Накануне праздника, с предыдущего вечера, через ворота на Тебесту и через ворота Тиннит валом валил народ, чтобы успеть взглянуть на привязанного к позорному столбу на центральной площади римского полководца, а после занять место поближе к храму Астарты.
Всю первую ночь и последующие день и ночь вплоть до рассвета на его ступенях и на освещенных факелами улицах, как требовал того ритуал, сердобольные плакальщицы в траурных одеждах горько лили слезы в память о прошлогодней смерти возлюбленного богини - Адониса, об уходе его "в землю, откуда нет возврата, в жилище темноты, где дверь и засов покрыты пылью".
Некоторые мужчины в знак траура брили наголо головы и бичевали себя до крови. Во всех храмах города приносились различные жертвоприношения, заунывно звучали лиры, флейты и авлосы , пелись погребальные песни.
С наступлением темноты на второй день праздника толпы карфагенян в траурных одеждах с зажженными светильниками в одной руке и горшками с увядшими растениями в другой, с изображениями Адониса и траурными песнопениями спускались к морю, чтобы предать умершего бога воде, проводить его в последний путь.
Вместе с богом опускали в воду его изображения, увядшие в горшках растения - "сады Адониса" и считающиеся цветами бога алые анемоны.
На третий день траур по умершему богу продолжался, но уже во второй половине дня служба перемещалась в храм Астарты, в память о том, как богиня спускалась в подземное царство, чтобы вызволить оттуда своего возлюбленного и снова вернуть его в мир людям.
Ближе к вечеру Астарту из своего храма переносили в храм Адониса, где они сочетались, а на следующий - четвертый день праздника - Адонис возвращался к жизни, и горький траур сменялся безудержным весельем - Адонис воскрес, природа возродилась, бог не оставил людей.
В это утро - утро возвращения Адониса из подземного мира - до восхода солнца, в темноте, с факелами, изображение бога в торжественном шествии с музыкой и пением главная процессия через ворота Решефа опять выносила на берег моря - верилось, что душа Адониса возвращается на землю с первыми лучами солнца.
Кто не хотел толкаться в процессии, стремились как можно раньше взобраться на восточную крепостную стену, откуда во всем своем великолепии открывался вид на восходящее солнце и на процессию внизу.
Считалось, если самому при этом увидеть лучи зарождающегося солнца (и воскресающего Адониса), то следующий год окажется для тебя счастливым - окунающийся в море с появлением первых лучей солнца Адонис непременно услышит твои просьбы и обязательно исполнит их в наступающем году.
У Мактаб от позапрошлого года остались самые яркие впечатления. Она до сих пор помнит, как они с мужем чуть ли не первыми взлетели на крепостную стену и замерли, как и все, заворожено наблюдая, как солнце неторопливо поднимается над горизонтом.
Только пробились первые лучи, толпа радостно загудела, внизу под ними громко затрубили в трубы, где-то в стороне задорно зазвучали флейты, люди запели.
Вокруг разом, как по команде, все вскинули вверх руки с цветами и с криками восторга замахали ими.
"Адонис! Адонис!" - закричали со всех сторон, помогая воскресшему богу окончательно пробудиться.
Мактаб тогда загадала рождение сына. И он родился. Она искренно была убеждена - благодаря ее просьбе. Всеблагой Адонис услышал ее горячее желание!
После пробуждения Адониса многолюдная процессия двигалась обратно в его храм, чтобы там оживший бог мог встретиться со своей возлюбленной - Астартой, и где торжества продолжались с новой силой, только теперь в ореоле радости и веселья.
Воскрес Адонис, пробудилась земля, пришла весна, и все ожило!
На этот, четвертый день праздника, самый пышный и величественный и решили пойти девушки. Правда, только на встречу Астарты с Адонисом перед полуднем, так как Мактаб как кормилица не могла надолго покинуть младенцев.
Уже с утра на узких улочках Карфагена в районе храма Астарты яблоку негде было упасть.
Даже когда статую рогатой богини пронесли через площадь и процессия стала приближаться к храму Адониса, Ахираму с его дюжими помощниками (а среди них и Китион-лидиец с Бомилькаром) пришлось продираться сквозь толпу, как сквозь дикий терновник.
Народ словно ошалел. Накануне прошел слух, что в этом году, несмотря на оскудение государственной казны из-за войны, на торжество воскрешения Адониса Совет как никогда выделил огромные деньги, то ли пытаясь таким образом умилостивить богов, то ли заставить народ забыть обо всех бедах и неудачах прошлых семнадцати, несомненно, тяжелых для карфагенян лет.
