Аннотация: Не так, как учил Достоевский. Опубликовано в авторском сборнике "Запах безмолвной симфонии".
Далеко впереди маячил берег, в сопки карабкались террасы белоснежных, сияющих на солнце домов, похожих на маленькие дворцы, кроны деревьев издалека сливались в тёмно-зеленые плотные кружева, уютно обнимающие сказочные дома-дворцы. Женя плыла к берегу, неторопливые волны то опускали её, скрывая горизонт за пологими зеленоватыми горами морской воды, то вздымали повыше, словно ободряя: прекрасный город - вот он, никуда не делся. Женя плыла к желанному берегу, а он далеко, так далеко, что только бы доплыть... А тут ещё появился резкий неприятный запах, забивающий ноздри и всё больше увязающий в лёгких. На воде появилась радужная жирная плёнка, покрыла руки, плечи, лицо, и запах стал совсем невыносимым. 'Нефть!' - догадалась Женя, прекратила плыть и вытянула шею, силясь высмотреть далекий берег. Но волны больше не поднимали её, и города не было видно. Плёнка между тем утолстилась, мерзкая нефть попала в нос, в рот, залепила глаза так, что свет и вовсе померк.
Отплёвываясь, задыхаясь, Женя выпала из сна и с изумлением вытаращила в потёмках глаза.
Отвратительный запах не исчез. Из коридора слышалась непонятная возня и сухое щёлканье, из-под двери пробивалась прерывистая полоса света. Перепугавшись, Женя в поисках поддержки нащупала рядом с собой спящую младшую сестру, но будить передумала. Пересилив страх, она выскользнула из постели, открыла дверь и загородилась рукой от света и от сильного запаха, то ли бензина, то ли солярки. Папашка, сидя на корточках, нетерпеливо щёлкал над полом зажигалкой, а пол был чем-то залит.
- Папа, ты чего? Ты чего делаешь-то? - с новой силой испугалась Женя.
- Пшла! - хрипло крикнул папашка, поводя правой рукой, загоняя дочь обратно в детскую, а левой все щёлкая зажигалкой.
- Ты чего, спалить нас решил?! Мама! - закричала Женя.
Когда там мама проснётся? Женя метнулась обратно в комнату и с силой затрясла сестру:
- Насть! Насть, вставай, бежим! Настька, вставай!
В зале шумно соскочила с дивана мама, бросилась в коридор. Папашка приподнялся с корточек, отшвырнул её прочь и снова взялся за зажигалку. Мама поскользнулась на залитом полу и не удержалась на ногах, упала, поползла к мужу на четвереньках, хватая его за одежду и за руки, а Женя поволокла к выходу испуганную Настю.
- Назад! - рыкнул папашка, ловя дочерей, но сзади наседала мама, он сцепился с ней и выронил зажигалку, а Женя, изловчившись, запнула её в дальний угол. Настя, пища от страха, как комар, добралась до дверей и проскочила на улицу. Дерущиеся родители повалились на пол, и Женя, ловко опершись рукой об отцовскую спину, перепрыгнула через них и выбежала следом.
- Настька, стучи к соседям! - крикнула она, толкая сестру в одну сторону, а сама убегая в другую.
Пригородные улицы с частными домиками и огородами спали в кромешной тьме, уличного освещения не было здесь никогда. Женя с трудом добралась впотьмах до соседнего дома и забарабанила в дверь. Кобель, спущенный на ночь с цепи, остервенело облаивал её, но не трогал. Загорелся свет, сосед выбежал сразу с ружьём.
-Шо? Ну шо опять? - спросил он, разглядев на пороге Женю.
- Папа дом поджечь пытается.
- Шоб он лопнул, среди ночи! - ответил сосед и побежал за девочкой. - Ментов-то вызвали?
- Да когда? - отозвалась та.
Сосед чертыхнулся.
- Ну и запах от тебя, - добавил он и даже гыгыкнул радостно, - как от слесаря, которого в бочку с соляркой обмакнули.
Дверь в дом Коротовых была распахнута настежь. Женя на подходе услышала знакомое щёлканье, струхнула и пропустила соседа вперед. Тот с ходу опустил приклад на отцовскую шею. Женя охнула, все внутри неё, кажется, опустилось вместе с прикладом. Папашка крепко приложился лбом об пол, ругнулся и оглянулся через плечо. Сосед выпрямился, и, тяжело дыша, спросил:
- Чего хулиганишь, чего ты жизни своим не даёшь?
