Ульяна Андреевна Зыкова, а по-деревенски просто тётка Ульяна, решила умереть. А что ж? Пора. Годочков-то уже с лихвой. Девятый десяток нонче черту подвёл. Прожито немало, пережито тоже. Трёх мужей пережила, двух сынов похоронила, дочь вырастила, внуков помогла поднять, правнуки уже лопочут. Как говорится, и настрадалась и нарыдалась вволю. Что ещё человеку надо? Надо по-человечески, достойно помереть. Вот именно достойно! А тут, как на грех, всё так подорожало: не то что на смерть отложить - жить не на что. Как так получилось, Ульяна Андреевна не понимала: работала она сызмальства, сначала на себя, затем на колхоз, после его распада ещё ходила контору какого ЗАО мыла, будь он не ладен. А когда и загадочный ЗАО накрылся медным тазом, мыла полы в клубе, в сельском совете, апосля уж на предприятия по старости не брали - молодым, дескать, бабка, работы не хватает, а у тебя какая-никакая пенсия, в няньки нанималась, за детьми соседскими приглядеть. Копейки платили, но всё же... А теперь вот уже третий годок нигде не работает - никакого подспорья, окромя огорода да огородчика не имеет. А пенсия она вроде и не малая, семь тысяч почти... По ранешним временам - это ж какие деньжищи! А нонче - оплатил за газ и свет и полпенсии нет. А на остатошные деньги как-то жить надо. А как? Запутавшись окончательно в этой хитрющей жизненной формуле, она решила - надо помирать. А тут ещё дочь на аменины приехала из города, уговаривала мать к ней перебраться, на восьмой этаж в обчежитие. Мол, сын младший, Виталик, летом жениться собрался, жильё ему надоть. Всё сбивала с толку: дом деревенский продать за копейки, чтоб тому на первичный взнос в каку-то потеху отдать. Эта потеха, дочка сказала, единственная возможность хучь какое-то жильё приобресть. Ульяна Андреевна, было, заикнулась дочери: чтоб ему, Виталику, с молодой женой к ней не перебраться. Дом большой, места хватит. А, когда детишки бы пошли, она бы приглядела. Да только дочка так на неё взглянула, что Ульяна Андреевна тут же осеклась. Не для того, говорит, я жилы тянула, из этой дыры выкарабкивалась, чтоб внуков своих сюда возвращать. Серчала сильно, а перед отъездом и вообще заявила:
-Надумаешь переезжать, звони! А не надумаешь - живи, как знаешь. А я сюда до самой твоей смерти больше ни ногой.
С тех пор, и в самом деле, лето прошло и осень на исходе, а дочь слово своё дёржит - не едет и не звонит, хотя сама же матери на юбилей телефон подарила. Маленький такой, складной, с ладошку. Хорошо, удобно: всегда с собой носить можно. На колодец за чистой водой или в огород за морковочкой выскочила - а тут тебя и настигла весточка. Да только Ульяне Андреевне никто не звонил. Приходили правда какие-то сэмээски, на распродажи приглашали, в ювелирные салоны, в банк за кредитами... Однако тётка Ульяна по старости читать их не могла - глаза слезились. Соседская девчонка, Танюшка, иногда мимо пробегала, на минутку заскакивала и читала. Она же бабу Улю и телефоном пользоваться учила. Ульяна Андреевна никогда бестолковой не была, освоила эти нехитрости быстро. Да вот беда - мелковаты больно буквы и цифры на клавитуре, то не разглядишь, то пальцем заскорузлым не туда ткнёшь.
Сначала Ульяна Андреевна шибко горевала из-за ссоры с дочерью, а потом поуспокоилась, понимая, что та и в самом деле права. Что здесь молодёжи в деревне делать? Виталик он в институте учился на анжинера-електронщика, теперь в городе работу ищет - никак не найдёт. А здесь в селе, какая ему електронщина. Всего-то пять десятков покосившихся столбов вдоль трёх деревенских улиц и немногочисленных проулков, да ещё еле-електричка в город ходит. Так и до ей вёрст семь будет. Опять-таки Ульяна какая нонче помощница! От колодца ведро воды пятилитровое едва-едва тянет, а дитё-то поди потяжельше будет. Разве удёржишь? А постарше станет - разве уследишь? А не приведи, Господь, какой случай! Права дочь, права: какая уж из неё нянька. Как бы с ней самой нянькаться не пришлось. Давление скачет, да сердце пошаливает. То ничего-ничего, то как колнёть в левом межреберье - дохнуть чижало и страшно: вдруг душонка не удёржится в груди и выскочит безвременно.
