Биченкова Ольга Евгеньевна : другие произведения.

Морфа

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:

  Мария Жиглова
  На титульном листе:
  От автора.
  Это книга о болезни. На психически неуравновешенных людях в России лежит стигма, это что-то вроде проклятия общества. Многие из них сдались, потеряли память, даром потратили свою данную "на один раз" жизнь. Жизнь вообще одноразовая штука.
  Я болела почти 25 лет. Из них я в течение 15 лет регулярно лежала в разных больницах, от кремлевской Каширки до больницы имени Алексеева - Кащенко - и провинциальной психушки на улице Владимирской в городе Новосибирске. Я видела массу людей, зэчек-санитарок, меня били и санитары, и больные. Меня содержали с матереубийцами, убийцами, так называемыми "принудчиками" (людьми, которые вместо отбытия срока за правонарушение выбили себе содержание в психиатрической лечебнице), дебилами, алкоголичками и просто старыми бабушками, превратившимися в овощей...
  Я не сдалась, не ушла на инвалидность. У меня средняя зарплата, я сохранилась в профессии (я переводчик), стала писателем и поэтом. Однако стоило мне только заикнуться о том, что я болела, меня сразу лишили заказов на перевод в трех фирмах. Я уже много лет индивидуальный предприниматель. У меня на руках старенькая мама, есть собака и две кошки, и я работаю для них и для вас, люди. Итак, если вам все еще интересно, прочтите мою книгу о себе, болезни, больных людях, с кем мне пришлось встретиться, и о хороших и плохих врачах.
  Морфа (роман)
  Части:
  1. Детство. Сибирь.
  1.1. Раннее детство.
  1.2. Школа Љ 130.
  1.3. Черное море и Юг.
  1.4. Анорексия.
  1.5. Выдумка.
  1.6. Маткласс.
  2. Университет. Сибирь.
  2.1. ФМШ и лекции Дымшица.
  2.2. Поступление. Карасук. Первая любовь. Н.Ч.
  2.3. Ирина З. и ее кружок. Ее свадьба.
  2.4. Любовь к Александру Б.
  2.5. Любовь к Алексею К. Диссидентство.
  2.6. Провал на 3 курсе и философия. Влюбленность в Сергея Е.
  2.7. Лаборатория. Татьяна Г.
  2.8. Диплом с тройками.
  2.9. Институт философии.
  3. Москва.
  3.1. Стажировка. ДАС и Кира П.
  3.2. Егор. Начало романа.
  3.3. Испанка (грипп) и больница на 8 марта. После кинофестиваля.
  3.4. Егор. Продолжение и разрыв.
  3.5. Увольнение в Новосибирске и переезд в Москву.
  3.6. Съемные квартиры. ДАС и дербан.
  3.7. Курсы английского, Днепров и Елена Л.
  3.8. Конференция в Сочи.
  3.9. Возвращение Егора. Большой Ржевский переулок.
  3.10. Министерство образования, голод и Администрация Президента.
  3.11. А.Д.
  3.12. США.
  3.13. Смерть Егора. Роман с А.Д. Амнезия на год.
  3.14. ТАСС и расстрел Белого Дома.
  3.15. Посольство.
  4. Первый этап болезни.
  4.1. Кэндо. Христианство и буддизм. Секта?
  4.2. "БА" и Андрей С. Первая квартира на Д. Ульянова.
  4.3. Палашевка. Разрыв с А.Д.
  4.4. ТАСС и голод. Посольство и книга "Америка!" в МГУ.
  4.5. Каширка.
  4.6. Приезд мамы. Жизнь на Кедрова 3, 2.
  4.7. Америка. Пьянство и болезнь. Сен-Луис.
  4.8. Миссури. Отъезд. Звезда ведет в Ганнушку.
  4.9. Лена Л. Лена Д. Игры в наркоманию. Профсоюзная.
  4.10. Приезд мамы и папы. Теракты.
  4.11. Клевета. Доносы. Кащенко - первые дни.
  4.12. Срок в Кащенко.
  5. Возвращение.
  5.1. Сибирь. Рак отца.
  5.2. Магистратура. Неверие.
  5.3. Неудачная аспирантура. Болезнь.
  5.4. Пост на 90 дней. Ложь отца о посте. Его сталинизм и избиения ремнем и кастетом.
  5.5. Тирания в доме. Винегреты с яйцом. Их жизнь.
  5.6. Владимирка. Любовь Михайловна Попова. Санаторное отделение. Спиртное.
  5.7. Крещение Евдоксией после амнезии.
  5.8. Протест. 13-е отделение. Маргарита Мерабовна Эсебуа.
  5.9. Доносы дальних. "Мнительность и подозрительность". Дмитрий Владимирович Д.
  5.10. Снова 13-е отделение.
  5.11. Вера в Бога.
  5.12. Губы в шоколаде.
  6. Эпилог. Переезд на Шлюзы. Ревенко. Кредитная история.
  7. Приложение. Люди. Врачи. Санитары и санитарки.
  1. Татьяна.
  2. Людмила и Шура.
  3. Чупа-Чупс.
  4. Татьяна К.
  5. Марина со сломанной ногой.
  6. Тамара. Поза льва, мальчик с мелкими чертами лица. Ее самоубийство.
  7. Походы за завтраком, обедом и ужином. Хлеб. Ватники.
  8. Татьяна Николаевна.
  9. Перевод в санаторное отделение.
  10. Леонид Григорьевич Киссельман.
  11. Алла Рафаиловна Кишиневская.
  12. Татьяна. Глаза видели страшное.
  13. Санаторное отделение в целом.
  14. Лида.
  15. Санитарка и киселек.
  16. Владимирка в целом.
  17. Драки.
  18. Лена-"богородица".
  19. Ленка-повелительница гроз.
  20. Оксана.
  21. 13-е отделение в целом.
  22. Марьяна Н.
  23. Марианна.
  24. Анечка - сирота. Ее неграмотность.
  25. Люда Следенко.
  26. Ветераны отделения.
  27. Татьяна, пишущая стихи. Овощи.
  28. Алкоголичка.
  29. Анна-бийца.
  30. Марина Финтюшкова.
  31. Марина, которая хочет уехать в деревню. Стукачка.
  32. Семейки. Стук-стук - мой лучший друг.
  33. Меня обзывают паханом.
  34. Людмила Яковлевна.
  35. Людмила Семеновна.
  36. Ольга Александровна.
  37. Ирина Холерьевна.
  38. Ольга Тщеславовна.
  39. Маргарита Мерабовна Эсебуа.
  40. Санитарки.
  41. Вот и все. Татьяна Владимировна Ревенко читает Джека Лондона.
   
  
  Велик был год и страшен по Рождестве Христовом 1918.
  М.А. Булгаков
  Красота жизни - поступать сообразно своей природе и по св8оему делу.
  У. С. Моэм.
  Мое примечание: Россия в опасности. Текст третьей части начат 29 января 2018 года, когда Путин встречался с Нетаньяху.
  
  Вместо предисловия
  
  Я всегда жду ареста или перевозки - машины, увозящей в психиатрическую лечебницу. Сейчас я подала заявление в прокуратуру. Мне интересно знать, кто всю жизнь писал на меня доносы, кто объявил меня наркоманкой в Москве в 1999 году и подбросил мне в квартиру перед обыском или во время его наркотики. Но это опасно. Церковник, выступавший по телевидению, сказал, что начинается сутяжническая культура, и осудил ее (он же сказал про плацебо в форме нейролептиков и, возможно, солгал; в любом случае, он снизил действие лекарств на нервных слушателей на 40 процентов). Мама Э., читая Радзинского о Сталине, пояснила, что много таких писунов было в те годы и что их брали сотнями за ночь. Она так и сказала: писуны-правдолюбцы, эти идиоты, наши граждане. Но это не интересно. Интересно читателю то, что я боюсь Путина, репрессий, мужчин, летать на самолетах и всего прочего. У меня фобическое расстройство, модное сегодня. Один бывший больной даже написал книгу. Я тоже пишу книгу, и я сама - одна из ее героинь. Несколько героев вымышлены, остальные имеют реальные прототипы; то же относится и к фабулам - их будет несколько.
  18.08.2018 М.Ж.
  
  1.
  События, которые я буду описывать, произошли со мной и членами моей глупой и несчастной семьи в 1984 и 2018 году. В 1984 году мой брат наконец женился на женщине, которая была его возраста, всего на полгода моложе. Брат мой, пухлый красавец 24 лет, учился на четвертом курсе физического факультета города N, а невеста его была литовской породы, с небольшим горбатым носиком и плоским ртом и радела о физической химии. Они были однокурсниками.
  Мы пришли в загс. Дружка жениха, брата моего Макса, опоздал, и Максим в ожидании называл его сволочью и предателем и сильно нервничал. Невеста была неспокойна и с мокрыми глазами. Мой отец вслух сказал, что она плачет, потому что боится потерять девственность. Впрочем, это было в нашей провинции общее мнение о девочках перед свадьбой. Мне стало стыдно. Тем более, что Ленка, очевидно, не была virgin - она спала, как минимум, с моим братцем.
  Загс находился в здании советского райисполкома, над цокольным этажом. В помещении сидела средних лет женщина-клерк с толстыми ногами. Точнее, ноги стали видны, когда она встала и подошла к брачующимся - так она их и назвала, на старинный лад. Мама предложила мне подержать круглую булку хлеба, на которой стояла солонка с солью. Я уронила и хлеб, и солонку на пол. А была я в идиотском голубеньком платье с высокой талией, которая только подчеркивала мою широкую спину и круглую детскую грудь, мечту престарелых мужчин, которых было полно в нашем N. "Примета какая плохая", - проронил кто-то.
  Наконец на велосипеде приехал Евгений, дружка жениха. На крыле велосипеда была грязь, потому что шел дождь, и брюки его были забрызганы ошметками этой грязи. Я подумала, что когда-нибудь опишу это в отдельном рассказе. Тогда я мнила себя великой поэтессой, написав кучу стихов в стиле Анны Андреевны Ахматовой и набив ими наволочку и чемодан. Мой отец говорил, что поэтом мне не стать ни-ког-да и хотел, чтобы я стала инженером. Для этого он даже составил мой гороскоп и разобрал учебник по хиромантии. Я инженером быть совершенно не хотела, потому что боялась слова "сопромат". "Ленина будешь читать?" - спрашивал меня отец. Я читала Ленина и Энгельса и была в восторге. Философия мне сразу понравилась. В 1988 году мне было 16 лет и я заканчивала школу. Мне предстояло писать сочинение по литературе и очень хотелось узнать, какие будут темы. Этот вопрос интересовал меня очень сильно, ибо я прочла далеко не все, что требовалось по программе за 10-й класс.
  "Ну, слава Богу, приехали", - лениво произнесла дама из загса. - "Жениться будем?" Ленка, невеста, кривясь плоским ртом, сказала: "Да". Брат Максим промолчал. Евгений стоял с красным лицом и улыбался. У него были рыжие волосы и фантастическая склонность к румянцу. Впрочем, многие сибиряки имеют румянец плитами и здоровую кожу без пор. У меня тоже был румянец во всю щеку и очень глупый вид. Да и на самом деле я была очень глупа. Моя подруга, которую я по своей глупости считала "Черной леди" Шекспира из-за ее любви комне, знанию "Доктора Живаго" Б. Пастернака, горбатому поэтическому носу и сухой плоской и безгрудой фигурке, важно произнесла: "Сейчас состоится бракосочетание". Она была знакома с местными диссидентами и происходила из еврейской семьи. Звали ее, тем не менее, Ариной - нетрадиционное для евреев имя. Нас очень интересовало, как имеет место быть секс, хотя мы обе видели половые органы только на картинке в советской "Медицинской энциклопедии" на 1000 страниц. Диссиденты обещали принести нам "Камасутру" и мы ждали этого момента, как христиане - причастия.
  Когда я уронила хлеб-соль на пол, мой брат Максим сказал: "Ну, толстые ноги-жабий рот, дождешься у меня". Он часто бывал груб со мной, что я сносила далеко не всегда и хамила в ответ. Я прошипела слово "Идиот", но потом мне снова стало стыдно.
  Далее я не буду соблюдать принцип единства места и действия, потому что свадьбы в наших загсах всю жизнь происходят одинаково. Бракосочетание закончилось и мы пошли пешком в ресторан. Наша золотая пара новобрачных, оба отличники, уехала на красных "Жигулях". Папа отчаянно врал, что купит им кооператив, но даже денег на автобус для свидетелей у него не было. Он был сущим Гобсеком, этот папа. Мы с Максом в шутку называли его гоблином, потому что читали много фантастики. Он казался нам сексуально озабоченным, наш отец. Мама была низкого мнения о его способностях. Я, уже знакомая с Сашей Черным и Андреем Белым, все время повторяла, глядя на пошлое безобразие и бездарность свадьбы: "Пришла проблема пола, Румяная Фефела, И ржет навеселе". И тогда во мне что-то было здравое.
  Тем временем замечу, что в 2018 году я опять оказалась в нашей Сибири. Был голод. Правительство занималось бог знает чем, наш дорогой президент думал о спорте и здоровье нации, министерство образования, по мнению интеллигенции, провело реакционно-оградительную реформу церкви, введя в средней школе обязательное чтение "Тихого Дона" Михаила Шолохова, великого писателя 1930-х-1940-х годов, а интеллигенция в ответ написала гневное письмо. Я, провинциальный переводчик, поэтесса, невольно занявшаяся прозой, тоже подписала это письмо, опубликованное в интернете. Слово "интернет" созвучно словам "интернат" и "интернатура" и в нем, по мнению толпы его читателей, плавает много мусора. "Это большая помойка, где роются свиньи", - так говорит толпа.
  Кстати, о свиньях. Мыло выпускали плохое, со свиным, видимо, салом, потому что отмыть им герпесную кожу было невозможно. Я ходила с прыщиками на груди, которые страшно чесались и причиняли мне большие страдания. Моральных страданий по поводу письма правительству и чтения - пусть хоть что-то читают, хотя бы про казаков и Гражданскую войну, в этой маленькой средней школе - у меня не было. По телевизору нон-стоп шло чтение божественного романа Льва Толстого "Война и мир". Но хватит о русских писателях, хватит! Их и так слишком много упомянуто из-за моей страсти к назиданию читателя, которого я полагаю непросвещенным (элита меня не ценит, не читает и совсем не интересует), в сей повести.
  А в магазинах было мало сортов хлеба, в основном отрубной, беленький и так называемый деревенский, который так любит моя мать, но в который, по-моему, входит горох и просяная или обдирная мука, а не мука овсяная и пшеничная, как полагалось при советах. Украинская блогерша писала, что в Успенский пост по вторникам и четвергам нельзя есть хлеб и подсолнечное масло и проповедовала сухоядение, которое не поощряет русская православная церковь. Российские священники по телевизионному каналу "Спас" по-архиерейски, то есть мелко и старательно резали картофель и брюкву и крошили шпинат, о котором у простого народа вообще нет понятия, и просвещали этот народ, кокетливо называя итальянского архитектора и автора постройки нашего краснозадого московского Кремля, Фионаротти, если я еще помню его фамилию по своей бескультурности.
  Моя бескультурность этого периода была связана с долгами и недоеданием. "Как полопаешь, так и потопаешь" - этот принцип мне стал глубоко понятен и близок после взятия Россией Крыма и введения антироссийски настроенной публикой на Западе антироссийских санкций. Но санкции были введены против чиновников и нескольких компаний, а в Сибири голод все же возник. Я спрашиваю себя, почему возник голод в Сибири.
  Мама не мылась, подруга Арина тоже удивлялась, почему я моюсь каждый день. Но этой чистоплотности я научилась по закону Моисея, мне понравилась идея омовения котлов и скамей - не жить же в грязи! - раскритикованная Христом в Евангелии, когда он ругался с фарисеями по поводу своей секты. Также я мыла руки, что считается признаком сильного невроза в общей психиатрии. Впрочем, так и есть, при моей неврастении это, пожалуй, симптом.
  На имя Оля от голода я уже почти не откликалась. Я пила лекарства от неврастении и у меня возникали провалы в памяти. Я часто погружалась во мрак, и в мозге у меня происходил обрыв связей. Я надеялась прославиться, тщеславию моему не было конца, но я одна в семье работала и содержала маму и пятерых домашних животных и гордилась своей средней зарплатой. Мне занимала деньги Арина, а я все говорила: "У Оленьки п...енки голеньки", этой фразе меня научил покойный отец, не любивший литературные выражения и в детстве дравший меня за любовь к литературе.
  Но черт говорит моим языком. Он говорит, когда я отвлекаюсь от моих литературных и научных занятий. Он пытается говорить моим телесным языком с моей мамой, грубит, живет на субстрате моей души, крадет месяц и показывает мне свой уд, когда считает, что нечто мне не удастся. Его зовут Авель, или Александр. "Сашко Кобзарь", так называют нашего поэта Пушкина, украинцы, но мой черт не имеет к нему никакого отношения. Однако их косоглазые политологи, иногда открывающие правду, а иногда лгущие и дерущиеся с ментами, сродни чертям. "Автокефалию захотели?" - спрашивает их наш патриарх. - "Напрасно". И я тоже думаю, что напрасно. Римский папа и вселенский патриарх думают, но унию не заключат - не при Павле живем или, допустим, Петре, а современность все-таки. Это время Путина и Трампа, и кто кого свергнет, мне не ясно, даже исходя из геополитической теории о войне между цивилизациями суши и моря.
  2. Ко мне сегодня приходил бес Дубич. По виду он напоминал моего отца Олега Ивановича Огарева, но пришел со сливочным маслом, которого от отца было не дождаться - Олег Иванович был скуп и ел масло сам. Ел Олег Иванович и огурчики, и особенно любил помидоры, да и водку и пиво жаловал с абсолютизмом тихого, убежденного пьяницы. Бес намазал мне пятки маслом, видимо, втайне намереваясь утащить меня на шабаш, но я отказывалась изо всех сил. Дубич рекламировал здоровую русскую кухню и все показывал мне, голодной до крайности (сексуальных желаний я, как правило, уже не испытываю; люди, по крайней мере, меня не возбуждают, только мысли о них), обгрызенную мной в детстве книгу о вкусной и здоровой пище 1953 года издания. Это год смерти вождя народов, как мне помнится. "Твоя русская пшенная каша с горячим молоком мне глубоко противна", - убеждала я беса, но он все пристраивался у моих ног с куском сливочного масла. Потом, после того, как по нашему ТВ я увидела лицо Марины Цветаевой, бес, как показалось мне очередной раз, с лицом партийного моего отца, стал уверять, что я лесбиянка, раз я - женщина - занимаюсь русской культурой. К этому я отнеслась болезненно, но с тем, что это мое бессознательное, я никак не могу согласиться. Я часто смотрю на красивых женщин и удивляюсь, как они живут со скотами-мужчинами, но других мужчин в нашей округе почти нет. По телевизору иногда показывают симпатичных мужчин с одухотворенными лицами. И те евреи или полукровки, иногда грузины, как я погляжу. Правда, страшными глазами смотрел на меня мой сосед Георгий, занявший мне сегодня двести рублей. Когда я спросила его, почему у него страшные глаза, он отвернулся и промолчал. Пряча взгляд, он заметил, что занимается ремонтом. Впрочем, у него жена должна рожать на-днях. Поэтому и глаза страшные, роковые.
  3. Мой отец, как и многие коммунисты его поры, был, вообще говоря, продажной шкурой. Он защитил свою диссертацию "по совокупности заслуг" - в первом варианте так называемой самостоятельной работы он был уличен в плагиате, открыл вечный двигатель второго рода, и потому его прокатили в Высшей аттестационной комиссии. После успешной взятки с "шашлычком под коньячок" его утвердили доктором наук и он был прикреплен к докторскому столу заказов.
  Чего только не было в этих заказах! В голодное советское время нам по средам приносили сырокопченую колбасу "сервелат", крабовое мясо, десятикилограммовые бачки с оливками и маслинами и черную и красную икру. Водка и винище на домашних застольях лились рекой. Отец Олег оченно любил выпить и закусить. Под скользкие маринованные маслята и хрустящие соленые груздочки он обычно пил водку из запотевшей в заморозке бутылки "со слезой", его слюдяные, со свинцовым оттенком поросячьи глазки по-пьяному туманились, а к утру были в красных прожилках. С похмелья он обычно бил мою мать смертным боем - он был падок до женщин сам, мерял всех по себе и был чудовищно ревнив. Часто он, с позволения выразиться, употреблял и кастет.
  Он был деревенщиной, из русской деревни в Полесье. Книг он почти не читал - заляжет с газетой "Правда" на диван и читает, потом дрыхнет. Да, о его женщинах я знаю точно - я несколько раз заставала его с бабами на том же диване в мелкую красную и коричневую полоску, когда приходила из школы. Когда старик заболел, то он спал с лечившей его врачицей ќ я сама видела их, когда она стояла на коленях и делала известно что. Мне было 35 лет, и я выгнала ее вон. Просто заорала: "Вот, позорище, отсюда! Осрамлю!" Между тем, Олег считал себя праведником. Почему, не знаю. Пил он каждый день по вечерам, закладывая коньяк, виски, портвешок или водку за воротник. Он объяснял это тем, что, дескать, у него душа болит по стране. Кроме этого, он почему-то считал, что его жена, а моя мама, изменила ему и родила меня не от него. Он даже измерял мое лицо нацистским методом, выясняя, не еврейка ли я. Я не помню, острые там должны быть углы или тупые ќ я, знаете ли, не нацик, но, судя по его вычислениям, я выходила еврейкой, а Олег был юдофобом. Теперь мне кажется, что он ненавидел меня всю жизнь.
  Отец был чрезвычайно скуп. На день рождения в 35 же лет он подарил мне один маленький зажим для бумаги, цена которому была 50 копеек. Каждый месяц я приносила в дом и отдавала матери двадцать-двадцать пять тысяч рублей, к слову сказать.
  Итак, после посещения черта Сашко я собиралась на исповедь. Грехов накопилось много, но я была больна скорбной душой и одновременно размышляла о своей греховности, во многом вызванной чересчур буйным воображением. Была очередная годовщина гибели Помпеи и Варфоломеевской ночи - ночь с 24 на 25 августа.
  Внутренний мой образ менялся. Я превращалась в четвероногое животное, в существо с четырьмя ногами и двумя спинами (смотри бессмертного Рабле), была обитательницей борделя. Я подозревала, что за мной следят люди из КГБ и хотят арестовать. Я была признана душевнобольной врачом и священником. И я решила вместо исповеди сходить в кинематограф и к Димке Брагину - моему современнику и полному тезке моего главного героя.
  В кино - в наше перестроечное время стали показывать старые и прекрасные американские фильмы - я второй раз смотрела Лайзу Минелли в роли Салли в фильме Аллена о любви певички и начинающего писателя в фашистской Германии. Фильм назывался "Кабаре", и Димка говорил, что я - живая копия этой Салли. Я носила суперкороткие стрижки, у меня были яркие (теперь слегка выцвели) сине-зеленые глаза и короткий вздернутый нос, поменьше, чем у Салли-Минелли, но примерно такой же формы. Я много гуляла с мальчиками и считалась их матушками и тещами опасной для их нравственности из-за бьющей через край сексапильности. К 21 году я бросила своего первого мужчину и гуляла со вторым, отбитым у подруги. Точнее, я не отбивала его, просто Маля с мужем уехали в Штаты (шел 1989 год и выезд стал проще), Коля Некрасов, журналист и диссидент и бывший любовник Мали, был безутешен два месяца, но потом утешился в моих объятьях, к возмущению всего нашего провинциального, хотя и вовсе не глупого академического общества. Салон Мали - ее фамилия по мужу была Шишкова - распался. Но он был фактом истории моей жизни и жизни моих героев и потому заслуживает внимания, как и яркие личности, его посещавшие.
  
