостей из него.
Ему было известно, что дружба Октавиана, Агриппы и Мецената началась задолго до восхождения Августа к власти. Начиная борьбу, Гай Юлий Цезарь отправил своего болезненного наследника с друзьями в Македонию. Именно Агриппа, а отнюдь не Октавиан, был в этой троице лидером. Он был любимцем македонских легионов. Будучи с детства связанным с морем и флотом, Агриппа очень рано заявил о себе как о талантливом флотоводце. После создания триумвирата именно он встал рядом с Октавианом, более чем скромно наделенным воинскими талантами. Его усилиями был повержен флот Секста Помпея с его пиратским государством в Сицилии. Он разбил флот Антония при Акциуме. Казалось, ближе, чем он, у Августа нет и не может быть друга и соратника. Но логика и разум отступают, когда на арену истории выходит женщина.
Герод знал, что Октавиан Август безумно и совершенно безрассудно влюблен в бывшую жену своего врага и сторонника Антония, молодую Ливию. Даже то, что она уже родила от первого мужа двух детей, не охлаждало страсти Владыки Рима. Стремясь обезопасить себя, Тиберий Клавдий Нерон, прежний муж Ливии, не только дал ей развод, но и присутствовал на свадьбе с Октавианом. Но Ливия, несмотря на юный возраст, была женщиной опытной и не менее целеустремленной, чем Клеопатра.
Однако, если Клеопатра хотела власти для себя, то амбиции Ливии были связаны с ее детьми - Тиберием и Друзом, которых Октавиан официально усыновил. Пробивая для своих детей дорогу к вершинам власти, Ливия постепенно отстраняла друзей своего мужа, ссорила их. Такая ссора, переросшая в охлаждение, случилась и с Агриппой, и тот - трижды консул, триумфатор, человек, дважды пользующийся всей полнотой власти (на время болезни Августа) - был отправлен в почетную ссылку. Наместником Сирии. Для кого угодно это назначение было желанным и почетным, но не для Агриппы.
Август, понимая, насколько он обязан полководцу, оставил ему высший империй во всех провинциях. Тем не менее, это была опала. Это понимал не только Агриппа, но все ближайшее окружение Августа. Понимал это и Герод. Что может дать союз с опальным полководцем? В принципе, многое. Герод не слеп. Насколько бы не был ослеплен любовью Август, он рано или поздно поймет, что место Агриппы - в Риме. И в этом случае, когда звезда Агриппы воссияет с новой силой, дружба с ним может стать надежной опорой.
Наряду с практическими соображениями в дружбе с Агриппой был и иной момент: полководец просто нравился Героду. Он более, чем кто-то иной, воплощал то, что было для Герода "римским духом". Он решил, что свою поездку по Серединному морю он начнет с острова Лесбос, где жил опальный наместник. Вновь он собирался в путь. Но впервые никто не оставался у него за спиной; никто не будет его ждать и сжимать руки: скорее бы, скорее бы!.. Что ж, в этом тоже есть благо. Ничто земное не отвлекает от цели, от его служения ей, его Иудее.
Герод с сотней охраны вновь направлялся к гавани, где его уже ждала снаряженная триера. Впереди - Митилена, главный город острова, издавна славящийся своей изысканной поэзией, своей красотой. Героду невольно вспомнились уроки в ранней юности: "Город на Лесбосе есть - Митилена, большой и красивый. Прорезан каналами он, - в них тихо вливается море, - и мостами украшен из белого гладкого камня. Можно подумать, что видишь не город, а остров". Сегодня Митилена приняла опального друга великого Августа. В Антиохии, столице провинции, сидел лишь легат Агриппы.
Плавание было не вполне удачным. Противный встречный ветер не позволял двигаться под парусами. Гребцы выбивались из сил, стараясь продвинуть деревянное тело корабля в направлении севера. У острова Хиос застряли окончательно. Пришлось пристать к берегу. Некогда Хиос был одним из богатейших островов Эгейского моря. Вино, изюм и мастика уходили от его причалов в самые отдаленные уголки мира. Но, в течение почти столетия разграбляемый всеми проходящими через это море завоевателями, остров впал в нищету.
Уезжали в иные земли жители, засыхали виноградники, беднел остров. Вот и сегодня подати, наложенные на него Октавианом в наказание за подати, уплаченные Антонию, висели тяжким бременем на жителях Хиоса. Некогда, в лучшие годы, в центре города Хиоса, расположенного в удобной бухте, заложили величественную колоннаду. Теперь она представляла собой лишь череду уродливых зубцов, останков недостроенных колонн. Жила на острове и небольшая иудейская община, торгующая с Киликией.
Сойдя на берег, Герод вошел в город так, как положено входить царю и другу Августа - в сверкающей диадеме, в блеске дорогого наряда и панцирей окружающих его воинов. Его встречали глава местной общины и несколько благообразных стариков. После приветствия и традиционных жалоб на жизнь местные иудеи стали просить помощи и поддержки царя, рассказывали о хиреющей торговле, о притеснениях богатых горожан. Герод обещал помощь. Пока же просил разместить на постой его свиту. После разговора с соплеменниками он направился в центр, где некогда находился самый большой в греческом мире рынок рабов, а ныне тянулись длинные и разваливающиеся деревянные помосты, на которых торговали всем, что попадалось под руку. Здесь, в базилике со следами былого величия, заседал городской совет Хиоса. К ним и обратился Герод.
***
Алкиной, булевт Хиоса, с грустью и надеждой смотрел на корабль, входящий в гавань. Триеры были редкими гостями острова. Чаще порт заполняли утлые лодки карийцев, живущих на побережье в двенадцати стадиях от острова. Алкиной еще помнил богатую и славную жизнь в родном полисе - в своем детстве. Помнил он гавань, забитую кораблями, вывозившими с острова мрамор и вино, рабов и мастику, оставлявшими на острове серебро и золото... Но боги переменчивы. Остров несколько раз подряд разоряли Помпей и Кассий, младший Помпей и Антоний. Вот и теперь остров с тревогой ждет посланника от грозного Августа с требованием очередной дани. А городская казна пуста, жители бедны. За все придется отдуваться членам городского совета, булевтам. И кто это прибыл на триере? Как бы не сборщик податей от Августа, который еще недавно был только Октавианом.
Из гавани прибежал гонец. Алкиной перевел дух. Не сборщик. Прибыл царь Иудеи, страны между Сирией и Египтом. Не иначе, бурное море и привело его к нашим берегам. Это неплохо. Встретится со своими единоверцами, живущими здесь, даст им какие-то деньги. Это все на пользу, хотя главной головной боли не снимает.
В зал, где сидели Алкиной и еще несколько членов совета, вбежал немолодой эллин, вестник совета:
- Господин! Сюда направляется царь Иудеи, Герод сын Антипатра!
Почти сразу за ним в зал вошел воин в алом хитоне и идеально начищенном панцире. На балетусе висел гладий в богатых ножнах.
- Владыка Иудеи, Галилеи, Самарии, Перы и других земель, могучий царь Герод!