Опять же ехать в город, на восьмой этаж сильно не хочется. Это-то весь остаток жизни воли не видать. Бывала - видела, лет двадцать назад, когда внуки малые были. Лифт ихний сроду не работает, а ступеньки крутые: не спустишься вниз, а спустишься, так уж точно не подымешься обратно. Сидеть целый день у оконца, на улицу выглядывать. Да что там можно рассмотреть с высоты этакой! В общем, поразмыслив как следует, Ульяна Андреевна решила: хочешь - не хочешь, а надо! Помирать, значит. И так Господь годами не обидел. Другие вон моложе мрут и ничего! А она, слава Богу, многих своих сверстников и сверстниц пережила. Почитай, те, кто апосля войны родился, уже старики, а она ещё довоенная, двадцать третьего года рождения...
Однако помереть - это не чихнуть. Это ж ни с того ни с сего не случается. А потому Ульяна Андреевна решила к смерти хорошо подготовиться. Чтоб перед людьми, да и перед Богом не стыдно было. Для начала она отправилась в райцентр и сняла все накопленные деньги с книжки, или как сказала кассирша из банка "со счёта". Денег оказалось около сорока тысяч - вроде и не мало. Она тут же отправилась в похоронный магазин, чтобы прикинуть "хрен к ноздрям", как любил говорить её третий муж. Увидев цены на гробы и памятники, она вначале опешила, а потом задумалась. Если купить "приличный" гроб и "приличный" памятник, то все её сбережения и уйдут. А ведь ещё надоть копачам за могилу, да и поминки ни мешало бы по себе справить, а то, что люди скажут. Поняв что "приличные" принадлежности ей не потянуть, Ульяна Андреевна потащилась к "неприличным". Цены и на них кусались, но всё-таки. Гроб решила взять подешевше. Снесут на кладбище, зароют в землю и забудут, в чём похоронили. А памятник - подороже. Мимо него люди будут проходить - смотреть, чтоб значица, им приятно было. Может, кто и вспомнит тётку Ульяну добрым словом. Парень, который помогал гроб выбирать, оказался толковым и весёлым. Как узнал, что бабка себе выбирает, сначала обомлел, а потом рассмеялся. Ульяна Андреевна толк в гробах знала - ведь столько похорон отвела. Главное, чтоб сосновый и сухой, а обивка пусть будет самая простая - велюровая. Да на крышке, чтоб непременно крест. Всё ж - таки хоть и не ярая молитвенница, но в церкву по праздникам хаживает и "Отче наш" перед домашней иконой Божьей Матери от всех напастей регулярно читает. Памятник подобрала невысокий, но из цельного куска гранита с мраморной вставкой для фотографии и надписи. Почти такой же, как у её сыновей, Василия и Николая. Тоже неплохо. Негоже матери больше сынов красоваться. Там с ними и лягет. Давно местечко себе присмотрела, ещё в восемьдесят третьем годе, когда старшего из Афганистана, проклятого, в цинковом гробе привезли. Только раньше неё на это место младшенький лёг. Но не война его сгубила, а водка. Пил по-чёрному, как и батька его, и до тридцати пяти годков не дожил, замёрз в канаве недалеко от дома. Вот ведь как! Плачут матери по всей великой Руси, горючими слезами умываются. По сынам своим умершим убиваются. Всё одно больно: хоть война унесла, хоть водка. Кто их только выдумал, треклятых?! Почитай кажный день сынки вспоминаются Ульяне, видно, соскучились, ждут-не дождутся мамки. А она тут чтой-то призамешкалась.