Из далекого Библа, того самого, возле которого ежегодно река Адонис окрашивается в кровь, приглашена была самая искусная в исполнении гимнов дева, чтобы спеть песню во славу воскресшего бога.
По окончании красочной церемонии храм Астарты устраивал для всех желающих пиршество, но многие жители сами искренне желали разделить с храмом его заботы - с утра до поздней ночи для пиршественных столов они несли вино и еду, угощая всех пришлых и иногородних.
Однако прежде нужно было поклониться самой Астарте и ее воскресшему возлюбленному. Только как это сделать, когда даже на огромной центральной площади Карфагена было самое настоящее столпотворение?
Девушкам пришлось у ворот на Тебесту выбираться из носилок и дальше двигаться к храму Адониса пешком - почти семь стадий чуть ли не черепашьим шагом.
На протяжении всего маршрута разгоряченная толпа все время пыталась разделить их небольшую группу либо вытеснить ее за пределы своей кишащей массы.
Вокруг бесцеремонно работали локтями, толкались, пыхтели, упорно протискивались вперед.
Ахирам пожалел, что взял с собой только четверых человек. Он уже чувствовал своей широкой спиной обеспокоенного Федима, для которого такая толпа тоже была непривычна.
Крепко ухватилась за его руку Ашерат. Громкие звуки медных труб и кимвалов, барабанов и тамбуринов, многоголосье различных ватаг, которые то и дело выкрикивали восхваления Астарте и Адонису, неистово танцевали на улице или распевали гимны, действовали на нее пугающе.
Не по себе было и Наамемилкат. Только Мактаб находила во всей этой шумной толчее радость; на нее многолюдная толпа действовала опьяняюще, это была ее стихия.
Мактаб упивалась каждым звуком музыкального инструмента, каждым происходящим действом. Она так жадно вглядывалась в иступленные лица, будто навсегда хотела запечатлеть в памяти все происходящее (еще бы - когда они теперь вернутся в Карфаген?). Она же первая заметила и пышную процессию, в центре которой на крепких плечах слуги Астарты несли свою богиню в храм Адониса.
Статуя богини была встречена оглушительным ревом, толпа всколыхнулась, волна возбуждения быстро пронеслась по ней и хлынула в сторону шествия.
Астарту, как и Адониса, ранним утром с чтением гимнов, песнями и плясками выносили из ее жилища. В окружении жаждущих увидеть богиню и прикоснуться к ней, а если не удастся, хотя бы к ее рабам, новая процессия неторопливо, размеренным шагом обходила огромный район, в котором находился храм богини, словно Астарта сама в который раз вышла из дома, чтобы встретиться наконец со своим возлюбленным. Затем процессия двигалась вдоль подножья Бирсы к центральной площади Города, также неторопливо пересекала и ее и сворачивала на восток к храму Решефа, от которого открывалась прямая дорога к обители Адониса.
Мактаб как раз и увидела процессию, миновавшую чертоги Решефа.
Астарта двигалась к воскресшему Адонису, и все встречали богиню, посыпая ей путь цветами, разбрызгивая перед ней вино, восхваляя и сердечно радуясь ей.
Флейты при появлении великой богини зазвучали задорнее и громче, барабаны забили чаще, кимвалы звонче, звуки музыкальных инструментов смешались с ликованием и ревом толпы, сам воздух, казалось, дрожал и звенел на самой высокой ноте.
С высоких открытых террас храма Адониса жрецы взметнули в небо огромную массу олицетворяющих богиню белых голубей.
Голуби резво вспорхнули, часто и громко хлопая крыльями, на глазах сбились в одну волнующуюся стаю и словно зависли над храмом, легким ветерком увлекаемые с одного места на другое.
Толпа грянула диким восторгом, засвистала, всколыхнулась, наиболее ловкие стали пробиваться поближе к шествию, но даже им не так-то легко было это сделать, потому что у храма Адониса скрещивались две дороги: дорога, ведущая к воротам на Тебесту, и дорога, приходящая от центральной площади. Две толпы сливались в одну, спеша протиснуться к месту главного действия.
Ахирам напрягся, так как со всех боков на них стали напирать, поверх голов быстро глянул, куда их занесло, и, крепче сжав руки Ашерат и Наамемилкат, кивнул Китиону двигаться за ним следом к ближайшей лавке - ее стены могли помочь им защититься от толпы хотя бы с одной стороны.
