Аннотация: Третья глава из новой книги о приключениях инквизитора и оборотня в конце XVI века.
Станислав Блейк.
Принц объявляет войну. Гл. III.
В которой Гунц Гакке сообщает епископу Камбрэ о результатах покушения и получает новое задание от принца Хуана, в то время как Феликс ван Бролин объявляет войну Испании, а также встречает старых знакомых, направляясь ко двору прекрасной королевы Марго.
"Ваше преосвященство, довожу до вашего сведения события, произошедшие в Брюсселе во время чудесного праздника OmmegangPageant* во славу нашей Пресвятой Девы Марии. Сей веселый обычай, когда горожане берутся за руки и хороводы заполняют центральную площадь столицы, происходил в этот раз особенно пышно, ввиду участия в нем наместника государя, его сиятельства Хуана Австрийского.
Принц восседал на центральном месте специальной трибуны, выстроенной к празднику, окруженный самыми приближенными людьми, в число которых входил и ваш покорный слуга. Кроме нас с его сиятельством, о предстоящем покушении среди зрителей знали всего двое: секретарь принца синьор де Эскобедо, и ближайший друг его светлости Октавио Гонзаго (он из рода герцогов Мантуи). Мой человек подготовил две аркебузы в комнате постоялого двора, расположенного на Гранд-Плац, откуда открывается вид на трибуну и ратушу. Прямо на глазах у ревнивца, который, не подозревая этого, играл главную роль в нашем спектакле, мой фамильяр (тот самый, которого год назад ранил оборотень в Брюгге) зарядил их специально составленным порохом с неправильными пропорциями серы и селитры, чтобы смесь издала оглушительный грохот, но пуля вылетела на расстояние всего нескольких туазов. Так что для его сиятельства никакой опасности не было.
Я хотел было сам исполнить трюк с бычьей кровью, но сеньор Октавио на правах старого друга принца и человека с наиболее артистической натурой отстоял эту честь для себя, принеся в жертву прекрасный камзол из белого атласа. Потом, правда, он сетовал, что не пригласил художника, который мог бы запечатлеть, как окровавленный Гонзаго, заслонив собой повелителя, падает у его ног. Красное на белом - действительно впечатляющее сочетание цветов, как утверждает Октавио Гонзаго, но его сиятельство заметил на это, что присутствие художника там, где быть ему не полагалось, навело бы недругов на мысль о том, что покушение являлось вовсе не злодеянием одного наемника, а было тщательно распланировано нашей стороной.
Когда прозвучал выстрел, а дон Октавио с громким стоном повалился со своего сидения, весь в бычьей крови, принц Хуан даже не переменился в лице. Покушавшийся же, подумав, что, вместо намеченной мишени, поразил другого человека, впал в панику и побежал, даже не попытавшись выстрелить во второй раз. Мой слуга, готовый к такому развитию событий, пронзил беглеца кинжалом на лестнице, ведущей на чердак, потом надрезал кошель, из которого высыпались "львиные талеры" и сам скрылся через чердачное окно, выходившее на крышу другого здания. Именно этот путь отхода был подготовлен нами для моего человека, а до этого по нему надеялся скрыться направляемый нами ревнивец. Но ревность ведь один из смертных грехов, поэтому неудивительно, что замышлявшему худое воздалось сторицей.
Не дождавшись второго выстрела, его сиятельство встал и несколькими словами и жестами успокоил толпу, показывая, что с ним все благополучно. Подготовленные мной люди с голландскими монетами в руках выкрикивали проклятия Молчаливому, как несколькими неделями раньше, во время "Радостного въезда", они же славословили Хуана Австрийского. Те, кто первыми добрались до трупа убийцы, наткнулись на капитана Ромеро, который с верными людьми по плану ждал в соседней комнате постоялого двора, и, выскочив на лестницу, присвоил себе лавры совершившего возмездие. Я подумал, что именно такому человеку, всем известному как ближайший соратник принца и командир его охраны, надлежит покарать злоумышленника.
Таким образом, ни у одного из горожан, которые толпой вломились в здание, надеясь по свежим следам схватить убийцу, не возникло сомнений в том, что за покушением стоял принц Оранский. Это заявлял Ромеро, которому якобы поведал имя нанимателя умиравший злодей, и монеты, выпавшие из разрезанного кошелька, наилучшим образом подтверждали его слова. В сочетании с усилиями моих людей на площади, это привело к тому, что уже вечером весь Брюссель гудел от возмущения бесчестным поступком Оранского. Лучшего результата невозможно было ожидать. Надеюсь, ваше преосвященство сочтет возможным поощрить усилия вашего верного слуги, когда мятеж будет окончательно подавлен, и новым трибуналам Святого Официума Нижних Земель потребуется опытный куратор.
Пока же я от лица наместника выражаю вам искреннюю благодарность за сведения об интригах французского двора против государя нашего Филипа II, да продлит Всевышний его лета. Путешествие Маргариты Валуа, королевы Наваррской, в наши края, выглядит не только странным, но и порождает вопросы о том, какие цели поставлены перед коронованной блудницей ее родственниками, матерью, известной интриганкой, и братом, которого до сих пор нельзя было заподозрить в чрезмерной воинственности. А ведь речь идет, ни много ни мало, о начале дипломатической войны против испанской короны. Прошу вас, немедленно сообщайте нам о вельможах, склоняющих свой слух к шипению французской змеи. Вполне возможно, что его сиятельство, встретившись с нею в Намюре, как мы планируем, вырвет у нее ядовитые зубы, но я больше рассчитываю на благоразумие дворянства южных провинций Нижних Земель. Ведь мы и так ведем непрекращающуюся борьбу с реформатами, заразившими ересью также и Францию. Отправлять налоги в столицу католической империи должно быть предпочтительнее для верных детей матери нашей, Римской апостольской церкви, чем в развратный богомерзкий Париж, где, как я слышал, король Генрих III щеголяет в женских одеждах и служит своим завитым надушенным миньонам на ложе любовных утех.
Как бы то ни было, приближение кортежа королевы Наварры будет использовано доном Хуаном Австрийским в качестве удачного повода к тому, чтобы оставить, наконец, Брюссель, и двинуться в сторону Люксембурга, где расквартирована наша доблестная армия.
Это письмо отправляю с одним из людей капитана Ромеро, каталонцем, человеком доблестным и верным, но не умеющим читать, и прошу ваше преосвященство без промедления предать сие послание огню - слишком важные и секретные сведения в нем изложены.