Булевты поднялись с кресел, удивленно глядя на воина и вход в зал. А через него уже проходил высокий и крепкий воин лет сорока с начавшими седеть волосами и шрамом на правой щеке. От воина-глашатая его одежда отличалась лишь алым плащом, затканным золотыми узорами и заколотым булавкой с большим изумрудом. Волосы на голове скрепляла золотая диадема.
Об этом царе слышали и на Хиосе. Он был необычайно удачлив, богат. Некогда сам Гай Юлий Цезарь предоставил ему и его потомкам права римских граждан. Его знакомствам в столице мог бы позавидовать иной патриций. Сам Август назвал его своим другом. Дети Герода сегодня жили в Риме в собственном доме и получали образование у лучших риторов и грамматиков Вечного города. Важная штучка. С таким стоит быть внимательным.
- Приветствую вас, булевты славного города Хиоса! - дружелюбно проговорил он. - Рад случаю, который позволил мне посетить ваш чудесный остров.
- Рады и мы, царь иудейский! - за всех ответил Алкиной. - Прошу расположиться в кресле и доставить нам наслаждение беседой. Слуги сейчас принесут вино и смоквы.
Булевты вновь уселись в свои кресла, а царь Иудеи, недолго думая, занял место председателя.
- Плох гость, что приходит в дом без подарков, - неожиданно провозгласил он, громко хлопнув в ладоши.
В зал вереницей вошли слуги с корзинами, прикрытыми сверху тканью.
- Здесь, в корзинах, - продолжал царь, - тридцать талантов серебра. Этого хватит, чтобы заплатить подать Риму и (он вздохнул) закончить, наконец, строительство колоннады.
Булевты вздрогнули. Дар был, действительно, царским. Груз, висевший на душах, да и над головами членов совета, был одним хлопком ладоней снят этим странным царем далеких и малоизвестных земель. Но Алкиной прожил уже долгую жизнь. В чудо он верил слабо. Как и в изначальную доброту человека. Его опыт подсказывал скорее обратное.
- Что же хочет взаимен за свой дар царь иудейский? - осторожно спросил он.
- Разве дар требует чего-то взамен? - проговорил царь, больше похожий на пирата или воина, чем на царя, как его представляли греки.
- Впрочем, если в ответном даре вы, почтенные члены совета, сможете гарантировать мне, что соплеменники мои, проживающие здесь будут пользоваться теми же правами и свободами, что и граждане полиса, я буду несказанно рад. Более того, в этом случае, я буду закупать мрамор в ваших каменоломнях. Очень много мрамора.
- Мы должны посовещаться, царь Герод! - еще осторожнее и тише промолвил Алкиной.
Впрочем, о чем тут совещаться. Предложение здравое и наверняка хорошо продуманное. Этот царь - лучший купец, чем купцы, с рождения занимающиеся торговлей. Выгодно его предложение Хиосу. А граждане... Что граждане? Их и так становится все меньше. Пусть иудеи острова тоже станут гражданами. Булевты легко проведут это решение. Тем более, что плата за него не только корзины с серебром, но и возобновление работы в каменоломнях, новые доходы города. Булевты согласились со всеми предложениями щедрого царя.
Горожане же, услышав, что им больше не грозит разорение со стороны Августа, славили на улицах и площадях имя иудейского царя, когда тот проезжал со своей охраной в дом, где единоверцы предложили ему свое гостеприимство. Тем же вечером состоялся разговор с главами иудейской общины. Герод объявил, что иудеи Хиоса будут пользоваться всеми правами граждан полиса, а он, Герод, выступит гарантом соблюдения этих прав. Иудеи Хиоса же смогут заработать, продавая ему, Героду, самый лучший мрамор, подыскивая специалистов-каменотесов, строителей. Все это нужно для того, чтобы выполнить зарок, некогда данный Иудой Маккавеем, возродить великолепие древнего Храма. Но справедливо ли то, чтобы только он, Герод, нес все затраты по строительству Храма? Нет. Потому он просит от будущих доходов отчислять на строительство Храма десятину. Согласны ли на это благое дело жители Хиоса, возносящие молитвы Всевышнему? Вот и отлично.
Нет. Это ни в коем случае не дань. Это порыв души. Но для того, чтобы душе было легче воспарить над бренными заботами, он, Герод, готов предоставлять из средств, собранных в Храме, кредиты единоверцам. Какая у нас ставка в морской торговле? Пятьдесят процентов. Значит, те, кто вносят свою лепту в возрождение Храма, будут получать кредиты по тридцать пять процентов. Более низким будет процент и по всем другим кредитам. Он, царь Герод, договорился с Первосвященником народа и Храма, что Храм будет принимать на хранение средства, которые можно и потерять по причине разгула стихии или жадности мытаря. Безопасность этих вкладов гарантирует лично он, друг Великого Августа, царь Иудеи, глава дома Герода и наследник Антипатра.
Споры были долгими. Иудеи и понимали выгоду этого предложения, и боялись каких-то пока не видимых ими подвохов. Однако, в конце концов, согласие было получено. Десятина от доходов общины отчисляется на строительство Храма.
Еще удачнее сложился визит на Родос. Здесь знали и любили Герода, доверяли ему. Потому не просто приняли его предложение о помощи в строительстве Храма, но и сразу передали некоторые суммы для хранения. Наконец, после долгих скитаний, уже начинавших напоминать Героду "Одиссею", которой терзали его в детстве учителя-эллины, ветер стал попутным. Подняли парус, и корабль быстро заскользил к Митилене, цели путешествия.
***
Марк Вапсаний Агриппа, еще недавно - второй человек в гигантской державе, а сегодня - посол Августа на востоке державы и наместник Сирии, возлежал на ложе в зале, выходящем на широкую террасу с видом на море и порт. Ему было тоскливо и тошно. Ливия, жена Октавиана, Марцелла, его сестра - как же они надоели Агриппе! Постоянные нашептывания, склоки, интриги, как при дворе какого-нибудь восточного царька.
Еще пять лет назад, когда сенат то ли из благодарности, то ли из страха предложил Октавиану титул "первого гражданина" и "величайшего" (Августа), то есть, по сути, монаршее титулование, Агриппа был против этого. Равноправие хорошо звучит на словах и является в высшей степени справедливым на деле, говорил он своему другу детских лет. Власть и без того полностью в руках Октавиана и его партии. Зачем еще лишние слова? Но Октавиан решил иначе и стал Августом, монархом, хотя и сохранил в неприкосновенности все атрибуты старой республики.
Консулы избирались, но только из тех, кого предлагал Август. Провинции находились под его неусыпным контролем, а Египет был объявлен личным владением Августа. Сенат внешне стал даже могущественнее, чем был в недавнем прошлом. Но созывать заседание отцов отечества мог только "первый гражданин". Да и состав сената теперь пополнялся исключительно друзьями и сторонниками Октавиана.
