Ирина Вец
Подснежник.
За ночь основательно подморозило.
Идти в гору от трассы по укатанной глянцевой дороге было нелегко - чтобы не упасть приходилось жаться к обочине, к огромным белым сугробам, где ноги не так сильно скользили по бесчисленным островкам наледи.
У края леса пушистые, обнесенные снегом сосны встречали редких прохожих легкими поклонами, сдержанно сгибаясь под порывами злого январского ветра. Со стороны казалось, будто люди, в это раннее морозное утро покинув свои теплые домишки, бредут по проселку и скрываются в чащобе на верную свою погибель, однако курящийся дымок над лесом мигом развевал эти опасения - через какую-то сотню метров деревья расступались, открывая взорам ветхие корпуса провинциальной психиатрической больницы.
На пороге унылого одноэтажного строения барачного типа стоял врач-интерн Шилов.
Отбросив окурок в сугроб, он буднично приветствовал своего коллегу Векшина, пуская изо рта облако пара:
- Из города, Стас? На автобусе?
Векшин мотнул головой и вознамерился прошмыгнуть внутрь - он уже и так припозднился, по своей лености пропустив восьмичасовой рейс, но следующая фраза приятеля огорошила его и заставила замереть у обитой дермантином двери.
- А в воскресенье пожар был. В четвертом корпусе...
- Правда, что ли? - изумился Векшин.
- Сходи, посмотри, - мягко посоветовал Шилов и тут же добавил. - От крыши одни головешки остались. Будет теперь Виктору Александровичу нагоняй.
То, что Саныча, главврача больницы, за такие подвиги в облздраве по головке не погладят Стас и сам сообразил - недавно отстроенное двухэтажное кирпичное здание, не считая административного корпуса и маленького магазинчика возле него, было единственным напоминанием о цивилизации в этом забытом богом краю.
- Никто не пострадал? - осторожно полюбопытствовал он.
- Обошлось. Хорошо, что вовремя заметили. Только крыша сгорела. Пришлось даже пожарные машины из Горного вызывать.
- Поджог?
- Не исключено. Но скорее, кто-то из больных окурок не потушил - они с чердака матрасы таскали. А санитары не уследили.
С младшим медицинским персоналом в больнице была беда. Даже Саныч был вынужден давно смириться с тем, что эти малооплачиваемые должности заполняются бывшими пациентами-алкоголиками. Один такой сидел в сторожке у ворот больницы. Стас с ним однажды чуть не поцапался. Если бы взрыв эмоций не погасил знакомый врач Струков, всё могло закончиться крупными неприятностями. Либо Стас придурка прибил, либо тот его. Наверное, именно поэтому психиатрам надбавка и положена.
Поборов искушение ознакомиться с масштабами трагедии, Векшин привычным движением четырехгранного ключа отворил дверь и сразу же направился в ординаторскую, поскольку еще до выходных взял с себя слово заполнить все истории болезни и написать хотя бы парочку катамнезов.
В местной котельной на тепло не скупились - жар от батареи еще с начала зимы вывел на стеклах единственного окна маленькой комнатушки причудливые разводы изморози.
Обстановка в помещении была убогая: у стены небольшой столик на шатких ножках с горкой папок на самом краю, впритык к окну допотопный диван, занимающий треть ординаторской, шкаф с облезлой полировкой, пара стульев и, наконец, большой письменный стол.
Устроившись в углу за столиком, Стас проворно задвигал ручкой. Стандартные психиатрические канцеляризмы "динамики не наблюдается", "патологическая продукция на прежнем уровне" вылетали из под его пера со скоростью сверхзвукового истребителя. Объяснение тому было простое - острых больных он не вел, а хроники не давали повода к совершенствованию эпистолярного стиля, поскольку тусклая картина старческих психозов и безликих параноидных шизофрений поражала своим однообразием. Была, правда, одна больная...
С обхода вернулся Шилов. Засунул в стакан холодной воды кипятильник и уселся у окна за письменный стол.
- Старушка Райзер твоя? - негромко осведомился он.
- Моя. На выписку готовлю, - отозвался, не поднимая головы, Векшин.
- У неё срыв... - как бы извиняясь, констатировал приятель.
Стас отвлекся от писанины и нахмурился.