Засим остаюсь вашим верным и покорным слугою в ожидании дальнейших указаний и распоряжений.
Кунц Гакке, председатель трибунала инквизиции Камбрэ и секретарь его светлости наместника Нижних Земель Хуана Австрийского".
Написанный размашистым почерком пятистраничный отчет и близко не отражал всех усилий, приложенных Кунцем и его людьми к подготовке и осуществлению плана, выработанного Малым Советом принца. Но Кунц подозревал, что так бывает всегда, если рассказываешь о благополучно достигнутом результате тяжких усилий. Луи де Берлемон, архиепископ Камбрэ, достаточно умен, чтобы понять, сколько сил и средств было затрачено на дискредитацию Оранского в глазах жителей столицы Нижних Земель. Кунц минуту посидел с закрытыми глазами, вспоминая, не забыл ли чего упомянуть, после запечатал свое послание, передал курьеру, который, вместе с еще десятком людей капитана Ромеро, теперь подчинялся лично ему. Нужды будить принца в утренние часы становилось все меньше и меньше.
- Пригласите голландца, - вполголоса распорядился Кунц Гакке. Бывший палач, исполнявший в последние годы обязанности слуги, кивнул, вышел и вскоре вернулся. Перед ним, прихрамывая, шел долговязый человек в сальной шапочке и потертом кафтане из грубого сукна.
Кунц молча оценивал вошедшего холодным взглядом голубых глаз. Тот, стараясь не глядеть на инквизитора, заговорил:
- Ваша милость, я готов служить вам и святой матери нашей церкви. Выполню любое поручение, коли сохраните жизнь сыну.
Гакке продолжал молчать, когда голландец запнулся и умолк. Поиски кандидатуры на роль неудачливого убийцы Хуана Австрийского вывели на нескольких людей, которые желали бы взяться за дело, но использован был лишь один, и теперь предстояло определиться, как поступить с остальными. В тюрьме находились трое таких кандидатов, но лишь у одного из них обнаружился родственник, которого можно было подрядить на какое-нибудь специфическое поручение, будучи уверенным в том, что рисковать жизнью сына этот человек не станет. Выполнит все, что ему прикажут.
- Ты умеешь стрелять?
- Нет, ваша милость, никогда и в руках не держал.
- Драться на ножах? Скакать верхом? Говорить по-французски?
- Ничего из этого, святой отче, - голландец бухнулся на колени. - Но я могу лодкой управлять, весельной, или с одним парусом, могу писать, считать и рисовать карты. Это, если не считать моего торгового дела, но вы, видать, о другом спрашиваете.
- Ты прав, - Кунц неохотно цедил слова, раздумывая, как применить умения зависящего от него человека. - Ладно, проводи его, Карл. Посели в казармах, на довольствие только не ставь, пусть сам заботится о пропитании. Если я не придумаю, как с тобой быть, Ламмерт, - Кунц еще раз презрительно оглядел голландца, - помочь твоему дураку-сыну не получится.
На посыпанном песком манеже, сразу за дворцом, Хуан Австрийский любовался аллюром прибывшего из Испании жеребца, которого на длинном поводу испытывал шталмейстер.
- Быстрее, еще быстрее, вот это иноходь! - восклицал тридцатилетний наместник с юношеским задором.
Не первой молодости шталмейстер, утвержденный на эту должность еще пожилым и больным Рекесенсом, покрылся потом, стараясь не выказывать слабость, но было видно, что долго он в таком темпе не продержится.
- Мэтр Гакке, вот и вы! - Хуан Австрийский приветливо махнул рукой. - Хотел обсудить с вами один важный вопрос. Не угодно ли хересу?
Стоило принцу отвернуться, шталмейстер тут же подозвал одного из молодых парней, составлявших его штат, и передал ему повод.
- Ангел любви и красоты приближается к Монсу, - улыбаясь, сказал бастард императора.
- Не мне судить о королеве Наварры, - скромно ответил Кунц Гакке, одетый в широкую черную мантию секретаря, которая весьма напоминала монашескую рясу. Клочья то ли светлых, то ли уже седых волос на затылке и по бокам лысины также свидетельствовали в пользу того, что советник принца пережил тот период жизни, когда являлся ценителем женских прелестей. Впечатление обманчивое, хотя мало кто из тех, кто был знаком с мэтром Гакке, догадывался об этом.
- Мы с Октавио видели ее в Париже, - влажными глазами Хуан Австрийский смотрел куда-то вдаль. - Поверьте, ей нет равных под солнцем. Возможно, королева Изабелла была не менее блестящей дамой, но ведь это и не удивительно - она ее родная сестра**!
- Это, несомненно, так, - проговорил Кунц, пока еще не понимая, для чего дон Хуан затеял этот диалог.
- Вы уже ведь в курсе, что мой дорогой Эскобедо отправился в Испанию с докладом о покушении, - продолжал принц, - когда в Мадрид поступят вести о том, что армия выступила из Люксембурга, я хочу, чтобы возле короля находился кто-то, способный позаботиться о том, чтобы изложить его величеству наши обстоятельства дельно и продуманно.
- Это назначение свидетельствует о полном доверии вашего сиятельства, и оказывает честь вашему секретарю, - Кунц наклонил лысую голову. - Хотя, если вспомнить, что дон Хуан де Эскобедо являлся протеже Антонио Переса, настроенного против вас, возможно, было бы разумно позаботиться еще об одном источнике, приближенном к монарху.
- Ты говоришь об инквизиторах, - догадался Хуан Австрийский, смакуя херес. - Испытывать верного друга при помощи людей, настроенных на преследования, поиски темных сторон человеческих душ, не брезгующих низкими средствами, вроде провокаций и доносов, не соблюдающих правила чести. - Бастард императора грустно улыбнулся. - Если Хуану Австрийскому суждено погибнуть от клеветы, от кинжала в спину, направленного другом, то пусть хотя бы никто не скажет, что это был ответный удар.
- Но ваше сиятельство! - взмолился Кунц, не ожидавший такой отповеди. - Я говорил всего лишь о практике, общепринятой в политике и придворной жизни, иметь четыре глаза и уха при дворе ведь лучше, чем два, а восемь - лучше, чем четыре! Я сам считаю синьора де Эскобедо замечательным, достойным доверия человеком, и горжусь дружбой с ним.
- При этом предлагая подвергнуть его преданность проверке! - на красивом лице принца появилась презрительная улыбка. - Кстати, вас самого рекомендовали мне Берлемоны, это, наверное, должно подтолкнуть меня к мысли о том, что вы передаете им мои секреты, ведете двойную игру, служа одновременно мне и вероломной аристократии Нижних Земель.
