Не скажу точно, где меня в первый раз застало известие о начале боев на Украине, но хорошо помню - я не мог поверить, что война, эфирным отголоском долетавшая из Леванта, вдруг окажется и у нашего порога.
Я уже пятнадцать лет как жил в России. Вопреки старой пословице - не пригодился там, где родился... С мамой и сестрой, оставшимися на Украине, ни на минуту не терял связи, надеясь на лучшее, но вскоре для российских мужчин украинскую границу закрыли, а мать отказалась покинуть родное гнездо, могилу мужа (моего отца), старшей дочери и переехать ко мне. Заупрямилась: "Будет, что будет. Как все, так и мы", режа мне сердце без ножа. Потом связь неожиданно прервалась.
О причине обрыва узнал из вечерних новостей: на Донбассе, том самом Донбассе, который хотел свободно говорить на родном языке и который не хотел снова жить под тяжестью нацистского сапога (на памяти еще Великая Отечественная, в которой почти из каждой семьи побывал на той войне кто-нибудь из родственников (у меня дядя, мой отец совсем остался без родителей), именно на Донбассе началась самая что ни на есть настоящая война!
Я был потрясен, с трудом верилось, что многострадальная Украина, веками раздираемая соседями на части, натерпевшаяся под черным сапогом оголтелого фашизма и, как птица феникс, возродившаяся из пепла, вдруг снова окажется в беспощадном горниле войны; войны, затеянной теми же самыми нацистскими отморозками, от которых в свое время и пострадала. Скроенное наспех сильными мира сего, шитое белыми нитками цельное государство на глазах стало распадаться на части, как в свое время распались Советский Союз и Югославия. Может, оно никогда и не было цельным? Нитки сгнили, швы разошлись...
Одним ясным декабрьским днем я стоял у окна своей квартиры в высотке и смотрел вниз на улицу, где располагался оскудевающий на глазах частный сектор. Снег только вчера припорошил землю, ночью его сковал мороз, и теперь в ярких лучах взошедшего солнца он блестел и переливался, как мишура. Редко в эту пору бывают такие деньки. Крыши приземистых домов и сараев, лежавших подо мной, словно накинули на себя тонкие снежные покрывала, верхушки деревьев не шевелились, люди не ежились и не кутались в теплые воротники. На подоконник слетела пухленькая синица и, осторожничая и часто вскидывая в разные стороны маленькую головку, склевала пшено и семечки подсолнуха, насыпанные утром дочкой. От этого праздного созерцания душа наполнилась непередаваемой радостью. Может, тому способствовала выплывающая из динамиков мелодия, может, белый слепящий диск солнца или впервые за этот год выпавший снег.
Тут у одного из сараев, чуть в стороне, где еще проживали люди, я заметил потасовку.
Глаз мой был достаточно остр, но несколько раскидистых деревьев и отдаленность места чуть притупляли восприятие. Однако, несмотря на это, я смог разглядеть, что нападавших было двое: мужчина и женщина. Схватка, видно, подходила к концу, так как через несколько секунд женщина отошла. Вскоре и мужчина, еще несколько раз резко пнув лежащего на земле человека, присоединился к ней.
Только теперь я сумел - насколько мне позволяло зрение и расстояние - рассмотреть их. Оба оказались людьми пожилыми, лет по шестьдесят, а может, и больше. Мужчина был худощав, с остро выступающими скулами. Его перекошенное от гнева лицо горело недовольством и раздражением. По пути к женщине он поднял с земли спавшую с головы куцую кроличью шапку и теперь нахлобучивал её на самые глаза, то и дело бранясь и чертыхаясь. Неожиданно он опять, надев шапку, сорвался и, подскочив к лежащему, нанес тому еще один удар ногой.
Женщина - невысокая, округлая, в короткой сиреневой курточке, - очевидно, вполне одобряющая действия своего мужа, стала немного успокаивать разошедшегося мужчину, а потом и вовсе повернулась ко всем спиной и неторопливо стала уходить.
Я позвал жену. Мне захотелось разобраться во всем происходящем. Пока что было ничего не понятно. Судя по одежде участников драки, люди они были здешние, и жили, скорее всего, неподалеку. Я несколько раз встречал хозяина сарая, возле которого происходило мордобитие. Может, это он лежал на земле? Различить было трудно. Тело лежащего скрывала небольшая куча угля, ссыпанного под забором.