А там, где есть самовластие, не избежать интриг, болота, которое затягивает в себя всех, кто находится рядом с повелителем. От всего этого болота, от женщин Августа и их детей, рвущихся к власти, и сбежал Агриппа. Он привык к разговору с воинами, к качающимся доскам палубы под ногами, к палатке в воинском лагере. Во дворцах на Палатинате ему было тоскливо и неуютно. Но еще хуже оказалось в этом забытом богом городке, Митилене. Врали древние. Нет здесь ни поэзии, ни жизни. Две гавани, склады вдоль них, казармы, да россыпь улиц, спускающихся с гор к морю. Вот и вся Митилена. Худые и загорелые, жадные и шумные греки осаждали его своими бесконечными тяжбами, спорами. Они ничем не лучше, чем то, что было в Риме, только мельче, а от того еще противнее.
Кончилось тем, что Агриппа просто разогнал всех жалобщиков, заперся в этом дворце и предался самой черной меланхолии. Он не злился на Октавиана, которого помнил еще сыном наместника Македонии Гаем Октавианом Фурином, малозначительным и болезненным подростком, которого он, более сильный, брал под свою опеку. Ему было жаль Октавиана. Но себя было жаль сильнее. Они - друзья, поклявшиеся в преданности друг другу - не просто смогли подняться ввысь. Они победили всех. Они стали первыми. И что? Октавиан не может разобраться со своими уже многочисленными родственниками, превратившимися - неожиданно для них самих - в "царскую семью". Гай Цильний Меценат, принципиально чурающийся всех республиканских должностей, выслушивает стишки молодых хлыщей, губит жизнь в пирах и возне с блудницами, которых он называет нимфами и дриадами. А он, Агриппа, пьет уже которую амфору крепкого критского вина, сдыхая от тоски на островке Лесбос. Стоило ли ради этого ставить на дыбы весь мир?
Агриппа вышел на террасу. Перед ним простирался старинный греческий город, родина великих поэтов. С высоты он был даже не таким мерзким. Эх, хорошо смотреть на мир с высоты. В порт заходила чья-то триера. Не иначе, как доклад из Антиохии. Сколько собрано податей, сколько казнено воришек и разбойников на дорогах? Ладно, хоть какое-то развлечение. Вон и на берег сходят, судя по одежде, римские легионеры. А это кто у нас? Что-то не узнаю издали.
- Эй, - крикнул он. - Узнайте-ка, кто пожаловал на триере, только что вошедшей в порт.
Через четверть часа занавес заколыхался и в зал вошел слуга, с рождения живший в его доме, прислуживающий еще юному Марку Агриппе.
- Господин! - несмело сказал он. - Прибыл царь Иудеи - Герод Антипатрид. Просит принять его.
Агриппа вспомнил этого человека. Ничего плохого. Был другом Антония. Рассорился с ним по причине интриг этой египетской блудницы. Все зло от них. До того, кажется, был представлен самому Цезарю. Во время встречи на Родосе вел себя достойно. Не молил и не лебезил, как все остальные подвластные Риму царьки. Говорят, у него дар к сбору податей, да и воин он неплохой. Помог Антонию в Самосате, разбил арабов, помог Сосию с парфянами. Можно принять. Все лучше, чем доклад от легата.
- Приглашай, - разрешил Агриппа.
В зал вошел высокий и крепкий мужчина в традиционной римской одежде (а, да, он же у нас римский гражданин), но с царской диадемой на голове. Впрочем, диадема мало напоминала венцы парфянских или мидийских властителей. Узкий золотой ободок с большим рубином посередине.
- Приветствую тебя, Марк Вапсаний Агриппа! Долгих лет тебе и благоденствия!
- И тебе, царь Герод, здоровья! - не слишком радостно откликнулся Агриппа.
- Прослышав о твоем прибытии на восток, счел своим долгом засвидетельствовать почтение к твоим заслугам. Ну, и развлечь беседой, если ты того пожелаешь.
- Проходи, Герод! - уже любезнее произнес Агриппа, понимая, что приехавший царь не собирается вывалить на его голову очередную тяжбу. - Я велю подать вина.
- Не стоит, славный Агриппа, - с лукавой усмешкой ответил Герод. - Я привез вина из Иудеи. Оно слаще, чем мед, но крепче, чем вино из Галлии.
- Что ж, - не возражал Агриппа, - давай попробуем иудейского вина.
Герод обернулся к слуге и подал знак. В зал внесли амфору, расписанную причудливым узором. Он бережно взял ее и передал Агриппе. Что-то знакомое показалось трижды консулу в росписи амфоры. Он пригляделся. Надо же? Некогда, пока Октавиан плавал в Египет, завершая эпопею с Антонием, а в Риме правил он, Агриппа, по его приказу были изучены все существующие карты обитаемого мира и составлена первая общая карта Ойкумены. Ее очертания и были нанесены на стенки амфоры. Названия стран и городов были написаны умелой рукой каллиграфа. Крупнейшие города, кроме того, обозначались отдельными картинками, соответствующими главным зданиям или храмам, по которым об этих городах знали в мире. На месте Рима же красовался могучий орел, простирающий крылья.
Агриппа, в отличие от Мецената, покровительствующего искусствам, был неравнодушен к точным знаниям и философии. Карта, которой он гордился, но считал, что о ней мало кто слышал за пределами их круга, стала для него приятным сюрпризом.
- Это моя карта? Вот это здорово! Спасибо, друг! Это и вправду приятный подарок. Что ж, попробуем содержимое этого замечательного сосуда.
Агриппа вскрыл печать на горлышке амфоры и разлил вино по чашам, стоящим на столе рядом с ложем и плетеными креслами.
- Что ж, совсем не плохо. Впрочем, постой! Разве это виноград?
- Нет, Агриппа, это не виноград. - улыбнулся Герод. - Я рад, что у тебя тонкий вкус гурмана.
- Что же это?
- Недалеко от моей столицы, города Ерушалаима, разводят финики, которые люди называют пьяными. Из них и делается этот напиток. Скоро мы сможем наладить торговлю этим вином, но пока его немного, оно доставляется к столу лишь избранным.
- Ну, что ж, выпьем за избранных, Герод! За нас, кому судьба повелела править миром!
Они выпили. Чаши были наполнены вновь. Слуги подали тонко нарезанный сыр и фрукты. С каждой чашей, с каждой минутой беседы они проникались все большей симпатией друг к другу. Этот Герод - отличный малый. По духу - настоящий римлянин. Только вот немного идеализирует правителей мира. Эх, если бы римляне были такими, какими они видятся из далекого царства...
- Увы, друг Герод, в Риме римского духа осталось немного. Зря ты отправил детей учиться туда. Их там научат красить волосы и подводить глаза, нежиться в термах и интриговать, интриговать... Весь Рим погряз в интригах, в похоти и чревоугодии. Настоящих римлян ты скорее найдешь в Галлии или в Иллирии, среди грубых легионеров, а не нобилей.
- Ты прав, друг Марк, - соглашался с Агриппой Герод. - Во дворцах умирают и разум, и добродетель. Скажу по секрету, я ненавижу дворцы. Я больше всего люблю даже не воинов, а строителей. Люблю Антиохию потому, что она красива и гармонична. Если у меня хватит сил, то я создам такой же город. Нет, лучше. Я вложу в мою землю все силы и золото, до какого смогу дотянуться. Иудея будет самой процветающей землей римского мира. И там будет жить римская доблесть. Будет!