- А пожгу все на! - ответил Коротов и повернулся к соседу. Усевшись на пол и уставившись на ружьё, он взмахнул рукой с зажигалкой, пару раз бесцельно щёлкнув ею. Сосед опустил ствол. Тут лицо Коротова исказилось злобой.
- А, пошли вы все... Утоплюсь на хер! - глухо сказал он с досадой, поднялся, шваркнул зажигалку об стену, подвинул локтем соседа вместе с ружьём и ушел из дома.
Маму Женя отыскала в зале, та, задыхаясь и кашляя, пыталась подняться на ноги. Дочь помогла ей. Сосед между тем махнул рукой и молча ушёл. Мама и дочь, набросив на плечи куртки, вышли с фонарем на улицу и минут двадцать искали пропавшую Настю, пока девочка не вышла к ним сама. Оказалось, она со страху забилась в курятник.
Остаток ночи сёстры тихонько лежали под одним одеялом, а мама отмывала коридор от солярки.
- А что, папа и правда утопится? - шёпотом спросила Настя.
Женя аж фыркнула от приглушённого смеха:
- Щас, ага, утопится он! Ему что, плохо, что ли, что он топиться будет? Живёт в свое удовольствие, никаких проблем! Утром нарисуется, не переживай.
Сёстры слышали, как приходил участковый - его вызвали соседи, и как потом маму рвало в туалете, и Женя усовестилась, что не помогла ей мыть полы.
Утром папашка и впрямь явился, насквозь мокрый, замёрзший и чванливый, уселся за стол и подбоченился.
- Ну, вот он наш герой, - с сарказмом заявила сестре Женя, по-американски тыча в него сразу двумя указательными пальцами. - Медаль на грудь и на спину тоже! Ну, Настька, затыкай уши.
Настя и сама знала, что уши желательно поберечь, и потому забралась с книгой на своё излюбленное место между стеной и спинкой кровати. А папашка всё утро восседал на кухне, как петух, требовал у жены 'пожрать' и говорил мерзости, прекрасно слышимые в детской. 'Ништяк выходной у мамы', - зло бурчала Женя. Ей было чем заняться, потому как школа, наконец, была окончена, а что ждало впереди, выпускница понятия не имела. Женя надеялась, что ей удастся поступить в институт, и потому разбирала вещи, готовясь к предстоящей поездке. Это у Насти никакой головной боли, она только шестой класс окончила. Может, к её выпускному как-нибудь утрясётся все? 'Что-то он на бутылку не требует. Неужели просохнет? Обалдеть. Может, на трезвую голову родоки всё-таки снарядят меня в институт?'
- Повезло вам, солярку трудно поджечь, - жужжал за стеной папашка. - Зато хрен потушишь. В другой раз с бензином её смешаю, посмотрю я тогда, как вы попрыгаете! Соседа позвали, шалавы! Обе вы шалавы, да ещё третья подрастает. Интересно, кто из вас с ним так хорошо схапелся? Ишь, прискакал, паскуда, ещё и ружьё припер! Думали, подстрелит отца и мужа, и в открытую можно будет?
Женя видела только один путь из дома, провонявшегося саньём и перегаром, из кошмарной, унизительной нищеты: обретение полной независимости, которую могло дать только образование. Желательно высшее, чтобы на зарплату потом можно было снять квартиру. Женя уже знала, куда поступит, и, конечно, будет учиться бесплатно, надо только добраться до института в соседнем городе и заплатить за жильё, пока не предоставят общежитие. На днях мама заявила, что не может отправить её учиться. Женя знала, почему: потому что деньги вылетали сквозь отцовскую золотую глотку, как в трубу пылесоса. В собственном городке имелся техникум, но жить во время учёбы придётся дома, общежития-то не было. А ещё Женя хотела стать учителем русского и литературы. Мечталось ей, как будет стоять перед классом, рассказывать о Болдинской осени и о Лермонтовском Кавказе...
