Аннотация: Глава VII из второго романа о приключениях инквизитора и оборотня в XVI веке.
Глава VII, в которой Феликс отправляется за удачей в славный город Париж, испанский король высказывается о политике, а Отто Захс выполняет поручение инквизитора в Дании.
Кавалькада сопровождения Маргариты Наваррской втянулась во двор замка Ла Фер уже на земле Французского королевства. Так закончилась поездка на воды Спа младшей сестры трех последних монархов династии Валуа. Много молитв и церковных служб, меньше целебных ванн, еще чуть меньше приключений и риска, и совсем уж немного переговоров с теми, кто мог поддержать герцога Анжуйского в его желании стать государем Нижних Земель.
Сам наследник французской короны прибыл наутро после приезда его любимой сестры, еще до того, как обоз, ведомый шевалье де Сальвиати, пересек границу Нижних Земель и Франции. Оказалось, что Монсеньор не забыл про одного из своих дворян - вызвал Феликса после завтрака на следующий же день.
- Отдохнули, де Бролин? - спросил, поблескивая маленькими глазками на изрытом оспинами лице.
- Да, ваше высочество, - отвечал Феликс, - и готов к любым вашим распоряжениям.
- Прежде всего, позвольте сказать, что ее величество осталась весьма довольна вами, - начал герцог, кусая сочный персик. - Вы были храбры и не думали о себе, охраняя мою возлюбленную сестру.
- Для меня было честью служить ее величеству, - сказал Феликс.
- Хорошая служба требует награды, - улыбнулся Франсуа. - Я помню, как вы держались в седле под Исуаром и Ла Шаритэ. Можете оставить себе того коня, что вы получили для поездки прошлым летом.
Это был роскошный, поистине королевский подарок. Добрый конь стоил в то время до сотни экю. Пусть Малыш не был красавцем для парадов, пусть ему было, судя по зубам, уже пять или шесть лет, - его цена на рынке составила бы все равно не менее сорока экю. Герцог дожевал персик и выбросил косточку в подставленное лакеем блюдо, слушая, как ван Бролин рассыпается в благодарности.
- Сейчас вам самое время сесть на этого коня, - проговорил Монсеньор, - и отправиться в Анжер. Де Бюсси был не в восторге оттого, что вы остались во Фландрии так надолго. Через час зайдите к моему камердинеру, возьмите почту и нигде не задерживайтесь по пути.
Так и не получилось попрощаться с мадемуазель де Ребур - она вместе с обозом все еще была на пути к замку Ла Фер, когда ван Бролин выехал из его ворот и ровной рысью, любимым аллюром Малыша, отправился на юг. В числе прочих писем, с ним было и надушенное послание Маргариты Наваррской своему любовнику. В отличие от самого графа, королева не просила его выучить стихотворное посвящение Луи де Клермону, также не передала ему ничего из своих драгоценностей. Поездка ощутимо сказалась на финансовом состоянии королевы Наварры, к тому же она раздарилась по дороге - направила дорогие наряды Маргарите де Линь, оставила что-то прощенной мадам де Флерин, наградила рисковавших вместе с ней клириков и фрейлин. Феликс испытывал восхищение этой маленькой, умной и отважной женщиной, вкупе с благодарностью за подаренного Малыша, это привязывало его к службе дому Валуа, так что за всю дорогу до Анжера ему не приходила в голову ни одна свободолюбивая мысль, как это нередко случалось прежде. Он и так чувствовал себя свободным, останавливаясь, где вздумается, перетекая и охотясь в лесах, ужиная на постоялых дворах по пути, наслаждаясь каждым днем такой жизни.
Ему не приходило в голову, что благодарность и чувство долга держат его крепче, чем ярмо или цепи. Ведь он еще не знал, чем придется расплачиваться за милости сильных мира сего. Да и в Анжере все было более чем замечательно: губернаторствовавший граф де Бюсси собрал вокруг себя отряд отважных, дерзких и бесшабашных дворян, которые выезжали каждый день на охоту, или ухаживали за дамами на балах, или занимались всяческими озорными проделками, вроде поджога лавок, или выкрадывания девиц у незнатных родителей.
Сообщи Феликсу, что он будет участвовать в таких делах у себя во Флиссингене, он бы возмутился и вызвал такого человека на дуэль. Но здесь была не его страна, здесь обычай устанавливал всесильный вельможа, коим был Луи де Клермон, дальний родственник королей. Поэтому Феликс особенно не горевал, если где-то поблизости плакали девы и считали убытки торгаши. Кстати, именно с последними ему приходилось общаться больше всего: граф ценил физическую силу юноши и чаще всего отправлял Феликса собирать долги, или взимать неустойки материальным скарбом.
Возможно, ван Бролин совсем переменился бы от такой службы, требующей лишь стальной непреклонности и жестокости, но герцог Анжуйский вместе с сестрой был вызван ко двору после двухмесячного рая в замке Ла Фер. Конечно, принц забрал в Париж всех своих верных людей из Анжера, а возглавил их граф де Бюсси. Под Рождество этого богатого событиями года Феликс ван Бролин впервые оказался в столице Франции, самом большом городе, который он видел в своей короткой жизни.
Строго говоря, Москва была больше по площади, и не уступала Парижу населением. Но та Москва, которую застал Феликс, была совсем недавно разорена татарами, и только начинала кое-как отстраиваться. А Париж никто не разорял уже сотни лет, он был велик и прекрасен дворцами, отелями, замками, церквями католической веры, монастырями и соборами. Феликс бывал, кроме Москвы, в Кракове и Праге, гулял по Вене, его детство прошло в славном Антверпене. Его трудно было удивить большим городом, но у этой столицы было обаяние, какого не было у других, она был галантна и щедра, безжалостна и свирепа. Она была одна такая на Земле, и Феликс полюбил ее такой, какой она являлась.
Накануне пышных рождественских праздников он стоял в своем темно-синем дублете и новых туфлях, купленных за анжуйское серебро, в свите первого принца крови на приеме в Лувре. Ему было интересно сравнить, не изменился ли Генрих III за те три с половиной года, что прошли с их первой встречи на польской границе. Но церемониал двора был тщательно расписан, так что приблизиться к монарху для дворян из свиты его брата было затруднительно. Зато Феликс видел множество прекрасных дам, в числе которых были Маргарита Наваррская и Маргарита де Ребур. Последняя мазнула по ван Бролину равнодушным взглядом и даже не кивнула хорошенькой темноволосой головкой. Зато королева Наварры очень тепло улыбнулась Феликсу, отчего он уже почти не огорчался, видя отношение бывшей любовницы. Он и сам нечасто вспоминал ее за два месяца в Анжере, и, признаться, не хранил ей верность, пару-тройку раз пленившись анжуйскими красотками, которые строили ему глазки.
В этот вечер в первый раз он увидел королевских миньонов, которые, если верить злой молве, ублажали короля телесно и держали бразды правления страной в своих изнеженных руках.
- Мы все были с его величеством в Польше, - сказал Феликсу Жан-Луи де Ногарэ де Ла Валетт, один из тех, кто раньше состоял в партии короля, после присоединился к свите его брата, а теперь, похоже, раздумывал, не отыграть ли обратно. - Великолепный двор у нас был в Кракове, и вы не поверите, де Бролин, нынешние враги были, как братья!
