Беспальчикова Яна Евгеньевна : другие произведения.

И тени земные, и свет вечный

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    "И тени земные, и свет вечный" - небольшая повесть-сиквел к циклу книг В.В. Камши "Отблески Этерны". Действие Действие повести происходит в Талиге, Кадане и Гаунау в начале второго столетия Круга Скал - то есть через 100 лет после Излома, которому посвящен цикл книг Хозяйки. В Золотых землях многое изменилось, но не слишком. Главная интрига связана с пустеющим троном Каданы и претендентами на него.

   Беспальчикова Я.Е.

И тени земные, и свет вечный

   Франшиза принадлежит В.В. Камше, интертекстуальность - постмодернизму, "а честь - никому".

Et umbrae terrenae, et lux perpetua

  
   В городе, раскинувшемся весенним вечером в сладкой ленивой истоме, снова цвела сирень. Ее лиловые свечи, устремленные ввысь, к небу, шептали о победном торжестве жизни. Из года в год, из Круга в Круг, поколения людей упивались красотой праздника жизни на излете весны - в начале лета. Головы вознесшихся высоко церквей и башен дворцов тонули в пламенеющем мареве заката.
   Город, столь любимый Одиноким, затянул раны и приготовился к новым боям. Здания, восстановленные после бури, пролетевшей здесь столетие назад, сияли горделивой красотой. Сбежавшие от нежданной беды жители вернулись, родили детей и воспитали внуков. Оллария снова стала городом цветочниц, товар которых все же не мог соперничать с красотой заполнившей город сирени. Кошки, как и раньше, прогуливались по улицам, величественно лежали на высоких ветвях деревьев, смотрели вниз с уступов стен.
   - Король умер. Да здравствует король!
   Группа военных застыла в звенящем молчании над телом человека, несколько часов назад испустившего дух. Это был на самом деле несчастный случай. Заключенный в отдаленных покоях дворца безумный король бегал кругами по помещению, издавал проклятия, бросался на стены - ему казалось, что он крыса, и собаки гоняют его по широкому пространству двора. И вдруг все стихло. Вбежавший в комнату офицер караула еще успел принять последний вздох несчастного, откусившего себе язык. От боли он потерял сознание и не заметил, что истекает кровью. Остановить ее не удалось, и караульным осталось только послать за теми, кто назначил им пост в этот несчастливый день.
   - Король умер. Да здравствует король!
   Катастрофы не произошло, мир не рухнул, общество не распалось. Преемственность власти осталась неповрежденной. Король, который не умирает никогда, просто обрел новое лицо. Так же, как это было много раз ранее. Так же, как в бесконечном круговороте, в котором из смерти рождается жизнь.
   За годом год, за Кругом Круг... Будет ли конец? Или только бесконечное изменение, в котором, на миг оглянувшись, увидишь, как исчезает то, что казалось незыблемым?

Часть I. Ее высочество принцесса Алеанна

   У Октавии Алвы были удивительные глаза, такой бесконечной предвечерней синевы Алан еще не видел. Герцогиня не походила ни на ярких кэналлийских красавиц, ни на величавых талигойских аристократок, и Окделл вспомнил, что Рамиро разорвал помолвку с племянницей Эктора Придда и женился на безродной девице, встреченной им чуть ли не на постоялом дворе. Скандал вышел нешуточный, но властителя Кэналлоа чужое мнение не волновало.
   [...]
   Октавия густо покраснела, и Рамиро быстро поднес к губам тоненькую руку. Он любил жену, в этом не было никаких сомнений. Не просто любил -- боготворил, а она -- его. В этом Алва тоже отличался от большинства Людей Чести, знавших своих будущих жен с малолетства.
  
   В. Камша, "Отблески Этерны", книга вторая "От войны до войны", вместо пролога - "Талигойская баллада"

1

  
   "Древние превозносили королей-философов, - думал Алессио, первый король Талига этого имени, бастард Карла VI и Инесс Алва. - Они считали их идеалом правителей. Однако есть ли у королей время, чтобы предаваться философствованиям? Весьма сомнительно".
   Герольд, поднявшийся на помост, залитый полуденным солнцем середины весны, зачитывал список имен: в день святого Фабиана унары, юные аристократы Талига, предлагали свою честь и шпагу королю и Лучшим Людям. Уже 500 лет, со времен Франциска Оллара, эта церемония повторялась ежегодно. Сначала в сугубо практических целях: молодые отпрыски знатнейших домов становились оруженосцами и боевыми спутниками тех, кто составлял военную мощь королевства. Теперь эта церемония стала одним из самых значимых придворных ритуалов: вся знать королевства собиралась вокруг своего сюзерена, чтобы засвидетельствовать свою преданность ему, убедиться в своей значимости в глазах монарха, почувствовать причастность его власти и воочию увидеть новое поколение, которое шпагой и пером будет служить славе Талига.
   "Если философия - то единственное, что оправдывает существование людей в этом мире, то зачем тогда существует король, у которого нет времени философствовать? Оно, конечно, все-таки есть, но лишь на таких церемониях, как эта. Всё сводится лишь к тому, чтобы воплощать собой - величие, блеск, славу, будущее и так далее. Никому нет дела до того, чем на самом деле в этот момент занят король".
   Первый маршал Талига, Альфонсо Алва, герцог Кэнналоа, с улыбкой принял присягу юного Реджинальда Ноймаринена. Перед ним молодой Титмар Васспард вверил свою службу Фернану Колиньяру, капитану королевской стражи.
   "Интересно, никто уже не помнит о том, что еще сто - сто пятьдесят лет назад это было бы немыслимо? Теперь же эта сцена как будто не удивляет никого. Последний Излом примирил, казалось бы, непримиримых: Люди Чести протянули руки Лучшим Людям и навсегда слились с ними. Их вражду уничтожила правда о том Изломе, который был предыдущим для них. Над родом Алва больше не висело клеймо предателей, все агарисские потомки королевы Бланш были посмертно лишены прав на престол, Окделлы расстались с ореолом святости, а сподвижники Франциска - одиозности. Но тот Излом оставил свои тайны и неизвестность - что же произошло? И сколь много дал этот мир среди знатнейших? Люди у трона не могут не враждовать между собой. Они снова разбились на кланы и партии, ненавидящие друг друга. Теперь лишь за этой ненавистью не стоят долгие века, омытые кровью и слезами предков".
   Лучшие Люди выбрали себе оруженосцев. Теперь пришло время королю, превратившемуся в статую воплощенного королевства, ожить и дать мановение герольду. Запели трубы, разрезая воздух площади святого Фабиана. Теперь по воле короля оглашалась дальнейшая судьба тех, кто остался внизу, на широком пространстве плаца. Они отправлялись в различные придворные службы, в армии, в посольства...никто из них не мог роптать о жребии, который ему выпал. Король лично вник в сводный рассказ об их учебных успехах и робко выраженные пожелания самих юнцов и их семей.
   "И все же - кем должен быть король? - Алессио искал ответ на этот вопрос все пять лет своего правления. И не находил. Он сам горько улыбался про себя, когда такие мысли приходили ему в голову. Могли ли они быть чем-то большим, нежели только игрой? Игрой, оставшейся ему от тех времен, когда он слушал курсы наук в Талиге, Дриксен, Урготе, Багряных землях и не помышлял о короне. - К чему все это? Слава, мощь королевства, полки на далеко раскинутых границах? Кому нужно это все? Не стоит ли признать, что это разросшаяся до невероятных размеров мальчишеская игра: кто сильнее, кто более достоин, кто лучше? И я пленен этой игрой по рождению, поколениями тех, кто играл в нее века до меня".
   - Его величество Алессио I, король Талига, покровитель Кэнналоа и Бергмарк, сюзерен Ургота, князь Норуэг, властитель Кир-Риака, король Газареи, друг и покровитель Бакрии, Бирсы и других народов Сагранны, местоблюститель трона Каданы.
   Алессио поднялся и, небрежно кивая в ответ на поклоны, двинулся к выходу из галереи. Лица, лица, бесчисленное количество мужских лиц. Почти нет женских. Что же, это понятно, присяга вышедших из "загона" унаров - исключительно мужской праздник. Но все же...
   Альфонсо Алва - заслуженный первый маршал Талига, все еще красавец в свои почти шестьдесят лет. Человек, который посадил Алессио на престол. И Луи Савиньяк - молодой генерал и сын того, кто активно помог тогда Алве и его племяннику. Пять лет назад после смерти Карла VI Талиг оказался на пороге самоубийственной и, главное, ненужной войны с Дриксен и Гаунау - сын покойного, новый король Франциск так своеобразно понял свои королевские задачи. Он решил одним махом завершить "дело своего отца" - присоединить к Талигу земли его северных соседей. За пять лет до этого Талиг вышел из кровопролитной двухлетней войны, в которой он впервые за все годы своего существования столкнулся со степняками - армиями холтийского кана. Она завершилась большими территориальными присоединениями и небывалым взлетом авторитета, но была изнурительной, как и все войны. Поэтому когда Франциск объявил о начале нового конфликта, который не мог пройти ни быстро, ни успешно, он был свергнут с престола в результате дворцового переворота. Ближайшим отпрыском королевской фамилии, который имел права на корону, оказался незаконнорожденный брат Франциска, сын герцогини Инесс Алва.
   Колиньяры, Манрики, Ариго - фавориты предыдущего царствования. Всегда вместе и всегда порознь. Отцы огромных семейств с обширной клиентелой и множеством дочерей и племянниц, которых мужчины активно использовали в своих интригах. Покойный Карл VI обожал южанок, но Мишель Эпинэ и Рене Савиньяк были слишком хорошими отцами, чтобы показывать своих дочерей его величеству, а граф Валмон не имел их вовсе, поэтому остались только молоденькие Ариго и Колиньяры. Рыженькие дочки Манрика, которые были очаровательны, когда догадывались не надевать платья геральдических цветов, также пользовались благосклонностью короля... Алессио передернуло. При пышном дворе должны быть женщины. Но не такой ценой.
   Альфред Окделл и Эрвин Ноймаринен - сеньоры Севера, сблизившиеся в последние годы (к добру ли?). Каждый из них после коронации Алессио верноподданно предложил ему руку одной из своих дочерей. И каждый услышал любезный отказ. Однако и Окделл, и Ноймаринен, кажется, не оставили своих планов до сих пор. "Создатель, - думал король, любезно улыбаясь в ответ на немного неуклюжие поклоны этих двоих, - и почему они думают, что их дочерям пришлась бы по вкусу роль королевы? Первая - абсолютная дикарка, я понимаю, что скромность - лучшее украшение девицы, но не когда эта девица не может сказать ничего более "да" или "нет". Вторая так смотрит на отца, что любой жених должен чувствовать себя обделенным. Север в лице Ноймаринена соперничает с югом, но я не хочу, чтобы это происходило в моей спальне".
   Агнелл Придд - королевский кансилльер, вечно недовольный, несмотря на кажущиеся военные и дипломатические успехи Талига. Все были в восторге, но кансилльер всегда ожидал худшего, уверяя с вежливой улыбкой, что исключительно по должности. Глава сильнейшего клана, фактически, вся знать западной части Талига - его родственники. Алессио пришлось запомнить их всех. Нетривиальная задача, однако после знакомства с агмским и варитским языками это было не так сложно.
   Герцог Мишель Эпинэ с четырьмя сыновьями - опора на юге, в армии и на границе. Старший из сыновей герцога, Эсташ, маркиз Эр-При, недавно стал полковником, младший сегодня перестал быть унаром.
   Мужчины. И ни одной женщины. Ни одной.
  

2

  
   Отгремел бал в честь праздника бывших унаров, удалился фельпский посол, а вслед за ним - Джеффри Давенпорт, королевский архи-шпион. Весенняя ночь дышала прохладой и запахом пушистых вербных ветвей. В окно в обрамлении белых занавесей с геральдическим черным Победителем Дракона Олларов светила луна.
   Десять лет назад в такие ночи Алессио часами просиживал над книгами в тесных комнатках общежитий студиозусов, над манускриптами в библиотеках, куда часто удавалось пробраться тайком, или уходил с друзьями к веселым девицам, в таверны, где никогда не становилось темно. В Багряных землях он убегал в портовые кварталы и дышал там ароматом мировых перекрестков. В Кэнналоа уходил на берег моря и слушал, как поет под гитару мужчина, и смотрел, как в свете костров пляшут кэналлийские девушки. В Хексберге он ночевал на горе ведьм, в Эйнрехте убегал в леса, где шумели вековые сосны, достававшие верхушками небо. Ночи в Урготе и Бордоне, заполненные треском цикад, пахли жасмином, цветами цитрусовых и дымом костров, на которых бедняки пекли лепешки и рыбу. Ночи в Кагете, где наконец-то открылся первый университет, никогда не замирали в тишине: по потолкам маршировали тараканы, во дворах скреблись псы, в комнатах - дети, и все вокруг было погружено в шум движения и жизни.
   У Алессио не было огромного штата домашних учителей и полугода в унарском корпусе. Но у него был весь мир - и почти десять лет, проведенных в лучших университетах Золотых и Багряных земель.
   Длинная тонкая свеча отбрасывала пляшущие блики на чистый листок бумаги. Алессио обмакнул только что очиненное перо в чернила и медленно вывел одно слово: "Свет".
   "Свет. Нет ничего, кроме всепоглощающего божественного света, затопляющего мир идеальных сущностей. Когда одна из них попадает под прямой играющий луч Света, в сём мире, который мы считаем сущим, рождается Вещь. И мир Вещей - лишь отблеск того божественного Света, оплодотворившего единственное, кроме него самого существующее на самом деле".
   В этот момент в дверь робко постучали. Первая половина ночи подходила к концу, и Жиром, камергер короля, единственный из всего "спального" штата, которого Алессио оставил при себе, не был уверен, может ли он беспокоить короля.
   - Да, Жиром, войдите.
   Камергер - юноша с мягкими каштановыми волосами и темными глазами уроженца приморской Эпинэ - неуверенно заглянул внутрь.
   - Ваше величество, пришел граф Арман Дорак и нижайше просит его принять.
   - Жиром, мне кажется, граф Дорак мог бы знать, что королевской аудиенции добиваются по утрам, а не ночью.
   - Ваше величество, граф почтительнейше просил напомнить, что вы соблаговолили разрешить ему беспокоить вас в любое время по некоторым вопросам.
   - Тогда передайте ему, пожалуйста, что он может войти.
   Жиром нырнул в темный провал за дверью, а Алессио, сдержав вздох, отложил перо и спрятал лист с написанными строчками за лежавшей на столе книгой.
   Вошедший - граф Арман Дорак - был стройным, подвижным человеком на исходе четвертого десятка. В его темных волосах уроженца Эпинэ уже появились тонкие серебряные нити, делая графа Дорака похожим на седеющую матерую борзую. Он возглавлял одну из самых секретных структур в королевских службах, поэтому обладал привилегией прямого доступа к монарху.
   - Граф, я вас предупреждаю, - начал Алессио, небрежно кивнув в ответ на поклон Дорака, - не больше трех часов назад здесь побывал господин Давенпорт. Поэтому если вы явились сюда в подобное время, чтобы сообщить мне нечто такое, о чем уже успел рассказать он, вас ожидают неприятности.
   Арман Дорак, как настоящий придворный, чуть наклонив голову, приложил руку к сердцу.
   - Ваше величество, уверяю, господин Давенпорт не мог располагать той информацией, которая известна мне. И которую я спешу сообщить вам.
   - Тогда к делу, граф.
   - Ваше величество, мы нашли ее.
   Алессио поднял брови.
   - Мы нашли принцессу Алеанну.
   - Не может быть, - Алессио от волнения поднялся на ноги и жестом приказал Дораку сесть на второй стул у письменного стола. - Вы уверены?
   - Почти, ваше величество, - чуть помедлив, ответил граф.
   Алессио подошел к окну. В дворцовом саду в ночной темноте покачивались одевающиеся первой листвой ветви деревьев. Белели мраморные статуи, блестела гладь воды в еще не бьющем фонтане.
   - Где она?
   - В моем особняке, ваше величество.
   - Кто еще знает об этом?
   - Никто, ваше величество. Для челяди и домашних эта девушка - моя дальняя родственница. Супруга полна подозрений, - граф не смог сдержать усмешки, - но я держусь.
   Алессио не улыбнулся.
   - Граф, приготовьте мне полный отчет к завтрашнему вечеру. Боюсь, сейчас я не смогу полностью воспринять и запомнить то, что вы мне скажете. Благодарю за то, что вы не побоялись сообщить мне немедленно. А теперь я вас отпускаю, время действительно очень позднее. Жду вас завтра, ступайте.
   Дорак поднялся и поклонился в последний раз, но король жестом остановил его:
   - Надеюсь, мне не нужно говорить вам, что эта новость должна остаться в строжайшей тайне?
   - Безусловно, ваше величество.
   Благодарно кивнув, Алессио отпустил Дорака и прошел из кабинета в спальню.
   Весть, которую принес граф, короли Талига уже давно отчаялись услышать и, следовательно, перестали ждать. Теперь, облеченная в одежду из слов, произнесенная вслух и застывшая в воздухе, она оглушала и беспрестанными, накатывающими одна за другой волнами отдавалась в сознании.
   Двенадцать лет назад кочевые орды холтийского кана Чемгыра, мечтавшего о державе "от моря до моря", смертельным лавовым потоком излились за пределы Холты. Они вознесли на свои знамена имя нового бога, явившегося в откровении одному из жрецов. Они забыли распри, легко вспыхивающие среди шатров кочевых народов, и пошли за своим каном в стремлении к единству и грядущему величию. Они научились обращаться с тем, что ранее называли "огненными трубами", и обзавелись легкой подвижной артиллерией и конными мушкетерами, прикрывая их отрядами традиционных лучников. За короткое время опустошив Газарею и Кир-Риак и разгромив Нухутский султанат, они обратили свои взоры на две страны к северу и к югу от Саграннских гор, недоступных кочевникам, - Кадану и Кагету. За ними же лежал Талиг.
   Каданский принц Густав, младший сын короля-конунга Хайнрика, погиб в первом же столкновении с холтийцами в тщетной попытке остановить рвущуюся через границу лавину. Сметая все на своем пути, огнем и мечом принося Кадану в жертву своему новому богу, Чемгыр за месяц добрался до столицы. Хайнрик послал отчаянную просьбу о помощи в Олларию. Однако через день после того, как три корпуса маршала Альфонсо Алвы пересекли границу севернее Надоров, холтийцы вошли в Хёгреде. Не пощадили никого. Холтийцев не интересовал выкуп - все представители знатных семейств сгорели на жертвенных кострах. Остальных горожан и прятавшихся за стенами крестьян просто вырезали.
   Королем Каданы стал Адольф, старший сын и наследник убитого короля, находившийся во время предыдущих событий на западной границе. Он сумел собрать остатки армии и вывести их на соединение с Алвой. На севере оборонялся Норуэг, где еще полвека назад была построена длинная линия укреплений по всей каданской границе, в то время весьма напряженной. Война в Кадане затянулась, как и в Кагете, на помощь которой была отправлена армия Рене Савиньяка. Холтийцы опустошали север два года, страшно обескровив Кадану, однако в итоге потерпели поражение. За три месяца до изгнания их за Сагранну при обороне маленького пограничного замка погиб последний каданский король Адольф III и последние отпрыски знатнейших семейств. Лежащая в руинах Кадана осталась без королевской фамилии, большей части аристократии, армии, половины населения и всех крупнейших городов.
   Алва загнал Чемгыра обратно в степи и ограничил его амбиции четвертью прежней территории Холты - на юге близ границы с Кагетой. Остальное, включая Кир-Риак и Газарею, отошло талигойцам. Захваченный ненадолго Чемгыром Норуэг заключил с Карлом VI личную унию. Нухутский султанат был восстановлен в прежних границах с согласия всех государей Золотых земель.
   Это был триумф Талига, триумф, однако, омраченный крайне жестокой войной и плачевным состоянием также отошедшей к Карлу VI Каданы. Несмотря на то, что сразу же после заключения мира туда стали направляться большие средства - Оллария не жалела сил на восстановление новой территории - нашлись те, кто смотрел на талигойцев как на коварных интриганов, под личиной дружбы и помощи обманувших каданское доверие и в итоге захвативших страну. В окрестностях разрушенной столицы стали формироваться партизанские отряды - немногочисленные, но достаточные для того, чтобы больно бить по гордости талигойских властителей. Их знаменем стало имя, о котором забыли и короли, и дипломаты, и маршалы - принцесса Алеанна, дочь покойного короля Хайнрика и его замученной холтийцами второй жены Этери, сестры кагетского казара. Ее, шестилетнюю малышку, в первые же месяцы войны, когда экспедиционный корпус Алвы уже перешел границу, пытались вывести в Талиг. Однако в наступившем хаосе она бесследно исчезла.
   Кадану наводнили шпионы. Алеанну искал Талиг и ее западные родственники: старшая дочь Хайнрика была за мужем за Фридрихом, кесарем Дриксен и королем Гаунау, соединенных после Излома личной унией. По условиям своего брачного контракта она утратила права на престол отца, но ее сводная сестра могла стать козырной картой в руках Фридриха, мечтавшего о Северной державе под главенством Дриксен в противовес Талигу. В этих условиях Карл VI проявил осторожность и принял титул только местоблюстителя трона Каданы, а не ее короля.
   Через несколько месяцев после мира, подписанного в Ор-Гаролис, в Эйнрехте появилось очаровательное восьмилетнее дитя - девочка, которую счастливая сестра называла Алеанной, кормила сластями и не отпускала от себя. Однако экстериор Талига Герман Валмон, лично выехавший по этому случаю в Дриксен, сумел доказать, что эта девочка - самозванка. Через полгода ситуация повторилась до точности - но в Липпе. Еще через год - снова в Эйнрехте. После Фридрих и его супруга, наученные долгим опытом скандалов, стали разумнее. В следующие годы самозванки появлялись при других дворах Золотых земель, и дипломаты Дриксен, Гаунау и Талига совместными усилиями развенчивали окружавший их ореол. Оллария сумела остаться в стороне от волны самозванок, не переставая искать ту, которую следовало считать истинной принцессой Алеанной. Однако эти поиски оставались тщетными.
   Через пять лет шум вокруг пустующего каданского трона несколько утих. Партизаны, продолжавшие действовать в округе Хёгреде, остались единственными, кто в серьез верил в то, что Алеанна будет найдена. И вот - это произошло.
  

3

  
   В тонких фарфоровых чашках урготской работы дымился шадди. В окна смотрела студеная весенняя ночь, однако три человека, собравшиеся у жарко, еще по-зимнему натопленного камина, были далеки от тех мыслей, которые она нагоняла чуть ранее на короля Талига. Их ждал серьезный, сугубо практический разговор. Они не желали отвлекаться на пустяки.
   Хозяином встречи был кардинал Дионисий, в миру - Арсений Рафиано. Высокий, тонкий духовный глава талигойской церкви носил простую сутану из щегольского, страшно дорогого морисского материала и два пастырских перстня на длинных пальцах костлявых рук.
   Его гостем в эту ночь стал Агнелл Придд, одетый в благородное черное глава Великого Дома Волн и кансилльер на службе Его величества. Седеющий, неизменно спокойный, подчеркнуто вежливый мужчина пятидесяти лет, уже начавший грузнеть, с холодными большими серыми глазами и длинным прямым носом. Расположившись у огня так, чтобы оказаться лицом к обеим сановным особам, удобно вытянув ноги и скрестив руки на груди, сидел Арман Дорак.
   - Уверены ли вы в той информации, которую ранее сообщили королю и сейчас повторяете нам? - спросил Придд, осторожно придвигая к себе чашечку с шадди. - Вы должны понимать, сколь много сейчас зависит от верности ваших сведений. Все помнят эйнрехтские скандалы при Карле, да будет Создатель милостив к нему. Мы сделали очень многое, чтобы подобное не повторилось в Олларии. Теперь все наши усилия оказались под угрозой.
   - Я ручаюсь за верность своих сведений, - терпеливо, в который раз повторил Дорак. - История этой девушки правдива от первого до последнего слова.
   - Но это ничего не значит, - возразил Придд. - Мы не можем доказать, что она - дочь Хайнриха.
   - Но никто не может доказать и обратного, - вступился за графа Дионисий. - Кто скажет, что ваш найденыш не настоящая принцесса Алеанна?
   - Вы полагаете, нам будет выгодно настаивать именно на истинности ее происхождения и законности притязаний?
   - Я полагаю, Агнелл, что нам следует оказать этой девушке всемерную поддержку и настоять на том, чтобы король как можно скорее женился на ней.
   - Женился? - кансилльер был слишком воспитан, чтобы громко выражать свое возмущение, но Дорак заметил, насколько тяжело ему сдерживаться. - Но, позвольте, она ведь никто. Какая-то бродяжка...
   - Монсеньор, - вкрадчиво перебил его граф. - Она десять лет воспитывалась в Хогеннау. И кроме того, она очень похожа на покойную королеву.
   - Это ни о чем не говорит.
   - Почему же? - мягко и немного удивленно спросил кардинал. - Это говорит о том, что она вполне может оказаться принцессой Алеанной. Или стать ей. Как нельзя более кстати, обращаю ваше внимание.
   - А что будет, если вдруг станет известно ее настоящее происхождение? Что, если найдутся свидетели, родители, родственники...?
   - Агнелл, сложно спорить с тем, что сейчас их нет, - резко сказал Рафиано. - Нам стоит исходить из того, что есть сейчас. Король в той поре, когда мужчина в состоянии зачать с женой множество наследников. Король молод, а молодым людям нужны женщины. Талигу необходима королева и законный наследник, иначе повторится то, что было при Карле. Бесконечные фаворитки и выглядывающие из королевского алькова Колиньяры, Ариго, Манрики и иже с ними.
   - Вы забываете о будущем, - тоже резче, чем до этого, ответил Придд. - Разве королева-самозванка лучше столь живописно нарисованной вами картины?
   - А вы забываете о каданских партизанах. Им сложно отказать в отваге, чего не сказать об уме, однако недалеко то время, когда и они забудут о своей уже почти мифической принцессе и обратят свои взоры на Гаунау и Дриксен. Эйнрехт уже и так неофициально им помогает, вы хотите, чтобы это стало открыто? Чтобы Кадана стала частью великой державы гусей на севере?
   - От этого нас мог бы спасти королевский брак с дочерью Фридриха. Он уже несколько раз представлял нашего посла принцессе Ингунде и принцессе Фредерике. И не говорите мне, что они еще дети - это ваш излюбленный аргумент. Так было пять лет назад. Теперь Ингунде семнадцать, а Фредерике четырнадцать. И каждая из них могла бы стать королевой Талига. Прошу не подозревать меня в дриксенских симпатиях - все-таки моя родовая память и в особенности родство с маршалом Валентином не могут мне этого позволить. Но брак с дриксенской принцессой, на мой взгляд, - лучший выход.
   - Позвольте вмешаться в вашу беседу, господа, - Дорак шутливо приподнялся на своем месте. - Почему же вы не принимаете в расчет Эйслинн Окделл и Аглаю Ноймаринен?
   - Все три - прошу прощения, четыре - названные вами партии для нас неприемлемы, - кардинал подался вперед, сверкая в полутьме глазами. - Дочь каждого из северных сеньоров, равно как и дриксенская принцесса, став королевой, резко изменит баланс сил при дворе. Конечно, новый центр притяжения возникнет неизбежно, однако если у королевы изначально будет обширная клиентела, она сразу станет слишком влиятельна. Кто сказал, что на троне в Олларии Ингунда или Фредерика забудет, что она родилась и выросла в Эйнрехте? И кому она поможет решить каданский вопрос: новому супругу или любящему отцу?
   Повисло молчание. Дорак сосредоточенно рассматривал свои ногти и думал о том, что ему, безусловно, оказывается огромная честь, однако последствия ее далеко не столь безопасны, как ему бы хотелось. Откровенность власть имущих - то знание, которое легко может стать слабостью, а не силой.
   - Я полагаю, - сказал, наконец, кансилльер, - Талигу необходим мир с Дриксен и Гаунау и огромное внимание к северным делам.
   - Я с вами совершенно согласен, - заверил его Дионисий. - Король слишком много смотрит на юг - происхождение, я понимаю. Но из-за этого он может потерять север, а это уже может оказаться фатальным.
   - Почему же вам не нравится проект брака с дриксенской принцессой?
   - Потому что в случае необходимости Фридрих сможет пожертвовать интересами дочери, - хищно улыбнулся кардинал. - Поэтому этот брак ничего не дает. Только способствует поддержке иллюзий насчет благожелательности Эйнрехта. А принцесса Алеанна - это наш ключ от Каданы.
   - Хорошо, вы почти меня убедили, - тяжело вздохнув, признал Придд. - Однако это дело нельзя поручать целиком и полностью его величеству. Он поступит на свое усмотрение, сумев при этом заручиться поддержкой большей части Малого Совета. А что придет в голову королю - того не знает никто.
   - Монсеньор, вы говорите, как новичок при дворе, - улыбнулся Арман Дорак. - Существование моей подопечной пока окутано тайной. Стоит нарушить ее покров и предать гласности тот факт, что в Олларии находится дочь короля Хайнриха, его величество будет вынужден представить ее ко двору и считаться с ее существованием.
   - Агнелл, вы сможете завтра на Совете спросить короля, когда мы сможем увидеть принцессу Алеанну, попросившую помощи и защиты в Талиге?
   - Смогу, - кивнул кансилльер. - Однако прошу оказать мне поддержку, если у его величества возникнут вопросы об источнике моих сведений.
   - Вы, безусловно, можете на меня рассчитывать. А теперь, господа, я вижу, вы не притронулись к шадди и угощению. Прошу вас. С делами покончено, теперь, когда дух достаточно потрудился на благо короля и Талига, можно дать отдохновение нашей плоти.
   Дионисий первый протянул руку к чашечке с обожаемым кардиналом шадди, приправленным багряноземельными специями. На тонких пальцах поблескивали два пастырских перстня, один из которых напоминал о коротком эсператистском прошлом Дионисия. И кардинал носил его, не скрывая, даже бравируя своей откровенностью.
  

4

   Особняк на улице святой Октавии спал под песню холодной весенней ночи, залитый светом заходящей луны, накрытый рваной тенью еще не одевшихся листвой деревьев. Граф Арман Дорак сам провел Пьера в конюшню, снял седло и попону, проверил, есть ли зерно в яслях. Темная лестница для слуг встретила его знакомым скрипом ступеней, чисто вымытых - еще отец Армана не терпел грязи даже в помещениях для челяди. Граф толкнул маленькую неприметную дверь, и навстречу ему шагнула просторная анфилада парадных залов, выполненных по вкусу жены еще в первые годы их брака. Сиреневая гостиная, голубая, лиловая музыкальная комната, жемчужная столовая, бирюзовый кабинет игр - урожденная графиня Гирке, супруга Армана обладала поистине приддовской любовью к холодным цветам. Сейчас, залитые ярким холодным светом луны, расположившейся точно по центру торцевого окна, словно в лучшей огневой позиции, эти знакомые интерьеры проплывали по сторонам, подернутые неземной дымкой.
   И неземным был голос, звук которого внезапно и неожиданно отчетливо в ночной тишине достиг слуха графа.
  
   Догорает свеча в руке,
   Каплет воск, обжигая ладонь,
   Я всё жду, когда вдалеке,
   Чёрный твой появится конь.
   Звон подков полетит в тишине,
   Словно крылья - за спиной плащ.
   Ты, быть может, вернешься ко мне,
   И, обняв, тихо скажешь: "Не плачь".
  
   Голос не был сильным. Или богатым. Но он притягивал, звал, завораживал, и такая тоска звучала в каждом пропетом слове, что Дорак изменил обычное направление и пошел туда, откуда раздавался звук.
  
   Как давно ты ушёл от меня,
   И вернуться не обещал,
   Но с тех пор не гашу я огня,
   Чтоб ты путь ко мне отыскал.
   И пускай я устала ждать,
   И надежда моя всё слабей,
   Каждый вечер иду встречать,
   Я тебя уже много дней.
  
   Густой ворс богатых ковров заглушал шаги, но и замедлял продвижение. Однако заблудиться было невозможно. Арман, осторожно преодолев не защищенную ковром полоску паркета, оказался у открытой двери в боковую комнату - парадный будуар графини Дорак. Не шевелясь, чтобы не спугнуть замершую сказку, он застыл в проеме, не касаясь полированной поверхности двери.
  
   Сероглазый король в плаще
   Цвета воронова крыла,
   Нет покоя моей душе,
   Сердце я тебе отдала...
   Ты, наверно, меня забыл -
   Для чего я тебе нужна? -
   А быть может, всё это был
   Лишь обрывок волшебного сна.
  
   Поющую девушку нельзя было разглядеть, она сидела в кресле в стороне от проема, из которого лился свет. Только очертания ее силуэта и только неверное поблёскивание струн лютни в ее руках.
  
   Чёрный всадник на чёрном коне,
   Мягкий шёлк светло-русых волос...
   Моё сердце в холодном огне -
   Счастье горькое ты мне принёс.
   Как непрочен сказки хрусталь,
   И дрожит на ветру свеча,
   Льётся с неба звёздная сталь,
   И туманом легла печаль.
  
   Резко оборвав взятую было ноту, певица замолчала.
   - Что же вы умолкли? - Арман переступил с ноги на ногу, не двигаясь с места.
   Ответа не было.
   В темноте блестели глаза молчащей девушки.
   - Почему вы не спите?
   Девушка безмолвствовала, только было слышно, как она осторожно сняла с колен лютню.
   - Вы многое сможете изменить, если вам хватит ума почаще петь в присутствии короля, - бросил Арман, поворачиваясь. - А теперь ступайте к себе. И будьте благодарны, что из этой встречи я не сделал вывод о том, что вы легко можете сбежать и даже лелеете подобное намерение.
  

5

  
   Сто лет назад так же, как при Франциске I, Талигом правил Высокий Совет. Король собирал Лучших людей, чтобы узнать их мнение и царствовать совместно с ними. Быть "королем в совете", иным быть немыслимо. Однако уже кардинал Сильвестр, фактически управлявший страной накануне Излома (некоторые мыслители, уделявшие внимание историописанию, даже полагали, что тот Излом стоит отсчитывать имнно со дня смерти кардинала) превратил его в красивый фасад, за которым дела вершили конкретные придворные службы. Однако Высокий Совет продолжал собираться, чтобы вся высшая знать была на глазах всесильного кардинала, чувствовала себя причастной и не плела интриг в своих землях вдалеке от столицы. За последовавшее за тем первое столетие Круга Ветра Высокий Совет отжил свое. Он собирался дважды за спокойное правление: накануне коронации и при объявлении наследника престола. При этом сильно расширив свой состав, поскольку главным его назначением стала полная символического смысла церемония единства государя и его королевства. Иногда Высокий Совет мог собираться в других, критических случаях, когда королю было необходимо почувствовать поддержку всей знати перед лицом той или иной угрозы. За прошедшие после Излома сто лет такое произошло лишь трижды. Когда из-за малолетства Максимилиана I стало необходимо назначить регентский совет. Когда холтийские орды перешли границу с Каданой - тогда совет заседал более трех месяцев, включая то время, когда пришла просьба конунга о помощи. И когда Алессио I был провозглашен королем после "скоропостижной кончины" Франциска III, а Ургот попросил покровительства на условиях личной унии.
   Карл VI, предпочитавший для каждого конкретного случая или проекта собирать отдельный маленький совет - "кабинет" - и поручать ему ведение дел под своим контролем, создал еще одно новшество. Малый королевский совет, призванный частично заменить Высокий и как-то упорядочить работу придворных служб и многочисленных ситуационных кабинетов.
   Он же отвел специальную залу для ежемесячных заседаний Малого совета (при его внебрачном сыне они стали еженедельными), выполненную в геральдических цветах Олларов и украшенную любимой картиной короля - "Судом на горе Бакра". На ней был запечатлен излюбленный сюжет Карла, который должен был напоминать сановникам: правосудие карает действительно виновного, даже если он сделал все, чтобы обелить и обезопасить себя. В центре композиции в профиль к зрителю первый маршал Талига Рокэ Алва опускал два дымящихся пистолета, не глядя на коварного короля Кагеты - Адгемара, чье тело падало на привезенные в дар победителям сундуки с золотом и отрубленные головы с седыми волосами. Черно-белый распахнутый мундир великого талигойского маршала резко контрастировал с пышным, шитым золотом и украшенным мехами облачением седого Лиса, которого уже несколько поколений придворных идеологов превращали в символ вероломства. Мертвые головы казненных Адгемаром барсов кривили тонкие губы гордых ртов в гримасе rigor mortis. И на все это взирали Солнце и Гора - боги дикого мира Сагранны, чьи ревностные адепты маячили на заднем плане полотна, плотно обступив основное место действия. Из-за их спин и голов выглядывали крутые рога знаменитых козлов.
   Алессио перевел взгляд на левую часть полотна, туда, откуда на него смотрел другой герой событий того же Излома - герцог Робер Эпинэ. По его бескровно меловому лицу на мятый воротничок рубахи стекала гранатовая струя сока священной ягоды. Во всей картине Алессио большего всего интересовал этот взгляд, который не давал теперешнему королю забыть о судьбе своего обладателя. Король привык читать в нем оттенки многих чувств, напоминания, предупреждения и как будто невысказанный укор.
   Алессио опустил глаза ниже и встретился с уже абсолютно реальным, земным встречным взглядом, принадлежавшим кардиналу Дионисию. Духовный пастырь Талига располагался напротив светского главы его церкви.
   В зале Малого совета собрались те, от кого зависела судьба Талига. Первый маршал Альфонсо Алва и кансилльер Агнелл Придд, как высшие военные и светские чины, разместились по обе стороны от королевского кресла. Справа от первого маршала по заведенному еще двадцать лет назад порядку располагались адмирал Раймон Салина, капитан королевской стражи Фернан Колиньяр и Артур Феншо, комендант Олларии. Слева от кансилльера заслуженный экстерриор Талига Герман Валмон тихо переговаривался с Джеффри Давенпортом, главой внешней разведки. Рядом с ними, как всегда безмолвно сидел супрем Альфред Окделл, подле которого суетливо разбирал бумаги тессорий Линар Манрик. Единственным, кто стоял, предполагая начать доклад, был глава королевской канцелярии геренций Северин Вилльбуа.
   В этот день совет заседал в полном составе, поскольку в связи с праздником святого Фабиана все вельможи находились при дворе. Некоторые из них, как первый маршал или адмирал, часто отлучались из столицы по более насущным делам. Совет шел своим чередом, сановники кратко отчитывались, обменивались новостями, поступившими из ведомств.
   Германа Валмона беспокоило преувеличенное внимание, которым был окружен в Эйнрехте посол Талига маркиз Диего Фиеско, южанин, пришедшийся удивительно по вкусу королю-кесарю Фридриху (северяне только разводили руками и улыбались, признавая, что не могут в этом ничего понять). Экстерриор настаивал на том, что ежедневное приглашение посла на церемонию утреннего туалета кесаря, очевидно, означает что-то неприятное для Талига. Излишнее внимание иногда свидетельствует о худшем, чем полное пренебрежение.
   Альфред Окделл зачитал отчет о тянувшемся уже несколько лет деле о пограничных владениях Бергмарк и Ноймаринена. Столкновение двух юрисдикций на землях одного барона долгое время занимало внимание Малого совета.
   Первый маршал и адмирал напомнили о проекте организации отдельных зимовок для королевских армии и флота. Алессио подтвердил, что особый кабинет в составе военного штаба на грядущей неделе получит все необходимые распоряжения.
   Тессорий оповестил его величество о том, что прибыл представитель урготской компании Бернучи. Алессио вздохнул. Этого человека следовало принять как можно любезнее, провести для него торжественный обед, которым король обычно пренебрегал, и посетить вечерний бал главы урготской общины Олларии. Это означало, что доклад Армана Дорака откладывался до завтра. Пренебречь же представителем Бернучи было никак нельзя, поскольку король хотел уговорить компанию осуществлять льготные поставки продовольствия на север Талига в конце каждой зимы и весной. Такие поставки могли защитить жителей этих земель от голода, но Бернучи вполне могли отказать даже королю, поэтому было необходимо личное внимание и максимальный почет.
   После речи каждого из сановников и обсуждения всех заготовленных тем Алессио задал ставший почти ритуальным вопрос, все ли сказали то, что могли, в полной мере. После этого, подождав семь ударов сердца и еще один, он закрывал совет. Однако в этот раз отработанная гармония была нарушена. Кансилльер Агнел Придд поднял голову:
   - Ваше величество, позвольте мне почтительнейше задать вам вопрос.
   - Я слушаю вас, господин кансилльер.
   - Ваше величество, как скоро мы сможем увидеть ее высочество принцессу Алеанну, дочь покойного конунга Хайнрика, которая попросила в Талиге защиты и покровительства?
   Повисла звенящая тишина. В этой тишине Алессио ловил разбегающиеся мысли и решал, что он может ответить. Наконец, медленно, взвешивая каждое слово, он произнес:
   - Ее высочество принцесса Алеанна будет представлена ко двору завтра, пока все лучшие семьи королевства находятся в столице. Господин кансилльер, я прошу вас проследить, чтобы все были оповещены, и передать господину церемонеймейстеру, что все должно быть готово подобающим образом. А теперь, я объявляю совет закрытым. До завтра, господа.
   "Попался, как мальчишка, - думал Алессио, до боли вжимая ногти в ладонь. - Но, Леворукий, откуда он узнал? Надеюсь, такая быстрота пресечет ненужные слухи, которые возникают до предания чего-либо гласности. Последующих все равно не избежать... Но откуда же он узнал?"
  