  4. С Малей мы познакомились, когда ей было четырнадцать, а мне - тринадцать лет. Мы учились на одной параллели в школе Љ 150 в шестом классе. Нас познакомила Марина, девушка из 9 "В", класса, взявшего шефство над моим 6 "В". Марина была татарской крови, упрямая, часто сердившаяся, вспыльчивая, но воспитывавшая в себе выдержку "настоящей породистой женщины". Ее раскосые карие глаза под густыми, черными, сросшимися бровями имели тот огонек жизни, который мы видим у любимых и любящих нас собак в минуты радости - на прогулке или рядом с нами у телевизора, ну, например, так. Мы с Мариной часто ходили на школьный каток. Я хорошо каталась с детства, потому что в пять-шесть лет ходила в студию фигурного катания, и даже умела делать "пистолетик" по двадцать раз подряд, а в "ласточке" могла простоять минут пять.
  Итак, наш школьный каток. Он был стандартных для школьного катка размеров, просто школьное футбольное поле зимой заливали водой, которая в сибирские морозы превращалась в лед, полировали катком, - и катайся на здоровье. Школьные хоккейные команды тренировались до восьми вечера, а потом на освещенный тремя прожекторами лед вступали все желающие, и стар, и млад. Марина недавно научилась кататься и до сих пор иногда падала и в целом неуверенно перебирала ногами в маленьких белых коньках-"фигурках". Декабрь зимы 1980 года выдался теплый, снежистый. Мы катались, Марина читала мне стихи Бориса Пастернака "Снег идет, густой-густой..." - меня до сих пор при этих строчках пробирает мороз по позвоночнику! И позволяла мне философствовать о войне и мире в духе Льва Толстого.
  - Как ты напоминаешь мне Мальку! Да вы и внешне похожи, - как-то сказала мне Марина. - Вы рассуждаете, как один человек. И она тоже пишет стихи, она, как и ты, гениальная девочка.
  Я тут же приревновала. Мной овладело то мелкое чувство, когда ты ставишь свою прежнюю "альтер эго" ниже себя и считаешь, что делаешь ей одолжение, снисходя до нее. И вот у этой прежней куклы твоей оказывается и своя отдельная от тебя жизнь, и свое мнение, и своя любовь-нелюбовь.
  - Вас познакомить? Я хочу, чтобы вы подружились, - продолжила Марина.
  - Вы знаете, Марина, я с трудом схожусь с людьми. Но слишком ценю нашу с вами дружбу, чтобы отказываться, - церемонно и важно промолвила я.
  На том и порешили. Я с отвращением ждала знакомства с Малей. Через дней пять я с замиранием ревности увидела в тускло освещенном фойе нашей школы Марину с двумя девочками - одной примерно моей ровесницей и второй - высокой пухлой девочкой лет десяти. Марина замахала мне рукой - мол, подходи!
  - Иди сюда, Олька! Уроки закончились!
  И правда, было два часа дня пятнадцать минут, только что закончился шестой урок. Я, все с тем же чувством недовольства, вяло подошла к троице.
  - Знакомьтесь же! Вот Оля... Малечка, я тебе говорила о ней, вы очень похожи! Оля, будем знакомы. Вот Маля, а вот Настя. У них литературный кружок, они "выдумывают".
  - Да, еще это мы называем "снимаем кино". Здрасьте, меня зовут Марина, попросту Маля, - сказала, засмеявшись, черноволосая кудрявая девочка с зелеными в карюю крапинку глазами. - Позвольте представить вам мое "альтер-эго" - Настю. Она учится в 4 "Б". А я - в 6 "А". Мы играем не в куклы, а в жизнь взрослых людей, чтобы стать писательницами.
  - Нет профессии "писательница", есть профессия "писатель", - сердито сказала я. Я тоже хотела стать писателем.
  - Ну что ты такая "бука"! Не будь буквоедкой, - засмеялась Марина.
  Мы с Малей обменялись телефонами. Толстая, белокурая, с длинными двумя косами Настя тоже продиктовала мне свой номер телефона, но я не запомнила его - на два номера сразу памяти у меня не хватило.
  5.А потом мы подружились. Я стала ходить к Мале в гости, мы занимались своей литературной игрой, которая в обиходе называлась "выдумкой". Правила были следующие. Говорить от третьего лица. Только прямую речь высказывать от первого лица. Описывать действия героев. Не навязывать другому участнику свой сюжет, а давать истории течь и развиваться самой, действуя вместе с другим участником. Не рассказывать никому сюжеты, особенно родителям - хотя они знали и поощряли наши игры. Мы играли часами, речи наши кажутся мне теперь дикими. Мы много читали, особенно русскую классику. В период с 13 до 17 лет я прочла всего Толстого, всего Достоевского, всего Чехова - том за томом собрания сочинений. Малька познакомила меня с творчеством Цветаевой, Ахматовой, Пастернака, Гумилева, Мандельштама, Макса Волошина и многих других. Постепенно я освоила весь "серебряный век" русской культуры. У нас дома, в свою очередь, была прекрасная подборка "золотого века" - 19-го. Маля, вообще не имевшая о нем представления, перечитала всю нашу библиотеку, а я - библиотеку Букиных. У Букиных было много самиздата и тамиздата.
  
  4. Однажды весной я взяла у Мали мемуары Надежды Яковлевны Мандельштам и читала их с жадностью. Шел 1985 год, у власти стал Михаил Сергеевич Горбачев, который именно тогда и объявил политику перестройки и гласности. Но мемуары вдовы Осипа Мандельштама были еще не опубликованы в России и находились на отксеренных фотографиях - распространенная тогда форма самиздата. Эти черно-белые, со следами глянцевого блеска фотографий листы были сшиты в красный коленкоровый переплет. Но ночью, когда я читала их, скрывая от родителей, со мной начало происходить что-то странное. Точнее, меня охватило какое-то нехорошее предчувствие - мне показалось, что прежняя моя жизнь кончилась. Я училась тогда на втором курсе естественнонаучного факультета Н-ского университета имени одного средневекового математика, Эвариста Галуа, который в юном возрасте погиб на дуэли. Мой отец был парторгом этого университета и в десятом классе, когда мне исполнилось 16 лет, заставил вступить в комсомол. Невзирая на советское воспитание, я была верующим человеком, носила крест и не скрывала ни от кого своей позиции. Еще я писала неплохие стихи туманного романтического содержания. При вступлении в комсомол меня попытались заставить отречься от Господа Бога и я, к моему сожалению, пошла на компромисс с моей совестью, сказав, что точно о наличии Бога не знает никто. Также Тамара К., комсорг школы, сидя передо мной в занавешенной красными флагами подсобке на верхнем этаже школки, потребовала от меня отречения от "декадентских стихов". Тут я не вынесла и сказала, что тогда я не буду поступать в университет, не нуждаюсь в их гнусной комсомолии, а поэтом являюсь по праву первородства.
  Ладно, не буду об этом. Правда, в комсомол в десятом классе меня все-таки приняли, но в восемнадцать лет я второй в нашем университете, после ближайшей подруги Арины А., вышла из него. Был грандиозный скандал, меня даже освидетельствовали в местной психиатрической лечебнице, пытались поставить, как водится, вялотекущую - или острую, не помню уже за давностью лет, - шизофрению, но разгоралась перестройка и дело замяли. Я получила свободу и от диагноза, и от этой глупейшей полупартийной и завшивевшей ложью организации. Членские взносы я не платила уже давно, отказываясь содержать комсомольцев. А вот мой брат Максим, мечтавший покинуть родные пенаты в пользу США, платил членские взносы до двадцати восьми лет и даже собирался, как поговаривал иногда, вступить в компартию. Лицемер ты, думаю теперь я! Живешь себе в "благословенной" Америке и думать забыл о нас, бедных российских грешницах...
  А утром, когда я отложила книжечку, нам позвонили из М. и сказали, что скоропостижно скончалась моя бабушка Елизавета Трофимовна. И мы с отцом и братом полетели в М. на похороны, несмотря на начало майской зачетной сессии в универе.
  
  5. Маля взяла и выдумала Глеба Жиглова по образу и подобию Владимира Семеновича Высоцкого. Разница была в букве фамилии (с Глебом Георгиевичем Жегловым, героем культового фильма "Место встречи изменить нельзя" и романа братьев Вайнеров "Эра милосердия"), в биографии и некоторых чертах характера. Так, Глебушка Жиглов был профессиональным шулером, морфинистом (как и прототип с растиражированным его женой Мариной Влади пороком), алконавтом и, вообще говоря, бабником и подлецом. Гадости он говорил только так, за милую душу! У него было семь жен и неисчетное число других женщин. Ну, про шулерство, как я понимаю теперь, Малька просто украла у Брета Гарта, как и про злой и остроумный язык господина Жиглова.
  Я придумала его жену Галю, цирковую актрису акробатического жанра, разведенную с мужем, профессиональным, рослым и некрасивым поэтом Николаем Гончаровым, списанным отчасти с Николая Гумилева. (Я с увлечением писала за него стихи, которые очень нравились моим подружкам.) Только глаза у него не косили, а были такими большими, что казались близко посаженными и слегка сведенными к переносице, хочется добавить, что не от "постоянного вранья". Галя была очень маленького росточка и весьма худощавая. До встречи с Глебом счастия она не знала. Они встретились в поезде "Ленинград - Москва", покурили вместе, да так и остались жить на несколько лет. У них родилась дочь Мария, которой отец дал свою фамилию. Эта девушка стала переводчиком английского языка и поэтессой, и эта выдумка впоследствии определила мою жизнь. Поначалу Маша Жиглова не была списана с меня, но постепенно персонаж стал приобретать и мои личные черты, а я - учиться жить, переводить и писать у нее. Это стало причиной постановки мне впоследствии диагноза "раздвоение личности" и ухода моего из науки, надеюсь (в 51 год), что уже навсегда, с приобретением профессии переводчика.
  У Маши была сестра от третьего брака Галины Гончаровой, Марианна. Если Машка была по внешности толстой и не очень красивой, то Марианна была "звездочкой", она была гипостенична, анемична, светловолоса и кудрява, как ангел. Но, в отличие от Маши и к ее большому сожалению, Марианна была глупа, ленива и бездарна.
  - Ты хочешь новые джинсы? - спросила ее Мария. - Тогда пойди и помой пол, мне некогда, мне перевод сдавать. Потом перепечатаешь на машинке, ты умеешь без опечаток.
  - Хо-ло-со, - отвечала Марианна. Так они и жили после смерти Галины, которая разбилась, упав из-под купола цирка. Маше пришлось с 16 лет, после 10 класса английской школы, зарабатывать переводами на жизнь. Но она подсела на наркотики. Стоп, читатель, вот этого в моей жизни не было никогда, хотя друзья-наркоши у меня в свое время были.
  
  
  Глава 4. Снова Пушкин. Оля Парнина.
  А у нас во дворе стоит трансформаторная будка. С меньшего бока к ней построена прстройка с прямоугольным скатом от плоского квадрата посредине. Если разбежаться, уцепиться пальцами за шершавое бетонное покрытие ската и подтянуться немного на руках, то можно на будку и залезть. Вот так на будку и попали мы с Олей.
  Мы сидим на будке и смотрим внебо. Еле теплится холодное лето 1976 года, и нас не водят на пляж. Вода в Обском море хооная и грязная, рыба уже заражена описторхозом , и ее нельзя лоаить. Мы все лето валяем ваньку вл двлре. Вот одна из наших игр. Она называется "Ворон ловить". Мы сидим на й будке и считаем пролетающих птиц. Тот кто первм увидел любую летяшую птицу, гово"
  Глава 5. Палки. Фехтование. Козы и делавры. Математика и пропорции. 5-й класс.
  Глава 15. Анастасия и Леся Головко
  Я сижу и щелкаю задачи по физике. Мне 13 лет, и решила я их уже 590 штук. Интересно, в чем измеряются сами задачи? - думаю я. -- В штуках или нет... Сегодня из командировки на Полигон приехал мой отец - три месяца назад, в начале сентября, узнав, что я не справилась с большой физической контрольной, он - Педагог, написавший учебник для физико-математических классов, собственноручно принес мне его и сказл, что за учебный год я должна решить шестьсот задач. Иначе меня оставят на второй год, уж он-то постарается. Невзирая на протесты и даже истерику, и скандал, я вынуждена была двтъ Честное Пионерское Слово, что буду решать пять задач в день, кроме воскресений
  . Ничего не понимала. Пришлось влезть в учебники за седьмой, а потом и за восъмой класс. К приезду папы из командировки я за два часа делала уже по 12-15 заданий. Пока он приведет себя в порядок с дороги и поест, я успею закончить.
  - Хочешь в Литинститут? - внезапно спросил папа.
  - Я хочу быть переводчиком. Английский и немецкий. Романо-германское отделение.
  -- Сочинения вы, мэм, хорошо пишете. Показал тут одному настоящему фантасту.
  -- А я за десять недель 600 заданий выполнила. Все твои задачи решила, одна, кстати, в принципе нерешабельна, ибо основана на Теореме Ферма...
  Папа смутился и одновременно удивился. Да ты же гуманитарий, дочь. Я полагал, ты все бросила; я хотел тебя освободить от этого.
  Вот тут-то я расстроилась: - Все зря? зря весь подвиг? Ты не рад?
  - Марина, физика из тебя не выйдет... Один я физик в семье!
  - А нерешаемая задача? Она специалъно?
  -- Да. у ребят ум острый, авось подходы найдут, - ответил Папа грустно и пошел на кухню. К маминым блинчикам и пирожкам.
  