В мамины слова не слишком верилось, не может быть, чтобы мама вот так запросто бросила её! Женя прошла медкомиссию, и теперь у неё была медицинская справка, остальные документы тоже были готовы, Женя собрала их сама. А по врачам ходила с подругой Ольгой, та собралась поступать в мед. А ведь её мать одна воспитывает, её да ещё старшего брата! Брат институт уже заканчивает, теперь очередь Оли, и на всех мать-одиночка ухитрилась нацарапать денег!
Тут снова пожаловал участковый. Женя без особого интереса слушала разговор за стенкой, с лёгкостью представляя папашкино перевоплощение. Сидит за столом эдакий простоватый мужичок, рассказывает мужику-участковому о перипетиях семейной жизни, о проблемах, о деньгах, о курах, о детях... Чего только в жизни не бывает... Кручусь, мол, семью надо кормить. Ты, как мужик, меня понимаешь, конечно.
С тем участковый и откланялся.
Наконец, папашка убрался на диван и уснул, и Женя прошла на кухню, зная, что его сейчас и пушкой не разбудишь. Мама мыла посуду, тоже не заботясь о тишине.
Женя ругнулась вполголоса: на мешок картошки семья Коротовых возлагала особые надежды, есть-то больше нечего.
- Что, опять суп из кабачков с манкой? - вздохнула Женя, забрала у мамы помытый половник и черпнула себе и Насте по тарелке.
- Ничего, продержимся. Я премию квартальную получила, хорошо дали в этот раз, почти пятнадцать. Я ещё с зарплаты добавила до двадцати.
- Ого!
Жене показалось, будто неведомая сила отрывает её от пола. В институт! Она поедет поступать! Ей много не надо, только на дорогу, да ещё за какую-нибудь комнатушку заплатить за месяц, и на еду, и всё.
- От папашки спрятала, сунула под палас подальше. Четыре пятитысячных, ничего не видно, - продолжала мама. - Настюшку в школу соберу, да может, на куртку тебе останется.
Женю бросило в жар.
- Как - на куртку? - проговорила она, едва ворочая языком. - Но мама, а институт?
- Женечка, моя хорошая, не получится институт, на одну дорогу сколько надо!
- В один-то конец! - почти выкрикнула Женя. - За учёбу платить не надо будет, я ведь на бюджетный поступлю! Потом на заочный переведусь, работать буду.
- А за жильё, жить на что-то? Зайка, подожди ещё годик, а там видно будет.
- Насмотрелась я, мама, хватит!
- Ну, давай в техникум, и рядышком будешь, и помогу если что. Что ты уцепилась за этот институт?
- Да потому что мне нужна работа, нормальная работа, понимаешь? Я что, всю жизнь с тобой жить буду и с этим?.. - Женя мотнула головой в сторону зала, где сладко дрых несостоявшийся утопленник-пожарник.
- Женя, но ты ведь не одна у меня, есть ещё Настя.
- Вот именно! У тебя двое детей. Почему ты не разведёшься с ним, мама, сколько можно? Вон, у Ольки мама одна двоих вырастила, Васька в институте учится, ещё и Олька поедет, и ничего! А я при двух родителях почему-то не могу!
- Ну здрасьте! Куда я с ним разведусь? Он без меня совсем пропадет.
- Он уже пропал, мама, он ведь уже полный деградэйшн!
- Он мой муж, понимаешь? Куда он пойдёт, если мы разведёмся? На улицу? Что с ним будет?
- А с нами что будет, со мной и с Настькой? Что будет с нами, мама?! Ладно, ты считаешь, что это твой крест, но мы-то тут причём? Почему мы должны тащить его вместе с тобой? Почему мы должны нюхать это, слушать, терпеть? А теперь ещё и выясняется, что у меня нет никакого будущего? Всё, пишите похоронку?
- Человека нельзя вот так вот запросто взять и бросить. Всё-таки пока он со мной, он хоть как-то держится. Ты подумай сама, Женя, что с ним будет, когда он уйдёт из дома?
- Мама, сколько ты можешь ещё терпеть такую жизнь? Он же, как младенец, день от ночи не отличает, круглые сутки на бутылку требует! Из дома скоро вынесет все, одни плинтусы останутся!
- Я на развод не пойду, об этом даже речи быть не может, - отрезала мама. - Мы вместе почти двадцать лет. Он - родной человек, родной всем нам, я его люблю и выставить на улицу никак не могу.
