Внезапно опустившийся туман едва рассеивался желтизной одиноко стоящих фонарей. Тусклый свет слабо освещал троллейбусную остановку. Немного потеплело, но руки продолжали мерзнуть и изо рта, когда я выдыхал, шел пар. Я попытался пошевелить ногами в теплых меховых сапогах, но не смог - они совсем одеревенели. Пробовал не двигаться, но замерзал быстрее, приходилось топтаться на месте и разминать озябшие пальцы рук и ног.
Со мной стояло три человека. Они съежились и, наверное, испытывали то же самое. Почему-то не было к ним никакого интереса. Подошла еще парочка. Я пошел снова взад-вперед. Снег даже не скрипел, сминаясь под ногами. Почти опустилась мгла. Через дорогу я уже не замечал деревьев, и там ветви окутал туман. Я вновь посмотрел на подошедшую пару, что-то привлекло меня в них. Женщина, казалось, застыла, стояла немного ссутулившись (неужели не замерзла?), держала мужчину за рукав кожаного пальто, словно боялась, что он уйдет. Но мужчина был неподвижен и смотрел на женщину. Куда смотрела она? Ее лица я не видел. Может, глядела ему в глаза? Тогда почему в его взгляде я уловил вопрос? Что случилось?
Подошел троллейбус. Я быстро вскочил в него, сел на свободное место. Салон пустовал. Поднялись и они. Женщина села напротив меня. Мужчина стал рядом, спиной ко мне. Теперь я мог рассмотреть ее получше. Внешность женщины бросалась в глаза: округлое лицо, прямой нос, узкие губы, чуть накрашенные ресницы вокруг маленьких узких глаз. Длинное пальто не скрывало стройных ног в черных сапожках из искусственной кожи. Голову покрывал большой пуховый платок, слегка покрытый инеем. Она уставилась в окно, но думала, очевидно, о чем-то своем. Я отвернулся, пытаясь сосредоточиться на пробегающем за окном пейзаже, однако туман плотно скрыл окружающее. От тепла потянуло на сон, и я, пытаясь его отогнать, стал смотреть на женщину, стараясь угадать ее мысли. Попытался определить ее возраст, род занятий, прошедшую жизнь. Долго размышлял и только пришел к выводу, что на вид ей тридцать-тридцать пять, имеет, вероятно, одного ребенка, не грубую работу, о чем говорили маленькие холеные ручки. Ее лицо было наполнено печалью, углы губ опустились, руки нервно мяли вязаные рукавички. Она то бросала взгляд в окно, то опускала глаза вниз.
Мне тоже в этот вечер было тоскливо. Жизнь казалась жестокой и беспросветной. Я думал, что нет на свете человека печальнее меня. Но переживания женщины, видно, были намного глубже моих, и от этого у меня еще сильнее заныло под ложечкой. Мне вдруг захотелось узнать, почему она страдает. Я постарался уловить ее взгляд, привлечь внимание. Странные догадки возникали в голове, но все я отбрасывал тут же, находя их наивными и не реальными. И все же - что случилось? Я спрашивал ее, умоляя ответить, не отрывая от нее своих жаждущих ответа глаз. Она будто услышала мой зов. Медленно повернула голову, окинула взглядом мою внешность, бегло, между делом, и так замерла. Я увидел ее затянутые поволокой глаза, но она смотрела куда-то сквозь меня, отрешенно и загадочно. Несмотря на это, я попытался втянуть ее в свой молчаливый разговор.
"Скажи мне, почему ты, такая красивая, наверняка неглупая, в рассвете сил и лет повержена в непроглядную тоску? Неужели тебе опостылел мир, серые облака, вечнозеленые ели, морозный воздух, люди? Неужели тебя уже не радует пение птиц и городской шум? Неужели жизнь для тебя совсем потеряла смысл?"
Я спрашивал и сам старался отвечать, но не мог, как не мог разгадать загадку ее печали. Я смотрел, не отрываясь, на нее и думал, тоже, казалось, не замечая ее. Мне стало больно. Так может быть больно только за незнакомого человека. И как только мне стало больно, я увидел ее, а она меня. Мы встретились взглядами. Я смутился, опустил глаза, почувствовал себя неловко. Однако мучающие меня вопросы не давали покоя. Я снова посмотрел в ее сторону. Посмотрел и больше не отводил взгляда.
"Здравствуй", - сказал про себя.
"Здравствуй", - печально ответили ее глаза.
"Я хотел с тобой поговорить".
"Пожалуйста".
"Как ты живешь?"
"Не спрашивай. Сама не знаю".
"Почему же такая грустная?"
"А ты всегда веселый?"
Я улыбнулся.
"Смешно".
"Что смешно?"
"Смешно, что мы разговариваем, как заговорщики, сами даже не зная, о чем".
Ее глаза немного оттаяли.
"Ты находишь?"
Я откинулся на спинку, не выпуская ее из виду из-за пальто мужа.
"Даже нахожу, что ты чудесна".
Ее глаза блеснули лукавством.
"Ты всем это говоришь. Я тебе не верю".
Я удивился.