  В тот вечер на кухне спорили о Хрущеве. Короче, когда он побывал в Америке и отведал тамошней кукурузы, он положил под нож всю рожь, гречиху и пшеницу и велел засеять американским злаком свободные теперь поля.
  - А помнишь, как в магазинах ничего не было, просто хоть шаром покати?
  - А хлеб из ржи с горохом? Горох прямо виден был...
  
  - Да его есть нельзя было.
  - А мне до 11 лет шоколад и конфеты нельзя было. Да-а, а теперь их в магазинах днем с огнем... - вмешиваюсь я.
  
  - Конфеты ей! При Хруще пачка печенья была редкостью. По 100 человек очередь была за обычным, знаешь, в бумажных пачках, "Земляничным"!
  - А Сталина как продал-то¡
  Тише, - говорит мама. И мужчины идут курить на балкон.
  Еще я вспоминаю о дедовской банке с золотыми коронками, оставшейся у него после войны. Я рано заподозрила из-за этого, что дед был нацистом - не могла у него иначе появиться эта банка с золотыми коронками, нет, не могла! На его похоронах сидел еще дед Павло с седенькими усиками и бритым подбородком. Про него ходила история, что он был полицаем в той деревне, где жил дед. Дед Петр и дед Павло были близкими друзьями. Из этого я в 18 лет сделала вывод, что Петр Иванович тоже был полицаем или близким к ним человеком.
  Глава 14. Арина, Даша и Летний трудовой лагерь. Стругацкие. Мое воспоминание о "Лесе" и Цинциннате Ц.
  
  Глава 15. Мадина, Лера (впоследствии повесившаяся), Мастер и Маргарита. Каток. Кто-то подсматривает. Лесби у Мадины.
  
  ***
  
  В санатории текла культурная жизнь. И весьма интересная! Так, через день после дискотеки мы с другими пациентами и врачами посмотрели по видику ставший впоследствии культовым фильм "Унесенные ветром". Текст читала за кадром одна женщина - и мужские, и женские роли - с легким еврейским акцентом. Я пожалела, что фильм переведен - английский к тому времени я знала порядочно.
  - Да что ты, - проронила мама. - А как же простые смертные?
  Я согласилась.
  Несмотря на мою страшную худобу, один пожилой мужчина, подойдя к нам после просмотра, сказал мне, что я похожа на Вивьен Ли.
  - То есть на маленькую Скарлетт, - сказал Олег, с нами сидевший на показе.
  Однако, замечу следующее: когда Бонни, дочь Скарлетт и Ретта, умерла (сцена с гробом, потом вырезанная), практически весь зал плакал и даже мужчины вытирали глаза.
  В той же библиотеке нашего, находившегося ближе всех к городу санатория "Чайка", читали научно-популярные лекции и по утрам проводили политинформации - так работал осколок сталинского прошлого, "культпросвет" (для не живших в то время: это культурно-просветительская работа в массах строителей коммунизма).
  Одну лекцию я запомнила на всю жизнь. Выступал маленький, кудрявенький человечек; он, бешено размахивая руками, с большим вдохновением рассказывал нам про структуру пушкинского "Бориса Годунова". Он говорил и про экологичность великого поэта ("Это он загнул," - сказала шепотом мама), но это как-то прошло мимо, не сохранилось. Соль тут была в следующем: и "Б.Г.", и дантовская "Божественная комедия" оказались написаны по кольцевой, концентрической, циклической схеме. Так Пушкин вводил и описывал своих героев - симметрично, кольцами вокруг центральной сцены, уже не помню какой. Докладчик приводил цитаты из Гомера, Софокла и Еврипида и говорил, что следование закону циклов есть признак композиционной гениальности произведения. Еще он втолковывал нечто неудобопонятное про Фрэнсиса Бэкона и "космическое яйцо", порождение Ночи и Хаоса и произведшее на свет День и Ночь, если я не ошибаюсь - сейчас трудно сказать.
  Глава 21. Поступление в Университет. Первые два курса и Карасук.
  
  Глава 22. Диссиденты. Аркадий Барин (А.Б., поэт). Мне двадцать лет, свадьба Арины.
  
  Глава 23. Их отъезд.
  
  Глава 20. Минск. Дед-переплетчик, запрет6ые книжеч4и 18 и 28 годов, д5рев6я,выдумка. Маша Жедлова.
  
  Часть 2. Московский период
  
  Эпиграф: Время наших страстей - самое точное... (МГЖ)
  Эпиграф: Когда он Фауст, когда фантаст... так начинаются цыгане. (Из Б.Л. Пастернака)
  
  Он твердо верил в одно:
  что очень важно не играть в домино,
  ни разу в жизни не снимался в кино
  и не любил писать стихи,
  предпочитая вино.
  Он ушел прочь,
  не в силах мира красоту превозмочь;
  мы смотрим в место, где он только что был,
  и восклицаем: как, кто, где он,
  И какая прекрасная ночь...
  БГ
  
  Глава 27. Аферистка
  
  Поступив в N государственный университет на естественнонаучный факультет, в 1988 году я его закончила. Жила я не с родителями, а в общежитии с девчонками, но студенческая любовь обошла меня стороной. После окончания вуза летом 90-го я закончила обучение на заочных высших курсы ИН-ЯЗ, съездила в Москву на выпусные экзамены - их было два, письменный и устный, - и вернулась в N, чтобы стать лаборантом в Институте истории Сибири. Практики у меня не было, английский был очень bookish. Но наглости, как говорили злые языки, хоть отбавляй. Поэтому, сидя на зарплате 61 рубль (ставка), я бралась за любую работу, от перевода научных отчетов слева до машинописи. Печатала я социологические анкеты для общесоюзного референдума 1990 года - заказ был смежного, находившегося по соседству института экономики Сибири.
  Я переводила отчеты химических институтов на английский язык. Тогда как раз была открыты границы, режим секретности с Городка сняли... Пошли иностранные гранты, а с институтами, конечно. Но контркультура не знает авторских прав - переводить что-либо, кроме резюме статей (так называемые abstracts) и этих отчетов мне не давали. Авторских прав мне и не давали, считая кем-то вроде обслуживающего грант персонала.
  За первый же отчет я получила 1000 рублей, 400 рублей отдала родителям и купила себе на барахолке зеленую зимнюю куртку на двойном синтепоне и страшно тяжелые, рыжего цвета сапоги из свиной кожи, на овчине. Кожаные, натуральные, - гордилась я.
  В один далеко не прекрасный день в институт приехал московский Лектор - восходящая звезда нашей новой науки политологии. Дело было в начале октября, было ненастье и ветер гудел в проводах.
  Послушав его с полчаса, я поняла своим неискушенным умом, что он читает теорию заговора. Причем в его интерпретации заговор выходил как бы двусторонний - и русско-советский, и еврейско-американский. Весьма любопытным казалось то, что, как говорил Лектор, революции рождались из заграничных заговоров и делались чужими руками. "Потом прямых исполнителей обычно топят в крови", - задумчиво тянул Михайлов - так его звали.
  После лекции (Михайлов говорил почти три часа) всех приглашенных позвали на "импровизированный фуршет". Я пошла тоже. Еще в 1986 году в своем дневнике я записала: "Ленинград или Москва-барыня? Нет, через три года я все же должна уехать в Москву".
  Я подошла к Георгию Ивановичу, совершенно трезвая среди множества людей под-шафе - сам Михайлов мешал водку с шампанским, - и сказала: "Я хочу работать у вас. В Москве. Переводчиком". Он, разгоряченный спиртным и сильно раскрасневшись, тут же ответил: "О, с радостью. Нам нужны молодые таланты. Квартиру дадим, прописку московскую". После небольшой беседы он пообещал мне, что я буду "купаться в золоте и пить "Вдову Клико" по меньшей мере по воскресеньям", и дал свою вызолоченную визитку с адресом офиса и рабочим телефоном. Я не успела уволиться с работы - мне предложили трехмесячную стажировку в МГУ в той же Москве. По социологии. "Поступишь в аспирантуру там, не вернешься, - сказал грустно мой шеф. - Да и опасно сейчас в Москве". Но меня уже захватила будущая авантюра; муза дальних странствий уже пела надо мной.
  
  Глава ***
  Эпиграф: Один переезд равен двум пожарам. (Народная мудрость.)
  
  Итак, мне оставалось только оформить стажировку --- договориться о выплате мне трехсот рублей в месяц, --- попрощаться с коллегами и родными (мамой, папкой, Вовкой и Машкой), купить билет на поезд и поехать в Москву.
  - Ну, будешь там невеста без места, - сказал в предпоследний вечер в Сибири папа Глеб. - Смотри, работай хорошо, за совесть. Будет жаль иначе. А вообще, возвращайся.
  - Да я вернусь через три месяца!
  - Да уж, вернешься ты, скажешь тоже, - проронила мама.
  Да, вот что надо объяснить обязательно: почему в месяц триста рублей, а не девяносто? Государственный корабль после 20-летнего период мертвого штиля стагнации и пяти лет на рифах перестройки медленно, но верно терпел бедствие. В стране разрешили с 1988 года кооперативы, и мы бегали в одинаковом ширпотребе и купленных на толкучке у фарцовщиков (еще подпольных тогда торговцев иностранными, "фирменными" тряпками) джинсах. Началась непризнанная пока инфляция. Цены росли, скажем банальность, как на дрожжах. В октябре-ноябре 1990 года повысили, тоже скачкообразно, зарплату до 200, потом и до 300 рублей. Вот и вышло, что стажировка была за счет направляющей стороны и что мой Институт, где я проработала полгода, должен был переводить мою стажерскую стипендию в размере зарплаты на счет МГУ. Забыла сказать, что темой стажировки было составление Нового англо-русского экономического словаря: Железный занавес был снят, и развивались экономические связи с Западом.
  
  ***
  В поезде меня мучили кошмары. Мне снился город, стыло было в этом городе и сумрачно. Он был населен достаточно густо, и прохожие попадались часто - и все незнакомые личности, - но они не делали здесь погоды. Главное, что в этом вечном полумраке притягивало взор, подавляя ум и как бы материально давя на него, была правильная геометрия строений и белые, неасфальтированные, засыпанные меловым щебнем улицы: куски и глыбки мела, меловая крошка, и так повсюду... и несколько высотных зданий, по американскому выражению, скребущих небо. Эти высотки своими шпилями возносились в низкие, темные, кучевые облака. Во сне этот город и был Москвой, и в нем была Газета. В одной из высоток располагалось Издательство Газеты, где я в моем сне и работала. Газета почему-то называлась просто Times. И каждый раз, когда я засыпала, прикорнув на полке, мне снилось, что я прихожу (все время в разное время суток) на работу и мне не хватает места за пишущей машинкой. Или не было стульев. Или моя пишмашинка была сломана. "Подожди, посиди немного, починят..." --- говорил мне усатый человек с печальными черными глазами. Он был начальником. Во сне проходил час, другой (минуты сна - вот она, реальная вечность!), а стула все не было, и машинка была кем-то непоправимо испорчена.
  Сон повторялся все двое суток, путешествие от N-ска до Москвы скорым поездом занимает 48 часов, и поезд приходит на Ярославский вокзал.
  О, эта площадь Трех Вокзалов! Как ты переполнена, сколько людей - приезжих, пришлых, беглецов из провинции, людей, приехавших на "колбасных" электричках в "колбасные очереди" из подмосковных сел! О, эта площадь! Над тобой вечно царят сурьмленные, строгие брови Казанской Богородицы. Нет, ее иконы там нет и в помине. Была ли - бог весть...
  Так вот, под этот незримый лик Пречистой прибывают поезда с самыми разными, непохожими друг на друга людьми, на вокзале дежурит милиция, но проституток никто не гоняет. Дешевые прячутся, дорогие, красиво одетые, выступают павами. Узкоглазые лица азиатов, редкие волосы, черные как смоль. Есть даже негры, они работают шоферами такси; а белокожие студенты подрабатывают грузчиками. Странно скованное какое-то место. Вот еще две фигуры - хилая, мужская, но в то же время как бы бесполая, и бледная, остроносая, во что-то посконное одетая девчонка. Оба сидят на корточках, ждут дозы... Это, как я потом поняла, наркоманы. У нас в Сибири их было мало, но тоже --- они были, несчастненькие, пилили себе вены, по-домашнему, тихо. Но их уже не сажают в тюрьму, не высылают на выселки и из Города Москвы. А бомжей-то --- всех мастей люди собираются на Казанском, Ярославском и Ленинградском вокзалах. Вот и меня притянуло в Москву; судьба моя, недолго думая, вывезла... Что дальше? О мой читатель, мой неизвестный Друг, не дай бог тебе попасть в Москву 90-х годов двадцатого века!..
  
  Глава Х
  В начале 1991 года Новая Жизнь продолжилась. В Москве стоял метелистый, теплый январь. Я уже за безденежьем вовсю подрабатывала в Институте - набивала на компьютере анкеты, по рублю за штуку. Голодно было в Москве. В обедах я себе хронически отказывала, а зря... По утрам - не кофе, а растворимый цикорий с сахаром, две чашки. На ужин - знаменитый Марфин борщ из продуктов, купленных вскладчину, но, естественно, без мяса.
  Мы с Марфой жили в Доме аспиранта и стажера, кратко говоря, в ДАСе-1, что на улице Вавилова. Рассказывали, что здание это было примерно 1953 года и что в его строительстве каким-то загадочным образом принимал участие сам Лаврентий Берия. В любом случае, его возвели силами аспирантов и стажеров 50-х годов. Марфа потом смеялась, что нас обеих в первый московский ДАС - в убогую, зачумленную Москву 1990 - 1991 годов привела Госпожа Судьба.
  - Знаешь, дыхание Судьбы я ощутила, как только увидела тебя. Ты стояла в темно- синей вельветовой куртке и серой кепке, и спрашивала администратора, такую толстую рядом с тобой тетку, куда тебе поселиться.
  - Да, тут она углядела тебя и спросила: "Марфинька, к тебе можно?"
  - И я выступила вперед с, набравшись мужества перед лицом Рока, сказала: "Да".
  Однажды в Институте, часов эдак в двенадцать дня, когда в глазах моих уже мутилось от голода и перед ними замелькали то желтые, то зеленые круги, я решила-таки спуститься в институтскую столовую. О, этот запах еды! Я покачнулась и стала сползать куда-то в окончательную черноту.
  - Не видишь, девушка сейчас в обморок упадет! Пропустите ее! - услышала я голос, принадлежавший, как выяснилось, высокому и очень худому, как и все тогда, мужчине.
  И меня протолкнули прямо к раздаче. Я взяла две сосиски, пирожное "картошка" и стакан полуразбавленного, но когда-то натурального кофе с сахаром. Отдала последние тринадцать рублей с копейками.
  "Вот мой кот Нильс ел вырезку и свежеиспеченные мамины пирожки с картошкой и даже с солеными груздочками", - думала я. - "Но теперь - Лукуллов пир." Кто-то засмеялся. Я подняла глаза и поняла, что думала вслух. Смеялся очень красивый, высокий и синеглазый до фиолетовой черноты вокруг зрачков, парень лет на пять постарше меня. Волосы у него были русые, а одет он был, как и я, в старые фирменные джинсы и новый модный свитер.
  "Глаза их встретились", - как сказал в нетленной пьесе советский драматург Евгений Шварц. Парень отвернулся; он уже собирался уходить, но я услышала, как он говорил своему спутнику: "Какое оригинальное лицо. Красотка". Потом я писала Мадине в Городок, что мне впервые за много месяцев захотелось узнать, как целуется конкретный мужчина.
  Потом, уже через примерно полгода после начала нашей любви, Егорище рассказывал мне, что на морфиновую иглу его в пятнадцать лет посадила одна врачица. Егор был красивым, физически развитым мальчиком; возможно, как предположила я, она просто захотела его удержать - и сделала ему порядка пятнадцати - нет, двадцати уколов. После этого мальчик, убоявшись (тут Егор поправляет: уже нахлебавшись, наевшись грязи) от нее ушел, но на сэкономленные, как говорится, деньги (а я так покупала сигареты, говорю я) начал охоту за маком.
  В конце января все магазины по пути моему на работу были заколочены. На некоторых висели амбарные замки; три продуктовых лавки были забиты досками - крест-накрест. Я зашла в одну из них с черного хода. Там стояла очередь и давали селедку, по одной на нос.
  - Почему так? - спросила я.
  - Продуктов больше не будет. Нас закрывают, - ответила крашеная, очевидно, спивающаяся блондинка-продавщица сельди.
  - А институты работают? - вновь спросила я, решив, что началась революция.
  - А я почем знаю? Интеллигенты проклятые, всю страну прос...ли, - был ответ.
  Я, даже не огрызнувшись, пошла домой, в ДАС. Там меня уже ждала Марфа.
  Она переполошенно рассказывала, что теперь все будет по карточкам. Пообещала мне, что свои "сигаретные" будет отдавать мне бесплатно.
  - А водочные будем на хлеб выменивать!
  - Да ты мой практичненький! - умиленно вымолвила я.
  - Пойдем в бухгалтерию, за карточками.
  И мы пошли на второй этаж. Лифт, конечно, не работал.
  
