Уже ночью, когда почтенная публика пронеслась с топотом по колыхавшемуся жалобно шатру шапито после представления, когда затих рев господина Директора цирка и клацнули запоры на клетках с хищниками... Когда спасли из клетки тигров уснувшего там и возопившего дурниной на всю округу уборщика... Когда, наконец, все стихло, то лишь в буфете слышалось позвякивание посуды, передвижение стульев, редкое ворчание... То маленький и тщедушный Безенчук приводил свои владения в порядок...
С любовью перетирая вымирающую популяцию стаканов, рюмок, фужеров, он то вытягивал губы трубочкой от удовольствия, то причмокивал с сожалением... Начистив же до блеска медную поверхность литавры с досадой сморщился: следует отдать эту медноликую оркестрантам, а жаль... Как она смотрелась на столе под фруктами!
Безенчук любил свой буфет страшною любовью. Это заведение было его мечтой, голубой и безнадежной, и поэтому когда все свершилось, Безенчук долго еще ложился спать здесь же, на столе, а утром щипал себя за везде и тихо и вдохновенно хихикал.
Он и теперь приходил сюда утром и скромно потел от радости, открывая дверь, находя свое граненое отражение в каждом стакане... И все, встреченное его хозяйским взглядом по пути сюда, он тихо экспроприировал и тащил в буфет - пригодится...
Уходил отсюда Безенчук поздно ночью, расставив все по местам, возвернув с болью в сердце оркестру тарелки и трубу, отмыв ее от коктейлей до блеска, Факиру - голубей, часто уже ощипанных и весьма сомнительного вида, и то, только потому, что никто в этот вечер не заказал их... Кролика, как правило, вернуть не удавалось. Господин Гробовщик, отец-основатель местного кладбища, на коем и громоздился теперь хлопающий боками на ветру шатер шапито, всегда, приходя на представление, первым делом справлялся: готов ли его кролик... И съедал его так, словно у него во рту с утра ни одного кролика не было...
Факир потом подолгу бегал по коридорам и искал пропавший реквизит, но, отчаявшись, заходил к Безенчуку выпить рюмочку успокоительного и пронырливо заглядывал в глаза буфетчику, будто хотел увидеть там призрак несчастного кролика, и спрашивал :
- Ну, скажи, гад, продал ведь крола?
А Безенчук, ужасно страдая, а он всегда ужасно страдал, краснел, отводил стыдливо глаза и отвечал:
- Ну, что ты, как можно?! Да, провалиться мне на этом самом месте!
Но место его держало. То ли местное кладбище всеми костями было против такого поворота событий, то ли по другим каким причинам, только Безенчуку все сходило с рук. И Факир уходил ни с чем, успокоенный за счет заведения...
Отставив в сторону стаканы, которые полагалось отдать жонглеру, Безенчук хмуро взглянул в дальний темный угол буфета.
Предчувствие его не обмануло. Тень усопшей прошлым летом местной поэтессы-лирика Кульковой-Залесской медленно вытягивалась из-под пола, всерьез угрожая затянувшимся до глубокой послеполуночи разговором.
Поэтесса имела внешность, которую много и без разбору носили, и кольцо с рубином, постоянно слетавшее с костлявого пальца, волосы ее харизматично развевались в разные стороны, а правая рука иногда падала с грохотом на пол...
Безенчук дрыгнул зябко плечами от предчувствия, пробежавшего одичавшими муравьями по спине, и спросил неуверенно:
- Чем ммогу служить-с?
Тень настырно молчала и пялилась на него некоторое время.
"Опять на Гробовщика будет жаловаться... Но, как говорит наш меценат, его коллекция, видишь ли, требует жертв... ", - уныло подумал Безенчук, наливая водку в стакан жонглера - себе, потому как тени, посещавшие его, обычно не пили.
- Вы, Кулькова-Залесская, не одна тут такая лежите... И Шестаков-Ич, скрипач, и романист, Тонкий Лев Самуилович, все тут...
Поэтесса тихонько завыла. И сказала, томно прошелестев:
- Пейте, Безенчук, пейте...
Безенчук выпил.
- Ваш упокой, проссстите... - сказал буфетчик, икнув, слаб был на спиртное его организм.
А Кулькова-Залесская всхлипнула, заломив сценично руки:
- Ах, никто, знаете ли, Безенчук, меня не любит, - ее рука отвалилась, и она подхватила ее подмышку, - к тому же Гробовщик, собрав всех нас, знаменитых, известнейших людей этого несчастного города, здесь, на этой пяди земли, обязался увековечить и упокоить... А что выходит на самом деле, Безенчук?! Да вы, пейте, пейте! Пусть же шампанское льется рекой, милый Безенчук! - картинно всхлипнула Кулькова, махнула костлявой рукой и уронила свой перстень на пол вместе с рукой.