Герод стукнул кулаком по столу. Чаши подскочили. Одна из них жалобно звякнув, соскользнула со стола и разбилась. Вино разлилось по мраморному полу. Агриппе это показалось очень забавным. Она разбилась, как разобьются все его враги. Эти выскочки Марцелл и Друз, прячущиеся под юбками своих мамаш, единственным достоинством которых является их близость к Октавиану. Он засмеялся, опрокинулся на ложе и тут же захрапел.
Герод прикрыл полководца своим плащом и вышел на террасу. Огромная морская гладь раскинулась перед ним. По этой глади во все стороны шли корабли. После того, как Агриппа полностью уничтожил пиратство в море, создал несколько баз для боевых кораблей, способных покарать любого морского грабителя, море стало безопасным. Нет, волны, штормы и подводные скалы продолжали собирать свою кровавую жертву, но самый страшный хищник - человек - успокоился. Из Иберии и Нумидии, Галлии и Африки шли и шли торговые корабли, перевозя горы товаров. И только у далекой Иудеи были лишь маленькие гавани. Большие корабли предпочитали проходить подальше от коварных скал прибрежной - "филистимлянской" - полосы Иудеи. Порт нужен. Храм - это нужно и правильно. Но нужен порт. Вот такой же. С большой и безопасной гаванью, с собственным флотом. Не караваны по пустыне, а стройные корабли повезут товары из Иудеи, из других стран к самым дальним берегам огромного мира. Глаза слипались. Герод вошел в комнату. Лег на ложе рядом с столом и заснул. И снилась ему она, его Иудея.
***
Через два дня корабль уже нес Герода дальше, в Эфес, в Афины. С Агриппой договорились очень быстро. Тот гарантировал помощь в защите единоверцев, а Герод - систематичность поступления податей с них. Перед расставанием он передал подать с Иудеи и кинжал, украшенный изображением морского сражения. Расстались друзьями. А впереди была огромная работа. Иудея получит теплый дом и обильный стол, тенистый сад, где будет звучать детский смех. Его возлюбленная, его Иудея.
Глава третья.
Строитель народа
Иосиф Флавий думал о Храме. О прекрасном и величественном Храме, построенном проклинаемым его друзьями и учителями царем Геродом. Он еще помнил его - с галереей, с высоким куполом из золота и стенами из белого мрамора, привезенного по морю. При этом за время строительства ни на день не останавливались богослужения. Это было совсем не простой задачей, ведь нахождение в Храме человека, не входящего в число священников и, уж тем более, не являющегося иудеем, уничтожает его чистоту. А строители, каменотесы, ювелиры и плотники были, как на зло, не священниками, а многие и не иудеями.
Герод стал учить священников и, главным образом, их учеников профессиям, нужным для строительства Храма. Было подготовлено восемнадцать тысяч строителей со священническим статусом. Обычные строители подвозили камни, обтесывали их, обеспечивали бесперебойный подвоз асфальта, добываемого в Мертвом море. Но строили Храм священники, и чистота его сохранялась. Это было воистину грандиозное действо. И не менее грандиозный результат. Флавий склонился над рукописью.
"На пятнадцатом году своего царствования Ирод заново отстроил храм, расширил место храма вдвое против прежнего и окружил его стеной - все с неимоверными затратами, с беспримерной роскошью и великолепием. Об этой роскоши свидетельствовали в особенности большие галереи вокруг храма и цитадель, возвышавшаяся на север от него. Первые он построил от самого основания, а цитадель он с огромными затратами перестроил наподобие дворца и назвал ее в честь Антония Антонией. Свой собственный дворец он построил в верхнем городе, и два громаднейших, красивейших здания, с которыми даже храм не выдерживал сравнения, он назвал по имени своих друзей: Цезарионом и Агриппином".
И город Ерушалаим воссиял. Он стал одним из красивейших городов мира, хотя и уступал им в размерах, но не в чистоте улиц, благоустройстве домов и управлении. Этого, Флавий помнил, не могли отрицать даже самые лютые враги Герода. Правда, приписывали они это исключительно его невероятному честолюбию, стремлению в мудрости превзойти Его Законы. Так ли это? Флавий привык считать, что так. С привычными истинами трудно расставаться. Но здесь явно было что-то другое. Даже простой перечень построенного царем потрясал. И это только одна жизнь.
"Но не одними только единичными зданиями он запечатлевал их память и имена: он строил в их честь целые города. В стране самаритян он построил город, который обвел очень красивой стеной, имевшей до двадцати стадиев в окружности, поселил в нем 6000 жителей, наделил последних самой плодородной землей, выстроил в середине нового города большой храм в честь Цезаря, обсадил его рощей на протяжении трех с половиной стадиев и назвал город Себастой. Населению он дал образцовое общественное управление. Когда Август подарил ему новые области, Ирод и там выстроил ему храм из белого мрамора у истоков Иордана, в местности, называемой Панионом. Здесь находится гора с чрезвычайно высокой вершиной; под этой горой, в ложбине, открывается густо оттененная пещера, ниспадающая в глубокую пропасть и наполненная стоячей водой неизмеримой глубины; на краю пещеры бьют ключи. Здесь, по мнению некоторых, начало Иордана. Более обстоятельно мы поговорим об этом ниже. И в Иерихоне, между крепостью Кипрон и старым дворцом, царь приказал воздвигнуть новое, лучшее и более удобное здание, назвав его именем своего друга. Словом, не было во всем государстве ни одного подходящего места, которое бы он оставил без памятника в честь императора. Наполнив храмами свою собственную страну, он украсил зданиями также и вверенную ему провинцию и во многих городах воздвигал Кесарии".
Да, он славил своих друзей-римлян, упивался и гордился их дружбой, сам был римлянином среди иудеев... Но не только это. Флавий понял, что притягивало и тревожило его в Героде или Ироде, что мешало оставить в покое этого проклятого царя более не существующей страны. Они оба (и Флавий это очень остро чувствовал) имели одну подлинную страсть, ту, которая больше, чем жизнь. Имя этой страсти - Иудея. Сохранить и спасти, защитить любимую стало главной целью жизни Герода.
Да. Именно так. Но как же быть с его жестокостью, о которой все знают? Как быть с попранием всех добродетелей? Были ли они? Наверное. Жестокое время рождает жестоких людей. Он отдал своих детей, обвиненных в заговоре, в руки римских властей. Именно тогда Август сказал, что лучше быть собакой Ирода, чем его сыном. Болело ли его сердце? Наверное, болело. Но что-то заставляло его действовать именно так. Ведь мог спасти их одним словом. Но слова не было. Что двигало им? Сейчас Флавию казалось, что имя этому - любовь, а имя возлюбленной - Иудея, его страсть и его бремя.
Флавий встал и потянулся, расправляя затекшие от долгого сидения мышцы. Жизнь заканчивается. Жизнь, главная часть которой осталась там, в стране под другим солнцем, где небо синее и выше, где звезды огромные, как колеса, где некогда стоял Храм, построенный царем, исполненным великой любви к этой земле.
