В начале 1837 года финансовое положение Бальзака кажется катастрофическим. Он должен на 53000 франков больше, чем в 1836 году. Отчасти это объясняется крахом "Кроник де Пари". Испытывая некоторую нужду, он вынужден отправиться во второе путешествие в Италию (Милан, Венеция, Генуя, Флоренция) по делам графа Гвидобони Висконти.
Постоянная потребность в деньгах, постоянные неприятности со стороны кредиторов, необходимость входить в разные сделки с издателями и работать с лихорадочной поспешностью, без отдыха, на срок, - все это мучило Бальзака и заставляло его регулярно изобретать какие-нибудь средства к быстрому обогащению. Средства эти были по большей части фантастические, но он вполне верил своим фантазиям, носился с ними, утешался ими, а когда одна из них оказывалась неосуществимой, быстро заменял на другую.
"...Греза о внезапном обогащении каким-нибудь необыкновенным, сказочным, способом часто возникала в голове у Бальзака", - вспоминал Теофиль Готье.
Во время своей второй поездки по Италии с середины февраля по апрель 1837 г., поездки, о которой не знала даже Ганская, Бальзак впервые и услышал о заброшенных серебряных рудниках Сардинии.
Несмотря на тяжесть долгов, пристальные взгляды кредиторов и всевозрастающее нытье родни, он наслаждался этой поездкой. Его доверители оплачивали ему дорогу, а в случае успеха он должен был получить некоторую часть выигранной в суде суммы.
В Милане, где он в этот раз представлял семейство Гвидобони-Висконти, его познакомили с 23 летней Кларой Маффеи.
При виде Бальзака она встала на колени и прошептала: "Преклоняюсь перед гением". (Воспоминание об этой поездке осталось в альбоме "малышки" Маффеи, муж которой никак не мог понять, почему Бальзака так тянет в их город...)
В Милане так им восторгались, что даже к вечеру полиция разыскала украденные у него днем часы. В Венеции Бальзак занимал, не зная этого, те самые апартаменты, в которых в 1834 году жили Жорж Санд и Мюссе. Однако, несмотря на благодатную атмосферу Италии, на обратном пути домой, в Генуе, он неожиданно попадает на 8-дневный карантин.
Ему пришлось выдерживать срок в ужасном помещении, которое "не годилось бы даже быть тюрьмой для разбойников". Но именно там Бальзак встретился с собратом по несчастью, предприимчивым генуэзским коммерсантом Джузеппе Пецци, который и рассказал ему о том, какими сокровищами обладают недра его отчизны и в частности о заброшенных серебряных рудниках на Сардинии, которые в свое время разрабатывали еще карфагеняне, а после их изгнания с острова и древние римляне.
Бальзак хорошо был знаком с историей Античности и мог сам вспомнить примеры, доказывающие правоту собеседника. Так, Диодор Сицилийский писал о предприимчивых финикийцах, сумевших наладить добычу серебра в Иберии. Страбон, ссылаясь на Полибия, писал о серебряных рудниках возле Нового Карфагена, у истока Бетиса, которые занимали площадь 400 стадий в окружности и приносили римской казне 25 000 драхм в день (на них постоянно было занято 40 000 рабочих). Тацит в своих "Анналах" упоминал некоего легата Курция Руфа (возможно даже знаменитого впоследствии автора "Истории Александра Великого Македонского", что до сих пор доподлинно не установлено), который за разработку сереброносных жил в области земель германского племени маттиаков (позже территория города Висбадена) получил триумфальные отличия.
Добыча была незначительной и вскоре иссякла, но сама разработка - прокладывание водоотводных рвов и подземные работы - настолько физически и материально обескровили его подчиненных, что они тайно от имени нескольких армий (ибо и в других подразделениях происходило нечто подобное) написали письмо правящему тогда императору (предположительно, Клавдию), умоляя его заранее жаловать триумфальные отличия всякому, кого он собирается поставить во главе войска.