- Вот как, - улыбнулся ван Бролин, - желая, чтобы его собеседник продолжил рассказ.
Феликс уже обратил внимание, что его сила и ощутимые успехи в фехтовальном искусстве привлекают к нему тех, кто был намного знатнее и богаче его. Дело было в том, что даже наиболее родовитый и состоятельный не мог чувствовать себя в безопасности в то время постоянных войн и поединков. Все, что было у человека ценного, могло в один миг уйти вместе с жизнью после небрежно брошенных слов, чьих-то интриг, или случайной ссоры. Поэтому дальновидный и осторожный де Ногарэ старался приблизить к себе товарища, способного прикрыть ему спину в трудный час, или сражаться рядом с ним против многочисленных недругов.
- Д'О и Келюс были друзьями графа де Бюсси, а де Ла Шатр и д'Антраг были не разлей вода с Шомбергом и Сен-Мегреном. Один Дю Гаст держался наособицу, во-первых, потому что был толст, во-вторых, потому что мнил себя ближайшим другом Генриха. Возможно, поэтому Марго так легко удалось его уничтожить.
- Королева Наварры не столь безобидна, как выглядит, - усмехнулся Феликс, поощряя Жана-Луи продолжать. Он слышал, что Маргариту Наваррскую называл коротким именем только ее покойный брат Карл IX и муж, Генрих Наваррский, который позапрошлой зимой сбежал из луврского заточения в свое маленькое южное королевство. Отношения между членами французской королевской семьи не переставали удивлять.
- Вы должны знать это лучше меня, ведь я никогда не сопровождал ее, - отозвался де Ногарэ. - Убийца дю Гаста, барон де Витто, растрезвонил о том, что Маргарита заплатила ему своим главным сокровищем, причем сделала это прямо в церкви, на деревянной скамье. Либо этот убийца врет, либо дю Гаст очень сильно насолил ее величеству, - сентенциозно заметил Жан-Луи. - Я бы выбрал второе, поскольку толстяк умел по-настоящему досадить очень многим.
- А после смерти дю Гаста кого бы вы назвали наиболее близким другом короля?
- Их тех, кто постарше, я бы назвал его личного секретаря Виллекье, и канцлера де Бирага. Не зря ведь они занимают свои посты. Также его величество очень ценит своего шута по прозвищу Шико, - отвечал де Ногарэ. - На самом деле, Шико дворянин, и мастерски владеет шпагой, к тому же он неглуп, так что я могу понять Генриха. Далее король делит свою привязанность между Келюсом, Грамоном и Можироном, потом следуют Сен-Люк, Шомберг, Сен-Мегрен и Ливаро. Впрочем, ваш покорный слуга всегда был очень близок королю. Надеюсь, случившаяся между нами размолвка позволит его величеству оценить нашу прошлую дружбу, и он вновь приблизит меня к себе.
Ван Бролин уже знал, что двор, в сущности, ни что иное, как ярмарка, где люди стараются подороже себя продать. Каждый придворный владел какими-нибудь землями и недвижимостью, выстроенной на них. Многие, несмотря на это, жили в долг, поскольку их траты превосходили доходы от поместий, которые собирались вороватыми управляющими. Феликс жил без всякой платы в отеле Бюсси на противоположном Лувру берегу Сены. Спал в одной комнате с тремя-четырьмя другими дворянами, чьим главным богатством была острая шпага в крепкой руке. Но, благодаря тому, что это богатство было востребовано, молодые люди без гроша в кармане иногда могли высоко взлететь, если на них обращалась чья-нибудь благосклонность. А все те, которые имели возможность этой благосклонностью одаривать, собрались именно в парадной зале Лувра с каменным полом в шахматную клетку, деревянными панелями по потолку и мраморными античными скульптурами в стенных нишах.
Феликс услышал повышенные голоса - Жак де Келюс, которого только что де Ногарэ представил как ближайшего друга короля, что-то выговаривал герцогу Анжуйскому и стоявшему рядом графу де Бюсси. К ним подошел еще один миньон, с тщательно уложенными волосами, в шляпе с рубиновым аграфом и страусиным пером. Шляпа с правой стороны спускалась на лоб, закрывала правый глаз, вероятно, ее изготовили по специальному заказу и за большие деньги. Феликс догадался, что видит Луи де Можирона, которого немного помнил еще по Исуару. Правда, тогда этот быстро взлетевший на самую вершину миньон был с обоими глазами. Выходило, что окривел он буквально через считанные дни после отъезда Феликса во Фландрию.
Вот они, мои будущие братья по оружию, думал метаморф, а также враги. Здесь им всем есть, что терять. Кроме силы и сноровки в обращении с оружием, они ценят верность и преданность. Все просто, главное - сторговаться подороже. В сущности, меня устроил бы баронский титул, небольшой замок и пара-тройка деревень вокруг него. Ну, и лес, обязательно густой лес, куда крестьяне боялись бы заходить под угрозой наказания. Хотя как же они будут собирать хворост и дрова, чтобы пережить зиму?
- Анжуйцы покидают Лувр, - донесся издалека голос Жана-Луи, Феликс вынырнул из уютных мечтаний, понял, что произошла какая-то размолвка между королем и Монсеньором. - Вы разве не идете?
- Выйдем вместе? - предложил Феликс, но сразу понял, что его идея не встретила понимания у придворного.
- Мне надо кое о чем переговорить с Луаньяком, - сказал де Ногарэ.
Де Луаньяк являлся капитаном королевской гвардии, начальником телохранителей Генриха III. Уже не в первый раз собеседник Феликса давал понять, что более всего жаждет вернуться в круг королевских миньонов.
- Можете всегда на меня рассчитывать, - ван Бролин попрощался с де Ногарэ и устремился к выходу на лестницу, по которой еще не успели спуститься все анжуйцы из свиты Франсуа. Сам принц и граф де Бюсси оставались в Лувре, окруженные недругами, а их люди, как ворчащие псы, разбредались, кто в отели своих покровителей, кто в харчевни, а кто и в бордели.
Оставшиеся без лидера, приближенные графа затевали попойку в отеле Бюсси, а Феликс обулся в свои видавшие виды сапоги без шпор, снова накинул поверх дублета довольно-таки новый плащ, любезно подаренный его покровителем, и пешком отправился на постоялый двор "У ворожеи", чьи хозяева прославились тем, что умели готовить мясо на вертеле лучше всех в Париже. Мэтр Грегуар еще усовершенствовал секреты мясного маринада, переданные ему отцом, поэтому обеденный зал почтенного заведения никогда не пустовал. Любовь к хорошей кухне была не единственной причиной, которая привела Феликса на улицу Сен-Дени. Камердинер герцога Анжуйского, Канже, от которого требовалось знание всего на свете, как-то обронил, что постоялый двор обрел свое название не просто так - якобы здесь собирались астрологи, колдуны, ворожеи, даже вампиры и оборотни.