- Пусть, значит, мы с Настькой пропадём, да? Мама, ну пожалуйста, дай мне денег на дорогу, только на дорогу, больше не надо! Ну, была б я дебилкой, ладно ещё, но я ж до серебряной медали совсем чуть-чуть не дотянула! И дотянула бы, если б не этот дурдом, в котором нам с Настькой жить приходится!
- Значит, так. Денег я тебе не дам. Институт - это не только доехать до города. Ты плохо представляешь себе, что тебя ждет. Чтобы поступить, надо снять жильё. Если повезёт, и ты поступишь на бюджетный, деньги тебе всё равно понадобятся. Женечка, не вытяну я тебя, понимаешь?
- Разумеется, потому что на твою зарплату четверо живет, и тебя это устраивает! - бросила дочь. - Да я бы сама себя вытянула, я же многого не прошу! За лето заработаю, но поступать будет поздно!
Лютая обида захлестнулась петлей на горле. На негнущихся ногах Женя пошла вон из кухни.
Детская показалась пустой, но Женя уловила движение и заглянула за штору, между стеной и спинкой кровати. Так и есть: в уютном закутке пряталась Настя и запоем читала. Женю всегда злило, когда младшая прячется с книгой в укромных местах, и кажется, будто в комнате никого нет.
- Что ты вечно по углам ныкаешься, сиротка местная? - со злостью рявкнула Женя. - А ну вылезай отсюда!
Настя протестующее укнула.
- Вылезай, я сказ-зала!
Сестра не ответила, и Женя, перегнувшись через спинку кровати, вцепилась Насте в старенький халат. Та, зажав раскрытую книгу, принялась отбиваться свободной рукой и ногами. Поняв, что выколупать сестру не удастся, Женя схватила книгу и выдрала её из Настькиных рук.
- Отдай! - взвизгнула Настя и выбралась из убежища - толстая, рыхлая, щекастая, полная противоположность крепко сбитой, поджарой старшей.
- 'Овод', - хмыкнула Женя, остывая, и только сейчас заметила, что сестра заплаканная. Та беспрепятственно забрала книгу и полезла обратно в закуток.
- 'Оливия Лэтам', - ответила она уже оттуда.
- Ну-ну, - миролюбиво проворчала старшая, рассматривая свежеиспечённую царапину на своем запястье. Рохля рохлей, но дерётся... 'Овода' Женя прочитала примерно в том же возрасте, что и Настя, но на 'Оливию Лэтам' не польстилась. Что из неё вырастет, из Настьки, которой явно достанется гораздо больше, чем ей самой? Ведь папашка деградирует на глазах, ещё пару лет назад он так не пил. А ведь хорошим отцом был... Она, Женька, с малолетства мечтала, чтобы он пить перестал. Он и кодировался дважды, и даже в областной больнице лечился (мама уговорила), и всё впустую.
- Иди на кухню, ешь, коли хочешь, - буркнула Женя.
Достанется Настьке, ей ещё пять лет учиться и жить в этом ужасе, но что, что можно сделать?!
Весь следующий день папашка, притихший и благообразный, сидел в кресле-качалке, накрывшись старым одеялом в проплешинах, на носу очки, в руках книга. Женя даже по затылку видела, какой он весь виноватый, и тихо радовалась: семье подарен примерно с месяц спокойной жизни, и, самое главное, с новой силой засияла надежда, что она поедет поступать. Папашка, 'просохнув', обязательно успевал где-то подработать. Руки-то у него с детства золотые: он отличный плотник, электрик и печник, это глотку он раззолотил уже в юности, а сперва работать научился. Очередную 'постоянную' работу он потерял года полтора назад, причину угадывать не надо.
Женя с ним демонстративно не разговаривала. В обед всё-таки налила ему супу, позвала на кухню. Отец помешал в тарелке ложкой, тихонько вздыхая. 'Хреново ему, однако. Дня три мучиться будет', - подумала дочь без особой жалости.
- Ничего, - обронил он. - Сменится власть, забудем, как жидкий суп на воде хлебали.
- Да причем тут власть? - не удержалась Женя.
- Да притом, что в нищету загнала нас! Пару обуви купить проблема. Видела, Жека, в чём я хожу? В Европе даже безработные в таких туфлях не ходят.
- Ты и есть безработный, - едко сказала дочь.