***
Герод любовался Храмом с затаенной гордостью. И храм, и город вышли такими, что его возлюбленной не будет за них стыдно. Строительство еще идет, но ощущение величия строения уже возникает у всякого, кто видит город и Храм. Но Храм стал не просто местом, где хранились сокровища царей и первосвященников, куда жертвовались средства состоятельных иудеев. Сегодня Храм впервые стал источником богатства страны. И каким! Он уже вполне сравнялся по доходности с торговлей с Дамаском. Не только взносы со всего мира от богатых иудеев шли в подвалы Храма. Гораздо больше приносили кредиты, выданные под гарантию царя, возвращаемые с тщательностью, поскольку за ними стояла армия Герода и его статус друга Августа и друга друзей Августа.
Его доверенные люди в Храме выдавали кредиты: жертвователям - очень выгодные, единоверцам - льготные. Иноземцам - чуть выгоднее, чем выдавались трапезитами и ростовщиками. Сегодня на востоке нет более надежного и признанного помещения денег, чем отдача их на хранение (под проценты) в Храм Ерушалаима. Но Герод еще более расширил сферу своей, точнее Его финансовой активности. Он стал страховать корабли, везущие товары в далекие страны. Конечно, какие-то корабли гибли, пропадал груз. Здесь владельцу возвращалась стоимость и корабля, и груза. Но на один погибший корабль приходилось двадцать кораблей, дошедших до цели. Начинание тоже оказалось выгодным. Не только Храм, но и весь город Ерушалаим расцвел под светом золотых потоков, собирающихся здесь.
Одно было плохо: у страны не было порта. Маленькие и неудобные пристани в Газе и Акре не подходили для организации большой торговли; даже гавань Аскелона годилась лишь для небольших судов. Приходилось платить купцам в Тире и Сидоне, вести по пустынным пространствам дорогие караваны. Да, в Келесирии он тоже был лицом значимым, представителем наместника. Но купцам портовых городов приходилось продавать товары дешевле с учетом тех пошлин и податей, которые им придется заплатить. Дом Герода терял на этом десятки, если не сотни тысяч сестерциев. Герод уже не очень различал, где доходы от своей торговли, а где доходы казны царя. Все шло на одно дело - на Иудею. Настоящие дороги, не хуже италийских, связывали теперь главные города страны, да и подчиненной Героду римской провинции, порученной ему Августом и Агриппой. Вдоль дорог на равных промежутках стояли дома, где путники могли отдохнуть, поесть горячей пищи, омыть усталое тело. За дорогами следил специальный чиновник, держащий ответ перед царем. Новые города с новыми жителями возводились в областях, где населения не хватало. Герод привлекал в них умелых ремесленников (не только из Иудеи, но и из сопредельных земель), опытных и работящих крестьян. Расторопные торговцы и сами стремились туда, где будет сбыт их товаров, где можно заработать.
Герод так и не смог привыкнуть к Ерушалаиму. Слишком многое отдавалось в этом городе болью в сердце. Он гордился городом, но чувствовал в нем себя неуютно. В том месте, где некогда он смог разбить отряды преследователей из парфян и сторонников его врага Антигона, он повелел построить себе новую резиденцию - Геродион. Сооружение, перед которым должен был померкнуть и царский дворец в Ерушалаиме.
Однако главной его заботой и головной болью оставался порт. Точнее, факт, что в стране не было своего порта, а нужда в нем была. Все больше товаров везли из Иудеи в отдаленные страны, все больше караванов с пряностями и другими продуктами дальних стран шло через Иудею. Торговые представительства Иудеи и дома Герода раскинулись от Понта Евксинского до Александрии и провинции Африка, от Массалии и Норбона в Галлии до поселений в Персидском заливе. И все ниточки сходились здесь, в Иудее, в руках Герода. Да и сам Герод для строительства постоянно закупал лес в левантийских горах и Анатолии, мрамор с островов Эгейского моря. Он приглашал мастеров из Италии и Греции, золото из глубин пустыни. Все это приходилось многие дни везти по суше, а это огромные затраты.
Собственно, тогда, когда он начал строительство Храма, и возникла проблема. Герод и его приближенные не один десяток раз объезжали все побережье страны, отыскивая место для будущего порта. Выбор, в конце концов, пал на небольшую бухту близ финикийского селения Стратонова башня. Ближних людей и даже самых близких друзей и единомышленников Герода выбор удивил. Во-первых, селение это находилось далеко на севере от Ерушалаима и еще недавно относилось к римской провинции, а не к Иудее. Во-вторых, сама бухта была очень опасной и небольшой. Только малые рыбацкие корабли решались пристать здесь.
Но в выборе Герода была своя разумность. Ее он и изложил на совете царя. Новый порт легко соединить удобной дорогой с Самарией и Галилеей, а там дороги и места для стоянок караванов уже есть. Есть и удобные пути до Ерушалаима. Близ нового порта расположены традиционные маршруты торговых кораблей из Александрии в Азию и Грецию, на острова и к понтийскому хлебу, рыбе, боевым коням и рабам. Значит, легче привлечь эти корабли в порт, легче переманить нужных мастеров из Финикии, где столетиями люди живут морем. Главное же, новый порт станет вторым ликом Иудеи. Ерушалаим - город Закона, город, где властвует прошлое. Он должен быть. Прошлое нельзя выбросить за порог, как сношенные сандалии. Но должно быть и иное: будущее; место, где мудрость древнего Закона встретится со страстностью кочевников, силой и порядком, которые несет Рим. И новый порт подходит для этого лучше всего. Из него в страну станут проникать новые люди и новые мысли, новые товары и умения. Себастия, древний Шомрон уже становится таким местом встречи. Новые дворцы и сады Себастии уже славятся на всю страну и окружающие земли. Но там прошлое еще живо, как живы нелюбовь к Ерушалаиму, подозрительное отношение к его Храму, во имя которого был некогда разрушен древний храм Предвечного в Шомроне. А то, что место не очень удобное - так ведь это дело поправимое.
И закипела работа. Возле рыбацкой деревушки вырос огромный лагерь, где десятки тысяч людей день и ночь создавали рукотворное чудо. Подводные камни разбивали, дно углубляли. Сами камни лодками свозили к границам будущего порта. Из Рима были выписаны мастера, умевшие создавать раствор, застывающий и в воде. Основу для него брали в Мертвом море, возникшем в миг гнева Всевышнего.
Постепенно из воды выступали мощные стены волнорезов, границы, отделяющие порт от открытого моря, защищающие суда от ветров и непогоды. Границы порта были определены так, чтобы риск быть вынесенным на скалы или к мели были самым малым. Глубокая вода вела в гавань. Пока в море создавалась рукотворная гавань, дополняя то, что создано Всевышним, на берегу тоже шли работы. Удобные причалы для кораблей, даже самых больших; места, где можно выгрузить и хранить товары; дороги от причалов до складов. Все это, как по велению волшебника, возникало на пустынной окраине.
