Аннотация: Глава XII из романа "Принц объявляет войну", второго в цикле "Оборотень из Флиссингена".
Глава XII, в которой происходит битва при Рийменаме, о которой герцог Анжуйский узнает, будучи в гостях у английской королевы.
Накануне рокового дня обычно никто не предполагает, что завтрашний день окажется роковым. Феликс, которому ожидание первого сражения в регулярном воинском строю было тревожно и тягостно, не понимал, почему они все ждут Фландрскую армию, а та не торопится подступать к Брюсселю. Слухи ходили разные, часто противоречивые: одни говорили, что испанцы вот-вот окружат их разношерстное войско, части которого прежде никогда не взаимодействовали друг с другом. Были такие, что с пеной у рта отстаивали странную идею, будто Хуан Австрийский уже давно обошел Брюссель и устремился к беззащитному Антверпену. Подобный маневр вызывал недоумение у опытных военных. Оставить у себя в тылу восемнадцатитысячную протестантскую армию? Принц-наместник и сводный брат Филиппа II был, по всеобщему мнению бывалых вояк, великий полководец, и, стало быть, слух о походе Фландрской армии на Антверпен не мог оказаться правдой.
Но где же тогда грозные терции католического короля? Почему не спешат к вожделенному Брюсселю, столице Нижних Земель? Ответ на эти вопросы привез д'Антраг, отправленный на своем резвом вороном в дальнюю разведку во главе маленького отряда шеволежеров*.
- Принц Хуан совершил марш-бросок на север, - объяснил барон Феликсу, - отрезав нас от немецкого корпуса, который так и застрял под Зютфеном. Теперь для того, чтобы соединиться с союзниками, мы должны будем обходить испанцев, или прорываться сквозь них.
- Вам не кажется, что тот Иоханн Хромой, который ведет немцев, уже не просто Хромой, а Безногий? - Спросил ван Бролин. - Потому что даже у самого слабосильного хромца на костылях, и у того было достаточно времени, чтобы соединиться с нами, еще до всякого появления испанцев в окрестностях.
- Вероятно, так оно и есть, - согласился д'Антраг. - Это вполне в обычаях немецких наемников: остановиться и не делать ни шагу, пока не будут выплачены долги, либо выполнены еще какие-нибудь обязательства по договору о найме.
- Так что, мы пойдем на соединение с немцами, или вступим в сражение без них?
- Это станет ясно уже завтра утром, - сказал д'Антраг после непродолжительного раздумья. - Если прикажут окапываться, то сражение близко. А если с утра протрубят сборы и марш, то боя в этот день не случится.
Феликс не знал, кто из протестантских командиров выбирал место для сражения, и почему он остановился именно в деревеньке - дотоле мало кому известной - под названием Рийменам. Возможно, дело было в том, что улицы Рийменама были прямыми, и артиллеристы неплохо простреливали всю деревню навылет, а может, причиной было то, что поля окружали Рийменам не со всех четырех сторон, а только с двух. С оставшихся двух направлений к деревне примыкал лес. Франсуа де Ла Ну вернулся с военного совета в доме старосты, сообщил своим офицерам пароль до завтрашнего дня и приказал немедленно окапываться перед участком леса на левом фланге. Стало ясно, что именно здесь будет держать оборону анжуйский корпус. Правый же фланг заняли англичане Джона Норриса. Алый тюдоровский крест святого Георгия развевался на белом полотнище напротив золотых лилий в красном окоеме - знамени анжуйских Валуа.
К огорчению Феликса, железнорукий командир анжуйцев отдал приказ спешиться всем кавалеристам, кроме дюжины вестовых и конных разведчиков, которых возглавил барон д'Антраг. По всему выходило, что в бою ван Бролин окажется среди каких-то незнакомцев, и это было неприятно. Феликс привык пользоваться уважением товарищей, рядом с которыми дрался на дуэлях, а среди гугенотов-пехотинцев отсутствовали те, кто прежде его знал, или хотя бы слышал о нем.
Сбросив верхнюю одежду, ван Бролин и призванный на помощь Ожье копали траншеи вместе с Жаком Пустозвоном, Гав-Гавом, Святохреном и Овернцем, - такие имена носили ближайшие соседи Феликса по строю пикинеров. Один из приятелей-кавалеристов, которого тоже спешили, объяснил Феликсу, что наиболее толковые и умелые солдаты становились мушкетерами и выполняли работу, для которой годами тренировались. Понятно, что в пикинерах оставались самые недалекие, подслеповатые, а также те, кто, как Феликс, вообще до битвы ни дня не служили в пехоте.
К вечеру траншеи были закончены, с обозных телег разобрали тяжелые гизармы и пики со стальными навершиями, солдат сытно накормили и отправили отдыхать. Тоска и одиночество погнали Феликса к голландским полкам, расположившимся позади Рийменама. Встреча с Петером помогла бы ван Бролину отвлечься от грустных мыслей и тревожных предчувствий. Начинался летний дождь, даже не совсем дождь, а морось, вполне типичная для влажного климата Нижних Земель.
Пока не стемнело, Феликс шагал по огромному лагерю, то и дело проскальзывая по местами проступающей глине, или по влажной траве. Обычно он прекрасно держал равновесие, но сейчас почти не смотрел под ноги, выискивая среди штандартов протестантских военачальников красные ворота, которые запомнил при расставании с другом. Пока не попадалось ничего похожего: русалка Инсингеров, занесенный песком якорь ван Меурсов, черный рог ван Хоорнов. Если бы отец не ушел так рано, с тоской думал метаморф, он рассказал бы мне о знатных домах Нижних Земель, их девизах и гербах, о том, как и когда каждый из них прославился, или наоборот - покрыл себя позором. Но Якоб уже ничего не сможет рассказать, и мне придется жить невеждой в истории родной страны и ее геральдике. Разве что тетушка Марта вдруг да вспомнит что-нибудь интересное. Раньше его отношение к тетке было немного снисходительным, он даже не представлял себе, что она тоже может чему-нибудь его научить. Наверное, я взрослею, пришло ему в голову, если меня посещают столь необычные мысли.
Ван Бролин огляделся - перед ним в нескольких туазах понуро висел штандарт с тремя забавными утятами на желтом поле, разделенном синей морской волной.
- Будь любезен, - обратился он по-голландски к ближайшему солдату, который снял с ноги башмак и рассматривал прохудившуюся подошву. - Чей это герб?
- Ван Гелдеров, - угрюмо ответил пехотинец.
- Издалека пришли?
- Еще бы, - сказал угрюмый солдат.
- Господин ван Гелдер у себя? - Феликс не спешил отвязаться от собеседника, который всем видом показывал, что не желает поддержать разговор.
- Вот он идет, - махнул рукой пехотинец, и ван Бролин увидел совсем молодого дворянина, который шел по проходу между палатками в сопровождении оруженосца и еще пары солдат.
Феликс сдернул шляпу с головы и поклонился, коротко, но учтиво.
- Что вам угодно? - спросил молодой ван Гелдер.
- Я ищу друга, - сказал Феликс. - Знаю, что герб его командира - красные ворота замка на желтом поле.
Молодой офицер надолго задумался, потер лоб, почесал затылок, потом все-таки покачал головой и сказал:
- Не припоминаю, сударь, может, это Валкенберг, или Бикер?