Однако мужичок, который надписи на надгробиях чеканит, долго отнекивался, говорил не по правилам дату смерти выбивать ещё живому человеку. Но тётка Ульяна пустила непритворную слезу (ведь только о сынах вспоминала), пояснила, что одинокая она сирота-сиротинушка, некому о ней побеспокоиться. В результате долгих переговоров на мраморной плите появилась надпись: Зыкова Ульяна Андреевна, 15.03.1923 - 15.11.2013. Во-первых, решила Ульяна Андреевна, умереть надо до наступления холодов, чтоб люди не поминали её недобрым словом, а во-вторых, аккурат на второй день апосля пенсии, чтоб дочери и внукам, если приедут на похороны, дорогу оправдать.
После салона ритуальных услуг она отправилась в магазин за обувью. Прикупила туфли, из кожзаменителя, конечно, зато на небольшом каблучке. Не для форсу, но всё ж-таки - там её мужья встречать будут, соседушки-подружки, вперёд опочившие, сынки опять же. Стыдно перед ними старой клушей выглядеть. Одёжа-то у неё уже давно припасена. Бельё, чистое отутюженное и чулки новые, а вот костюм дочка привезла лет пять назад. На свадьбу к старшему сыну одевала да пятно посадила, вывести не могли даже в чистке, а Ульяна вывела - висит в шифанейре теперь с иголочки. Свово часа дожидается. Дождётся, небось... Ульяна задумалась, но плакать не схотела. Пущай другие о ней плачут. Вот хотя бы дочка та же. Приедет - никуда не денется. Сказала же: как помрёшь, так приеду - значит, приедет. Конечно, лучше бы при жизни. Поговорили бы по душам, поплакали бы вместе. Руки бы её погладить да голову седую поцеловать. Хорошая она. Тяжело ей! Одна так же трёх сынов поднимает, внуков тоже. И на пенсии, и работает. Вот теперь бы и заплакала, да не можется.
Вернувшись домой Ульяна Андреевна, пересчитала остаток денег, осталось совсем ничего. А трат-то ещё сколько предстоит! Чтобы как-то сэкономить, тётка Ульяна совсем перестала ходить в магазин за продуктами. Во-первых, человеку, собирающемуся умирать ни к чему такая роскошь, а во-вторых, сбросить два-три лишних килограмма не грех. И хотя Ульяна Андреевна и без того была сухопара, успокаивала себя тем, что всё людям легше будет гроб нести.
Через неделю она направилось к деревенскому могильщику, Славке Жукову. Славка хоть и пил беспробудно, но дело своё знал неплохо. С ним Ульяна сторговалась за три тысячи, напомнив ему о старой дружбе с Николаем. Когда-то они попивали вместе. Тысячу дала задаток, а две обещала отдать, когда могила будет готова. На удивление, Славка не то что не поинтересовался, но даже и не задумался над вопросом: зачем ещё живой бабушке нужна готовая могила. Через сутки пришёл за полным расчётом и заявил, что всё готово, в аккурат рядом с Николашем, как тётка и хотела. Напоследок поинтересовался:
- Когда зарывать будем?
На что Ульяна, прикинув в уме к пятнадцатому числу два дня, сказала:
- Семнадцатого с утра заходи. Готова буду...
Славка кивнул и вышел.
Все последующие дни были очень суетливыми. Приготовив всё смертное, Ульяна начала хлопотать о поминках. На оставшиеся от сорока тысяч сильно не пошикуешь, однако, нельзя, чтоб люди ушли, не помянув, как следоват. В единственном деревенском магазине заказала десять бутылок хорошей водки, а у Матвеича, купила три литра самогона для копачей. Прикупила мясца, курицу пожирнее, накатала лапши, достала с погреба соленья да компоты, нонешним летом изготовленные, и сговорилась с соседкой Фридой по поводу обеда. Та сначала удивлялась, но потом смирилась и с бОльшим вниманием стала вникать в меню, которое тётка Ульяна заказывала на собственные поминки. Чтоб и два первых, и два вторых блюда, и чтоб кутья, и блинки с маслицем, и плюшки-пирожки всякие. Ведь как о человеке умершем судят - по застолью. Собрали родственники хороший стол, значит, добрый был человек. Плохому разве раскошелятся. Ульяне же самой приходится об том заботиться. Может оно и не по правилам, да уж очень не хотелось дочку обременять.