Китион сразу понял, чего хотел Ахирам; они плотнее окружили девушек и, как упорная черепаха, мало-помалу направились к одной из храмовых лавок.
У стены быстро расчистили место плечами и дали девушкам перевести дух, отгородив от всех своими атлетическими телами.
- Сегодня творится что-то невообразимое, - произнес, отдышавшись, Федим.
- Ты просто давненько не был на больших праздниках, брат, - с усмешкой посмотрел на юношу Китион и дружески хлопнул его по плечу. Потом спросил девушек:
- Ну что, красавицы, еще не передумали поклониться Астарте и Адонису?
- Конечно, нет! - вспыхнула Мактаб. - Такое разве можно пропустить? Без наших молитв Астарте никогда не пробудить своего возлюбленного! Передумали! Такое мог сказать только варвар, у которого нет Баала в сердце! Или который никогда в жизни не был влюблен!
- Ладно, ладно, грозная Анат, успокойся, - поспешил извиниться перед девушками Китион. - Я не хотел никого обидеть, - снова усмехнулся он, и в надежде, что друзья поддержат его, посмотрел на Ахирама и Бомилькара, но Ахирам по-прежнему был сосредоточен на окружавшей их толпе, а Бомилькар глянул на друга даже укоризненно - в какой-то степени Мактаб была права: несмотря на их дружбу, Китион был и остается греком, а значит, иноземцем, варваром, для которого финикийские обычаи не слишком много чего значили.
Ашерат была согласна с Мактаб: как люди не могут существовать без богов, так и боги не могут обходиться без людей. Люди, забывшие о своих обязанностях перед богами рисковали потерять их благосклонность. Однако сейчас из-за такой толчеи она была бы рада оказаться скорее дома, и еще лучше - даже не в Мегаре, а в Бизацене. К тому же мощеные камнем улицы к полудню стали прогреваться сильнее, дышать становилось все труднее.
Но упорная Мактаб вовсе не намерена была сдаваться.
- Если мы будем и дальше так стоять, рискуем вообще ничего не увидеть: когда богиню внесут внутрь, двери закроются. Храм небольшой, всех не вместит, мы можем не услышать пения библской девы. А такое не часто происходит. Пойдемте скорее вперед. Федим, где цветы, которые мы хотели бросать к ногам богини? Идемте, идемте, хватит жаться к стенам!
Ее поддержала и Наамемилкат.
Мактаб ринулась вперед, несмотря на плотную стену человеческих тел перед ней.
- Вот безумная, - удивился напористости хрупкой девушки Китион, но поспешил за ней, ибо и Ахирам вскоре двинулся разрезать толпу своим могучим торсом.
Бомилькар и Ирхулин отсекали недовольных слева и справа.
На удивление, Мактаб, где криком, где локтями в мгновение ока пробилась к процессии богини и даже исхитрилась прикоснуться к ее носилкам.
- Ликуй, царица небес, ликуй, богиня Луны! - с неописуемым упоением метала она вслед удаляющимся к храму носилкам богини анемоны.
- Слушай, брат, может, стоит урезонить клушу, не то с ней нас всех тут раздавят, как клопов? - почти в самое ухо Ахирама с усмешкой пробасил Китион. - Моя туника давно разошлась под мышками, еще пару шагов, и я останусь совсем голым.
Ахирам с опаской косился по сторонам, боялся, как бы толпа не хлынула на них с разных сторон и не сдавила девушек. На Китиона он даже и не взглянул.
- Нужно спешить, - не унималась Мактаб. - Как только носилки внесут в храм, ворота закроются!
Она была права - по сравнению с остальными, территория храма Адониса была небольшой, за его стенами могло вместиться не более десяти тысяч человек , на праздник обычно съезжало со всей округи свыше ста тысяч.
Ахирам, как заколдованный, двинулся дальше.
Китион несколько удивился податливости могучего друга, но больше возмущаться не стал, потому что теперь ему и задуматься было некогда - со всех сторон их снова стиснула разгоряченная толпа, которая, как и они, тоже жаждала поскорее прорваться в храм Адониса.
Но вот и высокая стена храма, вот и ведущие во двор широкие, массивные, покрытые тонкими рифлеными золотыми пластинами с изображениями солнца и звезд, кедровые ворота.