Много поведал о древних горных разработках Георгий Агрикола в своем труде "О горном деле и металлургии" (1556 г.). У него также встречались упоминания о серебряных рудниках Сардинии.
Пецци уверил Бальзака, что в отходах рудников драгоценного металла осталось немерено ввиду несовершенства древних способов его добычи и техники. Римляне на самом деле смогли извлечь из руды лишь очень небольшой процент серебра, остальное же, немалое количество благородного металла, до сих пор сохраняется в шлаке, который на виду валяется в отвалах пустой породы. Стоит только применить современную технику, и все это богатство просто окажется в твоих руках. Для этого потребуется только получить концессию, - что в настоящее время вполне возможно и по очень дешевой цене, - и ты станешь богачом в кратчайший срок!
Синьор Пецци нисколько не врал: некоторые предприимчивые старатели уже ведут подобные разработки других заброшенных рудников современной техникой, и те давно приносят им доход.
Бальзаку лишнего слова не говори, - он моментально воспламеняется: разве это не решение всех его финансовых проблем? Это же простой и быстрый способ стать миллионером...
Бальзак начинает выяснять, как и каким образом осуществить задуманное. Он готов тут же вложить капитал в столь выгодное мероприятие.
Со своей стороны синьор Пецци обещает разузнать все подробнее и даже прислать Бальзаку в Париж образцы упомянутых руд. Надо только, чтобы опыты произвели лучшие химики. Но Бальзак как раз знает таких: один химик, знакомый его зятя, изобрел недорогой способ добывания металлов из шлаков, вдобавок он может по возвращении во Францию поговорить со своим близким приятелем Карро, который окончил Политехническую школу и должен знать, насколько может быть справедлива эта информация.
Рассказ Пецци ложится на удобренную почву, ведь Бальзак давно мечтал о сокровищах.
Впервые мысль о золотодобыче поразила его как идеальный выход из банкротства в 1829 г. Г-жа Берни убеждала его, что это не так. Девять лет спустя он уверял Эвелину Ганскую, что золотодобыча - лучший способ нажить состояние, не имея начального капитала. Как только какая-то мысль приходила ему в голову, ему представлялось удивительно количество удобных случаев ее осуществить.
В 1836 году в журнале "Кроник де Пари" Бальзак впервые опубликовал рассказ "Фачино Кане", написанный еще в 1833, о благородном венецианце, который стал узником Колодца в герцогском дворце и, роя подкоп для побега, напал на тайный клад Республики и унес с собой значительную его часть при помощи подкупленного тюремщика. Впоследствии ослепший, он сохранил двойную зоркость по отношению к золоту: он угадывал его присутствие сквозь стены и своды и однажды, на свадьбе в предместье Сент-Антуан, предложил рассказчику, если тот возьмет на себя дорожные расходы, проводить его к огромным сокровищам, местонахождение которых забыто после падения Венецианской республики.
Таков был и Бальзак.
Как вспоминает Готье, "Бальзак жил жизнью своих персонажей, и в данный момент он был самим Фачино Кане, правда, без слепоты, ибо никогда еще ни на одном человеческом лице не искрились такие сверкающие глаза... Он мечтал о тоннах золота, грудах бриллиантов и карбункулов и при помощи магнетизма, к коему он издавна приобщился, заставлял сомнамбул разыскивать места, где были зарыты утерянные сокровища. Он уверял, что именно таким образом с большой точностью обнаружил то место близ холма Пуэнт-а-Питр, где Туссен Лувертюр велел неграм, сейчас же после того расстрелянным, зарыть его добычу. "Золотой жук" Эдгара По не может сравниться по тонкой индукции, яркости плана и мастерству угадывания деталей с захватывающим рассказом Бальзака об экспедиции, которую необходимо было предпринять, чтобы завладеть этим сокровищем, намного превосходящим то, которое зарыл Том Кидд у подножья тюльпанового дерева с мертвой головой.