- Простите, но имена мне ничего не скажут, - улыбнулся Феликс.
- Да, да, - кивнул ван Гелдер. - Точно там были именно ворота, или просто красный замок?
Теперь задумался уже Феликс. Дождь, между тем, усилился, и стало заметно темнее, хотя в конце июля сумерки обычно наступали значительно позже.
- Возможно, это был красный замок, - сказал Феликс. - Но точно на желтом поле.
- Тогда мне приходит на ум только Валкенберг, - сказал ван Гелдер. - Правда, я не знаю, в какой стороне лагеря можно его найти, - добавил, разводя руками. - Прошу прощения.
- Это я прошу прощения, сударь, что отнял ваше время, - Феликс протянул руку, на которой после сегодняшних работ выступили волдыри от лопаты. - Меня зовут Феликс ван Бролин. Родом из Флиссингена.
- О, это самый запад Нижних Земель, Зеландия! - Улыбнулся молодой офицер, пожимая ладонь метаморфа. - Я же, напротив, с востока, из Ниймегена.
- Я был у самого Ниймегена четыре года назад, - вспомнил Феликс. - Сразу после ужасной битвы при Моокерхайде.
- Моокерхайде, говорите? - лицо ван Гелдера помрачнело. - Там погиб мой отец.
- И граф Людвиг Нассауский, брат нашего стадхаудера. - кивнул Феликс. - Еще их младший брат Адольф. И много-много достойных сынов Нижних Земель. В их числе был и мой кузен.
- Я был слишком мал тогда, чтобы участвовать в битве, - сказал ван Гелдер, будто оправдываясь.
- Точно так же и я, - поддержал Феликс. Про себя он уже некоторое время думал, что сказать офицеру про свою роль на Моокерхайде? Подробный рассказ мог занять всю ночь, а это не входило ни в чьи планы. - Кузен впервые взял меня в ту кампанию оруженосцем. Он тоже остался лежать на Моокерхайде, у самого берега Мааса. А я впервые убил двоих валлонов и выбрался живым из этой бойни.
В каком-то смысле я рассказываю правду, понял Феликс неожиданно для самого себя. Многие из убитых тогда могли быть и моими родственниками.
- Ниймеген поднял мосты и закрыл ворота, поэтому я решил не дожидаться, пока испанцы подступят к нему, а договорился с плотогонами, чтобы они взяли меня с собой по Рейну до самого Дортрехта.
Чем больше подробностей рассказывал Феликс, тем более внимательно слушал его новый знакомый. Точно так же умел слушать Рауль - внутри больно кольнуло при воспоминании об утонувшем друге.
- Так и добрался домой, на Валхерен.
- Четыре года прошло с битвы при Моокерхайде, - сказал ван Гелдер с чувством. - И теперь мы на месте наших братьев и отцов. Только враг все тот же.
- Хуан Австрийский не чета, говорят, Санчо д'Авиле, - сказал Феликс. - Тот был заурядный мясник, а этого называют последним рыцарем нашего времени.
- Последним крестоносцем, - добавил ван Гелдер.
- Ну, или так, - не стал спорить метаморф. - Но запад и восток Нижних Земель по-прежнему вместе, с нами еще англичане, французы, шотландцы. Что-то из этого выйдет!
Они улыбнулись друг другу, парни, которым на двоих не исполнилось и сорока лет. Будущая битва не казалась им чем-то неотвратимым и безысходным, впервые за этот день Феликс даже ощутил некое воодушевление.
- Приедешь после сражения ко мне в гости? - спросил Феликс, тронутый искренним тоном ван Гелдера, его юношеской прямотой.
- А потом ты ко мне! - отозвался ниймегенец.
- Договорились!
Они снова пожали друг другу руки и разошлись в надвинувшихся сумерках. Искать Петера было уже поздно, тем более, что Феликс так и не узнал даже направления, в котором находился лагерь Валкенберга.
Поэтому метаморф, руководствуясь кошачьим зрением, двинулся назад, через темную деревню Рийменам. Ни единого местного жителя не осталось в домах, увели всю скотину, лошадей, ослов, даже кур. Людей вместе со всем ценным скарбом и живностью переместили в тыл протестантской армии. Только кошки остались - пару раз они попадались метаморфу на глаза. Во мраке дежурили дозорные, которые спросили у ван Бролина пароль. Днем они не проявляли такой бдительности, подумал Феликс, шагая по мокрой земле к расположению анжуйского корпуса.
- Хуан Австрийский здесь! - Шарль де Бальзак, барон д'Антраг, выглядел воинственно, обвешанный оружием, с торчащими вверх, несмотря на дождь, длинными усами. - Подошел в сумерках, разбил лагерь на другом конце того поля, - махнул рукой, указывая направление.
Феликс услышал вдруг свое сердце, мощно разгоняющее по телу кровь, услышал каждую каплю ночного дождя, каждый вздох тысяч людей вокруг него. Прямо у их с д'Антрагом ног на глубине двух локтей под землей затаился крот, а чуть дальше под землей кротиха выкармливала молоком своих детенышей. У коновязи неподалеку Малыш вскинул голову и раздул ноздри, принюхиваясь к чему-то, а вороной д`Антрага спал, устав после долгой скачки. Сквозь пелену дождя слабо просматривались лагерные огни на противоположной стороне поля.
- Это будет похуже, чем осада, - криво усмехнулся Феликс.
- Быть в осаде - скверная штука, - сказал Шарль, - смерть от голода страшней, чем от стали. Я бы не хотел...
- Не быть в осаде, - прервал товарища Феликс. - Осаждать самому. До этого дня весь мой военный опыт сводился к участию в осадах Иссуара и Ла Шаритэ.
- Тут и сравнивать нечего, - д'Антраг похлопал метаморфа по плечу. - Совсем другие ощущения, когда стоишь под огнем и думаешь, отлита уже пуля с моим именем, или убережет святой Дени, святой Жорж, святой Никола, или кто там еще бережет несчастных солдат Монсеньора.
- Большинство из них верит, что их бережет сам Христос.
- Делать ему больше нечего, - ворчливо сказал д'Антраг. - Чертовы еретики, наверное, совсем утомили Иисуса своими дурацкими молитвами.
- Вы уже причастились перед завтрашним днем? - спросил Феликс, вспомнив, что сам не ходил на исповедь уже, наверное, месяца два.
- Да, совсем недавно, - сказал д'Антраг. - Теперь я чист, как младенец. - Убийца Келюса поцеловал ладанку, висевшую у него на шее, и перекрестился.
- Тогда пойду искать капеллана, - сказал Феликс, - пока он спать не лег.
