Город спал, когда Гамилькар Барка выехал из своего имения в Мегарах в храм Эшмуна на Бирсе, где сегодня заседал Совет 104-х. Это Совет давно стал негласным органом высшей власти Карфагена; кроме деятельности полководцев он контролировал также и различные магистратуры.
В свое время Совет 104-х был создан олигархической верхушкой, чтобы ограничить власть полководцев, которые попытаются захватить управление страной в свои руки, как это сделал лет двести тому назад основатель правящей династии Магонидов - полководец Магон. Но постепенно аппетиты Совета возросли, и он наложил свою хищную лапу и на другие органы управления государством, стоглазым аргусом стал бдительно охранять покой аристократии.
Гамилькар всегда находил несколько странными заседания Совета в ночные часы, когда луна высоко поднималась над крышами города, затихали ночные неугомонные голоса заблудившихся пьяниц и по улицам в поисках пищи бродили одни только бездомные собаки. Хотя чему удивляться - в Совете ста четырех в основном были глубокие старцы из Совета старейшин, самому младшему из которых в прошлом году исполнилось шестьдесят, и, вероятно, причиной тому была банальная бессонница, она не давала старцам уснуть. Но с другой стороны, позднее время суток как никакое другое позволяло им своей волей и упрямством легко воздействовать на усталый от дневных забот мозг выслушиваемого и добиваться своего.
Сегодня Совету предстояло утвердить кандидатуры трех человек: самого Гамилькара на пост Главнокомандующего карфагенской армией на Сицилии, Ганнона, внука Ганнона Великого, на пост наместника Ливии, и старого, но еще крепкого генерала Бостара (ему хотели доверить командование войсками на Сардинии, которая давно считалась собственностью Карфагена, но в последнее время все чаще предательски обращала свой взор в сторону Рима).
Бостара Гамилькар знал еще с тех времен, когда тот совместно с генералами Гасдрубалом и Гамилькаром Кривым безуспешно пытался противостоять высадившемуся в Африке Марку Атилию Регулу и был позорно разбит возле Адиса. Именно после этого поражения командование карфагенскими войсками решено было передать спартанскому наемнику Ксантиппе. Однако Бостар все еще оставался крепким и надежным генералом, способным твердой рукой навести где надо порядок. Отдавать Сардинию, одну из главных житниц Карфагена, с ее плодородными землями, удобными прибрежными стоянками и многочисленными рудниками свинца, серебра, железа, которые регулярно подпитывали карфагенскую экономику, нельзя было ни в коем случае.
С Ганноном Гамилькар близко знаком не был, но видел его неоднократно на городской площади в окружении богатых купцов и крупных землевладельцев, которые ратовали за скорейшее прекращение войны.
В страхе перед новым Регулом беспринципные торгаши готовы были пойти на любые уступки, на любые соглашения с кем угодно, лишь бы только их не тревожили, лишь бы не волновали лишний раз.
Ганнон был старше Гамилькара лет на пятнадцать и уже успел побывать на нескольких весомых должностях в различных магистратурах, а как военачальник сумел прославиться во времена подавления мятежа нумидийцев после разгрома армии Регула.
Если бы ему не предложили в управление богатейшую Ливию, этот жирный, плодородный, контролируемый Карфагеном кусок Северной Африки, он, возможно, посредством своих обширных связей и богатой родословной попытался бы стать членом Совета 30-ти - высшего органа управления государством карфагенян или одним из двух суффетов, ежегодно отправляющих обязанности верховных правителей Кардтхадашта. Но и сегодняшнее назначение в будущем сулило ему очень многое. Почетно место в Совете, несомненно, значимо и престижно, однако, как правило, больших денег не приносит, только убавляет собственные. Иное дело, провинция. Здесь - простор для обогащения. Иногда эту возможность Совет предоставлял молодым аристократам. Если с головой - наживется, нет - станет каким-нибудь магистратом. На все, как говорится, воля божья...
Говорил Ганнон обычно мало, но держался всегда так, как будто от него одного зависела судьба многих, смотрел вокруг пристальным недоверчивым взглядом, и если замечал, что кто-то дерзко пялится на него, ни на минуту не спускал с нахала глаз, пока тот, сдавшись, не отворачивался и не скрывался в толпе.
Ганнон был высок, широк, круглолиц, носил окладистую вьющуюся бороду и две золотые серьги в правом ухе. В одежде всегда отличался аккуратностью, при малейшем попадании жира менял тунику на свежую и жестоко отчитывал рабыню за нерадивость - с рабами он особо не церемонился, частенько мог запороть неугодного до смерти.