Прошу читателя не слишком надо мною насмехаться, если я громогласно признаюсь, что скоро проникся убежденностью Бальзака. У кого не закружилась бы голова от его речей? Жюль Сандо тоже вскорости поддался искушению, а поскольку требовалось двое надежных друзей, два преданных товарища, достаточно крепких, чтобы произвести ночные раскопки по указанию ясновидящего, Бальзак соблаговолил принять нас в дело, пообещав каждому четвертую долю чудесного сокровища. Половина по праву отходила ему самому как лицу, открывшему клад и руководящему предприятием.
Нам следовало приобрести кирки, мотыги и лопаты, тайно погрузить их на борт корабля, отправиться - разными путями, чтобы не возбудить подозрений, - в условленное место, а когда все будет сделано, перенести наше сокровище на заранее зафрахтованный бриг - словом, то был целый роман, который стал бы замечательным, если бы Бальзак его написал, вместо того, чтобы сочинять устно.
Излишне говорить, что мы не откопали сокровище Туссена Лувертюра. У нас не было денег, чтобы оплатить путешествие; у всех троих вместе едва бы набралось на покупку лопат..."
Мечты о внезапном обогащении каким-нибудь необыкновенным, сказочным способом часто возникала в голове у Бальзака. Между очередным романом, усталый и истощенный, он только и грезит что о потоках золота и о горах алмазов.
Вот как об этом в своих воспоминаниях передает сестра Бальзака, Лора Сюрвиль:
"Целый год жил он этим сардинским богатством, а значит, и строил проекты; на широко распростертых крыльях летал он по земному раю, устраивал его по своей воле и желанию, покупал облюбованный им в Турени маленький замок Монконтур, ибо, невзирая на безразличие к нему земляков, он любил этот край, где хотел окончить свои дни.
- Сладостные и спокойные мысли прорастают там в душе, как виноградные лозы из земли, - говаривал он.
Там он отдыхал и жил, как устрица в раковине, позевывая на закат. Он золотил это сельское существование всеми богатствами своего духа и превращался в доктора Миноре, пребывающего в окружении местного священника, мэра и мирового судьи, уже завидуя счастливой старости, которую придумал ему в "Урсуле Мируэ" (нет сомнений, что до тех пор он не знался с доктором Миноре).
Однако он заботился и о том, чтобы ум не закоснел в глуши; каждую зиму он приезжал в Париж, у него был салон, как у барона Жерара, создавшего образец для всех артистических салонов прошлого, настоящего и будущего; он обставил этот салон, принимал там, как Жерар, всех народившихся либо только нарождающихся знаменитостей; уж он-то сумел окружить их подобающим уважением, он, хорошо знавший, каких почестей они заслуживают. Да что там, он принимал даже критиков. То было всеобщее перемирие, этот абсолютный монарх был добряком и не знал ни зависти, ни ненависти.
Возвращался он к себе в провинцию всеми благословляемый и любимый.
Вот каковы были прекрасные его грезы!
Эти мечты, так же как его горести, камнем ложились на сердце его друзей - разве не указывали они на меру его страданий? Избавиться от них он мог только в мечтах; едва пробудившись, он вынужден бывал снова подставлять спину под тяжкое бремя..."