- Моя верность матери нашей, Римской церкви, и королю Филиппу уже неоднократно подвергалась испытаниям, - прокаркал Кунц, неожиданно застигнутый врасплох случайным предположением принца, попавшим точно в цель. - Если бы мне стало известно, что архиепископ Камбрэ изменил делу церкви и короля, я бы незамедлительно выдал его правосудию папы и вашего сиятельства.
- Я общался с его святейшеством в Риме, - сказал Хуан Австрийский без всякого выражения. - Григорий XIII относится к Валуа ничуть не хуже, чем к Габсбургам. Он выразил им свою приязнь в благодарственном молебне по случаю событий в ночь на святого Варфоломея пять лет назад. А вот английскую королеву он действительно ненавидит от всего сердца.
- Не удивительно, что папа так относится к еретичке.
- Этой еретичке вы успели послужить, не так ли? - Кунц Гакке никогда не скрывал, что по воле обстоятельств был вынужден служить наемником на островах. Но сейчас в словах принца определенно содержался подвох. - Можно ли поставить под сомнение вашу верность, исходя из этого обстоятельства?
- Мою - нельзя, - отрезал Кунц, выдерживая насмешливый взгляд Хуана Австрийского. - Я воспринимал себя лазутчиком во вражеском стане, ваше сиятельство, и покинул Британию, как только это стало возможно. Как полководцу, вам известно, что изучение врага вблизи может пригодиться в будущем.
- А ведь пригодится! - усмехнулся принц уже более доброжелательно. - У меня есть тайный план, который предусматривает твое живейшее участие. И по этому плану тебе вновь придется пересечь море. Это будет, правда, еще не скоро, вначале нам предстоит привести к покорности Нижние Земли, заслужив похвалу моего коронованного брата. И тогда я намерен просить у него награду.
- Подавление мятежа заслужит самую высокую оценку государя, - заверил Гакке. - И мои возможности всецело в вашем распоряжении, как и моя жизнь.
По кивку головы принца приблизившийся слуга наполнил опустевшие бокалы из кувшина с хересом.
- Таким образом, на вас возлагается подготовка Намюра к торжественной встрече урожденной Маргариты де Валуа. - Хуан Австрийский, обращаясь к безродному секретарю, то и дело менял обращения с "вы" на "ты" и наоборот. - Надеюсь, вы справитесь не хуже, чем сделали это в Брюсселе. С вами поедет и Гаспар, камердинер, который подготовит помещения, драпировки, портьеры, все дворцовые удобства, скатерти, да заодно и праздничный стол. Разделите обязанности следующим образом: на тебе все, что касается людей, на нем - вещей. Вы также отвечаете за встречу и прием нашего авангарда поблизости от Намюра. Полагаю владения верных короне Берлемонов идеальным местом для разбивки военного лагеря. Капитан Ромеро уже на пути в Люксембург.
- Я готов выехать хоть сегодня, ваше сиятельство, - сказал Гакке.
- Ну и замечательно, - принц потрепал его по плечу. - Видишь, я раздал задания всем тем, кого считаю в этой стране своими друзьями.
- И они вас не подведут, - заверил Кунц Гакке, кланяясь. - Кто оставлен в Брюсселе обеспечивать вашу охрану?
- Один из лейтенантов Ромеро, - ответил принц, глядя на секретаря. - Не беспокойтесь, Гакке, пока еще у меня не так много врагов среди местных жителей.
- Мы легко нашли четверых, ваше сиятельство, - возразил Кунц. - И это не зависит от ваших поступков. Одного имени, положения, верности королю и церкви вполне достаточно для того, чтобы вас возненавидели.
- Такова участь всех принцев, разве нет? - Хуан Австрийский поднял свой кубок. - Как вам херес?
- Он превосходен, - соврал инквизитор. - Чувствуется вкус жаркой, засушливой Испании.
- О да, - принц на мгновение зажмурился от удовольствия. - Сорта винограда для его приготовления растут на известняке и глине. Я особенно люблю мансанилью, из Андалузии, она не такая приторная, как другие сорта хереса. - Глаза на красивом лице бастарда распахнулись. - Позаботься о том, чтобы Намюр привык к присутствию моих людей и не помышлял о сопротивлении. Сразу после отъезда наваррской королевы я введу туда испанский гарнизон. Генеральные Штаты не готовы к такому развитию событий. Именно в Намюре они поймут, что я объявляю им войну.
***
Добрались до Камбрэ без происшествий, ван Бролин пытался в дороге разговорить своего спутника, но Лескар по натуре был молчаливым и замкнутым, так что Феликсу только и оставалось доводить до совершенства свою дневную привычку задремывать в седле, коротая однообразный путь. В округе гуляли слухи о стае волков-оборотней, которые сожрали бенедиктинского монаха вместе с его осликом. Феликс не стал углубляться в детали.
- Видели вы кортеж королевы Наваррской? - спросил он у местного дворянина, путешествующего с женой, двумя дочерями, непоседливым сыном и охраной из нескольких грозных на вид рубак.
- Они давненько уже покинули Камбрэ, - сказал седовласый отец семейства. - Миновала неделя, или около того.
Лескар и ван Бролин продолжили свой путь на север. Оказалось, что пышная процессия королевы Наваррской успела оставить позади Валансьен, и теперь догнать ее можно было разве что у Монса, за которым дорога раздваивалась - северный путь вел к Брюсселю, а восточный - к Намюру. Несколько лет назад Феликс уже преодолел его, пешком, в одиночку, вооруженный лишь кинжалом, которым тогда еще не умел пользоваться как оружием. Больше полагался на собственные зубы и когти.
Если принц Анжуйский потребует от него доклад по возвращении, Феликс непременно скажет, как жители южных провинций Нижних Земель встречают французов, как приветливо разговаривают с ними, охотно отвечают на вопросы, стараются помочь. Похоже, за двадцать лет испанского владычества валлоны так и не позабыли свою близость с южными соседями, с которыми роднились, говорили на одном языке, придерживались тех же обычаев. Не раз и не два в истории Бургундия и Франция шли друг на друга войной, но и стояли не раз они плечом к плечу против общих врагов, и французы относились к жителям южных и восточных провинций Бургундии как к своим, а к испанцам - как к чужакам. Во всяком случае, служанки постоялого двора неподалеку от Монса, столицы провинции Эно, были настолько расположены к французским путникам, что одна из них составила компанию Лескару, пока ван Бролин общался с земляками-фламандцами, запивая бургундским вином бараньи ребрышки, приправленные шафраном и тмином. Лысеющий дворянин-кальвинист в одежде из темного бархата внимательно приглядывался к необычным чертам Феликса.