Герод с той частью своего двора, где ценились не интриги, а умения, почти переселился в Себастию. Впрочем, сам он, превратившись в кочевника, забыл, что значит жить под одной крышей. Уже совсем не юный. В волосах седины уже больше, чем смоли, глаза покраснели от постоянного недосыпания. Но горели они все тем же огнем, все той же страстью, поглощавшей его, дающей ему силы. Герод метался между гигантскими стройками в Ерушалаиме и Себастии, в новом порту, названном им в честь правителя мира Кесарией. А помощников становилось все меньше. В окружении детей, внуков и правнуков тихо ушел из жизни верный Барух, до последнего дня старающийся держать в своих руках дела дома. В далекой Александрии скончался брат Ферарос; теперь дела там ведут его потомки. Герод успел прибыть к его ложу, последний раз повиниться перед ним за все вольное и невольное зло, что причинил ему в жизни. Братья виделись нечасто, но любили друг друга. И теперь, в час последнего прощания, перед вечностью старались заново пережить то время, когда они были вместе, когда жив был их отец, Антипатр.
Симон занял место Баруха возле царя и место главы дома. Только если Барух был мудрым и веселым, то Симон постоянно ворчал. Когда Герод изложил свой план строительства порта на месте бедной деревушки с мелкой гаванью для лодок, Симон причитал неделю, что царь и раньше был не особенно умен, а теперь и вовсе сошел с ума, и решил пустить по миру и свое царство, и его, Симона, несмотря на то, что тот теперь его родственник. Впрочем, несмотря на постоянное нытье, к которому Герод за много лет привык, Симон был незаменим во всем, что касалось подсчетов, организации поставок, сведения концов с концами. У него всегда где-то были припрятаны какие-то запасы "на черный день". Это спасло и страну, и самого царя в трудный год, когда хлеб не уродился, а скот падал так кучно, что поля покрывались телами мертвых животных. Голод в тот год обрушился на Иудею.
Но все золото и серебро уже ушло на закупку мрамора и дерева, на строительство Ерушалаима и Себастии, прокладку дорог и каналов. Главное же, очень много средств ушло на перестройку Масады, древней крепости на краю пустыни. Конечно, скоро ждали поступлений, но пока денег не было совсем. Ну, почти совсем. Именно тогда Симон стеная и хныча, что теперь уж царь совсем себя разорит, провел Герода в дальнюю комнату дворца. Долго копался в связках ключей, продолжая причитания про бедного Симона и царя, который решил его разорить. Наконец, достал нужный ключ, отпер дверь и... Герод застыл.
Комната до самого верха была завалена золотой и серебряной посудой, кубками и цепями из драгоценных металлов. Этого было очень и очень много. Его хватило, чтобы закупить хлеб и скот, накормить всех бедствующих, дождаться поступлений средств от торговли.
Про "родню" Симон тоже не солгал. В покои Герода как-то сама собой вошла дочь Симона, Малтака. Любовь с ней не появилась, но появился уют даже в тех временных жилищах, куда заносила жизнь непоседливого монарха. Родились дети, Архелай и Антипа. С ними Герод отдыхал душой, а они платили отцу самой искренней и почтительной любовью. Собственно, Симон оставался последним из советников-друзей. Новые не появлялись. То есть, советники и помощники были, но были они не друзьями, а расторопными слугами. Они быстро и разумно выполняли поручения царя, но очень редко и робко позволяли высказывать сомнения, проявлять самостоятельность. Всех, способных на такое, приходилось отправлять главами далеких представительств. Правда, один новый помощник и друг появился. Новый и неожиданный.
Еще в страшно далекие годы правления Антония и Клеопатры, когда Героду пришлось часто бывать в Александрии, он познакомился с философом Николаем Дамасским, жившим при дворе Клеопатры и занимавшимся воспитанием ее детей от Антония. Молодому царю показался симпатичным еще более молодой философ и историк. Они подолгу беседовали вечерами в доме Герода, расположенном в иудейском квартале Александрии, или в царском дворце.
Герод рассказывал о своей юности и молодости, о событиях в Галилее и походе на Александрию, в котором он принимал участие. Николай же посвящал иудейского царя в сложные перипетии Пелопонесской войны, в планы Александра Македонского о слиянии персов и эллинов в один народ. Они долго спорили о том, почему план великого македонца так и не воплотился, о том, как можно преодолеть тягу человека к привычному, хотя и не самому лучшему. Тогда же у Герода возникла мысль о том, как это сделать. Объяснять, что по-новому жить лучше - занятие абсолютно бесполезное. Люди привыкли жить так, как они привыкли. Им так нравится жить.
Объяснить нельзя, но можно дать пример другой жизни: яркой, привлекательной, радостной. И тогда, быть может, люди постепенно вылезут из мира привычек и начнут меняться. Пусть люди живут в привычном им мире. Он, Герод, не будет мешать им, не будет силой "загонять к счастью". Он даже будет помогать им в их бедности. Ведь они верят ему, их царю. Но рядом он построит другой мир, чудесный и притягательный. Мир, полный красоты и гармонии, неизвестного народу комфорта и благополучия. Эти миры будут соприкасаться. Поначалу немногие начнут переходить из мира традиции в мир истории. Но их пример должен стать заразительным. И тогда...
Мысли Герода нашли отклик у философа из Дамаска. Потому, когда история Антония и его египетской супруги закончилась столь печально, Герод пригласил Николая к себе, в Ерушалаим. Он был одним из авторов всей идеи преобразования державы Герода, становящейся все обширнее. Ему принадлежала и мысль о перестройке Масады. Реализация ее и сделала строительство нового порта совершенно необходимым. Ведь объем пряностей, которые везли через территорию, контролируемую Геродом, увеличился почти в два раза.
О том, что Масаду нужно укреплять и перестраивать, Герод думал уже давно. Просто из чувства благодарности к месту, некогда спасшему его семью в трудный год. Но то, что перестройка может иметь такой смысл, ему в голову не приходило. Это придумал Николай.
***
Сын почтенного купца из народа набатеев, Адиль, уже не первый год водил караваны от Красного моря к славному городу Дамаску. Отец стареет, дети постепенно заменяют его и на караванных тропах, и в домах влиятельных купцов Дамаска и Тира. Не далек тот день, когда он, Адиль, встанет во главе их торгового дома. Последние годы в их делах наступил не то чтобы упадок, но некоторый застой. Могущественный царь Иудеи, друг римлян, Герод-идумеец, все больше перетягивал торговлю на себя. Его руки уже дотягивались до Эйлата, его власть ощущалась в Тире и Сидоне. Даже в самой Набатее его слово значило очень много.
Все большее число караванов шли в сторону Газы и Шомрона, хотя и на долю хозяев пустыни оставалось немало. Вот и сейчас длинная вереница ослов везла мешки с редкими пряностями, тюки с дорогими тканями, редкими травами для приготовления целебных снадобий. Все это в Дамаске превратится в сияющие серебряные драхмы и сестерции, золотые ауресы, дарики и статеры. Бронзовые монеты, принятые в Риме и Иудее, он не любил и старался не брать (их не везде признавали, да и места они занимали много, а ценились дешево). Потом эти монеты превратятся в новые товары, в тонкие вина и сады, прекрасных наложниц и оружие. Все это грело сердце главы каравана.