6

  
   Королевский двор Олларии, впервые за долгое время собравшийся во дворце в полном составе, блистал драгоценностями, позвякивал шпагами, махал веерами и пах морисскими благовониями. Прием был особым, поэтому та сдержанность в костюме, которая исподволь культивировалась Алессио, теперь была отброшена. Придворные облачились в геральдические цвета, и зала превратилась в хаотичную клумбу сумасшедшего садовника, который густо рассыпал семена всех имевшихся у него цветов и сумел добиться того, что они выросли все, сплошным ковром покрыв землю.
   Королевский двор Олларии бурлил от слухов, проносившихся от ряда к ряду почти не сдерживаемым громким шепотом. Каданская принцесса? Не может быть! Это чья-то хитрая интрига? Кто-нибудь ее уже видел? Как она выглядит? Кто ее нашел?
   Королевский двор Олларии задыхался от любопытства. Приученный к немногочисленным фиксированным ритуалам и примату службы над праздником, он жаждал событий, интриг, развлечений и того размаха, с которым шла жизнь при предшественнике Алессио, Карле VI. Все взоры невольно обращались туда, где подле королевского балдахина, трон под которым еще пустовал, собрались главы знатнейших семей королевства. Там рядом стояли сеньоры Севера, Эрвин Ноймаринен и Альфред Окделл, объединенные стремлением видеть своих дочерей королевами на троне Талига и одинаково обидным отказом, с которым встретились их желания.
   Королевский двор Олларии не сомневался, что скоро начнутся приготовления к королевской свадьбе. И ждал реакции обоих герцогов, сжимаясь от предвкушения.
   Не менее часто взгляды придворных обращались к почетному месту, отведенному посольской палате. Королевский церемонеймейстер постарался - они были размещены так, чтобы не пропустить ни одной детали из действа, которое вот-вот должно было начаться. Чтобы ни одна складочка на платье столь горячо ожидаемой принцессы не скрылась от их глаз. Чтобы каждый из них в полной мере смог донести до сознания своего государя: принцесса Каданы добровольно перешла под покровительство Талига, а талигойский король как истинный дворянин принял ее, покинутую, гонимую и одинокую.
   - Его величество Алессио I, король Талига, покровитель Кэнналоа и Бергмарк, сюзерен Ургота...
   Под пышное звучание титулов, принятых им от предшественников и даже приобретенных самостоятельно, Алессио проходил между склоняющимися в поклонах придворными. Королевский двор Олларии публично заявлял о своей преданности, любви и обожании. Коротко поклонившись своему двору в совокупности, Алессио опустился на сидение трона, ощущая напряженной спиной его прямую, высокую спинку. Все взоры устремились на него, и Алессио, физически ощутив тот фокус напряжения, в котором оказалась его фигура, с невольным сочувствием подумал о том, что сейчас оно обратится на девушку, которая по его знаку вступит в зал.
   В наступившей тишине Алессио услышал обрывок недовольного шепота главы Дома Скал:
   - ... говорю вам, медведица или большая кошка. Может быть, гусыня, как ее более дальние родственники. Но есть ли разница...
   Алессио дернул щекой и встретился взглядом с Геркартом Капельрадо, придворным церемонеймейстером, которые уже давно тревожно поводил глазами. Король чуть улыбнулся и кивнул. Капельрадо поспешно поклонился и, чуть выйдя вперед, легонько стукнул церемониальным посохом. Тупой звук его столкновения с наборным паркетом залы разлетелся широкой волной и легко разбился на тысячи отголосков, отскакивая от стен, люстр, концов длинных шпаг мужчин и высоких причесок дам. Звонким, хорошо поставленным голосом, Геркарт Капельрадо объявил:
   - Ее высочество Алеанна Мария Луиза Доротея Милена, принцесса Каданы.
   Распахнулись обе створки двери и на длинную алую дорожку ковра, заканчивающуюся у подножия королевского трона, вступила девушка в пышном платье геральдических цветов Каданы. Изящное кремовое кружево воротника и манжет, отдававшее дань коричневому на каданском гербе, лежало на расшитом золотом изумрудно-зеленом бархате. Этот цвет, огромный воротник и пышная юбка только подчеркивали хрупкость самой девушки. С идеально прямой спиной, гордо приподняв подбородок, отчего она, невысокая, казалась значительней, чем к этому располагал ее рост, девушка шла по ковру по направлению к трону.
   До Алессио доносились сдержанные шепотки придворных - видимо, это была крайняя степень сдержанности, которая была возможна при том возбуждении, которое охватило этих людей.
   - ...какая бледная кожа. Хотя, она ведь северянка...
   - ...да, безусловно, не красавица. Но это и не нужно.
   - ...какие волосы! У меня просто пепельные, а у нее еще с золотом.
   - ... помилуйте, ничего особенного.
   - ... глаза слишком маленькие. И уголки опущены - как некрасиво!
   - ... и это принцесса? У нее нос вздернутый, как у крестьянки.
   - ...он приподнят совсем немного, это фамильная черта каких-то кагетских князей.
   Да, она не была ни гусыней, ни медведицей. И ничего рысьего не было в ее облике, поэтому связь с гербом Каданы, на насыщенно-зеленом фоне которого изгибала спину и выпускала когти коричнево-золотая рысь, не оправдывалась. Она была похожа на тот портрет королевы Этери, который погиб в Хёгреде, но копия лежала в письменном столе короля Талига. Алессио невольно улыбнулся при мысли о том, что собравшиеся в зале придворные дамы, первые красавицы Талига, должны чувствовать себя в ее присутствии если не коровами, то коровницами. Невысокая, хрупкая, бледная, со светлыми, собранными в изысканно простую прическу волосами и темными глазами, цвет которых не получалось разглядеть, она остановилась в нескольких шагах от трона. И медленно, значительно, сохраняя прямую спину и глядя прямо в глаза Алессио, опустилась в низком реверансе. Пышные юбки цвета торкских изумрудов веером легли на кроваво-красный ворс ковра. Король испугался, что она становится на колени, но это был только реверанс, лишь в самой низкой точке которого она на миг опустила на глаза ресницы. Гордый, очень почтительный и адресованный только одному человеку в этом зале - королю Талига.
   Алессио в ответ поднялся на ноги и легко поклонился. Когда девушка выпрямилась, он подошел к ней и протянул руку. Тонкая прохладная ладонь несмело опустилась на его пальцы.
   - Лучшие люди Талига, высокое собрание посольской палаты, прекрасные дамы и девицы! Я представляю вам принцессу Алеанну, дочь покойного конунга Хайнрика, которая оказала нам честь, попросив помощи и покровительства Талига. Долгие лета наследнице каданских королей!
   Шурша юбками, позвякивая шпагами в расшитых ножнах, качая локонами и искусно вытащенными из причесок прядями волос, королевский двор Олларии безмолвно склонился в вежливом, идеально соответствующем этикету поклоне. Этим он напоминал той, кого король держал перед ними за руку, что ее недавний реверанс по изяществу принадлежал скорее танцовщице, чем принцессе, которая до тонкостей должна знать положенную при встрече с коронованными особами глубину приседания.
   - Мы дарим принцессе Алеанне замок Шато-де-Сёриз и назначаем вдовствующую графиню Анриетту Савиньяк старшей дамой ее штата. Сегодня же ее высочество отправится туда, где сможет отдохнуть от всех невзгод, которые ей пришло вынести. А теперь, мы благодарим всех за присутствие на этом знаменательном торжестве и просим впредь быть гостями в нашем дворце.
  

7

  
   У камина в малой приемной его величества горели свечи. Остальная часть комнаты, за исключением входа в кабинет короля, где стояли зажженные канделябры, тонула во мраке. Арман Дорак медленно в который раз пересек пространство, покрытое ворсистым ковром, и остановился точно напротив двери. Дневная церемония прошла выше всяких похвал, замысел, родившийся во дворце кардинала, удался, однако теперь пришло время сложного разговора с королем. Так или иначе, именно Арман мог ответить своей карьерой и даже головой за то, что интрига двоих вельмож удалась в полной мере. С другой стороны, он же мог пожать наиболее обильные плоды, если интрига удастся до конца, и девушка, привезенная им в столицу, однажды станет королевой.
   Из-за двери неслышной тенью выскользнул Жиром, камердинер короля. Придворные сплетники оттачивали на нем свое остроумие, указывая на близость юноши к королевской опочивальне, упорное нежелание Алессио жениться и вопиющие отсутствие фавориток. Однако Дорак и, что было еще важнее, королевский архи-шпион Джеффри Давенпорт, знали, что Жиром был безупречен в этом отношении.
   - Его величество просит вас к себе.
   Кабинет, залитый светом многочисленных свечей, охватил все существо Дорака, не готового к этому после темноты приемной. Король, одетый в простой черно-белый мундир без знаков отличия, стоял спиной к вошедшему. Потом, чуть повернувшись и демонстрируя графу фамильный профиль герцогов Алва, он молча указал Дораку на кресло. Сам опустился напротив, сплетя под подбородком длинные пальцы.
   - Я слушаю вас внимательно, граф, - сказал он. - И хочу, чтобы вы понимали всю серьезность положения. По вашей вине я представил ко двору девушку, о которой мне ничего не известно, как принцессу Каданы. И сделал это только потому, что, с одной стороны, вы не сумели удержать тайну, и по городу поползли слухи настолько обширные, что о них сообщил мне господин кансилльер на Малом совете, а с другой, после последнего каданского мятежа нам необходимо что-то, что успокоит смутьянов. Я хочу услышать ваши объяснения, и, не скрою, буду весьма недоволен, если ваши сведения об этой девушке меня не удовлетворят.
   - Я незамедлительно приступаю, уповая на мудрость и милосердие вашего величества. Вот что мне известно. Вот что я посчитал достаточным основанием, чтобы признать эту девушку возможной принцессой Каданы.
   Почти двенадцать лет назад, на исходе Летних Молний, то есть через три месяца после того, как Чемгыр перешел границу Каданы и в бою погиб принц Густав, в Хогеннау с заходом солнца приехал всадник и потребовал встречи с аббатисой Матильдой. Всадник был одет в очень потрепанную одежду, правда, из богатого полотна, с отпоротыми геральдическими знаками. Он привез шестилетнюю девочку и сумки с золотом, достаточным для того, чтобы оплатить десять лет обучения - самый длинный срок, на который в Хогеннау принимают воспитанниц. Он назвался Хеймницем Гальфау - имя выдуманное, видимо, второпях. Я сумел это проверить. Девочку он называл Алеанной.
   Мужчина уехал на следующее же утро, девочка стала одной из воспитанниц этого заведения. Думаю, излишне напоминать, что туда хотя бы на несколько лет отправляются дочери лучших семей Севера - Дриксен, Гаунау, Каданы и Норуэг. Только Фельсенбурги и Штарквинды остались пока в стороне от этой традиции. Девочку воспитывали, как герцогиню и будущую супругу властителя. Она владеет талиг, гаунау, дриксенским, агмским, кагетским, гайифским и древними языками. Много знает по истории и географии Золотых земель. Танцует и поет. Она провела в Хогеннау те десять лет, за которые было заплачено. По их истечении встал вопрос, какой будет дальнейшая судьба этой странной воспитанницы, которой за все это время никто не поинтересовался. Один только раз шпионы кесаря Фридриха заглянули в Хогеннау, когда проверяли все женские монастыри Гаунау, в одном из которых так или иначе могла оказаться принцесса. Аббатиса Матильда сумела дать им некое исчерпывающее объяснение, возможно, выдав воспитанницу за свою родственницу или намекнув, что она незаконнорожденная. Так или иначе, больше там никто не появлялся и слежки за Хогеннау установлено не было.
   Завершение воспитания девушки совпало с прискорбным для всего заведения событием - умерла аббатиса Матильда. Ее преемница, возможно, лично не слишком хорошо относилась к странной воспитаннице и не собиралась держать ее у себя после того, как закончились выплаченные деньги. Это совпало с тем, что в окрестностях Хогеннау объявился некий Жильсон Морнэ, талигоец из Эпинэ, хозяин труппы девушек-артисток. С дохода от продажи их искусства и их тел он и жил. Новая аббатиса фактически продала ему свою бывшую воспитанницу с условием, что тот увезет ее как можно дальше от Хогеннау и сохранит произошедшее в полной тайне.
   Жильсон Морнэ оказался человеком оборотистым. Он быстро сообразил, что попавшая к нему девушка - существо совершенно иного круга, нежели он сам и другие члены его труппы. Это обстоятельство он превратил в ключ к гостиным мелкой знати, доступ куда ему был закрыт. Девушка прекрасно пела, танцевала, умела играть на лютне и вести светскую беседу. Морнэ же продавал мелкопоместным дворянчикам ту сказку, которую она создавала: они чувствовали себя гостями или даже хозяевами некого подобия столичного салона. За это платили и, судя по всему, платили весьма неплохо. Кроме того, эти люди часто делали девушке предложения...гм...предложения весьма деликатного свойства.
   Тогда Жильсон Морнэ понял, что может заработать гораздо больше, если сумеет выбрать правильного человека, деликатное предложение которого девушка должна будет принять. Он с труппой находился в это время в Эпинэ и вынашивал планы обосноваться в Олларии и открыть там роскошный дом, "хозяйкой" которого будет его золотая жила, а роль дополнительных увеселений будут играть девушки труппы. Приступив к активному поиску подходящего человека, чья плата за выполнение...гм...деликатной услуги в соединении с уже накопленными средствами даст ему возможность осуществить задуманный проект, Жильсон совершенно неожиданно наткнулся на меня. Как его величество помнит, в конце Зимних Волн я с вашего разрешения уезжал в Дорак, чтобы поправить дела своего графства, и вернулся только теперь.
   Я не стану утомлять ваше величество рассказом о подробностях нашего торга. Скажу только, что когда он состоялся и я увидел девушку, я был потрясен. Я сравнил ее внешность с теми копиями портретов королевы Этери, которые всегда имел при себе, и обнаружил сходство, закрыть глаза на которое я уже не мог. Сегодня вы, ваше величество, тоже без сомнения его отметили. Телосложение, разрез глаз, линия шеи и плеч, овал лица и пропорции - совпадение весьма мало вероятно. Я заплатил Жильсону Морнэ часть суммы, о которой мы условились, и не отдал ему девушку. Он был поистине вне себя, но поделать ничего не мог, поскольку по законам вашего величества ни один талигоец не может владеть человеком как вещью.
   Тогда же я расспросил девушку и узнал то, что имел честь сообщить вам. Еще некоторое время ушло на проверку всех этих сведений. И вот - эта девушка в Олларии, у вашего величества.
  
   Алессио, не перебивая слушавшему рассказ, было гадко. Принцесса крови в руках у сводника! Принцесса крови, чья невинность, с рождения предназначенная, чтобы скрепить союз двух держав, становится предметом торга между проходимцем и мелкопоместными дворянчиками. Принцесса крови, которая поет и танцует для забавы отбросов... Как могла девушка, воспитанная, как герцогиня, выжить в бродячей труппе?
   Усилием воли Алессио вернул свои мысли в русло, более близкое сфере государственных интересов. Арман Дорак ждал ответа.
   - Однако, насколько я понимаю, ничего, кроме внешности и некоторых деталей прошлого, не подтверждает того, что эта девушка - на самом деле принцесса Алеанна?
   - Еще имя, ваше величество.
   Алессио досадливо отмахнулся.
   - Вы понимаете, во что мы ввязались из-за вашей поспешности и неумения хранить государственную тайну? - медленно произнес он. - Вы понимаете, насколько велика угроза дипломатического скандала? Если найдется хотя бы один человек, кому известно происхождение этой девушки...
   - Но, ваше величество, - Дорак едва заметно задыхался, - позвольте заметить: таких людей нет.
   - Положим, что так. Однако есть множество тех мужчин, увеселением которых занимался этот человек...повторите, пожалуйста, его имя...
   - Жильсон Морнэ, ваше величество.
   - Да, благодарю вас.
   - Ваше величество, - граф говорил медленно, взвешивая слова. - Я прошу вас дать этой девушке шанс. Ни одна из тех, на кого мы ранее обращали внимание, не располагала настолько убедительной историей. Ни одна из них не могла быть принцессой, но эта - может. Кроме того, она воспитана так, как полагается по ее происхождению.
   - Вы правы, и это как нельзя более удачно. Однако самозванка не может стать королевой.
  
   Камень новой мостовой у бокового подъезда к королевскому дворцу гулко отдавался под жесткими подошвами кавалерийских сапог графа. Однако Пьера, недовольно прядающего ушами, пришлось отпустить с конюхом: чуть в стороне от крыльца, сопровождаемая факелоносцами в лиловых ливреях, стояла карета Агнелла Придда. Дорак с облегчением опустился на мягкие подушки сидения, сознавая, впрочем, что ослаблять внимание еще рано. Однако он слишком боялся посланца от кардинала с приглашением на исповедь к его преосвященству, чтобы скрывать радость при виде другого участника недавнего ночного совещания.
   - Что его величество? - кансилльер носком сапога придвинул к ногам гостя маленькую переносную жаровню. Зима уже миновала, но после захода солнца воздух все еще леденил кровь.
   - Его величество недоволен тем, что пришлось сыграть по чужим правилам.
   - Это очевидно, - Агнелл улыбнулся. - Какое впечатление на него произвела девушка и рассказанная вами история?
   - Мне показалось, его величество несколько смущен той ролью, которую она играла у Жильсона Морнэ.
   - Вы хотите сказать, что он не убежден?
   - В очень малой степени, монсеньор.
   - Алессио никогда не бывает в чем-то уверен до конца, - кансилльер откинулся на спинку сидения. - Он, вероятно, хорошо понимает игроков, поскольку постоянно принимает решения и действует, полагая, что обладает не всей информацией, не все учтя и взвесив, не обретя уверенности. Так что ничего удивительного в этом нет.
   За оконцем кареты, наполовину скрытым тяжелой занавесью глубокого фиолетового цвета, мерно покачивались сонные улицы Олларии. Собеседники некоторое время молчали.
   - Как ему показалась сама девушка? - наконец, спросил кансилльер.
   - К сожалению, он не дал этого понять.
   - Полагаю, вы полностью отдаете себе отчет в том, что от вашего правильного поведения в этой истории зависит ваше будущее, а может быть и жизнь.
   Дорак улыбнулся в темноте. "Вы думаете, мне не известно, что вы с его преосвященством любите таскать каштаны из огня чужими руками?"
   - Прямо скажем, - продолжал Придд, - она не красавица. Я рассчитывал на большее. То есть, простите, я немного не то хотел сказать. В ней, безусловно, чувствуется порода, есть какое-то очарование. Но этого может оказаться мало.
   Арман вздохнул и развел руками.
   - К сожалению, - кансилльер внимательно следил глазами за выражением лица собеседника, - мне совершенно ничего не известно о вкусах его величества в этой области. Отчеты служащих господина Давенпорта, составленные еще при жизни Карла, проливают слишком мало света на это обстоятельство. Тогда слишком серьезно планировалось женить его на дочери алатского господаря и отправить служить новоявленному тестю. Там уже, в Сакаци или где-нибудь еще, он мог сколько угодно выбирать себе пассий или даже мальчиков, будучи на глазах и без какого-либо влияния. Теперь же мы совершенно безоружны. Ничего, кроме двух быстротечных романов, не было замечено за его величеством за эти пять лет. И дамы были настолько разные, что делать выводы сложно.
   - Как бы то ни было, - Дорак поднял взгляд и посмотрел прямо в глаза кансилльеру. - Сердечные причины всегда можно заменить представлениями чисто политического толка. Если его величество убедится, что необходим именно этот брак, он в него вступит.
   - Наше же дело, - закончил Придд, - помочь ему в этом убедиться.
  

8

  
   Небо, бывшее безупречно ясным и радовавшее своей голубизной еще полчаса назад, когда кортеж короля подъезжал к южным воротам, затянулось низкими бледно-серыми тучами. Их сплошное одеяло, казалось, хотело укрыть и землю, и людей на ней. Но в этом стремлении не было ничего теплого или участливого. Наоборот - небо, наползая на землю, набивало души ее обитателей ватой глухой, непонятной тоски.
   Алессио нетерпеливо приподнялся на стременах и плотнее закутался в плащ. К Леворукому всю эту свиту, эту прогулку, эту погоду и эту девушку. Капельрадо в последний момент навязал ему кортеж, по меньшей мере в пять раз больший, чем было угодно королю. Прогулка, таким образом, растягивалась, и Алессио с досадой чувствовал, как утекает между пальцев время. То время, которое можно было провести с гораздо большей пользой, чем тащась по дороге в окружении надевших парадную форму гвардейцев. Погода, радовавшая его всю первую половину дня случайными солнечными лучами, грозила окончательно испортиться. А девушка... Что ж, тут было ничего не поделать. С девушкой следовало увидеться.
   Замок Шато-де-Сёриз был очаровательным небольшим строением, на исходе Весенних Молний утопавшим в вишневом цвете. Тогда казалось, что на окрестности обрушилась цветочная метель. А в месяц Летних Скал по дороге к нему расцветали яблоневые сады, и нежные бело-розовые лепестки падали под копыта коней маленькими уснувшими феями. Теперь же, когда на яблонях только-только появилась зеленая дымка еще не раскрывшихся листьев, Шато-де-Сёриз не мог радовать глаз всей красотой, которая была ему присуща в другое время. Однако Алессио все равно счел его вид весьма милым и поздравил себя еще раз с решением поселить девушку именно здесь. С одной стороны, этот жест, который кому-то мог показаться красивой ссылкой, позволял приглушить на время разговоры о свадьбе и дать ему время разобраться в том, что из себя представляет эта девушка. С другой стороны, самозваной принцессе не должно было быть слишком тоскливо в Шато-де-Сёриз.
   Алессио еще раз нетерпеливо обернулся. Церемонеймейстер настаивал на том, что скорость перемещения короля со свитой должна соответствовать его сану. Однако она просто убивала. Это была одна из тех минут, когда его величество Алессио I от всей души жалел, что не сидит в одной из библиотек Эйнрехтского университета или не плывет на корабле в Багряные земли, чтобы прикоснуться там к мудрости южных земель.
   Наконец, быстро соскочив с седла и бросив поводья конюху, он, уже не глядя на свиту, взбежал по ступенькам парадного подъезда, оформленного в виде крыльца под балдахином из искусной резьбы, изображающей полог вьющихся растений. Сопровождаемый тонким позвякиванием шпор и поспешными поклонами дворецкого, он взлетел вверх по лестнице и оказался в гостиной. Стукнул об пол веер одной из придворных дам, остальные стайкой отступили к стене, не забыв, впрочем, присесть в реверансе.
   - Эрэа, - графиня Савиньяк склонилась в поклоне, король не забыл подойти к ее руке, - мы желаем немедленно видеть вашу воспитанницу. Наедине.
   Еще одной гордостью Шато-де-Сёриз был великолепный зимний сад, окна которого, забранные безумно дорогим урготским стеклом, смотрели с заднего фасада на резко уходящий вниз склон холма и открывающуюся долину. Теперь в них несмело заглядывал бледный луч солнца, неизвестно как пробившийся сквозь плотную пелену облаков. В зале, куда выходил дверной проем, офицеры королевской свиты любезничали с дамами, но гул их голосов почти не долетал до зимнего сада - маленького приюта роскошного юга под не слишком приветливым небом Олларии.
   - Ваше величество, - голос принадлежал графине Савиньяк, но Алессио, обернувшись, увидел не ее, а ту девушку, из-за которой ему пришлось оставить дела, Олларию и в этот неприветливый вечер трястись по дороге в обществе офицеров кортежа, блестящих, но совершенно никудышных собеседников. Поднявшись из быстрого, идеально выверенного по глубине реверанса, она стояла в нескольких шагах от короля, опустив на глаза ресницы. На ней было светло-серое платье с высоким воротником, в котором белело тонкое кружево и нежная кожа шеи с маленькой родинкой точно посередине. Насколько женщина должна быть уверена в своей красоте, чтобы носить серое... Впрочем, Алессио напомнил себе, на представлении ко двору три дня назад она была в зеленом. Пусть это и цвет щита на гербе Каданы, в нем сложно выглядеть безупречно.
   - Эрэа, - Алесио предложил девушке руку, на которую та несмело оперлась. Обогнув небольшой, очаровательный фонтан, король повел свою спутницу к центру зимнего сада, туда, где они были скрыты от взглядов свиты.
   - Я приехал узнать, - Алессио нарушил становящееся неловким молчание, - всем ли вы довольны и понравился ли вам Шато-де-Сёриз.
   - Для меня счастье жить так, как угодно его величеству, - все еще не поднимая головы, безукоризненно светски ответила она.
   - И все-таки, как вы нашли Шато-де-Сёриз? - с ударением произнес король.
   - Это один из прекраснейших замков Талига. Я благодарю ваше величество, - еще один безупречный ответ. Что это - то воспитание, которое ей дали в Хогеннау, или наука госпожи Савиньяк?
   - Всем ли вы довольны? - Алессио решил повторить вопрос.
   - Да, ваше величество.
   - Нет ли у вас каких-либо жалоб?
   - Нет, ваше величество.
   Вероятно, все-таки это придворная наука госпожи графини. Она прекрасно объяснила девушке, как та должна вести себя в присутствии короля Талига - властителя половины Золотых земель.
   - Может быть, у вас есть какие-то пожелания? - Алессио не смог скрыть ноты раздражения. Еще ни к одной даме он не был столь внимателен в последние пять лет!
   - Нет, ваше величество.
   - Вы можете сказать хоть что-нибудь, - он остановился, вынуждая собеседницу повернуться к нему лицом. Однако она по-прежнему смотрела на серый подол своего платья и носки верховых сапог короля, - кроме "да" или "нет"?
   Алессио понял, что его голос прозвучал слишком резко: копившееся несколько часов раздражение нашло, наконец, выход. И тут Алеанна подняла голову. Создатель, какие у нее были глаза! Цвета северного моря в непогоду, того моря, по неспокойной поверхности которого пляшут кецхен, поднимая фонтаны брызг и проносясь в убийственном танце у борта корабля. Эти глаза в обрамлении светло-золотистых, как и волосы, ресниц под тонкими светлыми бровями бросили в собеседника клубок укора и непонимания и снова опустились долу.
   - Да, ваше величество. Я могу. Скажите, что будет со мной, когда я не буду уже нужна вашему величеству?
   Алессио смущенно замолчал, рассматривая склоненную голову стоящей рядом девушки. Тонкая светлая прядка, намеренно выпущенная из прически, извилистой линией спускалась к изгибу чуть округлого подбородка. На висках выбились другие вьющиеся пряди, придавая всему ее облику налет очаровательной непосредственности.
   - Эрэа, - наконец, произнес он, - я прошу вас не беспокоиться о своем будущем. Все ваши тревоги и опасности позади.
   - Мне хотелось бы вам верить, ваше величество, - тихо ответила она.
   - Вы не верите королю Талига? - Алессио улыбнулся, надеясь, что в его тоне явственно звучит шутка.
   - Король Талига не всесилен, несмотря на всю мощь его королевства, - она снова подняла глаза. В них плескалось и било хвостом одиночество. Алессио поднес к губам ее руку, неуловимо пахнущую туберозами.
   - Увы, мне нечего вам возразить. Но я прошу верить, что более вам ничего не угрожает.
   Она кивнула.
   - Ваше величество не убежден в том, что я та, в качестве кого меня представили вашему величеству?
   Алессио улыбнулся.
   - Позвольте мне пока не отвечать на ваш вопрос. Сейчас важнее всего, что вы юны, очаровательны, и Шато-де-Сёриз достоин быть обрамлением для вашей красоты, став вам новым домом, на что я очень надеюсь.
  

9

  
   Лучи рассветного солнца протягивали ладони сквозь цветные сине-сиреневые с золотом окна витражей. Стрельчатый свод уходил высоко к небу и тому, кто взирал оттуда на простирающийся у его ног мир. Тонкие каменные перекрытия лишь подчеркивали хрупкость и изящество этого свода, у которого, казалось, не было стен: их заменило узорчатое полупрозрачное стекло. И свет, преломляясь в его изгибах, меняя цвет в своем пути во внутреннее пространство, мягкими переливами падал на каменный пол. По сторонам, в еще уходящих в темноту нишах замерли статуи: святые возводили свои чистые очи горе и молитвенно складывали тонкие руки. Их неземные черты были полны покоя, которым в этот рассветный час дышала вся придворная часовня Святых Королев.
   Они обе были здесь, две королевы Талига, причисленные к лику святых. И их алтари смотрели друг на друга с двух концов этой устремленной ввысь и обреченной свету часовни. Мраморная святая Октавия стояла вполоборота, чуть наклонив голову, как будто к чему-то чутко прислушиваясь. Ее небольшие руки с хрупкими запястьями лежали на груди в жесте, которым она вверяла себя то ли земному, то ли небесному возлюбленному. Из-под небрежно сдвинутого капюшона на плечо падала тяжелая, расплетающаяся коса. Вечно юная, вечно печальная, она уже столетие смотрела со своего небольшого пьедестала с неизбывной тоской. Единственная любовь великого Франциска Оллара, для которой он добился места на небесах и в людской памяти.
   За спиной статуи открывалось ярко освещенное множеством свечей полотно. На нем Октавия, изображенная у того окна, где ее впервые увидел Рамиро Алва, была другой: улыбающейся уголками губ, умоляющих о поцелуях, теребящей пряди волос нервными пальцами, прямо смотрящей вперед бездонными синими глазами, теми глазами, которые от нее унаследовали герцоги Кэналлоа. Эта неуверенная улыбка только что родившейся женщины, еще не верящей в свое счастье, но страстно надеющейся на него, потрясала в сотый раз так же, как в первый.
   Навстречу святой Октавии, прорезая взглядом и запечатленным в мраморе порывом пространство, поднималась святая Катарина. Скульптор изобразил эту королеву последнего Излома в момент, излюбленный ее агиографами: на суде, устроенном узурпатором над маршалом Алвой, она поднимается к кафедре свидетелей, чтобы дать показания, смертельно опасные для ее жизни. Она настаивает, что Рокэ Алва невиновен. Она призывает его к сопротивлению. Она ведет себя, как королева, не признавшая прав и силы тараканов, забравшихся в ее дворец... Вдовье платье королевы своей мешковатостью только подчеркивало хрупкость ее фигуры. Благодаря неповторимому искусству мастера ее мраморная вуаль, казалось, была готова отделиться от волос и, поднятая порывом некстати влетевшего ветра, упасть вниз, туда, где подол платья Катарины сливался с полом.
   Статуя второй королевы также была помещена на фоне картины, но ее сюжет был гораздо страшней и патетичней, чем запечатленный на противоположной стене. Неестественно изогнутая, Катарина лежала на толстом, ворсистом ковре, быстро впитывавшем кровь, которая обильно вытекала из раны у ключицы. Ее чрево, еще по привычке питавшее плод, было опущено. Вывернутая шея, сильно запрокинутая голова и безмятежно спокойное лицо. Пустые и навечно открытые глаза серьезно смотрели на струйку крови, вытекающую из-под ковра и пачкающую белоснежный манжет платья королевы... Королева-мученица, погибшая от руки убийцы именно тогда, когда она готовилась стать матерью.
   Алессио заставил себя оторвать взгляд от глаз святой Катарины и взглянуть на Октавию. На ее щеке трепетал розовый отблеск проникшего сквозь витражи света, и казалось, что статуя плачет. Это волшебство часовни Королев заставляло приходить туда снова и снова и, опускаясь коленями на холодные, леденящие кровь плиты пола, отдавать свои мысли им - женщинам двух Изломов.
   Здесь Алессио не покидало ощущение тайны, непередаваемой притягательности мира тех, кого он видел каждый день и не мог постигнуть - женщин. Две королевы, две святые - и две неразрешимые загадки. Два образа, многократно воссоздаваемые мужчинами. Две истории, описанные мужчинами. Две женщины, ими любимые и ненавидимые. Что на самом деле знали о них те, кто впервые поднял голос в защиту того, чтобы признать их святыми? И что знали те, кто очернял их память?
   Святая Октавия была особым символом для юношей из дома Алва - той "девочкой в окошке", которую многие из них тайно желали встретить - и не встречали никогда. Она была мечтой, ускользающей в молчание и мрак недостижимости. Мечтой, запечатленной в камне так, как, казалось, не может быть исполнено в реальности.
   Святая Катарина стала воплощенным зерцалом королевы - образцом, на который надлежало равняться всем дочерям талигойских аристократов. Честь и сила духа, которые встречались далеко не у каждого мужчины - вот то, что должно было остаться от нее в памяти грядущих поколений. Мать детей, которые смогли пережить младенчество, бури Излома и выполнить тот долг, который на них налагало происхождение.
   Однако были те, с языков которых капал яд. Они называли Октавию шлюхой, а Катарину - любовницей маршала Рокэ Алвы. Они говорили, что супруг Октавии доставил трон Франциску Оллару, а всеми выгодами этого пользовалась его жена. Они припоминали Октавии ее незнатное происхождение, а Катарину объявляли незаконнорожденной, плодом супружеской измены. Они находили особое наслаждение в том, чтобы ломать сказку и топтать ногами то, что оставалось от ее обломков.
   Алессио подошел к статуе святой Октавии, чувствуя спиной пристальный взгляд мраморной Катарины. Что чувствовала эта женщина, когда она оказалась при холодном, до мозга костей изъеденном аристократическими фанабериями, истекающем ядом дворе Кабитэлы? Каково ей было, когда умер безумно любимый ею муж? И любила ли она его на самом деле так, как утверждают некоторые?
   При этой мысли король невольно обернулся и встретится глазами с серьезным взглядом Катарины. А кого любила эта женщина? Та, кому злые языки приписывают многочисленные измены мужу, рождение детей от маршала, а не от короля, и бесчисленных жертв в виде юных Людей Чести? Та, которая, если верить ее агиографам, терпела оскорбления от узурпатора, но не назвала ему имя отца ребенка, которого носила под сердцем?
   Алессио сдержал вздох и невольно поднес руку к виску. Эти женщины так же, как и те, кому он ежедневно целовал руки, жили в мире мужчин. И представляли в нем тайну всех тайн. Октавия смотрела на мир глазами Сестры Смерти, хоть, возможно, никто из ее современников не замечал этого. Катарина, окруженная мраморной вуалью, казалась встающей из воды найери - непостижимой, нечеловечески прекрасной и смертельно непредсказуемой. И те, кто так нечасто наполнял залы королевского дворца в Олларии шелестом своих юбок, были их дочерьми. Как было заглянуть в их сердца? Как читать в их широко раскрытых прекрасных глазах?
   Солнце, вступавшее в свои права на небе над столицей Талига, щедро разлило свои теплые лучи, и они затопили часовню Святых Королев. Из темноты выступили все закоулки, все ниши, и казалось, что святые вздохнули от счастья, купаясь в щедрости солнца - единственного бога, которому поклоняется все живое. Темно-синие глаза замершей у окна Октавии вспыхнули - в них поселился теплый свет, который не исчезнет из них, пока солнце, пройдя свой небесный путь, не скроется за горизонтом. Тени, залегшие на лице Катарины, исчезли, и королева как будто помолодела. Почти юной девушкой она смотрела на ту, которая жила на один Круг раньше ее, и Октавия отвечала ей полной понимания улыбкой.
  

10

  
   На маленьком столике в парадном будуаре замка Шато-де-Сёриз, затканном белыми шпалерами с золотым орнаментом, лежали небольшие копии портретов. Король-конунг Хайнрих твердо смотрел из-под кустистых бровей, тяжелая золотая цепь "рысьего ордена" обвивала его шею. Наследный принц Адольф, которому суждено было погибнуть за три месяца до изгнания холтийцев, замер вполоборота, небрежно положив руку на эфес шпаги. Его брат Густав, вошедший в число первых жертв войны, которая уничтожила королевство его отца, стоял на краю обрыва, откуда открывался вид на теряющийся в дымке Хёгреде.
   Девушка, которую теперь стало чуть более естественно называть Алеанной, узнала всех троих. Однако она с обезоруживающей честностью рассказала, что не слишком хорошие копии этих портретов она видела в Хогеннау. Другое дело, что уже тогда люди, на них изображенные, казались ей знакомыми. "Из моего детства я помню только смутные образы, сотканные из эмоций и конкретных ярких деталей. Но не лица. Я могу предполагать, что видела этих мужчин в обстановке, обычной для меня до того, как я оказалась в Хогеннау. Но не могу осознать, в какой связи с ними состояли я или моя мать, которую я помню более отчетливо. К нам приходили разные мужчины, но кем они были для нас, я не знаю". После этих слов Алессио постарался скрыть некоторое раздражение, пристально наблюдая за реакцией Армана Дорака, сопровождавшего его в Шато-де-Сёриз. Граф был безупречным придворным, тем сложнее королю было справиться с поставленной перед собой задачей. Алессио хотел понять, в какой связи находятся девушка и нашедший ее царедворец. Не является ли ее появление просто интригой Дорака, не создана ли самозваная принцесса им самим.
   - Эрэа, - Алессио поморщился. Он предпочел бы, чтобы граф называл девушку "ваше высочество", - я прошу оказать нам честь и доставить удовольствие его величеству.
   - Боюсь, я не вполне поняла вас..., - мимика девушки говорила об обратном: она поняла что-то, что ускользнуло на миг от самого короля.
   - Я прошу вас спеть для его величества и меня, - вкрадчиво пояснил Дорак. - Полагаю, это доставит также удовольствие и вам, ведь ранее вы пели не в столь блестящем обществе.
   Алеанна быстро опустила глаза и внезапно покраснела. Алые пятна залили ее щеки и расползлись по шее, красными стали даже кончики мочек, выглядывающих из прядей волос.
   Алессио метнул недовольный взгляд на Дорака. Что делает этот человек? Он вполне мог бы не напоминать девушке о том, в каком состоянии она была до встречи с графом. Кроме того, какое странное поведение! Зачем ему лишний раз дискредитировать свою протеже в глазах короля? Или он считает, что раз Алессио не уверен в истинности ее происхождения, он, Дорак, может позволить себе так себя вести?
   Король перевел глаза на Алеанну. Ее щеки все еще алели румянцем. Насколько для нее было унизительным то время, которое она провела у Жильсона Морнэ, если даже легкий намек вызывает у нее такую заметную реакцию. Или же это все тонко продуманное притворство, и Дорак сумел спланировать сцену заранее...? И все же - нет. Этот неутихающий румянец, эти опущенные глаза, это непрекращающееся молчание... Какая подкупающая искренность. Или...
   - Как будет угодно его величеству, - прошептала она.
   - Я умоляю вас, - Алессио галантно поцеловал девушке руку.
   Они устроились на низком диване у стены. В соседней зале, вид на которую открывался через дверной проем, смолкли голоса: придворные - мужчины из свиты Алессио и дамы штата воспитанницы графини Савиньяк - оставили свои беседы, когда Алеанна взяла в руки лютню. Ее пальцы скользнули по струнам, и в будуаре закружилась мелодия.
  
   Ветер Севера,
   Спой мне о доме моём,
   Что посмела забыть.
   В небо серое
   Мы на рассвете уйдем
   До чертогов Судьбы.
  
   Алессио чувствовал, как дрожит и трепещет у него внутри ее голос, несильный и, может быть, не самый красивый, но выразительный, покоряющий чувством, вложенным в каждый напевный слог. Тонкие пальчики касались струн, и те послушно отвечали им то глубоким стоном, то быстрыми переливами. Увлеченный ими, Алессио не сразу осознал, что песня звучит на языке гаунау, и вряд ли кто-то еще в этой комнате может понять значение ее слов.
  
   Лед дробят у крыльца
   Кони Часа Конца
   В ожидании зова
   Последней трубы.
  
   Эта песня пахла Севером: его вересковыми пустошами, заполненными медвяным запахом маленьких бледно-сиреневых соцветий, его сосновыми лесами, через которые легко проходило солнце, его скалами, обрывающимися в холодное темное море. Эта песня звала на Север и пугала им.
  
   Звонким вереском
   Спрячутся наши следы -
   И не вспомнят о них.
   Кто поверит нам,
   Рыцарям падшей звезды
   Из отвергнутых книг?
   Пусть в узоре времён
   Ни стихов, ни имён,
   Но напомнит забывшим их полуночный крик.
  
   Эта песня ничем не напоминала того, что, срываясь с губ придворных менестрелей, заполняло собой дворцы талигойских аристократов. Она не была похожа на дикие напевы моряков и студиозусов, на дробные и грозные в своем дисциплинированном ритме песни ремесленников, на заунывные излияния крестьян. Обычно поют о любви, войне или пирушке - или об иссушающем своим постоянством быте. Эта песня кричала о другом.
  
   Словом брошенным
   Будет разрушен покой
   И живое тепло.
   Мелким крошевом -
   Мир под жестокой рукой,
   Как цветное стекло.
   По веленью творцов
   Нам смеются в лицо...
   От руки неумелых умирать тяжело.
  
   Внезапно Алессио уловил в словах что-то знакомое. Настолько знакомое, что на миг он исчез из парадного будуара замка Шато-де-Сёриз, и оказался в Эйнрехте. Там на центральной площади прямо перед королевским помостом, возведенным напротив городской ратуши, в петлях болталось девять тел. Восемь мужских и одно женское. Все исхудавшие, почерневшие от холода, изуродованные пытками и горем, покрытые уже засохшей кровью. Так за непокорство платили вожаки восстания, охватившего всю северо-восточную Гаунау.
  
   Сон безвременный
   В липкой глухой тишине
   Переписанных фраз.
   Ядом медленным -
   Ложь в почерневшем вине -
   Дар последним из нас.
  
   В окна бьется рассвет -
   Больше времени нет...
   Мы достигнем Чертогов
   В установленный час.
  
   Северный ветер, налетавший от скрытого за холмами и долинами моря, колыхал тела, бессильно повисшие на веревках. По перекладине виселицы уже прогуливались вороны, постукивая клювами о плотное дерево. Недалек тот час, когда эти клювы застучат по костям людей, которые еще так недавно были живы... Алеанна сильнее ударила по струнам.
  
   Ветер Севера,
   Спой мне о доме моём,
   Что посмела забыть.
   В небо серое
   Мы на рассвете уйдем
   До чертогов Судьбы.
  
   Лед дробят у крыльца
   Кони часа конца
   В ожидании зова
   Последней трубы.
  
   Последняя нота, оторвавшись от струн, додрожала в ставшей вдруг холодной комнате. И смолкла. Песня кончилась, и в соседней зале зашелестели юбки придворных дам. Но все еще хранили зачарованное молчание. Алессио не решался его нарушить, украдкой рассматривая умолкшую девушку. Она смотрела в окно невидящими глазами, не замечая упавшую на лицо полупрозрачную светлую прядку. Ее тонкие пальцы вцепились в гриф лютни так, что побелели костяшки.
   - Скажите мне, эрэа, - наконец, произнес Алессио, решив не дожидаться, когда граф Дорак прервет молчание каким-либо замечанием, безусловно, куртуазным, но звучащим плоско и пошло в звенящей атмосфере будуара, - имеет ли эта песня отношение к событиям восстания, которое произошло в Гаунау семь лет назад?
   Девушка повернула голову и пристально посмотрела на него. Впервые на ее лице читался неподдельный интерес.
   - Да, ваше величество. Это старая песня, записанная еще во время последнего Круга Молний и измененная в годы восстания. Ее для меня пел бродячий бард, который как раз это осуществил. Он был слеп. Разгром восстания пощадил его жизнь, но отнял глаза.
   - Я..., - Алессио осекся, с удивлением замечая подбирающееся к горлу волнение, - я был в Эйнрехте, когда там казнили вождей этого восстания.
   - Его величество, безусловно, не хочет сказать, что он сочувствует мятежникам, - поднял голову Арман Дорак. - Он лишь намекает, что лично присутствовал при завершении этих событий.
   Алессио осадил придворного взглядом, но ничего не сказал.
   - Я благодарю вас за то, что вы спели для нас, - произнес он, поднимаясь. - И за то, что спели именно эту песню. Однако нам, к сожалению, пора прощаться. Благодарю вас за гостеприимство.
   По дороге обратно, теряющейся в быстро сгустившихся сумерках, Алессио опять погрузился в пучину сомнений. Почему она спела именно эту песню? Было ли это мгновенное решение, или она предполагала, что когда-нибудь будет петь перед ним? Если так, то сколько времени она провела, подбирая, что именно сорвется с ее губ? На какую реакцию рассчитывала, репетировала ли перед зеркалом свое поведение? И что она хотела этим сказать?
   Среди этого вихря вопросов, проносившихся в его голове, наиболее болезненно отдавался один: что в ее поведении было естественным, своим, непритворным, а что - результатом науки госпожи Савиньяк?
   Арман Дорак, чуть придерживавший коня, чтобы ехать на корпус сзади его величества, улыбался про себя, вспоминая только что разыгравшуюся сцену и вчерашний разговор, состоявшийся между ним и кардиналом Дионисием. "Вы, ваше высокопреосвященство, полагаете, что я ваш телом и душой и сыграю здесь роль, угодную вам. Но вы, ваше высокопреосвященство, такой же смертный, как и я. А не ошибается только Создатель. Вы забыли об этом, ваше высокопреосвященство. Что ж, вам придется когда-нибудь вспомнить об этом, но будет поздно. Я не настолько глуп, чтобы ставить на одну лошадь и играть за одну партию".
  