Эту пожилую немку российской закваски он выделял среди других больных. Может быть, из-за подспудного желания расширить свой небогатый лексикон немецкого языка. Однако общаться пациентка предпочитала все же на русском, изредка поощряя скупыми замечаниями попытки интерна разговорить её:
- Ди фенштер - окно. А часы... Да, доктор, ди ур. Как вы хорошо жнаете наш яжык!
За последнюю неделю в состоянии Анны Фридриховны наметился коренной перелом - старушка освободилась от груза бредовых идей, стала намного адекватнее эмоционально. Её рассудительность и спокойствие, казалось, являются неопровержимым подтверждением успешности лечения. Тем более женщина стала тосковать по дому, тяготиться окружающей обстановкой. Во время бесед она все чаще напоминала о желании вернуться в свою деревню к родным.
И надо же! Срыв...
Векшин поднялся и торопливо направился в отделение.
Одного взгляда на больную было достаточно, чтобы придти в уныние - в столовой у двери на кухню, жадно поглощая ломоть хлеба с маслом, стояла пожилая седовласая фурия с маниакальными горящими глазами. Старый больничный халат был неряшливо распахнут, на лице блуждала самодовольная ухмылка. Заметив Стаса, она тут же кинулась к нему и оглушила шепелявой скороговоркой: "А! Доктор! Ваш не было... А мне шкажали... Домой... Они там вще... Жато на обед будет... И по телевижору вчера...".
Вернувшись в ординаторскую, Векшин угрюмо посоветовался с коллегой:
- Может, аминазина добавить? Или на галоперидол перевести?
Шилов хитро сощурил узкие татарские глаза, прихлебывая горячий чай.
- Знаешь что, Стас? Давай попробуем один препарат. Французский. Чего он просто так лежит? И случай походящий.
- Нейролептик?
- Да. Мощное средство. Надо только с дозировкой разобраться...
Явленный на свет темный стеклянный флакон изящностью форм сразу внушил Векшину уважение.
- Пипортил, - прочитал он на этикетке. - Наверное, та еще гадость. Кстати, а ты сам нейролептики пробовал?
- Пробовал один раз. Галоперидол.
- Ну и как?
- На мозг никак не подействовало. Но всего скрутило, так что на месте не усидеть. Целый день как маятник шатался.
Стас завистливо вздохнул: все-таки Андрей - врач по призванию! Как там у классиков - "... и добрый доктор на себе испытывает новую вакцину"?
- Ну, ладно, договорились - проговорил Векшин. - Назначение в историю болезни Райзер я занесу и отдам на пост медсестрам. Ты на обед идешь?
Шилов кивнул.
- Иду. Только сначала к Струкову заскочу. И еще у Нины Владимировны заключения по психологической экспертизе заберу. А уж потом в пищеблок...
На обед подали борщ и картошку-пюре с хвостиком от неведомой рыбы.
Картошка была перемороженная, сладковатая на вкус, но непривередливые больные с общего режима, сидя за столами в холле-столовой, старательно вкушали пищу, давно позабыв о своих бывших гастрономических пристрастиях. Еда давала силу, возможность продлить бесконечную, никому ненужную жизнь и этого было довольно.
Чернов, безликий обитатель одной из палат мужского отделения, ел молча, не замечая никого вокруг. Его тусклый взор вяло блуждал от миски с супом к тарелке со вторым блюдом и обратно. В этой немудреной смене впечатлений имелось немало занимательного. Взять хотя бы "голос". Когда взгляд упирался в обрубок рыбины, та словно оживала и монотонно бубнила ему что-то о еде. Чернов уже приучил себя не обращать внимания на этот извечный внутренний комментарий, поэтому тут же косился на жиденькую баланду в миске и, будто по волшебству, "голос" пропадал. Или это ему только казалось? Скорее казалось, потому что следующее движение глаз вновь рождало внутри головы странное месиво из слов, которые были ему так же чужды, как и все окружавшие его люди.
Больных, сидящих по близости, снующих по комнатам в пижамах на голое тело, Чернов не знал. Точнее, не запоминал. Может быть, потому, что уже давно не испытывал потребности в общении и в своем уютном, строго определенном мирке не находил для них места. Кто они были? Наверное, просто люди. Как просто деревья за решетчатым окном. Как просто белые шарики, которые ему ежедневно приходилось глотать под недоверчивым взглядом суровой женщины в белом халате - каждый день разной, но всегда одинаковой в своем упорстве досадить ему.