В наследство от отца ему достались огромные богатые землевладения к западу от Хадрумета, около десяти тысяч рабов и поддержка трети Совета старейшин, в большинстве своем таких же родовитых землевладельцев, ориентированных на расширение карфагенских владений в глубь континента.
Прошлогодний мор, который унес несколько тысяч карфагенян, беспощадным бичом полоснул и по семье Ганнона, утащил в преисподнюю его единственного сына и жену, с которой он прожил ни много ни мало около четверти века. С той поры, говорят, Ганнон еще более ожесточился и с головой ушел в дела государства.
К Бирсе Гамилькара сопровождали лишь Бомилькар, Китион и Нагид-нумидиец, остальные его друзья и единомышленники ждали их возвращения в Гамилькаровом имении в Мегарах.
Из Мегары въехав в Город через ворота на Тебесту, они проехали между холмами старой крепости и свернули на юг, где можно было по ближайшей из трех дорог с форума попасть на вершину Бирсы к храму Эшмуна.
Когда луна скрывалась за крышами высоких домов здешнего квартала, узкие улочки становились особенно мрачными, даже несмотря на окружавшие их со всех сторон выбеленные стены. Однако цокот копыт по мощеной мостовой был особенно звучен в этот ночной час, поэтому всадники, чтобы не привлекать к себе лишнего внимания случайных прохожих, намеренно укутались в темные плащи.
У ворот крепостной стены, окружавшей храм Эшмуна, всадники спешились.
Невзирая на поздний час, здесь шумно толклись небольшие группы друзей и сторонников кандидатов, доступ которым в храм на время заседания был закрыт. Нашлись среди них и сторонники Баркидов, они сразу же окружили Гамилькара с товарищами. Но Гамилькар не стал долго задерживаться возле них, хотя и рад был такой поддержке, дальше к храму Эшмуна пошел один. По извилистой дороге вдоль высокой зубчатой стены ему предстояло подняться наверх, а затем преодолеть еще шестьдесят ступеней, ведущих непосредственно в храм.
Сегодняшние назначения, вероятно, были особо значимыми, раз Совет ста четырех, который обычно собирался в здании на Главной городской площади, удосужился взобраться на самую вершину Бирсы, у подножья которой Карфаген лежал как на ладони.
Огромные, массивные, покрытые тонкими листами золота ворота храма Эшмуна выглядели особенно величественно в ярком свете огней высоких бронзовых треножников слева и справа. Также величественно выглядели возле них и два могучих стражника в металлических доспехах. Казалось, они давно превратились в статуи - настолько неподвижными были их суровые лица.
На верхних площадках по обеим сторонам лестницы Гамилькар заметил кандидатов в белых туниках. Их окружали некоторые лица из Совета ста четырех. Вероятно, был объявлен перерыв заседания, так как люди вокруг чувствовали себя непринужденно.
Гамилькар поискал глазами распорядителя, чтобы узнать, когда следует предстать пред очи Совета, но не нашел его нигде и остался ждать на одной из ступеней.
Он не присоединился ни к одной из групп, но украдкой наблюдал за каждой.
Аристократы вокруг Ганнона оживленно поздравляли своего подопечного с успехом. Один приятельски похлопывал по спине, другой горячо жал руку, третий жарко рассыпался в похвалах. До Гамилькара доносились обрывки разговора Ганнона с членами Совета. Широколицый добряк с толстыми губами и заплывшими глазами сетовал, что Ганнон не отправился вчера с их компанией на охоту.
- Жаль, очень жаль. Нам так вас не хватало. Мы набрели на целое стадо ланей, огромное стадо. Гнали их, отсекая отставших от остальных. Никаких хищников не надо нервы щекотать - ничуть не меньший азарт!
Ганнон слушал добряка краем уха, но изредка бросал несколько коротких фраз, поддерживая разговор. Он явно пребывал в приподнятом настроении, иногда снисходительно, с надменностью нувориша, посматривал в сторону Барки.
Гамилькар, несмотря на всю его славную родословную, оставался для него всего лишь одним из многих военачальников, которые судьбой случайно оказались взнесены на гребень политической волны. Таких сотни, как он считал, в Карфагене. Их назначали, снимали, ссылали, распинали на крестах, их можно было приятельски похлопать по плечу.
Ганнон довольно улыбался, шутил. Значит, вопрос назначения его был решен. Остались Гамилькар и Бостар.
Бостар явно нервничал. Скорее всего напрасно. Надо было больше переживать Гамилькару, у которого за плечами почти не было командного опыта. Однако Гамилькар не чувствовал и тени волнения. Он по-прежнему был уверен в себе, потому что если еще недавно военачальников назначал Совет, то Гамилькара выбрал сам народ Карфагена, который давно устал от многолетней войны и бездарей главнокомандующих. Гамилькара выбрало народное собрание, Совету ничего не оставалось более, как просто его утвердить.