- Ваше лицо, молодой человек, кажется мне знакомым, - сказал он под конец. - Имя Филиппа Марникса де Сент-Альдегонде что-нибудь вам говорит?
- Простите, не припоминаю, - сказал Феликс. - Шевалье де Бролин к вашим услугам, сударь.
- Судя по вашей речи, скорее ван Бролин? - улыбнулся сеньор де Сент-Альдегонде. - Приятнее общаться на родном языке, не правда ли?
- Мой французский настолько нехорош? - Феликсу не понравилось замечание собеседника. В последнее время он мало вспоминал о родине, стараясь выглядеть французом, достойным воспитанником графа де Бюсси, чьими манерами он восхищался.
- Я не хотел вас задеть, - мягко проговорил немолодой фламандец. - После того, как принц Оранский выручил меня из испанского плена, я нахожу особенное удовольствие в том, чтобы дышать воздухом Фландрии, говорить на ее языке, радоваться дружбе ее людей.
- Простите меня, - сказал Феликс, - надобно немало прослужить принцу Виллему и своей стране, чтобы так запросто говорить о дружбе с ее народом. Я, например, никогда и не помышлял об этом.
- Шевалье, перед вами автор великого "Компромисса"***! - вспыльчиво заявил один из сопровождающих Филиппа Марникса молодых дворян.
Несколько мгновений Феликс рассуждал, стоит ли ему вызвать захмелевшего юнца, и как бы на его месте поступил Луи де Клермон.
- Тогда позвольте выпить за здоровье столь прославленного человека, - Феликс помнил, что его незабвенная матушка высоко ценила "Компромисс", эту декларацию самоуважения Фландрии перед лицом тирании Габсбургов. Хорошо, что он сдержал свой мимолетный гнев, подумал Феликс, все-таки время проявить себя, меняя мир вокруг, чему наставлял его мудрый вервольф, еще не наступило.
Филипп Марникс изменил целый мир кончиком своего пера, Мартин Лютер - единственной проповедью и свитком, прибитым к дверям виттенбергской церкви. Когда и как изменит его Феликс ван Бролин, грезил он, засыпая в их с Лескаром комнате, в которой стоял аромат недавно ушедшей женщины и красного бургундского вина.
- Вон мрачную рожу в углу видите? - трактирная служанка наклонилась к сидевшим за завтраком посланцам принца Анжу. - Не иначе, испанский кавалерист, по-нашему едва говорит, басурманин.
- Кавалерист? - уточнил Лескар.
- Конь у него здоровенный, едва не укусил меня, когда я мимо проходила.
- Видел я того коня, - сказал Феликс, когда служанка отошла, - весь в мыле был, его конюх вываживал. Мосластый жеребчик, сильный, но не похоже, что выносливый.
- Почему тебя заинтересовала чья-то лошадь? - спросил Лескар.
- Давеча я говорил, что мир дает нам достаточно способов добиться благосклонности фортуны, - произнес Феликс, доедая ножку пулярки, зажаренной на вертеле. - Но ты не стал прислушиваться. Как и большинство людей, ты не замечаешь, когда судьба приоткрывает перед тобой необычный путь, на котором один потеряет голову, а второй добьется золота, славы и титулов.
- Судя по твоему самодовольному лицу, - сказал с подозрением Лескар, окуная нож в дижонскую горчицу, чтобы намазать ее на куриную грудку, - ты уже видишь перед собой этот заветный путь.
Вместо ответа, ван Бролин стремительно поднялся и направился к выходу, наперерез мужчине, которого служанка назвала испанским кавалеристом. Лескар увидел, что его молодой попутчик делает широкий шаг и наступает на шпору, которая остается, оторванная, под носком сапога Феликса, в то время, как испанец, теряя равновесие, едва не падает, неловко вываливаясь за порог. Не ухватись он за дверной косяк, точно растянулся бы на крыльце под смех посетителей, разом повернувших головы на шум у выхода.
- Что это значит, шударь? - акцент во французской фразе подтвердил правоту служанки.
- Невежа! - крикнул ван Бролин, волнуясь против собственной воли. - Грубиян! Тебе следует преподать урок хороших манер!
Лескар вскочил, мысленно проклиная Феликса, но вдруг выражение ярости сменилось на лице кавалериста покорностью, только скрипнули сжатые зубы, и посланцы Франсуа Анжуйского услышали:
- Прошу проштить меня, гошпода! Я не хочу ссориться.
Это было до того неожиданно, что Лескар и Феликс переглянулись, испанец стремглав покинул трактир, а ван Бролин подскочил к своему товарищу по путешествию.
- Я был прав! - горячим шепотом выдохнул ван Бролин. - Он не трус, и, если не хочет связываться, значит, везет что-то очень важное. До Монса осталось несколько лье. Если я не вернусь через два часа, доберешься туда один. Это отдашь королеве, скажешь, с любовью от графа де Бюсси. - С этими словами Феликс вложил в ладонь Лескара снятый с пальца перстень с изумрудом, и бегом скрылся в конюшне.
- Ты безумец! - произнес Лескар, оглядываясь в поисках каких-нибудь аргументов, способных удержать Феликса. Давешние фламандцы еще не выходили из комнат, где провели ночь. Будь в трактире другие вооруженные люди, а еще лучше - местный прево или сеньор, он остановил бы безрассудного напарника, но никого, кроме скромных крестьян и торговцев, как назло, поблизости не было, и Лескару оставалось лишь молча наблюдать, выглянув из дверей, как скрывается за ближайшим поворотом испанец. Феликс выбежал из конюшни, бросил монету конюху, державшему самого резвого из их коней. Потом проверил заряд пистолета в седельной кобуре, затянул подпругу и прыгнул в седло, посылая коня вслед за недавно скрывшимся из виду испанцем. Проводив ван Бролина взглядом, Лескар пожал плечами, потом огляделся, желая убедиться, что поспешность его спутника не была никем отмечена, и ущипнул служанку, которая приблизилась, чтобы напомнить о неоплаченном завтраке, если гасконцу тоже вздумается стремительно ускакать.