Но зароненной Пецци мысли о разработке серебряных рудников на Сардинии не дано было тут же осуществиться. В мае 1837 г. разоряется его издатель Верде. Бальзаку негде жить. Денег, как всегда, нет. В 1837 году Бальзак оказался беднее, чем в 1828-м; несмотря на то, что он трудился девять лет и достиг известности, у него было долгов на 162000 франков, и он не мог рассчитывать на поступление денег в ближайшее время, так как романы, за которые уже заранее был выплачен гонорар, только еще зарождались в его воображении. Вдобавок он натолкнулся на свирепого кредитора в лице Даккета, желавшего во что бы то ни стало добиться его ареста, а за время своего трехмесячного отсутствия к тому же успел настроить против себя всех своих родственников. Мать засыпала его жалобными письмами, в которых умоляла: "Сынок, хлеба!" Лора Сюрвиль полагала, что брату, вместо того чтобы заниматься улаживанием наследственных дел Гвидобони Висконти, следовало бы помочь ее мужу с устройством его чудесных каналов. Бальзак чувствовал себя виноватым. Тут еще доктор Наккар, домашний врач их семьи, констатировал у него жестокий бронхит, он запретил ему работать и настоятельно рекомендовал уехать в Саше к Маргоннам. Бальзак уезжает в Саше и в течение двух месяцев пишет "Цезаря Бирото". Огромная правка в корректурных листах романа, которые нужно было сдавать в определенные сроки, заставляла Бальзака работать день и ночь, и он работал, поставив ноги в горчичную ванну, чтобы избежать опасности кровоизлияния в мозг. Седины в волосах у него еще прибавилось - он чувствует, что силы его иссякли. И вроде, титанический труд его в этот раз не напрасен: за "Цезаря Бирото" ему уплатили 20 тысяч франков наличными за одно только право опубликовать роман в газете, - писатель никогда еще не получал столь высокого гонорара, это для него была поистине огромная сумма. Живя комфортабельно и работая без всякой спешки, он прекрасно может в течение двух лет освободиться от всех долгов. Но Бальзак вовсе не жаждет порядка. Тут же, в сентябре, одолжив денег у супругов Гвидобони Висконти, он в рассрочку покупает небольшое имение Жарди, примыкавшее к парку Сен Клу и расположенное на холме, возвышавшемся над Виль-дʹАвре и вкладывает в его обустройство почти весь заработанный гонорар. Он снова по уши в долгах, и ему снова срочно для "быстрого счастья" нужны деньги - и немалые.
Первого января 1838 года он пишет Зюльме Карро:
"Привет 1838 году, что бы он нам ни принес! Какие бы горести ни скрывались в складках его одеяния, не стоит сетовать! От всего есть лекарство, этим лекарством служит смерть, и я не боюсь ее".
Спасаясь от таких мыслей, Бальзак ищет убежища во Фрапеле. Он надеется поработать там над продолжением "Утраченных иллюзий", но он так устал, что чувствует непреодолимое отвращение к писательскому труду. И уж очень обидна ему несправедливость критики! Напрасно он создает шедевр за шедевром, критика отказывается поставить его в один ряд с Шатобрианом, Ламартином или Виктором Гюго. Ему предпочитают Эжена Сю - на литературном горизонте уже поднималась, поблескивая фальшивыми камушками, звезда этой новой знаменитости. И как всегда безумной вспышкой в начале этого года у него возникает очередной проект быстрого обогащения, - надо только вернуться на Сардинию и самому провести разведку рудников на благодатном острове, ведь прошло уже несколько месяцев с его последней поездки на остров, а синьор Джузеппе Пецци так и не прислал обещанных образцов.
Бальзак теряет покой. Он уже жалеет, что натолкнул синьора Джузеппе на мысль начать разрабатывать серебряные копи на Сардинии. Нужно во что бы то ни стало опередить его в этом начинании. Однако у Бальзака снова в карманах гуляет ветер, и он не обладает необходимой суммой в несколько сот франков для задуманной поездки.
Бальзак обращается к своему приятелю Карро, пытаясь и его заинтересовать столь прибыльным делом. Однако Карро находит идею Бальзака весьма спорной и не выражает готовности ни поехать с ним вместе в Сардинию, ни вложить деньги в его начинание. Тогда Бальзак часть денег на поездку перехватывает у своей матери, часть занимает у доктора Наккара и у своего портного. В середине марта он отправляется на Сардинию, чтобы наконец осуществить свою мечту.
В эту экспедицию, был уверен Готье, Бальзак отправился уже опытным золотоискателем, уверенным, что наяву тщательные раскопки приведут к тому же результату, к какому приводили персонажей в его романах.