Но как же тяжела дорога! Бесконечная тряска в седле или повозке, сон на тонком и грубом покрывале, брошенном на голую землю, жара днем и холод ночью. А главное, песок. Везде, куда ни кинь взгляд, высились бесконечные волны песчаных гор, изменчивых и постоянных в своей изменчивости. Но песок не только лежал барханами вокруг. Он был везде: в одежде и на коже лошадей и ослов; в вареве, которое готовили на стоянках; вода в чашах скрипела на зубах бесконечными и вездесущими песчинками. Самое страшное, от чего да хранят его великие духи пустыни - это час, когда песок взрывается вихрями, хлещет, как стрелы в страшной битве, по несчастному каравану, оказавшемуся на его пути, воет, как тысячи гиен, оказавшихся в одном месте. Сколько караванов пропало в этих местах? Не сосчитаешь. А есть еще разбойники, дикие звери и многие другие опасности, подстерегающие купца на караванной тропе. Сам Адиль разбойников не боялся. Охрана у каравана хорошая, наемники умелые - других в такое дело не берут. Правда, и платит он им немало - больше, чем иным телохранителям владык.
Караван все шел и шел, преодолевая бесконечные пространства аравийской пустыни. Уже показалось огромное озеро, проклятое духами, не принимающее в себя ничего. Вода его не годилась для питья. Она была горькой и соленой, от нее люди заболевали. Потому близ караванной тропы был некогда вырыт колодец с небольшим бассейном, который старался подновить каждый проходящий караван. На расстоянии трех-четырех полетов стрелы среди пустыни высилась гигантская скала с плоской вершиной. Там уже много столетий располагалась иудейская крепость Масада. Угрозы от нее не исходило. Царь Герод, сам наполовину набатей, старался соблюдать мир между странами. Масада охраняла иудейские караваны. Набатейские же шли своим путем.
- Господин, - позвал его начальник охранников. - Будем делать остановку?
-Да, Хайдар, будем останавливаться. Распорядись, чтобы люди начали ставить палатки и готовить ужин, выстави посты. Ну, ты сам все знаешь.
С Хайдаром они ходили уже больше раз, чем пальцев на обеих руках. Хороший воин, умный, решительный, но острожный. Такие особенно ценятся. О духи, опять палатки, духота, песчаная пыль, лежащая на всем вокруг тебя... Но что сделать - такова судьба караванщика. Его отец, его дед и даже, наверное, дед его деда водили караваны по этой тропе. Это - их судьба и их награда. Таков их источник жизни.
Адиль направил коня к слугам, уже почти установившим палатку для него. Соскочил с коня и буркнул, чтобы поторопились и положили больше подушек на циновку. Пока подошел к хаузу с водой, напился. Опять этот песок. Омыл лицо и печально посмотрел на свое отражение на темно-желтой поверхности. Ему минуло тридцать зим. Самые лучшие, самые радостные годы его жизни прошли в дорогах между Эйлатом и Дамаском, на тропах, ведущих от колодца к колодцу. Он поднялся и оглядел постылую округу. Десятки раз смотрел, а все то же: проклятое озеро, холм иудейской крепости и горы песков с тропой, идущей между ними.
Много переходов назад иудеи затеяли что-то в крепости. Туда потянулись вереницы ослов с непонятными грузами, толпы рабов, какие-то воины. Понятное дело, крепость старая, нуждается в ремонте. Только строителей было уж очень много. Непонятно. Хотя, говорят, что этот новый царь любит строить всякие ненужные вещи. Вот перестроил у себя в столице храм всех иудеев, отделал его белым мрамором и золотом. Чем плох был прежний? Хотя, когда у человека столько денег, как у этого Герода, можно и почудить. Но теперь, видимо, с крепостью уже закончили.
Внезапно Адиль увидел, как из крепости выехала группа всадников и во весь опор помчалась в сторону его каравана. Это не то чтобы испугало, но насторожило купца.
- Эй, кто-нибудь, Хайдар, отправь людей. Пусть узнают, что нужно иудеям?
Охрана, отложившая было оружие, вновь взялась за копья. Три всадника отделились от группы и направились навстречу воинам из крепости. Через полчаса они вернулись вместе с иудеями. Молодой воин в блестящем панцире, со свежим, не покрытым пылью лицом спешился и с почтительным поклоном обратился к Адилю.
- Почтенный купец! Властитель крепости Масада, Иегуда бен Закир, от имени царя Герода приглашает тебя переночевать в одном из дворцов крепости, а твой караван - остановиться в специальном доме у подножия, где всем будет удобно и просторно. Посланник говорил на арамейском - общем языке всех народов Аравии и прилегающих к ней земель.
Адиль был озадачен. Набатейские купцы не то чтобы враждовали с иудеями. Просто их миры не пересекались. Уже много лет иудейские караваны идут западнее, сворачивают в Шамрон, а оттуда - в Тир, или сразу поворачивают на запад, в Газу. Герод силен. Отказать ему, обидеть - себе дороже будет. Впрочем, если бы его хотели убить, то здесь был бы отряд воинов, а не посланники с церемониальным оружием (он сразу заметил, что оно не боевое). Решено. Хоть омою тело перед еще целой неделей тряски по проклятой пустыне.
- Благодарю тебя, вестник, - вежливо ответил он. - Мы принимаем это приглашение.
Интересно, подумал он. А что значит "в одном из дворцов"? Какие там дворцы? Дворцы в крепости на краю пустыни? Нелепость. Ладно, посмотрим. Они подъехали к основанию холма. Здесь, чуть в стороне, стояло большое строение с широким огороженным двором.
- Тут, - указал молодой воин, - может остановиться караван. Во дворе найдется место для животных, сено, чтобы их накормить. А в доме есть лежанки и склад для твоих товаров. Тебя же, почтенный купец, прошу посетить нашу крепость, где уже ждут тебя стол, бассейн для омовения и многое другое.
Сопровождающие воины и Адиль с Хайдаром направились вверх по узкой дороге к воротам крепости. Ворота распахнулись, и ... они въехали в сказку. Уже сами ворота внутри были расписаны яркими красками, выложены мраморной плиткой. Чуть выше белели стены дворца. Адиль видел дворцы. Но здесь, в сердце пустыни, возле проклятого озера, встретить такое чудо он не ожидал. Скала, на которой располагалась крепость, была покрыта слоем земли, питающей дивный сад, прохладный в самый жаркий день. В бассейнах плескалась ледяная вода, манившая к себе. На террасе дворца их ожидал благообразный иудей в дорогой одежде, более похожий на купца, чем на воина. Впрочем, воины здесь тоже были. Рослые, сильные мужчины, вооруженные лучшим оружием, которое Адиль когда-либо видел. То здание, немного справа - наверняка казарма.
После красочных приветствий и пожеланий процветания Адиля и Хайдара провели во внутренние помещения, где располагались бассейны с горячей и холодной водой. Расторопные слуги скребками очистили тело от пыли и песка, умастили маслом. Возле бассейна их ждали новые одежды и приглашение к столу. Стол был прекрасен: блюда с фруктами и редкими сладостями, мясом и рыбой, тонкими слоеными лепешками и уникальным по вкусу иудейским вином, сладким, как патока.
А потом, после еще одного омовения, их проводили в покои, где мягкий ночной ветерок и нежный пух перин вызвали в молодых мужчинах взрыв похоти. Это тоже предугадали загадочные хозяева. Зашуршали занавесы, и в комнату вошли молодые феи, одарившие детей пустыни бурными ласками.
