Безусова Людмила

Последняя зима

  

   Сухие листья шуршали под ногами. Сухие листья осыпались на землю, устилая её желто-алым ковром. Сухие листья висели на деревьях, ожидая, когда бродяга-ветер сорвет их и взметнет в прощальном вальсе. В печальном вальсе финальной осени Ивана Павловича...

   Яркое солнце торжествовало в пронзительно синем небе, однако Иван Павлович поежился и застегнул куртку.

   Приговор врачей был окончательным и обжалованию не подлежал. Заезжее медицинское светило так прямо и сказал:

   - Спасти вас, батенька, может только чудо. А так... Максимум три месяца.

   Но Иван Павлович в чудеса не верил. Он часами бродил по улицам родного города, воскрешая в памяти давно забытые мгновения прошлого. Дома Ивана Павловича никто не ждал. Семьи он так и не создал, кошек, собак не завел, и возвращаться в пустоту одинокого холостяцкого жилья не хотелось.

   В один из погожих осенних дней ноги сами привели Ивана Павловича к барахолке, стихийно возникшей на месте старого рынка. Чем только здесь не торговали: запчастями к любой технике, посудой, книгами, всякими мелочами, без которых не обойтись хозяйственным людям. И сколько местные власти ни пытались прикрыть незаконный рыночек, он появлялся снова и снова. Торговля шла бойко - с раскладушек, из открытых багажников машин, а некоторые раскладывали товар на газетах прямо на земле.

   Ивану Павловичу ничего не было нужно, но он бродил в разношерстной толпе, без всякого интереса разглядывая выставленное на продажу барахло. Неожиданно для самого себя остановился возле старушки, сиротливо примостившейся в конце ряда, разглядывая нехитрый скарб - позеленевшие от времени подстаканники, набор ложек-вилок, продолговатый футляр, дореволюционную лампу с потрепанным абажуром, журналы лохматого года выпуска. Он наклонился, открыл футляр - в углублении, на порыжевшем от времени темном бархате, покоилась серебряная флейта - истертая тысячами прикосновений, но все ещё прекрасная. Тонкая вязь цветочного орнамента и угловатые буквы вились по матовой трубочке причудливыми завитушками, сплетаясь в странный узор, притягивающий взгляд. Флейта как будто сама просилась в руки.

   - Сколько? - неожиданно дрогнувшим голосом спросил Иван Павлович торговку.

   Старушка - божий одуванчик окинула его цепким взглядом, и, пожевав задумчиво губами, ответила:

   - Все, что у тебя есть, - потом, глядя на опешившего покупателя, добавила, - в карманах.

   Иван Павлович выгреб все до копейки и торопливо высыпал в руки торговки, моля Бога, чтобы она не передумала. Та, не считая, пересыпала деньги в свой неожиданно объемистый кошель и, протянув покупку Ивану Павловичу, буркнула себе под нос:

   - Нашла все-таки. Ну-ну...

   Прижимая к груди заветный футляр, Иван Павлович торопился домой. За ним, словно на крыльях ветра, летела музыка - плакали скрипки, жалуясь на свою судьбу сдержанным клавишным. Их стоны оттенял возмущенный голос контрабаса, поддерживаемый тихим рокотом ударных. И только звонкий напев флейты пытался переубедить их, что не все так плохо в этом не самом худшем из миров.

   Дома Иван Павлович, затаив дыхание, открыл футляр, нежно погладил флейту пальцами, чувствуя её живое тепло. Немного успокоился, взял в руки музыкальный инструмент, приложил к губам. Пронзительный звук штопором вонзился в мозг. Где, где та волшебная мелодия, что грезилась ему раньше? И с чего он взял, что он сумеет повторить её? Зачем он купил флейту?

   Иван Павлович никогда не учился музыке. Не до того было в те послевоенные годы, когда вся страна на пределе сил боролась с разрухой. Как в пятнадцать лет встал к станку, так и работал Иван Павлович всю жизнь на заводе, пока не подкралась неизлечимая болезнь.

   С сожалением отложил горе-музыкант флейту и теперь просто любовался ее совершенной красотой, а на следующий день накупил самоучителей и с жаром принялся осваивать азы игры на этом духовом инструменте. Поначалу было трудно - огрубевшие пальцы не хотели занимать нужное положение, дыхание сбивалось, и вместо мелодии звучал полузадушенный петушиный вопль, а возмущенные соседи стучали в стены, требуя прекратить безобразие. Но Иван Павлович не сдавался...