Когда-то у него была жена. Её он помнил смутно - образ кудрявой толстушки с приветливым лицом неотвратимо стирался из памяти. То, что она исчезла из его жизни не огорчало Чернова и имело свое объяснение. Ведь он уже который год находился в санатории. Или в больнице? Нет, конечно, в санатории. А поскольку здесь был заведен строгий распорядок, то это обстоятельство, вероятно, не позволяло им быть вместе. Правда, несколько раз он виделся с ней в просторной побеленной комнате, куда его приводили перед самым обедом. Только разговора не получалось. Жена мурлыкала одно, "голос" бубнил другое, а свои мысли метались между ними и отвлекали от реальности. Впрочем, домашнее варенье и пряники он каждый раз съедал с удовольствием, после чего торопился в столовую, ведь пропускать обед ему не никак было нельзя - к такому порядку Чернов уже привык и менять его не собирался. Женщина, сидевшая напротив, начинала плакать, утирать слезы скомканным платком, но всё это не вызывало у него ни сострадания, ни жалости, ни понимания. Просто на океанских просторах его души уже давно стоял мертвый штиль.
А потом пришел страх.
Это случилось уже после пожара, когда под вечер загорелась крыша здания, в котором он обитал.
От самого происшествия остались смутные воспоминания - топот десятков ног по лестнице, ведущей к спасительному выходу, грозные выкрики санитаров, нарастающее беспокойство.
Из толпы больных, сбившихся в кучу недалеко от двухэтажного корпуса, Чернов искоса наблюдал за яркими языками пламени, которые уже во всю пробивались сквозь листы шифера и чадили смрадом охваченного огнем чердачного барахла.
Но тогда страха не было. Он пришел потом.
Всю неделю Чернов провел в постели, поднимаясь только для того чтобы сходить на обед или в туалет. В однообразии дней время застыло в промежуточной точке между жизнью и смертью, полностью потеряв для него всякую актуальность - мир сплющился до размеров черепной коробки, в которой словно грибы после дождя стали расти тревоги и сомнения.
Охваченный тягостным ощущением душевного кризиса он посерел, осунулся, перестал смотреть в окно. Следом появилась раздражительность. Любое движение соседей по комнате, громкий говор в коридоре отвлекали его от сосредоточенного изучения своего нового состояния и вызывали чувство недовольства. Однако, выплескивать наружу накопившуюся злость он полагал нецелесообразным - таких пациентов в санатории не ценили. Вероятно, угрюмые несговорчивые санитары тут же бы скрутили его и привязали простынями к кровати, а дотошный врач Струков, наверняка, прописал бы "серку".
В один из дней Чернова подняли, чтобы идти в пищеблок за обедом.
Он нехотя встал, накинул на больничную пижаму горчичного цвета бушлат и поплелся с ведром за вышагивающей впереди Верой Ивановной - та заведовала кухней и каждый раз, чтобы не надрываться, брала себе в подмогу кого-нибудь из мужчин.
Возвращаясь по протоптанной в снегу тропке обратно, Чернов скосил глаза на кирпичное двухэтажное здание. В отсутствии крыши оно не казалось теперь таким высоким, как прежде. Но не это поразило его. Наверху с лопатами и ломиками копошились люди! Среди них он заметил своего врача Струкова, очкастого доктора Шилова и его дружка - не то Вешкина, не то Векшина. Троица весело махала лопатами и о чем-то оживленно переговаривалась между собой.
Жизнь загадала Чернову новую загадку и он чуть было не споткнулся, придя в замешательство от такого странного положения вещей.
- Тише ты, - раздался позади него сердитый голос Веры Ивановны. - Расплескаешь!
Чернов вжал голову в плечи и засеменил дальше.
А ближе к вечеру его вызвали в ординаторскую.
- Как себя чувствуете? - задал свой дежурный вопрос сухощавый мужчина чрезвычайно похожий на доктора Струкова.
"Даже голос искусно подделывает!" - подумал Чернов и внутренне сжался от страха.