  
  
  Глава 27. Аферистка
  
  Поступив в 1985 году в Т. государственный университет на филологический факультет, романо-германское отделение, в 1990 году я его закончила. Жила я в Т. в общежитии с девчонками, студенческая любовь обошла меня стороной. После окончания вуза летом 90-го я и вернулась в N., чтобы оказаться в качестве переводчика 3 категории в Институте истории Сибири. Опыта у меня не было, английский был очень "bookish" (т.е., книжный)... Но наглости, как говорили злые языки, хоть отбавляй. Поэтому, сидя на зарплате 95 рублей (ставка лаборанта), я бралась за любую работу, от научных отчетов слева до машинописи. Печатала я, например, социологические анкеты для общесоюзного референдума 1990 года - заказ был от смежного и находившегося по соседству института экономики Сибири.
  Переводила отчеты химических институтов на английский язык, немецкий мне не пригождался. Тогда как раз была открыты границы, режим секретности с Городка сняли... Пошли иностранные гранты - не со мной, а с институтами, конечно. Но контркультура не знает авторских прав - переводить что-либо, кроме резюме статей (так называемые abstracts) и этих отчетов мне не давали. В большую литературу и даже в издательство "Знание", тогда начавшее без дотаций тихо вымирать, было не пробиться. Никакого копирайта у меня, естественно, никогда и не было.
  Но за первый же отчет я получила 1000 рублей, 400 рублей отдала родителям, и смогла купить себе на барахолке зеленую зимнюю куртку на двойном синтепоне и страшно тяжелые, рыжего цвета сапоги из свиной кожи, на овчине. Кожаные, натуральные, - гордилась я.
  Тут-то к нам в институт и приехал московский Лектор - восходящая звезда нашей новой науки политологии. Как сейчас помню, дело было в начале октября.
  Послушав его с полчаса, я не без труда поняла своим неискушенным умом, что он читает теорию заговора. Причем в его интерпретации заговор выходил как бы двусторонний - и русско-советский, и еврейско-американский. Весьма любопытным казалось то, что, как говорил Лектор, революции рождались из заграничных заговоров и делались чужими руками. "Потом прямых исполнителей обычно топят в крови", - задумчиво тянул Михайлов - так звали Лектора.
  После лекции (Михайлов говорил почти три часа) всех приглашенных позвали на "импровизированный фуршет". Пошли не все, но я пошла. Потому что еще в августе 90-го года в своем дневнике я записала: "Ленинград или Москва-барыня? Нет, в этом году я все же должна уехать в Москву".
  Я подошла к Георгию Ивановичу, совершенно трезвая среди множества людей под-шафе - сам Михайлов мешал водку с шампанским, - и сказала: "Я хочу работать у вас. В Москве. Переводчиком".
  Он, разгоряченный спиртным и сильно раскрасневшись, тут же ответил: "О, с радостью. Нам нужны молодые таланты. Квартиру дадим, прописку московскую". После небольшой беседы он пообещал мне, что я буду "купаться в золоте и пить "Вдову Клико" по меньшей мере по воскресеньям", и дал свою вызолоченную визитку с адресом и телефоном. Рабочим, конечно.
  Но я не уволилась с работы: только потому, что не успела. Мне предложили трехмесячную стажировку в МГУ в той же Москве. По английскому языку. - Поступишь в аспирантуру там, не вернешься, - сказала грустно моя начальница, Кира Петровна. - Да и опасно сейчас в Москве, - со вздохом заметила моя мама, картины которой не продавались. Но мною уже овладела будущая авантюра; Муза Дальних Странствий запела надо мной.
  
  Глава 28. Первый переезд.
  Эпиграф: Один переезд равен двум пожарам. (Народная мудрость.)
  
  Итак, мне оставалось только оформить стажировку --- договориться о выплате мне трехсот рублей в месяц, --- попрощаться с коллегами и родными (мамой, папкой, Вовкой и Машкой), купить билет на поезд и поехать в Москву.
  - Ну, будешь там невеста без места, - сказал в предпоследний вечер мой в Сибири отец. - Смотри, работай хорошо, за совесть. Будет жаль иначе. А вообще, возвращайся.
  - Да я вернусь через три месяца!
  - Да уж, вернешься ты, скажешь тоже, - проронила мама.
  Да, вот что надо объяснить обязательно: почему в месяц триста рублей, а не девяносто? Государственный корабль после 20-летнего период мертвого штиля стагнации и пяти лет на рифах перестройки медленно, но верно терпел бедствие. В стране разрешили с 1988 года кооперативы, и мы бегали в одинаковом ширпотребе и купленных на толкучке у фарцовщиков (еще подпольных тогда торговцев иностранными, "фирменными" тряпками) джинсах. Началась непризнанная пока инфляция. Цены росли, скажем банальность, как на дрожжах. В октябре-ноябре 1990 года повысили, тоже скачкообразно, зарплату до 200, потом и до 300 рублей. Вот и вышло, что стажировка была за счет направляющей стороны и что мой Институт, где я проработала полгода переводчиком, должен был переводить мою стажерскую стипендию в размере зарплаты на счет МГУ. Забыла сказать, что темой стажировки было составление Нового англо-русского экономического словаря: Железный занавес был снят, и развивались экономические связи с Западом.
  
  ***
  
  
  В поезде меня мучили кошмары. Мне снился город, стыло было в этом городе и сумрачно. Он был населен достаточно густо, и прохожие попадались часто - и все незнакомые личности, - но они не делали здесь погоды. Главное, что в этом вечном полумраке притягивало взор, подавляя ум и как бы материально давя на него, была правильная геометрия строений и белые, неасфальтированные, засыпанные меловым щебнем улицы: куски и глыбки мела, меловая крошка, и так повсюду... и несколько высотных зданий, по ставшему нашим американскому выражению, скребущих небо. Эти высотки своими шпилями возносились в низкие, темные, кучевые облака. Во сне этот город и был Москвой, и в нем была Газета. В одной из высоток располагалось Издательство Газеты, где я в моем сне и работала. Газета почему-то называлась просто Times. И каждый раз, когда я засыпала, прикорнув на полке, мне снилось, что я прихожу (все время в разное время суток) на работу и мне не хватает места за пишущей машинкой. Или не было стульев. Или моя пишмашинка была сломана. "Подожди, посиди немного, починят..." --- говорил мне усатый человек с печальными черными глазами. Он был начальником. Во сне проходил час, другой (минуты сна - вот она, реальная вечность!), а стула все не было, и машинка была кем-то непоправимо испорчена.
  Сон повторялся все двое суток, путешествие от N-ска до Москвы скорым поездом занимает 48 часов, и поезд приходит на Ярославский вокзал.
  О, эта площадь Трех Вокзалов! Как ты переполнена, сколько людей - приезжих, пришлых, беглецов из провинции, людей, приехавших на "колбасных" электричках в "колбасные очереди" из подмосковных сел! О, эта площадь! Над тобой вечно царят сурьмленые, строгие брови Казанской Богородицы. Нет, ее иконы там нет и в помине. Была ли - бог весть...
  Так вот, под этот незримый лик Пречистой прибывают поезда с самыми разными, непохожими друг на друга людьми, на вокзале дежурит милиция, но проституток никто не гоняет. Дешевые прячутся, дорогие, красиво одетые, выступают павами. Узкоглазые лица азиатов, редкие волосы, черные как смоль. Есть даже негры, они работают шоферами такси; а белокожие студенты подрабатывают грузчиками. Странно скованное какое-то место. Вот еще две фигуры - хилая, мужская, но в то же время как бы бесполая, и бледная, остроносая, во что-то посконное одетая девчонка. Оба сидят на корточках, ждут дозы... Это, как я потом поняла, наркоманы. У нас в Сибири их было мало, но тоже --- они были, несчастненькие, пилили себе вены, по-домашнему так, тихо. Но их уже не сажают в тюрьму, не высылают на выселки и из Города Москвы. А бомжей-то --- всех мастей люди собираются на Казанском, Ярославском и Ленинградском вокзалах. Вот и меня притянуло в Москву; судьба моя, недолго думая, вывезла... Что дальше? О мой читатель, мой неизвестный Друг, не дай бог тебе попасть в Москву 90-х годов двадцатого века!..
  Глава Х
  В начале 1991 года Новая Жизнь продолжилась. В Москве стоял метелистый, теплый январь. Я уже за безденежьем вовсю подрабатывала в Институте - набивала на компьютере анкеты, по рублю за штуку. Голодно было в Москве. В обедах я себе хронически отказывала, а зря... По утрам - не кофе, а растворимый цикорий с сахаром, две чашки. На ужин - знаменитый Марфин борщ из продуктов, купленных вскладчину, но, естественно, без мяса.
  Мы с Марфой жили в Доме аспиранта и стажера, кратко говоря, в ДАСе-1, что на улице Вавилова. Рассказывали, что здание это было примерно 1953 года и что в его строительстве каким-то загадочным образом принимал участие сам Лаврентий Берия. В любом случае, его возвели силами аспирантов и стажеров 50-х годов. Марфа потом смеялась, что нас обеих в первый московский ДАС - в убогую, зачумленную Москву 1990 - 1991 годов привела Госпожа Судьба.
  - Знаешь, дыхание Судьбы я ощутила, как только увидела тебя. Ты стояла в темно- синей вельветовой куртке и серой кепке, и спрашивала администратора, такую толстую рядом с тобой тетку, куда тебе поселиться.
  - Да, тут она углядела тебя и спросила: "Марфинька, к тебе можно?"
  - И я выступила вперед с, набравшись мужества перед лицом Рока, сказала: "Да".
  Однажды в Институте, часов эдак в двенадцать дня, когда в глазах моих уже мутилось от голода и перед ними замелькали то желтые, то зеленые круги, я решила-таки спуститься в институтскую столовую. О, этот запах еды! Я покачнулась и стала сползать куда-то в окончательную черноту.
  - Не видишь, девка сейчас в обморок упадет! Пропустите ее! - услышала я голос, принадлежавший, как выяснилось, высокому и очень худому, как и все тогда, мужчине.
  И меня протолкнули прямо к раздаче. Я взяла две сосиски, пирожное "картошка" и стакан полуразбавленного, но когда-то натурального кофе с сахаром. Отдала последние тринадцать рублей с копейками.
  "Вот мой кот Нильс ел вырезку и свежеиспеченные мамины пирожки с картошкой и даже с солеными груздочками", - думала я. - "Но теперь - Лукуллов пир." Кто-то засмеялся. Я подняла глаза и поняла, что думала вслух. Смеялся очень красивый, высоченный и синеглазый (глаза синие до фиолетовой черноты) парень, лет на пять постарше меня. Волосы у него были русые, а одет он был, как и я, в старые фирменные джинсы и обшарпанный свитер.
  "Глаза их встретились", - как сказал в нетленной пьесе советский драматург Евгений Шварц. Парень отвернулся; он уже собирался уходить, но я услышала, как он говорил своему спутнику: "Какое оригинальное лицо. Красотка". Потом я писала Мадине в Городок, что мне впервые за много месяцев захотелось узнать, как целуется конкретный мужчина.
  Потом, уже через примерно полгода после начала нашей страсти, Егорище рассказывал мне, что на морфиновую иглу его в пятнадцать лет посадила одна врачица. Егор был красивым, физически развитым мальчикои; возможно, как предположила я, она просто захотела его удержать - и сделала ему порядка пятнадцати - нет, двадцати уколов. После этого мальчик, убоявшись (тут Егор поправляет: уже нахлебавшись, наевшись грязи) от нее ушел, но на сьэкономленные, как говорится, деньги (а я так покупала сигареты, говорю я) начал охоту за маком.
  В конце января все магазины по пути моему на работу были заколочены. На некоторых висели амбарные замки; три продуктовых лавки были забиты досками - крест-накрест. Я зашла в одну из них с черного хода. Там стояла очередь и давали селедку, по одной на нос.
  - Почему так? - спросила я.
  - Продуктов больше не будет. Нас закрывают, - ответила крашеная, очевидно, спивающаяся блондинка-продавщица сельди.
  - А институты работают? - вновь спросила я, решив, что началась революция.
  - А я почем знаю? Интеллигенты проклятые, всю страну прос...ли, - был ответ.
  Я, даже не огрызнувшись, пошла домой, в ДАС. Там меня уже ждала Марфа.
  Она всполошенно рассказывала, что теперь все будет по карточкам. Пообещала мне, что свои "сигаретные" будет отдавать мне бесплатно.
  - А водочные будем на хлеб выменивать!
  - Да ты мой практичненький! - умиленно вымолвила я.
  - Пойдем в бухгалтерию, за карточками.
  И мы пошли на второй этаж. Лифт, конечно, не работал.
  
  Глава 1Х. Перед этим днем.
  **.сентября. *2 года.
  Я молилась: "И славнейшая без сравнения серафим". Ефрем вдруг нелепо рассмеялся и гаркнул:
  - Ты славная превыше всякого сравнения! Ешь икру, ешь, - запричитал он, внося двухлитровую банку с красной икрой, будешь помнить, чем кормил и угощал, когда я помру. Ему было двадцать девять с половиной лет, а мне - двадцать четыре года от роду. В его комнате все странно изменилось, прямо как во сне; мебель попереставлена, мусор, иконочки отвернуты ликами к стене, ковер на полу тоже засоренный, грязный. И над всем этим бардаком - высокая фигура Ефрема с лихорадочными фиолетовыми глазами. Более того, шифоньер тоже стоял теперь по другой стене. К икре я даже не притронулась. После акафиста, прочтенного прямо на ефремовом диване, на меня навалился сон, в котором я увидела ту же комнату, только прибранную. На полу в этой комнате лежало что-то беленькое и маленькое, рассыпавшееся в большом количестве. "Так-то", - все повторял кто-то.
   На московскую брусчатку падал снег. Снег в январе ***2 года валил такой густой, падал такой пеленой, что за ним почти не были видны фонари - так, палевое и голубое, в зависимости от типа освещения улиц, марево какое-то. Снег падал не крупинками, как падает манна с неба, а хлопьями, ветер был косой, и я шла и шла от метро "Бауманская" к Елоховской церкви, только приехав в Москву после шестнадцатидневного отсутствия с 22 декабря по 6 января, то есть по самое Рождество. Это уже не сон, а воспоминания, записанные в сентябре *2 года, думаю себе я.
  
  
  
  Глава Х. Самоубийца
  
  Когда судьба по следу шла за нами,
  Как сумасшедший с бритвою в руке.
  А. Тарковский
  
  Я долго не могла дозвониться до Егора.
  - Я был в гостях - сонно и раздраженно ответил он, наконец сняв трубку на сто пятый, наверное, гудок телефона.
  - Если хочешь, я сейчас приеду. У тебя все нормально?
  - Нормально-то нормально, просто нормальней некуда. Только я спать хочу.
  - То есть приезжатъ не нужно?
  - Нет, пожалуй.
  - Знаешь, первый снег сегодня. Видел? Хочешь, я билеты в театр куплю? Имени Пушкина?
  - На Тверском, да?
  - По пороше-то хорошо как в театр сходить, а.
  - Ну покупай, если успеешь.
  И повесил трубку.
  В тот вечер Алексей внезапно от меня отстал - поехал домой к матери ночевать. Я ревновала его, как когда-то Егора к Рыжей Анне. Егора я жалела. Однако меня насторожила последняя фраза из разговора: "Что это, чорт дери, значит - если успеешь". Но, не найдя ответа, выкинула загадку из головы.
  Прошло три дня. Наступил понедельник, я пришла на работу, как всегда, без пятнадцати девять утра. В четверть десятого, с опозданием, в министерство явилась Маленькая Тома. Я хотела посадить ее сразу переводить письмо шефу, но она быстренько включила компьютер и лениво произнесла: "Сейчас, только игру загружу".
  - Знаешь, Марка, мы вчера в комп играли, в игру "Deadman".
  Я невольно поежилась - как-то неуютно мне стало.
  - Я принесла дискету с игрой.
  - Это стрелялка?
  - В общем, да. Знаешь, мы весь вечер стреляли и орали: "Deadman!"
  И, яростно прошипев три раза это словечко, Томка стала загружать игру.
  Ека все не звонил. Я провела выходные в общаге на Каховке спокойно - моя соседка, Ольга, уехала с любовником на его дачу.
  Томка все бормотала: "Deadman", и я наконец спросила ее с раздражением:
  - Ты хоть знаешь, что это слово значит?
  - Мертвец, труп, - уверенно сказала Тамара.
  Нервы у меня сдали, и я стала набирать номер Егора. Телефон был глухо занят.
  
  
  Смерть ходит повсюду - преступник или маньяк. И корни, и Чикатилу надо искать в Битцевском парке,
  Возможно, когда я выздоровею, я и вернусь к какой-нибудь вере. Сейчас, после смерти Егора, я понимаю, что бога нет, как нет и чорта. И на небесах - либо коммунальная квартира из богов разных культур и народов, либо ничего нет. Я ощущаю уже в себе великую силу природы - такую же, как ощущаешь в бурю на улице, когда ветер кличет и зовет метель... Как глубокое зеленое мое Обское море. Как майский душный день на Патриарших прудах - когда целуешься с Лешкой под чью-то дудку до на скамеечке под памятником Ивану Крылову. И мне сейчас поможет не бог, не бергсонианский порыв в вышину беспросветных небес, а врачи, мама, здоровый сон, простая здоровая еда.
  
  Разговор в подъезде
  - Как бы нам не потревожить сон Оли? (о тезке, дочке соседки)
  За стенкой - то же самое: кто-то орет, да так, чтоб все слышали: "Ты, дура, прекрати мать ругать".
  Анти-nots - кто придумал? Впала в транс, смотрела эриксоновский гипноз между обоими полушариями в двух лицах.
  
  Они в семье не знали православных праздников и постов. Не знали и как правильно употреблять слово "скоромное". Отчим употреблял его в смысле "скромничать", даже иногда "срамиться". Мать же - "не есть жирное мясо". Растительное масло в деревне, где вырос отчим, называли "постным", оливковое - "елеем". Постной могла быть даже свинина, если без большого количества сала.
  
  Глава 1Х. Перед этим днем.
  **.сентября. *2 года.
  Я молилась: "И славнейшая без сравнения серафим". Ефрем вдруг нелепо рассмеялся и гаркнул:
  - Ты славная превыше всякого сравнения! Ешь икру, ешь, - запричитал он, внося двухлитровую банку с красной икрой, будешь помнить, чем кормил и угощал, когда я помру. Ему было двадцать девять с половиной лет, а мне - двадцать четыре года от роду. В его комнате все странно изменилось, прямо как во сне; мебель попереставлена, мусор, иконочки отвернуты ликами к стене, ковер на полу тоже засоренный, грязный. И над всем этим бардаком - высокая фигура Ефрема с лихорадочными фиолетовыми глазами. Более того, шифоньер тоже стоял теперь по другой стене. К икре я даже не притронулась. После акафиста, прочтенного прямо на ефремовом диване, на меня навалился сон, в котором я увидела ту же комнату, только прибранную. На полу в этой комнате лежало что-то беленькое и маленькое, рассыпавшееся в большом количестве. "Так-то", - все повторял кто-то.
   На московскую брусчатку падал снег. Снег в январе ***2 года валил такой густой, падал такой пеленой, что за ним почти не были видны фонари - так, палевое и голубое, в зависимости от типа освещения улиц, марево какое-то. Снег падал не крупинками, как падает манна с неба, а хлопьями, ветер был косой, и я шла и шла от метро "Бауманская" к Елоховской церкви, только приехав в Москву после шестнадцатидневного отсутствия с 22 декабря по 6 января, то есть по самое Рождество. Это уже не сон, а воспоминания, записанные в сентябре *2 года, думаю себе я.
  