"Я буду свободен, я не буду больше знать никаких забот, никаких материальных затруднений. Я разбогатею!" - по-свойски сообщает он о своем плане одному из своих друзей и еще до наступления весны бесследно исчезает из Парижа, и никто не знает - куда.
По воспоминаниям Лоры Сюрвиль, однажды она застала его сияющим:
" - ...Вы, конечно, не подумали, что римляне плохо умели извлекать из породы серебро и оставляли в шлаке огромные ценности. Я советовался с учеными из Института, они думают так же, как и я, так что я уезжаю на Сардинию.
- Ты уезжаешь на Сардинию? Зачем?
- Зачем!.. Я исхожу всю страну пешком с котомкой за плечами, одетый, как нищий, на страх разбойникам и бродягам; я все рассчитал, мне довольно будет шестисот франков.
Добыв шестьсот франков, он уехал и написал нам из Марселя, 20 марта 1833 года :
"Ни минуты не беспокойся, дорогая матушка, и скажи Лоре, пусть тоже не тревожится. Денег у меня довольно и, не в обиду будет сказано Лоровой рассудительности, безусловно, хватит и на обратный путь.
Пять ночей и четыре дня провел я на крыше империала. Руки у меня так распухли, что едва могут писать. Завтра, в среду, буду в Тулоне, в четверг отправлюсь в Аяччо, там буду в пятницу, а затем для моей экспедиции достанет восьми дней. Я мог бы за пятнадцать франков добраться отсюда до Сардинии на торговых судах, да боюсь, что это займет дней пятнадцать; к тому же сейчас равноденствие; тогда как за тройную, правда, плату я окажусь на Сардинии в три дня. Теперь, когда я уже почти на месте, меня начинают одолевать сомнения; так или иначе, не рискнешь - ничего не обретешь! За дорогу я истратил только десять франков. Сейчас я остановился в такой гостинице, что прямо дрожь берет, зато можно купаться в море!.. Если же у меня ничего не выйдет, - что ж, несколько ночей работы восстановят равновесие! За какой-нибудь месяц я загребу кучу денег пером.
Прощай, дорогая, любезная матушка, верь, что во всем, что я предпринимаю, больше желания избавить от страданий вас обеих, моих любимых, чем жажды личного обогащения; когда нет капиталов, составить себе состояние можно только при помощи таких идей, как та, которую я собираюсь осуществить.
Твой преданный и почтительный сын".
Пребывание Бальзака на Сардинии красочно описал Стефан Цвейг:
"Заранее очевидно, что все это путешествие - донкихотство, которому уготован скандальный провал. Ибо если бы даже проект и был перспективен - а чутье и на этот раз не подвело Бальзака, - как может литератор, в жизни своей не видавший ни одного рудника, в два-три дня определить его доходность? У Бальзака нет при себе измерительных инструментов. Да если бы и были, все равно он не смог бы определить количественное и процентное содержание серебра в отвалах. Он не посоветовался ни с одним серьезным специалистом. Он почти не владеет итальянским и не сумеет толком объясниться. У него нет при себе никаких рекомендательных писем - ведь он никому не доверяет свою тайну. У него нет денег, чтобы раздобыть необходимую информацию. Он ведать не ведает, в какие инстанции ему следует обратиться, чтобы получить концессию. А если бы и ведал, у него все равно нет для этого никаких деловых данных, и самое главное - у него отсутствует капитал. Правда, он говорит: "С меня будет довольно, если я обеспечу себе хотя бы одну пробу этой штуки".