Его внезапно осенила догадка, что настоящий лечащий врач, конечно же, там на крыше, а этот двойник каким-то образом занял чужое место и сейчас выпытывает у него сокровенное. Но для чего? Может быть, этот лже-Струков подослан кем-нибудь? Кем? Но главное, опять же, зачем?
Сидевший напротив доктор повторил свой вопрос, на миг отрывая добродушные приветливые глаза от кипы бумаг.
Желание высказать этому человеку всё в лицо, обвинить его в обмане, было очень велико, но "голос" уже начал свою долбежку "Молчи! Молчи!" и Чернов, дернувшись, умолк на полуслове.
- Хорошо... - пробормотал он. - Ничего не болит.
Получив односложные ответы на остальные свои вопросы, лже-Струков, наконец, отослал его обратно.
Выходя из кабинета врача, Чернов бросил взгляд на висящее над умывальником зеркало и внутренне содрогнулся, потому что не узнал в невысоком, заросшем щетиной мужчине себя - на него с подозрением косился какой-то пренеприятный тип, плотно сжимая тонкие обескровленные губы. Там в зазеркалье был еще один мир и посланец этого мира (друг или враг?) сейчас бесцеремонно разглядывал его.
Но разве же кто-нибудь желал ему добра?
Вот бы треснуть по зеркалу кулаком, чтобы оно разлетелось вдребезги! Рассыпалось в прах, звеня мелкими осколками по кафельному полу! Тогда бы рожа, наверняка, исчезла и справедливость бы восторжествовала.
Но не этого ли ждут от него те, кто подстроил ему это испытание? Разбитое зеркало как разбитая жизнь. Его не склеить. Жизнь не повернуть вспять.
Ночью он проснулся от подозрительных шорохов в темноте.
"Голос", как старый знакомый, тут же присоединился к нему, заполняя голову чередой малопонятных словосочетаний.
Тревожный скрип, исходивший от соседней кровати быстро затих, но вслед за ним раздалось шарканье по полу тапочек - старик, лежавший сбоку от него поднялся и медленно побрел на свет в коридор по какой-то своей надобности.
В проеме стены, где должна была находиться дверь, возникла дородная женщина в халате. Она загородила собой проход и достаточно громко осведомилась у деда:
- Ты куда?
- Коней поить... - прошамкал тот, не обращая внимания на возникшее перед ним препятствие.
Женщина бесцеремонно схватила его за локоть и слегка подтолкнула к кровати.
- Лежи. Я уже напоила, - заверила она старика.
Спросонья Чернов никак не мог постичь смысл услышанных слов.
Кони? Почему кони? Разве он в конюшне? Но тогда где он? Может быть, эта женщина и этот пожилой мужчина вовсе не просто люди, а участники какого-то спектакля, свидетелем которого он оказался? Но тогда кто втянул его в эту дьявольскую игру? Ради чего затеяно всё это представление? Почему ему не дают спать?
Чернов напряженно вслушивался в их диалог, чтобы осознать, что произошло. А произошло многое...
За одну ночь мир людей и вещей вокруг него изменился! Чужие, невесть откуда взявшиеся мысли навалились на него, растворяя остатки прежнего сознания. Их приход был неожиданным и оттого жутким.
Раньше, задавая себе вопросы и отвечая на них, Чернов вел беседу с самим собой. Теперь же готовые ответы помимо его воли стали рождаться в голове и вовсе не его собственные - целый мир разом ополчился на Чернова, неизвестным ему способом проникая в каждую клеточку мозга и привнося всё новые и новые мысли. От них было невозможно спрятаться или как-то отделаться, они захватили его врасплох и целиком.
Кони... Старик с женщиной... Двойник Струкова... Пожар...
Пожар.
Неужели его хотели сжечь!?
Сжечь, задушить, уморить.
Но кто? И зачем?
Отравить!
Да, да. Всё это так. Его, наверное, хотят отравить, потому что не удалось сжечь. Но кто? Может быть, тот тип из зазеркалья или лже-Струков?
Спасения нет.
Почему нет спасения? Я хочу жить. Я не дамся.
Обед был отравлен. Котлеты были из мертвечины.
Котлеты были из мертвечины?
Спасения нет!