Кто-то, возможно, и терзался страхами в ночь накануне сражения, но Хуан Австрийский, его прошедшие множество битв капитаны, полковники и генерал Фарнезе, племянник и ближайший друг, который был старше дяди на два года, прекрасно спали после марша. Восьмитысячный немецкий корпус, застрявший под многострадальным Зютфеном, в котором шесть лет назад герцог Альба устроил резню горожан, так и не сдвинулся с места, чтобы пойти на соединение с основными силами протестантов. Фландрская армия оставила на дороге несколько застав легкой кавалерии, да повернулась спиной к немцам, чтобы встретиться, наконец, с последней силой, которой располагали Генеральные Штаты Нижних Земель и принц Оранский. Противостоящие друг другу войска были почти равны по численности: у протестантов было преимущество в пехоте, зато кавалерийский корпус католиков более чем вдвое превосходил кавалерию голландцев. Британцы вообще не привезли со своего острова лошадей, а сотня французских кавалеристов, за малым исключением, была спешена и поставлена в общий пехотный строй, перед которым теперь расхаживал железнорукий де Ла Ну в простой серебристой кирасе без никаких украшений.
- Сегодня особенный день! - Провозгласил легендарный гугенот настолько громким голосом, что его было слышно и в задних рядах французов. - И вовсе не только потому, что сегодня мы разобьем испанцев. - Де Ла Ну сделал небольшую паузу, давая воинам поразмыслить, что имеет в виду их командир. - Видите этот флаг напротив? Долгие столетия это было знамя наших врагов. Англичане принесли столько бед Франции, что если бы у ваших дедов спросили, кого они считают самым большим злом на Земле, они без колебаний назвали бы годонов**. Лишь двадцать лет назад нога последнего английского захватчика покинула Кале, котрым они владели более двухсот лет. Господь в своей бесконечной милости указал англичанам Путь, и теперь мы на одной стороне - а против нас еще один грозный враг, испанцы, гонители истинной веры.
Феликс, стоявший во второй шеренге пикинеров, на краю выкопанной ими траншеи, слышал каждое слово де Ла Ну. Почему их командир вдруг заговорил об англичанах? Может, в голове у старика смешались все его бесконечные войны? Тяжелая, длинная гизарма лежала на сырой земле перед Феликсом, кольчуга была одета на рубаху, а сверху кольчугу прикрывал колет из плотной воловьей кожи. Многие пехотинцы напялили на себя доспехи, которые нашли на обозных оружейных телегах. Феликс и Ожье подходили к этим телегам, копались в рухляди, которую не успели разобрать другие. Доступные каждому доспехи были, конечно, совсем другого качества, чем личные кирасы родовитых дворян и высоких офицеров, многие из которых были чернены, позолочены, украшены чудесными чеканками в виде родовых гербов, крестов и даже девизов. Поэтому Феликс так и не выбрал ничего из тележного скарба, оставшись в том, в чем и был. Если испанцы прорубятся, и пика станет бесполезной, решил он, отсутствие лишних железяк позволит быстрее мчаться к лошадям. Ожье получил приказ держать Малыша наготове - последние дни тот много отдыхал и наел уже приличное пузо. В самом худшем случае у гнедого достанет сил вынести их из проигранного боя.
- Господа! День будет жарким, - объявил принц Хуан, собрав своих приближенных в штабной палатке после утренней мессы. Слова императорского бастарда относились не к предстоящей битве, как можно было ожидать, а к погоде. - В этих условиях нам стоит атаковать прямо сейчас, не ожидая, когда солнце встанет в зените. В той деревне - снова забыл, как она называется - есть колодцы, и еретикам будет легче обороняться жарким днем, чем нам атаковать. Полагаю, люди успели отдохнуть?
Этот вопрос не был приглашением к дискуссии. Католические командиры были достаточно хорошо вышколены, чтобы не высказывать свое мнение, когда командующего оно не интересует. Алонсо де Лейва, граф Мансфельд, Фернандо Вердуго, Жиль де Берлемон, маркиз дель Монте, сын герцога Альбы Фернандо де Толедо, Кристобаль де Мондрагон, - все молчали, ожидая, кому наместник окажет честь возглавить лобовую атаку.
- Генерал Фарнезе, будьте любезны, возьмите вторую, третью и четвертую терции, до полудня займите эту деревеньку, что перед нами.
- Будет исполнено, ваша светлость, - Сандро в черненом доспехе коротко поклонился дяде и вышел из шатра.
Хуан Австрийский обвел взглядом приближенных. Никто не удивился, ни один взгляд не выразил ничего, кроме готовности исполнять приказы. Если бы принц не был уверен в близком разгроме еретиков, он придумал бы что-нибудь изощреннее, чем простое наступление силами половины армии под командованием самого близкого родича и друга, фактического победителя при Жамблу. Все было понятно и без лишних вопросов.
- Вот они двинулись! - Крикнул Франсуа де Ла Ну, полуобернувшись к полю, по которому постепенно приближались грозные терции в боевом порядке, под барабанную дробь. - Мой приказ прост - стоять и держать позицию! Англичане не увидят сегодня наши спины, не увидят позор Франции, позор Анжу! Мы будем стоять насмерть, пока тела испанцев не покроют это поле, и бастард, который командует ими, не отдаст приказ об отступлении!
Теперь Феликс понял, к чему подводил своих людей старый военачальник.
- Слава Франции! - Орала пехота. - Мон жуа Сен Дени***! Смерть испанским псам!
Похоже, солдаты герцога Анжуйского были исполнены мужества, и не намеревались тушеваться перед непобедимой доселе Фландрской армией.
- Мушкетеры, внимание! - Крикнул де Ла Ну. - Открываем огонь только по моей команде!
Голландские мушкетеры давно уже заняли позиции в траншеях перед Рийменамом. Но пикинеров рядом с ними видно не было. Теперь французские мушкетеры миновали линию пик и, уперев сошки в землю, положили на них цевье своих громоздких мушкетов. Вокруг трех пальцев левой руки у них был обмотан фитиль, у некоторых фитили уже тлели, другие высекали кремнями искру, чтобы их поджечь. Передняя линия испанцев приблизилась настолько, что Феликс хорошо различал фигуры отдельных солдат, но еще не их лица.
- Только по моей команде! - зычно повторил де Ла Ну.
Сердце метаморфа билось все чаще, чаще, испанцы подошли уже на пятьдесят туазов, и их мушкеты дали залп, заглушая барабаны. Им ответили голландцы из траншей.
- Поднять пики! - никогда бы Феликс не подумал, что пожилой де Ла Ну был способен так реветь. - Мушкетеры, огонь!
Рядом так загрохотало, что ван Бролин зажал бы уши, если бы в его руках не было длинной гизармы, которую он поднял по приказу, как и остальные французы-пикинеры. Рядом осел на землю Святохрен, уже немолодой пикинер с рябым от оспин лицом. Он опрокинулся на спину, а изо рта, который Святохрен открывал беззвучно, как рыба, струилась кровь и пена. Некоторое время Феликс даже не мог сообразить, что случилось, но, чуть погодя, его разум снова заработал и подсказал, что, как они стреляют в испанцев, испанцы на ходу стреляют в них. Святохрену не повезло, а чем каждый из них лучше? Почему ему самому, Феликсу ван Бролину, должно повезти больше?