Гордо задрав подбородок, Лескар проследовал к накрытому столу, на котором оставалось еще немало мяса и хлеба, а также едва початый кувшинчик бургундского вина. Гасконца одолевала злость на молокососа, который был почти в два раза младше, но полагал себя вовсе не обязанным прислушиваться к старшему, опытному товарищу. Брал судьбу за вымя! Крутил фортуну, как доступную девку на перинах! Лескар понял, что вовсе не расстроится, если никогда больше не увидит самоуверенного дерзкого фламандца. Налил себе вина, выпил, глядя на перстень графа де Бюсси. Если ван Бролин сгинет, всегда можно разыграть удивление и сказать, что никогда не видел дорогой безделушки, которая должна была напомнить королеве Маргарите цвет глаз ее возлюбленного.
А Феликс мчался по дороге на Валансьен, постепенно сокращая расстояние до клубов пыли, поднимаемых копытами лошади испанца. Стоит оказаться в поле его видимости каким-нибудь людям на службе у наместника, стражникам или священнослужителям, погоню придется отменить, и все пойдет насмарку. Не бывать этому! Он даже не отметил, что испанец разворачивается в седле, вытягивая руку. Гром выстрела взорвался в ушах, и несколько страшных мгновений Феликс ждал, что вот-вот его пронзит невыносимая боль, или рухнет его скакун, однако это скверное чувство быстро развеялось, уступив место злой решимости.
Ван Бролин выхватил заряженный пистолет из кобуры, взвел курок и, оказавшись в четырех-пяти туазах от испанца, выстрелил. Зрелище ни в чем не повинной лошади, падающей в дорожную пыль, привело Феликса в бешенство, а всадник, в которого он целился, успел соскочить на дорогу, дважды перекувырнулся, но шею не сломал. Он поднялся с земли, весь в пыли, ссадины покрывали его щеку, рукав полотняной сорочки порвался. Чтобы Феликс не зарубил его сверху, испанец нырнул в придорожные кусты, через которые лошади было не продраться. Ван Бролин спешился и рванул следом за ним. На некоторое время испанец пропал из виду - лишь треск ломаемых веток и колыхание листвы давали Феликсу ориентир для преследования. Летнее солнце пробивалось до земли лучами зайчиков, птицы голосили, приветствуя чью-то близкую смерть.
- Стой, крыса! - крикнул ван Бролин. - Или я заколю тебя в спину.
Испанец встал перед ним на крошечной полянке, тяжело дыша. В правой руке у него была шпага, в левой - кинжал с чашевидной гардой, полностью закрывающей кисть. Отцовский кинжал, который Феликс носил сзади, в ножнах на пояснице, не был снабжен такой защитой. Он больше подходил для охоты, чем для дуэли.
- Твой первый выстрел, - прошипел Феликс, глядя на разодранную щеку врага, - моя первая кровь!
- Это глупошти, - сказал испанец, - шкоро ты захрипишь, как свинья, подыхая в швоей крови. Прежде чем я убью тебя, пожволь ужнать, пошему ты жатеял это?
- Дал обет приканчивать испанских крыс, - отозвался ван Бролин. - За то, что они натворили в Антверпене.
- Я не был в Антверпене, - сказал испанец, восстанавливая дыхание. - И я каталонец, а не ишпанец.
- Поэтому шепелявишь, как старуха? - рассмеялся Феликс. - Для меня вы все - гнусные убийцы.
Не дожидаясь, пока враг снова заговорит, Феликс атаковал, меняя направления, заставляя испанца прижаться к деревьям, росшим на другой стороне полянки. Этот натиск не принес никаких результатов - Сен-Дидье как-то рассказывал о высокой оборонительной стойке, излюбленной за Пиренеями. Сейчас Феликс воочию наблюдал, как все его попытки задеть противника натыкаются на безупречную хладнокровную оборону. Будет глупо, подумал он, если уведут лошадь, которую я не успел привязать, а рано или поздно это произойдет. Как же справиться с этой защитой?
Переводя клинок из терца в приму, движение, не одобряемое ни одним мастером фехтования, Феликс нарочно приоткрылся - каталонец ужалил стремительно, как змея, и лишь нечеловеческая реакция спасла метаморфа от укола. Заподозрил, что я открываюсь специально, или нет? Ван Бролин пропустил возможность перейти сразу в контратаку - опыта не хватило, но зато понял, как это сделать правильно. Лишь бы враг снова на мгновение открылся, давая шанс нырнуть под его вытянутую руку. Чувствуя, что начинает уставать, ведь атака отнимает значительно больше сил, чем оборона, Феликс предпринял отвлекающую серию наскоков, во время одного из которых кинжал противника задел его плечо. Рана была неглубокой, но каталонец обрадовался:
- А эта кровь - мне!
Вместо ответа, снова перевод из терца в приму, и вновь удар испанца касается груди Феликса. Но только касается - ответный выпад, по-французски длинный и низкий, распластавшись едва ли не до земли - наконец, достиг цели. Отцовским кинжалом удалось даже парировать обратное движение испанского клинка, уже неловкое, не сильное. Каталонец выронил шпагу, осел в траву на краю поляны, зажимая дыру в животе.
- Прости, испанец, - сказал Феликс, вытирая свой клинок о просторные штаны поверженного врага.
- Я каталонец, - прошептал тот. - Из Баршелоны. А тебя найдут и повешят. Ты еретик, будешь гореть в аду.
- Я католик, - сказал Феликс, глядя на искаженное болью лицо, - прочту реквием по твоей пропащей душе. Сидел бы в своей Баршелоне, был бы жив. Мы тебя в Нижние Земли не приглашали. - Ван Бролин подцепил конверт, краешек которого выглядывал из-под кожаного колета барселонца. Тот попытался отмахнуться левой рукой, в которой все еще был зажат кинжал, но Феликс предвидел это и перехватил слабеющую руку. Отбросив конверт в сторону, Феликс резким движением вогнал собственный клинок врага ему в сердце, потом убедился, что других писем и бумаг при нем не было, и ссыпал в собственный кошель найденные в поясе каталонца деньги.
Когда он вновь появился на тракте между Валансьеном и Монсом, оказалось, что его коня уже поймало какое-то крестьянское семейство, деловито привязало к телеге и не уехало только потому, что было занято разделыванием лошади каталонца.
- Вот вы шустрые! - Феликс появился из кустов, держа в руке перевязь убитого, поскольку еще не придумал, как прикрепить трофейный кинжал к собственной перевязи. Вид у юноши был весьма воинственный и грозный.
- Так это ваша лошадка, господин, - заулыбался старший из крестьян. - Если бы не мы, убежал конек, только вы его бы и видели.