Мактаб по-прежнему впереди, рядом с ней Ахирам, по бокам Китион с Бомилькаром, за спиной Ашерат и Наамемилкат, замыкают группу - Ирхулин и Федим.
Одними из последних их впускают внутрь, и ворота натужно закрываются.
Оттесненные от ворот храмовыми рабами не успевшие попасть во двор паломники еще несколько минут возмущаются, но потом голоса их стихают, а на стене над воротами жрец Адониса громко нараспев начинает славить воскресающего бога, в то время как внутри храмового комплекса процессия с Астартой мало-помалу приближается к высокому мраморному постаменту у ступенек самого храма, на котором в гирлянде разных цветов и зеленых ветвей хвои возлежит юный Адонис. Глаза его еще прикрыты, но лицо уже - не бледное лицо обитателей подземных чертогов. Он пробудился к жизни, он воскрес!
Смолкли все звуки, люди затаили дыхание, только с высокой стены над центральными воротами храма жрец наизусть продолжает громко читать поэму-молитву о множественных перипетиях молодого бога после рождения, о его росте и возмужании, о встрече с Астартой в цветущей долине буйной реки, о нападении коварного вепря, лишившего его жизни, и об уходе Адониса в мрачное царство бога подземного мира.
Все внизу внимают речитативу жреца. На возвышающиеся вдоль стен храмовой ограды каменные бетилы, олицетворяющие других богов, равных божественному Адонису, льются елей, мирра и красное вино. На раскаленных углях кадильных жертвенников курится сладкий фимиам. Астарта приближается к ложу возлюбленного.
Мактаб просит Ахирама приподнять ее над толпой.
- Как он прекрасен! - невольно вырывается у нее. - Посмотри, Ашерат, посмотри! - настаивает она, когда Ахирам опускает девушку на мозаичный пол двора.
Ахирам с Китионом приподнимают сначала Наамемилкат, затем Ашерат.
Ашерат смотрит поверх голов, и ее тоже переполняет восхищение.
Астарта в белоснежной тунике и голубой накидке, отороченной золотом и расписанной звездами бесподобна; очарователен и Адонис, до пояса прикрытый голубым покрывалом, с венком из хвои на голове.
Губы Астарты чуть улыбаются. Губы Адониса больше не запечатаны смертью, в них присутствует жизнь (жрецы покрыли их кармином).
Магическая песнь вскоре разбудит спящего бога, он откроет глаза, вдохнет полной грудью, и полной грудью вздохнет вослед природа, наполнит все окружающее жизнью.
Снова взмывают в небо голуби. Астарту опускают у ложа возлюбленного.
- Слава Астарте! Слава Адонису! Ликуй, царица небес! Ликуй, богиня Луны! - восклицает со стены жрец, и люди внутри и снаружи храмовой ограды громко вторят ему:
По обеим сторонам храмовой лестницы, на подиумах, утробно загудели огромные медные трубы.
- Ликуй, богиня Луны! - в один голос снова грянула неугомонная толпа внутри храма.
- Прими наши подношения, Луноликая! - выкрикнул жрец на стене.
- Славься!.. - разом выдохнула толпа.
Из восточных ворот ограды храма появились жрецы, на поводке они вели белую непорочную телицу. Эта телица, предназначена в дар богине и ее возлюбленному. Чуть поодаль за ними, на привязи, шла белая овца-одногодка. В высоких клетках несли белых голубей, также в дар богине. За голубями шествовали девушки с корзинами, которые были наполнены предметами, необходимыми для жертвоприношения: ножи, венки, соль, специи, благовония...
Поднявшаяся на стену дева из Библа протяжно затянула старинную песню о воскрешении божественного Адониса.
Ее чистый звонкий голос под аккомпанемент музыкальных инструментов неторопливо поплыл над головами присутствующих. Все жадно внимали этим словам и звукам, сердца их наполнялись радостью и счастьем.
Кровью жертв окропили алтари: большой медный на мраморном возвышении в центре храмовой площади и меньшие из цельных неотесанных каменных глыб по разным сторонам от главного жертвенника.
На центральном алтаре готовилась жертва всесожжения.
С дымом жертвенного огня уносились в небо людские молитвы и славословия богам. Боги должны быть довольны.
Толпа опять всколыхнулась, и те, кто не успел прикоснуться к богине, с новым упорством потянулись к ее носилкам.
- Давайте подойдем к Адонису, - стала умолять мужчин Мактаб. - Ну пожалуйста! И всё, и домой!