Феликс, который мечтал о том, чтобы возвыситься во французской столице, не мог не проявить любопытство: простой дворянской службы и отменной физической силы было недостаточно для того, чтобы осуществить его мечты. Недавние приключения на ночной дороге только разогрели его воображение. В мире было много загадочного и труднообъяснимого, возможно, дополнительные знания о таких явлениях и существах способны помочь ему в продвижении наверх? Несколько лет назад он убил и частично съел колдуна, покушавшегося на их с Габри жизни. С тех пор ван Бролин иногда видел или чувствовал какие-то вещи, скрытые от прочих людей. Не просто хорошим слухом и зрением, которыми обладает леопард, а тайным мистическим знанием, которым видят мир колдуны и маги, он прозревал эманации чувств, страданий и боли, видел наложенные заклинания и сгустки страха и ярости. Но все это богатство ощущений подступало к нему внезапно, или в моменты крайнего напряжения сил. В обычном состоянии он доводил себя до головной боли, пытаясь вызвать сверхъестественное зрение, покрывался потом, но получал от силы доступ к обрывочным и несвязным образам, которые к тому же показывались, как сквозь толстое слюдяное оконце, и сохранять их в качесте объектов для наблюдения было тяжело и неприятно.
Если на пустой дороге в малолюдной местности ему встретилась такая интересная личность, как Вивьена, рассуждал Феликс, то в самом густонаселенном городе Европы он еще скорее найдет кого-нибудь, кто был бы способен помочь ему советом, или обучить азам магических искусств. Пристроившись в углу и поглощая в меру прожаренный кусок телятины, Феликс прислушивался к разговорам сидящих за соседним столом дворян, вроде бы относившихся к партии Гизов. Предметом их обсуждения служили святые мощи, ладанки, амулеты и заговоренные доспехи, которые предохраняли от ран и смерти в бою. Этот разговор огорчил ван Бролина, поскольку открыл ему, насколько он не оригинален в своей идее посетить этот постоялый двор в поисках сакральных знаний.
Внезапно один из гизаров поднялся, его лицо просветлело, а взгляд устремился ко входу, откуда только что показались несколько немолодых дворян.
- Что там, Рибейрак? - спросил другой гизар, сидевший спиной к входной двери.
- Старина Ронсар пожаловал! - с восторгом ответил Рибейрак, чье суровое лицо преобразила улыбка. - С ним Де Баиф, Гийом Котле и еще кто-то, кого я не знаю.
Между тем группа вошедших людей в сопровождении хозяина, мэтра Грегуара, и двух служанок прошла куда-то вглубь просторного зала и скрылась из вида. Рибейрак сел, сделал глоток из глиняной кружки, вытер усы рукой в перчатке.
- Простите, благородные шевалье, - сказал Феликс, придвигаясь к столу, за которым сидела четверка гизаров. - Не просветите ли чужого в этом городе фламандца, кто были те люди, которые привлекли ваше внимание?
Четыре пары глаз уставились на него, изучая и взвешивая, стоит ли отвечать чужаку. Французские дворяне того времени не отличались особенным вежеством в отношении незнакомцев. Всего за пять лет до этого они лили кровь своих сограждан в ночь святого Варфоломея, и почти никто еще не раскаялся в этом. Так что взгляды гизаров были надменны и дерзки, пока один из них не сказал:
- Не такой уж вы и нездешний, юноша, - он ухмыльнулся, - я, кажется, видел вас в свите графа де Бюсси.
- Я могу считаться своим в Анжу, - улыбнулся в ответ ван Бролин, - однако еще мало кого знаю в Париже.
Партия герцога де Гиза, состоящая из подданных Лотарингского дома и приверженцев Католической Лиги, не враждовала с анжуйцами в открытую. Врагами для них были протестанты Генриха Наваррского, а с прочими группировками того времени они походили на хищников, принюхивающихся друг к другу и ходящих кругами. Обратившийся к ним молодой фламандец был учтив, и задал, в сущности, совершенно безобидный вопрос, который позволял гизарам продемонстрировать свою осведомленность и вес.
- Пьер Ронсар является величайшим поэтом Франции, - сказал де Рибейрак. - Вам, да и нам всем исключительно повезло, что старик сегодня показался здесь. Они с де Баифом в последние годы редко навещают Париж, поскольку безбожный король предпочитает напомаженных и напудренных ничтожеств истинно великим сынам нашей страны. - Прочистив горло, Рибейрак с чувством продекламировал:
- Природа каждому оружие дала:
Орлу - горбатый клюв и мощные крыла.
Быку - его рога, коню - его копыта,
У зайца - быстрый бег, гадюка ядовита,
Отравлен зуб ее. У рыбы - плавники,
И, наконец, у льва есть когти и клыки.
В мужчину мудрый ум она вселить умела,
Для женщин мудрости Природа не имела
И, исчерпав на нас могущество свое,
Дала им красоту - не меч и не копье.
Пред женской красотой мы все бессильны стали.
Она сильней богов, людей, огня и стали.*
- Превосходно, виконт! - сказал еще один дворянин, подходя к столу, занятому гизарами. - Надеюсь, де Бролин, вам понравились стихи?
- Лескар, друг мой! - воскликнул Феликс, который был рад встретить кого-то знакомого в Париже. - Думал, увидеть вас раньше, в свите герцога Анжуйского в Лувре, например.
- Мой земляк, виконт де Рибейрак, еще летом убедил меня перейти на службу Лотарингскому дому, - сказал гасконец, как будто обсуждал гарнир, или покупку лошади, а не фактический акт измены.
- Я немногим больше года, как оказался во Франции, - сказал Феликс, понимая, что разговор следует увести подальше от обсуждения политики, - но до этого был не понаслышке знаком с латинской поэзией, Горацием и Овидием, Вергилием и Катуллом. До сегодняшнего дня это были для меня лучшие и непревзойденные поэты. Но теперь, благодаря вам, господа, я понимаю, что французская поэзия в лице мэтра Ронсара чудесным образом встала с ними в ряд.
Ван Бролин волновался, потому что хотел передать свои искренние чувства, но понимал, что делает это неуклюже, как неотесанный иностранец, а не француз, обученный галантным манерам. Что же это такое, злился Феликс на себя, откуда во мне эта странная робость, это желание быть всем приятным? Разве меня должно заботить впечатление, которое я произведу на этих людей?
- Несмотря на молодость, - Лескар опустил руку ему на плечо, - де Бролин показал себя верным другом и превосходным наездником и бойцом. Верьте мне, господа, этим летом мы вместе проехали долгий путь от Оверни до Монса, что в Нижних Землях, так что я вполне успел понять, с кем имею дело.
После этих слов прочие гизары представились и обменялись рукопожатиями с Феликсом. Они выпили еще вина за знакомство, после чего Феликс оказался за общим столом рядом с Лескаром.
- Все верные католики сейчас признают Генриха де Гиза своим вождем, - сказал Лескар. - Отчего бы вам также не сменить лилии на дроздов**, вы ведь даже не француз? Поверьте, Балафрэ*** умеет ценить своих людей больше, чем любой из Валуа.
- Я многим обязан герцогу Анжуйскому, - отвечал Феликс, жалея рябого принца, который возглавлял наименее влиятельную партию в стране. - Если решу его оставить когда-нибудь, вспомню ваши слова. Но не теперь, Лескар, сейчас не стоит говорить об этом. Лучше помогите мне понять, куда делся поэт Ронсар, и можно ли послушать чудесные стихи непосредственно из его уст?