Когда все приготовления были готовы, Ульяна Андреевна поняла, пора побеспокоиться о душе. Достала старые молитвенные книги, читала молитвы, поминала усопших. В субботу исповедалась и причастилась. Священник изъявил желание её соборовать. Она сначала испугалась: достойна ли, а после подумала - священнику видней. Грехов за ней много числилось, конечно. Но ведь на то он и Бог, чтобы прощать. Соборование назначили на 14 ноября. Посмотрев на календарь, тётка Ульяна взгрустнула -неужто и впрямь - конец. Как-то внезапно всё суетное отступило на второй план, захотелось пересмотреть старые фотографии, перечитать письма, вспомнить. А вспомнить Ульяне Андреевне было что.
Родилась она в хорошей семье, зажиточной. Работали, правда, родители с утра до вечера, тятька с дядьями в поле, а мать и старшая сестрёнка в доме, огороде, сарае. Впервые нужду познали, когда отец отказался вступить в колхоз. Пришли активисты, скот весь забрали, кур, муку, хлеб из печи, ещё тёплый. Первый раз за свою жизнь Ульянка спать легла голодной. Плакала тогда, глупая. Знала бы, что это беда ещё не беда, а беда - впереди. Через некоторое время пришли и за отцом. Ночью. Помнила Ульянка, как уколол он её своими жёсткими усами, неловко пытаясь поцеловать. Помнила, как плакала сестрёнка и как билась головой о стену мать. Ясно помнила, до сих пор. Сколько всего в жизни забыто - перезабыто, а энто нет. Тятьку так больше они не увидали: увезли то ли на Васюган, то ли за Ачаир, где люди тысячами пропадали без вести. Мать в колхоз пошла работать, а за ней и Катя - старшая сестра.
Самой Ульянке повезло, её в школу определили, а вот сестра всю жизнь горевала, что неграмотная осталась. И сестрёнку младшую зачастую попрекала: за себя и за тебя горбатилась. Померла уже Катя, лет двадцать как прошло. Царство небесное! Свидятся скоро. А апосля шести классов отправили Ульянку в райцентр учиться на учётчика. Цельных три года, до самой войны работала она в колхозе не только учётчицей, но и младшим бухгалтером. Когда же во время войны Афанасия Михалыча, начальника её, призвали на фронт, её поставили на его место - главным. Да незадача вышла, заворовался председатель, а тут - ревизия. Его по шапке да по законам военного времени. Ульяну по молодости и по неопытности пожалели, однако семь лет лагерей отмотала. На последнем годе занесла её судьба в АЛЖИР. Не страну, африканскую, нет. А лагерь в Акмолинской области, назывался же так, потому что расшифровывался как Акмолинский лагерь жён изменников Родины. Но окромя жён, в ём и дети были, и девки незамужние. Тама Ульяна-то и познакомилась со своим первым мужем, Леонидом. Он при женщинах конвоиром состоял. Смешливый такой, незлобливый. Кашлял только сильно. Всё молодушкам казахский сыр, курт, приносил. Набьёт полные карманы комочков, за махорку выменянных, и раздаёт самым молоденьким, да симпатичным. Ульяну особенно жаловал, уж больно по нраву ему были её томные, деревенские песни. Особливо "Доля-долюшка - судьбина, Не ласкала, не любила...". Так вместе с лагеря и вернулись в колхоз. Ульяна на ферму пошла, а Лёня - в трактористы. Через год, как положено, сыночка родили. Назвали Василием. Жить бы да жизни радоваться, ан нет. Обострилась у Леонида страшная болезнь, чахотка, через неё-то его и с фронта списали. Только и была счастлива Ульяна три годка, а там опять одна. В поле - одна, дома - одна, с сыном - одна. Всего одна карточка и сохранилась, где они втроём: Лёнечка, Васятка, крошечный, и она, счастливая.