"Откуда же ей взяться, этой реке, иссохла вся, еще с шести вечера, как иссохла, на водопой эвон сколько народу!", - растерянно думал Безенчук, наблюдая за Кульковой-Залесской, наливая опять водку в стакан и вспоминая с тоской о трубе, в ней прекрасно смешивалась содовая с шампанским.
Кулькова же с прытью бросилась вслед за покатившимся по полу перстнем. Некоторое время она пыталась выковырить кольцо из щели, и слышалось ее надсадное сопение.
- Так вот - увековечить и упокоить, а что получается на самом деле?! - победно вскинула она руку с зажатым крючком пальцем с перстнем.
- Что получается? - послушно кивнул головой захмелевший Безенчук, с мечом и забралом противостоя наступающему на него сну.
- А то и получается, милейший Безенчук, что Гробовщик носится с Говорящей Головой, как кошка с салом... Притащил ее в мой склеп, - всхлипнула Кулькова-Залесская. - А мне... а мы... а я... я же душа творческая, нежная... Мне ни одного цветочка уже третий день...
И отправилась, всхлипывая, в свой темный угол, продолжая всплакивать и вскрикивать. Безенчук же замер, уставившись в отполированную до блеска его же локтями стойку, проснувшись вдруг...
Говорящая Голова была с некоторых пор гвоздем программы. Эта самонадеянная и достаточно тупая по личным наблюдениям Безенчука часть чьего-то тела собирала неизменно толпы людей на каждое представление.
Детишки любопытно совали ей пальцы в нос, тыкали в глаза, женщины визжали, глядя, как голова целует ассистентку Факира и строит глазки самому Директору... Кто-то считал, что это женщина, пострадавшая от разделенной любви, а кто-то - переодетый мужик, и страшно сочувствовали ему, потому как во всех бедах мужиков виноваты бабы. И предлагали тайком Голове выпить и дешевые сигареты, вопреки вывешенному объявлению - "Голову не кормить!"...
А глупая Голова потом долго плевалась и требовала умывать ее французскими одеколонами и духами, подолгу толклась на своем блюде у Безенчука и просила то водки, то шампанского...
Но входило в нее мало, свалиться замертво у нее тоже никак не получалось, и она просто потом всю ночь орала похабные песни или храпела до утра на одном из столов...
И вдруг Голова исчезла вместе с блюдом, на котором лежала, или сидела, или стояла... Тьфу ты!.. А вместе с Говорящей Головой исчезли умопомрачительные аншлаги, битвы в буфете, и господин Директор вот уже в третий раз сегодня спрашивал о долге, доводя несчастного Безенчука до икоты...
Безенчук задумчиво тер полотенцем блестевшую в тусклом свете единственной лампы стойку. "Значит, Гробовщик... - разводил он руками время от времени, - ишь ты цаца какая, а все ведь затем, чтобы представление сорвать..."
Он обвел глазами стойку, столики, погладил с любовью теплую стенку шкапа с посудой. Постучал пальцем в медную литавру, которую следовало бы давно отнести в оркестр... И загрустил. Затосковал...
Однако, сняв сомнительной свежести фартук, Безенчук пригладил реденькие волосы на лысине, глядя на свое отражение в витрине с засохшими цукатами, сигаретами и умершим уже давно печеньем. На его смятом, будто старый кошелек, лице заиграла улыбка. И он отправился домой.
***
Утро следующего дня прошло бесследно бледным рассветом, смутными воспоминаниями о происшедшем и дурнотой от выпитого вчерашнего, что было вскорости исправлено выпитой сегодняшней.
Слова Кульковой-Залесской бродили в Безенчуке. Они решительно искали выход, натыкаясь кое-где на его тупость и необразованность, как ему по скромности казалось, и о чем он всегда страшно жалел, представляя, какие горы коммерции он бы свернул если бы...
А к вечеру этого дня буфетчик во всеоружии - с литаврами, с голубями, свежекупленным Факиром кроликом - встречал почтенную публику.
Первым после второго звонка заглянул Директор.
- Подъемные, господин Директор Цирка? - заулыбался сладко Безенчук. - За счет заведения, господин Директор.
И Директор, приняв на грудь два по полста подъемных, ушел поднимать занавес.
Факир, как всегда, появился в конце первого отделения и до самого своего выступления во второй половине второго отделения пристально искал призрака белого кролика в честных глазах Безенчука, обещая его, Безенчука, распилить, четвертовать...
- Нет, - горячо вскричал он, - я сделаю из тебя Говорящую Голову!..
Ага! Вскричал про себя Безенчук, и про себя же хлопнул себя по лбу... Но прикусил язык и промолчал, лежать на блюде в собственном буфете ему не хотелось...