"Почему? Ты могла бы мне не верить, будь я в чем-то заинтересован. А так... Я уйду, и ты уйдешь..."
Печаль снова набежала на ее глаза. Я торжествовал: вижу тебя насквозь.
Эта вдруг налетевшая злость успокоила меня и я отвернулся.
За окном пошел снег. Троллейбус тихо гудел. Но ее взгляд не давал мне покоя.
"Что тебе еще нужно?" - возмутился я, поворачиваясь к ней. Но только повернулся - оторопел. Женщина плакала. В уголках ее открытых глаз выступили слезы.
"Не плачь, - почувствовал я себя не в своей тарелке. - Извини, я не хотел тебя обидеть".
"Ты злой", - ответил ее взгляд, и она подняла глаза к мужу. Тот неотрывно смотрел в окно. Она тронула его за рукав. Он не пошевелился. Она растерянно обратилась ко мне. Я скривил в ухмылке губы. Ее глаза снова увлажнились. Мне стало не по себе.
"Ну что ты опять в слезы? Я же извинился - что не так?"
Она, оправдываясь:
"Понимаешь? Понимаешь?.." - и снова заплакала.
Я постарался ее успокоить, как будто я был во всем виноват, будто я был виновником ее печали.
"Ты пойми, - начал я заново. - Это все пройдет. Завтра, послезавтра. Ты забудешь свое горе, забудешь все, что было связано с ним. Не знаю, как тебе объяснить мое состояние, но сейчас я чувствую то же, что и ты. Мне больно так же, как и тебе, муторно и страшно, как тебе. Но разве можно так отчаиваться?"
Я еще многое хотел ей сказать, но она прервала меня:
"Ты правда так думаешь?"
Я удивленно замер, вначале не восприняв вопрос, но потом вдруг понял и подумал: имею ли я право ее утешать, вмешиваться в ее жизнь? Я просто хотел от скуки немного позабавиться, проверить свою убежденность в том, что с любым человеком можно общаться даже без слов, хотел подшутить над ней, а значит, я заранее был заинтересован ее обидеть. Я не ожидал, что моя невинная на первый взгляд игра может так глубоко ранить ее. Мне стало жутко и стыдно. Я попытался отвернуться, но не смог. Ее взгляд словно пригвоздил меня. Тогда я опять с вызовом поднял глаза и ответил:
"Да, я лгал тебе, лгал. Я самый великий лжец, веришь? Я хотел тебя обмануть. Глумился над тобой, шутил. Я и не думал тебе сочувствовать. Так, ради интереса. Ради того, чтобы скоротать путь. А ты поверила. Поверила, да?"
Она прислонилась головой к мужу, словно пыталась защититься, не отрываясь от меня. Слезы ее не иссякали.
"Поверила", - сказала молча и отвернулась. Пуховый платок сполз на хрупкие плечи.
"Послушай. Ну, я не знаю... Не знаю, как искупить вину. Только не плачь. Я не могу этого перенести. Слышишь? Перестань, не то я выйду. Перестань сейчас же!"
Она утерла платком слезы.
"Не уходи. Не надо. Я не буду больше плакать. Даже улыбнусь. Хочешь?"
Она слабо, натянуто выдавила из себя улыбку. Несколько раз моргнула, вытесняя слезы.
"Думаешь, мне никогда не было тоскливо? Было, и не однажды. Зачем же тебе горевать, такой красивой, такой лучезарной?"
"Лучезарной? Ты сказал: "лучезарной"?"
Она задумчиво улыбнулась.
"Меня так никто еще не называл..."
Я загорелся.
"Посмотри вокруг: все же видят, какая ты красивая. Даже тот мужчина в дальнем конце троллейбуса..."
"Да ведь он спит".
"Не важно. А сколько любят тебя: родители, муж, сын".
"Дочь", - поправила она.
"Дочь, - поправился я. - Многие тебя любят".
Она слегка улыбнулась, потом лукаво посмотрела на меня.
"Даже ты?"
Я оторопел, не ожидая такого вопроса. Сказать "да", значило солгать, сказать "нет", тоже было нельзя, ведь у человека было горе, с которым она обратилась ко мне, пытаясь найти утешение. Я посмотрел в ее глаза, она ждала с нетерпением.
"Да, - неопределенно ответил я и тут же тверже. - Да, я тоже полюбил тебя. На всю жизнь. Теперь я тебя никогда не забуду, мою случайную незнакомку. Теперь тебе хорошо? Тепло? Тогда не плачь. Не надо плакать".
Ее лицо просветлело, будто озарилось внутренним светом. Ее муж удивленно посмотрел на нее, потом на меня. Что-то грубо ей бросил. Она надела на голову платок и отвернулась. Троллейбус слегка качнуло, он остановился, двери распахнулись. Мужчина пошел к выходу. Женщина последовала за ним. Он спустился со ступенек, не подав ей руки. Она ступила на землю, обернулась и слабо, отчаянно, будто извиняясь или раскаиваясь в чем-то, улыбнулась мне. Я успел лишь кивнуть на прощанье и мысленно произнести: "Не надо плакать", прежде чем дверь троллейбуса закрылась, и он покатил дальше.