Монстр бежит из темницы, в которую заточил его Барон,
создавший чудовище с грубыми стежками и кнопками
по обе стороны шеи, в тех местах,
где голова одного трупа была пришита к туловищу - другого. 

Его преследует толпа невежественных поселян,
которая считает его злым и опасным чудовищем,
так как он уродлив и издаёт уродливые звуки.
Они размахивают дубинами, головнями и граблями,
но он спасается от них и видит хижину, крытую соломой,
убежище старого слепца, играющего на скрипке
"Весеннюю песню" Мендельсона.

Услышав приближение чудовища,
слепец приветствует пришельца и берёт его за руку:
"Входи, приятель! Ты, должно быть, устал".
И сажает его за стол. Он давно мечтал о ком-либо,
кто мог бы разделить его одиночество.

Монстр, который никогда не встречал ласку
(Барон был жестоким), каким-то образом воспринимает её,
к тому же, не имея враждебных инстинктов, 
он и не смог бы нанести урона старику,
ибо, несмотря на чудовищный вид, обладал нежным сердцем: 
кто знает, чьё сердце билось у него в груди?..

Старик протянул ему горбушку хлеба: "Ешь, приятель!"
Но монстр в ужасе отпрянул, рыча.
"Не бойся, приятель! Есть - хорошо-о-о".
И слепец показал ему, как надо есть.
Успокоенный монстр стал есть и произнёс:
"Есть - хорошо-о-о", пробуя слова на слух и найдя,
что и слова звучат - хорошо...

Старик предложил ему стакан вина:
"Пей, приятель! Пить - хорошо-о-о".
Монстр с громким шумом втянул жидкость и произнёс
своим низким, безумным голосом: "Пить - хорошо-о-о".
И улыбнулся, быть может, в первый раз в своей жизни.

Затем слепец вставил монстру в рот сигару
и поднёс зажжённую спичку, которая осветила его лицо.
Монстр, помня факелы поселян, 
в страхе отшатнулся и замычал.
"Не бойся, приятель! Курить - хорошо-о-о".
И старик продемонстрировал ему свою сигару.
Монстр сделал пробную затяжку, пыхнул дымом
и с широкою улыбкой произнёс: "Курить - хорошо-о-о".
Затем откинулся на стуле, как банкир, попыхивая сигарой.

Старик снова заиграл на скрипке 
"Весеннюю песню" Мендельсона, и слёзы выступили
в печальных глазах монстра, пока он размышлял о камнях,
брошенных в него из толпы, об удовольствии застолья,
о чудесных новых словах, которые он усвоил,
и свыше всего - о друге, которого он приобрёл.

В то же время он не в состоянии предвидеть,
будучи простаком, который верит только в сиюминутное,
что толпа отыщет его и будет преследовать до конца
его неестественной жизни, пока, настигнутый у края бездны,
он не сорвётся в пучину, навстречу своей гибели.