Но где она, собственно, эта штука? И что она такое? Отвалы, встречающиеся в разных местах, давно уже поросшие мелким кустарником, или руда в заброшенных копях? Даже опытному горному инженеру потребовалось бы несколько месяцев, чтобы прийти к определенному заключению. Но Бальзак рассчитывает определить все мгновенно, доверяясь исключительно своему магическому взору. Впрочем, в распоряжении Бальзака все равно нет этих месяцев, ибо для него время - деньги. А поскольку денег-то у него и нет, он вынужден торопиться. С самого начала все идет обычными бальзаковскими темпами. Пять суток он проводит в пути, от Парижа до Марселя не смыкая глаз на козлах дилижанса. Средства его так скудны, что он питается исключительно молоком - на десять су в день. В Марселе он узнает, что ни один корабль в ближайшее время не пойдет в Сардинию и что, следовательно, остается единственная возможность: нужно отправиться кружным путем через Корсику, оттуда, быть может, и удастся переправиться на каком-либо суденышке в Сардинию. Это первый удар по его воздушным замкам, и, уже несколько остудив свой пыл, Бальзак едет дальше, в Тулон, успев написать своей приятельнице Зюльме Карро меланхолические слова:
"Через несколько дней я, к несчастью, стану бедней на одну иллюзию. Всегда так получается: как только приближаешься к развязке, начинаешь утрачивать веру".
После необычайно трудного плавания, ужасно страдая от морской болезни, он прибывает в Аяччо. Новое испытание его терпения - пятидневный карантин, ибо в Марселе якобы были случаи холеры".
Робб Грэм добавляет:
"Делать там было нечего, кроме как есть, смотреть на море и снова есть. "Скука впервые в жизни охватила меня, и как раз в то время, когда я впервые узрел настоящую глушь". Бальзак уже жалеет, что не захватил с собой кальян, курить из которого накануне научила его Жорж Санд. "Здесь нет ни читален, ни проституток, ни дешевых театров, ни общества, ни газет, ничего из той грязи, которая выдает присутствие цивилизации". "Я одевался как нищий, а выглядел, как лорд". "Не смею сесть за работу, так как могу уехать отсюда в любую минуту. Положение - прямая противоположность моей решительной, активной натуре. Я ходил осматривать дом, где родился Наполеон; это жалкая лачуга. Зато теперь я смело могу исправить несколько распространенных заблуждений. Его отец был очень богатым землевладельцем, а вовсе не судебным исполнителем, как утверждают лживые биографы".
И снова Стефан Цвейг:
"После этих пяти суток он вынужден столь же бессмысленно потерять еще несколько дней. Ему приходится дожидаться какого-нибудь суденышка, которое соблаговолит отправиться в Сардинию. Слишком издерганный, слишком возбужденный для того, чтобы работать, Бальзак слоняется по Аяччо. Он осматривает дом, в котором увидел свет великий его соперник - Наполеон, и на чем свет стоит он проклинает Джузеппе Пецци, который втравил его в эту идиотскую затею. 2 апреля ему удается, наконец, в барке некоего искателя кораллов пересечь пролив, отделяющий Корсику от Сардинии. Он питается только рыбой, выловленной в пути.
В Альгьеро снова пятидневный карантин, новая задержка, новые муки!"
""Мне пришлось спать на палубе, кормить мух, которых на Сардинии великое множество", - писал Бальзак.
Наконец 12 апреля он вступает на землю, которая столь ревниво скрывает в своих недрах его грядущие миллионы. Целый месяц потерян напрасно, а он в глаза еще не видал и крупицы серебра.
Рудники расположены в тридцати километрах, но со времен римлян дороги к ним исчезли. Положившись на местную интеллигенцию, Бальзак отправился в горы на северо-запад Сардинии; взяв образцы пород, он вернулся в Альгеро. Но затем снова отправился в глубь острова. Очевидно, его целиком поглотила серебряная лихорадка. Его ничто почти не радует: "Я только что пересек всю Сардинию и увидел много того, что вы слышали о гуронах и Полинезии. Здесь царит совершенная дикость. Местные жители - настоящие варвары, никакого сельского хозяйства... повсюду козлы щиплют бутоны; трава вырастает по пояс. Я, который четыре года не ездил верхом, просиживал в седле от семнадцати до восемнадцати часов зараз, не видя человеческого жилья. В девственных лесах приходилось то и дело склоняться к самому седлу, чтобы не расстаться с жизнью. Нам часто приходилось ехать по берегам рек, заросших виноградными лозами. А ветки местных деревьев способны выколоть неосторожному путнику глаз, выбить зубы и разбить голову. Здесь растут гигантские каменные дубы, пробковые дубы, лавры, папоротники в тридцать футов высотой. И нечего есть".