  
  
  Глава Х. Самоубийца
  
  Когда судьба по следу шла за нами,
  Как сумасшедший с бритвою в руке.
  А. Тарковский
  
  Я долго не могла дозвониться до Егора.
  - Я был
   в гостях - сонно и раздраженно ответил он, наконец сняв трубку на сто пятый, наверное, гудок телефона.
  - Если хочешь, я сейчас приеду. У тебя все нормально?
  - Нормально-то нормально, просто нормальней некуда. Только я спать хочу.
  - То есть приезжатъ не нужно?
  - Нет, пожалуй.
  - Знаешь, первый снег сегодня. Видел? Хочешь, я билеты в театр куплю? Имени Пушкина?
  - На Тверском, да?
  - По пороше-то хорошо как в театр сходить, а.
  - Ну покупай, если успеешь.
  И повесил трубку.
  В тот вечер Алексей внезапно от меня отстал - поехал домой к матери ночевать. Я ревновала его, как когда-то Егора к Рыжей Анне. Егора я жалела. Однако меня насторожила последняя фраза из разговора: "Что это, чорт дери, значит - если успеешь". Но, не найдя ответа, выкинула загадку из головы.
  Прошло три дня. Наступил понедельник, я пришла на работу, как всегда, без пятнадцати девять утра. В четверть десятого, с опозданием, в министерство явилась Маленькая Тома. Я хотела посадить ее сразу переводить письмо шефу, но она быстренько включила компьютер и лениво произнесла: "Сейчас, только игру загружу".
  - Знаешь, Марка, мы вчера в комп играли, в игру "Deadman".
  Я невольно поежилась - как-то неуютно мне стало.
  - Я принесла дискету с игрой.
  - Это стрелялка?
  - В общем, да. Знаешь, мы весь вечер стреляли и орали: "Deadman!"
  И, яростно прошипев три раза это словечко, Томка стала загружать игру.
  Ека все не звонил. Я провела выходные в общаге на Каховке спокойно - моя соседка, Ольга, уехала с любовником на его дачу.
  Томка все бормотала: "Deadman", и я наконец спросила ее с раздражением:
  - Ты хоть знаешь, что это слово значит?
  - Мертвец, труп, - уверенно сказала Тамара.
  Нервы у меня сдали, и я стала набирать номер Егора. Телефон был глухо занят.
  
  
  Ольга сходит с ума. Когда у нее дома ночуют приехавшие из Кисловодска отец и мама, она хочет убить их. На пути в их комнату она взглядывает в окно, там идет снег. Начало декабрря, синий свет в окне. Там снежинки, там, среди снежинок, лик Христа. И безумная Оля слышит голос, очередной голос: "Виктория! Ты носишь имя победы. Победи врага и станешь святой. Я говорю тебе: Не убивай их."
  Оля, вся надломленная, несет топор в кладовку. Снег кончился, синяя ночь в пятнах окон и фонарей. Нет голоса больше, чудного, страшного. Вот туч снова заволокли небо. Родители спят. Вика спит и плачет во сне. Наутро, в день ее рождения - 13 декабря - ее увозят в Алексеевскую больницу, в просторечии именуемую Кащенкой.
  
  
  Смерть ходит повсюду - преступник или маньяк. И корни, и Чикатилу надо искать в Битцевском парке,
  Возможно, когда я выздоровею, я и вернусь к какой-нибудь вере. Сейчас, после смерти Егора, я понимаю, что бога нет, как нет и чорта. И на небесах - либо коммунальная квартира из богов разных культур и народов, либо ничего нет. Я ощущаю уже в себе великую силу природы - такую же, как ощущаешь в бурю на улице, когда ветер кличет и зовет метель... Как глубокое зеленое мое Обское море. Как майский душный день на Патриарших прудах - когда целуешься с Лешкой под чью-то дудку до на скамеечке под памятником Ивану Крылову. И мне сейчас поможет не бог, не бергсонианский порыв в вышину беспросветных небес, а врачи, мама, здоровый сон, простая здоровая еда.
  
  
  Гейзенберг был отцом немецкой атомной бомбы. С 1939 года он работал на вермахт. Он - гений, абсолютно безнравственный гений. Он вошел в историю как физик, а был фашистом.
  Гейзенберг - кумир Глеба, отца Марины. Глеб умалчивает, что этот физик не уехал из нацистской Германии, а продал душу Гитлеру. Он говорит, что Гейзенберг жил в США.
  Марина, подружившись с Ариной, узнает, что эта фамилия не произносима в еврейской среде. И узнает причины. Происходит ссора с ее отцом, Глебом Несуровым.
  Дед Арины - советский ядерщик, атеист и коммунист по партийным соображениям. Но у них в доме есть самиздат и тамиздат. Марина знакомится со стихами Ахматовой, Мандельштама, Пастернака, Кольцова, Цветаевой.
  Ее отец вырос в белорусской деревне, технарь, обаятельный, но лишен в науке нравственных общечеловеческих принципов, не очень культурен.
  Ее мама из Н-ска. Городская, военное поколение, ненавидит фашизм. Отстраняется от отца и дочери, но стоит на стороне Марины, когда отец уходит из квартиры.
  
  Трансценденция, как и Бог, не дана нам в чувствах. Она есть чистое Ничто, причем даже не умопостигаемое.Очевидно, что это не субстанция. Мир не порожден Творцом, так как из Ничего ничего не происходит. Субстанция Мира едина. Спиноза прав. Либо Бога нет, либо Он и есть Мир.
  
  - Христианство появилось как попытка оправдания человеческой культуры. Развивать собственную душу и души и способности других людей имеет смысл, только если смерти нет. И чувство долга, и нравственность, и образование при жизни проистекают теперь не из пустой любви к своему народу или абстрактному человечеству, а из идеи загробного воздаяния.
  - Это было и при эллинах?
  Не совсем, - сказал Алеша. - Христос есть феномен рафинированной иудейской и эллинской культуры и явление не только этическое, но и культурное, и политическое.
  
  ***
  ...Как однажды сказала моя подруга детства Арина, продавщицы поражались ее стати и жалели ее.
   В будущем, в июле *8 года, я скажу маме: "А сегодня праздник церковный, Торжество православия". Она, развешивая белье, ответила тогда: "У православных торжество, а у остальных - нет. Вот в Китае буддистские монахи погром устроили".
  - Они же мирные, я всегда так думала.
  - Мирные они... Уже второй погром, еще больший. И в Венгрии погромы сегодня.
  - А кто громит?
  - А черт его знает, извини за выражение.
  Мама вздохнула. Ей надо было выпить валерьянки, чтобы идти к больной подруге.
  - Папочка был любимый режиссер Сталина, - сказала мама, сбиваясь с темы погромов. - А какой особняк она себе отгрохала! Нам такое и не снилось.
  Зависти в ней нет вообще, подумала я.
  Шерудят... Слышали слухи, ходящие по городу? Так я Вам, уважаемый читатель, перескажу.
  Приходим в магазин без десяти восемь утра...- к открытию, а там уже замок сбит и полно лиц страшноватой для неверных национальноти. Ограбили...
  Киргизка Настя сидит на следующий день опять возле магазина, она ментам натуральным, как Пушкин написал в своей нетленке - "простым продуктом", взятки дает... Вот и сидит без лицензии, торгует ядреными мятыми гранатами, сладкими маленькими ташкентскими помидорами, кислым и сладким, безумно дорогим виноградом.
  Пью таблетки - у них химическое сродство к опиатным рецепторам, да и к опухолям тож.
  
  Шерудят.. Развили сетъ бандитскую. Похитят человека, кормят его психотропами и растительными ядами; он слепнет, теряет божественный дар разума и свободу воли, и подписывает все бумаги, какие надо. Двое умудрились бежать, теперь менты - надеюсь, не те, что с Настей связаны, на ушах стоят. Ловят, значится-нда.
  Сттрашные боли. Если бы был рак, то в Голландии, например, можно было бы првести эвтаназию, запрещенную в Рашке, как и смертная казнь.
  
  
  Сегодня я ходила в издательство, говорить с В.И. Ве о будущем трудоустройстве в "Экологический журнал" и отдать ему статьи и русско-англо-французско-немецкий тезаурус по экологии, геоботанике и еще чему-то для ксерокопирования. Он встретил меня достаточно тепло, дал кофе с "Айриш Крим" из пакета ("ароматизированный", сказал он, "придется Вам пить ароматизированный, а ведь другого нет!") и сделал мне комплимент: "Такая старательная, постоянно повышающая свою квалификацию девушка нам нужна". Он сказал, что не с 1 декабря, конечно, а с 1 января, если журнал выйдет, то я пойду на ставку. "А возможно ли совместительство?", спросила я, имея в виду утренний, то есть состоявшийся сегодня с утра, разговор с В. А. Мининым. Возможно, у нас есть принцип, лишь бы работа сделана была, ответствовал он. А вот Минину я звонила по поводу ИНН. У меня никогда не было ИНН, индивидуального номера налогоплательщика, в Москве, где я прожила девять лет, или я его не запомнила, или, вернее, потеряла. Минин сказал мне телефон Наташи, секретаря директора или начальника отдела кадров Школы (я работала там раньше, сразу после смерти отчима) и заговорил о работе. "Машечкаа, нам надо созвониться перед Новым Годом, поздравить друг друга и, может быть, какая-то работа для Вас образуется, будет". После долгих раздумий я спросила, а какая работа может быть. "Ну, там гранты могут быть, или преподавательская, на ставку". Странно, но об этом я мечтала несколько лет назад, во время моей работы в Школе (это физико-математическая школа такая в Городке). Я спросила Минина, а может ли в настоящее время, современный человек, продать душу чорту. И рассказала, что в детстве, еще с подругой Машей Тепасунотой, в возрасте 10 или 11 лет, мы читали роман Томаса Манна "Доктор Фаустус". "Мощный роман", немедленно отвечал Минин. "Да, великая вещь," быстро сказала я. А мама не любит этот роман, думаю я сейчас. "Нет, не может", это Минин. "Нет, наверное, конечно же не может", это уже я. "И мы решили тоже продать душу сатане. Но потом пришли наши мамы и нас страшно заругали." Вот и Весь Рассказ."Я сейчас после болезни, я еще, наверное, немного болею, то есть на голову, я впечатлительная очень". И ошметки-остатки болезни до сих пор есть, например, со мной иногда заговаривает мой покойный отец. Иногда другие усопшие родственники, иногда вполне живая Мама дает мне советы. Иногда я в молитвах к Богу желаю зла людям, вот мне и приснился сон, что я читаю акафист (во сне, полностью!..) Божией Матери Казанской, а она мне показывается и говорит, что мама хочет меня отравить. "Я хочу яду, Божия Матерь", вскрикиваю я во сне и просыпаюсь. Потом вспоминаю святых отцов, о том, что нельзя верить сонным видениям, и, весьма надеясь на то, что Мама не желает моей смерти, как и Божия Матерь ("а чтобы сохранились и очистились", вся Божия тварь), иду, смотрю на страшно усталую Маму, которая лежит на своем диване (а диван большой, голубой-голубой), и потом, вернувшись в комнату свою, снова засыпаю. Еще я хочу написать роман, детский роман, и издать его, и еще и прославиться. А деньги мне штука неважная. На сегодня заканчиваю. Про ворону и лягушку расскажу вам завтра. Да, Господь сегодня показал мне в маршрутке девушку с отвратительной желтой розой. И мальчика, похожего на юного Булгакова. Но мальчик сидел, немного развалясь в отсеке для пассажиров на боковом кресле, потом сел спиной к водителю и все время небрежно держал на коленях пакет с голубой тетрадью "Химия".
  Как-то раз, когда я работала, от меня со смехом откатился Бегемот, а моя Маргарита была психиатром в государственной клинике по оказанию врачебной помощи в том нуждающимся. Маргарита - высокая женщина с большими выпуклыми черными глазами; женщин и мужчин такого типа обычно называют "лицами кавказской национальности". Но чу! Не время об этом. Ведь всему свое время.
  Кот Бегемот в нашем случае был просто котом Антоном Григорьевичем, купленным 8 лет назад (также по случаю) на московской Птичке и всего за восемь рублей - вначале его торговали за триста целковых. Но потом дед Григорий полюбил нас, сбавил цену и дал коту Тоше на прощание поцеловать крест, точнее, быстро сунул коту под нос свой нательный, из-под тельника и кожаной куртки, крестик, и котик его лизнул. Или мне показалось, что лизнул.
  ***
  "А в пачке крышки нет. Не высыпется? - глупо спросила моя учительница музыки, полноватая женщина средних лет.
  Ее звали Гися Николаевна. Она была незамужней, может быть, даже старой девой. По возрасту я в таких вещах не разбиралась, но однажды спросила ее, не пасет ли она по утрам единорога и не кормит ли его, например, клюквой. Она страшно рассердилась, покраснела и хотела было пожаловаться на меня моим родителям (я так поняла), но природная смешливость взяла верх и мы пошли "почайпить" - так называлось у нее чаепитие и полчаса вместо академического часа занимались музыкой.
  Так вот, я машинально сунула руку в карман, нащупала сигареты и сказала: "Я всегда их туда кладу и ни разу не высыпались". Мне было 17 лет.
  Потом я пришла домой и мы с мамой пили кофе с молоком и сахаром. Забыла сказать, что у меня дядя Володя - "американец". Подумав вдвоем об Америке, мы заговорили.
  "Родина есть родина. А чужая страна - это мачеха," - сказала мама по поводу дяди Володи, уехавшего и вынужденного в эмиграции зарабатывать на пенсию. На наследство, мы, натурально, не надеялись.
  "Ты видишь, что все они в Штатах передвигаются на самолетах, как на самокатах," - продолжила мама, говоря уже с сигаретой в руке. Она направлялась на балкон.
  В тот день она записала для меня стихи:
  Раз, два, три, четыре, пять!
  Надо всем учиться ждать.
  Не писать и не считать,
  А учиться ждать и ждать.
  Ждать единственного дня:
  Мне - тебя, тебе - меня.
  
  И еще:
  Сумасшедший? Или поэт?
  Он, танцуя, идет по лужам,
  Он сегодня дождем разбужен,
  А дождя уже месяц нет...
  
  Правда, классно?
  "Здорово," - заговорила я. И она продолжала говорить о сырах - 100 и 50-килограммовых - во Франции.
  Поезда да поезда,
  Да ничего хорошего.
  Повезли нас никуда,
  Да было припорошено...
  Вечером к нам пришла мамина подруга Валентина Тихоновна. "Между ларьками были как вырванные зубы," - так выразилась она о пустотах на небольшом вещевом рынке в небазарный день в соседнем городишке.
  Было поздно, кот копотил на моем разобранном диване, и я легла спать, а мама и Валентина Т. остались на кухне и иногда ходили на балкон курить, разговаривать.
  Наутро мама пересказала мне Валентинину историю.
   Звонит мне Валя, говорит:
  - Галка, мне надо придти, тебе задницу надрать!
  - А что случилось? - спрашиваю я.
  - Да так, из твоего теста (а тесто Иерусалимское, Иерусалимский хлеб называется, принесла нам Марфа Иннокентьевна, и мы ели) я напекла тридцать пять оладий.
  - Они мелкие? - спрашиваю я маму.
  Мама отвечает:
  - Да нет, крупные надо было ей напечь (на всю сковородку, думаю себе я), штук пять.
  - А она что?
  - А она - мелкие. Я чуть не уписалась, так хохотала.
  - И вот, съела Арина пять штук, и Максим пять штук, и больше не могут. Думаю, большого греха не будет, если я его, этот иерусалимский хлеб, со сметаной съем.
  И пошла она в магазин за сметаной, в 11.40 вечера.
  - Прихожу, там только охранник и продавщица, магазин пуст: охранник спрашивает - вы за чем? Мы уже кассу сдали... Я ему - за сметаной. Они думают, тетка точно того, рехнулась. Без пятнадцати двенадцать ночи, и за сметаной, другого времени не нашла. Я бегу по магазину за сметаной, а охранник за мной копотит: "Может быть, завтра купите?" - Нет, завтра нельзя, мне надо сегодня оладьи со сметаной съесть. Хватая сметану с полки, бегу к кассе. Деньги им оставила: - Утром заплатите? - "Ну да, ага. Завтра пробьют," - говорят, подумав, они. И пошла домой. Короче, ели иерусалимский хлеб до трех ночи. Арина уже все желания загадала, приносит две оладьи и говорит: "Мама, я не могу больше, и желаний у меня больше нет, не думала, что так мало желаний".
  Валька говорит: "Ешь". "А можно каким-нибудь нищим отдать?" - Нет, мне Галка наказала все в семье съесть. "А в будущем году ты тоже их испечешь?" - Это Арина у Вали. - Нет, Иерусалимский хлеб печется один раз в жизни". - "А тесто откуда?" - "Из Израиля". Арина взяла оладьи и ушла в свою комнату. Съела. Валька говорит, с утра у нее живот как барабан, у Арины - тоже. - "Я даже в Пункт В поехала, растрясти". Вот вам история про иерусалимский хлеб в Сибири.
  
  Глава...
  Не дал мне Бог денег, а порчу вывел. Нет, не дал Он мне сегодня денег. Не дал, и все.
  Звоню в Сбербанк - там говорят: "На счете пятьсот сорок рублей, как и было".
  - Ну что, мама, снимать? (А должно было быть три тысячи.)
  - Нет. Тебе деньги сейчас нужны? Мне - нет.
  - И мне тоже нет, - замялась я.
  А осталось - сейчас скажу сколько. За тысячу сто продала кольцо без пробы, золотое; там сказали, впрочем, серебряное, а деньги дали как за золото. С собой взяла 1200 рублисов. А рябчики-рублисы вздорожали. На 1340 купила свои лекарства, за двести - биолактин от поноса кишечника; сорок р. - маршрутку назад; 205 - на блок сигарет; 110 - на кофе в кабаке, 30 сребренников - чаевые (та же милостыня, не правда ли?). Пятьсот осталось. Сто семьдесят потратила на хлеб. Он почти над-сущный, наш хлеб, серый и не слишком вкусный. Зато в доме был сыр, а где сыр - там и привидения. Ходит тут один усопший, то ли тень отца Гамлета, то ли "Шаги Командора". Но я не буду сейчас об этом.
  На следующий день мама купила за 70 рублей замороженную курицу-цыплю сине-страшную (так она выглядела почему-то потом на сковородке). Осталось, около того, 260, да с полтиною. Что с того?
  А Вы говорите, Бог не дал.
  