11

  
   - Ваше величество, - Жиром был как всегда очень мил. Взойдя на престол и обосновавшись в королевских апартаментах, Алессио оставил его при себе именно из-за такта и умения быть незаметно незаменимым. И, кроме того, Жиром был южанином, также, как герцог Алва, адмирал Салина, Эпинэ, Савиньяки и капитан дворцовой стражи Фернан Колиньяр. Также, как церемонеймейстер Капельрадо, чей предок, первый носитель этого имени, получил титул от маршала Рокэ Алвы и переехал в Кэналлоа. Короля часто обвиняли в излишней склонности к южанам, поэтому Алессио был наиболее внимателен именно представителям других кланов. Однако большая часть мест в Малом совете и в ближайшем окружении короля принадлежала сеньрам южных земель, и с этим сложно было поспорить.
   - Ваше величество, дуайен посольской палаты Вальтер фок Мессерер.
   - Проси, - Алессио отбросил перо и позволил себе обратиться к камергеру на "ты".
   Вальтер фок Мессерер, дриксенец, носил тот титул, который закрепился за главами посольской палаты в то время, когда они неизменно были представителями Гайифской империи. Та эпоха канула в прошлое, но титул остался, хотя его носители были, как правило, выходцами с крайнего севера Золотых земель.
   Дуйаен, высокий, статный и никак не выглядящий стариком в свои пятьдесят с лишним лет, отдал короткий и немного чопорный поклон. Алессио, поднявшийся, чтобы его поприветствовать, указал послу на кресла у камина. Он был заинтересован в том, чтобы посол страны, чей кесарь приглашает талигойского представителя на ежедневную церемонию туалета государя, тоже чувствовал себя обласканным. Правда, Алессио было сложнее, чем его собрату в Эйнрехте, поскольку у Гаунау, связанной с кесарией только личной унией, тоже был свой посол в Талиге. И Алессио все пять лет своего правления не покидало ощущение, что похожий на неповоротливого медведя Виттих Беляу обладает всей хитростью этого огромного зверя и ведет какие-то свои игры за спиной красивого Вальтера фок Мессерера. Иными словами, правая рука северной державы могла не знать, что творит левая. Однако обе были настолько осторожны, что подловить их пока не получалось.
   - Ваше величество, - заговорил посол, удобно устраиваясь в кресле, - я испросил этой аудиенции, чтобы поговорить с вами о судьбе ее высочества Алеанны, которую мы все имели счастье видеть чуть более месяца назад.
   - Я счастлив, что бы обратились к этой теме, господин посол, - Алессио улыбнулся как можно более открыто. Вальтер фок Мессерер прекрасно говорил на талиг, однако король решил доставить себе и ему удовольствие и продолжил беседу на дриксен. - Что же вас интересует? Скажите, писали ли вы о ней его величеству кесарю Фридриху и его прекрасной супруге?
   - Да, ваше величество, безусловно. Однако весна, состояние дорог... Ответа я пока не получил.
   Алессио понимающе кивнул головой. Фок Мессерер врал и не краснел, так, как это мастерски делают все дипломаты. По последнему донесению Давенпорта, дипломатическая почта прибыла в Олларию вместе со странствующим преподавателем университета в Эйнрехте, который по дороге в Алвасете заглянул в столицу Талига.
   - Тем скорее я собрался обратиться к вам с нижайшей просьбой.
   - Я умоляю вас говорить, господин фок Мессерер, - улыбка Алессио, насколько это было возможно при существовавшей разнице в возрасте, приобрела почти отцовский оттенок.
   - Ваше величество, позвольте мне навестить ее высочество принцессу Алеанну. Я писал к ней, однако ваши слуги любезно вернули мне мое письмо нераспечатанным, пояснив, что вы запретили это делать.
   Итак, его величество король-кесарь обязали вас действовать, и немедленно.
   Алессио понимающе кивнул, безмолвно указывая дриксенцу на фрукты и вино, стараниями Жирома появившиеся на столе. Какая очаровательная невинность! Ничего не поделать, в общении с дипломатами следовало соблюдать множество условий и играть в их дипломатические игры. Вальтер фок Мессерер прекрасно понимал, почему так тщательно сторожат Алеанну, и, безусловно, знал, что королю Талига известны его неоднократные попытки пробить брешь в этой защите. Но форму следовало соблюсти все равно - правила игры были священны, поскольку только форма и игра отличала этих людей, занимающихся высокой политикой, от контрабандистов, убирающих конкурентов.
   - Сожалею, господин посол, но я вынужден пока отказать в исполнении вашей просьбы. Прошу вас понять, что этот отказ носит исключительно временный характер.
   Фок Мессерер вежливо наклонил голову.
   - Ваше величество, позвольте хотя бы поинтересоваться, чем продиктован ваш временный отказ.
   Естественно, старый дипломат не сдавался. Эту фразу ни в коем случае не следовало воспринимать, как покорное согласие с вежливым королевским "нет".
   - Безусловно, - Алессио не менее вежливо улыбнулся. - Мы исходим исключительно из соображений блага ее высочества. Она, хоть и получила достойное образование, росла вдали от света, поэтому слишком живое общение с его представителями может ее напугать. Кроме того, несмотря на свой весьма юный возраст, ее высочество многое пережила. Я думаю, было бы милосердно дать ей возможность собраться с силами перед тем, как она приступит к исполнению той ответственной роли, которая ей уготована происхождением.
   - Однако, ваше величество, - Мессерер забеспокоился и даже подался вперед, - в такой ситуации ей просто необходим наставник, который сумеет подготовить ее к неизбежному общению с высшим светом.
   - Вы, как всегда, правы, господин посол, - немного лести, решил Алессио, совсем немного лести. - Поэтому рядом с ее высочеством сейчас находится госпожа Савиньяк. Графиня долгое время занимала положение второй дамы двора после королевы, кроме того, она вдова, воспитавшая троих сыновей и дочь. Она сумеет не только научить ее высочество всему необходимому, но и оказать ей материнское участие, что сможет сделать только женщина.
   - Однако, ваше величество, - посол возражал со всей мыслимой почтительностью, - в этой ситуации ее высочество, безусловно, нуждается в поддержке родных. Я уверен, что в скором времени получу письмо от ее величества, адресованное ее вновь обретенной сестре.
   - Я уверен, что ее величество поймет меня, - Алессио в который раз сбился с властного королевского "мы", - в заботе о принцессе Алеанне. В последнее время на ее высочество обрушилось слишком много впечатлений, слишком много эмоций. Кроме того, еще и сознание того, что ей надлежит заново познакомится со своей страной, ее прошлым и настоящим и исполнить действительно непростую миссию. Мы должны дать ей время разобраться во всем этом и в себе. Вмешательство тех, кого она пока еще не может воспринимать как родственников, только внесет смятение, а не поддержит. Вы же, как официальное лицо, сможете ее даже испугать. И потом, - Алессио произнес это с нажимом, опережая возражения посла, - поставьте себя на ее место. Она совсем одна, среди чужих людей, которым, в сущности, нужна не она как личность, а лишь персона, обладающая ее уникальным статусом. Она одинока и, несмотря на то, что, я верю, намерения его величества короля-кесаря самые благие, ваше и его вмешательство лишь увеличит ее одиночество.
   Алессио замолчал, внезапно осознав, что сказал больше, чем собирался, и больше, чем от него ожидали. Вальтер фок Мессерер улыбнулся.
   - Я вижу, ваше величество, что ее высочество принцесса Алеанна не ошиблась в выборе покровителя, - посол, поднявшись на ноги, куртуазно поклонился. - Я напишу его величеству Фридриху, что она находится в надежных руках.
   - Передайте, прошу вас, мои пожелания долгих лет его величеству, его прекрасной супруге, его высочеству наследнику Руперту и их высочествам Фредерике и Ингунде, а также мои заверения в неизменной дружбе.
   - Всенепременно, ваше величество. Могу ли я просить у вашего величества разрешения удалиться?
   - Да, безусловно, - Алессио улыбнулся и наклонил голову чуть ниже, чем имел обыкновение. Пусть Вальтер фок Мессерер чувствует себя польщенным. - И прошу вас помнить, что мой отказ лишь временный. Скоро, я надеюсь, ее высочество сможет вас принять.
   За дуайеном посольской палаты закрылась дверь, и в королевском кабинете воцарилась тишина. Опустившийся обратно в кресло Алессио нарушил ее постукиванием пальцев по резному подлокотнику. На колокольне святого Франциска пробили половину пятого.
   - Жиром!
   Камердинер бесшумно возник на пороге в разверстом проеме двери.
   - Отдайте приказ запрягать лошадей. Мы едем в Шато-де-Сёриз.
  

12

  
   Замерший на вершине холма замок был окутан мягким безмолвием. Прогуливаясь по дорожкам вишневого сада, куда король попросил привести воспитанницу графини Савиньяк, Алессио внезапно осознал, как рано пришла в этом году весна. Стояли лишь первые дни Весенних Молний, но на деревьях уже набухли готовые распуститься вишневые почки. Менее чем через неделю Шато-де-Сёриз оденется белой дымкой и превратится в замок тайны и волшебства. Но уже и теперь, в час, близкий к закатному, сад был погружен в сонное очарование.
   Король опустился на скамейку у молчаливого пока фонтана, старясь поудобнее расположить на коленях небольшой листок бумаги. Он приехал неожиданно, поэтому дамам было необходимо время, чтобы приготовиться. Было бы крайне невежливо не дать его им. Пока же Алессио, вооружившись грифелем, отдался во власть любимых размышлений, запечатлевая их на девственно белой глади листа.
   "Свет. Свет и идеальные сущности. Живой и животворящий поток, распадающийся на многие и многие лучи, когда он, как от поверхности витража, отскакивает от идеальной сущности. От этого он не может не становится менее совершенным, ведь нарушается его целостность. Как и наш мир неизмеримо ниже того мира сущностей, но лишь он доступен нам. Преломление света - вот единственное, что стоит познавать. Но как это совершить нам, кому доступны лишь отблески, слабое подобие, нет, даже не подобие их?"
   Поставив последний знак размашистым росчерком, Алессио приподнял голову. И увидел ее. Она шла не от замка, а с западной стороны, окруженная светом заходящего солнца. Он создавал вокруг ее головы светящийся ореол и, казалось, пронизывал всю ее тонкую фигуру. Закатные лучи ложились к ее ногам длинной ковровой дорожкой, появлявшейся прямо из-под маленьких ступней. Ее фигура тонула в мареве заката, и Алессио, охваченный восхищением перед красотой сцены, не мог отвести от нее глаз.
   Подойдя ближе, Алеанна остановилась, как всегда скромно опустив глаза вниз. В этот раз она была в простом белом платье без кринолина и вышивок, светлые волосы, прихваченные только у висков, свободной волной окутывали ее плечи. Как он мог раньше не замечать, насколько она прекрасна?
   - Здравствуйте, ваше величество, - тихо произнесла она. Ее голос вырвал Алессио из оцепенения.
   - Добрый вечер, - его самого ошеломило то, насколько натянуто прозвучал этот ответ. - Вам, должно быть, холодно? - спохватился он, подумав, что это платье, так безыскусно не скрывающее тонкость ее талии и белеющих в небольшом вырезе ключиц, совсем не должно греть.
   - Совсем немного, ваше величество, - ответила она. - Я ведь северянка, а сегодня такой очаровательно теплый день.
   - И все-таки я прошу вас принять мой плащ, - решил Алессио.
   Алеанна не шелохнулась, когда он окутывал ее плечи своим теплым темно-синим плащом - цветов герцогов Алва. Она позволила ему самому скрепить завязки под подбородком. Этот плащ, окутав всю ее фигуру и оставив только небольшую полоску снежно-белого подола платья, потрясающе шел к ее светлым, золотящимся на закатном солнце волосам и глубоким небольшим глазам цвета бурного моря. В этом плаще она казалась совсем ребенком, с округлыми чертами милого лица и доверчиво приоткрытыми губами.
   - Позволит ли мне его величество спросить, - чуть громче, чем обычно, начала она, - что он пишет?
   Алессио опустил глаза вниз, туда, где рядом с ним на скамейке лежали грифель и выпущенный из рук листок. Один из тех листков, которые он тщательно скрывал.
   - Да, конечно, - внезапно ответил он. - Когда-то я учился в университетах, кочуя от одного из них к другому. ... Простите, это, должно быть, несколько глупо звучит.
   - Нет, ваше величество. Отчего же?
   - Я делал такое же философское упражнение, как в то время.
   - Почему же только упражнение? - тихо спросила Алеанна.
   - Потому что в моей жизни, прекрасная эрэа, в жизни короля Талига, такие вещи не могут быть ничем большим, чем просто упражнения, - Алессио сам удивился той горькой нотке, которая прозвучала в его голосе. - Но я приехал сюда не для того, чтобы рассказывать вам о том, как грустно живется почти всесильным властелинам Талига, - он улыбнулся и поцеловал ее руку, заметив, что на пальчике появилось маленькое кольцо. - Сегодня чудесный весенний вечер. Позвольте предложить вам руку, чтобы воздать ему должное.
   Алеанна все еще несмело оперлась об изгиб королевской руки, и дорожки, присыпанные подсвеченным закатным светом песком, легли им под ноги.
   - Скажите мне, - Алессио прервал их мирное, но становящееся неловким молчание. - Как вам живется здесь?
   Она подняла на него доверчивые серо-синие глаза.
   - Мне никогда еще не было так хорошо, как здесь в тот месяц, который я провела в Шато-де-Сёриз. В замке прекрасная библиотека, я счастлива, что могу пользоваться ей. Ваше величество оказали мне огромное благодеяние, определив в качестве моей наставницы госпожу Савиньяк.
   - Я счастлив это слышать, - произнес Алессио с некоторым недоверием, почти физически ощущая на губах приторность этих безупречно галантных слов. - Вас в самом деле ничего не тревожит? Ничто не нарушает безмятежности?
   Алеанна молчала, теребя перекинутую на грудь прядь светло-золотистых волос.
   - Ваше величество не будет возражать, если в ответ я расскажу вам легенду?
   - Конечно, нет.
   - Это история, которую рассказывают на севере Гаунау под неумолчный шум ледяного моря, садясь у теплых очагов и зная, что можно еще долго их не покидать. Однажды, когда четыре бога еще не знали, что им суждено покинуть этот мир, а люди, как младенцы, играли у них на коленях, жил дух по имени Оренэ. Этот дух взял у Лита камень и горсть земли и смешал их с пригоршней воды, взятой у Унда. Из получившейся смеси он вылепил фигурку, похожую на него самого, и заключил внутри нее огонь Астрапа. Потом он дохнул на нее самым легким и нежным из ветров Анэма - и фигурка ожила. Он назвал ее Саюри и оставил жить у себя. Однако это деяние вызвало гнев богов, которые считали, что творить могут только они. Боги этого мира уничтожили Оренэ, а Саюри стерли память, чтобы это существо не знало тайны своего рождения. Лит воздел к небу огромную отвесную скалу и воздвиг там дом, в котором и поселили Саюри. Она жила там в одиночестве, слушая пение птиц, вдыхая ароматы трав, упиваясь порывами ветра. Боги уже почти забыли о ней, когда однажды на скале оказался Астрап.
   Алеанна замолчала, чтобы перевести дыхание. Далеко на западе, лицом к которому они замерли, в земную твердь уходил последний край заходящего солнца.
   - Астрап увидел, как Саюри смеется и танцует в порывах ветра, и спросил ее: счастлива ли она, живя здесь, на краю пропасти. Саюри ответила, что танец перед бездной есть единственное, чего она не променяла бы ни на что в созданном богами мире. Это упоение быстротечного мига, не доступное богам.
   Солнце слилось с землей, и на вишневый сад опустилась темнота. Казалось, сразу стало как будто холоднее. Алессио, теснее прижав к себе руку девушки, ответил после недлительного молчания:
   - Какая прекрасная легенда. Я не могу остаться в долгу и не рассказать другую, южную. В те времена, когда мир был еще юн, и боги лишь недавно покинули его, а на земле правили их сподвижники - маги, один из них по имени Сергант думал, что он почти всемогущ. Что выше его стоят только бессмертные боги. Однажды он шел по ночным полям и оказался в разграбленной деревне. У околицы сидела чудом уцелевшая девушка. Она потеряла всю семью, пережила предательство жениха, который навел разбойников на деревню, и увидела конец того мира, в котором ей довелось родиться и вырасти. Она смотрела вперед - и ничего не видела. Ее уши были здоровы - но она не слышала ничего. Ее память не повредилась - но она не желала вспоминать, кто она и откуда. Ее рассудок был здрав - но не мог примириться с произошедшим. Сергант забрал девушку с собой, привел в свои колдовские чертоги. Он читал над ней заклинания, окуривал волшебными травами, поил зельями - но ничего не происходило. Все искусство мага оказалось бессильным. Тогда он, опустившись на колени перед девушкой, признал свое поражение. Он распахнул полы своего одеяния, достал кинжал и взрезал свою грудь так глубоко, что показалось трепещущее сердце. И тогда произошло чудо - кровь сердца исцелила девушку, она воскресла для жизни, в которой больше не было места тому прошлому, которое и повергло ее в пучину отчаяния.
   Алеанна тряхнула головой, отгоняя с лица непослушную прядку.
   - Значит, Саюри, танцуя над пропастью, упивалась красотой смерти? - тихо спросила она.
   - Мне кажется, это значит, - ответил Алессио, всем телом поворачиваясь к ней, - что боги рано уничтожили Оренэ. Он не успел создать того, кто взрезал бы себе грудь, чтобы оттуда потекла кровь сердца.
   Алеанна улыбнулась, вновь опуская глаза вниз.
   - Я благодарю вас за эту прогулку, - Алессио надеялся, что его слова звучат искренне. - Однако нам пора возвращаться. У вас ледяные руки - вы замерзли, а мне еще предстоит путь. Надеюсь в ближайшее время увидеть вас при дворе. Доброй ночи и будьте счастливы среди книг библиотеки Шато-де-Сёриз.
   Алессио какое-то время простоял, глядя на дверь выхода в замковый сад, за которой скрылась девушка. Потом он, не входя внутрь, направился во двор - туда, где уже давно его ожидал Жиром, дорога в Олларию и бесконечная череда оставшихся в кабинете дел.

13

  
   Полуденное солнце ярко блистало на кончиках шпаг караула. Фернан Колиньяр низко склонился в изящном придворном поклоне перед проходящим мимо Алессио. Капитан королевской стражи мог позволить себе иногда быть более придворным, чем военным. Более того, именно это подчас было важнее.
   - Ваше величество, - за спиной короля, пересекающего залы по пути с заседания Малого совета, бесшумно возник Жиром. - Вас ожидает герцог Окделл. Он умоляет об аудиенции. Утверждает, что ему настоятельно необходимо испросить вашего совета на тему ситуации на пограничье Надоров и Каданы.
   Алессио досадливо поморщился. Этот человек полчаса назад сидел с ним за одним столом в зале Малого совета. Что успело произойти за столь короткое время, что он вновь жаждет видеть монарха? Скорее всего, не произошло ничего, но короля ожидает докучливый разговор, в котором все уже было сказано пять лет назад, в вечер перед коронацией Алессио.
   Альфред Окделл был облачен в фамильные цвета - далеко не лучшее начало. Этот человек, все же не столь бдительно относившийся к соблюдению всех правил приличия, как герцоги Дома Волн, надевал багрянец Скал только в исключительных случаях. Окделлы никогда не умели притворяться. Все, что не было написано у них на лице, выдавал костюм.
   - Прошу вас, герцог, - Алессио указал на те два кресла у камина, в которых еще несколько дней назад он принимал дуайена посольской палаты. - Как поживает ваше семейство?
   - Как нельзя лучше, благодарю, ваше величество, - глухо ответил герцог.
   - Мы весьма довольны вашим сыном Гарольдом. Герцог Алва уверяет, что со временем из него получится один из лучших полковников нашей армии, - фамильная ненависть Окделлов к Алва утратила былой накал, поэтому король мог не опасаться ее вспышек, передавая похвалу главы Дома Ветра. И все же во фразе был скрыт шип: никем большим, чем полковником, молодой Окделл стать не был способен.
   - Это отрадно слышать, ваше величество.
   - Как здоровье вашей супруги? - Алессио с интересом наблюдал за собеседником. Интересно, что победит: прямодушие или благопристойность? Иными словами, перейдет ли герцог сам к цели своего прихода, или не сделает этого до тех пор, пока у него не спросят напрямую.
   - Прекрасно, ваше величество. Мы очень надеемся, что она в скором времени сможет подарить мне еще одно сына, а вашему величеству - еще одного солдата.
   - Долгие лета герцогине Окделл, - Алессио улыбнулся.
   - Я безмерно счастлив тем, что ваше величество оказывает столь большое внимание моей семье, - сказал Альфред Окделл, знаменуя тем самым победу прямодушия. - Именно о семейных делах я и хотел бы поговорить с вашим величеством.
   - Вы не шутите, герцог? - король решил разыграть простодушие. - Жиром передал мне, что цель вашего визита - обсуждение ситуации каданского пограничья.
   - Ваш камердинер все правильно передал, ваше величество. Однако не секрет, что каданское пограничье входит в сферу семейных интересов вашего величества, равно как и моих. Я имею честь предложить вашему величеству возможное решение каданского вопроса.
   Алессио поудобнее откинулся на спинку кресла, пристально вглядываясь в лицо собеседника. Создатель, возможно, он ошибся насчет этого человека и цели его прихода не столь близки к личной выгоде герцога Окделла, как он подумал?
   - Ваше величество, недавно скончался один из тех людей, которые были в великом множестве облагодетельствованы моим отцом. За эти годы он стал преуспевающим торговцем и, поскольку умирал бездетным, отписал все свое немалое состояние в мою пользу. С непременной, однако, оговоркой, чтобы я использовал эти деньги на благо Надоров и Талига. Имеющейся у меня суммы будет достаточно, чтобы выкупить у Каданского королевства, то есть у вас, ваше величество, ту землю между границей и руинами Хёгреде, где действуют партизаны. Эту землю я могу включить в приданное моей дочери Эйнслинн, которое отойдет к вам, ваше величество, если вы окажете нам честь, женившись на ней.
   В воцарившейся тишине Алессио вспоминал все титулы Леворукого и его свиты. Багрянец Скал в туалете их повелителя был совершенно оправдан.
   - Альфред, - Алессио решил перейти на тот далекий от официальности тон, свойственный их общению до памятного утра, в которое на голову бастрада Инесс Алва опустилась корона Талига, - вы предлагаете мне сделку, страшно невыгодную для вас материально. Вы хотите купить у меня землю, чтобы в конечном счете подарить ее мне же. Кроме того, партизан это не успокоит.
   - Почему же? - герцог не смог скрыть разочарования. - Этих людей не устраивает то, что вы владеете их страной по праву завоевания, которое они правом не признают. Но если вы будете владеть этой землей как приданным вашей жены, у них уже не будет этого аргумента.
   - Однако вы забываете, что землю продам вам я же. То есть законность этой сделки в глазах смутьянов будет более чем спорной. Но даже не это важно. Каданские партизаны не будут разбираться во всех тонкостях передачи их земли. Им нужно, к сожалении, совершенно другое.
   - И вы собрались дать им это "другое", женившись на новоявленной каданской принцессе?
   Алессио с трудом сдержал вздох. Нужно быть благодарным, что он не сказал "самозваной" или "кошачьей". Герцог Окделл чутко откликнулся на перемену тона разговора и решил, что ему теперь позволено гораздо больше.
   - Ваше величество, мне больно смотреть на то, к чему может привести этот брак. Вам нужно думать о государстве и укреплении династии!
   Алессио натянуто улыбнулся. Он постоянно думает о государстве. О государстве и о том Свете, который, преломляясь на бесчисленное количество лучей, творит этот мир. И этому Свету нет дела до Талига, его короля и фанаберий герцога Окделла.
   - Вам и Талигу нужна женщина, которая подарит вам множество детей. Она должна быть кроткой, набожной, покорной и плодовитой. Эта женщина должна обеспечить судьбу династии и явить пример чистого благочестивого союза. Если она будет кротка, набожна и покорна, она сможет остаться целомудренной. А ведь только это может гарантировать законнорожденность тех детей, которые она родит вам. Тех, кто сменит вас потом на престоле. Моя дочь Эйслинн сможет дать вам все это. Мы с моей супругой воспитали ее наилучшим образом. Теперь она вошла в самый возраст...
   - Я не сомневаюсь в добродетелях вашей дочери, - прервал Алессио, все еще с успехом скрывая раздражение. - Однако боюсь, славные времена королев, не выходящих из родильных покоев, безвозвратно ушли.
   - Почему же, ваше величество? Времена всегда одинаковы. И женская честь, заключающаяся в целомудрии, всегда ценнее золота. Кроме того, происхождение Эйслинн кристально чисто. А ваша супруга должна принадлежать к одному из лучших родов Золотых земель.
   Алессио медленно досчитал до семи, отметил последовавший за ними один удар сердца и только после этого ответил:
   - Альфред, мне кажется, все, что можно было сказать в рамках этого разговора, прозвучало в этой самой комнате пять лет назад. С тех пор ничего не изменилось.
   - Нет, ваше величество! - король предпочел не услышать в этом восклицании дерзости. - Теперь появилась эта самозваная ("Ну вот, - подумал Алессио, - слово сказано") принцесса. Вертлявая штучка, как можно полагать, что она сумеет сохранить верность? Кроме того, у нее, должно быть, узкие бедра. Сумеет ли она доносить ребенка до положенного срока, не говоря уже о том, чтобы родить его? И ваше величество, не нужно забывать о том, что в браке должна быть супружеская любовь. Она требует от женщины покорности и принятия своего жребия, со всеми достоинствами и недостатками мужа. Моя дочь Эйслинн сможет дать вам ее. А сможет ли эта? Без любви, без надлежащей верности, с постоянным риском потерять плод - нужна ли вам такая королева, ваше величество? И что будет, если, да не допустит этого Создатель, вы не оставите наследников?
   - Не драматизируйте, герцог, - бросил Алессио. - У моего отца были еще бастарды. Вполне достаточно, чтобы выбрать из них, если возникнет необходимость.
   Окделл хотел сказать что-то еще, но король нетерпеливо поднял ладонь.
   - Ни слова больше. Я запрещаю вам впредь возвращаться к этому разговору. Потрудитесь заставить себя не называть ее высочество Алеанну "самозваной принцессой". И не провоцировать сцен, когда она появится на следующей неделе на балу в честь дня святого Франциска. Ступайте.
   Герцог Окделл вышел, отдав чуть более поспешный, чем обычно, поклон. Алессио несколько раз быстро пересек комнату, стараясь успокоиться, потом замер у письменного стола. Нужно было написать господину Давенпорту, чтобы тот выяснил, кто стоит за этим демаршем королевского супрема. Комбинация с приданным Эйслинн Окделл была слишком хитрой, чтобы принадлежать только ее заботливому отцу.

14

  
   В крупном канделябре кованной алатской стали оплывали белые свечи. Язычки их алого пламени извивались причудливыми саламандрами. За окном был поздний ночной час, колокола Дорского аббатства пробили к полуночной службе. Дора, восстановленная после потрясений последнего Излома, стала символом жизни, поднимающейся с пепелища. Регентский совет в самом начале Круга провел там пышную церемонию, главными действующими лицами которой стали юный король и его братья с сестрами. Горожанки и придворные дамы, не скрывая бегущие по щекам слезы, смотрели на этих детей, чей отец был замучен в узилище узурпатора (все предпочли забыть, что Фердинанд Оллар окончил свои дни в самостоятельно сплетенной петле), а мать пала от жестокой руки фанатика. Хотя дело о канонизации еще не было завершено, никто не сомневался, что она святая.
   При свете догорающего камина Алессио читал первое донесение Джеффри Давенпорта. Королевский архи-шпион работал оперативно: подняв на ноги нескольких агентов, он за половину дня сумел подготовить полный отчет о политических и личных связях Альфреда Окделла в последние годы. Это, безусловно, не проливало свет на того, кто на самом деле воодушевил герцога на дневной разговор с королем, но давало возможность очерчивать версии.
   Алессио горько улыбнулся. Повелитель Скал, воплощение чести и благородства, оказывается, уже полтора года посещал некую самостоятельную даму на улице Роз. И все было бы прекрасно, если бы к этой даме не хаживал Виттих Беляу, второй посол северной державы в Олларии. Причем, скорее всего, визиты дипломата носили не столь интимный характер, как посещения герцога. Итак, Вальтер фок Мессерер желает видеть принцессу Каданы, а его восточный коллега устраивает демарш Окделла с предложением королевского брака с дочерью повелителя Скал. Значит ли это, что Гаунау за спиной Эйнрехта хочет столкнуть кесаря с Талигом по вопросу Каданы и что-то от этого выиграть? Независимость, например?
   Или другой вариант. Кесарь Фридрих колеблется между войной и миром с Талигом. Эйнрехтская партия войны, безусловно, желает великую северную державу в составе кесарии, Гаунау, Каданы и Норуэг. Партия мира, что тоже известно по донесениям Давенпорта, желает того же, но другими методами. Если Виттих Беляу в Олларии - агент первой из них, а Мессерер - второй, это значит, что с одной стороны проводится интрига, чтобы наконец столкнуть Дриксен и Талиг из-за Каданы, а с другой - попытка превратить появившуюся принцессу в козырную карту кесарии, а не талигойцев.
   Алессио сложил листок с донесением вдвое и похлопал им по руке. Не стоит слишком увлекаться построением северных версий. Все же это только первое донесение, скоро будут еще, когда Давенпорт проверит прочие связи герцога. Ни для кого не секрет, что в числе его ближайших друзей последнее время ходит Эрвин Ноймаринен. Возможно, второй сеньор севера строит тонкую интригу ради увеличения своей значимости при дворе. Почему бы второй раз не попытаться выдать замуж за короля свою дочь?
   "Леворукий, - думал Алессио, - я не могу перестать быть королем Талига даже в собственной спальне. Пока я не женат, наиболее волнующий всех и вся вопрос, кто же станет моей супругой. Стоит жениться, каждая подробность наших с ней отношений будет выставлена на всеобщее обозрение, до тонкостей разобрана и сотни раз обсуждена".
   Чуть приподнявшись с ковра, на котором он устроился перед камином, Алессио бросил листок в огонь. Тонкая бумага, исчерканная закорючками хитрого шифра, свернулась и начала дымиться, а затем вспыхнула. Еще мгновение, и от нее осталась только горстка праха, исчезнувшая среди дров и багровых углей.
   Молча глядя на бушующий в камине огонь, Алессио вспоминал, как так же легко в нем исчезали другие письма - свидетели его несостоявшейся любви. Чувства отцвели и должны были быть преданы забвению, встречи были прекращены, имя табуировано, а любовные послания, чьи слова звучали теперь то фальшиво, то режуще искренно, отправились в закат. Осталась только сосущая боль, которая изредка напоминала о себе в самые неожиданные моменты. И недоверие.
   "Леворукий, - Алессио который раз за день помянул повелителя кошек, - почему бы Окделлу было не оставить при себе соображения о супружеской любви?"
  

15

  
   - Его величество Алессио I и ее высочество принцесса Алеанна!
   Королевский двор Олларии склонился в молчаливом поклоне и занял свои места: венценосец открывал торжественный полонез и его двор следовал за ним в медленных куртуазных па. Сверкали огни свечей на высоко поднятой люстре. Сверкали ее подвески бергмаркского хрусталя. Сверкали драгоценности на костюмах придворных. И ярко светились глаза дам, для которых наконец был устроен настоящий бал.
   - Они все смотрят на вас.
   Алеанна подняла на него глаза. По приказу короля ей сшили новое платье: на светло-кремовой основе из шелка по всей длине лежали холодные серо-синие кружева, шитые серебром. Из пены многочисленных юбок показывалась ножка в изящной светлой туфельке.
   - Мне кажется, их скорее интересуете вы, ваше величество.
   Алессио улыбнулся. Может быть, фразе не достает придворного изящества, но зато сколько осторожности!
   - Я думаю, вы заблуждаетесь. Именно на вас. Вы не боитесь?
   Алеанна опустила ресницы, присаживаясь в небольшом реверансе, заданном танцевальными фигурами.
   - Чего я могу бояться рядом с вашим величеством?
   Король тряхнул головой.
   - Это место не настолько безопасное, как вам кажется.
   - Отчего же? - вопрос был задан быстро, на плавном взлете из поклона.
   - В сражениях под неуязвимыми маршалами убивают лошадей, а рядом - оруженосцев. - Алессио ловко протянул партнерше руку, чтобы принять воображаемый цветок. - Вы не боитесь?
   Алеанна молчала, заканчивая финальные па. Первый полонез подходил к концу. Наконец, прежде, чем отойти для последнего поклона, она ответила:
   - Возможно, они счастливы умереть так.
   Алессио не успел ответить: рядом оказался Мишель Эпинэ. Седеющий герцог ласково поздравил принцессу с ее первым балом и пожелал приятного вечера. Его партнерша, маленькая пухленькая герцогиня Аделина, принялась рассыпаться в похвалах платью и вкусу Алеанны, а также его величества, приготовившего ей такой очаровательный подарок.
   Издалека за группой, в центре которой находился король, наблюдали двое. Герцог Альфред Окделл, взяв у пажа бокал алатского стекла, воздавал должное Чистой слезе. Рядом с ним почтительно молчал граф Эндрю Рокслей, один из самых влиятельных клиентов герцога.
   - Я не могу понять, что столь многие в ней находят, - Окделл не сводил глаз с улыбавшейся Алеанны. - Худая, низкорослая, бесцветная, с маленькими и наверняка злыми глазками, с белесыми волосами. И кроме того - гордячка. Посмотрите, как высоко она поднимает свой курносый нос.
   - Я слышал, - заметил Рокслей, - ее высочество очень похожа на свою мать, королеву Этери.
   - Кошка или лисица, какая разница? - бросил королевский супрем. Граф не ответил, внимательно рассматривая пряжки на своих бальных туфлях.
   - А это платье! Девица ее возраста должна появляться в таком обществе в белом или голубом, или в платье геральдических цветов. Это кружево выглядит так, как будто под ним ничего нет.
   "Создатель, - тоскливо подумал Рокслей, - если бы такое же платье без кружев было на любой другой девице, вы бы не обратили внимания".
   - Я считаю, - продолжал герцог, все же понизив голос, - его величество должен жениться на настоящей талигойке. Зачем ему иноземная принцесса?
   - Кроме того, - бросил проходивший мимо Линар Манрик, - принцесса без состояния. Но тише, умоляю вас, господа, тише.
   Окделл проводил его взглядом.
   - Этот брак не принесет ничего, кроме убытков.
   - Полностью с вами согласен, - сказал за его спиной Джон Берхайм, еще один вассал Скал. - Брак с любой из дочерей кесаря гораздо более выгодный.
   - И все-таки я настаиваю, - герцог залпом допил бокал, - только на истинной талигойке! И только на девушке с крепкими бедрами, осанистой. Она сможет выносить и родить королю здоровых детей. А эта замухрышка...
   Рокслей возвел очи горе, впрочем, постаравшись, чтобы герцог этого не заметил. Действительно, пусть слышат все, что королевский супрем и Повелитель Скал думает о способности к деторождению девицы, которую ко двору представил лично король.
  
   После короля Алеанну пригласил на танец Альфонсо Алва. Герцог с седыми нитями в угольно-черных волосах двигался с мальчишеской ловкостью. Такое изящество не часто встречалось у военных, всю жизнь проведших в казармах. После она танцевала контрданс с маркизом Эсташем Эр-При и гавот с молодым Жермоном Савиньяком, младшим братом генерала Луи. Алессио, все это время не терявший ее из вида и не пропускавший доносящиеся со всех сторон шепотки придворных, вновь пригласил Алеанну на следующий танец - изящный, немного легкомысленный и манерный минуэт.
   - Там, где вы росли, вас не предупреждали, что двор полон яда? - вопрос тоже был задан коварно, Алессио не собирался это скрывать. Алеанна в ответ незаметно пожала плечами:
   - Там меня готовили к роли супруги одного из тех господ, которые щедро льют этот яд.
   - И что же должна делать супруга? - Алессио наклонился к ее руке, отчасти выполняя фигуру танца, отчасти - по мгновенному побуждению.
   - Быть щитом от тех, кто пытается поразить ее мужа.
   - Я полагал, - Алессио не смог сдержать улыбки. Какое она очаровательное дитя, когда становится серьезной! - что это мужчины должны защищать.
   - Вы правы, ваше величество, - теперь улыбнулась Алеанна. - Но иногда и они нуждаются в защите. Кто защитит их?
   Алессио собирался ответить, но в этот миг за его спиной возник вездесущий Жиром:
   - Ваше величество, вас умоляет о внимании Мефодий Хониат.
   Король галантно поклонился и оставил Алеанну на попечение герцога Эпинэ и его жены. Мефодий Хониат был полномочным послом Бордона в Олларии, а Бордон - маленькой собачкой, которая умела очень больно кусать. После последнего Излома, разгрома Агариса и падения Гайифы от мечей воинов морисских шадов Бордон лишился важнейшего союзника в Померанцевом море и всех надежд на заключение торгового договора с Багряными землями. Наиболее безопасным было искать союза с Талигом, но бордонские дожи не были новичками в политике - они делали это весьма осторожно. Бордон демонстрировал добрую волю, не уставая напоминать и подчеркивать, что может в любой момент сменить курс.
   Мефодий Хониат, ровесник короля, склонился в витиеватом поклоне: бордоны позиционировали себя как естественных наследников блеска и славы Гайифской империи. Алессио нетерпеливо, но доброжелательно, прервал длинную куртуазную тираду, готовую сорваться с губ посла. Король считал необходимым сохранять в своем общении с этим человеком атмосферу некоторой непринужденности. Равенство лет располагало к этому. Кроме того, вокруг шумел бал, и внимание Алессио все еще было приковано к оставленной им группе, в центре которой была Алеанна.
   - Прошу вас, Мефодий, переходите сразу к делу. Что так встревожило вас, что вы не хотите ждать официальной аудиенции?
   - Ваше величество, - Хониат изящно прижал руку к сердцу, - я займу у вас всего несколько мгновений.
   Алессио кивнул, наблюдая за тем, как Алеанна улыбается в ответ на какую-то историю, срываюшуюся с губ Аделины Эпинэ.
   - Буквально несколько часов назад, - продолжал посол, - я получил почту из Бордона. Ваше величество, в республике готовится переворот. Враги дожей, представители цехов, которые лишь недавно получили, собственно, этот статус, хотят свергнуть консисторию и установить свое правление. Сложно сказать, к чему это приведет. Они активно призывают за собой чернь, а когда бедный народ берет в руки ножи и выходит на улицу, не рождается ничего хорошего.
   Хониат выжидательно замолчал. Алеанна протянула руку в ответ на приглашение Альберто Салины - начинался новый, еще только входивший в придворные привычки танец. Вальс. Алессио сделал дипломату знак продолжать.
   - Ваше величество, я не ручаюсь за то, какой оборот может принять политика Бордона, если произойдет внутренний переворот, - посол решил пустить в ход ставшую уже традиционной осторожную угрозу. - Я уполномочен спросить вас, окажет ли Талиг помощь консистории, если события примут критический оборот?
   Легко кружась в очередной фигуре танца, чуть разрумянившаяся Алеанна была очень хороша собой. Мефодий Хониат перехватил взгляд короля и мысленно поздравил себя с решением обратиться со своим предложением немедленно, не дожидаясь окончания бала.
   - Передайте высоким дожам, - ответил Алессио, - что они, безусловно, могут рассчитывать на вмешательство Талига. Это я говорю вам как король. Но просто как человек искренне советую консистории не терять контроля над ситуацией и не допустить открытого кровопролития.
   Посол Бордона поклонился и исчез в толпе танцующих. Алессио, не спуская глаз с пары, в которой Альберто Салина вел новоявленную принцессу, знаком подозвал к себе Жирома:
   - Вальс завершает бал. Прошу вас, передайте графине Савиньяк, что она со своей подопечной может остаться во дворце на ночь. Сейчас уже слишком поздний час, чтобы возвращаться в Шато-де-Сёриз.
  

16

  
   Парадный портрет короля Талига Карла VI было очень трудно осветить с помощью факела. Король, облаченный в роскошный камзол цвета багряного заката (его величество умел со вкусом бросить вызов суевериям своего народа), был изображен в момент заключения мира в Ор-Гаролис, долине, где собрались виднейшие дипломатические представители стран Золотых земель, чтобы обозначить окончание войны с Холтой. Над головой Карла развивался черно-белый Победитель дракона, вокруг стояли дипломаты, а прямо перед ним, униженно склоняясь, пятился назад одетый в пузырящиеся шаровары холтиец. В углах картины розовощекие пузатые младенцы дудели в игрушечные трубы, а на заднем плане маячили две пирамиды гладких, светло-серых черепов - устрашающий памятник завершившейся войне, ради которого король Талига и пригласил всех в Ор-Гаролис.
   Карл был уже немолод. Камзол не мог скрыть объемного брюха, орлиный взор плохо гармонировал с выражающими его свинячьими глазками. Пальцы, помещенные на рукояти шпаги - все же не стоит забывать, что король был первым дворянином в королевстве - больше напоминали сосиски. Морщины, залегшие на лице, наводили на неприятную мысль скорее о кутежах, чем о напряженных размышлениях о судьбе государства. Еще одним не слишком радостным напоминанием была одна из фигур, четко различимая в толпе дипломатов - дородный стан Жоанны Колиньяр, затянутый с малиновый бархат.
   Алессио поморщился. Каждый раз, когда он смотрел на этот портрет, ему становилось нестерпимо стыдно. В памяти всплывал тот образ отца, который запечатлелся в его памяти - обрюзгшего, фамильярного человека с жирными руками и масляными глазками, ведущего себя донельзя вульгарно. Таким предстал король перед пятнадцатилетним Алессио в их первую встречу, когда мальчику объявили, что он должен покинуть дом дяди и отправиться получать образование. Перед ним были открыты университеты сначала Талига, потом - всех Золотых земель, после которых вполне можно было начать духовную карьеру. Алессио на всю жизнь в деталях запомнил эту встречу и этого человека. В дальнейшем они виделись еще несколько раз, всегда вне двора, к которому внебрачный сын короля не был допущен. Во время последней встречи Карл уже представлял собой тело, запертое в тесном ящике гроба из черного дерева и помещенное под каменным надгробием в королевской усыпальнице.
   Алессио пристально вглядывался в лицо короля, похожего на хитрого языческого божка, идола, которым ранее поклонялись холтийцы. В неверном свете пламени оно недобро кривилось, взирая с высоты холста на преемника, оказавшегося на троне вопреки большей части правил наследования.
   - Как мать могла любить его? - выдохнул Алессио, обращаясь к возникшему из темноты Альфонсо Алве.
   - Ты не справедлив к нему, Але, - герцог вступил в освещенный факелом круг. - Он не всегда был таким, каким ты его знал.
   - И каким же он был? - король не смог сдержать насмешки.
   - Красивым, - уронил Алва, - действительно самым красивым мужчиной королевства. Добродушным. Открытым. Бывал щедрым и великодушным. Был, безусловно, прекрасно образован, хотя в этом ты, не спорю, далеко обогнал его. Он был по-королевски блестящим и хотел видеть блеск вокруг себя.
   Алессио постучал пальцами по древку факела, слушая, как даже этот негромкий звук рождает в пустынной галерее глубокое эхо.
   - И мама действительно любила его?
   - Я не знаю, - помолчав, ответил Альфонсо. - Думаю, что да. Хочу на это надеяться. Видишь ли, их роман был очень бурным и скоротечным. И происходил не на моих глазах. А потом... Инесс всегда была очень скрытной. Она не делилась тем, что было у нее на сердце. Потом же стало слишком поздно.
   - Какова была реакция семьи, когда..., - Алессио осекся, - когда узнали, что она ждет ребенка?
   - Отец был вне себя, - герцог Алва дернул щекой. - Но это было соревнование в самообладании. Инесс бесстрастно объявила, что ждет ребенка от короля. Отец бесстрастно ее выслушал и быстро вышел из комнаты - потом мы слушали, как он за стеной стреляет в портрет Карла из пистолетов. Вернувшись, он сказал, что Инесс может, как ей угодно, в дальнейшем распоряжаться своей рукой, ее будущий муж может решать, что ему угодно, но ребенок, кем бы он ни был, останется в Алвасете и вырастет, как его внук.
   Алессио улыбнулся.
   - Тогда я в первый раз увидел, как она плачет. И как плачет отец, - закончил Алва.
   - Мне жаль, что я ее не знал.
   - Мне тоже очень жаль. Признаться, я никогда не мог простить этого Карлу. Я знаю, что мужчина не виноват, когда женщина умирает родами. Но Карл не пришел в Алвасете с ветвями цветущего граната в руках - не попросил ее для себя. Он просто украл Инесс - и она умерла.
   Алессио молчал, стараясь не спугнуть нежданную откровенность дяди. Они никогда ранее не разговаривали об этом, маршал Талига и бастард его короля. Видимо, присяга, которую Алва блюли больше, чем свою иногда весьма своеобразно понимаемую честь, запечатывала герцогу уста.
   - Некоторые говорят, его погубили женщины. Вздор! Он погубил себя сам. Тот блеск, к которому он стремился в молодости, постепенно захватил его всего целиком, вытеснил остальное и в итоге стал править им. Карл стал рабом привычек пышного двора. Ему уже не было дела ни до философских размышлений, которым он предавался в юности, ни до благочестия, в которое обычно ударяются в его возрасте, ни, тем более, до государственных дел. Он забавлялся с этими Колиньярами, Манриками, Ариго и Фажетти, которые рассчитывали возвыситься, положив в постель к королю женщину из своей семьи, - Алва помолчал. - Я рад, что ты не такой.
   - Альфонсо, мне очень нужен ваш совет, - неожиданно произнес Алессио. - Я хотел спросить вас как бы между прочим, но чувствую, что такая хитрость разрушит гармонию нашего разговора. Скажите, какой должна быть моя королева?
   Герцог улыбкой поблагодарил племянника. Алессио не просил совета в политическом аспекте брака государя. Король хотел помощи в человеческом измерении этого брака. И попросил он об этом не кого-нибудь, а своего дядю.
   - Она должна быть той, которая сможет противопоставить себя всем, возомнившим, что способны править через твою постель. Она ни в коем случае не должна быть просто красивой куклой и чьей-то марионеткой. Пусть она будет женой в самом высоком смысле этого слова. Конечно, ты должен быть в состоянии ее показать и даже доверить ей то или иное дело, она должна родить тебе детей и прочее. Но то, что я сказал ранее - важнейшее.
  

