Он пришел под утро, бледный, насквозь промокший, продрогший в черном холщовом плаще, и попросил приюта. Его лихорадило, губы посерели, и весь внешний вид его кричал об истощении. Конечно же, мы приютили его, ведь Господь велит нам быть милосердными.
Вся наша Обитель собралась вокруг него, пытаясь выяснить, что же с ним случилось. Судя по лоскутьям слов, на него и его караван напали разбойники. Он вроде получил удар палицей по затылку и потерял сознание, а когда очнулся, не знал ни где он находится, ни что произошло с его спутниками. Шатаясь, он брел по лесу неуловимое количество часов, покуда не набрел на нашу Обитель.
Мы отвели его в свободную келью, и сестра Анна напоила его целебным отваром. Сестра София, наша настоятельница, приняла решение оставить несчастного у нас, пока он не оправиться от болезни. Вышедшая из его кельи сестра Анна поведала, что на восстановление здравия его уйдет ни один месяц. К сожалению, странник потерял сознание раньше, чем сестра Анна успела вызнать его имя, а по сему написание письма в Город сестре Софии пришлось отложить. Впрочем, почтовый дилижанс и так будет проезжать мимо не раньше, чем через неделю... Мы разошлись по кельям изрядно заинтригованные, ибо нечасто в нашу Обитель забредают путники.
Спустя три дня он очнулся, и сестра София взялась расспросить его. Бесспорно, любопытство -- грех, но мы собрались под дверью кельи, жадно ловя каждое слово незнакомца, немного завидуя настоятельнице нашей, которой дозволено было беседовать с мужчинами.
- Вы в Обители, сударь, - говорила сестра София его кротким и ласковым голосом. - Беды позади, вы в безопасности...
- Как я очутился здесь, сестра? - спросил он хрипло и закашлялся.
- Мне сего не ведомо, - отозвалась сестра София, и голос ее был исполнен жалости. - Но Господь хранит детей своих...
- Но не рабов своих, ведь так?!
От неожиданности мы отпрянули от двери. Этот голос, столь быстро окрепший в своей новорожденной злобе, испугал нас. Мы вознесли молитвы Святой Деве, дабы очистила она душу незнакомца от гнева и даровала ему смирение.
- Не нужно сердиться, - увещевала его тем временем настоятельница.
- Простите меня, сестра, но в караване были моя супруга и дети...
- Господь сохранит их, вашими молитвами...
- Господь не уберег их от разбойников, да и не послушает ни чьих молитв. Ему безразличны чужие просьбы и чужие беды...
- Его сын кровью своей очистил мир от скверны...
- Тогда может быть молитвы его невест будут услышаны, - с явной иронией вывернул ее мысль незнакомец.
Видимо, нашей настоятельнице стало не по себе, и она решила сменить тему разговора:
- Скоро придет почтовый дилижанс. Мы можем отправить письмо в Город и узнать о судьбе вашей супруги и детей. Как вас зовут?
- Я... я не помню, - выдохнул незнакомец.
Минуту спустя настоятельница вышла из кельи, окинула нас строгим взглядом, но ничего не сказала, лишь горько вздохнула, и от этого нам стало нестерпимо стыдно. Не глядя друг на друга, мы разошлись кто куда и занялись скучной, монотонной, но необходимой работой в Обители. Но привычная работа не спорилась у нас как раньше. В конце концов мы начали перешептываться, строить догадки и те, кто работал в саду, невольно поглядывал на окно кельи.
Сестра Маргарита прекратила пропалывать грядку, коей мы с ней занимались, и, не отрывая затуманенного взора от окна кельи, шепнула мне:
- А он красивый, не правда ли?
Я нахмурилась. Признаться, я не разглядывала незнакомца, сочтя подобное поведение греховным, а уж сестре Маргарите , совсем недавно ставшей послушницей, и вовсе не подобало даже издали смотреть на него. Особенно, коли вспомнить, что в Обитель ее отдали родители замаливать смертный грех -- прелюбодеяние...
- Не будь такой ханжой! - воскликнула моя неразумная сестра во Христе. - Ты ведь тоже не могла не заметить. Он высок, статен... Напоминает моего кузена...
- Окстись! - сурово оборвала ее я. - Лучше помолилась.
- Не гневайся, сестра Мария, - насмешливо перебила она меня. - Сама помолись за меня, кому больше хочется. Ибо грехи мои тебе куда более ведомы, нежели мне самой.
С этими словами она ушла. На душе стало тоскливо. Совсем недавно я даже радовалась, что в нашу Обитель пришло нечто новое, а теперь... я просто не узнаю сестер своих! Почувствовав, что вот-вот расплачусь, я пошла в Часовню и до вечера истово молилась. Но лики Святых, прежде исцелявшие меня своей одухотворенностью, казались едва ли не безобразными. И почудилось еще, будто наблюдают за мной чьи-то любопытные и злые глаза...
Совершенно подавленная я пошла на ежевечернюю исповедь. Я поведала настоятельнице о тяжести на сердце, о тревоге своей за сестру Маргариту, о своих опасениях о том, кто на самом деле наш незнакомец. К тому времени мне уже казалось, что он коварный демон, заключенный в человеческую слабую плоть, и пришел он лишь для того, чтобы разрушить нашу Обитель. Правда, сама не знаю почему, я ни словом не обмолвилась о своих чувствах в Часовне... Мне показалось, что настоятельница едва слушала меня, погруженная в собственные мысли. Я ждала от нее слов утешения, напутствий, но так и не дождалась. Она сказала мне что-то о гордыни, и как-то нарочито посоветовала искать спасения во Христе.