Возможно, предполагает Грэм, в ходе своей экспедиции Бальзак добрался до Иглесиаса на юго-западе и до древних рудников Домус-Новас. Вернувшись в Альгеро, он вскоре снова уехал в Сассари, где за два месяца до того наладили почтовое сообщение с Каальяри. В карете он проехал посередине острова по новой дороге, которая, как он чуть позже сообщил в "Баламутке", делает огромную петлю, потому что дикари Бонорвы убили одного кучера выстрелом в голову. "То же самое повсюду. В одном округе пекут ужасный хлеб, размалывая в муку желуди каменного дуба и смешивая их с глиной, - и это совсем рядом с прекрасной Италией! И мужчины, и женщины ходят голые; они лишь прикрывают свои гениталии кусками дырявой материи... Повсюду целина - в самой плодородной стране на свете. И посреди этой глубокой, неисцелимой нужды есть деревни, где жители щеголяют в костюмах поразительной роскоши".
Наконец Бальзак добрался до Кальяри, откуда 17 апреля он должен был отплыть в Италию. Его поджидали дурные вести. Предприниматель из Генуи, который и вбил ему в голову мысль о поисках сокровищ, купил лицензию и создал товарищество с одной марсельской компанией. Рудники возродили
"Как ни странно, он не очень огорчился, - пишет Грэм, - отчасти потому, что он уже замышлял другую экспедицию, отчасти потому, что целью для него во многом была сама азартная игра. Он почти с облегчением думал о следующей трудной задаче: написании пьес. Но, когда он медленно возвращался домой через Италию, что-то произошло с его головой. У Бальзака не было ни перьев, ни бумаги; он очень страдал от жары. Он превратился в нелюдима, который сторонится новых знакомств. Единственное убежище он находил в комнатке с видом на парк в имении князя Порциа. Свой сороковой день рождения он встретил в Милане, вдали от дома. Он скучал по парижскому дождю, страдал под ясным голубым небом Италии... Биографы получили возможность мельком увидеть нетипичного, "небальзаковского" Бальзака: "Если я пробуду здесь еще две недели, я умру. Не могу объяснить почему, но это так. Хлеб, который я ем, безвкусен, мясо не насыщает, а вода лишь усиливает жажду. Воздух меня растворяет, и я смотрю на красивых женщин как на чудовищ".
Пришло письмо от подруги Эвелины, графини Тюрхайм, которую друзья называли Лулу. Она упоминала Эвелину.
"Я сидел на лавке в кафе и пробыл там почти час, не сводя взгляда с собора, завороженный внезапно вспомнившимся письмом, и все происшествия, которые случились со мной в Швейцарии, прошли передо мной во всей своей реальности и с мраморной белизной". "Там, 5 июня, в одиннадцать часов, я прожил целый год". Отголоски "Шагреневой кожи"... Настало время, не дожидаясь, пока он полностью растворится, вернуться в "этот оскорбительный город Париж с его типографиями и двенадцатичасовой изнурительной работой".
Итак, бальзаковское путешествие оказалось совершенно напрасным. Подобно Наполеону после Ватерлоо, он хочет только одного: как можно быстрее вернуться в Париж, назад, "в свое возлюбленное пекло". Но ему не хватает денег на дорогу, и он вынужден отправиться из Генуи в Милан, чтобы, заняв там деньги на имя Висконти, доехать до Парижа. И на этот раз пребывание его в Милане весьма плачевно - без принцев и графов, без пышных приемов".
Вот как сам Бальзак описывает последний эпизод в письме к своей сестре (май, 1838 г.):
"Милан.
Милая сестрица!