- Рибейрак, вы слышали, о чем спросил де Бролин? - в многолюдстве Лескару пришлось поднять голос.
- Да, характерный вопрос для иностранца, - напыщенно сказал виконт, - во Франции всем известно, что Ронсар почти оглох, и теперь никогда не декламирует. Поэтому и в Париже его почти не видно в последние годы. Но вот вам еще один его стих, написанный будто бы специально для тех, кто любой ценой рвется ко двору:
Блажен, кто по полю идет своей дорогой, Не зрит сенаторов, одетых красной тогой, Не зрит ни королей, ни принцев, ни вельмож, Ни пышного двора, где только блеск и ложь.
Ступай же, кто не горд! Как нищий, как бродяга, Пади пред королем, вымаливая блага. А мне, свободному, стократно мне милей Невыпрошенный хлеб, простор моих полей...
Каким-то образом де Рибейрак ухитрился тонко оскорбить его, хотя Феликсу казалось, что он не дает ни малейшего повода. Или то вовсе не оскорбление было? Ван Бролин вспыхнул, не зная, как реагировать на слова виконта: он не рассчитывал настраивать против себя людей, к которым обращался целиком доброжелательно. В конце концов, можно было вовсе не реагировать на выходку Рибейрака, ведь Феликс не выпрашивал благ у короля, даже не думал об этом. К тому же гасконец, служащий Гизам, в сущности, ничем не отличается от фламандца, служащего Монсеньору. Этот вывод успокоил ван Бролина, подумать только, он только что был на грани ссоры, едва не бросил вызов де Рибейраку! Хорошо, что его смуглая кожа надежно скрывала румянец.
Итак, Пьер де Ронсар был свободным, в отличие от всех них, собравшихся в Париже, чтобы отказаться от свободы во имя благ. Человек, у которого имеются собственные поля, имеет ли право поучать другого, вынужденного кормить себя, проливая кровь, свою и чужую?
Словно бы одобряя решение Феликса не принимать едкие слова о придворных на свой счет, де Рибейрак продолжал:
- А правда ли, де Бролин, что Ронсар говорит об анжуйских красавицах?
Лишь сегодня узнавший о существовании поэзии Ронсара, Феликс ничего не отвечал, и тогда гасконец продекламировал:
- Когда с прелестною кузиною вдвоем,
Затмив светило дня, сидела ты в гостинной,
Я был заворожен волшебною картиной:
Так хороши цветы над луговым ручьем.
Анжуйских девушек легко мы узнаем:
Их милой живостью прославлен край старинный, -
Тепло, приветливо я встречен был кузиной,
А ты задумалась, мечтая о своем.
- Ручаюсь, так оно и есть, - улыбнулся Феликс, плененный безыскусной прелестью ронсаровской поэзии. - Чудесный край, населенный такими же красотками. - Его собственные слова не шли ни в какое сравнение с легкой, изящной ронсаровской речью. Но ведь поэтов единицы, большинство людей сущие увальни в сравнении с придворными танцорами, косноязычные простецы, если сравнивать их с поэтами. На сей раз немного обидная мысль не расстроила ван Бролина - возможно, он тоже располагает неким талантом, способным выгодно отличить его от прочих людей. - Хотя, должен вам заметить, для меня образцом прелестной живости является Маргарита Наваррская, которую мне довелось недавно сопровождать в ее путешествии на мою родину.
- Ба! - воскликнул Рибейрак с ноткой разочарования. - Маргарита была пассией герцога де Гиза еще до того, как ему угодили копьем в лицо, вследствии чего он получил свое нынешнее прозвище. К сожалению, ее отдали замуж за еретика по политическим соображениям, хотя к ее чести должен сказать, что она не сменила веру, вступая в брак. Но посудите сами, на одну прекрасную даму из дома Валуа приходится, во-первых, сама королева из Лотарингского дома, чья красота неоспорима. - При этих словах Рибейрак с вызовом посмотрел на Феликса, но тот никогда еще не видел Луизу, жену Генриха III, и поэтому молча слушал. - Далее следуют прекрасные герцогиня де Монпасье и герцогиня де Невер. Разве без этих дам Париж не превратился бы в пасмурное небо без красивейших созвездий? И наконец, вспомните жену нашего покойного государя Франциска II, которая украшала собою французский двор, пока не овдовела и не уехала править Шотландией.
- Мария была типичная лотарингская принцесса, - поддержал виконта один из сотрапезников, самый старший за столом, который мог еще помнить двор Генриха II и его старшего сына, - высокая и стройная, с прекрасными волосами цвета меди. Говорят, она убила своего второго супруга, англичанина, и вышла замуж в третий раз, избрав не самого родовитого, но отважного шотландского полководца.
- Да, Босвелл его зовут, или как-то так, - вспомнил Лескар. - Еще на службе герцогу Анжуйскому мне случалось бывать в посольствах на острове, и я знаю, что тамошняя королева заточила Марию Стюарт в какой-то замок, а ее муж пребывает в датской тюрьме, хотя и не совершал никакого преступления в Дании.
- Давайте выпьем за то, чтобы проклятая еретичка Елизавета, погрязшая в интригах и злодеяниях, захлебнулась ими! - Рибейрак залпом опустошил свой стакан, его усы воинственно топорщились, а лицо с резкими гасконскими чертами выражало гордость и гнев.
Феликс тоже выпил за компанию, хотя не испытывал никаких чувств по отношению к английской королеве. До него уже доходили слухи, что герцог Анжуйский не прочь вступить в брак с этой могущественной протестанткой, которая была старше Монсеньора на двадцать с хвостиком лет. Помимо этого, Феликсу было известно о финансировании Католической Лиги Франции испанским королем, а он ненавидел все, связанное с Испанией. Так что, несмотря на свою веру, от которой ван Бролин не собирался отказываться, он никак не мог принять энтузиазм верных дворян Балафрэ.
Они вместе вышли на широкую улицу Сен-Дени, покрытую тонким слоем снега. Становилось чертовски холодно, редкие снежинки кружились в ночном воздухе, Париж словно бы замер, приготовившись к зимней спячке. Распрощавшись с гизарами, которые двинулись к Лотарингскому замку, Феликс направился к мосту Менял на другой берег Сены. Точнее, этот мост вел на остров Ситэ, откуда маленький мост Сен-Мишель уже соединял остров с противоположным берегом, где располагался отель Бюсси. Не доходя мостика Сен-Мишель всего пару десятков туазов, Феликс поравнялся с аркой, ведущей к церкви Сен-Шапель. Из арки доносилась мелодия звенящих клинков, чье очарование Феликс уже в достаточной степени умел ценить. Он остановился, прислушался. С одной стороны, холод гнал его в протапливаемый отель Бюсси, где можно было стянуть сапоги и отдохнуть после длинного дня. С другой - его шпага, трофей, отнятый у каталонского посыльного Кунца Гакке, была прекрасно наточена и смазана жиром, чтобы исключить возможность ее примерзания к ножнам. Если бы еще знать, на чьей стороне пустить ее в дело!
- Клянусь святыми мучениками, порядочные люди постеснялись бы нападать в таком количестве! - Раздался знакомый голос. - Или вы не люди, а бешеные псы!
