Аннотация: Когда после неудачной охоты Хисс, раненая и обессиленная, укрылась в этом небольшом гроте, она и помыслить не могла, что это за странное место.
Солнце палило немилосердно, выжигало дотла изморенную траву, разгоняло по норам и щелям всё живое, обращало в прах неживое. С трудом добравшись до скрытого в зарослях зева пещеры, Хисс скользнула в него, обессиленно вытянулась на земле и перевела дух.
Пещерка оказалась небольшим гротом, без хода в глубину. Отблески предвечернего света, что просачивался сквозь щели, вырывали из сумрака причудливые изгибы белёсого потолка, странной формы камни, выстроившиеся рядком в дальнем углу, округлый лаз, через который она проникла сюда... Хисс никогда раньше не доводилось бывать в подобных местах, она даже не могла вообразить, каким образом возникло это странноватое укрытие, но не ощущала ни малейшей тревоги. Напротив, всё её существо пронизало мягкое, домашнее чувство безопасности, которое Хисс в последний раз переживала так давно, что уже успела забыть его вкус. Можно немного передохнуть. Здесь тепло, сумрачно и влажно. И очень уютно. Пока она здесь, ей некого опасаться - ни зорких летунов, убивающих жертву одним ударом рогового клюва, ни остромордых колючников, мерзких ночных хищников, ощетиненных толстенными иглами, ни, пожалуй, даже долговязых шагальщиков, самых опасных и непредсказуемых тварей этого мира. Если бы ещё не проклятая головная боль...
Последняя охота была неудачной. Пискун, которого она выслеживала, сумел в последнее мгновение каким-то чудом ускользнуть и выскочить на открытое место. Она бы всё равно убила этого зверька, не с первого, так со второго раза. Но проклятый летун засёк его раньше. И её тоже. А она, увлечённая охотой, не заметила его сразу - и чуть было не стала добычей сама, еле вырвавшись из его когтей. Хорошо, что рядом была скала с глубокой расщелиной. Полдня отлёживалась она там, постепенно приходя в себя от пережитого ужаса, пока от холодных камней не стало неметь всё тело. Она замерзала и свыкалась с мыслью, что об охоте и еде теперь на какое-то время можно забыть - она потеряла много крови и сильно ослабела. Разве что попробовать поймать скрипуна. Жёсткого, маленького и невкусного, но всё же съедобного. В её положении, пожалуй, больше ничего и не остаётся. И тогда она нашла в себе силы выбраться из расщелины и отправиться на поиски если не добычи, то хотя бы лучшего убежища. Более надёжного и не столь холодного. Что ж, хотя бы с этим ей повезло.
Головная боль понемногу проходила, но начало ломить кости. Хисс была ещё далеко не стара, среди её сородичей были такие, что прожили на свете втрое, а то и вчетверо дольше. Но слишком уж многое довелось пережить ей на своём веку. Сначала, ещё в юности, повредила позвоночник, пытаясь укрыться среди скал от бешеного стада топтунов. Потом была стычка с колючником, из которой она ушла еле живая, израненная и окровавленная. А потом случилась та удивительная весна, когда она впервые встретила Шорша, посмотрела в его глаза, ясные и блестящие, словно камешки на речной отмели - и увидела в них своё отражение. Они проводили вдвоём все дни: вместе охотились и отдыхали, вместе веселились и печалились, вместе засыпали и просыпались. И любили друг друга, жарко и самозабвенно, сплетаясь в объятиях до хруста костей, до боли в звенящих от напряжения мускулах. Шорш был могуч и неутомим, в любовном экстазе забывая обо всём. Но в тот день - когда они наслаждались друг другом на склоне лесистого холма, на самой опушке, под ласковым утренним солнцем - именно он первым заметил накрывшую их страшную тень. Заметил - и сам бросился на летуна, уже нацелившего ей в спину острые когти. В этой схватке у Шорша не было ни единого шанса. Ни малейшего. Через несколько мгновений летун взмыл вверх, унося его обмякшее, безжизненное тело. А она осталась жива...
Воспоминания струились сквозь неё, переплетались, извивались полупрозрачными лентами, уносясь куда-то вдаль, и незаметно её начала обволакивать мягкая дрёма. Свернувшееся в удобной расслабленной позе тело ощутило иллюзию защищённости и тут же потребовало отдыха. "Ничего, пускай", - подумала Хисс, проваливаясь в сон. Там ждут её тепло, тихая радость и покой. И Шорш, живой и невредимый. Он всегда приходил к ней в снах.
... Она очнулась внезапно, будто от удара. Отблески света на стенах и потолке приобрели оранжеватый оттенок, стало чуть прохладнее, но её сон прервало совсем не это. Что-то было не так. Она прислушалась внимательнее и поняла, что именно. Земля.
Земля вибрировала, дрожала мельчайшей дрожью, сначала чуть заметной, но нарастающей с каждым мгновением. Топтуны. Судя по всему, пока далеко, но приближаются. Вряд ли они смогут навредить ей в этом убежище, разве что случайно, но вновь заснуть не удастся, пока не прекратится этот грохот. Будь они прокляты: тупые, безмозглые громадины, несущиеся, не разбирая ничего на своём скаку.
Топот усилился до предела и неожиданно стих. Хисс ещё некоторое время тревожно прислушивалась, но потом усталость взяла своё, и она вновь погрузилась в тягучую дрёму. На этот раз продлившуюся совсем недолго. Земля опять задрожала, но теперь это был не хаотический грохот копыт скачущих топтунов, а мерные, едва ощутимые удары. Это нельзя было спутать ни с чем. Шагальщик. И он шёл прямо сюда. Хисс затаилась, стараясь не издавать ни малейшего звука. Шагальщики равнодушны к её собратьям - в том смысле, что не охотятся на них, предпочитая другую добычу. Но горе тому, кто сам неосторожно попадётся им на глаза...
Шагальщик остановился совсем рядом. Хисс казалось, что она даже чувствует его запах: чужой, неприятный, смешанный ещё с каким-то тяжёлым духом - похожим на тот, который издают топтуны. Он переминался на месте, как будто вынюхивая непонятно что. И вдруг свод грота захрустел под страшной тяжестью - шагальщик наступил на него, навалившись всем своим весом. Отчаяние и ярость захлестнули сознание Хисс. И тогда, осознав, что терять больше нечего, она выскользнула из убежища, только недавно казавшегося таким надёжным, и очертя голову бросилась в атаку на огромного врага...
***
Да, это было то самое место. Он не спеша приблизился, постоял немного, погружённый в свои мысли. "Пророчество не сбылось, - думал он. - Ты, мой верный боевой товарищ, мёртв, а я, кому на роду было написано принять смерть от тебя - жив. Жаль, что последние годы мы провели с тобой в разлуке, но иначе было нельзя. Я ещё нужен своей земле. И своим людям. Прости меня, если сможешь".
Он стоял ещё какое-то время недвижно. Потом зачем-то наступил на белевший в густой траве череп. И недоуменно вскрикнул, когда вырвавшаяся из глазницы блестящая чёрная лента впилась ему в ногу. Небо закружилось, завихрились воронкой облака, огненной стрелой черкануло по глазам закатное пламя солнца. Он упал на траву и уже не видел, как побежали к нему, что-то крича, дружинники, как наползла на солнце невесть откуда взявшаяся сизая хмарь и как разом будто налился свинцом, ощерился пенными валами могучий Днепр.