  Что со мною было, никто не знает. Врачи мои теряются в догадках: шизофрении нет, есть легонькое личностное расстройство по истерическому типу и богатейшее, переразвитое изобильным чтением и неуправляемой молитвой воображение. Мой хороший знакомый, отец Д., батюшка в местной сибирской церкви, говорит, что читать книги (Гете и Томаса Манна) и даже раз в жизни чортову мессу - не значит продать душу этому заклятому на все лады известному персонажу.
  "Не фиксируйтесь на этом" - говорит ДВ. - "Это все эффекты психики". Он еще и доктор одной из гуманитарных наук, солидный ученый...Я ему верю. Но классическая итальянская и немецкая литература утверждает обратную возможность! Вот в чем антагонизм весь, и о том вся эта повесть.
  
  Глава 25. Стехин
  
  Да, его все зовут по фамилии. За глаза - Стехин, а при встрече - доктор Стехин. Он росточку метр с кепкой, печальные и лукавые карие глаза, полуседые, когда-то кашта6овые, сильно вьющиеся волосы. Он - врач, а я - его вечный и верный помощник, медсестра. Доктора зовут Иоанн, по-русски - Иван Абрамович. И мне, и ему - примерно по полтиннику; ему 52, а мне 49 лет. Фамилию свою я говорить не буду: не на допросе и не на бракосочетании...
  А Новый год мы праздновали 1953-й казенкой - спиртом из медицинских запасов. Один из наших офицеров принес нам "дождь" и прочую мишуру - Стехин ему зубы пломбировал. Так что и елочка у нас в "приемном покое", то бишь, во дворе избы, где живет Иван Абрамович, нарядненькая. Лесная красавица не срублена, а с еще двумя у ворот стоит.
  Вообще-то доктор Стехин у нас вроде после лагеря на поселении. Он родом из Киева, жил на Крещатике 9, как он рассказывал, рядом с домом Безумного архитектора. Он описывал его так. Отовсюду свешиваются страшные, ощеренные головы драконов, русалочьи или огромные рыбьи хвосты, серые каменные жабы... Дом то ли коричневого, то ли темно-серого цвета: впрочем, это зависит от освещения. А на эркерах - головы слонов с трубящими хоботами. Тяжелое производит дом впечатление, ох, тяжелое... Просто у архитектора перед свадьбой утонула дочь, а он и рехнулся. Дом начал строиться еще перед браком, и разноэтажность была задумана, чтобы молодая мать могла легче подыматься к ребенку на третий этаж. И с Крещатика чтоб светло было. А в30-е годы дом оставили в покое, не взорвали: памятник буржуазного зодчества...
  Эту историю Стехин рассказывает мне под Новый 1953-й год, как всегда страшно заикаясь - воспоминания о родном городе волнуют его. По его словам, нервы его расстроены с детства - именно, с 1905 года, когда здоровая, пухлявистая украинская нянька волокла его извилистыми сонными проулками от казаков, то подхватывая на руки, то отпуская. "Не семени! Ну что ты семенишь!'- при этом страшно и громко шептала она. В мозгу маленького Мати - ах, непонятливый какой! Когда доктор волнуется, то с трудом, через свист, кошачье кхаканье и шипение, выговаривает свою фамилию. Про него ходит байка, что по приезде в наши края, он, после восьми лет работ - нет, первые два года не врачом, а на каменоломне на реке Берди - вынужден был показаться в нашем НКВД. "У вас славная фамилия - как у моего пистолета. Стечкин", -- промолвил тогда чекист.
  В нашем поселке, где стоит гарнизон и где живут ссыльные, с восьми до четырнадцати, с пятнадцати до двадцати одного часа работает деревянный, крытый киоск чебуречной. Продаются беляши, жареные пирожки с луком и яйцом, с рисом, с капустой, чебуреки, естественно, красненькое и похожая на разбавленный спирт водка. Сидят мужчины и женщины, кто в зипунах-типа ватника, кто в жиденьких гражданских пальтишках. Все пьют, распаренные лица, расстегнутые воротники. Среди них - женщина лет сорока восьми, худенькая, она сидит здесь каждый день. Тоненькими пальцами лезет в кошелек, платит двадцать копеек за чебурек. Отходит от стойки с кассой и ждет - пока выпекут. В свое время ее спас Стехин. Дело было так.
  В синий мартовский денек 1953 года, почти перед самым 8 Марта, мы с доктором и конвойным на санной упряжке отправились в Новосибирск за лекарствами. В Большом городе мы должны были зайти в спецотдел НКВД отметиться, так как были ссыльными. Однако других медиков в нашем поселке не было, и нас уже второй год подряд отпускали в командировку "в аптеку".
  Итак, мы ехали на санной упряжке с сопровождавшим нас конвоиром. Лошадь бежала шибко (это наше сибирское местечковое слово, означающее "резво"), весело. Колокольчики звенели. Конвоир, совершенно за нас спокойный, сидел на облучке рядом с кучером из местных, хорошо знавшим дорогу. Иван Абрамович держал на коленях свой медицинский чемоданчик, пузатый такой, из коричневой кожи. И слава Богу, что он его взял с собой! Ехать было часов пять-шесть. Мы быстро катились мимо безрадостных каменоломен находившегося от нас неподалеку лагеря из системы Сиблаг. Иногда сани подпрыгивали по ухабистой дороге. Нас часто встряхивало.
  Было утро морозное, яркое; снег еще даже не таял. "Марток - одевай сто порток" - так учила меня еще бабушка в детстве, дворянка, опекавшая местную библиотеку, но не гнушавшаяся народных пословиц.
  Сибирскую великую степь здесь пересекали речушки, сейчас закрытые льдом. А птицы уже начинали свои вечные весенние песни - нет, не синицы, синицы живут при людях. Зяблики, клесты, еще кто-то с жалобной тонкой трелью; жаворонков еще нет, соловьи будут только в мае... Иногда на снегу виднелись следы зайцев и - более крупные, с отметинами когтей - лис и степных собак. Волков, на наше счастье, уже здесь выбили.
  Вдруг прямо с обочины на нас выскочил человек в форме. Замахал руками. Кучер, сматерившись, а потом испуганно покосившись на сидевшего рядом с ним конвойного, подал вожжи на себя. Лошадь присела, потом остановила бег. Конвоир - дядя Оля, как его звали все, он был пожилой и казался еще старше от сутулости и обильной проседи - что-то увидел и спокойно соскочил с облучка. Потом осмотрелся, тихо переговорил с "форменным" и махнул рукой:
  - Выходите, Иван Абрамович. Таня, и ты тоже слазь, нужна помощь.
  Мы вылезли. В каком-то тряпье, сером и жалком, на обочине сидели две женщины. Одна, впрочем, не сидела, а лежала на шинели, очевидно, снятой с их конвоира. У нее из-под драного пальто были видны заломленные в неловкой, обморочной позе ноги в синих ватных штанах. Вторая, с очень породистым лицом, была тоже одета "ни тепло-ни холодно", так себе, похуже, чем мы все.
  Утреннее солнце слепило глаза, как ночная фара.
  - У нас лошадь ногу сломала, пришлось застрелить. Коня-то жалко...
  - Жалко тебе, как же. Нас хотел пристрелить. Сказал бы, что при попытке к бегству, - произнесла довольно зло красивая. Я уже высмотрела, что лицо у нее худое, загорелое, а нос крупный, с горбинкой.
  - Скажите пожалуйста! А куда вас без лошади волочь? Эта еще, ..., беременная лежит. Кстати, гляньте, доктор, что с ней.
  Доктор Стехин и я подошли к лежащей. Она подплывала кровью.
  - На каком месяце? - спросил Абрамыч красивую. - Кстати, как Вас зовут?
  - Меня звали раньше Ева Казимировна Прочнинская. Теперь вот не знаю как - примут ли дома? Нас домой везут, срок вышел. А она, как мне говорила, на четвертом месяце от полковника. Ребенок ему даром не нужен, вот и поспособствовал, чтобы освободили. А у меня срок вышел 5 марта. А ее звать Анна Мелкина. Она молдаванка.
  Дальше, обезболив Аню морфином и влив 200 граммов медицинского спирта в полуоткрытый рот, Стехин прямо в телеге, в абсолютно антисанитарных условиях, засыпав всю полость снегом, сделал чистку. Я помогала.
  - Гони в ближайшую деревню, там оставить у хорошей хозяюшки, чтобы выходила, - сказал он конвойным, протирая руки спиртом.
  - Нет уж, поехали по месту жительства Прочнинской. Я обязан довезти.
  - Черт подери, - выругался доктор. - Если она не выживет, ее смерть - на Вашей совести.
  Но Аня выжила. Кстати сказать, как-то в частной беседе доктор сказал мне, что, несмотря на воинствующее атеистическое окружение, он сохранил веру в Бога. Но не обрядность. "Евреи едят мацу с медом, а русские - куличи с изюмом," - говаривал он, подшучивая надо мной по поводу религиозной розни между христианами и иудеями. Я же оставалась православной и в этот день, когда Анна открыла глаза еще в нашей телеге, воздала горячую хвалу Господу нашему Иисусу Христу. Похвалила ему и доктора Стехина за то, что у него такие искусные руки.
  - Слава Тебе, Господи, что мы попались им по дороге, - сказала я.
  
  Лешка-Лелик и Болек. АК. Диссиденты и Пушкин.
  Я на улице росла,
  Меня курица снесла.
  Собственная семья не дала культуры. Ее отец пил как босяк, матерится и дерется.
  По ассоциации - набитые прочитанной "Литературной газетой" и "Комсомолкой", мокрые, скукожившиеся от старости, б/у, сморщенные мужские зимние сапоги.
  Анка была в платье Галины Фед. Гинзбурги.
  Повод: сегодня я прочла в ЛГ, что два подростка-араба, убегая от полиции, залезли в трансформаторную будку и погибли от удара тока. Я воспитана двором. Мы столько раз с МГ, ЮМ и МП лазили на будку и в подвалы. Как-то избегли опасности, а могли умереть. Описать детские два инцидента с педофилами - лапал маленькую Машуу в подъезде за дверью на первый этаж. Девочка похожа лицом на Козьму Пруткова.
  Я сижу и ем, тихо, как белочка, как серенькая мышка. Я и вправду мышка с седой головкой, потому что работаю, поседела вся, методистом в ИППК-2005. На столе красной и фиолетовой шариковыми ручками кто-то нарисовал - не изобразил, а именно что нарисовал красочный "гроб на колесиках".
  "Овощ", - шепчет мне аспирантка Катя, уже методист первой категории, в которую платонически влюблен наш маленький директор Евсей Иванович Плотин (он не ПлотИн, потому что дурак и русский).
  И в стране с засраными
  Заграницами
  Шли с ранцами мы
  И шлицами.
  Статуя Венеры оказалась инопланетного происхождения. Она телепатирует мне, принимает мои мысли, улыбается и плачет. Кумир, одно слово.
  Манекен
  Пошлый отчим и белоглазая, с горбатым носом сноха, Катюша... Врач, приглашенный на дом с видами стать домашним врачом, хряпает жареной рыбой - фирменным блюдом моей любимой матушки.
   И в этот дом, вернувшись из столицы, я принесла манекен. Этот манекен служил мне вешалкой для моих немногочисленных пиджаков и французского, давно вышедшего из парижской моды, платья, но сгодившегося для Н-ска. Манекен был тоненьким и имел намек на женскую грудь. Он был обтянут беленым льном, который, как вы, возможно, знаете, светло-серого цвета. Отчим встретил меня сидя в кресле. Он пробормотал тихо, но так, чтобы я слышала: "И свинья вернулась". Я подумала: "Опять пьян, видно". Но я ошиблась. Когда таксист вносил мои чемоданы, Анатолий Иванович - так зовут моего приемного отца - как-то странно, бочком-бочком, прошел мимо меня в коридор и, пробурчавши слова приветствия, стал одеваться. Когда он вышел из квартиры, я спросила у мамы: "Что с ним?"
  Мама с искривленным ртом выдавила из себя: "Прости его. У него рак легких. Он задыхается. Он не знает, ему сказали, что астма. Не говори ему".
  
  
  ЭПИЛОГ
  
  Огаревы
  
  - Ты дура, - сказал ей отчим.
  Во время болезни ей показалось:
  Он растлевал ее с шести лет, когда еще взял в дом вместе с Наташей, ее матерью.
  - Растлевал? Да, я тебя всю жизнь ненавидел.
  Опять трахнул, уже в двадцать восемь лет. На Пасху. После этого начал читать Покаянный, 50-й псалом Давидов:
  - Помилуй мя, Боже, по велицей милости своей и по множеству щедрот Твоих очисти беззаконие мое.
  Прекратил читать. Говорит ей:
  - Всё, я покаялся.
  Оля до тех пор лежит связанная в постели прямо брезентовыми вязками. На нее смотрит с иконы лик Спасителя, и она не понимает, что произошло и, если это действительно случилось, то почему Бог не спас.
  - Сходи и помойся. Сейчас развяжу. А то монстров родишь.
  Она лежала в психушках 15 лет. Раньше - до этого - она была очень привязана к матери. Особенно ее трогала красота матери, когда они общались, Оля могла простить ей все и думала, что если бы ее мать дала ей яд, то и тогда бы она безропотно его приняла. Мама Ольги не разрешала ей поститься и ругала за молитвословие. Впрочем, она и слова такого не знала. Ее мать родилась при жизни Сталина - еще до 1943 года, как пишут историки советского периода, когда он призвал русскую православную церковь во имя Победы.
  - Что молишься?
  Или:
  - Что ты сидишь на диване все время? - как хотела, так и спрашивала Люба, мама, скромную, тихую, некрасивую Олю с узкими, как у ее отца, косящими глазами.
  Оля поняла, что нехороша собой. Она узнала, что Лев Николаевич Толстой с детства страдал, что у него был не породистый, бесформенный нос, как он писал в дневниках.
  - У меня нос, а у тебя - пятак, - говорил Ольге ее отчим, когда напивался. - И от кого ты, Любаша, ее родила?
  И плакал сильно пьяными слезами. Скандалы в доме были мучительные, страшные.
  У ее матери и в шестьдесят лет была нетленная, вечная красота. "Красота спасет мир", - как писал Достоевский. Катя надеялась получить от бога хотя бы ум или талант. Потом прочла Бердяева, когда выросла, и поняла, что жизнь женщины вообще грех. И особенно грешна была она тем, что не хотела жить, как родители. "Как скажут, так и не делай" - стало девизом Ольги в юности.
  Она ощущала, как в височную кость входит воздух. Потом, через долю секунды, услышала хруст кости. Упала. И больше ничего не было. Ее застрелил неизвестный человек.
  "Сунуть бы ей кусок масла в рот и чтоб заткнулась," - услышала Оля. Это был голос ее отчима, и он доносился с кухни. Она прислушалась. Потом заговорила мать. Оля снова четко расслышала:
  "Олег, я исполню твою волю полностью. Не завещай ей квартирку только. Отдай ее мне."
  "Выпиши ее, лиши прописки в Москве. Потом высели в Нижнюю Зону или отдай в интернат для слабоумных."
  "Хорошо."
  "Вот и ладно".
  "Ладненько. Это они обо мне говорили?" - подумала она уже в коридоре их большой, четырехкомнатной квартиры номер 60, на Гнилой улице, как называли этот тупик все жители города.
  "Ш-ша-ша", - зашептала мать. - "Оля проснулась".
  - А о чем вы говорили? Или о ком? - спросила Оля.
  - Ни о чем. Когда я ем, я глух и нем. Галлюцинации, да? - спросила мать.
  - Мы не о тебе говорили, а что тот больной мальчик соседский отца потерял. Знаешь Лизу? (назвал фамилию). Теперь все на Лизе, на вдове все будет.
  Но умер не отец маленького Кости, а Оля сама. Во время отпевания ее душа как-то растерялась, почти растворилась, а маленький, детский, сильный дух восшел к Господу Богу и уже не узнавал и не видел своего прежнего, тоненького и слабого земного тела.
  
  Несуровы
  
  Часть II.
  
  1.
  Соседи по коммуналке солили капусту. Тогда я, приехав из Минска в Москву, жила тайком без прописки на улице Ржевского. Это был старинный дом, по слухам, принадлежавший когда-то Дашковым. Шел 1936 год. В этом доме до революции 1917 года - она произошла в год моего рождения, мне было 19 лет - был ковер на лестнице и огромные зеркала на стенах. Но сейчас они были сняты, сохранились только бруски для ковра на полу - медные палки с кольцами на лестнице. Я была вечно голодна и мыла за еду вне очереди полы и уборную в коммунальной квартире.
  Из Минска в Москву я бежала от отчима и от голода. До 1935 года он жил в белорусской деревне Скопцевке. Он был из кулаков, но раскулачен почему-то не был. Его просто лишили коровок, лошадей и землицы. Он смирился с этим, но не полюбил советскую власть. В 1929 году мы уехали в Минск - отчим и мать пошли по учительскому набору и были направлены на годичные курсы учителей в город. Мне было 12 лет. Я родилась 17 ноября 1917 года. Я, деревенская девочка, впервые увидела огромные улицы и многоэтажные дома и пошла в городскую школу. В московской коммунальной квартире, куда я попала случайно - меня поселил в свою комнату разведенный с двумя женами интеллигент Гриша Золотов, живший у своей матери, - жили еще семнадцать человек.
  Квартира до революции имела две половины и семь комнат: три в барском отделении и четыре в части для слуг; еще одну небольшую комнату занимала кухня, куда мне было разрешено Гришей появляться только после десяти утра, когда все уходили на работу, чтобы никто не видел. По этому случаю он оставил мне часы - старинный будильник и маленькую печку-буржуйку, чтобы я сама могла греть себе воду в чайнике. Оставил он и коробку с чаем, и дал деньги, пять рублей. Честно говоря, мне крупно повезло - он просто подобрал меня рядом с домом своей матери в арбатском переулке Сивцевом Вражке, когда я упала в обморок от голода и страха перед неизвестностью. Гриша работал в Наркомпросе, ведавшем народным образованием, пообещал выхлопотать мне регистрацию в Москве и пристроить секретаршей к себе на работу. Так оно и случилось со временем.
  Итак, соседи по коммуналке солили капусту. Запах стоял оглушающий, пахло дурно. Дурной запах смешивался с запахом мокрого несвежего белья, запахом ватерклозета и вонью от не вынесенного кем-то мусора. Кое с кем из соседей я, тем не менее, уже познакомилась, они видели меня у уборной с утра. Гришина комната была в холопском отделении.
  Комната была очень маленькой, с высоким зарешеченным окном и высоким потолком. В ней стояла кушетка, письменный стол и два венских стула. Потом мне сказали, что Григория поселили в ней после того, как ее прежние жильцы внезапно исчезли, как по мановению волшебной палочки. Гриша за себя не очень боялся; как-то я спросила его уже через долгое время, почему он не боится ГПУ. Он усмехнулся и сказал, что он - ценный человек в его министерстве, потому что работает в отделе иностранных дел и знает английский, французский и немецкий, а кроме того, немного итальянский. На работе он разбирал и вел переписку наркома просвещения и ему платили секретарские.
  