<...> Что касается главной цели моего путешествия, то все было, как я предполагал, но медлительность моя оказалась роковою; у генуэзца имеется договор по всей форме с королевским двором Сардинии; в шлаке и свинце содержится на миллион серебра; один марсельский торговый дом, с которым он сговорился, произвел пробы. Надо было в прошлом году не упускать дело из рук и опередить их".
Но Бальзак не сдается. Чуть ниже он пишет сестре:
"Впрочем, у меня есть другая идея, не хуже этой, а может быть, и лучше, по возвращении мы обсудим ее с твоим мужем. Нам надо будет вернуться сюда с ним и с каким-нибудь горным инженером, возможно, возьмем с собою и тебя, ведь у меня теперь уже есть опыт, и мы истратим не намного более, чем израсходовали бы за то же время в Париже; а поскольку в этом деле не имеется генуэзца, можно ожидать, что все пройдет спокойно, так что я почти утешился..."
К сожалению, и из этого плана - то, что не удалось в Арджентиере, попытаться осуществить на другом сардинском руднике, Иглесиасе, - тоже ничего не вышло. Но Лора Сюрвиль, как показывают ее воспоминания, нисколько не расстраивается по этому поводу, даже наоборот. Вот с каким восторгом передает она в своих воспоминаниях завершение сардинской авантюры брата:
"Надо было послушать, как он рассказывал по возвращении превратности этого удивительного путешествия. Счастливый случай свел его с настоящими разбойниками.
- Они довольно славные ребята, когда не занимаются своим ремеслом, - говорил он нам, - они осведомили меня обо всем, что мне хотелось узнать. Эти молодцы недурно разбираются в местности и в людях, они настолько хорошо поняли, что я для них не клиент, что, бог меня прости, думаю, скорее дали бы мне денег, чем стали бы их у меня требовать.
Прибыв в Бастию без гроша в кармане, он назвал себя и наделал этим шуму среди молодежи; все знали его книги и были в восторге оттого, что видят его воочию, и это весьма ему льстило.
- Я уже составил себе имя на Корсике, - говорил он нам. - Славная молодежь, прекрасная страна!
Принятый с почетом в доме инспектора финансов г-на В..., с которым был знаком, он выиграл там в карты сумму, необходимую для возвращения во Францию, в тот самый миг, когда собирался писать нам, чтобы мы выслали ему денег. Он любил такие счастливые случайности, они внушали ему веру в его звезду. Но это еще не все. Странствуя пешком по Сардинии и качаясь на морских волнах, он нашел сюжеты - и какие сюжеты!.. Они превосходили все прочие..."
А Бальзак сообщает г-же Карро:
"Я был в Сардинии и остался жив! Я нашел в действительности те 120 тысяч франков, существование которых предугадывал. Но генуэзец овладел им посредством "biglietto reale", полученного им за три дня до моего приезда. В первую минуту мне сделалось дурно, но потом все прошло".
"В июне месяце, утомленный, разочарованный, но нисколько не утратив своей внутренней силы, - добавляет Цвейг, - наш вечный банкрот возвращается в Париж.
В итоге своей затеи Бальзак потерял три рабочих месяца. Желая добыть деньги, он только без толку их растратил. Он лишь попусту рисковал своим здоровьем и нервами ради бессмысленной авантюры, вернее - ради авантюры, которая была лишена для него смысла, ибо - трагическая ирония, - как и во всех его проектах, как в истории с типографией или в спекуляциях земельными участками, прилегающими к Жарди, Бальзак рассчитал правильно, интуиция не обманула его".
Бальзак вернулся домой, но жизнь, которую он возобновил летом 1838 г., была уже не такой, как прежде. И сам Бальзак все больше и больше походил на отчаявшегося человека. Время от времени он даже всерьез подумывал покинуть Францию под вымышленным именем и начать жизнь заново, подобно Вотрену, мечтавшему о новой жизни плантатора с двумя сотнями рабов.