Я вернулась в свою келью и села за стол. Перебрала свои записи, спрятала их и загрустила. Теперь я всегда прячу свои записи. Я помню, чем моя неосторожность обернулась в прошлый раз еще в той жизни, до Обители. Суровое лицо отца, нашедший в моем дневнике нечто очень плохое. Мне тогда было девять лет, я была очень подвижным, наблюдательным, но абсолютно замкнутом в себе ребенком. И единственным собеседником моим стала тетрадь... В ночь, когда отец прочел мой дневник. Он убил мою мать, а под утро повесился на старом дубе, росшем на окраине деревни. Так я осталась сиротой. Наш Староста, не долго думая, отдал меня в Обитель. Помню, когда меня увозили, все жители деревни вышли и провожали меня взглядом, переполненном ненавистью, а в руках у жены Старосты я заметила мой дневник...
Ночью грянул гром и занялась гроза. Я захлопнула ставни, и с головою спряталась под одеяло. Всю жизнь боялась грозы, ибо молнией Господь карает грешных дев, и потому мне страшно. Ведь в смерти моей матери и в безумии отца моего виновата именно я. Я наконец-то поняла это.
Утром лил унылый дождь. Казалось, будто небеса оплакивают чьи-то души. В Обители царил переполох. Оказалось, что ночью незнакомцу стало хуже, его плавил внутренний жар, он метался в бреду, и сестра Анна не отходила от него ни на шаг, молитвами и отварами пытаясь прогнать хворобу из его тела. А он едва реагировал на ее старания и звал некую Элизабет. Сестры сочли, что так зовут его супругу. Обо всем этом мне поведала сестра Катерина.
- А сейчас он как? - спросила я.
- Он спит. Жар спал. А вот сестра Анна...
- Что с ней? - вскричала я.
- Когда она вышла из его кельи, губы у нее были, - тут сестра Катерина опасливо оглянулась по сторонам, - совсем синие. Они кровоточили...
- Откуда ты знаешь?
- Я подглядывала, - созналась она. - Только никому ни слова!Даже на исповеди! Иначе настоятельница накажет меня за неуемное любопытство.
- Кары Божьей страшись, - напомнила я этой неразумной. - А живым на земле судить не пристало...
- Ах да! Ты же у нас юродивая, - прошипела сестра Катерина и наотмашь ударила меня по лицу.
Я остолбенела, а сестра, расплакавшись, убежала. Другие же сестры сторонились меня, как чумной. Впрочем, друг друга они тоже старались избегать и, будто ненароком, часто прохаживались возле кельи незнакомца.
К полудню нас собрала настоятельница. Мы ужаснулись тем переменам, что произошли с ней за эти окаянные дни: она как-будто постарела лет на сорок и походила на сгорбленную старушку. Но тут же нас огорошила куда более дурная весть: скончалась сестра Анна. Мы просто не могли в это поверить! Но зло бурным потоком проникло в нашу Обитель. Оказалось, что пропала сестра Маргарита. Настоятельница подозревает, что она убежала ночью, не страшась ненастья. Но зачем? Куда? Неужели бес прелюбодеяния вновь вселился в нее с появлением незнакомца?..
Ужас заполнил Обитель. Не сговариваясь, мы подошли к келье незнакомца и замерли в нерешительности. Не знаю, долго ли мы стояли, вслушиваясь в то, что таилось за дверью. Кажется, он вновь бредил. Мы уловили отрывочные фразы на Древнем Языке... Ему делалось всё хуже и хуже. И кто-то должен был войти к нему, ведь милосердие...
Сестра Катерина рывком открыла дверь и ворвалась в келью. Мы не последовали за ней, предпочтя подождать ее снаружи. Когда стены Обители сотряс ее крик невыносимой боли, я убежала...
Я не знаю, что случилось с моими сестрами. Очнулась я на окраине Города и с плачем бросилась к проходившему мимо полицейскому.
Так я оказалась в больнице. Я не верю в медицину, ибо считаю, что она от лукавого и вряд ли мне способна помочь. Я пишу это послание в надежде, что кто-нибудь прочтет мои записи и узнает, что случилось с Обителью.
За окном началась гроза, и я снова чувствую тот злой и любопытный взгляд, который изучал меня в Часовне. Святая Дева, спаси и сохрани!
- Что ты об этом думаешь? - спросил Иван Михайлович, учитель истории, своего давнего друга Владислава Андреевича, сельского фельдшера.
- А что тут подумаешь? - развел руками тот. - Девушка насмотрелась фильмов. Реактивный психоз. Ее действительно нашли на краю села, но сам понимаешь, не полицейский, а наш местный тракторист Федот.
- Но, - настаивал на своем учитель, - согласись, изложено-то весьма убедительно.
- Психиатрия -- не мой конек, но, знаешь, все психи убедительны в своих повестях, они же верят в свой бред.
-Я поднял архивы, - сказал Иван Михайлович. - В Летописях за шестнадцатый век действительно упоминается женский католический монастырь, именуемый в народе Лесной Обителью.
-Католический монастырь посередь русского леса? - удивился Владислав Андреевич. - Ты ничего не путаешь?
-Его построил какой-то венгерский князь по просьбе его жены, которую звали... - тут историк сделал театральную паузу, - Элизабет.
-О как! И что с этой обителью стало?
-После смерти этого князя считалось злым местом и пристанищем сатанистов. Кстати, этот самый князь умер именно в той Обители...
Внезапно дверь палаты распахнулась. На пороге стояла абсолютно седая сестра Мария, залитая собственной кровью, что сочилась из ее стигматов. Она безумным взглядом обвела помещение и сдавленным голосом, ни к кому не обращаясь, поведала:
-Он приходил ко мне... Тот незнакомец... Он желает, чтобы знали его славное имя...