  6. Глубокоуважаемый г-н Правитель и Правительство России, здравствуйте!
  Пишу Вам, что я нахожусь в опасности. У меня был грипп с температурой 42, и я вызвала причастие и соборование, потому что находилась уже при смерти. Вместо причастия священник дал мне 4 таблетки и растер в чаше для причастия порошок, который весь споил. Он сделал мне четыре укола в вены на обеих руках, и я чуть не упала в обморок. После этого я чуть не умерла ночью на воскресенье. Во время такого причастия я дошла до видения Льва Толстого и др. Священник дал что-то собаке, и моя славная добрая собака пыталась меня загрызть через 4 часа после этого.
  Вместо святой воды он принес мне бутылку со спиртом. Спросите, пожалуйста, уважаемого и Вами, и мной, и многими другими Патриарха, так ли надо причащать. Или отлучать от церкви? Лукавнующих ли?
  На следующий день в мою квартиру принесли наркотики, которые я принципиально не употребляю. Прошу разобраться.
  Спасибо. Собираюсь голосовать за Вас, хотя, как все интеллигенты, я колеблющаяся сволочь. Я часто говорю Вам дерзкие слова в стихах, потому что народ должен быть просвещен и свободен. Простите меня. Я из бывших.
  До свиданья, друг мой, до свиданья. Это из Маяковского и Есенина. Вы - образованный человек и поймете когда-то, почему я Вам это написала. Да, шла инсценировка отлучения от церкви и мне в мою квартиру принесли три сатанинских креста - с распятыми дважды ногами, с рыбьим хвостом люцифера вместо ног и какой-то обрезанный.
  7. Хорошо бы все ЧК
  Сдать обратно в ФБР,
  Чтоб смеялись мы пока
  Над большим СССР.
  Или я сошла с ума?
  Называется, кума -
  Дурки Гриши Мендельсона,
  Путина и хохлома.
  
  Одной русской поэтессе
  
  Эту русскую бабищу
  Я читать не выношу:
  Вы и пишете не в пищу
  Без гашишу в анашу.
  
  Желаю, Сталин, вам выборов,
  Больших, как стая друзей.
  Чтобы вас, добре, не выдали
  ни лимузин, ни авто.
  Дело в том, что вас выбрали
  Вместе с Россией моей
  И Пастернак, и гении,
  И даже конь в пальто.
  Здравствуй, седьмая рощица.
  Только если ты жив,
  Там трехцветный полощется,
  Пересчитав этажи.
  И Мандельштаму с Есениным
  Видно, что я жива.
  Я - не рост и растление,
  Я еще и Москва.
  Здрась, петербургская родина.
  Выбрали или нет?
  Здесь все раскрадено, продано,
  Я скажу вам в ответ.
  Вот и нова, как "Здравствуйте",
  Моя новая жизнь.
  Сталин, помилуйте. Царствуйте,
  Но без меня. Держись.
  22 января ***8 года
  
  7. Пушкиных было два. Один был замом главного редактора в московском информбюро, а другой - прославившимся в России за одну публикацию в ***7 году писателем. Первый был настырен и хамоват. Второй - совестлив до несимпатичности. Оба они читали классическую литературу, первый Пушкин - на языке оригинала (он предпочитал английскую классику американской, которая, на его взгляд, сводилась к Фолкнеру), а второй - как и все, на русском языке. Второй Пушкин любил почвенников и был русофилом. Еще он любил копаться в истории и генеалогии и рылся в вещах своей жены, урожденной мещанки Али. Вообще-то она была Александрой Брониславовной Глуповой, и отец ее происходил из-под Львова. Его все звали Бронисом. Тогда, в революционные годы, жидами на Украйне большевики не ругались. Среди большевиков было много евреев.
  Два Пушкина были хорошо знакомы семьями. Настырный переводчик имел двух любовниц - раз - на работе и два - в дачном хорошем обществе. Обе они выросли у него на глазах и стали изрядными стервами, не без его влияния.
  А я работала в информбюро машинисткой с видами на квартиру и личную жизнь (это было как-то совместно с моей будущей биографией, как я ее могла в тот период помыслить), и иногда подрабатывала у Пушкина первого. Он давал мне на чай по 500 инфляционных рубликов в в день. На чай действительно хватало, хватало даже на кофий в буфете. "Сто девятнадцать рублей", - говорила толстая армянка-буфетчица и наливала мне из кофейника в пресс-буфете (везде у нас то пресс, а то пресса, как шутили взрослые невежливые люди) кофе, сыпала сахарин по ложечке и - это входило в общий итог - подливала из молочника сливок.
  С Вами, о прекрасные синие глаза незнакомца, я познакомилась в Москве. Вас звали Миша. Фамилию Вашу я не знала, а теперь и называть боюсь. Мне навстречу шел 1930 год. Сейчас 1953, и я до сих пор жива. Мишка был убит, как сказала его вторая жена Маша, в 1937 году в возрасте 42 лет в Севлаге. К сведению, это северное, под Архангельском и Мурманском, а для некоторых - и прямо в этих городах - подразделение известного всем ГУЛАГа. Я пишу так бойко потому, что научилась у Вас, Мишель. Да и жизнь потом научила меня. Я не могу, МВ, забыть Ваши черты лица до сих пор. Вы всегда вели себя со мной как барин, а я вела себя с Вами, как крепостная Ваша прислуга.
  Вторая жена - Янина Абрамовна Гехтер. Вахлаков зовет ее сокращенно Яшка. Дочь Яшки от брака с Вахлаковым - Марина, которая в 4 года внезапно начала называть себя Маргарита Дельских. Гехтер - бывшая студентка и работает репетиром, уча неучей английскому языку.
  Яша показала ей рифмы и ноты. Марина - девочка адекватная и с ней всегда интересно - спрашивает:
  - А где ты их берешь?
  - А они с неба сыплются.
  - А я их тоже хочу.
  - И ты бери. Разрешаю.
  - И буду брать. Как и ты.
  Она называет меня Слоненок Пуф, за торчащий комом спереди живот и за наличие хобота на лице. В 3-ей женской гимназии меня дразнил один педель Ганешей - дело в том, что он был военным по прежнему месту службы и побывал в Индии. А там бог такой у индуистов есть, слон с шестью руками и двумя ногами, если не ошибаюсь. Короче, нос у меня такой, да и ног не перечесть, по мнению педеля.
  ***
  Одно наваждение преследует меня всю жизнь. Я сплю то с отцом, то с братом, то даже с родной мамой, хотя это вызывает у меня протест, то с чекистом-серийным убийцей по фамилии Берия. Я не бело-розовая, конечно, девушка, ведь отличилась за три года до брака. Мне кажется в этих случаях, что я хожу голышом по квартире или мою, тоже обнаженными руками, пол. Я в этой, почему-то находящейся за Полярным кругом квартире, одна. Потом сильный стук в дверь, обороты ключа - а стучал-то он зачем, если ключики были? - и входит мой герой. Герой мой - один из двух Пушкиных или несчастный покойник отец. И становится мне тяжко и грустно на душе, как кошмар сжимает грудь. Эти люди знакомы мне, они не воры, но с ними может быть случайный, дурной человек.
  Квартира имеет трехзначный номер телефона. Итак, звонит телефон. Я просыпаюсь в теплом поту, меня холодит потная ночная рубашка. И долго не могу прийти в себя от тянуще-колющей боли в животе. Акт совершен.
  8. В моду тогда входил Фрейд - морфинист и гад, которого в тридцать восьмом году - или в тридцать пятом, я сейчас запамятовала, запретили в родном моем СССРе барбосы сталинцы. Шел 1923 год, когда я встретила Мишу Вахлакова в бедненьком буфете нового совучреждения. Мне было тогда 23 года. Дело было в мой день рождения, 22 декабря. В предзимний период. Вахлакову 14 февраля 1924 года исполнялось 29 лет. Итак, я 1900-го рокового, а он 1895-го, еще спокойного года рождения.
  Как написал Джон Рид, приезжавший к нам в Россию американский журналист, это были 10 дней, которые потрясли мир. И он совершенно прав. Переворот в России был страшен и странен, так пишу я, уже зная булгаковское "Велик и страшен был год от Рождества Христова 1918-й". Первая часть его романа "Белая гвардия" была напечатана в эмигрантском журнале в Берлине в 1924 году, потом в 1928 или 29-м, как раз когда кончился нэп.
  9. Серебряные ложки, фамильные и золотые, тяжеленькие обручальные кольца были отданы в ломбард или проданы - обменяны на водку на базаре, кажется, именно на водочку - сейчас не вспомню. "Если живот надуть, то вот какой большой получается", - говорит пятилетняя Рита Дельских. Все засмеялись, отчим - как-то дергано, на устах его засмеялась похабная улыбка.
  глаза карие -
  глаза зеленые - хитрые,
  глаза синие - любимые.
  Инна Родионовна Федорова, бабушка Оли, из моего и ольгиного детства.
  с добрым утром, головастик
  как твоя проблема роста
  Хочешь стать лягушкой? - Здрасте!
  Ведь лягушкой быть не просто
  А.В.
  
  Мне, Марине Несуровой, в конце моей страшной и тяжелой болезни, приснился кошмар - будто бы я вместе с умершим папой четверо суток в лесу ищу старого кота Нильса, котяру любимого Бегемота и кошку Марусечку Шейлу. В чуланчике мы находим человека без лица, который говорит, что забил всех наших животных. Иовы мы, говорю я про себя, снимаю навсегда золотой - да какой бы то ни было! - нательный крест и на карманном компьютере записываю - да, прямо сейчас - этот сон.
  
  Климу Ворошилову письмо я написал:
  "Товарищ Ворошилов, народный комиссар,
  В Красную Армию в нынешний год,
  В Красную Армию брат мой идет."
  Игорь не любит Ольгу.и хочет умеретъ естественной смертъю, у меня было подозрение на перитонит.
  Сам бери, что можешь, а в руки не давайся; самому себе принадлежать - в этом вся штука жизни, Иван Тургенев. Первая любовъ.
  
  Молоденький хирург с усталыми и невыспавшимися глазами на мой вопрос, сколько ему лет, отвечает- 15. Шутит, кокетничает, щупает, как муравей - личину, мой больной живот.
  ефрем получает сумму денег. его мать собирается обьявить его инвалидом, Ефрем кончает с собой
  я твоего ребенка со свету сживу, а в тебя вдохну новую жизнь...
  "я думаю, что труд умнее и благороднее человека и что художнику неоткуда ждать добра, кроме как своего воображения". Б. Л. Пастернак, "ответ 1925 года на резолюцию ЦК КПСС, касающуюся литературы".
   , Цит. по: А. Труайя, Борис Пастернак (пер. с франц.) - М: Эксмо, 2007, - 240 с.
  Мой сон о покойнике: он идет по рельсам рано утром с Христом, провод оборвался, сбил Ефрема; с пор - не кара ли божъя?
  
  Черт ходит по стране (см. Афанасьева "Второе пришествие сатаны").
  Отец мой Никола, происходивший из белорусского простонародья, был большим мастером материться. Наши современники начали наконец поговаривать, что мат - это болезнь русского общества. Евреи и грузины, например, и правда матерятся реже. Но это уже национальный вопрос, пятая графа, так сказать, о которой в обществе в 2010-е годы забыли. Но я не могу забыть слово "пунтохарка", произнесенное им ласково после секса с кем-то матери. "Пунтохарка" и "мугня" - это слова-паразиты речи, до сих пор преследующие меня.
  В 1988 году мой отец Александр съездил в Саров по своим оборонным делам и привез оттуда житие св. Серафима Саровского, прославляемого современной церковью и тогда только что ставшего известным в нецерковном народе. Он сказал, что ему понравился храм, что "оборонный ящик" Сарова станет открытым для посещения людей и что он купил мне латунный крестик. Да, он действительно привез мне маленький латунный крестик, сказав, что был на могиле Серафима.
  - Но он человека, женщину убил! Какой он святой после этого? - спрашивала всех я, прочитав житие.
  Дело, описанное в житии, было так. К старцу в монастырь поступила в послушницы молодая женщина, если не ошибаюсь, из зажиточной семьи. У нее в миру остались мать и брат. Серафим ее весьма полюбил и избрал в свои присные послушницы. Она подчинила ему свою волю во всем. Через несколько лет брат ее тяжело заболел. Старец сказал ей, что она должна умереть, чтобы брат ее выздоровел, и запретил ей есть, а потом и пить, и даже умываться. Он велел ей выкопать могилку и лечь в нее. Через примерно три недели она умерла от голода. Брат ее умер через полгода.
  - Что же, это напоминает эвтаназию, - произнесла моя мама, врач по профессии.
  - Возможно, это коммунистическое вранье, - сказал брат Николка, которому я тоже всучила столь потрясшее меня житие. Вся наша семья долго думала об этом и обсуждала вопрос о святости через убийство и смерть.
  
  В 1988 году у власти в СССР уже стоял Михаил Горбачев.
  Дорога лежала в брусчатке, как покрытая мелкой рыбой. Мой отец Сашко намазал мои пятки маслом, я не поняла, зачем. Потом он лег со мной и стал их облизывать, гутно присвистывая своим очерченным, похабного иронического склада ртом. Иронией он вообще не отличался, но рот ему по наследству все же достался иронического склада. Он трахнул меня очередной раз тогда, да, с элементами грубого насилия, и мне это не понравилось. Впервые в 14 лет мне разонравился секс.
  Потом из отпуска, проведенного мы не знали где, то ли в Кисловодске, то ли в Питере, то ли за границей с гэбэшным полковником, который тогда считался ее официальным любовником, приехала моя врачиха-мать. Она сразу по приезде, радостная, начала разворачивать подарки и сунула мне в руки дутые синие сапоги. Я подумала, что они пошлые и что я не люблю синий цвет и что они похожи на резиновые, кукольные ботики, но поблагодарила ее. Они с отцом Сашкой ушли на кухню и тихо говорили о чем-то.
  - Я Машку взял, - сказал Саша.
  - Как это? - спросила мать.
  - В половом, нашем мужском смысле. Как женщину.
  Я не знала технического выражения "взять как женщину" по своей чистоте речи, но поняла с трудом, что речь идет обо мне. Потом я услышала звук тяжелого удара - Сашко завопил: "Ты чо, ты чо?".
  Мама зашла ко мне в комнату и сказала: "Ты женщина, как и я". "А чо он орал-то?" "Я его чугунной сковородой за тебя огрела по мерзкой башке. Больно было?" До меня дошло, о чем она спрашивает, и я стыдливо ответила: "Мама, мне некоторое время даже нравилось". "У всех так девочек, не стыдись". И легли мы с мамкой спать на одну кровать, а развратный хам напился водки.
  
  12 августа 2018 года я читала письма отца Паисия Святогорца
  "Права человека духовного не находятся во власти человеческого правосудия, но Бог сохраняет их (в небесной сокровищнице), и с приростом.
  Если другие заговорят и будут протестовать против причиняемой Вам несправедливости, это иное: им и следует говорить, когда несправедливость сохраняется против других, а не против них самих".
  
  Из письма о. Паисия Святогорца
  Старец Паисий Святогорец. Письма. Руководство к молитве. Духовное завещание. Изд. Сретенского монастыря. 2011. С. 118-119.
  Впрочем, как и св. Феофан, Паисий считает, что, нанося удары по человеку, ты бьешь бесов в нем. Отсюда следует, что и греческая, и православная наша церковь долго выступала за телесные наказания, запрещенные даже в проклятом СССР. В СССР под гнетом находилась и православная церковь, о чем следует помнить.
  Многие в то время считали, что ваточкой с елеем или миром можно исцелить сумасшедшего. О, по своему опыту я знаю, что на скорбных умом это производит совсем другое впечатление. Я считала, что меня хотят "успокоить" тряпкой с эфиром на лицо. После духовной ваточки Паисия начиналось изнасилование бесами. Может быть, бес и ваточку носил.
  Я писалаа это в заканчивающейся нервной горячке, которая длилась с Рождества 2018 года, началась по неизвестным причинам и мучала меня фактически до начала Успенского поста.
  Нос мой до сих пор кажется мне птичьим и маленьким, хотя продавцы магазинов в еврейские праздники упорно и традиционно предлагают мне халу, а "овощи" и психиатры угощают меня мацой. Ритка говорила мне, что с моим носом только поститься по-православному и молиться Богу.
  За 11 лет приема препарата К. мне сменили духовный пол. Чувство, свойственное женскому полу, у меня практически отсутствует. Я не стала лесбиянкой чудом, поскольку во мне осталось естественное, вложенное Богом в порядочных людей (кроме современников Лота и моих знакомых педерасток из дурки) отвращение к содомии.
  Как меня пытали сегодня: в рот мне вливали мыльный раствор за то, что я курила. Отец трогал меня за грудь и говорил: "П...., дашь посо....?" Потом бесовец Сашко уходил на кухню - я бы на его месте ела в гостиной, а он предпочитал кухню, - где, вкусно чавкая, ел белую рыбу, крабов и мясо в пост. О, хорошо живут безбожники! Они позволяют себе все, считают себя правыми, учат всех подряд, хорошо кушают и предпочитают спать по ночам. Горе тем, кто помешает им спать! Я когда-то следовала их правилам, поступая против своей воли давно воцерковленного человека, ела с ними, жила с ними, смешивалась с ними, нарушала пост. Сожалею о том периоде, хотя это и было удобно.
  О фашиствующей Русской православной церкви за рубежом.
  Где я была в ту субботу, я не помню. Текст на компьютере был изменен в 19:34 вчера, переводы за субботу отсутствуют, вчера ночью я была в аду.
  Все это случилось после неудачной, проведенной практически без обезболивания операции на раздувшейся от флюса щеке. Мне вскрыли половину верхней челюсти слева, я через минут десять начала терять сознание. Врачи не вызвали скорую, спросив меня только, сколько я выпила вчера и принимаю ли я какие-либо таблетки. "Личность у тебя заторможенная", сказала плутовка-врачиха. "Да верю, верю, что ты не пьешь. Это я так спросила, для порядка", сказала другая.
  А совесть у них есть? - спросила я себя и Бога шепотом на выходе из клиники.
  Коммунизм как одна из фаз развития христианской идеи через богоборчество. Прочесть про Юлиана Отступника и римское язычество.
  