Избивавший его подошел к опрокинутой неподалеку низенькой тележке на двух колесах и с длинной металлической рукоятью, перевернул её, поставил колесами наземь, кинул в неё небольшую лопатку, которой обычно выгребают из печи шлак, и медленно потянулся за супругой.
Обо всем, что происходило на моих глазах, я громко рассказывал своей жене, возившейся у плиты на кухне.
- Я теперь понял, - кричал я, - из-за чего произошел весь сыр-бор. Эти, которые живут по-соседству, приехали набрать угля, а хозяин, видно, заметил, да и выскочил.
Жена хорошо знала, о ком я говорю. Частные дома напротив были перед нами как на ладони.
- Подожди, - отозвалась она мне их кухни. - Его ведь парализовало.
- Разве? - не поверил я своим глазам.
- Кто-то из соседок, кажется, говорил, что он уже с месяц как лежит, прикованный к постели.
Я был, откровенно говоря, удивлен. Мне хорошо запомнился крепкий плечистый мужик в серой широкой кепке, летом перед воротами своего двора часто выставляющий на табурете банки меда в разных емкостях на продажу или ведра груш, яблок, вишни. Покупали груши как-то у него и мы. Бегала обычно дочка. Ей он накладывал полиэтиленовый пакет доверху и еще запихивал в карманы. В любом случае, торговал фруктами он всегда дешевле, чем продавали на рынке. Не замечал я никогда в его дворе и женщины. Наверное, старуху свою он давно схоронил.
Долгое время у ворот появлялся высокий сутулый, похожий на азербайджанца юноша лет двадцати пяти - тридцати. Мы с женой решили, что это его сын. Скорее всего, так оно и было. Сын, судя по тому, как изредка к нему подкатывали на иномарках местные пижоны, которых в нашем маленьком городке всяк знает в лицо, якшался с блатным миром. Потом его, вероятно, посадили, так как он перестал показываться, а может, попав в какую-то передрягу, ударился в бега. Это, должно быть, и свалило его отца.
- Тогда кто лежит возле сарая? - вслух подумал я и опять уставился в окно.
Человек всё не поднимался.
- Неужели они убили его? - предположил я самое крайнее. - Убили среди бела дня и бросили, как собаку.
Жена тоже подошла к окну.
- Видишь, возле кучи угля?
Мне стало не по себе. Я знаю, с какой ненавистью у нас могут бить. Ни за что.
- Может, вызвать "скорую"? - не находил я себе места. - Пойду, посмотрю, жив ли он.
Но идти не пришлось. Не успел я натянуть брюки, как жена позвала меня обратно.
- Он зашевелился. Встает.
Я вернулся к окну. Действительно, лежавший на земле поднялся, встряхнул головой, сгорбился и, набычившись, тяжело побрел за своими обидчиками. Их разделяло не более тридцати шагов. Несмотря на мороз, он скинул с себя пиджак и рубашку и остался по пояс голым. Даже отсюда было видно, как напряглись мышцы его мускулистых рук, сжатых в кулаках. Он начал выкрикивать вслед уходящим бранные, очевидно, слова, так как худощавый обернулся и уже собирался было вернуться, но жена удержала его за локоть.
Раздетый, видя, что все может повториться, больше не приближался, только грозил кулаком и вскидывался на соперника с удвоенной энергией. Но мужику с бабой все это, судя по всему, надоело. Они добрели до своей усадьбы и скрылись в глубине двора.
Я немного успокоился. На моих глазах не погиб человек.
- Хоть один сосед оказался с благородством, - сказал я жене. - Конечно, узнали в округе, что человека парализовало, и тут же все мародерничать. Как будто ему печь топить не надо.
Вот и весь случай. Как говорится, инцидент исчерпан, но отчего-то я не спешил отойти от окна. Мне любопытно было узнать, откуда же этот великодушный человек.
Оголенный же тем временем поднял брошенные рубашку и пиджак и вернулся на прежнее место. Тут он разыскал заброшенную худощавым совковую лопату и зачерпнул ею на куче угля. Вскоре он заполнил доверху стоящие на санках ведра и потянул сани через дорогу к своему дому, расположенному напротив дома парализованного.
- Нет, ты смотри, - подозвал я снова жену. - Выходит, эти двое, вернее, трое завелись из-за чужого угля?
- А что ты думал? - с завидным спокойствием ответил жена. - Нынче и не то увидишь.
Через неделю парализованного не стало. Как чувствовали соседи, что уголь ему больше не понадобится.