Второго-то сынка, Николашу, она, спустя шесть лет родила. Сходила замуж ненадолго, да вскорости сбежала от муженька. Ухаживал вроде человек-человеком, а как сошлись - запил горькую. Работать не стал, да ещё и руку на неё поднимал, детишек забижал. "Не было мужика, и энто не мужик",- решила Ульяна, и, забрав детей, вернулась домой опять матерью-одиночкой. Хотя сыновья скучать не давали. Ох, и озорничали. Особенно младшой - Николаш. Однако добрый был, все его любили. На всех карточках ладный да курчавый - загляденье. Хорошим бы человеком стал, если бы не водка. Как брата похоронил, так и запил. Через неё, водку эту, и семью не завёл и детей после себя не оставил. И бранила мать, и уговаривала, а всё одно. Твердит "смысла жизни не вижу, мамаша". Какой такой смысл жизни! Пустозвонство одно. Живи так, чтоб людям не в тягость, - и весь смысл.
Вот так и случилось, что осталась у Ульяны только дочка - Надежда. Это уж от третьего мужа - Петра. Сошлись просто так, он тоже вдовый был. А потом прижились друг к другу. Приласкались. На сороковом году жизни решилась Ульяна и родила утеху себе в старости. Наденьку. Хорошая, ласковая была девочка. Всё "мамушка" да "мамушка" приговаривала. Как хвостик за матерью с фермы на ферму, в школу - из школы. Думала Ульяна, радоваться будет всю жизнь. А оно вон как... Хотя, зачем зря Бога гневить, так оно и есть! А что мать обидела, так это не со зла, а от безвыходности. Помочь бы ей. Да чем она, старая, поможет?! Внезапно сердце сильно сжалось, Ульяна Андреевна прижала к груди шершавую ладонь, подумала с испугом: "Погодь - погодь! Куды торопишься? Ещё чуток, но он мой!" С трудом поднялась и вышла на улицу: на свежем лёгком морозце - полегчало. Ну вот, другое дело...
Накануне соборования тётка Ульяна прибрала в хате, пожгла всё ненужное в бане, а затем и сама вымылась, тщательно-тщательно. После соборования уже ничем "грязным" заниматься нельзя. Остаётся только ждать. И она стала ждать. Включила радио. Шёл концерт "От чистого сердца". Хороший концерт, слушала до самой полуночи. А то ж ведь неизвестно, на том свете когда хорошее пение услышишь. Может, сразу в рай и не попадёшь. А петь она и сама любила. Особливо в молодости: "Доля-долюшка-судьбина...". Н-да! Затем всю ночь ходила по дому, трогала свои вещи, переставляла с места на место то мебель, то посуду. Успокоилась лишь под утро, когда в окне забрезжил рассвет. Оделась в смертное, согрела кипятку, и впервые за много дней напилась чаю с пряниками и вареньем, рассудив так: это жить можно впроголодь, а помирать надо на сытый желудок, неизвестно, опять же, как там с обедом и ужином. Вымыла за собой посуду и легла на лавку под иконой Божьей Матери Семистрельной, потому как кровать по-праздничному застелила, с прошвой и вышитыми наволочками. Не мять же.
За окном стало светать. Ульяна Андреевна протянула руку к лежащему на подоконнике телефону. Посмотрела на часы, 9 часов 45 минут. Самоё время - куды тянуть! Не без труда - пальцы не слушались - отыскала припасённую заранее сэмээску для дочери (спасибо соседке-девчонке, Танюшке). Всё правильно - ошибок нет. Осталось только отправить. Танюшка сказала: "Тут делов-то нажмёте ОК, и всё". Тётка Ульяна ещё раз оглядела комнату, задержав глаза на лампадке, зашептала молитву. Лик Богородицы прояснился. Это потому, что за окном стало ещё светлее. Скоро соседка придёт - проведать. Господи, да что ж время тянуть-то! Вроде и жила долго, а не нажилась. Пора. Прищурилась и внимательно перечитала сэмээску: "Померла я. Приезжай. Мама". Отыскала заветную кнопку. Оно и правда - делов-то. ОК! Всё.