  Вот и дед мороз, и снегурочка...
  Ты не дурочка и я не дурочка.
  Вот причастие, вот и счастие.
  Вот обмен и ложь, вот и части я.
  
  Президента мы, толпа,
  Враз поставим на попа
  И раздавим, как вонючего клопа.
  
  Как клопа, раздавим мы
  Тех, кто ходит без сумы
  И ворует, и ворует в царстве тьмы.
  
  Переделать в диалог:
  Во время Успенского поста 18 года по телевизору поговаривали о гидроплазме - мол, белая вода очищает организм, а синяя - действует на сознание, уничтожает негативные программы в мозге и вообще развивает таланты. На мой взгляд человека, постоянно занимающегося медицинскими переводами и имеющего полновесное университетское (научное) образование, это бред. Рекламная кампания очевидно куплена, какой-то гаер от лженауки опять обманул наше несчастное и неграмотное правительство, дав большую взятку кому надо.
  Мы в Сибири умираем от недоедания - много людей, больных дистрофией; нет то сигарет, то сахара по 1-2 кг пакетик, а только по 10 кг, собачий корм тоже отсутствовал... Это разруха. Медики уже не атеисты, а верят, что "что-то на небесах есть" и в энергии, не меряют ЭКГ, не щупают живот. Короче, разруха в головах и на земле полнейшая. Мне все время мерещатся мыши, восстание мышей. Серая сырковая масса низкого качества заполняет сознание толпы. Церковь - да, христианская ли, католическая - начала все же просвещать наш народ. Говорят о посте в той форме, в которой наш народ вообще может отказаться от снеди, от разноядения, от обжорки и водки - то есть с кефиром, молоком, фруктами вволю (кто может себе это позволить), блинами и блин-оладьями, сырниками и тьфу, ... бы их побрал, белорусскими драниками (которые всегда у нас на свином сале с моего детства). Стали говорить, что драться и бить жен и детей гадко, что женщина имеет право на духовное развитие, что она должна жаловаться в полицию, в психологический центр, в церковь. Провинция и местные церкви плевать на это хотели, я пробовала говорить о побоях отца Сашко, я падала в обморок от сломанных ребер и трещины в позвоночнике, но меня просто выгнали из храма, обозвав сумасшедшей и истеричкой. Наши прихожанки шипели при этом, что я недоносок и что у моего отца Сашко прекрасная репутация. "Человек-то какой верующий!" - говорили они про воинствующего атеиста и врага православной веры, моего отца Сашко.
  Пусть эта часть написана публицистически, но пусть она тоже дойдет хотя бы до нескольких десятков читателей.
  Я хочу спросить нашу РПЦ и наших властелинов: вы хоть понимаете, с каким народом вы имеете дело? Как развращена наша публика? Наши дети снова не знают о Сталине, не имеют понятия о Синеусе, Труворе и прочих варягах - тоже основателях земли русской - я тоже о них иногда забываю. Они не знают, видимо, ни-че-го. Есть люди-редкости, гимнасты, эрудиты, певцы, вы показываете их по ТВ и все смеются, говорят "я в шоке", "я потрясена". Это как маленький ребенок кричит народное словцо "зыко", когда ему показывают букву "А" в азбуке. Это весь словарный запас? Это я в шоке и потрясена. Нашей жизнью. И денег нет ни на что, я разорена, продаю квартиру, а покупателей нет. Остается уповать на Господа и молиться святой Матроне о чуде. А вы почему не молитесь о нас?
  
  16 августа 18 года, на третий день Успенского поста, меня во время принятия Святых Таин опоил священник-сектант. До причастия я выпила только глоток воды и, поскольку сексуальное возбуждение было как при изнасиловании выкурила два раза по полсигареты. Когда я сказала, что у меня было две или три амнезии, возможна ложная память и все кажется, что в прошлом трижды изнасиловал Сашко, он со скромно представленным недоверием сказал, что тот имеет блестящую репутацию и что его изобретения находятся в музее. Как я понимаю, это музей очередных наших кислых щей, ибо среди прочего он изобрел и вечный двигатель второго рода во время защиты своей докторской диссертации и все равно защитился. Итак, галлюцинации начались через десять минут минуты после ухода отца Владимира. Поскольку мы договорились, что мне надо идти к зубнику, то священник-сектант дал мне только вино. Мне показалось, что Господь положил мне в рот куски мяса, напоминающие рубленый ростбиф. Я по опоенности решила, что это солило. Может, я и иуда, но не искариот по натуре, и я дерзновенно выразила Богу протест. Дальше-больше. Меня продолжало насиловать и материть весь день. Мы страшно поссорились с мамой. Я обиделась почти ни за что, вела себя неадекватно и разбила стекло и деревянную рамочку на иконе. Вечером явились призраки во плоти, как на гашише. За мысль "Бог есть, патриарх есть", я получила от призрака страшный и болезненный удар по голове. Что со мной было, я не знаю. Виновна вода? Тогда шерудят. Сигареты с опием? Тогда виновен криминальный элемент. Причастие? Тогда моя местная церковь как минимум является тоталитарной сектой. Ей руководит отец Б. Пиво.
  
  Итак, поставим мысленный эксперимент. Посылка: Бог есть. Вторая посылка: Бог управляет миром. Вывод. При жеребьевке выпадает жребий по воле Бога. Верен ли силлогизм? То есть верны ли посылки или вывод?
  Зададим Ему вопрос, бросая жребий: Бог есть?
  Если выпадет да, то Бог не лжет и есть.
  Если выпадет нет, то Бог лжет, что не может быть. Тогда Его нет действительно.
  По классической теории вероятности, даже если Бог есть, то вероятность Его существования при любом выпавшем жребии 50:50. По неклассической теории вероятностей (Хейнца?), из-за привходящих факторов вероятность того, что Бога нет, на 25% больше.
  Я решилась бросить жребий, и мне выпало да. А вам?
  В конец?
  Доброта нашего мира не имеет границ. Это напоминает мне представления Тани 50-х годов, приехавшей из, скажем, читинской деревни в академгородок, где собралась бывшая московская партийная и научная элита. Таня думает, что хлеб со сливочным маслом, густо посыпанный сахаром, и есть пирожное. Она приходит в гости в академическую семью Веры Л., где играют в карты, едят баранину и красную икру в дни Великого Поста 1970 года, ест... Ей говорят: хочешь пирожное? Сходи в кондитерскую, я тебе денег дам, принеси. Таня отвечает - я вам сделаю сейчас, сделаю. Она идет на небольшую кухню только что построенной хрущобы, берет хлебный нож, берет хлеб, в холодильнике из синей и красивой масленки берет сливочное масло, мажет хлеб негусто, неровным слоем, по-деревенски. А сахар наверх. Она готовит тарелочку с такими сахарными бутербродиками и приносит в столовую. А я вам пирожные принесла, рапортует она, страшно довольная. Что это? - говорит Вера Л. Общий смех.
  Теперь в дни Успенского поста я превращаюсь в масло с сахаром. Это - мое представление о слащавости и нечистоте нашего доброго мира. Я мысленно наедаюсь пирожными со сливочным кремом, мой небольшой нос духовно утопает в круглых духовных щеках. У меня больше нет щек. Голод. Но сигарета и кофе утром пока есть, и я довольна малым. Но это пока - в следующие два дня у меня не было кофе, я курила бычки, пока сосед Гиви не дал мне в кредит две пачки сигарет.
   Для отца Сашко я была мандавошкой, ибо он был надзирателем по внутренней своей профессии. Вообще говоря, он был профессиональным партийцем, занимал пост руководителя ячейки коммунистической партии моего университета, и у нас часто возникали ссоры по идейным убеждениям. Он давил мою волю, как волю врага партии, а следовательно, вши. Он был демагогом из белорусского простонародья, и бабушка моя по матери называла его "мезальянсом".
   Я тоже вышла замуж за "мезальянса". Но об этом - далее.
  
   Я никогда не была особенно красива, у меня простые, грубоватые черты лица, но красивая фигура. Моя подруга Оля, тем не менее, как-то сказала, что во мне нет ни единой правильной черты. Тогда ко мне приставали пареньки на пляже, а к ней - писаной красавице с горбатым носом и тонкой талией - нет. "Это все из-за тебя! - орала она потом. - Всякая сволочь к тебе липнет, просто проходу из-за тебя нет". Через много лет Ольга призналась, что всегда завидовала мне. А чему тут позавидуешь? Правда, когда-то у меня была харизма, а теперь меня хватает только на то, чтобы мне дал в кредит сигареты тот человек, который никому не дает в долг.
  
  Летун
  Ад возвращается все время. Временами я живу как все, а временами попадаю в ад. Это вечное возвращение Ницше. Впрочем, он писал, что это жизнь, но для меня это - круг ада. Круг не один, я хожу кругами и попадаю в будущее, всегда на одной и той же улице.
  Я хожу в копицентр по весенней, майской и по зимней, ноябрьской (в Сибири в ноябре уже ложится прочно снег и наступает холод) дороге. Дорога - это Сиреневая улица, а хожу я с Пражской, с ее, как бы это сказать - ну, у меня топографический кретинизм, но я бы назвала маленькую Пражскую улицу, на которой всего шесть домов и большой универсам, притоком длинного русла Сиреневой улицы. ЭТО состояние всегда наступает около полудня, когда солнце близится к зениту. Свет бьет в глаза, от него и от недоедания у меня зеленые круги перед глазами. Страшный, грозный голос говорит надо мной, всегда одну фразу: "Во аде сущим!". Это начало одного из великолепных псалмов Давида, царя и пророка, и в этот момент, когда страшный и грозный голос оглашает меня, я всегда вспоминаю номер этого псалма. Потом забываю. После этого в один майский день я вернулась не в свою квартиру и не в свой дом. Новый дом стоял тоже на Пражской, мой дом, в котором я жила два года, последний по Пражской и носит номер 33. ЭТОТ дом стоит - о, он реален, как он реален! - через один от магазина и номер у него 23. С него начинается наша улица, как я выразилась, "приток" русла Сиреневой.
  "Шикарно", - сказала я. Открыла дверь ключами, которые сразу подошли. И вспомнила: в ПЕРВОМ доме я жила три года и въехала в него в ноябре 18 года, когда стояла перед угрозой банкротства и выбором - либо я подаю в суд на процедуру банкротства, либо я продаю трехкомнатную квартиру, покупаю однокомнатную, плачу по счетам восемьсот тысяч рублей - а они не инфляционные. Инфляция, кстати сказать, по официальным данным, около четырех процентов, но "в отдельных регионах" сахар вздорожал на сорок процентов, а килограмм мяса стоит уже четыреста пятьдесят рублей.
  2.
  Она рассказывала мне, глядя мокрыми глазами, что они не успели вызвать врача. Она бросилась вызывать скорую, а у него уже начиналась агония. Она - дочь - уже сутки думала, что он умрет; у нее был нездоровый, как ей со стыдом думалось, интерес к тому, как будет происходить смерть. Она читала, что во время агонии могут быть корчи, дрожат ноги. Так вот, ноги у него не дрожали, а лицо стало нежным. Он испустил дух, как будто поцеловал кого-то.
  Приехал врач, похожий на кота. С усами, чернявый, с гладкой стрижкой. Посмотрел, сказал слово "поздно, упокоился", на всякий случай, как он сказал, поднес зеркальце, вынув его из кармана или сумки, кажется, даже из кармана, она удивилась, что он носит его в кармане брюк - и дыхания уже не было. Отец лежал с открытыми глазами. Она - не врач и не жена - протянула руку и безбоязненно закрыла ему глаза. Дело было перед Новым Годом, 31 декабря. Новый Год пришелся на воскресенье. Странно, что смерть отца не испортила им праздник в будущем. Похороны были в понедельник, 2 января. В сибирском Городе шел редкий снег, было не морозно, но довольно холодно.
  Через девять лет у нее выдался отпуск. Она на неделю уехала на Алтай, на озеро Яровое. Поехала на машине с тургруппой, взяв свою собаку - ушастую рыжую дворняжку Челси. Ехали в джипе и в микроавтобусе. Прямая как линейка дорога бежала по полям и лесу, останавливаться - покурить и сходить по делам - было запрещено из оборонных соображений в Стране Голгофе. Всего ехало десять человек, не считая семьи, мужа и жены с пятилетней Ритой, их дочерью. Мужчин было двое, оба курящие, как и Лена. Лена была единственной курящей из всех дам.
  Я - Маргарита Нилова.
  Рассказ об обмане мужа во время развода, первый раз в жизни Лена рассказывает постороннему человеку об этом. Оба мужчины представляются чекистами, хотя один из них по словам его жены оказался врачом. - И ты сильно любишь его после этого? О продаже квартиры мужем. Она была вынуждена вернуться к родителям в сибирский Город из Москвы.
  Слоненок Пуф. Он вошел ко мне в постель.
  Ночь, собака, ссора с дамами. У Лены зеленые глаза, в ссоре Нина говорит ей, что у нее глаза серые с синими и желтыми пятнами.
  Рифмы. Лена учит Риту рифмовать, у Риты получается. Слон бил поклон.
  3. Ольга рассказывала мне, что она видела неоднократно, как он избивает мать. Однажды она в двенадцать дня, во внеурочное для себя время, вернулась с курсов и услышала, как кто-то стонет и плачет в подъезде. Она быстро пошла по лестнице и на пролете своего третьего этажа увидела, что Олег бьет мать кулаком по лицу, потом в живот. Рыжая Таня уже только ухала от боли, на лице проступали синяки.
  "Ты что делаешь с мамкой, сволочь? За что? Как ты смеешь!", - закричала Ольга. Олег Иванович развернулся и пнул Олю по ноге, потом кулаком ударил в живот. Она пошатнулась и оттолкнула его. В руке Олега Ивановича был небольшой свинцовый кастет.
  У Таньки сизые синяки были во все лицо. Ольга с ней ситуацию не обсуждала, они обе промолчали. Но Оля запомнила эту сцену на всю жизнь, не простила и после его смертушки.
  "Будь проклят, сатана Огарев. Ты бил и мать, и сына, и меня. Ты бил, пил и с...", - будет повторять она и через пятнадцать лет после его блаженного упокоения, хотя ей будет уже пятьдесят лет.
  4. Оля и Таня были во много раз чище, лучше и духовно богаче его. Ольга не понимала никогда заповедь о блаженстве нищих духом и считала, что лучше быть духовно богатой. В жизни и в православии она пыталась найти замену своей нищете и бездетности, получить утешение в болезни. Известно, как относятся к душевнобольным в нашем российском обществе. Как к низшему сорту людей. А к интеллигенции в дурке относились тоже плохо. "Брось ты свои книжки и переводы, темное это дело", - увещевала ее одна из самых злобных санитарок, в прошлом зэчка. "Инвалюдка", - говорил отчим. "Уходи на инвалидность", - говорила одна врачиха, - "пенсия будет десять тысяч рублей, лекарства бесплатные, по квартплате льготы". Но Оля все отказывалась - и не шла на инвалидность, и не бросала писать и переводить. Но в психушке ее все время усаживали у параши, не любили.
  П.....н, любовь, призраки, летун, М....в.... Круги ада на Пражской 33... Я Ольга Огарева, русский переводчик и поэтесса. Врач Ревушко Татьяна Львовна. Мои отношения с врачом - подозрения, ФСБ, страхи, жребий - верить только ей и не доверять маме. Тоша, Ава, Муся, Лайза, Шейла и "Шейла-5".
  Три квартиры - Осенний бульвар, Пражская 33 и Пражская 23.
  Конец:
  В просоночном состоянии я увидела прекрасные Врата Ада. Рядом со мной стоял огнедышащий цербер - адский пес. И ласковый голос Божий сказал мне: все, жива, выходи из ада в жизнь.
  Конец.
  Огарев продал душу чорту за успех в своей науке и партийной деятельности, просто за колбаску в докторском столе заказов. Это произошло, что называется, на моих ушах, когда мне было лет девять или десять. Тогда он спросил меня, хочу ли я креститься и веровать во Христа. О, Искупитель! Прости мне, я тогда спросила, что это значит, и отчим сказал, что мне нужно будет отказаться от хлеба (он понимал пост на еврейский манер и, будучи рожден в 1937 году в семье простонародной и раскулаченной, постов не знал; он даже не знал, крестили ли его в младенчестве) и много молиться. Он также сказал, что Господь любит всех трудящихся и не любит троечников и двоечниц. Я скумекала, что к моей нагрузке в школе и в фехтовальном клубе добавится еще что-то страшное и тяжелое и креститься отказалась, сказав, что пока не готова. "А кто такой Иисус Христос?" - спросила я. "Как это кто? Я тебе дам Евангелие почитать".
  Но теперь о чорте и Олеге Ивановиче. Примерно через полчаса, когда мы выкинули мусор и вернулись домой, Олег выпил водки. Как я уже говорила, он пил из своей фляжечки каждый вечерок. И сказал: "Бог есть. И чорт тоже есть. Если бы было возможно, я продал бы ему душу за успех в науке, в работе, чтобы деньги платили и колбаска всегда у меня была в доме". И тут я увидела - про чорта я знала, как и все нормальные дети, как что-то черное метнулось от меня к нему и громовой голос сказал: "Все. Продано". И правда, через два года Олег Иванович Огарев защитил со второго раза докторскую диссертацию и в доме появилась пресловутая копченая колбаса и говядина из докторского стола заказов.
 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"