Оглавление
Я слушать люблю;
Охотники;
 Взимнем лесу
Лето;
И умер вечер. Черен час в ночи.
Как парус облако белесо;
Называя недотрогою
На дворе густеет синева;
Не мни концы платка в руке;
Нищие
Приглашение;
Зеркало;
Кудрявилось лето, был день не суров;
Ручей;
Из Леса к моему крыльцу;
Оборвав последний лист калины;
Ах, думы, думы  горестное дело;
У вечера  особенная стать;
Встреча;  
Ты говоришь, мы к старости мудрее...        

                   Стихи
                * * *
 Я слушать люблю, как веселый ручей
 Поет, пробегая лесами долами,
 Где я собираю осколки лучей,
 Что солнце рассыпало между стволами.
 О, долгие вздохи лесной тишины,
 Где мятлика листья ногою не мяты,
 Где в воздухе синем вольны и сильны
 Пьянящие запахи хвои и мяты!

         Охотники
 Мы шли на охоту по лесу ночному.
 К брусничным болотам, 
 к кустам, к бурелому.
 А небо над нами, как  омут бездонный,
 В нем месяц блудил, 
 как бродяга бездомный,
 Сова за распадком давилась от смеха,
 И в зарослях глухо картавило эхо.
 Бежала дорога, ухабы скрывая,
 Река серебрилась,
 Водой истекая...
 Гармония леса в обычном режиме.
 Лишь мы в нем себя 
 ощущали чужими.

     В зимнем лесу   
 Справа следы и слева.
 Солнце, сугроб, сосна,
 Синий очесок неба,
 Стылая тишина.
 Соболь на ствол не вскочит,
 Филин не закричит.
 Лес оживает ночью,
 Днем он, как будто спит.
 Взвился у старой елки
 Ветер-юнак  вихраст.
 Ночью загнали волки
 Лося на хрупкий наст.
 Старый, больной сохатый
 Брел в свой привычный мир...
 Вижу рога - лопаты,
 Шкуру  вороний пир...
 Справа следы и слева,
 Солнце сугроб, сосна,
 Синий очесок неба,
 Стылая тишина.

          Лето
 Через лес на раскидистый луг
 С блеклой черно-зеленой расцветкой
 Теплый ветер, как добрый пастух,
 Гонит лето березовой веткой.
 Выходи, выходи на поля,
 Тесто жизни замешивай круче.
 Пусть умоется эта земля
 Нежной влагой из бархатной тучи.
 Дай тепло, дай ей солнечный свет,
 Окропи ее свежестью неба,
 И земля эта брызнет в ответ
 Знойным заревом зрелого хлеба.

                * * *
 И умер вечер. Черен час в ночи.
 Чинарик стеариновой свечи,
 Считает четки чахлый огонек,
 О стенку бьется тени мотылек.
 И тьме живется вольно по углам,
 Чернилом черным чертится  бедлам.
 Нет, я ни в чем не упрекну свечу:
 Вся чернота свече не по плечу.
 Луне  и той не одолеть всю тьму,
 Она по силам солнцу одному.

                * * *
 Как парус облако белесо,
 Легко плывется кораблю,
 И август, скрывшийся за лесом,
 Доверил поле сентябрю.
 Туманом утро ознобило,
 Но был сентябрь зеленокос.
 В село каурая кобыла 
 Везла с покоса полный воз.
 Скрипя, покачиваясь малость,
 Повозка двигалась к реке.
 И солнце желтое болталось
 На крючковатом бастрыке.
 
                  * * *
 Называя недотрогою
 Даль мою,
 Я иду своей дорогою
 И пою.
 Голос мой летит над крышами,
 Вьется в высь.
 Если ты меня услышала 
 Отзовись!
 Ни на что пока не сетуя,
 Жизнь любя,
 Не могу идти по свету я 
 Без тебя.
 Травы птицами ощипаны,
 Вечер тих...
 В мире все пути рассчитаны
 На двоих.