Звон стали, сдавленные ругательства, скрип снега под сапогами, тяжелое дыхание и удары в темноте наобум.
- Ваша светлость, - крикнул Феликс, - я тут немного сокращу количество этих мерзавцев, вы только меня случаем не проткните!
- О, мой юный фламандец! - Граф де Бюсси уже успел немного запыхаться. - Присоединяйтесь к развлечению! Несмотря на указ против дуэлей, людя короля по-прежнему лезут безо всякого повода в драку. То ли полагают себя бессмертными, то ли явно не заслуживают королевской милости, ибо развратничают, нарушают закон, атакуют добрых христиан, будто разбойники...
Феликс понимал, что Луи де Клермон произносит эту длинную речь, чтобы обозначить свое положение в кромешной темени. Губернатор Анжу, как и прочие, не мог знать, что де Бролин видит в темноте кошачьим зрением. Сейчас это было решающее преимущество: четверо анжуйцев, одним из которых был граф де Бюсси, держали оборону против дюжины нападавших. Де Бюсси и его люди прижались к церковной стене, пользуясь универсальной круговой обороной. Движения такого мастера фехтования, как Бюсси, были скупы и хорошо рассчитаны, но другие анжуйцы держались их последних сил, все уже раненные и с трудом стоящие на ногах. Впрочем, один из них получил сильный удар в неприкрытый бок и со стоном упал на окровавленный снег. Сам граф, несмотря на присущую ему браваду, тоже терял дыхание и силы. Самое время вмешаться!
Феликс не взял с собой трофейную испанскую дагу из-за большого размера ее чашеобразной гарды, но старый отцовский кинжал всегда был с ним в поясных ножнах. Выхватив его и шпагу, де Бролин ворвался в неравный поединок, сразу изменив баланс сил. Зрячий против слепых, он бил с обеих рук, танцуя между неуклюжими тенями, которые даже не подозревали, насколько они беззащитны против метаморфа. Один раз противник все же исхитрился ткнуть его в спину, когда Феликс убивал двоих перед собой. С грозным криком ван Бролин развернулся и длинным выпадом пронзил грудь человека, который едва успел понять, что его удар достиг цели.
- Я ранен, ваша светлость, - сказал Феликс, чувствуя, как течет кровь по спине между лопатками. - Давайте кончать с этими.
Шестерых повергло наземь внезапное вмешательство метаморфа. Фортуна отложила смерть графа де Бюсси еще ненадолго. Опытный боец, пусть даже не видя всю картину, чутьем понял, что в схватке наступил перелом, напор противников ослабел, и победа над растерянным врагом уже близка. Он атаковал в сторону от голоса Феликса, и тут же поверг одного из убийц, потом другого. Анжуйцы, привыкшие доверять мастерству графа, из последних сил бросились за ним. Один из них проткнул живот неприятеля, одновременно схлопотав удар кинжалом в горло. Нечаянные враги рухнули друг на друга, отдавая души аду, раю, или чистилищу. Граф де Бюсси пронзил еще одного из нападавших, последний оставшийся на ногах анжуец достал своего противника, который с воплем развернулся и побежал. Луи де Клермон нагнулся и растер снег по разгоряченному лицу, уцелевшие убийцы растворились в ночи, будто их и не было.
- Надо прислать людей с факелами, - сказал де Бюсси. - Четверо наших полегли здесь. Может, кого-то еще не поздно спасти. Держитесь за меня, друзья, коль вы оба ранены, идемте скорее. Самое время обработать раны уксусом, согреться, и выпить доброго гипокрасу**** для скорейшего излечения.
***
Строитель католической империи, над которой никогда не заходило солнце, властитель такого количества разных народов, какое не снилось и самим древним римлянам, Филипп II Габсбург уже длительное время жил в недостроенном дворце Эскуриал, среди строительных лесов, криков рабочих, грохота повозок и ругани погонщиков быков. Собственно, сначала был заложен монастырь и церковь, а после - жилище и усыпальница королей. Это было наполнено строгим символизмом, как и все, что мыслил оставить после себя испанский король: имя святого Лоренцо, в честь которого проект дворца при виде сверху напоминал решетку, на которой мученик Лоренцо закончил свой земной путь, было выбрано не случайно. В день этого святого испанские и савойские войска разгромили - в который раз! - армию Генриха II Валуа, результатом победы стал отказ Франции от Артуа, Милана и других областей, потеря архиепископства Камбрэ. Филипп II думал возглавить эту баталию, но немного не успел, его полководцы справились сами, особенно отличился принц Савойский, и теперь его сын был обручен с дочерью Филиппа от покойной Елизаветы Валуа, сестры трех последних королей Франции. Из-за этих династических браков получалось, что друг с другом воюют сплошь кузены да троюродные братья, племянники да зятья. Четвертый брак испанского короля был заключен - вопреки церковным нормам - с двоюродной племянницей Анной, присланной из Австрии. Ее отцом был Максимиллиан II, покойный император германской нации, а родными братьями - нынешний иператор Рудольф II и Маттиас, тот самый, который плясал под дудку Виллема Оранского, изображая повелителя Нижних Земель.
Юная принцесса габсбургских кровей рожала трижды. Старшему Фердинанду, принцу Астурийскому, наследнику престола, исполнилось 6 лет, младшему, Диего, только два, но оба были слабенькими, тщедушными, и злые люди поговаривали, что вряд ли кто из этих ребятишек доживет до совершеннолетия, как и еще один их брат, первым из детей Анны Австрийской призванный Господом на небеса. Не так давно стало понятно, что королева забеременела в четвертый раз, и Филипп рьяно принимал участие в заботах о юной жене: затыкал рты докторам, велел кормить Анну то черепаховым супом, то постной рыбой без приправ. Все это король делал от чистого сердца, и вообще он был очень внимателен к своей семье, вопреки тому, что думали о нем враги и еретики. А еще он воздавал великие почести Богу и его земному проводнику - римской церкви, в то время, как собственный быт Филиппа был куда скромнее, чем мнилось большинству тех, кто знал его грозное имя и великие деяния.
Глава канцелярии реформатских государств, Антонио Перес, пересек двор с апельсиновыми деревьями в кадках и двумя бассейнами, прошел мимо статуй царей Израилевых, вынужденных взирать на могущество самого ярого истребителя иудеев во всей Европе. Верховный инквизитор Испании, архиепископ Толедский и кардинал севильский Гаспар де Кирога только что закончил аудиенцию у государя и благословил секретаря, склонившегося облобызать холеную руку, унизанную перстнями. "О чем старый ханжа сейчас говорил с королем?" - Перес дорого бы дал, чтобы узнать. "Этот секретаришка по слухам пользуется благосклонностью принцессы Эболи, - думал кардинал-инквизитор, - король слишком приблизил к себе проходимца". С некоторым опозданием де Кирога вспомнил, что не сообщил королю о донесении своего поверенного из Фландрии, секретаря тамошнего наместника Кунца Гакке, который ранее был председателем трибунала инквизиции в Утрехте, а потом в Камбрэ. Это был верный человек, честный и мыслящий, который уже не раз выдвигал здравые идеи по поводу управления мятежными провинциями. Не бывает на свете бывших инквизиторов - Кунц по-прежнему оставался носителем священнического сана, по-прежнему радел об интересах святой церкви. Он доносил, что наместник так же далек от того, чтобы склониться к ереси, и мечтает лишь о военных победах, способных объединить Семнадцать провинций под эгидой их законного государя.