Китион в который раз глянул на девушку осуждающе. Но Ахирам поддержал ее - пора было возвращаться: он обещал хозяину и хозяйке, что долго на празднике они не задержатся.
Ахирам приказал товарищам сомкнуться и плотнее взять в кольцо девушек. Они вклинились в живой поток, который устремился к богине.
Сегодня Астарта ночует в храме возлюбленного. Завтра, ближе к вечеру, богиня вернется обратно в свой храм с новыми песнями и плясками, свежими возлияниями и воскурениями...
"А утром отправится на войну отец", - неожиданно возникает мысль у Ашерат, и от этой тревожной мысли ей становится не по себе. Эта мысль затмевает собой все звуки: пенье библской девы, игру музыкальных инструментов, гам толпы. Время для Ашерат словно останавливается, люди вокруг нее замирают.
Ашерат недоумевает: что происходит? И только когда на лицо внезапно падают брызги крови, она пугается, приходит в себя и понимает, что они двигаются уже мимо высокого алтаря, на котором будут сжигать телицу.
Ашерат удивленно смотрит вверх, туда, откуда летят брызги крови, и видит жреца, окропляющего алтарь, но не задерживается на нем, чувствуя, что кто-то хочет, чтобы она и на него посмотрела. Даже не хочет, а требует, властно и настойчиво.
Ашерат переводит взгляд правее и натыкается на вперившийся в нее взгляд Астарты! Ашерат бросает в пот.
Деревянная статуя Астарты изображала богиню, склонившую голову в молитве за возлюбленного. Астарта же, на которую смотрела Ашерат, глядела на нее в упор выпученными глазами истерзанного на площади римского полководца! И взгляд этот словно говорил: "Только ты одна меня видишь. Только тебе одной дано меня видеть!"
И снова вокруг умолкли звуки, как будто Астарта хотела что-то сказать Ашерат в полной тишине, но тут к богине потянулись руки, множество рук в надежде прикоснуться к ее носилкам или одежде. И все они - руки - были красные, окровавленные. Они марали кровью края ее одежды и носилки.
Такими же руками - о, боже! - тянулась к богине Мактаб; тянулась и не могла дотянуться, хотя лицо ее горело необоримым желанием.
Вид протянутых к богине окровавленных рук еще больше испугал Ашерат. Она снова посмотрела в глаза богини, но в этот раз богиня была как прежде с опущенными глазами.
На лицо Ашерат вновь брызнула кровь, и вслед за этим разом взорвались все звуки, ее качнуло в сторону.
Ахирам, не дав упасть, поддержал девушку, бросил товарищам: "Уходим", - и сразу же направился к выходу из территории храма. Хорошо еще, что входы и выходы из храма развели, не то народ точно передавил бы друг друга.
Китион, поддерживая за предплечья Наамемилкат и Мактаб, устремился за Ахирамом. Бомилькар с Ирхулином по-прежнему сдерживали напор толпы с боков.
Покинув двор храма Адониса, они поймали продавца воды и окропили ею Ашерат. Ахирам спросил девушку, как она себя чувствует.
- Все нормально, - ответила Ашерат, хотя перед глазами кровавые руки из толпы еще тянулись к носилкам Астарты.
- Сможешь сама идти?
- Да, смогу.
Ашерат поднялась и тут же ухватилась за протянутую руку Федима, прижалась к его плечу.
- Ну что ж, - сказала Мактаб. - Хвала Астарте, все живы-здоровы, пора, как говорится, и честь знать, возвращаемся домой.
Китион хмыкнул, не удержался, чтобы не уколоть неугомонную Мактаб:
- Да ну, если бы не младенцы, ты наверняка бы отплясывала на празднике до утра.
- Почему бы и нет. Когда я была чуть моложе...
- Ты была моложе? - усмехнулся Китион, сворачивая на улицу, ведущую к Мегаре.
- Вот бестия! Типун тебе на язык! Что ты этим хочешь сказать? По-твоему я уже старуха? Ты совсем из ума выжил?
Их невозможно было разнять, Ахирам и не стал.
Ашерат с нежностью взглянула на Федима, он еще поддерживал ее за талию.
- Как я хотела бы поскорее вернуться в Бизацену, на наше озеро. А ты?
- С тех пор, как мы здесь, я только об этом и мечтаю, - тихо сказал в ответ Федим.
Наамемилкат глянула на них с укоризной: как только родители поощряют эту неподобающую связь слуги и господской дочери? И снова ее остро кольнула зависть.