- Разделывайте этого быстрее! - скомандовал Феликс. - Чтобы следа на дороге не осталось. Что не увезете - забросьте в кусты подальше. За это разрешаю, так и быть, взять седло.
С этими словами ван Бролин вытащил разряженный пистолет каталонца из седельной кобуры, заткнул за пояс, отвязал своего коня от телеги, запрыгнул в седло. Глядя на деловитую возню простолюдинов, с грустью подумал, что ничего не останется от человека, которого он только что убил, не спросив даже имени. Ночью хищники и падальщики обглодают до неузнаваемости тело, и только не доставленное письмо встревожит адресата и отправителя. Настало время взглянуть, кто же они такие. Феликс направил коня в сторону Монса неторопливым шагом, и, достав конверт из-под своего колета, взломал сургучную печать. Только потом его взгляд упал на имя того, кому послание адресовалось: "Монсеньору Луи де Берлемону, архиепископу Камбрэ". Вот так так, подумал Феликс, какое странное совпадение - я в жизни не видел этого клирика, но несколько лет назад представился его пажом, пробравшись в Намюр голодным, замерзающим мальчишкой. А потом Жиль, брат этого Берлемона, обнаружил мою ложь, и меня вздернули на поле Моокерхайде. С того для насилие стало для меня естественным способом жизни, может быть, я, настоящий, в самом деле, умер в той петле, затянутой испанскими палачами, а выжил и стал направо и налево убивать уже не Феликс ван Бролин, а свирепый безымянный хищник, присвоивший чужую судьбу?
Некоторое время Феликс размышлял об этом, не спеша читать написанные размашистым почерком страницы. Вдали показалась деревня, где, должен был дождаться его Лескар, и Феликс отъехал немного в сторону, чтобы внимательно ознакомиться с содержимым письма, прежде чем гасконец начнет пререкаться и осуждать его действия.
Латинский текст не был препятствием для ван Бролина, получившего образование в одной из лучших латинских школ Нижних Земель. Чем дальше он читал, тем больше понимал ценность попавшего ему в руки документа. Наконец, добрался до подписи. Рассудок отказался понять с первого раза. Еще раз по буквам прочитал ненавистное имя палача его матери, человека, с которым он дал обет расправиться еще три года назад. Это имя Феликс вырезал на перилах мостов, на деревянных панелях, стенах, выводил пальцем по пыли на библиотечных фолиантах, выжигал его в своем сердце, калеными гвоздями прибивал к памяти. Наконец, до него дошло, что вот-вот их пути пересекутся. Если встреча принца-наместника и наваррской королевы, урожденной Валуа, запланирована в Намюре, то всесильный секретарь наместника Нижних Земель наверняка окажется там, поблизости от своего повелителя. Может ли он подозревать меня в гибели членов своего трибунала, задумался Феликс? Память вернула ему окровавленное лицо Бертрама Роша, искаженное смертной мукой, когда он вонзил кинжал в глазницу инквизитору. Нельзя отбрасывать эту возможность. Необходимо нанести удар первому.
Кинув поводья конюху постоялого двора, Феликс прислушался к голосам, доносившимся из обеденного зала. Там явно назревала ссора. Резкая фраза, брошенная Лескаром, обещала надрать кому-то уши. Охваченный скверным предчувствием, Феликс решительно вошел внутрь, едва не столкнувшись с одним из молодых фламандцев, точнее, тем самым, что требовал его почтения к автору "Компромисса" накануне вечером.
- О, теперь вас двое, так же, как и нас! - обрадовался светловолосый дворянчик при виде ван Бролина. На мгновение Феликс перехватил страдальческий взгляд Филиппа Марникса де Сент-Альдегонде, которому явно было не по душе происходящее. Лескар также шел к выходу, наклонив голову, красноглазый, рука его сжимала эфес шпаги.
- Друг мой! - крикнул Феликс Лескару, бросаясь к нему и оттесняя гасконца к их обеденному столу. Тут же перешел на шепот: - Вы ставите под угрозу всю нашу миссию. Образумьтесь! Позвольте мне договориться с фламандцами.
- Нет! Моя честь задета вон тем сопляком. Я не уеду отсюда без удовлетворения!
Пришлось Феликсу изо всей силы сжать руку гасконца. Тот, пораженный железной хваткой метаморфа, отступил на два шага и сел на скамью.
- Поверь мне, Лескар! - Феликс навис над попутчиком, готовый снова пустить в ход грубую силу. - Ты пьян, мой друг, просто поверь. Мы не имеем права рисковать, выполняя волю нашего принца. Твоя жизнь во время поручения принадлежит ему, а не тебе.
- Но ты же сам только что, - начал Лескар, но Феликс прервал его.
- Я рисковал только собой, письма и перстень были у тебя, а теперь нас могут не только убить, но и арестовать, если вдруг появится местный прево, и тогда письма герцога Анжуйского попадут в руки его врагов. Понимаешь, что это значит? Немилость и конец твоей службе, твоим мечтам, никаких титулов, Лескар, никакого золота.
Лескар подавленно молчал, Феликс похлопал его по плечу.
- Я все улажу, друг Лескар. Жди здесь, выпей еще вина, и, прошу тебя, не выходи из трактира, пока я не вернусь.
С этими словами Феликс еще раз пожал плечо сидящего гасконца и выскочил на крыльцо. Де Сент-Альдегонде стоял на нем, а двое молодых фламандцев прохаживались внизу, всем своим видом выражая нетерпение.
- Вот он, - сказал один из них другому, глядя на Феликса.
- Будьте свидетелем, сударь, мы не ищем ссоры, - обратился ван Бролин к старшему из фламандцев, прославленному автору "Компромисса". Потом развернулся к молодым дворянам: - разве я не представился вчера вечером, когда мы пили во здравие великого мужа Фландрии?
Поклон в сторону Филиппа Марникса, и Феликс покинул крыльцо с обезоруживающей улыбкой.
- У нас нет вражды с вами, шевалье, - молвил задиристый светловолосый дворянчик, - но ваш спутник был в высшей степени неучтив, за что теперь удостоится взбучки.
- Сказано сильно, - усмехнулся ван Бролин, - теперь осталось уповать, чтобы взбучка, как вы выразились, не оказалась обоюдоострой. Я предлагаю вам иной выход, - с этими словами ван Бролин развел в стороны руки, - мы не будем с вами драться, но вот вам моя грудь. Пронзите ее, если ваша честь нуждается в удовлетворении кровью.