17

  
   Быстро пересекая залитый солнцем двор королевского дворца, Алессио видел далеко впереди карету со спешно набитыми гербами Каданы. Она была окружена придворными: вчера состоялось фактически второе представление ко двору принцессы Алеанны. Все, кто находился рядом, хотели еще раз взглянуть на нее, прежде чем она снова отправится в Шато-де-Сёриз. Многие из них полагали, что это начало активного участия ее высочества в жизни двора, которое логично завершится свадьбой. Однако были и скептики, полагавшие, что король просто находит необходимым изредка демонстрировать обществу принцессу - живую, здоровую и всецело находящуюся в его руках. В сущности, марионетку Талига, которую тот может с легкостью использовать или уничтожить, если это будет в его интересах.
   Придворные склонялись перед ним в поклонах, но Алессио отвечал им на этот раз только мимолетными кивками. Увидев из окна готовящуюся отправиться карету, он внезапно решил, что вполне может попрощаться с Алеанной. Он успел как раз вовремя: лакей распахнул перед девушкой резную дверцу, когда король оказался рядом с отъезжающими дамами. Обе присели в низком реверансе.
   Алессио подал подопечной графини Савиньяк руку, чтобы самому подсадить ее в карету. Алеанна обратилась к нему с благодарной улыбкой.
   - Вы больше ничего не помните из своего детства, кроме того, о чем уже рассказывали? - быстро шепнул он.
   - Почти ничего, ваше величество.
   - И все же? - Алессио наклонил голову ниже, и перья его шляпы почти касались поднятого лица девушки.
   - Большой дом, где было много света, женщину, от которой исходили любовь и тепло, и мужчин, которые часто приходили в этот дом. Я не помню лиц, ваше величество. Только расплывчатые образы. Не помню деталей - только некоторые эмоции.
   - Вы помните только мать?
   - Да, я не могу сказать, кто из этих мужчин был моим отцом. Но мы уже говорили об этом, ваше величество.
   - Вы знаете, - почти с болью прошептал Алессио, - как много зависит от того, что вы сможете вспомнить.
   - Я знаю, - согласилась Алеанна, прикусывая зубами нижнюю губу. - Но я ничего не могу поделать, ваше величество.
   Выпущенная королем, девушка скрылась в затененной бархатными занавесками глубине. Алессио галантно подсадил в карету графиню Савиньяк - и экипаж, подрагивая на неровной булыжной мостовой, покатился к воротам.
   Алессио остался в середине двора, там, откуда отъехала карета, возвращавшая дам в Шато-де-Сёриз. Вокруг него суетились придворные, перешептываясь рядом и переговариваясь в полный голос в отдалении. Он не слышал их. Он сжимал в ладони перчатку, которую Алеанна, поспешно завершившая их разговор, оставила в его руке. От этой перчатки исходил тонкий аромат смеси морисских масел, главными из которых были тонкие нотки фрезии и туберозы. Однако Алессио, когда-то посвятивший достаточное время науке различения запахов, был к этому глух. Того, что таков был запах, выбранный Алеанной, ему было достаточно.
   Была только одна мысль, безостановочно вращавшаяся в его голове со скоростью упавшего в осажденном городе пушечного ядра. Кто она? Как понять, кто она?
  

18

  
   - Прошу вас, графиня! - Алессио галантно пропустил даму вперед, провожая ее к установленному у камина столу с вином и сластями. - Благодарю за то, что вы столь любезно откликнулись на мою просьбу об этой встрече.
   Графиня Савиньяк, изящно шурша юбками, последовала королевскому приглашению. Она все еще, несмотря на свои неполные шестьдесят лет, была очень красива. Седина только подчеркивала вороной цвет волос, кожа не выглядела дряблой, а стан - располневшим. Зеленое платье не могло соперничать яркостью с глазами графини. Алессио улыбался, не скрывая, что любуется ею.
   Создатель, какая это была история! Ее брак с графом Рене Савиньяком. Юная красавица, дочь графа Курпотая, перешедшего на службу к королю Талига из Кагеты, притягивала все взгляды. Она затмевала всех дам пожилой королевы, фрейлиной которой стала. Конечно, ее не мог не заметить только что получивший наследство Рене Савиньяк - блестящий полковник кавалерии, дуэлянт, один из самых заметных кавалеров и личный друг наследника престола. По истечении месяца со дня знакомства с Анриеттой он явился к ее отцу со сватами. Граф Курпотай отказал, сославшись на юный возраст дочери. Тогда граф Савиньяк повел осаду по всем правилам: он засыпал девушку цветами, неотступно следовал за ней, носил только ее цвета и совершал безумства, такие как пение серенад под окнами избранницы. И не уставал присылать к враждебно настроенному отцу просьбы о руке его дочери. Раз в месяц, ровно в полдень после двенадцатого удара часов на пороге особняка, приобретенного кагетом в Олларии, появлялся человек со знаменем, на котором красовался олень.
   Курпотай был вне себя от бешенства. Он, возводивший свой род к первым императорам Гайифы, считал недостойным выдавать свою дочь за человека, происходившего от слуг каких-то потомков язычников. Породниться с графами Савиньяк - надо же! Все закончилось тем, что кипящий от возмущения Курпотай повелел закрыть перед очередным, уже четвертым по счету свадебным посольством ворота и более не впускать. Но Савиньяк был упрям, как Леворукий: началось полугодовое бдение посланцев графа Рене у особняка кагетского вельможи. Все это изрядно забавляло двор, на глазах у которого, фактически, и происходило.
   Что творилось в это время в сердце его дочери, граф Курпотай, видимо, не удосужился узнать. Зато это весьма интересовало Савиньяка. В разгар его терзаний умер старый король Максимилиан и на престол взошел двадцатилетний Карл VI. Во время церемонии его знакомства с посольской палатой, на которой послы Гайифы объявили талигойцам об изгнании мориссков и восстановлении своего государства, Рене Савиньяк, нарушая все предписания этикета, пересек залу, взял за руку Анриетту Курпотай и вместе с ней упал в ноги королю. Он заявил, а Анриетта горячо подтвердила, что не встанет с колен прежде, чем его величество благословит их брак. Юный Карл, хохоча от восторга, немедленно дал свое благословение. Курпотаю осталось только потрясать кулаками, глядя, как после тут же осуществленного венчания граф Савиньяк увозит свою жену в Эпинэ.
   С тех пор прошло сорок лет. Анриетта родила мужу троих сыновей, старший из которых уже стал генералом, и дочь, выданную за Эрвина Ноймаринена и ставшую матерью той Аглаи, которую прочили в супруги Алессио. Чуть менее пяти лет назад, через несколько месяцев после осуществленного Алвой и Савиньяком переворота, графиня проводила мужа в могилу. История же заключения их брака давно стала придворной легендой.
   - Графиня, - отвлекшись от своих мыслей, Алессио решил приступить к разговору, ради которого вдова Рене Савиньяка проделала путь из Шато-де-Сёриз, - я безмерно рад вашему посещению. Могу ли я спросить, как ваше здоровье? И как идут дела в том замке, где вы теперь обитаете?
   - Ваше величество как всегда безмерно любезен, - графиня улыбнулась, показывая зубы, которые когда-то сравнивали с жемчуженами. - Здоровье не устает напоминать, что его обладательница более не юная девушка, однако ничем не докучает. Дела же идут с помощью Создателя и так, как угодно вашему величеству.
   Безупречный ответ. Алеанна получила в лице Анриетты Савиньяк превосходную наставницу.
   - Сердечно рад это слышать, - Алессио поцеловал графине руку. - Однако, признаться, я пригласил вас сюда именно для того, чтобы поговорить о делах Шато-де-Сёриз, поэтому вы не сможете ограничиться столь коротким ответом.
   Анриетта улыбнулась в ответ на взгляд короля:
   - Полагаю, ваше величество желает говорить о моей воспитаннице. Не знаю только, в каком ключе.
   Она взяла из вазочки горсть засахаренных орешков и, изящно обхватив пальцами один из них, отправила его в рот.
   - Вы, безусловно, весьма проницательны, эрэа, - Алессио приподнял бокал, давая понять, что желает выпить за мудрость своей гостьи. - И это не может не делать вам честь. Я хочу попросить вас, вооружившись всей вашей проницательностью и отбросив недоверие, рассказать мне, как живется в Шато-де-Сёриз вашей подопечной.
   Графиня чуть откинулась на спинку кресла, не сводя с короля своих изумрудных глаз. У Алессио мелькнула мысль, что, возможно, Анриетте очень хотелось бы отвести взгляд, однако она слишком хорошо знает, что подобное вызывает недоверие, поэтому не сделает этого.
   - Возможно, - медленно произнесла графиня, - я не вполне понимаю, что вы имеете виду, ваше величество. Ее высочество Алеанна прекрасно устроена, содержания нам хватает с лихвой, гардероб принцессы соответствует ее статусу. Кроме того, ее высочество - девушка покладистого нрава, поэтому никаких сцен и конфликтов нет и не может произойти.
   Алессио улыбнулся, скрывая досадливую гримасу. Графиня, сознательно делая вид, что не поняла его вопроса, старалась защитить девушку. Это было приятно, но на уговоры уходило слишком много времени.
   - Это прекрасно, госпожа графиня, - продолжил он, - однако меня интересует несколько другое. Что думает и о чем переживает ее высочество? Как относится к переменам в своей судьбе? И как справляется с ними?
   - Ее высочество, - осторожно ответила Арлетта Савиньяк, - прекрасно воспитанная девица. Она с честью выдерживает испытания, которые ей преподносит судьба, и прекрасно владеет собой. Чего же больше?
   - Эрэа, - голос Алессио звучал терпеливо и почти ласково, - прошу, поймите меня правильно. Я не побуждаю вас шпионить за вашей воспитанницей, которая, я вижу, пришлась вам очень по сердцу. Я только хочу с вашей помощью лучше узнать ее высочество, понять, что происходит в ее душе.
   - Позвольте, однако, - графиня смело подняла глаза на короля, - выразить некоторое недоверие, ваше величество. Судьба этой девушки всецело находится в ваших руках, а вы, очевидно, не вполне уверены в том, что она - настоящая принцесса Алеанна. И я, и она это понимаем. Поэтому слишком высока вероятность сказать что-то такое, что дискредитирует ее в ваших глазах.
   Выигрывая время для ответа, Алессио сделал еще один небольшой глоток вина. Девичья слеза, столь любимая дамами, против обыкновения горчила.
   - Госпожа графиня, я клянусь вам памятью моей матери, что никогда не причиню вреда Алеанне. Даже, - король чуть повысил голос, предупреждая возражения, - если этого будет требовать государственная необходимость. Поэтому я все же прошу вас стать чуть более откровенной, раз уж на полную открытость я не могу рассчитывать.
   - Хорошо, ваше величество, - графиня согласно наклонила голову. Клятва именем Инесс Алва произвела на нее впечатление. - Вот то, что я могу ответить на ваши вопросы. Ее высочество страшно обеспокоена тем, какое будущее ее ожидает, однако скрывает это. Ее высочество с пристальным вниманием относится к посещениям вашего величества. Ее высочество страшно тяготится мыслью о том, может не угодить вам. Ее высочество абсолютно счастлива тем, что оказалась вне досягаемости Жильсона Морнэ, хотя до сих пор опасается, что ее могут вернуть под его власть.
   Алессио изогнул бровь. Он забыл о существовании этого человека. Жильсона Морнэ было необходимо разыскать и наказать по всей строгости закона за торговлю и владение живыми людьми. Прежде, однако, постаравшись узнать от него как можно больше о девушке, проведшей почти два года в его труппе, как бы больно и тягостно это ни было.
   - Пожалуй, это все, что я могу сказать, ваше величество.
   - Благодарю вас, - Алессио протянул гостье вазочку с багряноземельным щербетом. - Скажите еще, не проявляет ли ваша подопечная признаков беспокойства? Нет ли внезапных слез, кругов или припухлости под глазами? Не кажется ли, что она не находит себе места от размышлений на темы, которые вы только что перечислили?
   - Нет, ваше величество, - подумав, ответила графиня. - Ее высочество скорее ведет себя достаточно спокойно.
   - Как складывается ваше с нею общение?
   - Как нельзя лучше, - Анриетта улыбнулась, - благодарю вас. Все мои дети давно выросли, поэтому мне приятно с ней вспомнить, что это такое, когда они еще живут в том же доме и нуждаются в любви и внимании.
   - Я рад, что ваши обязанности доставляют удовольствие как вам, так и ее высочеству, - теперь уже улыбнулся Алессио. - Я благодарю вас за этот разговор и теперь готов отпустить обратно. Однако осталась еще одна тема, которой необходимо коснуться. Вчера на заседании Малого совета его высокопреосвященство кардинал Дионисий любезно напомнил мне, что уже давно планировалась поездка по монастырям и замкам Кольца Эрнани, которую можно было бы, ради спасения нашей души, приурочить к пятилетней годовщине со дня трагической смерти короля Франциска. В эту поездку, участие в которой будет принимать весь двор, его высокопреосвященство предложил пригласить принцессу Алеанну с ее приближенными. Выезд состоится через неделю, чтобы мы смогли достигнуть аббатства святого Фотия точно в день кончины нашего брата Франциска. Я нахожу этот план превосходным и прошу передать ее высочеству наше официальное приглашение, а также наилучшие пожелания.
   - Благодарю вас, ваше величество.
  

19

  
   На исходе Весенних Молний Кольцо Эрнани тонуло в цветах. Вишни уже кое-где отцвели и на смену им пришли черемухи, источавшие почти нестерпимый аромат. В отдельных и пока еще очень редких местах, на залитых солнцем возвышенностях открывали первые цветы яблоневые рощи. Чисто вымытое голубое небо смотрело с высоты на эту землю и эти цветы и обещало миру все радости скорого лета.
   Королевская поездка превратилась в непрерывный праздник, изредка прерываемый торжественными богослужениями, а для Алессио - донесениями, летевшими ему вслед из Олларии. Придворные службы продолжали работать, дела не замирали ни на минуту. А вокруг леса сменялись полями, рощи - аккуратными садами, мрачные аббатства в стиле последних Раканов - пышными дворцами Круга Скал и очаровательными замками, возведенными в годы царствования Максимилиана и Карла. Круговорот красок и возродившейся весной жизни пьянил и захватывал своей притягательной прелестью. Поднимая глаза к небу, Алессио видел преломленные лучи вечного Света, творящего этот мир.
   Алеанна была почти неотступно рядом. На торжественных обедах, устраиваемых бургомистрами немногочисленных городов, хозяевами замков и настоятелями монастырей она сидела по правую руку от него. Во время длинных и немного мрачноватых богослужений в эсператистских храмах и подчеркнуто простых - в олларианских она молилась бок о бок с ним. Охоты сменялись очаровательными прогулками на лодках, театральные действия - назидательными живыми картинами, и неизменно на чуть согнутой руке короля лежала тонкая ладонь его спутницы. Алессио научился не обращать внимание на неизменные шепотки придворных, а может быть - они просто стихли: на приволье все были слишком заняты собственными романами, чтобы уделять прежнее внимание королевскому.
   Весна, вытянувшись ласточкой под высокими облаками, нырнула в лето. Ночи наполнились теплом и ароматами трав. В пересохшем рву замка Сюлли, чей владелец готовился несколько дней принимать королевский поезд, стрекотали кузнечики. Застыв перед столом над чистым листком бумаги, Алессио старался отвлечься и перестать их слышать.
   Он вспоминал другую ночь, заполненную ароматом первых распустившихся в розарии цветов. Ее они провели в маленьком имении по дороге в Сюлли два дня назад. Было легко и ясно, в голове, не задерживаясь надолго, блуждали не слишком отчетливые мысли, хотелось чего-то невыразимого, и в напряжении ночных струн слышался неумолчный зов куда-то вдаль. Поняв, что не в состоянии заснуть, Алессио вышел на балкон и нашел там закутанную в плащ фигуру.
   - Вам не спится?
   Алеанна не ответила и только тихо улыбнулась при свете луны.
   - Всем ли вы довольны?
   - Да, ваше величество, - ее голос звучал в согласии с ритмом пения ночных струн.
   - Нет ли у вас жалоб?
   - Нет, ваше величество.
   - Может быть, вам хотелось бы чего-нибудь?
   - Только того, что будет угодно вашему величеству.
   - Прекратите! - Алессио шутливо и полушепотом прикрикнул на нее, однако этот тон в самом деле смутил его. Ему казалось, она уже давно оставила эту вежливую уклончивость в ответ на его вопросы. - И, прошу вас, ответьте.
   - Если настанет такой миг, - Алеанна едва заметно вздохнула, - когда я больше не буду нужна, я хотела бы, чтобы все осталось, как есть. - Он поднял на ее удивленный взгляд. - Я хотела бы остаться с графиней Савиньяк.
   - Почему?
   - Это лучшее, что было в моей жизни, - просто сказала она. - И лучшее, на что может надеяться девушка без прошлого и без будущего.
   Нужно было сказать что-то, что разрушило бы всю печаль этой фразы, и Алессио корил себя за то, что спросил тогда не об этом.
   - Как тебя зовут? - выдохнул он.
   - Алеанна, - медленно ответила девушка. И повторила, делая ударение на каждом слове. - Алеанна Мария Луиза Доротея Милена, принцесса Каданы.
  
   Наконец, оторвавшись от воспоминаний, Алессио обмакнул перо в угольные чернила и вывел: "Свет. Свет и его кристальная чистота - вот то, что лежит в основе всего прекрасного. Темнота не может дать начало красоте. Только Свет, озаривший ее, породит стремящееся к совершенству".
   В этот момент в дверь постучали. Король привычным жестом спрятал в книгах листок и повернулся на звук. На пороге смущенно стоял Жиром.
   - Ваше величество, к вам граф Дорак. Он нижайше просит простить его за столь позднее вторжение и напомнить вам о разрешении впускать его в любое время.
   Кровь, мгновенно прилив к вискам, застучала в них тревожным набатом. Подавив недоброе предчувствие, Алессио разрешил впустить графа.
   Арман Дорак, вошедший в полупоклоне, был одет в запыленное платье. На его шпорах запеклась кровь, а от каблуков отставала засохшая грязь. Граф был похож на человека, который загнал нескольких лошадей и собирался извести еще столько же.
   - Не томите, - Алессио поднялся ему навстречу. - Что случилось?
   - Ваше величество, - Дорак едва заметно задыхался, - знаю, не так давно я уже говорил вам это, однако пришла пора принести весть, которая перечеркнет предыдущую. Ваше величество, мы нашли ее.
   В наступившем молчании за окном надрывались кузнечики. Алессио сел обратно в кресло и, поискав глазами стул, знаком приказал Дораку сесть.
   - Почему я должен вам верить, господин граф? - пытаясь придать голосу зловещие ноты, спросил король. - Не далее как в день святого Фабиана вы говорили мне то же самое.
   - Прошу обратить ваше внимание, ваше величество, на то, что тогда я был уверен "почти" и не скрывал это от вас, - Арман Дорак не изменил себе: он прекрасно владел собой. - Теперь же сомнений быть не может. Сходится все до мельчайших деталей. И кроме того - есть документ, подтверждающий ее права.
   Алессио невидящими глазами смотрел на пламя, плясавшее на кончике фитиля свечи. В его прихотливых изгибах чудилась насмешка стихии над всею тщетой существования людей, которые возомнили, будто сумели ее укротить.
   - Что это за документ? - глухо спросил он.
   - Грамота дарения. Подписанная лично Хайнриком и скрепленная большой королевской печатью.
   Алессио поднес руку к глазам и не смог удержаться от искушения накрыть подушечками пальцев вдруг запылавшие веки.
   - Почему же вы не обнаружили ее раньше?
   - Потому что она оказалась там, где ее никто не искал, - Дорак не мог скрыть торжества. - Люди, которым было поручено вывести маленькую принцессу в Талиг, не пересекали границу. Их перебили до этого, а девочка исчезла. Ее искали в Кадане и в Гаунау, куда ее могли вывести. А она сама - кто бы мог подумать, шестилетний ребенок! - перешла границу и оказалась в Надорах.
   - Вы хотите сказать, что сейчас она там? - с усилием выговорил Алессио.
   - Да, ваше величество. И я умоляю вас съездить со мной туда, чтобы во всем убедиться самостоятельно.
  

20

  
   Парадный будуар замка Сюлли, отданный хозяйкой в распоряжение высоких гостей, был отделан шпалерами во вкусе предыдущего царствования. На фоне цвета свежей зелени были набиты золотом силуэты животных. В раскрытое окно заглядывало начавшее уже припекать солнце. Свежий ветер колыхал белый гипюр занавесей.
   Алессио остановился на пороге, наблюдая за очаровательной сценкой. Одетая в снежно-белое платье Алеанна играла с пушистым щенком хозяйки, Габриэллы Сюлли. Тот лежал на спинке и забавно поднимал коротенькие, толстые лапки, стараясь коснуться ими тонких рук девушки. Чуть поодаль у окна сама Габриэлла и графиня Савиньяк рассматривали вышивки, зачем-то проверяя их на свет.
   - Прекрасные эрэа, - негромко окликнул король, решившись, наконец, обозначить свое присутствие. Алеанна поспешно поднялась на ноги, и дамы присели в низком реверансе. Алессио поблагодарил их кивком и подошел к руке госпожи Сюлли. Потом он повернулся к самозваной принцессе, которая лишь три дня назад сама назвала себя этим титулом. Перевел взгляд на графиню Савиньяк. Обе они показались ему настороженными, однако, в сущности, это как будто не имело значения.
   - Ваше высочество, госпожа графиня, госпожа Сюлли, - Алессио смотрел только на Алеанну, - я пришел к вам, чтобы попрощаться. К сожалению, дела срочно отзывают меня обратно. Наше очаровательное путешествие подходит к концу. Я попросил его высокопреосвященство принести извинения от нашего имени перед лицом почтенных отцов настоятелей, которых мы теперь не посетим. Однако извинения, приносимые прекрасным дамам, не следует перелагать на кого-либо другого. Я прошу отпустить меня и пожелать счастливого пути. - Он набрал в грудь побольше воздуха. - Я выезжаю немедленно.
   - Ваше величество, - графиня Савиньяк, безусловно, была самой светской дамой из всех троих, - мы безмерно огорчены вашим скорым отъездом. Однако королевство превыше всего. Нам же остается лишь молить Создателя о здоровье вашего величества.
   Алессио благодарно кивнул и подошел к руке графини.
   - Ваше величество, - нарушивший молчание голос Алеанны показался ему несколько глухим, - найдется ли у вас еще несколько минут?
   Король взглядом попросил ее продолжать.
   - Я хотела бы сделать вашему величеству прощальный подарок. Вы позволите?
   - Конечно, - слово упало мертвым камнем.
   Алеанна быстро пересекла будуар и извлекла из футляра лютню, которую заботливо возила с собой, но еще ни разу не использовала по назначению за всю эту поездку. Удобно устроившись на низкой тахте, Алеанна обняла ее изгиб и подняла голову:
   - Я спою вам песню Эрхарта Геерооде, великого шпильмана Севера. Поскольку ваше величество владеет языком варитов, я смогу сделать это на языке оригинала. Надеюсь, она внесет немного поэзии в ваши поиски, ваше величество.
   Тонкие пальцы побежали по струнам, и от них к королю устремилась неуловимая, богатая переливами мелодия. Алеанна прикрыла глаза, отдаваясь в ее власть.
  
   Я пел о богах, и пел о героях, о звоне клинков, и кровавых битвах;
   Покуда сокол мой был со мною, мне клекот его заменял молитвы.
   Но вот уже год, как он улетел - его унесла колдовская метель,
   Милого друга похитила вьюга, пришедшая из далеких земель.
  
   Алеанна растягивала слова на конце строк, и быстро, надрывным речитативом произносила начальные. Он никогда не слышал, чтобы пели так. И не думал, что это может быть настолько красиво. А мелодия лилась, обволакивая, заговаривая, подчиняя.
  
   И сам не свой я с этих пор, и плачут, плачут в небе чайки;
   В тумане различит мой взор лишь очи цвета горечавки;
   Ах, видеть бы мне глазами сокола, в воздух бы мне на крыльях сокола,
   В той чужой соколиной стране, да не во сне, а где-то около:
  
   Она вздохнула, отдавая дань изгибу мелодии, набирая воздух для следующей партии - и Алессио вздохнул вместе с ней.
  
   Стань моей душою, птица, дай на время ветер в крылья,
   Каждую ночь полет мне снится - холодные фьорды, миля за милей;
   Шелком - твои рукава, королевна, белым вереском вышиты горы,
   Знаю, что там никогда я не был, а если и был, то себе на горе;
  
   Перед глазами вставали извивы фьордов и крылья птицы, летящей между холодных скал. Эта песня не пахла Севером - она была им.
  
   Мне бы вспомнить, что случилось не с тобой и не со мною,
   Я мечусь, как палый лист, и нет моей душе покоя;
   Ты платишь за песню полной луною, как иные платят звонкой монетой;
   В дальней стране, укрытой зимою, ты краше весны...
   ... ты краше весны...
   ... ты краше весны
   и пьянее лета.
  
   В голосе Алеанны плескалась замерзшая и отогревающаяся боль. Между ее бровей залегла скорбная складочка, и казалось, что она не расправится никогда.
  
   Просыпайся, королевна, надевай-ка оперенье,
   Полетим с тобой в ненастье - тонок лед твоих запястий;
   Шелком - твои рукава, королевна, ясным золотом вышиты перья;
   Я смеюсь и взмываю в небо, я и сам в себя не верю.
  
   Темп возрастал, боль заструилась плотным потоком, выбравшимся из-подо льда, который ранее прикинулся равнодушием.
  
   Подойди ко мне поближе, дай коснуться оперенья,
   Каждую ночь я горы вижу, каждое утро теряю зренье;
   Шелком - твои рукава, королевна, ясным месяцем вышито небо,
   Унеси и меня, ветер северный, в те края, где боль и небыль;
   Как больно знать, что все случилось не с тобой и не со мною,
   Время не остановилось, чтоб взглянуть в окно резное;
   О тебе, моя радость, я мечтал ночами, но ты печали плащом одета,
   Я, конечно, еще спою на прощанье, но покину твой дом
   ...но покину твой дом...
   ...но покину твой дом
   я с лучом рассвета.
  
   Накал миновал, Алеанна замолчала, и теперь говорила только мелодия, исходившая из-под ее быстро перебиравших струны пальцев. Наконец, она неуловимо изменилась, и девушка вновь разомкнула губы.
  
   Где-то бродят твои сны, королевна;
   Далеко ли до весны к травам древним...
   Только повторять осталось - пара слов, какая малость -
   Просыпайся, королевна, надевай-ка оперенье...
  
   И снова - боль, и снова - тоска. И полотно с роскошными княжескими чертогами, подернутое пеленой безнадежности.
  
   Мне ль не знать, что все случилось не с тобой и не со мною,
   Больно ранит твоя милость, как стрела над тетивою;
   Ты платишь за песню луною, как иные платят монетой,
   Я отдал бы все, чтобы быть с тобою, но, может, тебя...
   ...но, может, тебя...
   ...но, может, тебя
   и на свете нету...
   Ты платишь за песню луною, как иные монетой,
   Я отдал бы все, чтобы быть с тобою, но, может, тебя и на свете нету...
  
   - Королевна, - медленно, почти по слогам выдохнула Алеанна. И положила ладонь на струны лютни, обрывая трепещущий на них звук.
   Ощущая всей кожей лица сопротивление похолодевшего воздуха, Алессио подошел к ней и поцеловал длинные тонкие пальцы. На миг задержав ее ладонь в своей, он попытался заглянуть ей в глаза, но Алеанна подняла голову лишь затем, чтобы сразу же опустить ее. Только сверкнула холодная молния ее серо-синего взгляда.
   - Пусть вас хранит Создатель, ваше величество.
   Алессио коротко, по-военному поклонился, и вышел вон.
  

Часть II. Выбор короля

   Катарина Оллар, глядя прямо перед собой, почти бежала сквозь строй торопливо встающих мужчин. Плохо закрепленная вуаль серым дымком скользнула с плеч, упала под ноги, женщина даже не оглянулась. Всегда тихая, нежная, робкая, кузина была исполнена какой-то отчаянной силы. Она горела, как горит сухая трава, светло, стремительно и коротко...
   В. Камша, Отблески Этерны, книга четвертая "Зимний Излом", том второй "Яд минувшего", часть 1

1

   Лето было идеальным временем для путешествий. Дороги высохли, исчезла грязь, большую часть года покрывавшая их плотным слоем и существенно затруднявшая передвижение. Летние дожди были редкими и сильными, их влага быстро уходила в жаждущую напиться землю. Ураганы - бич южных земель - никогда не появлялись к северу от Кольца Эрнани. Единственным, что могло побеспокоить путников, движущихся к каданской границе, были сели и оползни, нередкие в гористой местности.
   Крайний север Талига - Надоры - в это время даже приобрели сходство с более южными землями и некоторую прелесть не самого обильного лета. Только от топей Рейнквахи, которые король и его спутники огибали с запада, временами наползал туман и доносился запах гнилой воды. По обоим бокам дороги широко простирались поля, на которых через полтора месяца заколосится рожь. Надоры, в начале Круга Ветра порученные попечению графа Манрика, сумели подняться из того запустения, в котором их держали два поколения герцогов Окделлов. Оказалось, что возможно что-то вырастить на их каменистой земле и успешно продавать на север - в Кадану - и на восток - горцам Сагранны. Надорские сыры и молоко скоро сравнялись с гаунаскими, кроме того, этот край стал постоянным поставщиком к южным столам свинины, о чем обожал шутить управлявший краем Манрик, намекая на герб Окделлов, род которых, казалось, пресекся. Надорские сукна соперничали на рынках с дриксенскими - такими же плотными, теплыми и дешевыми.
   Словом, Надоры процветали, когда внезапно объявился наследник этих земель - юный незаконнорожденный Окделл. Он родился в алатском замке Сакаци и воспитывался там при дворе господарки Матильды. Внешнее сходство было настолько полным, что никто не нашел в себе сил усомниться в родстве. Регентам Талига показалось необходимым восстановить Дом Скал, поскольку его отсутствие нарушало традиционное единство, уходящее корнями в глубь веков. Так сыну беглого герцога Окделла и горничной из Сакаци дали в жены внучку одного из регентов, герцога Ноймаринена, и вернули владения его отца с непременным условием отстроить погибший замок Надор и сохранить все, что успел сделать Манрик. Плодами его трудов и любовались путешественники, стремившиеся в северную часть Надоров, примыкавшую к каданской границе.
   Они проезжали через аккуратные деревни, останавливались в зажиточных трактирах, где им подавали телячью колбасу и свиные котлеты - гордость надорских трактирщиков. Несколько городов, конечно, показались им небольшими и грязными, но еще сто лет назад на их месте в лучшем случае были небольшие деревни. По берегам шумливых рек, сбегавших с каменистых возвышенностей в долину, краснощекие крестьянки полоскали белье.
   Однако Алессио, окруженный со всех сторон своими немногочисленными спутниками, почти не обращал внимания на представавшие перед глазами картины. Кавалькаду из шести всадников вел Арман Дорак, на почтовых станциях они меняли лошадей. Путешествующий инкогнито король не привлекал особого внимания - лишь как знатный путешественник и дворянин, достойный лучшего приема, чем крестьяне и горожане. Но не более того.
   Алессио думал о том, что Алеанна догадалась о причине его внезапного отъезда, и эта проницательность казалась ему практически нечеловеческой. Его мысли вновь и вновь возвращались к памятному утру, в которое он две недели назад покинул замок Сюлли. Всадники гнали лошадей, двигались быстро, и цель их путешествия была уже очень близка, но для Алессио время остановилось, замерев, когда он вышел за порог будуара Габриэллы Сюлли. Там осталась Алеанна, а он унес с собой песню, которую она спела ему на прощание. Эта песня висела над дорогой, по которой король ехал на север.
   "Я отдал бы все, чтобы быть с тобою, но, может, тебя и на свете нету. Королевна", - бесконечно отдавалось в голове Алессио. Он ехал, чтобы взглянуть на ту, кто, по словам графа Дорака, бесспорно была дочерью погибшего двенадцать лет назад короля Каданы. Однако - и этот вопрос не давал покоя королю - была ли она той принцессой Алеанной, которая должна была ему наследовать? Могла ли эта девушка из плоти и крови, которая не сегодня - завтра предстанет перед ним, претендовать на трон Хайнрика с большими основаниями, чем та, что осталась в Сюлли? И существовала ли вообще "принцесса Алеанна", которую десять лет искали шпионы трех королевств? И, что еще важнее, существовала ли где-нибудь и когда-нибудь та "принцесса Алеанна", которая обладала всеми необходимыми качествами, чтобы когда-нибудь пойти к венцу с королем Талига, не желающим упускать Кадану из рук? Существовала ли в реальности носительница того образа, который вставал перед глазами Алессио при звуке имени наследницы Хайнрика до того, как через два дня после праздника святого Фабиана этот образ впервые обрел плоть?
   Это путешествие превращало все прошлое в зыбкую картину. И казалось, что на самом деле ничего нет, кроме бесконечной глади дороги и скудного пейзажа по обе стороны от нее. Была ли девушка, оставленная в Сюлли? И был ли на самом деле сам замок Сюлли? Или все это - лишь греза, образ, живущий лишь в воображении Алессио? И следующий вопрос: существовала ли цель их поездки, или они никогда не остановятся?
   Королевны, принцессы Алеанны, обладающей всей полнотой необходимых качеств, нет на свете. И он, Алессио, называемый королем Талига, ищет на этой дороге химеру. Тогда, действительно, зачем останавливаться? Или, если поставить вопрос по-другому, зачем было уезжать?
  

2

  
   Дорога, долго петляя между молодых плакучих ив, склонявших свои тонкие ветви под ноги коням, вильнула последний раз и вывела всадников на открытое пространство. За ивовой рощей, окруженная обширными землями общины и маленькими огородиками домохозяев раскинулась деревня. За дощатыми крышами, над которыми подрагивал и колыхался дымок, поднималась серая каменная голова олларианской церкви. Село было не из бедных, иначе жители не могли бы позволить себе возведение каменного храма.
   - Ваше величество, - к Алессио подъехал Арман Дорак, - нам нужно спросить, как доехать до Олдсбриджа. Давайте завернем к крайнему дому и спросим у жителей.
   - Делайте, как считаете нужным, - ответил король.
   Дорак кивнул и обратился к свите:
   - Господа, подождите нас здесь. Его величество и я скоро вернемся.
   - Жиром, - Алессио приподнял руку, - вы тоже поедете с нами.
   Дом, стоявший на окраине деревни, казался гораздо новее, чем его соседи. Солома, забивавшая щели между добротными бревнами и утеплявшая крышу под дощатым покрытием, еще не успела потемнеть, как и резные украшения, видневшиеся на наличниках. Некоторые из них, казалось, были вырезаны только вчера, и пылящаяся стружка еще осыпалась с них вниз. Плетень, гордо возвышавшийся вокруг дома, казалось, еще ни разу не испытал губительного натеска зимы, под плотным слоем снега которой трескались доски. Иными словами, дому было всего несколько лет.
   Из-под копыт коней порхнуло несколько пёстрых куриц, надрывно и зло залаяла большая грязно-черная собака, задергавшая массивную цепь. На крыльце поднял уши дородный, упитанный кот и, открыв розовый рот, показал острые иглы зубов.
   Арман Дорак по-мальчишески легко соскочил с седла - ему навстречу, обогнув стену дома, вышел крестьянин. Молодой, крепкий парень, с непослушной каштановой шевелюрой и крупным носом с толстыми крыльями, он исподлобья оглядывал троих господ, чьи лошади могли потоптать его кур или сломать плетень. В ответ на преувеличенно дружелюбную улыбку Дорака эти складки лишь слегка разгладились.
   - Скажи, милейший, как найти дорогу на Олдсбридж? Мы здесь проездом и, похоже, потерялись.
   Просительный тон как будто расположил хозяина к приезжим:
   - Тык Олдсбридж, он совсем в другой стороне. Вам, господа, тык, не здесь совсем ехать-то нужно было, - он с сожалением покачал головой. - Ошиблись вы дорогой-то, позднехонько свернули.
   - Значит, - Дорак явно притворялся озадаченным, - мы никак не доберемся до Олдсбриджа засветло?
   - Никак нет, не получится у вас, - развел руками парень. - До Олдсбриджа, поди, полдня да еще четверть пути. Не поспеете.
   - Очень жаль, очень жаль, - на лице графа было написано такое сожаление, что у Алессио не осталось сомнений в его притворстве. - Скажи, а есть между деревней и Олдсбриджем какой-нибудь трактир, где мы могли бы переночевать?
   - Отчего ж нет? Есть. Только боюсь я, господам не понравится там.
   - Мы не будем проявлять излишней взыскательности, - заверил его Дорак. - Скажи еще, добрый хозяин, не откажешь ли ты путникам в глотке воды?
   - Отчего ж нет? - повторил парень, польщенный таким вниманием. - Милости просим. День жаркий. Только, тык, вода-то господам не по вкусу будет. Скажу Жоржете, она молока вынесет.
   Молодой хозяин скрылся за тяжелой дверью, и Алессио подъехал к графу:
   - Что вы делаете? - быстро шепнул он. - Зачем нам молоко этого крестьянина? Зачем нам было узнавать дорогу на Олдсбридж, если мы туда не собираемся?
   - Терпение, ваше величество, - сквозь зубы пробормотал Дорак. - Сейчас вы все увидите.
   Недоверчиво тряхнув распущенными, как у кэналлийца, волосами, Алессио поднял голову. И действительно увидел. И понял всё. Мгновенно и беспощадно, как лезвие отточенной бритвы ночного убийцы.
   Молодая женщина, которая, спускаясь с невысоких ступеней крыльца, несла в руках коричневую, прикрытую лепешкой, крынку, была копией своего брата Адольфа, последнего, некоронованного короля Каданы. Те же серые широко расставленные глаза, те же высокие, серовато-коричневые брови. Те же крупные руки и длинный, припухлый внизу нос. Из-под простого чепца выбилась прядка тусклых прямых коричневых волос.
   За темно-серую юбку знаменитого надорского сукна цеплялись пухлые ручки - два мальчика-погодка не старше трех лет следовали за матерью на нетвердых согнутых ножках. С их лиц настороженно смотрели широко расставленные глаза королей Каданы. Наверное, таким же был маленький будущий король Хайнрик, бегавший по извилистым коридорам сожженного теперь дворца в Хёгреде. Их мать гордо несла уже начавший опускаться живот. Она была на сносях.
   Алессио сквозь плотный, откуда-то возникший туман наблюдал за тем, как она приближалась. Вкуса молока из поднесенной крынки он даже не почувствовал. Молодая женщина, почувствовав на себе его взгляд, едва заметно покраснела. Опустив глаза вниз, она прикрыла лицо широким рукавом чистой белой рубахи. Создатель, как это было нелепо похоже и как одновременно несходно со смущением той, что жила в Шато-де-Сёриз...
   - Жоржета - хорошая жена, - голос парня доносился глухо, как из-за пределов огромного прозрачного купола. Видимо, хозяин был польщен вниманием, обращенным на его жену. - Работящая, с какой другой я бы так скоро смог поставить свое хозяйство? Сообразительная: только скажу, она поймет, а потом смотришь - и все готово. Послушная, вот что нужно от женщины. И руку мужнину понимает, и лишнего ничего не сделает. И плодовитая: всего пятое лето пошло, как мы свадьбу справили - а уж третий ребенок будет. И все мальчонки. А работники мне нужны, да.
   - Вам очень повезло, - Алессио с удивлением услышал свой голос.
   - Ваша правда, добрый господин, - расцвел хозяин. - Ваша правда. А уж как готовит! И всё всегда у ней справно. Всё поспевает. И главное, нету у ней дури всякой в голове-то, хотя могла бы, ой могла появиться.
   - Спасибо за молоко и за гостеприимство, - Дорак взял коня под уздцы. - Но нам пора отправляться. Покажи еще раз, куда нам ехать.
   Крестьянин пустился в разъяснения, щедро пересыпая речь многочисленными "тык". Алессио не слушал. Прекрасно понимая, что ведет себя, быть может, неприлично и даже настороживающе, он смотрел на "Жоржету", в нерешительности теребившую смятый в руке фартук. Ее крупные руки были покрыты мозолями и покраснениями: эти руки привыкли стирать и готовить, а не держать перо или веер. Широкое лицо, опущенное вниз, не выражало почти ничего. Или совсем ничего.
  