Из ворот храма вышел Гербаал, Верховный жрец храма Баал-Хаммона и одновременно один из членов Совета ста четырех, поискал глазами Гамилькара. Увидел его, улыбнулся и в знак приветствия поднял правую руку вверх.
Ему нечего было лицемерить. Он никогда не скрывал, что покровительствует молодому Барке. И не только потому, что когда-то крепко дружил с его покойным отцом.
Гамилькар ответил Гербаалу поклоном головы. Тот незамедлительно направился к нему.
- Рад тебя видеть, доблестный Гамилькар, - сказал Гербаал, приблизившись. - Прости, что не смог приехать вчера. К сожалению, предстоящие приготовления к празднику поглощают меня целиком. Но ты же знаешь - было бы что не так, я бы любое дело бросил не задумываясь и поскорее примчался к тебе.
- Нисколько не сомневаюсь в этом, уважаемый Гербаал. С самого детства я постоянно ощущал вашу отеческую заботу. Вы первый, к кому я могу в любое время дня и ночи обратиться за помощью и кому доверяю как самому себе.
- Отец гордился бы тобой, Гамилькар.
Гербаал по-отечески приобнял Гамилькара за плечи.
- Ты все еще решительно настроен сражаться с римлянами, мой мальчик? Белшебек говорил, ты собрал вокруг себя славных ребят.
- Некоторые из них уже закалились в боях, а некоторых так и подмывает хоть сегодня погрузиться на корабли и отправиться на Сицилию, чтобы не на словах, а на деле доказать свою любовь к родине.
- Это хорошо, хорошо. Ты во многих вселяешь веру, и многие из нас, стариков-патриотов, верят в твои силы.
Гербаал на несколько секунд замолчал, словно обдумывая что-то, потом сказал:
- Переступишь порог храма, не робей и не удивляйся наивной пышности и мишуре окружающего. Некоторые выжившие из ума старцы Совета пытаются доказать остальному миру, что власть - это невидимая всемогущая сила, должная подавлять и сокрушать. Может, в какой-то мере они и правы, и непосвященным иногда надо напоминать о всемогуществе власти, однако, как мне кажется, не столь театральным образом. Впрочем, сам увидишь. Главное, будь самим собой. Тебя многие в Совете знают, как знали и твоего отца, который входил как в этот Совет, так и в одну из многочисленных пентархий . К тому же не забывай, что сейчас - в свете некоторого затишья военных действий, наши сторонники несколько приуныли. Может, ты расшевелишь их и придашь им уверенности. В общем, желаю тебе удачи, - закончил Гербаал, заметив выходящего из храма распорядителя нынешнего заседания. Распорядитель остановился на верхней площадке и громко выкрикнул имя очередного заслушиваемого.
- Гамилькар, сын Ганнибала, Барка!
Члены Совета на ступенях и площадках стали возвращаться на свои места. Потянулся за ними и Гербаал.
К Гамилькару подошел Бостар и в свою очередь пожелал ему удачи.
Гамилькар поблагодарил старого генерала за внимание и поспешил к распорядителю: тот вводил претендента в зал заседаний и представлял Совету.
Когда Гамилькар проходил мимо Ганнона, тот, продолжая улыбаться своему собеседнику, тоже кивнул ему и тут же, не сводя с него глаз, нарочито громко произнес:
- А вот и наш будущий прославленный генерал. Приветствую тебя, Барка! Наслышан о твоих прежних ратных делах и о той сотне, которую ты, говорят, собрал у себя в Бизацене, чтобы сделать из них отряд бессмертных.
Гамилькар не мог не убедиться, что от властей и на краю ойкумены не спрячешься.
- Ну, мой отряд куда скромнее тех двадцати тысяч вооруженных до зубов рабов, которых выставил ваш знаменитый дед - Ганнон Великий для защиты государства от врагов, - парировал тут же Гамилькар. - Замечу, это была одна из тех заслуг, за которые он получил свое прославленное имя. Теперь это имя носят его потомки, но заслужили ли они его?
Ганнон будто и не услышал сарказма Гамилькара.
- Я думаю, достойное имя обязывает совершать достойные поступки.
- Или хотя бы не опорочить его.
Губы Ганнона растянулись в слащавой улыбке, но глаза нисколько не просветлели.
- А еще говорят, у тебя родился первенец и ты готов пожертвовать им ради нашего общего дела, ради родины, как требует этого всемогущий Баал-Хаммон...
