-Эй!- раздался голос, как только стихли шаги стражников. - Эй, парень, как тебя зовут?
Голос доносился из-за противоположной стены камеры и звучал вполне дружелюбно.
- Ник,сэр.
-СЭР!-почти прокричал голос и зашелся странным смехом, больше всего похожим на кашель.Он смеялся долго, минут пять, постепенно сбавляя громкость и вдруг заорал:- Тебя что из воскресной школы сюда привели, пацан?
И опять засмеялся. Не в силах больше выносить это, я взорвался:
- Нет, я убил трех человек.
Внезапно все стихло. Наступила такая мертвенная тишина, что я отчетливо услышал писк сотен крыс в углах помещения, под полом, над потолком... И мне, пожалуй, впервые за все время моего заточения в тюрьме Стэремхолд стало по-настоящему жутко. Все, начиная с моего ареста и заканчивая приговором суда, казалось мне нереальным. Я как будто существовал в каком-то одуряющем тумане и ничто не могло затронуть меня. Тогда я считал, что мое сердце умерло навсегда. Но теперь... как будто какая-то пелена спала и мне стало жутко. Наверное, потому что я впервые за все это время почувствовал, что жив. Что жив и что очень-очень скоро тело мое, не успев даже сгнить, будет съедено этими вот крысами, или червями. Но мне-то тогда станет уже по-настоящему все равно...
- А ты смелый, парень. Знаешь сколько я за это время повидал приговоренных к стулу Милосердия! И все они уверяли меня, что невиновны! Представляешь? - теперь уже он точно закашлялся, и кашлял так же долго как и смеялся. - Скажи еще что ты не боишься!
- Я не боюсь. Я не боюсь умереть, - это был честный ответ. Да, мне не хотелось умирать, но и жить дальше было невыносимо. Так что эти два чувства, странно уравновешивая друг друга, не порождали во мне страха перед смертью.
- УМЕРЕТЬ! - проорал мой собеседник. - Да ты никак уже с катушек съехал, пацан? Это Техас! Никто и не собирается тебя убивать.
Я не поверил своим ушам.
- Но... меня же приговорили к стулу Милосердия. Я думал... Это же электрический стул, а на нем люди умирают.
- А на нем люди умирают, - передразнил меня голос.
- Электрический, конечно, стул, да не тако-ой! - весело протянул мой собеседник и захрипел - видимо, опять смеялся. - Подойди-ка к окошку пацан, сейчас самое время! Шоу уродов уже началось!
Не понимая о чем он толкует, я подошел к окну и выглянул в тюремный двор. Там... Я даже не знаю как это описать. Там как будто собрались одновременно тяжело больные и пациенты психбольницы. Кого-то охранники катали по кругу в инвалидных колясках, кто-то еще мог передвигаться сам, а кто-то занимался своими странными делами и их не трогали. И все это были старики. Некоторые полностью седые, а некоторые с клоками седых волос странно выделяющихся на фоне остальной шевелюры. Заметив меня, к моему окну по-заячьи запрыгал один старик. Руки его были прижаты к груди и тряслись безостановочно. А взгляд - как у пятилетнего ребенка. Меня замутило.
- Не дай нам бог сойти с ума, - проговорил мой собеседник сквозь мрачный смех, - уж лучше посох и сума. А видишь того с капельницей?
Я отыскал глазами старика, о котором говорил мой собеседник. Его с бесстрасным лицом катал по кругу один из тюремных охранников. Тело старика было скрючено, руки безвольно обвисли, а между безжизненных ног стекала струйка мочи.
- Его вчера казнили. Болтливый был малый, - прокаркал голос. - Воистину стул МИЛОСЕРДИЯ!
Внезапно у меня все поплыло перед глазами и я опустился на бетонный пол.
- Но как?... - я едва прошептал эти слова, но мой собеседник похоже услышал:
- Обыкновенно, - теперь в голосе его не осталось и следа насмешки, только усталость. - Пропускают ток через мозг. Может быть ты знаешь, давным-давно это даже считали лечением, применяли в психушках. Эффекта правда никакого не давало, кроме того, что превращало людей в растения. Но теперь, когда во многих штатах отменили смертную казнь правительство нашло другой способ обезвреживать преступников. Не менее действенный надо заметить. Кстати, если подружишься с палачом, он может устроить так, чтобы ты превратился в овощь. Тогда уж с тобой не будут церемониться, пропустят ток еще разок да посильнее. И все! Есть у тебя кто-нибудь... ну... кто-нибудь, кто позаботился бы об этом?
Я с удивлением отметил, что мой собеседник впервые проявил какую-то деликатность.
- Нет, - почти прошептал я и на этом вопросы закончились. У него, но не у меня. - А как же пожизненное заключение? Ведь на этих... заключенных наверняка уходит много лекарств! Это же большие деньги!
Мой собеседник вздохнул.
- Нет, пацан. Это дешевле. Как думаешь сколько им осталось?
И тут меня словно током ударило.Я вскочил.
- А ты? Что ты здесь делаешь столько времени? Это же камеры для приговоренных!