Всю жизнь Феликс осознавал себя особенным, не таким, как все. Даже обороняясь от численно превосходящих врагов на дуэлях, он понимал, что его жизнь зависит все-таки от него самого - от силы, мастерства, ловкости, скорости, хладнокровия. Только в пехотном строю у Рийменама ему вдруг стало невыносимо жутко, ибо он увидел, что все они стоят, как живые кегли, которые так легко сбивает невидимыми шарами некая могущественная десница. Чьи-то руки подняли и оттащили Святохрена куда-то в глубину анжуйской позиции. Только теперь Феликс вновь посмотрел вперед, и с удивлением понял, что испанцы больше не наступают. Сохраняя порядок, они даже немного попятились назад, и огонь с обеих сторон чуть поутих. Мушкетеры продолжали методично заряжать свои неуклюжие болванки, пропихивая шомполами пули вглубь ствола, насыпали порох на полку и подносили к нему фитиль. Но результатов стрельбы видно особо не было - испанцы и французы отнесли своих раненых в тыл, а больше никто не падал на желто-зеленое поле.
- Ваша светлость, наши терции встали, - сказал шестидесятилетний граф Петер Эрнст ван Мансфельд, стадхаудер Люксембурга. Он подъехал к наместнику, который с седла своего белого андалузца наблюдал за ходом битвы. Некоторые из военачальников королевской армии с самого начала отправились к расположениям частей, за которые они отвечали, другие находились на том же пригорке, в двух-трех туазах за спиной Хуана Австрийского. Мансфельд был ближайшим и драгоценным советником: боевой опыт за его плечами был огромен, даром сказать, что он еще в составе армии Карла V покорял для великого императора Тунис. Орден Золотого Руна свисал на массивной цепи, позвякивая то и дело о панцирь с вычеканенным гербом. Граф слыл верным поданным Филиппа и адептом католической партии, но женат был оба раза по любви - вначале на сестре мятежного гёза Бредероде, а после ее смерти - на сестре казненного герцогом Альбой адмирала Горна. Опала не страшила этого воина и аристократа, как не боялся он и гнева наместника, сообщая ему неприятные вести.
- Так и должно быть, граф, - сказал Хуан Австрийский, покосившись на Мансфельда. - Если еретики не побежали сразу, то пусть воодушевятся нашим небольшим отходом, и выйдут в поле, чтобы завершить наш разгром.
- А что, если они не выйдут? - Спросил Мансфельд, топорща усы. - Вы бы сами вышли на их месте, ваша светлость?
- У вас есть предложения, граф?
- Я бы послал кавалерию через лес в обход их правого фланга, - сказал Мансфельд. - Вы же сами говорили, что в деревне колодцы, и мятежники могут спокойно отсиживаться там хоть до второго пришествия.
- Мы подошли слишком поздно вечером, - в голосе наместника слышалось легкое раздражение. - Вдруг там болото? Надо было послать разведку.
- Я уже позаботился об этом, ваше сиятельство, - сказал Мансфельд ровным тоном. - Как только мои люди вернутся, я незамедлительно доложу вам об их донесениях.
Теперь Хуан Австрийский остановил на старом соратнике своего отца взгляд, в котором читалась теплота.
- Спасибо, граф!
- Не стоит благодарности, мой принц. Я только выполняю долг, - Мансфельд поклонился и отъехал в сторону.
Темп стрельбы еще снизился. Теперь, видя, что огонь не приносит видимых результатов, и протестантские, и католические мушкетеры отдыхали между выстрелами уже по нескольку минут. Пользуясь передышкой, Феликс пытался разглядеть в траншеях перед Рийменамом своего старого друга. Но с такого расстояния даже для острых глаз метаморфа это было слишком тяжело. Мушкетеры бы вообще прекратили стрелять, но кто-то должен был сделать это первым, и тогда вторая сторона, могла подумать, что у противника заканчивается порох, и перейти в наступление. Прошел час, и второй, заканчивался третий. На поле битвы ничего не менялось: испанцы стояли, подняв пики, на безопасном расстоянии. Над ними проплывали легкие перистые облака, почти не закрывая летнее солнце. Все так же постреливали из своих траншей голландцы, легкий ветерок в жарком воздухе едва колыхал анжуйские золотые лилии на синем поле в красном окоеме, а напротив - шевелился в знойном мареве красный георгиевский крест на белом английском флаге.
Внезапно именно там, где реяло английское знамя, послышались выстрелы, и своим острым зрением Феликс разглядел, что англичане перестраиваются, смешивая ряды. Мушкетеры Антонио де Лейвы, совершив обход через лесную чащу, вышли полковнику Норрису в тыл. Но Хуан Австрийский послал в обход не одну пехоту - три отряда кирасиров под командованием маркиза дель Монте вместе с мушкетерами пробрались через лес, и атаковали позиции войск Генеральных Штатов.
Стрельба снова усилилась, причем Феликсу казалось, что она доносится со всех сторон. Анжуйский корпус пока никто не атаковал, и пикинеры, сидя прямо на земле, немного подкрепились хлебом, и запили его водой, слегка подкрашенной вином.
- Эти англичашки, о которых его светлость с утра рассказывал, - вещал Жак Пустозвон, - побегут от испанца вперед нас.
- А ты и рад, дурья голова, - отозвался Овернец. - Их-то больше нашего. Если побежит правый фланг, то и нам не устоять.
- Молитесь, дурачье, чтобы все продержались до ночи, - сказал Гав-Гав, голос которого звучал резко и отрывисто. Видимо, благодаря своим неприятным интонациям он и заслужил кличку, потому что Феликс еще ни разу не слышал, чтобы Гав-Гав сказал какую-нибудь глупость. - Вместе победим, коли милость Господня с нами.
- Если Бог за нас, тогда кто против? - Эту фигуру речи знали все, даже Жак Пустозвон.
- Не знаю. При Жамблу Бог одарил викторией папистов. Получается, он был тогда с ними? - Гав-Гав мог бы выучиться на магистра схоластики, подумал Феликс, если бы родился в зажиточной семье, а не в крестьянском домике.
Вдруг раздался сильный взрыв, и что-то полыхнуло над самим Рийменамом. Голландские стрелки в своих траншеях заметно забеспокоились. Феликс увидел, что они переговариваются между собой, собираются по трое-четверо в своих ретраншаментах, то и дело оглядываясь на пламя, которое разгоралось над деревней. Прискакали их конные офицеры, потом вестовые, видимо, от самого Молчаливого.
Будто бы подкараулив момент, испанские терции вновь поднимались в атаку.
Франсуа де Ла Ну, который некоторое время назад отошел для того, чтобы дать распоряжения разведке и немного подкрепиться в командном шатре вместе с ближайшими офицерами, вновь показался перед французским строем. Обозные мальчишки и слуги метались между пехотинцами, доставляя мушкетерам порох и свинцовые шарики пуль.
Испанцы уверенно шли вперед, их стрелки вновь подняли огневой темп. Был последний день июля anno domini 1578. От этой атаки зависела судьба всей Европы, и Феликс понял, что самое страшное только начинается. Прямо перед ними голландские мушкетеры покидали свои траншеи перед Рийменамом. Они не бежали, а именно отходили, организованно втягиваясь в деревню, еще не до конца охваченную огнем. Ван Бролин подумал, что принц Оранский отдал им такой приказ, не желая терять своих пехотинцев, зажатых между наступающими терциями и огненной стеной. Теперь, если бы Фландрской армии поставили задачу уничтожить французов, в течение часа от них не осталось бы мокрого места. Но их командир беззаботно расхаживал впереди строя, хотя Феликс и представлял себе, насколько тяжело пожилому офицеру, обремененному, помимо железной руки, обычной шпагой и доспехами, часами оставаться на ногах и драть глотку под непрерывным обстрелом:
- Господа мушкетеры! Огонь!