- Работы - как грязи, найду, чутка отойду вот только. Уметь надо работать, без куска хлеба не останешься. Это молодёжь ни черта не умеет и не хочет. Ты вот чего дома в понедельник бездельничаешь, работать не идешь?
- Мне сначала выучиться надо, папа! Забыл?
- Выучишься, я вот отойду только, хреново мне. Ты ж, когда маленькая была, я трусы тебе стирал, разве я тебя оставлю неучем? Будет тебе образование.
- Спасибо, папа, - кротко вздохнула Женя. 'Трусы стирал! Ну да, крыть-то больше нечем', - подумала она.
- А что мы нищие и пожрать дома нет - это верхушку нашу надо в шею гнать, всех этих депутатов, президентов, министров и прочих козлобанов. Дождутся, что снова танки пойдут по улицам.
Папашка тихонько вздохнул и, виновато сгорбившись, принялся за суп.
Надежда, что мечта вот-вот воплотится, перекрыла всякое возмущение. Главное, она поедет поступать! То, что пединститут так удачно расположен - настоящее везенье: туда и поездом доехать можно, и учиться не так долго, как в Ольгином меде, и билеты сейчас, во время отпусков, в ту сторону купить реально. 'Учителя нужны всюду, голодной не останусь, - радовалась Женя. - Может, и жильём где обеспечат - туда и поеду после учёбы. Дома ноги моей не будет, никогда'.
Радостная, она поспешила в гости к Оле. Та, как и ожидалось, 'сидела на чемоданах'. В последнее время Женю при виде благополучной, неплохо одетой подруги душила чёрная, тяжёлая зависть. Выползла она и теперь, но в этот раз несильно и ненадолго: с хорошим настроением она не справилась и уползла прочь. И всё же приевшаяся мысль успела укусить и сейчас: как было бы славно, если бы не было папашки. У Ольги, вон, нет, и у неё всё хорошо, дома тихо и ничем не воняет.
Вернувшись домой, Женя застала на кухне Настю. Та отрезала кусок свежего хлеба и шарила в столе в поисках сахара. Не нашла, присыпала хлеб солью и, прижмурив глаза, откусила приличный кусок.
- Куда жрёшь, прорва? - напустилась на неё старшая. - Вон какую ж... отрастила, а все жрёшь и не нажрёшься никак!
Настя втянула голову в плечи, испуганно косясь на сестру, и безуспешно попыталась втянуть живот, но жевать не перестала.
- Скоро как боров станешь, картонная ты дурилка! - безжалостно добавила Женя. - Хоть бы на ночь не ела, что ли...
Тут же пожалела, что обошлась с сестрой так грубо, она ведь тоже, как и Женя, совсем не наелась пустым супом. Обняла сестру, стала просить прощения, та бормотала смущённо: 'Да ладно, ладно'.
Ночью Женя размышляла о том, что были времена и похуже. Где-то год назад мама, уставшая от пьяного мужа, вони и бесконечных скандалов, нашла способ, как установить мир в семье: она решила найти с пьяницей общий язык. Ей это удалось: супруги стали пить вместе. Скандалы затихли, родители стали жить душа в душу. Дом обрастал грязной посудой, бутылками, паутиной, нестираным бельём. Иногда мама словно всплывала на поверхность, прибирала в доме, стирала, а вот готовила она всегда. И работу не бросала. Как бы плохо ни было ей по утрам, приводила себя в порядок и шла на работу. Настя после школы забивалась с книгой в какой-нибудь угол, где её не видно, и читала, читала, не желая ничего видеть вокруг. Женя принципиально бездельничала, занятая только учёбой, злилась на родителей, особенно на 'вероломную' мать, и тоже уходила в книги, благо в местной библиотеке их имелось достаточно.
Месяца через три мама услышала, как её обсуждают на работе, и спохватилась. И понеслась семейная жизнь кубарем под горку, весело подпрыгивая.
...Ольга уехала поступать, а Женя осталась в обнимку со своими надеждами, терпеливо выжидая, когда помирившиеся родители примут кардинальное решение, и наслаждаясь временным затишьем. Двадцать тысяч по-прежнему лежали под паласом, словно ключ к новой жизни и независимости. Долго ждать не пришлось: прошла неделя, как отец опять явился навеселе. Женя сразу поняла, что это для неё означает. Подкатило острое, острейшее желание забраться в сарай и удавиться, всем назло, всем, кто загнал её в эту безысходность!