3

  
   Они выехали на тракт, указанный молодым крестьянином. Деревня с высокой колокольней ее церкви осталась позади. Качнулись ветви ив, закрывая вид на нее, как в театре занавес опускается после завершившегося представления. Но для Алессио фарс только начинался. Он сделал Дораку знак - их спутники отстали, и путешествующий инкогнито король оказался один на один со своим осведомителем.
   - Итак, цель нашего путешествия достигнута.
   Дорак молча наклонил голову.
   - Однако мне не достаточно увидеть, хотя, признаться, это зрелище потрясает.
   - Ваше величество желает, как и в прошлый раз, услышать историю целиком?
   - Именно так, граф, - медленно выговорил Алессио, прикрывая глаза. - Именно так...
   - Тогда не смею испытывать терпение вашего величества, - пребывание вне стен дворца отрицательно сказывалось на куртуазности графа. Он переставал быть придворным и становился человеком дела, редко роняющим пустые слова. Однако совсем отказаться от форм вежливости было невозможно.
   Как я уже имел честь сообщить вашему величеству, мы все, занимавшиеся поисками принцессы, совершили чудовищную ошибку. И не замечали ее десять лет - до недавнего времени. Эскорт малолетней принцессы погиб до того, как успел пересечь границу Талига - где-то на Изонийском плоскогорье. Установить точнее по прошествии почти двух лет войны было невозможно. Поэтому девочку искали в Кадане, а потом в Гаунау, поскольку именно туда бежали многие оставшиеся в живых каданцы - в основном, к родственникам. Предположить же, что шестилетнее дитя сможет пройти часть Изонийского плоскогорья, переправиться через Изонис и преодолеть те немалые препятствия, которые представляли собой в тот год Северные Надоры - было необычайно дождливо, землю залил колоссальный паводок - было нелепо. Вероятно, ее подобрали какие-то беженцы, которые направлялись именно в Талиг, а не на запад. Однако уже в окрестностях этой деревни девочка от них отбилась. Во всяком случае - селяне нашли ее совершенно одну.
   Жители деревни попытались найти людей, с которыми шла эта девочка, но из этого ничего не получилось. Олдсбридж был переполнен больными от страха каданцами, бежавшими от надвинувшейся на них беды. Никого, кто заинтересовался бы одинокой девочкой, найти так и не удалось. Тогда одна из крестьянских семей решила приютить ребенка. Так как имя у нее было больно мудреное, ее назвали так, как звали недавно умершую дочь этих людей. По всей видимости, они хотели, чтобы приемыш заменил им родное дитя. Во всяком случае, девочка осталась у них. Когда она выросла, как вы видите, ее выдали замуж. Очень неплохо, нужно сказать. Особенно для ничьей, приблуды, выросшей благодаря милосердию конкретной семьи. Для крестьян же человек, лишенный родственников - никто. На ней женился сын кузнеца - второго человека в деревне после мельника и торговца зерном. Чем она его приворожила, знает только Создатель. Или Леворукий.
   При найденной девочке не было почти никаких вещей, кроме висевшего на шее кожаного мешочка с перевязанной красивым шнуром грамотой. Крестьяне не стали показывать ее бургомистру Олдсбриджа, честно говоря, по неясным для меня причинам. Вероятно, дело в том, что они вообще не слишком доверяют письменному слову. Известно ведь, что во время восстаний крестьяне в первую очередь сжигают документы, находящиеся у тех, на кого они поднимают руку... Однако грамота, находившаяся при девочке, была сохранена. Сама "Жоржета" читать не умеет и хранит ее лишь как странное и не слишком дорогое напоминание о прошлом, которого она не помнит. Действительно, даже те немногие образы, которые могли сохраниться в памяти шестилетнего ребенка, под влиянием нового круга общения стали просто фантазиями. Она уже сама не верит, что это могло на самом деле когда-то быть в ее жизни.
   Мне удалось немного поговорить с ней, ваше величество, и даже посмотреть на грамоту. Это дарственная от имени короля-конунга Хайнрика на довольно обширные земли у побережья. Скрепленная собственноручной подписью короля и заверенная большой государственной печатью. Сама печать, конечно, отвалилась. Но остатки шнура и способ его прикрепления не дают усомниться в том, что использована была именно большая каданская печать.
   Однако эта девушка, чудом спасенная от всех превратностей судьбы и сохраненная в безвестности - та самая единственная настоящая принцесса Алеанна, дочь Хайнрика и сестра Адольфа III. Фамильное сходство, которое, безусловно, вам бросилось в глаза, подтверждает это наглядно.
   - Мне нечего больше добавить, ваше величество, - Дорак выпрямился в седле и посмотрел вдаль, а не на своего короля. Он был горд собой и не собирался этого скрывать.
   Алессио молча натянул поводья и соскочил в серую, мягкую пыль дороги.
   - Господа, я прошу вас проехать полхорны в одиночестве. И подождать меня там. Надолго я вас не задержу.
   - Но, ваше величество, - начал было Дорак, - это немыслимо...
   - Граф, - Алессио нетерпеливо дернул рукой, - выполняйте то, что вам приказывает ваш король.
   - Но безопасность вашего величества...
   - При мне остаются пистолеты, - голос Алессио звучал резче, чем ему хотелось бы. - Если я окажусь в опасности, вы услышите выстрелы.
   - Ваше величество преувеличивает громкость звука...
   - Прекратите, граф, - прикрикнул Алессио. - Прошу вас, - уже спокойнее прибавил он.
   Арману Дораку не оставалось ничего другого, как поклониться. Воля его величества должна была оставаться законом.
  

4

  
   Мир, появившийся и появляющийся каждое мгновение вновь благодаря исключительной творческой силе Света и его преломлению при соприкосновении с идеальными Сущностями, забыл о своем рождении. С эгоизмом подросшего ребенка он просто не обращал внимания на родителей и не задумывался о величайшем чуде, результатом которого и стало его появление. Широко распахнув жадные глаза, он смотрел на себя и с упоением изучал себя - устройство и облик своих членов, хитрейшие взаимосвязи между ними, историю их жизни, протекающую волнующе неспешно. Он завел собственные законы, по которым желал жить и развиваться. При этом он даже не возомнил, что способен отмахнуться от тех законов, что были заложены в его сути при рождении. Он просто не удосужился узнать о них. Он упивался собственной мудростью и обязал всех, населявших его просторы, жить по собственным установлениям.
   И вот сейчас неумолимая сила их - законов, присущих лишь миру отблесков и теней - стояла напротив Алессио во всем своем угрожающем великолепии. Она готовилась протянуть руку, чтобы поиграть, а потом раздавить его. Быстро и безжалостно.
   Медленно идя вдоль дороги, просто для того, чтобы вообще двигаться, Алессио размышлял, глядя вперед, туда, где на вершине скалистого холма застыл Лит. Древний бог языческой эпохи насмешливо смотрел на человека, возомнившего себя сильным мира сего. На самом деле, он просто попал в ловушку, на золоченой крышке которой было выгравировано название: "его величество король Талига".
   Алеанна-Жоржета была настоящей дочерью Хайнрика, принцессой крови, единственной, кто обладал правами на престол Каданы. Там же медленно тлели искры недовольства, которые в любой момент могли превратиться в страшный торфяной пожар, не имеющий очагов и потому не поддающийся уничтожению. Для того, чтобы полностью включить северные земли в состав Талига, его король был обязан жениться на настоящей принцессе - на Алеанне-Жоржете. Но жениться на ней было невозможно.
   Алессио горько дернул правым уголком рта. Почему никто, и в том числе он сам, не подумал о том, что искомая принцесса не прячется в неком изолированном месте, ожидая, когда ее найдут, а просто живет? И вот результат ее жизни и их недомыслия - муж, два цепляющихся за юбку мальчика с глазами их деда-короля и нерожденный ребенок. Этот материальный, живой результат крайне сложно было перечеркнуть.
   Однако, возможно, ему просто не хватает решимости или ловкости одного из своих предшественников. Если он прикажет, Дорак увезет молодую женщину, а мужа и детей сожжет в их так недавно построенном доме, чтобы убийство приобрело вид роковой случайности. Новорожденный, если переживет свое появление на свет, может быть отправлен на воспитание в другую семью, как часто поступают с бастардами королей.
   Вот и все. Ничего неисполнимого. Однако - зачем? Во имя чего?
   Алессио вспомнился разговор с герцогом Окделлом накануне дня святого Франциска. Если муж Алеанны-Жоржеты не лгал, она представляла собой именно тот идеал жены короля Талига, который так красочно расписывал глава Дома Скал. За исключением, конечно, того обстоятельства, что не приходилась герцогу дочерью. Покорность и плодовитость она уже доказала, верность, вероятно, проистекала от них же, а набожность... Крестьянки не бывают сомневающимися в вере. А настоящая принцесса Алеанна - крестьянка, и это уже не исправить. Она даже не умеет читать! И никто, даже графиня Савиньяк, не в силах сделать из нее подобие королевы. Зато будущее династии будет обеспечено.
   Алессио поднял глаза и выдержал ироничный взгляд Лита, рассматривающего чужака, в одиночестве оказавшегося в его владениях. Божественный предок Окделлов характером походил на них: он был также безжалостен к любым помехам, когда видел безукоризненно прямой и всегда единственно верный путь. И он требовал от короля жестокости, которую его потомки называли честью.
   Алессио невольно отвел взгляд. "Как больно знать, что все случилось не с тобой и не со мною", - повторили его губы. Алеанна, вопреки всему, единственная в его жизни носительница этого имени, осталась в Сюлли. Она не была принцессой. И не ее вина в том, что мужчины, по собственной воле ковавшие ее жизнь, присвоили ей этот титул. Мужчина по имени кан Чемгыр развязал войну, которая вырвала ее из полного материнской любви дома. Другой мужчина определил в единственное заведение, где ее могли воспитать, как герцогиню. Жильсон Морнэ же извлек ее оттуда, чтобы использовать для своего обогащение, развлекая других мужчин. Арман Дорак, желая упрочения своего придворного положения, разыскал ее и решил, что она более других подходит на угодную ему роль. Придворные, с которыми связан Дорак, искусно разыграли интригу, заставившую его, короля Талига и тоже мужчину, представить эту девушку двору и посольской палате, а через нее - государям Золотых земель - как принцессу Каданы. И тот же Дорак, решив, что эта принцесса не сможет вполне соответствовать его ожиданиям, нашел другую, на сей раз оказавшуюся истинной. Вот и все.
   Все эти мужчины просто использовали ее, а теперь приговорили к смерти. Ведь в тот момент, когда настоящая принцесса Алеанна появится в Олларии, самозванка должна будет исчезнуть. Простого изгнания или заключения в глазах дипломатов и иноземных государей не будет достаточно. Эта женщина, хитроумная интриганка, посмевшая посягнуть фактически на титул королевы, должна быть казнена.
   Алессио слишком частым в последнее время жестом поднес руку к прикрытым векам. Это означало скандал, которого так боялись талигойские дипломаты, неизбежный процесс с доказательством прав новой принцессы и суд над несостоявшейся самозванкой. Самозванкой... Над хрупкой девушкой с королевской осанкой и глазами цвета северного моря в непогоду, которую он должен уберечь. Обязан.
   Справедливость в том, чтобы Алеанна-Жоржета получила причитающееся ей по праву? Или в том, чтобы не пострадала невинная? Или в том, чтобы король Талига признал, что не знает, в чем заключается справедливость?
   Взгляд невидимого бога Скал был невыносим. Он изгонял Алессио из своих владений и презрительно спрашивал: зачем тебе терзаться вопросом справедливости, король Талига? Ты должен лишь выполнять свой долг. Долг, который превыше всего. И сейчас ты должен принять решение, согласующееся с твоим долгом, а не идеальными представлениями. Ты должен понять, в чем заключается государственный интерес, а не что будет справедливо.
   Алессио глубоко вздохнул. Если бы рядом с Литом стояли его братья, о чем говорил бы взгляд каждого из богов? Посоветовал бы Астрап слушать сердце и идеальные помыслы, Анэм - забыть о Талиге и отдаться ветру, а Унд... Унд бы молчал, хороня в сердце тоску по Оставленной?
   Ради блага Талига на его престол бок о бок с Алессио должна была взойти принцесса Каданы, права которой будут бесспорны в глазах государей Золотых земель и, что немаловажно, каданских партизан. Права оставшейся в Сюлли Алеанны, в глазах мира - принцессы Каданы, держались на доброй воле Алессио и отсутствии контр-аргументов. Кроме того, при надлежащей ловкости против нее можно было использовать Жильсона Морнэ и тех дворянчиков, увеселением которых он занимался. Иными словами, у людей, которые пожелали бы составить против нее интригу, были определенные шансы на успех.
   Права Алеанны-Жоржеты были бесспорны и подкреплены как документом, так и ее ошеломляющим сходством. Но она была неудобна - Алессио, наконец, решился оформить свою мысль в словесную форму. Замужняя неграмотная крестьянка с тремя детьми была весьма неудобна в качестве исчезнувшей принцессы Каданы. И о ее существовании не было никому известно - как и не было гарантий, что рано или поздно один из иноземных коллег Армана Дорака не обнаружит ее. И тогда произойдет катастрофа, потому что самозванка будет не просто принята королем Талига - она станет его королевой.
   Выход был страшен. Убийство. Молодого крестьянина, приправляющего свою речь колоритным "тык", Алеанны-Жоржеты, ее нерожденного ребенка и двоих мальчиков, беспомощно цеплявшихся за ее юбку. А также, вероятно, других, случайных людей, поскольку смерть четверых человек сложно обставить как что-то естественное.
   Смерть. Или смерть. Убийство. Или убийство. Лит улыбался, и в уголках его губ скапливалась кровавая слюна. Древние боги не были милосердны по сути своей. Их милосердие покупалось жертвенной кровью, проливаемой на алтарях и избавлявшей людей от много худших потерь. Те, кто приносил козла в жертву Литу, полагали, что лучше отдать одно животное, чем все стадо. История и логика истории, родившиеся из этого убеждения, были чудовищами, самодавлеющими, ненасытными и вечно правыми.
   Алессио дернул щекой. Это были законы мира теней и отблесков. Ущербного мира, забывшего о чуде преломления Света, поступающегося своим совершенством, чтобы дать начало всему зримому и осязаемому. Законы мира, чьи боги, ушедшие, чтобы защитить столь дорогое их сердцу от неведомого зла, не могли помыслить о том, как далек изначальный Свет от всех перипетий существования тени.
   Алессио не желал подчиняться этим законам. И приносить те кровавые жертвы, которые ждал от него Лит.
  

5

  
   Покрытая серой мягкой пылью дорога вильнула и, уходя от грозного взора расположившегося на камнях Лита, нырнула в запыленную ивовую рощу. Здесь деревья были гораздо старше, чем рядом с недавней деревней. Их толстые узловатые ветви отходили от необъятных стволов и устремлялись ввысь. По поверьям, уходившим корнями в седую древность, на этих ветвях любили сидеть русалки, соперницы литтен за внимание бога Скал. Эта роща пахла язычеством и древними силами, но дорога сквозь нее была хорошо наезжена, что позволяло сомневаться в чувствительности местных жителей, часто пересекавших рощу по пути в Олдсбридж.
   Вынырнув из-под длинных цепких ветвей, Алессио оказался на широкой равнине. Гладь дороги широкой, змеистой лентой уходила к горизонту и сливалась с частыми белесыми облаками. Воздух дрожал от непривычного зноя, возвещая скорый взрыв, который завершится грозой и потоками воды, копьями уходящими в землю.
   Чуть в стороне от дороги примостилась маленькая эсператистская часовня. Ее давно не крашенные стены уныло смотрели на пустынную дорогу и пахнущую древним язычеством рощу, так же покинутую жителями окрестных деревень, как и этот храм. Крестьянам равно не было дела до мрачноватой поэзии вековых ив и красоты эсператистских икон в полумраке часовни.
   Столетие назад, в страшные годы Излома королева-регентша Катарина и кардинал Левий подписали договор о религиозном мире между олларианской и эсператистской церквями. Было предложено забыть о вражде, преследованиях и притворстве, щедро собиравшим свою жатву в Талиге Круга Олларов. В первые десятилетия нового Круга Ветра по всей стране было выстроено множество эсператистских храмов, но большая их часть скоро оказалась полузаброшенной. Крестьянам было все равно, как именно славить Создателя. Им не было дела до богословских и политических тонкостей, они не вели длинных родословных и не записывали деяния своих предков. Они не видели смысла обращаться к вере, которую уже давно забыли. Эсператизму остались верны некоторые потомки Людей Чести - доолларовской аристократии Талига - а также некоторые городские круги. Впрочем, религиозный мир облегчил переход в талигойское подданство многим из тех, кто принял его в течение первого столетия Круга Ветра - жителям захваченных при Карле VI областей и многочисленным эмигрантам из разоренных Гайифы и Агарии.
   Излом, руками морисков повергший в руины город Эсперадора - Агарис, стал катастрофой для всех ожидающих. Не могло быть и речи о восстановлении существовавшей до него структуры. В этих условиях путь, избранный Франциском Олларом в начале Круга Скал, оказался наиболее удачным. Не порывая с эсператизмом догматически, государи Золотых земель создали в своих королевствах самостоятельные церкви. Всеми их формальными делами занимался светский глава, догматическими - духовный, а вопросы, касавшиеся всех верующих, решали соборы, на которые съезжались все кардиналы и магнусы восстановленных орденов.
   Молча глядя на покосившуюся семиконечную звезду, венчавшую острую крышу церкви, Алессио повернул к храму и услышал тихое пение. Внутри часовни несколько голосов славили Создателя и благословляли его скорый приход, оповещая о своем смиренном ожидании. Казалось, поет сама церковь, и звук исходит прямо из ее грязно-белых, неухоженных стен и сливается с застывшим воздухом, обнимая весь мир. Алессио обернулся - невидимая фигура Лита исчезла с холма, оставив вместо себя только серый зазубренный камень. Его время прошло безвозвратно.
   Отпуская из сжатых до боли пальцев мягкие кожаные поводья коня, Алессио опустился на колени туда, где мелкая светло-серая пыль смешивалась с редкой, тускло-зеленой травой. В бедности этого мира, в его невыразительности, особенно страстно звучал голос часовни, протягивающий к потерянному королю свои почти осязаемые руки.
   - Qua vadis, fili mi? - на пороге, в проеме открытой двери, за которой угадывался полумрак и неверный свет перед иконами, застыл священник в засаленной серой рясе. Он был почти полностью лыс, и темные глаза, смотревшие из-под исчезнувших бровей, казались провалами в никуда.
   - Homo sum, pater, - ответил Алессио, вновь опустив голову. Пыль шевелилась у его колен серыми щупальцами, - miser infirmusque.
   - Войди в храм, сын мой, - священник не решился продолжать разговор на древнем языке, которым владели теперь лишь немногие, горсть высокообразованных мирян и клириков, мнящих себя солью земли. - Там ты почувствуешь присутствие Создателя, и тебе станет легче.
   - Я не могу сделать этого, отче, - кровь, которую Алессио вынес на себе из-под взгляда языческого бога прошедших времен, нельзя было вносить туда, где молились о возвращении Ушедшего.
   - Ты налагаешь на себя излишне суровое покаяние, сын мой, - священник свел вместе остатки бровей. - Никто не вправе отказать тебе в утешении, которое можно обрести в обители Создателя, даже если ты закоренелый грешник, убивший родную мать.
   - И все же, отче, я прошу вас позволить мне остаться здесь.
   Человек с провалами вместо глаз неспешно кивнул головой:
   - Хорошо, сын мой. Молись - и Создатель услышит. А я буду молиться за тебя.
   Алессио вновь опустил голову, вспоминая, как редко в их первые встречи Алеанна решалась поднять на него глаза.
   Голос, исходивший из храма, пел о красоте дороги, ведущей к Создателю. На этом пути отступает все земное и тленное, и остается только дух, стремящийся к соединению с тем, кто его сотворил. На этом пути нет земных оков и условностей, нет забот о теле и его постоянных нуждах. Есть только дух и его стремление. И ничего более.
   Голос обещал возможность отринуть мир отблесков и теней с его ошибочными законами, навязываемыми каждому, существующему в нем, ради бесконечного пути познания того единственного, что этого было достойно. Света. Света и идеальных сущностей. И того преломления, которое порождает единственный доступный мир.
   Голос пел о том, что возможно открыться единственному вечному из всех человеческих занятий. И голос лгал.
   Точнее, Алессио, отпустив мысли и позволив им уйти от ранящих тем к высшим, услышал в нем не то, что пелось на самом деле. Когда отзвучала последняя нота, говорящая о красоте пути к Создателю, следующий звук возвестил о послушании. И разрушил всё.
   Послушание, равно как и нарушение его, было законом этого мира, мира теней и отблесков утратившего совершенство Света. Послушание навязывалось им так же, как многое другое: стремление к власти, к престижу и богатству или к покою, отсутствию тревог и мирному существованию. Послушание позволяло занять место в этом мире, а непослушание - его изменить. Следовательно, оно было одним из тех условий, которые предлагалось соблюдать - или не соблюдать - с не слишком разным результатом. Путь к Создателю через монастырь сынов Его был путем в никуда.
   Алессио поднялся с колен и легко, почти не отталкиваясь от земли, вспорхнул в седло. Уход от мира и поиск Создателя и Света был выходом только для него одного. Оставить все как есть, сойти со сцены, отказаться от участия в последующих событиях значило принести себя в жертву облизывающему кровавые губы Литу. А он не хотел приносить жертв. Не хотел платить кровью и выполнять требования мира теней. Он вернется в Олларию, чтобы спасти, а не погубить.
  

6

  
   Эскорт, послушно отъехавший на полхорны вперед, ожидал на краю дороги между двумя полями. Лошади мирно щипали скудную траву, а люди с беспокойством поглядывали на небо, уже потемневшее в преддверии бури. На западе, с закатной стороны, собрались густые, почти фиолетовые тучи. От удушливого покоя в воздухе не осталось и следа: порывами налетал пробирающий до костей ветер, играючи легко гнувший березы на дальней холме. Молний пока не было видно, но вскорости они должны были последовать.
   Чуть поодаль от Дорака и его людей расположился Жиром, не сводивший глаз с дороги, на которой должен был появиться его король. Однако когда на ней замаячил одинокий всадник, камергер ничем не выдал своей радости и не изменил положения тела. Только когда Алессио подъехал так близко, что до ушей собравшихся на обочине стал долетать звук перестука копыт, Жиром поднялся на ноги, оборачиваясь, чтобы увидеть, как присоединяются к нему остальные.
   - Господа, - голос Алессио был неожиданно звонким, - я благодарю вас за терпеливое ожидание.
   Жиром и Арман Дорак изящно поклонились, их спутники отдали короткие военные поклоны.
   - Надеюсь, - продолжал король, - вы все успели отдохнуть, поскольку нам необходимо двигаться дальше. Время не ждет, равно как и стихия, приготовления которой прекрасно видны в небе. Поэтому надо спешить. По коням, господа!
   Пока свита ловила и седлала коней, Алессио сделал Дораку, не отпускавшему Пьера от себя, знак приблизиться.
   - Граф, я получил необходимое время, чтобы все обдумать, и теперь перехожу к дальнейшим указаниям. Сейчас вы ненадолго оставите нас и вернетесь назад, в ту деревню, которую мы недавно покинули. Вы выкупите у известной вам молодой женщины тот документ, который она хранит. И привезете его мне. Постарайтесь заплатить за него такую сумму, которая будет достаточной, но не вызовет подозрений. Ее вам по возвращении возместят в геренции. По дороге вы найдете способ связаться с вашими людьми, действующими в этой местности. Составьте из них группу, которая будет постоянно наблюдать за деревней и обитателями известного нам дома. При малейшем намеке на то, что кто-то еще, кроме нас, заинтересовался тем крестьянином и его супругой, их вместе с детьми следует вывезти в Эпинэ и устроить на новом месте.
   Арман Дорак кивнул и сделал жест, имитирующий придворный поклон настолько, насколько это возможно было сделать в седле.
   - Запомните, - Алессио, глядя поверх головы графа, попытался придать голосу железные нотки, - если вы не справитесь с этой задачей, или не привезете мне документ, или намеренно сделаете так, что у женщины возникнут подозрения - вы лишитесь места. Я не хочу позволить вам еще раз повернуть события в угодное вам русло.
   - Ваше величество может всецело на меня рассчитывать, - Дорак был несколько обескуражен суровостью короля, но с успехом это скрывал. Единственным, что его выдавало, был тон, мгновенно ставший придворным. - Осмелюсь заметить, ваше величество не справедливы ко мне. Не я был автором интриги, приведшей к представлению ко двору той самозваной принцессы. Ответственность за это всецело лежит на его высокопреосвященстве кардинале Дионисии и его светлости герцоге Придде.
   Алессио не ответил, и в этом молчании граф увидел поощрение к дальнейшим излияниям.
   - Осмелюсь заметить, ваше величество, его высокопреосвященство и господин кансилльер полагали, что необходимо вынудить вас жениться на этой девушке, чтобы воспрепятствовать возможному браку с одной из дриксенских принцесс или дочерей сеньоров Севера. Они говорили о том, что в этом случае королева не сможет быстро набрать влияние при дворе, потому что у нее не будет своих людей.
   Алессио нетерпеливо поднял руку. Ему было мерзко смотреть, как яд, капавший с языка графа Дорака, попадает под копыта лошадей и с шипением уходит в сероватую пыль. Этот человек оговаривал своих благодетелей. Алессио не слишком хотел, чтобы его придворные во что бы то ни стало держались глав тех или иных кланов, но то, что делал Дорак, было гадко. Как знать, не лгал ли он... Однако на это было не похоже. Дионисий никогда не любил Дриксен и Ноймариненов, а Окделла считал не слишком умным. Что касается кансилльера, то его взгляды читались гораздо хуже. Однако он тоже вряд ли хотел усиления С56
   евера. Как знать, может быть, король должен был быть им благодарен за то, что они вынудили его представить Алеанну ко двору.
   Прерывая эти размышления мерным перестукиванием подков по остаткам каменного покрытия дороги, им навстречу, со стороны Олдсбриджа, мчался всадник в цветах королевских курьеров. Его черно-белый мундир был снабжен темно-синими полосами. Обычно они были цветов герба королевы, но поскольку его величество был холост, для этого избрали цвета его матери, покойной Инесс Алва.
   Арман Дорак, радуясь, что может прервать свои излияния, явно не слишком заинтересовавшие короля, выехал ему наперерез. Курьер, молодой человек, прекрасно державшийся в седле, ловко подняв коня на дыбы, попытался его развернуть и объехать неожиданное препятствие, но рядом возник Жиром, и вестнику пришлось опустить передние ноги коня на землю.
   - Вы не имеете права! - услышал подъехавший к группе Алессио. - Я везу королевскую почту. И пользуюсь правом полной неприкосновенности.
   - Кому адресовано то известие, которое вы так торопитесь доставить? - тихо и значительно спросил путешествующий инкогнито король.
   Курьер, впечатленный его внешностью кэналлийца, потрясенно молчал.
   - Ну, так кому же? - с ударением повторил Алессио.
   - Его величеству королю Талига и его светлости кансилльеру герцогу Придду.
   - Я понимаю, что не могу попросить у вас эти письма, - задумчиво сказал король, не сводя глаз с лица молодого человека, - поскольку вы имеете полное право, и даже обязанность, мне не верить. Однако я прошу сообщить мне устно, чего касаются те письма, которые вы везете.
   - Монсеньор должен понимать, - осторожно сказал курьер, - что я не посланник, а всего лишь тот, кто доставляет почту по месту назначения.
   - Я понимаю, - Алессио жестом пресек попытку Дорака схватить поводья пляшущего под молодым человеком коня. - Однако с трудом могу поверить, что хотя бы в общих чертах вы не знаете, что заключается в этих письмах.
   Курьер, резко натянув поводья, заставил коня встать ровно. Было видно, как он колеблется, пытаясь при этом понять, зачем знатному путешественнику могла понадобиться его информация.
   - Я мог бы обеспечить вас средствами для хорошего обеда в трактире, если вы окажете мне любезность, - Алессио выдвинул последний аргумент.
   - Рысьи дети опять начали волнения, - наконец, решившись, ответил курьер. - Только говорят, что в этот раз что-то более серьезное, чем обычно. Говорят, гуси теперь помогают им не только оружием, но и людьми. Еще говорят, что они захватили Хёгреде.
   Алессио тряхнул головой и бросил молодому человеку маленький мешочек, в котором приятно звякнули крупные монеты.
   - Благодарю!
   Отсалютовав, курьер проехал между Дораком и одним из королевских путников и вывел коня в кентер. Глядя на его удаляющуюся фигуру, Алессио думал о том, как не вовремя каданские партизаны перешли к решительным действиям. Как не вовремя Дорак увез его в Надоры. Как не вовремя собирается буря, из-за которой они могут потерять неопределенно долгое время, и не смогут прибыть даже с дневным опозданием после курьера. И о том, что все эти "не вовремя" сошлись вместе настолько, что не могли быть чьим-то умыслом. Или могли?
  

7

  
   Роскошный закат догорал над холмом, на котором, скрытый протянутыми вниз тенями деревьев, замер замок Шато-де-Сёриз. Смотреть на закат - дурная примета, а ехать в закат - искать себе гибель. Но Алессио, оставивший эскорт у северных ворот Олларии, только подхлестнул коня. Чуть позади за ним следовал неизменный Жиром. Алессио торопился вперед: оставался только один, последний вечер перед неизвестностью. И в этот вечер, залитый кровью заката, хотелось чего-то неизмеримо человеческого или оглушающе вечного.
   Вишни и яблони - краса и гордость замка на холме - уже отцвели. Лишь у самых его стен поднимали цветы в горящее алым небо кусты поздней сирени. Нежная весна давно сменилась летом, ласковым и обильным в пределах Кольца Эрнани.
   Оставив Жирома у подножия холма, Алессио в одиночестве двинулся к затихшему замку. Казалось, он заснул, отгородившись от грозной красоты бушевавшего в небе заката. Алессио поднимался по склону, глядя, как после исчезновения за горизонтом солнца тают среди начинающих темнеть облаков его последние краски. Когда он вступил во двор Шато-де-Сёриз, на землю легли сумерки - тот короткий час, когда свет солнца уже погас, но люди пока не зажигают свечей.
   Привлеченный стуком окованных железом кавалерийских сапог Алессио, ему навстречу поспешно вышел дворецкий в цветах графини Савиньяк.
   - Госпожа графиня в замке? - небрежным кивком отвечая на его поклон, спросил король.
   - Госпожа графиня утром получили какое-то известие и спешно уехали в город, - глаза дворецкого беспокойно бегали. Лицо Алессио казалось ему знакомым, но узнавания не происходило, и это не могло не беспокоить. - Обещались вернуться завтра.
   - А молодая госпожа?
   - Молодая госпожа в малой гостиной. Просила ее не беспокоить.
   - Благодарю. Не провожайте меня.
   Сопровождаемый изумленным и несколько недоверчивым взглядом дворецкого Шато-де-Сёриз, Алессио взбежал по ступенькам крыльца и, минуя парадную лестницу, свернул направо, в наполовину открытую галерею, которая позволяла кратчайшим путем достигнуть малой гостиной. Оказавшись там, Алессио увидел слабый свет, маячивший в дальнем конце галереи, и устремился к нему, мимо очертаний кустов сирени в огромных окнах, мимо невидимых в быстро сгущающейся темноте картин в нишах напротив окон, мимо украшенных затейливой резьбой пилястр, чьи лишенные выступов тела девственно белели, разделяя собой ниши.
   Свет, к которому приближался Алессио, задрожал и внезапно стал ярче. Король прибавил шага, стараясь различить источник света, и внезапно увидел: сжимая свечу в руке, в конце галереи стояла Алеанна. Ее распущенные золотистые волосы едва заметно переливались, отражая мягкий блеск свечи. Алессио попытался идти еще быстрее, до ломоты в ногах, слыша, как тишина вокруг него разбивается тысячью осколков. Протяженность каменного пола, выложенного белесой линией, удлинялась, грозя стать бесконечной: плиты, одна за другой, ложились ему под ноги, а за ними тут же вырастали новые. Мимо проносились мгновения, задевая его по лицу мягкими, невесомыми крыльями. Темные пролеты галереи летели ему навстречу, опадая за спиной пожухшими осенними листьями. На их стенах были с трудом различимы черные перья - огромные вороны напрягали все силы, направляя свой путь против ветра.
   В финале этого бесконечного пути Алессио остановился вплотную к девушке, неподвижно держащей в руке свечу с неверным, колеблющимся пламенем. Безмолвно он взял ее руку, тонкую и прохладную, и поцеловал пульсирующие жизнью пальцы. На них застыли капли воска ничем не закрытой свечи.
   - Я рада, что вы вернулись, ваше величество.
   И этот голос в отданной во власть сумерек галерее стал последним штрихом, завершившим ее образ, такой далекий последние недели.
   - Я умоляю вас сегодня не называть меня так, - с трудом выдохнул Алессио, ловя губами прохладный воздух открытой галереи.
   - Хорошо, - легко согласилась она, несмело улыбаясь под его взглядом. - Прошу вас...
   И воспользовавшись тем, что ее рука все еще была в его ладони, она потянула Алессио за собой - в открытую дверь, где у поблескивающего камина стояло кресло и на маленьком круглом столе горели четыре свечи.
   - Вы язычница, эрэа, - со смехом сказал Алессио, рассматривая поставленные в виде квадрата высокие свечи. У их основания, где уже скрывался из глаз теплый отблеск слишком высоко горящего пламени, лежали маленькие камни - осколки одного из валунов, окаймлявших клумбы зимнего сада.
   - А вы - нет? - поддерживая шутливый тон, спросила Алеанна. - Кэналлийцы никогда не были полностью воцерковлены, разве я не права?
   - Однако им в этом далеко до жен и дочерей северян, - Алессио внимательно смотрел на камни. На каждом из них был вырезан знак: треугольник, бывший символом Скал, плоская спираль, символизировавшая Волны, объемная - Ветер, и три восходящие линии, обозначавшие огонь. - Говорят, никто не был так силен, как северные волшебницы.
   - Говорят и думают разное, - неожиданно серьезно ответила Алеанна. - Мы слишком немощны и неразумны, чтобы знать.
   - И кроме того - это мужчины говорят о женщинах. А что мы можем знать о вас? - Алессио улыбнулся и кивнул в сторону свечей, оплывавших слезами чистого воска.
   Алеанна улыбнулась в ответ, и теплый свет, сорвавшись с четырех свечей, поселился в ее темных глазах.
   - Вы можете знать, что мы есть. Что умеем любить и беречь. И умеем ненавидеть и уничтожать.
   Алеанна чуть приподняла голову, и Алессио увидел, как огонь в ее глазах превращается в кошачью фигуру. Кошка выгибалась и показывала когти, а девушка продолжала:
   - Когда-то, если верить древним текстам, мы были так же сильны, как и мужчины. У нас были свои праздники, свои таинства, свои союзы и свои вожди. Мы тоже служили Четырем ушедшим и знали об Одном, оставшемся. Возможно, служили даже ревностней, чем наши братья, потому что нас, а не их, избрали, чтобы дать жизнь четырем Стражам и защитникам. Мы приняли к себе Оставленную и утишили ее боль, насколько смогли. Мы зажигали костры во славу Четверых и пели песни, надеясь, что придет день, когда они вернутся... И мы встречались с мужчинами лишь затем, чтобы произвести потомство - как и когда хотели. Мы не нуждались в их защите, потому что жили в совершенно ином мире. Мужчины не посягали на него, потому что не могли даже помыслить об этом.
   - И что же случилось потом? - почти не решаясь вмешаться в этот поток слов, спросил Алессио. Пламя в ее широко раскрытых глазах извивалось и бушевало. И вдруг стихло. И сама Алеанна, до этого светившаяся пугающей силой, как будто поникла.
   - Потом? - растерянно переспросила она.
   Алессио опустил обе руки на плечи девушки, медленно разворачивая ее к себе.
   - Как вы себя чувствуете? Алеанна?
   Она поднесла ладонь к лицу и пугающе знакомым Алессио движением положила пальцы на прикрытые веки.
   - У меня немного кружится голова.
   - Прошу вас, сядьте.
   Послушно, но как будто в полусне, она позволила ему усадить себя в кресло, стоявшее тут же, у камина. В неверном свете четырех свечей ее лицо казалось бледнее, чем обычно. Ее черты, милые в своей немного детской округлости, внезапно заострились.
   - Вы позволите позвать кого-нибудь из дам, чтобы помочь вам?
   - Это ни к чему, - Алеанна быстро распахнула глаза и преувеличенно бодро улыбнулась. - Я прекрасно себя чувствую.
   - Вы уверены? - Алессио опустился на ковер у подножия кресла, стараясь снизу вверх заглянуть в ее глаза. Алеанна отвела взгляд.
   - Да, конечно. Это, право, не стоит беспокойства. Мы говорили о язычестве, а потом у меня просто немного закружилась голова.
   - Тогда скажите мне, что вы собирались делать до того, как я к вам вошел? - Алессио указал вытянутой рукой на стол и четыре дрожащие свечи. - К чему вы готовились?
   - Откуда вы знаете, что только готовилась? - быстро спросила Алеанна.
   - Центр пуст, - ответил Алессио, пристально глядя на нее. - Для простого обряда было бы достаточно только свечей, вам же понадобились камни с обозначением симоволов Великих Домов. Значит, обряд был сложным. И он не завершен.
   - Теперь уже не имеет значения, - Алеанна отвела взгляд и устало прикрыла глаза. - Время прошло, я пропустила его.
   - Так что это был за обряд? - с нажимом произнес король, чувствуя, как разрушается покров доверия, который окутывал их ранее.
   - Обряд защиты, - негромко, не глядя на него, ответила Алеанна. - Я проводила его в сумерках каждый пятый день после того, как ваше величество покинули Сюлли, глядя на путь, по которому ушедший сможет вернуться.
   В дверь, соединявшую малую гостиную с галереей, настойчиво постучали. Потом створка покинула свое обычное положение, и на пороге возник Жиром. Поклонившись приподнявшейся в кресле Алеанне, он выразительно посмотрел на своего короля.
   - В чем дело, Жиром?
   - Ваше величество, уже очень поздно, нас будут искать. Во дворце узнают, что в город вернулся господин Дорак, а ваше величество все еще отсутствует. Кроме того, там что-то происходит, госпожа Савиньяк уехала в Олларию и...
   Алессио нетерпеливо поднял руку, а затем кивнул.
   - Эрэа, - он поднес к губам прохладную руку Алеанны, - я сожалению, но вынужден вас оставить.
   - Я польщена вниманием вашего величества, - девушка попыталась подняться, но Алессио удержал ее. - Позвольте спросить, хорошо ли прошло ваше путешествие? Была ли достигнута цель вашего величества?
   В этом безупречно куртуазном вопросе читался страх и вызов. Алеанна давала понять, что догадывается о цели спешной поездки короля, ради которой он прервал задуманное путешествие по Кольцу Эрнани. Однако нельзя было не оценить ее выдержки и ее милосердия, поскольку она не задала этого вопроса открыто, немного раньше, когда Жиром еще не пришел и их беседа еще не приобрела официального тона. Такм образом она давала Алессио возможность не отвечать.
   - Это я польщен вашим интересом, эрэа, - король еще раз поцеловал маленькую ручку. - Все прошло как нельзя лучше, благодарю вас.
  

8

  
   Высокий Совет собирался два раза за спокойное царствование. Алессио, который присутствовал на этом собрании уже в третий раз, два из которых были экстраординарными, мысленно решил, что его царствование, очевидно, к таковым не относится. Окинув глазами собравшихся сановников, он в который раз поздравил себя с решением попросить мужчин не брать с собой жен и наследников. Ничего хорошего от собрания Высокого Совета, которого потребовали представители северной державы в Олларии, ждать не приходилось.
   Справа от возвышения, на котором был установлен трон под развивающимся Победителем Дракона, у пастырской кафедры застыл кардинал Дионисий. Он благословил короля при вступлении в залу и теперь, почти по-военному вытянув свое высокое сухое тело, прорезал взглядом пространство. Выступы кафедры, на гладкой поверхности которой лежали костлявые руки прелата, были обиты железом. Сверху мрачно и холодно поблескивали хрустальные подвески люстры, от острых граней которых тонкими иглами отскакивали лучи света.
   Интересно было бы знать, о чем думал сейчас духовный пастырь Талига, в то время как светский глава его церкви заставлял себя не сжиматься в предчувствии катастрофы. Все-таки катастрофа эта была их общей: кардинал разделял взгляды короля на амбиции дриксенского кесаря и короля Гаунау, кардинал желал сделать Алеанну королевой, кардинал, как и король, должен был придумать ход, который позволит с наименьшими потерями выйти из создающейся ситуации.
   Придворный церемонеймейстер Геркарт Капельрадо вышел на середину залы, в которой традиционно собирался Высокий совет. В наступившей тишине на него устремились глаза всех мужчин - представителей большей части аристократических домов Талига - черные глаза короля и темно-карие глаза кардинала. И даже, казалось, гневные очи Победителя, попирающего копьем изогнувшегося в последних конвульсиях дракона.
   Капельрадо ударил об пол церемониальным посохом. Дракон издал неслышный торжествующий рев: угроза тем, кто горделиво носил на знамени его Победителя, должна была в ближайшие мгновения обрести плоть.
   - Дуайен посольской палаты, полномочный представитель его величества Фридриха V, кесаря Дриксен, короля Гаунау и прочая, граф Вальтер фок Мессерер.
   По-военному печатая шаг, красавец посол вступил в залу Совета. Он был один, но за его спиной, покрытой церемониальным плащом с гербом кесарии, на котором расправлял белые крылья огромный лебедь, поднималась вся мощь Севера. Седина в темных волосах графа фок Мессерер отливала металлом, о до блеска натертый паркет позвякивали его шпоры, металлические нашивки на мундире соперничали с ощерившимися острыми гранями подвесками люстры. Он походил на тонкий, холодный клинок дриксенской стали, извлеченный из ножен.
   Мессерер, замерев на середине, где всего несколько мгновений назад стоял Геркарт Капельрадо, отдал короткий поклон, лишь быстро наклонив голову. Это, как и титул дуайена, осталось еще от времен дипломатического лидерства Гайифской империи в Золотых землях.
   Начало было ужасным. Почти катастрофическим. Полномочный представитель кесарии надевал церемониальный плащ всего в двух случаях. Однако времени на догадки, какой из них был причиной в этот раз, не оставалось.
   - Ваше величество и Лучшие Люди Талига! - Мессерер говорил громко. Прекрасная акустика круглого зала только упрощала ему задачу. - С глубокой скорбью, порожденной разногласиями вашего величества и моего сюзерена его величества Фридриха V, кесаря Дриксен, короля Гаунау и прочее, я передаю послание моего короля. Его величество Фридрих, возмущенный упорством королей Талига, вероломно оккупировавших Кадану и незаконно владеющих ею, в то время как прошли любые сроки, подсказанные его величеству милосердием истинно верующего, требует, чтобы все талигойские войска были выведены с территории Каданы через два месяца после оглашения его требований. В противном случае его величество Фридрих считает себя в праве ввести на территорию Талига подвластные ему войска Дриксен и Гаунау.
   Последнее слово было сказано, и наступила тишина. Однако это был еще не конец.
   - Кроме того, - уже тоном ниже прибавил Вальтер фок Мессерер, - как дуайен посольской палаты я уполномочен передать следующее. В том случае, если его величество король Талига будет достойным прискорбия образом упорствовать в желании контролировать Кадану военными методами, господа дожи Бордона и его императорское величество Юстин XII введут свои войска на территорию Талига.
   Алессио поймал предостерегающий взгляд Дионисия и ответил на него преувеличенно спокойной улыбкой.
   - Мы благодарим вас, господин посол, за исполнение нелегкой миссии человека, озвучивающего ультиматум, - голос короля легко разлетелся по зале. - Однако мы не уверены, что брат наш его величество кесарь Фридрих в полной мере понимает ситуацию. Короли Талига никогда, - с нажимом произнес Алессио, - не владели Каданой на тех же правах, на которых они осуществляют свою власть на территории своего королевства. Короли Талига являются лишь местоблюстителями трона Каданы. Ее высочество Алеанна, единственная наследница каданского королевства, недавно счастливо найденная, находится здесь, под нашим покровительством. В ближайшее время ее высочество будет готова принять нелегкое бремя правления и стать королевой Каданы.
   Вальтер фок Мессерер чуть наклонил голову, слушая ответ короля. Он был маститым дипломатом и знал, что ультиматумы такого рода редко принимают или отвергают сразу. И он был готов к ответу, как опытный фехтовальщик, никогда не раскрывающий сразу весь свой потенциал.
   - Его величество король-кесарь Фридрих предвидел подобное возражение со стороны вашего величества. Поэтому я имею инструкции в отношении того, что отвечать в данном случае. Его величество Фридрих объявляет так называемую принцессу Алеанну самозванкой, не имеющей никаких прав на трон Каданы. И заявляет о разрыве дипломатических отношений с любым государем, который будет оказывать помощь и покровительство означенной самозванке. Его величество король-кесарь печется о памяти покойного короля Хайнрика и его супруги королевы Этери, короля Адольфа и принца Густава и объявляет о своей готовности защищать чистоту и неприкосновенность этой памяти.
   Итак, в Эйнрехте победила партия войны. Фридрих решил не ждать, каким образом Талиг разыграет столь удачно оказавшуюся в его руках карту, и ударить первым.
   Алессио подал незаметный знак Жирому, застывшему за балдахином трона. И тот безмолвно выступил вперед.
   - Его величеству Фридриху, нашему брату, кесарю Дриксен и королю Гаунау, безусловно, не известно о том, что у нас есть доказательство истинности происхождения ее высочества Алеанны, которую его величество устами своего посла называет самозванкой. Если вы, господин фок Мессерер, приблизитесь, вы сможете его увидеть. Это дарственная грамота на земли в прибрежной части Каданы, скрепленная собственноручной подписью покойного короля Хайнрика и большой королевской печатью, которая, увы, не сохранилась.
   По залу пронесся легкий гул. И стих. В абсолютной тишине Вальтер фок Мессерер подошел к Жирому, державшему на подносе развернутую грамоту. Дуайен был поглощен ее зрелищем настолько, что, казалось, потемневший пергамент сам поглотит его. Алессио с сожалением подумал о том, что если его догадка была верна, и Мессерер принадлежал к партии мира, то в этот момент он должен был очень жалеть о малости своего влияния на кесаря.
   Вальтер фок Мессерер распрямился и, вернувшись обратно на середину зала, снова отверз уста:
   - Ваше величество, я ошеломлен фактом существования этого документа, равно как и тем, что вы изволили ранее его скрывать.
   - Мы полагали, - Алессио сдул с рукава несуществующую пушинку, разыгрывая беспечность, - что слова короля Талига будет достаточно.
   - Безусловно, ваше величество, - обескуражено ответил посол. - Однако стоит вернуться к посланию моего короля. Я напишу его величеству о возникших обстоятельствах и приложу все усилия к тому, чтобы письмо дошло как можно раньше. Однако я не в силах приостановить приказ его величества. Войска Талига должны через два месяца покинуть территорию Каданы. Что касается ее высочества, полагаю, его величество Фридрих будет настаивать на публичном процессе, на котором она сможет доказать подлинность своего происхождения.
   - Мы благодарим вас, господин посол, - поднимаясь на ноги, ответил Алессио. Вслед за ним волной поднялся Высокий Совет. - И предлагаем явиться к нам на аудиенцию завтра после полудня. Мы изложим более полный и продуманный ответ нашему брату Фридриху.
   Вальтер фок Мессерер сдержанно поклонился.
  