   - Вот и зима, - глядя в темнеющее окно на хоровод суетливых снежинок и седые от инея деревья, вслух произнес он, - а я и не заметил, когда пришла. Значит, скоро уже, недолго осталось.

   В скверике напротив дома собралась молодежная компания. Эх, и морозец им нипочем! Сидевшая на скамейке девушка пела, аккомпанируя себе на гитаре. Иван Павлович приоткрыл форточку и застыл, прислушиваясь, как звонкий девичий голос трогательно выводит мелодию зимнего вальса:

  

Холодный снег на Рождество в ночи кружит,    Играет с ветром и слезой на сердце тает.    А город в ночь на Рождество совсем не спит,    И потихоньку за окошком рассветает.    Холодный снег на Рождество укрыл дома,    Красивой вязью переплел стволы деревьев    И еще долго, долго теплая весна    Не будет трогать эти снежные творенья...

  

   Дослушав песню до конца, Иван Павлович грустно вздохнул - действительно, скоро Новый год, а за ним и Рождество. Праздничная суета, которая обойдет его стороной. Кому нужен больной старик? Как же мало у него осталось времени...

   Темнело, но было так хорошо сидеть в полумраке. Свет уличных фонарей пробивался через шторы, освещая лишь кресло, в котором уютно устроился Иван Павлович, все остальное скрывалось в таинственном ничто.

   Фары проезжающего автомобиля на миг ярко осветили комнату. Иван Павлович громко чертыхнулся - на деревянном подлокотнике второго кресла сидела маленькая фигурка и, задумчиво подперев щеку рукой, слегка покачивала ногой.

   Иван Павлович вскочил, и через минуту трехрожковая люстра высветила все уголки небольшой комнаты. Пришелец никуда не делся. Иван Павлович подбежал к столу.

   - Руками не трогать, - раздалось в голове.

   И маленький человечек неуловимо быстро переместился на полку с посудой и теперь стоял там, как живая коллекционная кукла, поправляя сбившееся набок кружевное жабо на своей ослепительно белой сорочке. Полюбовался на свое отражение в зеркале, расправил видимые только ему складочки на переливающейся мантии и, наконец, уставился на Ивана Павловича.

   - Я схожу с ума, я тронулся, - с тоской подумал Иван Павлович, но для порядка поинтересовался, - а ты кто такой?

   - Учитель музыки, - гость прижал руки к груди и склонился в глубоком поклоне, отчего кокетливый малиновый берет свалился с роскошных кудрей.

   - Чей?

   - Теперь твой, - с легким вздохом ответил человечек, возвращая на место свой головной убор. - Мое имя - Венторид, что значит - взмах крыла влюбленного мотылька, но для тебя я просто маэстро.

   Иван Павлович минуту молчал, а потом взорвался гневной тирадой. Ну, не верил он в чудеса, не верил, и потому высказывался просто и ясно, используя, в основном, русский матерный.

   Когда он, наконец, закончил, гостя и след простыл. Вместе с беретом.

   - Так-то лучше, - облегченно вздохнул Иван Павлович. - Пойду спать, хватит на сегодня с меня. Такой вечер испортил, мерзавец!

   Однако сон не приходил - густым черным роем вились в голове горькие думки. Поняв, что заснуть не удастся, Иван Павлович поднялся, взглянул на часы. Решив, что еще не слишком поздно, открыл заветный футляр. В звенящей тишине прозвучала первая робкая нота, за ней - другая. Иван Павлович осторожно подбирал мелодию, память о которой жила в его душе с того дня, когда он, подчиняясь неосознанному желанию, купил флейту.

   - Ля бемоль! Неужели не слышишь, как фальшивишь, - возмущенный голос маэстро звенел от негодования. Иван Павлович от неожиданности едва не выронил инструмент из рук:

   - Опять ты, - закричал он, глядя на Венторида. - Я не хочу тебя видеть! Слышишь, ты, убирайся немедленно!

   Маэстро поерзал, удобнее располагаясь на спинке дивана, и покладисто согласился:

   - Твое дело - не хочешь видеть, не увидишь. Но я должен научить тебя играть настоящую музыку, а не то, что ты сейчас пиликал... - Он, кривляясь, с отвращением пропел коротенькую музыкальную фразу.

   - Кому должен? Откуда ты взялся?