- Зна-а-ю! - с порога протянул папашка и пошёл обутым на кухню, где и плюхнулся за стол. - Знаю, паскуда!
- Что бы ты знал, пьянчуга?! - окрысилась Женя. Не будет института, не будет ни специальности, ни своего угла, а будет это пьяное, вонючее, хрюкающее рыло, и будет оно ещё долгие, долгие годы.
- Знаю, что ты мать на развод подбиваешь. Что ты там возомнила о себе, вша никчемная? Какую такую пользу ты принесла людям, что берёшь на себя судьбы человеческие решать? Ты о матери подумала о своей, когда науськивала её на развод подать, а? Где она теперь жить-то будет?
Папашка задавал вопросы безо всякой злости, развалившись на стуле и цинично ухмыляясь.
- Где мамка твоя жить собирается, я тебя спрашиваю?
- Как где? Здесь.
- Не-е, - ответил папашка, да так и затрясся от смеха. - Здесь буду жить я. А вот где мамаша будет жить - это ещё вопрос. Ты думай, думай. По рукам пойдёт твоя мамаша. Она же прирождённая шлюха! Если бы не я, она бы ещё двадцать лет назад на обочину пошла. И ты - шлюха, ты же вся в неё. Я таких, как ты, на вокзале сниму сразу дюжину, причем заметь: бесплатно!
Женя скривилась. Отцовские оскорбления давно не цепляли, потому что ровным счетом ничего не значили, но разум настойчиво твердил: оставь мечты, хватит мечтать о несбыточном! Смирись, и станет легче. Есть на свете люди, которым живётся гораздо хуже... Вместо смирения Женю захлёстывали обида и злость. И чувство бессилия, что ничего, ничего нельзя сделать!
- Дай отцу на бутылку, отец с утра не жрамши! - потребовал папашка.
- Сдохнешь под забором когда-нибудь, - от души сквозь зубы процедила Женя. Её охватила тряска, зубы ляскали, глаза сузились, подбородок ходил ходуном, а губы сами по себе растянулись, как резиновые.
- Под забором сдохнет твоя мать, ты ж её без крова оставила. Посмотри на себя, на кого ты похожа, что у тебя рот поехал набок? Де-е-вушка! Рот на боку! Что ты ходишь по деревне в драных штанах, срань деревенская?
- Дай денег на штаны - куплю. А в этих я четыре года хожу. Мне тринадцать было, когда их мама купила.
- Ой-ёй-ёй! - глумился папашка. - Что ж тебе твои ухажёры штаны не купят?
- Нет у меня никаких ухажёров. Кому нужна дочь спившегося алкоголика?
- Это я-то алкоголик? Да твоя мамаша сопьётся быстрей меня! Видела бы ты, как она водку хлестать умеет. Видела, всё ты видела. Сопьётся твоя мамаша. Куда ты тогда пойдёшь, а, потаскушка?
- Я не потаскушка! - крикнула Женя и услышала свой крик со стороны.
- Ну, так будешь! А мать ты зря так подставила, зря. Грех на душу взяла. Куда ей теперь идти? Семью развалить хочешь... Зря, хорошая семья была, что ты знаешь... Мы с твоей мамашкой крепко повязаны. Как бы ты ни пырхалась, как бы ножками от нетерпения ни сучила, никуда она от меня не денется.
- Ну, уж нет, ты оставишь её в покое! - рявкнула Женя, вскинула табуретку и сверзила отцу на голову. Тот перехватил табуретку на лету. Дочь вцепилась ему в лицо когтями. Папашка отбросил её от себя и ловко вытянул из-за электропечки топор...