- Отходим за первую линию траншей!
Мушкетеры отчаянно палили, похожие на чертей в пороховой копоти. Пикинеры ощетинились рядом грозных пик, ставя прикрытие своим беззащитным стрелкам. То и дело кто-то падал - его тут же заменяли солдаты из задних шеренг, а раненых относили в тыл. Так Феликс оказался впереди, открытый вражескому свинцу, полностью зависимый от Божьей воли. Шепча латинские молитвы, он видел, как де Ла Ну, по-прежнему невозмутимый, отдает приказы вестовым, не обращая внимания на свистящую смерть.
Штандарт анжуйского корпуса покачнулся и стал наклоняться - знаменосца ранило, но чьи-то сильные руки подхватили древко, готовое упасть. Они держались против сильнейшей пехоты мира, и внезапно Феликс ощутил гордость за солдат, к которым раньше относился довольно-таки высокомерно, стараясь брать пример с утонченных вельмож и аристократов.
- Ваше сиятельство, - сказал Кристобаль де Мондрагон, еще один ветеран времен Карла V, - точно так же было при Моокерхайде: стоило нам захватить деревню, и сопротивление мятежников было сломлено. Моя резервная терция решит исход битвы!
Мондрагону было шестьдесят четыре, но выглядел он младше Мансфельда, вероятно, потому что оставался худощавым и резким в движениях. Глубоко посаженные глаза кастильца излучали боевой запал, усы и брови еще сохраняли черный цвет, хотя борода и волосы были, в основном, уже седыми.
- Это может быть ловушка, - сказал Фарнезе, держа в руке серебряный кубок. Он только что вернулся с передовой, чтобы принять участие в совете. Жажда мучала Алессандро весь этот день - вино в его фляге давно нагрелось, и пить его было противно, поэтому оруженосец то и дело наполнял кубок из охлажденного кувшина. - Если мы втянемся в деревню, то окажемся в клещах у еретиков. Ни французы, ни англичане так и не сдвинулись с места.
- Мы можем развернуть терции, чтобы заставить отступить тех и других, - предположил ван Мансфельд. - Сокрушив их, далее займем Рийменам и решим баталию в нашу пользу.
- Если голландцы, увидев, что мы меняем направление атаки, выкатят артиллерию, и начнут расстреливать наступающие терции во фланги, то исход в свою пользу решат как раз еретики, - сказал Хуан Австрийский. Несмотря на то, что он был моложе всех присутствующих, никто не мог обвинить принца в безрассудстве.
- При Моокерхайде их артиллерия не решила ничего, - возразил де Мондрагон.
- После той битвы прошло уже лет пять, не правда ли? - Поинтересовался Фарнезе. - Поражение иногда бывает хорошим учителем. И не забывайте, что разведчики графа Мансфельда видели за деревней несколько фальконетов.
- Почему тогда они не участвуют в перестрелке? - спросил де Берлемон.
Дядя переглянулся с племянником.
- Это подтверждает мои подозрения, - сказал Хуан Австрийский. Его гладкий лоб пробороздили две вертикальные морщины. - Еретики приготовили нам западню, но мы в нее не сунемся.
- Скачет вестовой! - сказал Петер Мансфельд, глядя в сторону Рийменама, где все еще бушевал пожар.
Молодой офицер соскочил с коня и взбежал на пригорок, где расположился командный пункт Фландрской армии, укрытый тентом от полуденного солнца.
- Господа де Толедо и Вердуго получили донесение о том, что пожар возник, потому что еретики сжигают свой обоз перед отступлением, - испанец отдышался, - в настоящее время они передают вам, что имеют честь атаковать Рийменам, и надеются следующим посланием доложить об успехе.
Глаза всех присутствующих устремились на поле боя, где по флангам точно, как и в начале сражения, стояли французский и английский корпуса.
- Сандро! - Мгновенно отреагировал принц-наместник. - Немедленно берите всю резервную кавалерию и скачите к Рийменаму. Если все так, как нам докладывают, вашей задачей будет преследование и уничтожение неприятеля. Если же, как мы полагаем, это ловушка Молчаливого, отвлеките еретиков и скомандуйте терциям отступление на исходные позиции.
Офицеры и посыльные вскочили в седла и помчались к свежим кавалерийским частям, которые еще не вступали сегодня в бой. Требовалось некоторое время, чтобы сгруппировать отдельные отряды и вывести их на позиции для атаки.
Пули свистели так часто, что Феликс постарался приготовить себя к худшему, читая про себя латинские псалмы, - высокие строки отвлекали от панических мыслей. Почему он все еще здесь, а не нашел убежище в спасительном лесу, до которого - рукой подать? Феликс понял, о чем говорил де Ла Ну, понял всем сердцем, кожей и внутренностями: дуэлянт не обладает и половиной храбрости обычного строевого солдата. До сих пор ван Бролин считал графа де Бюсси великолепным образцом для подражания. Но после битвы при Рийменаме, если он ее переживет, в его представлении о мужестве коренастый широкоскулый Гав-Гав и рябой, немолодой уже, Овернец, станут вровень с теми, кто без страха бросается на превосходящего врага со шпагой в руке. И то, что он сам стоит с пикой под свинцовым градом рядом с этими воинами, делало его выше тех, кто уклонился от войны, как Монсеньор и губернатор Анжу. Феликс был участником десятков схваток, а слышал о несчетном их количестве, где восхвалялась отвага Бюсси д'Амбуаза. Но он не помнил, чтобы граф хоть раз участвовал в сражении двух армий. Может, ему забыли рассказать об этом?
Де Ла Ну, стоявший в туазе от метаморфа, покачнулся, Феликс услышал металлический звон.
- Ха, глупцы! - Воскликнул пожилой гугенот, воздевая железную руку к небесам. - Теперь я ловлю пули своей левой!
Французский строй в ответ грянул хохотом. Как ни дрожал от страха то ли зверь, то ли мальчишка в глубине существа Феликса, теперь он знал, что способен бороться с этим страхом смерти. Способен его победить. И это было важнее даже замков и титулов, важнее денег и успеха в высшем обществе. Интересно, подумал он, д'Антраг чувствует то же, что и я? А Петер Муленс? Ван Бролин перевел взгляд на Рийменам, и не поверил собственным глазам: полуголые люди с воплями, разносящимися по всему полю, выскакивали из-за деревенских домов и бросались на близкие шеренги католиков, разбивая им строй и внося разлад в наступление пехоты. Феликс не сразу сообразил, кто это, но услышал охрипший голос де Ла Ну:
- Шотландцы капитана Стюарта! Браво, самое время!
Все-таки католическое войско был слишком многочисленным и хорошо обученным, - испанцы подались немного назад, застигнутые врасплох яростью полуголых горцев, но вскоре выправили положение, и на плечах убегающих шотландцев вошли в Рийменам.