Гамилькар не отвел взгляда, но в этот раз ничего и не ответил Ганнону. Его тут же бросило в жар, и он словно потерял дар речи.
Ему ли как первому аристократу не знать, что после высадки Регула в Ливии Совет старейшин возобновил мóлок - древний ханаанский обычай жертвоприношения детей. После победы над Агафоклом он затих лет на пятьдесят. Но затянувшаяся война с римлянами, постоянные неудачи на суше и на море, добавившийся ко всем несчастьям жестокий мор заставили вернуть обратно стародавний обычай, который ежегодно уносил жизни нескольких сотен невинных младенцев Карфагена, большая часть из которых принадлежала семьям аристократов.
Да, Баал-Хаммон приветствует подобные дары слабых созданий. Родители, которые даровали величайшему из богов своих чад, до конца жизни оставались на попечении государства и пользовались всенародным уважением, а самим принесенным в жертву Баал-Хаммон ниспосылал вечное блаженство в другом, потустороннем мире, - немыслимое счастье, которого люди не знают на земле. Но Гамилькар совсем не готов к этому, даже против. Слишком долго он ждал сына и слишком любит его, чтобы отдать на съедение жертвенному огню. А потом, - в какие времена они живут? Весь окружающий мир давно отказался от этих жертвоприношений, даже варвары и те считают подобный ритуал архаичным, замшелым. Доколе карфагеняне будут оставаться столь безрассудными, чтобы швырять в зев медного быка лучшую свою часть, свою надежду, свое будущее?..
Гамилькар ничего не ответил Ганнону, только кивнул и прошел дальше. Ноги его отяжелели, он был сражен. Через внутренний двор храма по длинному коридору из ярко горящих огней, мимо пустых жертвенников и мрачных бетилов он двигался машинально, как сомнамбула. Огни дико плясали на его побледневшем лице и словно издевались над ним.
Ганнон, напротив, был доволен собой и собственным успехом. В сущности, он зря, наверное, уколол молодого Барку, можно было быть и снисходительнее. Назначение Гамилькара, как считали все, было незавидным (редко кто из карфагенских полководцев умирал собственной смертью), а предстоящая задача и вовсе неисполнимая: сдержать натиск обезумевших от успехов завоеваний последних лет римлян на сегодняшний день вряд ли кому-нибудь удастся. Сицилию мы проиграли - бесспорно, ясно как светлый день. Сейчас Карфагену нужен только мир - крепкий, надежный, безопасный, пока еще он отделен от недругов широкой полосой мятежного и непредсказуемого Средиземного моря. Об этом Ганнон заведет речь позднее, станет только прочнее на ноги. Его, Ганнона Великого, давно знают во всех Советах и коллегиях не понаслышке. Но он не столь дерзок и недальновиден, чтобы открыто диктовать свою волю. Ливия и станет той площадкой, с которой он начнет свое триумфальное шествие на Картхадашт. Его идеи нашли массу сторонников. Хватит бессмысленно растрачивать силы империи в войнах. Есть более разумный путь. Путь, по которому столетиями двигался Карфаген. Надо обособиться от всего окружающего мира, который несет Карфагену только разлад и нестабильность. У нас под боком целая Африка. Пусть римляне бредут на север, на запад или на восток к диким галлам или к своим ближайшим нерадивым соседям - эллинам; те вечно находятся в состоянии раздрая. Мы же двинемся в глубь нашего континента. Там нас ждут несметные запасы золота, железа и меди, благодатные просторы невозделанной земли, которые можно засеять зерном, засадить плодовыми деревьями, где можно собирать по два-три урожая в год. Уж в чем, в чем, а в сельском хозяйстве карфагеняне достаточно поднаторели за века, обошли даже кичливых египтян с их плодородным Нилом. А всякие Гамилькары с Бостарами пусть делают свое дело: охраняют границы империи от завистников и авантюристов, жадных до чужих успехов.
Губы Ганнона растянулись в довольной улыбке. Воображение живо рисовало живописные картины его будущей деятельности как управленца и политика.
Он видел массу караванов, которые вереницей тянулись из глубины Африки с пшеницей и слоновой костью, золотом и рабами, видел наполненные лесом и металлом карфагенские склады, видел нумидийских царьков и ливийских муниципалов, которые склоняли перед ним головы. Он уже наслаждался будущим своим успехом, он давно мечтал возглавить грандиозные проекты на уровне не ниже государственных. И вот его мечты начинают сбываться, значит, он не ошибся, выбрал в своё время верный путь.
Член одной из пентархий, который рассказывал ему очередной анекдот о драке в Народной ассамблее, решил, что улыбка Ганнона относится к его рассказу и это добрый знак благосклонности к нему.