Женя бросилась из кухни прочь. Папашка тяжело потопал следом. Перед глазами промелькнул кухонный косяк, стены зала и коридор, проскочило под ногами крыльцо, стрелой полетела тропа к сараю. За сведёнными судорогой лопатками слышался торопливый топот и сиплое дыхание. Женя метнулась в сарай и просунула в дверную ручку лопату, благо дверь открывалась наружу. Папашка крепко потряс ею, ругательства так и сыпались. Лопата казалась ненадёжным запором. Свет из маленького окошка слабо освещал сарай изнутри. Женя затравленно огляделась, увидела грабли и укрепила ими 'бастион'. На дверь обрушились удары топора. В образовавшейся щели деловито сновало широкое лезвие, вгрызалось в древесину, корёжило и расшатывало доски. Женя стояла посреди сарая и обречённо ждала, страха почему-то не было. Отец расширил щель и просунул голову. Лицо расцарапано, кровь размазана по щеке... Совершенно трезвые глаза внимательно оглядели Женю. Та молча стояла, ждала и кривилась в пустой улыбке. Отец прокряхтел что-то неразборчивое, прочистил горло, вытащил голову из щели и вразвалку пошёл прочь.
Вернулся он домой поздно и сильно пьяный. Сунулся в детскую, напугав дочерей, и прохрипел:
- Чтобы завтра же... и больше никогда... чтоб ноги твоей в моем доме... хр-ры-ы...
Помочившись на косяк, папашка завалился прямо в коридоре и уснул.
'Будь моя воля - свалила бы из дома хоть сейчас, - не без злорадства подумала Женя. - Тут-то как раз наши желания совпадают'. Слова отца, тем не менее, сильно её обеспокоили. Одно дело, когда день за днём кроют шлюхой, другое - когда из дома гонят с угрозой в голосе, пусть даже пьяном. Идти-то и вправду некуда! Делать нечего, пришлось нести тревогу маме. Та отмахнулась от дочери, как от назойливой мухи: никто её из дома не выгонит. Заодно Женя выяснила, что сама же мама отцу и рассказала, как дочь подстрекала её к разводу. Видать, разговор-то у них серьёзный был, вот только какой по счету?
- Он же проснётся - всё забудет, - уверяла мама. - Он и меня гнал сколько раз! Отнесись к этому с юмором.
- Какой тут юмор, мама, у меня безвыходная ситуация, а ты никак не поймёшь.
- Женя, перестань. Отдавай документы в техникум, никто тебя не тронет. А на учителя потом поступишь, на заочный, и учиться уже не пять лет, а три всего. Никакой безвыходной ситуации нет, не выдумывай.
- Как же нет, а жить где?
- Ты дома вообще-то, а я рядом всегда.
- Мама, не могу я тут жить, не могу, не могу, не могу...
Женя заплакала.
- Тяжёлый все-таки характер у тебя, трудно с тобой, - с огорчением вздохнула мама. - Выбрось всё из головы. Всё образуется, всё будет хорошо, ты ведь не одна на белом свете!
Ночью Жене приснилось, будто воровка украла у неё кошелёк, и этой воровкой была она сама. Она погналась сама за собой, догнала, повалила на землю, и, задыхаясь от ярости, стала бить воровку камнем по голове. По лицу потекла горячая кровь, было больно, страшно, стоял тошнотворный запах, как во дворе, когда отец разделывал свиную тушу. В щёку ударила земля, растрёпанные волосы перемешались с дорожной пылью, тело охватила слабость, и Женя поняла, что умирает.
Пачкаясь в крови, Женя забрала свой кошелёк у мёртвой воровки и восторжествовала: деньги снова у неё, а значит, всё будет прекрасно! Только мешала кровь, от которой слиплись пальцы, да ещё сильно мутило. Женя на ватных ногах отошла от убитой воровки ...
Проснувшись ранним утром, она поняла, что решение уже принято, оттого и муторно так, и в то же время свободно. Пришлось терпеливо ждать, когда кончатся привычные родительские разборки - отец требовал на бутылку. Едва дождавшись, когда мама уйдет на работу, а папашка по своим неведомым делам, она бросилась в зал и стала обшаривать пол под паласом, ежесекундно пугаясь, что мама давно уже нычку вытащила. Вот они, денежки, а значит, уже сегодня Женя расстанется с опостылевшим домом! Одну купюру она вернула на место - для Насти, ей же в школу. Мало для школы, но иначе не хватит даже на билет. 'Господи, господи, что я делаю', - шептала Женя, ужасаясь, и руки её так и ходили ходуном. Из головы не шёл сон, и чувство, что она поступает неправильно, подло, путало двух Жень из сна, тошнотой поднималось из самого нутра и сковывало движения.
