они непрерывно хохочут.
даже когда доска
упадёт им на голову
или расквасит рожу,
они продолжают хохотать;
даже когда глаза
мертвецки тускнеют
от плохого освещения,
они всё ещё хохочут.
преждевременно
состарившиеся
и сморщенные,
они подшучивают над этим:
тот, кто выглядит под 60,
скажет: "мне - 32...",
и - все хохочут.
иногда
они выходят наружу
проветриться,
но неизменно
возвращаются обратно,
влача свои
добровольные цепи.
даже снаружи,
среди вольной публики,
они продолжают хохотать
и плетутся, как безумные,
прихрамывающей походкой.
снаружи
они пересчитают медяки,
поторгуются,
пожуют хлебушек, поспят,
глянут на будильник
и - возвращаются.
иногда,
в своём заключении,
они становятся
даже серьёзными,
когда говорят о том,
что - СНАРУЖИ,
как было бы ужасно,
если бы их
не впустили обратно
и они навечно
остались бы СНАРУЖИ.
им тепло,
они слегка потеют,
но работают
без устали и прилежно;
они работают
так старательно,
что нервы начинают
плясать и возмущаться;
но чаще всего
они получают похвалу тех,
кто выдвинулся среди них
и вознёсся наверх;
и вот выдвиженцы следят
за теми, немногими,
кто снижает темп,
проявляет халатность
или симулирует болезнь,
желая передохнуть
(отдых надо заслужить,
чтобы окрепнуть
для ещё более
тщательной работы).

иногда
кто-нибудь умирает
или сходит с ума,
и тогда СНАРУЖИ
вступает новый
и получает возможность
добиться успеха.

я был там много лет.
вначале я считал труд
монотонным
и даже нелепым,
но сейчас
я нахожу в нём смысл;
и безликие рабочие,
я полагаю, не так уж
уродливы, и безглазые,
я знаю, могут видеть
и выполнять работу.
женщины часто - лучшие,
прирождённые труженицы;
с некоторыми из них
я переспал в часы отдыха;
вначале
они показались мне самками
человекообразных обезьян,
но позже, исследуя,
я убедился,
что они такие же живые
и реальные существа,
как и я сам.

в прошлую смену
ушёл на пенсию
старый рабочий,
седой и ослепший,
ставший бесполезным,
ушёл - НАРУЖУ.

- речь! речь! - потребовали мы.

- это был ад! - произнёс он.

и мы захохотали,
все 4000 из нас:
он сохранил
свой юмор
до конца.