Очень, конечно, язык привлекает. Читается легко, плавно, слово в слово переливается, как ручеёк. Стародавний, похоже, язык. Хотя, кто его знает, какой он был в стародавние времена? Среди нас так никто и не говорит. Как же это говор такой в бывшей столице-то укоренился? А последствие такое. Шарик за ролик зашёл у масс народных, брамс! Улетела синяя птица Паулин, не осталось более надежды. Вот тебе бабушка и Юрьев День! А Бенедикт, он и того хуже: москвич, соль земли русской. Если уж он-то дремученький, то каково же остальным, заокраинным, чеченцам разным? Как же тут веселиться? С чем же нам соль-то эту земную есть теперь? Потому пессимизм. Разноцветная сказка: жизнь убогая (рассказать бы Гоголю!), язык богатый, мысли туманные, седые. Одним словом: Москва - город контрастов.
Так о чём же книга? О контрастах? Нет брат, тут плохо всё, посредине этого разгула надежды, в общем, не предвидется. Носителей гордости, тех которые выковывали дух, не осталось совсем. От Прежних-то толку чуть. Как не сошлись они с народом в послепушкинские времена, так и нонеча: говорят они с людьми на разных языках. Никита Иваныч, царство ему небесное, такой грех наш на душу взял. Всех-то и порешил. Сила-то наша в чём? Правильно: в оружии массового поражения. Так было и так будет всегда. Вот я скульптуру нашу видел: "Перекуём мечи на орала" называется. А кто такой этот орал? Как и в нашей книжице: слово есть, а смысл пропал. Ну, значит, и не будем перековывать. Так с мечом и останемся, он и есть гордость наша. А зачем нам орал-то? Пинзинчику-то нам не занимать. А за пинзиновые денюжки и хлебчиком у врагов разживимся (до двухтысячи-какого года житница-то наша пинзинчиком промышляла?). Что Прежние, что урка Терентий провозглашают "давай брат, воспарим". От взрыва произошли, к взрыву же и пришли. Кувалдой бы, да по голове. Эк дело-то Андрея Дмитриевича повернули. Короче, есть такая партия, есть люди и в наше время: силовики, не вы. Так что меч-то наш... Мы, так сказать, мирные люди, но наш бронепоезд...
Так это что же? Война и мир получается? Нет, шалишь. Миром-то здесь и не пахнет, сплошная война. Сплошной апокалипсис. Гойя. Всё донимает своими офортами. Людишки-то все безобразные. И чего-ж они боятся-то? Кысь-то с ними уже произошла. Не осталось в них смыслу ни на ломаный грош в базарный день. Кысь-то, она ведь толку лишает. Вот так и живут теперь бенедиктики, без толку: слова видят, а понятия не имеют. Да и красота вся повывелась: Наташ, Татьян и даже Маргарит нетути. Одна Оленька осталась, да и та жуткая. Всё не так, ребята. Человечий дух повыветрился, люди и вещи теперь на равной ноге: глаз вышибут как обшивку порвут. Чертовщина какая-то.
Но - сказка. Тут, понимаешь, русский дух-таки присутствует. Кысь и Паулин здесь следы оставляют на неведомых дорожках. Да и насчёт того чтоб выпить, если не мёд-пиво, так ржавицы. И потом, это же наша Родина, сынок: нам нечего терять кроме своих мышей. А как нечего терять, ну и гори оно всё огнём. Из нашей азиатской рожи, самогубно всё и спалим. Чем не Русь?
А как же наш Бенчик, поля нашего колосок тонкий? Спервоначалу Бенедикт был человек весёлый: вопросов не задавал, телом своим был оченно доволен, женщины, опять же, в гости зазывали. Но потом что-то с ним сделалось. Оленька, чертюга, завлекла. Да и семейка у ней искусительная. ИскушАли они нашего Бенчика, да и искусИли совсем. Райскими яблочками со своего стола. Считай искУшали, черти. До поры до времени безвреден был Бенчик-то наш. Невежество разве, так ведь кто-ж без греха? Но после визита к санитарам тоскливо стало ему на душе (яблочков отведал). Перестал он радость в жизни находить. К бабам идти не хотел, в обычной еде вкусу не осталось. Как изведал он дьявольской вкуснотищи, так и пропал у него вкус к жизни-то его убогой. Захандрил. У жениной семейки ненасытность к еде была лютая. А они в нём жадность-то и воспитали: сначала к еде, уж он и растолстел! А любвишку его, к книгам, в ненасытность-то и раздули. Значит он как наркоту, эти книжки употреблял. Но не наполняли они его, а забыться давали. В сновидения сказочные увлекали. А там, а там! Красавицы невиданные, прекрасные и загадочные, и все они его, Бенедикта, любят, избранником почитают. То есть книжки-то, выходит, опиум для народа. Охмуряют они, книжки. Они - сами огонь, не шути с огнём. Или стрелы они обоюдоострые (не стой под стрелой!). А как кончились книжечки у тестя, тут Бенчик-то санитаром и сделался, за улов человека-то и зарезал. То есть через то как подсел на иглу литературную совершил он смертный грех. И после этого да после Оленькиного обезобразения радость-то его жизненная и пропала. Веры у него не стало, ни в красоту книжную, ни в прогулки рука об руку с Оленькой. Разбилась лодочка-то его любовная. Угрюмым характер его стал. Телом обрюзг, в теле тож радость перестал находить. А Главный Санитар истреблять и властвовать хотел. Бенчик же, без стержня внутри и без царя в голове оказался крюком в санитаровых его лапищах. Губит он людей теперь не пойми за что. И статейки какой-никакой, ни даже скажем 58-й, не требуется ему. Всё за книги творит. Всё во имя.
К сожалению и Никита Иванович, при всевозможном уважении, конечно, не подаёт особых надежд. Завещаньице его учиться "азбуке жизненной" гулко звучит в необьятной пустоте своей. Ну кто из нас сыну-то своему Ивану-дураку скажет: ты, сынок, азбуке учись жизненной? Так-то он и ответит нам: "Вот спасибо, отец. Теперь-то я знаю быть иль не быть".
Похоже, всё-таки язык опередил Толстую. Создала она лингвистические кружева, приятно глазу. Только вот не свила она кружева эти в платье, например, замечательное или камзол какой вдохновенный. А сделала она из них вещь мохнатую, одеяло какое-то лоскутное. Да и нитки из этого одеяла торчат повсюду. И сшила она это одеяло полустежками, четвертьнамёками. Санитары карают неизвестно за что, ведь от Лермонтова до Мандельштама можно в переписи прочесть. Прежние на мясорубку молятся и советы дают несусветные. Бенчики своим умом живут, помоги им господи. Фёдор Кузьмич, слава ему, не творит ничего. И былинка-то наша ложь, и урока в ней, похоже, чуть. Выходит, не светлая это книга. Да и начинается она снежком, а кончается пепелищем. Одним словом: чернуха. А жалко!