Эти слова командир анжуйского корпуса обратил к своим подошедшим офицерам, но Феликс стоял довольно близко, и все услышал. Он пока еще не понимал, что имеет в виду де Ла Ну, однако уже не делал опрометчивых выводов: мудрость и опыт их командира были очевидны, относиться без уважения к его словам стало бы признаком глупости. Феликс увидел, как после короткого совещания офицеры бегут к своим отрядам, а де Ла Ну снова набирает в легкие воздух:
- Победа близко, сыны Франции! Эта атака последняя! Выстоим - и поле боя наше!
Сначала Феликс не понял, о какой атаке говорит их командующий, но тут от рядов Фландрской армии на противоположном краю поля отделилась сверкающая лава кавалерии, быстро приближаясь к задним рядам католических терций, входящих в Рийменам.
- Пики к бою! - взревел де Ла Ну. - Мушкетеры отходят!
Но хотя французские мушкетеры четко выполнили приказ, и Феликс, вставший на одно колено, перестал их видеть, орудийные залпы стали только громче - это вступила в дело артиллерия голландцев, которая дожидалась своего часа не в самом Рийменаме, а позади него. Опустевшая деревня превратилась в западню, и сейчас протестанты захлопывали пасть: ядра фальконетов косили испанские ряды, которые вынужденно смешались между деревенских строений. А пушкари заранее наметили траектории для своих орудий вдоль улиц и огородов, и сейчас собирали, наконец, кровавую дань. Растерянные испанцы больше не наступали - авангард, неся тяжелые потери, выплеснулся назад, непобедимая доселе терция католического короля превратилась в толпу - как любая армия перед поражением. Но в этот момент кавалерия католиков обтекла ряды смешавшейся пехоты, отсекая ее от оборонявшихся. Солдаты терций гурьбой отходили туда, откуда пришли, офицеры, понимая, что кавалерия сейчас жертвует собой ради них, собирали свои отряды и заново перестраивались, восстанавливая порядок. Алессандро Фарнезе привстал на стременах перед самым Рийменамом.
- Трубите отступление! - Выкрикнул он горнистам.
Закованные в латы конники мчались по пологому склону прямо на позицию анжуйцев. И все же эта позиция была хороша: даже небольшое преимущество по высоте давало возможность защитникам выставить копья прямо в скачущих лошадей. Феликс приподнял гизарму, а пикинер второй шеренги выставил свою пику поверх его плеча. Но сшибки не произошло: кавалеристы дали залп из пистолетов и отвернули вниз, чтобы перезарядить их. Этот маневр назывался вольт, и несколько лет назад, при Моокерхайде, тринадцатилетний Феликс уже наблюдал, как протестантские рейтары совершают его. В тот раз атака кавалерии была направлена против испанцев, но произвела очень небольшое впечатление на терцию - теперь стреляли во французов, и Феликс понадеялся, что их стойкость окажется на той же высоте. Все-таки пистолеты XVI века были не самым убойным оружием, из-за неточности и малой скорострельности они могли служить только для того, чтобы запугать робких. Как ни страшно было смотреть на дула этих пистолетов, гадая, не направит ли один из них свинцовую смерть точно в тебя, главной силой тяжелых кавалеристов были, как и в старинные времена, копья и мечи. Но после вольта никто из испанцев не доставал меч, не пытался прорвать строй анжуйцев. Напротив, из-за спин французских пикинеров раздалась команда Франсуа де Ла Ну:
- Встаем, парни! Десять шагов вперед! Занимаем первую линию траншей!
Феликс даже не увидел, как де Ла Ну оказался там, откуда сейчас командовал. У их командующего все выходило как-то само собой, к месту и ко времени. Ни одного ненужного движения, ни тени сомнения в голосе, ни единого лишнего слова в приказах!
Повинуясь старому гугеноту, пикинеры сделали шаг вперед, другой, третий.
- Держим строй! Равняем шеренги!
Еще один шаг, потом еще один. С воплем ярости Феликс вытянулся и достал своей гизармой лошадь, всадник которой целился в них из-под опущенного забрала. Животное отчаянно заржало и завалилось на задние ноги, одоспешенный всадник упал на спину, пуля ушла в небо, глотки анжуйцев издали восторженный рев. Они сделали еще десяток шагов, рыцарь тяжело бежал перед ними, припадая на одну ногу, другие испанцы прикрыли его, приближаясь и стреляя в пикинеров герцога Анжуйского.
- Стоим! Равняем строй! - Донесся рев де Ла Ну.
Они выравнялись ниже линии траншей, Феликс даже не заметил, как перескочил через их ретраншаменты, выкопанные накануне. Фландрская армия больше не наступала: сопровождаемая выстрелами фальконетов, отходила пехота, унося своих раненых. Кавалерия, неся заметные потери, прикрывала отход потрепанных терций.
Солнце только начало клониться к закату, но англичане полковника Норриса, как и французы, стояли под своими штандартами даже немного ближе к центру поля, чем на рассвете. Потери протестантской армии не превышали двух-трех сотен человек, в то время как тысяча испанских и валлонских пехотинцев навсегда остались на поле Рийменама. В это было трудно поверить, но смешанное войско Генеральных Штатов, англичан, шотландцев и французов не распалось, не запаниковало, и сохранило поле битвы за собой. Гордость представителей каждой из наций, может, и могла уступить по отдельности гордости кастильцев, составлявших костяк королевских терций, но унижение перед своими союзниками было настолько нестерпимо, что никто не побежал и даже не отступил. Первая победа над равной по численности католической армией была настолько важна для принца Оранского и Генеральных Штатов, что по всем реформатским городам и деревням тут же был объявлен праздник. Брюссель восторженно встречал своих защитников, а Фландрская армия, как ящерица с отрубленным хвостом, двинулась на юг, в католические провинции, где встала лагерем близ города Динан.
***
Государственный секретарь Англии, сэр Френсис Уолсингем, сидел под тентом на палубе баркаса, усилиями команды гребцов поднимавшегося вверх по Темзе. Стоял жаркий августовский день, и сорокапятилетнему чиновнику то и дело подносили сахарную воду, в то время как он выслушивал своих помощников и работников канцелярии, которым повезло быть взятыми на борт. По бокам простирались поля и рощи, за которыми прятались усадьбы сквайров и дома крестьян. В Англии больше не строили замков - войны остались в ее прошлом.
Уолсингем направлялся как раз в одну из королевских резиденций - Виндзор, который теперь раскинулся на берегу реки и разрастался все новыми сооружениями и пристройками, но уже не как укрепленный замок, а как дворец.
Именно здесь пребывала ее величество Елизавета I, традиционно покидавшая на лето лондонские резиденции, такие как Ричмонд, Гринвич и Хемптон Корт, чтобы монарший нос не страдал от городского зловония, и здоровье не подвергалось опасности из-за эпидемий, особенно частых в это время года.
Многие иностранные короли мечтали о браке с наиболее могущественной девицей этого времени: дочери Генриха VIII делали предложения Эрик Шведский, Фредерик Датский, даже далекий русский царь Иван IV. Но ни один из соискателей елизаветиной руки не набрался отваги настолько, чтобы прибыть в Англию и лично просить Елизавету о замужестве. Ни один, кроме герцога Анжуйского, который не убоялся пасть к ногам королевы, заверяя ее в своих чувствах, глубина которых действительно потрясала - ведь жених был на 22 года младше невесты. Поэтому теперь Виндзор встретил государственного секретаря разнообразием одежды и частой французской речью - свита младшего сына из дома Валуа развлекалась сплетнями, балами, флиртом и охотой в окрестностях Виндзора. За всеми понаехавшими следили люди самого Уолсингема, поэтому он знал, кто из свиты наследника французского престола игрок, кто волокита, а кто может вынашивать нежелательные замыслы. Впрочем, последних почитай что и не было, ведь младший из Валуа прибыл в Англию, чтобы жениться, а не строить козни. Последним он занимался исключительно при своем родном французском дворе.