9

  
   Губы нарисованного маршала Рокэ Алвы кривились в нехорошей, презрительной усмешке. Сделав почти невозможное, он не желал даже немного повернуть голову, чтобы взглянуть на деяние своих рук. Весьма похоже на него кривили губы мертвые головы, у основания шей которых кровь давно уже стала бурой. Власть насмехалась над жалкими потугами кагетского казара Адгемара ввести ее в заблуждение. Смерть вторила ей, уже протягивая к нему невидимые руки. И безупречно круглое равнодушное солнце над всей картиной не улыбалось насмешливо только потому, что увлеченный реализмом художник не нарисовал ему губ.
   Алессио впервые за долгие годы остановил свой взгляд именно на казаре. Создатель, как он понимал сейчас Адгемара! Однако время неумолимо утекало, Вальтер фок Мессерер должен был явиться после полудня для того, чтобы услышать ответ Талига, а этого ответа пока не было.
   - Господа! - Алессио обвел взглядом залу Малого совета. Все были в сборе, более того, чрезвычайные обстоятельства требовали также присутствия двух людей, не входивших в его состав, но возглавлявший два оставшихся знатнейших талигойских рода - Мишеля Эпинэ и Эрвина Ноймаринена. - Я прошу каждого из вас высказать свои соображения в связи с создавшейся ситуацией. Не скрою, очень непростой. Кесарь Фридрих требует за два месяца вывести из Каданы все войска и объявить принцессу Алеанну самозванкой, в противном случае угрожает разрывом дипломатических отношений и войной на три фронта: в Придде и Марагоне, в Кадане и на юге, где вторгнуться заключившие с Дриксен союз Бордон и Гайифа. По сообщению, которое пришло вчера утром от маршала фок Варзова, под Хёгреде активизировались каданские повстанцы, над головами которых теперь открыто реят знамена с дриксенским лебедем. Они закрепились в развалинах форта подле бывшей столицы, терроризируют местное население и провоцируют армию. Фок Варзов в состоянии пока ее удерживать, но недолго... Я прошу вашего совета, господа. Пусть первым выскажется господин экстерриор, поскольку именно ему придется улаживать конфликт дипломатически, если это еще возможно.
   - Слово вашего величества закон для его подданных, - Герман Валмон был уже очень пожилым человеком и не стеснялся пользоваться этим обстоятельством: когда экстерриору это было выгодно, он мог выглядеть глубоким стариком. Этот человек стоял у руля талигойской дипломатии еще в то время, когда Алессио гонял цветных попугайчиков в гранатовых рощах Алвасете. - Я полагаю, решить назревший кризис мирным путем будет крайне сложно. Однако прежде, чем я приступлю к изложению своих мыслей, позвольте задать вопрос, ваше величество.
   Алессио кивнул, понимая, что за этим последует. Герман Валмон глухо откашлялся и продолжал:
   - Никто не спрашивал этого раньше, поскольку слова вашего величества было достаточно. Однако теперь обстоятельства требуют подтверждения. Ваше величество, является ли девушка, отданная вами на попечение вдовствующей графине Савиньяк, действительно принцессой Алеанной?
   Алессио незаметно поднял глаза вверх. Золото на парадном одеянии нарисованного кагетского казара мертвенно блестело.
   - Эта девушка - единственная возможная принцесса, граф, - сдержав вздох, ответил он. - Она похожа на королеву Этери, при ней была дарственная от имени короля Хайнрика, каданский офицер привез ее в Хогеннау - место, где ей не только могли предоставить убежище, но и воспитать должным образом. Других доказательств нет, и сложно их ожидать по прошествии десяти лет.
   Экстерриор медленно кивнул головой, прикрывая черепашьи веки.
   - Благодарю, ваше величество. Я полагаю, нам стоит рискнуть и настаивать на публичном и максимально массовом процессе с доказательством подлинности этой принцессы. Время, которое уйдет на его организацию, даст нам возможность договориться сепаратно с Бордоном и Гайифой и утихомирить партизан. В Бордоне действует малая коммуна, это обстоятельство поможет нам сделать господ дожей сговорчивее. Гайифе нужны субсидии, чтобы восстановить государство. Дриксен, очевидно, в состоянии пообещать только деньги. Талиг же может гораздо больше. Каданские партизаны теперь вышли из подполья и стали субъектом переговоров - следовательно, договориться можно будет и с ними. Тогда мы окажемся один на один с кесарем - и нужно будет принять уже следующее решение: продолжать ли настаивать на законности прав принцессы Алеанны, проводить ли процесс, рискуя репутацией, или договариваться с Дриксен. Я сказал, ваше величество, и прошу принять к рассмотрению мой совет.
   - Благодарю вас, господин экстерриор, - Алессио, как мог, почтительно склонил голову. - Господин первый маршал, прошу теперь высказаться вас. Вам вести эту войну, если усилия господина Валмона окажутся тщетными.
   Альфонсо Алва поднялся на ноги, сдержанно поклонился королю и аккуратно опустился обратно в кресло. На Малом совете можно было говорить сидя, но первый маршал решил поблагодарить своего короля за предоставленное слово. Герцог Кэналлоа и Повелитель Ветров, в сущности, возведший своего племянника на престол, никогда не упускал случая подчеркнуть, что он держится в тени с тех самых пор, как корона Талига опустилась на волосы сына Инесс Алва.
   - Я полагаю, ваше величество, что кесаря Фридриха не слишком волнует принцесса. Ему нужна Кадана, и он будет воевать за нее при любом раскладе. Поэтому не имеет значения, состоится процесс или нет. Если у господина экстерриора, - Алва почтительно наклонил голову в сторону графа Валмона, - хватит искусства вывести из игры Бордон и Гайифу, мы будем ему весьма признательны. Однако войны на севере нам не избежать, и нужно сделать все, чтобы удержать как Кадану, так и Марагону. Повстанцев - и я уже давно говорил об этом вашему величеству - следует уничтожить путем карательной экспедиции. Теперь это будет вдвойне правомерно, поскольку обезопасит тылы армии фок Варзова, которая будет действовать в Кадане против Фридриха. Я полагаю необходимым начать немедленную подготовку к войне и переброску войск на ожидаемые театры действий. Это все, ваше величество, что я имел сказать.
   - Благодарю вас, господин первый маршал, - Алессио отдал герцогу Алва не менее любезный поклон, чем графу Валмону. - Теперь я передаю слово герцогу Придду, кансилльеру, который отвечает за общее внутреннее положение Талига, принимающего вызов кесаря.
   - Благодарю вас за внимание, ваше величество, - Придд тоже поднялся и чопорно поклонился. - Мне чрезвычайно нравится та картина, которую нарисовал господин экстерриор, однако, к сожалению, она вызывает серьезное беспокойство. Я сомневаюсь, ваше величество, что возможно договориться с повстанцами. Ранее попытки это сделать уже предпринимались и не принесли успеха. А ведь тогда эти люди не чувствовали за собой всю мощь кесарии и были разъединены: мы осуществляли переговоры с главами отдельных отрядов. Кроме того, меня смущает предложение графа договариваться с Гайифой как-либо еще, кроме денежных субсидий. Если господин экстерриор имеет в виду территориальные уступки, то я вынужден заметить, что те области, которые в теории Талиг может передать Гайифе, населены людьми, крайне негативно относящимися к имперцам. В этой связи передача этих областей в руки императора Юстина чревато непредсказуемыми последствиями, и в Паоне не могут этого не понимать. Однако я тоже считаю, присоединяясь в этом смысле к мнению графа Валмона, что конфликт необходимо попытаться решить дипломатическим путем, хотя стройной программы предложить не могу.
   - Мы весьма ценим ваши соображения, господин кансилльер, - Алессио счел уместным перейти к традиционному королевскому "мы". - Господин тессорий, теперь мы просим высказаться вас, которому придется оплачивать любые операции по недопущению или ведению войны.
   Тессорий Линар Манрик неловко приподнялся со своего места, покачивая непропорционально большой рыжей головой. Он походил на сосредоточенного паука, стягивающего свои мысли по обширной сети, которая, опутывая стены, уходила далеко за пределы залы Малого совета.
   - Я благодарю моего короля за оказанное мне доверие, - после церемонного поклона Манрик опустился обратно, - и приступаю к выполнению его приказа. Ваше величество! По моему глубокому убеждению, хозяйство Талига не выдержит ведения войны даже на один фронт. Кроме того, боевые действия начнутся в конце лета и, очевидно, продлятся всю осень, то есть в ту пору, когда необходимо убирать хлеб и сеять озимые. Осенью, а, значит, большую часть кампании, армиям будет не хватать провианта. Начнутся грабежи и мародерство. Кроме того, в Кадане вообще не налажена система снабжения, в Марагоне же она серьезно пострадала во время предыдущей войны. Марагона, Ноймаринен, Надоры, Кадана, часть Эпинэ и Вараста, куда метят войска Гайифы, в грядущем году окажутся под угрозой голода, в других же областях дело будет не лучше. Урготские компании ненадежны, они могут не поставить хлеб весной вопреки тому договору, который его величество мудро заключил с Бернучи. Иными словами, война невозможна, ваше величество. Поэтому я предлагаю решить дело без крайних средств. Если его величество кесаря Фридриха раздражает самозваная принцесса и Кадана, самозванку следует выдать в Дриксен для проведения суда над ней. А в отношении Каданы, я думаю, господин экстерриор сумеет договориться о временном разделе, который в более благоприятное время будет возможно восполнить удачным и быстрым завоеванием. Чтобы сделать его величество Фридриха более расположенным, мы можем пообещать ему династический брак и даже не один. Его величество может жениться на старшей принцессе, а на младшей - один из наследников лучших домов Талига. Маркиз Эр-При и Реджинальд Ноймаринен помолвлены, а Матео Алва женат, но граф Васспард и граф Горик еще не связаны никакими обязательствами.
   Альфонсо Алва повернул голову, скрывая презрительную усмешку, Агнелл Придд озабоченно смотрел перед собой, кардинал Дионисий неопределенно улыбался. Экстерриор Герман Валмон сумел остаться невозмутимым. Во многих взглядах читалось недовольство, но в других Алессио отметил поблескивающее одобрение.
   - Благодарю вас, господин тессорий, - Алессио кивнул головой. - Герцог Окделл, прошу высказаться вас, как сюзерена Надоров, которых неминуемо коснется война на севере.
   - Ваше величество оказывает мне огромную честь, отдельно спрашивая моего мнения, - Повелитель Скал положил руки на полированную поверхность стола. На становящихся узловатыми пальцах поблескивали кольца с фамильными карасами. - Я полностью разделяю мнение господина тессория ("Еще бы, - с раздражением подумал Алессио, - ведь пострадают ваши доходы. Тем более, это такой прекрасный повод избавиться от соперницы вашей дочери"). С той лишь разницей, что, по моему мнению, суд над самозванкой следует провести в Талиге, в присутствии посольской палаты. Иначе она сможет сделать в Дриксен то, что ей не удалось здесь: убедить кесаря в законности своих прав. И кроме того, я уже имел честь сообщить вашему величеству свои соображения насчет династического брака.
   Мишель Эпинэ, не сдержавшись, фыркнул. Окделл ответил ему быстрым взглядом, потом поднялся и с достоинством поклонился королю.
   - Благодарю вас, господин супрем. Герцог Ноймаринен, ваше слово.
   Эрвин Ноймаринен, высокий, плотный, с лицом, обветренным Севером, был непроницаем. Алессио дорого бы дал за раскол между северными сеньорами, но специально интриговать ради этого... Согласие между подданными должно веселить сердце короля, но северное согласие было направлено против юга, и видеть в нем повод для радости было бы крайне опрометчиво.
   - Ваше величество, - Ноймаринен напоминал волка, распластавшегося в беге на поле его герба, - я привык говорить кратко и не буду утомлять вас излишним многословием. Я полностью разделяю мнение герцога Окделла. Не так много времени прошло со времен предыдущей войны на севере, новая не улучшит ни положения наших земель, ни авторитета Талига, но может лишить приобретенного в предыдущий раз. Рисковать же столь многим ради прав девушки, чье происхождение сомнительно, недопустимо.
   - Мы благодарим вас, герцог, - Алессио стиснул челюсти, скрывая раздражение. Север, вопреки своей всем известной суровой воинственности, был за торг с Фридрихом. Теперь следовало выслушать Юг. - Герцог Эпинэ, я прошу высказаться вас, поскольку над Эпинэ тоже висит угроза, пусть и в меньшей степени, чем над Надорами и Ноймариненом.
   Мишель Эпинэ вскочил на ноги с юношеской порывистостью и прижал руку к груди, быстро опуская голову. Теперь Алессио пришлось сдерживать улыбку. Фамильная дерзость герцогов, щеголявших гербом с двумя иноходцами, поднявшимися на дыбы, никогда не вызывала у него отторжения, хотя и ставила, порой, своих обладателей в щекотливое положение. Мишель Эпинэ, новичок на Малом совете, в юности был одним из самых отчаянных дуэлянтов, когда стал постарше - одним из самых дерзких полковников, потом - из генералов, теперь же он стал маршалом, которого годы боев научили хладнокровию, но никак не в беседе.
   - Ваше величество! Я позволю себе категорически не согласиться с мнением господ герцогов Севера и господина тессория. Фридрих желает, чтобы мы сами избавились от девушки, именем которой король Талига правит Каданой. Фридрих желает Кадану себе, чтобы вытеснить Талиг с Севера. Если мы пойдем у него на поводу, мы перечеркнем половину того, за что воевали десять лет назад. Кроме того, просто бесчестно поступать так по отношению к женщине, которой его величество оказал покровительство, когда остальной мир от нее отвернулся. Где был кесарь Фридрих, когда девушка, возможно, являющаяся сестрой его жены, терпела одиночество и неизвестность в Хогеннау?
   - Ваша светлость рассуждает как кавалер, но не как политик! - бросил оскорбленный тессорий. - Что значит судьба самозванки в сравнении с судьбами талигойцев, которые будут голодать из-за начавшейся войны и умирать на ее полях? В сравнении с престижем, который Талиг неизбежно потеряет?
   - Господин тессорий! - Алессио слегка повысил голос, чувствуя себя ментором перед зарвавшимися школярами. - Мы дали слово герцогу Эпинэ. Дайте ему договорить.
   - Я уже закончил, ваше величество, - герцог Эпинэ попытался изобразить преувеличенно придворный поклон. Он был военным до мозга костей - у него не получилось.
   Предок Мишеля Эпинэ взирал на потомка с роскошного полотна картины, и в его взгляде, обычно проникнутом вымученной тоской, неявно шевелилось одобрение.
   Алессио вздохнул, сплетая перед собой пальцы рук. Три на три. Три человека, потребовавших суда над Алеанной. Трое мужчин, не оглядываясь решивших судьбу хрупкой девушки.
   - Господа, я прошу теперь высказаться тех, кто ранее молчал. Его высокопреосвященство, по традиции, скажет последнее слово.
   Они поднимались по очереди, медленно или быстро, изящно или неловко. И говорили коротко, не внося более ничего нового. Адмирал Раймон Салина, вассал, друг и шурин Альфонсо Алвы, веско сообщил, что полностью разделяет мнение первого маршала Талига, поскольку именно тот лучше многих понимает в военном деле. При этом последовал ядовитый взгляд в сторону Линара Манрика, съежившегося за своими бумагами.
   После Салины Фернан Колиньяр, капитан королевской стражи, показал, что военная солидарность значит еще не все на этой земле, и высказался против войны:
   - Пусть за распрю между государями ответят не их подданные, а та, что присвоила не принадлежащий ей титул.
   Это же мнение поддержал и Артур Феншо: комендант Олларии, помнивший волны беженцев из Каданы, многие из которых добирались до столицы и присоединяли свои мольбы к запоздавшей просьбе Хайнрика о помощи, не хотел повторения этих сцен. Следовательно, он не хотел войны и полагал, что стоит заплатить частью и без того обширной территории Талига и головой самозваной принцессы.
   Королевский архи-шпион Джеффри Давенпорт, редко говоривший на Малом совете, отказался от дипломатичной корректности, столь свойственной ему на донесениях его величеству. Он не говорил, а рубил:
   - Господа, с каких это пор Талиг боится гусей и их собачонок? Господин экстерриор абсолютно прав: ту коалицию, которую собрал против нас Фридрих, необходимо расколоть. И это вполне возможно сделать. Вопрос с партизанами тоже возможно решить, и необходимо это сделать до истечения двух месяцев, оговоренных в дриксенском ультиматуме. Позволю себе так же заметить, что господин тессорий, его светлость герцог Окделл и его светлость герцог Ноймаринен до сегодняшнего дня не позволяли себе усомниться в законности притязаний принцессы Алеанны. Сегодня же они требуют суда за то, что вчера не считали преступлением.
   Когда глава внешней разведки умолк, быстро окинув залу яростным взглядом светлых глаз северянина, слово взял последний - геренций Северин Вилльбуа. Осторожно, используя несколько блестящих риторических приемов, в которых он сравнивал обстоятельства с волнами бурного моря, а Талиг - с утёсом, геренций изящно дал понять, что скорее разделяет мнение сторонников Манрика и сеньоров Севера, поскольку его натура склоняется к миру, а не к войне.
   Последнее слово повисло в воздухе, и глава королевской канцелярии, казалось, проводил его рассеянным взглядом. В наступившей тишине все ждали заключительных слов, по традиции, от которой король не был намерен отступать, принадлежавших кардиналу Талига.
   - Во имя Создателя нашего, Утешения страждущих, Опоры колеблющихся и Разума неразумных! - Дионисий поднялся на ноги и говорил стоя, вытянувшись в струну и касаясь головой дымящегося дула одного из пистолетов нарисованного герцога Алвы. - Я прошу вас, князья мира сего, прислушаться к голосу милосердия, - голос самого кардинала звенел, как на проповеди перед огромной толпой. - Создатель не простит убийцам. Создатель не дарует прощения клеветникам. Создатель не заступится за сильных, откупившихся жизнью беззащитного, не исполнив своего долга. Я прошу вас помнить о Создателе, вас, в своей гордыне забывших его.
   Дионисий перевел дух и тяжело оперся на руки, опущенные на полированную поверхность стола. Два пастырских перстня на его невозможно длинных пальцах блестели, как и одеяние Адгемара Кагетского, как сталь пистолетов в руках герцога Алвы, как солнце, равнодушно взиравшее на игры смертных.
   - Вероятно, ваше величество, теперь достаточно патетики. Коль скоро война и раздоры - дело Леворукого, я полагаю необходимым присоединиться к наиболее разумному требованию из всех тех, что были озвучены здесь. Его произнесли уста графа Валмона, и я полагаю, мы все должны склонить свой слух к мудрости и опыту господина экстерриора.
   Робер Эпинэ, пронизывая взглядом нынешнего короля Талига, напоминал ему о своей судьбе: о том, что только подлость платит одной жизнью за ошибки других. И тонкая алая струйка, стекавшая по его щеке, настолько напоминала кровь, что перепутать было более чем возможно.
   Алессио сосчитал семь ударов сердца и еще один.
   - Господа, я благодарю вас всех за участие в этом совете. Я передам господину фок Мессереру, что Талиг готов участвовать в публичном разбирательстве на тему законности прав принцессы Алеанны. Господин экстерриор, господин Давенпорт, я прошу вас приложить все усилия в переговорах с Бордоном и Гайифой. Господин первый маршал, господин адмирал, приступайте к подготовке войск. Герцог Окделл, герцог Ноймаринен, герцог Эпинэ, вы ответственны за организацию помощи беженцам и возможной обороны на соответствующих территориях. Господин тессорий, господин кансилльер, жду вас завтра с докладом о состоянии финансов и хозяйства. Ваше высокопреосвященство, мы надеемся, что ваши красноречивые воззвания к миру и милосердию приобретут письменную форму и отправятся к их величествам Фридриху и Юстину, господам дожам, а также к вождям партизан. Мы объявляем совет закрытым до следующего заседания.
   Под мерный стук отодвигаемых стульев сановники отдали последние поклоны.
  

10

  
   Комнаты, в которые еще вчера спешно перевезли Алеанну, встретили его темнотой и молчанием. Никто не присоединился к королевской свите, оставленной в небольшой приемной, откуда открывалась дверь в новые покои принцессы. Никто не вышел навстречу, чтобы поприветствовать его величество. Никто не пошел доложить о высоком госте. Малая приемная оказалась пуста, равно как и следовавшая за ней комната для игр, на столе в центре которой забытые фигурки шахмат двумя армиями замерли друг напротив друга, ожидая только руки, которая двинет их в бой. Безмолвия не нарушало даже потрескивание камина: он был безжизненным и темным, заполненным остывшей золой, которую позабыли выгрести.
   Среди этого темного безмолвия, странного в жилых комнатах королевского дворца, слуха Алессио достиг голос. И музыка. Где-то в глубине заброшенных покоев Алеанна пела только себе.
  
   Я расскажу тебе,
   Как плавит огонь серебро,
   Как плачет дождём с небес
   Душа над ярким костром.
   Как сердце бьётся звездой,
   Лишь имя - безмолвный крик,
   Что станет новой бедой,
   И путь на тысячу лиг...
  
   Толкнув дверь по направлению к звуку, Алессио оказался в парадном будуаре. Маленькая дверь, занавешенная портьерой, казавшейся серой в окутывавшей комнаты темноте, вела в молельню. Еще одна - приоткрытая - в спальню. Именно оттуда шел голос, и Алессио замер, боясь спугнуть его, и внезапно вздрогнул, услышав, какой оборот принимают слова песни, казалось, обращенные именно к нему.
  
   Как трудно это понять,
   Но ты опять опоздал:
   Огня теперь не унять -
   Он снова меж нами встал.
   Как близко твоя душа,
   Я знала, что ты придёшь...
   По горьким листьям шурша,
   Слезами падает дождь.
  
   Алеанна пела так, как будто была на Малом совете и слышала голоса половины входивших в него вельмож. Она пела так, как будто Алессио стоял рядом с ней, и она убеждала его послушаться мудрости тех, кто склонял его к миру с Фридрихом через суд над самозваной принцессой.
  
   Послушай, не рвись в огонь!
   Ты мне не сможешь помочь.
   На зов протянув ладонь,
   Глаза мне закроет ночь.
   Смотри - дорога клинком
   Из утра в полночь легла,
   И я по ней босиком,
   В другую сказку ушла.
  
   Алеанна, выпевая каждый звук своей последней песни в этих покинутых всеми придворными комнатах, прощалась с жизнью и с Алессио, так, как будто он ее слышал намеренно, а не благодаря случайности. Она заявляла о покорности перед тем роком, который зажег огонь неизбежности в тот миг, когда нить ее судьбы истончилась и готовилась порваться. Она пела так, как будто знала о пожаре, зажженном в Кадане партизанами, и том огне, которым грозил дриксенский кесарь. Она была готова сгореть в них и лишь умоляла Алессио не пытаться спорить с неизбежным.
   Когда замерла тень последнего звука, и Алеанна едва слышно вздохнула, словно пытаясь поймать ее, Алессио толкнул дверь и вошел в комнату. Девушка сидела в кресле перед догорающим камином, обнимая обеими руками лютню. На каминной полке горячими слезами оплывали свечи, не в силах сдержать ни страха, ни жалости.
   - Где ваши дамы? - Алессио опередил приветствия, готовые сорваться с губ Алеанны, с ужасом осознавая, как отрывисто и неприветливо звучит его голос.
   - Я не знаю, ваше величество, - тихо ответила девушка. - Госпожа Савиньяк осталась в Шато-де-Сёриз, поскольку там следовало завершить некоторые дела. С утра все говорили только об одном - об ультиматуме, который принес посол Дриксен. И мои дамы постепенно начали исчезать. Несколько часов назад не осталось совсем никого, но я даже рада этому, ваше величество. Я готова.
   - К чему? - намеренно удивленно спросил король, прекрасно понимая: она ждала капитана королевской стражи или другого офицера, который придет объявить ей об аресте. Алеанна не ответила, отводя глаза. Мягко высвободив лютню из ее судорожно сжатых рук, он опустился на ковер у подножия кресла, решительно пресекая попытки Алеанны подняться на ноги.
   - Я пришел поговорить с вами, - тихо сказал он, поднимая голову. Избегая его взгляда, Алеанна смотрела в открытое летней ночи окно, и в ее широко раскрытых глазах плескались не излившиеся слезы. - Те, кто говорил вам и вашим не слишком преданным дамам об ультиматуме, не лгали. Король-кесарь Фридрих требует вывода войск из Каданы и объявления вас самозванкой, угрожая войной на три фронта, один из которых откроют на юге его союзники. В это время каданские партизаны, все десять лет с момента окончания холтийской войны действовавшие в окрестностях Хёгреде, делают все, чтобы спровоцировать нашу армию в Кадане на боевые действия. Над их головами теперь реют дриксенские знамена. Сегодня на Малом совете половина сановников, которая не хочет войны и не верит в возможность избежать ее дипломатическим путем, высказалась за то, чтобы выдать вас Фридриху как самозванку и обговорить с ним раздел Каданы.
   - Зачем вы говорите мне все это? - также тихо, как будто в соседней комнате лежал умирающий, спросила Алеанна. - Вы король, ваше величество. Я не смею давать вам советы, как поступать ради блага королевства.
   - Я не хочу, чтобы вы были пешкой в чужих руках.
   Алеанна болезненно пожала плечами.
   Протянув руку, Алессио взял тонкую ладонь девушки в свою.
   - Я умоляю вас не называть меня "ваше величество", пока этого никто не слышит. Я... - к горлу Алессио неожиданно подкатилась вязкая тяжесть, но он сумел проглотить ее, отправив обратно, - я слышал, как вы пели. Ваше имя не должно стать новой бедой, Алеанна.
   - Однако уже стало, - горько ответила она. - Вы только что сказали о партизанах, которые десять лет действуют в окрестностях Хёгреде.
   - Они действуют во имя истинной принцессы - единственной наследницы Хайнрика и законной королевы Каданы. Как только она появится, они лишатся любого оправдания дальнейших действий.
   - Но я не она, - тихо, через силу, проговорила Алеанна, отбрасывая последнюю маску. - И вы это знаете. Вы ездили в Надоры вместе с графом Дораком и видели там настоящую принцессу Алеанну. И не привезли ее сюда.
   - Той принцессы Алеанны, за которую льют кровь партизаны под Хёгреде и которую мы искали столько лет, не существует, как и королевны из песни Эрхарта Геерооде, - Алессио сжал тонкие пальчики, пытаясь успокоить охватившую их дрожь. - Есть только вы. Вас зовут Алеанна. Вы каданская аристократка с очевидным родством с кагетским королевским домом. Вас воспитали для той роли, от которой вы так мужественно отказываетесь. Неужели ваше сердце не разрывается при мысли, что вашу родину, которая уже двенадцать лет не может обрести покоя, хотят разделить люди, которым нет дела до чаяний каданцев?
   - Я готова, - резко сказала Алеанна, - заплатить своей жизнью за то, чтобы этого не произошло. Тем более, что эта жизнь - жизнь самозванки и преступницы - немного значит. Вы думаете, это легко? Вы думаете, я не хотела бы на коленях умолять вас спасти меня, избавить от этой судьбы?
   - Вы неправы, - тихо, чуть сдавленно ответил ей Алессио, снова тщетно пытаясь заглянуть в глаза девушки. - Ваша жизнь не может ничего не значить. И я пришел вам не для того, чтобы рассказать о неизбежности принесения ее в жертву. Могу я просить вас о другом?
   Алеанна опустила голову и в первый раз встретилась взглядом с глазами короля, сидевшего у ее ног. Во взгляде этих расширенных глаз, казавшихся черными при неверном свете огня, читалось неподдельное изумление. Девушка заставила себя смириться с неизбежностью позорного и болезненного финала, и мысль об его отмене не укладывалась в ее голове.
   - Я прошу вас, - мягко, проникновенно продолжал Алессио, - выехать завтра со мной в ставку маршала фок Варзова, командующего войсками в Кадане. И участвовать в переговорах с партизанами. Я прошу выйти перед собранием публичного трибунала, который потребует доказательств законности ваших притязаний. И прошу доказывать, что вы - та, чье имя вы назвали мне по дороге к замку Сюлли. Алеанна Мария Луиза Доротея Милена, принцесса Каданы. Все это время я буду рядом с вами. Я оставляю Олларию на кансилльера Агнела Придда, общие военные дела - на Альфонсо Алву и отправляюсь туда, где мое решение может понадобиться мгновенно.
   - Вы просите, - порывисто вздохнув, ответила Алеанна, - настаивать на заведомой лжи. Сможем ли мы убедить других в том, что ложь - это правда?
   Эти слова упали резко и хлестко, как удар кожаного бича. И какое-то время оба молчали, пытаясь справиться с болью, которую они причинили.
   - У нас есть документ, - сказал, наконец, Алессио, - дарственная за подписью короля Хайнрика на имя его дочери. Учитывая, что после двухлетней войны вообще сохранились единицы документов, изданных каданскими королями, обладательница такого документа вполне может быть лицом, для которого он выписан. Кроме того, у нас есть множество людей, которые сообща научат вас, что отвечать на те или иные вопросы. Этот процесс, фактически, не будет решать, действительно ли вы та, за кого мы столь настойчиво вас выдаем. Этот процесс должен будет решить, достойны ли вы быть королевой Каданы. А та единственная, которая достойна этого по праву крови, станет плохой королевой, потому что ничего, кроме крови, у нее для этого нет.
   Чуть шевельнув рукой, Алеанна несмело пожала пальцы короля, по-прежнему удерживавшие ее ладонь.
   - Как бы я хотела, - тихо сказала она, - действительно быть ею.
   - Почему? - выдохнул Алессио.
   - Возможно, тогда вы смотрели бы на меня немного более благосклонно, ваше величество, - грустно-лукаво ответила Алеанна и улыбнулась - впервые за этот вечер.
   - Могу ли я считать, что это означает "да"? - спросил Алессио, целуя тонкие пальцы.
   - Да, - коротко ответила Алеанна. - К какому часу я должна быть завтра готова? И будет ли поездка верховой?
   - Мы выезжаем после первой утренней службы. И было бы прекрасно, если бы вы смогли ехать верхом.
   - Я смогу, - Алеанна улыбнулась еще раз. - В Хогеннау меня учили не только держать лютню, ваше величество.
  

11

  
   Рассвет через неделю безумной гонки застал их в небольшом городке, недалеко от которого поднимал башни в небо недавно отстроенный замок Окделлов. Алессио, который в этот раз путешествовал открыто, не хотелось пользоваться гостеприимством Повелителей Скал, на которое пришлось бы потратить слишком много времени, поэтому небольшой отряд короля разместился на ночь в трактирах и тавернах городка. Поесть, провалиться в глубокий сон без сновидений на пять - семь часов, поменять лошадей и мчаться дальше - только в таком ритме можно было надеяться добраться до ставки фок Варзова за две недели.
   Ожидая, пока седлают лошадей, Алессио вышел за ворота трактира и оказался на площади перед единственным каменным зданием городка - подобием маленькой ратуши, где, кроме того, могли собираться местные штаты. Для столь раннего часа на площади было удивительно многолюдно. Лавочники с солидными брюшками, ремесленники в потертых фартуках, крестьяне, заглянувшие в город по мелким делам, стекались к паперти перед крашенной белым толстенькой олларианской церковью. Забравшись на ее каменный уступ, какой-то невысокий человек в серой рясе монаха-эсператиста бросал в толпу пригоршни каких-то слов. Подойдя поближе, Алессио смог их различить.
   - Братья мои! - надтреснутый голос монаха взлетал над площадью и развернувшим крылья падальщиком срывался вниз. - Грядет день, в который сбудутся чаяния всех чтящих и ожидающих! Создатель вернется на эту землю и воздаст по заслугам каждому! Молитесь, братья мои! Но знайте, что молитв недостаточно. Мы должны подготовить землю, чтобы она, как радостная невеста, встретила своего Создателя и Супруга. Мы должны очистить ее от скверны.
   Алессио вздрогнул. Каждый раз, когда люди в черном или сером кричали с паперти об искоренении скверны, проливались потоки крови. Ему бы не хотелось оставлять смуту в королевстве в то время, когда так необходим был мир.
   - Все ожидающие равны перед Создателем! - продолжал вещать проповедник. - Так долой то, что делает нас как будто неравными! Не должно быть ни знати, ни богачей. Все имущество перед грядущим приходом Всемислостивейшего, но Грозного Судии должно быть распределено между всеми.
   "Леворукий, - подумал Алессио. - Как скучно. Они всегда кричат об одном и том же. Почему бы не придумать что-то другое?" Однако король Талига ошибался на счет этого проповедника.
   - Создатель сказал: человек не должен владеть человеком. Да, у нас больше нет рабов! Но разве нас не окружают пережитки этого владения? Разве король не владеет каждым из нас? Разве кардинал не мнит, что владеет каждым из своей паствы? Да что кардинал, каждый занюханный епископ. Разве сюзерен не владеет своим вассалом? Разве курия цехов не владеет мастером, а мастер - подмастерьем? Разве трактирщик не владеет своими слугами? Разве ментор не владеет своими учениками? Разве муж не владеет женой и их детьми?
   Алессио с ужасом слушал, как разрастается этот список. Возникший рядом кардинал Дионисий, облаченный в светское платье для верховой езды, тоже слушал, чуть кривя губы в усмешке, отдающей брезгливостью.
   - Отринем же все эти зависимости, братья мои! Станем же полностью свободными и равными в торжестве своей свободы. И тогда мы сможем гораздо больше, чем теперь, на этой земле. И полностью будем готовы к приходу Карающего, но Милосердного. Пусть не будет ни господ, ни подчиненных. Пусть не останется ни ремесленника, ни батрака, ни трактирщика, ни ментора, ни ученика. Пусть будут только слуги Создателя, чтящие и ожидающие Его скорого возвращения. Пусть не будет отцов и детей! Пусть все жены станут общими!
   В ответ на последнее восклицание по толпе пролетел сдержанный гул одобрения.
   - Пойдемте, ваше величество, - Дионисий настойчиво указал королю в сторону ворот трактира, за которыми уже были выстроены лошади.
   - Этот монах не понимает, что он говорит, - задумчиво ответил Алессио, однако, направляясь в сторону, указанную кардиналом. - Если лишить человека того, что он назвал "зависимостями", то что останется? Если он не будет подданным, верным, членом профессиональной группы или цеха, мужем или сыном, то кем он будет? Не окажется ли вдруг, что этот абсолютно свободный человек есть бездна, способная только поглощать?
   - Эти размышления делают честь вашему разуму, ваше величество, - серьезно сказал Дионисий, невольно оглядываясь, чтобы кинуть последний взгляд на странствующего проповедника. - Однако не ищите их в голове у этого...слуги Создателева. Он видит Рассвет в общественном равенстве, потому что многого лишен в этом мире. И не может увидеть в нем Закат, который видим мы.
   - Кто скажет, - ответил Алессио, - что мы не придумали этот Закат, потому что едим на золоте, спим в тепле и по мановению руки поднимаем тысячи людей? Следовательно, мы слишком заинтересованы в сохранении неравенства, на которое ополчился этот человек.
   - Никто не скажет, - склонил голову кардинал. - Однако то будет аргумент этого неразумного, кричащего с паперти. Достаточно было услышать, что, порицая его, вы, ваше величество, обратились совсем к иным категориям, нежели понятия сохранения неравенства ради поддержания порядка.
   - Благодарю вас, ваше высокопреосвященство, - Алессио улыбнулся.
   - Однако я все же должен попенять вам, сын мой, - Дионисий был всего лет на пять старше своего собеседника, и это обращение духовного отца всегда шутливо звучало в его устах. - Я знаю о ваших исканиях о Свете и его творческом порыве.
   Алессио поднял брови.
   - Не спрашивайте меня, откуда, - теперь кардинал улыбался открыто, - это тайна исповеди. Однако я вынужден вас предостеречь, сын мой. Даже если предположить, что вы поняли истинную природу Создателя, назвав его Светом, вы лишили себя главного в учении нашей веры. Милосердия. Вы сделали себя одиноким в этом мире, сын мой. Вы отдалили от себя Создателя. Это тяжкая ноша, и мне горько, что вы взяли ее на себя.
   - Вы сомневаетесь, - медленно, веско спросил Алессио, - что я буду в состоянии ее нести?
   - Нет, сын мой и ваше величество, - кардинал прикрыл глаза, на которые упали первые лучи недавно взошедшего солнца. - Я горд тем, что это занимает вас больше, чем количество пушек в замковых гарнизонах или количество драгоценностей на платьях придворных дам. Мое сердце лишь сжимается от того, что разделить эту ношу с вами невозможно.
  

12

  
   - Они заняли форт святого Адама, ваше величество. И как вы сами видите, сумели частично его восстановить.
   Амадей фок Варзов, шестидесятилетний старик, крепко державший в своих руках артиллериста армию Севера, показывал прибывшему королю позиции. Свита и офицеры штаба следовали за ними на почтительном отдалении, предоставляя маршалу самому разъяснить обстановку неожиданно явившемуся королю. Алессио с кардиналом Дионисием и Алеанной в сопровождении своего эскорта, преодолев расстояние до Хёгреде чуть меньше, чем за месяц, оказались в ставке маршала Севера поздней ночью. Им дали время, чтобы выспаться и отойти от бешеной скачки, и наутро повели туда, где масштаб проблемы был наиболее очевиден - на передний край позиций каданской армии. Сзади раскрывались стройные ряды палаток талигойского лагеря, дымили костры, на которых только недавно солдаты готовили завтрак.
   Алессио кивал головой, всматриваясь в грозно поднимающиеся на холме грязно-серые стены форта. Над ними реяли знамена с раскрывающим крылья лебедем и простые черные штандарты повстанцев, которых здесь, на севере, называли "рысьими детьми" и менее уважительно - "отродиями Леворукого" и "кошачьими ублюдками".
   - Кошачьи дети засели на высотах, обложились со всех сторон дриксенскими флагами и считают себя в полной безопасности.
   - А реальные силы кесарии там есть? - Алессио принял из рук маршала подзорную трубу.
   - Совсем немного, ваше величество. Менее двух полков, в основном конница. Своей-то у партизан нет. Однако, насколько я понимаю, это не так важно.
   - Все верно, господин маршал, - в ровном круге подзорной трубы массивная кладка подновленных стен форта выглядела угрожающе. - Будет достаточно одной, самой пустяковой стычки, чтобы кесарь расценил ее как повод к войне. Мы должны быть неимоверно осторожными.
   Фок Варзов пожал плечами, наблюдая за тем, как над плотно закрытыми воротами форта оживились дриксенские стрелки.
   - Они наведываются в соседнее поселение, ваше величество, почти целиком состоящее из талигойских переселенцев. И безобразничают там. Нескольких мы приструнили, не официально, конечно, в частном порядке. Кроме того, кошачьи дети широко распустили слух, что в форте находится гробница покойного короля Хайнрика и его королевы. Якобы их прах был собран после того, как догорели жертвенные костры холтийцев, и захоронен, а уже не так давно благоговейные потомки поставили надгробие. Каданцы ворчат, но периодически бегают в форт - посмотреть. И не все мирно там обходится. При такой обстановке та пустяковая стычка, о которой вы говорите, становится неизбежной. Если гуси с кошками не начнут чего-то раньше.
   - А что они могут начать? - быстро спросил Алессио. В око подзорной трубы ему гораздо лучше было видно происходящее над воротами. К выстроившимся в несколько рядов стрелкам присоединились трубачи. Их инструменты неярко поблескивали полированной медью. Все эти люди, обернувшись спиной к талигойскому лагерю, внимательно наблюдали за происходящим во дворе форта.
   - Последние дни в их лагере заметно странное шевеление, - ответил фок Варзов. - Подошел еще один крупный отряд - дриксенская тяжелая кавалерия. Вылазки и вызывающие визиты в поселение временно прекратились. Зато они как будто занялись муштрой: со двора иногда доносятся отзвуки команд, точнее сказать сложно. Поэтому вы появились как нельзя более кстати, ваше величество. Теперь я могу спросить у вас: если не сегодня - завтра форт святого Адама откроет по нам или по поселению огонь, что мне делать? Могу ли я стрелять по ним в ответ?
   В последнем вопросе сквозь сарказм просвечивала действительная озабоченность. Амадей фок Варзов не хотел начинать войну с Дриксен. Но когда на его солдат шли с оружием, он не мог приказать не стрелять.
   - Мы будем принимать решение, сообразуясь с обстановкой и вашим опытом, господин маршал, - уклончиво ответил Алессио, не выпуская трубу из рук.
   - Боюсь, ваше величество...
   Алессио было не суждено узнать, чего именно боялся закаленный в многочисленных северных войнах Амадей фок Варзов. Прорезая своим чистым и грозным голосом безоблачное синее небо, в форте святого Адама запела труба. К ней присоединились высокие ноты рожков, и тяжелые, окованные железом ворота старого форта распахнулись. Из них в полном боевом порядке, даже обмундированные в похожую форму, выходили войска каданских партизан, стремившихся стать армией и внезапно превратившихся в нее. На их фоне выделялась дриксенская тяжелая кавалерия и несколько рот "крашеных".
   Колонна за колонной, они выходили из ворот форта и строились напротив позиций северной армии, занимая склоны холма. Ветер полоскал развернутые знамена, и безликая чернь флагов повстанцев, перечеркнутых серыми траурными полосами, соперничала в значительности с лебедем кесарии. Блестели дула мушкетов, ежами щетинились острия на толстых древках прикрывавших их пикенеров. Офицеры в пестрых камзолах шли перед колоннами, сопровождаемые барабанщиками, мерно ударяющими в туго натянутую кожу своих инструментов.
   - Что вы скажете на этот счет, ваше величество? - отрывисто спросил фок Варзов. Офицеры штаба сзади волновались, некоторые, не дожидаясь приказа командующего, устремились к своим частям, чтобы получить его уже на месте и успокоить подчиненных. - Мне кажется, там больше людей, чем столько, сколько обычно бывает в мелких стычках. Признаться, я серьезно опасался, что это произойдет до вашего приезда или прихода инструкций из Олларии.
   Алессио кусал губы, наблюдая за тем, как из раззявленной пасти ворот форта святого Адама выходят последние солдаты.
   - Ваше величество, господин главнокомандующий, - первым, кто решился нарушить уединение короля и его маршала, был начальник штаба Генри Айхенвальд. Неизменный спутник фок Варзова в последних кампаниях, такой же старый служака, он не испытывал трепета перед годившемся ему в сыновья королем, почти мальчишкой среди грозной красоты Севера. - Осмелюсь доложить, противник занимает боевую позицию.
   - Мы видим, Айхенвальд, - невозмутимо ответил фок Варзов.
   - Но если мы не примем меры, они могут застать нас врасплох.
   - Могут, - подтвердил маршал Севера. - Но я ничего не решаю, пока здесь его величество.
   - Их надо остановить, - наконец, сказал Алессио, складывая трубу. - Господин маршал, пошлите парламентера. Нам необходимо лично встретиться с тем человеком, который исполняет функции их главнокомандующего. Мы приехали сюда договариваться, чтобы не допустить войны, значит, начнем договариваться прямо сейчас. И стройте войска - если они застрелят парламентера, переговоры с неизбежностью придется отложить.
   Фок Варзов коротко кивнул и окликнул адъютанта.
   - Филипп, передайте Гонту, чтобы строил своих на правом фланге, Альмейда пусть укрепляет левый. В центре я жду Ариго и Райнштайнера. Айхенвальд, нам необходим парламентер...
   - Похоже, уже нет, Амо, - невольно понижая голос, ответил начальник штаба. - Смотрите! У нас уже есть парламентер.
   Перевалив через насыпанный на переднем крае позиции земляной вал, на зеленую гладь луга, разделявшего армию Севера и форт святого Адама, вышли три человека. Два офицера в черно-белых мундирах несли тяжелое древко знамени: на изумрудном фоне коричнево-золотая рысь выгибала спину, хищно выпуская страшные, изогнутые когти. В двух шагах перед ними, поддерживая пышный колокол юбок, двигалась женская фигура.
  