Этот картинный поступок прославил однажды графа де Бюсси, подкрепив его репутацию бесстрашного и благородного рыцаря, и Феликс уже несколько месяцев мечтал повторить жест своего покровителя, ждал только соответствующих обстоятельств.
- Что вы несете, сударь, - дворянчик отступил на шаг, все еще держась за эфес собственной шпаги. - Мы не ссорились с вами, мне нужен лишь тот...
- Берегитесь, - сказал Феликс низким голосом, - я дал вам ясно понять, что вы вольны запятнать вашу честь убийством, но дуэли не будет. Мы находимся на службе у дофина Франции, и наша жизнь нам не принадлежит. Возможно, в другое время, при других обстоятельствах, вы потребуете удовлетворения у моего гасконского приятеля, и он вам его даст. Но не сегодня и не здесь!
- Ван Бролин! - вдруг произнес Филипп Марникс. - Кажется, я вспомнил! Уж не сын ли вы госпожи Амброзии, которая содержала знаменитую кофейню в Антверпене десять лет назад и погибла от рук испанских инквизиторов?
- Я имею честь быть ее сыном, - Феликс обернулся к немолодому вельможе. - Вы знали матушку?
- И вас, молодой человек, и вас! - обрадованно воскликнул сеньор де Сент-Альдегонде. - Я ведь много раз пил сей дивный напиток в кофейне на улице Мейр. А однажды мы заехали туда вместе с принцем Оранским, уже направляясь в Германию, когда стало известно, что король назначил статхаудером всех Нижних Земель этого мясника, герцога Альбу. Я помню, как вы, пяти-шести летний мальчишка, тянулись к украшенному камнями кинжалу нашего принца.
Выражение лица Филиппа Марникса стало задумчивым.
- То был, конечно же, знак судьбы, и теперь из мальчишки вырос храбрый воин. Только странно, почему на службе Франции, а не Нижних Земель. Ваш почтенный батюшка, если мне не изменяет память, был зеландским капитаном, судовладельцем и почтенным жителем Флиссингена.
- Ваша память безукоризненна, - сказал взволнованный Феликс, вновь поднимаясь на крыльцо постоялого двора. - Корабль, принадлежавший нашей семье, ныне выходит в море под управлением Виллема Баренца, отцовского воспитанника. Капитан Баренц мне как старший брат и ближайший друг. Во Франции же я на службе у Луи де Клермона, графа де Бюсси, сеньора д'Амбуаз. Он губернатор Анжу и мой покровитель, представивший меня дофину.
- Имя одного из знатнейших вельмож Французского королевства нам известно, - голос Филиппа Марникса стал тверже и холоднее. - Еще нам известно живейшее участие вашего покровителя в событиях ночи святого Варфоломея. Разве вы не знали, что он умертвил двоих собственных кузенов, воспользовавшись кровавым побоищем, чтобы завладеть их имуществом и землями?
- В моих глазах граф де Бюсси является образцом рыцарства и чести, - столь же холодно ответил ван Бролин. - К тому же, он служит герцогу Анжуйскому, который, насколько я знаю, ведет переговоры с принцем Оранским по поводу совместных действий против Габсбургов. Я видел, как без суда и следствия вешают католиков в Зеландии, во Флиссингене. Я знаю и о Варфоломеевской ночи. Граф де Бюсси, которого вы порицаете, высказал однажды мысль о том, что эти прискорбные события произошли не без участия короля Филиппа II. Габсбурги враги Нижним Землям, но и Франции тоже. Из этого я исходил, поступая на службу.
Де Бюсси вовсе не называл Варфоломеевскую ночь прискорбным событием, он вообще ни разу не упомянул об этой трагедии в присутствии Феликса, но тот решил, что не лишне будет вложить примирительную фразу в уста покровителя, чтобы угли погашенного было конфликта, не разгорелись вновь.
- Сейчас я сообщу кое-какие сведения сеньору де Сент-Альдегонде, - решился Феликс, видя, что все еще не вернул себе расположение земляков. - После этого ваша жизнь также перестанет принадлежать вам, ибо вы будете обязаны довести эту новость до принца Виллема.
С этими словами ван Бролин взял Филиппа Марникса под локоть и вместе с ним спустился с крыльца. Быстро и точно изложив земляку содержание перехваченного письма, Феликс не удержался от признания, что инквизитор, доложивший об инсценировке покушения архиепископу Камбрэ, был убийцей его матери.
- Я глубоко соболезную вам, господин ван Бролин, - сказал сеньор де Сент-Альдегонде, выслушав его. - И от лица принца Оранского благодарю за важные сведения. Почему бы вам не отправиться с нами в Голландию, где я представлю вас его светлости? Служение Отечеству будет достойным выбором для молодого человека вашего происхождения и ваших талантов.
Феликс задумался: его жизнь вновь делала неожиданный поворот, как это уже бывало с ним в прошлом. Филипп Марникс де Сент-Альдегонде не мешал ему принять решение, распорядившись седлать коней и выносить поклажу из комнат. Вместе с фламандцами путешествовали также несколько слуг, и двор наполнился предотъездной суетой.
Если ван Бролин вернется сейчас домой, в протестантскую Голландию, он вряд ли в ближайшее время сможет поквитаться с ненавистным инквизитором.
- Я благодарен вам за лестное предложение, - сказал Феликс, приняв решение. - Но я выполняю особую миссию для принца Франсуа, и не могу прервать ее по собственной прихоти. Тем более, в настоящее время наши принцы - союзники. Служа дофину Франции, я одновременно служу и Нижним Землям.
- Я ожидал, что вы это скажете, - вздохнул Филипп Марникс. - Благодарю вас за важное разоблачение козней наших врагов. Надеюсь, мы еще увидимся в будущем. И помните, что среди всех государей мира, лишь Виллем Оранский призывает к свободе совести и полном запрете любых религиозных преследований. То, что вы видели во Флиссингене, было делом местных консисторий, и происходило вопреки приказам принца.
- Я надеялся на это, - Феликс подставил колено, чтобы сеньор де Сент-Альдегонде забрался на коня. - Повторное знакомство с вами было честью для меня.
- Повторное?
- Ну да, я тоже вспомнил, что именно вы учили меня, как правильно обращаться к принцу Оранскому, - улыбнулся Феликс. - Похоже, то был знак судьбы, как и кинжал Молчаливого. Счастливой вам дороги, господа!