Поймав себя, что стоит без движения среди зала с деньгами в руках, Женя с трудом сбросила оцепенение и побежала в детскую. Торопливо собравшись и ничего не объяснив сестре, которой, впрочем, до её сборов не было никакого дела, она поехала на вокзал.
...За окном плацкарты мелькали деревья и столбы, неторопливо проплывали вдали дачные домики, и лишь облака кучились неподвижно, перечерченные бегущими проводами. Сдачу от билета Женя припрятала в бюстгальтер - это ей 'на продержаться', пока не поступит, а там видно будет. Нужно сразу найти работу. Уж что-что, а работать она умела, каждое лето подрабатывала в совхозе. Будет совсем туго - переберётся на заочный, там проще совмещать учебу и работу. Она была уверена, что самые сложные перипетии остались позади, и не думала о предстоящем выживании.
Поначалу Женю охватила эйфория, что удалось вырваться, что впереди желанная свобода, пусть и такая трудная, а потом её потихоньку, исподволь обволокло неприятное, мучительное чувство недовольства собой, облепило, словно плёнка нефти. Снова в голову полез сон, особенно настырно вспоминались собственные слипшиеся от крови пальцы, и видение было настолько реалистичным, что Женя, гадливо морщась, потёрла пальцы об джинсы. 'Ф-фу, да что же это такое?' - неприятно удивилась она и прислушалась к своим ощущениям. Тут же стали представляться незамысловатые сценки, как мама вернётся с работы и сразу хватится нычки. Едва переступив порог, она сунется под палас, а денег-то и нет! Одна 'пятихатка' - только на канцтовары и хватит Настьке, да ещё, возможно, на новый рюкзак останется. Тут-то мать и замечется. Разумеется, будет скандал, папашка начнет усиленно отнекиваться, и мама ему поверит, потому что он в таких случаях никогда не открещивается, кается, и вполне искренне. Подозрение падёт на младшую, но ненадолго. Конечно, мама обо всём догадается, но она, Женька, уже далеко, уже едет, и за окном тянутся бесконечные поля соседнего района. Но ведь, главное, она взяла не всё! Меньше брать просто смысла не было.
Или красть?
Зато спустя пять лет она будет стоять перед классом и рассказывать, рассказывать всё, что она знала и ещё узнает о писателях и поэтах, о том, как рождались их произведения. Ни одной живой душе она ещё не признавалась, как нравится ей читать что-нибудь 'серьёзное', разбирать поступки героев, докапываться, почему они поступили так, а не иначе, нравилось прислушиваться к звучанию прозы и перечитывать красивые места, особенно те, которые можно петь... Никому не признавалась, потому что примут за чокнутую и начнут высмеивать. Историю семьи Мармеладовых она перечитала несколько раз, силясь между строк угадать, что ещё хотел объяснить писатель, хотя, казалось, всё рассказано в строках. 'Сонечка всю семью обеспечивала, папашке на бутылку всегда давала, а я последние деньги из дома стырила! - казнилась Женя. - Достоевский-то, небось, не одобрил бы. Сдвинул бы брови да смотрел бы осуждающе печальными глазами. Н-да, Сонечка с меня... Я бы ещё папашке деньги давала, щаз-з!' Тут же вскипела муть яростного протеста, отторжения, ненадолго оттеснив виноватые терзания. 'Настька бы ни за что у собственной матери денег бы не украла, - вернулась к размышлениям Женя. - Не выберется она. Вытаскивать надо её оттуда. Она бы хоть училась старательно, а то ведь троечница, и как-то равнодушна к этому факту... Она же, бедняга, и толстая оттого, что едой утешается, других-то радостей нет. Хлеб ест... Закончу институт - и её из дома вытяну, пусть тоже учится'.
Так, в размышлениях, она задремала под стук колес, и привиделся ей приклад ружья, рухнувший отцу на шею. Женя, сильно вздрогнув, подскочила и уселась, переводя дух от вновь пережитого ужаса. 'Сонечка, блин', - едко хихикнула она над собой.
Поезд по-прежнему нёсся в неизвестность. 'Как там мама? Вряд ли меня проклинает, но плачет наверняка и мечется, напуганная и расстроенная, обворованная собственной дочерью. Мама, мамочка, прости меня, пожалуйста, ведь я обязательно всё верну, только сама не вернусь ни за что на свете...'