Аннотация: отходы производства, если можно так выразиться. но красивые. просто лишние.
Напились не вдрызг, но достаточно, чтобы, отмякнув, стоять на балконе - с очередной по счету бутылкой, конечно же - смотреть вниз, в сад, и вверх, на усеянное толстыми пушистыми звездами небо и глупо смеяться. Тепло на исходе лета, а, впрочем, нет здесь никакого лета, и зимы-то нет, и пора уже отучиться думать привычными категориями - всегда тепло, всегда чуть душновато на закате, только через полгода будет чуть прохладнее, и иней ляжет утром на траву тонким искрящимся напылением. Тепло, жарко даже - от выпитого вина, от смеха, от глупых милых шуточек, от того, что можно дразниться и возиться, как дети малые, бодаться лбами - у кого крепче, щекотаться и визжать, отбрыкиваясь.
Напились ягодного вина так, что булькает в желудке, так, что ползет вдоль по позвоночнику вязкая истома - впервые расслабиться по-настоящему, не думать ни о чем, не оглядываться, просто быть здесь и сейчас, и ухом, щекой прижиматься к бицепсу, чувствуя шероховатость ткани и гладкость кожи, потому что рукав майки такой удачной длины, что сразу и то, и другое. А потом уже - щекой к груди, потому что - рука поверх плеч, укрывает, и было бы совсем здорово, если б не тяжело и жарко, и если бы, когда смеешься, не казалось, что сейчас и вправду обопрется на тебя всем весом, и тогда ухнете вдвоем вниз, с балкончика, в заросли чего-то пахучего и колючего. Впрочем, отчего бы и не ухнуть - второй этаж, да и цветочки не то чтобы совсем уж шипастые. Пожалуй, будет еще смешнее...
...и, когда впервые поднимаешь голову, чтобы подставить, да полно - поймать, взять силой, в плен взять губы, и пьешь прикосновения, как первые капли ливня жарким полднем, вдруг замираешь на мгновение, пытаясь представить: а как это было бы - любить его всю жизнь. Не здесь и сейчас, приникая друг к другу жадно и торопливо, потому что пьяны оба и одиноки, нет - через год, пять, сто... Ждать вечерами и привычно вздыхать, откладывая книгу, чтобы взять другую - ах, как всегда задерживается, да что ж за работа такая, да что ж за сволочь начальник, что за дела, раз в неделю домой на ночь отпускает, куда годится. Наливать вино в бокал, подходить сзади, утыкаться носом в серебристый затылок - молча, потому что и смысла нет говорить, что ждала, что устала видеть так редко, что надоело, что в любой момент могут сорвать звонком, посреди ночи, посреди дня. Страшно, пожалуй, было бы. Покоем страшно, надежностью, нежностью - непривычно; обожженная кожа равно болезненно отзывается и на ласку, и на перевязку. Только боль перевязки - привычна, знаешь, как терпеть. А нежность - да что с нею делать?
Вот и не надо думать, не надо загадывать и надеяться - только здесь и сейчас, только вот так, обнаженным торсом прижаться плотнее, голову запрокинуть: милый, сильный, теплый, доверяю...
Звонок видеофона. По сигналу опознала, кто, и со вздохом даже предположила - зачем: не за мной, за ним, конечно же, опять дела. Пошла отвечать на вызов - как есть, даже не накинув ничего, ибо зачем перед своим?
- Добрая ночь.
- Да, Рой, действительно добрая. Сейчас позову.
И, на балкон вернувшись, видишь - нет, не позову, ибо некого - пусто на балконе и в саду пусто, и не шутка такая: спрятаться. Нет, просто ушел, делся куда-то. Вон, цветочки повытоптаны, те самые, колючие. Интересно, поцарапался?
Вернуться, с глуповатой улыбкой, посмеяться с Роем - вот с балкона от меня любовники еще не прыгали, да. Всякое в жизни было - но не такое.
Так и заснула, в недоуменном пьяном веселье - вот надо же, никогда не подумала бы, взрослый вроде человек, вот юморист. Впрочем, что шутник - всегда знала, но это уж слишком как-то.
Накрыло не с утра даже - к вечеру, когда, вернувшись домой, отбила палец о брошенную небрежно у двери бутылку. Вспомнилось вдруг вчерашнее, а еще к полудню узнала - уехал, кажется, какое-то срочное дело, но если не попрощавшись даже - или очень срочное, или просто на глаза показываться не хотел. Может, и к лучшему - вдруг не удержалась бы, спросила: да почему же, в чем дело, чем обидела, задела, ведь все хорошо было. И чувствовала бы потом себя дурой навязчивой.
Накрыло - как волной, с головой, швырнуло на пол, на упругое шершавое покрытие. Да что ж ты за предатель, ведь могло бы быть все не так, и на год, на пять, на сто, чтобы вечерами ждать, скучать, откладывать книгу, чтобы взять другую, вздыхать про себя и начальника привычно ругать сволочью бездушной, чтобы вина в бокал наливать и подавать, и, сзади подходя, утыкаться носом в затылок. И чтоб разговоры - почти без слов, ресницами, улыбками, понимая друг друга с полувздоха, полувзгляда, и смех взахлеб, и рядом вместе...
Накрыло, переиначило все, болью исцарапало - зачем же приходил, говорил зачем, смешил и помогал, чтобы вот так потом, приручив совсем - уйти, не прощаясь, заставить открыться, вывернуться чувствительной сердцевиной наружу - чтоб водой ледяной плеснуть... Что же ты так со мной, ты, надежный, сильный, добрый. Уехал? Да и провались ты в бездну, в осколки зеркала разлетись, перебьюсь, забуду - и ты забудь. Что же, что не так сделала - почему так? Отревелась, смывая первую, самую острую боль, умылась, вина налила, свернулась на диване тугим комком серого несчастья, книгу в ридер заправила бестолковую какую-то, производственный детектив, интриги, диверсии - и чтоб никакой романтики, ни на дух, ни на грамм, чтоб не скребло по нервам и тенью мысли, намека, оттенка. Со второй бутылки опять стало смешно почти, и даже думать почти получилось - может, и не надо бы драматизировать, ему ведь, пропасть, лет раза в три побольше, чем мне, и если у меня своих шрамов хватает, то и у него, наверное. Что кому кто напомнил, кто кого больней ударил - гадать без толку, и спрашивать, и хорошо, что не встретились.
Только пусто, муторно все равно - ведь могли бы вместе, крыло у крыла. А теперь... А теперь - иди один.