Но у Гаспара де Кироги был другой интерес - он обсуждал с королем учреждение новых трибуналов за океаном, в Новом Свете, и вспомнил о донесении Кунца Гакке, лишь увидев на лестнице Эскуриала вытянутую физиономию другого секретаря - который опутал шпионской сетью Францию и Фландрию, собирал сведения из скандинавских королевств и Британии.
Красная мантия кардинала и черный бархат плаща чиновника потекли соответственно вниз и вверх по лестнице, у подъезда кардинала ждали носилки и свита из клириков и стражи, он поежился от зимнего ветра, дующего об эту пору с гор Гуадаррамы, забрался в носилки, куда предусмотрительные слуги уже поставили жаровню. О донесениях Гакке король узнает в следующий раз.
А глава канцелярии реформатских стран прошел мимо безмолвных стражников и поздоровался с личным секретарем Филиппа II. Они прошли по кирпичному полу вдоль недавно побеленных стен в кабинет монарха. Повелитель полумира сидел за письменным столом, заваленным бумагами, читал проект финансовых реформ. Это была ахиллесова пята его царствования: победительные армии, огромная империя, могущественная церковь, - все это было прекрасно, но каким-то образом больше высасывало денег из казны, чем наполняло ее. Даже галеоны, груженные золотом и серебром из Америки, не исправляли картину: Филиппу II пришлось дважды объявлять свое королевство банкротом. Итальянские банкиры роптали, могущественное семейство Фуггеров, которое вторую сотню лет наполняло габсбургский карман в обмен на невиданные привилегии и льготы, стояло на краю разорения. Король мог сделать Фуггеров баронами и графами, но не был в состоянии сделать рентабельной экономику, ограниченную феодальными законами и церковными преференциями. Это было, как зубная боль: отвлечешься от нее на минуту, но потом все равно она возвращается.
Беседы с Великим Инквизитором, с главой дипломатической канцелярии, переписка с родственниками, военачальниками, римским папой, - отвлекали короля, он будто бы поднимал голову, вдыхал свежий воздух, но потом погружался в удушливую затхлость испанской экономики, в финансовые реформы, которые назревали-назревали, да так и не могли до конца быть проведены, поскольку натыкались на противодействие той же церкви, высоких вельмож, кортесов и провинций.
- Что же нашептывают моему сводному брату эти советники? - тихим голосом спросил Филипп, когда Антонио Перес закончил свой доклад.
- Они действуют секретно, ваше величество, - отвечал чиновник, - шлют распоряжения в Италию, организуют крупную военную кампанию, гораздо обширнее той, где предусмотрено приведение к покорности Семнадцати провинций.
- По-вашему, мятеж, который продолжается второе десятилетие, недостаточный повод для наращивания сил во Фландрии?
- Боюсь, ваше величество, что принц строит более обширные планы, чем те, на которые распространяются его полномочия, - сказал дон Антонио. - Не исключено, что сеньор Эскобедо подговаривает его на то, чтобы объявить себя королем Нижних Земель.
Филипп II почти никогда не смеялся, но сейчас хриплые звуки, изданные королевским горлом, должны были изобразить насмешку.
- В прошлый раз вы докладывали мне, что фактически Нижними Землями правит Молчаливый, прикрываясь, как ширмой, моим племянником Маттиасом из Вены, сыном покойного кузена Максимиллиана, императора германской нации. В позапрошлый - что брат моей покойной супруги, герцог Анжуйский, готовит к походу полки французских гугенотов. На английские деньги мой шурин Франсуа мечтает купить себе фламандскую корону, а свояченица изо всех сил помогает ему в этом. Некоторые советовали принцу Хуану задержать ее во Фландрии, но у него хватило благоразумия не позорить мою корону такими поступками, и он пропустил королеву Наваррскую домой во Францию. Сегодня вы идете еще дальше, обвиняя моего брата Хуана в измене. Не слишком ли много желающих выковырять северный бриллиант из моей короны?
Филипп II был невысок ростом, его непримечательное лицо, окаймленное рыжеватой бородкой, могло принадлежать купцу, или магистрату любого фламандского города, а голос был тих и лишен эмоций. Но по воспитанию король был самым надменным из кастильцев, и гнев его мог стереть в порошок любого, сколь угодно приближенного и доверенного из чиновников или придворных.
- Ваше величество, я бы не доверялся советам, которые дает принцу Хуан де Эскобедо. Возможно, ваш сиятельный брат не сам подготавливает планы захвата власти, но излишне прислушивается к тем, кто рисует перед ним картины невообразимого величия.
- А ведь вы сами, дон Антонио, рекомендовали этого Эскобедо в секретари, - сказал король, глядя исподлобья. - В какой-то момент он перестал отчитываться перед вами, стал искренне предан наместнику, и этого вы не можете ему простить.
- Эскобедо всегда были доблестным родом, и у меня не было оснований их подозревать, но до меня доходят тревожные сведения о том, что через своих секретарей принц Хуан Австрийский интересуется событиями в Англии, а также в Дании. - Антонио Перес перевел дыхание. В хорошем настроении король предлагал ему кресло, но не сегодня. Нет, не сегодня. - В английском плену уже много лет находится королева Шотландии, чей муж как раз пребывает в заточении у датчан. Я уверен, что, вопреки вашим запретам, Хуан Австрийский до сих пор вынашивает идею женитьбы на Марии Стюарт, и мечтает об английской короне.
- И как же он женится на ней при живом муже? - Голос короля Испании выражал скепсис, Филипп не был настроен испытывать тревогу по поводу бастарда его отца.
С некоторым запозданием глава канцелярии понял, что беременность королевы еще отодвинула возможность взошествия Хуана на трон. Она постоянно рожает одних мальчиков, и хоть кто-нибудь из такого числа все-таки будет достаточно крепок телом, чтобы занять в свое время отцовский престол.
- Уильям Босвелл совершил попытку побега, ваше величество. Попытку отчаянную, плохо подготовленную. Он выбрался из темницы, спустился вниз по стене при помощи веревки, но когда он угнал рыбацкую лодку для переправы в Швецию, удача покинула его. Сейчас графа перевели в самое мрачное место заточения на всем севере Европы, замок Драгсхольм. Бросили в сырой подвал. Боюсь, королева Шотландии скоро овдовеет.
- Он же еретик, этот Босвелл, - король выпятил нижнюю губу, - его брак с католической королевой я легко признал бы недействительным, появись в том нужда. Не имеет никакого значения, жив он, или мертв. Моя возлюбленная сестрица Елизавета Английская не выпустит нашу бедную сестру Марию из того замка, где ее содержат. Разве что мы найдем возможность высадить в Англии нашу пехоту, непобедимые испанские терции. Но для этого нужно строить мощный новый флот, а казна сейчас испытывает затруднения.