        * * *
 На дворе густеет синева.
 Снова звезды на прогулку вышли.
 Навалились на меня слова
 И совсем не благостные мысли.
 Не хватать мне за рога быка,
 Не бранить и не бороть кого-то.
 У меня работа кулика:
 День-деньской хвалить свое болото.
 Пусть летят фантазии в разброс,
 Все терпеть приучена бумага.
 Можно и неслыханный мороз
 Выдать за невиданное благо.
 Можно явью обозначить сны
 Под щемящим веяньем нирваны,
 Можно в кроне северной сосны
 Рисовать синайские бананы...
 Только не примите блажь за быль!
 Эти грезы, словно обалдели.
 Потому и кажется Сибирь
 Лучше, чем она на самом деле.
                * * *
 Не мни концы платка в руке,
 Не предугадывай прощанья,
 А позови меня к реке
 И посиди со мной в молчанье.
 Пусть белый месяц молодой
 Бочком плывет вдоль переката,
 Пусть пена пляшет над водой
 Пусть резеда  цветет кудлато.
 Пускай веселый ветерок
 Таежных смол доносит запах,
 И пусть прижимистый порог,
 Как кот стоит на задних лапах,
 Пусть звезды смотрят свысока,
 Как воду  пьют ночные кони,
 И пусть лежит твоя рука
 Моей судьбой в моей ладони.

        Нищие
 Закуска на блюде, 
 И   на душу приняли
 Хожалые люди,
 Мужи с тамбуринами.
 И вышли на площадь, 
 Где  люди и лошади,
 И песню попроще 
 Запели на площади.
 И площадь подпела 
 Визгливо, по девичьи.
 А кружка звенела
 Серебряной мелочью.
           Приглашение
 Как уходят из мироздания,
 Мне не ведомо: опыта нет.
 Но уйдя, я назначу свидание.
 Здесь. Тебе. Через тысячу лет.
 Не с того, что и сыро, и пусто
 В непроглядной аидовой мгле, 
 Я сюда возвращусь, потому что
 Мне понравилось жить на Земле.
 Пусть тебя не страшит непогода, 
 На потом отложи все дела,
 И три тысячи пятого года,
 Марта  двадцать второго числа
 Буду ждать у морского причала 
 Мы оттуда отправимся в путь.
 И опять повторим все сначала,
 Может, что-то поправим чуть-чуть.
 Будет все, как теперь на Планете: 
 Те  же травы и те же холмы
 И такие же вредные дети,
 И такие ж полезные мы...
 Вот рука моя! В час расставанья
 Будет день, как и нынче хорош.
 Ты не плачь! Просто дай обещанье,
 Что ко мне на свиданье придешь...

         Зеркало
 Однажды на заре
 Поднимешься с постели,
 Увидишь во дворе
 Подгнившие качели,
 Уставший карагач,
 К земле склонивший крону,
 Услышишь жизни плач,
 Вполне созвучный стону...
 Вот  зеркало и лик!
 Любя иль не любя,
 Узнаешь в нем, старик,
 Ты самого себя?

             * * *
 И век минул, но так и не пойму
 Я лабиринтов этой жизни скотской.
 Не вдруг и разберешься, что к чему
 На полосе корявой, но короткой.
 Хочу я знать, зачем и почему
 Живуя, как на берегу под лодкой,
 Увядший дух свой взбадривая водкой
 И превращая шар земной в тюрьму.
 Что значит Тель-Авив, а что  Москва?
 Что  чаянья мои, а что  слова?
 Зачем меня сибирские метели
 Влекут, как наркомана анаша?
 И почему в моем еврейском теле
 Живет, как в клетке, русская душа?

              * * *
 Кудрявилось лето, был день не суров.
 Качались деревья по воле ветров,
 Над речкой блаженствовал солнечный пыл,
 А рыжий бельчонок по плесу поплыл.
 Сначала таймень удивился. Потом
 Ударил бельчонка тяжелым хвостом.
 Барахтался бедный, но мал был и хил,
 Таймень его сразу, живьем проглотил.
 Он был там хозяин, творил, что вольно.
 Слегка закусил и  на дно, как бревно.
 А речка, представьте, не тронулась вспять,
 Ничуть не смутилась зеркальная гладь.
 Она к катаклизмам привычна давно,
 И кто кого съел  ей всегда все равно!
 Ну, что тут сказать? И нужны ли слова?
 Мне жалко бельчонка, но жизнь такова...
 Одно утешенье: явился рыбак,
 Брезентовый сбросил на берег рюкзак,
 Бельчонка искусственного сотворил,
 Тайменя поймал и ухи наварил...
 И речка опять же не тронулась вспять,
 Все так же сияла зеркальная гладь.
 Она к катаклизмам привычна давно.
 И кто кого съел  ей опять все равно.
        