13

  
   Светлые волосы Алеанны, свободно распущенные по плечам и легшие тяжелой волной на ее тонкую спину, золотились на солнце. Так же золотилось шитье на роскошных мундирах "крашеных". Алеанна шла к одной из их колонн, собираясь пройти между дриксенской ротой и одной из партизанских частей. Их офицеры могут испытывать настороженность по отношению друг к другу. Один не даст выстрелить второму, если у кого-то возникнет такое желание...
   Кровь в висках, войдя в резонанс с ритмом, отбиваемым барабанщиками, не давала сбиться с шага. Над ее головой билось на ветру тяжелое, тканое золотом полотнище каданского флага. Тентьент Раймон Сэ, который удерживал в руках весь его немалый вес, плотно обхватив пальцами древко, ободряюще улыбался. Но Алеанна не видела этого: оглянуться было смертельно опасно. Оглянуться значило показать свою слабость, показать неуверенность. Заставить этих людей усомниться в том, что она идет именно к ним.
   Рядом с теньентом Сэ шагал его друг и однокорытник по Лаик Артур Феншо-Тримейн. Алеанна не просила юношей о той услуге, которую они ей оказывали. Когда по лагерю пролетела весть о том, что форт открыл ворота и из него выходят войска, она поняла, что выбора больше нет. Раймон Сэ остановил ее с зачехленным знаменем в нескольких шагах от палатки и после того, как она ответила отказом на все его возражения, сам взял из ее рук тяжелую ношу. После короткого объяснения у окопа к ним присоединился Артур Феншо, несший вахту на второй линии. Дальше их никто не попытался остановить.
   Войска партизан приближались с грозной неумолимостью стихии или судьбы. Высокая трава луга цеплялась за платье, словно желая удержать и не пустить дальше, но Алеанна не позволяла ей себя остановить. Ее серое платье с пышной юбкой и строгим белым воротником как нельзя лучше подходило для создавшейся ситуации, и девушка благословляла тот момент, когда утром решила надеть именно его, поражаясь, какие глупые мысли лезут ей в голову.
   На солнце угрожающе блестели дула мушкетов и острия пик. Блики отскакивали от эфесов шпаг, пока вложенных в ножны, от рукоятей пистолетов в кобурах, от металлических нашивок на мундирах. Палки барабанщиков, отбивавшие налаженный ритм внезапно остановились, и хаотичную дробь в звенящей тишине продолжила только кровь в висках Алеанны.
   Осталось десять шагов. Девять, восемь... Уже были во всех подробностях видны удивленные лица мужчин первых линий. Молодые, старые, бритые и усатые, они не сводили с нее расширенных, пораженных глаз. Пять, четыре, три...
   - Миледи, - первым ее окликнул партизанских офицер, наряженный в потрепанный и кое-как подчиненный голубой мундир, то ли трофейный, то ли принадлежавший кому-то из предков. Он обратился к ней на каданском, и это был добрый знак. Дриксенец стоял в нескольких шагах молча, с нескрываемым интересом взирая на происходящее. - Миледи, вам дальше идти нельзя.
   - Господин офицер, - Алеанна попыталась определить его чин, но решила не рисковать. Ее голос не дрогнул, но нервно забилась венка у правого виска, - я прошу вас проводить меня к могиле моих родителей.
   - Конечно, миледи, - потрясенно ответил молодой человек.
   Они шли между застывших по обе стороны живых стен. Знаменитые "крашеные" еще сохраняли порядок, хотя было видно, чего это им стоит. Но партизаны не могли и не хотели скрывать обуревавшего их любопытства. Они поворачивали головы и разворачивались сами, повсюду раздавались возгласы, некоторые из которых даже походили на приветствия. Холм все более набирал крутизну, но Алеанна не опускала спину, хотя с каждым шагом это становилось все сложней и сложней. В глазах этих мужчин она ни в коем случае не должна была становиться бабой, карабкающейся по склону холма.
   Наконец, показались створки ворот и их огромный провал. Громада массивных стен нависла над группой из трех людей со штандартом, оказавшихся в гуще войска повстанцев. Не сбавляя шаг, Алеанна вступила на утоптанное многими ногами пространство двора. И тут не выдержали первые: несколько солдат последних рядов одной из партизанских частей, опустив оружие, вышли из строя и устремились вглубь форта, вслед за девушкой и ее провожатыми. За ними потянулись другие, и присыпанный мелкой пылью голый крепостной двор стал заполняться людьми.
   Офицер в голубом мундире уверенно шагал мимо оружейных складов и жилого помещения, видимо, занимаемого командным составом армии, туда, где в самой глубине форта, зажатая между складскими и внешними стенами, была втиснута эсператистская часовня. В нескольких шагах от нее возвышалось то, чего невозможно было не заметить с первых шагов, сделанных по утоптанной земле внутреннего пространства форта святого Адама. Королевское надгробие.
   Длинная могильная плита в человеческий рост, серая и полированная до зеркального блеска, венчалась скульптурной группой. Могучий, похожий на героя древних легенд мужчина прижимал к груди тонкую, хрупкую женщину в свободном платье. У их ног ощерилась и приготовилась к прыжку огромная геральдическая рысь. Скульптор не был лишен таланта, и фигуры, застывшие в вечной неподвижности, дышали затаенной жизнью и скорбью, о которой говорили их лица.
   Алеанна остановилась только тогда, когда до каменной плиты, под которой покоился прах последнего коронованного конунга Каданы, его жены и их подданных, сгоревших на соседних жертвенных кострах, остался только один шаг. И физически ощутила тишину, объявшую форт святого Адама, две выстроенные напротив армии и весь мир, застывший в ожидании. В этой тишине Алеанна, принцесса Каданы, подняла руки к лицу, поднося к волосам приготовленное и спрятанное ранее лезвие. Густая масса резалась медленно и плохо, с трудом уступая наточенной стали. Но в итоге уступила. Последняя прядь была перерезана, и Алеанна, сделав финальный шаг вперед, накрыла серую плиту надгробия плащом своих длинных золотистых волос.
   И выпрямилась, не сводя глаз с живого покрывала - древнего символа горя и памяти.
   - Ваше высочество... - почти прохрипел стоявший рядом с ней солдат - старик в полинявшем домотканом мундире, опускаясь перед ней на колени, в серую, многократно утоптанную пыль. По его щекам медленно текли слезы.
   - Ваше высочество, ваше высочество, - эхом повторяли за ним другие, тоже опускаясь на колени. Кто-то творил трясущимися руками священный знак, кто-то в голос славил Создателя, кто-то тихо молился.
   - Долгие лета Алеанне!
   - Да здравствует ее высочество!
   - Да здравствует дитя нашего Хайнрика!
   - Принцесса!
   - Наша принцесса! Алеанна!
   Она видела протянутые со всех сторон руки, растроганные лица людей, годами убивавших своих ближних. Она не верила, что такое простое действие могло так быстро расположить ее к себе. Но им теперь уже не надо было ничего доказывать: та, что в траурном платье пришла под штандартом королей Каданы и накрыла своими волосами надгробие погибших родителей, стала их долгожданной и обретенной принцессой.
   Это была победа. Но не окончательная.
   - Миледи, - пожилой офицер в цветастом мундире коротко поклонился ей и выпрямился, прожигая боящимися верить себе глазами. - Комендант форта святого Адама Фриц фок Габенхафт просит вас уделить ему несколько минут.
  

14

  
   - Ваше высочество, простите, не могу принять вас в более подобающей обстановке.
   Фриц фок Габенхафт, комендант форта святого Адама и глава каданских партизан, судя по фамилии, потомок выходцев из Северной Придды, пожилой человек с изможденным, серым лицом говорил сиплым, простуженным голосом. Его закопченые, мозолистые пальцы то и дело теребили неудобную, черную с траурными полосами перевязь. За его широкой, чуть сутулой спиной застыл высокий дриксенец - командующий кавалерией и, вероятно, всеми силами, посланными кесарией на помощь повстанцам. Чуть в стороне нестройной гурьбою стояли другие офицеры - бывшие главы партизанских отрядов, одетые в разные, цветастые и зачастую потертые или неловко скроенные мундиры. Они десять лет проливали кровь во имя принцессы Каданы и теперь, поднявшись с камней у подножия внешней стены форта святого Адама, пожирали ее глазами.
   Алеанна невольно поежилась, тряхнув непривычно короткими волосами. За ее спиной тентьент Сэ, Раймон Савиньяк, ободряюще прошептал:
   - Не бойтесь! Если эти господа что-нибудь вам теперь сделают, их повесят собственные солдаты.
   Фриц фок Габенхафт не слышал этой фразы. Так же, как и остальные, он пристально всматривался в лицо стоящей перед ним девушки. Не так давно он дал себя убедить в том, что принцесса Алеанна исчезла навсегда и не появится, поэтому ему и его товарищам, для которых путь в Талиг был закрыт, стоит поискать других союзников. Союзников более надежных, чем эфемерный образ наследницы Хайнрика. И вот, вопреки всем доводам рассудка, эта принцесса стоит перед ним и улыбается, откидывая с лица волосы не длинее, чем у мальчика-пажа.
   - Ваше высочество! - начал, наконец, Габенхафт. - Мы счастливы приветствовать вас в стенах форта святого Адама. Мы разделяем вашу скорбь, которую вы выразили только что у могилы короля Хайнрика.
   - Благодарю вас, господин комендант, - чуть кивнув головой, ответила Алеанна.
   - Но мы не можем понять, - кустистые седые брови главы партизан угрожающе сошлись на переносице, - зачем вы привели с собой этих талигойских офицеров. И доверили им боевое знамя Каданы.
   - Я буду счастлива, - с достоинством ответила Алеанна, - если эту миссию от них примет кто-то из ваших людей. Что же касается их присутствия, то оно было необходимо. Принцессе Каданы не пристало ходить одной, а на поле боя, в которое вы хотели превратить луг напротив форта святого Адама, сопровождение офицеров гораздо уместнее, чем придворных дам.
   - Но они наши враги, миледи.
   - Почему вы решили, что Талиг - враг Каданы, господин комендант? - спокойно, не понижая голоса, спросила Алеанна.
   - Ваше высочество, король Талига отнял у вас трон, - лицо Фрица фок Габенхафта приобрело багровый оттенок: комендант был вспыльчивым человеком, но кричать на вдруг объявившуюся принцессу крови было крайне невежливо. - Они разоряют нашу страну. Они хотят сделать нас всех талигойцами.
   - Господин комендант, - Алеанна смотрела ему прямо в глаза, и закаленный военный сквозь раздражение почувствовал, что невольно уважает эту хрупкую девушку, - скажите, чем лучше объединенное королевство Дриксен и Гаунау, представитель которого стоит за вашей спиной? Разве король-кесарь Фридрих что-нибудь сделал для восстановления жизни в Кадане, когда по окончании войны она лежала в руинах? Разве он не хочет сделать каданцев дриксенцами?
   - Ваше высочество... - требовалось что-то сказать, иначе собравшиеся вокруг вожди повстанцев могли посчитать, что принцесса права, - все эти годы мы боролись за самостоятельность Каданы и за то, чтобы вы могли вступить на престол своих предков.
   - И я, безусловно, глубоко ценю ваши старания и не забуду ваши заслуги, - подхватила Алеанна. - Но я прошу вас постараться понять, кто на самом деле друг, а кто - враг Каданы.
   По группе офицеров импровизированного войска партизан пронесся гул. В нем наряду с горестно-изумеленными возгласами слышались голоса одобрения.
   - Короли Талига трудились над тем, чтобы последствия войны были преодалены - и многие города Каданы поднялись из руин. Короли Талига не посягали на трон моего отца - они назывались лишь местоблюстителями, взяв на себя весь труд управления. Король Талига оказал мне покровительство, когда я была одинока и гонима и не надеялась настоять на своих правах. Король Талига не хочет видеть всех жителей Каданы талигойцами. Он доказал это на примере Кэналлоа, Ургота, Газареи, Кир-Риака и Норуэг.
   - Но все эти страны - лишь слуги Талига. И он хочет подмять под себя все, ваше высочество, - комендант с радостью услышал одобрительный шепот, донесшийся в ответ на эти слова из группы офицеров повстанцев.
   - Возможно, вы правы, господин Габенхафт, - медленно произнесла Алеанна. - Однако не того ли же хочет кесарь Дриксен? А ведь сейчас он делает то, что никак не может послужить на благо Каданы. Вы скажете, что он спасает ее от ига Талига. Но не во имя ли ига Дриксен, которое вряд ли будет легче талигойского? Дриксенцы развязывают войну, которая принесет неизбежные разрушения, а Кадана до сих пор не вполне оправилась от последствий предыдущей. Скажите, разве может Кадана победить в этой войне? В той войне, в которой кесарь Дриксен и король Талига будут просто делить ее?
   В группе офицеров царила гробовая тишина. Принцесса, которую они так долго ждали, тактично и без упреков говорила им, что все, за что они сражались ранее, было напрасно. Могли ли такие слова срываться с губ истинной дочери Каданы?
   - И что же вы предлагаете, ваше высочество? - мрачно спросил комендант форта святого Адама.
   - Я умоляю вас не множить кровопролитие и остановить эту войну, - повысив голос, звонко сказала Алеанна. - Вы не можете не знать, что сейчас, провоцируя войска талигойского маршала на сражение, вы создаете ситуацию, которой кесарь Дриксен воспользуется, чтобы объявить войну Талигу. Самые ужасные события этой войны разыграются здесь - на каданской земле. Сколько это будет длиться, знает только Создатель. Я умоляю вас сжалиться над теми, кого, как вы говорите, вы защищаете, - жителями Каданы, и заключить мир с маршалом Талига.
   - И взойти на эшафот, ваше высочество? - саркастически спросил Фриц фок Габенхафт.
   - Я клянусь вам именем моего отца, господин комендант, - щеки Алеанны, до этого покрытые от волнения красными пятнами, залила мертвенная бледность, - что никто из ваших соратников, оказывавших на протяжении десяти лет огромные услуги трону Каданы, не пострадает.
   - А почему мы должны вам верить? - Габенхафт сложил руки на груди, тяжело глядя на девушку, но все же прибавил, - ваше высочество. Вы сказали сейчас достаточно, чтобы мы усомнились в том, что вы та, за кого себя выдаете.
   - Значит ли это, господин комендант, - голос Алеанны не дрожал, но сжатые за спиной руки выдавали ее напряжение, - что, по вашему мнению, истинная принцесса Каданы должна была, забыв о ценности жизни ее подданных, призвать вас к бесполезной войне за интересы кесарии?
   - А почему мы должны сохранять мир в интересах Талига? - теперь Фриц фок Габенхафт повысил голос. - И где вы были раньше, если так беспокоитесь о судьбе каданцев? Где доказательства?
   Алеанна удержалась от искушения закусить губы. Разговор принимал крайне опасный оборот, и в отличие от Раймона Савиньяка она не слишком полагалась на мгновенно возникшие симпатии рядовых партизан лично к ее особе.
   - Я ждала этого вопроса, господин комендант, - медленно, разделяя слова, ответила она. - И совершенно не вызывает удивления, что он возник не только у вас. В частности, кесарь Дриксен настаивает на публичном процессе с участием представителей всех государей Золотых земель. Сроки его и место проведения еще не оговорены, однако нет сомнений, что он пройдет в ближайшие месяцы, вероятно, еще до Осеннего излома.
   Фриц фок Габенхафт коротко кивнул. Теперь пришло время пустить в ход последний аргумент. Если он окажется бессильным, возможно, придется приготовиться к худшему.
   - Я умоляю вас, господин комендант, прислушиться к моим словам и подумать о том, что сейчас вам дана последняя возможность урегулировать отношения с королем Талига. Более этой возможности не будет, а кто знает, как поступит с каданскими повстанцами дриксенский кесарь, даже если он выиграет эту войну.
   Слово сказано. Каданские партизаны, если они не хотят послужить тем, что положит их страну между молотом и наковальней, должны к нему прислушаться. Вероятно, подобные мысли занимали и коменданта форта святого Адама, которому также следовало подумать о том, что ему и его соратникам предлагали жизнь, тогда как более этого может не произойти.
   - Ваше высочество, - наконец, Фриц фок Габенхафт решился прервать молчание, - нам необходимо посоветоваться. Могу я просить вас выйти за ворота и подождать нас с внешней стороны стен?
   Талигойские войска заняли боевые позиции, взирая на хаос, царивший под стенами форта святого Адама. Хотя многие солдаты партизан уже вернулись к своим местам, до боевого порядка их построению было далеко. Ветер лениво шевелил черно-белые знамена над стройными рядами талигойских полков, грозных в своем молчании и неподвижности. Повернувшаяся к ним лицом Алеанна обхватила себя руками, стараясь скрыть охватившую их дрожь. Если дриксенский офицер будет более убедителен... Если есть что-то, чего они не предвидели... Если немедленно найдется хоть один человек, который видел дочь Хайнрика в младенчестве... Если каданцы не поверят в добрую волю талигойского короля... Если Алессио и фок Варзов начнут действовать, не выдержав ожидания не понятно чего....
   Два талигойских тентьента за ее спиной, один из которых был любимым внуком вдовствующей графини Савиньяк, рисковали жизнью и карьерой. Королевское знамя Каданы все еще колыхалось на ветру в их руках. Алеанна невесело подумала о том, что под этим знаменем умирали принцы Густав и Адольф - те, сестрой кого она пыталась казаться.
   - Ваше высочество, - знакомый офицер в потрепанном голубом камзоле остановился в двух шагах от нее и попытался поклониться. - Господин комендант и офицеры штаба просят оказать им честь, позволив сопровождать вас в ставку талигойского маршала. Мы желаем заключить перемирие с королем Талига до тех пор, пока то публичное разбирательство, о котором вы нам сообщили, не примет окончательного решения.
  

15

  
   В преддверии Осеннего излома Липпе, окруженный серебристыми вересковыми пустошами, был прекрасен. Гаун-Элв величаво нес свои еще теплые воды под массивными стенами древнего замка королей Гаунау, на который с противоположного берега смотрел роскошный дворец, выстроенный после Излома и заключения личной унии двух крупнейших северных королевств. Возводивший его зодчий точно знал, что государи новорожденной великой державы Севера не должны ни в чем уступать своим южным соседям, а Талиг в это время, сильный как никогда, стал образцом для всех Золотых земель. Поэтому новый дворец поражал прихотливостью и изяществом форм, гораздо более уместных под южным небом, чем на суровом севере. Жители столицы с равнодушием смотрели на это дитя универалистских перетензий своих новых королей, предпочитавших Липпе родной Эйнрехт. Большую часть столетия дворец стоял пустым, радуя глаз лишь случайных ценителей прекрасного. Тем радостнее для него было то огромное скопление людей, которое наводнило его в эти последние дни месяца Летних Молний.
   Опираясь на изящный парапет открытой галереи, тонкой заморской лианой перекинувшейся с одного крыла дворца на другое, экстерриор Талига Герман Валмон и кардинал Дионисий наблюдали за прибытием представителей холтийкого кана. По настоянию великого кесаря Фридриха - второго, а по мнению некоторых, первого государя Золотых земель - в Липпе уже в течение месяца стекались послы всех стран. Оставались последние, те, кто дольше всех колебался или долее всех был в пути. Фридрих же, хозяин роскошного дворца в Липпе, прибыл сам, в сопровождении супруги, обеих дочерей и огромного кортежа придворных. Лично в столице Гаунау присутствовал и другой государь - Алессио I, король Талига и правитель фактически половины Золотых земель. Дипломаты предвкушали интереснейшее зрелище - судебно-дипломатическую битву двух монархов, равной которой Круг Ветра еще не знал.
   - Как я уже доложил его величеству, - Герман Валмон продолжал разговор, прерванный пением странных инструментов с гортанными голосами, оповещавших о прибытии холтийского посла, - вчера уже в предместьях Липпе меня нагнало последнее подтверждение Бордона. Дожи боятся малой коммуны и высылают письменное обязательство не вступать на территорию Талига. Дело с Гайифой мы уладили еще в прошлом месяце, на удивление быстро. Юстину, конечно, очень хотелось бы столкнуть нас с Дриксен, но я сумел объяснить имперцам, что даже после этой войны Талиг у границ с Гайифой останется сильным. Поэтому империя ничего не выиграет. Мы же предлагаем ей влияние на Сагранну, виды на кагетский трон через брак гайифской принцессы и наследника Кагеты, а также материальную помощь и торговый договор. Сложно спорить с тем, что с нами имперцам торговать гораздо удобнее, чем с кесарией. Как видите, - глава внешней политики Талига улыбнулся, сминая морщинистые щеки в еще более внушительных складках, - мы сделали то, что скептики считали невозможным. Кесарь остался без южных союзников.
   - Проблему партизан решила ее высочество, - добавил Дионисий.
   - Мне еще не рассказали эту историю во всех подробностях, - заметил экстерриор. - Но, насколько я понимаю, ее шансы серьезно выросли после того, как рысьи дети фактически признали ее.
   - По-другому и быть не могло, - ответил кардинал. - Это подтверждение как ее легитимости, так и возможности договариваться с самыми воинственными из своих подданных. Фридриху придется нелегко.
   - Не стоит его недооценивать, друг мой, - граф Валмон потер подбородок. - Фридрих может располагать теми или иными семейными сведениями, о которых мы не имеем представления. Тем более, насколько я понимаю, с момента его прибытия сюда мы лишены возможности общаться с ее высочеством.
   - Да, - Дионисий досадливо пожал плечами, - она находится в монастыре святой Мирабеллы, и видеть ее может только настоятельница, которой ради такого случая даже разрешено играть роль духовника. Принцесса не спускается даже в трапезную и на службу.
   - Настоятельница связана с кем-нибудь вне монастыря? - быстро, по-деловому спросил экстерриор.
   - К счастью, нет. В этом смысле общие условия выполняются неукоснительно. Никто не имеет никакой связи с ее высочеством.
   - Как на эту ситуацию реагирует король? - в голосе Валмона звучала озабоченность.
   - Его величество весьма обеспокоен, - ответил кардинал. - Недавно он поделилися со мной опасениями насчет того, что девушку могут убить в монастыре, а мы об этом даже не узнаем.
   - Он опасается, что по приказу кесаря ее могут подменить на заведомо подложную принцессу и сделать скандал еще более явным?
   - Это исключено. В Липпе находится представитель каданских партизан, который видел ее в форте святого Адама и всю дорогу оттуда. Думаю, его величество скорее чувствует какую-то свою ответственность за судьбу этой девушки, - в голосе Дионисия звучало легкое сожаление. - Вы ведь понимаете, Алессио не готовили править. Поэтому он многое воспринимает не так, как должен бы это делать человек его положения. Что, впрочем, не значит, - чуть помолчав, добавил кардинал, - что он не справляется со своей задачей.
   - Не будьте излишне строги к своему духовному сыну, - Герман Валмон шутливо погрозил пальцем Арсению Рафиано. - Он лучший король, которо видел Талиг со времен покойного Максимилиана, а может быть - и с эпохи регентства.
   - Безусловно, безусловно, - поспешно согласился Дионисий, пряча улыбку. - Я глубоко уважаю его величество. Более того, иногда мне кажется, что я питаю к Алессио непростительную склонность... И нужно сказать, я склоняюсь к мысли, что и королеву мы ему выбрали правильно. У форта святого Адама она доказала, что мы не зря оказали ей поддержку.
   - Такая сила духа у столь юной девушки весьма похвальна, - согласился граф Валмон, надлюдая за тем, как уже спешевшиеся холтийские послы, собравшись гурьбой по середине двора, не решаются пересечь его открытое пространство и войти в одну из парадных дверей. - Однако вы правы, поддержка ей необходима. Все ли было сделано для того, чтобы ее высочество оказалась в состоянии отвечать на вопросы трибунала?
   Кардинал Дионисий досадливо поморщился.
   - Зачем же так резко, друг мой? Это не в коем случае не суд. Комиссия. Публичное разбирательство. Давайте называть это так.
   Граф Валмон поднял брови, наблюдая за тем, как яркая, блестящая пуговица, отвалившаяся от камзола проходившего мимо и только что поклонившегося им вельможи, позвякивая, катится по полированному мрамору пола галереи.
   - Как бы то ни было, - пожал плечами экстерриор, - если мы не выиграем этот процесс или если комиссия не примет решение в нашу пользу, последствия будут самыми печальными. Престиж Талига пострадает, Фридрих предъявит свои права на Кадану, а ее высочество..., - пуговица прекратила свой бег, описывая вихляющие круги вокруг неизменного центра, - ее высочество ждет монастырь. Или эшафот.
   Взбрыкнув в последний раз, искрящийся на солнце ровный кружок остановился на холодном узоре мраморного пола. И замер.
  

16

  
   Маленькая примадонна, похожая на розовый, залитый сладким масляным кремом и украшенный цукатами торт, открывала малиновый ротик, выводя манерные, идеально выверенные рулаты. Ее голову украшал похожий на густую пену белоснежный парик, а шею - золотое ожерелье, за которое можно было купить дом в окрестностях Липпе. Чуть разведя в стороны согнутые в локтях ручки, сложив в изящную щепоточку чистые розовые пальчики и отставив задик, сильно укрупненный скрытыми под складками платья хитрыми конструкциями, она выступала у самого края небольшой сцены, залитой розоватым светом. Из-под подола ее платья выглядывали серебристые туфельки на огромных и, вероятно, страшно неудобных каблуках, с которыми певица, впрочем, успешно справлялась. Примадонна оправдывалась перед мужем, пытаясь объемными складками платья и непомерными фижмами скрыть пугливо озирающегося любовника, который являл зрителям только напомаженный хохолок своих окончательно потерявших цвет волос.
   Чуть из глубины сцены иногда почему-то срывающимся на визг баритоном ей отвечал оскорбленный супруг, комично поддерживая правой рукой объемистое подушечное брюшко. Другой рукой он опирался на трость, снабженную набалдажником в виде огромного золотого шара, увенчанного фигуркой пары, сплетенной в непристойной позе. Светло-салатовый камзол, почти лопавшийся по швам на боках тучной фигуры баритона, вызывал тошнотворные ассоциации с лицами, бледными после попойки.
   Муж завывал, его дражайшая супруга вертелась, любовник кстати и некстати высовывал свой хохолок, пока вроде бы поддавшийся красноречивым излияниям добродетельной жены баритон не попытался хлопнуть ее по оттопыренному задику, как он перед началом всей сцены поступил с выбегавшей от госпожи служанкой. И тут-то обман раскрылся, поскольку как раз в районе задика и прятался незадачливый любовник. Под завывания скрипок из оркестровой ямы на сцене грянул скандал.
   Зал встретил его одобрительным шумом и несдерживаемыми смешками. Однако многие из тех, кто был занят своими разговорами, даже не повернули головы: щедрый король-кесарь Фридрих V угощал своих гостей каждый день подобными зрелищами. Оперу сменяли живые картины, охоты - мистерии, турниры - маскарады, и уже месяц весь Липпе кружился в лихорадочном хороводе бесконечных развлечений. В его чаду дипломаты трудились на благо своих государей и своих семейств: в промежутках между минуэтом и контрдансом строились совместные матримониальные планы, в зрительном зале складывались политические союзы, и если на соколиной охоте посол Кагеты подъезжал к Штефану фок Оберзее, виднейшему дипломату Гаунау, все напрягали зрение и слух, понимая, что это не случайно.
   Хорошенькая придворная дама уронила веер, и сидевший рядом кавалер вызывался его поднять. Аккуратно поддерживая длинные фалды сиреневого камзола, удивительно напоминавшего натянутый на сценического обманутого супруга, придворный полез за вещицей под стул, неприминув забраться рукой под подол ожидавшей его дамы. Та встретила выходку благосклонным смехом.
   Сдерживая невольную тошноту, Алессио с отвращением отвел глаза и встретился взглядом с ее высочеством принцессой Ингундой. Цартсвенно подняв тонущий в кружевах роскошный бюст, старшая дочь Фридриха волооко взирала на своего венценосного соседа. Ее чуть повернутая голова крепко сидела на молочно-белой шее, нестерпимо благоухавшей морисскими маслами. Ныряя к ложбинке между грудей, на мягкой поверхности ее чисто вымытой кожи лежала сапфировая звезда. Ее глубокий синий цвет чудовищно не шел ко всей внешности этой статной коштанововолосой красавицы, становящейся роскошной женщиной. Светло-серые большие глаза смотрели лукаво и пусто в ответ на скрыто натянутую улыбку талигойского короля.
   - Вам нравится комедия, ваше величество? - забавно оглушая некоторые звуки, спросила принцесса на талиг.
   - Она прелестна, как и ваше высочество, - Алессио отделался банальным комплементом и, избегая разговора, снова устремил глаза на сцену. Там разгорался потешный бой между некстати нагрянувшим супругом и неудачливым любовником. Примадонна с подведенными малиновым губками сопровождала эту сцену жалобами на отсутствие в ее жизни настоящих мужчин.
   Алессио вспоминал свой двор в Олларии, казавшийся ему теперь таким маленьким и уютным, и думал о том, что нынешний прием дипломатов Золотых земель - это вызов. Фридрих демонстрирует, кто самый богатый и просвещенный государь, и это нельзя оставить без внимания. Когда в Талиге будет королева, утонченная и изящная... Создатель, нельзя думать об этом сейчас. Не стоит строить планов, когда все замерло на краю разверзающейся среди этих розовых кружев и блеска пропасти.
   Но этой вульгарности и мишуры, от которой рябит в глазах и становится дурно, как и от бесконечного мелькания праздных манерных лиц и их навязчивого гомона, в Олларии он не допустит. Расцветшие в Гайифе еще столетие назад мистерии на легендарные сюжеты в сотни раз изящнее, чем все комедии, исполняемые специально привезенным из Эйнрехта придворным театром... Алессио улыбнулся, думая о том, что есть сфера, в которой двору кесаря далеко до того, что он оставил в Олларии. Тот кружок интеллектуалов, которых он лично ревниво подбирал.
   Из-под полуопущенных век король Талига метнул взгляд, прорезая пространство и устремляясь в другую половину единственной королевской ложи дворцового театра в Липпе - туда, где, вальяжно закинув ногу на ногу сидел Фридрих V. Кесарь Дриксен и король Гаунау уже раздался вширь и начал лысеть, поэтому носил каштановый парик со спадающими на воротник локонами, призванный подчеркнуть удлиненные черты его породистого лица. Фридрих ответил своему визави и самому страшному сопернику последних месяцев быстрым, колющим взглядом. Алессио не стал принимать вызов, предпочтя ему бессодержательную беседу с принцессой Ингундой.
   Спрятав в аккуратно подстриженной бородке довольную улыбку, кесарь Фридрих отдал давно заготовленный знак, и несколько придворных из его свиты встали так, чтобы закрыть своего государя от взоров, которые могли последовать из "талигойской" половины королевской ложи. Спрятанный за их разноцветными спинами, к креслу короля-кесаря приблизился тот человек, которого не смогли вычислить агенты господина Давенпорта и клирики кардинала Дионисия - герцог Альфред Окделл.
   - Герцог, мы безмерно рады, что вы почтили нас своим посещением лично, - Фридрих, не соблаговоливший перейти на талиг, протянул Окделлу руку для поцелуя. Чуть помедлив, Повелитель Скал склонился к холеной монаршей длани и поспешно коснулся ее губами.
   - Ну-ну, мой дорогой герцог, - нахмурившись, заметил Фридрих. - Так не годится. Мы оказываем вам милость, допуская вас к своей руке и принимая в своей ложе.
   - Я благодарю ваше величество, - пробормотал Окделл, с беспокойством поглядывая на другую половину ложи. - Правильно ли я понимаю...
   - Что там его величество Алессио? Совершенно верно, - кесарь был доволен, как отведавший сливок кот.
   - Должен ли я напоминать, чем я рискую... - Окделл страшно краснел, и это мешало ему говорить внятно. Кроме того, он не слишком хорошо владел дриксенским, и на построение каждой следующей фразы уходило достаточно длительное время. - Я не предавал своего государя, а лишь сильнее многих заботился о его благе, но такой пес, как Давенпорт, может этого не понять... Поэтому риск...
   - Не стоит, не стоит, - отмахнулся Фридрих. Его пухлая рука с одутловатыми пальцами описала в воздухе неопределенную кривую. - Мы помним о ваших заслугах. И при вознаграждении учтем весь риск, на который бы вы ни шли. Ваш прекрасный отпрыск уже может шить свадебный гардероб и закладывать лошадей в дорогу. Ее высочество принцесса Фредерика отдаст ему свою руку с нашего личного благословения в кафедральном соборе нашей второй столицы - Липпе.
   - Благодарю, ваше величество, - Альфред Окделл поспешно приложил руку к сердцу, вспомнив, что таковы придворные порядки.
   - Не стоит, не стоит, - вновь повторил кесарь, близоруко щурясь в попытке рассмотреть происходящее на сцене. - Если бы не вы, мы никогда бы не располагали сведениями, достаточными для опровержения заявлений самозванки. И скорее всего даже не объявили бы об этом прескорбном факте. Мы весьма вам признательны, герцог. А теперь к делу. Вы привезли того человека, которого так красочно описывали нашему послу Виттиху Беляу?
   - Да, ваше величество, - ответил Окделл. - Он здесь.
   - Мы желаем видеть его лично, - капризно заявил король-кесарь.
   - Непременно.
   Альфред Окделл повернулся и подал знак человеку, прятавшемуся до этого за спинами толпившихся вокруг придворных, страстно желавших попасться на глаза государю. Не сразу протолкавшись сквозь их плотный ряд, он оказался перед очами венценосного вопрошателя и склонился в неловком, преувеличенно низком поклоне. Его широкое, покрытое красноватым румянцем лицо, на котором выделялись небольшие темные глазки, быстро нырнуло вниз и приподнялось уже оттуда, окруженное слипшимися от пота жидкими волосами.
   Герцог Окделл сделал широкий жест рукой и произнес:
   - Ваше величество! Позвольте представить вашему вниманию. Это человек, о котором я имел уже честь вам сообщить. Жильсон Морнэ.
  
  

17

  
   Саюри стояла на самом краю пропасти, бессмысленно внимательно наблюдая за тем, как из-под маленьких носков ее туфель выкатываются камешки и срываются вниз. Небо над ее головой раскололось на две неравные части. С запада, со стороны заката, наползала сплошная масса черно-фиолетовых туч. Восточная же сторона неба была безоблачной, и там на белесом фоне догорало, переходя в воздух, лишившееся очертаний солнце. Граница между ними была такой четкой и яркой, что казалось, две силы мгновенно вступили в единоборство. От красоты зрелища захватывало дух, но смотреть было безумно страшно, поэтому, опустив на глаза длинные золотистые ресницы, Саюри устремила взгляд в пропасть.
   В ароматах трав, запомненных ею наизусть и долго лелеемых, появилась новая, тревожная нотка. Упавшая на каменистую замлю растительность утратила свежесть - воздух вокруг наполнился запахом тлена, от которого хотелось бежать, бежать без оглядки.
   Пение птиц больше не приносило радости. В нем теперь слышались боль и одиночество, грозившие сорваться в отчаяние. Эти песни не могли более никого излечить от тоски. Те, кто их пел, сами были больны.
   Порывы ветра, которыми раньше упивалась Саюри, рвали платье и распущенные по плечам непривычно короткие волосы, грозя сбросить ее вниз. Они подкрадывались незаметно и мгновенно обнажали все свое коварство. Их длинные ледяные пальцы забирались к самому сердцу, и более было невозможно согреться.
   Для танца - ее отрады многие годы - стало слишком мало места. То пространство вознесенной к небесам скалы, на котором притулилось скромное жилище Саюри, сжалось до размеров шали, окутывающей зимними вечерами плечи устроившихся у камина женщин. На нем получалось только стоять и смотреть в неизбежность, поднимая руки в застывшем танце.
   Но страшнее всего был голос. Он пришел откуда-то извне, снизу, из того мира, от которого Саюри отделяла пропасть и воля братьев-богов. Он звал, и от этого зова не было спасения. Голос просил ее спуститься и подарить ему надежду, разделить одиночество, спасти от кружающих напастей. Любить и быть любимой. Но что могла она, вокруг которой были только пропасть, тлен, тоска и коварство?
   И вдруг раздался другой голос. И решилось все. Мгновенно и беспощадно. Бездушно, торжественно произнося слова, он возвестил:
   - Пусть девушка, утверждающая, будто она есть настоящая принцесса Каданы, предстанет перед высоким заседанием.
   И Саюри, оторвав ногу от шершавой поверхности камня, дававшей уверенность и опору ее маленькому ненадежному миру, сделала шаг в пропасть.
   ...
   - Миледи! Миледи! Дитя мое... Да проснитесь же!
   Голос матери-настоятельницы вырвал Алеанну из холодных объятий сна. В окнах узенькой темной келии давно занимался пасмурный рассвет.
   - Да, матушка.
   - Заспались вы нынче, - голос матери Моники был наредкость озабоченным. - Всегда рано вставали, когда никуда ехать не надо было, а теперь... Видать заснуть долго не могли. Нужно собираться, платье уже готово, вон там, рядом с кувшином для умывания и теми побрякушками, о которых вы попросили. И платье то, что вам шили, я сама проверила. Одевайтесь и не теряйте времени. Через час подадут карету, чтобы ехать во дворец.
  