Между тем, им предстоял собственный путь. Уже под вечер Лескар и ван Бролин прибыли в Монс, столицу провинции Эно, где Феликс пять лет назад начинал свою пажескую службу, так резко прерванную в результате размолвки с Иоханном де Тилли. Это роковое событие произошло в замке Белёй неподалеку от Монса, где у четы Маргариты и Филиппа де Линь также была прекрасная резиденция. С удивлением Феликс понял, что именно в этом, некогда знакомом ему дворце, остановилась королева Наварры и ее многочисленная свита.
Им почти не пришлось ожидать приема - Маргарита, жена Генриха де Бурбона, короля Наварры, распорядилась впустить их, едва лишь ей доложили о курьерах, доставивших почту от возлюбленного брата. У младших отпрысков Генриха II и Екатерины Медичи давно установились особенные отношения, каких не испытывали друг по отношению к другу никто из остальных братьев и сестер Валуа.
Пока Маргарита читала письмо, врученное Лескаром, а Феликс разглядывал эту удивительную женщину, о которой судачила вся Франция, неожиданно подняла голову другая персона, в белоснежном чепчике, сидевшая рядом с королевой Наварры и кормившая грудью ребенка. Ван Бролин вообще не обратил на нее внимания, думая, что это кормилица, и поэтому обомлел, когда понял, что на него смотрит сама Маргарита де Линь, жена статхаудера Эно и мать Ламораля, чьим пажом он был до ссоры с де Тилли.
- Феликс, - с непонятным выражением произнесла она, - я сожалею о вашей матери. Вы всегда были ловким юношей, и я даже не сомневалась, что вам удастся избежать наказания. Получилось, что бедная Амброзия понесла его за вас.
Мысли смешались в голове Феликса, не готового к такой встрече. Глаза обеих Маргарит, которые, видимо, успели стать близкими подругами, обратились на него.
- Я бы принял любое наказание, вместо нее, - сказал он, наконец. - Надеюсь, ваш сын не держит на меня зла.
- О, Ламораль был всецело на вашей стороне, - лицо Маргариты де Линь осветила легкая улыбка. - Он рассказал нам о том, что вы пытались защитить слабых, и описал смерть крестьянского мальчика как несчастный случай.
- Передайте ему мою сердечную признательность, - Феликс наконец-то овладел собой, и с благодарностью подумал о Ламорале, которого годами даже не вспоминал. - Если бы я действительно жаждал чьей-либо смерти, моей жертвой оказался бы Иоханн, чье бездушие и жестокость послужили причиной той детской драки.
- Ты стал воином, - произнесла Маргарита де Линь, - бежал во Францию, где обучился пользоваться шпагой. Иоханн де Тилли служит в армии наместника Нижних Земель, и зарекомендовал себя храбрецом. Возможно, вы еще встретитесь когда-нибудь.
Сегодня прямо какой-то день узнавания старых знакомых, с удивлением подумал Феликс, готовя следующую фразу. Разумеется, мать Ламораля ошибалась в том, что Феликс бежал во Францию, но разубеждать ее в этом не следовало.
- На все воля Господа. Я не думаю специально искать встречи с Иоханном, но не отступлю, если таковая случится. Как слуге принца Франсуа, мне нет никакого дела до Тилли, но вашей семье и лично Ламоралю я свидетельствую свою благодарность и преданность.
- Довольно красноречиво, - королева Наварры подняла свои большие глаза, в которых сверкнули отблески свечей. - Что будем делать с этим юношей, милая сестра? Он служит моему дорогому брату, но если справедливость требует выдачи его местному прево для судебного разбирательства, я возражать не стану. Правосудие прежде всего!
- Не думаю, что стоит ворошить дела многолетней давности, - улыбнулась Маргарита де Линь, - Феликс и сейчас-то мальчишка, а тогда ему было не более двенадцати-тринадцати лет.
- Тогда идите отдыхать, господа, - распорядилась Маргарита де Валуа, - камердинер покажет вам покои, а завтра я напишу ответ. Вы, господин Лескар, отвезете его в Овернь, брату, а вы, де Бролин, останетесь с нами, на случай, если нам понадобятся услуги местного уроженца.
- У меня есть еще одно послание для вашего величества, - сказал Феликс. - Оно тайное, и не займет много времени.
Тут Феликс обратил внимание, что от свиты, стоявшей позади королевы, отделился некий вельможа, богато разодетый и завитый по французской моде. С некоторым опозданием Феликс понял, что сей дворянин прислушивался ко всему сказанному Маргаритой Наваррской, несмотря на то, что казался занятым разговорами с другими свитскими. Настоящий придворный, дошло до ван Бролина, и он ревнует, как будто влюблен в нее.
- Шевалье де Бролин, - сказала королева, - явитесь ко мне вместе с Лескаром, когда я пришлю за ним. Любезный д'Энши, проводите меня в опочивальню.
При этих словах лицо завитого щеголя осветилось улыбкой, он согнулся в поклоне, вытянул руку, куда королева Наварры вложила кончики своих пальцев, поднимаясь с резного кресла.
- Да завтра, господа, - произнесла она, отворачиваясь.
* праздник в честь Девы Марии, введенный в обиход брюссельцев императором Карлом V лет за 30 до описываемых событий, и празднуемый еще и в наши дни. В ходе OmmegangPageantпринято браться за руки и водить хороводы на площадях.
** Елизавета де Валуа, третья жена Филиппа II, ставшая королевой Изабеллой Испанской, умерла за 9 лет до описываемых событий, так и не родив наследника. Она была старшей дочерью Генриха II Валуа и Екатерины Медичи, тогда как ее родная сестра, королева Марго, была младшей. Хуан Австрийский боготворил королеву, жену его сводного брата, при дворе которого он воспитывался.
*** Филипп Марникс де Сент-Альдегонде был автором "Компромисса", врученного в 1566 году делегацией дворянства Нижних Земель наместнице, Маргарите Пармской, незаконной дочери императора Карла V, сводной сестре короля Филиппа II и принца Хуана Австрийского. Документ содержал требование самоуправления Нижних Земель и запрет деятельности испанской инквизиции. Шарль де Берлемон, отец полководца Жиля и архиепископа Луи, входивший еще тогда в Государственный Совет, посмеялся над земляками, в числе которых были графы Бредероде, Мансфельд, Хоогстратен и многие другие, знатностью никак не уступавшие Берлемонам, и назвал вручающих "Компромисс" дворян гёзами (т.е. оборванцами, нищими). Те с гордостью приняли прозвище, впоследствии ставшее названием всех мятежников Нижних Земель, выступивших против испанского владычества.
![[Adriaan Schoonebeek]](/img/b/blejk_s/charper3pow/notevenpast_composite_inquisition.png)