                Ручей
 Такой прозрачный, маленький ручей
 Сквозь тальники к большой реке пробился.
 И при сиянье солнечных лучей
 Нырнул в нее и  тут же растворился.
 Он долго брел сюда издалека,
 Он торопил, как мог, свое теченье,
 Но так и не заметила река
 Притока небольшого приобщенья.
 Зачем же он спешил сюда  чудак, 
 Через овраг, через лесок, поляну?
 Да, видимо, затем, что он никак
 Не мог один пробиться к океану.

            * * *
 Из леса к моему крыльцу
 Струятся резвые тропинки.
 Весна торопится к концу,
 Читая время без запинки.
 По сопкам движется, шурша,
 Широкой лентой полог луний,
 Дол примеряет не спеша
 Расцвеченный наряд июня.
 На радость девичьих сердец
 В деревне маленькой, нагорной,
 Веселый ветер-удалец
 Гуляет с песенкой задорной.
 Мои высокие края
 Ласкает нежно трель земная...
 И  сам подпел бы ветру я,
 Да жаль, что слов таких не знаю.

           ***
 Оборвав последний лист калины,
 Ветер зло освистывал тайгу.
 Раненная песней лебединой,
 Умирала осень на лугу.
 Так тоскливы северные дали
 По холодной и сырой поре.
 Все колки, все горы ожидали
 Смены власти в  желтом октябре.
 Не привязана к конкретной дате,
 Задержалась на пути зима.
 Но не ждал ее трудяга-дятел,
 Гулко добывал себе корма.
 Что ему за дело до отлета!
 Что ему морозы! Что пурга!
 Утверждает вся его работа:
 И зимою будет жить тайга! 
       
          * * *
 Ах, думы, думы,  горестное дело!
 Дней и ночей невидимый пунктир.
 Как много лет над нами пролетело,
 А мир все тот же,  неизменный мир.
 И это море с ласковым прибоем,
 С дыханием своим  прилив-отлив;
 И мы сидим на берегу с тобою
 И день, как будто в детстве, шаловлив.
 И все, как прежде в этом древнем храме 
 Все те же чайки реют над волной,
 И те же облака плывут над нами...
 Вот только ты седа и я седой.

           * * *
 У вечера  особенная стать.
 В дни бархатной, безветренной погоды
 Забыть провсе ненастья и невзгоды
 И с наслажденьем тишину вдыхать.
 У вечера  особенная стать.
 Увидеть тонкий луч звезды далекой
 И взгляд луны с печальной поволокой
 И время неторопкое листать.
 У вечера  особенная стать.
 Как будто ты лежишь на райском ложе
 И лишь тогда его покинуть можешь,
 Как вечер станет в ночь перерастать.
 У вечера  особенная стать...
 
       Встреча
 О, здорово, старик! Как живешь?
 Что   зазнался и не узнаешь?
 Перед ним я понуро стою
 И, действительно, не узнаю.
 Есть на мне роковая печать:
 Не могу подлецов различать.
 Для меня как в чану огурцы
 Одинаковы все подлецы.
 Так же, как не имеют лица
 Ни хомяк, ни хорек, ни лиса...
 Есть на мне роковая печать.

         * * *
 Ты говоришь, мы к старости мудрее,
 И опыт нам уменья придает,
 И лучше понимаем мир, старея...
 Мне кажется, совсем наоборот.
 По юности идешь, не зная брода
 И мнится путь прямой, как солнца луч.
 И что тебе любая непогода, 
 Когда идешь, не замечая туч...
 А нынче  черный камень-безнадега.
 Развилок  три нехоженых пути.
 Стою, гадая, где же та дорога,
 Которою мне следует идти?