- А мне-то откуда знать! - внезапно сорвался на истерический крик мой собеседник. - Откуда мне знать, ты..., ты...! А! Черт с тобой!
И он замолчал. Из-за стены доносилось только частое-частое тяжелое дыхание.
Разговор был закончен. Я растянулся на кровати, не в пример мягче и комфортабельнее прежних моих нар. Меня все еще мутило и мысли, тяжелые, вязкие, черные, как смола, протекали через мозг. Я не знаю, сколько я так лежал. Может час, может два. Знаю только, что шоу уродов закончилось. Гравий больше не шелестел в тюремном дворе и солнце давно уже зашло за горизонт. Меня начали душить слезы,небеспричинные, но внезапные и я впился зубами в наволочку, чтобы мой сосед ничего не услышал. Но остановить это было уже невозможно. Это как река, прорвавшая плотину. И вот уже я катался по полу, стеная и крича, разбегался и бился головой о стену. Кажется, я начинал сходить с ума. И в тот момент, когда буйство мое достигло своего пика из-за стены раздался тихий голос. Он что-то говорил и я, невольно прислушиваясь, прекратил свой вой.
- Ты не первый, пацан. Ты не первый. До тебя было много. Сотни до тебя. Я здесь уже второй год. Меня также как и многих уже привели сюда, в эту самую камеру, чтобы на утро казнить. Но утром за мной не пришли. Я тогда не мог поверить своей удаче и весь день сидел будто на иголках, вдруг придут.Но за мной не пришли и на следующее утро. Тогда мне захотелось узнать в чем причина и я стал кричать и бить по прутьям, но никто не пришел. На следующей день привели паренька и посадили в ту камеру, в которой ты сейчас сидишь. Но мне не сказали ни слова. Я не помню имени пацана, он уже умер, но тогда мы с ним разговорились и он тоже надеялся, что за ним не придут. Но за ним пришли. А я здесь уже второй год, пацан. Столько вас уже было, вы все для меня уже на один... голос!
И он засмеялся. А я не мог шевельнуться, не мог издать ни звука.
***
Утро застало меня, сидящим на полу камеры и смотрящим в одну точку. Не помню, о чем я тогда думал и думал ли вообще. За мной пришли когда первый кровавый луч коснулся пола камеры. Двое охранников, ухмыляясь, подхватили меня за локти, одели наручники и вывели из камеры. Я даже не попращался со своим собеседником. Меня вели по бесконечным плохо освещенным коридорам, выкрашенным в блевотный коричневый цвет. Наконец мы зашли в какую-то комнату. Меня посадили на стул. Не помню почти ничего, тогда я ничего не замечал. Единственное что запомнил это зеркало. Когда меня выводили из комнаты, я посмотрел в зеркало. Мама всегда говорила, что это хорошая примета, выходя из дома, посмотреть в зеркало. Я не сразу понял, что не так в моем отражении. Только когда меня завели в зеркальную комнату, посреди которой стоял стул; только когда меня с силой усадили на него (наверное, я сопротивлялся); только когда меня приковали к его подлокотникам; только когда виски мои смазали чем-то и что-то к ним прикрепили; только когда на голову одели какой-то шлем; только когда я закричал, чтобы его сняли; только когда его наконец сняли и стражники вышли из комнаты, я остался один и тогда я понял, что не так было в моем отражении. Я седой. Абсолютно полностью седой. Даже брови. Даже щетина. И тут голова моя загорелась, я почувствовал чье-то зловонное дыхание. Огонь перешел на тело и меня затрясло. Никогда еще за всю мою жизнь мне не было так больно. Пожар разгорался все сильнее, кровь закипела, голова начала таять и соленая жидкость просочилась в рот. Меня трясло так, что казалось кожа сейчас лопнет от пожиравшего ее огня и я выскочу из тела. А потом наступила темнота.
Очнулся я ночью в госпитале. Ничего не соображал. Ужасно хотелось пить, но я ничего не мог сказать, только мычал пока меня не услышала медсестра. Потом я узнал, что в припадке откусил себе язык. Когда с меня сняли шлем, то забыли вернуть на место уздечку. Через неделю я присоединился к шоу уродов. И гуляя по тюремному двору (ходить-то я еще мог, ха!), я всегда заглядывал в окно моего соседа. И среди новеньких я пытался угадать его, но нет - он все еще томился в заточении. Однажды я услышал как один новенький рассказывал охраннику о том, что в ночь перед казнью с ним разговаривал приговоренный из соседней камеры. Я подошел поближе, чтобы не потерять ни слова из их разговора.
- Что же с ним такое? - спросил новенький, дергаясь всем телом. - Почему вы его не казните?
Охранник, огромный как скала, с недовольством посмотрел на новенького, но все же пробасил:
- Что за чушь! Нет там никого! Туда никого не сажают с тех пор как там два года назад умер заключенный. Вроде сердце у него остановилось. И неудивительно, - заржал он. - На вас наверное, уродов, насмотрелся.
Вот так. Я посмотрел на окно камеры моего соседа. Черным-черно и никакого намека на движение. Только у меня было такое чувство, что он смотрит на меня. Смотрит и ждет своей очереди.