Утром Адиль решил, что ему приснился хороший сон. Но "сон" продолжился. Опять омовение и завтрак с гостеприимным комендантом крепости. Адиль посетовал, как трудно будет после дворца опять неделю трястись по пустыне до Дамаска и еще две недели в обратную сторону.
- Что же, благодаря милости царя Герода этому горю я могу помочь.
- Как, почтенный Иегуда?
- Продай товары здесь. Цену я дам почти такую же, как и в Дамаске. Зато через неделю ты уже можешь быть дома и повести новый караван.
Адиль задумался. Конечно, этот купец-военачальник настоящей цены не даст, но если и правда немного меньше, то дело стоит того. Путь сокращается дважды. После долгих споров ударили по рукам.
Слухи о странных событиях в Масаде быстро разнеслись по пустыне. К крепости стали стекаться караваны. Кто-то увидел в этом явную выгоду. Кто-то приходил просто из любопытства, а кто-то - чтобы увериться в ложности россказней о дивном саде и дворцах в крепости. Но, так или иначе, а основная масса пряностей стала продаваться в Масаде, и оттуда уже текла в разные стороны, в основном, в сторону севера, в Шамрон. Царь Иудеи оказался почти единственным продавцом пряностей. Что-то шло через персидский залив. Но там торговали враги, парфяне. Да и пряности стоили дороже. За этим Герод и его советники внимательно следили. Потому и возникла острая необходимость в собственных морских воротах для страны.
***
Порт Кесария строился быстро. Поддерживал строительство и Марк Агриппа, вновь возвративший себе милость Августа. Уже через четыре года в обширную и безопасную гавань, отделенную от моря высоким молом, входили и выходили самые большие корабли; склады и дороги до Шомрона и Ерушалаима, до Тира и Галилеи были готовы тоже довольно быстро. Порт стал не только ямой, в которую шли и шли тысячи сестерциев серебра, но и источником дохода. Торговля и портовые пошлины стали заполнять эту брешь. Симон торжествовал. Безумие кончается. Начинается прибыль. Жемчуг и соль, пряности и масло, фрукты и ювелирные изделия - все это начинает вывозиться через новый порт. Сюда же прибывают мрамор и оружие, ткани и зерно, рабы и изделия из стекла.
Но радовался он рано. Герод, Николай и их единомышленники хотели совсем иного. Кесария, Себастия, Геродион, Масада и множество других городов и крепостей, построенных Геродом и по его приказу, должны были стать не просто прибыльным делом, но сказкой, манящей и близкой.
Строительство продолжалось, правда, уже перестав быть проблемой для казны. Мир и процветание в правление богоравного Августа сказались на Иудее более, чем на какой-либо другой провинции или на каком-либо другом царстве. Люди стали забывать ужасы войн и голода. Кто-то ворчал, что с ужасами исчезает и страх перед Всевышним, исчезает древнее благочестие. Но таких было немного. Народ славил монарха и Августа, радовался добрым лучам, озарявшим новым светом Иудею. А Герод все продолжал превращение страны из забытой окраины в мировой центр. Он строил ипподромы и амфитеатры, термы и гимнасии. Он делал их доступными для простых людей. Люди медленно, постепенно привыкали к новым формам жизни.
В Кесарии, впервые в Иудее - да и не только в Иудее - была проложена канализация, обеспечен постоянный приток воды. Чистота городских улиц, особенно двух центральных - Кардо и Декаманус - поражали приезжих. По молу прошел портик, служивший и украшением порта (на манер царской гавани в Александрии), и защитой от зноя или дождя. Стеллы и колоны в честь Августа, в честь римских друзей Герода украшали площади города. Кольцо садов опоясывало его, подчеркивая красоту и строгость стен и башен. С каждым днем возрастало число жителей города. Сюда переезжали торговцы и ремесленники, корабелы и философы. Десятки тысяч жителей наполняли улицы нового города всеми наречиями мира.
Процветал и город Себастия, прежде пребывавший в забвении, а теперь оказавшийся одной из важных стоянок на пути в Кесарию. Его смоквы и маслины славились по всему востоку, как и сады. В Иудее, той старой Иудее, что сложилась вокруг Ерушалаима, большинство жителей еще спало и видело древние сны: люди там жили так, как жили со времени возврата из вавилонского плена. Герод не мешал их жизни. Он знал, что самые лучшие и благородные начинания губит торопливость. Он даже получил разрешение Августа, лично совершив визит в Рим, на защиту местных верований от посягательства извне. Даже римские легионеры, вступая в Ерушалаим, снимали изображения со своих значков, поскольку иудеи запрещали изображения. Но на севере и на юге страны, теперь обширной, как никогда, бурлила жизнь.
Недовольные Геродом, конечно, оставались. Особенно среди священников, еще недавно бывших самым влиятельным сословием в Иудее, ставившим и смещавшим царей. Они старательно проклинали царя, обличали его гордыню и его преступления. Но Герод не очень опасался этих детей дворцов, способных только говорить. Да и народ Иудеи, счастливый наступившими спокойными и сытыми временами, не очень поддавался на их речи. Были и другие. Те, что упорно ждали конца времен, предрекали его. Для них цветущая и благополучная Иудея оказывалась костью в горле. Сам облик огромного Храма и дворца, шумных рынков Ерушалаима и красоты его улиц, сам вид процветающего севера и крепнущей державы отнимал у них смысл их жизни. Они тоже обличали. И в отличие от первых в их словах была живая боль. Герод даже жалел их, дозволяя ругать себя, обличать в преступлениях, которых он не совершал. Ведь его план, созданный им и Николаем Дамасским, благословленный Августом и Агриппой, начал сбываться.
Все больше жителей основной области Иудеи обращались к ремеслу и торговле, начинали жить в другом времени, времени истории. Они оставались иудеями, соблюдали заветы, но все более становились римлянами, жителями Космополиса. Они любили свою землю и именно потому хотели не отгородить ее стеной от мира, но сделать его центром - процветающим, манящим, желанным.
Одно беспокоило царя. Ему уже седьмой десяток. Сил с каждым днем остается все меньше. Успеет ли он? Успеет ли воплотить свою детскую мечту о том, чтобы слить мудрость Храма и величие Рима в единую сущность? Смогут ли его наследники подхватить его бремя, смогут ли дать его возлюбленной то, что она заслужила - покой и процветание? Ответа он не находил. По мере того, как сил оставалось все меньше, страх за свое дело, на которое он положил всю жизнь, терзал его все сильнее. Он успокаивал себя зрелищем расцвета страны, видом цветущих селений и городов, но беспокойство оставалось.
Ведь времена могут измениться. И тогда голоса его врагов и недоброжелателей уже будут звучать иначе, иначе восприниматься людьми с полей. И тогда... Тогда противостоять им будут не вечно грызущиеся наследники Александра Македонского, а стальные римские легионы. Неужели его Иудея поверит тем, кто подведет голову ее народа под римские мечи, превратит их из защитников во врагов? Герод боялся даже представить себе это несчастье.