Убежденный реформат, Уолсингем был свидетелем страшной ночи святого Варфоломея, находясь в качестве английского посла в Париже ровно шесть лет назад. Как дипломата, его напрямую не коснулись зверства, но знание того, что за пределами посольства убивают единоверцев, навсегда поселило в Уолсингеме ненависть к папистам и страстное желание сделать все, чтобы уберечь королеву и Британские острова от католицизма. Впрочем, делу государственного секретаря вряд ли что-то сейчас угрожало: принц Франсуа был скорее игрушкой в руках Елизаветы, а не влиятельной фигурой европейской политики.
Королевские апартаменты находились в восточном крыле дворца, и Уолсингем не стал задерживаться в государственных канцеляриях, или зале рыцарей ордена Подвязки, чьим главой он сам и являлся. Добрые новости требовали, прежде всего, встречи с королевой, а та не стала удалять своего французского гостя, потому что вести касались в некоторой степени и его.
- Таким образом, войска Хуана Австрийского, понеся значительный урон, покинули поле сражения, - подытожил Уолсингем. - Оно вместе с поселком Рийменам осталось в руках реформатской коалиции, что является пусть не разгромом Фландрской армии, но безусловной нашей победой.
Государственный секретарь сделал паузу, чтобы прочистить горло и отхлебнуть из бокала тонкого венецианского стекла охлажденный эль. Его взгляд впитывал изменения, произошедшие с королевой после начала визита французского принца.
Вот уже двадцать лет, как Елизавета занимала престол своего отца, Генриха VIII. Она надолго пережила и младшего сводного брата Эдуарда, который царствовал шесть лет, и старшую сводную сестру Марию, жену Филиппа II Испанского, которая носила корону в течение пяти, но так и не смогла подарить стране наследника. Многие считали, что Елизавета не может являться законной королевой, поскольку мать ее была казнена по обвинению в супружеской измене. Но на исходе лет старый и больной Генрих VIII признал дочь, которая унаследовала больше отцовских качеств, чем другие дети Генриха Тюдора. Она была высокой, медноволосой, белокожей, с крупными ногами и руками. Молодой Генрих был похож на принца из сказки, его интеллект и образование делали его одним из выдающихся людей своего времени, даже без короны и титула. Елизавета не уступала ему манерами и осанкой, так же как умом и знаниями. К своим сорока пяти Генрих сильно растолстел и хромал из-за раны в бедро, полученной на турнире. Его дочь слыла самой умеренной в еде из всех знатных дам королевства, и в сорок пять сохраняла фигуру юной девушки. Сейчас она стояла в проеме стрельчатого окна, за которым открывался вид на прекрасный парк и дальше - на зеленые с прожелтью поля. На губах королевы играла тонкая улыбка - уже много лет никто не пытался оспаривать ее права и власть, парламент и знать Англии были на ее стороне, поэты воспевали ее в образе могущественной Глорианы, победительной королевы фей. Даже женские чары еще действовали, если верить взгляду герцога Анжуйского, которым он смотрел на Елизавету. Так привязанный теленок может глядеть на пасущуюся невдалеке корову, подумал Уолсингем.
- В сражении при Рийменаме, - сказал он вслух, - наши войска впервые действовали совместно с голландцами, шотландцами и французами. Никогда еще история не знала такого союза поборников истинной веры, и это добрый знак, ваше величество. Не менее важный, чем сама победа.
- Что ж, полковник Норрис проявил себя наилучшим образом, - сказала Елизавета. Голос ее оставался молодым и звонким. - Представьте нам списки наиболее отличившихся в битве, и они непременно будут награждены.
В присутствии Валуа она говорит о наградах, подумал Уолсингем, тогда как на заседаниях Тайного совета всегда опасается и осторожничает. Лишь угроза остаться одной, без поддержки, против могущественной Испании, заставляет ее финансировать кампанию в Нижних Землях и кредитовать союзников. В отличие от хвастливых петушков, он перевел взгляд на младшего Валуа, который был на голову ниже Елизаветы, моя королева не стесняется признавать, что не понимает войну и боится ее. Самый худший из ее кошмаров - это высадка испанских войск на наши острова. Так совпало, что это и самый худший из моих кошмаров - испанская инквизиция в Лондоне и костры на Смитфилде. Такое уже было, когда на троне сидела ее сестра, когда сгорели Кранмер, Филпот, Ридли, Латимер и сотни других наших единоверцев.
Елизавета полуобернулась к своему ухажеру, и Уолсингем разглядел, что ее изящный арселе**** украшает новая заколка в виде золотой лягушки с рубиновыми глазами, усыпанной мелкими бриллиантами. Она называет герцога "мой лягушонок" с тенью брезгливости подумал Уолсингем. Женское сердце переменчиво: вдруг все-таки она использует этот последний шанс, чтобы обзавестись семьей?
- Они высоко держали знамя нашего союза, - донеслись до ушей Уолсингема пылкие слова Франсуа Анжуйского, - не уронили чести Франции.
Должно быть, это он о гугенотах под командованием де Ла Ну, подумал государственный секретарь. Неплохой выбор военачальника. Хотя, возможно, и вынужденный. Ни один из именитых французских католиков не согласился бы выступить против Испании, рискуя подвергнуться опале. Генрих III и его мать, истребительница реформатов, современная Иезевель*****, еще больше, чем Елизавета, боятся Филиппа II. В конце концов, нас защищает море, сказал самому себе Уолсингем, а Франция уже полвека получает оплеухи от южной соседки, и этих униженных Валуа я целиком понимаю. Даже самый великий король этой династии, Франциск I, и тот был разгромлен при Павии, взят в плен, и некоторое время пребывал узником в Мадриде у императора Карла, отца нынешнего короля Филиппа II.
Нет, она не пойдет на такой мезальянс, думал Уолсингем, сохраняя непроницаемое выражение лица при виде того, как французский принц припадает к белоснежной королевской руке. Взгляд Елизаветы мазнул по государственному секретарю поверх головы ухажера. Нет, решил окончательно Уолсингем, не так смотрят на будущего мужа, и не так она смотрела на Лейстера.
Уолсингем подавил глубокий вздох, который мог быть неправильно истолкован королевой. Ее Робин, Роберт Дадли, более двадцати лет назад был заключен вместе с Елизаветой в Тауэр, где они оба ожидали смерти. Мария Тюдор пощадила их, тем самым провалив свою миссию: вернуть Англию в лоно Римской церкви. Не смогла решиться на убийство сестры, и теперь уже в островном королевстве происходили первые казни католиков. Или, или. Впрочем, Елизавете претила жестокость, и она крайне неохотно подписывала приговоры даже для явных изменников и подстрекателей. Всю жестокость ее правления взял на себя он, Френсис Уолсингем.