- Хуан Австрийский мог бы использовать могучий флот Голландии и Зеландии для этой цели, - ввернул чиновник. - Получи он контроль над всеми Семнадцатью провинциями, высадка в Англии стала бы реальностью.
- По воле моего отца, да пребудет с ним вечное Господне благословение, я ведь уже был, если можно так назвать, королем Англии, - с кислым лицом произнес Филипп II. - Моя женушка Мария, увы, не родила наследника, так что Господу не было угодно видеть католического принца на троне этой проклятой страны. Быть мужем законной королевы вовсе не означает править Англией. Даже если герцог Анжуйский станет когда-нибудь мужем Елизаветы, или мой бедный Хуан женится на Марии Стюарт, они будут королями только в спальне своих жен. Церемониал английского двора составлен так, чтобы принизить положение мужа законной королевы. Несчастные принцы! Они готовы объявить войну всему свету, не зная, что за сомнительный приз достанется им в случае победы.
***
В сырой подвал замка Драгсхольм не заглядывал ни один лучик света, кроме факелов охраны, которая дважды в день приносила еду прикованному к столбу графу Босвеллу. Ему было сорок три года, и тело воина и охотника было полно сил, однако Всевышний распорядился так, что граф перестал интересовать кого-либо, кроме своей любимой супруги, такой же узницы, правда, содержавшейся в несравненно лучших условиях. Король Дании и Норвегии, Фредерик II, не нашел, кому на этом свете был нужен сомнительный муж шотландской королевы. Возможно, в самой Шотландии нашлись бы родственники из клана Хэпбёрнов, или друзья, кто мог похлопотать за Босвелла, но они были бедны и слабы. Родственники же самой Марии Стюарт, могущественные Гизы во Франции, не считали законным брак своей католической родственницы с протестантом, заключенный по любви, вопреки политическим расчетам. Равно чурались ненужного родства приближенные малолетнего Якоба Стюарта, сына Марии, наследника короны Шотландии.
Всю свою жизнь Джеймс Босвелл то воевал, то охотился, то плавал как флотоводец, то защищал границу Шотландии с Англией. Он любил, дрался, побеждал, а бывало, что и проигрывал. Когда он срывал одежду с влюбленной королевы, когда произносил слова супружеской клятвы перед алтарем, он знал, что когда-нибудь заплатит за это безумие. Он защищал королеву, да, но многие защищают властителей земных, защитников намного больше, чем тех, кто делит с ними ложе. А уж заключить столь неравный брак? Это отвратило от них все знатные дома Европы, включая родню Марии Стюарт. Даже испанский король, который, пожалуй, мог бы помочь католической королеве Шотландии в ее соперничестве с королевой Англии, и тот не одобрил мезальянс, отчетливо выразив свое недовольство их браком.
Страшна участь человека, неудачно вмешавшегося в игру высоких сил, жернова власти безжалостно давят мелкие людские зернышки. От столба в центре подвальной камеры шли цепи к рукам и ногам Босвелла, он был вынужден испражняться на ту же солому, на которой спал, крысы сновали по его исхудавшему телу, глаза загноились, да и открывать их смысла не было, потому что вокруг царила кромешная тьма. Не по-христиански причинять такие мучения узнику, который провинился лишь в том, что перестал быть значимым, но графа Босвелла выдавливали, вымарывали из перечня живых, и никто из тех, кто мог бы повлиять на его судьбу, не вспоминал о нем, кроме несчастной его супруги, но молитвы Марии Стюарт никак не доходили до Господа.
- Это правда, что из Драгсхольма никто еще не бежал? - светловолосый наемник в кожаном колете под теплым плащом отхлебнул пива, оставив на усах белую пенку.
Он изъяснялся по-немецки, судя по говору, был родом откуда-то из Австрии, либо из Баварии. Большинство датчан понимали немецкий язык и говорили на нем.
- Это правда, - подтвердил охранник из Драгсхольма, которого угощал германский гость. - Сам посуди, высокие стены, глубокий ров, наша служба его величеству Фредерику. Дисциплина на высоте. - Он был сержантом стражи, цедил немецкие слова раздумчиво, со значением. - Если ты подумываешь о том, чтобы помочь кому-то бежать, то сразу откажись от этого. Среди нас нет продажных.
Это могло быть и бравадой, и набиванием цены, но также могло быть истиной.
- У меня и в мыслях такого не было, - воскликнул светловолосый. - Клянусь, в этом, как и в том, что зовут меня Отто Закс.
- Может и так, - сказал сержант, снимая войлочную шапку с лысой головы и кладя ее на скамью, - а может, как-нибудь по-другому. Это мне без интереса, пока ты к нам в Драгсхольм не угодил.
Дебелая служанка поставила перед ними блюдо с яичницей, ветчиной и круглый хлеб с аппетитной корочкой. Некоторое время оба собеседника молча поглощали эту простую еду, они допили пиво, и женщина принесла им еще по гляняной кружке. Сержант отпил и рыгнул, поглаживая себя по животу.
- Скоро еще одну дырку прокалывать придется, - сказал он, ослабляя ремень.
- Дания по-хорошему удивила меня, - сказал Отто Захс. - Урожай в северных странах обычно довольно скудный, народ живет нелегко. Но я вот был в Копенгагене, сейчас уже почти неделю по Дании разъезжаю, так просто глаз радует изобилие всего, и цены невысокие, если сравнивать с Германией и Фландрией.
- За это хвала Иисусу Христу! - Важно процедил стражник. - А еще королю нашему Фредерику, да продлятся дни его царствования. Вот уже семь лет, как Дания не знает войн, разорения и не содержит лишних ртов в армии. Королевские советники следят за монетой, собирают разумные подати, говорят, ниже, чем в любом из германских княжеств. В последнее время его величество вкладывает деньги во флот, для этого постановил собирать пошлину с иноземных кораблей за проход наших проливов. Мудро и дальновидно правит страной, не дает господам брать лишнее с народа. И крестьянин, видя такое дело, спину выпрямил, плечи расправил. Трудись да наживай добро, что еще простому человеку надобно.
- Хорошему государю и служба в удовольствие, - поддакнул Отто. Ему довелось побывать более чем в десятке европейских государств, и, как правило, протестантские страны были богаты, разумно организованы, а католические - разорены и бедны. Даже сама могущественная Испания, получавшая невиданные бонусы вместе с кораблями, вывозившими добро из Нового Света, и та выглядела, в сравнении с бедной северной Данией, как безумная цыганка в украшениях и ярких нарядах перед скромной скандинавской девушкой в аккуратном платьице, со свежим румянцем на пухлых щечках.
- А ты какому государю служишь, Отто? - глазки сержанта были маленькие и хитрые, казалось он не доверяет ни единому слову собеседника.
- Ее величеству Елизавете I, - без раздумий отвечал ординарец Кунца Гакке, с которым инквизитор познакомился в Испании около четырех лет. Из десятков претендентов на должность фамильяра, председатель трибунала выделил именно его, такого далекого от церкви, зато превосходного воина и убийцу, совершившего немало тяжелых преступлений и вынужденного прятаться под крылом святой испанской инквизиции. Сейчас он врал тоже вынужденно - в протестантской Дании представляться католиком и подданнным испанского короля было опасно для здоровья.