18

  
   - Перед лицом Создателя нашего, в присутствии их величеств Фридриха V и Алессио I, с согласия полномочных представителей всех государей Золотых земель я объявляю открытым заседание, посвященное вопросам престолонаследия Каданы, - мэтр Йенс Крестеллер, коронный юрист Гаунау, облаченный в просторную темную мантию, говорил на дриксенском - языке, ставшим самым распространенном на севере. Стоявшие за скамьями собравшихся переводчики в полголоса передавали его речь. - Напомню высокому собранию. На исходе месяца Весенних Ветров сего года королевскому двору и посольской палате в Олларии была представлена некая девушка в качестве ее высочества Алеанны, принцессы Каданы, младшей дочери покойного короля Хайнрика и его второй супруги Этери, сестры ныне царствующего казара Кагеты Казимира VII. В середине месяца Летних Ветров его величество Фридрих, кесарь Дриксен, король Гаунау и прочее, объявил означенную девушку самозванкой. Его величество Алессио, король Талига, покровитель Кэнналоа и Бергмарк, сюзерен Ургота и прочее, возразил, утверждая, что располагает документом, подтверждающим права найденной им девушки на престол Каданы. Тогда его величество Фридрих потребовал проведения публичного процесса, на котором будет установлена истина. Его величество Алессио с согласия государей Золотых земель принял это условие, и мы собрались здесь, чтобы, по воле Создателя, прийти к соглашению.
   Алессио не смог сдержать улыбки. Мэтр Йенс Крестеллер настолько ловко умолчал о существовании ультиматума, предъявленного кесарией Талигу, что казалось, будто открывающееся теперь собрание действительно проходило в исключительно мирной обстановке. Как будто войну, которая с неизбежностью должна была начаться, не остановило чудо и решимость Алеанны.
   Коронный юрист, выбранный в качестве председателя заседания, в которое входили только полномочные представители государей Золотых земель и два монарха собственной персоной, объявил о начале торжественной присяги собравшихся. Кладя руку на Эсператию и наблюдая краем глаза за тем, как по обе стороны от него то же делают другие руки, унизанные перстнями и высовывающиеся из кружевных манжетов, Алессио думал о том, сколь многое теперь зависит от воли этих людей и тех инструкций, которые были даны им перед отъездом. На чью поддержку может рассчитывать Талиг? Алат, Фельп и Кагета, традиционные союзники, слишком многое получившие от талигойцев за прошедший Круг, не должны отступиться и теперь. Поведение Бордона, Агарии и Гайифы было менее предсказуемым. Конечно, Герман Валмон многое сделал для того, чтобы они не явились в Липпе противниками короля Талига, но слишком рассчитывать на них не приходилось. Как и на Йерну, чудом уцелевшую во время последнего Излома в огне набегов морисских шадов и ориентировавшуюся в последние десятилетия на Бордон и возрождающуюся Гайифу. Флавионн, где уже два поколения правила младшая ветвь дриксенской династии, скажет то, что будет угодно Фридриху. Ардора и Улапп, вынужденные постоянно лавировать между окружавшим их со всех сторон Талигом и обладавшей непомерными аппетитами кесарией, были закрытой книгой. Еще загадочнее обстояли дела с тем, что осталось от Холты, и Нухутским султанатом. Сын Чемгыра, несколько лет назад под гром ритуальных барабанов ставший великим каном и испивший смешанного с человеческой кровью молока священной кобылицы, должен был ненавидеть талигойцев. Султан же, обязанный маршалу Алве существованием своего государства, напротив. Однако со всей очевидностью ничего нельзя было утверждать. Посланник холтийского кана во время полученной на днях аудиенции порывался облобызать сапоги Алессио и привез ему в дар роскошную шкуру снежного барса, неизвестными путями попавшую к сыну Чемгыра. Представитель же султана держался подчеркнуто отчужденно при контактах со всеми заинтересованными сторонами, прикрываясь незнанием языка. Люди Востока слишком сильно отличались от других, чтобы подобное поведение можно было понять однозначно. Степняки покорялись силе и уважали творивших насилие, но значило ли это забвение старых обид во имя родившегося преклонения перед Талигом?
   Тем временем Йенс Крестеллер вновь взошел на кафедру и поднял руку перед собой. Заполнявший залу гул стих, как стихает во время внезапного штиля неумолчный шум моря.
   - Теперь, когда все клятвы произнесены, - торжественно проговорил он, - пусть девушка, утверждающая, будто она есть настоящая принцесса Каданы, предстанет перед высоким заседанием.
   На дальнем конце выполненного в преувеличенно старинном стиле зала, заполненного неярким, как будто приглушенным светом, проходящим через высокие стрельчатые окна, распахнулись обе двери. Глаза дипломатов и высокородных зрителей, разместившихся на скамьях, установленных вдоль украшенных шпалерами стен, устремились туда, где, открытая всем взглядам и незакрытая ничем, замерла Алеанна. Она была очаровательно беззащитна в платье цвета Игристых слёз, сшитом специально для этого случая. Портным и даже лично Алессио пришлось потратить много времени, чтобы придумать, какого цвета будет это платье: нельзя было ни в коем случае допустить, чтобы в наряде явившейся доказывать свое происхождение принцессы можно было усмотреть намек на те или иные геральдические цвета. Серый - цвет эсператистского траура - тоже был неуместен. Волосы девушки были подняты в простую прическу, скрывавшую их настоящую длину.
   Бесконечно длинное мгновение помедлив на пороге зала, Алеанна сделала шаг вперед. И встретилась с кардиналом Дионисием, в нарушение всех предписаний этикета и указаний церемонеймейстера вышедшего вперед. Духовный глава Талига протянул к ней свои длинные руки, на пальцах которых поблескивали два пастырских перстня.
   - Дочь моя, - голос кардинала гулко разнесся по зале, - примите благословение. Я знаю, вы эсператистка, но и благословение оларианского священника дарует вашему чистому сердцу помощь Создателя.
   Изящно приклонив колени, от чего ее кремово-золотистые юбки на миг образовали роскошный веер на холодном камне отделанного полированным мрамором пола, Алеанна приняла благословение Дионисия. А он, обернувшись лицом к собранию представителей Золотых земель, поднял вверх вытянутые руки и возвестил:
   - Создатель защитит невинных и укрепит кротких! Да падет гнев Его на головы клеветников.
   Прежде, чем последний звук успел разбиться о каменный свод зала, Арсений Рафиано отступил к толпе придворных и опустился на свое место среди тех, которые были отведены для свиты короля Талига. Алессио, отбросив невольную мысль о том, что кардиналу следовало бы согласовать с ним эту неожиданную сцену, смотрел, как, пересекая звенящий от возбуждения зал, Алеанна поднимается к специально отведенной для нее кафедре. Замерев подле ее окованного железом темного тела, она опустила тонкую руку на Эсператию, и ее чистый голос впервые прорезал сгустившийся воздух залы собрания:
   - Перед лицом Создателя клянусь быть искренней в ответах на вопросы высокого собрания!
   Она была прекрасна. В этом нежном платье, с собранными золотистыми волосами, она казалась дрожащим, эфемерным лучом света, неожиданно спустившимся в эту грубую, темную залу. Казалось, она светится изнутри, и Алессио с болью подумал о том, как много вокруг собралось людей, которые стремятся растоптать это свечение.
   - Жиром, - неизменный камергер наклонился к королю, напрягая слух, чтобы услышать его шепот, - все ли готово? Все ли готово на случай... если они не признают ее?
   - Да, ваше величество, - тоже шепотом ответил Жиром. - Отряды установлены во всех указанных вами местах. Инструкции отправлены. Граф Конрад еще ранее писал, что рад оказать такую услугу вашему величеству и "показать язык" варитам. Ее высочество не пострадает. А когда она окажется в Бергмарк, то будет в полной безопасности.
   Алессио благодарно кивнул и повернул голову. Занавес был поднят, мосты сожжены, и замершая у кафедры Алеанна была готова отвечать на вопросы собравшихся. Первый из них, безусловно, заготовленный заранее, уже срывался с губ распорядителя процесса, мэтра Йенса Крестеллера, который ради этого перешел на каданский:
   - Миледи! Безусловно, для вас не является неожиданностью то, что мы желаем услышать вашу историю. Каким образом вы спаслись, где жили в течение столь долгого времени и почему лишь недавно заявили о своих правах.
   - Я, беусловно, ожидала этого вопроса, - звонко, на безупречном каданском ответила Алеанна, - и поэтому спешу удовлетворить любопытство высокого собрания. К сожалению, я помню не слишком много из того периода своей жизни, который прошел при жизни моих ныне покойных родителей. Мне не было и шести лет, когда воины кана Чемгыра перешли границу с Каданой. Я росла в замке Нассенфельс, любимой резиденции моего отца, короля Хайнрика, за пределами Хёгреде. Моя мать, королева Этери, которая не отличалась крепким здоровьем и долгое время не могла оправиться от родов, действительно много времени проводила со мной. Поэтому ее я помню гораздо лучше отца и братьев, принцев Адольфа и Густава. Когда началась война с Чемгыром и стала понятна вся серьезность угрозы, мой отец, король Хайнрик, хотел отправить в Талиг свою жену и меня. Однако моя мать, королева Этери, отказалась оставить мужа, поэтому к талигойской границе в сопровождении наибольшего эскорта, который было возможно выделить в то время надвигавшейся катастрофы, отправилась только я. Я хорошо помню этот день расставания, в который меня в первый раз в жизни и навсегда разлучили с матерью.
   Алеанна перевела дыхание. Алессио, внутренне сжавшись, видел, как она пытается унять дрожь, стискивая пальцы руки на гладкой верхней поверхности кафедры.
   - На Изонийском плоскогорье на нас напали, - в полной тишине продолжала девушка. - Однако одному из офицеров удалось сбежать, взяв меня в седло своего коня. Он оказался способен спасти не только свою и мою жизнь, но и сумки с деньгами, на которые планировалось устроить нас в Олларии, при дворе короля Карла VI. Этот офицер отпорол от своей одежды гербы и другие знаки отличия, превращаясь в простого путника, чтобы нам было удобнее скрыться. Через день мы обнаружили, что путь в Талиг отрезан: Изонис, к которой мы выбрались, разлилась настолько, что невозможно было даже помыслить о переправе. Тогда мой провожатый повернул на запад, планируя добраться до Гаунау. Я плохо помню эту дорогу и могу только сказать, что она закончилась в Хогеннау на исходе Летних Молний, то есть через несколько недель после того, как мне исполнилось шесть лет. Офицер оставил там меня и все имевшиеся средства, не открыв моего инкогнито настоятельнице, госпоже Матильде, но пообещав, что скоро за мной вернутся. Этого не произошло. Я провела почти всю свою жизнь в Хогеннау, где получила то образование, которое дается пребывающим там девочкам. Все это время я хранила документ, вывезенный вместе со мной из Нассенфельса - дарственную на мое имя, подписанную лично королем Хайнриком. Скреплявшая ее большая королевская печать потерялась во время нашего поспешного бегства с Изонийского плоскогорья.
   После смерти аббатисы Матильды я оказалась без пристанища, без прошлого, без поддержки и надежды на то, что кто-то поверит тому, что я могу рассказать. Все это я обрела при дворе его величества короля Талига, равно как и сознание долга перед королевством своего отца, - закончила Алеанна.
   - Есть ли у вас возможность подтвердить свои слова? - быстро, по-деловому и не давая слушателям оправиться от впечатления, которое на них произвела речь девушки, спросил Крестеллер.
   - Есть, господин распорядитель, - ответил за Алеанну Алессио. По его знаку Арман Дорак, пронеся через залу поднос с собранными им доказательствами, разложил их на столе, объединявшем представителей Золотых земель. - Здесь лежит та дарственная грамота, о которой только что сказала ее высочество, выписка из документов Хогеннау о поступлении туда девочки по имени Алеанна, а также расписка от имени аббатисы Матильды о получении средств на ее обучение.
   - Высокое собрание благодарит ваше величество за предоставление этих документов, - церемонно ответил Йенс Крестеллер. - Теперь я обращаюсь к государям и послам Золотых земель. Есть ли другие вопросы к девушке, стоящей перед вами?
   - Есть, - Алессио ожидал вопроса со стороны Фридриха, но король-кесарь безмолвствовал, предоставив говорить Штефану фок Оберзее, занимавшему в собрании отдельное кресло Гаунау. Это не могло не настораживать: вероятно, у главного противника был в запасе некий роковй ход, который будет озвучен позднее, и, безусловно, Фридрих не откажет себе в удовольствии сделать это лично.
   Граф Штефан фок Оберзее, высокий, снежно-белый старик, не решился говорить сидя в присутствии стоящей дамы. По-военному вытянув свое начинающее грузнеть тело, он устремил на девушку свои почти бесцветные, широко расставленные глаза. Он тоже заговорил на каданском, то ли желая блеснуть знанием этого языка, то ли не собираясь проверять, владеет ли его собеседница гаунау.
   - Скажите, миледи, как звали вашу кормилицу?
   - Гретхен, господин граф.
   - Какого цвета были башни замка Нассенфельс до того, как он был разрушен холтийцами?
   - Они были серыми с черепичными крышами, выложенными оранжевато-коричневой черепицей, и красными бордюрами.
   - Были ли у замка Нассенфельс парк? - граф фок Оберзее напоминал строгого ментора, задающего внешне бессмысленные вопросы, требующие, однако, единственно верного ответа.
   - Нет, господин граф, - Алеанна с честью выдерживала урок. - Только небольшой сад у восточной стены.
   - Какие еще родственники были у вас, кроме уже названных венценосных родителей и погибших братьев?
   - У моего отца были две дочери от первого брака. Одна из них, Амалия - Ульрика, вышла замуж за короля-кесаря Дриксен и Гаунау, вторая, Хельга - Гертруда, стала аббатисой в монастыре святой Ирмы и погибла во время нашествия холтийцев. Брат моей матери, казар Казимир VII, и сейчас цартсвует в Кагете. Так же, как он, живы и здравствуют два его брата, князья Алес и Эмерик.
   - Тогда последний вопрос. Почему вы не отправились к одному из них, из своих родных? Особенно если учесть ваше бесспорное внешнее сходство с покойной королевой Этери, которое обеспечило бы вам доверие с их стороны.
   Алеанна невесело улыбнулась.
   - Господин граф, я была одинокой девушкой, которую было некому защитить в пути. В таких условиях путь в Кагету был безумием, равно как и в Эйнрехт, который от Хогеннау отделяют горы.
   - Благодарю вас, миледи, - Штефан фок Оберзее галантно поклонился. - Господин распорядитель! История этой девушки правдива в тех деталях, которые я сумел проверить.
   - Высокое собрание благодарит вас, граф фок Оберзее, - мэтр Йенс Крестеллер значительно склонил голову. - Есть ли другие вопросы к этой девушке?
   - Есть, господин распорядитель, - Алессио невольно вздрогнул, услышав вальяжный голос Фридриха. Кесарь Дриксен и король Гаунау не посчитал нужным вставать по примеру своего подданного. Поправив холеной рукой кудри каштанового парика, он устремил взгляд своих серых, чуть навыкате, глаз, измаранных карими пятнами, в сторону светлой фигурки у кафедры. - Мы полагаем, нет необходимости спрашивать у этой девушки, какие были семейные торжества, на которые допускали маленьких детей в семье нашего покойного тестя, каковы были фамильные обычаи, каким святым молилась королевская фамилия Каданы и как проходило представление ко двору маленькой принцессы. Мы думаем, эта девушка с легкостью справится с ответом на подобные вопросы. Тем более, сведения эти не представляют тайны, известной только Создателю, - эти слова Фридрих сопроводил быстрым взглядом в сторону короля Талига. Алессио не опустил глаз. - Однако мы спросим другое. Что делала эта девушка в те неполные два года, которые прошли между смертью аббатисы Матильды в одиннадцатый день Летних Молний позапрошлого года и последней неделей месяца Весенних Ветров, в который она была представлена ко двору в Олларии?
   Пальцы Алессио вцепились в складки его парадного черно-белого камзола так, что можно было опасаться за сохранность серебряного шитья. В последующие несколько мгновений события стремительно свернули, принимая оборот, худший из возможных.
   - Эта девушка молчит? - равнодушно, чуть наклонив голову к левому плечу, продолжил Фридрих. Блестящая тонкая пилочка, появившаяся в его руках, засновала вдоль ногтей кесаря. - Тогда, пожалуй, мы сами расскажем высокому собранию об этом. Мы в состоянии представить послам государей Золотых земель и брату нашему королю Талига непосредственного свидетеля, который расскажет все лучше нас.
   По ленивому мановению руки властителя Севера на пространство между столом собрания, кафедрой Алеанны и местом мэтра Крестеллера вступил человек в роскошном камзоле цвета недавно распустившихся незабудок. Этот наряд нелепо контрастировал с его красным лицом, слипшимися от пота редкими волосами и короткими, постоянно шевелящимися пальцами.
   - Господин распорядитель, приведите этого человека к присяге, - Алессио с неудовольствием пошевелился: кесарь превращал действо в свой личный судебный процесс.
   - Клянусь Создателем, - выдохнул человек в богатом камзоле, поднимаясь к отдельной кафедре свидетелей и кладя короткие, поросшие волосами пальцы на обложку Эсператии, - что буду говорить правду и только правду.
   - Что вы имеете сказать высокому собранию? - Йенс Крестеллер решил вернуть инициативу в свои руки.
   И замерший у кафедры смешной и пугающий человек в несуразном костюме произнес страшные слова, от которых, казалось, должно было рухнуть все здание, похоронив под обломками всех участников трибунала.
   - Меня зовут Жильсон Морнэ.
   Но ничего не случилось. Крепкий свод равнодушно взирал на играющих в правосудие людей. Алессио метнул обеспокоенный взгляд на Алеанну. Смертельно бледная, она, казалось, перестала видеть кого-либо, кроме стоявшего напротив нее человека в камзоле цвета незабудок, который не так давно имел над ней абсолютную власть.
   - Я хозяин труппы девушек-артисток, путешествующей по Золотым землям, - продолжил Жильсон Морнэ, кося взглядом в сторону кесаря Фридриха. - В последний день Летних Молний два года назад эта девушка по обоюдному соглашению вступила в мою труппу на правах артистки. Она неплохо поет и танцует, поэтому смогла приносить труппе соответствующий доход, выступая перед мелкопоместной знатью. У меня она и находилась до тех пор, пока в начале месяца Весенних Скал сего года она не сбежала вместе с графом Арманом Дораком.
   В наступившей тишине было слышно, как кесарь Дриксен и король Гаунау полирует ногти тонкой блестяей пилочкой.
   - Вы лжете, - неожиданно глухой голос Алеанны прозвучал до того, как потрясенный мэтр Крестеллер оправился настолько, чтобы дать кому-либо слово. - Вы поклялись на Эсператии и лжете перед лицом Создателя. Ваше величество король Талига, ваше величество кесарь Дриксен, уважаемые господа послы и господин распорядитель, - голос Алеанны затаенно дрожал, но она все еще сохраняла спокойствие. Такая выдержка не могла не восхищать, - этот человек - работорговец. Он купил меня за три тысячи таллов у аббатисы Августы и держал под стражей, чтобы я не сбежала. И заставлял выходить к тем, кого он называет публикой. А когда я отказывалась, бил так, чтобы на коже не осталось следов.
   В этот момент, прерывая любые излияния и отвлекая все внимание на себя, одна из придворных дам королевы Амалии, не сводившей с супруга обеспокоенных глаз, упала в обморок на холодные мраморные плиты пола. Ее выпавшая из волос диадема с громким металличесим звяканьем выкатилась на середину залы. Несколько кавалеров бросилось на помощь, возникла суета, кто-то просил нюхательной соли, кто-то предлагал вынести пострадавшую на воздух. Мужчины соревновались в галантности, и Йенсу Крестеллеру пришлось разрывать возникшую сумятицу поступиванием по дереву кафедры.
   - Продолжайте, господин Морнэ, - спокойно сказал Фридрих.
   - Господин распорядитель, я протестую, - Алессио быстро поднялся на ноги, кляня себя за то, что в который раз забыл о приличествующем королю "мы". - Это не имеет отношения к делу. Нас должно интересовать в первую очередь доказательство происхождения, а не связи в уже взрослом возрасте.
   - Позвольте, брат наш, - кесарь повернул голову, похожий на огромного филина, нацелевшегося на добычу. - Это имеет непосредственное отношение к делу. Как могла настоящая принцесса крови два года кривляться на потеху мелким дворянчикам? А может быть, имело место и что-то другое, кроме кривляния? Мы все знаем, какого рода услуги оказывают отдельным зрителям танцовщицы и певицы...
   Алессио сделал отчаянное движение вперед, пытаясь поймать убегающую мысль, которую требовалось озвучить. На восковом лице Алеанны проступили неровные алые пятна.
   - Подвиги Жильсона Морнэ, - внезапно раздавшийся среди всеобщего волнения голос неожиданно перекрыл все шумы и заставил слушать только себя. Он был неестественно спокойным в этом зале, в котором градус напряжения приближался к критическому, - действительно не имеют никакого отношения к делу. Господин распорядитель, я прошу предоставить мне слово. Я имею сказать нечто действительно важное.
   Позвякивая шпорами и ударяя окованными железом каблуками кавалерийских сапог о полированную поверхность выложенного мрамором пола, к кафедре свидетелей подошел тот, кого Алессио, безусловно, не ожидал увидеть. Это был Теофил фок Баэнхольц, один из предводителей каданских партизан, пришедших вместе с Алеанной в ставку фок Варзова полтора месяца назад. С тех пор этот несколько угрюмый служака с лицом, припорошенным свинцовой пылью, неотступно сопровождал королевский поезд в качестве представителя войска повстанцев, обязанного проследить за ходом процесса, от которого зависела судьба перемирия.
   Баэнхольц положил руку на Эсператию. Его роскошные пшеничные усы азартно топорщились: только что крепенький полковник каданской королевской армии и вожак партизанского отряда оттер от места за кафедрой растерявшегося Жильсона Морнэ. Лихой вид бывшего партизана подчеркивал глубокий шрам, наискось раздеявший правую щеку.
   - Я буду говорить только правду от первого до последнего слова. Клянусь Создателем и именем моего покойного короля.
   В зале повисло гробовое молчание. Кесарь Фридрих, уронив пилочку на гладкую поверхность стола собрания, с неудовольствием взирал на него своими совиными глазами. Рядом с ним граф Штефан фок Оберзее заметно менялся в лице: крайнее изумление сменилось на нем отчаянным недоверием и перешло в итоге в нескрываемую радость, которую сложно было ожидать от такого маститого вельможи. Алессио украдкой взглянул на Алеанну. Ее щеки уже вернули себе нормальный цвет и даже более того, теперь они очаровательно алели. Но пальцы все так же судрожно сжимали края кафедры.
   - Меня зовут Теофил фок Баэнхольц, - говоривший тряхнул своими седеющими волосами цвета майского меда. - Двенадцать лет назад я был капитаном стражи уже упомянутого замка Нассенфельс. Я вошел в тот отряд, которым командовал Георг фок Хеймниц, капитан гвардии принца Густава, которому было поручено вывезти в Талиг принцессу Алеанну. Если бы с ним что-то случилось, отряд должен был повести я. Как вы уже сегодня слышали, случилось. И не только с Георгом, но и со всем отрядом. В моих седельных сумках было то золото, которым нас снабдил его величество, поэтому оставалось только вывезти принцессу. Именно я привез ее в Хогеннау. Именно я передал аббатисе Матильде и оставил деньги на ее воспитание. Полагаю, я именно тот свидетель, который может подтвердить рассказ ее высочества.
   Баэнхольц сопроводил эти слова галантным поклоном в сторону кафедры, у которой замерла потрясенная Алеанна.
   - Полагаю, ее высочество не вполне узнает меня сейчас, чему в том числе виной мой шрам и седина, которых тогда не было. Если высокое собрание хочет узнать, почему я молчал до этого, то могу сказать лишь следующее. Из Хогеннау я поскакал в армию нового короля Адольфа и присоединился к сражениям, где мы познакомились с графом Штефаном фок Оберзее, которого я вижу здесь перед собой. Тогда он был младшим послом Гаунау в Кадане при особе некоронованного Адольфа III. Пока шла война, не было смысла раскрывать убежище принцессы. Потом судьба забросила меня в Норуэг, во время его захвата Чемгыром я был серьезно ранен и в таком состоянии оказался на корабле, следовавшем в Гаунау. Однако время было штормовое, и ветра погнали нас на восток. Прежде, чем безопасно высадиться, нам пришлось обогнуть Золотые земли и дойти до Гайифы. Там, измученный долгим морским переходом и ранами, я долгое время не мог заработать денег, чтобы вернуться обратно. Тем временем закончилась война, появились первые самозванки. Я не хотел для ее высочества судьбы игрушки в руках сильного короля, поэтому скрывал ее положение. Потом уже стал дожидаться ее шестнадцатилетия и завершения обучения в Хогеннау. Но здесь судьба оказалась хитрее меня. Я приехал туда в первых числах Осенних Скал, всего через несколько дней после того, как этот человек, - Теофил бесцеремонно ткнул пальцем в сторону Жильсона Морнэ, - увез ее оттуда. Вот и вся история, ваши величества и господа послы.
   Наступившая было тишина взорвалась возбужденным гулом голосов. Все заговорили разом, и невозможно было выхватить в открывшемся хаосе ни одной завершенной мысли. В серо-синих глазах по-прежнему неподвижной Алеанны стояли слезы, но Алессио не видел их, а только угадывал.
   - Ваше величество! Члены высокого собрания! - голос мэтра Крестеллера с легкостью перекрыл воцарившийся шум. - Будут ли еще вопросы? Или свидетели? Есть ли еще доказательства, которые кому-либо угодно представить на всеобщий суд?
   Йенс Крестеллер вопрошал, переводя взгляд с одного лица на другое, но никто не отвечал ему. Все было уже сказано, и даже кесарю Дриксен было нечего добавить. Свершилось невозможное: стоявшая перед ними девушка не была самозванкой, как все предыдущие, как то ожидалось большинством из собравшихся в этой украшенной шпалерами зале.
   - Тогда, - мэтр Йенс Крестеллер значительно повысил голос, - я прошу высокое собрание перейти к обсуждению, по завершении которого да выразится воля Создателя в голосовании.
   - Господин распорядитель, - с восточного края стола подал голос черноволосый красавец-кагет, представлявший в Липпе интересы казара Казимира, дяди нашедшейся принцессы Алеанны, - мне кажется, исход нашего собрания очевиден. Обсуждать нечего. Перед нами действительно ее высочество Алеанна Мария Луиза Доротея Милена, дитя покойного короля-конунга Хайнрика и убитой сестры моего короля, наследная принцесса и единственная законная королева Каданы.
   И вопреки угрюмо-недоверчивому выражению лица кесаря Фридриха остальные дипломаты поддержали эти слова громом аплодисментов, как будто они были в придворном театре, где только что завершилось увлекательное представление.
  

19

  
   Свечи. Сотни свечей в люстрах, канделябрах, на каминных полках и вдоль широких балдахинов заполняли огромную бальную залу иллюзорным светом. В нем искрился наборный паркет, переливалось алатское стекло, бросали блики урготские витражи. Первый полонез уже был завершен, и Алеанна, одетая в то платье геральдических цветов Каданы, в котором ее представляли королевскому двору Олларии, окунулась в бесконечный водоворот человеческих лиц. Вокруг нее толпились придворные и дипломаты, все хотели быть непременно ей представленными, все хотели услышать хоть слово из ее уст, поймать мимолетно брошенный взгляд, хотя бы посмотреть вблизи. В этом кричащем, шевелящемся хороводе она тщетно искала хоть одного знакомого - и не находила. Казалось, она видит, как сладкий яд сочится с языков этих нарядно одетых людей. Они были бы так же воодушевлены, если бы сейчас гремел бал в честь казни коварной самозванки. И с не меньшей охотой приписывали бы ей всевозможные пороки, как сейчас обсуждают ее кажущиеся добродетели.
   - Вот, что такое быть королевой, дитя мое, - неожиданно подошедший к ней кесарь Фридрих смотрел небрежно и свысока. - Нравится?
   - Я думаю, это данность, ваше величество, - осторожно ответила Алеанна. - Данность не оценивают, с нею смиряются.
   - Вы излишне мягкодушны, дитя мое, - в голосе короля-кесаря прибавилось покровительственных ноток. - Вам нужно больше напора. Берите пример с нашей дорогой Ингунды.
   Старшая дриксенская принцесса в вызывающе ярком платье смеялась в окружении группы кавалеров. Ее открытые плечи мраморно блестели в свете свечей.
   - Возможно, вы правы, ваше величество, - уклончиво ответила Алеанна. Меньше всего ей хотелось находиться рядом с этим человеком, который всего несколько дней назад стремился ее уничтожить.
   - Ну-ну, не нужно так замыкаться, - пальцы Фридриха легли на подбородок Алеанны и чуть приподняли его. Девушка слегка отстранилась. - Мы относимся к вам с родственным участием. Все-таки, вы дорогая сестра нашей прекрасной супруги.
   - Мне весьма приятно такое родство, ваше величество, - безупречно светски ответила Алеанна.
   - И также совершенно по-родственному мы хотим задать вам один вопрос, - под прямым взглядом совиных глаз Фридриха было неуютно. - Кому вы собираетесь отдать вашу руку? Мы надеемся, вы понимаете, какое это имеет значение. Кадане нужен король, а мало кто в этом мире польстится на такое сомнительное приданное. Страна лежит в руинах.
   - Это все-таки королевство, ваше величество, - смело ответила Алеанна, наконец, заметив в толпе придворных Алессио. - Я думаю, это придает Кадане определенную ценность. Кроме того, ваши информаторы преувеличивают. Стараниями короля Талига Кадана более не лежит в руинах.
   - Как бы то ни было, - нетерпеливо перебил ее кесарь, - мы все-таки хотели бы знать, каковы ваши брачные планы. Мы могли бы подыскать вам партию, соответствующую вашему положению, и взять на себя все хлопоты по устройству брака.
   Алеанна подняла голову и посмотрела прямо в тусклые серо-карие глаза короля-кесаря. "Вам, безусловно, было бы угодно выдать меня за кого-нибудь из ваших родственников и удержать таким образом ускользающую из ваших рук Кадану. Боюсь, я не доставлю вам такого удовольствия".
   - Ваше величество, не прошло и полугода с тех пор, как я попросила помощи и покровительства в Талиге. Короли Талига все десять послевоенных лет несли тяготы по управлению моим, - девушка сделала ударение на этом слове, - королевством. Его величество Алессио оказал мне всемерную поддержку во время только что завершившегося процесса. И сейчас Талиг - это единственное место, где я могу рассчитывать на поддержку и защиту. Я не собираюсь этого менять.
   - Это ошибка, - раздельно произнес Фридрих. - Большая ошибка.
   И коротко кивнув головой подошедшему Алессио, он повернулся спиной к недавно обретенной свояченице, направляясь к смеющейся дочери.
   - Я искал вас, - тихо сказал Алессио, предлагая девушке руку, на которую та с благодарностью оперлась. Это была их первая встреча за последние полтора месяца: Алеанна все еще жила в монастыре святой Мирабеллы, куда мужчины, даже королевской крови, не имели доступа. - Я так много хотел бы сказать вам.
   Алеанна ободряюще, но несмело, коснулась его запястья.
   - Но, наверное, лучше не здесь, - выдохнул король Талига. - Вы позволите проводить вас в сад?
   Они шли сквозь рокочущий шум бала, лавируя между танцующими парами, рискуя быть вовлеченными в их подвижный круг. Остановившись возле колонны, кардинал Дионисий и экстерриор Талига Герман Валмон, улыбаясь, наблюдали за ними.
   - Я уже говорил вам, что мы оказались правы в отношении этой девушки, - удовлетворенно заметил Дионисий, снимая с подноса проходившего мимо пажа бокал с Роковой кровью.
   - Однако не стоит забывать, насколько кстати в зале оказался этот человек, Теофил фок Баэнхольц, - заметил Герман Валмон, салютуя своим бокалом кардиналу. - И ваше высокопреосвященство излишне скромны. Ваш демарш в начале всего действа сказал всем очень многое.
   Арсений Рафиано слегка поклонился, пряча лукавую улыбку.
   - Но я согласен с вами, - закончил граф Валмон, - девушка прекрасно держалась.
   - Сколько достоинства.
   - И она очень красива, вы не находите? Просто очаровательна. Самые прекрасные цветы всегда рождаются только от смешения разных кровей.
   - Особенно кстати это было на процессе и в форте святого Адама, - ответил кардинал. - Собравшимся мужчинам было бы гораздо проще приговорить даже принцессу Ингунду, несмотря на то, что дочь Фридриха, безусловно, будет просто роскошной красавицей.
   Тем временем король и его спутница скрылись из глаз собравшихся в бальном зале и, выйдя за его пределы, оказались в дворцовом саду, затопленном темной северной ночью. Бал проходил в особое время - нагрянул Осенний Излом, и лето, сгорая в огне праздничных костров, становилось осенью.
   Алессио потянул девушку вглубь теряющегося в темноте сада, однако в этот момент от стены освещенного праздничными огнями дворца отделилась человеческая фигура. Они услышали скрежет песка под тяжелыми сапогами, и были вынуждены остановиться.
   - Ваше величество, - Алессио легко узнал голос человека, со стороны которого несколько дней назад пришло неожиданное спасение. - Могу я на несколько минут забрать у вас ее высочество?
   - Безусловно, господин фок Баэнхольц, - ответил король. - Возможно, мы обязаны вам жизнью и свободой ее высочества. Поэтому я не могу вам мешать.
   Сопровождаемый растерянным взглядом Алеанны, он поклонился ей и отошел на освещенное пространство перед входом в бальную залу, откуда удобно было наблюдать за тем, чтобы оставшихся в саду никто не потревожил.
   - Ваше высочество, - голос Теофила фок Баэнхольца вырвал Алеанну из задумчивости. - Я счастлив, что у меня получилось, наконец, встретиться с вами.
   - Я счастлива, что вы искали этой встречи, - ответила девушка, протягивая ему руку. - И я безмерно благодарна за все, что вы для меня сделали. Поэтому первое, что я хотела бы спросить у вас: зачем вы так поступили? Ведь вы более, чем кто-либо другой, знаете, что я не дочь короля Хайнрика.
   Баэнхольц едва заметно вздохнул, напрягая зрение, чтобы разглядеть в темноте выражение лица собеседницы.
   - Ваше высочество... Не возражайте, вас должно называть именно так. Ваше высочество, я расскажу вам все, что собирался рассказать. И тогда вы поймете, зачем я вмешался в ход процесса.
   Сейчас уже мало кто помнит об этом, но у принцессы Этери, приехавшей в Кадану, чтобы выйти замуж за короля-конунга Хайнрика, была незаконнорожденная сестра по отцу, Эленча. Признанная казаром, она росла в отдалении от двора, но получила неплохое воспитание. Принцесса Этери сблизилась с ней за год до замужества и не пожелала расставаться. Девушки были внешне очень похожи, поскольку обе походили в первую очередь на отца, а потом уже на своих матерей. Король Хайнрик, желая сделать приятное молодой жене, нашел приличную партию для Эленчи, выдав ее замуж за герцога фок Мартильзее. У них примерно в то же время, что и у королевской четы, родилась дочь, поэтому две счастливые молодые дамы решили назвать дочерей одинаково, выбрав имя Алеанна.
   Вы - дочь Эленчи и Эриха фок Мартильзее. В ваших жилах течет кровь казаров Кагеты и королей Каданы, поскольку Мартильзее - младшая ветвь Карнеридов, поколениями носивших корону конунгов. Таким образом, вы действительно последний отпрыск каданского королевского дома, имеющий права на престол в Хёгреде после того, как в брачном контракте Амалии был сформулирован отказ ее потомства от наследования. Другое дело, что перед лицом тех господ, которые собрались в Липпе, эти права было бы гораздо сложнее доказать, чем права дочери Хайнрика.
   Я действительно служил в замке Нассенфельс и действительно именно мне вашими родителями было поручено отвести вас в Хогеннау. Эрих и Эленча, как и остальные члены рода Мартильзее, погибли при взятии Хёгреде и, кто знает, может быть, частицы их праха тоже лежат под той надгробной плитой, которую вы укрыли своими волосами. И я поднял свой голос в вашу защиту не только потому, что вы действительно имеете все права на трон каданских конунгов, но и потому, что видел вас в форте святого Адама. Я буду счастлив служить такой королеве.
   Алеанна потрясенно молчала, глядя на него расширенными в темноте глазами. На человека, который, подобно древнему магу, превращал ложь в правду и давал ей прошлое, которого у нее не было.
  

20

  
   В пятый день месяца Осенних Скал Липпе прощался с королем Талига и наследной принцессой Каданы, отправлявшейся в свое королевство, чтобы вступить там на престол предков. В Олларию уже был направлен курьер, который должен был оповестить графиню Савиньяк о том, что она становилась старшей фрейлиной новой королевы. Пока же Алеанну сопровождали придворные короля Талига.
   Вересковые пустоши окрестностей столицы Гаунау встретили их серебром стеблей, унизанных еще раскрытыми соцветиями. Осень уже коснулась рукой немногочисленных лиственных деревьев, поднимавших свои головы к небу в редких рощах, пересекавших пустоши. Их листья начинали желтеть, являя взору слабое подобие того, как роскошны они будут в короткое время перед листопадом на исходе Осенних Ветров.
   В воздухе проносились легкие обрывки паутины, переливающиеся в лучах солнца, гревшего уже с меньшей силой. Разбросанные по небу плотные облака напоминали о том, что стоит им собраться вместе, и на землю прольется дождь, уже далеко не такой теплый, как ранее.
   - Вашему высочеству не жаль покидать Липпе? - Вальтер фок Мессерер, до этого взглядом попросивший Алессио оставить его наедине с принцессой, придержал коня, чтобы поговорить с Алеанной. Посол сопровождал поезд короля Талига в Олларию, которую он покинул ради участия все в том же недавнем процессе. В его отсутствие обязанности дуайена посольской палаты исполнял Виттих Беляу.
   - Боюсь вас огорчить, господин посол, но нет, - Алеанна смягчила эту фразу очаровательной улыбкой. - Это красивый город, а сам дворец может быть признан жемчужиной архитектуры, но я, к сожалению, не увожу отсюда приятных воспоминаний.
   - Однако вы теперь удаляетесь от тех, кто питает к вам действительно родственные чувства. Неужели вам, проведшей столько времени в одиночестве, не хотелось бы наконец обрести родных?
   - Господин фок Мессерер, - Алеанна невольно обернулась, ища глазами отставшего Алессио.
   - Ваше высочество, - посол галантно поцеловал девушке руку, - я умоляю вас называть меня "Вальтер" и всецело рассчитывать на мою помощь.
   - Хорошо... Вальтер, - чуть запнувшись, ответила Алеанна. - Я благодарна вам за предложение помощи и поддержку. И думаю, это значит, что я могу быть с вами откровенна. Вы слишком дипломат, чтобы не понимать, что его величество кесарь Фридрих использует родственные чувства лишь в качестве оправдания вмешательства в мои дела. Мне сложно что-либо сказать о ее величестве Амалии - Ульрике, однако я сомневаюсь, что она в силах пойти против воли своего супруга.
   - Возможно, вы правы, ваше высочество, - осторожно ответил Вальтер фок Мессерер. - Однако я прошу вас подумать и о другом. Почему вы уверены, что поступаете мудро, вверяя себя королю Талига? Не кажется ли вам, что вы едете в неизвестность? И поддержка моего кесаря могла бы стать тем, что придало бы вам уверенности?
   Черная мориска Алеанны взбрыкнула, и девушка воспользовалась этим предлогом, чтобы отложить ответ послу, справляясь с лошадью.
   - Я вижу, вам поручено уговорить меня пересмотреть то решение, которое я сообщила королю-кесарю на балу в честь Осеннего излома, - улыбаясь, сказала она.
   - Проницательность вашего высочества ошеломляет, - дриксенец приложил руку к груди.
   - Тогда, Вальтер, - она сделала ударение на этом обращении, - вспоминая тот разговор на балу, я могу сказать вам следующее. Его величество кесарь Фридрих горит желанием поскорее выдать меня замуж. Я же, что вполне естественно для женщины, получившей некоторую независимость, испытываю недоверие к каждому, кто питает такие надежды. Простите мне эту слабость, но я хочу сама распорядиться своею рукой. И хотя бы из-за этого я не чувствую душевного расположения к его величеству.
   - И поэтому вы отправляетесь в Талиг? - со вздохом спросил дуйаен посольской палаты.
   - В Талиге, - подумав, ответила Алеанна, - у меня будут хотя бы какие-то гарантии. В Кадане живет множество талигойских переселенцев, Норуэг, Газарея и Кир-Риак подвластны Талигу. Я нужна его королю. А кесарю Дриксен не нужны талигойские поселенцы на землях столь желаемой им Каданы и талигойское покровительство, оказываемое сопредельным ей землям. И королева Каданы ему тоже не нужна. Как я могу быть уверена, что, приехав в Дриксен, я не окажусь в монастыре или в могиле?
   - Вы очень категоричны, ваше высочество, - смешавшись, ответил Вальтер фок Мессерер.
   - Зато, я верю, эти слова действительно показали вам, насколько бесполезно склонять меня к тому, что вам поручил его величество Фридрих, - улыбаясь, ответила Алеанна.
  
   Там, где Гаун-Элв, вильнув между камнями, образовывал широкий плес, поросший на другом берегу камышами, королевский поезд остановился, чтобы сделать небольшой привал. Пока слуги поили лошадей, а придворные любовались блеском воды, отмечая ее почти невероятную прозрачность, Алеанна отошла от дороги. Подобрав юбки, она оказалась у самой воды, где доцветали последние в этом году белые водяные лилии. Их желто-оранжевые серцевинки только угадывались среди полупрозрачных, как будто светящихся лепестков.
   - Алеанна, - она ждала, когда раздастся этот голос, и все-таки вздрогнула при его звуке.
   - Ваше величество.
   - Я просил вас не называть меня так, когда этого никто не слышит, - мягко упрекнул ее Алессио. - Вы не окажите мне честь в виде прогулки наедине?
   Не поднимая глаз, Алеанна молча кивнула и оперлась на предложенную королем руку. В ночь Осеннего излома их разговор так и не состоялся. Он должен был произойти теперь, и Алеанна страшилась его. Как было предугадать, что скажет ей Алессио? Как было понять его отношение к ней ранее? И что изменилось теперь, когда она становилась королевой Каданы?
   - Я много думал, прежде чем у нас теперь получилось побеседовать с вами, - начал король Талига, бережно прижимая к себе тонкий локоть своей спутницы. - И в первую очередь мне бы хотелось сказать вам, насколько я восхищен вами и вашим поведением на протяжении последних месяцев. Но слов, увы, не хватает. Я не хочу говорить с вами ни на языке куртуазности, который стремительно становится лживым, ни на языке государственного интереса. Наше воспитание и те слова, которые оно нам подсказывает, задают рамки, из которых не получается выйти. И мне страшно от того, что я говорю совсем не то, что я хочу сказать.
   - Я благодарю вас за все, что вы для меня сделали, - тихо ответила Алеанна.
   Они уже отошли достаточно далеко, и Алессио остановился, взяв обе ее руки в свои.
   - Я не сделал для вас ничего.
   - Вы заблуждаетесь, - сказала Алеанна, поднимая глаза.
   - Как бы то ни было, - со вздохом продолжил Алессио, - время, отпущенное нам лошадьми и нашими спутниками, стремительно утекает. И нужно говорить не о прошлом, а о будущем.
   Алеанна внутренне сжалась, не отнимая своих рук и не опуская глаза.
   - Я повторяю, что не хочу говорить с вами на языке государственного интереса, но это неизбежно. Я не могу подарить вам Кадану, мне просто не позволят этого сделать. Все, что я могу - это настоять на заключении договора, подобного тому, что мы заключили с Газареей, и тогда вы станете правительницей, вассальной по отношению ко мне, но получите относительную самостоятельность при условии, что сохраните все или почти все, что короли Талига сделали в Кадане.
   Алеанна молчала, глядя в черные глаза Алессио, на которые падали прямые пряди волос цвета воронова крыла.
   - Но я хочу надеяться, - в черных глазах метнулась и задрожала мольба, - что вам хотелось бы чего-то большего.
   - Чего? - эхом откликнулась Алеанна.
   Алессио поднял глаза к небу, избегая смотреть на собеседницу. Он подбирал слова, которые, уже тысячи раз утвержденные и продуманные, теперь выскользнули из его головы вертлявым ужом.
   - Королевой быть очень непросто, - наконец, выдохнул он, - а быть королевой Талига непросто вдвойне. ... Создатель! Как бы я хотел, чтобы этот разговор протекал не так. Алеанна, больше всего в этом мире я желаю, чтобы вы стали моей королевой Талига. Но я не хочу навязывать вам свою жизнь только ради государственного интереса. Я не хочу быть для вас только королем Талига... Вы видете, насколько я не умею говорить?
   - Почему же? - ласково спросила Алеанна. - У вас прекрасно получается.
   Он поднес обе ее руки к губам и по очереди поцеловал тонкие пальцы, не в силах оторваться от них.
   - Я люблю вас, Алеанна, - наконец, выговорил он. - Я понял это во время поездки в Надоры в конце Летних Скал. И я приму любое ваше решение. Вы даже можете уйти, совсем, если судьба королевы Каданы вас пугает. Я дам вам деньги, провожатых, документы, все, что угодно, по одному вашему слову. Если вы пожелаете, я женюсь на принцессе Ингунде или одной из тех девиц, которых мне так давно и настойчиво предлагают их отцы, и предоставлю вам полную свободу. И с этого момента буду лишь одним из равных вам игроков на политической доске. Алеанна...
   По ее лицу текли слезы, выбираясь из уголков заполненных влагой глаз и быстро сбегая по щекам на стоячий белый воротник дорожного платья и завязки плаща. Дрожащими губами Алессио коснулся одной из них и быстро отступил.
   - Почему ты плачешь? - едва слышно спросил он.
   - Потому что я не верила, что эти слова будут произнесены, - пряча лицо у него на груди, ответила Алеанна.
  
   Замок Шато-де-Сёриз тонул в запахе цветущих вишневых деревьев. Их белые цветы распустились на еще почти совершенно голых серых ветвях, первыми приветствуя финальное торжество весны. Пройдет неделя, и за вишнями последуют черемухи, а потом яблони, и их лепестки опустятся на дорогу, ведущую к замку. Цветение вишен было гимном вечной юности, каждый год возрождавшейся после зимнего холода.
   Одинокий полной грудью вдыхал этот запах первых цветущих деревьев, превращавших Кэртиану в один из прекраснейших миров Ожерелья. Больше всего он любил возвращаться сюда в это время, когда в очаровательном уборе из нежных цветов весна протигивала руки лету. Мир замирал, глядя на чудо воскресающей жизни, и не оставалось ничего, кроме пронзительного переживания прекрасного.
   Бесшумно ступая по усыпанным мелким песком дорожкам парка Замка Вишен, залитого солнечным светом, который нигде пока не встречал припятствий, легко пронизывая резное кружево цветущих ветвей, Одинокий остановился, не желая мешать открывшейся перед его глазами картине. Юная девушка в белом платье, на которое был наброшен теплый темно-синий плащ, сидела на коленях удобно устроившегося в резном кресле мужчины. Его длинные беспокойные пальцы перебирали светло-золотистые пряди ее мягких вьющихся волос, смешивающихся с его - прямыми и черными. Они были одни среди обреченного весне парка, и это чудо распустившейся любви было пронизано ароматом цветущих вишен.

2015

  
  
   Тэм Гринхилл "Сероглазому королю"
   Тэм Гринхилл "Ветер Севера"
   Мельница "Королевна"
   Куда ты идешь, сын мой? (лат.)
   Я человек, отче, ... жалкий и слабый. (лат.)
   Тэм Гринхилл "Я расскажу тебе"
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"