Их было трое, главных советников королевы, из девятнадцати членов Тайного совета: лорд-казначей Уильям Сесил, Роберт Дадли, которому был пожалован титул графа Лейстера, как члену королевской семьи, и он, Уолсингем. Двадцать лет Елизавета обходилась с Лейстером, как с любимым мужчиной, танцевала с ним на балах, одаряла щедрой рукой, звала его "Мои Глаза". Никто не сомневался, кому принадлежит сердце Елизаветы Тюдор, все ждали только объявления о помолвке и свадьбе... Но так и не дождались. Власть была слишком важной для Елизаветы, чтобы она разделила ее с кем-то еще. Даже с милым ее сердцу Робином. Пресытившись своей ролью, граф Лейстер неожиданно для всего двора втайне женился на тридцатипятилетней Леттис Ноллис, бывшей фаворитке и родственнице королевы по линии Болейнов. Елизавета не ожидала такого предательства от самых близких ей людей - теперь граф и графиня Лейстер были подвергнуты опале и жили в своем поместье, а благосклонный взор последней из Тюдоров устремился к рябому французишке с одутловатым, несмотря на молодость, лицом и огромным носом.
В его жилах, правда, течет знатнейшая кровь, но это единственное достоинство принца, рассудил Уолсингем, его недостаточно, чтобы перевесить недостатки и неудобства, главное из которых состояло в том, что народ Англии не горел желанием иметь над собой короля-паписта. Правда, государственный секретарь знал, что герцог Анжуйский для достижения цели вполне мог поменять религию - он уж точно не был ни набожным, ни даже, особо убежденным католиком, в отличие от остальных Валуа. Он организовал и двинул во Фландрию состоящий почти целиком из гугенотов корпус под командованием де Ла Ну, подумал Уолсингем. Если завтра потребуется, герцог Анжуйский станет приверженцем английской церкви, а послезавтра отречется и объявит себя вновь папистом. Да, незадача, устало сощурился Уолсингем, глядя на белое непроницаемое лицо своей госпожи. О чем она думает?
На следующее утро Уолсингему была дана частная аудиенция - далеко не все вести, привезенные им, были предназначены для ушей французского принца. Государственный секретарь знал, что в последнее время Елизавета нередко пребывает в дурном настроении - срывается на фрейлинах, которых щиплет и бьет тяжелой монаршей рукой. Уолсингему было всего четырнадцать, когда старый король Генрих VIII покинул этот мир, но самые старшие придворные, в том числе Сесил, ныне лорд Берли, рассказывали о том, что тот бывало, поколачивал нерасторопных или провинившихся придворных. И это было далеко не самое страшное для них - под старость отец нынешней королевы отправил немало народу на эшафот. Начиная с ее родной матери...
- Почему о тайном замужестве Роберта я узнаю от иностранцев, а не от собственных слуг? - темно-карие глаза Елизаветы гневно взирали на государственного секретаря.
В самом деле, не кто иной, как секретарь герцога Анжуйского, Жан де Симье, сообщил королеве эту новость, готовя визит своего повелителя. На это Уолсингем отвечал:
- Ваше величество, Роберт Дадли, граф Лейстер, один из нас. Я не шпионю за преданными слугами вашего величества и Англии, и не для этого я занимаю свой пост. Как бы ни расстроил вас Лейстер, я не сомневаюсь, что он отдаст жизнь за благо страны и ее королевы, буде в том нужда.
Елизавета знала, что Уолсингем говорит правду. И это раздражало ее, поскольку он был прав, а она... тоже права, но меньше. Золотистые молнии в королевских глазах потухли, но голос оставался немного сварливым:
- И все-таки новость должна была исходить не от Симье. От кого угодно, только не от человека герцога Анжуйского. Вы понимаете, что я предстала после этого в невыгодном свете, по Европе пойдут гулять слухи, что надо мной насмехаются собственные придворные?
- Королева Англии выше всех слухов и дурацких сплетен, - возразил Уолсингем. - При европейских дворах сплетничали о том, что Лейстер ваш любовник, и что же? Разве это хоть как-то повлияло на политику Англии, ее альянсы и репутацию?
- А моя личная репутация разве не пострадала от этого?
- Репутация Англии выше всего этого, - почтительно сказал Уолсингем. - А вы и есть Англия, ее душа и благородное сердце.
Королева поднесла к губам кружевной платок, чтобы спрятать легкую улыбку.
- Я поняла, что свою нерадивость вы маскируете тем, что не шпионите за друзьями. - Сказала Елизавета. - Надо полагать, вы располагаете сведениями о новых кознях наших врагов?
- Со времен заговора Ридольфи, - с готовностью заговорил Уолсингем, - мы тщательно отслеживаем связи итальянских банкиров, которым принадлежат отделения по всей Англии. Проверяем их переписку, наблюдаем за курьерами, стараемся понять движение денежных средств и векселей. На Тайном совете мы даже обсуждали возможность закрытия этих отделений, поскольку их руководство находится вне нашей досягаемости, и считает своими хозяевами Габсбургов. Но тогда же мы отказались от идеи репрессий, поскольку понимали вред, которые они могут нанести экономике Англии.
С этими словами Уолсингем поднял кубок с водой, уже давно стоявший на столе перед ним, и сделал глоток, потом еще один.
- Не побоюсь утверждать, что мы близки к раскрытию очередной попытки освобождения Марии Стюарт.
- Снова она? - Похоже, Елизавета не ожидала услышать сейчас это имя.
- Я не был удивлен, - сказал Уолсингем. - Бывшая королева Шотландии представляет собой замочную скважину в дверях английского королевства. Всякий старается подобрать к ней ключик. На этот раз ворота пытается открыть Хуан Австрийский.
- Вот как! - Губы Елизаветы, подчеркнутые яркой помадой, немного искривились. - Бастард, побитый под Рийменамом!
- Ваше величество, значение этой нашей победы не до конца оценено, - заявил Уолсингем. - Если бы верх одержал бастард, это запустило бы целый механизм по подготовке вторжения в Англию и освобождения шотландской папистки. Ценой победы принца Оранского, вклад в которую внес и ваш доблестный полковник Норрис, стало то, что мы теперь располагаем временем, чтобы отследить и разоблачить новых заговорщиков. Я уже набросил петлю на шею злоумышленников. Осталось немного времени, которое потребуется для сбора улик и доказательств, и мы получим основательный судебный процесс.
- Вы несколько раз отказывались от финансирования, которое мы предлагали вашей секретной службе, - сказала Елизавета мягким голосом. - Уверены, что справитесь собственными средствами?
- Это дело чести для меня, ваше величество! - Френсис Уолсингем наклонил голову в шляпе из черного бархата.
* - французская легкая кавалерия.
** - так во Франции называли англичан во времена Столетней войны (производное от английского "God damn").
*** - Mon joie St-Denis (мой щит Святой Дени) был воинским кличем французских рыцарей со времен Крестовых походов. Святой Дени являлся покровителем королевской Франции (ранее равнины Иль-де-Франс, на которой находится Париж).
**** - легкий изящный головной убор во французском стиле.
***** - так протестанты XVI века называли Екатерину Медичи после Варфоломеевской ночи, проводя аналогию с библейской жестокой и кровожадной царицей-язычницей.