Да, спасения нет. Меня кормят котлетами из мертвечины, поэтому спасения нет!
Мысль вызрела в голове Чернова - своя ли, чужая - и он шепотом повторил вслух:
- Спасения нет!
Теперь он даже не принадлежал самому себе. Казалось, будто неведомый властитель ухватил его за нервы и, словно играя с куклой, задвигал руками, губами, головой.
- Спасения нет! Нет! Яблоки! Ранетки! Зачем это? Они будут думать, что меня нет, а я здесь... Чепуха! Спасения нет! Из котлет... Если позовут на обед, не буду есть... Человеку надо доверять, потому что он ест...
Логическая цепочка оборвалась, но на ее смену пришла другая. Путаные слова нисколько не смущали Чернова - мыслей было много, все не повторить. Надо было вычленять только суть.
Старик на соседней кровати заворочался. Видимо, не мог заснуть.
Чернов накрылся одеялом и сжался в комок. Страх понемногу уходил, вероятно, благодаря определенной ясности в голове. Ведь людям свойственно впадать в панику, ощущать тревогу и опасения только из-за того, что они чего-то не знают или неуверенно себя чувствуют. Сейчас же его мозг был способен решить любую проблему, любую задачу. И для этого совсем не надо было мучить себя домыслами. Ответы были на поверхности. Его хотят убить! Сжечь или отравить. Он это знает и сделает все, чтобы помешать этому. Или нет?
Спасения нет?
Если просто лежать и ждать погибели, то спасения, конечно, нет.
Чернов рывком скинул с себя одеяло и босиком двинулся к узкому подоконнику.
За решеткой окна в фиолетовой мгле ночи бесновалась метель. В отсветах фонаря мириады снежинок сыпали на огромные сугробы, бились перед самым носом о стекло. В десятке метров за забором темнел спасительный лес.
"Ди... ди... ди...", "ди... ди... ди..." - монотонно бубнил "голос".
Чернов сглотнул слюну.
" Не ди-ди-ди, а И-ДИ, ИДИ! Ведь это так просто - ИДИ! Значит, надо идти!"
Мысль бежать захватила его и теперь ни на секунду не отпускала. По крайней мере, это был единственный выход, чтобы обмануть смерть.
Сидевшая в холле за столом женщина-страж уже удалилась в противоположный конец коридора, где с такой же полноватой брюнеткой, как и она сама, теперь вела негромкий разговор.
В сонной предрассветной тишине раздавалось чье-то мычание, привычное, но от этого не менее подозрительное.
Чернов выскользнул из палаты и, стараясь не шуметь, стал пробираться к выходу.
У двери на лестничную площадку он остановился - нужно было открыть замок. А ключа у него не было.
- Яблоки! Ранетки! - прошептал он, озираясь по сторонам.
Бунтующий разум Чернова не мог смириться с тем, что пути к отступлению отрезаны. Открыть дверь любой ценой! Беглец сделал несколько шагов по коридору и завернул в первую же попавшуюся комнату.
Вокруг было тихо. На белеющих простынях под одеялами спали люди. Простые люди. И, вероятно, никто из них не знал о надвигающейся опасности.
Может быть, растормошить их, поднять шум? Рассказать обо всем? Вон и на стуле рядом с одной из кроватей стоит пустая миска с алюминиевой ложкой. Миска, конечно, для еды. Но ведь есть нельзя - котлеты из мертвечины! Зато можно ложкой бить в неё, как в гонг. И тогда придет спасение. Или не придет? Спасения нет?
Замешательство было недолгим. Ложка - вот его ключ к побегу! То есть, ложка - вовсе не ложка, а прежде всего ключ! Ведь дверь на лестничный пролет и Струков и женщины в белых халатах открывают с помощью какого-то обыкновенного четырехгранного бруска. Он видел. Значит, сможет.
В коридоре раздались шаги.
Судорожно схватив предмет, привлекший его внимание, Чернов отступил в темный угол и прижался к стене. Не его ли уже ищут?
Хлопнула дверь. Резкий женский голос громко ударил по ушам:
- Доктор, в третьей палате больной... Посмотрите.
Нет. Это хватились не его. Это пришел Вешкин. Или Векшин. Или лже-Векшин?