- And how is her majesty?***** - вдруг спросил датчанин, щегольнув знанием островного языка.
Отто, как и сам Кунц Гакке, неплохо знал эту речь. Прежде, чем попасть из Испании во Фландрию, им пришлось задержаться в Британии на пару лет, в течение которых они только и делали, что изъяснялись на языке островитян.
- Насколько мне известно, она чувствует себя прекрасно, в народе поговаривают, что граф Лейстер и королева вот-вот объявят о помолвке, - сказал Отто по-английски. Потом снова вернулся к родному немецкому. - Что ж, я понимаю твое недоверие, на твоем месте я бы и сам не спешил откровенничать с иностранцем, спросил бы себя: какого черта этот тип делает здесь, в отдалении от ярмарок и обычных путей, рядом с Драгсхольмом?
Поскольку сержант молчал, Отто Закс продолжил:
- Само собой, этому есть объяснение, и я тебе его предоставлю. Меня действительно интересует один из узников замка, только не в том смысле, чтобы устраивать ему побег, или вообще как-то помогать.
- Почему я должен тебе верить?
- Потому что я всегда говорю правду, - с достоинством отвечал ординарец. - Я приехал в Данию, чтобы поквитаться с одним купцом, клан Хэпбёрн заплатил мне за то, чтобы убить человека, поступившего с ними нечестно. Этот купец живет уже несколько лет в Копенгагене, и успел забыть, что он в свое время натворил в Шотландии.
- Где именно он живет? - сержант был трудным собеседником, его ум был цепким умом полицейского.
- В нескольких домах от резиденции Валкендорфа******, - быстро ответил Отто. - Это не имеет большого значения. - Ординарец оскалился желтозубой улыбкой. Кунц Гакке в свое время выбрал его для службы фамильяром не потому, что хотел видеть на этой должности земляка, а за интеллект. - Я подстерег его на рыбном рынке, приставил кинжал к пояснице под плащом, и сказал, что я могу убить его, но мне жалко его детей, и поэтому я сообщу Хэпбёрнам о его смерти, и привезу кусок уха с серьгой в доказательство, если он мне вдобавок уплатит сотню талеров. В конце наших переговоров я взял только серьгу, а ухо отрезал у одного из свежих повешенных в Генофте. Это все вошло в цену его жизни, не самая ведь дорогая плата?
- Зависит от размеров его состояния, - сказал стражник. - Эй, Хильда, принеси-ка еще пивка! - Понизил голос и добавил: - За это я плачу, и даже не спорь!
Черт побери, думал Отто, этот парень определенно мне нравится. Кажется, в иных обстоятельствах я доверил бы ему спину.
- Ну, я уже следил за этим типом пару дней, знал, сколько у него детей, куда ходят за покупками жена и служанка, представлял, как идут торговые дела. В общем, мы быстро поладили, и на следующий день я вытащил мешок с золотыми из того места, которое указал купчишке.
- Что мешало после этого прикончить его, выполнив заказ? - стражник аккуратно извлек из кожаного мешочка на поясе медную монету и положил ее на стол, когда Хильда принесла свежее пиво с пенкой.
- Зачем? - спросил Отто. - Чтобы умножать число вдов и сирот на свете? Обременять свою душу смертным грехом, да еще с таким коварством? Я люблю, когда все стороны остаются довольны: Хэпбёрнам в Шотландии я расскажу, как истек кровью торговец, чем удовлетворю их чувство мести, возможно, даже заставив раскаяться. Купец и его семья никак не пострадали, поскольку потерю сотни талеров они точно переживут. И, наконец, бедный Отто Захс немного заработает и сможет провести холодный зимний вечер у очага в доброй компании.
- А рассказал я ее не просто так, друг мой, - промолвил Отто. - То, как я люблю выполнять свои поручения, должно дать тебе понять, что и от беседы со мной не произойдет в твоей жизни ничего такого, в чем стоило бы каяться или сожалеть.
- Мог пойти короткой тропкой, но предпочел длинную дорогу на перекладных, - философски сказал сержант. - Говори уже, что ты хочешь узнать о графе Босвелле?
- Как ты понял, что речь пойдет о нем? - Отто не ожидал от сержанта такой проницательности, теперь он уже почти жалел, что связался именно с ним. Но как можно было знать, что за простецкой внешностью скрывается хитрый и осторожный ум?
- Хепбёрн было именем этого человека с рождения, графом Босвеллом он стал уже потом. - Сержант допил пиво и встал. - Пойду отолью.
- Я с тобой! - спохватился Отто Захс. Этот стражник начинал пугать его. Уж не затем ли он хочет выйти, чтобы кликнуть подмогу и взять Отто под арест?
Они вышли под вечернее небо, с которого моросил холодный дождь. В этих широтах и дня-то белого почти не бывало зимой. Отошли к овину, развязали тесемки штанов, сержант мочился, довольно покряхтывая, ординарец Кунца немного расслабился - не похоже было, чтобы против него что-то злоумышлялось.
- Отто, спасибо тебе за компанию, - сказал сержант, завязывая штаны из толстого сукна. - Не надейся, что услышишь что-то хорошее о своем графе. Он содержится в подвале Драгсхольма, а это самое сырое и гиблое место на свете. Завтра могу поспрашивать ребят, которые заведуют его охраной, принесу тебе новости прямо сюда, в харчевню, всего-то за пяток золотых. После Копенгагена тебе ведь не будет тяжело с ними расстаться?
- Три талера, не больше, - тотчас ответил Отто. - Это моя единственная просьба, и сам видишь, она проста и не содержит даже тени измены.
- Хорошо, три так три, - согласился сержант. Было холодно и сыро, пар из его рта валил клубами. - Если бы была даже тень измены, как ты выразился, мы бы здесь вообще не разговаривали.
- Хорошо его величеству Фредерику с такими воинами, - произнес Отто с улыбкой.
- До завтра, - сержант повернулся и пошел в сторону замка Драксхольм, черной громадой нависавшего над окрестностями.
Отто Захс подождал, пока стражник немного отойдет, вернулся в харчевню, допил свое пиво и взял в дорогу хлеба с ветчиной. Он отвязал коня, проверил содержимое сумок, 99 золотых монет, заботливо упакованных на дне, и забрался в седло. Сержант сказал достаточно, а лишние подробности ему ни к чему, тем более, три талера можно потратить куда с большим удовольствием и пользой. Если бы он действительно был связан с родней заключенного, Отто мог остаться, но Кунц Гакке обойдется и этими сведениями, чуть приукрашенными фантазией ординарца. Вдобавок, до стражников могли каким-то образом дойти новости об убитом в Копенгагене торговце фламандского происхождения. Все-таки, в отличие от остальной Европы, в Дании давно уже царил мир.
* - здесь и далее стихи П.Ронсара в переводе В.Левика
** - в смысле сменить герб дома Валуа (лилии) на герб Лотарингского дома (с изображением дроздов).
*** - Меченый или Рубленый (le balafre) (франц.)
**** - теплый напиток на основе красного вина с добавлением имбиря и корицы (позднее его станут называть "глинтвейн").
***** - И как там ее величество? (англ.)
****** - Валкендорф был министром по делам Копенгагена и одним из высших чиновников в правление Фредерика II.