Белого кролика Факир так и не нашел и вместо него прихватил карлу Мальвину, беспрестанно хихикающую за соседним столиком и кокетливо ковыряющуюся в носу пальцем. Он стал что-то шептать ей на ухо...
- Пу! И нету!.. - только услышал Безенчук и с сомнением покачал головой.
"Вот так потом и вдруг откуда ни возьмись появляются на бис Говорящие Головы...", - подумал он.
А в конце второго отделения, когда публика потеряла голос и проглотила язык, гадая откусит тигр голову дрессировщику или нет... и разочарованно взвыла... Безенчук, на мгновение было застывший с полотенцем в руках, вздохнул: - "Обошлось..."
И ласково посмотрел на вошедшего. Он всегда приходил в это время этот вошедший. А Гробовщик мрачно спросил:
- Кролик готов?
Он любил кролика непременно на медном блюде. В одиночестве. И с водкой. Трапеза прерывалась чувственным чавканьем, Гробовщик любил чувствовать еду, он был гурман и коллекционер.
- Головы опять не было, - произнес вдруг Гробовщик среди гробовой тишины, звучно обсасывая пальцы.
- Не было. - Поддакнул с готовностью Безенчук.
- И никто не знает... - продолжил было солидно Гробовщик.
- Ну, отчего же?.. Знает, - перебил его Безенчук.
Гробовщик помолчал, медленно выпил и произвел контрольный выстрел:
- И никто не знает, где...
- Ну, отчего же?.. Знает и где... - опять перебил его легкомысленно Безенчук и почувствовал сильное головокружение от собственной наглости.
Нет, оказывается, это жирные от кролика пальцы Гробовщика сомкнулись на глотке буфетчика, нарушив вентиляцию его мозговой извилины, всегда напрямую связанную с пищеварением. Что-то жалобно пискнуло где-то... Это Безенчук что-то хотел сказать.
- Говорить буду я, слушай меня здесь. - Гробовщик всегда умело заколачивал гвозди в крышку гроба своей жертвы.
А Безенчук вспомнил, что в духовом шкафу - пара прекрасных голубей, и оцарапался о гвоздь.
- Сколько? - вбил последний гвоздь Гробовщик и с печалью задумался над гробом буфетчика о конечности всякого бытия.
- Два! - крикнул Безенчук из гроба, отчетливо понимая, что это его последнее слово, - два голубя, сочные, с пылу, с жару, пальчики оближете, господин Гробовщик!..
А сам полотенцем утер слезу. Не идти ему больше по дороге, что петляет среди печальных холмов, не войти в хлопающий в ладоши шатер, не умыкнуть по блаародному, с возвратом, маленький кусочек реквизита... Мама всегда говорила, что в маленьком Безенчуке живет артист... Только старший Безенчук всегда смеялся громко над этим...
И Безенчук тихо плакал, а Гробовщик ел голубей...
Уже была ночь, когда в крышку гроба постучали.
- Войдите... - уныло ответил Безенчук.
Господин Директор вошел.
- А это вы, господин Директор Цирка, какая радость! - печально проговорил Безенчук, отжимая мокрое полотенце.
- Вы плохо выглядите из этого гроба, Безенчук, не налить ли нам по пятьдесят подъемных? - уныло ответил Директор Цирка...
- Видите ли, господин Директор Цирка, - ворковал Безенчук в приподнятом на сорок градусов настроении, рассказав доподлинно всю историю от явления полоумной Кульковой-Залесской до исчезновения у его гроба Гробовщика с голубями, - тут ведь вот какое блаародное дело выходит...
Директор согласно кивал, а Безенчук потирал довольно маленькими ладошками и продолжал:
- Спасение девицы от Головы мужеского полу - дело блаародное во всех отношениях...
И Директор опять кивал...
***
Ночь в эту ночь стояла темная и беспросветная. Ветер гонял мусор и две покачивающиеся в неясном свете фонаря фигуры по пустому кладбищу. Хлопали в ладоши полотняные стены шапито.
Склепы были все на одно лицо.
- Это засада, - шептал Безенчук темноте, которая плелась за ним, проклиная все на свете.
И лишь возле одного из склепов маячила одинокая фигура.
- Это она, - прошептал Безенчук так, как если бы одинокий путник в океане увидел вдалеке землю обетованную.
Земля обетованная, точка отсчета, центр притяжения, апекс Безенчука и Директора Цирка - Кулькова-Залесская - ждала.
Но Говорящей Головы там не было...
***
- Эх, женщины, - вздыхал несчастный Безенчук на следующее утро.
И икал... И готовил кролика и двух прекрасных голубей Гробовщику... Ибо конечность его бытия ударила его крышкой гроба слишком больно... "Надо с этим что-то делать", - думал Безенчук и ощипывал, ощипывал голубей...