   - Пусть это тебя не волнует... - произнеся последние слова, маэстро Венторид действительно исчез и больше не появлялся, как и обещал. Но его бесплотный голос звучал в голове всякий раз, когда Иван Павлович брал в руки флейту. Менторским тоном учитель читал нотации и помогал исправлять явные огрехи, бархатным тенором напевая мелодию до тех пор, пока музыкант не извлекал из многострадальной флейты нужный звук.

   Иван Павлович бунтовал, запирал флейту в футляр, давая себе зарок никогда больше не прикасаться к ней и тут же доставал вновь, потому что не играть он уже не мог, а вскоре уже свыкся с пространными комментариями и даже начинал волноваться, когда долго не слышал голоса маэстро. Венторид успокаивал Ивана Павловича:

   - У тебя получается все лучше и лучше, а когда звучит НАСТОЯЩАЯ музыка - все остальное безмолвствует.

   - НАСТОЯЩАЯ МУЗЫКА! - ликовал Иван Павлович. Ему не верилось, что маэстро столь высоко оценивает его скромные успехи. - НАСТОЯЩАЯ...

   Разбойничий посвист ветра за окном, мягкое царапанье колких снежинок о стекло, радуга фейерверков и волшебная музыка дивно сплетались в эту новогоднюю ночь, обещая невозможное.

   Иван Павлович играл, как одержимый - одна мелодия следовала за другой, не повторяясь. К флейте присоединился невидимый оркестр, управляемый умелой рукой. Торжествующее соло флейты взвилось ввысь и оборвалось пронзительной нотой на пределе слышимости. Взмокший от волнения, Иван Павлович отложил флейту в сторону и в звенящей тишине услышал подозрительный треск. В ту же секунду большое овальное зеркало, висевшее на стене, покрылось извилистыми трещинами и грудой блестящих осколков осыпалось на пол. На месте бывшего зеркала образовалась аккуратная дыра - оттуда потянуло теплым сквознячком. Осторожно, чтобы не поранить ноги, Иван Павлович подобрался поближе и заглянул в образовавшееся отверстие, словно в форточку.

   На цветущей поляне, окруженной высоченными деревьями, о чем-то беседовали двое - хорошенькая девушка, сидящая на пеньке, и маэстро Венторид, парящий в метре от земли на хрупких полупрозрачных крыльях. Увидев голову Ивана Павловича, возникшую перед ними, девушка вскочила на ноги, уточнив у маэстро:

   - Ты уверен?

   - Не сомневайся, госпожа, флейта тоже подтвердит. Это её заслуга!

   Девушка сильными руками ухватила Ивана Павловича за плечи, резко дернула к себе и тот, неловко кувыркнувшись, мешком свалился в заросли цветов. Моментально вскочил, поправил шитый золотой камзол, передвинул набок съехавшую на живот шпагу, откинул назад упавшие на лицо длинные волосы и жестко спросил:

   - Вы кто?

   Девушка, придерживая подол длинного платья, склонилась в глубоком реверансе:

   - С возвращением, король Элаксэнир, твой народ ждет тебя, - и, лукаво улыбнувшись, добавила, - и я тоже, домой...

   Только сейчас Иван Павлович, а точнее, Элаксэнир Исчезнувший, разглядел в пышных волосах девушки украшенную изумрудами и звездчатыми аметистами серебряную диадему, в руках у нее была точно такая же, только размером побольше.

   Глубоко вдохнув напоенный ароматами леса воздух, Иван Павлович осмотрел свои владения и ликующе рассмеялся, осознав, что он действительно вернулся домой, вернулся навсегда.

   ******

  

   Остались позади шумные новогодние праздники. Измученный беспрерывным весельем народ - кто с радостью, а кто со стоном - отправился на работу. Наступили бесконечные серые будни, тянущие за собой обыденные хлопоты и житейские заботы.

   Поздно вечером в двадцать втором отделение милиции раздался телефонный звонок - жильцы дома по улице Ленина жаловались на неприятный запах, идущий из шестидесятой квартиры. Прибывшие на место происшествия милиционеры, побеседовав с обеспокоенными жильцами подъезда, попросили вызвать управдома и под его чутким наблюдением взломали дверь. В единственной комнате малогабаритной квартиры, прижимая к груди серебряную флейту, на полу лежал мертвый старик.

   - Господи, отмучился, болезный, - мелко крестясь, охнула самая любопытная соседка, пролезшая вперёд милиционеров, - и как же радовался концу, что и ушел-то с улыбкой...

   Эх, знала бы она правду!