Дождавшись когда затихнут шаги, Чернов боязливо выглянул из своего укрытия. Вроде бы ему ничего не угрожало. Тогда он приблизился к двери, суетливым движением попытался вставить черенок ложки в маленький квадратик замочной скважины.
Безуспешно.
Спасения нет?
Импульсивным движением он согнул столовый прибор пополам. Потом выпрямил. Затем опять согнул и снова выпрямил. Сжатые кулаки заходили ходуном, но не по его воле - ими управлял какой-то неведомый и всесильный дирижер. Причем, не размахивая палочкой, а безжалостно дергая за струны оскальпированной души.
Вскоре в руках появился теплый металлический обломок, который легко прошел внутрь замка. Легкое усилие и дверь распахнулась.
Чернов скатился по лестнице вниз и выскочил на крыльцо. Морозный ветер тут же обжег его мелким снежным крошевом - казалось, не меньше сотни острых иголок впились в лицо, шею, грудь.
Сорвать с батареи горчичного цвета ватник и натянуть его на себя было делом одной минуты. Проблеск практичности посетил беглеца скорее инстинктивно - путь предстоял неблизкий и следовало хоть как-то подготовиться.
Выскочив из здания, Чернов кинулся к пищеблоку, но внезапно остановился. Не там ли все его враги? Котлеты из мертвечины! Бежать надо в другую сторону. К забору. В лес. Там нет людей, значит, нет опасности. Никто не сможет отравить его или бросить в огонь.
Преодолевая наносы снега, увязая в сугробах чуть ли не по пояс, он стал пробираться к дощатой изгороди. Еле нашел в ней пролом. Как раз, чтобы протиснуться наружу.
"И-ДИ! И-ДИ!" - поощрительно советовал "голос". "СЮ-ДА! СЮ-ДА!" - подвывала метель.
- Иду... Яблоки! Ранетки! ... сквозь нарастающую какофонию звуков шептал Чернов. - Спасения нет... А они пусть...
Идти было нелегко. На ногах будто нависли чугунные гири. Хорошо еще, что порывистый ветер подталкивал его в спину, услужливо заметая следы на мерзлом рыхлом снегу...
Весна пришла в больницу шумной апрельской капелью и рыжеватыми проталинами. Скисший за последний месяц снег быстро таял, уступая место отдохнувшей за зиму молодой поросли.
Векшин сидел и что-то писал в истории болезни, когда в ординаторскую зашел вечно занятой Шилов.
Стас отложил ручку в сторону, захлопнул папку и сладко потянулся.
- Знаешь почему среди писателей так много врачей? - не без ехидства вопросил он у приятеля.
- Догадываюсь, - усмехнулся тот.
- Все пишем, пишем, пишем... Спасения от писанины нет. Скоро сам параноиком стану.
- Вылечим, - пообещал Шилов. - Электрошоком.
Шутка имела успех.
- Райзер мне деньги прислала, - поделился Векшин с приятелем свежей новостью. - Помнишь старушку? Я ей денег на автобус дал. Добралась до дома сама.
- Ну, как же... - протянул Шилов. - Айне альте фрау. Кстати, там подснежник нашли. Не хочешь взглянуть?
Интерны вышли из отделения и направились к четвертому корпусу.
За забором метрах в ста от здания среди опавших сугробов и величавых сосен стояла группа людей.
Едва приятели подошли к ним, как в нос ударил смрадный запах разлагающейся человеческой плоти.
- Труп в ватнике горчичного цвета, - медленно диктовал кому-то незнакомый молодой мужчина в штатском, - обнаружен под деревом на расстоянии пятидесяти метров от больничного забора в позе...
- Ну, как? - тихо спросил Векшина Шилов. - Хорош подснежник?
- Точно, наш?
- За зиму было два побега. Одного с поезда сняли. А этот не дошел.
Тем временем уполномоченный ухватил скрюченный труп беглеца за ватник и перевернул его на бок. Векшин поморщился - на землистом лице покойника замерла блаженная улыбка.
Стас быстро взял себя в руки.
- Вчера Прокушев из пятого отделения вены резал, - негромко проговорил он. - Пришлось зашивать.
Шилов ничего не ответил на это, а только в знак согласия сдержанно кивнул своей белобрысой головой...
|